Роксана Гедеон

Что-то уже давненько прочитала книгу, но все никак не могла написать хоть что-то. Вроде и понравилось, но как-то не было настроя. Наконец-то мне это удалось. Итак, мои впечатлялки от книги "Дыхание земли"

Эта книга я бы сказала менее предыдущих посвящена истории, здесь уже на первый план выходит Сюзанна и ее взаимоотношения с мужчинами. Но, не смотря на это, эта часть не проигрывает другим как мне кажется, хотя Сюзанна по прежнему меня не устраивает, не моя героиня, и тут уже ничего не поделаешь. Даже превращение в крестьянку не сбивает с нее аристократическую спесь, только я так и не поняла откуда она в ней взялась и настолько прочно осела. Ни разу за чтение предыдущих книг у меня не возникало мысли усомниться в исторической достоверности, но тут все же возвращение Сюзанны в свое имение и «командный тон» по отношению к бывшим вассалам, теперь уже свободным людям благодаря свершившейся несколько лет назад революции, вызывал у меня недоумение. Да, автор вроде бы как объясняет, что Бретань – далеко, что люди в большинстве своем там роялисты, но… все равно. И опять же, да, Сюзанна сама трудилась физически, выполняла обыкновенную крестьянскую работу, но, тем не менее, барские замашки ее не покинули и результаты своего труда она имела благодаря опять же своим вассалам. В общем, не смотря на то, что она периодически вспоминает свое тосканское детство, звучит это как то фальшиво, также как и Антонио выглядит каким то непонятно-мутным. К чему было с собой увозить Жанно, если у того же Джакомо «семеро по лавкам» в нищете, выбирай любого ребенка, забирай и делай наследника (или наследницу). Что касается Александра и развития отношений между ним и Сюзанной, то тут хотя и читалось с интересом, но, тем не менее, чего-то нового и оригинального я не увидела, банально, хотя и написано весьма не плохо. А вот граф Д Артуа приятно поразил меня, я как бы всегда к нему с симпатией относилась, но теперь он мне нравится еще больше, очень красиво автор тут написала их встречу, его чувства к Сюзанне и желание помочь. Этот персонаж заслуживает того, чтобы хотя бы еще раз появится в этой серии!
Повторюсь, книга получилась немного иной, написанной уже в традиционном жанре ИЛР, но стоит признать, весьма качественном ИЛР. И если взять отдельно эту книгу и предположить, что следующая станет заключительной, то я бы только похвалила автора. Но… зная, о тех событиях, что еще только будут впереди, и о том, что автор вновь собирается соединить Сюзанну и Клавьера, как бы сильно я этого раньше не хотела, рискну предположить, что серия тупо скатывается до уровня бразильского сериала. А это ой как плохо, нужно во время остановиться и не портить уже созданные образы героев. В общем, опять я отвлеклась. За эту книгу, как и за несколько предыдущих поставлю 5 с минусами, хотя уже хотела было залепить 4, но вспомнила, что прочитала быстро и с интересом.

Лови

Это одна из загадок серии.

Я тоже дальше не читала, и не рискую даже представить все страсти, что там будут.

Тина, спасибо!

вот знаешь, какой бы ни был талант у автора, очень важно во время остановиться. Если у тебя есть идеи и мысли по поводу воплощения их, то лучше создать новых героев, чем превращать жизнь уже давно существующих в подобие упомянутого выше бразильского сериала. Вот как бы я ни любила Бенцони, но и ей это не всегда удается. Боюсь не удастся в отношении Сюзанны и Гедеон. Например, серия Катрин только бы выиграла без последних двух книг, да и "Хромого..." нужно было разделить, заменив в 5-6 книге Альдо на другого героя. Так и тут, к чему скатываться до уровня "я его слепила из того что было" - захотела соединила героев, не понравилось - опять развела, потом новый герой не устроил - трах-бах вертай назад "старичка". Где логика? Где вообще реальность? Я вот даже и не хочу если честно читать дальше. Образ Александра настолько совершенен, что его "очернение" (а я так понимаю оно будет в обязательном порядке) совершенно сломает то, что было создано в этой книге. И как вообще героиня сможет вернуть чувства к Клавьеру? А уж про то, что автор воскресит убиенного принца де Тальмона я вообще молчу!

*Пожимая плечами* Если вспомнить Скарлетт, превращение рабов в свободных людей ни разу не убило в ней барские замашки. Людей сделали свободными снаружи, а для того чтобы стать свободными внутри, должно пройти намного больше времени. Эта привычка въелась в поколения, только очень немногие могли преодолеть внушенные стереотипы. Крестьяне привыкли, что аристократы ими руководят, так что никто даже не усомнился в ее праве.
Сюзанна в детстве была в самом низу общества, и волею судьбы поднялась на самый верх, поэтому это как раз нормально, что принижать собственное превосходство ей совершенно не хотелось.
_________________

Тина, не могу я так!!!! поэтому и "плююсь ядом", но ставлю в итоге 5 (ну или на крайняк 4)

Эм.. я бы не стала в данном случае (в вопросе исчезновения/появления барских замашек) сравнивать этих героинь, у них слишком разное прошлое для этого

Вот да, пишите правильно, и я бы даже согласилась не будь в этой же серии совершенно иного - слишком много кровавых ужасов, захватов власти чернью, своеволия бывших "рабов", чтобы я потом с легкостью поверила в ту практически идеалистическую картинку преклонения перед госпожой, что рисует автор. Не знаю как еще объяснить. Я вроде как и понимаю, что Вы правы, но... что-то вот гложет меня

Она не просто "была в детстве", она в этом жила, она в этом росла, воспитывалась и формировалась как личность. В человеке все (и хорошее, и плохое) закладывается в детстве, и если она была до 8ми лет всего лишь нищенкой, то даже в возрасте 25 лет она не сможет этого забыть и отринуть свое прошлое. А автор не раз пишет, что аристократическая гордость - это врожденное у Сюзанны (не дословно, но смысл в этом). О каком врожденном идет речь? Врожденное у нее - ракушки собирать вдоль побережья, а не пальцем указывать что и как сделать надо.

Я смотрю на свою дочку. Она, едва научившись говорить, никогда не требовала с плачем купить ей игрушку в магазине, а рассказывала, какая замечательная эта игрушка и как бы она ею играла...это, конечно, действовало покруче гневного рева, но откуда ребенок, которому нет еще и трех, может быть таким манипулятором? И смотрю на своего племянника, который как раз плачем и ревом добивается своего.

Способность быть лидером действительно можно назвать врожденной.

Как я уже говорила, нищее детство показало Сюзанне, что значит быть внизу. К крестьянам она могла относиться уважительно, даже дружить, но дистанция всегда будет, никто не станет забывать о классовом различии.
_________________

но она не была лидером в детстве! Вспомните как она первый раз пошла в школу и удрала от туда тайком. Какое лидерство? Она постоянно искала защиты у братьев. Я не устану повторять - тосканская Сюзанна и принцесса де Треймуль - это абсолютно разные героини, это минус автора, она не смогла соединить во едино образ Сюзанны. И с крестьянами она даже другом не могла быть, и не хотела, и смотрела она на них как на быдло, какое там уважение. В чем был виновен фермер, купивший ее бывшие земли? Что за заносчивость? Он честно заплатил, потом еще и под нажимом разбойника отдал их часть назад Сюзанне, дал своих людей ей в помощь, и что в ответ? Одна черная неблагодарность и презрение, словно она с молоком матери впитала в себя аристократическую гордыню.

В том что это ЕЕ земли Он же не ей за них заплатил, а левым людям, представляющих власть, которую Сюзанна не признает. Фермер был не дурак и понимал, что удержать эти земли ему будет тяжело и пытался откупиться малой кровью. Так за что ему благодарность?
Ну, может, в детстве просто не было повода эти качества проявить, раз были старшие братья. Тосканская Сюзанна это ребенок, из которого можно вылепить все что угодно, с учетом врожденных задатков, конечно, при умелом воздействии. Из нее и вылепили принцессу де ла Тремуйль.
ну к слугам она нормально относилась, даже сироту взяла на воспитание. А там описаны разные крестьяне и нормальные люди, и быдло. Когда Сюзанна вернулась в поместье, она прекрасно понимала, что реальной власти у нее ни какой. Она выбрала способ, как повернуть ситуацию в свою сторону, и он сработал. Она воззвала к вековым традициям, когда дворянин на своей земле царь и бог, это было привычно крестьянам и они послушались. А неизвестно еще, если бы она стала с ними заигрывать, если бы показала свою слабость, как бы они себя повели.
_________________

[quote="aolchik". В чем был виновен фермер, купивший ее бывшие земли? Что за заносчивость? Он честно заплатил, потом еще и под нажимом разбойника отдал их часть назад Сюзанне, дал своих людей ей в помощь, и что в ответ? Одна черная неблагодарность и презрение, словно она с молоком матери впитала в себя аристократическую гордыню.[/quote]

В чем был виновен фермер? У ГГ "всего лишь" забрали все без компенсации, а он это купил. Причем, конечно, не у нее. Ну, пустяк, за что сердиться? Любая бы из нас обрадовалась такому Но героиня не мать Тереза (хотя и у Терезы уже грешки нашли).

ГГ была наполовину аристократической крови. Ее отец был вельможей. Какие ракушки? Законы генетики никто не отменял.

Но я читала тоже, что и ты. Потому как наши впечатления схожи.
Кстати, здесь можно прочитать интервью Роксаны Гедеон о "Сюзанне" и планах на будущее.
Она переживает, что в Украине не хотят издавать ее книги и это очень жаль. Я думаю, если бы их издал тот же КК, цены были бы вполне приемлимые и читателей бы прибавилось.

Так вот почему мы так и не можем дождаться последний том "Сюзанны". Столько времени уже прошло. А нам всё обещают, обещают....Я уже даже согласна на любой финал лишь бы в конце концов дочитать эту историю.
_________________

Одиннадцатая книга из сериала о Сюзанне -- роман "Лилии над озером", или, иначе говоря, "то самое продолжение", о котором столько все говорили, улавливая в предыдущей книге некую недосказанность, выйдет в свет в начале 2014 года (предположительно в январе). Книга написана и готовится к печати. Ниже предлагается аннотация к этому тому.

«Лилии над озером»
1800 год. Начало нового века Франция встречает с новым правительством: отныне у руля власти – Наполеон Бонапарт, хотя мало кто уверен, что это всерьез и надолго. Для усмирения третьей шуанской войны, разгоревшейся в Бретани, первый консул посылает на запад страны знаменитого генерала Гийома Брюна. Этот человек много лет назад был влюблен в Сюзанну де Ла Тремуйль. Что принесет он в Белые Липы – предложение мира или месть за растоптанную в прошлом любовь?

Сюзанне и Александру предстоит пережить много событий, которые укрепят их брак и усилят чувства: войну, арест, драматическое – на грани жизни и смерти – появление на свет их второго сына. Сюзанна не мыслит своей жизни без мужа – непримиримого роялиста. Однако Бонапарт протягивает всем аристократам руку дружбы, Париж манит светской жизнью, а министр Талейран рисует перспективы блестящей жизни при новом дворе… Устоит ли героиня перед соблазнами Консулата? Ведь Сюзанна всего лишь женщина, красивая и эмоциональная, а английский берег, к которому судьба неотвратимо несет их с Александром семейный корабль, окутан туманом неизвестности.

Информация с сайта автора.

И все, все поголовно были влюблены в нее "много лет назад" .

Кстати, по поводу аннотации к "Лилиям", может раздумала автор сводить их с Клавьером? Что-то там только про Александра, и что чувства усиливаются.))
_________________

Так, наверное, Сюзанна возвратится во Францию, а там, здрасти-пожалста- Клавьер. А Александр в Англии останется.
Или как-то по другому будет.
В общем, дамы, кто первый прочитает этот роман, поделитесь, пожалуйста, впечатлением.

 » "Лилии над озером" (отрывок)

"Лилии над озером", последний отрывок перед публикацией
Информация с сайта Роксаны Гедеон

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПЛАТЬЕ ИЗ БРУСНИЧНОГО БАРХАТА
1
22 марта 1800 года Париж встретил нас проливным дождем. Было только три часа пополудни, но казалось, что уже наступают сумерки; пока мы ехали через Вожирар, нам не встретился ни один человек на улице, а серые стены заставы Сен-Жермен выплыли перед нами из завесы ливня почти внезапно, как оазис в пустыне перед утомленным путником.

Пятидневное путешествие по скверным дорогам превратилось в семидневное и осложнилось еще и постоянной плохой погодой. Близ Шартра прямо посреди пути карета угодила в выбоину, у нее отлетело колесо, и мы едва не опрокинулись. Спасла нас только интуиция Брике, который будто предвидел происшествие и вел лошадей крайне осторожно, но все равно синяков на нас оказалось достаточно. Парень, нахлобучив на себя шляпу и закутавшись по глаза в накидку, превозмогая дождь, побрел до города, чтобы разыскать кузнеца, а я со служанками почти четыре часа сидела в экипаже, слушая яростный стук капель о крышу и ожидая, пока нам придут на выручку.

Ремонт кареты тоже занял немало времени, в результате мы были вынуждены заночевать в Шартре, чего вовсе не планировали, и продрогнуть до костей в плохой придорожной гостинице. Я молила Бога, чтобы не простудиться и не отравиться сомнительной гостиничной снедью, -- ведь в Париж мне надо было попасть здоровой, и была несказанно рада, когда увидела перед собой очертания предместья Сен-Жермен с его богатыми особняками под добротными черепичными крышами. Над ними так уютно вился дымок от растопленных каминов!

-- Даже не верится, что мы в двух шагах от дома и от цивилизации. Ну-ка, Брике, ступай поторопи господ гвардейцев!

Пока таможенный офицер, не слишком любезный и мокрый до нитки, просматривал наши бумаги и паспорт, выданный мне полтора года назад Талейраном, я мечтала о том, как окажусь в отеле дю Шатлэ и отогреюсь. Конечно, семейство моего брата занимает только небольшую часть дома, и в остальных комнатах надо будет наводить порядок, но на теплый очаг и хороший обед я вполне могла рассчитывать.

Радовало так же то, что гвардеец на заставе не заикался о какой-либо плате за право въезда в город. Пару лет назад, когда Францией управляла алчная Директория, на заставах толпились всякие самозванцы, самовольно взимающие с путешественников пошлину за один только въезд. Эти деньги, разумеется, шли отнюдь не в казну, а директоры делали вид, что не могут покончить с этим произволом. Теперь придорожных вымогателей как ветром сдуло, и в этом я усматривала руку Бонапарта: генерал, как видно, умел наводить порядок не только в Бретани.

Гвардеец ограничился только тем, что спросил, куда мы направляемся.

-- На Королевскую площадь, -- ответила я, надеясь, что расспросы на будут продолжительными. – Там находится дом моего мужа.

Офицер пожал плечами:

-- Чтоб вы знали, в Париже нет Королевской площади, гражданка. Это название уничтожено вместе со Старым режимом.

-- Я знаю об этом. Но названия во время революции менялись так часто, что я не могу упомнить новые.

Он вернул мне бумаги и, желая продемонстрировать свою столичную осведомленность, просветил меня: Королевская площадь нынче, согласно указу первого консула от 7 марта, называется площадью Вогезов – в честь одноименного департамента, который первым уплатил военный налог в казну.

-- Отлично! – сказала я. – Уверяю вас, мне нравится это название. По крайней мере, оно не напоминает о якобинцах. Но если это единственное, что удалось изменить первому консулу, я буду несколько разочарована.

Бонапарт был при власти уже более четырех месяцев, но, сказать по правде, я не видела пока существенных изменений, на которые все так надеялись. Да, война в Бретани прекратилась, с застав исчезли вымогатели, а с дорог – разбойники, но сами дороги отнюдь не улучшились, и торговля не очень-то оживилась. Да и как было ей оживиться, если Англия по-прежнему господствовала на морях и, находясь в состоянии войны с Францией, не позволяла ни одному французскому судну пересечь Атлантику.

Впрочем, и с остальной Европой Республике все еще не удавалось помириться. Бонапарт, едва придя к власти, отправил письма королю Англии и императору Австрии с предложением заключить мир. Однако эти страны, понимая, что казна Франции пуста, а сама Франция обескровлена десятилетними войнами, не спешили отвечать согласием, тем более, что им самим еще неясно было, что из себя представляет Бонапарт и каковы его устремления.

Австрия не согласна была с потерей итальянских владений, поэтому чопорный император Франц вообще не удостоил первого консула ответом и явно готовился к военному реваншу. В том, что новая схватка у подножия Альп близка, не сомневался никто: обе стороны ждали только прихода весны, чтобы начать кампанию. Что касается английского короля Георга, то он вообще крайне возмутился тем, что ему осмеливается напрямую писать очередной французский узурпатор, и посоветовал первому консулу не воображать себя равным королям и немедленно восстановить на троне Бурбонов, а потом уже заикаться о мире. На этой резкой ноте мирные переговоры и прервались.

Что было особенно заметно, так это желание Бонапарта взять все бразды правления в свои руки и покрепче натянуть вожжи. Консулат очень недолго просуществовал в том виде, в каком его оформили 18 брюмера: Бонапарт, Сиейес, Дюко. Не прошло и месяца, как генерал дал пинка двум своим коллегам: аббат Сиейес был для него в качестве напарника слишком властолюбив, Дюко – слишком ненадежен. Выдав им по хорошей денежной сумме и по добротному отелю и обеспечив обоих доходными должностями, он назначил на их места Камбасереса и Лебрена, в преданности и ничтожности которых не сомневался.

С молниеносной скоростью была принята очередная Конституция, полная нелепостей и анекдотических пассажей, написанная явно наспех. По слухам, законники, которые ее сочиняли, получили от генерала именно такое напутствие: «Пишите кратко и неясно». Документ поэтому и получился довольно курьезным. В нем не было ни одной цитаты из Декларации прав человека и гражданина – главного завоевания революции, которое можно было бы расценить как положительное, и вообще ни единого упоминания о каких-либо правах или свободах вообще. Бонапарт уничтожил Совет старейшин и Совет пятисот, создав вместо них аж четыре законодательных учреждения – Государственный совет, Трибунат, Законодательный корпус и Сенат. Этим он раздробил законодательную власть, превратив ее в неуклюжие отростки власти собственной, и мог совершенно не опасаться каких-либо ограничений с ее стороны. Ну, а статья 39 прямо провозглашала: «Конституция назначает первым консулом гражданина Бонапарта, двумя другими – граждан Камбасереса и Лебрена», и это был, наверное, первый в истории права случай, когда Конституция, создаваемая, по идее, на десятилетия, для многих поколений, кого-то заведомо «назначала».

Предельно четко говорилось так же о том, что первый консул «наделен особыми полномочиями», которые при необходимости могут расширяться до бесконечности. Единственной конкретной статьей была та, в которой указывался размер жалованья консулов: для первого – полмиллиона франков в год, для двух других – треть от жалованья первого.

Когда на площадях городов зачитывали новую Конституцию, французы пожимали плечами:

-- Что же она дает?

Другие, посмеиваясь, отвечали:

-- Ничего не понятно, кроме того, что она дает Бонапарта.

Действительно, едва освоившись во дворце Тюильри, первый консул издал декрет о запрете чуть ли не всех парижских газет. Если раньше в столице выходило до 150 печатных листков, то теперь их осталось только десять, и все они почувствовали тяжесть цензуры. Генерал, как говорили, лично следил за тем, что могло было напечатано, и предпочитал любые острые темы класть под сукно – до тех пор, пока «давность времени сделает их обсуждение уже ненужным». Свобода слова, процветавшая даже при Людовике XVI, была полностью уничтожена. Вообще складывалось впечатление, что первый консул стремится вымести из страны все остатки свободомыслия и человеческих прав, из-за непризнания которых, собственно, и вспыхнула революция. Но зачем он это делает и как распорядится достигнутой властью – этого не знал никто.

Впрочем, французы не протестовали – свободой они, похоже, пресытились надолго. Первый консул не трогал новых собственников, обогатившихся на скупке имущества эмигрантов, и восстанавливал порядок, поэтому в целом народ был вполне доволен. Журналист Бенжамен Констан, новый любовник мадам де Сталь, которому она стремилась проложить дорогу в политику, осмелился было, выступая в Трибунате, обвинить генерала в желании «обречь страну на рабство и молчание», но его голос прозвучал одиноко среди всеобщей тишины.

Никто его не поддержал. После свистоплясок, которые устраивала Директория, Консулат и вправду выглядет вполне прилично и даже внушал надежды. Бытовало мнение, что Бонапарту надо дать время, чтобы проявить себя… Ну, а если и были у генерала ярые противники, из числа бывших якобинцев или из стана роялистов, то они помнили: весной грядет война с Австрией, и очень маловероятно, что первый консул ее выиграет. Какой же смысл тратить силы и бороться с тем, кто может пасть жертвой внешних обстоятельств уже в ближайшем будущем? Если австрийский военачальник Мелас разгромит Бонапарта, участь последнего будет решена. Он может даже не возвращаться во Францию, поскольку судьба Республики окажется в руках австрийцев и англичан.

Эта предстоящая война, как это ни ужасно, лично на меня действовала успокаивающе. В связи с предстоящей кампанией все было по-прежнему очень зыбко на французском властном Олимпе… так ненадежно и изменчиво, что можно было верить даже в реставрацию монархии. Не так уж много признаков указывало на то, что Бонапарт сможет засесть в Тюильри надолго. Режимы со времен Конвента менялись так часто, откуда же сейчас взяться стабильности? Армия была в плохом состоянии, государственные финансы полностью расстроены, а народ не был проникнут любовью к генералу настолько, чтобы вступиться за него в случае свержения.

В общем, едва я покинула разгромленную Бретань, положение роялистов стало казаться мне не таким уж и угрожающим, и я начала сдержаннее относиться к переговорам, которые ведет Кадудаль с новой властью и не так сильно переживать за их результат. Похоже, эта новая власть нуждалась в союзниках или хотя бы в передышке на внутреннем фронте. А раз так, я могла быть относительно спокойна на жизнь Александра.

-- Поразительно, как меняются взгляды человека, когда он отправляется в путешествие и видит что-то новое! – задумчиво произнесла я.

-- Что вы сказали, мадам? – переспросила одна из горничных.

Я осознала, что думаю вслух, и улыбнулась.

-- Ничего, Ноэль, ничего. Слава Богу, мы скоро будем на месте!

Гвардеец, наконец, вернули наши паспорта, и Брике, щелкнув бичом, пустил лошадей по улицам предместья Сен-Жермен. Спустя полчаса, когда из-за домов показалась Сена, дождь чуть утих, и проезжая по мосту, я могла сквозь стекло окна наблюдать панораму Лувра и Тюильри на другом берегу. Свинцовые тучи нависали над его башнями, особенно сгущаясь над павильоном Флоры, в котором когда-то заседал зловещий Комитет общественного спасения. Шесть лет назад, примерно в такое же весеннее время, меня вызвали туда на допрос к Сен-Жюсту. О том, что тогда случилось, я всегда запрещала себе вспоминать, потому что от подобных воспоминаний кровь стыла у меня в жилах. Вот и сейчас: едва взглянув на громаду дворцов вдоль реки, я ощутила, как сердце замерло у меня в груди и пересохли губы. «Как много ужасного связано у меня с этим городом! – подумала я, пытаясь успокоиться. – Хорошее тоже было, но все-таки намного меньше, чем плохого. Какой прием ждет меня теперь? Изменится ли эта традиция неприятностей?..»

Карета проплывала мимо сада Тюильри, в котором нежной зеленью начинали покрываться вековые платаны. Стаи ворон носились над ними. День был тусклый, серый. Я знала, что через несколько минут мне предстоит пережить не самое приятное впечатление: вот-вот мы должны были проехать мимо бывшего отеля де Ла Тремуйль на площади Карусель – блестящего дворца, преподнесенного мне отцом в собственность в день моего первого брака. Вот уже почти восемь лет им владел и в нем жил банкир Клавьер, отец Вероники и Изабеллы, лишивший своих же дочерей парижского наследства, и поэтому всякий раз, когда мне доводилось бывать поблизости, я чувствовала комок ненависти, подступавший к горлу.

Однако на сей раз в этом уголке Парижа происходило нечто особенное. Еще на улице Риволи я заметила вереницу экипажей, тянущуюся, кажется, прямо к моему бывшему дому, а когда мы подъехали поближе, сомневаться уже не приходилось: к Клавьеру по какой-то причине съехалось великое множество гостей. Даже навскидку я насчитала не менее полусотни карет. Поскольку время было не вечернее, нельзя было предположить, что банкир дает бал. Тогда что же это? Из экипажей выходили солидные, хорошо одетые буржуа в карриках и их жены в в вычурных высоких шляпках. Вид у них у всех был довольно обеспокоенный, а наряды хоть и добротные, но отнюдь не бальные.

Недоумевая, я потянула веревку, дав знак Брике остановиться. На миг у меня мелькнула мысль: может, Клавьер умер? Чем черт не шутит! Все эти депутации немного смахивали на похоронные.

-- Брике, ступай погляди, что там происходит.

Этот парень был, пожалуй, единственным человеком, который знал всю подноготную моих отношений с Клавьером, поэтому мой интерес к происходящему не вызвал у него никакого удивления.

-- Что, мадам, надеетесь, что банкира хоронят? – спросил он, перегнувшись с козел и лукаво прищурившись. – Славное было бы событие! Однако, думаю, причина все-таки не в этом. Молодцы такого пошиба обычно долго коптят небо.

-- Все может быть. Иди разузнай, что там за дела, и не болтай лишнего.

Ожидая его возвращения, я нервно теребила сумочку. Трудно было в двух словах описать, что я чувствовала. До того, жив Клавьер или нет, мне, по правде сказать, не было дела, но если бы я узнала, что он скончался, меня, наверное, посетило бы сильное чувство злорадства. Злорадства из-за того, что этот мерзавец так и не узнал, до чего прекрасные родились у нас дочери. И не узнать ему этого никогда!..

Брике вернулся с презрительным выражением лица. Казалось, он готов был даже сплюнуть от пренебрежения и сдерживался лишь потому, что говорил со мной.

-- Пустое дело, мадам. Банкира, оказывается, из тюрьмы выпустили, и все эти буржуа пришли высказать ему свое почтение.

-- Клавьер был арестован?

-- Ну да. Как говорят, в январе. Если это так, получается, он добрых два месяца провел в Ла Форс.

-- А за что же его так наказали?

Мой кучер пожал плечами.

-- Лакеи говорят, он не дал Бонапарту денег, которые тот требовал. Да и с господином Баррасом он был дружен, даже после переворота ездил к нему в поместье Гробуа, чтобы поддержать приятеля… Ну, а как там было в действительности, кто ж его знает. Да и нужно ли нам это знать? По мне, так лучше оставить всех этих негодяев в покое.

Я машинально кивнула, соглашаясь с ним, и дала знак ехать, но сообщение Брике навело меня на некоторые размышления. Клавьер, по всей видимости, пользовался большой поддержкой столичных буржуа, всех этих банкиров, поставщиков и торговцев, раз для них его освобождение стало таким праздником и поводом выразить ему почтение. С другой стороны, как видно, Бонапарт считал его врагом?.. Почему же его выпустили из тюрьмы? Может, выпустили, изрядно лишив богатства? Во всем этом следовало, конечно, разобраться, собрать слухи, чтобы составить цельную картину, ведь сейчас у меня было слишком мало информации для этого. Положа руку на сердце, я могла бы сказать: если банкир сейчас в немилости, для меня было бы чистым удовольствием тоже попинать его ногами. Для жажды мести у меня были все основания. Вспомнить только, какую травлю против меня он организовал два года назад, когда умерла его бешеная Флора!

Мы прибыли на Королевскую площадь, когда дождь совсем прекратился, и солнце выглянуло из-за туч, заставив засиять стекла в окнах Павильона Короля и Павильона Королевы, оживив дома из красного кирпича с полосами из серого камня и осветив аркады. Сколько бы новая власть ни переименовывала это место, ей не перечеркнуть было его истинно королевского величия. Основанная Генрихом IV, она была местом жительства блестящих аристократов прошлого и многих знаменитостей. Здесь родилась мадам де Севинье, принимала любовников Марион Делорм, писал пьесы Корнель, да что там говорить – сам кардинал Ришелье был когда-то моим соседом, и эти факты я вспоминала всякий раз, когда проезжала под широкими арками, пронизывающими весь по периметру весь этот архитектурный квадрат. Плошадь Вогезов? Гм, пусть теперь так, но я гордилась тем, что семейство дю Шатлэ владеет домом в таком славном месте.

Брике постучал, и на его стук спустилась сама Стефания в домашнем платье и чепце не самого свежего вида. Вид нашей кареты на миг заставил ее замереть в проеме двери, но она тут же поспешила мне навстречу. Я спустилась на мостовую и обняла невестку.

-- Какая приятная неожиданность, Ритта! – воскликнула она. И тут же добавила: -- Уверена, Ренцо с тобой?

-- Ренцо?

Этот вопрос, которого я, сказать по чести, не ожидала, заставил меня смутиться. Мне пришлось признаться, что я не взяла мальчика с собой. Стефания тут же надула губы:

-- Я так долго не видела сына! Думаю, если уж ты отправилась сюда, то могла бы при отъезде вспомнить о моих чувствах!

-- Стефания, клянусь, -- пробормотала я извиняющися тоном, -- со мной случилось столько всего ужасного, что мне извинительно было кое-что и забыть.

-- Забыть! Ты забыла о моем сыне!

-- Уверяю тебя, с Ренцо все в порядке. Отец Ансельм занимается с ним, не пропуская ни дня, они учат даже греческий. Через год-другой он с легкостью поступит в Политехническую школу…

Я говорила это, испытывая, конечно, некоторое смущение: все-таки нельзя было полностью снять с себя вину за забывчивость. Это была одна из тех неловких ситуаций, когда я не могла сильно корить себя за случившееся, но и оправдаться толком не было возможности. С другой стороны, эти препирательства у порога выглядели отвратительно, тем более, что за ними наблюдали мои служанки.

-- Позволь мне войти. Это все-таки мой дом, и я очень устала.

-- Приходил господин Симон, -- выпалила Стефания, уступив мне дорогу. – По его словам, власти интересуются твоим домом!

-- Интересуются?

Я уже вошла в дом и снимала перчатки, но последние слова Стефании заставили меня остановиться. Господин Симон, нынче -- торговец и военный поставщик, при Старом порядке был сборщиком податей в Бретани. Покойный герцог дю Шатлэ, отец моего мужа, оказал ему в то время множество благодеяний. А в годы революции, когда собственность аристократов конфисковывалась и продавалась с молотка, господин Симон отплатил услугой за услугу: выкупил отель дю Шатлэ на свое имя и, таким образом, сохранил его для Александра. Дом и сейчас официально принадлежал Симону, но он никогда не претендовал на него и помнил, что был лишь подставным лицом при выкупе. Я вообще никогда не видела этого человека, он нас не беспокоил. И если он сейчас явился, значит, возник повод для тревоги.

-- Он сказал, к нему приходили полицейские с расспросами.

-- И о чем спрашивали? – осведомилась я устало.

-- Каким образом отель был выкуплен у государства и часто ли бываешь тут ты… и твой муж.

Я застыла на миг перед огромным зеркалом, обдумывая услышанное. Потом, испустив вздох, отдала шляпу Адриенне, позволила Ноэль снять с себя плащ.

-- Поговорим об этом позже, Стефания. И об этом, и о Ренцо – вообще обо всем. Сегодня у меня ни на что нет сил.

-- Ты ослабела, будто ехала не в собственной карете, а в почтовом дилижансе!

-- Ехала я в собственной карете, конечно. А еще за последний месяц я родила ребенка и пережила набег синих на поместье. Так что мои слабость и забывчивость не удивительны.

-- Ты родила ребенка? Девочку или мальчика? – Стефания, следуя за мной по пятам, не скрывала изумления. Потом всплеснула руками: – Почти всякий раз, когда ты приезжаешь, я узнаю о прибавлении в вашем семестве. Благословил же тебя Господь!

-- Да. На этот раз мальчиком.

-- У тебя много детей. Поздравляю. Наверное, поэтому действительно немудрено, что ты забыла о каком-то там Ренцо. Он всего-навсего племянник! Сын брата, который не может похвастать богатством…

Уже не слушая ее и зная, что она в любом случае будет ворчать – эту ее черту нельзя было изменить, похоже, ничем, я без церемоний оставила Стефанию и прошла к свои комнаты, попутно приказав служанкам приготовить мне ванну, постель и еду... и не пускать в спальню никого из родственников.

Я была дома, в Париже, и это казалось мне главным. Остальное, включая визит Симона, можно было обдумать позже.

Отдыхать мне, впрочем, долго не пришлось. Прикончив после ванны прямо в постели кусочек жареной индейки и согревшись горячим красным вином, я на несколько часов и вправду уснула. За окном сгустились сумерки, шум Парижа затих, сменившись уютным потрескиванием дров в камине… и под эти убаюкивающие звуки я забылась, наслаждаясь чистотой белых покрывал и благодаря небо за то, что дорожные неприятности закончились. Утром мне предстояло разыскать Александра, но до утра была еще уйма времени для отдыха.

Однако уже посреди ночи меня осторожно разбудила Адриенна. Сонная, я подняла голову с подушки, увидела, что стрелки каминных часов указывают на цифру два, и удивленно уставилась на служанку.

-- К вам пришел большой вельможа, -- прошептала она. – Его зовут господин де Талейран.

Я вскинулась на постели, отбросила назад волну волос.

-- Талейран здесь?

-- Да, -- так же шепотом подтвердила Адриенна. – Его экипаж остановился перед вашим домом еще полчаса назад. Надо сказать, мы ему далеко не сразу открыли, так что он, возможно, и сердится.

-- Почему же вы не открыли ему? – спросила я, все еще мало что понимая.

-- Так ведь глубокая ночь, мадам. Может, это парижские привычки? У нас в Бретани отродясь такого не бывало, чтоб визиты делались в два часа ночи.

Пока она шептала на бретонском, как все это странно и невежливо, я смогла, наконец, осознать, что у меня за дверью, в гостиной, ожидает Морис де Талейран, министр иностранных дел Республики и вообще один из влиятельнейших людей Европы. Я знала, что он играет в карты до глубокой ночи и пропадает в салонах, и это делало его визит более объяснимым, но я понимала еще и то, что ради простого любопытства он не стал бы беспокоить меня в такой час… И вообще, откуда он знает, что я в Париже? Сон как рукой сняло. Я вскочила, жестом велела Адриенне подать мне пеньюар.

-- Как, мадам выйдет в таком виде?

-- Неужели вы думаете, что я буду два часа причесываться? Слава Богу, я достаточно хороша, чтоб иметь возможность показываться людям без трех фунтов краски!

Впрочем, сказав это, я все же подошла к зеркалу, провела пуховкой по лицу и нанесла немного кармина на губы. Потом расправила кружева пеньюара на груди, встряхнула копной золотистых волос и спустилась в гостиную, где, опираясь на спинку кресла, меня ждал Шарль Морис де Талейран.