koffechka:
01.11.12 19:14
Marian писал(а):
Но и от нас зависит, какое поколение мы, как родители, вырастим сейчас. Что вложим им в головы о той войне. То поколение, что окружает меня, и то, что несколько помладше... что ж, просто тогда у родителей наших были совсем иные цели. Многие из них пытались детей вырастить как могли, заботясь о насущном, но материальном, и не думая, что духовное тоже может давать какие-то плоды, пусть и выращенное в сорняках и без ухода.
да, я полностью согласна с таким мнением.
Marian писал(а):
Напишите, если желание здесь, поделитесь с нами. Все интересно и все когда-нибудь обязательно пригодится. Ведь впереди маячит тень романа, а ему нужны детальки для атмосферы. Да и мне нужно туда попасть, чтобы как можно достовернее написать его. 
ко мне лучше "на ты"
И я непременно напишу, только настроение нужно соответствующее словить. Правда, мне совершенно не даются художественные описания (у меня по жизни абсолютно технический склад ума), поэтому могу истории написать в виде констатации факта и событий, и если кому-то будет интересно сделать из моих записей литературное произведение, то я буду только "за"
Marian писал(а):
ВАши слова можно даже в качестве эпиграфа выносит к сборнику. Спасибо за них 
ой, просто засмущали
как я уже говорила, красивые литературные описания - не мой конек
Настёна АЯ:
13.11.12 18:04
Вот, Марина, зашла сюда, а читать боюсь. Всё таки не так давно это было. И столько жизней перекалечило, и мою семью не обошло. Мне повезло, я застала в живых и деда-фронтовика, и бабулю, которые мне много всего рассказывали, поэтому близко к сердцу эту тему воспринимаю. Даже не представляю, как можно вынести столько и не сойти с ума. Сильное поколение! Но я обещаю, соберусь с силами и прочитаю всё. Любовь к твоему творчеству пересилит, уверенна.
Marian:
14.11.12 13:41
koffechka писал(а):
ко мне лучше "на ты"
Договорились...
koffechka писал(а):
И я непременно напишу, только настроение нужно соответствующее словить. Правда, мне совершенно не даются художественные описания (у меня по жизни абсолютно технический склад ума), поэтому могу истории написать в виде констатации факта и событий, и если кому-то будет интересно сделать из моих записей литературное произведение, то я буду только "за"
Если получится, то можно здесь поделиться историей семьи. Мы как-то делали это в других темах. Я уверена, что будет интересно почитать в любом изложении. Ведь это частичка истории нашей некогда общей страны.
Настёна АЯ писал(а):
Вот, Марина, зашла сюда, а читать боюсь
Не бойся. Эмоции со слезами бывают, как сказала Конти, очищающими. И иногда бывает полезно вспомнить... Тебе не передать, с какими эмоциями я писала последний рассказ. Но после словно какое-то успокоение пришло, даже какой-то свет был в душе некоторое время на месте той тяжести в сердце, которую я ощущаю при мысли о прадеде.
Настёна АЯ писал(а):
Сильное поколение!
Удивильно сильное!!! И молодые... где они только брали эту силу? Я читаю о том периоде и удивляюсь. Не люди, а камни, в положительном смысле этого слова.
Настёна АЯ писал(а):
Любовь к твоему творчеству пересилит, уверенна
спасибо...
Rin:
16.11.12 11:04
Марина, спасибо за очередные и замечательные рассказы!
Как же ты умеешь в маленьком объёме столько эмоций выразить и заставить читателя переживать, грустить, радоваться!..
Звезда
Эх, ну ничего святого у людей... и чем дальше, тем ситуация всё хуже.
Старое поколение вырывает победу с таким трудом и кровью, а новое поколение не ценит этого, так помимо того и никакого уважения не имеют.
И думать не хочется, что в будущем вообще про эту войну могут забыть... И действительно: у всех сейчас своя правда и своя история.
Печально.
Интимный подарок
Помню, читала! Очень понравился и голосовала за него!
Так радостно, что этот рассказ закончился хорошо!
При невыясненных обстоятельствах…
Так грустно, просто ужасно как...
Умирать никому не хочется, а ещё больше, когда есть семья, любимая жена и ребёнок... Никогда больше не увидеть жену, не увидеть, как растёт дочка. А им никогда более не увидеть его...
Тяжёлые были времена... что до войны, что во время, что после... А война вообще страшная вещь.
Цитата:
Это же все же не Электрификация, как назвал муж ее соседки по родильной палате свою третью дочь.
Да уж, имена раньше давали, порой ужас просто))
Marian:
23.11.12 14:53
» Восьмая заповедь
Восьмая заповедьТы заштопала их, моя мама,
но они все равно мне видны,
эти грубые длинные шрамы —
беспощадные метки войны...
Ярослав Смеляков
Скалка ловко ходила по ароматному мягкому тесту, раскатывая небольшие кусочки в толстые лепешечки, которым вскоре будет суждено превратиться в пирожки. Раиса Леонидовна наблюдала, как быстро двигаются руки дочери, как справно выходят из ее пальцев аккуратные «лодочки» с разными начинками, ложатся на противень. Вот последняя партия заняла свое место, чтобы быть отправленной в жерло разогретой до нужной температуры духовки газовой плиты, и дочь смахивает с рук остатки теста и муки. Потом так же быстро стала сгребать рассыпанную по поверхности стола муку в подставленную горсть, покосилась на мать тут же, вспоминая. Та только кивнула, мол, сижу я тут, все вижу, и дочь со вздохом достала одной рукой из кухонного ящичка небольшой полотняный мешочек, ссыпала муку из ладони в него. Сама она бы, конечно, предпочла бы эту горсть бросить в мусорное ведро под раковиной, а потом кликнуть со двора Мишку, семилетнего сына, чтобы тот снес мусор в контейнер за углом дома, пока бабушка не увидела совершенного «преступления». Но разве можно это сделать сейчас, когда мать сидела прямо за ее спиной под выключенным в это воскресное утро радиоприемником? Потому и завязала покорно мешочек, недовольная тем, что они хранят эту муку, по ее мнению, совсем непригодную для использования.
- К двум приедут тетя Мила и тетя Соня? – спросила у матери, пытаясь отвлечь ту от полотняного мешочка, за которым та следила глазами. – Надо же картошку заранее сварить.
- Успеем, - кивнула Раиса Леонидовна, пытаясь успокоить вдруг разбушевавшееся сердце в груди. Дочь успела заметить мимолетную тень боли, скользнувшую по лицу матери, достала из верхнего шкафчика дефицитного чешского кухонного гарнитура коробку с лекарствами. Нужное лежало сразу сверху, и она быстро вскрыла упаковку, протянула на ладони таблетку.
- Ну, что ты, мамуля? Чего растревожилась? – она обняла Раису Леонидовну, после того, как та положила таблетку под язык, прижала к себе. Каждый раз, когда у матери так влажнели глаза, а лоб странно морщился, когда пролегали по лицу неожиданные морщины, новые и такие тревожные, у нее самой сжималось сердце больно. – Я убрала муку. Ты же видела. И картошку ту, мягкую, мы все еще едим. Не выбросили… храним. Ну, что ты, мамуль?
А Раиса Ивановна только головой покачала в ответ, ласково гладя обнимающие ее руки. Все позади, думала она, ничего этого уже нет. Тревожиться не о чем. Прошел не один десяток лет. И ей не восемь, нет ей уже давно не восемь…
Но закрывая глаза, вдруг снова увидела горсть муки в женской ладони. Только мука эта была гораздо темнее, не пшеничная мука. И не только из-за зерна ржи, из которой та была смолота, а еще из-за примесей, которые в те мешали с осени при рецептуре в виду строжайшей экономии. Недавно снова уменьшили норму хлеба, выдаваемую по талонам, и теперь ее детский кусочек хлеба, который выпекался на одном из хлебных заводов осажденного Ленинграда, становился еще меньше.
Раечка сидит, закутанная в пуховый платок по самые брови, и напряженно смотрит в тонкий огонек, бьющийся в темноте железной печки, принесенной в квартиру с самого начала холодов соседом – старым белым как снег Митрофаном Ивановичем, служившим теперь управдомом в их пятиэтажном доме.
Эта печка с выведенной в форточку трубой была выменяна на большой буфет с резными ножками, который принадлежал еще бабушке Раи. Та, не позволившая продать его в середине 30-х годов, когда родилась Рая, и срочно понадобились деньги, ни слова не сказала, когда вынесли этого великана в сентябре. Сама разрубила топором Митрофана Ивановича два стула из этого же гарнитура, когда не стало дров, которыми можно было топить единственный источник тепла в их насквозь промерзшей квартире.
- Как хорошо горит, - улыбалась она сквозь слезы притихшей при виде этого Раечке. – Бук! Будет долго гореть, вот поглядишь…
Бабушка умерла две недели назад. Простудилась, когда ходила за водой к ближайшей колонке, которая еще работала. А вот в кранах их квартиры отчего-то вода пропала совсем, даже не капала тонкими каплями в подставленный ковшик, как раньше. А без воды… Прожить без воды было невозможно. Вот и пошла бабушка с переделанной из детской коляски тележкой к колонке, где ей приходилось выстаивать длинные очереди на пронизывающем ветру, набирать в большой бидон ледяную воду, от которой пальцы краснели меньше чем за минуту.
Сначала надсадно кашляла за занавеской, постанывая ночами от жара, терзающего ее тело, пугая Раечку, особенно когда та лежала на диване одна – мать уходила на смену на завод. А в одну ночь затихла и пролежала тогда в полной тишине до самого утра, пока вернувшаяся невестка не обнаружила, что осталась с Раей одна. А Раечка в ту ночь, помнится, даже по-детски непонимающе обрадовалась, что впервые поспит без просыпу, о чем все последующие годы не могла не думать без горького сожаления и обжигающего стыда.
Раньше кусок хлеба бабушки делился на три части. Матери Раи - «Бери-бери, тебе еще смены стоять! В конце концов, ты же этот хлеб делаешь, без тебя никак городу!» (хотя мать потом запихивала этот кусочек Рае в рот украдкой, присоединив к тому и часть своей нормы). Раечке - «Мое солнышко, совсем исхудала, моя ласточка!». А что осталось – бабушке. Теперь Раиса Леонидовна понимает, как мало оставалось пожилой женщине от того небольшого куска иждивенца. Бабушка, милая бабушка спасала тогда, как могла, тех, кого сохранить обещала сыну, уходящему на фронт…
Со смертью бабушки хлеба в доме стало меньше. Пусть и небольшой кусочек, но он все ж был, а теперь остались только две нормы – 300 грамм матери и маленькие, почти невесомые 150 грамм Раи (Действие происходит между 13.11.1941 и 20.11.1941, после последней даты произошло очередное снижение норм хлеба до 250 грамм и 125 грамм соответственно). А потом в квартире появился еще один человек – подружка и одноклассница Раи, у которой при бомбежке города погибла мать и старшая сестра. Интересно, думала позднее Раиса Леонидовна, долго ли раздумывала мать брать к себе сироту? Милочка должна была попасть в детдом, куда собирали всех осиротевших детей города, но она так вцепилась тогда в перила лестницы, когда ее уводили, так выла в голос на весь подъезд, что мать Раи не смогла пройти мимо, попросила оставить Милочку в ее семье.
- К чему вам, товарищ Суханкина, ребенок? – строго спросил усталый участковый их района, а потом покраснел под взглядом матери Раи стыдливо. – Да я не к тому… я же вас знаю… вы не такая, как… Просто… лишний рот нынче…подумайте сами.
- Все лучше будет Миле с нами, чем на казенщине. Да и Раечке не будет страшно оставаться одной, когда я на смене, - ответила коротко мать, прижимая к себе одной рукой родную дочь и принимая под другую метнувшуюся к ней Милочку. – Сами понимаете, ходить за Раей теперь некому. Варвара Николаевна…
И участковый только кивнул в ответ. Уж ему-то, как никому другому, известно, как опустел его район с началом осады Ленинграда. Но ничего! Вот станет лед… и быть может, тогда…
Теперь Рае даже веселее стало в пустой и холодной квартире. Теперь, когда можно было играть у печки в тряпичные куклы с Милой или читать по очереди уже наизусть изученные за это время сказки, когда мать уходила на завод. И тогда, хотя бы на время, забывалось о том, что в животе так пусто, и так тихо стонет желудок, требуя еды, а в доме только картофельный крахмал и яичный порошок, полученный в паек. И даже темнота, которую не нарушали в целях маскировки, не была так страшна, как раньше, и страшный гул, что порой слышался над городом.
А потом к ним стала спускаться с пятого этажа Сонечка, присоединяясь к их игре. Они хоть и жили в одном дворе, но никогда не играли вместе – Сонечка, худенькая девочка в круглых очках, была старше их на два года. Да еще постоянно занята – как говорила она сама с гордостью, подавала надежды на будущее в музыке, до игр ли тогда? Она иногда приносила скрипку и играла, что успела выучить до войны, едва двигая смычок худенькими уже слабыми пальцами. И Рая с Милой затихали, слушая волшебную музыку, которая уносила их на своих крыльях далеко-далеко от темного и холодного города, окруженного неприятелем.
Только спустя время Рая с подружками узнает, что Соню отправляла к девочкам мать, чтобы та не видела, как медленно угасают ее младшие брат и сестра, чтобы не столкнулась со смертью, уже караулившей за дверями квартиры, готовая ступить за очередной своей добычей. А тогда они по-детски радовались общению друг с другом, спорили о каких-то пустяках, даже ругались на несколько минут, мечтали, что будет стоять на праздничном столе, посвященном окончанию этой войны, так жестоко отнявшей у них конфеты, мороженое и пирожное-корзинка. И булку. Толстую пышную ароматную булку, от которой так сладко пахнет сдобой.
Медленно сыпется маленькая, едва заметная глазу горсть ржаной муки в мешочек из кулька, наспех сделанного из носового платка. Суетятся красные с мороза руки поскорее спрятать, укрыть от чужих глаз эту горсть, что добавлялась к другим, принесенным ранее. Но Рая, проснувшаяся первой из трех задремавших у печки на матрасе девочек, видит эту муку, эти руки и глаза матери, полные слез, ее закушенную губу и хмурый лоб.
- Что ты не спишь? Спи, еще ж не утро, - улыбается как-то криво мать, отводя глаза в сторону. А потом в два шага пересекает расстояние из маленькой кухоньки в комнату, опускается на колени перед ней и крепко прижимает ее к себе. – Родная моя… моя родная… душу выверну для тебя… сердце вырву из груди!
И плачет. Горько плачет, прижимая к себе Раю. От этого плача проснулись и Милочка с Соней, непонимающе смотрят на плачущую женщину, а она уже и их притягивает к себе, заспанных, таких теплых из-под толстого ватного одеяла. Таких изможденных, бледных, совсем без красок жизни и детства на лице. Целует их макушки, их «ежики», оставшиеся взамен длинных косичек, понимая, что сделает все, чтобы из этой квартиры никогда больше не вынесли умершего от голода, как вынесли маленькую «мумию», завернутую в простынь, из соседнего подъезда только что, когда она возвращалась с завода. Только не из ее квартиры!
Маленькие плоские лепешки из ржаной муки и воды, пожаренные на чуть прогорклом масле. Мишка сейчас бы не стал есть такие, подумала Раиса Ивановна о внуке, а тогда трем девочкам эти лепешки казались необыкновенно вкусными. И пусть они не наедались этими небольшими кругляшами, но, по крайней мере, теперь не болел так сильно от голода живот, обманутый на время.
А потом была эвакуация зимой 1942 года, когда всех трех девочек, ставших сестрами за эти такие длинные месяцы блокады, увезли по льду прочь из блокадного Ленинграда. Раиса Ивановна помнит, как было страшно и тревожно качаться на неровностях снежной дороги под брезентом грузовика, слушая плач детей и женщин.
Мать приедет к ним в деревню под Ленинградом только весной, когда заболеет туберкулезом и не сможет больше работать на заводе. Так и останутся они жить вчетвером до конца войны (мать Сони умрет от голода той же зимой 1942, за пару недель до эвакуации), деля не только небольшую комнату в пятистенке деревеньки, но и все тревоги по поводу пошатнувшегося здоровья матери, которой становилось все хуже с каждым месяцем.
Вчетвером вернутся в Ленинград в свою прежнюю квартиру, где от некогда бабушкиного обеденного гарнитура в восемь предметов, останется только стол на толстых ножках и три стула. Остальное было сожжено за месяцы холодов в промерзшей квартире.
Вчетвером встретят в июле 1945 года отца Раи и старшего брата Милы. И пусть они разъедутся после (Соню заберет в Киев тетка со стороны матери в 1946 году), но так и останутся одной семьей, что будет в дальнейшем делить все горести и радости, которые приготовит им судьба в будущем…
- Пахнет, - задумчиво проговорила Раиса Леонидовна, чувствуя самый приятный для нее аромат, любовь к которому так и не смогли перекрыть запахи даже самых дорогих духов, которые Софья Абрамовна привозила сестрам из своих поездок на зарубежные гастроли.
Аромат свежей выпечки. Именно его так любила вдыхать Раиса Леонидовна, подолгу задерживаясь порой у булочных.
- Ах, ты! – взмахнула руками дочь и подскочила к плите, опасаясь увидеть чересчур зарумянившуюся корочку пирогов. А Раиса Леонидовна снова вспомнила горсть муки, уже белой, пшеничной, в ладони дочери, когда та сметала муку с поверхности стола.
Сегодня шестое июля, день рождения матери, сгоревшей от болезни легких в уже далеком сейчас 1951 году. Сегодня спасенные ею девочки, уже ставшие бабушками, поедут на могилу той, что когда рискнула бессмертием своей души по церковным канонам ради них. У каждой из них долг перед этой женщиной, неимоверно мучающейся когда-то из-за чувства вины, терзающего каждую бессонную ночь. Раиса Леонидовна хорошо помнила это, как и плач матери в ту, первую ночь после возвращения отца, когда она случайно подслушала тихий шепот:
- …в чьей смерти я виновата, Леня? У кого отняла этой мукой несколько граммов хлеба, что спасли бы жизнь? А если это ребенок, Леня? О, если это ребенок!
- Три жизни, Танечка. Три жизни ты сумела спасти… этим… Постарайся забыть, моя хорошая. Прошу, забудь и не казни себя больше. Всякий раз смотри в их глаза и думай не о том, кто умер, а о тех, кто выжил… Кто знает? Быть может, ты спасла лауреата Сталинской премии? Да-да, Соня играет так, что я едва не разрыдался, а ведь здоровый мужик! И Мила… только вспомни ее кудряшки и вздернутый носик… кем-то станет она? А Раечка? Я ведь жил только ради Раечки и ради тебя. Сгинь вы в блокаде, и я… в первом же бою, ничуть не таясь от пуль! А так – знал ради кого должен дойти, выкарабкаться после ранений…. И горсть, Танечка… Что такое маленькая горсть, пусть и помноженная на несколько десятков раз? Самая малость…
Все верно. Так мало муки в горсти. Совсем мало. Но как оказалось, вполне достаточно и этих пронесенных тайком с завода маленьких горстей, чтобы спасти три детских жизни среди ада голода и морозов…
/
koffechka:
23.11.12 15:33
Марина, спасибо! Очень трогательный рассказ! Читала и плакала... Просто сердце заходится, что такие были детские воспоминания...
Tatjna:
23.11.12 16:21
Марина, это... Этот рассказ, как-то очень трудно подобрать слова. .. ОН на столько больно ранящий и в то же время душу заново открывающий так что ли давно я не испытывала такого. Блокадный Ленинград, - это так страшно. И сколько там умерло, не счесть... И понятно, чувство вины, этой женщины, которая выносила с завода муку, но по другому как? Для себя бы я уверена, не стала бы она, но девочки... Нет, всё же самая сильная движущая сила для женщины это любовь к детям. И не столь важно своим или чужим, или любовь к внукам, такая, что и жизнь ведь отдать не жаль. Как отдала её бабушка Раисы Ивановны, тихий не сразу заметный подвиг… И эта смерть, тоже отдалась болью в душе. И ещё подумалось: Как мы порой привыкнув к любви бабушек, матерей, обижаем их порой неосторожным словом, жестом, и сами этого не замечаем.. А ведь они - это один из самых прекрасных даров данных нам жизнью.
И ещё читая мысли дочери героини, подумала как это свойственно молодым – не ценить данные нам земные блага. Вот ведь уже и дочь и внук, той что выросла в блокаду, не понимают, почему она настаивает на том, чтобы собирать оставшеюся муку, не выбрасывать старый картофель. Так же как зачастую е понимаем этого мы…
Спасибо, Марина, за твоё творчество, которое вновь и вновь затрагивает струны души.
natasha-:
23.11.12 17:06
Марина, долго не решилась, ты меня предупреждала, что тяжелый рассказ, но сегодня прочла "При невыясненных обстоятельствах" и сразу "Восьмая заповедь". Каждый твой рассказ отдается болью в сердце. Комок в горле, про слезы молчу. Не представляю как ты всё это пишешь пропуская через себя. История одной судьбы, а видишь перед собой всю трагедию того страшного времени.
Цитата:
Очень-очень больно и горько, что не может поклониться могилам наших дедов и прадедов, остается одна только память. Сможем ли мы сегодняшнее поколение ее сохранить и передать нашим детям? Хочется, чтобы так было.
И тихий безмолвный крик – лишь бы помнили, раз не могут поклониться могилам. Лишь бы помнили...
Марина, спасибо!!!
Marian:
23.11.12 20:52
Ира, Алёна, Наташа,
Спасибо, что заглянули и отписались с отзывом.
Я, если честно, несколько опасалась писать этот рассказ, когда он пришел в голову и мучил меня несколько дней. Тема блокады - тяжелейшая, по-моемому. И одна из самых святых глав той эпохи, эпохи Великой войны. Да и тема такая пришла в голову... Верно ли совершать тяжкий грех во спасение? Кто знает, быть может, эти горсти муки отняли чужую жизнь?
Хотя, ставя себя на место матери Раи, я бы тоже пошла на этот риск быть расстрелянной по законам военного времени за эту горсть муки, но по крайней мере, попыталась бы спасти от смерти своего ребенка. Потому что самое страшное для матери - терять ребенка и терять медленно, наблюдая день за днем, как он угасает.
И рада, что удалось передать пусть и смазанными штрихами атмосферу того места и того времени через воспоминания ребенка. А они, согласитесь, все же мягче, чем воспоминания взрослого о том самом периоде... И во многом, этому способствал именно поступок матери, думаю.
Rinity:
12.12.12 10:41
Доброе утро, Марина, Леди!
Сразу - спасибо тебе, Марин, за ту особенность твоей души, что вновь и вновь заставляет тебя возвращаться к такой непростой теме, пропуская столько боли через своё сердце! Ты не скупишься использовать свой талант для такой благородной, но, к сожалению, последнее время совем не "брендовой" цели. Всё забывается, постепенно стирается в памяти, свидетели уходят от нас, а современники зачастую трактуют те события, исходя из своих представлений, конъюнктуры времени и ситуации.
Я уверена, очень у многих в семье передаётся из поколения в поколение похожая история. Связана ли она с блокадой, голодом, другими событиями, но основанная на мужестве людей, выживавших в ТАКИХ условиях, в которых, казалось бы, выжить и остаться человеком нереально. Вот именно эта тонкая грань - выжить, спасти своих близких... и остаться. И как ни странно, по этой тонкой грани люди проходили с честью, и об этом стоит говорить и писать. И угрызения совести той несчастной матери, спасшей, жертвуя своим здоровьем и безгрешной душой, три маленькие жизни, тому подтверждение. Ведь не являются сейчас секретом те жуткие факты, что во время блокады многие представители власти ни в чём себе не отказывали, и никаких тебе угрызений совести... а тут поди ж... так и не смогла себе простить эти горсточки...
Про те эмоции, что возникали при чтении, писать не буду - и так всё понятно... это не чтение для развлечения, это тяжёлая работа души, но она необходима.
Marian:
14.12.12 21:17
» Одноклассники
ОдноклассникиАх война, что ж ты сделала подлая:
Стали тихими наши дворы...
Б. Окуджава
Улыбающиеся лица. Развевающиеся легким ветерком кудри светловолосой девушки, широко и открыто улыбающейся в момент съемки, белые ленты в косах другой, которая даже с карточки смотрела хмуро.
Маруся и Эльмира. Две подруги – не разлей вода, на удивление остальным. Ведь они были такие разные: староста девятого «А» - высокая и чуть сутулая Маруся с неизменными косами, спускающимися на еще плоскую грудь, и Эльмира, такая же красивая и чарующая, как ее имя. Хотя нет… Не полного имени. Потому что может быть поэтичного в имени «Электрификация мира»? Только проза…
Эльмира первая из старшеклассниц обрежет свои длинные косы, делая в подражание Орловой короткое каре, пряди которого будет завивать каждое утро на горячие щипцы, из-за чего неизменно будет опаздывать на первый урок. И если и появится лента в ее светлых волосах, то только обручем удерживающая волосы, открывая ее высокий лоб, позволяя без особых помех увидеть красивые черты ее лица.
Маруся каждый раз будет на собрании класса ругать подругу за безалаберность и легкомыслие, упрекая, что нельзя комсомолке быть такой, как Эльмира. Но всякий раз сама же будет ручаться за нее перед классом и учителями, брать ее на поруки, давая «честное комсомольское», что Эльмира подтянет «хвосты» из-за своих опозданий на уроки хромого Льва Ароновича, преподающего физику и математические науки в их школе.
В Эльмиру были влюблены все поголовно мальчики в их классе и в параллельном. Он не знал никого, кого бы миновала эта участь. Кого-то отпускало сразу же, отмерив для влюбленности короткий миг, будто для вспышки, а кого-то затягивало надолго. Как, например, тех, кто на этой самой фотографии стояли полукругом за парковой скамьей, на которой сидели девушки.
Прищурившийся от лучей яркого солнца, Йоська, к которому в основном и ревновали Эльмиру остальные из компании. Он был высок и широкоплеч, с темными, аккуратно уложенными на правый бок волосами. Гордость школы – он всегда становился на первые ступени пьедестала на соревнованиях по плаванию. И он жил в одном доме с Эльмирой, а это позволяло ему провожать ее к школе и обратно домой после уроков на зависть остальным, не выдумывая разных предлогов для того. Разумеется, если не было тренировок.
Коренастый Дима «Пугач» (Филин (бел.)), как прозвали его за большую голову и пристальный немигающий взгляд удивительно светлых глаз. Прозвали с легкой руки Эльмиры, бросившей иронично:
- Что ты смотришь так на меня? Будто филин на мышь…
- Кто? – переспросил Дима, краснея от того, что все, кто был в тот момент в классной комнате, повернулись и взглянули на него.
- Пугач, - пояснила она, усмехаясь, и он отчего-то покраснел еще больше, заливаясь краской аж до ворота старенькой застиранной рубашки. Так и повелось с того дня – Пугач…
Он сам, Володька Акитин. Еще без редкой седины в темных прядях волос и без горьких складок у рта и на лбу – отметин прожитых страшных лет. Не улыбается на карточке совсем, и даже немного расстроен – потому что успеет заметить тогда краем глаза, как ляжет на плечо Эльмиры ладонь Йоськи в момент, когда фотограф скажет «Внимание! Снимаю!». Так и останется на изображении она с той рукой на плече, когда другой хотя бы на карточке хотел стать тем, кем не был… никогда не был…
Низенький и щупленький Вася с коротко и криво обрезанной челкой. Это его так постригла младшая сестра – отмахнула ножницами, и как бы ни выправлял он после перед маленьким зеркалом, нежелающую встать в ровную линию челку, она все равно так и останется кривой. Из-за этого он еще не захочет фотографироваться в этот солнечный день. С трудом его уговорят остальные, наткнувшись при прогулке по аллеям на уличного фотографа.
Последний день, когда они собирались все вместе этим составом. Ровно за десять дней до того, как прошагают немецкие сапоги по улицам родного города, уже изрядно изменившим свой облик из-за зажигательных бомб, оставивших от домов одни стены – без внутренних перекрытий и крыш.
Летний солнечный день июня. Их компания, уже выпорхнувшая из стен школы на долгие каникулы, собралась в парке, чтобы попрощаться. Рано утром Володя с отцом уезжал на проходящем из Бреста поезде в Москву погостить у тетки, родной сестры отца, жившей в Коломне. Ему отчего-то было не по себе оставлять Эльмиру, которая, как выяснилось, остается в Минске. Единственная из всей компании: Пугач уезжает в деревню к бабушке, Маруся едет на месяц пионервожатой в лагерь недалеко от Орши, а Йося на два летних месяца – в спортивный лагерь.
Он молчит, но Володя знает, что, скорее всего, Йося уже не вернется в их класс в сентябре. Его отцу предстоит проектировать мост где-то в Сибири, и мать Йоси, не пожелавшая расставаться с мужем так надолго, решила, что вся семья поедет вместе с тем. И Володя тогда даже не знал, чего в его душе было больше в тот день - огорчения от предстоящей разлуки со школьным товарищем или радости при мысли, что соперник уедет за тысячи километров от Минска, а значит, от Эльмиры.
Они тогда встретились у самого входа в парк Челюскинцев и влились в толпу гуляющих, наслаждаясь дивным солнечным днем и зеленью, наполняющей аллеи. Володя старался держаться чуть позади от Эльмиры, наблюдая украдкой за ней, любуясь волнами ее коротких волос, ее тонкой талией, которую облегала тонкая материя летнего платья. Он хотел сохранить в памяти и ее облик, и ее смех, и то, как она радуется, раз за разом попадая в мишени тира. Жаль, что она научилась стрелять не хуже его, Володи, и он не может помогать ей с ружьем, как попросила Йосю Маруся тогда.
А ведь Маруся любила Йосю, только сейчас понял он, вспоминая тот солнечный день. Любила молча, держась на расстоянии, понимая, что вряд ли Йося переведет влюбленный взгляд на нее с Эльмиры. Какая же странная эта штука – жизнь…!
- Ты уходишь, Вова? – в комнату бесшумно вошла мать, вытирая мокрые руки. Встревожено взглянула, заметив, что он держит в руках знакомую карточку в деревянной рамке.
- Ухожу, мама, - коротко ответил он, возвращая карточку на прежнее место, где она висела на стене на гвозде. – Не знаешь, где можно цветы прикупить?
- Цветы? – удивилась мать, а потом бросила быстрый взгляд на карточку и снова вернула на сына, так быстро повзрослевшего за те годы, которые она не видела его. Она даже не узнала его в первые секунды, когда этот молодой летчик с рядом орденов и медалей на груди ступил в коридор их коммуналки. – Верно, на рынке, сынку. Я не знаю… А ты какие хочешь?
Двинулись желваки под кожей медленно. Опустилась голова, словно стала тяжелой.
- А черемуха…? Она еще цветет, мама?
Черемуха уже отцветала, роняя на траву белые лепестки при каждом шевелении ветвей. Словно слезы роняла, почему-то подумал Володя, срезая аккуратно тонкие ветки трофейным складным ножом. И старался не думать, отчего поплыло вдруг перед глазами все. Как сохранилось это дерево во дворе, где из пяти домов целым остался только один и то на три первых этажа? Как сумело выжить среди разрухи оккупации и боев? И это в почти стертом с лица земли городе?
… - удивительные люди эти челюскинцы! – говорил Вася, забегая от волнения чуть вперед остальных, шагая спиной вперед. – Столько времени продержаться меж мерзлоты! Сколько мужества надо иметь!
- Ну, положим, и летчикам слава в том подвиге! – Володя обожал небо, и Ляпидевский и остальные герои-летчики для него стали кумирами в том незабываемом спасении изо льдов.
- Но все же челюскинцы – это сила! – горячился Вася, и Эльмира, по привычке уже выработавшейся в ней за эти несколько лет, которые они вели этот спор, мирила их со снисходительной улыбкой на губах, сразу же устраняющей возможное волнение меж ними:
- Мальчики, они все герои – и летчики, и челюскинцы! Только не спорьте. Пойдемте лучше тележку мороженщицы отыщем. Так хочется мороженого!
- А челюскинцы – все же… Не у каждого довольно силы и мужества, я так думаю. Не каждому быть героем, - отчего-то тогда сказал Вася, когда уже сидели на скамье, поедая холодное лакомство, стараясь съесть его быстрее, чем потекут сладкие капли по фольге.
Вася, милый Вася, разве знал ты тогда, что скоро настанет день, и ты сам проявишь удивительную для восемнадцатилетнего парня силу духа и смелость, когда до последнего останешься у орудия? Весь твой состав, на командование которым ты встал по прибытию с курсов девять дней назад, уже будет убит к тому моменту, и только ты упрямо будешь стрелять, пока не заклинит орудие. Ты был упрямым, Вася. Ты твердо решил тогда не пустить в то село немцев, задерживая собственной жизнью наступление противника, пока спешно эвакуировался штаб полка и санбатальон с ранеными. Ты был третьим из нас, кто погиб в ту войну. Третьим по счету…
Вторым был Йося. Красавец спортсмен Йося, в первые же дни войны пробравшийся в Минск к семье из разбежавшегося спортлагеря, который не успели эвакуировать. Он знал, что мать не справится одна с двумя дочерьми-близнецами, без отца, уехавшего к новому месту работы. И знал, что не уедет никуда без него из Минска. Разве мог Йося не пойти в оккупированный город?
Мать рассказала Володе, что видела Йосю, когда по улицам города колоннами прогоняли людей, как скот, пихая изредка прикладами винтовок, ведя тех в новообразованное гетто, уже огороженное колючей проволокой от остального мира. Отныне Иосифу Рейзману было суждено носить на груди желтый бесформенный лоскуток, навсегда отгородивший его словно невидимой стеной от прежнего мира. Голод, болезни, холод, невыносимый труд. И погромы, от которых некуда было спрятаться, несшие смерть, от которой некуда было сбежать.
Йося умрет от тифа осенью 1942 года, почти через год после того, как расстреляют в Тучинке его мать и сестер. Об этом расскажет Володиной матери Лев Аронович, старый хромой учитель физики и математических наук, которого по его словам «отчего-то было решено оставить на этом свете, когда такие молодые уходят на тот». Он, как и Йося, состоял в одной из подпольных групп, которые действовали на территории гетто, несмотря на все ухищрения фашистов и тех, кто им старательно служил. Лев Аронович до последнего вздоха Йоси будет рядом со своим учеником и уйдет к партизанам только в 1943 году, в рядах которых и встретит долгожданное освобождение Минска.
А первой погибшей станет Маруся, как расскажет Володе мать. Маруся и еще несколько девушек будут пытаться укрыть раненых солдат, которые сбегут из лагеря, устроенного в городе. За эту помощь их и повесят рядышком на балке ворот одного из домов в предместье города холодным ноябрьским днем 1941 года с большими табличками на груди, обвиняя в том, что они стреляли в немецких солдат. Две девушки комсомолки и шестнадцатилетний паренек. Так и оставят их тела висеть на воротах дома на долгие дни и ночи в назидание остальным, прямо перед глазами поседевшей от горя матери, вынужденной уйти из родного дома, чтобы не сойти с ума...
- Какая наглая ложь! – плакала мать Володи, теребя платок. – А они ведь только укрывали, как могли, тех несчастных… Ох, как же страшно было, сынку! И как же горько! Я так и вижу ее – гордую, такую суровую. И эти две аккуратные косы на груди… И как же плакала Эльмирочка. Я тогда еле удержала ее, она бы бросилась на немцев. Точно бы бросилась! Ты же знаешь ее… ее горячую голову… Она потом расскажет мне, что в тот час, когда пришли к тому укрытию, она ходила за молоком. Надо же, как отвело-то тогда ее от облавы той. Ходила за молоком! Подумать-то!
Черемуха кружила голову своим дурманящим ароматом. Володя сильнее сжал ветви, чувствуя, как они неприятно поцарапали шершавой корой кожу ладоней. Он всегда смотрел на эти белые ароматные цветы и вспоминал ее. Вспоминал, как отчего-то вдруг решил сорвать с той же самой черемухи, росшей в его дворе, пышную охапку соцветий, как нес эту охапку к ее дому в светлой летней ночи, как тихо стукнул костяшками пальцев в окно ее комнаты, которую Эльмира делила с сестрой.
- Володя? – удивленно показалась ее голова на фоне темноты, царящей за ее спиной. – Что ты?
А потом ахнула, когда он бросил, смутившись в распахнутое окно эти цветы, и быстро зашагал прочь, засунув кулаки в карманы брюк. Ну и пусть, думал он, широко шагая от ее окна, от ее дома, пусть Йоська! Он достоин… разве нет? Йося достоин ее. Они будут красивой парой. А он поступит в летно-авиационную школу после выпуска из школы. И когда он придет в парк, где они по привычке соберутся всей компанией, и Эльмира увидит его – такого статного и такого… такого в форме летчика. И поймет тогда! Поймет!
И остановился резко, когда на локоть легла маленькая ладошка, пытаясь задержать, не дать уйти. Замер от удивления, когда позади тихо прошептала Эльмира:
- Володя, - прошептала его имя как-то по особому, как он еще ни разу не слышал от нее. И сердце забилось совсем иначе, как это обычно бывает, когда знаешь, что любишь и любим.
Всю войну он вспоминал этот шепот и эти маленькие руки в его большой ладони. Эту золотоволосую макушку, когда она прятала от его глаз смущенный, но такой счастливый взгляд. И он до сих пор жалел, что осмелился только поцеловать эту макушку, хотя так хотелось коснуться губами нежной кожи щеки…
Эльмира была с ним. Всегда. Незримо была в кабине при боевых вылетах. Невидимая сидела у его изголовья в госпитале. И он знал, что непременно все будет. Вот закончится война, и он вернется в Минск. Они встретятся в том самом парке, и он принесет ей цветы. А она будет прятать от его глаз свое смущенно-счастливое лицо на его плече. И улыбаться, когда он будет целовать ее в золотоволосую макушку…
Пугач был последним. И о Пугаче было вспоминать…. Володя поморщился, пытаясь унять ту волну, что всколыхнулась в нем тут же при воспоминании о бывшем однокласснике. Мать не хотела говорить о нем. И если бы Володя не спросил, наверное, так и промолчала бы. Молчаливый и вечно краснеющий, их добродушный Пугач вернется из-под города не тем, что уезжал в июне 1941 года. Мать Володи встретит его в патруле в черном мундире и с белой повязкой на рукаве только в начале зимы, когда пойдет на рынок. «Сотрудник службы порядка», как представится он ей, удивленной такой встречей. И она поспешит уйти от него, стыдясь даже того короткого разговора, который у них состоялся на глазах у прохожих.
- Он тогда у меня все об Эльмире расспрашивал, - рассказывала мать. – Пытался вызнать, где она, куда пропала из города. А я бы даже под пыткой не сказала ему о том… даже если б знала. Уж слишком глаза его мне не понравились. Совсем не тот мальчик, что был когда-то. Вот не тот! Словно подменили.
Володя шел по знакомой и в то же время уже незнакомой аллее, сжимая с силой букет черемухи, с которого с каждым шагом все падали и падали белоснежные маленькие лепестки ему под сапоги. А он уже не видел этого, как не видел прогуливающихся в этот солнечный день людей. На миг задержался на перекрестье парковых аллей, но потом повернул в ту сторону, куда, казалось, вело собственное сердце, хотя ноги и отказывались идти. К Эльмире…
Пугач, как узнал Володя, окончил полицейскую школу, образованную в Минске оккупантами, а потом влился в один из батальонов полиции. Наблюдение за военнопленными, которых гоняли на работы в город, задержание подпольщиков, облавы в комендантские часы. И все это время, все эти месяцы и годы, поднимаясь в званиях и переходя из одной преобразованной национальной группы в другую, Пугач будет искать Эльмиру, ловить отголосок весточки о ней и ее судьбе.
Он найдет ее только в январе 1944 года. Когда его батальон будет участвовать в очередном задержании на улицах Минска. Шесть человек – четверо мужчин и две женщины – будут отстреливаться до последнего патрона, укрываясь в развалинах дома, пытаясь уйти из рук неприятеля, вырваться за город в лес, куда и держали путь.
Эльмира застрелится сама. Маленькая дырочка в районе сердца, совсем незаметная на ткани пальто. Она была не такой стойкой, как Маруся, очень боялась, что выдаст в тюрьме остальных. Но выстрелит неудачно – еще несколько минут она будет жить и умрет именно на руках Пугача.
Пугач повесится через пару ночей после этого, как расскажет его тетка, у которой он жил в Минске и до войны, и во время оккупации. Не выдержит того ужаса, который настигнет его вместе с осознанием, что в том распростертом на камнях и снегу хрупком девичьем теле уже нет прежней искры. И осознанием того, что он делает сейчас и как живет. Женщина принесет матери Володи короткую записку, аккуратно сложенную квадратом с коричнево-бурыми уголками, и мать сохранит ее. Сперва захочет переслать в письме на фронт в 1944 году, когда наконец узнает, что сын жив, что он – уже старший лейтенант летного полка и орденоносец, совершивший немало боевых вылетов. А потом испугается отчего-то и отложит в сторону, спрячет под карточку в рамку на стене. И будет молчать о том, что узнала до того момента, как вернется сын в родной разрушенный до основания город. Только тогда расскажет и о смерти Эльмиры, и то, о чем узнает к тому времени об остальных одноклассниках Володи – из всего большого девятого «А» класса только четверо в живых, и лишь он один мужского пола…
Эта записка сейчас лежала в кармане гимнастерки у самого сердца, как когда-то носила ее Эльмира. В ней не было много строк и слов. Всего несколько строк и только два слова, написанных в минуты отчаянья и страха. И только одно имя. Его имя. Оно сейчас долетало до него с каждым порывом легкого ветерка оттуда, куда он держал путь.
- Володя… Володечка….
И Володя в который раз не сможет дойти до братской могилы в дальней части парка Челюскинцев, в которой схоронены те, кто дорого отдал свою жизнь в годы оккупации, пытаясь хотя бы на минуту приблизить окончание этой страшной и беспощадной войны. Расстрелянные и повешенные на виду у толпы, умершие от пыток в подвалах гестапо, военнопленные и подпольщики, а иногда и просто жители оккупированного города, неудачно попавшие в заложники ада, что творился в городе в те годы.
Володя не сможет дойти – снова застучит кровь в висках, потемнеет перед глазами, а ноги сами подогнутся. Свернет с дорожки и сядет на траву, прислонясь спиной к дереву, опустив букет черемухи на колени. Бешено колотится сердце, больно сжимаясь с каждым ударом. Страшно, очень страшно дойти и взглянуть своими глазами на ее могилу. Признаться самому себе, что он никогда больше не увидит ее, не коснется ее волос, отводя за ухо упавшую на красивое лицо прядь.
- Что с вами, товарищ офицер? – тронули вдруг за плечо Володю через некоторое время, и он с трудом открыл глаза, поднял взгляд на девичье лицо, склонившееся над ним, на миг вдруг признав в нем то самое, которое так хотелось увидеть. Но глаза были другого цвета, карие, а короткое каре темнее на несколько тонов золотых волос Эльмиры. Не она.
- Вам плохо? Быть может, доктора? – спросил из-за спины девушки высокий темноволосый парень. Остальные трое – двое ребят и одна девушка – только со смесью любопытства, благоговения перед его наградами на груди и каким-то странным сожалением в глазах смотрели на сидящего у дерева Володю.
- Все хорошо, - ответил он, пытаясь раздвинуть губы в слабое подобие улыбки. – Голова кругом пошла. Последствие контузии. Сейчас отсижусь и пойду…
Девушка с каре с минуту смотрела на него пристально, словно решая уйти или остаться возле этого летчика с белым, словно у мертвеца, лицом, а потом коротко кивнула и шагнула назад на дорожку к ожидавшей ее компании. Комсомольцы медленно пошли по аллее прочь от Володи, долго смотревшего им вслед, не в силах отвести взгляда от этих пятерых.
Они медленно удалялись от него среди зелени летнего дня, и ему отчего-то вдруг стало казаться, что это они, его одноклассники, уходят прочь в то лето 1941 года. Та со светлыми лентами в длинных косах - это Маруся. Идет под руку с Эльмирой в летнем, почти прозрачном на солнечном свету платье. Низенький и худенький – Вася, их Василек, по привычке активно жестикулирующий в споре. Коренастый, идущий чуть поодаль от остальных, по самой кромке дорожки – Пугач, как всегда молчаливый и угрюмый. А темноволосый и высокий комсомолец – это красавец Йося Рейзман, который и сейчас старается держаться поближе к стройной фигурке в светлом платье. И только та, с каре, все оборачивалась назад, не в силах не смотреть на Володю, все оглядывалась назад, словно не желала оставлять его.
Они уходили, унося с собой свои мечты и желания, планы и стремления, которым никогда не будет суждено сбыться, как и им самим никогда не будет суждено постареть.
Навечно юные. Его одноклассники…
/
аксинья:
15.12.12 13:11
Marian писал(а):
Одноклассники
Мариночка,прочитала...сижу и плачу.
Аж сердце сжалось.Сразу почему-то вспомнился фильм "Завтра была война"-там тоже про юных,вчерашних школьников,судьбы которых жестоко исполосовала война.Просто удивительно, как тебе удалось в одном коротком рассказе поведать о нескольких людских судьбах ,передать весь трагизм,боль так и не исполнившихся надежд,не прожитых жизней. Так и стоит перед глазами эта довоенная школьная фотография с безмятежными,детскими лицами,еще не тронутыми суровой печатью беспощадной войны...Какое же страшное время досталось этим детям,как вероломно вторглась Война в их мечты и планы! 
Они могли бы состояться в желаемых профессиях,иметь семьи,растить детей,стать достойными людьми своей страны....ах,если б только не было войны...Мариночка,снова говорю тебе спасибо! 
Спасибо за яркие,непередаваемые эмоции,за то,что только ты умеешь так рассказать... 
uljascha:
15.12.12 13:45
» Видео от uljascha
Мариночка, спасибо огромное за рассказ.Вот, вспомнилось
Rinity:
15.12.12 15:13
Мариночка! Добрый день! Спасибо за очередные "строки памяти"! Судьба целого поколения - в одном рассказе...
Сейчас даже страшно вообразить, каково тем молодым, почти детям, было тогда. Расшвыряло, разметало, погубило... самых лучших, красивых, умных, мечтающих. Страшно.
Но обязательно нужно помнить, необходимо.
Ещё раз спасибо тебе за такой замечательный рассказ - ведь о каждом персонаже из этой миниатюры можно написать отдельную повесть, если не роман.
И, как всегда, "мурашки" отдыхают...
Зарегистрируйтесь для получения дополнительных возможностей на сайте и форуме
Полная версия ·
Регистрация
· Вход
· Пользователи
· VIP
· Новости
· Карта сайта
· Контакты
· Настроить это меню
Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение
Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение