Сказочные Вечеринки

- Спасибо тебе, Баро. За гостеприимство. Уговор наш завсегда в силе – тебе на моих землях рады – Сергей Сергеевич тепло распрощался с цыганским бароном и неторопливо зашагал к мосту, чтобы перейти на другую сторону и отправиться в усадьбу.
- Ну, хорошую забаву я вам предложил? – Демидов усмехнулся, ему нравилось царящее вокруг веселье.
Он позже подошел к Помяловой, когда уже показалась усадьба.
- Александра Ивановна, надеюсь, мое скромное исполнение не оскорбило ваш профессиональный слух. Я, как любитель, пою скорей душою. Конечно, профессиональным артистам не чета. Может на балу, вы порадуете нас своим искусством? Очень меня уважите.

Миролюбский не понимал откуда столько сил в пожилой женщине, которая схватила его своей морщинистой рукой и и потянула в сторону повозки как на буксире. Откуда в ней энергия, чтобы взобраться на нее и, обернувшись с недовольством во взгляде, прикрикнуть, чтобы Слава поторопился.
– Негоже, барин, со смертью шутить, такой молодой! Жить ещё да жить. Поди сюда, окаянный! – ворчливо и даже глумливо верещала она, позвякивая браслетами на тонких запястьях и крупными серьгами с разноцветными камушками.
Поэт осторожно, чтобы не удариться левой рукой, запрыгнул в повозку и шагнул за занавеску. Чуть не ахнул от неожиданности. Вот тебе и цыгане, бедный кочевой народ… За плотными шторами оказались настоящие хоромы с позолоченными подсвечниками, атласными блестящими тканями и магическими штуками. Блестел в свете огней прозрачный шар, пестрым ковром лежали карты с непонятными картинками, наполняли ароматами трав скрутки и оплывшие свечи необычных форм. Надо бежать, пока не поздно, подумал Миролюбский, бросая отчаянный взгляд на выход.
– Не торопись, господин. Не уйдёшь от судьбы, коль она предначертана. Даже чёрная магия не в силах помешать этому.
– Магия? Чёрная? Совсем сбрендила, старая?! Ты уж определись что у меня: порча, магия... – Доброслав в ужасе на «ты» перешёл, отшатнулся от цыганки и уже занёс ногу, чтобы спрыгнуть с повозки и забыть всё как страшный сон, но услышал то, чего не ожидал.
– Приворот. Сильный. На крови. Иль до сих пор думаешь, что зазноба твоя невинна аки младенец? Шиш! Жадность и алчность ей правят, сам дьявол на плече сидит да нашептывает что делать. Да другая ведьма помогает… Видал рыжую как медь? То-то…
Поэт схватился за стенку, чтобы не упасть и прикрыл лицо рукой. Сразу понял про кого цыганка вещала. Подруга Капитолины не только цветом волос своих славилась, но и тем, что принимала у себя на дому женщин разорившихся, бездетных, забытых в обществе. И что с ними там делала, никто не знал, только после и репутация возвращалась, и браки создавались. Но ведь Капитолина уже была замужем, под защитой и в достатке…
– Денег и славы она хотела, глупый. Чтобы ей восхищались, стихи ей писали…
Слава и писал. Да как не в себя строчил лист за листом, не зная усталости. Каждый день страдал, пока были в разлуке, а как встречались, глаза не мог отвести.
Ноги держать совсем перестали. Уселся на стул рядом, пальцы в волосы запустил, пытаясь отрезвить себя от вновь нахлынувшей боли. Зачем же так с ним? Зачем? Ведь он же в первую встречу даже не взглянул на замужнюю даму, среди молодых девиц искал себе пару. Танцевал с каждой, узнавал, любезничал. А в новую встречу будто мёдом намазали к Капитолине. Будто воздух кто-то перекрыл, дышать без неё стало невозможно. И до сих пор не получается толком.
– Не пепеживай, малец. Не дам тебе сгинуть. Уж больно роль тебе важная предначертана. Будешь ты поэзией своей людям помогать, менять их, страхов лишать и мир менять. Будет у тебя жена, которую не иначе как Музой называть будешь. Деток тебе нарожает столько, что про одиночество свое вовек забудешь. И даже на любовь эту проклятую перестанешь гневится, ведь каждый получит по заслугам.
Старая цыганка говорила, а сама колоду в руках мешала. Будто грела. Раскладывала перед Доброславом картинки, причитала что-то на непонятном языке, свечи жгла и по руке водила. А поэт как будто в тумане находился, под толщей воды плавал. Если бы кто спросил «что было?» – не ответил. То ли гипноз цыганка применила, то ли еще что-то, только в какой-то момент показалось Доброславу, что он уснул. В какой-то невиданной стране оказался, где громко с неба звучит хриплый старческий голос, а перед глазами чужие, любимые до смерти глаза блестят. Очнулся резко от боли в мизинце – полоснула цыганка подушечку острой иглой и пару капель на белоснежный платочек выдавила.
— Не серчай за членовредительство. Сильный приворот оказался. Сама не ожидала… Но теперь всё. Всё! Нет больше у них власти над тобой. Вернулась воля. А те, кто её свободу нарушил, будут наказаны.
Доброслав по инерции сунул палец в рот, чтобы остановить кровь, только её вкуса не почувствовал. Затянулась ранка сама по себе. Неуютно стало от таких чудес, которые сложно головой понять. Встряхнулся Миролюбский и на старуху снова глянул.
– Теперь можно идти?
– Иди, сынок. Только ручку позолоти за старания и можешь идти.
Поэт похлопал себя по пиджаку и нащупал во внутреннем кармане мешочек с монетами. Не помнил сколько там было, на столе оставил и из повозки выбрался. Оказалось, что компания его уже на другом берегу, вернуться в имение собираются. Значит, ему тоже туда дорога. Дойти бы только до Гвидона, а то ноги почти не передвигаются.
Выйдя на берег реки, где совсем недавно сидел и любовался видами, Миролюбский наклонился, чтобы испить воды. Несколько глотков хватило сделать, чтобы та вода обратным ходом пошла. А вместе с ней всё, что на пикнике наел и выпил, выходило. И что-то ещё. Горькое как желчь, но не она. Чёрное, склизское, противное. Как запёкшаяся кровь. Нечто чужеродное. Остановилось только когда внутри, кажется, ничего не осталось, даже органов. Полегчало. Унесла река ненужное.
Добрался до места пикника Слава, а тут уже ничего почти не указывало про гуляния. Нашёл Гвидона у дерева привязанным, потрепал его холку ласково. Ехать бы сейчас домой к бабушке, рассказать про всё, что случилось. Да только поверит ли она? Надо ли? Ведь взволнуется сердце любящее. Надо ли вообще кому говорить? Ведь не поверят в сказки здешние. Никто не поверит.
Доброслав отвязал коня, сел на него и галопом поскакал к Мещерским. Отдохнёт перед ужином, обмоется, поспит часок, может. Обещала же цыганка, что теперь всё наладится. Авось не соврала.
***
Из неизданного:
Привязала, закрыла, влюбила,
Птицу в небе убила, схронила,
Заплела в свои косы как ленту,
Потешаясь над экспериментом.
Заласкала, почти отравила,
Ради славы в тряпье превратила,
Ради денег в нутро поразила.
Разделила с душой, победила.
Преступление ты совершила,
Только сил удержать не хватило.
Не меня ты на цепь посадила,
А себя повалив, и сгубила.

Долли у себя в комнатах расчесывала волнистые кудри, и задумавшись, глядела в зеркало. Скоро Дуняша начнет колдовать над ее волосами - растрепавшиеся на пикнике пряди надобно завить и убрать в высокую прическу. А пока горничная разглаживала складки ее нового платья, да приговаривала, что такой красоты и искусной работы отродясь не видывала.
В комнату тихо вошла Чарская.
- Куда же ты исчезла с пикника, Ниночка? - с интересом спросила Мещерская, дождавшись пока подруга сядет на кушетку.
- Хотела почитать и поработать в тишине - Нина пожала плечами, а потом выдохнула - Кажется, я обручена.
- Кажется, я тоже - ответила Мещерская.
Потом они сбивчиво рассказывали друг другу как так получилось и что привело к данным событиям.
Нина обняла Долли.
- Я за тебя искренне рада. Ведь твоя помолвка настоящая, в отличии от моей. И что же будет дальше? Князь Трубецкой попросит у Павла Павловича твоей руки? Вы объявите о ней или она будет тайной?
Долли вздохнула.
- Не знаю, Ниночка. Все вышло довольно сумбурно, мы этого еще не обсуждали. Но князь заверил, что решение принято. Во всяком случае, я серьезно за него замуж собираюсь. И надеюсь, что вторая моя помолвка продлиться гораздо дольше первой.
- А за кого ты еще замуж собиралась?
- За Яшу, разумеется.
Послышался громкий стук, это Дуняша уронила щетку.
Долли усмехнулась, понимая, что Чарская жаждет объяснений.
- Нам было по пять лет и я всем в округе упрямо заявляла, что совсем скоро выйду за него замуж и мы станем вместе пасти гусей, а жить будем в тереме резном в лесу. Это чрезвычайно забавляло домашних.
Мещерская посерьезнела.
- А потом отец вернулся из поездки и когда я поведала ему об этом, не счел сие столь забавным. Решил проявить ко мне интерес, должно быть, впервые в жизни. Яшку выпорол. А дочери объяснил все о сословных различиях, добавив, что замуж я если и выйду, то за человека своего круга. Нанял мне гувернантку - худосочную немку, что стегала длинной линейкой по рукам за малейшую провинность, дабы дух вольный из меня выбить.
Долли присела на кушетку рядом с Ниной.
- Я об этой детской шалости для чего заговорила. Для его величества, я по положению недалеко от Яши ушла, понимаешь? Ведь тот, на ком женится князь, войдет в семью императора, а государь наш весьма щепетилен в подобных вопросах. И особенно гневается, если против его воли идут.
- Что же вы будете делать?
- Ну, выбор у нас не шибко велик. Попросить императора дать дозволение на брак, уповая на то, что он переменится и ждать...не знаю сколько. Либо обвенчаться против его воли заграницей. Это означает попасть в немилость, рискуя навлечь на себя роковые последствия. Мы об этом тоже еще не говорили. В любом случае, я соглашусь с тем решением, что примет Аркадий и последую за ним.
Долли поднялась.
- А теперь надобно готовиться к балу и нарумянить щечки. Ведь Долли Мещерская всегда улыбается, несмотря ни на что. И тебе следует заняться нарядом. Обязательно надень то платье, что я уговорила тебя купить в Париже, хоть ты и заявляла, что оно слишком откровенное.
_________________

Пикник мало занимал Аркадия. Он сидел рядом с Долли, практически не слушая ни чьих речей. Только каждое слово Дарьи Петровны ловил.

Аркадий легко поднялся на ноги.
- Это будет для меня честью.

Сергей Сергеевич первым зашел в табор и важно прошествовал мимо кибиток в центр поляны.
Встретили гостей приветливо, Демидова уговорили на гитаре сыграть, да песню спеть. Аркадий осматривался неторопливо, не теряя из виду Долли.
- Ах, согласитесь, в жизни кочевой есть своя прелесть. Ничего тебя не держит, словно вольная птица можешь порхать, куда дорога позовет, хоть на край света…
- Вы, стало быть, хотите кочевать, Долли? – усмехнувшись, спросил Трубецкой.
Девушка покачала головой.
- Нет, я люблю путешествия, но из них так приятно возвращаться…домой, к родным людям, к тому, кто ждет тебя – взгляд Долли пронзил Аркадия. Но слов подобрать он не мог, слишком много их окружало людей.
Высокая цыганка накинула на плечи Дарье Петровне цветастый платок.
- Хочешь погадаю, золотая…да тут и смотреть не надо, все и так ясно, кто на сердце лежит.
Аркадию стало любопытно, но Долли убрала руку и отказала Раде.
Цыганка рассмеялась и утащила девушку танцевать. Трубецкой с сомнением смотрел на танцующих, но оставлять девушку одну ему совершенно претило.
Поэтому он не то, что бы танцевал, но находился среди толпы цыган и старался всем улыбаться, не выпуская Долли из виду.
Вскоре все зашагали обратно, дошли до места пикника. Трубецкой тенью шагал за девушкой, всегда готовый оказать любую любезность.
Но в усадьбе все разошлись по комнатам. Необходимо было себя привести в порядок перед ужином.
Аркадий с неохотой отправился в свои покои.
Мысли его были легки, полны надежды и любви.
Трубецкой закурил, размышляя о том, как же рассказать императору о своем выборе. Или же все сделать тайно? Варианты проносились в его голове, он пытался взвесить все "за" и "против".
- Требуется обсудить это с Долли. И уточнить, просить ли руки у Павла Павловича, или все держать в строгом секрете. Ее мнение важно мне.

В таборе

В табор Жорж отправился охотно – ему нравилось пение цыган, их танцы, гадать же он не собирался. Элен подначивал только для того, чтобы девушка улыбнулась. Надо сказать, она смогла его удивить – решилась петь. Он отправился за гитарой просто потому что барышня попросила, и ничего от этого пения не ждал, зная, какие примерно вокальные данные у молодых девиц, получивших домашнее обучение – всего понемногу. Как там у Пушкина – «мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Вот что-то подобное он и ожидал – слегка играет на гитаре и тихим голоском споет романс. Но, когда Элен запела, совершенно профессионально аккомпанируя себе на гитаре, Жорж ощутил восторг и упоение. Романс был ему незнаком, и такого исполнения любовного романса он еще не слышал – девушка пела откуда-то из глубины сердца, переворачивая души слушателей, заставляя их замирать и одновременно взлетать к небесам. Это было невероятное удовольствие – стоять и слушать, как поет Елена Петровна. Она словно собственные чувства, воспоминания и сомнения изливала строками романса.
«Я плачу оттого, что душу рвет на части,
Она еще жива, она еще болит.
Безумная, я помню ночи нежной страсти.
Ах, мне бы позабыть, да сердце не велит...»
Пела девушка, и Жорж с удивлением подумал – «неужели столь молодая особа способна так чувствовать слова какого-то поэта? Или это она сама написала, а перед тем сама пережила?» Он понимал, что спросить об этом будет не совсем уместно, вернее, абсолютно неуместно, но не смог отделаться от желания узнать правду, поэтому, когда Элен замолчала и отгремели аплодисменты, он подошел забрать гитару, чтобы отнести ее хозяину и тихо спросил, чтобы слышала только Елена Петровна:
– Vous l'avez écrit vous-même? (Вы это сама написали? (фр.)), – и тут же громко добавил. – Пели вы, Елена Петровна, потрясающе. Теперь гадать пойдете или проводить вас к отцу?

Платье и правда, ей очень шло. Хоть, по мнению Нины и было чересчур открытым.
Она вспомнила, что с трудом решилась примерить его, тогда в Париже в известном ателье. Долли сказала, что будет преступлением не взять наряд и тут же предложила оплатить. Но Нина решительно отказалась. Чарская заявила, что купит платье сама из собственных накопленных средств. Разумеется, потом ее долго мучила совесть – ах, сколько научной литературы можно было приобрести на столь внушительную сумму.

Но сейчас, с трудом узнавая себя в отражении большого зеркала, Нина пришла к выводу, что тогда все-таки приняла верное решение.
Покинув комнату, она спустилась по лестнице вниз, наблюдая, как усадьба преображается к балу. Слуги устанавливают длинные узкие столы, накрытые белыми накрахмаленными скатертями, вносят фрукты и закуски на начищенных серебряных подносах, выставляют вино, подаренное Сергеем Сергеевичем. Рядом со столами сооружали настоящую пирамиду из бокалов, которая должна была заполниться шампанским.
Прибыли музыканты, которые неторопливо расставляли инструменты. В самой бальной зале еще было просторно и тихо, а совсем скоро уже станут подъезжать первые экипажи с гостями, и она наполнится людьми, музыкой и весельем.
Нина вспомнила, что на пикнике толком не поела, да и после настолько была занята мыслями и делами, что и не думала о еде. Оглянувшись, она незаметно пробралась к столам и стянула одну из тарталеток, наполненных красной икрой.

- Vous l'avez écrit vous-même? (Вы это сама написали? (фр.)) – тихо спросил Загряжский после того, как стихли адресованные Елене Петровне аплодисменты.
Она удивленно вскинула на него глаза (уж не шутит ли он?) и, перейдя на французский, так же тихо ответила:
- Oui…Je ne sais pas pourquoi, ne me demandez pas (Да…Я не знаю зачем,не спрашивайте меня)…
– Пели вы, Елена Петровна, потрясающе! – прибавил князь уже по-русски и, как показалось барышне, искренне.
- Благодарю, Георгий Александрович, – зарделась Артемьева, тотчас вставая со стула и быстро оправляя платье. – Моя мать прекрасно пела, и нас с сестрой учила этому. Хотя до маменькиного таланта нам обеим далеко, и поэтому пою я редко, - призналась она и виновато улыбнулась.
Он тоже улыбнулся. Тепло и открыто, как хорошей знакомой. И тотчас поинтересовался:
- Теперь гадать пойдете или проводить вас к отцу?
- Вернемся лучше в дом,- попросила она и подала ему руку. – Не хочу больше оставаться здесь. Устала…шумно и беспокойно здесь…
- Как скажете, - учтиво ответил князь и напомнил: - Вы обещали мне два танца, сударыня. Отказа не приму, и не надейтесь, - пошутил он.
– И не подумаю отказаться, ваше сиятельство, - в том же шутливом тоне продолжила Елена Петровна. – Остается надеяться, что вы не отдавите мне ноги.
- Я постараюсь, - заверил ее Загряжский. И на этот раз он был серьезен.
- Я вам верю, - сказала она. - Идемте же!
- И прекратите уже меня титуловать. Георгий Александрович будет вполне достаточно, а лучше Жорж,-он улыбнулся весело и открыто.
- Хорошо, - ответила она. И усмехнулась.

Табор

- А я, Евдокия Ильинична, как и говорил ранее, готов сегодня побыть фаталистом. Раз вы пока не хотите мне ничего рассказывать, стало быть, время еще не пришло. Я подожду.
Звегинцов окинул взглядом цыганское стойбище.
- Если вы ничего более у цыган осмотреть не желаете, думаю, пора возвращаться в «Отрадное». Или вы хотите песни послушать?
Девушка лишь молча покачала головой и оперлась на его руку, позволяя проводить себя к усадьбе. После гадания графиня притихла и словно бы пребывала мыслями где-то очень далеко. Звегинцов девушку от размышлений отвлекать не стал, но дорогу выбрал не самую короткую. Лишь когда они вышли к ротонде, он нарушил молчание:
- Судя по вашему настроению, вам уже нет необходимости выплескивать свой праведный гнев, но, ежели вы желаете назвать меня негодяем, мерзавцем и прочими эпитетами в том же духе, то сейчас самое время. Вокруг никого, вас никто, кроме меня, не услышит. Другой возможности до бала может и не представиться, а вы ведь наверняка хотите на балу не перебирать в уме все, что хотели бы высказать, но не высказали, а наслаждаться праздником. Опять же взбодритесь, а то вы что-то совсем загрустили. Напоминаю: провокатором вы меня уже называли.

У ротонды

Звегинцов гадать отказался, а вот ждать ответа Докки пообещал. Она же была пока решительно не готова рассказать ему, что напророчила цыганка. К тому же, было не до конца понятно, имеет ли гадание отношение к нему.
Решив, что в таборе делать больше нечего, они медленно направились к усадьбе. Докки заметила, что ее спутник выбрал самую длинную дорогу, но ничего не сказала – ей было приятно общество Николая Александровича: с ним рядом даже молчать было очень комфортно.
– Судя по вашему настроению, вам уже нет необходимости выплескивать свой праведный гнев, но, ежели вы желаете назвать меня негодяем, мерзавцем и прочими эпитетами в том же духе, то сейчас самое время. Вокруг никого, вас никто, кроме меня, не услышит. Другой возможности до бала может и не представиться, а вы ведь наверняка хотите на балу не перебирать в уме все, что хотели бы высказать, но не высказали, а наслаждаться праздником. Опять же взбодритесь, а то вы что-то совсем загрустили. Напоминаю: провокатором вы меня уже называли.
Слова Звегинцова прозвучали неожиданно. Останавливаясь, Докки запнулась и едва не упала – чтоб сохранить равновесие, ей пришлось сильнее ухватиться за спутника, он придержал девушку, и она оказалась стоящей к нему лицом, причем, очень близко. Докки заалела щеками и потупилась. Какое-то время стояло молчание, но он было каким-то спокойным и легким, потом девушка заговорила:
– Николай Александрович, знаете, сегодня какой-то очень странный день, впрочем, это началось еще вечор. Вы же мне, в общем, абсолютно не знакомы, впрочем, как и я вам. Что для вас – взрослого женатого мужчины, офицера, соседская девочка, которая играет в куклы? Ровным счетом ничего, вы меня, поди, и не замечали, как и я вас – у нас были совершенно разные интересы. – Она слегка усмехнулась. – А вчера этот случай на дороге, потом в беседке у Долли: мы говорили как добрые знакомые, мало того, вы сумели понять то, что не понял даже папенька. Он просто в какой-то момент махнул на меня рукой, а вы – поняли. Вы умеете слушать и слышать собеседника, с вами рядом тепло и покойно. Не знаю, как еще объяснить, мне сложно, я никогда так откровенно не говорила с чужим, в сущности человеком, а от вас я чувствую понимание и тепло, ощущение, что могу сказать, и вы поймете, не поднимете на смех, и не расскажете никому. Это такое странное ощущение. – Докки улыбнулась. – Да, сегодня было несколько моментов, когда мне хотелось вас поколотить, но вы так смотрели, что это желание пропадало. Не смейтесь, право, я сейчас скажу страшную вещь – я никогда не влюблялась, и не знаю, как это бывает. Может быть, это оно? – Графиня опустила голову и снова покраснела. Она понимала, что допустила, по меньшей мере, бестактность, но ей надо было выговориться, и в сердце теплилась надежда, что Звегинцов ее поймет.
Некоторое время они так и стояли молча, вероятно, он ждал, пока девушка выговорится, а она не находила слов, чтобы озвучить свою просьбу.
– Николай Александрович, – Докки, наконец, решилась, и подняла на него глаза. – Николай Александрович, поцелуйте меня, пожалуйста. – Проговорила она еле слышно. – Нет-нет, вы не думайте, я, мне, меня… меня уже целовали, и это, это было ужасно. Возможно, со мной что-то не так, но… все трое, никто из них даже не спросил моего разрешения или хотя бы согласия. Ощущение, что в вашем мужском мире, у мужчин есть уверенность, что, делая предложение, они делают девушке одолжение. И вот, позвав барышню замуж, или только собираясь это сделать, мужчина приобретает уверенность, что девица – его собственность, и он может делать, что пожелает, независимо от ее желаний, и слово «нет» не слышится вовсе. И потом, все эти трое, они были мне неприятны, а вы, вы мне …симпатичны. – Она отпустила Звегинцова и, стояла, потупившись, одновременно готовая в любой момент сорваться и пуститься наутек.

У ротонды

- А вы умеете делать предложения, от которых невозможно отказаться, настолько они соблазнительны!
Звегинцов мягко дотронулся до руки зардевшейся девушки. Ее изящная кисть легко спряталась между его ладонями. Евдокия Ильинична выглядела так, будто в любой момент может убежать, а ему необходимо было, чтобы графиня выслушала его. Ее неожиданное признание льстило самолюбию, как и ее просьба, но он слишком привык просчитывать последствия своих действий и прекрасно понимал, к чему может привести выполнение этой просьбы. Оставалось лишь подобрать слова, которые не отпугнули и не задели бы девушку. Какая малость – найти нужные слова! И как сложно справиться с этой «малостью» на самом деле.
- Вот только время вы выбрали предельно неудачное. Судя по вашим словам, те, кто пытался вас целовать раньше, делали это из рук вон плохо, потому ничуть не удивлен, что вам не понравилось. Если я вас сейчас поцелую: по-настоящему поцелую, а не как те олухи, любой, кто увидит вас в ближайшие полчаса, сразу поймет, что вы недавно целовались. У вас попросту припухнут и покраснеют губы. Поэтому я вас поцелую, но после бала, если, разумеется, вы к тому моменту не передумаете.
- А после бала будет не так заметно? – девушка наконец-то решилась взглянуть ему в лицо.
- После бала будет существенно темнее, кроме того, у вас при себе наверняка будет веер, и вы сможете быстро уйти в свою комнату. Так что да, получится не так заметно, - он положил девичью кисть на свой локоть, предлагая продолжить путь к усадьбе. – А если вам понравится, я готов ответить согласием и на ваше предыдущее предложение, - он улыбнулся, неотрывно глядя на спутницу.
- К-какое? – голос Евдокии Ильиничны чуть дрогнул.
- Ах, коварная, вы снова делаете вид, что забыли, как намекали на вероятность женитьбы после танца. Так после поцелуя я, как честный человек, тем более обязан буду на вас жениться.
- А вам разрешено во второй раз… - девушка стушевалась и не договорила, но Звегинцов ее понял.
- Мне – да, - спокойно ответил он.

С Евдокией Ильиничной согласовано

Ротонда – усадьба – бал

Докки слышала и не слышала, что говорил ей Звегинцов, а понимала и того меньше. Первой ее мыслью было – «он мне отказал, и это ужасно стыдно, значит, я настолько стара, что меня уже и целовать не стоит», второй: «после бала. Он меня поцелует после бала. Сердце, сердце, глупое сердце, перестать стучать так отчаянно», третьей – «Докки, тебя замуж позвали или нет?» И на эту третью мысль она смогла только пролепетать:
– А вам разрешено во второй раз… – и даже эту фразу она не договорила до конца.
– Мне – да, – спокойно ответил он.
И тут она стушевалась окончательно. Настолько, что не сразу забрала свою руку из больших теплых ладоней Звегинцова. То, как он держал ее, было, по законам общества, не дозволительно, но ей вдруг захотелось еще более недозволительного – провести рукой по его щеке, дотронуться, ощутить под пальцами его бороду… У Докки не было братьев, и она не имела представления, что чувствуешь, дотрагиваясь до бороды. Она заалела щеками и, осторожно высвободив свою ладонь, положила ее на рукав спутника.
– Николай Александрович, – тихо проговорила девушка, стараясь, чтобы голос ее не дрожал и не выдал всех тех мыслей, что бились, накатывая словно волны, одна на другую, в ее голове. – Пойдемте в усадьбу… Пожалуйста.

Дальнейший путь они проделали в молчании, и, только прощаясь в холле, Докки посмотрела в глаза Звегинцову и прошептала так, чтобы слышал лишь он:
– Помните, вы обещали, – и быстро пошла по ступеням наверх. Что она подразумевала под этим – вальс, поцелуй или замужество, она предоставила додумать ему самому.
В комнате, одеваясь к балу, Докки то смеялась, то, что-то напевала, несколько раз попросила Алену переделать прическу и не смогла съесть ни кусочка из холодных закусок, которые горничная принесла из буфетной, чтобы графиня подкрепилась перед балом.

Когда Докки спустилась в бальную залу, там уже собрались некоторые гости, оркестр настраивал инструменты. Графиня оглянулась в поисках Звегинцова, но, чтобы ее интерес не был столь уж очевиден, подошла к накрытым столам и взяла бокал шампанского. В горле и в самом деле пересохло, но Докки скорее выпила бы воды, чем вина, бокал игристого она взяла машинально, чтоб чем-то занять руки.

Только убедившись, что выглядит идеально, Долли медленно спустилась вниз. Раздала мелкие поручения слугам, посмотрела, все ли готово к балу.
Пока в залах можно было наблюдать лишь гостей усадьбы и Долли прошла вперед, в холл, где уже ждал генерал Мещерский.

На лице девушки отразилась обеспокоенность, когда она заметила, что Павел Павлович тяжело вздыхает, опершись рукой на спинку стула. Но, завидев ее, тут же выпрямился и приободрился.
- Ну-ка, егоза, дай посмотреть на тебя. Красота. Хорошо провела время на пикнике?
Мещерская усмехнулась и даже обернулась вокруг, чтобы продемонстрировать платье.
- Да, к цыганам даже ходили с Сергеем Сергеевичем.
- Ох, уж этот Сергей Сергеевич - генерал притворно погрозил пальцем - Готова к балу?
Долли кивнула.
- Тем более, у меня самый замечательный кавалер будет.
- Это кто?
- Вы, дядюшка, разумеется - Долли поцеловала его в щеку.
Мещерский заулыбался.
Заслышав первые приближающиеся экипажи на подъездной дорожке, Долли взяла Павла Павловича под руку и вдвоем они приготовились встречать именитых гостей.
_________________

От предстоящего бала Елена Петровна, признаться, ничего не ожидала, поэтому совершенно не волновалась. Те времена, когда она в сиянии юной красоты готовилась к своему первому балу и переживала не только за бальный туалет и все остальное, что к нему прилагалось в обязательном порядке, но и за то, станут ли ее приглашать, или она так и останется стоять рядом с маменькой, давно прошли. Балы в Энске устраивались по случаю, и чаще всего они были откровенно скучны, поскольку танцующих кавалеров на всех особ женского пола не хватало. И такое положение дел менялось лишь, когда в городе на зиму оставались квартировать военные. Тогда все дамы были нарасхват, даже те, что не отличались красотой и свежестью.
Но, думая о бале в доме Мещерских, Елена Петровна надеялась, что умница Долли устроила все наилучшим образом: насколько она знала, среди приглашенных будут представители несколько аристократических фамилий, люди из высшего петербургского общества.
Пока Глаша укладывал ей волосы в бальную прическу, Елена думала о Жорже. Танцевать с ним, наверное, будет приятно, решила она, – он, несмотря на возраст, строен и ловок, а, кроме того, весьма приятен в общении. Одно это делает этот бал вполне сносным.
Глаша, наконец, завила последний локон барышне и помогла надеть ей платье. Перчатки выбивались из наряда, но Елена Петровна сочла, что так даже лучше.
Когда она, шелестя платьем, вошла в бальную залу под руку с Петром Николаевичем, там уже было довольно много гостей. У накрытого стола Елена заметила Докки и Нину Чарскую, обе выглядели настоящими красавицами.

Сопроводив Элен к отцу, Жорж направился в усадьбу, где, поднявшись в комнату, попросил каких-нибудь закусок и ванну. Слуги у генерала оказались расторопными, и все просимое было быстро предоставлено. Пришел даже лакей почистить мундир и помочь барину снарядиться к балу, что, впрочем, было излишним – помыться и одеться князь прекрасно умел без посторонней помощи – армейские скитания к этому приучили сполна.
Он, конечно, не возражал, чтобы лакей приготовил ванну и сервировал стол, но дальше попросил его не беспокоить. Жорж довольно долгое время нежился в ванне с бокалом вина, пока вода не остыла практически совсем, затем оделся, перекусил и собрался идти вниз – судя по звукам с улицы – подъезжали остальные гости из уезда, а – по звукам из залы, оркестр был уже на месте: музыканты настраивали инструменты.
Все то время, что он собирался на бал, Загряжский думал об Элен. Странное дело – девушка, которой он не знал доселе, занимала сейчас все его мысли. Она была умна, красива, воспитана, но как-то одновременно пуглива в разговоре и в общении с ним, а, скорее всего, с любым мужчиной, в то же время, умела высказать свою точку зрения, не боясь быть превратно понятой, сделать что-то, что не все могут принять – то же пение в таборе. А еще она была очень привязана к отцу, а на себе явно поставила крест. И было это, как ему показалось, не потому, что она сама не хотела выйти замуж и иметь семью, скорее, какая-то тайна, травма, сердечная, первая любовь и обман, или что-то подобное, что она тщательно скрывала от окружающих. Жорж не имел намерения выпытывать у Елены Петровны, что за трагедия прячется в ее сердце, но ему отчего-то захотелось доказать ей, что не все мужчины подлецы и обманщики, даже если, как он полагал, таковой попался ей в юности, расшевелить, вынуть из кокона, в который она себя засунула, заставить жить дальше.



Она мила и умна, имеет добрый нрав и, по всей вероятности, хозяйственная, – подумалось ему. – Из нее получится хорошая жена кому-то.
Кому-то? – тут же подначил внутренний голос. – А почему не тебе самому?
На этот вопрос ответа у Жоржа не было. Пока. Он решил повнимательнее приглядеться к девушке, чтобы понять, испытывает ли она к нему хоть какое-то подобие симпатии, и что в Элен привлекает его настолько, что он все время о ней думает.
Жорж посмотрелся в зеркало, нашел свой вид достойным и спустился вниз.

Раскланявшись в зале со знакомыми, Загряжский удивился, сколь тесен мир, и прошел в буфетную, где как раз и обрел трех очаровательных нимф: Елену Петровну, Евдокию Ильиничну и Нину Ивановну.
– Добрый вечер, дамы, – поклонился князь, поочередно поцеловав руки всех трех девушек. – Как вам прогулка в табор? Хотя вас, Нина Ивановна, я там не заметил. Впрочем, мы могли разминуться, – тут же нашелся он, увидев, как зарделась девушка и, не желая ставить ее в неловкое положение. Оставьте за мной кадриль, если она у вас не занята? И вас, Евдокия Ильинична, прошу станцевать со мной котильон, раньше у нас неплохо получалось, – улыбнулся он графине. – Елена Петровна, за мной вальс и мазурка, если не возражаете, – Жорж постарался поймать взгляд Элен, пока она записывала танцы в свое карне. – Угостить вас чем-нибудь?

Дамы, если я был слишком волен, все поправимо

Когда Аркадий спустился в бальную залу, там уже собрались гости. Быстро оглядев залу, Трубецкой глазами нашел Долли и слегка улыбнулся. Он взял бокал шампанского и двинулся к девушке.
Дарья Петровна под руку с Павлом Павловичем встречали гостей. Аркадий подошел к Павлу Павловичу и пожал ему руку.
Поклонился девушке, не преминув сделать ей комплимент. Выглядела Дарья Петровна восхитительно.
- Дарья Петровна, - Аркадий обратился к девушке, едва гость отошел от нее. - Я желаю ангажировать вас на танец. Вальс, мазурка? Вы не откажете мне в этой чести?
Долли опустила взгляд и едва улыбнулась.
Павел Павлович бросил на Аркадия зоркий взгляд. Князь выдержал его взгляд с твердым намерением переговорить с дядей Долли завтра же утром.
Для себя он окончательно определился.
Павла Павловича отвлекли новые гости, и Аркадий наклонился к Долли и едва слышно шепнул:
- На все танцы, я бы хотел на все танцы.
Долли улыбнулась.