Обрученные судьбой (ИЛР)

Tatjna: 03.07.11 21:41

Этот эпизод тоже оставил у меня тяжёлое впечатление, несмотря на то что его нельзя назвать насилием в полной мере. Не физическим во всяком случае. Я полагаю, что если бы Владислав не почувствовал бы чисто физического отклика Ксении, то отпустил бы её.... Муторно на душе от того что он внёс сумятицу в её внутренний мир и заставил испытывать угрызения совести, морально унизил если можно так выразится... А она то перед ним не в чём не виновата. Но с другой стороны не получи он, то чего хотел и я бы изрядно разочаровалась в авторе ибо ценю реализм даже в любовных романах. Отступи Владислав, и это бы не соответствовало ни времени ни ситуации в которой оказались герои. Мы ведь говорим о смуте на Руси ситуации, когда на все поступки людей наложило отпечаток война и борьба.... Владислав сейчас не просто мужчина он захватчик и он взял то что то что и берут по праву победителя у женщин, причём сделал это достаточно мягко. Учитывая, что Ксения пока ещё очевидно не завладела его сердцем и является женой его врага. Так что, по-моему, Марина всё написала правильно. Можно было бы ещё жестче учитывая исторические реалии, но сделаем скидку (не большую) на жанр...

...

Marian: 04.07.11 00:57

Априори она виновата перед ним в том, что является женой его врага. Ничего личного, как тогда считалось, просто сводятся счеты. Как говорят, лес рубят, щепки летят. Женщина в то время и за человека-то не считалась, тем более, в таком положении. Кто знает, что было бы, если бы не Ксения попалась в руки поляка...

Печально, но таковы нравы и принципы того времени - око за око, зуб за зуб.




Я бы не смогла лучше сказать. Прямо мои мысли...


Едва ли не пророчество по поводу следующей главы...

...

Marian: 04.07.11 01:10

 » Глава 7

Глава 7

Ксения с большим наслаждением опустила ноги в прохладную, хоть и слегка мутную от поднявшегося со дна ила, воду. В такую жару, что стояла ныне весь день, было настоящим наслаждением пройтись вдоль низкого бережка, погрузив ноги по щиколотку в эту дивную прохладу. Как же она завидовала по-хорошему Марфуте, что, не стесняясь случайных взглядов, заткнула подол сарафана за пояс, оголяя ноги чуть ли не бедра, да плескала на грудь воду, смывая с себя пот и дорожную пыль! Сама же Ксения стыдилась даже ступни оголить, долго не решалась скинуть поршни да в пруд ступить.
Она снова провела ногой по дну, чертя большим пальцем линию в слегка вязком иле, едва не выпустив из рук подол. Хотя чего беспокоиться – он и так уже был мокрым почти по самые колени. Не удержалась она на ногах, когда спускалась с бережка, с размаху плюхнулась ногами в воду, с трудом сохраняя равновесие.

- Ах, отрадно-то как! – воскликнула Марфа, проводя мокрыми ладонями по груди под поневой.
Ксения взглянула на нее, щуря глаза от солнца, что так и било в лицо, медленно опускаясь вниз по небосклону. Все ей нипочем, Марфутке! Всегда была шальная, дерзкая на безрассудства, вот и ныне вдруг стянула с головы убрус, выпуская на волю косы, что медными змеями скользнули по плечам женщины.
- Что ты, Марфа! – ахнула Ксения, сама жалея, что не может поступить ее примеру, ощущая, насколько влажны под повойником волосы от этой проклятой жары. Марфа лишь поправила рыжие косы на плечах и задорно улыбнулась боярыне.
- Зато свежо! Утомилась я уж в этой дороге проклятущей! И когда она только к концу-то подойдет? – Марфа быстро подошла к Ксении, взбивая воду в белую пену вокруг своих голых ног. – И ты бы, Ксеня, освежилась. Скоро ляхи покончат со стоянкой и костром, сюда потянутся. А пока они заняты, сняла бы кику да повойник, освежилась бы.
- Срам, Марфа! – отрезала Ксения твердо, хотя в душе уже почти была готова уступить напору своей прислужницы. Кто узнает, что она снимала убор с головы, обнажая косы? Кто увидит ее ноги, ведь верная Марфута постоит на страже да кликнет, коли пойдет кто?

- Ужели больший срам, чем есть? - так же твердо ответила ей Марфа, уже без смеха в голосе, без того задора, что так отличал прислужницу Ксении. Ксения вспыхнула, краснея всем лицом и шеей – от выреза рубахи до линии поднизей. Сразу вспомнила, как лежала на травяном ковре под звездным небом, как отчаянно цеплялась в плечи мужчины, что был тогда с ней. Все прошедшие два дня она, как могла, старалась поверить в слова Марфы, которая стремилась убедить свою хозяйку в том, что нет ее вины ни в чем.

– Не стыдись, боярыня! Нет нашей вины, что в полон попали. Как бы мы теперь не отбеливались, все едино, грязными в чужих глазах останемся. Даже если бы не тронул пан тебя… А что до того, что тронул! Взглянула бы ты на себя – глаза так и вспыхивают, когда вспоминаешь о том, что было. Но не от ужаса и боли, как другие бабы ляшское валяние вспоминают, вовсе не тем глаза твои горят. И вот тебе мое слово!
- Они так должны у жены гореть, а не у блудницы! – отрезала тогда Ксения. – Негоже жене мужней…
- А на это у меня такая присказка есть! От доброго мужа жена гулять не будет, а от худого и с привязи сбежит! – Марфа немного помолчала, а после продолжила, гладя Ксению по руке ласково. – Не томи себя, моя родная, что сладость тебе послана была не с супружником. Вспомни, как сердце к ляху было ласково некогда, неудивительно, что и тело ему подчинилось. Невольно нам выбирать, с кем доведется усладу и счастье разделить, а с кем горе хлебать. Раз так на долю выпало, то покорись Его воле, прими ее безропотно. Знать, на твой век такова у Него доля писана, - и Марфута не была бы Марфутой, если бы не добавила. – Да и ежели будешь по уму ныне с ляхом, то все в выгоде останешься. Кто знает, быть может, и забудет он о мести своей, склонится к тебе в просьбах твоих. Подумай об этом, Ксеня, хорошо подумай.

Вот и думала Ксения почти все эти два дня над словами Марфы да над своим положением, в котором она невольно оказалась. О том, что произошло тогда в лесу, она предпочла не вспоминать, а сосредоточилась полностью на том, что ждет ее впереди, когда наконец польская хоругвь достигнет конца своего пути. По всему выходило, что идут они к Москве, значит, в стан Тушинского вора направляются, что расположился лагерем недалеко от столичного града, насколько знала Ксения. Сколько будет держать ее при себе Владислав? Пока не удовлетворит своей жажде мести Северскому? А после, скорее всего, отправит ее обратно в вотчину мужа, мол, вот тебе мой ответ – опозоренную в глазах рода и супружника.

Ксения вздрогнула, представив, что может сделать с ней Матвей Юрьевич в этом случае. Нет, позора он не стерпит, не спустит ляху. Но и ей не простит, поставит ей в вину, что не нашла способа избежать поругания. Для него не столь важна ее жизнь, намного дороже честь рода. А значит, не просто обратно к отцу отправит… да и отправит ли вообще…? Нет, Ксения не должна вернуться в вотчину мужа! Ни за что! А значит, она приложит все усилия, чтобы убедить Владислава отправить за выкупом не к Северскому, а к ее отцу. Но сумеет ли он забыть о мести, коли она попросит его об этом?
Марфа вон говорит, что женская прелесть способна заставить мужчину забыть о многом, а уж лаской и вовсе добиться от него того, что желаешь. Но разве возможно это? Неужели женская краса и ласка имеют такую силу над мужчинами?

Ксения склонилась, всматриваясь в свое неясное отражение в мутной воде пруда. Давненько она не задавалась вопросом, пригожа ли она. Будучи замужем, она не особо интересовалась своей внешностью, а положение в вотчине мужа – вроде и жена, да не хозяйка – заставило ее забыть о себе почти полностью, настолько она преуспела в своем желании стать незаметной и тихой. Она не жила то время, а просто его проживала – от рассвета до вечерней молитвы перед сном.

А ныне Ксения чувствовала себя так, будто она просыпалась от того сна, в котором пребывала последние годы. Ей вдруг до боли захотелось убедиться, что ее глаза не тусклы, а кожа не бледная, что ее волосы… хотя нет, не стоит говорить ныне о косах, когда последний раз она мыла волосы более двух седмиц назад.
Ксения кивнула Марфе на кику, сними, мол, и когда та подчинилась, вдруг сама потянулась к завязкам повойника. Страстно хотелось промыть волосы о дорожной пыли, освежиться после тяжелого изнурительного пути по такой жаре.

- Как же я давно не была в мыльне! – чуть ли не простонала Ксения, вызывая улыбку на губах Марфы. – Вроде на том берегу пруда займище (1)? Быть может, удастся уговорить хозяев пустить нас в баню.
Марфа пристально вгляделась в ту сторону, куда указывала Ксения, а после покачала головой, с ее губ мигом слетела улыбка.
- Неизвестно, боярыня, займище там было или починок. Но то, что ныне там нет ничего, верно, как Божий день. Ни собака не лает, ни скот не шумит, да и пусто на том берегу. Видать, давно пусто.

Ксения испуганно взглянула на очертания построек, что виднелись сквозь редкие ветви деревьев на том берегу. Она совсем забыла, какая напасть навалилась на Русь в последние годы, занятая мыслями о своей недоли. Обычно в пути объезжались пустынные места, брошенные хозяевами, выжженные дотла, оберегая боярыню от неприглядного вида этих жилищ, от того духа смерти и разорения, что так и витал над ними.

- Не пугайся, Ксеня, - дотронулась до ее руки Марфута, успокаивая. – Давай я лучше тебе волосы здесь промою, пока ляхи заняты лагерем.
Она едва успела коснуться завязок повойника Ксении, когда та кивнула, соглашаясь, как вдруг боярыня резко выпрямилась и положила ладони на ее руки, останавливая. До женщин донеслись звуки шагов сквозь кустарники, что росли на этом берегу пруда. Кто-то явно к ним направлялся.
И верно – спустя миг на берег вышел Владислав, отклоняя от лица ветви. Он остановился почти напротив женщин, что притихли и наблюдали за ним, не отводя глаз, а потом шагнул в их сторону. Ксения тут же выпустила из рук тяжелый, расшитый позолоченной нитью подол сарафана, что с плеском упал в воду, скрывая обнаженные ступни.

- Иди, огонь уже развели, - коротко приказал Владислав, и Марфута, распознав, что тот от нее хочет, направилась к берегу, тяня за руку свою боярыню. Владислав посторонился, когда они выходили из воды, но руки не подал ни Марфе, ни Ксении, предоставив им самостоятельно выбираться из пруда по скользкому глинистому берегу. Да уж, очень влиятельна краса женская на него, с раздражением подумала Ксения, когда едва не растянулась на траве, скользнув по ней мокрыми ступнями. Вон как помогает!
- Останься, панна, - последовал затем такой же короткий приказ, когда женщины, оправив одежду, направились было прочь с берега, к лагерю, которым ляхи расположились в отдалении. Они переглянулись: Ксения – испуганно, Марфа – подбадривая ту взглядом, но все же обе подчинились требованию шляхтича. И только, когда служанка скрылась из виду, Ксения вдруг поняла, что снова осталась при Владиславе в непотребном виде – без кики, покрывающей голову, в одном повойнике. Хотя стоит ли думать об этом ныне? Разве не больший срам ее ждет впереди, когда Владислав шагнет к ней, коснется ее? Когда она снова уступит ему. Ведь от одной только мысли о том, что может тут вскоре произойти, Ксению кинуло в какой-то странный жар, сразу стало нечем дышать.

Но Владислав не шевельнулся, просто стоял и внимательно разглядывал ее, будто пытаясь отыскать в ее лице что-то.
- Ты тогда плакала, панна. Я сделал тебе больно?
Для Ксении этот вопрос прозвучал настолько неожиданно, настолько необычно, что она вздрогнула, растерявшись на миг, мучительно краснея от непристойности его речей. Она хотела промолчать, не отвечать на вопрос, но по пытливому взгляду Владислава поняла, что тот не успокоится, пока не узнает ответ на него. И хоть она знала его совсем мало, но уже успела понять, что шляхтич всегда добивается своего.

- Нет, - опустила голову Ксения, пытаясь уйти от его внимательных глаз, но он вдруг шагнул к ней и поднял ее голову вверх, обхватив пальцами ее подбородок.
- Но ты ведь плакала! – настойчиво проговорил Владислав, и Ксения вдруг невольно разозлилась. Чего он ждет от нее? Какого ответа? Разве не должна она была плакать после пережитого позора? Разве не знает он, что означает для нее то время, что они провели вместе в лесу? А потом вспомнила, что Марфа говорила ей – будто бы лях был подле возка, когда она вернулась из леса. Слышал ли он о том, что она поведала своей служанке, о чем именно плакала? И если слышал, неужто специально ныне пытает ее о причине ее слез два дня назад?
- А я должна была радоваться, лях? Своему сраму? – резко ответила Ксения, глядя ему в глаза дерзко, с вызовом. В их черноте что-то промелькнуло неуловимое для Ксении, но она поняла, что настроение Владислава тут же поменялось по его напрягшимся пальцам, удерживающим ее подбородок в плену.

- Тпру, Ксеня, тпру! - В голове вдруг возник голос Марфуты, будто она была подле и шептала ей прямо в ухо. – Не надо злить и дразнить ляха. Ласка, Ксеня, ласка…
Но Ксения не могла перешагнуть через впитанные с годами наставления мамок: коснуться самой чужого мужчины – срам и позор на веки веков для порядочной женщины. А потому поспешила сменить тему разговора, усмирить начавшую просыпаться в нем злость на ее дерзкое поведение. Разве не так она пыталась поступать, когда уже почти над головой висела запрокинутый кулак супружника? Отвлечь и заговорить. Иногда ей это помогало.

- Пояс у тебя богатый, - вдруг проговорила Ксения, вспомнив неожиданно, как блеснул тот когда-то в свете костра, в ту ночь, когда Владислав приходил к ее возку. Он нахмурился недоуменно, и Ксеня повторила, указывая рукой на предмет разговора. – Богатый у тебя пояс. Да и перстни на пальцах непростые. На один такой можно вотчину взять большую.
Владислав ничего не ответил, пристально глядя ей в глаза, будто пытаясь прочитать ее мысли, что метались ныне в ее голове, как шальные. Она же, коря себя за то, что совсем не о том надо было речь начинать, все же снова попыталась разговорить его.
- Я знаю, что твой отец – богатый человек в твоей стране, власть имеет большую в своих землях. И пусть ты не старший сын, но тебе вовсе не было нужды идти на Русь. Ни тогда, с Самозванцем, ни ныне.., - она оборвала свою речь, вдруг вспомнив, по какой причине он здесь сейчас, и почему сама стоит напротив него в этот миг. Владислав же вдруг усмехнулся, заметив ее смущение, ее растерянность.
- Ты же сама знаешь, почему я ныне здесь, в Московии, - проговорив это, Владислав вдруг сам вмиг посерьезнел. Лоб пересекли морщины, будто мысль, что пришла в это мгновение в голову причиняла ему нестерпимую боль. – Я и сам позднее не раз задавал себе этот вопрос – что потянуло меня тогда на Москву под стягом зятя пана Мнишека? Не нажива меня влекла, хотя, признаю, никогда она не бывает лишней. Что же тогда? Воинская слава? Стремление показать свою доблесть? Собственная гордыня? A contrario (2) воли моего отца? Dominus et deus noster sic fueri iubet (3) - вот основное кредо, по которому живут на землях Стефана Заславского. Не понимаешь, верно? Я вижу, что не понимаешь. Слишком дорогой была тогда цена моему самолюбию! Слишком велика вина!

Владислав перевел взгляд куда-то вниз, и Ксения проследила за его движением. Он неотрывно некоторое время смотрел на небольшое золотое распятие, что висело на черной, перевитой золотым шнурком, нити. Видимо, оно выскользнуло из-под рубахи, когда Ксения склонялась к воде недавно, да так и осталось висеть поверх тонкой ткани.
Владислав вдруг взял тонкий крестик на свою ладонь, разглядывая его, будто оно весьма заинтересовало его.

- Моя мать была протестанткой. Твоей веры была, - неожиданно проговорил Владислав, не отрывая глаз от золота на его ладони. - У вас даже крест нательный другой, не такой, как в нашей вере. Все другое. И понятия другие, и правила, по которым живете. Разве можно с бабами воевать? – добавил он зло.
- А сам что делаешь, пан? Разве не через бабу месть свою хочешь сотворить? – не смогла удержаться и прикусить свой язык Ксения. Ох, и когда же она сумеет обуздать свой нрав, что так и толкает на то, что возразить этому пригожему ляху? С мужем удалось же, что же с Заславским-то не выходит?
- Не я первый эту войну начал, панна, - возразил Владислав, поднимая голову и заглядывая ей в глаза. – Да и не думал я через тебя месть творить. Хотел Северского из вотчины выманить, где он заперся, как только услыхал, что моя хоругвь близко. Вот и захватил тебя в полон. Мой нарочный оставил в тыне усадьбы послание твоему супругу – стрелу с одной из твоих кисей да с поясом с моим гербом. Да только не пожелал за тобой пойти муж твой, встретиться со мной лицом к лицу, пся крев! Предпочел, чтобы ты позора хватила к ляшском плену! Позор и смерть жены все лучше для него, чем жизни самому лишиться. И за такого тебя отец замуж отдал!

Ксения отстранилась бы от него, отошла бы, но шнурок от распятия, что он по-прежнему держал в ладони, не позволило ей отдалиться от Владислава. Неужто ведает Матвей Юрьевич о полоне? Неужто правду лях говорит? Тогда пропала она совсем, пропала!

- Потому нет у меня иного пути, как с собой тебя увезти. Через тебя отомстить врагу моему, коли так звезды сошлись, - продолжил Владислав. Ксения же стояла ни жива, ни мертва, будто жизнь из нее утекала с каждым словом поляка. Ныне ей никак нельзя к мужу возвращенной быть! На ней выместит Северский злость от своего позора и бессилия. Единственный путь жизнь сохранить – умолять ляха отправить ее к семье в Москву или в вотчину батюшкину, что под Коломной. А иначе смерть ей… Уморит ее Северский!
Она неосознанно коснулась кончиками пальцев шрама на левом виске. В ту ночь она едва не отдала Богу душу, испытав на себе всю силу гнева своего мужа. С тех пор она знала, на что тот способен. Потому-то и верила без сомнений во все слухи и говоры, что доходили до нее изредка о зверствах Северского. Она и ранее не сомневалась шибко, но убедиться в том самой…

- Это он? – глухо спросил Владислав, вырывая Ксению из плена мучительных для нее воспоминаний. Он хотел коснуться шрама так же, как и она недавно, кончиками пальцев, но она повернула голову, не дала дотронуться до себя.
- Христом Богом заклинаю тебя, лях, отослать за выкупом к родичам моим, не к Северскому, - едва слышно прошептала Ксения, с трудом разлепив пересохшие губы. – Не будет мне житья, коли к мужу обратно отправишь. Богом прошу тебя!

Она заглянула в его глаза, стремясь всем своим взглядом выразить свою мольбу, свое отчаянье, свой страх, но темные глаза Владислава были по-прежнему холодны. Он отступил от нее, выпуская из рук золотое распятие, ударившее слегка Ксению по груди.

- Для меня на небе нет Бога, если он допускает подобное, - отрезал Владислав. – Не проси, панна, неможливое! Не проси того, что дать не смогу! Не нужны мне деньги, панна. Ты, верно, подметила, не беден я. Не так богат, как отец мой, но средства есть, и земля есть. Так что не выкуп – моя цель, панна! Поедешь со мной в Тушино, будешь жить в шатре моем, а потом с нарочным в вотчину мужа поедешь. Я так решил!
Владислав отвернулся от нее, принялся расстегивать жупан, со злостью, резко дергая полу. Ксения даже шевельнуться боялась, оглушенная его словами. Как можно быть таким жестоким? Таким бесчеловечным? Сказать такое, а после еще и…

Владислав скинул жупан на траву и повернулся к ней, застывшей на месте, растерянной. Потом выправил рубаху из штанов и, глядя ей прямо в глаза, будто завораживая, потянул ее подол вверх, стягивая ее с себя, обнажая широкую грудь и крепкие плечи. Ксения видела таким обнаженным только своего супруга и то пару раз, но никогда не испытывала при этом того, что происходило с ней ныне: вдруг пересохло во рту, бешено забилось сердце, а где-то глубоко в груди так потяжелело, что она с трудом дышала. Вдруг захотелось коснуться его плеча, провести ладонью по его коже, на которой сейчас играло закатное солнце, едва пробивающееся сквозь широкие ветви деревьев у пруда.

Владислав отбросил рубаху в сторону, и Ксения будто очнулась от своего морока при этом резком движении. Она взглянула в его глаза, что по-прежнему внимательно наблюдали за ней, подмечая каждую эмоцию, мелькнувшую на лице, и поняла, что он знает, какие мысли ходят ныне в ее голове. От этого осознания стало еще горше. Никуда не делась за эти годы его власть на ней, что когда-то привела ее к той хладной. И, похоже, никуда ей не деться…
Владислав сбросил сапоги, а потом принялся за штаны, и Ксения вдруг вспыхнула, пораженная тем, что происходит у нее на глазах – разве достойно мужчины так оголяться перед женщиной? Для чего это все? Чтобы ее смутить и в который раз показать ее позор?

- Зачем ты оголяешься? – вырвалось у Ксении. Голос при этом дрожал то ли от страха, то ли от тех чувств, что разгорались в ее душе, заставили ее кровь быстрее струиться по венам, закружили голову.
- Как зачем? – притворно удивился Владислав. – Я, знаешь ли, грязен и весь в поту с дороги. Не более мочи ходить таким. А эта вода ныне как дар небес. Грех не воспользоваться им! Да и тебе тоже, думаю, хотелось бы после такой жары поплавать. Пойдешь со мной?
Ксения отшатнулась, с трудом скрывая панику, что охватила ее при этих словах. Этот лях совсем стыд потерял! Мало того, что оголяется при ней, так и предлагает ей подобное непотребство!

Она быстро-быстро замотала головой, отказываясь от его протянутой в ее сторону руки, стала медленно отступать назад, опасаясь, что Владислав снова принудит ее своей воле, своим бесстыдным желаниям.
- Нет? – приподнял шляхтич, будто удивляясь, правую бровь. – Ну, на нет и суда нет.
Он снова потянулся к завязкам своих штанов, и Ксения тут же потупила взор, боясь поднимать глаза, чтобы ненароком не увидеть чего срамного. Раздался тихий шорох брошенной на траву одежды, и это было последней каплей для нее. Она резко развернулась и под его громкий смех бросилась через кусты прочь от пруда, продираясь сквозь их заросли, не разбирая дороги, к лагерю.

- Понимаю, панна у нас привыкла к удобствам, верно, панна? – крикнул Владислав ей вслед, а после резко развернулся к пруду и, как был – полностью обнаженным, нырнул с разбега в прохладную воду, а потом поплыл широкими гребками, поднимая множество брызг. Услышав этот плеск, Ксения вдруг остановилась, как вкопанная, борясь с желанием, вдруг вспыхнувшим в ней, оглянуться назад и посмотреть на него сквозь надежно скрывающую ее зелень ветвей.

Медленно краснея, как маков цвет, Ксения после минутных колебаний все же повернула голову и взглянула на плывущего мужчину, сдерживая тяжелое дыхание. В этот момент Владислав уже достиг противоположного берега пруда и сейчас стоял по пояс в воде, обливаясь. И хотя он стоял в отдалении от нее, Ксения все же хорошо видела его, поражаясь различию между ним и Северским. Фигура ее мужа походила скорее на крепкий и широкий дубовый ствол, у ляха же плечи были намного шире стана, не было небольшого животика, что висел над поясом у ее супруга.
Пусть бы и в другом они были различны, вдруг подумалось Ксении. Она не желала вопреки уговорам своего разума видеть во Владиславе жестокости и властности своего супруга, его бессердечности, которые по рассказам ее служанок в усадьбе были типично мужскими чертами. Она отчаянно не хотела верить в это – выслушал же ее Михаил, поверил ее словам, заступиться обещался. Знать, не все мужчины так жестоки и бездушны!

- Быстро ты, боярыня! – отметила Марфа, когда Ксения подошла к ней, суетящейся у котла на костре, избегая внимательных взглядов польских воинов, что так и сверлили ее глазами. – Я-то думала, дольше тебя задержит.
- Марфа! – воскликнула протестующе Ксения, с трудом сдерживая в себе желание не ударить ту легонько в плечо – пусть знает, с кем и о чем свои речи ведет! – Не было ничего. Мыться он пришел, а не… Ах, где моя кика? Зачем ты ее унесла с собой?
- Я подумала, она будет там совсем не ко двору, - пожала плечами Марфа. – В возке она. Пойдем, подсоблю прибраться. Тут без меня покамест может варево постоять.

Как будто в панцирь, Ксения облачалась в свой наряд, положенный по статусу – тяжелую кику да ожерелье широкое, скрывала плечи и голову под шелком сороки. Да, по сути, все это ее богатое убранство и было для нее своего рода защитой от этих косых взглядов, от насмешек и перешептываний, которыми обменивались ляхи. Тяжесть кики, что давила на голову, вес длинных жемчужных серег и ожерелья напоминали Ксении, что она боярская дочь и жена, а таковой негоже внимание обращать на досужие говоры и смешки.
Но они все же причиняли ей боль. Такую острую, что она с трудом сидела, высоко подняв голову, удерживая выражение холодного безразличия ко всему происходящему на своем лице.
Как же Ксения ненавидела Владислава за то положение, в котором она оказалась ныне! Вон как все провожают взглядами своего пана, когда тот прошел через весь лагерь прямиком к возку, у колес которого она сидела, какой тихий смех разносится от ляха к ляху! И пусть Владислав взглядом смог заставить эти едкие смешки умолкнуть, но она-то знала, о чем они думают ныне, о чем зубоскалят. Ведь вся хоругвь знала ее позор. Все ведали, что именно случилось два дня назад.

Владислав протянул ей руку, чтобы помочь подняться на ноги с травы, и Ксения с трудом сумела подавить тот бунт, к которому подстрекал ее нрав. Только взглядом смерила ледяным, стремясь выразить им всю ту ненависть, что плескалась ныне в ее душе. Она ненавидит его за унижение, которому подвергается, за свой позор. Она должна ненавидеть его!
- Не желает ли панна прогуляться после трапезы? – спросил Владислав, глядя с высоты своего роста на нее, сидящую у его ног, слегка наклоняясь к ней.
- Я удивлена, что пана интересуется моими желаниями. Разве пан примет мой отказ? – ответила ему Ксения, но свои пальцы вложила в его ладонь, поражаясь тому, насколько тонкими и хрупкими они выглядели по сравнению с его кистью. Он мог бы сжать и сломать их без особых усилий, вдруг подумала она, будто только ныне осознавая его физическую мощь, его превосходство над ней. Потому-то она и молчала хмуро, аккуратно ступая по траве, стараясь не отставать от его широкого шага, в очередной раз обдумывая свое положение. А после вдруг осознала, что они находятся на виду его ратников, по крайней мере, сторожевых, что провожали их любопытствующими или насмешливыми взглядами. Неужто прямо тут, у них на глазах, когда еще так светло, несмотря на вечерний час? Ох, не приведи Господь!

- Не желает пан пройти к пруду? – кусая губы, сама не своя от стыда, что всколыхнулся в ее душе от сознания того, что она сама предлагает ему. Лишь бы уйти от посторонних глаз!
Владислав остановился и пристально посмотрел на нее, а потом медленно раздвинул свои губы в усмешке, заставляя Ксению раскраснеться еще больше, чем прежде, явно наслаждаясь ее смущением.
- Неужто панна желает…? – он не договорил фразу, но по тону его голоса Ксения поняла, на что именно он намекает, и опустила глаза вниз, в траву у подола сарафана, не желая видеть выражение его лица, его явную усмешку над сложившейся ситуацией. – Нет, панна может быть покойна. Я хотел только поговорить с панной, а не вызывать желания различного рода у моих пахоликов. Я не имею намерения делить благосклонность панны с кем-либо.

Они прошлись еще дальше от лагеря в полном молчании. Вскоре Ксения перестала различать другие звуки, кроме шелеста травы, склоняющейся под легким ветерком и под их шагами, да тихого постукивания золотых поднизей кики друг о друга. Ляхи и верная Марфа остались где-то за их спинами, впереди был только простор луга да небольшие пролески вдалеке у горизонта, ярко-розового в этот летний закат. Казалось, они остались совсем одни на этом лугу.

Владислав вдруг остановился и развернул Ксению к себе лицом, будто что-то пытаясь прочитать в ее глазах. А потом вдруг коснулся рукой ее кики, провел ладонью по шелку сороки – от поднизей до самого ее конца, положил руку на плечо Ксении, сжимая его легко через шелковую ткань.
- Расскажи мне о нем, о Северском, - проговорил он. – Расскажи о его слабостях, ведь ты как никто иной должна знать их.
Услышав эти слова, Ксения едва не рассмеялась, сглатывая горечь, что образовалась вдруг во рту. Если б знал лях, насколько ошибается ныне, полагая, что она хорошо успела выучить натуру своего мужа! Даже ныне – по прошествии стольких лет, она не смогла бы взять на себя смелость утверждать это.
- У этого человека нет слабостей, пан! – резко ответила Ксения, глядя в темные глаза Владислава. – Он не питает привязанностей и теплоты к кому-либо, полагая это уделом слабых духом людей. Он расчетлив и коварен, и ежели он не поехал за мной тотчас, как получил от тебя свидетельства моего полона, то это только потому, что он имеет в голове другие задумки насчет тебя и меня. А в этом можешь быть уверен! И еще, пан – даже если бы у моего мужа имелись слабости, которыми ты мог бы воспользоваться, неужто думаешь, я открыла бы их тебе? Я – его жена венчанная?

Владислав кивнул, будто соглашаясь с ней, но промолчал, взгляда своего не отвел от ее лица, по-прежнему всматриваясь в ее глаза. Ксению не оставляло ощущение, будто лях желает проникнуть в самую ее сущность, разгадать изнутри ее, и она из всех сил попыталась придать себе вид, словно ей совсем безразлично, что он стоит так близко к ней, что на ее плечо давит тяжесть его ладони. Но это Ксении недолго удавалось делать, потому что следующий же его вопрос к ней абсолютно сбил ее с толку, заставил растеряться.

- Я совсем позабыл, какого цвета твои волосы, - задумчиво произнес Владислав, будто именно этот вопрос и волновал его ныне более всего. Он поднял ладонь с ее плеча и дотронулся до поднизей кики. – Так какого они цвета, Ксеня?

Ксения отшатнулась от его руки, почему-то уверенная, что он сейчас поднимет руку еще выше и скинет с ее головы кику, а после и развяжет повойник в намерении отыскать ответ на свой вопрос.
- Волосы гоже видеть только мужу, - едва слышно прошептала она, отводя глаза в сторону, не силах терпеть взгляд его пытливых глаз. – Только ему одному.
- Варварская страна Московия, - насмешливо произнес Владислав, вдруг захватывая ее ладони в плен своих рук, не давая ей отдалиться от него. – У нас не стыдно для женщины показать ее красу, вы же прячете ее от мужских глаз.
- Может, от того и прячем. Чтобы не вызвать чего лишнего в них, в мужиках! - резко ответила Ксения, со злостью отмечая, как забилось сердце от его ласковых поглаживаний ее кистей, от его крепкого захвата. Будто предвкушая что-то большее. Но глаза свои по-прежнему отводила от его лица, боясь выдать себя, свои желания и эмоции с головой.
- Только муж может видеть волосы женщины, коли она под венцом с ним стояла, - повторила она, но не столько для него, сколько для себя – напоминая, что она не та девица, что когда-то с замиранием сердца слушала тихий ласкающий голос Владислава. Ныне она замужем и должна хотя бы сердцем отказывать этому ляху, коли тело ее так уступчиво.
- А ведь когда-то ты хотела, чтобы я им стал. Твоим мужем, - тихо проговорил Владислав, и эти слова заставили Ксению снова взглянуть на него. Она пыталась прочитать в глубине его глаз хотя бы что-то, что помогло бы ей выбрать правильную линию поведения в этот момент, что подсказало бы ей ответ на его реплику, но так и не смогла сделать это.
– И тогда бы ты распускала бы свои косы для меня. И я касался бы их, пропускал между пальцев, целовал их. На что угодно готов поспорить – они мягкие, как шелк. Открой свои волосы, Ксеня… распусти свои косы… Для меня, моя дрога.

Он поднес ее руки к губам и принялся медленно целовать каждый ее пальчик – один за другим, заставляя голову Ксении идти кругом, удерживая ее взгляд на своем лице своими колдовскими глазами, пытаясь проникнуть в ее душу. Дай мне сил, Господи, оттолкнуть его, взмолилась она, чувствуя, как ее снова захватывают в плен те самые вихри, что крутили ее тело два дня назад, тогда в лесу, когда смотрела в темное ночное небо, усыпанное яркими точками звезд. Она даже глаз не могла отвести от его взгляда, не то, что вырвать ладони из плена его рук и ласкающих губ. И тогда Ксения просто сомкнула веки, признавая свою слабость перед ним, перед его ласками, не желая видеть довольство ее уступчивостью на его лице.

Но спустя миг ей пришлось открыть глаза, чтобы взглянуть, что же могло произойти за это короткое время, и отчего вдруг Владислав прекратил свои поцелуи, от которых кровь так быстро струилась по ее венам. Он застыл, будто вмиг окаменев, глядя на ее пальцы, что по-прежнему сжимал в своих ладонях, касаясь большим пальцем одного из ее перстней.
- Что? Что случилось, Владек? – Ксения сама не поняла, почему вдруг так легко и просто у нее с губ сорвалось его имя. Быть может, оттого, что ее разум был ныне будто во хмелю от его поцелуев и нежных касаний?
Он медленно поднял глаза на ее лицо, и она замерла, перепугавшись при виде того, что плескалось ныне в его глазах, ставших еще чернее, чем прежде. Ярость и ничем не прикрытая лютая ненависть. Снова перед ней был тот человек, что так перепугал ее несколько дней назад, в лесу.

Владислав же притянул ее, застывшую в испуге, еще ближе, прижал крепче к своему телу и принялся целовать ее. Грубо, настойчиво, сминая ее губы, подавляя крик страха и боли. Ксения опомнилась, только когда он прикусил больно ее нижнюю губу, до того не веря, что это действительно так, забилась в его руках, осознавая, что в нем произошла какая-то перемена, что все сейчас идет совсем не так, как тогда, под звездным небом. Она толкала его от себя изо всех сил, уворачивалась от настойчивых губ, отбивалась от грубых пальцев, причиняющих ей боль, но он не отпускал ее, легко подавляя ее сопротивление, будто даже наслаждаясь им.

Ксении удалось вырвать правую руку из хватки шляхтича, ударить его со всего размаха по щеке, так сильно, что заболела ладонь, заныли пальцы. Но Владислав даже ухом, казалось, не повел при этом – перехватил ее кисть и попытался завести назад, за спину, чтобы удерживая обе ее руки там, другой сорвать с плеч летник. Ксения попыталась удержать его напор, с которым Владислав давил на ее руку, но быстро поняла, что он готов даже сломать ее кисть, но любой ценой осуществить то, что задумал. А потому смирилась, поникла в его руках, уже не оказывая сопротивления, позволяя ему делать то, что он хочет.

Владислав же запрокинул ее слегка назад, целуя ее в шею, что открылась в вороте летника, по-прежнему сжимая кисти ее рук в крепком захвате. Настолько крепком, что у Ксении слезы выступили на глазах. А быть может, она заплакала от того унижения, что испытывала ныне, и – помилуй Бог ее, грешную – от того разочарования, что захватило ее душу.
Ведь ей до последнего хотелось верить, что Владислав никогда не причинит ей боли, не принудит ее, как принуждал муж. Что он не такой, как все мужчины, что он другой.

Но это все же происходило. Ее прекрасный рыцарь в сверкающих доспехах и диковинной шкуре, каким она предпочитала вспоминать его, оказался все же таким же зверем, как ее муж…

- Нет, Владек, - вдруг сорвался с губ Ксении тихий всхлип, и слезы тонкими струйками потекли по лицу. – Прошу тебя…

Это произошло неосознанно – она ни на что не рассчитывала, произнося свою мольбу, и уж тем более его остановить. Но это вдруг произошло. Владислав сначала замер, склоняясь так близко к ее шее, что она кожей ощущала его горячее дыхание, а потом резко выпрямился, почти отшвырнул ее от себя с каким-то глухим рыком, отвернулся от нее.
Ксения испуганно отступила от него еще на пару шагов, глядя на спину Владислава, обтянутую расшитой тканью жупана, на его дрожащие от ярости плечи. Она не понимала, что происходит, что заставило его накинуться на ее, словно дикий зверь, не знающий пощады в своем порыве, что изменилось для него.

- Пошла прочь! – вдруг крикнул Владислав, почти прорычал это, и она развернулась и бросилась бежать от него, не желая испытывать судьбу. Высокая трава и подол сарафана затрудняли движения, а после она и вовсе наступила на длинный рукав летника, упала с криком на землю, теряя поршень, что упал куда-то в траву. Позади вдруг раздались тяжелые шаги, и она поняла, что Владислав передумал ее отпускать от себя, что нагоняет ее, чтобы снова мучить, чтобы закончить, что начал. Ксения попыталась подняться на ноги, но наступила на подол и снова упала, не стала выпрямляться в следующий раз, не желая тратить время, быстро поползла прочь, надеясь, что он не заметит ее в высокой траве.

Но Владислав сумел разглядеть ее. Она слышала, как быстро приближаются его шаги, как гремят золотые кольца, украшающие его пояс. Еще миг, и шляхтич настиг ее - его пальцы сомкнулись на ее плече, разворачивая к себе лицом. Ксения закричала во весь голос от ужаса, сжимаясь, будто надеясь уменьшиться в размерах и скрыться с его глаз. Но Владислав не стал ее опрокидывать на траву и рвать одежду, как Ксения ожидала в этот миг. Он схватил ее левую руку и резким движением стянул с ее пальца тяжелый янтарный перстень, который она впервые за последний год надела на руку.

Ксения не любила это украшение почему-то, оттого и редко носила. Быть может, потому что это кольцо досталось ей как жене боярина Северского среди других родовых украшений его семьи, и служило напоминанием о ее доле. А быть может, у нее просто не лежала к нему душа. Но Ксения его не надевала, просто возила с собой в ларце, среди других безделушек и камней. Перстень однако выглядел весьма богато – янтарь так и привлекал внимание своей необычностью и размерами, а желание выглядеть выше смешков и пересудов ляхов пересилило личную неприязнь к украшению, вот Ксения и надела его ныне вечером.

А теперь этот перстень для нее будет навсегда безвозвратно потерянным, ведь стянув его с пальца, Владислав размахнулся и изо всех сил запустил его куда-то в траву. А после выпрямился, запустив пальцы в свои черные волосы, и, с силой дергая собственную шевелюру, шатаясь будто пьяный ушел от Ксении прочь, спустя миг скрывшись с ее глаз. Недоумевающая Ксения некоторое время смотрела ему вслед, а после упала в траву и горько с надрывом разрыдалась, глядя, как на постепенно темнеющем небосводе начинают загораться маленькие яркие точки звезд.



1. небольшое поселение на дикой земле, занятое обыкновенно одним двором
2. От противного (лат.)
3. Так повелевает наш господин и бог (лат.)

...

Tatjna: 04.07.11 15:09

Присутствовала я вчера вечером, что нынче поутру найду в теме новую главу и не ошибись! Спасибо и браво все как обычно на высоте! Я всё больше убеждаюсь, что Владек по натуре не жесток. Во всяком случае причинить боль женщине намерено ему тяжело и он презирает тех кто так поступает. Вон как эмоционально отреагировал, увидев шрам на виске Ксении! И даже его срыв не говорит об обратном. У меня такое впечатление, что когда он наткнулся глазами на перстень, то вмиг вспомнил кто перед ним, и каковы были его первоначальные планы. Кроме ненависти к Северскому, здесь ещё вскипела злость на Ксении от того что она заставила его забыться. И всё же не смотря ни на что он отпустил её как я и ожидала, потому что расслышал в голосе Ксении Мольбу, которая в этот раз шла от сердца. Правда он не откликнулся на её просьбу не отправлять её мужу и если действительно исполнит своё намерение то это будет ужасно для Ксении. Для него правда тоже, потому что он пожалеет о своём поступке и попытается вернуть её. Не зря же искал женщину в вотчине Северского....

...

Одинокая волчица: 04.07.11 16:06

Марина, спасибо большое за продолжение! Все очень интересно, я в восторге!!!

Ну что же он так, соизволил бы подать дамам руку.

Да, Владислав не жестокий, раз переживает так за Ксению
Надеюсь Владислав прикончит этого мерзавца
Мариночка, еще раз спасибо, получила большое удовольствие от прочитанного. Буду ждать продолжения.

...

Tatjna: 04.07.11 16:12

Обязательно прикончит . Пролог помнишь?

...

Одинокая волчица: 04.07.11 16:22

Конечно помню, просто надеюсь, что это будет долго и очень мучительно, он не заслужил быстрой смерти....

...

Marian: 04.07.11 17:49

Леди, спасибо вам за отзывы

Я сумела взять себя в руки, поймала Муза за хвост и написала за вечер главу. Если пойдет так, как надо, быть может, завтра будет написано продолжение.


Ну, если вспомните, перед тем, как колесовать его ( а колесование - далеко не легкая и быстрая смерть), Северского изрядно попытали в собственной пыточной. Так что перед смертью ему пришлось совсем несладко...

...

Дельфин: 04.07.11 20:54

Не ожидала, что сегодня здесь будет продолжение! Но очень рада, что ошиблась ! Спасибо !
Неужели он так поступит ? Если в прологе речь шла о Ксении, то скорее всего действительно Владислав отправит её к мужу! Но мне всё-равно не верится, что он сможет .
Странная реакция на перстень. У Владислава с ним связаны какие-то неприятные воспоминаия? Ведь на другие перстни он так не реагирует.

...

Marian: 05.07.11 07:41

Пожалуйста!


Прямо в точку!

...

Marian: 05.07.11 09:30

 » Глава 8

Та-да! У меня уже готово продолжение!

Глава 8

Ксения лежала в траве до тех пор, пока на землю не спустилась ночь, надежно скрывающая в своих объятиях то, что должно было быть спрятано от чужих глаз. Только тогда Ксения нашла в себе силы подняться и, расправив одежды, направиться в лагерь, который виднелся вдали маленькой точкой костра. Замешкалась она лишь ненадолго – искала поршень, что слетел с ноги, когда она спасалась бегством от Владислава. Но разве можно найти в такой тьме кожаный башмак? Вот и Ксения, вскоре оставив попытки отыскать свою потерю, побрела на стоянку польской хоругви, еле переставляя ноги, такие тяжелые, будто закованные в цепи. Нещадно стучало в висках – как обычно после долгого плача, даже мысли, мелькавшие в голове, казалось, ныне причиняли боль.

Ксения догадалась после недолгих раздумий, что причиной подобного поведения Владислава был тот злополучный янтарный перстень, и, судя по его ярости, по его ненависти, переведенной на нее в тот миг, это кольцо было связано с его погибшей сестрой. Неужто Ксении достался в дар перстень, снятый с пальца умершей панночки? Нет, лучше не думать об том. Не зря же ей он не по нраву пришелся, едва она только заметила его в ларце, что принес ей муж.

Как только она достигла поля зрения сторожевых, расставленных по периметру лагеря, ее тут же окликнули на ляшском – грозно, предупреждающе, и потому Ксения поспешила отозваться. Лях возник откуда-то нежданно из темноты, вгляделся в ее лицо, окинул взглядом помятую одежду, но посторонился в сторону, пропуская ее в лагерь, хмыкнув напоследок ей в спину. Но Ксения не обратила на эту ухмылку никакого внимания. Отныне она не будет замечать эти косые взгляды и смешки. Гордыня заставила восстать против них, а, как известно, Господь карает за этот грех, вот и ее наказал тем, что произошло на лугу.

Марфа ждала, сидя у возка, облокотившись спиной о колесо, но тут же вскочила на ноги, едва заприметила бредущую к ней Ксению, с тревогой окинула ее взглядом, но ничего не спросила.
- Подай обувку, - коротко приказала та своей служанке, опускаясь в траву на ее место. Она скинула с ноги второй, уже без пары, поршень и принялась счищать со ступней травинки и мелкий сор. Марфа быстро залезла в возок, а после вернулась, держа в руках искусно расшитые туфли из бархата.
- Только чоботы остались, - сказала она, обувая на ноги Ксении туфли. – Обутка, конечно, не для похода, но в другой паре поршней подошва прохудилась. С завтрева залатаю, когда светло будет.
- Воды подай, - отрывисто произнесла боярыня, не желая вести долгих разговоров сейчас и слушать Марфуткину болтовню. Та тут же сбегала за кувшином воды, что был приготовлен специально подле возка, захоти боярыня жажду утолить ночью. Ксения подставила ладони горстью, и, когда Марфа налила в протянутые руки чуть теплой воды, аккуратно вымыла лицо, стараясь стереть с него следы недавних рыданий. Она протянула руку за рушником, но Марфа замешкалась его подать, и Ксении пришлось поднять голову, раздраженно воскликнув:
- Уснула, что ли, Марфута? Рушник подай!

Марфа тут же протянула ей расшитое полотно, косясь куда-то вбок. Ксения краем глаза заметила что-то большое и темное слева от себя и едва сумела обуздать страх, что мелькнул в ее душе: неужто снова Владислав пришел глумиться над ней? Неужто недостаточно?
Но это был не шляхтич, а его дядька, что опустился на корточки подле боярыни и крутил свой длинный ус, обдумывая что-то. Он кивнул Ксении, мол, продолжай, и, когда та вытерла лицо, приказал Марфе отойти в сторону от них.

- Где Владислав? – спросил Ежи, едва служанка Ксении подчинилась и скрылась за возком. Ксения пожала плечами, стараясь скрыть от внимательного взгляда Ежи мелкую дрожь в ладонях.
- А я почем знаю, лях, где твой пан? – вздернув подбородок как можно выше, звякнув при этом длинными серьгами, процедила Ксения. – Ты же за ним приглядываешь, не я!
- Спрячь свои иглы, панна, - усмехнулся Ежи. – Сама же себя уколоть можешь ненароком.

Он вдруг протянул руки и схватил ее ладони, развернул их вверх, разглядывая перстни на пальцах в неясном свете костра, что едва долетал сюда, к возку.
- Мне сказали, у тебя перстень новый на руках появился. Диковинный, с даром солнца (1) в серебряной оправе, - произнес он негромко. Ксения покачала головой в ответ.
- Был, да нет его ныне.
- Он видел его? – не оставлял своих расспросов усатый лях, отпуская ее ладони.
- Видел, - подтвердила Ксения. – Рассвирепел, будто раненный зверь, загнанный охотниками. Будто в него бес вселился, - она помолчала немного, а после спросила, терзаясь догадками. – Это ее перстень был? Сестры Владислава?

Ежи взглянул на нее внимательно из-под своих густых бровей, будто решая, ответить ей на вопрос или проигнорировать его, уйти прочь, ведь все, что он хотел узнать, она уже рассказала ему. Он даже поднялся на ноги, и Ксения решила, что не получит ответа от него, но Ежи все же заговорил:
- Матери его этот перстень был подарен несколько лет назад. Пан Заславский купил его в подарок к ее именинам. Говорил, что цвет камня напоминает ему цвет ее глаз, а он-то у панны Заславской был диковинный. Люди шептались, будто в роду у нее были колдуньи, а уж когда за Стефана Заславского замуж вышла, и вовсе стали причислять ее к ведьмам, несмотря на все ее благочестие и страстную веру. Я не знал более порядочной женщины, чем мать Владислава! Но их брак был непонятен ни в кругах знати, ни более мелкой шляхте, откуда она по происхождению. Даже хлопы шептались долго. Католик и православная, богатый магнат и девица из обедневшего шляхетского рода с самой окраины страны – тут уж было о чем языки почесать.

Ежи замолчал и снова принялся крутить ус, глядя в никуда, будто что-то видел перед собой невидимое постороннему глазу. Молчала и Ксения, боясь спугнуть усатого ляха. Она знала, что обычно тот совсем немногословен, только следует тенью за своим паном, словно стараясь прикрыть его от возможного удара, который тот может и не заметить вовремя.
- Она была так рада тогда, говорят, получить этот перстень. Панна всегда любила всякие диковинные вещички, а янтарь – это же непростой камень. Слезы моря, как говорят у нас, дар самого солнца. А потом пришел слух, что перстень проклят, что его последняя владелица продала родовую реликвию в страхе перед тем обвалом несчастий, что свалились на ее семью. Пан Заславский тогда посмеялся над этими толками. Но после, когда прежняя владелица угорела в своем доме, а панна не доносила очередное дитя и скинула его почти перед родами, стало не до смеха. А потом и вся жизнь панны пошла не так. Не ведаю, винила ли она в том перстень, но убрала его от греха подальше в ларец, никогда более не надевая после. В последний раз я видел его на пальце паненки. Ей как раз шестнадцать годков сравнялось. Полюбился паненке этот перстень, умолила мати отдать ей его в подарок. Долго ей пришлось выпрашивать янтарь, но кто устоит перед просьбами нашей Ануси? Вот и панна не устояла, в празднество и отдала дочери перстень. Только просила носить не часто, памятуя о толках, что ходили об этом перстне.

Ежи вдруг вспомнил двор в Белобродах, поставленные столы литовской буквой П, услышал звуки музыки, смех людей и веселые выкрики. Молоденькая с озорными темными глазами паненка танцевала в кругу людей, радуясь своему празднику. Брат привез ей из Кракова янтарные серьги в форме крупных капель под подарок матери - перстень, что так завораживал Анну своим таинственным блеском и пугающей историей. Она кружится, и юбка идет волнами, открывая взгляду сапожки на толстом каблуке. Толстые черные косы быстро движутся, вторя ее движениям.
Проказница Ануся, любимая всеми – от старосты до последнего хлопа в усадьбе. Милая наивная девочка, жалеющая каждую Божью тварь и плачущая даже при подковке коней («Ведь им же больно, Ежи!»).

- Не боишься проклятия «дара солнца», Ануся? – смеялся над ней Ежи, когда они снова сомкнули руки в задорном краковяке (2), пошли по двору в быстром танце. Та лишь рассмеялась в ответ, обнажая белые зубки.
- Не боюсь, Ежи! Да и как мне бояться при таком защитнике, как Владичек? Верно, Владичек?
И Владислав, обнимающий за плечи мать, поднимает вверх серебряный кубок с вином в знак подтверждения ее словам, улыбаясь, с нескрываемым обожанием глядя на сестру, танцующую с этим старым увальнем Ежи. Только его Ануся могла вытащить этого медведя на быстрый краковяк.

- Это был последний раз, когда я видел этот проклятый перстень, - проговорил притихшей Ксении Ежи, хмуря лоб. – Спустя несколько дней мы ушли из Белоброд к пану Мнишеку, чтобы идти на Московию. А потом панна поехала в повет, оставив паненку одну в усадьбе. Та привыкла без опаски гулять, где ей вздумается по вотчине, вот и в тот раз ушла. Ушла, чтобы никогда более не воротиться.
Ежи замолчал, достал из небольшой торбы на поясе чубук и кисет с табаком, закурил, пуская вверх широкие кольца табачного дыма. Все это было проделано без единого слова, в полном молчании. Ксения тоже не могла нарушить эту тишину, что встала меж ними. Она вспоминала янтарный перстень и представляла его на руке другой девушки, юной и красивой (она же похожа на Владека!), которая ушла в один из дней прогуляться и собрать цветов и попала прямо в руки Северского, пришедшего за одним из отпрысков рода Заславских. Из тех коротких обрывков той истории она знала, что девушка оказалась не из робких, и долго сопротивлялась Северскому, даже когда оказалась за высоким тыном его усадьбы.

- Пан Владислав вернулся, - вдруг произнес Ежи, ткнув чубуком в сторону костра. Ксения перевела взгляд, куда он показал, и увидела Владислава, присаживающегося подле пахоликов своего почета. Она поймала себя на том, что вздыхает с облегчением, ведь до того, она постоянно думала о том, как он бродит там, в темноте, один-одинешенек. Кто знает, что могло скрываться в высокой траве луга? Может, гад ядовитый на охоту выполз из-под мокрой коряги у пруда, или яма какая-нибудь могла попасться, чтобы покалечить неосторожного путника.
- Не суди его, панна, - проговорил Ежи. – Нет ему большего судьи, чем он сам. Владислав сам себе вынес приговор и определил наказание за смерти тех, кого любил. Как и врагу своему, кой причина многому худому в судьбе пана Владислава. Оттого-то ему и горше горького ныне, когда нет у него иного пути, чем задуманное единожды.

Ксения почувствовала на себе тяжелый взгляд усатого ляха и не ошиблась: когда она перевела взор на Ежи, тот смотрел на нее неотрывно, изредка попыхивая чубуком.
- Что ты хочешь сказать этим, лях? – спросила Ксения. В ней все больше крепло убеждение, что не просто так этот лях пришел сюда, к возку, не от доброты душевной разговор с ней ведет.
- Только то, что сказал, панна. И добавлять ничего не буду к тому, - отрезал Ежи, а после выпрямился, расправив плечи, запустил большие пальцы рук за широкий пояс. – А чего я желал бы, так и вовсе не встречать тебя, панна, более на этом свете. Нет большей маяты ныне, чем ты!

Ксения даже речь потеряла от подобных слов. Это как понимать прикажете? Разве ее вина в том, что ляхи в полон ее взяли? Ее вина, что Владислав войну ведет с русским боярином и, похоже, намерен довести ее до смерти – либо своей, либо Северского?
Ежи же тем временем, пользуясь ее замешательством, направился прочь от возка, широкими шагами ступая к костру, стараясь не потревожить спящих, что встречались на земле на его пути. Ксения вдруг окликнула, вскакивая на ноги, встревоженная фразой, что всплыла нежданно в голове у нее.

- Подожди, Ежи! – тот нехотя задержался, полуобернувшись к ней. – Ты сказал – Владислав определил себе наказание за смерти тех, кого любил. Не смерть. Вестимо, не только за сестру пришел мстить в Московию твой пан. За кого же еще?

Но лях не удостоил ее ответом, просто развернулся и продолжил свой путь к костру и Владиславу, что сидел там, опустив голову вниз, на скрещенные руки. Ксения же разозлилась от подобного пренебрежения ее вопросом, даже топнула с досады и поморщилась, почувствовав, как какой-то маленький камешек впился в ступню сквозь тонкую подошву бархатных туфель.
- Почивать будем, Ксеня? – раздался из-за ее плеча голос Марфы. Ксения не повернулась к ней, а проследила, как Ежи подходит к шляхтичу и пожимает несильно плечо того, успокаивая. Владислав даже головы не повернул в его сторону, только устремил взгляд в огонь да так и смотрел в него, не отрывая взгляда, куря чубук, что протянул ему верный дядька.
- Ты же слышала все, Марфута, ведаю я про твой порок, - отрывисто сказала Ксения, когда служанка подошла ближе и стала у нее за плечом. – Что думаешь? Кто еще? Кто, кроме сестры?
- Ты же слышала сама, Ксеня – тех, кого любил. Вестимо, женщина была.

Простые слова Марфуты отдались в душе Ксении странной болью. Будто кто-то сжал сердце, так больно, что на мгновение стало трудно дышать, даже слезы едва не навернулись на глаза. Возможно ли это? Возможно ли, что Владислав любил кого-то? Любил так сильно, что не остановится ни перед чем, лишь бы отомстить за смерть той, кого потерял?
- Я не помню, чтобы мой муж кого-то еще из ляшских баб уморил, - грубо сказала Ксения, сама дивясь той злости, охватившую ее к той, неизвестной ей женщине, которой, вестимо, до сих пор принадлежало сердце Владислава. – А счет и к нему тоже, по словам ляха.
- Ты не можешь ведать обо всех делах его темных, - заметила Марфута справедливо, а потом вдруг вгляделась внимательнее в свою боярыню, что по-прежнему неотрывно смотрела на пана, сидевшего у костра, прищурила глаза в догадке плохого настроения Ксении, внезапно возникшего при этом неосторожном предположении. Неужто ревнует Ксеня? Неужто неровно дышит к этому пригожему ляху?

Ксения смогла заснуть только под утро, когда стало сереть на небосводе, и стал заниматься рассвет за деревьями у пруда, что виднелись вдали. Она то и дело возвращалась мыслями к той неведомой ей женщине, которая завладела тем, что когда-то так страстно хотелось заполучить самой Ксении – сердце Владислава. Ежи сказал – тех, кого любил. Любил!
Ну что ей до того, спрашивала она себя, злясь на то, что сон не идет к ней, и на ляхов, что громко храпели в этой ночной тишине. Что ей до того? Быть может, она злится, потому что когда Владислав охмурял ее тогда в Москве, заставив потерять голову, его сердце принадлежало другой женщине, а значит, все его слова, все ласки были ложными. Значит, не по нраву она ему была тогда. Просто от скуки, как многие ляхи в то время, решил приволокнуть за наивной боярышней, а после с умом воспользовался ее слабостью.
Ксения плотно прикрывала глаза, чтобы предательская влага не смогла упасть с ресниц и покатиться по щекам, но слезы все же катились и катились вниз. Как можно так лгать? Как можно так касаться и так целовать, когда твое сердце занято другой? Северский по крайней мере был честен с ней, не лгал ей, не заставлял поверить в то, что она ему по сердцу.

Поднялась Ксения в дурном настроении поутру, когда лагерь готовился к отъезду. От недосыпа болела голова, резало глаза от яркого солнца. Она сорвала свое недовольство на Марфуте, огрызаясь на любое действие той, в душе себя кляня за подобное: то слишком туго повойник завязала та, то ожерелье так и давит на шею, и поршень с дырой на подошве та не починила. Марфа не стала возражать своей боярыне, просто вышла из возка, желая поискать потерянную давеча обувку недалеко от лагеря.
- Как быстро ты воротилась, - недовольно отметила Ксения, когда та снова залезла в возок. – Не отыскала? Я не могу ходить в чоботах, не для похода они вовсе.
Марфа молча протянула ей поршень, предварительно скинув с него случайную травинку.
- Вот твоя обувка, Ксеня. И не ворчи боле, нет причин для того. Поспать можно и дорогой, - служанка обула пропажу на ступни Ксению, а после проделала то же и с другим поршнем из этой пары, который достала из-под сидения возка. – А поршень твой не я отыскала. Мне его один из ляхов вручил, как только я от возка отошла. Пан наш отыскать его приказал нынче утром.

Марфа улыбнулась задорно, склонилась почти к самому лбу Ксении и прошептала тихо:
- Знать, неспроста приказал. Знать, по душе ты ему, Ксеня, как бы не был он супротив того. Ступай к нему, как на привал станем, поблагодари. Да только не хмуря брови, а ласково, с улыбкой. Улыбкой, Ксеня, можно много от мужика добиться.
Ксения отодвинула край занавеси оконца, чтобы отыскать взглядом среди сбирающихся в путь ляхов Владислава, и когда заметила его черноволосую голову, дождалась, пока он поднимет глаза на нее, улыбнулась ему приветливо, благодаря за то, что вернул ей пропажу. Но шляхтич сурово сдвинул брови и отвернулся от возка, занял место в седле и поехал прочь, даже не взглянув на нее в очередной раз, наполняя душу Ксении тоской и болью от разочарования. Она раздраженно задернула занавесь и откинулась на сидение, скрестив руки, морщившись, когда длинные серьги больно ударили ее по лицу при этом резком движении назад.
- Все твои советы – пустое! – заявила она Марфуте. Та лишь покачала головой.
- Ох, Ксеня! Я же сказала – на привале, не ныне же. Он поводья сильно сжимал, даже пальцы побелели. Знать, все еще зол из-за вчерашнего. А в пути он отойдет, забудется. Ведь в пути о дороге надо думать, а не о заботах своих.

Все же как хорошо, что Марфа всегда подле своей боярыни, подумалось служанке, пока та разглядывала спящую Ксению во время пути. Уж слишком наивна боярыня, слишком неопытна, несмотря на старшинство лет. Вся беда от того, что всю жизнь в тереме сидела. Сначала у батюшки на дворе, ныне вон у мужа в вотчине. Жизни не знает совсем. Знать, побьет ее еще недоля, пока опыт житейский не начнет подсказывать верный путь. Но Марфута поможет ей, постарается уберечь от невзгод по мере сил да научит, как нужно поступать далее, чтобы в накладе не остаться. Уж слишком долго они в пути своем тяжком, слишком долго Марфута с сыном, кровинушкой своей, разлучена!

Во время привала Ксения все же последовала совету Марфы и, немного размяв ноги, направилась к Владиславу, что поил своего каурого из небольшого железного котелка, ласково глядя того по шее. Он сразу же заметил направляющуюся к нему Ксению, но ничем не подал вида, словно ему было вовсе безразлично ее присутствие подле него. Только отрывисто кивнул, когда она поблагодарила его за возврат обуви, но ничего не ответил, продолжил заниматься своим каурым.
- Красивый конь, - продолжила Ксения разговор, пытаясь хоть как-то нарушить то неловкое молчание, что так и висело над ними. Она хотела погладить бок животного, но испуганно отдернула руку, когда тот шевельнул хвостом. В памяти еще живо воспоминание из детства, когда подобная животина укусила Ксению за плечо. Потому Ксения встала как можно дальше от коня, стараясь не обращать внимания на улыбку, мелькнувшую на губах Владислава. – Как его имя?
- Лис, - коротко ответил шляхтич, поправляя уздечку, проверяя, не сильно ли та давит на рот коня. Ксения недоуменно взглянула на него.
- Что это значит в моем наречии? – спросила она.
- Лис. И в твоем, и в моем наречии, - улыбнулся уже шире Владислав, видя ее удивление. – Это такой хитрый рыжий зверек – лис.
- Ты дал коню имя в честь зверя пушного? – Ксения заглянула в лицо шляхтича, пытаясь понять, разыгрывает ли тот ее или говорит не шутя. – Кто дает такое странное имя коню?
- Ануся, - тихо ответил Владислав, отводя глаза и теперь глядя на свою ладонь, что поглаживала рыжеватую гриву коня. – Ануся дала это имя, едва Лис появился у нас в конюшнях. Она говорила, что это животное столь же хитро и себе на уме, как этот пушной зверь. Он всегда знал, что ему следует сделать, чтобы получить лакомство из ее рук. Хитрый лис, звала она коня, вот кличка и пристала к нему.

Ксения заметила, как напряглись его руки при этом воспоминании, поняла, какую глубокую рану в его душе разбередил вчера вид этого перстня у нее на пальце.
- Я не ведала, что этот перстень принадлежал твоей сестре, - тихо проговорила она. – Он пришел ко мне среди других украшений в ларце, что передал мне Северский после свадьбы. Знай я об том, ни за что не надела бы его. Тем паче, при тебе.
- Ты носила его ранее? Часто надевала ли за эти годы? – вдруг спросил ее Владислав, по-прежнему не глядя на нее. Ксения замялась, не зная, что сказать, не желая причинять ему боль своими словами. – Я спрашиваю, потому что этот камень проклят. Ты, верно, видела ту слезу, что застыла в глубине янтаря? Видать, потому и приносит этот перстень своим обладательницам только слезы, горе… и смерть!
- Да, я знаю об этом толке, - Ксения обхватила себя руками за плечи. Ей стало не по себе от того, каким тоном Владислав произнес последнее слово в своей речи. – Ежи сказал мне давеча. А еще он сказал, что ты винишь себя за смерти тех, кого любил. И Северского тоже в том винишь.
- Именно так и сказал? – переспросил ее шляхтич.
- Именно так.
- У нашего Ежи весьма длинный язык, - покачал головой Владислав. – Не замечал ранее за ним склонности посплетничать, будто баба на рынке. И что еще поведал тебе сей доблестный муж?

Ксения попыталась вспомнить, о чем был их разговор с Ежи, но в голове постоянно крутилась мысль о той, другой женщине, отнюдь не сестре. Потому покачала головой и призналась:
- Более ни о чем. Лишь о кольце.
Владислав ничего не ответил ей, не повернул к ней головы, и спустя некоторое время Ксения решила, что ей следует уходить, оставить его одного. Но едва она только приподняла подол сарафана, как он заговорил снова:
- Я не могу не думать о том, где ее погребли, - глухо произнес он, едва слышно, сжимая в руке гриву коня. – Я знаю, что Северский объявил ее удавленницей. Мол, не вынесла она мук и позора своего, вот и удавилась. Но это неправда! Ануся слишком любила жизнь, любую жизнь, чтобы вот так покончить со своей! – Владислав повернулся резко к Ксении, и та заметила, что его глаза странно блестят. Только после сообразила, что это невыплаканные слезы так горят на солнечном свете, и это осознание отдалось вдруг в ее душе какой-то странной тяжестью. Словно его боль и горе вызывают в ней аналогичные чувства, заставляя всей душой сожалеть о его утрате, о той, которую она и вовсе не знала, чья смерть несла за собой ее собственную гибель.

Как же ей хотелось ныне подойти к нему и обнять, как это делала Марфута, когда Ксении было горько и больно! Или просто положить свою ладонь на его плечо, как давеча это сделал Ежи. Но Ксения знала, что он не примет от нее подобного жеста, скорее всего, снова замкнется, закроется от нее, от ее сострадания его боли, принимая за жалость, которую все мужчины считали недостойным чувством по отношению к себе. Потому и не шевельнулась даже, просто стояла и слушала.
- И я ведаю, какое погребение ждет таких покойников! – медленно, будто каждое слово терзало его, проговорил Владислав, сжимая ладонь в кулак. – Это-то и мучает меня, не оставляет. Была ли она закопана в лесу или ее тело просто бросили на растерзание диким зверям? Прочитали ли над ней отходную или даже словом не удостоили? Ведь так поступают с удавленниками, разве нет? Никогда люди, что не дожили свой век, не знали покоя после смерти. Эти поверья не так ныне живы у наших хлопов, но в Московии…

Ксения не могла больше выносить его боли, что так и сквозила в каждом произнесенном слове, а потому быстро проговорила, прерывая его на полуслове:
- Ее отпели по нашему обычаю, ведь на ней был нательный крест православный, а погребли в версте от погоста, прямо на берегу Щури - реки, что течет в вотчине моего мужа. Деревенские знают о нраве своего боярина, оттого и не усомнились в причине гибели. Да, она лежит не на кладбище, но и место, что выбрали для нее отнюдь не яма и не болото.
- Откуда ты знаешь? – спросил Владислав, пытливо глядя ей в глаза, и Ксения поспешила опустить их долу, скрывая свои мысли от него. Не будет же она говорить ему, что специально пошла туда, на эту могилу, перебарывая свой суеверный страх перед заложными (3) покойниками. Просто от того, потому что была погребена именно его сестра, а не из любопытства, не из желания взглянуть на могилу той, что погибла от руки ее мужа.
- Я хозяйка тех земель, запамятовал? – уклончиво ответила Ксения. – Мне ли не знать, что там творится.
- Хотел бы я забыть об том, - заметил на это Владислав, отводя в сторону взгляд на своих воинов, что поили коней или просто лежали или сидели в траве, отдыхая. - Да неможливо мне! Ведь забыть – означает спустить с рук их смерти, оставить их души неотомщенными, неупокоенными.
- Ты их любил так сильно? – прошептала Ксения, поражаясь глубине его чувств, видя его терзания. Владислав кивнул в ответ, отбрасывая рукой волосы, упавшие при этом движении на лицо.
- Больше жизни. Все бы отдал, лишь бы вернуть время вспять!

В сердце Ксении при этих словах будто кольнули острой иглой. Кто эта женщина, хотелось закричать ей. Кто она, и кем была для тебя? Она едва сдерживала себя, чтобы не ударить его, выплескивая ту боль, что плескалась внутри нее, тот гнев на него, что он любил другую, не ее, Ксению. Она сама не понимала, что с ней творится, но для того, чтобы сдержаться от своего безумного порыва Ксении пришлось так сильно сжать ладони в кулак, что ногти впились в нежную кожу ладоней, причиняя физическую боль.

Ксения резко развернулась от него и зашагала к возку настолько быстро, насколько позволял ей это делать подол сарафана. Она чувствовала, как на глаза набегают слезы, готовые уже пролиться тонкими ручейками по лицу, но не желала, чтобы другим была видна эта ее слабость, хотела спрятать в темноте возка свои слезы, свою боль.
За спиной послышалось легкое бряцание золотых украшений ножен сабли о кольца пояса, загремели по земле каблуки сапог. Еще мгновение, и на плечо Ксении опустилась ладонь догнавшего ее Владислава, развернула к себе с силой, заставляя взглянуть на него. Ксения подняла вверх глаза и заметила, как плотно сжаты губы шляхтича, какие глубокие складки пересекают его лоб, придавая его лицу суровость.
- Ты боишься, панна? – спросил он, сжимая пальцами ее плечо. Ксения поморщилась невольно от боли, что ощутила сквозь несколько слоев ткани, но он не ослабил свою хватку, только слегка тряхнул ее, вынуждая ответить ему на вопрос. – Боишься меня?

Ксения смотрела в его темные глаза, на упрямо сжатый рот, ощущала тяжесть его руки на своем плече, его силу и мощь, его явное превосходство над ней, но того страха, что когда-то бился у нее в груди ранее, не чувствовала отчего-то. Будто то, что произошло меж ними давеча – когда он пытался изнасиловать ее, но все же отпустил, не причинил ей вреда, переменило Ксению, показало ей, что он не сможет навредить ей, не пойдет против ее воли. Она не могла этого знать доподлинно, но почему-то была уверена в глубине души, что ей не стоит бояться самого Владислава. Его решений – да, его мести Северскому – да, но не непосредственно его самого и его силы.

- Нет, - покачала головой Ксения, и его глаза вспыхнули каким-то странным огнем, а пальцы слегка ослабили жесткую хватку. Но спустя миг Владислав снова сжал плечо Ксении, и снова она не могла не поморщиться от легкой боли, что возникла при этом в ее теле.
- Ты должна меня бояться, панна! – проговорил он с нажимом, отчетливо выделяя каждое слово. – Ибо проклятие перстня, что ты когда-то носила на своей руке, уже приступило к своему делу. Янтарь погубит тебя, и погубит именно через меня!
- Тогда не позволяй ему этого! – вдруг запальчиво воскликнула Ксения, неожиданно для самой себя кладя ладонь на его грудь. Даже сквозь ткань жупана она отчетливо различала, как сильно бьется ныне сердце в его груди, и этот стук отдавался в каждой частичке ее собственного тела. – Не позволяй перстню свершить проклятие. Не отдавай меня Северскому! Что принесет тебе месть? Разве воротит она к жизни погибших? – Владислав качнул головой из стороны в сторону, не соглашаясь с ее словами, но она не дала ему уйти от этого разговора – перехватила его ладонь, когда он убрал ее с плеча Ксении, желая отойти от нее. – Мой единокровный брат погиб в схватке под Кромами. Когда его тело привезли домой, на него было даже страшно смотреть, настолько оно было изрублено ляшскими саблями. Я плохо знала его, он был намного старше меня, но я тогда понимала, что потеряла в тот день. Но моя боль потери никогда не смогла бы сравниться с горем моего батюшки. Ведь он лишился своего первенца, своего старшего сына. Я знаю, насколько сильна была его ненависть к ляхам, уже не меньше твоей к Северскому. Но когда мой средний брат Василь привез в вотчину ляхов, взятых им в полон под Москвой, когда подал отцу саблю, мол, руби им головы за брата и сына твоего, то батюшка отказался это сделать. «Их смерть не воскресит мне сына, не вернет жизнь в его тело. Пусть останутся в холопах у меня, посмотрим, насколько силен их знаменитый ляшский гонор. Пусть страдают от того, что их жизнь и свобода до скончания веков будет в моих руках, а они сами в моей власти!»

Владислав ничего не ответил ей на ее страстную речь, положил руку на ее маленькую ладонь на своей груди, легко сжал ее, но от себя отнял, а после выпустил ее ладони, отстраняясь. Некоторое время он смотрел в голубые глаза пристально, не отрывая взгляда, а после развернулся и пошел прочь от нее, к своему каурому.
- По коням! – разнесся его громкий крик по стоянке, заставляя воинов тут же собираться в путь, занимать места в седлах.
Ксения не могла заставить себя оторвать взгляда от его удаляющейся прочь широкой спины, так и стояла, смотрела на него. В голове крутилась только одна фраза, сказанная им недавно, только она одна. «Янтарь погубит тебя, и погубит именно через меня!»

- Пошли, Ксеня, - дотронулась до ее плеча, неслышно подошедшая Марфута. – Ляхи готовы отправиться в путь. Нам надо поспешать.
- Почему, Марфа? – прошептала Ксения, едва слышно. – Почему мне такая недоля?
- Все в руках Божьих, Ксеня, - ответила ей служанка. – Только в них одних. Молись, Ксеня, и быть может, он услышит тебя, переменит твою судьбу. И за него молись тоже, Ксеня. Ибо его душу рвут ныне бесы на части, и только Господь может помочь ему.



1. Так иногда называли янтарь в те времена
2. Польский народный танец
3. Умершие не своей смертью, утопленники и самоубийцы

...

Lady in White: 05.07.11 10:04

Марина, спасибо за интересные главы!!!

как жалко сестру Владислава... радует хоть, что Северский всё-таки получит сполна за свои злодеяния! правда, страшно мне, что он с Ксенией сделает, когда она вернётся
понятно желание Владислава отомстить... но это и правда уже не вернёт ему мёртвых думаю, эта фраза окажется пророческой:

...

Одинокая волчица: 05.07.11 13:43

О, уже продолжение, как быстро! Марина, спасибо большое!

Да, видно память у меня девичья, как-то это вылетело у меня из головы...
Судя по прологу, неужели Владислав и правда вернет Ксению этому монстру

Теперь стало понятно, почему он так отреагировал на этот перстень.


[/b]

...

Tatjna: 05.07.11 14:14

Ух как ты быстро написала продолжение. Отдельное спасибо за скорость! Глава получилась замечательно. Это редко кто умеет приоткрыть завесу тайны и при этом заставить читателя замереть в ещё большем напряжении. Очень жалко Владислава и его сестру, но ещё больше Ксению, теперь её любовь подпитанная сочувствием расцветёт ещё пуще. А зачем ей это? Нет, всё же только женщина способна влюбляться столь стремительно и любить совершено ни за что. Владек, конечно, что-то теперь испытывает к Ксении. Стал бы он иначе деликатничать, но этого мало… Я осознаю, разумеется всю некорректность сравнений, но невольно продолжаю сравнивать твою предыдущую книгу с той, что читаю сейчас: её героев и свои впечатления от романов. Так вот в предыдущем романе я никому даже Анатолю, а уж тем паче Загорскому не желала страданий. А здесь, понимая, что движет Владиславом я всё же желаю, чтобы именно ему труднее, чем Ксении довелось бороться за своё счастье. Любовь великое чувство и он должен осознать всю ценность его, поставив превыше мести. А так, на мой взгляд он ещё нечем не заслужил этот великий дар.
P.S. Давно назрел вопрос, а тут глава в тему. Как же родители Владислава смогли пожениться. Разве для католиков точно так же как и для православных нет необходимости в единообразии вероисповедания, чтобы совершить венчание? Я не очень разбираюсь в теологии, но насколько знаю именно православие, которое русские Великие Княжны должны были сохранить до конца жизни, становилась на пути их замужества с принцами-католиками. И по этой же причине представители русского императорского дома женились на протестантках, которые легче относились к неизбежному переходу в православие. И если родители нашего героя всё же сочетались браком, то по канонам какой церкви проходил обряд и признан ли он на Руси?

...

Marian: 05.07.11 17:19

Я приоткрою завесу тайны.
Вспомни слова Ксении, что она повторяла мысленно на своей свадьбе с Северским. Эти слова в какой-то мере окажутся пророческими. Настанет день, и Владислав будет страдать от любви. И чтобы обрести свое счастье, ему придется через многое в себе переступить, побороть свой нрав и свои привычки, а это сделать для мужчины, особенно той эпохи, практически нереально.


Ранее в Речи, когда существовало несколько отвлетвлений христианства (католичество, православие, лютеранство, кальвинизм) можно было совершить обряд венчания католика с православной (впрочем, как и сейчас тоже).
Брак считался межконфессиальным и проводился с благословения духовников брачующихся и с разрешения епархии. Можно было провести как в католическом, так и в православном храме (а чаще проводился в одном, а позднее повторяли обряд в другом). Считался бы верным и истинным.

Разумеется, дети, рожденные в этом союзе, должны будут воспитаться в католической вере (по мужу). И православный мог пообещать принять католическую веру (как единственно признаваемую истинной веру в то время в Речи).
Мать Владислава нарушила закон, покрестив Анну в православии. И кстати, осталась в православии сама...


Слава Богу, у нас нет в романе Великих Княжон
И смею напомнить, что требование было не столько для княжон сохранить православие, а сколько для их мужей принять это вероисповедание, как стороны, вступающей в брак с членом царской семьи. Таково было правило русской царской фамилии. Немногие прЫнцы шли на этот шаг.

Кстати, не всегда и требовался переход в православие простестанток после того, как правила о смешанных браках для всей Российской Империи были окончательно закреплены в Уставе духовных консисторий (1883). Примером смешанных браков являлись многие династические бракосочетания, при совершении которых переход неправославной стороны в Православие не был обязательным (за исключением брака наследника Российского престола). Так, преподобномученица великая княгиня Елисавета вступила в брак с великим князем Сергием Александровичем, оставаясь членом Евангелическо-Лютеранской Церкви, и лишь позднее, по собственному волеизъявлению, приняла Православие.



Немного выше написала.
Можно и в том храме, и в другом венчаться. На Руси признавался, если венчание было в православном храме.


Ну, раз так всех волнует это вопрос, то и тут откроюсь




Да уж, рад он точно не будет.

...