Слёзы (сборник рассказов и миниатюр)

1 … 4 … 18

Навигатор по разделу • Справка для авторов • Справка для читателей • Оргвопросы и объявления • Заказ графики • Реклама • Конкурсы • VIP

Maniaka: 31.10.10 19:01

» Магия тишины.

Еще разок схожу с ума)))

Колеса локомотива отбивали барабанную дробь, размеренную и успокаивающую. Их стук, медленно, но верно, убаюкивал, заставляя отрешенно смотреть в окно, минутами прикрывая глаза, словно от глубокой усталости. Мысли витали где-то в облаках, скользя по бескрайней степи вслед за поездом. Натыкаясь на одинокий кустик, они на мгновенье задерживались на зеленеющей листве, а затем вновь, словно боясь отстать от вагона, стремительно набирали скорость. Вдоль железнодорожного пути беззвучным свидетелем протянулись электрические провода. Расположившись на деревянных столбах, они сопровождали в пути бегущие по рельсам поезда, смотрели им в след и желали счастливого пути, превращаясь в нескончаемую вереницу, связующую один населенный пункт с другим.
Поезд скользил по гладким рельсам, на отполированной до блеска поверхности которых играли солнечные блики. Иногда они слепили глаза машиниста, и тот на мгновенье зажмурившись, отводил взгляд в сторону. Временами, размеренно покачиваясь из стороны в сторону, вагоны проплывали мимо железнодорожных переездов, и тогда им в след зачарованно смотрели автомобили, вынужденные прервать свое путешествие для того, чтобы пропустить вперед десятки людей, которых уносит в даль голубая вереница. Иной раз на встречу локомотиву, громко стуча колесами, летел товарняк, и они обменивались звонкими гудками сирен, приветствуя друг друга.

Маленький столик тихо позвякивал стенками бокалов, металлическими ложками, иногда, судорожно вздрагивал, боясь расплескать горячий чай, и испускал облегченный вздох, когда чья-то рука на несколько минут отрывала от его гладкой поверхности опасную ношу чтобы сделать глоток, а затем, вновь, взвалить ответственность на его плечи. Шторы, на которых красовался цветок лотоса, задернуты, и лишь уголок одной из них был бережно подогнут чьей-то рукой так, что в образовавшуюся щель проглядывался ускользающий вид. Через приоткрытое окно в купе врывался поток вечернего воздуха, принося с собой мелкую пыль, тепловозную гарь, запах заходящего солнца и множество других трудно узнаваемых ароматов. Он шевелил волосы пассажиров, дремлющих на верхних полках, играл белым полотном занавесей, заглядывал под простыни, обдавая прохладой уставшее от дневной жары тело, и растворялся где-то в этом маленьком пространстве легкой рябью незаметных для глаза пылинок, оседая на пол.
Во время коротких остановок все замирало на месте и, казалось, что тишину можно потрогать рукой. И только сквозь закрытую дверь до случайных попутчиков долетали голоса. Высокие, низкие, хриплые, звонкие, детские - они привносили оживление в атмосферу скованности и отчужденности, царящую среди них. Если бы кто-то случайно или намеренно заглянул сюда, то замер бы на пороге. И не потому что ошибся или передумал, а от непонятного, необъяснимого страха, который иногда охватывает человека, всплывая откуда-то из глубины его существа и заставляет последнего сжаться в комок в ожидании опасности, а затем сломя голову бежать не разбирая дороги, с одной единственной мыслью - спрятаться, скрыться.

Таких пассажиров четвертое купе "Пятерки" еще не знало. Для сравнения позавчера, следуя рейсом "Москва-Астрахань", здесь временно обрела дом молодая семья с пятилетним ребенком и представительный мужчина, часто говоривший по телефону. Это было веселье. Ребенок, сперва, все изучал, чуть ли не на вкус пробовал, заставляя волноваться маму, а затем принялся откручивать болтики и почти свалился с верхней полки, когда состав резко затормозил. В общем, без приключений не обошлось, но зато вокруг царили радость и оживление. Люди разговаривали, смеялись - в целом вели себя так, как следует. А сейчас.... Замкнутые, хмурые лица, смотрят друг на друга и на все вокруг исподлобья, погруженные в себя и свои собственные проблемы. Купе горестно вздохнуло, и словно вторя ему, локомотив засвистел тормозами. За окном медленно проплывали жилые постройки - маленькие покосившиеся домишки, облезлые под многими дождями пятиэтажки, а затем, за мутным оконным стеклом неподвижно замерло здание вокзала.

Перрон жил ежедневной суетой. Люди, локализовавшиеся небольшими кучками возле открытых дверей вагонов, ожидали своей очереди, чтобы попасть в поезд. Они бережно держали в руках билеты, зорко смотрели по сторонам, боясь упустить из вида что-либо из багажа, который вызывал жгучее любопытство и жажду наживы у множества пройдох, чьим домом уже давно стало здание вокзала, а средством существования - то, что плохо лежит. Вокруг разыгрывались сцены прощания, лились слезы, звучали напутственные слова. Где-то бабушка отчитывала непоседливого внука, в надежде убедить его стоять на одном месте, а не крутиться словно юла, угрожая попасть под ноги спешащих мимо людей, или что еще хуже, под колеса отправляющегося поезда. Откуда-то неслись привлекающие внимание крики, подтверждаемые судорожными взмахами рук, а затем объятья, поцелуи и многое другое, чему каждый из нас многократно становился свидетелем, когда отваживался на железнодорожное путешествие.

Люди, такие разные и, в то же время, необъяснимо похожие, следуя необходимости или же идя на поводу у своих желаний, поторапливали отправление состава, словно его размеренный бег мог разрешить какую-то жизненно важную для них проблему. Они спешили, стремились куда-то, но это стремление сопровождали грустные улыбки и соленые капли на щеках. Ярким примером последнего являлись два существа, прижавшиеся друг к другу среди неразберихи и шума. Они, отрешившиеся от происходящего вокруг них, преданно смотрели в глаза, вкладывая в этот взгляд всю свою любовь и надежды, море обещаний и мольбу - всегда помнить. Они, мечтающие продлить этот миг на бесконечно долгое время, умоляющие остановить стрелки часов, повернуть время в спять, даже не помышляли отказаться от поездки, которая станет точкой отсчета их новой жизни. Она уже владела их помыслами, загоняя крошечный червь сомнения в самый дальний уголок.
***
Среди всей этой кутерьмы иногда мелькали одиночки, или отщепенцы, если будет угодно. И их было видно сразу, они не вписывались в общую массу людей, не потому что их не провожали, не держали за руку и не махали вслед вагону, а походкой, чем-то специфичным в глазах, манерой поведения. Они как-то по-особому настороженно обходили остальных, стремясь избежать прикосновения, а если последнее все же случалось, то брезгливо поводили плечами, словно стряхивали с одежды мерзкое насекомое. На их лицах железной маской красовалась отрешенность, уголки губ, застывшие в приклеенной улыбке, иногда подрагивали, чем выражали клокочущее в душе недовольство происходящим. Все совершающееся вокруг для них не имело значения, было чуждым или же давно утратило смысл, лишившись последней капли разумности. Они были сиротливы и внешне и внутренне, но уже не чувствовали этого, так как одиночество стало их судьбой, и сопровождало день за днем, мгновение за мгновеньем, всегда и везде неотступно следовало за ними. Оно стало их тенью, и даже в ежедневном общении с другими представителями человеческого рода не отпускало далеко. Оно, словно материализовавшееся второе Я, рука об руку шло с ними по жизни, обдавая своим прерывистым дыханием так, что даже ночная мгла не в состоянии была скрыть его присутствия.

От соприкосновения с ними других охватывала паника, мелкой дрожью пробегающая по телу, но приписывалась она легкому ветерку, вечерней прохладе или еще чему-то другому. Истинная же причина оставалась для них тайной под семью замками, что скрывают от человека бесконечные пределы неизведанного и неосознанного. Но иногда, один из всех, наиболее догадливый, улавливал в проходящем мимо человеке его внутреннюю сущность, и тогда провожал взглядом, исполненном насмешки, жалости и затаенного страха, так как не мог понять почему он иной, зачем стремиться туда, где пустыня и тишина - единственные спутники.

Над вокзалом пронеслось шипение громкоговорителя, а вслед за ним голос диспетчера объявил о прибытии пятого скорого "Астрахань - Москва" на третий путь, нумерации вагонов, стоянке и ... Он показался на перроне. Выплыв вместе с общей массой из тоннеля, он как-то по-особому выделялся. Черная футболка, джинсы, большая спортивная сумка, бутылка пива в руке, но что-то не так. Мимолетный взгляд, брошенный на часы, и несколько широких шагов до вагона. Проводник проверяет билет, пристально оглядывает нового пассажира и тот исчезает в сумраке вагона, который встретил его пустым коридором и мягкой дорожкой под ногами, хоронящей шум шагов.

Здесь было тихо и даже уютно, так как фирменный поезд, вынужденный держать марку, пристально следил за чистотой и порядком. Окинув пространство оценивающим взглядом, он, казалось, остался доволен и, поправив сумку, бесшумно зашагал к своему купе.
Четвертое встретило его полумраком и гробовым молчанием, даже почудилось, что он находится в совершенном одиночестве. Но глаза быстро привыкли к потемкам, и он разглядел чью-то фигуру, что, мгновение спустя, подтвердил звук переворачиваемого листа бумаги. "Попутчики". Прикрыв за собой дверь, новый пассажир "Пятерки" закинув походную сумку наверх, опустился на свою койку и принялся разглядывать человека напротив. Тот, казалось, абсолютно не заметил его появления, и сосредоточенно уткнувшись в книгу, хмурил брови.

"Интересно, что он читает?" - подумал он, изучая другого. Это был мужчина лет пятидесяти, с посеребренными висками, лбом, прорезанным глубокими морщинами, маленькой аккуратной бородкой и, видимо, с очень хорошим зрением, раз читал при таком скудном освещении. Серая рубашка была опрятно выглажена, словно ее только что сняли с вешалки, и застегнута на все пуговицы. Он сидел стопроцентно прямо, не прикасаясь к стене, словно у него за спиной находилась невидимая спинка. Такая поза выдавала внутреннюю напряженность и казалась смешной и неуместной в данной обстановке.

Чуть слышно щелкнул затвор замка, и он, оторвавшись от созерцания, обратился к двери. В купе вошла девушка, окинув его быстрым осторожным взглядом, она скинула с ног кеды, и как-то очень проворно забралась на верхнюю полку, не удостоив его даже кивком головы, и лишь только на интуитивном уровне ему послышалось: "Новенький".
- Странно, - подумалось ему, - они что здесь, все такие неразговорчивые. - Хотя он и не переживал по этому поводу, но все же довольно необычное поведение. Несмотря на мысли, сам он, также, не произнеся ни слова, вышел в коридор и, оставив дверь приоткрытой, остановился у окна напротив. Облокотившись на поручни, закрыл глаза и принялся слушать. Где-то далеко выла милицейская сирена, сквозь шум голосов, с определенными промежутками времени, прорывались крики торговцев, расхваливающих свой товар, раздавался гудок тепловоза или же шипение воздуха в тормозных колодках. Он впитывал в себя эти звуки, раскладывал их как карточную колоду на составные части - по тембру, высоте, чистоте, и постепенно отдалялся от реальности, а они начинали жить своей собственной жизнью в его голове, складываясь в причудливые композиции. Они менялись местами, набирали силу, поднимаясь до неописуемых высот, затем резко падали вниз и затихали где-то в дали, а потом вновь барабанным боем пульсировали в висках.
Поезд тронулся, и голос проводника вернул его в действительность.

- Ваш билетик, пожалуйста, молодой человек. - Только сейчас он обратил внимание на несуразность его фигуры, и с удивлением обнаружил, что проводник - женщина. Она хмуро смотрела куда-то поверх его плеча, словно не желала касаться его взглядом, чем вызвала улыбку. Он привык, такое поведение для него не ново. Оно достаточно давно сопровождает его по жизни и уже перестало вызывать неприятные ощущения, а скорее наоборот, доставляло какое-то извращенное удовольствие. Его старались лишний раз не трогать, не задевать, а потому он чувствовал себя комфортно в любой обстановке.
Этот взгляд на несколько мгновений перенес его в годы студенчества, когда сокурсники, спрашивая совета, вот так же смотрели поверх плеча, словно боялись быть съеденными. Он подумал о том, что все сторонились его общества, избегали лишних разговоров и с тревогой провожали глазами до поворота, для того, чтобы, когда он скроется за углом, продолжить разговор. Он усмехнулся в глубине души, а услужливая память нарисовала образ Витька, единственного человека с которым он общался и в большей или меньшей степени находил общий язык.
Витя, маленький худой очкарик, так же как и он, был исключен из общего коллектива. Его считали мямлей и размазней, а самое интересное заключается в том, что никто так и не понял, насколько сильно все ошибаются. Витька - железный и волевой парень, несмотря на свою внешность, очень целеустремленный и гордый. Он всегда точно знал, что хочет от жизни, и даже имел представление как этого добиться. Он ни разу не показал другим, как сильно они задевают его таким отношением, а под конец и вовсе наплевал на чужое мнение.

Они сошлись случайно, волею обстоятельств, когда каждый отстаивал свое мнение по одному очень сложному юридическому вопросу. Ни кто не желал уступать, считая свой вариант единственно правильным. Так появилось взаимное притяжение, а затем симпатия и дружба, если так можно назвать то, что их связывало. Они всегда держали друг друга на расстоянии, не подпускали близко, не делились сокровенным. Каждый был сам по себе, и лишь когда возникала необходимость с кем-то поговорить, встречались, пили пиво на лавочке и разговаривали, но в душу не лезли, за что каждый был молча благодарен другому. Сами не подозревая, они довольно многое почерпнули друг у друга, но об этом он мог судить только сейчас, по прошествии десяти лет, тогда же они не задумывались о взаимовлиянии, не желали его и адекватно не оценивали силу последнего. Оба они закончили академию с красным дипломом, а после пути разошлись и уже никогда больше не пересекались. Впрочем, он об этом не сожалел.
Мужчина достал паспорт и протянул проводнице билет, та очень осторожно, даже в какой-то степени брезгливо, взяла его и, оторвав половинку, вернула.
- За постелью подойдете сами, - уже на ходу бросила она. Он посмотрел ей в след, на мужскую походку, где о покачивании бедрами не было и речи, на сутулую осанку, вспоминал ее охрипший голос с командными нотками, круги под глазами, и ему стало жаль эту женщину, с которой жизнь обошлась довольно-таки жестоко, лишив ее не только привлекательности, но, видимо, и мужского тепла, во всяком случае, ему так показалось.
Купив постель, он вернулся в купе. Атмосфера там не претерпела изменений. Мужчина все также хмуро читал, девушка молча смотрела в окно, и лишь только ее голова тихо покачивалась в такт мелодии льющейся из вагонного радио. Третий пассажир, укрывшись простынкой с головы до пят, вообще не казал носа, и он даже не знал наверняка, кто это - мужчина или женщина, хотя предполагал, что мужчина, судя по тяжелому дыханию.

- Интересно, - размышлял он, застилая кровать, - если я скажу хотя бы слово, буду услышан или нет. Скорее всего, нет, либо просто-напросто не получу ответа. Впрочем, а зачем. Мне нет дела до них, им - до меня. Мы всего лишь случайные попутчики, которых на некоторое время свела судьба, и она же разведет в разные стороны без каких-либо сожалений. Как это ни парадоксально, вся наша жизнь состоит из случайных встреч и мимолетных свиданий, даже если они затягиваются на неопределенное время, им все равно когда-нибудь придется найти свое логическое завершение, либо элементарным расставанием, либо смертью. В окружающем нас мире нет и не может быть ничего нетленного, все скоротечно и имеет свой конец, как и само наше существование.

Было еще рано и спать не хотелось, несмотря на мерное покачивание вагона, которое всегда так быстро навевало на него сон. Он повертел в руках газету, чья красочная обложка пестрела разнообразными рекламными объявлениями, стремящимися перещеголять друг друга, но к чтению душа тоже не лежала, а потому, небрежно бросив ее на подушку, пошел в тамбур. Навстречу ему попались двое молодых людей, которые что-то оживленно обсуждали. До него долетело несколько слов: "пиво в вагоне ресторане", - и он подумал, что не плохо было бы тоже прикупить бутылочку, тогда возможно и сон придет. Совершив небольшое путешествие по вагонам, он на обратном пути все же остановился покурить.

Прислонившись к стене, мужчина медленно затягивался сигаретным дымом и смотрел в окно. Уже почти совсем стемнело. Линия горизонта еле виднелась вдали. Ее неровная полоса убегала куда-то в неизвестность и пропадала за холмами. Поезд же, словно стремясь догнать ее, летел вперед. Совершенно безучастный к этому старту наперегонки, он скользил глазами по земле. Его взгляд ни на чем не задерживался, ничего не видел. Он будто бы застыл в одной единственной точке, и не желал двигаться с места. Мысли как-то странно затаились, и если можно сказать, что человек совершенно ни о чем не думает, то именно такое определение больше всего подходило к нему в данный момент. Со стороны могло показаться, что он витает где-то в поднебесных высотах, заблудившись среди облаков, что его душа покинула тело, которое стало безвольной, бездуховной оболочкой, застывшей на одном месте, в стеклянных глазах которой, также как в черном зеркале, отражается пустота, и только рука механически поднимается, поднося сигарету к губам и стряхивая пепел. Он до такой степени отрешился от всего, что не заметил, как мимо него в соседний вагон прошла проводница, обдав его презрительным взглядом, что она забыла закрыть дверь, и та, с громким скрипом, билась о стену.
На землю его вернуло легкое похлопывание по плечу, и мягкий, чуточку хрипловатый голос:
- Молодой человек, дайте, пожалуйста, прикурить.
Он, очнувшись, сфокусировал взгляд, и увидел свою соседку по купе. Она держала в руке сигарету и глазами просила огонька. Он достал зажигалку. После легкого щелчка пламя заплясало на сквозняке. Девушка потянулась к огню и, придерживая его руку своей, затянулась.
- Спасибо, - сказала она и отошла в сторону к противоположному окну, где также как и он секунду назад, уставилась в неизвестность. Она показалась ему смутно знакомой или же напоминающей кого-то.

Он вновь закурил и, открыв пиво, сделал глоток. Прохладная жидкость смочила горло и доставила наслаждение своим терпким вкусом. Он принялся копаться в себе, надеясь разобраться в том, что именно будоражит воображение в облике
незнакомки. Ощупывая ее фигуру взглядом, он словно разгадывал ребус. Один вариант, второй - безрезультатно. В памяти ничто не находилось, но, тем не менее, навязчивое впечатление узнавания не оставляло его. Еще одна попытка. Маленькая. На вид - лет двадцати, возможно, чуть больше, но не старше двадцати пяти. Почти худышка. Черные, коротко остриженные волосы, судя по всему окрашенные. Голос явно не знаком. Она стояла к нему вполоборота, лицо скрывали растрепанные пряди, и только в оконном проеме он видел ее черты, но они плохо читались в мутном стекле. А потому он внимательно осматривал ее с ног до головы, но так и не находил то, за что смог бы зацепиться. Ничего, тот уголок памяти, в котором притаилась разгадка, оставался для него закрытым.

Каждым кусочком своего тела она чувствовала изучающий взгляд, но запрещала себе оборачиваться, всеми силами стремясь отрешиться от него. Но постепенно это становилось невыносимым. Его глаза, словно горящие стрелы, впивались ей в спину и жгли. Она не выдержала. Вздох, и резкий поворот головы. Огромные зеницы дерзко и вызывающе оглядели его с низу до верху и, встретившись с его взглядом, застыли. Она не произнесла ни слова, но, тем не менее, сказала ему больше, чем могла представить. Говорящие глаза стоят дороже произнесенного вслух, они безоговорочно правдивы. Слова же многоаспектны, и даже, пытаясь выразить истину, человек подпадает под их власть, а семантика одного и того же трактуется каждым по-своему.

Пустота, боль, страх, тоска и тишина, непреодолимая безвременная тишина нахлынули на него и закружили в водовороте неизбежности. Он знал этот взгляд. Он выучил его наизусть, каждое утро смотря в зеркало. Он прочитал в нем себя. Полностью погрузившись в бездонные глубины, плавая в их голубом озере, он натыкался на до боли знакомые рифы отчужденности, отказа от мира людей, культивирование собственного одиночества. Теперь ему стало понятно навязчивое ощущение раннего знакомства. Оно заключалось в идентичности, в ее подсознательном видении. Но разница все же была. Он осознал себя, жил своей субъективностью и любил ее. Она же металась из стороны в сторону, ища выход из тупика, и не находила, а потому, стремясь избавиться от своего я, ломала логическую структуру собственного существования, выстраивая ненужные и бесполезные преграды, которые еще дальше отодвигали ее от самоосмысления. Она стремилась найти сакральное значение своего бытия, но оно ускользало, все время маяча где-то за поворотом но так, что даже отчаянный рывок из последних сил не позволял догнать его.

Это ужасное ощущение, и ему было жаль ее, хотелось помочь, но здесь он был бессилен.
"Всему свое время", - подумал он, что максимально раскрывает суть вещей."Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать". Жаль, что мы так редко обращаемся к прописным истинам. Он понимал, что лишь перестав заниматься отрицанием, она сможет чего-то добиться, но объяснить ей этого не мог при всем великом желании. Это невозможно. Она страдала от самой себя и от других, и в надежде избавиться от этого мечтала прыгнуть с обрыва, но еще не нашла подходящего места, чтобы наверняка умертвить себя, и все это определяло ее поведение.

Он вспомнил себя и тот миг, когда, сломя голову, ринулся в омут полета, стремясь избавиться от непонимания. Но этот полет захватил все его существо, чего конечно изначально не предполагалось. Он превратился в часть его бытия, затянулся на многие годы и стал до безумия прекрасен, ведь что может быть лучше, чем свободно парить в невесомости и чувствовать себя безгранично счастливым. Правда, существуют и отрицательные стороны, а самая большая в том, что приземление неизбежно, когда-нибудь все равно камнем рухнешь на землю, и тогда можно переломать все кости, но остаться живым и жить с этим еще очень долгое время.

Он видел, что немой диалог поверг ее в шок, что на глаза наворачиваются слезы, и девушка находится на грани истерики.
Пребывая в тисках ужаса, она все же не могла оторвать глаз от него. В голове набатом стучало: "Его глаза - подземные озера, покинутые царские чертоги..... Его уста пурпуровая рана, от лезвия пропитанного ядом. Печальные, сомкнувшиеся рано, они зовут... Он злобен, но не злобой святотатца, и нежен цвет его атласной кожи. Он может улыбаться и смеяться, но плакать, плакать больше он не может".
Решение пришло мгновенно, он даже не успел как следует обдумать его.

- Идем, - сказал он, в один прыжок преодолев разделяющее их расстояние и взяв за руку. Она не сопротивлялась, не было сил.
Он повел ее в ресторан. Люди уступали им дорогу и как-то странно смотрели вслед большому серьезному мужчине и девушке, понуро плетущейся следом. Они сели за столик, и она сжалась в маленький комочек, обняв себя руками за плечи. Она казалась ребенком, и только глаза говорили о глубине ее существа, о том страхе, который сковывал ее так, что трудно было дышать.

- Есть будешь? - она то ли кивнула, то ли вздрогнула и закрыла глаза. Он покачал головой, не зная что делать, и уже сожалел о своем порыве, но отступать было поздно. Единственный выход - говорить, решил он. - Когда мне исполнилось шестнадцать лет, мой сосед напротив как-то неожиданно быстро разбогател. Как раз уже два года длилась перестройка, объявленная Горбачевым, его родители открыли собственный кооператив и благодаря чему быстро пошли в гору. Мои же, оставались на мели, жили на зарплату и кое-как перебивались. Тогда я решил, что непременно должен добиться от жизни всего, чтобы не влачить жалкое существование обездоленного. Я поставил перед собой цель: стать богатым и уважаемым человеком, и очень долго она руководила всеми моими поступками. Я получил образование, устроился на работу и, можно сказать стал преуспевающим адвокатом, но это не принесло мне удовлетворения. Передо мной, как перед Ахиллесом, встал выбор - вековая слава бесстрашного, непобедимого воина, сложившего свою голову под стенами Трои, либо безызвестное существование миллионов. В конце концов, я выбрал последнее.- Он замолчал, неожиданно для себя обнаружив, что собирается откровенничать с совершенно незнакомым человеком. Это ни в коей мере его не обрадовало, но какой-то внутренний голос настойчиво твердил - так лучше, и слова сами потекли с языка.

- Откуда-то возникло ощущение непонятности и постоянно преследовало меня. Изо дня в день оно маячило за спиной, убеждая в том, что моя цель и мечта - всего лишь иллюзия постоянства, коего на самом деле нет, и не будет. Стало ясно, необходимо что-то менять, но что именно -оставалось для меня загадкой. В конечном счете, долгое время занимаясь углубленным копанием в самом себе, я пришел к выводу, что допустил серьезную ошибку еще в самом начале, что мое стремление забраться на вершину социальной лестницы - блажь, которая не стоит того, чтобы положить ей под ноги всю жизнь. Что, воплотив ее в реальность, я, тем не менее, не стану всеми любим и уважаем, да и не в этом дело. Для чего стремиться стать богатым, если потом не знаешь что делать со своим богатством. Бездумно тратить на удовлетворение своих прихотей? Несерьезно. Я чувствовал себя потерявшимся и одиноким. Я не понимал людей, окружающих меня, не понимал того, чем они живут. Пока в один прекрасный момент, мне не открылась элементарная истина - это суета.

- Суета, - тихо, еле слышно, произнесла она, и он заметил, с каким интересом она слушает, что на ее лице написано понимание.
- Стремление за иллюзорными благами, навязываемыми нам цивилизованным обществом, не приносит счастья. Счастье - в тебе самом, в твоей жизни, в ее понимании. Когда ты разбираешься в самом себе, а не слепо следуешь на поводу у невидимой силы общества, тогда ты, наконец, начинаешь ощущать умиротворение и благодарность за то, что существуешь. Человек должен реализовать свое внутреннее Я, но это не означает добиться богатства, власти или еще чего-то, это просто страсть к накопительству, которая ни в коем случае не должна стать смыслом жизни, иначе она по-идиотски пройдет мимо и ничего не оставит в душе.

К столику подошла официантка, принесшая заказ, и он замолчал. Он наблюдал за тем, как она проворно накрывает на стол, расставляет тарелки, и думал о том, что существует три типа людей, два из которых пребывают в счастливом неведении относительно бытования другого. Одни в силу того, что никогда не поднимают голову к небесам, другие настолько заняты свободным полетом, что им недостает времени разглядывать тех, кто, словно муравьи, ползает на дне. Но также есть и срединный вариант, которые повисли в туманном пространстве между двумя первыми и оказались выброшены за пределы обоих. И этим приходится наиболее тяжело, так как однажды обратив взгляд ввысь, они уже не могут ползать, и, в то же время, так и не смогли научиться летать.
- Рожденный ползать летать не может, - прошептал он, и захотелось смеяться над глупым желанием желторотых расправить перышки и упорхнуть из гнезда, над беспорядочным хлопаньем крыльями, которые никогда не смогут оторвать их от земли. - Почему мы никак не можем понять, что первому дано многое, и второму многое, только другое, наполненное иной глубиной, иным смыслом и значением.

На "Приятного аппетита" официантки он ответил кивком головы, и успел заметить ее оценивающий взгляд, который прощупывал его попутчицу.
- Есть чему позавидовать, - усмехнулся он, - если учитывать что кому-то следует получше следить за своей внешностью. - а вслух сказал, - Ешь, а то остынет.
Девушка послушно принялась за еду. Аккуратно нарезая мясо тоненькими кусочками, она, один за другим, причем с явным удовольствием, отправляла их в рот. Он несколько минут понаблюдал за движениями ее рук, а затем, чтобы не смущать, принялся пить пиво и смотреть в окно, где, кроме черноты ночи, не было видно абсолютно ничего.
До него доносились голоса из-за соседнего столика, они весело смеялись, травили анекдоты. Им вторил звон бокалов, шипение разливаемых напитков и равномерный стук колес. Краем глаза видел четверых молодых людей, и подумал о том, что они недавние знакомые, судя по поведению и разговорам, встретившиеся здесь, в поезде, что для них эта поездка - определенная маленькая жизнь, и она пролетит мимо от одного вокзала до другого, оставив еле заметный след иногда всплывающих в душе воспоминаний, а затем и вовсе сотрется.

Когда с ужином было покончено, они еще несколько минут молча посидели в ресторане, разглядывая друг друга, а затем вернулись в купе. Оно дремало в ночной тиши, покойным посапыванием старика, ворчанием верхней полки под непрестанно ворочающимся пассажиром. Ветерок все также гулял, лаская пространство своими игривыми прикосновениями. Среди стаканов, ложек и пакетов со съестным на столе примостилась книжка, аккуратно завернутая в обложку. Через открытое окно в купе заглядывало ночное небо, подмигивая сверкающими звездами, оно манило своей глубиной, уговаривая погрузиться в бездонные просторы космоса, обещая безграничную усладу, застывшую в невесомости.
В ее глазах уже не было страха, и это доставляло ему неописуемое удовольствие. На протяжении оставшегося пути они не разговаривали, так как сказать было нечего, ведь безмолвное разумение другого уже поведало им все тайны. В купе царила привычная тишина. Она никого не напрягала, а стала какой-то естественной и неотъемлемой частью их путешествия.
Павелецкий встретил их шумом и суетой. Москва жила своим обычным бешеным ритмом, где каждый торопится в неизвестном направлении и безумно радуется последнему. Она абсолютно равнодушно отнеслась к вновь прибывшим, можно сказать, даже не заметила их появления, так как каждый день на улицах появлялись новые лица, жаждущие получить из ее рук все богатства мира. Она привыкла, а потому давно перестала следить за судьбой приезжих, которые сменяли друг друга многотысячными толпами, не оставляя за собой никаких следов.
Выйдя из вагона они вдохнули в себя смог ее улиц и, бросив последний взгляд друг на друга, взгляд понимающих, но все же чужих людей, растворились в толпе, которая плотной стеной сомкнулась вокруг них, в толпе, которая всегда и везде скрывает от посторонних глаз - одиночек.

Слёзы (сборник рассказов и миниатюр)

» Магия тишины.

» Надежды нет. (минька)