Ветер вересковых пустошей (ЛР),под впечатлением от Светорады

Мне тоже понравилось описание терзаний Олафа - не только же женщины должны от любви страдать. Эля, ты так описываешь реалии той эпохи! Увлекаешься историей или специально для романа читала спец.литературу?
_________________

 » Часть 2, глава 19

Люся, Изабелла, очень рада что Вам понравилось
Изабелла, я с детства очень люблю историю и исторические романы, я была в восторге от Мориса Дрюона и его серии "Проклятые короли" и очень надолго увлеклась историей Франции. Но как-то с годами антураж платьев с кринолином и парчовых туфелек уступил место истории своей страны. Увлеклась я как-то сразу. Помню еще на 1 курсе универа меня заинтересовал термин "военная демократия", что наблюдалась на Руси, именно в 8-9 веке. Потом я прочитала книгу Вилар "Светорада" и меня заинтересовала эпоха, захватила, так будет точнее))) Когда я собралась писать роман, то я много читала об этом периоде истории Руси, что меня поразило, так это то, что нет единой исторической концепции, Нестору не все верят))).

Выкладываю продолжение. Эту часть для себя я обзвала "Взросление"
ГЛАВА 19
Червень 862 год н.э., Северная Русь, Фарлафград
Вот и наступил новый червень, но счастливых перемен он не принес. Княжна Горлунг, именуемая теперь княгиней, так ждавшая изменений в своей судьбе была разочарована. Жизнь княгини оказалась не такой, какой она себе ее представляла. О, как же она ошибалась, как жестоко ее покарали за это боги!
Жизнь во дворе князя Фарлафа была для нее, конечно, лучше, чем та, которую она вела в отцовском дворе. Но не намного. Горлунг надеялась совсем на иную жизнь. Горлунг считала, что, как супруга княжича, наследника князя Фарлафа, она приобретет власть и всеобщее преклонение, ее будут ценить, любить и больше всех ее муж. Но ничего этого не было. Видимо, для того, чтобы быть любимой нужно что-то большее, чем просто быть княгиней.
Княгиня Силье относилась к невестке тепло, но при этом требовала подчинения. Так же, как и меньшие жены князя Фарлафа, трудилась теперь Горлунг по хозяйству, не покладая рук. Если в девичестве своем от работы во дворе князя Торина она была освобождена, поскольку княгиня Марфа не желала ее видеть, то теперь ее обучали вести хозяйство в большом дворе. Вечерами Горлунг просто валилась с ног от усталости, но за это она была благодарна Силье.
Сначала Горлунг с воодушевлением принялась за обучение, она надеялась, что скоро им с Карном построят свой двор, теперь же когда разговоры об этом замолкли, она старалась устать за день, так чтобы сразу уснуть, едва только ляжет она на ложе. Она боялась своих мыслей, ибо они были горькие, черные. Теперь Горлунг рядилась в дорогие платья, всегда была на виду, она была уверена, что некоторые из ее новых нарядов были богаче платьев Прекрасы, тех, которым она так завидовала. Но шитые золотом платья не радовали сердце молодой княгини. Девки теремные, чернавки, дружинники ей поклонялись, перед ней расступались, но она с тоской вспоминала дни своего девичества. Те дни, когда она была невидимой для всех.
Князь Торин не спешил выполнять свои обещания и начинать строительство двора для нелюбимой дочери и супруга ее, опорочившего дочь любимую, хоть и беспутную. Поэтому со строительством он тянул, а князь Фарлаф, увидев, как жена его водимая радуется невестке расторопной, также медлил. Слишком мало радости было у княгини Силье в жизни, и, ежели радовала ее Горлунг, значит, пускай радует как можно дольше. Молодой князь Карн тоже не особо торопил отца, по сердцу ему была устроенная жизнь в родительском доме, все нравилось ему в ней, все, кроме жены.
Княгиня Силье, тоскующая по своей родной земле и языку, с удовольствием проводила время с Горлунг, они были из одного мира и примерно в одно время ступили на землю славянскую. Княгиня без устали обучала Горлунг ткать, прясть, заготавливать запасы на зиму, рассчитывать количество нужных заготовок, а главное добиваться от девок теремных и чернавок беспрекословного подчинения. А иногда просто рассказывала ей о своей семье, тот в которой она выросла, о встрече с князем Фарлафом. Горлунг всегда вежливо слушала, кивала, когда надо задавала вопросы, но княгиня чувствовала, что это скорее из вежливости, чем из интереса. Что-то было в Горлунг такого, что настораживало княгиню, часто присматривалась Силье к невестке, но понять причину своего беспокойства не могла.
Сама же молодая княгиня, разуверившись в своем даре, веру в который ей с детства прививала Суль, целительством более не занималась. Раньше ей казалось, словно травы в лесу шепчут ей, она, сама не зная почему, ведала, какие из них следует сорвать, как их высушить и как применить. Теперь же ничего этого не было. Мир потерял для нее много звуков, и она плохо чувствовала себя в нем, иногда ей казалось, что она не видит теперь и половины красок, что радовали ее глаза прежде. Князь Торин словами своими жестокими лишил ее веры, что она несла людям освобождение от хворей. И это стало для нее главным ударом в жизни. Ни нелюбимый и не любящий муж, ни отсутствие земли, на которой можно княжить так не печалили ее, как мнимость дара. Теперь она с горечью вспоминала слова Суль о том, что она – другая, выходит, не права была бабка, она – обычная, нет у нее дара, боги не отметили ее…
Иногда по старой памяти Горлунг доставала из сундука травы целебные, перебирала их и убирала обратно, горестно вздохнув. Она чувствовала себя обманщицей, псевдознахаркой, а людей, которым она помогла, считала исцелившимися чудом, и старалась не помнить о них. Зато тех, кого Морена забрала, Горлунг вспоминал часто и винила себя в их гибели, ибо возомнила она себя выше волхвов, за что и наказали ее боги. Поэтому теперь она с горькой улыбкой вспоминала свою былую нерушимую уверенность в свой дар.
Горлунг старалась навсегда изгнать Суль и ее знания из своей памяти. Но иногда воспоминания о ее детстве, прошедшем подле Суль, все – таки посещали ее и Горлунг плакала о том, сколько лет находилась она в заблуждении, винила во всем свою бабку, обманувшую ее. Теперь Горлунг воспринимала все невзгоды своей жизни – как наказание, ниспосланное богами ей за ее былую самоуверенность, за то, что она обманывала людей.
Супружество княгини молодой тоже не приносило ей радости, с Карном отношения у нее были сложные и противоречивые. Они не находили общего языка, и будучи одинаково несчастными в этом браке, возлагали всю вину друг на друга. В этом она тоже видела подтверждение слов Торина, вопреки предсказаниям Суль, муж не любил ее, если не сказать больше, Карн ее терпеть не мог. Она же отвечала ему полной взаимностью. С самого брачного пира возненавидела Горлунг Карна. Если бы не ее глупые мечты, не ее слепая вера словам бабки, то Горлунг была бы счастлива с Яромиром.
Горлунг ненавидела те ночи, что приходилось проводить ей с мужем. Боги убили в ней душу, ведь для женщины нет ничего хуже, чем делить ложе с нелюбимым, чужим мужчиной. Стоило Карну открыть дверь в одрину жены своей, как та передергивалась от отвращения, все его прикосновения казались ей неприятными. Но она терпела, как хорошая и послушная жена. Она ведь теперь княгиня.
Горлунг часто вспоминала их брачную ночь, когда, сжав кулаки и закрыв глаза, она лежала, не шелохнувшись, терпя его руки, настырно шарившие по телу, и думала о том, что власть, которую даст ей этот брак, положение, что будет занимать она, того стоит. Какой же глупой она была! Не будет у нее власти и не будет высокого особого положения во дворе мужа, может у мужа и двора своего не будет.
Горлунг даже была благодарна Агафье за то, что та существует, отвлекает внимание Карна от нее. Хотя, мысль о том, что будь женой Карна Прекраса, тот бы опасаясь гнева князя Торина, не посмел держать в том же доме наложницу, посещала Горлунг не единожды.
В те редкие ночи, что Карн проводил в одрине Горлунг, та, зажмурившись, старательно представляла на его месте Яромира. Ах, Яромир. Несмотря ни на что, она любила его, страстно и пылко. Находясь в узах постылого брака, мечта о нем стала единственной отдушиной Горлунг. И чем больше времени проходило, тем сильнее любила она свою мечту, Горлунг приписывала ему все новые качества и поступки. Поступая, так же как и Прекраса, в ожидании сватовства, любя лишь придуманный ее образ.
***
Княгиня Силье, устав от долгого дня, раньше обычно ушла в свою одрину. Там не спеша сняв повойник, она присела на скамейку возле очага, ожидая своего супруга. Столько лет они вместе, вырастили детей, за эти годы они, словно породнились. Теперь все у них общее и планы и мечты.
Раньше Силье ревновала его к меньщицам, но это было давно по молодости, по глупости. Время унесло все ненужное, напускное, оставив лишь те узы, которые связывали прочнее, чем узы плоти. Княгиня знала, что для своего Фарлафа она – первый советчик и друг, как и он для нее. А ведь это редкость, что на родине, что здесь на Руси. Мужчины редко допускают женщин в мир своих страхов и печалей, а он допустил.
Дверь скрипнула, и княгиня обернулась, Фарлаф вошел и сел подле нее, положив голову ей на плечо, словно ища утешения. Они долго сидели молча, глядя на веселое пламя в очаге.
- Тебя что-то беспокоит, жена моя? – тихо спросил князь.
- Да, меня печалит, Фарлаф, - также тихо ответила Силье, - что брак сына нашего не такой как у нас, у них все иначе, словно совсем чужие они друг другу.
- Они еще молоды, Силье, - вздохнув, ответил он - они поймут и оценят друг друга, а дети свяжут их узами крепкими. Не переживай. Мы же тоже не сразу такими стали, сколько упреков высказали друг другу в молодости! Или ты невесткой недовольна? Только скажи, и я заставлю Карна наказать ее по совести.
- Нет, Горлунг – хорошая женщина, работящая, только не любит она сына нашего – печально сказала княгиня.
- Полюбит, они только жить начали – мудро сказал князь – время, ведь вещь странная, она заставляет нас на все смотреть иначе. Горлунг увидит Карна по – другому, когда родит наследника, и он совсем иначе будет к ней относиться. Хотя, плохо, что эта рыжая, словно тень стоит между ними, беспутная девка.
- Дело не в этой девке, Фарлаф, - посмотрев ему в глаза, сказала Силье, - боюсь, что дело в Горлунг. Она не хочет налаживать отношения с Карном. Она, словно стена бревенчатая, неприступная, неуступчивая, совсем по-женски не мудрая. Я однажды видела как она проводит вечера. Это страшно, Фарлаф. Она сидит и смотрит на огонь или в окно долго, вечер напролет и молчит, так, словно ей нечего сказать, да и не кому. Что она там видит? Кто стоит перед ее взором? Раньше я думала, что Горлунг не любит нашего сына, потому что еще молода и глупа и не пришло к ней то чувство, что должна питать жена к мужу. Но нет, в ее сердце был мужчина. Потому что не может женщина никогда не смотреть на мужчин, если только она не выбрала уже своего ладу. Горлунг ведь ни на одного дружинника нашего не посмотрела, на мужа своего смотрит, что на стену. И этот ее рында, он странный, предан ей, как пес, ходит следом, и молчит. Мне иногда кажется, что они днями не говорят друг другу и слова, хотя все время вместе. Думаю, что если Горлунг когда-нибудь обозлится на Карна, то этот ее Эврар убьет его и глазом не моргнет.
- Ты накручиваешь себя. Горлунг верна нашему сыну. А про то, что она тихая, так она просто похожа на Торина, он тоже молчалив – успокаивающе прошептал князь.
- Да, наверное – ответила княгиня, но, задумавшись, добавила – Но я вижу, как они с Карном смотрят друг на друга, так, словно не видят. Они чужие и оба не хотят становиться ближе и роднее, холят в сердцах обиды друг на друга, так, словно это самое важное в жизни. Им доставляет радость обиды сеять в сердцах друг друга.
- Поговори с ней, Силье, ведь в браке от женщины зависит многое, почти все – предложил Фарлаф.
- Я попытаюсь – согласилась она, - но знаешь, мне кажется, она не послушает меня. Горлунг очень упряма. Я однажды спросила ее, почему она не лечит наших людей, ведь во дворе отца она слыла знахаркой, так она ответила мне, что это былое и больше тому не бывать, она была не права. Я тогда у нее спросила, что значат ее слова, но она лишь головой покачала, и я не смогла от нее добиться ни слова больше. Неужели она считает, что наши люди чем-то хуже торинградских? Хотя нет, она часто говорит, что в Фарлафграде ей лучше, чем во дворе отца. Я поговорю с ней о Карне, иначе они разрушат друг другу жизни навсегда.
- Ты преувеличиваешь, ну, не будет лада у них в семье и что? Жизнь мужчины нельзя разрушить плохой женой. Карн возьмет меньших жен. А Горлунг будет пользоваться привилегиями княгини, он ведь не бросит ее, не прогонит, она принесла ему земли, самое главное в жизни, а славу воинскую и доблесть он должен заработать сам. Для этого ему нужна добрая женщина, ждущая его в одрине, если это будет не Горлунг, то это ее вина.
- Я понимаю это, просто мне жаль ее, бедняга, она сама себе портит жизнь и не видит дальше своего носа.
- Хочешь сказать лучше было бы, если б Карн женился на другой сестре? – лукаво спросил Фарлаф.
- Нет, что ты, Горлунг – хорошая невестка, почтительная – ответила она, и, помолчав, тихо добавила - а та, другая, говорят, разрешилась мальчиком.
- Да, не ловко вышло, ведь это наш внук, только не ясно от какого сына – помолчав, сказал князь - неудобно мне теперь перед Торином, ведь мои сыновья загубили дочь его, кто возьмет ее в жены после этого? Позор, хотя она сама виновата, она и мать ее. Надо же девке не объяснить главного в жизни.
- Это ему должно быть неудобно, что он такую дочь вырастил – твердо сказала Силье, и добавила – этот ребенок не наш внук, Фарлаф, я не хочу, чтобы Карн или Рулаф признали его, это повлечет проблемы после, нельзя создавать двусмысленность, когда речь заходит о наследнике, и о первородстве. Если Карн признает его, что тогда будет? Он станет наследником? А сын Горлунг, ведь будут же у них дети, кем тогда станет он? А если Рулаф признает? Он еще слишком молод, не понимает жизни, мы подберем ему жену хорошую, зачем ему этот ребенок? Ни к чему. Поэтому забудь о Прекрасе и о ее ребенке. Он лишь ее. Пусть докажет, что он – сын Рулафа или Карна. И так эта свиристелка много горя принесла, Рулаф только оправился, да и Карн совсем недавно его простил. Неприятно все это было. Моему сердцу материнскому было больно смотреть на все это, оба моих сына ссорились из-за кого? Из-за вертихвостки.
- Силье, может и стоит признать Рулафу этого ребенка – неуверенно промолвил князь.
- Почему? – удивленно спросила она.
- Это должно еще больше связать нас с Торином.
- Но для чего? Неужели ты думаешь, что будет пытаться расторгнуть уговор насчет земель из-за того, что Карн женился на Горлунг, а не на Прекрасе?
- Нет, но вести идут нехорошие с юга – тихо, понурив голову, сказал Фарлаф.
- Какие вести? – встревожено спросила Силье.
- Говорят, славяне восстают против нас, изгоняют. Они идут сплошной стеной, сметая все на своем пути, изгоняя чужеземцев, тех, кто насаждает свой уклад, свою жизнь здесь, на Руси. То есть таких как я, и как Торин.
- Неужели это правда Фарлаф? – потрясенно спросила княгиня - мы же строим здесь города, заботимся о них, не унижаем, мы преумножаем богатство и не только свое. Разве плохо живется люду в Фарлафграде? Разве они голодают? Нет, они живут достаточно хорошо, у них есть крыши над головами, скот, еда, защита. Почему они восстают?
- Это их земля, Силье, а мы чужеземцы. Мы никогда не будем здесь своими, сколько бы лет не прошло, сколько бы мы не прожили здесь. Мы хотим передать наши земли сыновьям, а может и передавать будет нечего, да и некому – горько ответил князь.
- Но почему? Не понимаю…
- Разве хотела бы ты, чтобы твоей землей правили чужестранцы? – спросил Фарлаф – я знаю, что не хотела бы, и я бы не хотел. Вот и они не желают. Они смелый народ и долго терпели нас.
- Может это неправда, сплетни, оговоры – предположила Силье.
- Может – ответил Фарлаф, но по его голосу княгиня поняла, что все серьезно, и это проверенные данные, от верных людей.
- Что же делать теперь, неужели Фарлаф, нам придется уехать? – встревожено спросила княгиня.
- Нет, я свою землю без борьбы не отдам, не для того я столько лет потратил ища ее, строя свой град – жестко сказал Фарлаф - Надо объединиться с Торином, встать единым войском на защиту наших земель, дать отпор, выиграть время. А там видно будет. Может, восстания обойдут нас стороной. Хотя надежда призрачна.
- Ты думаешь, отобьемся?
- Не знаю. Но биться будем, другого не дано - и, помолчав, добавил - или погибнем за эту землю, пока она наша.
Они сидели молча довольно долго, думая о том, что им готовит это лето, переживут ли они его. Почему – то и князь, и его жена были уверены, что их ждут тяжелые испытания.
- Я могу отправить тебя к своему брату, в Согн, хочешь? – спросил князь
- Нет, я не брошу тебя – ни мгновения не думая, сказала Силье - погибать так вместе. А ежели бороться, то может и от меня прок будет.
- От тебя всегда прок есть, ты меня радуешь, жена – крепче прижав ее к себе, ответил князь.
_________________

Замечательная глава! Жду, что дальше.
_________________

Изабелла, спасибо огромное!!!!
Рада, что понравилось!!!
Продолжение выложу завтра, хочу немного подправить на "свежую" голову
_________________

Ну что ж, жду-с...
_________________

 » Часть 2, глава 20

Изабелла,
ГЛАВА 20
На утро следующего дня княгиня Силье решила поговорить со своей невесткой, и поэтому на рассвете решительно отворила дверь в ее покои. Горлунг, уже одетая в темно-синее платье, заплетала косу, чтобы после спрятать ее под повойником, резко обернулась на скрипнувшую дверь. Увидев княгиню, она как-то почти незримо для людского взгляда расслабилась. Но Силье это заметила, нехорошее предчувствие змеей шевельнулось у княгини старшей в груди, но она тут же отогнала эти мысли прочь.
- Приветствую тебя, княгиня –сказала Горлунг, почтительно склонив голову.
Вошедшая кивнула ей, с интересом смотря на нее. Силье редко видела невестку без повойника, и теперь придирчиво оглядывала ее тонкую, длинную шею, черную косу, кончик, которой завивался локоном. Она слишком худа, но это не страшно, мясо всегда можно нарастить, были бы кости. А так невестка хороша, приятна для взора, нет в ней изъянов, как и нет особой красоты. Но красота отвлекает и редко приносит счастье, так что миловидность лучше.
- Прости, княгиня, что заставляю ждать, - сказала Горлунг, но голос ее звучал ровно, в нем не было раскаяния.
- Это я пришла раньше, ибо хочу слово молвить тебе.
- Почту за честь – ответила молодая княгиня, приглашая жестом Силье присесть.
- Горлунг, я не хочу ходить вокруг, да около, скажу все сразу, если ты умна, ты поймешь меня, оценишь проявленную заботу - начала княгиня, - я давно смотрю на тебя, наблюдаю, ты мила сердцу моему, материнскому, ибо лучшей жены для своего сына мы избрать не смогли бы. Ты не боишься работы, справедлива, зря чернавок не гоняешь, не обижаешь никого. Ты будешь хорошей хозяйкой двора, помощью для мужа своего. Также меня радует, что ты не заносчива и не болтлива, в делах проявляешь твердость и мудрость. Но, в иных случаях ты ведешь себя глупо, неразумно, ты не смотришь дольше носа своего, ты не видишь будущего.
- Благодарю за совет, княгиня, но не совсем разумею, о чем ты молвишь - несколько удивленно ответила невестка.
- Горлунг, я говорю о твоих отношениях с мужем. Будь добрее с ним, ласковее, и ты увидишь, что и он будет иначе относиться к тебе. В браке почти все зависит от женщины, она должна дать мужу уверенность, поддержать его, ты должна понять это. Ведь у вас всю жизнь впереди…
- Я поняла – перебив Силье, сказала Горлунг.
Разумом она понимала, что свекровь права, но будучи несчастливой сама, она не хотела видеть рядом с собой счастливых лиц. И более всего Горлунг не хотела видеть счастливым Карна. Того, кто каждый день доказывал своим поведением правоту слов Торина.
Всю свою жизнь Горлунг ненавидела Торина, ежедневно, каждый миг своей жизни, так как научила ее Суль. И теперь живя в другом дворе, не видя его, ей отчаянно нужен был тот, кого можно ненавидеть также жестоко и люто. И единственным, кто относился к ней здесь с неуважением, был ее супруг. Горлунг ненавидела своего мужа, потому что иначе жить она не умела, ей было просто физически необходимо кого-то ненавидеть. Эту ненависть она холила в своей душе, ибо именно это чувство давало ей уверенность, делало ее жизнь похожей на прежнюю, прожитую в Торинграде. Ту уверенность, которой ей сейчас так не хватало.
Княгиня не ожидала, что этот разговор закончиться так, Горлунг не услышала ее слов, она смотрела холодно и равнодушно. Слова Силье не задели ее душу, все осталось по – прежнему. Силье растерялась, но, покачав головой, решила более таких речей с невесткой не вести.
***
Стоило Горлунг выйти из своих покоев, как она встретила Агафью. Вообще они в Фарлафграде встречались редко. Рыжую наложницу не особо любили во дворе князя Фарлафа, и причина эта была не в том, что люд любил Горлунг, нет, причина была прозаичнее – княгиня Силье не жаловала ее, поэтому и избегали Агафьи даже девки теремные.
Самой же Агафье нравилась ее жизнь в Фарлафграде, но больно скучна она была, будучи по натуре своей сплетницей, Агафье теперь даже поговорить, было не с кем, поэтому вынужденное одиночество днями, было для нее гнетущим. Карн оградил ее ото всех проблем и забот, и она разленилась, потеряла страх и начала считать себя равной княгине Силье, и не мало удивилась, увидев, что княгиня брезгливо поджимает губы и не глядит в ее сторону. Агафью это возмутило, и она решила попробовать развеять скуку иначе, ведь Горлунг молода и глупа, и Агафья, имея опыт общения с Прекрасой, захотела подружиться с Горлунг. Именно поэтому и поднялась наложница князя Карна в то утро рано, она поджидала Горлунг.
- Здравствуй, княгиня – губы Агафьи изогнулись в ленивой улыбке.
- Здравствуй – ответила Горлунг, обходя ее стороной.
- Что же ты, княгиня, никогда ко мне не заходишь? – спросила наложница Карна.
- Зачем мне к тебе заходить? – остановившись, удивленно спросила Горлунг.
- Как зачем? Поговорить, душеньку отвести, дом родной повспоминать, совет держать – нараспев ответила Агафья.
- Совет держать? В чем же ты мне можешь совет дать? – насмешливо спросила княгиня.
- Как в чем? Как мужа ублажить своего, ведь не секрет, что видимо я с этим справляюсь лучше.
- Это единственное, что ты можешь делать хорошо, а в остальном от тебя прок не велик – высокомерно ответила Горлунг.
- Так ведь это самое главное – лукаво заметила она.
- Для наложницы может и главное, а для княгини главным является содержание двора в порядке. Так что говорить мне с тобой не о чем. Уйди с глаз долой и не показывайся более.
- А ты, княгиня, не забывай, кому обязана местом своим – зло бросила Агафья.
- И кому я обязана? – с интересом спросила княгиня молодая.
- Мне – запальчиво крикнула бывшая подружка Прекрасы.
- Тебе? – процедила сквозь зубы Горлунг.
- Да, мне, я же открыла тебе глаза на связь сестры и княжича Рулафа, промолчи я тогда, так и была бы ты княжной нелюдимой, отцом нелюбимой в Торинграде. Жила бы, как простая рабыня, у тебя даже платьев нарядных не было, не больно тебя отец – то баловал.
- По-моему, ты отблагодарена моим мужем за свою двуличность и продажность сверх всякой меры – резонно заметила Горлунг, и, бросив последний взгляд на Агафью, ушла прочь, оставив ту стоять посреди гридницы, слушая шепот девок теремных за спиной.
***
А вечером, когда муж неожиданно пришел в ее одрину, Горлунг подняла на него полные презрения глаза и резко спросила:
- Почему же ты один?
- Один? – непонимающе спросил Карн.
- Да, почему один? Что же ты, лада мой – с издевкой продолжила Горлунг, - не привел никого, кому жаловался на меня, чтобы убедились, что исправилась я, веду себя иначе.
- Жаловался на тебя? - переспросил он.
- Да, я же жена плохая, мать твоя уже провела со мной разговор о радости супружества.
- Я не просил ее. И даже не думал об этом.
Карн смотрел на свою жену с отвращением, он ненавидел ее, за острый язык, за презрение, которое выказывала она к нему со дня их брачной ночи. Всякий раз он намеренно хотел сделать ей больно, ударить, досадить, увидеть слезы на ее лице. Но Горлунг не плакала, а лишь с ненавистью смотрела на него. И это раздражало его еще больше. Ее проклятая сила духа, откуда она в ней, в этом хрупком теле? Почему он не мог ее сломить?
А ведь она была почти сломлена на их брачном пиру. Он видел это по ее потухшим глазам, по смирению, которое она проявляла. Да, тогда Горлунг была не так уверена в себе, как в тот день, когда она открыла ему глаза на предательство Прекрасы. Иногда Карн жалел, что предал огласке связь Прекрасы и Рулафа, надо было женить на ней, а не на Горлунг. Ибо хоть Прекраса и притворно сопротивлялась ему, но она была страстной, там в лесу, она так сладко стонала, а эта… Эта просто лежала неподвижно под ним, так словно ее и не было на ложе, смотрела холодно, а после пыталась стереть его прикосновения. Словно он был ниже ее, пренебрежение – вот как она относилась к нему. Ни одна женщина до нее ранее так не поступала, не оскорбляла его так. Сначала он хотел быть с ней нежным, заставить ее принять его как мужа с радостью, но она не хотела, а лишь презрительно кривила губы в усмешке. Сука. Ненавистная сука. Если бы не Агафья жизнь была бы просто невыносима.
- Тогда ладно – бросила через плечо Горлунг – зачем пришел нынче?
- А зачем муж приходит к жене своей? – ухмыльнувшись, спросил Карн – мне нужен наследник. Отныне я буду приходить чаще к тебе, а ты должна принимать меня с радостью.
- Радостью? Такой, как сейчас? – улыбнувшись, спросила она.
- Нет, так как обязана жена принимать мужа своего, ждать его прихода, приносить радость, а не тоску, как ты.
- Какой муж, такая и встреча – зло сказала Горлунг.
Карн в бешенстве ударил кулаком по перине, схватил ее за плечи и, сжав, закричал:
- Я хороший муж, а ты …. ты …, ненавижу тебя, мне даже любиться с тобой не хочется, но ты моя жена, и это наказание богов, которое я не заслужил. Мне нужен наследник. Поняла?
- Не заслужил? Боюсь, что это меня боги наказали тобой – прошептала она.
Бросил ее на перину, Карн задрал сорочку жены, с неудовольствием поглядел на ее худое тело.
- Ты даже для взора моего неприятна. Страшная вот ты какая – сказал Карн – словно не баба, а девчонка для брака не созревшая, одни кости.
- А ты положи рядом свою рыжую, чтоб не так тоскливо было – усмехнувшись, бросила ему в лицо Горлунг.
Карн просто взбесился, увидев ее ухмылку, не боится она его, не уважает, как положено доброй супруге. И он, размахнувшись, ударил ее по лицу, лишь бы стереть эту усмешку, лишь бы не видеть ее.
***
Княжичу Рулафу нелегко далась это время, время, когда он скитался по лесам, ища утешения, пытаясь забыть Прекрасу и ее предательство, пытаясь, излечится от мук совести. Но видимо, все дороги юного княжича вели только в отчий дом, в Фарлафград, ибо нигде покоя он не находил.
Рулаф помнил, как приняли его отец и мать, ни разу не упрекнув, в том, что он придал родного брата. А сам княжич, наскитавшись по лесам и полям, по чужим землям с благодарностью принял их великодушие.
А брат… Карн тоже простил его. Долго, правда, обиду таил в своем сердце, но простил, и жизнь княжича наладилась.
Теперь в Фарлафграде, прощенный семьей, Рулаф не вспоминал Прекрасу более, воспоминания о ночах, проведенных вместе с ней не посещали его даже во сне. Но иногда, глядя на какую-нибудь румяную девку теремную, невольно сравнивал ее княжич с той, что была краше всех в Торинграде. А когда сообщили ему, что разрешилась Прекраса мальчиком, что-то шевельнулось в душе его, теперь воспринимал он ее иначе, не как полюбовницу неверную, нет, она стала для него теперь бабой простой, обычной с дитем. А он – княжич молодой и вся жизнь у него впереди, все дороги лежат перед ним, ступай по любой, будет у него еще и дом свой, и семья. А красавица княжна осталась в прошлом, там, где он еще был молод и наивен, там, где он еще верил женщинам, верил богине Ладе.
Глядя на Карна и стараясь ни в чем ему не уступать, Рулаф завел себе наложницу из девок теремных, возвысил русоволосую Власту. Даже строгая княгиня Силье слова ни сказала на эту выходку, хотя случись это раньше, до происшествия в Торинграде, Силье не позволила бы творить блуд в доме своем. Но теперь она разрешала все, что угодно лишь бы сын младший не помнил о Прекрасе.
_________________

Эля, придараться не к чему. Всё идеально!
___________________________________

Маша, спасибо огромное!!!
_________________

Диву даюсь я этим мужикам: наигрались оба с Прекрасой - и в кусты. Родила она ребенка и сразу "бабой" стала. Вот в этом все мужчины - эгоисты и самолюбы, как развлекаться, то это они с удовольствием, а как об обязательствах дело заходит, так они сразу: "это не я". И ведь это правда, не важно, какой на дворе век - 9-й или 21-й(((
Эля, зайка, молодец!
_________________

 » Часть 2, глава 21

Изабеллаа, спасибо огромное!!!
Время идет и люди не меняются, каким были, такими и остались) Вот появиись у нас компьютеры, телевизоры, а лучше то мы не стали. и умнее тоже))) Мужики, ну, они всегда мужики)) Хоть тогда, хоть сейчас. Затащить в постель-легко, ну, а дольше - в кусты))))

ГЛАВА 21
Червень 862 год н.э., Северная Русь, Торинград
Князь Торин не изменял своим привычкам и как прежде каждое утро верхом объезжал свои земли, в любую погоду, даже когда ему не здоровилось. Только теперь это не приносило ему былой радости, ведь эта земля перейдет не к его сыну. Эта мысль терзала его день за днем, ночь за ночью, и не было ему спасения, утешения и забвения. Казалось, что он уже должен был смирится с этим, но Торин не смог, да и не хотел. Князю доставляло какое то извращенное удовольствие бередить эту свою самую больную рану, раз от раза распаляя себя этими горькими мыслями все больше и больше. Торин постоянно думал о том, что сын Фарлафа будет княжить на его земле, земле, добытой с таким трудом.
В жизни князя Торина было много дней жестокости, лютой кровавой бойни, но подкосил его брачный пир Горлунг и Карна. Даже себе Торин боялся признаться в том, что его земля достанется им, что все, за что он долгие годы бился, перейдет им. Этим двум. Тем, кого он не любил и не уважал, что за дети могут быть у них?
Горлунг… Торин жалел, что в тот вечер сорвал на ней всю свою злость, он тогда кричал ей страшные слова, говорил, что не боится ее проклятий. А он боялся, боялся сильно, просто тогда, словно дух злой вселился в него, ведь помнил же он слова Суль. Но эти мирные годы, когда Горлунг лишь лечила людей, его людей, сделали своей дело, он расслабился и страх притупился, а в тот проклятый день все пошло наперекосяк. С самого утра, все шло не так. Зачем он говорил ей о том, что она обычная, такая же, как все, что вся ее вера в свой дар не стоит и куны? Ведь стоит лишь раз посмотреть в ее глаза, такие же, как и у Суль, так становиться ясно, что она другая, иная. Ведьма. Почему боги так прокляли его, послав сначала такую дочь, затем отобрав единственного сына? Что он сделал не в угоду богам? Торин не мог найти ответ на этот вопрос.
И теперь каждое утро князь открывал глаза со страхом, ибо ждал, что дочь нашлет на него гнилую болезнь. Он прекрасно помнил, что именно от гнилой болезни умирали неугодные Суль хирдманны, поэтому и ждал такой смерти. Смерти недостойной воина. Этот страх липкими коготками схватил его душу и не отпускал. Несмотря на то, что время шло, а ничего не происходило, Торин свято верил в свою смерть от руки Горлунг, в то, что она не простит ему того последнего унижения. Злая, жестокая дочь, от которой теперь зависела его судьба, и то обретет ли счастье его душа.
Что же до Прекрасы, то Торин вычеркнул ее из своего сердца, он не считал ее более дочерью, ему было стыдно за нее перед Фарлафом. Такой позор, такой стыд! Иногда Торин видел дочь, но никогда не заговаривал с ней, она для него теперь не существовала.
Какая все-таки интересная штука жизнь, какие се-таки просмешники боги! Раньше он никогда не думал о Горлунг, и лишь Прекраса царила в его мыслях, теперь же все иначе!
Но самым страшным в жизни князя стал момент, когда он узнал о восстаниях славян. Этой страшной вести он подсознательно ждал все эти годы, когда властвовал на земле другого народа, умом Торин понимал, что рано или поздно завоевателей погонят с земли, но Торин не ожидал, что это случится так скоро. Ведь, кажется, только намедни он основал Торинград, и вот тот уже под угрозой.
А вести, вести страшные, черные приходят с юга, приходят с востока, везде изгоняют норманнов. Вот и вчера приехал гонец с запада и там вести страшные, что делать? Где выход? Князь Тори не знал ответы на эти вопросы. Закрадывалась ему в голову иногда страшная мысль: «А вдруг это боги его наказывают?». Но за что? Чем он провинился? Торин этого не знал.
Ветер нетерпеливо переступал копытами по черной сухой земле и Торин внезапно осознал, что смотрит по сторонам, словно прощаясь со своей землей, в последний раз оглядывая взглядом хозяина Торинградскую землю.
Это так напугало князя Торина, что на следующее утро он послал в Фарлафград гонца с приглашением для князя Фарлафа и его сыновей. Это была его последняя надежда, ведь как говорят славяне: «одна голова хорошо, а две – лучше», земли свои надобно защищать.
***
Княжне Прекрасе, в отличие от сестры, этот червень принес много перемен, но также мало счастья. Жизнь ее изменилась полностью, но это не принесло ей радости и довольства, нет, она с тоской вспоминала свою прошлую беззаботную жизнь.
Теперь она была дочерью, которой нет. Как не смешно звучала эта фраза, но полностью отражала сложившуюся ситуацию. С того памятного утра, когда князь Торин прокричал, что она ему не дочь, он не изменил своего решения. Богатые, красивые покои княжны Прекрасы стали для нее клеткой, неволей. Она теперь знала каждую трещинку и щербинку на стене, каждую дырочку на покрывале. Все это она много раз разглядывала в своей печали, дни ее проходили однообразно и серо. Все былые развлечения были ей теперь заказаны.
Теперь никто не приклонял головы своей перед княжной, девки теремные и чернавки перестали угождать, Прекраса в миг потеряла свое особо княжеское положение во дворе Торинграда. Теперь ее все обходили стороной, потому что не знали как держаться с ней: не ровня она простым девкам теремным, но и более не княжна она по положению, по рождению, безусловно,. Только теперь она затворница, пленница торинградская, и любой у нее за спиной может сказать сквозь зубы «непутевая», «горемычная»…
Даже то, что Прекраса считала даром Лели и Лады – свою красоту, и та не приносила ей былой радости. Никто теперь казалось, не видел ее пригожести, дружинники больше не смотрели ей в след, не подмигивали и не заигрывали, теперь воины отца смотрели на княжну с осуждением, а некоторые даже с отвращением. Это было самым тяжелым для Прекрасы испытанием. Красавица княжна потеряла веру в свои чары, веру в свою счастливую судьбу.
Прекраса испытала незнакомое ей доселе чувство – зависть. И, о, боги, кому она завидовала? Она завидовала Горлунг. Если бы ей кто-нибудь сказал об этом солнцеворот назад, княжна не поверила бы. Но теперь зависть сжигала ее изнутри, адским пламенем. Даже будни Горлунг в Торинграде казались Прекрасе радостнее ее дней нынешних. Ведь Горлунг всегда была занята делом – она либо собирала травы, либо их сушила, либо применяла их на хворях людей местных. Горлунг была здесь вольной птицей, могла пойти, куда душа желает, а ей Прекрасе идти было некуда, да и не зачем. А она, Прекраса, сидела без дела изо дня в день до самого квитеня, месяца в котором она родила сына – Растимира.
Растимир теперь занимал все дни княжны, он постоянно плакал и капризничал, а вместе с ним плакала и его мать. Она оплакивала свою загубленную жизнь. Материнство не принесло радости княжне, нет, сына своего она воспринимала, как кару богов, за свое легкомыслие, за свою несбывшуюся любовь, за мечты крамольные. Не готова была еще княжна становится матерью, сама сказки слушала, а теперь вот ими же пыталась успокоить сына.
За время, прошедшее с того момента, когда ее покинул Рулаф, Прекраса повзрослела. Она стала иной, теперь она смотрела на жизнь без флера вседозволенности, и очень жалела, что недоля свела ее с княжичем Рулафом. Как проклинала она тот день, когда княжич впервые поцеловал ее, кляла себя, на чем свет стоит, что ответила на его страстный призыв. Почему, почему она не повела себя, как обычная славница, почему она не осталась верна жениху своему нареченному? За что боги ее так покарали? Сейчас бы жила княгиней молодой в Фарлафграде и в «ус не дула», а она теперь….
Но, несмотря на это, каждую ночь Прекраса вспоминала Рулафа, своего ладу ненаглядного. Сначала княжна ждала, что он вернется. Целыми днями просиживала она в красивой ферязи, около узлов со своими одеяниями. Но проходили дни за днями, а княжич не приезжал за ней. Тогда ей вспоминались слова его прощальные, когда в гневе выкрикивал он, что забыл Прекрасу. Как не было тяжело княжне, но она смирилась с тем, что для Рулафа она не стала незабываемой, видимо он и в правду ее забыл.
Самым тяжелым для Прекрасы было перестать его ждать, хотя, глядя правде в глаза, княжна и сейчас время от времени, когда неожиданно отворялась дверь в ее светлицу, ожидала увидеть его, своего ладу. Но вместо Рулафа приходила либо Марфа, либо Селяна – одна из девок теремных, что носила ей еду и помогала с Растимиром.
Ночами Прекраса вспоминала жаркие объятия Рулафа, время, проведенное ими в ткацкой, и горько плакала, не веря, что он мог забыть все это. Неужели встретил кого краше ее? Разве такое возможно? Видимо, да, раз не едет он за ней. Как мог он забыть их любовь? Ведь у нее до сих пор подкашивались ноги, стоило лишь зайти в ткацкую. Сколько, сколько воспоминаний было рядом, изо дня в день они посещали ее, раня раз от раза все глубже.
Растимир, чей он сын Рулафа или Карна? Сама Прекраса не могла ответить на этот вопрос. Но для себя она решила, что Растимир – сын Рулафа, сын их большой любви, благословение самой Лады. Но иногда она это благословение проклинала, в те моменты, когда дружинники отворачивались от нее во дворе, когда чернавки, да девки теремные шептались за ее спиной, когда мать укоризненно качала головой. Не оправдала она ожиданий Марфы и Торина, расстроила отца с матерью, но уже не изменить ничего, поздно.
Так и жила княжна, редко выходя из своих покоев, изгнанницей там, где некогда царила вольной пташкой, несчастной, где была некогда счастливей всех на свете, обычной девкой, где была когда-то краше всех.
_________________

Значит, Торин Фарлафа с сыновьями в гости позвать хочет, значит, всем героям встреча уготована... Интересно, что из неё выйдет.
Замечательная глава!

Изабелла, спасибо за отзыв!!!! Очень рада, что тебе понравилось
_________________

Ух ты, три главы .
Да, вот и попала Горлунг в черно-серую сказку. Сама выбрала.
А про встречу Торина с Фарлафам интересненько будет узнать.
Ждемссссс проду
_________________

 » Часть 2, глава 22

Люся, спасиибо огромное!
Выкладываю проду:
ГЛАВА 22
Эврар смотрел на вздрагивающие плечи своей госпожи и не знал, чем утешить ее. Во дворе отца она была изгнанницей нелюдимой, здесь же княгиней молодой, да только душа ее так и осталась одинокой. Не появилось у нее подруг верных, словно и не изменилось ничего, только место заточения другое стало. Хотя нет, тело ее никто не пленил, ее душа металась в клетке, это страшнее, понимал рында.
Да, и сама Горлунг также сторонилась людей, как будто боялась их, на лице ее всегда, словно маска была строгая, спокойная, даже когда супруг оскорблял ее прилюдно, она всегда с достоинством выносила это. Настоящая княгиня, такой только гордится можно.
И только иногда она была такой как нынче, потерянной, несчастной девицей, совсем еще девчонкой, потерявшейся в жизни. Сердце старого вояки разрывалось на части, когда он смотрел на горе своей госпожи, никого дороже ее не было в его жизни. И теперь она плакала, словно и не княгиня, а простая девка теремная, размазывала слезы по лицу, припухшему, покрасневшему, тихонько всхлипывала.
И ведь все началось здесь, в Фарлафграде. Во дворе отца ей тоже было не сладко, но никогда Горлунг так не плакала, тихо, безутешно, словно душу свою оплакивала.
- Не плачь, светлая, не надо – тихо сказал Эврар.
Горлунг не ответила, лишь кивнула ему, и попыталась собрать всю волю в кулак и успокоиться. Быстро, словно слезы ее были чем-то постыдным, вытерла она их, да только новые соленые дорожки катились по щекам, вопреки всем ее усилиям. Они текли одна за другой, заставляя ее нервно сглатывать, громко шмыгая носом.
- Кто обидел тебя, светлая? – спросил он, помолчав, видя что она не успокоится.
- Никто, Эврар, никто меня не обижал – прошептала Горлунг в ответ.
- Что же ты слезы льешь? – спросил он, улыбаясь ей по-отечески, так, словно сам знал ответы на все вопросы.
- Не знаю, Эврар, так плохо мне, словно нигде места для меня нет. Чужая я везде и всем. Никому я не приношу радости – всхлипывая, шептала она в ответ.
- Не гневи богов, светлая, здесь любят тебя.
- Да, свекровь меня не обижает, да и свекор тоже – нехотя согласилась она.
- Не обижают, ведь лучше, тебя никого в подлунном мире нет – уверенно сказал Эврар, чем вызвал улыбку сквозь слезы у своей госпожи, и, помолчав, добавил - Он поймет, он ведь еще молод. Наладится все.
- Молод, наладится – как эхо повторила за ним Горлунг.
- Светлая, хочешь я убью рыжую? – внезапно предложил рында то, о чем задумывался уже давно.
- Нет, пускай живет, она мне не мешает. Он не любит меня не из-за нее, а потому что я такая чужая и чуждая, во мне изъян, я виновна во всем, не он.
Эврар молчал, ему нечего было сказать на это своей госпоже. Он хотел потрепать ее по руке в знак утешения, да не посмел, госпожа ведь. А Горлунг, не заметив этого, ухватилась за возможность кому-то высказать все, что накопилось на душе. И слова полились из ее уст быстро, торопливо, словно все эти годы молчания, она их собирала именно для этого момента.
- Эврар, почему я несчастлива? Ведь я – княгиня, я должна быть счастливой, княгини не бывают другими, иначе как им княжить? Только тот, кто счастлив – справедлив. А мне так плохо, так гадко…- сказала Горлунг, и горько добавила – наверное, потому что княжить мне негде, да я и не хочу более. Те слова отца – она словно выплюнула это слово «отец», ибо не ощущала себя дочерью Торина – будто убили во мне все, словно неживая я более, ничего не хочу, ушла радость из меня, забыли меня боги. Ушла бы я от него, отсюда, навсегда, не задумываясь, пошла бы искать себя, ответы на свои вопросы, да, только идти мне некуда, да, и не зачем. Не сбежать мне от себя, от мыслей своих тяжких. Так на душе темно, словно нет свету в мире больше… – а потом задала вопрос, что мучил ее уже долгое время - зачем она мне лгала, учила меня тому, что не дано мне богами? Ведь у Суль был дар, зачем она внушила мне, что и у меня он есть? Раньше я жила и знала зачем я хожу по земле, мне казалось, что я несу свет, исцеление, что я почти как она. Хоть Суль и не понравилось бы то, как я применю знания, но я думала, что поступаю верно, по-доброму. Ведь ее любили за красоту, а я не такая…, меня любить не за что, я хотела лишь, чтобы меня тоже заметили, хотела быть полезной. А оказалось, что лишь губила, сколько людей Хель забрала из-за меня? Много, больше, чем пальцев на руках. А теперь не осталось ничего. Веры нет. Жутко и страшно. Будто нет мне места нигде… Одна я… Совсем одна…
- Светлая, это пройдет, ты успокоишься, терзания отступят, боги дадут ответы на все вопросы. Светлая, … он не стоит терзаний – заметил Эврар, сознательно меняя тему разговора, и, говоря, ей то, что давно хотел молвить, да не решался.
- Я знаю, что Карн не стоит этого – тихо ответила она.
- Я про Яромира.
Горлунг удивленно подняла на него глаза.
- Я же видел, как ты, светлая, смотрела на него, пока он был болен – продолжил Эврар – ты полюбила его. Зря. Он не достоин. Всего лишь «Любостай», а ты – княжеская дочь, дочь воина. Я ведь вижу, что и сейчас ты о нем вздыхаешь, да, только брось дело это. Не гоже это. Ты – княгиня, в почете ты здесь и благости, а он – беспутный, словно бог их Уд.
Горлунг нечего было ответить своему рынде, она понимала, что он прав, да только сердце не слушало доводов рассудка, память рисовала образ Яромира, такого красивого, его ласковый взгляд, ленивую улыбку.
***
Молодой князь сидел на ложе, любуясь на лежащую на нем Агафью. Ее рыжие волосы были рассыпаны по меховой полости, нагое тело, словно светилось, приятно округлое, красивое, улыбка манила. Если бы не она, то какой безрадостной была бы его жизнь! А так Карн всегда знал, что она ждет его в своем покое, скучает, рада ему в любое время. А какими ласками одаривала она его, словно сам Уд вселялся ночами в ее тело!
Ну, и пусть, мать сурово хмурит брови, не одобряя его, пусть. Разве понять ей, строгой княгине Силье, что за радость несет ему Агафья? Нет, не понять. Мать все носиться с Горлунг, словно с ребенком, надоели обе, такие надменные и смотрят на него, будто он совершает нечто недопустимое. За что мать так полюбила Горлунг? Видимо, та притворяется покорной и послушной, ах, если бы княгиня Силье знала, что за змею она греет на груди своей.
Агафья потянулась, красиво изогнувшись, улыбнулась, когда увидела, как при этом загорелись глаза Карна. Поманила его к себе, прижалась. Ведь от него теперь зависит ее жизнь, а Агафье нравилась в Фарлафграде. Она – любимая женщина князя, если бы не княгиня Силье, то она была бы меньшицей. Но Агафья и так не гневила богов, ее нравилась и жизнь наложницы.
- Что тревожит тебя, мой лада? – спросила она у Карна, погладив нежным пальчиком складку, залегшую между его бровей.
- Ох, Агафьюшка, ты всегда, словно чуешь мое настроение – прошептал он.
- Ты ведь мой лада, как может быть иначе?
- Если бы не ты, жизнь была невыносимой здесь – прошептал Карн.
- Опять она? – спросила Агафья.
- Да, она.
- Забудь о ней, ты же со мной. Она просто злиться, видя любовь нашу, ведь нас сама Лада благословила – прошептала она, наклонившись к Карну.
Если сначала Агафья переживала, что Горлунг будет строить ей козни, то теперь успокоилась. Молодая княгиня словно и не замечала ее, будто и не подозревала о ней, а после давешнего разговора с ней, наложница совсем успокоилась. Лишь княгиня Силье относилась к ней с презрением.
- Злиться – согласился Карн – она жестокая, ненавижу ее. Относится ко мне так, будто я недостоин ее и земель, которые принес мне этот брак. А я ведь еще не княжу даже!
- Забудь о ней, в этих покоях тебя любят, помни об этом, ненаглядный мой.
Карн, обнимая одной рукой Агафью, смотрел на ее рыжие локоны и думал лишь о том, что его и в правду здесь любят, у него счастливая Доля.
***
Этой ночью прибыл гонец князя Торина, днем следующего дня князья, княжич и княгини с немногочисленной дружинной выехали в Торинград на совет военный, на котором следовало обозначить тактику защиты теперь уже общих земель от восставших. Все были серьезны и печальны, повод для встречи не радостный, мысли тяжкие крутились в голове каждого.
_________________

Вот спасибочки за продолжение! Я уже по Горлунг соскучилась)))

Эля, а сколько всего глав в романе? Или он пока не дописан? Очень уж интересно, когда до Горлунг дойдет, что свои очи надо в сторону Олафа обратить?