Не бывает бывших (ЛР с элементами криминала, а-ля 90-е)

1 … 12 … 14

Навигатор по разделу • Справка для авторов • Справка для читателей • Оргвопросы и объявления • Заказ графики • Реклама • Конкурсы • VIP

Ятаган: 27.02.15 14:05

» Дикие игры - содраны локти

Алена цепко держится за мой локоть, а Маня бьет ладошками по майской воде. Мы гуляем по Набережной, как семья молодых нуворишей, и эта егоза, конечно же, побежала к морю. С того февраля, когда я психанул на встрече, прошло три месяца. За это время не звонил никто. Ни Палыч, ни (спасибо Небесам) Анна Павловна.
Я не знаю, что я сказал бы, позвони она мне. Стало бы ей легче, если бы узнала, как умер ее сын? Странно… вот странно: что было в том мальчишке? Чем больше я раздумываю над этим, тем больше прихожу к выводу: он стал для нас символом. Символом той грязной войны, на которой деревенеют души и мозги покрываются коркой дерьма. Мы все одеревенели, а вот он… не успел.
Звонок сотового врывается в мысли, путая их. На экране высвечивается номер Серого.
- Привет,- бормочет он в трубку,- я тут узнал через своих: Гаврилюк все-таки вернулся.
- Ну и что? – говорю раздраженно.
Я много думал эти три месяца. Когда Алена тихо дышала рядом ночью, я все думал. Представлял, что вот он приехал. Вот я случайно встретил его на улице, или в магазине, или… Да мало ли где можно столкнуться в городе.
Как я прореагирую? Что скажу ему? И пришел к выводу, что я закончил свою войну. Ничего ему не скажу. Не подам руки, а просто… отпущу. Ненависть надо отпустить, иначе она затянется петлей на шее и передавит артерию.
- Да ничего,- продолжает Серый,- просто я подумал, что… ну, ты же сам говорил. И вообще, у тебя опыта в этом деле больше.
- Ты опять «под мухой»? Ты хочешь, чтобы я его грохнул? Совсем мозги пропил?
Отключаюсь от связи, негодуя внутри. Да, я сорвался на встрече, но если смотреть правде в глаза. Я хочу жить. Война закончилась. И одна и вторая. Хочу просто смотреть в майское небо и слушать, как дочь бьет ладошками по воде.
- Кто это был?- спрашивает Алена.
А в темно-карих ее глазах я вижу испуг. Она боится за меня. Прошлое имеет противную привычку открывать дверь с ноги и врываться в мирную жизнь.
- А-а,- беззаботно отмахиваюсь я,- Серый. Совсем спился, бедняга.
Кстати, о дочери…
- Маня,- кричу этой непоседе,- не лезь в воду. Промочишь ноги, будешь пить горькое лекарство.
- У мамы сладкое,- тут же отзывается этот бесенок и корчит мне рожицы.
Алена плотно прижимается к моему плечу, и я спрашиваю с улыбкой:
- Замерзла?
- Нет,- отвечает жена.
Чуть напрягается, я чувствую это по нервному движению пальцев на своем локте, и спрашивает:
- Витя, а ты можешь ответить мне честно на один вопрос? Только правду, мне кажется, что я ее заслужила.
Я останавливаюсь и хочу сказать, что никогда не врал ей. Но слова застревают внутри. Она в чем-то права. Да, я не сказал ей ни одного слова лжи, но и правду говорил не всегда.
- Конечно,- серьезно отвечаю я.
- Ты опять собрался с кем-то воевать? Тебе скучно с нами?
Н-да, отшутиться не получится. Это тот вопрос, ответ на который должен быть коротким, как выстрел и длинным, как вся жизнь. Я беру в ладони ее лицо и заглядываю в глубокие, как бездна, глаза.
- Это было целых два вопроса, но я отвечу на все. Нет. Просто призраки прошлого.
Она отводит от лица мои руки и улыбается. Странной улыбкой, в которой нет веселья.
- Это хорошо,- отвечает мне.- Надеюсь, что ты разберешься с ними без крови. Потому что мне не хочется за тебя мстить. Но я это сделаю, если понадобится.
Уходит, оставляя меня стоять столбом. Просто разворачивается и идет к дочери. Странное чувство внутри: как будто я увидел эту женщину впервые. Это не та, которая пела мне песни, когда я провожал ее домой. И даже не та, горевшая во взорванной машине. Она совсем другая. И я верю в то, что эта новая Алена может пойти мстить.
- Мама, мама,- Маня бежит к ней, растопырив ручки.
Она хватает дочь на руки, прижимает к себе, зарывается лицом в серые кудряшки. Я подхожу к ним, обнимаю сразу двоих и говорю, смотря поверх голов на блестящее зеркало воды:
- Обещаю, что больше никогда не возьму в руки оружие.
- Купи шарик, папа. Купи шарик, купи шарик,- трехлетняя непоседа прыгает на руках у Алены.
Я чувствую, как под моими руками расслабляется напряженное тело жены. Мне не надо видеть, чтобы знать, что она улыбается. Совсем по-старому. Как тогда, когда в нашей жизни еще не было Гроба и Кирилла.
- А волшебное слово?- строго говорит дочери.
И Маня тут же частит скороговоркой:
- Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.
Вот несносный ребенок!
- Какой тебе шарик, мартышка?
- С клоуном, с клоуном.
Шантажистки. Обе. Но отказать не могу.
- Ладно, веди к киоску. Где там твои клоунские шарики?
Подхватываю егозу на руки и сажаю на плечи. Маня прижимается пятками мне к груди и гордо поглядывает на прохожих. Я, конечно, покупаю ей шарик…

Утром секретарь Леночка приносит в кабинет чашку кофе. Она улыбчива и молчалива. Долго я с ней боролся. Вернее, с ее болтливостью. Вот всем хороша, но сплетница та еще. А ведь боялась меня поначалу. В лицо заглядывать опасалась, и прикасаться лишний раз избегала. Но поворотным моментом, помню, стал мой страх. Она случайно плеснула мне на руку обжигающим кофе. Я физически почувствовал, как от лица отхлынула кровь. Ненавижу горячее. Все, что выше температуры тела, вызывает безотчетный ужас.
Леночка тогда испугалась, прикрыла рот ладонями и застыла ледышкой.
- Скорую вызвать, Виктор Сергеевич?- пробормотала, когда чуть отошла.
- Не надо,- успокоил ее я.- Только больше не надо такого горячего. Пожалуйста.
Леночка ушла неслышно, утопая каблучками в ворсистом ковре. По-моему с тех пор в ее отношении ко мне появилась нотка жалости. А может, кумушки из бухгалтерии ей про меня всяческих небылиц наплели. Я когда Алене об этом рассказал, так она рассмеялась. Звонкие колокольчики смеха рассыпались по кухне, как серебряные монетки.
- Эх ты, боец,- сказала мне жена, отсмеявшись.- Она же влюбилась в тебя. Ты же такой… загадочный, мужественный. Мечта любой унылой секретарши.
Но сейчас что-то идет не так. Не знаю, что, но на месте мне не сидится. Так бывало на выездах. Видимость – километров на триста, воздух дрожит от прозрачности. Ни одна песчинка не шелохнется, ни один листик не дрогнет на ветках афганских кустов. А внутри кто-то свербит. Отточенным напильником шкрябает по раздраженным нервам и все время дергает:
- Берегись. Берегись, твою мать.
Да ладно бы я один такой был. Брошу взгляд на сержанта, а этот медведь уставился немигающим взглядом в одну ему видимую точку на горизонте и только пальцы сжимают автомат до белых костяшек. Даже бурят, в чьих глазах мы никогда ничего не могли прочитать, нервничал сильнее обычного.
И ни разу нас наше чутье не подводило. Один раз с гор посыпались камни, преграждая путь БТР-ам и долбя градом по стальным люкам. Мы слетели с бортов врассыпную, как зайчики. Укрылись за траками и обводили пустые скалы безумными взглядами. Переглядывались друг с другом, спрашивая молча:
- Где? Где эти сволочи?
А второй раз нам ударили в спины. Хлесткие очереди ДШК стегали по нам нагайкой. Бурцев Стас свалился сразу, я спрятался за его мертвым телом и вел огонь в никуда. Где пряталась засада, мы не поняли. Спас нас тогда чистый случай. Из разведки возвращалась наша вертушка, и пилот, увидев бой внизу, просто полил свинцом место, откуда щелкали выстрелы. Особо не разбирался, а пулял во все подряд. Кишлак там был, или нет, мы до сих пор не знаем.
Вот и сейчас, у меня такое же чувство неясной опасности. Будто что-то, или кто-то ждет впереди. И ждет не с поздравлениями, а с коктейлем «Молотова» в руке.
Набираю номер Пулеметчика. Это парень у меня на все случаи жизни.
- Мухой ко мне, у меня есть для тебя задание.
Знаю, что он прибежит ко мне сразу. В кабинет заходит, поправляя на ходу рубашку. Не иначе, опять с кассиршей Александрой целовался. Я, конечно, не сплетник, как Леночка, но стараюсь быть в курсе.
- Мне нужны сведения об одном человеке,- говорю я, когда секретарь принесла кофе и ему.
Рассказываю все, что знаю. Вплоть до армейского номера, который Серый раздобыл в военкомате. Пулеметчик хитро улыбается и лукаво смотрит на меня:
- Вик, ты же знаешь, я сделаю, но мне нужно больше. Кто он тебе? Что за интерес? Откуда здесь растут уши?
Встаю и прохожу к окну, за которым цветет сирень. Этот одуряющий запах пробивается даже сквозь плотно закрытые рамы, но я не против. Мне нравится сирень. Когда мы познакомились с Аленой, воздух тоже был полон ее густого фиолетового запаха. Почему-то все, побывавшие в Афгане, любят эти цветы. Слышал, что в Москве есть даже Аллея Славы, засаженная сиренью – как память, погибшим на той войне.
И я рассказываю ему все про Гаврилюка. Пулеметчик выжил под Шали, тоже хоронил друзей. Он поймет.
- Вот га-а-а-д,- с чувством протягивает Вова.- Да за такое надо яйца рубить, не глядя.
- Нет,- останавливаю его я,- яйца мы никому рубить не будем. Мне нужна просто информация.
- А зачем?
- Видишь ли…,- это сложно объяснить, но я стараюсь,- не верю я, что его замучила тоска по нашим березкам. Что-то тут нечисто. Только будь аккуратней.
Он кивает, допивает кофе, прихлебывая, и быстро убегает. В ментуру бы ему пойти, цены бы там такому сотруднику не было. Я знаю, что он пойдет по следу без устали, как легавая собака. Вынюхивая, выслеживая, вызнавая.

И не ошибся. Через неделю Пулеметчик сидит в моем кабинете и докладывает.
Рабочий день давно закончился. Уже и уборщица прогремела ведрами. Открыла дверь и удивленно посмотрела на меня. Я махнул ей рукой:
- Иди, Света. Завтра помоешь.
Она пожала плечами и ушла, волоча за собой швабру. Остались только мы с Вовой, да охранник на этаже. Я слышал его шаги в коридоре.
- Значит так,- деловитым тоном говорит Пулеметчик,- после того, как Гаврилюк слинял из части, он воевал с группой афганских духов. Был правой рукой главаря. После того, как главного убили, подался на базу в Пакистане. Там тренировал душманов до конца войны. Потом вернулся в Афган, женился на некой Джамиле, нарожал кучу детишек. Работал от раза к разу, голодал. Жена умерла при очередных родах, тогда он и решил вернуться.
Я смотрю на него и не верю. Откуда он мог это узнать? Он что, у той афганки роды принимал? Володя надувается индюком и посматривает на меня свысока. Но я знаю, что это шутка. Он, вообще, парень веселый. Мне кажется, что даже умирать будет, но расскажет последний анекдот.
- Ладно,- сдается он.- Секретаршу из военкомата в ресторан сводил. Я, между прочим, ради тебя обещал на ней жениться. Потом. Когда-нибудь. Когда из очередной опасной командировки вернусь. У них все дела на «возвращенцев» в архиве собраны. Грифы «Секретно» стоят. Чтобы ваши им мстить не вздумали. Амнистия же прошла.

Наверное, так и надо. Иначе количество крови перейдет критический уровень. Потому что я даже сам чувствую, как холодная лапа сжимает сердце. Мне хочется забыть про обещание, данное Алене, и выдирать из Гаврилюка жилы по одной. Но не буду этого делать. Пусть живет. Антона не вернешь, как и тех, кого дезертир убил прямо, или косвенно. Зато могут появиться новые трупы.
- Чем он занимается сейчас?- спрашиваю напарника.
- Намазы бьет по пять раз в день. Вроде как грузчиком в магазин устроился. В общем, пока ничего странного, но я за ним понаблюдаю, если хочешь.

Понаблюдай, Володя, понаблюдай. Мне будет спокойнее.

- Их двое возвращались,- говорит пулеметчик уже в дверях,- но второй на Украину подался. Испугался мести. А Гаврилюк почему-то легко согласился. Что-то тут не вяжется.

Мне тоже это кажется странным. Он возвращался домой, зная, что здесь мы: я, Серый и Палыч. Зная, что мы все помним и не собираемся забывать. Да, я мстить не буду, но все-таки… Кроме меня есть и другие, кто до сих пор просыпается от собственных криков и падает на пол при звуках грома. Они могут попробовать накормить зверя ненависти внутри себя.
Я вспоминаю, почему же так не любил Гаврилюка еще в части. Мы были жестоки. Зачастую, даже слишком. Как говорил лейтенант Петраков:
«Здесь не в бирюльки играют»
Но жестокость бывает разная. Для того, чтобы не сойти с ума, приходилось обзаводиться принципами. Здесь, на гражданке, не годился ни один из них. Но там… там они помогали сохранить рассудок. К примеру, самодур-сержант никогда не стрелял в детей, если те смотрели ему в глаза. Не знаю, почему, но это был его принцип. И, насколько я помню, он никогда ему не изменял.
Тимур не бил пленных ниже пояса. Объяснял, что воину ни к чему унижать врага. Это унижает его самого. Палыч никогда не воровал на кухне еду. Будет с голоду подыхать, но не пойдет.
А вот у Гаврилюка не помню ничего подобного. В памяти всплывают бегающие глазки и заискивающая улыбка. Дедов боялся до полусмерти. На все был готов, лишь бы те, кто перед дембелем, не съездили ему лишний раз по уху.
Когда я призвался и должен был пойти в свой первый бой, ко мне подошел Степан Макода. Положил руку на плечо и прогудел в ухо:
- Заспокійся, хлопче. Вас одразу бахнуть. Ми підемо.
Их уже ждали вертушки, но они отказались лететь домой. Поднялись и пошли вместо нас, необстрелянных. Половина не вернулась. Не вернулся и Степан. Но они знали, на что шли.
***

- Кирсанов! Гаврилюк!
Если сержант орет, как пожарная машина, значит, успел с утра вмазаться.
- На водовозку, и к реке,- приказывает он.
Мы с Лехой трясемся на телеге, в которую запряжен плешивый ишак. Его зовут Бельмондо, и он приписан к кухне. Всем хорош, зараза, но иногда жутко орет по ночам.
Я лично плююсь в сухую землю тягучей слюной. Вчера кто-то (узнать бы кто, убил бы на месте) приволок спирта от летсостава. Штурмовики отмечали день воздушных войск и на радостях поили всех, кто заглянул на огонек.
Мы казармой квасили всю ночь. Потом догнались чарсом и сегодня подыхаем от жажды. Остаток воды ночью выхлебал тот же сержант. Повар с утра материл нас так, что уши шевелились. Вдовченко, собака, храпел, не переставая. Палыч, видать, с кем-то занимался бурным сексом. Потому что обнял подушку и протяжно стонал в угол матраса, видавшего и не такое.
В общем, я еду не выспавшийся, с похмелья, и злой. Гаврилюк травит несмешные анекдоты и после каждого заглядывает мне в глаза. Улыбаюсь из вежливости и хочу его пристрелить, но лень поднимать автомат.
Бельмондо тормозит у края реки, и мы начинаем черпать воду. Черпаем по очереди. Пока один занят, второй оглядывается, не спуская пальца с курка.
Когда наступает моя очередь, то вижу, что ведро прострелено. Кто-то из пополнения баловался, свинец ему в задницу. Два хлестких одиночных выстрела заставляют меня поднять голову. Поначалу даже не понимаю, что произошло. Только вижу, как у Лехи трясутся руки, и он бледнеет на глазах.
- Ты чего?- спрашиваю, как дурак.
Чего-чего? Мы в Афгане. И если боец стрелял, значит, так надо было. Хватаю свой АКМ, передергиваю затвор и тоже оглядываюсь. Хмель улетучивается из мозгов при первых признаках опасности.
Гаврилюк поворачивает ко мне бледное лицо и шепчет белыми губами:
- Я думал, что у него карабин.
И только тут замечаю на опушке чахлой рощицы труп осла, а рядом с ним простреленное тело мальчишки. Лет пяти, не больше. Тонкие пальцы сжимают хворостину. Длинное платье испачкано кровью, баул с грязным тряпьем со спины ишака разметан по растрескавшейся земле. Позади нас истошно орет Бельмондо.
А метрах в двух от трупов стоит старик – видать, дед. Он смотрит на нас испуганными глазами и трясет белой бородой. Замызганный дарстан постоянно сползает на лоб.
Я не раз видел таких. Они рыскали по остаткам разбомбленных и сожженных кишлаков и искали, чем поживиться.
- Какой карабин?!- теряю я терпение.- Какой, на хрен, карабин?!
Хватаю Гаврилюка за грудки и трясу, как грушу. Смотрю в белые, разом потерявшие цвет, глаза, и распаляюсь еще больше.
- Он же сам роста с карабин! Зачем ты его пристрелил?
Непонятный звук отвлекает меня. Ослабляю хватку и поворачиваю голову. Старик бежит от нас в рощу. Бежит, ломая кусты и цепляясь полами платья за ветки.
Я отпускаю Гаврилюка совсем, и этого хватает для того, чтобы тот вскинул автомат и дал длинной очередью по кустам. Старик падает, как подкошенный.
- Свидетелей не оставлять,- поясняет Леха, и я соглашаюсь с ним.
Опускаю свой ствол и только говорю:
- Вернемся в часть, рапорт напишу.
Рапорт я тогда так и не написал, потому что Гаврилюк утром ушел, прихватив с собой Антона.

Не бывает бывших (ЛР с элементами криминала, а-ля 90-е)

» Дикие игры - содраны локти

» Кем бы ты ни был, грош тебе цена