Пенелопа Уильямсон "Смертные грехи"

Константин, Таня, спасибо за продолжение!
Прям складывается впечатление, что Дейман - единственный мужчина в Новом Орлеане: все поголовно в него влюблены
Не знаю, какие тут картинки показать, разве что про работу прачек. Вот такой могла быть мама Люсилль

несколько старых фото

А вот тут рассказ про то, как стирали в прошлом и много картин на эту тему http://www.liveinternet.ru/users/2010239/post68516567
___________________________________

Константин, Таня, спасибо за продолжение!
_________________

Света, спасибо! Очень интересно почитать, картинки посмотреть! Сколько раньше поверий было...

Константин, Таня! Спасибо огромное за продолжение!
___________________________________

Константин, Таня,Большое СПАСИБО за продолжение!!!

___________________________________

Значит все-таки простил мать Дэйман, навещал и заботился о ней. Я же помню как он мучился, ждал ее, когда был маленький.
Маэва видно и не надеялась на то что дети когда нибудь придут к ней. А Люсилль-то какая кокетка. Влюбилась видно не на шутку.
Да и как в такого не влюбиться! Красавец каких мало, да еще герой войны, бравый летчик. Но мама правильно предостерегла дочку.

Дэю, с его патологической чесностью тяжело пришлось в первые голы службы в полиции

И до сих пор он, видно, не смирился, с существующим порядком вещей.
___________________________________

Спасибо

Угораздило деву влюбиться в сына хозяйки, видимо, то же и с матерью было...
Про разбитые мужские сердца - все правильно. А Дэй к тому ж еще и с обостренным чувством справедливости, и варится в таком котле грязной полицейской бурды.
_________________

Леди, приветствую.
Благодарствую за отклики.
Похоже, расколотив главу мы вас немножко обманули.
Конечно, красавчика Дэя никто по-женски не любит.
Ни Реми, которая его когда-то, может, и любила, но предала, а теперь стремится вслепую использовать.
Ни Брайди, которая ждет-пождет своего Шона, а об Дэя только греется.
А Люсилль... да она в юности с ним просто играла, как кошечка, пробовала свои силы, коготки точила.


Красавчик-то он красавчик, но нонконформизм обычно отпугивает.

Вот-вот, именно, что играла.

Дэюшка единственный, совсем никем не любимый. Вот и ищет справедливости.
Спасибо за картинки.
Какое счастье, что у нас есть стиральные машинки и не приходится вот так вот корячиться.

Но раз тесть ЕМУ доверил закрыть важное дело Чарли, обвинив Люс, значит, Дэй такое уже проделывал при всей своей патологической честности.
Лючилль однозначно кокетка.

Так сам в эту бурду полез, никто же не принуждал.
Дева пока в состоянии "сердечное томленье теснило ей младую грудь; душа ждала… кого-нибудь". А Дэй попал под раздачу.

Спасибо за продолжение! Еще одна замечательная глава
Дэй везде отметился (кого-то целовал, с кем-то спал), но все равно одинок. Хоть бы он нашел ту единственную, которая его полюбит, а не будет с ним играть или использовать, как точно подметила Таня.

И вопрос все еще висит - кто отец Люсиль? Папаня Чарли? Или этого товарища мы еще не знаем?
_________________

У Люсиль гормоны играли. А тут еще такой красавец приходит к своей маме, к тому же - белый. Запретный плод сладок.

Константин, Таня, спасибо за продолжение!

Спасибо за продолжение!
_________________

 » Глава 9 (окончание)

Перевод: blackraven
Редактирование: codeburger


ОКОНЧАНИЕ

Цветной парень, которому в итоге досталось сердце Люсилль Дюранд, вошел в ее жизнь меньше чем через месяц и оказался совсем не хорошим в маминых глазах.

Люсилль чувствовала себя одинокой и никому не нужной, когда впервые увидела его на воскресных танцах в маленьком парке под названием Конго-cквер. Сто лет назад городские рабы сходились сюда по воскресеньям, чтобы сплясать калинду да бамбулу под трещотки из бычьих костей и грохот бамбуковых барабанов. А теперь здесь звучал новоорлеанский джаз. Кто-то привез на телеге пианино и играл регтайм, а чуть попозже соперничающие джаз-бэнды собирались проверить, кто горячее вжаривает буги-вуги, на исход музыкальной битвы даже ставки принимались.

Он привлек ее внимание своим самодовольным видом, с которым рассекал толпу под платанами – прям полный хозяин мира и окрестностей. Она не хотела восхищаться таким индюком, хотя не могла не признать, что в белом костюме с черной рубашкой он смотрелся сногсшибательно. Его лицо казалось вырубленным из эбенового дерева. Его кожа была настолько черной, что в солнечном свете отливала синевой.

Только она подумала, что потеряла заметного парня из виду, как вдруг он схватил ее за талию и закружил среди танцующих.
– Ты смотришь на Лероя Вашингтона, детка.

Разве она должна была слышать про него? А ведь и вправду слышала. Он был начинающим клубным боксером, уже завоевавшим себе имя в Новом Орлеане. Дрался за немыслимые пять долларов в день – большинство негров и за неделю-то столько не получали.

– Лерой… кто? – спросила она.

В ряду белых-белых зубов вместо двух передних у него были золотые коронки, сверкнувшие, когда он улыбнулся.

Той первой ночью он взял ее на свой плавучий дом на канале Сент-Джон и, уложив в свою постель, показал, как мужчина может любить женщину. Жестко, страстно, отчаянно. Он был у нее первым, и в какой-то момент она поняла, что уже никогда не захочет никого другого.

Позже в серебристом свете луны Люсилль долго водила пальцами по венам и артериям, извивавшимися под гладкой кожей на его руках с железными мышцами.

И все же Лерой пугал ее, потому что думал не так, как все остальные, кого она знала. Его мысли были сродни его одежде: крикливыми. И еще в нем сказывались гордость и бунтарская жилка: он всегда говорил, что думал, а для негра это очень опасно. Белый человек требовал от цветных, чтобы те подавали голос только в ответ на вопрос и при этом смиренно отводили глаза в сторону.

Как-то раз гуляли они по зоопарку в Одюбон-парке, и в туфлю Люсилль попал камешек. Но она не могла сесть ни на одну из скамеек вдоль дорожки, чтобы вытряхнуть помеху: все места предназначались только для белых. В памяти всплыл тот случай в трамвае с передвижной перегородкой, волшебным образом менявшей цветность вещей, и она выпалила:
– Может, я и присела бы на минуточку на одну из этих скамеек, если б не была с тобой. Я же светленькая, да и смеркается.

До того они шагали бок о бок, Лерой любовно обнимал ее за талию одной рукой, а тут вдруг оттолкнул, да с такой силой, что она оступилась.
– Не смей меня пичкать этим брехливым дерьмом. – Он не кричал, но прежде она никогда не слышала такой жесткости в его голосе. – Ты такая же черная, как и я, девочка. Думаешь, стоишь на ступеньку ближе к раю, раз в тебе есть кровь белого массы?

Она отвернулась, чтобы скрыть слезы, наполнившие глаза, ведь любовь к нему была такой прекрасной и ужасной, что потерять Лероя сейчас было ничем не лучше, чем лишиться жизни.

– Ты говоришь так, будто я должна этого стыдиться, – сказала Люсилль тихо-тихо и думала, что он не услышал ее, пока его ладони не легли на ее плечи.

– Иди-ка сюда, детка. – Он развернул ее и прижал к своей груди. – Нам надо стыдиться не того, что мы ниггеры, а того, что позволяем белым над нами измываться. Покуда мы гнем на них спину, расшаркиваемся да бормочем «да, масса», «нет, масса», «вот ваши покупки, масса», покуда мы верим в брехню белых, мол, мы меньше люди, чем они, до тех пор мы заслуживаем всего, что они с нами делают.

Она спрятала свое лицо у него на груди, а свои мысли – в глубине души. Мир не переменишь, думала она, забудь-ка ты об этом, тут уж ничего не поделаешь.

И вот наступил день, когда Люсилль поняла, что придется привести Лероя к себе домой и познакомить с мамой. За всю жизнь она ничего так сильно не боялась. Одна ее кузина вышла замуж за чернокожего парня, так с тех пор семья бедняжки с молодыми не зналась. Люсиль не хотела выбирать между мамой и своим мужчиной.

Лерой был приглашен на воскресный ужин в дом на Конти-стрит, и мама в его честь даже сготовила курицу. Они ели за круглым дубовым столом на кухне, и Люсилль видела, как на лице мамы сгущается неприятие с каждым взглядом на Лероя: слишком большого, слишком черного и слишком курчавого.

Мама задавала ему всякие разные вопросы, мол, чем он зарабатывает на жизнь, из какой семьи, откуда он родом. Чем больше она выпытывала, тем больше сжимались ее губы, и не успел гость выйти за дверь, как мама уже объявила его «наглым ниггером», что было ее самым страшным ругательством.

Люсилль без единого слова собрала тарелки и положила в раковину, но мама не собиралась так просто отступиться.
– Ты стройненькая, светлоглазая, и ты из хорошей породы, доченька. Не годится тебе разбрасываться собой ради первого встречного.

Возникло искушение спросить, из какой такой породы был ее папочка, наградивший ее точеной фигуркой и светлыми глазами, но Люсилль решила, что это бесполезно. Теперь это не имело никакого значения, ведь она твердо знала, чего хочет, и все ее желания сходились на Лерое Вашингтоне, хотя она не взялась бы объяснить, почему ее так сильно к нему тянет.

Позже тем же вечером Лерой вернулся в их дом и увел ее на свиданку, на воскресные танцы в Конго-сквер. И снова он ловко проходил сквозь толпу, но на этот раз – держа под руку Люсилль, счастливую, гордую и влюбленную. Он остановился у платана и поцеловал ее так сладко и глубоко, что она чуть наизнанку не вывернулась.
Уткнувшись носом ей в шею, он прижался губами к пульсирующей жилке.
– Хочешь меня поиметь, детка? Небось не терпится, а? Ну, скажи «да».

– Да.

Он засмеялся и обнял ее за талию. Не успев прийти, они ушли с танцев, спеша к его плавучему дому, в его кровать. Свернули на улицу Виллер к трамвайным путям, слишком поглощенные друг другом, чтобы заметить, как на дороге вдруг никого не осталось. Если не считать банды мулатов, которые появились как из ниоткуда и окружили их прежде, чем Люсилль набрала воздуха, чтобы закричать.

Пятеро. Ловцы креветок, судя по виду и по вони. В дымину пьяные – перегаром разило шагов за десять.
Она рассмотрела только двоих. У одного была голова размером с арбуз и блеклые, холодные глаза. Другой, с лицом цвета старого кирпича и бирюзовыми глазами, грязно ей улыбнулся, сложил губы трубочкой и издал мерзкий чмокающий звук.

С секунду было до странности спокойно и тихо. Горячая утоптанная грязь под ногами пахла маслом и ржавчиной. Люсилль услышала звуки банджо, но где-то далеко.

А потом метис с бирюзовыми глазами схватил себя между ног, качнул вперед тазом и загоготал. Его смех ударил ее, будто кулачищем.
– Чего это такая светленькая киска таскает тут свою попку с этим негрилой?

– Лерой, – дыхание перехватило, но она пыталась ему сказать. – Не связывайся с ними.

– Малышка, похоже, они не оставляют мне другого выбора.

Креветочник опять разразился гоготом.
– Надо-ка тебя проучить, чтоб держал свои черные лапы подальше от наших цыпочек, мудила. У-гу.

– Беги! – отталкивая ее, скомандовал Лерой уже под шквалом кулаков.

Отлетев до тротуара, Люсилль споткнулась о бордюр и растянулась на земле. Крик, застрявший в ее горле с того момента, как появилась вонючая шпана, выкатился сам собою.

Лерой обернулся на ее вопль, и тут же один из ублюдков доской от забора, словно бейсбольной битой, с размаху вдарил его по лицу. Лерой качнулся и завалился на колени. Кровь из длинного пореза на лбу залила глаза. Он пытался по-боксерски поднять кулаки, пытался встать на ноги, но они пинали его снова и снова, пять пар подбитых сапог со всех сторон.

– Лерой! – воскликнула Люсилль и поползла к нему на четвереньках.

И тут из-за угла выскочил еще какой-то мужик, крича и размахивая над головой длинной железной цепью. Сначала Люсилль подумала, что этот белый хочет помочь метисами дубасить негра, но потом его шляпа слетела с головы и вспыхнули желтые волосы.

Лерой-то дрался, словно на ринге, а вот мистер Дэй не церемонился. Навернул конец цепи на кулак и метил прямо в глаза. У одного креветочника лицо обагрилось кровью, и он с воплем смотался. Другой после удара между ног упал на колени и принялся выблевывать затор, выжранный за весь день. Когда третий отрубился, получив цепью в ухо, двое оставшихся дали деру, сверкая пятками и пуляясь из-под ног гравием, словно дробью.

А потом спаситель сильно потянул ее за руку.
– Люсилль, детка, ты в порядке?

Она кивнула, в горле всхлипнуло.
– Лерой?

– В порядке. Только малость ошалел. Давай-ка убираться отсюда, пока они дружков не привели.

Вдвоем они доковыляли, тащя Лероя, до нейтральной территории Эспленейд-авеню, где прислонили его к пальме.
Глаза из-под заплывших век уставились на мистера Дэя.
– Ты, мать твою, откуда взялся?

Люсилль подумала, что ей не нужно их знакомить, даже если б дыхание не перехватило. Мужчины уже встречались походя в доме на Конти-стрит и оба раза вели себя хуже пары бездомных котов.

– Парковал мотоцикл за углом, – пояснил мистер Дэй, – и тут услышал заваруху.
Аккуратно смотал цепь с кулака и, потряхивая в воздухе, принялся озадаченно рассматривать. Костяшки пальцев были сбиты в кровь.
– Вот черт. Сорвать-то я эту штуку сорвал, а как же теперь обратно нацепить?

Лерой отшатнулся от дерева и стоял на ногах, туда-сюда качаясь.
– Я не просил всяких белых копов мне помогать.

Тяжелое, с присвистом дыхание не помешало мистеру Дэю изобразить презрение, подняв бровь.
– Ах, простите. Я как-то не заметил, чтобы ты побеждал.

– Все равно это победа. Так что давай-ка топай отсюда.

Мистер Дэй сплюнул сгусток крови на траву.
– Вообще-то, я собирался на буги-вуги-битву, но теперь у меня губы разбиты, за что вам всем отдельное спасибо. И как прикажете на саксе играть?

Лерой хмыкнул и тоже сплюнул кровью.
– Ну, типа так же топорно, как отхаживал этих придурков.

– Топорно?! И это меня критикует тот самый типа боксер, который и раунда не продержался против Сома Прутта в не лучший для того день.

– Э-э, – Лерой попытался принять оскорбленный вид, но по правде, единственный бой, который он проиграл, это был бой с мулатом Пруттом, и тот побил его вчистую. – Я твою белую задницу могу надрать в свой самый худший день и даже не вспотею.

– Думаешь?

– Знаю.

Мистер Дэй улыбнулся, мотнул головой и впечатал кулак в челюсть Лероя. Изо рта брызнула кровь.

Неожиданный удар не сбил Лероя с ног, но заставил покачнуться. А потом завязалась безобразная драка, как между двумя бродячими псами, и такая же недолгая. Они прервались, стоя лицом к лицу на коленях посреди выжженного солнцем газона, покрытые кровью, что друг другу пустили. Сначала Люсилль показалось, что мужчины вдруг начали задыхаться, но потом она догадалась, что они смеются.

Непонятно, как так вышло, но после всего они втроем завалились в плавучий дом Лероя. Там Люсилль жарила сома на плите, а мужчины сидели за столом. Она все думала про тех мулатов-креветочников. Как они чуть не убили Лероя только за то, что он шел по улице со светленькой девушкой. Сколько же в них было ненависти. Она подумала, что ненавидят-то они белых, а еще собственную коричневую кожу да негритянскую кровь в своих жилах. Но белых им не побороть, как и самих себя, вот и накинулись на встречного черного парня.
А ненависть в их глазах была такой жесткой и острой, что любого может искромсать, как мачете.

Она поставила тарелки с рыбой перед мужчинами, но не сумела заставить себя сесть с ними за один стол. Белые и цветные не должны ужинать вместе, и все же вот эти двое не стеснялись такое делать. Тот же фокус, что с передвижной перегородкой в трамвае много лет назад.

Без единого слова мужчины расправлялись с сомовиной и прихлебывали пиво из бутылок зеленого стекла.

Когда Лерой подчистил свою тарелку, то, откинувшись на стуле, похлопал себя по животу и облизал красным языком черные, распухшие губы.
– Мужик, не, ну, мы им показали, этим долбанным ниггерам. Нехило надрали их хреновы черные задницы, а?

За час с лишним после сражения Люсилль уже перевела дух. И хлопнула его по затылку.
– Следи-ка за языком, Лерой Вашингтон.

– Ой-ой! Ну-ка послушайте эту правильную девочку! – съязвил он и повернул голову, чтобы скорчить ей рожу. – Так со мной говорит, что можно подумать, будто мы поженились.

– Думаю, так вам и надо сделать, – произнес мистер Дэй с серьезным лицом таким наставительным тоном, что Люсилль встревожилась, как бы Лерой опять не встал на дыбы.

Но вместо этого мужчины заговорщицки медленно улыбнулись, и эта общая улыбка была как рукопожатие. Или обещание.

Мистер Дэй не играл тем вечером на саксофоне, потому что его израненные губы воспалились и распухли, но он приходил в другие вечера, приносил свою трубу, а еще ведерки жареных креветок и картонные коробочки с грязным рисом(1). Светляки мерцали среди темно-зеленых деревьев, лещи плескались в черных водах канала, а гость с Лероем тянули вино из банок и передавали туда-сюда ящик со льдом. А потом мистер Дэй играл для них, и в каждой глубокой, протяжной ноте звучала настоящая боль. Казалось, в свою музыку он тянул из собственной жизни все страдания и все расстройства, все плохое, что сделала с ним какая-то женщина, все плохое, что сделал с нею он.

– И где это белый парнишка научился так играть? – спросил однажды Лерой.

Мистер Дэй рассказал, что многое перенял у черных музыкантов, которые развлекали публику в салунах и борделях Сторивилла, а еще он часами слушал джазовые пластинки.

Люсилль тогда подумала, что музыка была в нем и раньше, до учебы. Когда он играл, то просто возвращался к чему-то давно знакомому, к чему-то, чего не сумел забыть, к утраченному или несбывшемуся. К любви и к жизни, какими они могли бы быть, но так и не стали.

Лерой иногда дудел в губную гармошку, а Люсилль ни на чем не умела играть. Зато она могла петь. Потому-то она и научилась петь блюз.

ПРИМЕЧАНИЯ:
(1) Грязный рис – вкуснейшее блюдо новоорлеанской кухни. Похоже на макароны по-флотски, где вместо макарон – рис (шутка). Бекон мельчим и жарим. Добавляем свиной фарш и жарим дальше. Добавляем порубленные перец, репчатый лук и сельдерей и опять-таки жарим. А потом туда пюреообразную печень и продолжаем жарить. Чашку бульона, приправы, а когда жидкость выпарится, вваливаем сваренный рис и перемешиваем. Подержав на огне, посыпаем зеленым луком и подаем на стол. Мм-мм-мм. Если что останется, можно потом завернуть в блинчики.

Продолжение следует...
_________________

Спасибо!!!!

Есть что-то будоражащее то ли в сюжете, то ли в манере повествования, то ли и там и там. У меня во время чтения аж мурашки бегают...
Спасибо за продолжение!
___________________________________

Константин, Таня, спасибо за продолжение!
Дэй и саксофон Многое бы отдала, что бы услышать.

Шикарно...
_________________