Сказочные зарисовки

Мэттью Котов: 28.03.16 20:44

Неизвестная планета.Стадия познания.
Весело расстались ничего не сказать. Конфликты на корабле это недопустимая роскошь которую нужно устранить немедленно, чем я конкретно и займусь по возвращению. Просмотрев по карте, как двигается маячок Макс к кораблю, я немножко расслабился и свернув карту, продолжил свой путь.

Бортовой журнал №3
Из анализа почвы и сейсмической активности, вулкан является на данный момент в спячке из которой постепенно выходит. Второй пилот Макс не отвечает по радио связи, списываю это на поломку основного приёмника.

Хотелось дописать, про пофигительное отношение к мерам предосторожности и вредный характер, но это не должно войти в отчет. С каждым пройденным метром сигнал усиливался, и я двигался в том же направлении. Достигнув кратера вулкана я обомлел от открывшейся мне картины. Это что-то невероятное.

Бортовой журнал №4
Достиг кратера и сделал анализ вытекающей субстанции. По своей природе сравнил бы её с живым веществом. Как с нано костюмом. Это вещество умеет впитываться и взаимодействовать с другими живыми веществами. Единственное но, при большом количестве оно убивает. Дальнейшие исследования в связи с нехваткой времени и долгим радио молчанием прекращаю и направляюсь до цели назначения.

Это был старый разбитый корабль. Он лежал в гуще кустарников и при всём моём желании без помощи сигнала я б его не нашёл. Внутри корабля пришлось повозиться, чтобы корабль смог подать минимальный призрак жизни. Всё же не я механик, которому это сделать на раз и два. Завизжала, заскрежетала система. Подключившись в «мозгам» корабля просмотрел последние файлы. И вывел их на экран. Молодой человек, схожий с человеческой расой, сейчас встретить смешанных детей уже не такая редкость, смотрел на меня с экрана. Запись видео осуществлялась сразу после падения его корабля, поэтому весь он был в ссадинах, кровоподтеках, одним словом чудом что жив остался.
- Меня зовут Эрик Мервис. Я член исследовательской группы, которая … иск….а новую Зем..ю. На нас напали пира..ы…При приземлении в выж..х остался толь…о я.
Качество изображения хромало, но необходимо просмотреть всё, что можно тут найти быстро, скинуть в память и возвращаться к чертовой бабушке обратно. Прокручивая видео журналы которые оставлял Эрик Мервис, наткнулся на одно видео сообщение. Тут он выглядел испуганным.
- Планета оказалась живая. Не знаю, как долго я смогу прожить, прежде чем эта тварь меня найдёт. Она совершенно не видит! Но как-то меня находит и идёт по следу. Я придумал, как её убить с помощь…
Изображение погасло. В тот же миг где-то раздался оглушающий свист. Вот теперь мне действительно становится страшно. Сбросив все файлы в память и достав стик, универсальная вещь, способная из простой с виду палки с двух концов стрелять зарядами, установленными заранее, плюс прочная сама по себе вещь. Спускаться в раз легче чем подниматься. Поэтому как, только достигнув корабля, я звал Макс. Её не было.
- Вашу ж космическую эскадрилью!
Не сдержался… Шорох в кустах, заставил меня занять оборонительную позицию, благо оказался ветер. Эта планета официально стала угрозой. Мой кретинизм длился не долго, через пару мгновений, вспомнил о маячке, что стоит у каждого, кто вылетает начал его искать на карте. Это облегчение он работал, но мой пилот находился чёрт знает где от меня. Не теряя ни минут выдвигаюсь на скутлёте по маячку и пытаясь вызвать Макс по связи:
- Макс, ответь, приём! Очнись девочка!

»» 28.03.16 20:56 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Арина Морская: 28.03.16 22:02

Made in China
Этот день не задался с самого утра - сначала я превратила в угли омлет, потом забыла включить чайник и попыталась холодной водой заварить себе чай, а затем, ругнувшись пару раз, включила этот чертов чайник и, дождавшись, пока вода закипит, только и успела заварить себе ароматный чай с манго, как в дверь позвонили.
Долго-долго убеждала тех, кто за ней стоял, что мне совсем не нужны ни фильтры для воды, ни супер мощный пылесос, твердила беспрестанно, что у меня в квартире все в порядке и очень даже чисто, а то, что горелым пахнет, так то не проводка и услуги электрика мне не нужны, то всего лишь омлет. На вопрос, знаю ли я как вреден запах гари для моего организма, я не нашла ни одного приличного слова для ответа. Ну и не выдержав, схватила таблетки, которые мне пытались всучить для очистки организма, и собственноручно засунула их в рот тому, кто мне их предлагал, а потом посоветовала срочно бежать домой и запить таблетки супер чистой и отфильтрованной водой, ну а если очищение организма вдруг произойдет неожиданно, то пусть воспользуется своим супер-мощным пылесосом, который моет полы, да еще и устраняет запахи.
Дверь я захлопнула с такой силой, что мне на голову посыпалась штукатурка, потом пару раз пнула дверь ногой, чтобы окончательно успокоиться, но это не помогло. Господи, как же меня все бесит!!!
На улицу я вышла под девизом "Не подходи - убью!" И по всей видимости у меня на лбу ярко светились эти буквы, потому что прохожие просто отпрыгивали в сторону, а может это я, забывшись, раскидывала их при помощи магии. Но это сейчас не столь важно. Главное, это то, что я каким-то чудом забрела на китайскую ярмарку. Вот честное слово, до сих пор не понимаю, на кой я вообще туда поперлась? Я ведь терпеть не могу ни культуру Китая, ни культуру Японии. И эти мультики японские меня тоже бесят, и шаолиньские монахи меня пугают, ибо они все на одно лицо, да к тому же еще и лысые. И я ни за какие бы коврижки не согласилась бы отправиться в Китай или Японию, я бы лучше изобрела машину времени и отправилась бы на Дикий Запад, или же рванула в Америку времен Элвиса, ну или вообще далеко-далеко в будущее в какую-нибудь неизвестную галактику. Эх, и почему Док Браун не мой сосед? Но что-то я отвлеклась.
Итак, я каким то чудом забрела на китайскую ярмарку и видимо таким же чудом сразу же с нее не ушла, а решила прогуляться по рядам и посмотреть. В принципе, интересных вещей было немало, но и были совершенно странные, я бы даже сказала ни на что не годные вещи. Ну, вот кому может понадобиться вилка, размером с блоху, которую видно только под микроскопом? Или же наоборот, расписной унитаз в форме головы дракона, размером чуть ли не с трехэтажный дом?! Эти китайцы совсем с головой не дружат! Но тут я увидела ее - удивительной красоты заколку-шпильку с нефритовой бабочкой на конце, и, не удержавшись, подошла ближе и протянула к ней руку.
- Какая красота, - едва дыша, произнесла я, и темноволосый мужчина, что незаметно подошел так же кивнул в знак согласия.
- О, это заколка – реплика утерянной заколки императрицы Цы Си. – произнесла старушка продавец, мило улыбаясь, от чего ее лицо было похоже на сморщенный сухофрукт – У оригинальной была основа из черепашьего панциря, у этой же – кедр. Говорят, что оригинал был украден одной из наложниц великого императора Сяньфэна.
Старушка указала на портреты мужчины и женщины.
- Это наложница? - спросила я, указывая на китаянку, вроде бы даже симпатичную, но бабулька резко замотала головой.
- Что вы, как можно! Эта великолепная женщина ни кто иная, как сама императрица Цы Си.
- А рядом с ней, я так понимаю, император? - уточнила я, разглядывая лысого китайца с какой-то фиговиной на голове. Видимо то была корона.
- Все верно, это ее любимый супруг, который, кстати, и подарил ей эту несравненную заколку.
Ох, мне бы кто такое подарил! Собираюсь сказать, что покупаю эту вещицу, как:
- Я ее беру. –вдруг вперед меня произносит мужчина.
- Ну уж нет. Она моя, я первая ее нашла. - закрываю собой заколку.
- Первый, второй... Давайте не будем устраивать скандал. – мужчина ловко хватает заколку, но я успеваю перехватить его руку. И именно в этот момент что-то пошло не так.
Мир качнулся, и все стало каким то нечетким. Эта старушка, вдруг хитро улыбнувшись, закружилась как волчок и замахала руками. Шаманит что ли? - пронеслось в голове, а потом наступила темнота.
Древний Китай. 1853 год. Эпоха династии Цинь.
Ох, кажется я не хило приложилась головой. Затылок болит так, словно меня разом туда жалят сотни пчел. Что за хрень такая?! Да и пахнет как-то странно, словно кто-то тут проводил обряд по изгнанию демонов. Медленно открываю глаза. Сознание понемногу возвращается и предметы вокруг становятся все четче. Ну, то, что я не на ярмарке, и так понятно, надо теперь выяснить где? Развешанные на стенах ткани с жуткими узорами вызывают раздражение, то ли диваны, то ли фиг знает что, блестят золотом так, что глаза болят. И снова эти вазы, почти такие же, какие были на китайской выставке. С удовольствием сейчас разбила бы парочку!
Касаюсь рукой своего ноющего затылка и холодею от ужаса. Я - лысая! Ощупываю голову еще раз, но результат тот же! Вашу мать, что происходит вообще?! Кто посмел меня побрить?! Гребанные китайцы!!!!
Перевожу взгляд на ноги и вижу вовсе не свои туфли, а какие-то сандалии, надетые причем на босу ногу! И размер ноги у меня явно не тот, который был прежде, а этак на пять, а то и шесть размеров больше! Поднимаю взгляд выше и натыкаюсь на набедренную повязку. Ну, это уже слишком! Видимо, я очень сильно ударилась головой и у меня уже галлюцинации, потому как в здравом уме я никак не могу представить себя лысой, с огромными лапами(ногами их язык не поворачивается назвать), да еще и в каком-то тряпочном памперсе!!! Ой, а сверху то на мне что? Как оказалось, ничего. Совсем! Грудь голая, но не моя. Как я это поняла? А очень просто - ее не было! То есть грудь была конечно, вот только сисек на ней не было!
- Любезный? - вдруг раздалось откуда то сбоку, и я подпрыгнула от неожиданности, - Любезный...
Это она ко мне что ли обращается?
- О... Оу... – дамочка, что была рядом начинает ощупывать себя за то, чего я лишилась – Святые китайцы! Что за хрень творится?
- Боже... - сиплю я, и тут до меня доходит – Я – мужик!
- А я – баба... - тут же отозвалась китаянка, лицо которой мне почему то кажется знакомым, - Эта старушенция в магазине меня явно чем-то накурила.
- Вы тоже были в магазине? – удивляюсь я, а потом с горем пополам поднявшись на ноги, нетвердой походкой иду в сторону девушки – Последнее, что я помню, это бугая, пропахшего бензином, который пытался утащить заколку, которую я присмотрела.
- И ни хрена я не пах бензином! С утра принял ванну с фиминым клубничным джемом для душа. - пищит узкоглазая, - Так вы – та истеричка?
- Сам вы истеричка! Я первая заметила ту заколку, - громко возмущаюсь басом я, - Значит вы – тот бугай?
Сажусь рядом с китаянкой и зачем то жду ответа, который и так очевиден. Кстати, как выяснилось, того лохматого бугая зовут Дерек.
После совместного поливания матом продавщицы с ярмарки, мы не то, чтобы не успокоились, по-моему стало только хуже. Дерек, а точнее императрица Цы Си( я наконец-то вспомнила, где я видела лицо этой китаянки - как раз на портрете, что демонстрировала та старушенция- шаманка) со всей силы треснул своей холеной ручкой по колонне, я же со всей дури запустила одной в вазой в другую. НЕНАВИЖУ Китай и всех китайцев вместе взятых!
- Что делать то будем? - вопрошаю я
- Свои тела возвращать, - отвечает Дерек, тряся пострадавшей рукой.
- Есть идеи, как это сделать? - Господи, ну у меня и голос!
- Найти ту старуху и заставить все вернуть как было.
- Сдается мне, что старухи этой, еще даже и в проекте нет. Ты помнишь, что вообще на ярмарке произошло? - как-то незаметно я перешла на "ты"
- Тебя помню, и заколку.
- Точно! Заколка! Продавщица сказала, что та, что выставлена на продажу - ненастоящая, а настоящую украла какая-то наложница. Я не совсем уверена, но по-моему, после того, как я коснулась заколки, все это и произошло. Думаю нам стоит ее найти.
- Гы-гы, - заржала китаянка
- Что смешного? - тут же насупилась я, чем вызвала новый приступ смеха у Дерека в теле императрицы, но ответ получить не успела, потому что в помещении, в котором мы находились распахнулись двери и в него вошел молодой мужчина. Его портрет я тоже видела на ярмарке. Это император - собственной персоной. Мы с Дереком не сговариваясь, вытянулись по стойке смирно.
Черт, не знаю как Дерек, а я понятия не имею, как обращаться к китайским императорам.
- Ваше Величество, - говорю я и приседаю в реверансе, отчего узкие глаза императора на миг становятся размером с блюдца.
- Дура, - шипит Дерек, и с силой бьет меня локтем под ребра. Я охаю, - Ты же мужик!
Блин, точно! Я тут же исправляюсь и отвешиваю императору низкий поклон.
- Ах, Чьен По, вот ты где, - певучим голосом произносит император всея Китая, - А я тебя повсюду ищу! Если бы я не знал, что ты евнух, я бы решил, что ты соблазняешь мою красавицу жену. - С этими словами, император берет руку Дерека и целует. Тот потом незаметно вытер ее о свой наряд.
Я же не нашла, что ответить. Мало того, что меня налысо побрили, так еще и лишили того, чем все мужики гордятся! Интересно, этот Чьен По(Господи, имя то какое) сам согласился на подобную процедуру или это император приказал сделать, тупо позавидовав?
Как выяснилось Сяньфэн, так звали императора, разыскивал меня для того, чтобы дать мне поручение - приглядеть за его наложницами, пока он будет в отъезде. На мой вопрос, стоит ли мне присматривать за императрицей, последовал ответ, что Цы Си составит компанию в этой поездке своему супругу. Мы с Дереком переглянулись.
Мда... такого поворота событий мы явно не ожидали. Если Дерек уедет, то пиши пропало, потому как я так точно тут одна пропаду!
Отдав еще парочку мелких поручений, император удалился.
- Ты должен остаться здесь! - говорю я, стоило только императору уйти.
- А то я не знаю! - огрызается Дерек.
- Ну, значит, топай за императором и уговаривай его хотя бы отложить поездку, а я пойду к наложницам, может что и разузнаю про заколку.
По дворцу мне пришлось изрядно побродить, потому как я понятия не имела, где содержатся наложницы императора, а спрашивать стражников было как-то не комильфо. Вскоре я услышала женские голоса, которые наперебой что-то обсуждали. Я как Рокфор на запах сыра, потопала за звук голосов, и вот уже передо мной уютная комната с фонтаном посередине, на краю которого сидят девушки, причем все на одно лицо, и непринужденно болтают. Сказав " на одно лицо" я ни разу не покривила душой. Они и правда были похожи, как семь капель воды. У всех девушек лица были вымазаны какой-то белой хренью, похожей на известку, губы красные, причем одинаковой формы, ну и прически, естественно, тоже одинаковые. И как император их различает? Или может у него они по дням недели зовутся, чтобы не перепутать. Их как раз семеро.
- Доброго времени суток, дамы, - улыбаясь говорю я, - Позволите присоединиться?
Девушки в миг замолчали, а разглядев знакомое лицо заулыбались:
- Ааа, это ты Чьен По! - произнесла одна, и ловко так схватила меня под локоть, - Чем ты нас сегодня порадуешь?
- Да, Чьен По, - тут же подхватили остальные, - Расскажи нам как император не доволен своей женой!
- Почему не доволен? - опешила я
- А они что, разве помирились? - недовольно спросила третья девушка
- Да они вроде и не ссорились, - пожала плечами я, - С чего бы им ссориться?
- Как это с чего? Ведь заколка, что император подарил своей ненаглядной императрице, пропала!
- Ну, так то вора винить надо, императрица то тут причем? - осторожно отцепляю от себя приставучую наложницу.
И чего это она ко мне так липнет? Неужели не знает, что я ни на что не способна... бен! Или я что-то не знаю про евнухов?
- Чьен По, а сделай нам массаж! - вдруг заголосили наложницы.
- Еще чего, - еле слышно буркнула я, а потом мне в голову пришла идея.
Я решила отомстить за все, что со мной произошло императору и Китаю в целом, и хитро так ухмыльнувшись, произнесла:
- А давайте я вам лучше о красоте расскажу, а еще лучше покажу! - и уселась на подушки по-турецки поджав ноги.
В скором времени наложницы императора были умыты и расчесаны, их черные, как смоль, волосы темным водопадом струились по их спинам. Я сразу вспомнила детство и то, как делала Моргане смешные косички и вооружившись гребнем, приступила к сооружению нормальных женских причесок. Потом были уроки макияжа, которые наложницы слушали буквально с открытыми ртами, ну а потом я устроила мастер-класс по мейк-апу. После того, как я закончила, наложниц императора было не узнать. Точнее наоборот, теперь их хоть можно было различить. А еще я узнала как их зовут: Мулан, Иингтэй, Ланфен, Баожэй, Хуикинг( я честное слово старалась не заржать, когда она назвала свое имя), Мейронг и Шучун(она, видимо, постоянно шутит).
Но на прическах я не остановилась! Я рассказала наложницам о том, как живут женщины в других странах, что они делают то, что хотят и что никакого наказания они за это не несут. Еще хотела предложить им устроить императору секс-бойкот, но потом передумала, а то вдруг мы в ближайшее время не найдем эту заколку, тогда Дереку с теле императрицы придется отдуваться за всех семерых наложниц.
- Дамы, - гордо осматривая результат своих трудов, произнесла я, - Вы - обворожительны!
Девушки и сами это поняли, потому что крутились возле зеркала, рассматривая себя со всех сторон. Вдруг я услышала мелодичный перезвон и обернулась на звук. Одна из наложниц сидела и перебирала пальцами струны на неизвестном мне музыкальном инструменте.
- Мулан, а спой нам? - попросила Иингтэй
- Пусть лучше Чьен По споет! - сказала Шучун и выхватив у Мулан музыкальный инструмент, сунула его мне в руки.
Ну, и что я должна им спеть? Во поле березка стояла? Или может одну из композиций Элвиса? Но тут, мне пришла в голову бредовая мысль, и я начала наигрывать мотив.
- Let's go girls, - игриво произнесла я и запела всем известную песню Shania Twain – Man! I Feel Like a Woman!


Ближе к середине песни, наложницы стали мне подпевать, а потом стали танцевать, да и еще как! И именно в этот момент к нам на огонек заглянула императрица Цы Си. Девушки испугавшись, замолчали и остановились. На пол что-то упало, звякнув привлекая внимание. Заметив, что именно упало, Дерек тут же кинулся поднимать заколку, я же отбросив пиликалку бросилась к нему, и как только наши руки коснулись этой заколки, так в глазах вновь потемнело, мир покачнулся, и спустя мгновение мы уже были на ярмарке. Ну, а то, что было потом, думаю, догадаться несложно. Заколку, кстати, я оставила Дереку. Пусть делает с ней, что хочет, лично я больше ни к чему китайскому и пальцем не притронусь. Для меня теперь фраза made in China, как красная тряпка для быка. Отныне и впредь я перехожу на отечественного производителя!

»» 29.03.16 08:38 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Аврора Морфей: 29.03.16 22:04

ТАРДИС, остановка Дикий Запад, действие третье!

Штат Техас 1875 год. Джексонвилль.

Стрелки часов давно перевалили за полночь, и освещенный полной луной Джексонвилль мирно спал. Ничего не предвещало беды. Помощники шерифа, вместо того, чтобы охранять покой города кутили в салуне вместе со старателями, тратившими на выпивку и женщин свой улов. Все шло по плану Марии, выбравшей именно эту ночь для того, чтобы ограбить банк, вчера днем получивший на хранение крупную сумму в золотых слитках, которые несколько дней спустя переправят в столицу штата. Это существенно ограничивало во времени бандитов.
Управление банка, получив столь ценный груз, позаботилось о его безопасности. Все золото было сложено в сейф, окруженный охранными системами, встроенными в пол. Стоило только кому-то наступить на плиты, как тут же начала бы выть сирена, оповещая попытке кражи всех жителей Джексонвилля. На счастье Мария, которая еще днем пришла на экскурсию и принесла в банк на хранение фамильную семейную ценность, знала обо всех методах защиты и могла их обойти.
Когда-то давно она научилась довольно кататься на коньках для фигурного катания, даже не ведая, что этот навык может оказаться полезным в будущем. Тогда девочка даже и предположить не могла, что годы спустя будет грабить банк, вышагивая на коньках по узкой брусчатке между плит, на которые нельзя наступать. Только дойдя до конца к самому сейфу, Мария отключила сирену и рванула к сейфу, открыть который оказалось не так уж легко, но возможно.
Город продолжал мирно спать, пока Мария и трое ее сообщников выгружали из сейфа золотые слитки и складывали их в подготовленные заранее сундуки. Бандиты загрузили награбленное в телегу и уехали из города еще до рассвета, пока на столь расторопные Том и Джо обеспечивали веселье в салуне. Никто ничего не видел и не слышал.
Переполох начался утром, о чем ей позднее рассказали Джо и Том, нагнав остальных уже на пути к городку Додж-Тауну.

Додж-Таун

Справившись с первой частью плана, Мария нехотя все же оставила зацепку, которая помогла вывести на нее. Прикинувшись сестрой старателей, она приехала в город вместе с Томом и Джо, но покинула его вместе с ценным грузом, чем навела на подозрения. Второй оплошностью остались царапины от коньков на лакированном полу у сейфа. Никто в Джексонвилле и близко не видел так много льда, чтобы на нем можно было кататься с помощью ботинок с металлическими лезвиями, что бросало тень на пропавшую сестру старателей. Но сейчас все это казалось Марии далеким и незначительным, ведь она добралась до Додж-Тауна и с головой окунулась во вторую часть плана…
…Мария родилась в семье землевладельца, человека без капиталов и громкого имени, но стремившегося дать единственной дочери достойное для леди образование. Отец считал, что сможет удачно выдать замуж девушку с манерами и приданным в виде земли и скота, пасшегося на ней. На радость любящего родителя его красавица Мария легко постигала науки, неплохо держалась в седле и даже научилась довольно сносно стрелять из кольта.
Мечты ее отца рухнули в одночасье, когда в засуху стадо полегло без воды и еды. Казавшаяся полноводной река пересохла, фермерские наделы Джо, Тома, Лори и Хэнка превратились в выжженную солнцем сушь. Не собрав, необходимой суммы для уплаты налога, они вынуждены были выставить свою землю на продажу. Отца добил сердечный приступ.
Собрав четверых арендаторов отца, Мария пообещала им, что вместе они вернут деньги на новые наделы и придумала план по ограблению банка. Фермерам некуда было податься, поэтому они поддержали ее опасную авантюру. Поддержала и Элена, женщина, которая вела хозяйство в доме отца...
- Мария, нам пора, скоро поезд, - Элена разбудила девушку.
- Да, - зевнув Альмедо, которая была вовсе не Альмедо, а присвоила себе чужую, более успешную фамилию, встала с постели.
Она наскоро привела себя в порядок, позавтракала и вместе с Эленой направилась на вокзал. Как бы невзначай объявив работникам гостиницы, что едет поездом наполовину двенадцатого, девушка купила билеты на утренний девятичасовой поезд. Вместе с ней и золотом уезжали Хэнк и Элена, а остальные для отвода глаз ехали другим поездом, заметая следы и путая шерифа и его команду.
Поезд тронулся и покатил по шпалам. Мария смотрела на отдаляющийся захолустный городок, вспоминала Четкого Билла и танец с ним. Можно было торжествовать, ей все же удалось обыграть его, достойнейшего из противников, прикинуться леди, скрыть золото, спрятав его в каньоне под охраной Хэнка и Лори и привезти в Додж-Таун лишь перед отправлением. Она даже обеспечила себе надежное отступление. Бандитка вместе с добычей ехала в большой портовый город, чтобы начать новую жизнь. Ту самую, которой достойны они все.
- Я пойду в вагон-ресторан пообедать, а вы с Хэнком оставайтесь с вещами, - постановила преступница, оставив своих людей в купе одних.

Элис-Сити

Поезд подъезжал к большому промышленному центру. Джексонвилль, Додж-Таун и весь дикий запад оставались позади. Далеко, будто в другом мире, из которого ей удалось сбежать. Даже воздух в Элис-Сити пах свободой и имел едва ощутимый привкус соли, которую ветер приносил с океана. Она прежде никогда не видела океана и огромных пароходов, не представляла, каково это, покинув порт Хьюстона, день за днем плыть по водной глади. Однако обладая хорошей фантазией, Мария с едва заметной улыбкой мечтала, рисовала себе городские пейзажи и великаны-суда, глядя в окно на причудливые здания вокзала в Элис-Сити и людей, которые торопливо выходили и заходили в поезд.
По коридору между столиков прошла сотрудница поезда, катя впереди себя тележку со сладостями и сигарами. Богатые люди в пути могли позволить себе и своим отпрыскам маленькие радости. Мария хотела было попросить орехов, но торговая тележка уже уехала в другой конец вагона.
- На обратном пути, возьмите мне шоколада, - услышала Мария знакомый голос и едва не подскочила на месте.

»» 30.03.16 16:49 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Ганзель Краус: 29.03.16 23:06

Штат Техас 1875 год.
С железнодорожной станции Додж тауна, испуская клубы пара, отправлялся грузовой поезд. Заметив спешащих к поезду всадников, бандиты решили поторапливаться.

- Скорее! Скорее! – командовал один из них, запрыгнув в тронувшийся вагон. Банда разделилась. Половина людей вступила в бой с рейнджерами, не давая тем приблизится к поезду. Но Четкий Билл сумел спрыгнуть прямо с коня в первый вагон и рванул стоп-кран. Со спины на него наскочили двое. Отбиваясь, шериф и бандиты выпали из поезда и покатились прямо по песчаной насыпи. Битва была недолгой, и вскоре один из нападавших лежал с пулей в затылке, а в живот другого упирался кольт Карлтона. Однако, полицейских ждало разочарование – ни Альмедо, ни похищенного золота на поезде не оказалось.
- Где она? – спросил Четкий Билл.
Преступник не ответил. Тогда шериф ответил ему ударом в челюсть, от которого тот упал на землю.
- Третий раз повторять не стану. Где Мария Альмедо?
Бандит сплюнул кровь и расхохотался.
- Уехала девячисовым пассажирским поездом. Вместе с добычей. Обставила она тебя, Четкий Билл.


Комфортабельный пассажирский поезд неспешно катил по прерии. В вагоне-ресторане первого класса Мария Альмедо откровенно скучала, глядя в окно. Пейзаж там постепенно менялся, на место бескрайней пустыне, песку и кактусам уже начали приходить деревья и холмы. Это означало, что недалеко до больших городов и обжитых земель.
Поезд остановился на небольшой станции.
- Элис-сити, стоянка десять минут! – звонким голосом сообщил станционный смотритель, одновременно звоня в большой колокольчик.
Мария полюбовалась зданием вокзала, взглянула на заходящих пассажиров, а потом проводила взглядом симпатичную девушку, катившую по вагону тележку.
- Шоколад, орехи, сигареты не желаете? – нараспев произнесла барышня, а потом покатила тележку дальше по коридору, чтобы предложить товары в других вагонах.
- На обратном пути, возьмите мне шоколада.
Мария Альмедо вдруг поняла, что соседнее место рядом с ней не пустует, и напротив сидит мужчина. Не просто мужчина, а Четкий Билл. Мария потянулась к саквояжу в котором лежал пистолет, но шериф пригрозил ей пальцем, откинул куртку и указал на свой кольт.
- Похоже, ты приехала.
Ничуть не смущаясь, Билл положил пистолет прямо на столик и закурил.
- Рейнджеры сейчас как раз сгружают ваш багаж с украденными слитками золота. Ну, судя по всему, вы последовали моему совету несколько раньше, мисс Альмедо. И успели стать опасной преступницей?
- Что вы хотите от меня услышать, Билл? – Мария пожала плечами – Да, я смогла и сделала и ничуть не раскаиваюсь в содеянном. Доказала, что со мной нужно считаться и никто – ни мой отец, ни какой другой мужчина не станет указывать, как мне жить и что делать. На это золото я собиралась начать абсолютно новую жизнь, такую о которой всегда мечтала, чтобы не задумываться о завтрашнем дне и что он принесет. Да, я украла столько золота, что и подумать страшно. Даже в моем саквояже для белья – уместилось двадцать пять золотых слитков, представляете?
- Большая сумма – шериф усмехнулся – докурил и выбросил сигару в открытое окно.
- И что же – посадите в камеру для своего удовольствия? Или сразу повесите?
В вагон зашел Красавчик Чарли. Он сурово взглянул на Марию Альмедо, но потом спешно отвел взгляд, словно опасаясь, что она лишит его воли.
- Золото мы забрали и под конвоем доставили в местный участок. Скоро за ним приедут. – отрапортовал помощник. Но говорят, не хватает еще более двадцати слитков. – он кивнул на саквояж – очевидно, они тут. Пройдемте?
Шериф кивнул, поднялся со своего места и даже сделал шаг.
- А мисс Альмедо? – недоуменно спросил Красавчик Чарли.
Билл пожал плечами.
- Сотрудничала со следствием и заслуживает оправдания.
- Но…
- И саквояж ей оставь. Ну, нужно же леди ее нижнее белье, не так ли?
Красавчик густо покраснел и заспешил к выходу. Машинист дал сигнал к отправлению поезда. Четкий Билл улыбнулся, поправил шляпу, чтобы потом бросить прощальный взгляд на Марию Альмедо.
- До свидания, Мария. Удачи в новой жизни.


Четкий Билл вместе с Красавчиком Чарли и другими рейнджерами, сидя на лошадях, провожали постепенно скрывающийся за холмом поезд.
- Почему вы отпустили ее, шериф? – тихо спросил Красавчик.
- Потому что на своем веку я встречал множество опасных бандитов, но ни одного достойного соперника. Кроме Марии Альмедо.

- Как вы думаете, мы ее вновь увидим, сэр?
- Не знаю, Чарльз. Но определенно еще не раз услышим о приключениях этой женщины.
- Шериф! Шериф! – навстречу рейнджерам бежал запыхавшийся мэр Элис-сити – Спасайте! Краснокожие! Налетели словно туча со стороны реки, нам не справится!
Четкий Билл натянул поводья коня.
- Вечер перестает быть томным. Тогда вперед! Покажем, этим индейцам, как решаются дела у нас, на Диком Западе!

THE END
В ролях:
Четкий Билл – Ганзель Краус
Мария Альмедо – Аврора Морфей
В остальных ролях:
Красавчик Чарли – Арми Хаммер
Хелена Бонем Картер – в роли Мэйбэлл
Джордж Клуни – в роли кактуса
Мерил Стрип в роли Усатого ковбоя
И Моника Белуччи в роли Моники Белуччи, а также прочая челядь.
Режиссер: непризнанный гений
Композитор: Энио Морриконе
Продюсеры: жмоты, денег на сиквел не дали.

»» 31.03.16 22:21 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Дерек Сайтанов: 31.03.16 21:39

Все началось с того, что у Рыжей намечался день-когда-ей-стукнет-далеко-за-восемьдесят, и потому мне пришлось поломать голову, что же ей преподнести в качестве подарка. Пересмотрев всю историю ее закупок на ebay, пришел к выводу, что еще два метра ткани в цветочек она вряд ли захочет получить. Обладая оригинальным мужским мышлением, полез в гугл со словами «что подарить любимой», отыскал даже скворечник по специальной цене, но ничего интересного, ничего, что бы подошло ей.
В автомастерской мне на глаза попалась рекламка – в город приезжала китайская ярмарка, не то, чтобы я с ума сходил от китайских котов, машущих лапой, но, вдруг попадется что-то действительно ценное? С такими мыслями я и отправился туда в субботу утром.
Но даже прогулявшись по всем лавчонкам не нашел решительно ничего, пока глаза мои не наткнулись на надпись «Антикварный пиньинь». Мысль о том, что куплю себе расписной в драконах писуар, привела в немой восторг, решил заскочить.
В приглушенном свете мелькали тени выставленных на продажу предметов. Это были не убогие безделушки с ценой в пару центов, тут были настоящие сокровища – ваза эпохи Западной Хань, пастелью рисованный портрет китайской красавицы, несущей в руках корзинку с ветвями цветущей дикой сливы (подписи к экспонатам присутствовали, ибо китайские каракули хрен кто поймет). Что же и этого может понравиться женщине? Что может понравиться Фиме?
- Какая красота. – Обернувшись, увидел рядом с одной из полок брюнетку, которая не могла оторвать взгляда от чего-то блестящего. Подойдя поближе, увидел удивительной красоты заколку-шпильку с нефритовой бабочкой на конце.
Подобрался поближе. Все таки женщины ценят блестючки.
- О, это заколка – реплика утерянной заколки императрицы Цы Си. – Позади нас улыбаясь, застыла старушка-продавец. – У оригинальной была основа из черепашьего панциря, у этой же – кедр. Говорят, что оригинал был украден одной из наложниц великого императора Сяньфэна.
Потом бабуля-китаец ткнула пальцем на портрет лысого китаезы, который оказался достопочтенным императором, рядом с ним (слава богу не лысая) стояла его императрица. Прищурил глаза, пытаясь понять, как они через эти щелки что-то видят. Нет, однозначно рад, что не родился китайцем. Хотя, сколько там у него наложниц было?
- Я ее беру. – Прежде чем брюнетка опомнилась, проговорил я. Фима будет в восторге, она любит вещи с историей.
- Ну уж нет. – Брюнетка закрыла собой заколку. – Она моя, я первая ее нашла.
- Первый, второй... Давайте не будем устраивать скандал. – Я ловко схватил заколку, но девушка успела перехватить мою руку. И в этот момент что-то пошло не так.
Мир качнулся, а в глазах потемнело. Помню только, как бабуля-китаец помахала рукой перед глазами. Шаманка? Меня что, накурили? Почему пол провалился? Нет, таки жизнь кончена, не видать мне писуар в драконах.

Древний Китай. 1853 год. Эпоха династии Цинь.

Ох, как болит моя многострадальная задница. Потирая пятую точку, открыл глаза, ожидая увидеть ту же самую лавчонку, но обстановка неожиданно изменилась. Кругом были развешены шелковые ткани, которые колыхались при любом дуновении ветра. Ароматы скажем так не айс, я же привык к бензину, ну ик дыму от Джекиных какутосов, а тут каким-то освежителем воздуха со вкусом «волнующий бриз» пахнет. На полу меж колоннами стояли позолоченные предметы, отчасти напоминавшие современные диваны и пуфики. А еще были цветы в вазах, много цветов. Так, де мой писуар с драконами? На кой черт мне ваши цветы?
А еще на стене, прямехонько над кроватью (это сложно назвать кроватью), потому над матрасом, завернутым в шелковые простыни висел портрет укуренного художника. Почему укуренного? Да там парочка китаез позировала на фоне размазанного гуашью дворца. Ужасно. На фото они еще не такие страшные, как на картине.
– Здрасте, приехали. Что мы имеем? Семья китайцев во главе с бабулей-сухофруктом решила украсть чОрта? Возникает вполне резонный вопрос - на кой я сдался китайцам? Конечно, с меня можно снимать мерки и пошивать одежду нестандартных размеров для фабрик «Адидаса», но...
Рядом кто-то зашевелился, я дернулся, и повернувшись уставился на бритоголового узкоглазого в набедренной повязке и сандалетах на босу ногу, что сидел на полу у колонны. Может это я его чем шандарахнул прежде, чем в обморок грохнуться?
- Любезный? – Господи, что с моим голосом? Что за женский писк? Пощипал себя за щеку. Покряхтел, попробовал еще раз. – Любезный...
Черт тебя дери, да у меня женский голос! Вот это пападон, товарищи! К такому меня не готовили, к свадьбе с Драконом готовили, к погоней за Мишаней готовили, к такому – хренас два!
Ощупал свое лицо. Волосы... Ну они всегда были длинными. Кожа мягкая, ни намека на щетину. А она таки должна быть. Это что-то новенькое. Спустился руками вниз по шее, добрался до груди.
- О... Оу... – Ощупал свой третий размер. – Святые китайцы! Что за хрень творится?
Кто-то нарастил мне титьки. Знал, что китайцы на все руки мастера, но чтобы украсть мужика и сделать из него бабу. Так и вижу заголовки энских газет – «Пятеро китайцев нелегалов сделали за пару часов то, на что у тайцев уходят годы».
- Боже... – Просипел у колонны узкоглазый, привлекая мое внимание. – Я – мужик!
- А я – баба... – Стукнул себя в лоб. – Эта старушенция в магазине меня явно чем-то накурила.
- Вы тоже были в магазине? – Мужчина встал и нетрезвой походкой направился ко мне. – Последнее, что я помню, это бугая, пропахшего бензином, который пытался утащить заколку, которую я присмотрела.
- И ни хрена я не пах бензином! С утра принял ванну с фиминым клубничным джемом для душа. – Я, наконец, начал соображать. – Так вы – та истеричка?
Ну, на брюнетку из магазина она была не похожа. Господи, эти ее волосатые ноги, торчащие из под повязки.
- А вы – тот бугай? – Китаец плюхнулся рядом со мной на матрас.
Так и познакомились – Дерек, Арина. Два экспериментальных китайских образца. Полчаса обдумывали план действий, сошлись на заколке. Перестал таки ощупывать свой третий и смеяться, как идиот, когда в комнату завалился сам император.
Лысый, узкоглазый, с какой-то хренатенью на голове. Может это домик для птиц? Кто знает этих китайцев. В общем, понимаю, что я – его жена. Мать его.... ####.
- Ваше Величество, - Арина делает подобие реверанса. Твою налево, вижу, что император странно косит в ее сторону.
- Дура, - толкаю ее локтем в бок. - Ты же мужик!
- Ах, Чьен По, вот ты где. А я тебя повсюду ищу! Если бы я не знал, что ты евнух, я бы решил, что ты соблазняешь мою красавицу жену. – А-а-а-а-а, его губы припечатываются к моей руке.
Пока я был в глубоком шоке от поцелуев, император отправил Чьен По к наложницам, объявляя, что я должен его сопровождать в поездке.
- Эм, а можно я тоже за наложницами присмотрю? - Вот почему Чьен По к наложницам, а я – отбивать себе яйца на коне.... А ведь нечего отбивать. Дожил. Таращусь на императора, вспоминая на ходу, как женщины добиваются своего. Так, накрутить волосы на палец, закусить губу, грудь вперед, попа – назад. Не так сильно назад.
- Я понимаю, что ты еще не совсем пришла в себя, после того, как упала с лестницы. – Глазами блюдцами смотрит на мою «соблазнительную» позу, берет за руку. Подавляю в себе рефлекс – засветить ему в глаз.
- Я не упал...а с лестницы. – Шиплю себе под нос. – Это все бабуля-сухофрукт.
- Я знаю, что ты потеряла заколку, которую я тебе подарил. Это расстраивает меня, но не стоило из-за этого пытаться покончить с собой.
- Чего? – Пытаюсь вытащить его из комнаты, ибо эти хождения вокруг матраса ни к чему хорошему не приведут.
И тут он стаскивает этот птичий домик со своей головы, высвобождая водопад волос, которые аж ниже задницы опускаются.
Страх то какой. Но на этом дело не заканчивается, ибо он начинает развязывать свои многочисленные туники. Ну вот, приехали, меня изнасилует древний китаец.
- Слышь, мужик! – Выставляю перед собой руку. – Я понимаю, что сейчас в этом теле я потрясающ. Но я тоже мужик. Нам нельзя. Божечки, почему ж вы голову бреете, а грудь – нет?
Пока он соображает, стремительно пересекаю комнату и, выбивая двери (и всех, кто прилип за ними в надежде на бесплатное порно), вырываюсь на свободу.
Пересекаю мост через пруд, оборачиваюсь – за мной бежит толпа китаез, впереди всех – «муж мой», грива которого развевается на ветру. Теперь бегаем по кругу. Не сообразительные, долго не могут разделиться на две команды.
- Отстаньте, ироды! У меня есть Фима! – Китайцы, наконец, понимают, что нужно нападать с двух сторон. Деваться некуда – ныряю в пруд. Неудачно. Уровень воды мне по щиколотку.
- Императрица, - слышу завывания женщин с берега. – Вернитесь!
Выплевываю ряску, когда Сяньфэн, как истинный джентльмен подхватывает меня на руки. Пиши пропало. Но в этот момент, слава Чьен По, мир начинает вращаться вокруг меня.
- У-у-у! Выкуси! Не будет тебе сексу! – Блаженно закрываю глаза.
Очнувшись в магазине понимаю, что после пережитого психика моя не будет прежней. Теперь однозначно не хочу писуар в драконах. Заколку Арина презентует мне. Да, подарю ее Ржавчинке, но надо предупредить, чтобы ее не хватала и держала под стеклом, а то вдруг очутится среди китаез.

»» 03.04.16 02:34 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Гретель Краус: 01.04.16 20:32

В далекой-далекой...ну, вы в курсе...
Блаженную темноту нарушил отдалённый голос Мэта, причем звучал он как-то странно. Наверное, это какой-то розыгрыш, видать ребята на станции решили подшутить…но потом я открыла глаза…

Темноту пещеры то и дело нарушали какие-то всполохи. Почему тут так светло? И, черт возьми, как я здесь оказалась? Моё тело покрыто какой-то липкой лентой, напоминающей паутину. Фууу…но руки-ноги на месте, а это радует. Одно знаю точно, умирать я тут не собираюсь. Ещё бы найти свой передатчик и подать тревожный сигнал… Собрав все свои силы, освобождаюсь от паутины. Тяжело поднимаюсь с каменного пола и медленно подхожу к своду пещеры. По нему буквально сочиться какая-то светящаяся слизь голубоватого цвета. А внизу все усыпано белыми кристаллами…алмазы. Россыпи алмазов.
- Что за… - уже вытягиваю ладонь, чтобы дотронуться до непонятного вещества, когда меня отвлекает треск и шипение. Иду дальше, еще дальше…
- Макс, ответь!
Вот почему голос Мэта казался странным. Он слышится из утерянного передатчика. Передатчик лежит в дальнем уголке пещеры. Быстро иду туда…слишком быстро…под моей левой ногой что-то хрустнуло. Недобро так хрустнуло, не предвещая ничего хорошего. Ботинком расчищаю грязь и с ужасом осознаю, что под моей подошвой треснула кость…чье-то ребро.
- Макс, прием! Ты меня слышишь? Я уже близко!
Мне надо добраться до передатчика, надо…да только вот теперь я могу разглядеть останки. Кости, черепа, и прочие части скелета таких же незадачливых визитеров, забредших на эту планету, польстившись залежами алмазов. Здесь, в пещере полно трупов, они покоятся у стен, и на них медленно стекает та самая синяя слизь. А потом приходит тварь…
Та самая, которая и притащила меня с пляжа сюда. Ужасное чудище, принесло меня сюда в свою персональную столовую и наверняка намерено сожрать. Да, я люблю покушать, но совсем не желаю быть вписанной в меню. Тварь оскалилась.
- Держись от меня подальше! – кричу я зверю, тот, видимо, не понимает либо, что вероятнее всего – ему на мои угрозы наплевать. Взмах когтистой лапой - и оно отшвыривает меня к стене. Приземляюсь пятой точкой прямо на алмазы. Звучит красиво, но на деле – больно. Капающая со стены зелёная слизь попадает на мой костюм в районе плеча и…капля прожигает его насквозь, я ощущаю жгучую боль. Быстро стираю остатки слизи костюма перчаткой, стараясь не задеть болезненный участок кожи. Тварь приближается. Похоже, мне конец…
И тогда появляется Мэт. Он отвлекает тварь на себя, позволяя мне выбраться из пещеры. У входа стоял скутлёт готовый умчать нас к кораблю. Включаю двигатели и жду только Мэта, но он отчего-то задерживается. Слышится Крик полный боли, потом выстрел и отчаянный вопль твари…а потом тишина. Я не хотела допускать и мысли о возможной потере напарника, но приближаясь к злополучной пещере, готовлюсь к худшему.
Наконец, из темноты выступает силуэт помощника капитана. Он идет придерживая окровавленную руку и я бегу к нему на встречу, чтобы помочь добраться до ожидающего скутлёта.
- Мэт! Потерпи ещё немного, - скутлет движется с максимальной скоростью.
- Итак, неизвестная предположительно антропоморфная форма жизни….весьма любопытно…Жаль, что так расстались не обоюдно, - его голос звучит как всегда невозмутимо. Но я вижу как Мэт перевязывает себе руку, попутно вкалывая обезболивающие.
- Что там случилось?
- Ну, мы решили обменяться подарками, оно забрало мою кисть, а я подарил дырку в животе.
- Ты же можешь это исправить?
И тут опять слышится вой. И становится ясно, что тварь на этой планете не одна. С поверхности горы мы видим десятки, нет сотни чудовищ, спешащих на помощь пострадавшему собрату.
- Надо выбираться отсюда…но наш шаттл…весь раскурочен.
- Есть еще один корабль, я нашел, но там не достает парочки деталей.
Улыбаюсь.
- Ты забыл, что я могу починить абсолютно все?
- Напомни мне это, если не смогут вырастить новую руку.
Мы успели взлететь в последний момент, когда твари были всего в нескольких шагах.
- А как мы доберемся до станции без нужных координат? – обеспокоено спрашивает Мэт.
- Ну, ты совсем меня не уважаешь, лейтенант…я же прихватила с собой компрессор…готовься к прыжку…будет трясти!

Сквозь иллюминаторы мы видим внизу планету, зеленую, прекрасную, полную драгоценных камней…но в то же время смертельно опасную.
В космосе…
Теперь вокруг только черный космос и звезды, которые проносятся мимо нас с ошеломительной скоростью. Включаю автопилот и поворачиваюсь к Мэту.
- Спасибо, что пришел за мной, несмотря на мой несносный характер.
Он слабо улыбается и пожимает плечами.
- Что, улыбка? Ну, сегодня точно знаменательный день. Не волнуйся, руку тебе в биоотсеке новую вырастят, могут даже две, а хочешь пальцев парочку лишних? Кстати, по возвращению я намерена устроить масштабную покерную вечеринку. Шлем хочу себе новый!
- Ты же мухлюешь, не думаю, что будет много желающих.
Улыбаюсь ему в ответ и достаю из карманов полную жменю белых кристаллов.
- А что скажешь об этих малышках? Алмазики…прихватила в пещере…совершенно случайно. Половина твоя – высыпаю ему на ладонь несколько алмазов.
- Мэт…
- Чего? – он отвлекается от изучения камней, небось, тотчас примется их каталогизировать и описывать – А как ты узнал, что я мухлюю?

Конец



»» 12.04.16 23:03 СМИ города Энска

...

Кай (Снежок) Карлеоне: 02.04.16 23:28

Киевская Русь. 1050 год от Рождества Христова.

- Ой-лю-лю, девонька, ой, ты наша пригожая, на кого тебя дитяко отдали, супостата для тебя выбрали…
Слушаю мерные тягучие напевы девушек прислужниц, расчесывающих мои волосы, и отчего-то начинаю плакать. И не грустная мелодия и слова будят во мне горькие слезы. Конечно, давно знаю я о судьбе мне уготованной. Но разве может сердце девичье смириться с такой участью, пусть даже и разумеет, что сие лучшее для государства решение? И какую лучшую долю ждать девице, пусть и княжеской дочери, если не брак рассчитанный, да жизнь с тем, кто не по сердцу?
Слезы медленно капают на подол расшитого крупным бисером сарафана, а девушки, будто не видя моих страданий, продолжают петь, вплетая в косы ленты и бусины, укладывая их в традиционную прическу. Восхваляют они красоту мою неземную, о которой слух идет по миру всему. Поют о золоте, в волосах раскинутом. О глазах и лике божественном, таком, что художники, не удержавшись, запечатлели его на стенах храма. Поют о стане тонком девичьем. Для кого только цветет красота эта?
Диким зверем скребет во мне злоба лютая. Не на батюшку. И не на супруга будущего. А на судьбу мою женскую. Нет у нас выбора. Как быка ведут меня на заклание. Нет у нас выбора, даже у любимой княжеской дочери.
Я живу в темнице. И буду существовать дальше в золотой клетке. Эта мысль не раз приходила в мою голову. Возможно, права была матушка, когда в сердцах ругала за тягу к знаниям. Негоже, мол, девице вникать в дела политические. Хорошая жена всегда должна мужа поддерживать, в церковь ходить да детей рожать. Вот и все дела. А я все равно запиралась в огромной библиотеке и читала до умопомрачения. И перед моим взором простирались зеленые равнины и желтые пустыни, я поднималась выше облаков к заснеженным пикам гор и спускалась в самые темные пещеры в поисках кладов невиданных. Чем старше становилась, тем интереснее было мне знать, как устроен мир не только природный, но и человеческий. Древнегреческая и римская культуры служили тому хорошим подспорьем. Оттуда я узнавала, что есть политика, и как верные решения правителя влияют на мир и процветание страны, вверенной ему в управление. Говорилось там и том, каким рачительным хозяином должен быть венценосный. О роли знати и бедных. Об устройстве государства и правилах его построения. Иногда попадались описания развращенных нравов того общества. Мужеложство и прочие гадости. Но больше всего там было про подвиги и про любовь. Настоящую. Между мужчиной и женщиной. И была она разной (порой такой, что щеки начинали алеть, и взгляд невольно сбегал прочь со страниц, не веря, что такое доставляет удовольствие, как описывалось…). И все же. Какой бы ни представала предо мной любовь мужчины и женщины, она просто была! Такой, что сердце замирало. Такой, что жизни было не жалко ради любимого. Только вот до сих пор не знаю я: бывает ли так? И думаю, никогда не узнаю…
Ты должна, Аннушка, мужа своего полюбить и быть ему настоящей женой.
Должна. Должна. Должна!
Всем, только не себе…
Почему прошли времена диких амазонок? Как бы хотела я стать одной из них и быть свободной, делать, что хочу. Посвятить свою жизнь науке и грамоте? Или войне. Почему не могу мечом отстаивать свои желания?
Сладостны мечты девичьи. Не раз уводили они меня дальше, чем бывала я когда-либо в жизни насущной. Мечты. Которым никогда не суждено сбыться. Как и предполагалось, дочери князя Ярослава Мудрого была уготована роль лишь пешки в политических играх стран. Отец искал союза с Францией или Германией перед походом на Византию. И это было, безусловно, верно. Но отчего же так горько мне? Почему я? Почему этот неприятный, раздобревший к своим годам, мужчина? И это еще на картине. Глядишь, в жизни, без прикрас, он еще уродливее! А ведь мне с ним придется ложе делить. И, наверное, захочет он всего того, о чем читала я… Да суженный мой даже поговорить со мной не сможет! Не знает ни греческого, ни русского да кое-как на латыни изъясняется! Предупредили меня, чтоб не шибко перед женихом умом блистала, дабы не обидеть венценосного…
В первый раз Генрих предпочел меня, то есть союз со мной, другой. Чему я была несказанно рада. А вдруг не найдется для меня подходящего политического жениха? Уйду в монастырь. И посвящу жизнь своей настоящей страсти – учению.
Ан нет. Передумал, ирод этакий! И вот сегодня, после долгих переговоров, прибудет к нам посольство Французское. Сватать меня. И увезут в чужую страну. Где я буду совсем совсем одна….
Утираю слезы ладонью. Негоже невесте с красным носом ходить… Не простая я девица. Королева будущая. Негоже мне слезы лить о судьбе горькой. Думай лучше, Аннушка, о том, чем пригодишься государству новому. Пусть и не по сердцу оно тебе. Но теперь станет Франция твоей родиной…
А девушки поют уже совсем другую песню, и мне вспоминается детство. Привольно жилось мне в тереме отцовском. Вся округа от края до края открывалась детскому взору. Знала я все лазейки, ходы да выходы, носилась с детворой по избам да лестницам, радуя взор дружинников да слуг. Почему не живется людям просто? Что ж мы ищем вечно чего-то сложного? Браков этих. Союзов да войн. Правда, и в детских играх все это было у нас. Какой мальчишка не хотел прославиться и стать аки князь Ярослав – мудрым и великим? И я хотела. Пусть и не мальчишка я. Вела в бой свою детскую рать. Скакала на коне деревянном впереди всех. Да звала за собой дружину свою великую. И смеялись мамки да няньки: «Ну, и сорванец растет, а не девица!». И был при мне всегда верный стражник – Илюшка.
Что скажет он, узнав, что воительница великая, подруга его боевая по играм детским, вскоре птицей невольной станет и упорхнет в темницу по доброй своей воле? Что скажу я слова те, что от души должны идти, человеку не милому?
До боли захотелось повидаться мне с Ильей. Чтобы просто смотрел он на меня как всегда. С придыханием и восхищением. Чтобы сказал он мне: свобода  - вот она… Ан нет. Не даст мне Илюша свободы. Не в праве он. Да и не в силах. Сын дружинника, пусть и верного, разве может он на княжну заглядываться?
Сколько раз выручал он меня? Из воды ледяной вытаскивал да через буреломы выводил на свет Божий? Сколько знает, друг мой милый, дорожек да тропинок тайных по лесу? И как  учил меня болота непроходимые обходить, слегой путь прокладывая?
Вспомнила я про него, да про няню свою милую. Что знахаркой в народе слыла. И меня тому по-тихоньку разумела. Так, что знала я, как спасти умирающего иль кончину его облегчить. Как зуб больной вылечить да рану ратную обработать. Ох, нянюшка, свидимся ли?
А девушки тем временем, сняв сарафан простой, на меня рубаху надели белую, тонкую, будто зимнее кружево, из стран заморских привезенную. И легла она на плечи мне тонким саванном. И звенят, тяжелым грузом придавливая, каменья яркие, по подолу расшитые. И давит горло ворот, будто обруч стягивает, как ошейник, дыхание опоясывает. Запястья мои кольцами обхватывают расшитые золотыми и серебряными нитями с каменьями манжеты.
И не плачу я уже по судьбе своей. Только боязно. Что ждет впереди меня? Кто тот, с кем рядом жить предстоит?
Правда, по чести сказать, и не жду я от суженного ничего: вижу – человек он суетный. За страну хоть и болеющий, да только войнами да междоусобицами не решить ничего. А меня только из необходимости замуж берет. Знаю я. Наследник царству нужен. А дальше меня по родству и не нашлось принцесс не единокровных.
Снова слезы на глаза наворачиваются. Опускаю очи в пол и губу до боли закусываю. Не гоже, Аннушка, не гоже. Будь достойной своего отца великого!
Дальше девушки несут платье легкое из зеленого шелка с широкими рукавами, из-под которых видны рукава тонкой белоснежной рубахи нательной. Этот цвет весенней листвы удивительно подходит к моим глазам и волосам. Матушка знает об этом. И для будущей невесты Французского короля готовили самое лучшее. Стягивают девушки тонкую талию золотым поясом. Ноги обувают в мягкие, новые сафьяновые сапожки алого цвета. Голову мою венчает кокошник, расшитый и украшенный лучшими рукодельницами и мастерами. Сколько на нем злата да каменьев? Не счесть! Так что голову держать трудно.
Вздыхаю. Хотела было попросить надеть хотя бы кику, вместо этой горы самоцветов. Однако девушки непреклонны. Пусть знают, басурмане, что богат князь Киевский, как и вся страна наша-матушка.
Вот и посольство прибыло. Звоном колоколов встречает его Киев град. И народ на улицы высыпал, поглазеть, ну и поприветствовать. На пороге встречает их отец с приближенными.
И меня пришли звать уже…
В горнице светло. Яркий день на улице. Внутри никого лишнего. Самый главный у них господин Роже. Епископ. Умный, вижу я. На меня и не глянул даже, но хвалит. Мол, поручено послам сосватать княжну, ибо слава о красоте «принцессы» дошла аж до Франции. И король Генрих, передать велел, что очарован он и не видит другой себе избранницы. Хвалит меня господин Роже, а сам все с отцом говорит да с боярами. Вот она роль женская. Опустить глаза в дол да стоять, соглашаяся. Но очи мои не остановить пока. И гляжу я на свиту диковинную, что с епископом прибыла в край далекий. Как одеты, как ведут себя. Все угрюмые да какие-то нечесаные. Впрочем, они ж с дороги, Аннушка, погоди судить. Но один гляжу, выделяется. И ликом не похож на остальных своих соратников. Статен, высок. Чернобровый, а волосы, гляжу, русые, будто колосья пшеничные в конце августа жарким солнцем выбеленные. Не похож он на них. Странно так. Да и смотрит ястребом. И от взгляда его прячу взор, потому что будто в душу он заглядывает. Зябко вдруг мне становится. Вот и о нем, этом ратнике, речь зашла. Представляет его епископ, как слугу короля верного, и звать его - Гасленом де Шони (пойди, выговори!). Вассал этот проявил себя в битвах верным соратником, потому-то Генрих ему поручил сопроводить невесту ко престолу Французскому, коли батюшка согласие свое даст. Господин де Шони великому князю кланяется. Говорит, велено ему защищать невесту королевскую ценой своей жизни, и он, как преданный слуга, готов до последнего вздоха быть рядом с ней (то бишь - со мной) и защитить от опасности. Вот сказал и на меня посмотрел. И подумалось вдруг, будто обет произносит он на венчании. И стоит, как жених рядом с батюшкой, и клянется ему в вечной мне верности, пока смерть не разлучит нас. Задрожали колени у меня. В жар бросило. Что за мысли глупые, княжны недостойные? Да и взгляд его, скорее уж предупреждение: «Не играй с огнем, девица». Иль почудилось мне? Отвожу взор первой, опустив очи в пол. Не хочу, чтоб прочел чужеземец в глазах моих печаль великую. И страх перед неизведанным. Пусть не знает он: рвется сердце мое на волю птицей вешнею. Да и не желаю видеть предупреждения в доме у себя, в горнице дворца княжеского. Знаю я и без этого: не ждет меня на чужбине прием сердечный. Не будет друзей. Только недруги. И будет все вокруг чужое мне…
Дальше пир горой в честь прибытия. Стол накрыт и вино рекой. А епископ с батюшкой говорят сидят. Судят-рядят, как же лучше быть. Кому, какие выгоды союз со мной принесет. Каждый хочет своего, потому еще впереди переговоры долгие. А сегодня день для отдыха. И звучат тосты длинные. И девушки-прислужницы не успевают порой наполнять вином кувшины из злата да серебра диковинные, из походов боевых привезенные да у купцов заморских купленные. И разомлели все от еды-питья, что на столах не кончается. Веселье льется рекой. Епископ Роже, слышу, интересуется, неужто правда, что великий князь, побывав в древнем Херсонесе, привез в славный Киев-град головы святых Климента и Фива, ученика его. Отец отвечает ему, мол, верно все. Обещает епископу святыню показать. Тот обрадовался. Говорит непременно надо побывать там, мол, дано ему такое поручение. Батюшка лишь усмехается: впереди у нас много разного. Все покажем, всем ублажим, чтобы неслась слава о величии Ярослава Мудрого и Руси-матушки дальше горизонта бескрайнего.
А вино все не кончается. Разгорячился народ и пошел в пляс. Девицы-красавицы да лихие дружинники. Чужеземцы не отстают, не знают усталости. Да и девицы русские уж больно пригожие. Правда, некоторых гостей прям тут сон сморил. Так и лежат, на лавках иль столах, рядом с кубками полными. И веселая музыка льется со струн гусляров. И поют песни девицы, хоровод водят, смеются да весне радуются. А мне так страшно стало, что не увижу ничего этого боле. Ждут меня иные танцы, песни, люди, порядки. Не будет речи русской вокруг. Не станет рядом отца-защитника. Не смогу есть и пить об отраве не думая… И так тошно мне, что слезы наворачиваются. Тихонько, как мышка, встаю и иду на улицу. То ли душно стало в горнице, то ли печаль горло сжала мне, но не смогла я больше так сидеть, себя хоронить. Тонкой прохладой закат меня окутывает. Вокруг избы да терема. Где-то слышна песня. Вон, вдалеке пастухи гонят коров с пастбища. Баба с коромыслом от колодца идет. Детей домой зовут матушки да нянюшки. Ветерок несет аромат цветов вешних. Первых подснежников, что сквозь уже совсем талый снег пробиваются. Весна стоит. Все кругом легкое, радостное. Деревья скоро будут в цвету и травка первая пробивается. А на небе луна круглая, как блин масленичный, висит. Глядит сверху на меня, улыбается. Или это все же девица бежит на встречу к суженному, как бабки говорят? Качаю головой, себе удивляюсь. Что ж за глупые мысли бродят в голове моей? Снова улыбаюсь сама себе. Ничего, Аннушка, кто разумеет красоту в природе, никогда один не останется. Ну и пусть, что предстоит ехать мне в чужую сторону, в страну неизвестную Францию. Говорят, да и читала я, там сады такие, что еще никто не видывал. Да леса такие же дремучие, как и наши. Ну и пусть, что умница-разумница дочка любимая княжеская станет женой дикаря нечесаного… Зато буду зваться королевою. Эх, судьбинушка. Вот бы бросить все, о земь удариться да превратиться в птицу вешнюю. Как в сказке, что нянюшка мне сказывала. И лететь себе в высь до самого солнышка…
- Что ж, княжна, заскучали вы на пиру?
Слышу речь иноземную. И говорят на греческом. Удивительно. Чисто так, будто учитель мой. Но не обмануться мне. Этот голос грубый, но каждой ноткой за душу цепляющий. Я узнала его. Отчего он запомнился? С хрипотцой, холодный, с насмешкой. А мне отчего-то представляется, как шепчет он слова ласковые… От мыслей таких невольно пальцами губ касаюся, будто боюсь, что вслух скажу. Спиной ощущаю его присутствие. И не слышала, как подкрался слуга верный жениха моего французского. Снова страшно и горько мне становится. Сразу ведь поняла я: неспроста он тут. Следит за мной. Только вот зачем? В чем уличить хочет? Какое задание тайное получил от правителя своего?
Но молчать не красиво так.
- Нет, господин де Шони, просто душно стало в горнице, - отвечаю, слегка повернувшись к собеседнику, - А вам, что же, не весело? Не пьянит вино и девицы взор не радуют? – вот и расскажи, милый мой, что тут делаешь и зачем следишь за мной?
Де Шони хмыкает в ответ, уж не знаю, чем удивила я его.
- В моей стране девицы, королевской крови не ведут бесед с незнакомыми мужчинами вот так легко.
Теперь ясно мне. Но не тебе меня учить уму разуму. Вот и промолчала б ты, Аннушка. Ан нет. Слова вперед мысли летят:
- Сказано было, что вы первый слуга и защитник мой, отчего ж должна страшиться я вас? Кому ж доверять еще? – чуть приподнимаю бровь, говоря ему: «Ты вассал мой будущий, так что место знай!».
Господин же сей лишь улыбается в ответ. Взгляд суровый игнорирует. Молчит. О своем думает. Упирается взором в луну-красу. Стоит - любуется. Будто и нет меня, и не говорил со мной.
Сколько минут несчитанных вот так стоим в тишине. Будто нет меж нами пропасти. И знакомы мы с детства самого. Не могу понять, отчего так легко себя с ним чувствую, ведь страшусь до смерти?  Только ведь подозревала в злом умысле?
- Красота русской природы всегда поражала меня, - наконец произносит иноземец, все так же глядя на полную луну.
- Я буду скучать по ней, - отвечаю, даже не подумав, будто с другом давним беседу веду, - Сложно жить вдали от Родины. Не слышать речи с детства знакомой, песен. Не быть собой. Поменять все, даже одежду…
Вдруг понимаю я, что не о том и не с тем говорю. Для чего душу свою открываю ему? А он, вдруг, ни с того ни сего, говорит мне тоном искренним:
- И даже имя…
Поворачиваюсь к нему лицом. Ловлю взгляд печальный. И вдруг, будто тонкая нить, нас связывает. Не знаю я названия горести его, но отчего-то понятна она мне, будто есть общее в судьбе у нас. А он вдруг шаг навстречу делает. И теперь стоим лицом к лицу друг к другу. Совсем рядышком. Вижу, как вздымается грудь под камзолом расшитым золотом. И блестят очи его от чего-то невысказанного, потаенного. Прямо в глаза смотрю ему. Что за боль сердечная мне послышалась? Какая тяжесть на сердце лежит война этого?
Вопросы кружат в моей голове, и думается мне, что он видит все. Читает, как книгу открытую. Но не желает моего сочувствия. Вдруг отворачивает и говорит зло:
- Луна везде одинаковая, княжна. Как на нее не посмотри.
Отступаю на шаг назад, отшатнувшись, будто от удара жгучего. Обидно вдруг становится. Ведь, не хотела я задеть его. И слова вроде простые сказаны, но уж слишком зло они мне брошены. Снова шаг назад и оступаюсь. Совсем позабыла я, что на крыльце стоим, и ступени вниз ведут высокие. Взмахиваю руками, будто лебедь с озерной глади взлетающая. Только не за что схватиться. Может вот оно – избавление: умереть и не знать горькой участи? Закричать бы мне, да от страха горло, будто льдом сковано. Да и смерть страшна. Пусть уж лучше видеть не родное все, но не смыкать очей на вечно мне…
Тут пальцы сильные моей руки касаются. Перехватывают за запястье. Резкий рывок вперед. Иначе вдвоем упадем. Не удержав равновесия, падаю прямо в объятия спасителю. Чувствую пальцы на талии. И прижимает он меня – крепко крепко. Аж, дышать трудно. И грудь в него упирается, и стыдно становится от этого касания. И не потому, что девица, и не столько от смущения. Вдруг зажглось внутри что-то тягучее. Ни на что прежде не похожее. Будто падаю я с высоты большой и знаю, что разобьюсь о земь ударившись. Но не могу восторг сдержать и радуюсь полету своему краткому. А он талию мою крепче обхватывает. И чувство такое, будто хочет поднять, закружить, подарить воображаемый мною полет по-настоящему, как детей малых радуют. Ладони его жгут меня и ложатся ниже, на косточки бедренные, чуть сдавливая. Подаюсь вперед. И в ужасе вырываюсь, испугавшись себя. Не понимая этого. Не желая этой близости, я рвусь прочь, оттолкнув его ладонями в грудь.
- Что вы себе позволяете? – говорю, а сама задыхаюся. Что со мной? И ведь не страх говорит во мне, что могла упасть и разбиться я. И не смущение от близости… Огонь внутри разгоревшийся. Его боюсь до одури. На теле, где касался меня, клейма наложены. И они зудят, и огонь внутри подначивают. Я боюсь. И дрожу. Что со мной? И приличия вспоминаю я. Говорю, а сама вижу, что он понял все. И во взгляде мелькает удивление… нет, то почудилось мне. Сбегаю вниз по ступеням, повернувшись спиной. И слышу смешок. Ощущаю каждой частью тела своего его превосходство. Только в чем же оно? Что со мной?! Что это приключилось? Щеки жжет от стыда и неясного томления. Грудь сдавила печаль до селе не ведомая… Что ж это со мной?! Да и куда бегу с пира, от гостей? Остановившись, оборачиваюсь. Он стоит будто изваяние, глыба каменная. Так красив, что не могу глаз отвесть. И боюсь его и любуюся. А он лишь в ответ улыбается. Ну, уж нет! Не бывать тому. Сжав кулаки, стою, внутри себя обиду подогревая, чтобы сил дала для отпора супостату. И в глаза смело смотрю: «Мол, не будет по-твоему! Не боюсь тебя!». Поднимаю гордо голову и наверх иду. Медленно. Каждым шагом утверждаю: «Я княжна. Не ровня тебе. Не испугать меня!». Прохожу мимо, вскинув голову. Совсем рядышком. Подол об ноги его обвивается, будто просит: «Иди сюда!». И огонь в глазах его плещется. Задрожав, сбиваюсь с шага я, оступаюся. И ладонь мою вновь пальцы его обнимают, поддержав вовремя. Ох, зачем же ты? Если все равно тебе? Не хочу думать, что добрый ты… Чуть к себе притягивает и говорит тихо-тихо, будто есть она теперь, тайна между нами:
- И это благодарность от княжны за спасение?
Вздрогнув, стою. Не отнимая руки. И скажу я вам, что касание его будто луч во мне разгорается.  Будит жизнь внутри. Поднимаю глаза на него. И ловлю ухмылку дерзкую. Ах ты!
- Велю завтра выдать вам мешок золотых рублей, ежели вас устроит сей дар за мое спасение!
Вырываю руку и иду вперед, а он смеется тихо, даже вижу, как блестят в лунном свете его белоснежные зубы:
- У вас, кажется, говорят: «Долг платежом красен»?
Оборачиваюсь:
- Мало вам?
- Нет. Просто предпочту оставить вас в должницах.
Чтобы это значило? Да и как смеешь ты, простолюдин, спорить с княжеским словом?
От обиды аж ножкой топаю. Не опущусь до таких глупостей.
- Решать вам. До завтрашнего утра мое предложение в силе. Если передумаете. Но большего поступок защитника моего, если верно я поняла вашу речь перед батюшкой, не заслуживает.
- Поживем – увидим, - отвечает и вдруг сам смущается. Да ведь и, правда – откуда такие познания? Для чужеземца он хорошо знаком с нашим говором. Что же таится в душе твоей? Уж верно прислан ты проследить за мной… Ох, Аннушка, не к добру все это, не к добру.
 
Возвращаюсь в горницу. А пир подошел к концу. Кто ушел почивать, кто прям тут уснул, кто пошел в кабаки гулять да девиц блудить. И что радует, отлучки моей и не заметил никто. Бога молю, чтобы не связали отсутствие иноземца с моим. Но никому и дела нет. Опьяненные, все спать идут укладываться. Как и я. Только сон все не идет ко мне. Все чудится в свете лунном усмешка хитрая. А когда все же забываюсь я сном тягучим, то вижу лишь лицо его. И горит вновь все внутри меня неизвестным пламенем. И хотела б я сказать: то испуг всему виной. Да ведь себя-то не обманешь ты.

...

Серафима Хэттер: 02.04.16 23:47

Киевская Русь. 1050 год от Рождества Христова.

Мне трудно верить словам.
Предпочитаю верить поступкам. (с)

Едва только тонкий лед сходит с бурного Дуная, легкие да быстрые ладьи опускаются на воду. Вниз по течению мартовской реки легко скользят с ветром попутным. Расшитые геральдикой и цветами французских королей паруса полукругом трепещут. Отрывки приказов да свист хлыста приносит ветер на нос лодки, где, взглядом недвижимым вперившись в зеленоватую синь, я стою. Пытаюсь разглядеть за пеной белой, за горизонтом края родные. Земли русские, что рождением дали право своими считать. Чтобы отобрать тут же по велению батюшки своевольного, решившего, что домой вернуться он всегда успеет. Да не успел только. Пал в битве, бок о бок с братом своим, разделив смерть на двоих, позабыв, что сын его один остался в стране чужой. На произвол судьбы брошенный. Но смилостивилась госпожа белоглазая, подбросила мальчонку потерянного под копыта всадника - короля французского, Генриха I, войнами живущего. Сжалился тот над юнцом, впервые меч в руки взявшим, забрал к себе, обучить мальца, воспитать воином верным.
- Как звать тебя? - спросил король вечером поздним, вызвав дрожащего меня в свой шатер.
- Мирослав, - страшно было без батька остаться, без родной крови на чужбине вражей. Но отец всегда велел лицо держать, не преклонять головы без надобности. Смело взглядом встречать опасность, судьбою уготованную.
- Отныне зваться будешь Гасленом де Шони. Граф де Шони возьмет к себе на воспитание, в отряд воином, учить будет всему, что сам знает. В ответ на милость эту ты будешь верен мне ценою жизни.
- Да, Ваше Высочество.
- Так как звать тебя?
- Гаслен де Шони.
- Что ты там высмотреть пытаешься, де Шони? – епископ Роже в манере излюбленной со спины подкрадывается, обрывает воспоминания горькие.
- Говорят, в реках русских русалки живут. Девы ликом прекрасные, светлой кожей на солнце блестящие, резвые как ладьи самые быстрые.
- Ересь, де Шони, меньше по тавернам шляйся да брод всякий слушай. Не дело это для господина, королем помилованного.
- Король не может запретить верить, - жму плечами, тяжестью доспехов напоминая себе об осторожности. Не с тем разговорился о вере. Пусть и епископ человек мудрый, не замкнутый собственными убеждениями, все же не стоит с ним культуру языческую обсуждать.
- Сказал верный католик, - усмехается епископ и тоже смотрит вперед, считая разговор законченным.

Самое страшное, что не помню я, как выглядел Киев во время отъезда нашего. Помню только тянущую боль внутри, под ребрами, тоску смутную, будто тогда уже знал, что не вернусь домой. Сейчас же Золотые ворота трепет вызывают, отдаются нежностью в груди и понимаем в виски – дома, на родной земле, снова целый. Пусть и под чужими знаменами, под чужим именем, в чужой одежде и с чужой речью на языке. Ведь никому не нужно знать, что у меня на сердце, это только мое, сокровенное. Снаружи я лишь человек короля, посланный за будущей королевой. Королевой, с первого взгляда на которую желание пробуждается оберегать ее. Любить. Не так, как принято при дворе французском. Шелками обвешивать, драгоценностями душить. А будто домой возвращаешься в ее объятия. Марево рассвета на двоих делить и одеяло вышитое маками. Портрет, что Генриху прислали, совсем не отражает красоты ее. Рыжих волос и глаз светлых, губ нежных розовых, рук прекрасных. Не передать кистью беличьей облако духов вокруг ее, свежий запах трав сиюминутно сорванных, не передать то, как люди улыбкой загораются, стоит взгляд поймать ее любопытный. Но вместе с тем, княжна – девица непростая, характер проявляющая. Беспокоюсь поначалу, что взбрыкнет красавица, на поводу эгоистичных желаний пойдет. Но нет. Послушна воле государя и отца своего. Стоит тихо, пока в верности князю Ярославу клянусь. Сколько еще клятв принести, чтобы стать свободным? Сколько еще приказов исполнить, чтобы отпустили? Боюсь, что не узнать мне этого. Как и не узнать того, какая Анна Ярославна за дверями закрытыми, у окна слюдяного, росписью яркой обведенного. Обидно, да только клятвы свои привык держать. Коль должно привезти в Париж невесту невредимой, то так тому и быть. Но глаза все равно возвращаются к ней, к тонкому стану, скрытому сарафаном изумрудным, к личику нежному, бледному, с румянцем пудрой свекольной нарисованным. Как же хочется смущение настоящее увидеть, не поддельное, искреннее, чтобы только мое. Но остается лишь взглядом колоть, намеренно не отпускать, напоминать, что не все заняты обсуждением политических дел, что есть вещи куда более приятные, чем выгода обоюдная.
Не выдерживает княжна веселья буйного, радости за ее жизнь загубленную. Выходит из горницы, прочь от бояр беснующихся в дурмане винном. Противна беспечная удаль, бесполезность пиршества, когда жизнь чья-то ломается привычная. Ее печаль отупевшим клинком по сердцу – слишком мне знакома. Нельзя, нельзя одной сейчас оставаться, натворить сдуру всякого можно. Помочь хотел бы, да боюсь, что сам пропаду, затеряюсь в душе чужой, будто в лесу нехоженом, но все равно тенью за Анной, по краю осознания – не быть моей. Но все лучше думать о ней, чем о печали, сердце разъедающей. О том, как тянет меня на земли русские, в леса пушистые, да поля пшеничные, просторные, к реке бурной, горной, что захлебывается водами и воздухом. Захлебывается свободой и солнцем слепящим. И я готов захлебнуться, лишь бы только дали вдох последний свободным сделать.
Моргаю, воспоминаю себя уже на крыльце, на Луну бледнолицую, однобокую смотрящим. Анна рядом стоит, молчание после нескольких фраз рубленных тяжело меж нами повисает. Новый виток туги свинцом сердце опоясывает, не удерживаю язык свой болтливый. Срывается с него сожалений гроздья. Но не понимает княжна истинной причины, и слава всевышнему. Мое это дело и только. Но вижу, что обидел. Ненароком, походя, задел что-то в девичьем сердце. Гордости и чести в том нет, но не успеваю покаяться - отвлекает падение ее. Негоже радоваться ненастью, но тема горькая забывается, когда фигурка девичья прижимается ко мне. Слои одежд совсем не дают чувствовать, но представить можно. Как обнимать ее за плечи хрупкие, прижимать к груди, виском к плечу, чтобы коса толстая руку щекотала. Как дыхание сорванное пить из губ приоткрытых, дрожь ответную кожей ощутить. Сердце с ритма сбивается от понимания, как скоро и незаметно она стала столь близкой, столь дорогой. Столь желанной. Мы лишь успели злыми словами обменяться, а жжет в груди, тянет, покоя не дает, если не рядом. Если прижать сильнее, вдавить пальцы в поясницу, оно пройдет? Это жжение, желание не только физическое, но чувственное - оградить от неприятностей, от забот лишних, жить позволить. Не было со мной еще такого, как назвать, что делать – не знаю. Но даже пугаться нет сил, только слушать биение жилки на запястье ее.
Окрик гневный разбивает магию, рушит собранные по кусочкам мысли. Остается криво, с насмешкой улыбнуться, острой шпилькой уколоть, прячась за ядовитыми словами. Прячась от ее частого дыхания и проступающего сквозь пудру румянца, яркого, горячего. Иди, княжна, беги к себе. Скрывайся за резными дверьми от болезни, что сердце твое поразила. Нет во мне радости от этого, нет превосходства. Лишь жалость и печаль, что не быть тебе счастливой. Не суметь Генриху раскрыть тебя, чтобы цвела красотой, сгубит тебя грязью Франции, осквернит разум твой невежеством своим. Как жаль, что не силах моих помешать этому. Как жаль, что в жертвы всегда выбирают лучших.
После пира пышного, громкого тишина жилых комнат благословенна. Позволяю себе вдохнуть глубоко, спокойно, не оглядываясь на возможную опасность и приличия. Подарком князя – прямой меч русский, что так ценен в Европе, и кольчуга тонкая, как первая паутинка утром на опушке. Пальцами по стали с любовью и долгом кованной, цепляя ногтями шероховатость колец, острие меча. Горькая усмешка – обманом заслужил, как подарок, подачку подбираю, а хочется по праву. По праву носить вооружение русское, ведь русич, кровь ревет и просит.
«Вернись. Покайся. Простят»
Но долг мой давно не родной земле служить. Не найти мне упокоения до той поры, пока в короб деревянный не лягу. Пока дела мирские завершу, верну с лихвою милость, что Генрих оказал. Довольствоваться мне до конца века своего его радушием.

»» 03.04.16 02:12 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Кай (Снежок) Карлеоне: 04.04.16 23:14

Киевская Русь. 1050 год от Рождества Христова. продолжение. часть 2.

...Вот и рассвет за окном стекла слюдяные трогает. Утро раннее встречает птиц радостным щебетом, и кажется, что и не было ничего. Глупости. Слишком я переживала за то, как пройдет все. И за жизнь свою будущую: вот и померещилось. А за окнами весна идет, и слышатся напевы, говор родной да звон колоколов. К заутрене звонят. Как привольно дома жить да свету белому радоваться. Приходят служанки. Помогают мне сарафан надеть. Вьется легкая ткань по белой рубахе нательной, по горловине да рукавам расшитой. И цвет сарафана – будто небо за окном. Темно синим поясом талию стягивают. Косу собирают толстую, лентой ее будто коня ретивого сдерживая. Поверх надеваю сама платок расшитый. Не праздник уже: по-простому буду ходить. От вчерашнего кокошника тяжелого до сих пор голова гудит. «Иль от встречи на крыльце терема?» – шепчет кто-то внутри меня. «Ну-ка: прочь!» – гоню мысли глупые. Все привиделось да причудилось. Прочь! Отпускаю девушек. Вдруг слышу, как об ставню бьется что-то легонечко. Стук, стук. Раз, другой. Что это? Подхожу ближе к окну. А под ним, словно в детстве, стоит Илюша мой, друг сердешный! Замираю на секунду, стараясь радость сдерживать. Но рвется она птицей. Улыбаюсь другу и потом грожу пальчиком. А он зовет меня спуститься к нему. Не думая, выхожу из горницы, прохожу еще и сбегаю вниз, через черный ход. Как и раньше все. Сердце радуется. И вернулся же из похода дальнего. А ведь не ждала я его уже. Думала, уеду, не простившись.
Вот стоит он предо мной. Не мальчишка вовсе. Бравый воин. Широкоплечий. Высокий. Белокурый. Настоящий боец русичей. И кольчуга еще на нем и шлем в руках. Видно, сразу кинулся он ко мне на прощание. Иль свидание…
– Аннушка! – восклицает Илья, руку сжав протянутую, – Довелось-таки свидеться!
– Я и не ждала уже тебя! А ты – тут. Как же рада я!
– Ты послушай меня, милая, приходи на закате на окраину. К тому месту, где мы всегда детьми еще собиралися.
– Что? Приключилось что-то? Да и не могу я…
– Приходи, прошу. Не могу я сейчас всего сказать. Мы только прибыли. К батюшке твоему идти нужно на поклон да отчет. Я и так сбежал…
– Ох, зачем же ты так. Знает, отец, что друг ты мне с детства. Разрешил бы потом свидеться…
– Ошибаешься. Приходи, прошу.
Говорит и уж смотрит в сторону. Убегает прочь, лишь моля прийти. Что же делать мне?!
Весь день брожу по терему, сама не своя. Ничем не могу занять себя: ни шитьем, ни чтением. Хорошо еще, на охоте все. И не встретился мне гость пугающий.
Не могу решить, как же быть мне с просьбою. Неспроста Илья зовет меня. Значит, случилось что-то в походе ратном. Может, ждет его какое наказание? Может, хочет просить меня замолвить словечко перед батюшкой? Иль напоследок желает свидеться? Ведь, не просто и ему со мной прощаться-то?
Но умом понимаю я, что какой бы ни была причина его, не должна княжна сосватанная бегать по городским окраинам. Негоже девице на закатной росе с мужчиной видеться. Да с таким, что глаз не отвесть. Ух, что злые языки могут порассказать о таком.
Нет. Нельзя, Аннушка.
И еще нельзя милая, потому что хочешь ты, чтоб вас увидели. Чтоб распался брак сговоренный. Чтоб была свободна ты!
Глупая! Ты ж на всю жизнь опозоренной будешь. Отец, семья отвернуться от тебя. Да и о правителе Руси молва пойдет подлая.
Нет. Нельзя, Аннушка!
И сижу я так до самого вечера. Вот и солнышко к закату клонится. И страдаю от того, что другу даже милому не могу ответить на просьбу его. Но умом должна думать, государыня будущая.
Вот и солнышко к закату клонится. Вдруг вбегает сынок кухарки нашей Дарьюшки.
– Вот тебе, княжна.
И протягивает руку мне. Ладонью вверх. А на ней записочка. Забираю ее. Отпускаю мальчика.
Не могу решиться взглянуть и узнать, что написано. Понимаю. Знаю, от кого она.
Собираюсь быстро я, чтоб не дать себе опомниться. Я бегу на встречу к другу милому, потому что пишет он, что вся жизнь его от меня нынче зависеть будет. Не могу отказать человеку близкому. Ведь не делал он мне зла во век.
И боюсь идти. Знаю, что опасно делать так, но скорее сапоги натягивая. И одежда на мне не девичья. Скинула я второпях сарафан цвета небесного и надела кафтан да штаны мужские. Волосы под шапку убрала. И совсем на мальчишку похожа теперь. Так будет легче мне уйти незамеченной. И опять бегу через черный вход, крадусь как зверь, ступаю тихонечко. Вот и двор дома позади уже. Улицы да околицы. А закатное солнышко все блестит по крышам да в куполах золотых путается.
Ой, натворишь ты дел, Аннушка! За себя боязно, и кругом все будто следит за мной, каждое окошко пустым глазом на меня заглядывается. Вот и дома остались позади. Теперь бегу бегом. И не как в детстве все теперь. Жутковато тут. Лес совсем рядом раскинулся, и цепляется ветками острыми за городскую окраину. Будто захватчик в дома пробирается. И не видно нигде друга милого. А вокруг все темнее становится. И пустые без листьев кроны над головой смыкаются. И чудится, будто волки воют в чаще густой, на охоту сбираяся. Чуют они, как бьется сердце человеческое глупое. Вот и опушка, где мы детьми с раннего утра всегда встречалися, а потом вечерами костры жгли да хороводы водили. Оглядываюсь. Никого. Вдруг рядом ветка хрустнула. Я от страха аж отпрыгнула в сторону. Сердце зашлось так, что дышать больно стало мне.
– Это я, Аннушка.
– Илья…, – говорю на выдохе, пытаясь дрожь унять. Так стоим в тишине немного мы. И совсем рядом сова ухает.
– Испугалась ты? – спрашивает, а сам в глаза заглядывает и не на этот вопрос ответа ищет он.
– Ох, что ж ты прячешься, глупый, показался б мне сразу же!
– Прости. Убедился, что ты – это ты. Вон как вырядилась, прям от хлопца и не отличить, – улыбается Илья. И от этого так спокойно вдруг становится. И чего я так перепугалася? Ну, уж природы-то бояться нечего. Остальное подождет пока. Ведь последнее это наше свидание. Да и помощь другу нужна. Значит, долг мой, не забыть то, что вместе выросли, и помочь ему.
– Я ж тайком ото всех из дома выбралась, – улыбкой ответной его одаривая. – Что ж – не нравится?
Говорю, а сама и не знаю, зачем спросила я. А Илья вдруг совсем близко подходит ко мне и берет за руку:
– Нравится, Аннушка! Все мне в тебе нравится!
– Ох, Илюша, – шепчу, изумленная теми чувствами, что в словах его и глазах плещутся. А чего ж ты ждала, Аннушка?! Ну и натворила я дел. Ведь знала, чувствовала. И все равно пошла. И надежду дала. И себя, и его опасности подвергла…
Пытаюсь отойти, руку убрать. А он не отпускает.
– Что же надо тебе было, Илюш, скажи уже. Что за беда приключилася? – и кого же я обманываю. И зачем за соломинку хватаюся? И без слов ясно, что не за помощью он звал меня.
– Беда… – Илья, замявшись, глаза отводит, а потом вдруг снова меня к себе притягивает. – Да, беда, Аннушка! Что не мил мне белый свет без тебя, девица! Убежим! Ведь ненавистен тебе жених иноземный и не такая ты, чтоб вот так взять да послушаться! Убежим! Все готово у меня. Только «да» скажи, и ускачем вдаль!
Как ушатом воды облили меня. Столько чувств невысказанных, надежд, желаний и горестей внутри борется. Только скажи… И все. И не будет ничего. Он да я. Разве плохо нам? А найдут, когда вас, ты подумала? Что с тобой да с ним батюшка сделает? Убьют его. На дыбу. На всеобщее обозрение. Да и позора не оберется отец мой. Как в глаза иноземцам глянет он? Что о стране нашей они подумают? Как потом обернется все? Не войной ли? Ни голодом?
– Погоди, Илья.
Вырываю руку. Отхожу.
– Я бы рада сказать, так и что потом? О судьбе ты моей да своей подумал хоть? Что нас ждет и что будет? Как нам жить? Вечно прятаться? Да и не могу отца подвести я так…
А он снова ко мне рвется, руки к губам прижимая:
– Но ведь любишь ты меня, Аннушка?
Люблю. Не могу я так сказать ему. Дорог Илья как друг верный, как первый мужчина, который рядом был, на которого глядя, познавала я суть их поступков и чаяний. Но любить… Да, я люблю его. Но как брата названного. Как родного человека, что с детства рядом был.
Я молчу, а он весь дрожит стоит.
– Ох, Илюшенька! Ты дорог сердцу моему как никто другой! Нету друга у меня более верного. Нет соратника душевного…
– Не о том я спрашивал… – перебивает он и смотрит вдруг зло. Будто и не он передо мной стоит. Кто-то другой, незнакомый.
– Понимаю я, но и ты пойми – судьбы у нас разные…
– Ну, конечно же! Сын дружинника не чета княжне-боярыне! – и кричит на меня, зло, жестоко за плечи схватив. И огонь в глазах горит пугающий. Что задумал ты?
– Отпусти меня, больно, – шепчу, пытаясь со страхом совладать. Теперь понимаю я, какой опасности себя подвергала, убежав сюда из дому. И надежду ему дала ложную. И сама могу поплатиться за глупость и доверчивость.
– Больно?! Это мое сердце страдает от тебя! Вон ты какая, оказывается!
– Пусти, Илья, – говорю сурово, откуда-то сил набравшись. А он хватает меня в охапку и целует в губы яростно. Жестко, больно, наказывая. Но за что? Ведь не обещала я никогда ничего тебе?!
Страх внутри все сковал, будто лед на реке встал. Но он и сил вдруг придает: животное желание бороться за жизнь и не более. Потому кусаю я его. Точно зверь ревет он раненный, утирая кровь. И глаза его застилает пелена красная. Не на шутку тут я пугаюся. Отскакиваю от него. Вокруг оглядываюсь и вдруг понимаю, что от страха не могу понять – где ж тропинка, по которой пришла я сюда?
А Илья ко мне подбирается, словно зверя загоняет. Кружит около меня, испугом упивается. А я совсем растерялася.
– Я прошу тебя, вернись ты, друг мой! Илья, прошу, не делай глупостей! Не пугай меня!
– Глупость я уже сделал, когда поверил глазам твоим да речам елейным!
– Каким? – я и, правда, ума не приложу. Никогда-никогда ничего не обещала я, и не делала ничего предосудительного. Брат он мне. Друг и не более. Может, конечно, как и любая девушка, я на него заглядывалась, но мысли эти отметала в раз – он же друг мой. И не более.
– Эй, дружинник!
Голос прорезает тишину леса как молния. Замирает все вокруг. Оба мы стоим не дыша. И вроде вот оно мое спасение. И погибель моя. И Илюшина.
Сама не зная, о чем Бога моля, оборачиваюсь. Так и есть. Я узнаю теперь этот голос везде. Перед нами стоит господин де Шони, с коня спешившись. От ужаса ноги подкашиваются. Голова кругом идет, и я падаю. И оба они ко мне ринулись. Но он вперед успел. Оттолкнул Илью, И меня подхватил под руки.
А я… Я упасть хочу. Умереть на месте тут. И не за себя мне боязно. За Илью… Что ж с ним станется?
– Уходи, – говорит де Шони, меня к себе прислонив, – Забирай коней своих, что в леске стоят, и скачи во весь опор с глаз моих.
Неужто? Что это мне послышалось? Отпускает он его? Почему? Как? Мне не верится!
А Илья стоит, поникнув, голову повесив. И вдруг рвется ко мне. А господин его вновь отталкивает:
– Уходи, – рычит, – Последний раз говорю!
– Уходи, – шепчу, – Беги, Илья…
И такая боль и обида в глазах его читается. Сердце рвут они на куски мое. Плохо мне до одури. По щекам слезы катятся. Он стоит, не решается. Только не делай глупостей, милый друг! С нас достаточно! Натворили дел, как расхлебывать?
Руку мне протягивает: мол, тебе решать. Не могу, Илья, не могу. Никак. Отступаю, и некуда. За спиной де Шони стоит, скалой неприступною. Все теперь будет в жизни так.
– Уходи, Илья, я прошу тебя!
И лицо его искажает боль. Дернулся от слов, как от пощечины. Отвернулся, руку убрав протянутую.
– Прощай, Аннушка.
Я смотрю в спину ему и горько плачу: не такого я хотела прощания…
Вот и нет его. Скрылся за соснами. А мы стоим с господином все так же. Он крепко прижимает меня. Будто чувствует, что нельзя отпускать: убегу с Ильей…
И тишина в кронах пустых деревьев молчит. И звенит в ушах сожаление. И горько так, будто яду выпила…
– Отпустите меня, – говорю, наконец, когда все кончено.
Медленно он отходит от меня. Смотрит испытующе. Не сносить тебе головы, Аннушка. Но одно сердце радует, что Илью отпустил он. Почему? Не могу разуметь. А спросить – боязно. Может глупый холоп и не интересен ему. А вот княжна неразумная, под удар свою честь поставившая…
Так и стоим в тишине, и только ветер в верхушках еще лысых деревьев путается. И ночь крадется, прохладной мглой накатывая.
– Нам надо уходить, – наконец молвит он.
Киваю, потому что боюсь слово молвить. Лучше б обругал меня, накричал, но понятно б стало мне, что ждет по возвращении в терем царский княжну неразумную. Но он молчит и коня берет под узцы.
– Садись на коня.
Подхожу ближе, боясь перечить. Легко подсаживает он меня в седло, обхватив за талию. И вдруг не хочется мне, чтобы отпускал он меня. Накатывает волной все страхи дней прошедших и сегодняшнего. Почему-то вдруг думается мне, что он все знает про меня. Понимает кручину мою.
Но ладонь его улетает прочь. И так одиноко мне. Не хочу я теперь возвращаться. Убежать бы сейчас, нагнать вот Илью, да пуститься во все тяжкие. Что стоит – коня по крутым бокам ударить? Я неплохая наездница. Только дать волю животному быстроногому…
– Не вздумай, – вдруг говорит он мне. Потом молчит, о чем-то своем размышляя.
– Глупостей натворила, теперь сиди – помалкивай.
Послушно киваю. И легонько трогаю коня, понукая идти вперед. Он берет жеребца под уздцы и вдет вперед по тропинке, ему одному ведомой. Теплый мох и молодая трава приглушают поступь лошади. Нет-нет хрустнет ветка. Деревья расступаются и вот уже виден город, в котором почти все огни потушены.
– Что скажешь князю великому?
Вздрагиваю. Отвечаю, подумав:
– А вы?
Пытаюсь хитростью узнать, что на уме у него. А господин лишь ухмыляется. Раскусил меня. Да и задача не сложна. Ясно ведь – от его слова моя судьба теперь зависеть будет. Что я тут делала? С кем была? Как его встретила? И если не встретила, где он был?
– Я? А что я? Гость на охоте заплутал, еле-еле путь к городу нашел…
Невольно кулаки сжимаю, заставляя коня остановиться. Де Шони тоже замирает и смотрит на меня. А я теряюсь под его взглядом насмешливым. Потому что и не хотела, чтобы вышло все так, но и знала: нельзя княжне просватанной на свидания бегать к мужчине чужому. Пусть и друг он мне с самого детства. Да и вон как все обернулось. Не окажись де Шони рядом, как бы повел себя Илья? Ведь отказ мой задел его за душу, в самое сердце ядом проник. Да я и сама не ожидала такого. А чего ты хотела, Аннушка? Шла сюда с умыслом. И понимала, что Илья – возможный путь к побегу.
Наверное, все это слишком на лице моем читается, потому-то де Шони снова ухмыляется и велит коню идти.
– Не дури, княжна. Через пару дней поймали бы вас. И что тогда?
– Не с руки нам с вами такие беседы вести. Никто бы нас не ловил. Потому что и ловить было б некого. Мы с детства с Ильей друзья-товарищи. Хотели попрощаться вот…
«Наглая ложь» – слышу сама в словах своих и во взгляде его читаю.
– Ай-ай, врать-то нехорошо, милая.
И тут вдруг понимаю я, что уже вот как битый час мы говорим на родном мне языке. Господи! Да ведь точно шпион он! Что же я наделала?! Как могла надеяться, что смогу избежать позора? Само собой он все расскажет по приезду. Не батюшке, так епископу. И тогда… Тогда лучше не жить мне на свете белом…
Я вся дрожу. И не знаю, как успокоить себя. То есть он прекрасно владеет языком нашим, но ни разу о том словом не обмолвился?!
– Для чужеземца вы прекрасно изъясняетесь на нашем наречии, – отвечаю по-гречески.
– Что сказать тебе, княжна: после того, что я увидел, можно на любом языке заговорить, – говорит он, поддерживая игру и переходя на другой язык.
От досады губу прикусываю. Вот какой! И по-гречески говорит, и по-русски. Кто же ты такой?
– Не пойму, о чем вы, сударь.
Гордо приподнимаю подбородок, всем видом показывая, что абсолютно уверена в том, что говорю.
– Я вот все думаю, как же мне поступить? Нелегко лгать аж двум правителям!
– Лучше расскажите, как выучили наш язык, говорят, он очень непрост в познании?
Лучшая защита – это нападение. 

 

»» 25.04.16 23:14 Окрестности города Энск

...

Серафима Хэттер: 05.04.16 23:03

Киевская Русь. 1050 год от Рождества Христова. Часть 2.

Это миф, что истинную любовь нужно "узнавать получше", приглядываться к ней, искать подводные камни. Родным можно стать после первого "Привет!", так бывает. В то же время случается и так, что "чужой" человек может жить с вами много лет в одной квартире и не знать вашего цвета глаз. (с)

Наутро силы чувствую нерастраченные, рвут изнутри, наружу просятся вместе с мыслями смурными. Нет лучше места для их избавления, чем поле тренировочное. Звон оружия и сбитое от усердия дыхание, где единственной мыслью: не подставиться, не пропустить удар. Где утоптанная земля пылью на плечах оседает и успокоением на сердце. Где разум чист от тревог и волнений.
Задержался я на поле до приезда отряда воинов русских, из боя возвратившихся. Хвалу принимали они от сородичей, оставшихся в столице, о битве расспрашивали, пока собирались на поклон к князю идти. Один только не смеялся с остальными, байки не травил, сбежал, едва успев коня расседлать. Улыбка на губах возникает, на свидание побежал, к невесте своей. Обрадовать, что жив, что вернулся. Отворачиваюсь от силуэта его, усмехаюсь рассказам бахвальским, всегда приятно иноземца припугнуть отвагой своей.
К вечеру, когда дела улажены государские, договоры скреплены печатью восковой да словом веским, отдан приказ сборы начинать, дабы утром следующим выехать из Киева. Держусь на расстоянии почтительном от княжны, на глаза не попадаюсь, успею еще оскомину набить. Но не упускаю из виду ее рассеянность, будто гнетет ее что-то невысказанное, тайное. Сомнения вновь зарождаются, вдруг сорвет уговор? Подбираюсь еще ближе, насколько возможно, но остаюсь незаметным за спинами бояр, за их хохотом и рассказами.
На закате неслышно следую за княжной узкими улицами. Верхом неудобно, заметно, приходится иной дорогой, но направление ее принимаю. Лес за чертою сомнений больше не вызывает. Сбежать надумала, чуяло сердце все же правду. Жаль девицу капельку. Жаль, что не сбежать ей, не стать счастливой. Жаль больше, чем обидно, что не меня выбрала, только разум смутила, ответную дрожь почувствовать заставила. Да и не смог бы я. Не сбежал, не нарушил слово данное много лет назад. Нет во мне достаточного своелюбия и легкомыслия, дабы поступиться принципами ради удовольствия.
Анна в мужском костюме среди деревьев уже теряется, разглядеть сложно, лишь услышать можно. Придерживаю коня, прячусь за высокими кустами малины дикой. Глажу рукой в перчатке гриву белую, успокаиваю животное и себя. А ведь оно чувствует, что там, в нескольких метрах, драма разыгрывается нешуточная. Не хочет Анна бежать, понимает ответственность свою. Невольно выдыхаю. Не разочаровала, хорошая выйдет из нее государыня. Чего о друге ее не скажешь. Илюшенька. Болью отдается имя в висках. Русское. Мое же давно забыто. Не позволяю себе помнить, как оно звучало в устах родных. Ласково, напевно от матери, и отрывистое, резкое отцовское. Прикрываю глаза лишь на мгновение, чтобы унять забившееся быстрее сердце. Узнаю в Илюшеньке сбежавшего поутру молодца. Вот, значит, куда бежал, кому торопился встречу назначить. Знал бы – удержал бы силой, благо ее в избытке. Как, впрочем, и у него. Глуп еще совсем, несмышленый, не понимает чем обернется авантюра им задуманная, подготовленная кропотливо. И силу свою не туда направляет, кто ж на княжну русскую лапы наложить пытается? Дурак только. Жаль его, командир хорошо отзывался, слышал я, воин хороший. Что ж, коль одумается, отпущу.
- Эй, дружинник, - показываюсь пред очи ясны, с коня спрыгнув. Руки на виду держу, но опустить ладонь на меч дело столь короткое, что моргнуть не успеть. Замирают оба, застигнутые врасплох, в ожидании решения.
Но вот Анна падает, оступившись, напоровшись на чувства сильные, оборванные в одно мгновение, пошатнувшие мир привычный. Оба бросаемся перехватить тело хрупкое. Отталкиваю Илюшу, взбешенного, еще не понимающего, что кончено дело его.
- Уходи, - твердо, удерживая его на расстоянии. Не его забота теперь Ярославна. Не слушает, не хочет слушать. Анна просит его, и против нее он уже бессилен, против слов ее таких болезненных для влюбленного.
Уходит, напоследок бросив взгляд колючий, злой, будто обещающий расплату. Мне должно быть лестно? Но мне все равно. Отпускаю его, потому что не убийца вовсе, как принято считать. Пусть. Пусть идет, пусть будет благодарен за жизнь дарованную.
- Отпустите меня, - княжна о себе напоминает. Молча выравниваю ее, отхожу на шаг. Позволяю командовать, чувствовать власть надо мной. Нет больше желания защитить ее. От глупости все же не защитить насильно.
- Нам пора, - короткое, после молчания красноречивого. Анна кивает послушно, но с места не двигается. Взглядом возвращается к следу призрачному, что дружинник оставил. Понимаю все, но молчу. Не мой выбор это, сама должна решить, чтобы легче потом было. Не корила себя за неверный шаг.
- Садитесь на коня.
Подсаживаю ее в седло мужское. Не привыкшая, да разница-то какая, когда под ладонью тело теплое. Сквозь рубаху грубую жар ее пронимает, греет, заставляет жаться ближе мотыльком на пламя свечи. С сожалением руку убираю, в кулак пальцы сжимаю, ругаю себя словами последними. Не дело это, княжну другому завещанную руками трогать.
Ярославна все через плечо оборачивается, не в силах с Илюшей тем расстаться. Как порою трудно бывает уравновесить разум и чувства. Прошу ее не делать больше глупостей. Никому легче от того не станет, лишь только князя опозорит, все равно ведь поймают.
От переживаний сильных она на родную речь сбивается, забывает, что не должен я понимать ее. Но не могу устоять, не могу не использовать такой подарок, отвечаю на русском, радуясь словам, что на язык сами приходят. Анна не сразу замечает, увлеченная разговором дерзким, непривычным ей, как дочери государевой. Отбиваюсь насмешливыми словами, язвительными, призванными увести ее от темы, увлечь другим, более насущным.
- Лучше расскажите, как выучили наш язык, говорят, он очень непрост в познании?
- А я, государыня, способности имею к языкам, легко мне наречия каверзные удаются. Сам король послом в страны разные посылает договариваться. Русь нынче сильна, и такой союзник Франции нужен очень. Поэтому будьте дочерью своего отца, не подведите родину.
Дальнейшие разговоры приходится прекратить, ибо в городе уже. Пусть и вечер уже, но жизнь в закоулках кипит, освещенная факелами. Осторожно пробираемся ко дворцу никем не замеченные – слишком много дел у народа простого. Ото еще по сторонам глазеть на всяких прохожих подозрительных.
Анна молчит до самых дверей горницы своей. Думает о своем. Оставляю ее, как бы не хотелось сесть рядом, разделить боль. Сказать, что знаю, понимаю, сам такой – загибаюсь на чужбине, но не имею права. Не имею разрешения. Любить лишь Францию я должен.
- Доброй ночи, княжна. Ложитесь спать, вставать завтра рано в путь.


Рассвета не дождавшись, караван наш Киев покидает. Груженные дарами княжескими лошади спины прогибают, землю после дождя мягкую копытами глубже вминают. Карета самоцветами украшенная Анну к жизни новой везет. Ни слова ей не сказал с возвращения вчерашнего, лишь сухой кивок да пожелание утра доброго. День в пути полями от влаги черными пропадает в заботах о безопасности княжны. В беспокойствах о том, где на ночь остановиться, чтобы возможность иметь отбить нападение одичавших до наживы легкой. Выбором становится опушка леса густого, непроглядная тьма в сумерках сгущает кроны, что спасением может стать, коль правильно оборону выстроить.
- Лучше бы вам, княжна, в шатер свой вернуться.
После ужина настойчиво рекомендую Анне покинуть кострище у временного обиталища епископа Роже. Разговоры светские стихли, и епископ углубился в решение проблем политических, отпросив прощения за столь уход ранний. Даже в дороге не оставляет его бремя власти.
- Разве мне не безопасней рядом с господином Роже?
- Слышали что-то о том, что не стоит класть все яйца в одну корзину?
- Вы только что сравнили меня с яйцами? – светлая бровь в недоумении поднята, а тонкие пальцы мнут тонкий лён салфетки.
- Чего только не сделаешь ради вашей безопасности, государыня, - низкий поклон не скрывает насмешливую улыбку в уголках губ. Общая тайна открывает массу возможностей играть на нервах. Но я бы никогда не причинил ей настоящую боль только из прихоти. Просто потому что могу. Гораздо веселее играть в эти броски словами, следить за реакцией и ждать ответа, ведь Анна не так проста, как считают окружающие.
- Не забывайтесь, - припечатывает грозно, поднимаясь с места, кивая епископу. Прячу ухмылку и тоже киваю Роже, но не с целью прощания, с молчаливым договором: глаз не спущу.
- Ни в коем разе. Позвольте, провожу.
Анна царственно кивает и руку протянутую мою принимает, ноготками запястье через рубаху цепляет. Мелочь, даже не почувствовать из-за вышивки шнурами по манжету, но понимает душу греет. Не боится уже, раз позволяет себе выходки наивные.
- Хочу гулять, - строптиво княжна выдает, как только доходим до ее шатра. Тянет дальше, на опушку. – Сама пойду, коль не согласитесь.
- Охотно верю, поэтому и не отстаю.
Киваю важно на упрямство девичье, улыбку пряча. Легко разрешить ей шалость эту, пока еще можно. Пока она еще свободна, пока дышит последними днями на родной земле. Ветер прохладный вспарывает спину, царапает щеки. Бездумно запахиваю кафтан на ней плотнее, затягивая пояс туже. Анна на полувыдохе замирает и смотри глазами ясными. В светлой зелени луна белобокая отражается и трепет плещется. Пальцами по щеке веду, по коже тонкой, бледной, стремительно горячеющей. Смущается, но шагу назад не делает. Скрыты мы уж стволами толстыми, среди темноты спасительной с прогалинами в шапках лиственных. Не видать за деревьями лагерь на ночь разбитый. Обманчивой тайной спасительной окутывает нас уснувший лес.
- Анна. Аннушка, - имя ее с губ срывается прежде, чем остановиться себя успеваю. На родном, почти забытом языке русском. Взлелеянном в одиночестве французских комнат, в разговорах с портретом отца, чтобы и вовсе не забыть.
Она ресницы опускает, щекой к ладони прижимается. Пальчиками дрожащими руку мою накрывает. Нежности невысказанной в жесте этом немерено. Сердце с хода привычного сбивается. Корни пускает черный цвет надежды ложной, гибкими ростками в ребра вплетаясь.
Анна уста раскрывает, чтобы имя назвать, ответную милость даровать, да только слышать не хочу его. Не мое. А признаться – не могу, связан клятвой, да и не поймет она поступка моего. Предательством посчитает. Прикладываю указательный палец к губам в просьбе немой. Не надо. Не надо имени. И вопросов новых о способностях моих к языкам. Неужто сложно позволить чарам нежным высветить кусочек ночи? Кусочек жизней, что вдруг переплетены оказались некрепко, на время лишь. Но только отодвигает руку от лица и кивает в сторону, откуда пришли. Первой мыслью нелепое, обиженное «отвергла», уж потом слышу крик, звон металла. Привыкший к оружию, сразу понимаю, что битва там, у лагеря, идет. Мгновенно инстинкты древние включаются, разум отбрасывает ненужное. Ненужные чувства запираются в глубине души, гнутся под грозящей опасностью. Отодвигаю Анну за спину, рука сама собой ложится на эфес меча, пальцы стискивают ажурную рукоять.
- Что там происходит? – княжна шепотом говорит, рядом становится, в волнении хватает за свободный локоть.
- За спину, - тихо бросаю, не принимая возражений. Теперь я лишь страж ее, заботит исключительно безопасность ее, а не смущение все еще розовеющее на щеках и в блеск в глазах мистический, что впору и в русалок поверить. Она кивает, и покорно шаг назад делает, прячется. Медленно крадусь к опушке, не шурша тонкими ветками орешника, тише мыши полевой, дыхание считая.
Не обманул опыт военный. Напали на лагерь. Пылает ярко шатры, оружие звенит песнь посмертную над павшими. Издали не разглядеть, но склоняюсь к мысли о разбойниках степных. Слышал я по пути на Киев в тавернах сельских, глиняных о группе людей, промыслом нечестным промышляющей. О беззаконии, что творят они с путниками одинокими да богатыми. Но не думал, что решатся на целый лагерь напасть. Неужто совсем голову потеряли от безнаказанности?
- Что делать будем? – не вытерпела Анна, снова рядом стала, вглядываясь в побоище, что раньше шумным, полным смеха местом было.
- Прятаться, государыня. Прятаться и ждать. Это наш единственный выход. Пойдемте, пока не нас не заметили.
- Но…
Качаю головой на любой звук. Надо бежать, переждать, потом разбираться что случилось. Важнее сейчас жизнь ее сохранить. Не ради себя, как на самом деле хочется, а ради короля французского, которому в жены обещана. Тяну за руку дальше, в глубь леса, в надежде найти укрытие. Любое промедление опасно.
- Скорее.
Сарафан длинный путается в листве опавшей, траве цепкой, не высокой. Останавливаюсь резко, Анна в плечо врезается, охает тихо от боли. Цыкаю на девицу и под коленями подхватываю. На плечо укладываю, игнорируя недовольный вздох. Все же бесшумность компенсирует все неудобства.
- Потерпите, княжна, ваш наряд затрудняет наш побег.

»» 09.04.16 22:16 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Герда Сполетто: 11.04.16 23:24

Рим. Древний Рим.

Всюду внедряя любовь упоительно-сладкую в сердце,
Ты возбуждаешь у всех к продолжению рода желанье
Лукреций
 
Солнце едва поднялось над кронами оливковых деревьев, а я уже сидел на каменной скамье у дома Ливии Друзиллы. С утра успел посетить общественные термы, надеть праздничную тогу и новые сандалии, но не был уверен, что меня впустят в дом, а уж тем более, что благосклонно отнесутся к моему предложению. Кто я и кто она? Да, мой дед был патрицием, и дом у меня есть, и даже некоторые сбережения, но сын простого легионера, разве я нужен в качестве мужа богатой и знатной девице. А собственно, чем я так плох? Встал, оглядел себя со всех сторон, лицо пощупал, тогу приподнял, ноги посмотрел, чресла… хм, почувствовал, я, между прочим, тоже очень даже ничего. Собой хорошо, умен, ну не так знатен, так ничего страшного, зато она знатна. Одного титула на семью вполне достаточно.
Снова сел на скамью и представил себе красавицу.
А хороша Друзилла, чудо как хороша. Стан тонкий, волосы длинные, глаза… вот глаза заметить не успел, но все равно красавица.
Я вздохнул и так и остался сидеть на скамье в надежде, что дева выйдет из дома, и я смогу ее снова увидеть, как вчера, около храма Венеры шла она, такая легкая, воздушная… Прошла, правда, всего-то пару шагов, потом в паланкин села, но тонкий стан и волосы и весь облик я успел увидеть, и теперь он у меня из головы не идет.
Только представил облик Друзиллы с гордым станом, как у лани, с тонкой талией, волну кудрей великолепных как у богини Венеры, как что-то зажужжало над ухом, и изображение вмиг стало нечетким. Я отмахнулся от жужжащего, но оно продолжало так противно, тонко и прямо над ухом. А потом нагло село ко мне на нос. Дунул, попытался сбить, потом рукой, да только по носу заехал. И пребольно. Вскочил, а оно вокруг летает и жужжит. Я за ним, бегал, бегал вокруг скамьи, пока пальцами в открытых сандалиях о край не стукнулся. Взвыл от боли и на скамью обратно рухнул. Но оно все-таки улетело. Так что результата я добился!
Взял табличку восковую и стило и стал писать письмо столь понравившейся деве.
 
«О, несравненная Ливия Друзилла, увидев тебя у храма богини любви Венеры, сам я воспылала к тебе негой любовной и страшусь погибнуть во цвете лет от неразделенной любви. О, дева темнокудрая, яви свой лик моему взору и дай припасть к устам твоим и насладиться их медовой сладостью. О, юная дева, сгораю я от нетерпения лицезреть тебя и говорить с тобой. Услади слух мой звуками своего медоточивого гласа. Позволь услышать, как поешь ты и играешь на арфе. Нет ничего на свете, что я не желал бы слышать с таким нетерпением.
Ливия Друзилла, свет очей моих, добродетельнейшая девица юная, прошу об одном, дай увидеть тебя и сказать хоть несколько слов. Надежду лелею излить тебе свою любовь и испросить твою благосклонность ко мне дерзновенному.
Смею надеяться, что ты прочтешь мое послание и дашь ответ.
Несчастный Спурий»
 
Да я поэт! Не хуже Катулла или Вергилия!
От мыслей этих стало безумно приятно, и тепло разлилось по телу. Это не девица меня, а я ее осчастливлю, если решу жениться на ней. Умный, образованный, красивый, да еще и талантливый! Да я лучший жених в нашем городе…
Ладно, подождем же оказии передать мое послание.
Развалившись на скамье, прикорнул в ожидании. И вскоре боги смилостивились надо мной, калитка потайная отворилась, и на улицу вышла матрона пожилая, в одежды закутанная, и проворно пошла куда-то. Я бросился за ней, ибо узнал Сопронию, кормилицу Ливии Друзиллы. Она и вчера была при девушке, и, как мне удалось выведать, имела на нее большое влияние. Именно ей и следовало передать мое письмо. И ее благосклонность сыскать, тогда и дело мое можно считать решенным. Девица молодая, без матери воспитанная, к словам любимой кормилицы непременно прислушается. И если та будет ко мне расположена, то, возможно, и возлюбленная моя Ливия Друзилла снизойдет до моего письма, а там и до ответа, и, о, милостивая Венера, до свидания со мной.
– Досточтимая Сопрония, – начала я беседу, догнав матрону и придержав ее под локоток. – Молю Вас, не пугайтесь, я всего лишь бедный влюбленный, обращающийся к Вам за помощью. Прошу снизойти до моего ничтожества и позволить излить свое сердце. – Я встал в позу ритора с полным достоинством, голову подняв и спину выпрямив. Смотрел сверхну вниз на несчастную кормилицу, прожигая ее взглядом. Она не устоит! Ни одна женщина не устоит передо мной, тем более такая… хм… в возрасте.
– Что ты такое говоришь? Какой влюбленный? – пожилая матрона отпрянула от меня, – мне о лодке Харона пора думать, а не о ложе любовном.
– Вы не так поняли меня, досточтимая матрона, – попытался я объяснить заблуждение кормилицы, не теряя собственного достоинства и не обижая ее саму, – при всем моем уважении, могу сказать, что Вы дама в расцвете возраста и красоты и можете пленять мужские сердца, и будь мое свободно… но оно не свободно. Я влюблен в Вашу воспитанницу Ливию Друзиллу и мечтаю объясниться. Дед мой был патрицием, и род его достаточно знатен, но мать моя сочеталась узами брачными с простым легионером, потому, не имея надежды снискать благорасположение отца означенной девицы, надеюсь получить ее собственное ко мне благоволение и заслужить ее благосклонность. Уповаю в этом только на богов и на Вас, досточтимая Сопрония. Вы же не откажете бедному влюбленному юноше в такой малости? – Приняв вид смиренный и почтительный. С трепетом ожидал я решения госпожи. Да думай же скорее, я ужу устал так стоять. Спина затекла в полупоклоне, и воск на табличке плавится от солнца. Скоро от письма ничего не останется.
– Не знаю, что и сказать, – замялась дама, – твои речи тронули мое сердце. Я и сама была когда-то молода и влюблена, но страх обуревает меня – если прознает отец девицы, я места лишусь. Я не рабыня, женщина свободная, но привязана к своей подопечной как к родной дочери, и как я буду без нее, да и куда мне идти, всю жизнь живу в этом доме. Нет, юноша, нехорошее дело ты затеял с этими письмами. Пойди попроси отца девицы, честно расскажи, что влюблен. Может быть, и не откажет он. А еще помолись Венере и Юпитеру жертву принеси, вот и ниспошлют тебе боги свою помощь, – сказав это, кормилица, проявив недюжинную ловкость, выдернула свой локоток из моей руки и быстро пошла по своим делам, оставив меня с моей табличкой стоять, где стоял.
Не понравилась мне эта ситуация, решил я действовать иначе. Ничего, не пустят в дверь, так мы в окно. Мой изобретательный ум придумал гениальную идею.
Правда, для этого пришлось отойти в лавку. Там, не пожалев денег, купил я папирус, на котором вскоре и написал вирши следующего содержания.
 
О, богиня, воспой про любовь мою – Спурия, сына Феруна.
К досточтимой девице одной, что пленила меня красотою.
Тонкий стан нежно обнять я лелею надежду,
А иначе Аид меня ждет, зевом мрачным сияя. Навеки.
О, Венера, богиня любви, сжалься ты надо мною невинным.
Девы нежно пусть пламенный взор на меня обратится с любовью.
Я дары принесу, на алтарь твой великую жертву,
Если только любовь мою примет Друзилла.
О, Юпитер великий и властный, помоги мне, Спурию младому,
Мои чресла разжглись непомерно,
Их огонь усмирить может лишь сия юная дева,
Помоги мне стяжать моей милой красотки любовь.
 
Написав эти дышащие любовью и страстью стихи (нет, я точно гениален!), я подождал, пока солнце встанет в зенит, и все захотят отдохнуть от суеты в тени, перелез через забор и, никем не замеченный, забрался на крышу дома моей возлюбленной. Только начал думать, как поступить далее, как, посмотрев вниз, узрел девицу сию, лежащей в Атриуме на одре в тени. Рядом были рабыни с опахалами, пытавшиеся создать хоть малейший ветерок, чтобы Друзилле легче дышалось. Глаза девицы были прикрыты, нежные руки сложены на груди, которая вздымалась и опадала, когда девица дышала, волосы разметались по подушке, и вся эта картина так заворожила меня, что я не смог глаз отвести и долго любовался. Потом, опомнившись, взял свой папирус, аккуратно свернул его, перевязал бечевой и бросил с крыши к ногам прекрасной Ливии Друзиллы …

»» 16.04.16 15:28 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Сергей Волков: 11.04.16 23:53

Древний Рим сие есть...

Погоди, я щас всё объясню тебе на пальцах.
Видишь средний?

Думаете легко быть девицей на выдание пятнадцати лет в богатой семье? А вот фигушки! Женихи заманали совсем, смотрины эти, знакомства, выходы в свет. Папочка повыгоднее хочет отдать, вот и отправляет покрасоваться. То в храм, подношение отнести, то в гости к Агриппине - у нее брат - сенатор. То еще что придумает. Маменька говорит, совсем из ума выжил, сатир старый.
Утром ходила в храм, явила себя народу. Народ был рад. Пару раз прислали финики, персики и инжир, со словами "прекрасной богине", но от всего пришлось отказаться. Нельзя давать ложных надежд, даже если ты очень любишь инжир - так говорит маменька. Инжира все равно жалко.
Ариадна мне завидует. Говорит, столько поклонников деве вредно. Но разве ж я виновата, что у нее нос длинный и кривой вырос? Вот не совала бы его в чужие дела, и все было бы хорошо. Не такой бы вырос. А ровный и красивый. Но сейчас уж что...
Кормилица говорит, ходят к ней мои поклонники стайками. Просят письма передать. Я говорю - не бери, но по глазам вижу, не слушает. Сидит, наверное, снова по ночам читает, утирая слезы. И ведь не понять о чем плачет, то ли от смеха, то ли от печали.
А я что? Мне нравится сын сенатора Флавия. Достойный муж, красивый. Вот кого в суженые нужно. Видела его вчера возле храма Венеры. Улыбался мне, подмигивал. Ну и я конечно, как же иначе. Интересно, что отец скажет?
Молилась, второго дня, Амуру. Вот интересно, Ариадна говорит, являлся ей, проказник. А я что? Будто хуже... Решено. С этого дня молюсь только самой Венере. И Гее. За маму.
А вот еще - захотела отдохнуть днем, ожидая подругу - в храм идти - и прилегла. Рабыни вокруг опахалами машут, няня за водой пошла, а я отдыхаю. Красота... И вдруг, прямо мне в лоб, врезается ЭТО. Все, думаю, смерть моя пришла... ан нет.
С трудом разлепив глаз (после удара, знаете как сложно?) я подумала - это что за ........! красоту мою портит?! На такое красота (сие я) не соглашалась!
С намереньем засветить обидчику в глаз чем-нибудь тяжелым, я подорвалась, но кроме причитающих рабынь никого не застала. Все, думаю, это Венера красе моей завидует, смерть наслала!
Потом я нашла насланную смерть. Та оказалась туго скрученным свитком и уголком утопала в лужице ароматной ослиной мочи... а я то думала, что за запах мне отдыхать не дает! Даже ненарочно думала на Присциллу, рабыню-гуннку, у нее все время газы...
- Деточка! - вернулась тогда няня, - кто ж тебя так!
Тем временем, на челе моем гнусно расцветал фиолетовый синяк...
- Поднимай, Сопрония, и читай! - велела я.
Ну а что. Не каждый день тебя бог хочет убить. Должна же я знать, кто из пантеона и по какому поводу обратил на меня внимание. Тогда я все еще надеялась, что это, например, Марс. Или Меркурий... Ну может же девушка помечтать, в конце концов?!
Сопрония развернула пергамент, пробежала по нему глазами и расхохоталась. А потом заплакала. Яа-а-а-асно. Так няня реагировала только на одно - любовные послания.
- Кто он, кто? - вопрошала я, подпрыгивая от нетерпения и слушая нервнкю икоту Сопронии.
- Спурий! - ответила она, чем разбила все мечты мои о божественном провидении и моем месте в нем.
- Убью! - ответила я, потрогав шишку на лбу, уже напоминавшую рог.
Точно убью.

»» 12.04.16 15:40 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Арина Морская: 24.04.16 22:42

Отрывок из дневника Дьюка.

Меня зовут Дьюк. Знаю, это дурацкое имя для собаки, я бы предпочел быть Графом там, ну, или Кингом. На худой конец согласился бы на Джека. Но я - Дьюк. Так уж назвали меня хозяева. Кстати, кто именно так меня назвал, я пока не узнал, но обязательно это выясню. А так, хозяева у меня хорошие.
Арина, к примеру, добрейшая женщина. Ну, это пока я не съем ее помаду(не моя же вина в том, что помада так вкусно пахнет и словно умоляет ее попробовать, а я ведь пес безотказный) или на радостях, а может и просто ради забавы, не прыгну на нее, когда Арина в капроновых колготках. Вот тогда достается не только мне, но еще и Гансу, хотя я каждый раз задаюсь вопросом: - " А он то в чем виноват?", и в силу мужской солидарности каждый раз подсовываю ему под подушку порванные колготки Арины, чтобы его тоже было за что ругать.
На самом деле, Арина - хорошая, с ней весело, но она совершенно не умеет готовить. Я как-то набрался смелости и отведал того, что она плюхнула мне в миску, так потом Ганс неделю меня к ветеринару водил и заставлял есть невкусные таблетки, при этом еще ругал, говорил, что нехорошо подбирать всякую гадость на улице. И тут я задумался, а откуда Арина берет продукты? Но повторюсь, она хорошая, и я ее люблю. Ганс, кажется, тоже ее любит.
Кстати о Гансе, моем втором хозяине. Чудо, а не человек! А какие пирожки у него вкусные получаются! Но вкуснее всего - его ботинки, почему то всегда правые, а вот носки всегда вкуснее левые. Не иначе как загадка природы. Конечно же, Ганс меня за это ругает, но виноватый взгляд и грустная морда, быстро даруют мне его прощение. Да, я коваррррррный.
Гулять с Гансом - одно удовольствие. Он угощает меня чипсами, а еще разрешает гонять голубей в парке, а иногда, мы играем с ним в фрисби. Точно не знаю зачем, но подозреваю, что Ганс готовит меня для сверхсложного задания, иначе зачем собаке, то есть мне, учиться летать?
В общем, живу я хорошо. Одним словом - доволен. Был. До сегодняшнего дня. Пока не появились эти двое.
Утро начиналось, как обычно, Ганс сидел на кухне и давился манной кашей, что приготовила Арина. Когда же Арина отворачивалась, Ганс умоляюще смотрел на меня и протягивал свою тарелку, где комочков было, кажется, даже больше, чем самой каши. Прости, друг, но тут я тебе не помощник, еще одного похода к ветеринару я просто не выдержу.
В общем, ничего не предвещало беды, пока не раздался настойчивый стук в дверь. Пришлось громко залаять, во-первых показать, что я отличный охранник и никого чужого в дом не пущу, а во-вторых, чтобы Ганс под предлогом испуга "случайно" выронил тарелку их рук.
-"Не за что, приятель! Потом сочтемся", - если бы мог, то подмигнул бы, чтобы он понял, что мы, мужики, должны держаться вместе.
- Ганс, если это опять твоя благодарная пациентка, то я сама ее так отблагодарю, что дорогу она сюда забудет! - произнесла Арина и пошла открывать дверь, сунув Гансу в руки тряпку, чтобы тот вытер кашу с пола.
Ганс же попытался меня ткнуть мордой в кашу(вот предатель!), но поняв, что я ее есть не намерен, вздохнул и начал тереть пол. Я же побежал в прихожую, чтобы разузнать, кто там пожаловал.
На пороге стояла красивая, по человеческим меркам, брюнетка лет шестнадцати, а рядом с ней стоял паренек, примерно того же возраста.
Кого-то они мне напоминают, - пронеслась в тот момент в моей голове мысль.
- Привет, мам, - произнесла брюнетка и шагнула в квартиру, а следом за ней зашел и паренек.
- Привет, мам - произнес он, закрывая дверь. Арина же молча наблюдала за происходящим, но не сводила глаз с этих двоих.
Я хотел было их укусить, но мне помешал запах. Эти двое пахли так же, как Ганс и Арина. Я смутился.
- Ариш, кто там? - донесся с кухни голос Ганса.
- Ух, ты! Папа тоже дома, оказывается, - радостно воскликнул мальчишка, а Арина не придумала ничего лучше, как грохнуться в обморок.
Паренек не растерялся и подхватил мою хозяйку, чтобы она не упала, при это зашипев на свою спутницу.
- Смотри, что ты наделала! Говорил же, что сначала их подготовить надо, а ты не надо и так сойдет!
- Арин, так кто там? - в прихожей показалась голова Ганса.
Скажите, чтобы вы сделали, если бы увидели, как какой-то подросток держит на руках вашу женщину, которая к тому же без сознания? Вот и Ганс, недолго думая, одной левой отправил паренька в нокаут. Теперь в прихожей уже были двое в бессознательном состоянии.
- Папа, за что ты его так?! - воскликнула девушка и бросилась к мальчишке.
Некоторое время спустя.
Когда Арина пришла в себя и того мальчишку тоже привели в чувство, все четверо уселись за столом на кухне.
- Значит, вы наши дети? - в который раз задал вопрос Ганс.
- Ну, серьезно, пап, сколько можно? - произнесла девчонка,- Неужели в это так трудно поверить?
- Видишь ли, это немного проблематично, учитывая, что мы с вашей ма... кхм с Ариной еще не женаты.
- Поженитесь. 31 октября, - хмыкнули оба
- Вы - мои дети. - Наконец-то заговорила Арина, - Если это так, то почему же я ничего не чувствую?
- Потому что ты нас еще не родила, - ответил пацан, с аппетитом уплетая манную кашу прямо из кастрюли.
Если бы не знакомый запах, я бы решил, что он врет про родство ибо никто в здравом уме не может есть манную кашу Арины. Хотя, на самом деле, я верил этой парочке. Слишком уж они похожи на своих родителей и не только внешне.
- Вполне логичное объяснение, - согласился Ганс, - Кстати, мы ведь до сих пор не знаем ваших имен. Ты, наверное, Гретель - он указал на девушку, - а ты эм... Трой?
- Неа. Я - Клара, а он - Освальд.
- ЧТО?! - вдруг воскликнула Арина, - Ты назвал наших детей в честь этой лохудры?! Все, Краус! Никакой свадьбы не будет!
Арина встала из-за стола и вышла из кухни, громко хлопнув дверью.
- Женщины, - в один голос произнесли Ганс и Освальд.
- Идиоты! - одновременно ответили Арина и Клара.
А ведь это было только начало...

»» 27.04.16 08:17 Обсуждения развития сюжета игры Совсем другая Сказка

...

Ганзель Краус: 24.04.16 22:51

- Нет, как ты мог – я спрашиваю – назвать наших детей именем этой лохудры из «Доктора кто»?
День начался очень интересно. Я честно, думал, что мне все это сниться, и я переработался, оправдывая назначение начальником отделения общей хирургии. Но нет, не сниться – вон они там – парень и девушка сидят на кухне, пока мы с Ариной стоим в коридоре.

- Эй, я никого еще не назвал никаким именем…кроме тебя…и не именем, а милыми прозвищами и то в очень особые моменты…Слушай, а может они уже исчезли, а? И у нас просто был коллективный глюк.
- Коллективный глюк? Тоже мне врач называется – мы осторожно выглядываем из-за двери на кухню. Не исчезли. Сидят. Парень чешет живот у Дьюка, а тот доволен.
Девушка помахала нам рукой.
- Вы должно быть в шоке. Тетя Гретель предупреждала, что в молодости вы были прибацаные.
- Чего?
- Нет – возразил парень – Она сказала немножко двинутые, если точнее.
- Хэх, не знаю, что сказала бы сама «тетя Гретель», если бы узнала, что у нее уже двое взрослых детей.
- Трое – поправляет парень – У нас еще есть брат.
- Не говори…его зовут Рори, не так ли? – слышу я голос Арины.
- А что не так с Рори? Ладно, вот этот визит отличная возможность изменить будущее. Выберем новые имена. Братья, значит, - как насчет Сэма и Дина? Нет? Может, продолжим традицию германских имен в нашей семье? Сигизмунд и Гельмут! А дочь пусть будет Хельгой. Девочка, ты хочешь быть Хельгой?
Кричу я на кухню, и она крутит пальцем у виска.
- Эй, нельзя так с отцом!
- Какая еще Хельга? Какой Сигизмунд с Гельмутом! – Арина хочет дать мне половником по башке, но не достает. Везет, что я такой длинный.
Я уворачиваюсь, продолжая говорить.
- Ладно, Хельга – скандинавское имя. С ней лучше будут смотреться Рагнар и Ролло, а? Хорошо, давай на старорусский манер, как твое. Прохор, Устин и Прасковья!
Арина поняла, что по коленкам тоже можно бить половником.
- Ай! Хорошо, возьмем нейтральную культуру. Греческую! Кастор, Поллукс и Ифигения.
- Тут уж я буду возражать! – буркнула девушка на кухне и скрестила руки на груди – любимый жест Арины.
- Знаешь – шепнул ей парень – А я считал, что тетя Гретель преувеличивает, а теперь убедился – все правда. Даже еще хуже.
- Хорошо – я выставил вперед руки, защищаясь. – Давай по-твоему, как бы ты назвала наших детей?

Арина отдышалась, отбросила половник и пожала плечами.
- Ну, не знаю…я всегда думала, что назову сына Эриком.
- В честь бывшего? Ты издеваешься? Так, где половник?!
- А что в этом такого? – искренне удивляется она.
- Что такого? Да только через мой труп! Тот, что не восстанет из глубин океана!
- Подумаешь, развел трагедию!
- Трагедию, значит…отлично – захожу на кухню и заявляю девушке – Поздравляю, тебя будут звать Шарлотта.
- Лотта? Ты собираешься назвать нашу дочь в честь Бастинды?! Ну, это уже за гранью!
Погода на улице начинает портиться, сверкают молнии, слышится гром, а вслед за ним начинается ливень. Не зли любимую, особенно если она научилась управлять водой в любом состоянии.
- Ну, хватит – парень поднимается из-за стола – Нам надо поговорить. О нашем брате.
- И вообще-то нас зовут не Клара и Освальд – добавила девушка – Вам не нужно знать наши настоящие имена…хотя теперь я начинаю волноваться по этому поводу.
- Ладно – мы с Ариной становимся по обе стороны от двери – и что там с ним?
Хотя нам бы радоваться, а не ссорится. Вон, дети какие у нас выросли – красивые, умные и во времени умеют путешествовать.
- Мир захватил – глухо замечает парень и опускает глаза.
- Твое воспитание – заявляю я Арине, мы вздыхаем и садимся за стол.
- Рассказывайте – говорит Арина. – Все по порядку.

»» 26.04.16 22:39 Академия Вселенных и их Мироустройства

...

Гретель Краус: 28.04.16 22:12

Сказка о молодильных яблоках и живой воде

«…и пришло на землю лихо лютое. Повадилось Идолище поганое сторону нашу разорять, людей убивать и никакой напасти от чудища не было. Каждый год требовало оно дани – деву прекрасную, да мешок злата-серебра…».
Жители города всегда оставляли дань на вершине холма у моря. Год за годом. Для него.
Вот и сейчас к деревянному столбу привязана дева, а у ног ее лежит мешок с деньгами. Идолище поганое – огромный, нескладный, с длинными лапами, неспешно приближался к холму. На Деве был коричневый плащ с капюшоном, закрывавшим лицо. Ничего, после он сполна разглядит ее, сорвет одежды и растерзает, как уже делал ранее.

Неспешно подошел Идолище поганое к столбу, вытянул лапу коснуться лица своей жертвы.
- Пожалуйста, пощадите…
Он расхохотался. Всегда одно и то же. Они все молят о пощаде, пока Идолище пьет кровь из их бренной плоти.
- Кричи… - глухим голосом произносит Идолище – Кричи!
Чудище опускает капюшон и успевает рассмотреть темно-каштановые кудри и большие карие глаза.
- Не дождешься!
И внезапно Идолище поганое понимает, что Дева не привязана к столбу. В руках ее оказался меч. Она вела себя совершенно не так, как обычные визжащие жертвы – а вместо этого пнула его ногой.
Разумеется, удар, хоть и был неожиданным, мало ему повредил. Но Дева заинтересовала Идолище, да…в этот раз он станет убивать ее медленнее, чем остальных.
- Сейчас! – скомандовала Дева.
И вдруг на Идолище кто-то налетел сзади и сбил с ног. Обидчик откатился в сторону, а сверху опустилась сеть. Чудище силилось порвать ее, но так и не сумело.
Над ним нависла та самая Дева, а рядом с ней стоял высокий юноша.
- Выкуси, Идолище поганое!
- Ты был повержен Ганзелем и Гретель!


Мы с братом переглядываемся и ударяем друг друга по ладошкам.
- Аматоры! – из-за большого валуна медленно выходит Мастер Чи и качает головой –Сколько раз репетировали прием с сетью, а вы не можете обойтись без этого ребячества, и что за фразочки в конце?
Я улыбаюсь и поправляю свои ножи. Мастер Чи ворчит, но я знаю, он доволен, просто не показывает виду.
С тех пор как он взял нас к себе, и мы покинули Камелот, промчалось вот уже десять лет. И сколько же всего случилось за эти годы, в скольких странах мы побывали, столько приключений пережили, что и представить сложно. Мастер Чи верный своему слову, обучил меня и брата всему, что знал о боевых искусствах и оружии. Ганзель лучше управлялся с мечом, мне же не было равных в стрельбе из лука. Долгие годы путешествовали мы по разным королевствам и помогали людям, расправляясь с монстрами и чудищами. Ну, а самое главное – мы выросли.
- Так нужно было, чтобы его позлить – показываю Идолищу язык, а брат пинает его ногой.
- Прекратите сие варварство! Любой противник достоин уважения!- возражает мастер Чи.
- Даже тот, который вырывал сердца невинным девушкам? – брат хмурится – Его надо четвертовать.
- Что с ним делать – не наша забота, это решит Князь. А ты, мой мальчик, еще не обагрял руки кровавым убийством. По моему мнению тот, кто его совершает и сам впускает зло в свое сердце.
Позже мы все-таки отволокли связанное чудовище к Князю в стольный град, а благодарные жители отсыпали в награду тяжелый мешок с монетами. На постоялом дворе, где мы остановились, вовсю шло празднество. Мастер Чи сослался на усталость и, несмотря на все уговоры, предпочел остаться в своей комнате. В последнее время он уставал все чаще и чаще – это начинало беспокоить, хоть Мастер и пытался скрыть свой недуг.
Тем не менее, то был радостный вечер, и я не могла отказать себе в удовольствии спустится вниз, где играли музыканты и пировали жители города. На коленях у Ганзеля уже успела примоститься какая-то молоденькая девица, она хихикала, и все время норовила погладить брата по колену. Подобное становилось традицией и уже начинало раздражать, а Ганс, похоже, ничего не имел против, рассказывая благодарным слушательницам о своих ратных подвигах.
- Потанцуй со мной, братец!
Я беру его за руку и тяну в центр залы. Ганзель нехотя выпускает девушку из объятий.
- Почему бы не пригласить кого-то из здешних юношей?
- Ты прекрасно знаешь, что я не могу. Я ужасно танцую. И жутко стесняюсь этого. Но люблю танцевать, и робость отступает только в обществе родного человека. К тому же, ты сильный и прекрасно переносишь, когда я наступаю на ноги и сбиваюсь с ритма.

Ганзель улыбается, мы пляшем под звуки скрипок и свирелей. Замечаю, как по лестнице медленно спускается учитель. Мастер Чи садится в дальнем уголке у стены и вежливо качает головой, когда ему предлагают вина.
- Когда отвоюем королевство матери, то найму учителя танцев, и он обучит тебя всем вычурным придворным па.
- Понимаешь, что я не терплю наставлений и когда гневаюсь, то начинаю метать ножи в движущиеся мишени?
- Выносливого учителя танцев – добавляет Ганзель.
Нашу идиллию прерывает вновь возникшая девица из таверны, которая трогает Ганзеля за плечо.
- Ах, смотри – там Мара гадает. Давай узнаем свое будущее, а вдруг нам суждено быть вместе?
Сомневаюсь в этом, но Ганзель следует за девушкой, и я за ними. В дальнем конце таверны за столом сидит пожилая женщина с длинными спутанными темными волосами. Она курит трубку и попутно раскладывает пасьянс из карт.
Ганзель допивает вино из кубка и протягивает ладонь гадалке.
- Что скажете? Повезет мне сегодня?
Девица обнимает его за талию и восторженно добавляет:
- Да, Мара, скажи, станет ли его избранницей такая белокурая красотка, как я? – в подтверждение своих слов она взмахивает волосами, так что едва не задевает меня.
Мара затягивается трубкой и дотрагивается до протянутой ладони брата, который стоит спокойно и улыбается.
- Карты говорят, что ты полюбишь брюнетку.
- Видишь, не судьба – брат пожимает плечами, а девица обиженно дует губы. Ганзель смеется и уходит прочь с ней в обнимку.
Присаживаю за стол напротив Мары.
- Что насчет тебя? – колдунья подмигивает – Хочешь узнать свое будущее?
Мастер учил, что глупо полагаться на одно лишь проведение, но мне все равно любопытно, поэтому протягиваю ладонь и кладу золотую монету рядом. Мара откладывает трубку. Она долго всматривается в мою ладонь, а потом отшатывается, словно от огня.
- Что…что вы увидели?
Дрожащими руками Мара достает из свертка табак и принимается набивать им трубку.
- Ничего…ничего не увидела. Уходи…и деньги свои забирай.
Разумеется, я не собиралась отступать и наверняка вынудила бы колдунью ответить, даже использовала нож при необходимости. Но вдруг позади послышался крик. Я обернулась, и сердце мое буквально сжалось – Мастер Чи…наш учитель, лежал на полу без сознания, а вокруг него суетились люди.


- Он давно и серьезно болен, вы должны понимать…

Лекарь, который нашелся тут же, на постоялом дворе, вздохнул и пожал плечами. Мы стояли в коридоре у наших комнат, куда Ганзель перенес мастера. После данного лекарем снадобья, учитель заснул, но все мы понимали – это лишь временная отсрочка.
Ганзель стоял, скрестив руки на груди, и с презрением глядел на лекаря.
- Чудо, что он до сих пор еще жив, прибавьте ко всему почтенный возраст…мне очень жаль – эскулап вздохнул и предпочел удалиться.
- Ненавижу лекарей – сквозь зубы проговорил брат.
Слишком долго мы с ним отрицали очевидное – Мастер Чи умирал, и нашим совместным приключениям пришел конец.
Из комнаты послышался глухой кашель. Мы осторожно вошли. Учитель лежал на кровати и из его груди то и дело слышались хрипы.
- Пришло время…я и так слишком долго задержался на этом свете.
- Не говорите так…
- Нужно смело встречать все перемены, Гретель. Я прожил долгую жизнь и успел обучить вас, так что считаю свою задачу выполненной. Теперь дело за вами. Ганзель, мальчик мой, подай меч.
Брат подает мастеру длинный и необычайно острый клинок, который когда-то и свел нас всех троих вместе.
- Я обещал, что после моей смерти меч достанется тебе. Однако, как его использовать – решишь сам. Вы волны творить со своей судьбой, что пожелаете, но одного прошу – не стоит мстить и пускать ненависть в свое сердце.
- Но трон нашей матери… - начинает Ганзель.
- Вернется к вам, ибо в конце концов справедливость всегда торжествует – прерывает брата Мастер Чи – Но вы можете продолжить наше общее дело, защищать невинных, помогать тем, кому так нужна ваша помощь. Обещайте.
Речь была прервана новым приступом кашля, пока я наливала микстуру, что оставил лекарь, и давала ее мастеру, брат так и не ответил учителю.
- Вам надо отдохнуть – бросил он и вышел за двери.
Когда мастер наконец заснул, я тихонько вышла из его комнаты и постучалась к Ганзелю. С удивлением обнаружила – брат собирается в дорогу, торопливо складывая вещи в свой кожаный рюкзак.
- Куда ты идешь?
- Недалеко отсюда находится королевство девицы Синеглазки. В ее саду растут молодильные яблоки – я достану их для мастера.
- Идем вместе!
- Нет! – он резко останавливает меня.
- Но Ганс, всем известно, что Синегдазка и ее воительницы убивают каждого мужчину, что проникает к ним, это опасно!
- Что-нибудь придумаю…а ты оставайся здесь и следи за состоянием мастера.
- Ганс!
- Это не обсуждается, Грета.
Его тон не терпел возражений.
- Будь осторожен – шепчу я, но за братом уже закрывается дверь.
Следующие часы я провела у постели учителя. На моих коленях была истрепанная книжка – «Искусство войны», но строчки то и дело прыгали перед глазами, а страницы просто расплывались.

- Гретель – тихо позвал мастер Чи.
- Еще воды?
- Нет, не стоит, благодарю – учитель вздохнул и внимательно посмотрел на меня – Мы с не говорили о том, что ты станешь делать ты после моей кончины.
- Нет, вы обязательно поправитесь, и мы еще совершим немало подвигов и… - он легонько сжал мою ладонь.
Я замолчала и вздохнула.
- Последую вслед за братом.
- Ты не обязана этого делать, Гретель. Ты вольна делать то, что пожелаешь. Я горжусь тобой, ты умная и сильная, и если изберешь путь воина, то равных тебе не будет. А если же захочешь оставить битвы, засвети семью, детей…это тоже достойное занятие.
- Мастер Чи…я никогда о таком не думала…да и какой мужчина захочет взять в жены ту, которая способна стену пробить?
Он слабо улыбнулся.
- Думаю, тот который по-настоящему полюбит.
- Не знаю, что сказать.
- Значит, самое время подумать. А теперь отправляйся спать, не стоит сидеть все время рядом.
Но сон не шел ко мне в ту ночь. Волнения о Ганзеле, о мастере Чи, гнали прочь любые сновидения и не давали забыться. В конце концов, я решилась спуститься на кухню и попросить немного молока, чтобы подогреть его вместе с щепоткой корицы. Так в далеком детстве делала мама, когда я болела.
На кухне постоялого двора за столом сидела лишь та самая гадалка, что-то помешивая ступкой в небольшой пиале.
- Не спиться?
Я не ответила.
- Жаль вашего учителя – глухо проговорила Мара.
- Мой брат уже решает проблему. Он достанет молодильные яблоки у девицы Синеглазки.
Мара смеется.
- Думаешь Синеглазка так просто отдаст ему яблоки?
- Нет, но у нас есть деньги…и когда Ганзель все объяснит…
Гадалка смеется еще громче.
- Да она его и слушать не станет. Синеглазка и ее воительницы убьют любого мужчину, который только попытается проникнуть к ним во дворец.
Она права. Но я хочу верить в лучшее.
- Мой брат что-нибудь придумает.
Не стоит продолжать этот бессмысленный разговор. Лучше вернуться к мастеру Чи.
- Да и ты можешь кое-что сделать, девонька.
- О чем вы говорите?
- Присаживайся. Слышала о живой воде?
Качаю головой и сажусь на стул рядом с ней.
Мара улыбается.
- Дед теперяшнего нашего Князя – Гвидон, привез много разных диковинок с острова Буяна, а самыми ценными из них были два одинаковых сосуда. В сосудах тех хранилась живая и мертвая вода. Так вот – кто сделает глоток из сосуда с живой водой – тот в миг от всех болезней излечиться.
- А из мертвой?
Гадалка прищуривается.
- То никому не ведомо, но слыхивала лихо страшное приключиться. Сосуды эти до сих пор, говорят, у Князя в подземелье хранятся. Никто их не использовал, ведь не могут отличить – где какая вода. А я смогу. Если ты достанешь. Сосуд с живой водой тебе будет, а мертвую – мне отдашь.
- С какой стати мне вам верить?
- Ни с какой – отвечает Мара – Да только выхода у тебя, девонька, нету. Если хочешь учителя своего спасти. Даже если братец чудом молодильные яблоки и достанет, то вернуться все равно не успеет – так долго он не протянет. Ну, так что…достанешь живую воду?
- Достану – уверенно поднимаюсь из-за стола – Любой ценой.

...