Радуга над теокалли (историческое фэнтези) 18+

 » Радуга над теокалли (историческое фэнтези) 18+  [ Завершено ]

Здравствуйте!
Предлагаю для чтения роман в жанре исторического фэнтези об ацтеках и майя.

Аннотация:

Воспользовавшись внутренними противоречиями, ацтекам удается захватить приграничный майяский город-государство Коацаок. В плен попадает жена правителя Коацаока Иш-Чель, дочь Кокомо - одного из могущественных правителей государства майя . Чудом избежавшая участи быть принесенной в жертву жрецами Коацаока, отвергнутая своим мужем, женщина пытается выжить в Теночтитлане - столице государства Анауак. Ацтеки поклоняются кровожадным богам, требующим человеческих жертвоприношений: ни пленный, ни раб, ни свободный гражданин не может быть в безопасности - жреческий жребий может выпасть любому. Иш-Чель становится участницей по спасению древних книг ацтеков - Кодексов, которые решил уничтожить правитель Анауака - Ицкоатль, чтобы заново переписать историю своего народа. Знакомится с главным советником Ицкоатля - Тлакаелелем - мудрым дипломатом и великим ацтекским реформатором, спасает соплеменников от жертвоприношения, прилагает усилия для заключения мира между ацтеками и майя и пытается построить свою жизнь в соответствии с нормами и нравами ацтеков. Своей жизнью и любовью Иш-Чель становиться выше царящего культа смерти страны Анауак.


Уходят ли цветы в царство смерти?
Правда, что мы идём,
правда, что мы идём!
Куда мы идём, ай, куда мы идём?
Там мы мертвы или ещё живём?
Придёт ли там ещё раз
существование?

Несауалкойотль


Пролог
Был полдень. Солнечные лучи нестерпимо жгли спины земледельцев, работающих на небольших участках маиса. Золотые початки гордо торчали между пожелтевшими листьями, свернувшимися в острые трубки, и теперь напоминали выцветшие от времени перья на стрелах. Уже давно не было дождей, и обмелевшие реки слепили лысой белизной камней. Люди изредка с надеждой поглядывали в небо, бьющее пронзительной синевой. Наползала ленивая дневная жара, сухая и выматывающая.
Однако в покоях правителя приграничного города-государства Коацаока царила прохлада. Помещение поражало размерами и красотой убранства. Деревянные ширмы пестрили в углах разноцветными перьевыми вышивками: на центральной, самой большой, кувыркались в голубом хороводе водных струй золотые рыбки, а на боковых панно готовились взлететь, распахнув крылья, бабочки. Низкие плетеные сундуки для мелочей и домашней утвари стояли вдоль стен вперемешку с копьями и боевыми щитами. Полы застилали теплые, с густым ворсом шкуры. Огонь в очаге в это время дня не горел, и тот выделялся темным грязным пятном, одиноким и не вписывающимся в дорогую обстановку.
Халач-виник Коацаока согласился принять жену - мать наследника, но не ожидал, что обычный разговор перерастёт в спор.
«Когда же ты прекратишь, Уичаа?!» – правитель мрачно насупил брови, крупный нос выдвинулся вперёд и хищно навис над губами, сложившимися в тонкую линию, выражая явное недовольство хозяина.Ещё немного, и их можно будет сравнить с натянутой тетивой для лука. Времени прошло всего ничего, а он уже устал слушать доводы Уичаа – сколько раз она ему их приводила – так ничего и не изменилось.
– Твоя недальновидность погубит нас! – жена стояла напротив него. – Нужно немедленно вернуть сына домой, и предложить союз мешикам!
Халач-виник потянулся за трубкой, которую отложил недавно на камни очага. К счастью, табак ещё не выгорел, и он с наслаждением затянулся. Серый дым медленно потянулся к потолку, образовав прозрачную преграду между супругами.
– На все воля Ицамны! – ответил, помедлив, Копан, старательно пуская кольца дыма и прячась за ними от гнева жены. Он надеялся, что упоминание о божественном покровителе майя повлияет на женщину, но ошибся.
Уклончивость лишь больше рассердила Уичаа:
– Ицамны?! Мешики скоро будут здесь! Они уничтожат нас, если ты ничего не предпримешь!
Халач-виник вздохнул и ощутил внезапную боль внутри –будто пчела укусила. Копан поморщился, сосредоточившись на ощущениях. Боль схватила сердце острыми когтями оцелота. И тысячи мелких насекомых злобно вонзили в него жала. Слова жены превратились в монотонный гул.
«Может быть, встать и тогда полегчает?» – осторожно, стремясь не потревожить ноющую грудь, Копан поднялся и прошёл к окну. Вид на долину и людей, мельтешащих там, отвлекли, успокоили правителя, и он опять услышал Уичаа.
– … верни сына!
Халач-виник обернулся к жене. Подол её белоснежной одежды неожиданно привлёк внимание – на нем ярко выделялись красные пятна. Значит, перед тем, как идти к нему и снова спорить, Уичаа была в храме, где говорила с духами и приносила жертву богам.
Правитель подошёл к супруге вплотную, и тут словно ожил запах сожжённых трав. Одежда и длинные волосы Уичаа пропитались им, незримо заполнившим пространство. Запах проник в Копана, будоража совершенно неведомые ему чувства. Страх, горечь, вперемешку с ожившей болью, вновь сжали сердце верёвочным силком.
Правитель внимательно посмотрел жене в глаза. Они были расширены и полыхали гневом. В них Копан ощутил силу и мощь потустороннего мира, жар и властный напор. Создавалось впечатление, что невидимое покрывало, некая могущественная сеть жёсткой хваткой окутала его, буквально парализовав. Пропали мысли и чувства. Он оглох, ослеп и потерял способность говорить. Неведомая сила легко втянула халач-виника в омут распахнутых глаз Уичаа и закрутила.
Копан полетел через голубые, черные, розовые и зелёные вихри, которые змеями переплетались между собой, величественными столбами уходя ввысь и не имея начала и конца. Как живые, шевелились разноцветные стены, создавая коридоры и ниши.
И тут он увидел страну майя, Коацаок, в руинах и огне, жителей, бегущих от пожара. А над всем этим, в развевающемся плаще, с поднятыми к небу руками, главного жреца Ицамны.
Потемнело. Халач-виник попал в грозовую тучу. Внезапно она исторгла потоки дождя, и Копан поёжился, ощутив приятную влагу, за которой тут же последовал ледяной холод. Он вздрогнул: частые и внезапные вспышки молний – гнев богов – ослепили, заставив покинуть мир духов.
Словно пьяный, правитель отшатнулся от жены. Вся его сущность, неприученная к общению с могущественными силами, после Откровения взывала к немедленному покою. Без сомнения – боги через жену приоткрыли тайну будущего, послали предупреждение.
Уичаа, привыкшая к магии, быстрее мужа пришла в себя. Она полагала, что халач-виник все понял. Однако, как оказалось, её усилия оказались напрасными.
– Я сегодня принесу жертву нашему великому богу Ицамне. Если она будет принята, то завтра же гонцы уйдут в Майяпан с моим разрешением на брак сына Кинич-Ахава и Иш-Чель, – увиденное правитель отодвинул в глубину памяти, спрятал, чтобы когда-нибудь над ним подумать. Ведь это боги Уичаа показали ему будущее, а не Ицамна приоткрыл завесу тайны.
– Но, почему?! – в отчаянии Уичаа взмахнула руками, зная – если Копан решил, то только Ицамна мог повлиять на его мнение, а бог всегда благосклонно принимал от правителя жертву.
В семье халач-виник на упрямство жены смотрел снисходительно, даже когда она, усиленно храня обычаи и ритуалы сапотекского бога дождя и молний Косихо-Питао, прививала их наследнику. Сын, по малолетству, уступал матери, однако, повзрослев, резко пресёк её нежные увещевания и признал, что есть только единый верховный бог-покровитель всех майяских городов и имя ему – Ицамна. Спорить с ним было совершенно бесполезно – такой же упрямый характер, как и у отца.
Уичаа с трудом скрыла досаду после неудачной попытки приоткрыть мужу тайну будущего и предостеречь его от политической ошибки. Теперь же она лишь утвердилась в своём подозрении – на решение Копана повлияло то, что будущая невестка приходилась ему племянницей. Правитель словно не желал замечать грядущего столкновения с мешиками.
А ведь духи предупредили!
Все народы плодородной и цветущей Долины Озёр склонились перед новой силой – воинственными мешиками, и непокорёнными остались только дикие отоми, сапотеки и майя. Куда направятся воины из Теночтитлана? Уичаа не питала сомнений – молодое государство мешиков постепенно расширяло свои границы, и ничто не могло остановить захват новых земель. Верховным божеством мешиков являлся Уицилопочтли – бог войны, и он требовал многочисленных ежедневных жертвоприношений.
Народ Анауака направится в Коацаок – к вратам земель майя.
Упорное сопротивление сына, молчаливое попустительство со стороны отца выводило Уичаа из себя. Несколько дней назад Кинич-Ахава известил, что отправляется в Майяпан за невестой и будет там ждать разрешения родителей и свадебных послов, а пока отработает положенный выкуп.
Однако не это злило Уичаа – сын мог ещё вступить в брак, но был влюблён в невесту и не желал слышать о брачном союзе с мешиками. Пока Копан не объявил официального решения, еще оставалась надежда, но то терпение, с которым он отвечал Уичаа, граничило с безразличием.
Завеса тайны будущего, приоткрытая сегодня, не сыграла отведённую ей роль. Копан в своей гордыне и желании следовать прежним путём несгибаем. К тому же это её боги, духи лесов и земли показали будущее. А правитель верит только своим жрецам...
Потеряв терпение и решив положить конец мучительным раздумьям и спорам, халач-виник пошёл к выходу. Там задержался:
– На все воля Ицамны!
Миг… и только расписанный яркими красками занавес показал, чуть качнувшись – правитель Коацаока ушёл. Уичаа осталась одна. Она проиграла.
– Ты погубишь нас! – запоздало выкрикнула женщина вслед, гневно топнув.

***
Далеко на востоке майя построили грозный город Майяпан, а династия Кокомо сделала его самым богатым и могущественным. Правящее семейство было воинственным и жадным. Они вынуждали вождей Ушмаля и Ицмаля считаться со своим желанием главенствовать на полуострове. Им платили дань по первому требованию – только бы не видеть у стен городов и селений военные отряды из Майяпана.
По этой земле благоденствия шёл караван. Давно уже позади остались развалины непокорного города Чичен-Ицы – бывшей столицы гордых тольтеков. Заросли высокой травой её полуразрушенные за три столетия теокалли, посвящённые древним богам, и только ветер закручивал и весело гонял веретена пыли по широким и прямым проспектам. Чичен-Ица был вечным напоминанием всем майя о несокрушимом могуществе рода Кокомо, захватившем его и предавшем огню.
Смертный ужас испытывали жители, едва вдали различали приближающихся воинов – воинов Майяпана – вестников недовольства и требования беспрекословного повиновения. Так было и с нашим караваном. Только когда он подходил к селению достаточно близко, майя перебарывали дрожь и вспоминали, что год назад через их селение также следовал караван, спешащий на ежегодный праздник, посвящённый богине Радуги и Луны – Иш-Чель. Путники двигались к острову Косумель, где располагался главный храм, его посещала дочь правителя Майяпана, названная в её честь. И не было другой женщины из знатной семьи майя, которая бы столь соответствовала этому имени. Как внезапно возникшая радуга вызывает у землепашца умиление и восторг неповторимостью и совершенством, так и дочь правителя Майяпана одним присутствием могла сосредоточить на себе внимание окружающих. У неё была не только светлая кожа, но и огненные волосы. Явилось ли это результатом многочисленных кровных браков в роду Кокомо, игрой природы или даром богов, неведомо, но все майя верили, что живая Иш-Чель – сама богиня радуги. И она сошла на землю, чтобы в эти тяжёлые годы войн и усобиц дарить смертным простую радость.
Жители выходили к обочине мощённой камнями дороги поприветствовать Иш-Чель, которую четверо воинов несли в открытых носилках. Майя с восторгом лицезрели живой образ богини, убеждаясь, что она по-прежнему очень красива, изящна и у неё всё те же огненные волосы. С каждым годом наряд девушки становился пышнее – он явно демонстрировал богатство и дерзкую мощь семьи Кокомо. Здесь было и многоцветье птичьих перьев, и ожерелья из самых редких камней, и необыкновенно тонкая ткань одежд самой Иш-Чель и её приближенных.
Большую часть свиты составляли грозные телохранители в белоснежных набедренных повязках, не скрывающих сильные мускулы; остальное сопровождение гордо носило шкуры ягуаров.
Замыкала караван группа воинов, сопровождающих ещё одни носилки, всегда занавешенные тканью. В них несли самую красивую рабыню – жертву богине Иш-Чель. Она была так же, как и дочь правителя, богато одета, а на шее, запястьях, в ушах сияли драгоценности из сокровищницы госпожи, предназначенные храму. Будущей жертве давали дурманящий напиток, после которого она смотрела затуманенными глазами, словно уже видела весёлую беззаботную жизнь в чертогах богини и с радостью исполняла возложенную на неё миссию.
Внимательно рассмотрев кортеж Иш-Чель, жители возвращались к насущным заботам, в очередной раз убедившись, что в их мире власть и сила рода Кокомо незыблемы.
Караван, обогнув селение, приблизился к берегу – месту постоянных остановок паломников, следующих на остров Косумель, виднеющийся в море. Стоянка была уже обжитой: выложенные камнями площадки под навесами, большие ямы и кучи хвороста для костров, на берегу деревянные мостки с привязанными длинными лодками.Толпа галдящих гребцов наперебой предлагалапереправить путников за пять зерен чоколатля.
Многочисленная свита Иш-Чель готовилась к ночлегу – удобно располагало госпожу, чтобы она хорошо отдохнула. Только раз в году в центральном храме богини Луны и Радуги отмечался грандиозный праздник. Люди приплывали в надежде получить исцеление от недугов. Мудрые жрецы знали толк в лечении травами и спасли многих безнадёжных. Они помогали даже женщинам, желающим, но не могущим подарить мужьям наследников.
Попасть на остров одновременно с земным воплощением богини считалось особой удачей, поэтому к каравану Иш-Чель до конца дня присоединилось множество паломников. Одни люди устраивались на ночлег, другие пытались договориться с лодочниками, потряхивая кожаными мешочками, где хранились драгоценные камни или зерна чоколатля для оплаты переправы. Более опытные просились в каноэ к счастливцам, которые уже обеспечили себе место среди первых отплывающих. А самые мудрые, что прибыли утром, спокойно готовились ко сну. Поэтому стоянка представляла собой пёструю, гомонящую, перемещающуюся массу людей. Было уже за полночь, когда лагерь успокоился, доверив сон охранникам из свиты дочери Кокомо.
Утром люди пробудились от совершенно нехарактерного шума – это было не потрескивание разгорающихся костров или шорох шкур, вновь собираемых в тюки до следующего ночлега. Это был совершенно невообразимый шум: крики женщин, топот ног, ругательства мужчин. Ко всему примешивался витающий в воздухе ужас – девушка, которую приготовили в жертву богине, исчезла. Весть разнеслась мгновенно. Воины, охранявшие рабыню, лежали мёртвыми. Следов убийц не было, как и никто не слышал шума ночью.
Когда Иш-Чель поинтересовалась, в чем дело, на стоянку опустилась тишина. Испуганного жреца, сопровождающего кортеж, вытолкнули из толпы приближенных. Голос у него дрожал сильнее, чем он сам - служитель лихорадочно пытался найти подходящие слова для толкования совершенно необъяснимому явлению. Но вот, наконец, нашёлся и тонко пропищал, пытаясь совладать с собой и одновременно стараясь не потерять мысль, не дрожать и не делать пауз:
– Моя несравненная госпожа... Возможно, Иш-Чель решила принять жертву раньше, на рассвете... Может быть, чтобы ты не совершала морского путешествия...
– Но... праздник вечером! Это знамение? – лицо земной Иш-Чель оставалось невозмутимым.
Только лёгкая тревога заплескалась в светлых глазах, подведённых синей краской. Она не понимала происходящего и внимательно смотрела на жреца, который не знал, что ещё сказать.
От группы приближенных отделился воин, уверенным шагом подошёл к госпоже, слегка поклонился, испросив, тем самым, разрешение говорить, и, приложив руку к груди, насмешливо произнёс:
– Относительно знамения нашему служителю нужно будет подумать. Девушка исчезла, моя госпожа...
Услышанное было настолько неожиданным, что Иш-Чель не удалось скрыть удивление и растерянность. И она решила рассердиться:
– Кажется, происходящее тебя только забавляет, Кинич-Ахава! А ведь жертва должна быть принесена!
– Если я не ошибся, то в этот раз богиня получила не одну девушку, а восемь лучших воинов твоего отца, моя госпожа!..
– Нет, нет... – забеспокоился пришедший в себя перепуганный жрец, взмахнув руками. – Они не могут считаться принесёнными в жертву, ведь... кровь не пролилась на жертвенный камень, да и час для ритуала другой.
Кинич-Ахава поморщился – его раздражала трусость служителя.
– Тебе мало восьмерых молодых мужчин?
– Но эта земля не освящена и не то время... – испуганно пролепетал жрец. Теперь он думал только о том, как обезопасить себя от гнева халач-виника Кокомо. Пропажа рабыни – это пустяковое дело в городе, где никто не будет проверять, ту или иную женщину принесли в жертву. А здесь ничего не скрыть, да ещё необходимо объяснить, растолковать правильно. Но, как?..
– Послушай, это мы и сами знаем. Что делать? – властный голос Кинич-Ахава пробился сквозь страх жреца.
– Моя несравненная госпожа, нам нужно срочно найти другую жертву... То, что бывшая исчезла, – плохой знак и... но богиня милостива к тебе, и мы...
– Так займись этим! – перебил служителя Кинич-Ахава.
Жрец с поклонами, скрывая радость избавления от пытки объяснения, шустро скрылся в толпе.
– Мне нужно поговорить с братом!
Прислуга разошлась, тихо перешёптываясь. Иш-Чель пригласила Кинич-Ахава присесть рядом с ней на шкуры. Он разместился достаточно близко, чтобы говорить, не повышая голоса, копье продолжал держать одной рукой, изящно на него опираясь. С детских лет ему внушали – воин не расстаётся с оружием даже во сне.
– Ты испугалась? – участливо спросил сестру Кинич-Ахава.
Большие глаза Иш-Чель наполнились слезами, она кивнула – мысли, в смятении, метались:
– Это плохой знак. Я хотела просить богиню дать нам счастье, а теперь...
Грусть в ее голосе заставила Кинич-Ахава найти слова, которые смогли бы её ободрить. Он нежно погладил руку двоюродной сестры. Посмотрев по сторонам, улыбнулся:
– Своё счастье мы будем создавать сами. Боги всегда были к нам милостивы. Совершим свадебный обряд, и ты станешь моей женой, в Коацаоке родятся наши дети.
– Но гонцов от твоего отца все ещё нет... – Иш-Чель задумчиво взглянула на жениха, и через секунду её светлые глаза подёрнулись пеленой – она уже погрузилась в себя, не слыша и не видя ничего вокруг.
Иш-Чель вошла в мир духов, куда начала убегать ещё в детстве. Волшебная страна приветствовала её игрой золотых бликов, переливами нежными красок. Появлялось лёгкое дуновение, оно создавало ощущение полёта. Яркие всполохи становились разноцветными. Они мягко и плавно превращались то в ступеньки, то в дорожки, или вдруг возникало каноэ, украшенное дивными цветами, чьи лепестки дарили бархатную нежность. Иш-Чель скользила между миллиардами воздушных разноцветных радуг, раздвигала их руками, ощущала ласковое тепло, отчего становилось легко и спокойно.
Именно тут она всегда получала ответы, находила покой и душевное равновесие. Но сейчас её мир изменился – пропала золотая гамма, исчезло лёгкое дуновение. Лиловый цвет, пусть не такой тёмный, как у грозовых туч на закате, но поглотил радужные цвета. Ощущение тревоги, предчувствие беды коснулось Иш-Чель, напугав и расстроив.
Растерянность взяла своё, девушка заметалась, пытаясь услышать внутри тихий шёпот предостережений, но ничего не было... Только краски, словно ощутив тревогу, сгустились, не давая ей вырваться к далёкому светлому пятну вдали... И тут же раздался голос, не принадлежащий её миру. Звук его был слишком реален и груб, яростно вторгаясь, он мешал понять, что не так, что ускользает от неё... и разрушил незримые стены.
– Это очень серьёзный шаг – у моей семьи нет больше наследников. Трудный выбор для моего отца, а он должен печься о благополучии государства, - услышала Иш-Чель слова брата.
– Я боюсь быть нежеланной в твоей семье. Ты говорил – мать хочет другого союза – произнесла Иш-Чель, словно внимательно слушала Кинич-Ахава.
– Так вот, что тебе не нравится! Ты начинаешь ревновать?! – Кинич-Ахава довольно улыбнулся.
– Да! И не скрываю! С детских лет мы знаем друг друга, всегда вместе...
– Я – будущий правитель, я – воин. Будут походы!..
– Новые и новые рабыни, потом наложницы и жены, а как же наша любовь?
– Иш-Чель, наш брак, по счастливой случайности, озарён этим чувством, но я вынужден думать о стране и, если союз выгоден, то я его заключу, и сделаю это столько раз, сколько будет нужно!
– Значит, я – чистая случайность?! И ты будешь брать других жён?! – лицо Иш-Чель от негодования раскраснелось, большие глаза наполнились слезами. До сих пор она наивно полагала, что любовь Кинич-Ахава даёт ей право надеяться на безоблачное счастье, которое исключает присутствие соперницы, но выходило наоборот.
Иш-Чель готова была расплакаться. Да, побег рабыни не был случаен. Похоже, богиня Радуги считала их брак ошибкой, поэтому и не захотела неугодной жертвы. Выложив всё начистоту, Иш-Чель вскочила. Она хотела приказатьвозвращаться домой в Майяпан, но Кинич-Ахава, потрясённый – впервые он увидел невесту такой, резко дёрнул её за руку и повернул к себе:
– Ты ведёшь себя, как маленькая девочка! Пропала рабыня, подумаешь, какое происшествие! Скорее всего, у неё был любовник, который и выкрал её. А ты пытаешься со мною поссориться!
– Я не пытаюсь! Я уже поссорилась!
– Не думал я, что у тебя такой скверный нрав, очевидно, приближение нашей свадьбы сильно нервирует!
– Мой характер тебя не касается, Кинич-Ахава, я не желаю выходить за тебя замуж, так что ты с ним больше не столкнёшься! И вообще, уважаемый брат, отправляйся в свой дорогой Коацаок! Отпусти меня! – Иш-Чель пыталась вырвать руку, оставаясь на месте. Она сообразила – уйти должен он – ведь прогоняли его.
Кинич-Ахава просто не мог поверить: это ли Иш-Чель?
– Ты что, на солнце перегрелась?! Ну, точно – удар! – Кинич-Ахава протянул руку и коснулся её высокого лба, но Иш-Чель резко убрала голову в сторону и покачнулась. Он поддержал и тут же воспользовался ситуацией, крикнув служанкам: – Эй, женщины! Госпоже плохо, уложите её на носилки!
– Это мои люди. Я сама отдам им приказание! – прошипела змеёй Иш-Чель.
Ее слова оказались последней каплей, истощившей терпение Кинич-Ахава. До сих пор жених пытался обратить в шутку неудачную беседу о будущем супружестве. Воистину, майя слишком много разрешают своим женщинам! Однако ситуацию необходимо срочно брать под контроль.
– Послушай, Иш-Чель, я – мужчина, и буду отдавать приказы! – он больно сжал запястья её рук. На красивом лице девушки появилось не выражение боли, а твёрдая решимость противоречить. Он, скрывая испуг, подумал в смятении – что же ему ещё ждать от новой, совершенно незнакомой ему, Иш-Чель. Ждать не пришлось, гнев невесты прорвался наружу.
– Стража! Мы возвращаемся домой! И смотрите, чтобы Кинич-Ахава и близко не подходил к моим носилкам!..
– Женщины, я сказал – вашей госпоже плохо и её нужно уложить в носилки!
К несчастью Иш-Чель, приближенные боялись её меньше, чем Кинич-Ахава. Он, в качестве выкупа за невесту, служил роду Кокомо и занимал положение начальника охраны у дочери правителя. Это было удобно для молодых людей, которые могли перед свадьбой проводить много времени вместе и лучше узнать друг друга. Теперь это удобство сыграло с Иш-Чель злую шутку – естественно, слуги бросились выполнять указание начальника стражи.
Прислужницы осторожно подхватили и уложили госпожу в носилки.
Сегодняшнее происшествие показало, как мало Кинич-Ахава знал избранницу. Но тут ему вспомнился кроткий тон, её уступчивость, деликатность... Похоже, у невесты действительно плохое самочувствие, и она расстроена пропажей рабыни.
Отсутствие жениха устраивало Иш-Чель, и она решила сосредоточить внимание на предстоящем празднике. Но мысли о нем не давали покоя и продолжали мелькать в голове. Девушка поняла, что в их отношениях появилась трещина из-за её наивного желания стать единственной женой. А ведь она выросла в семье, где было четырнадцать братьев от трёх жён. Женщины никогда не ладили между собой. Братья все споры решали дракой до крови. Такая же враждебность жила и в отношениях её отца с младшими братьями. В их роду, в их семье каждый стремился к власти. Они были Кокомо – семейством, постоянно враждующим, готовым проливать реки крови. Так жили все, но Иш-Чель мечталось совсем о другом. Невестой она могла позволить любой каприз – в семье её баловали, а вот женой, похоже, слова не дадут сказать. Девушка решила успокоиться, а потом снова посетить свой мир, где надеялась получить ответ...

***
Праздник на Косумели начался с облачения рабыни в белоснежные тончайшие одежды. Новую девушку удалось купить у зажиточного крестьянина. Прислужницы Иш-Чель украшали ее ожерельями, серьгами, браслетами. Не забывали о своей работе жрецы – они поили жертву дурманящим настоем. Едва рабыня была готова - затянули унылую песню. Ритуальные дудки подхватили жалобный мотив, бередящий душу. Все двинулись к храму, стоящему на высоком холме, вокруг которого змейкой вилась мощёная дорожка.
Иш-Чель, продолжая чувствовать недовольство, шла в процессии за носилками с жертвой, спокойно воспринимая визг свирелей и грохот барабанов. Жрецы суетились в толпе, поднося дурманящий напиток в маленьких, всего на глоток, глиняных плошках. Одурманенные и разгорячённые отваром, паломники начали петь громче и громче, простирая руки к небу, где всходила полная Луна. Вскоре основная масса народа уже выкрикивала бессвязные слова: кто молитвы, кто личные просьбы. Небо стало бездонно-чёрным, и тогда к звёздам взметнулось пламя факелов. Причудливые тени искажали лица верующих, превращая их в уродливые маски с перекошенными от крика ртами. В этих горящих безумным фанатичным огнём глазах отражался большой костёр на вершине жертвенного теокалли.
Перед Иш-Чель возник один из жрецов с напитком. Первым её побуждением было оттолкнуть протянутую руку с глиняной плошкой, но желание расслабиться и полностью раствориться в празднике пересилило. Она поняла, что в этот раз без волшебного зелья жрецов не сможет войти в транс и услышать слова богини. Одним жадным глотком плошка была осушена. Девушка сразу же ощутила, как прозрачная жидкость охлаждающей влагой проникает в каждую напряжённую клеточку тела, действуя поначалу успокаивающе, а затем пробуждая бурную жажду к веселью. Иш-Чель знала, что ещё несколько мгновений и плохое настроение уйдёт, а вместо него обрушится пьянящая волна восторга и радости предвкушения от скорой встречи с богиней-покровительницей.
Все окружающее примет таинственные очертания, резкие тени смягчатся в волшебном серебристом свете Луны. Громкая музыка в ушах обретёт гармонию и нежность, слившись в чудесный мощный гимн в исполнении сотен голосов, обращённых к ней – добрейшей богине-исцелительнице.
Непроизвольно Иш-Чель начала двигаться в такт мелодии, кружась в давно известном ритме. Прикрыв глаза, она ступила на высокую лестницу теокалли. Душа уже рвалась вверх, к вершине храма, а её обладательница с восторгом и упоением начала дикий ритуальный танец.
Недалеко от себя Иш-Чель увидела будущую жертву. Та тоже пыталась двигаться, но это, скорее, напоминало агонию тела, у которого руки и ноги не слушались замутнённого напитком рассудка. Казалось, что рабыня сошла с ума, настолько изломанно-резкими были жесты.
Шаг за шагом процессия поднималась к площадке на теокалли, а Луна постепенно подходила к назначенной точке, заливая все вокруг магическим струящимся светом. Вот и вершина. Паломники остановились.
Рабыню, обессиленную и ослабевшую, подхватили и уложили на большой камень. Храмовые прислужники ловко и быстро привязали верёвками руки и ноги девушки к выступам жертвенника. Из храма вышел главный жрец, следом за ним – его помощники.
Все подняли лица к Луне. Женщины затянули очередную песнь. Иш-Чель подали большую золотую чашу. Теперь предстояло подойти к жертве, и не только наблюдать, но и принимать активное участие в ритуале. Чаша была тяжёлой, Иш-Чель пришлось напрячься, чтобы уверенно держать её двумя руками. Медленно дочь Кокомо приблизилась к центральной группе. Жрецы замерли, с волнением следя за движением божества в ночном небе, высчитывая мгновения.
Случайно посмотрев на жертву, Иш-Чель встретилась с её безразличным взглядом. Рабыня не шевелилась, только тонкие пальцы привязанных рук едва подрагивали, пытаясь нащупать верёвки. Главный жрец поднял руки к Луне, на миг хор и грохот барабанов смолк – ритуал подходил к завершению.
Внезапно взгляд жертвы прояснился, и она прошептала:
– Полюби вместо меня...
Обсидиановый нож в ловких руках быстро рассек грудь. Из неостывшего тела вырвали сердце. Капли крови обагрили жертвенный камень, паломники впали в экстаз, всех вновь оглушили свирели и барабаны...
Иш-Чель собрала кровь жертвы в чашу, подошла к краю теокалли и, подняв приношение на вытянутых руках, обратилась к Луне:
– Моя богиня! Прими жертву! Будь благосклонна и щедра к нам! Подари мне великую любовь... Сделай так, чтобы я была единственной у моего мужчины!..
«Ты получишь это...» – прозвучал знакомый и любимый голос.
Приняв у Иш-Чель чашу с кровью, жрицы удалились внутрь храма.
А Луна удовлетворенно заливала округу серебристым покоем.

Часть I. Страна Майя. Приграничье

Коацаок поразил свадебный караван угрюмостью и тишиной. Не было народа в ярких праздничных одеждах. Никто не выкрикивал приветствий новобрачным. Было ясно – что-то произошло. Это чувствовалось даже в воздухе, жарким покрывалом душившим город.
– Мешики прислали послов... – услышали Кинич-Ахава и Иш-Чель от Копана, который встретил молодую пару во внутреннем дворике.
Халач-виник был настолько встревожен происходящим, что забыл произнести приветственную речь. Угроза словно придавила крепкие плечи, и Копан тщетно пытался найти выход, достойный его особы.
Уичаа тоже не скрывала страха, и жизнерадостность невестки вызвала раздражение. От свекрови Иш-Чель достался недовольный взгляд. Она сообщила молодым, что народ Анауака собирается покорить их город, а Коацаок уже потерял драгоценное время. Послы прибыли несколько дней назад с требованием «договора о дружбе», которым мешики, фактически, навязывали свою волю – обычная тактика захвата территории. Теперь Коацаоку предстояло повторить судьбу многочисленных подчинившихся городов.
– Через пятнадцать дней мешики явятся за выкупом, – закончила Уичаа.
– Много ли они хотят, моя госпожа? – Иш-Чель попыталась придать голосу и тону глубокое почтение. Её не смутил злой взгляд свекрови, полученный в ответ.
– Ровно столько, чтобы сделать рабами. Весь урожай этого года, драгоценности, золото... Боюсь, даже если заплатим выкуп, мешики все равно превратят нас в тлаймати! – Уичаа с трудом подавляла негодование, поглядывая на слабовольного супруга.
– Неизвестно что они сделают с нашей семьёй... – подал голос Копан.
– Нужно готовиться к войне и встретить их с оружием! – Кинич-Ахава с первой минуты решил, что никому не позволит быть хозяином в Коацаоке.
Это его земля, его город!
Уичаа с гордостью и одновременно с грустью взглянула на сына – её видения начали сбываться: наследник не допустит унизительного примирения с мешиками.
Копан молчал, а Кинич-Ахава не понимал отца, его пассивного безразличия к происходящему.
– Мы не будем сидеть и просто ждать!
– Мы можем уплатить выкуп, Кинич-Ахава? В городе много богатых людей, сомневаюсь, что при мешиках жить им будет лучше. Они просто обязаны внести свою долю – Коацаок и их город, не стоит прятать драгоценности, – тихо предложила Иш-Чель.
Кинич-Ахава с благодарностью кивнул головой. Он принял поддержку жены.
– Богатые люди будут богатыми и при мешиках, если им удастся сохранить своё добро. А чем сильнее сопротивление жителей, тем страшнее будет борьба за Коацаок и ужаснее воины, которые войдут в него... – высказался Копан.В его груди опять проснулись пчелы и безжалостно укололи сердце. Незаметно правитель коснулся больного места и потёр его, пытаясь угомонить насекомых. С прибытием сына силы духа не прибавилось, даже, наоборот, халач-виник окончательно растерялся. В глубине души правитель не хотел войны. Он бы приложил все силы, чтобы откупиться, но нежелал расстаться с богатством семьи. Это противоречие и подтачивало его изнутри. Ко всему, неотступно преследовали предсказания, увиденные с помощью Уичаа. Он упрямо оттолкнул их, поверив своим жрецам, и, вот теперь надвигается крах – разве можно противиться воле всесильных духов? Сопротивление бесполезно – ведь тайные силы показали ему, что Коацаок будет погребён, но как же спасти имущество, власть, жизнь, наконец?!
– Мы должны действовать! Зачем рассуждать, какими будут ацтеки, когда войдут в город? Мы сделаем все, чтобы этого не допустить! – Кинич-Ахава не понимал отца.
В чём же дело, почему халач-виник ничего не предпринимает? Ведь он всегда был хорошим воином и мудрым правителем. Что это за разочарованный человек, который даже не пытается скрыть панику? И – что делать?
Попытаться, прикрываясь именем халач-виника, подготовить город к обороне, взять власть в свои руки... однако не будет ли это изменой? А если от этого зависит будущее жителей? Если правителя поразила какая-то неведомая болезнь, посланная духами, может ли он, его сын и наследник, бездействовать? Но тогда на него ложится ответственность за жизни граждан.
Кинич-Ахава решил отбросить сомнения.
– Если мы не откупимся... – попыталась вставить Уичаа, но сын, находясь во власти осенившей его идеи, перебилмать.
– Мы должны выиграть время – это поможет нам отстоять город. Дадим мешикам выкуп, поторгуемся, попытаемся уменьшить его, а там подойдут братья Кокомо. Связанные узами родства, они обязаны прийти на помощь!
– Ты забываешь, что на все воля богов, сын мой, они должны подтвердить твоё предложение. А мы бессильны перед их решением... – развёл руками Копан.
Кинич-Ахава посмотрел на отца и увидел лишь смирение и страх. Страх в глазах правителя?! Больше у наследника не было сомнений. Да, именно на нём лежит вся ответственность за государство!
– Я готов испросить волю богов, выступить перед советом старейших и убедить их! Но я не собираюсь сидеть и ждать мешиков! Я буду готовить город к войне!
Кинич-Ахава резко повернулся спиной к родителям и кивком головы приказал Иш-Чель идти за ним. Он понял, что отец не будет предпринимать никаких действий, а мать настроена враждебно к невестке и также не может ничего предложить.
«Отец болен, его рассудок помутился, мой долг – взять правление на себя и защитить город! А моя мать? Что случилось с нею? Неужели ненависть затмила разум?»
Кинич-Ахава быстрым шагом преодолел анфиладу комнат и оказался в своих покоях. Супруги молчали, пока слуги помогали им принять омовение после дороги.
Иш-Чель все время с интересом оглядывала комнату, где теперь предстояло жить. Стены комнаты украшали шкуры животных. Висели маски богов и богинь, кое-где поблёскивали ножи и стояли копья. Комната была очень мужской, строгой, без излишеств. Единственным предметом с изящными линиями оказалась жаровня для обогрева в холодные ночи.
Когда супруги, наконец, остались одни, Иш-Чель решила прервать задумчивость мужа:
– Если Ицамна скажет, что Коацаок должен подчиниться мешикам, подчинишься?
– Ицамна скажет то, что угодно верховному жрецу, а он принимает приношения от семьи халач-виника...
– Муж мой, ты прав в желании обратиться за помощью к моим братьям и отцу – они пришлют нам воинов. Мы будем готовить выкуп, оттягивать время...
– Такое предложение может не понравиться многим горожанам.
– Но, Кинич-Ахава, ведь твой отец – халач-виник Коацаока, а ты – его сын. Мы все из рода Кокомо! Очень жаль, что дядя в таком состоянии, иначе ему самому пришла бы в голову такая мысль! Если ты не хочешь говорить об этом с народом, то позволь мне? Никого не удивит, что дочь Кокомо желает обратиться к родным за помощью.
– Я не могу тебе запретить выступить, но послание должны одобрить и поддержать знатные граждане и жрецы.
– Завтра я обращусь к народу. Не думаю, что моё предложение вызовет недовольство.
– Делай, как считаешь нужным. Я не против твоей помощи... Хочу поговорить с матерью. Она должна мне объяснить, что случилось с отцом! – Кинич-Ахава подошёл к висевшему на стене мешочку и достал из него разноцветные нити для узелкового письма. Он устроился на ложе и поманил жену к себе, взял в руки основу и протянул её Иш-Чель. Та присела и сосредоточенно принялась составлять послание, сплетая и завязывая узелки.
– Я хочу попросить тебя обратиться к богине. Может быть, она сможет приоткрыть тайну? Что, в конце концов, тут происходит? – улыбнулся жене Кинич-Ахава.Какие-то смутные сомнения ещё остались у него, и, зная возможности Иш-Чель, доверяя ей, он лишь хотел их рассеять.
– Я пыталась, но после пропажи жертвенной девушки, у меня ничего не получается... Странно: я всегда могла в любое время уйти туда... и вот теперь не могу этого сделать... не пускает... Возможно, я утратила дар, став твоей женой...
– А что ты тогда увидела?
– Мой мир изменился, от него ничего не осталось, исчез покой... и цвета, они перестали сиять! Я даже боюсь, что, когда снова туда попаду, не увижу той красоты! – в светлых глазах Иш-Чель заблестели слезы, Кинич-Ахава обнял её и приободрил:
– Твой мир предупредил тебя, что над нашим будущим нависла угроза, видишь, мне нужно готовиться к войне. Но когда все закончится, снова будут сиять краски!..
Молодожёны не заметили, что за ними наблюдают из потайного окошка, которое представляло собой маску бога – покровителя семейного очага.

***
Подслушивающий понял: самое важное услышал, ничего интересного больше не предвидится, и скромно удалился. Факел в руке осветил молодого мужчину, скромное ожерелье и раскрашенное сажей лицо выдало его принадлежность к служителям бога Чаку. Слуга осторожно выскользнул из неприметного коридора и быстрыми шагами, а затем почти бегом направился в храм бога Дождя – сообщить господину важную информацию. Служитель Чаку с интересом выслушал его и так же быстро поспешил известить жреца верховного бога Ицамны.

***
После безрадостной встречи с молодожёнами Уичаа ушла в свои комнаты, надеясь, что Копан последует за нею, но тот, сказавшись усталым, ушёл к себе. Это немного огорчило женщину, но, взвесив всё, она решила, что такое положение дел, скорее, устраивает, ибо целую ночь сможет провести, как ей угодно.
Уичаа позволила служанкам себя переодеть и подготовить ко сну, приказав принести утреннюю одежду. Выпроводив всех, некоторое время женщина задумчиво посидела у жаровни, наблюдая, как весело пляшет огонь. Снова и снова она анализировала всю известную информацию. Выводы были неутешительными. Войны нужно избежать. Мелькнула мысль опять обратиться к богам за советом… Нет, нельзя богов так часто беспокоить. Уичаа понимала – она не находит подходящих слов и доказательств, чтобы Кинич-Ахава прислушался к её доводам. И все же была горда сыном: не боится ответственности и вырос настоящим воином. Вот только рядом с ним находилась не его мать, которая воспитала такого мужчину, дала ему жизнь, а... женщина, жена, вызывающая у неё неприятие, граничащее с ненавистью.
Почему?
Уичаа не могла, вернее, не хотела даже самой себе дать правдивый ответ. Это была ревность матери к невестке за отнятое внимание, за положение, которое Иш-Чель получила, оттеснив свекровь на задний план. Теперь, если сын брал власть в свои руки, не Уичаа становилась рядом с ним, а её невестка, и именно ей будут отданы почести, когда город выстоит перед нашествием мешиков. А это не устраивало женщину, которая не могла просто так смириться и уступить. Ведь сыну реально помогает именно мать! Ох, как много она готова отдать, чтобы устранить Иш-Чель! Может быть, стоит подумать над этим и воспользоваться каким-нибудь ядом? Но слишком мало времени!
Огонь действовал успокаивающе. Время тянулось долго, в жаровне остались только тлеющие угольки.
Уичаа протянула к ним руки, ощутила ласковое тепло и прошептала:
– Отец-Огонь, благодарю тебя за день, жизнь и силу!
Над жаровней поднялось серебристое облако, оно засияло и начало было менять форму, но вдруг послышался шорох. Он словно испугал духа огня, и тот растаял.
Женщина поднялась, и одновременно открылась потайная дверь в её покои. Из темноты возник гость с зажжённым факелом, осветившим узкий проход. Уичаа, ни слова не говоря, шагнула за ним в потайной ход, ведущий к верховному служителю бога Ицамны, её верному другу и помощнику. Именно он всегда оглашал народу волю, которую хотелось услышать Уичаа.

***
Комната была маленькой, располагалась в небольшом хранилище под теокалли, – убежище от шума и забот. Доступ сюда имели только приближённые. Ожидая гостью, жрец спокойно курил трубку, и дым сизым облаком обволакивал его фигуру, скрывая задумчивое выражение больших глаз. Перед ними возникали образы, и он видел всё, о чём думала Уичаа, как хотела решить семейные дела и политические проблемы. Жрец даже догадывался, о чём его снова будут просить и что предложат взамен. Так было всегда и потому успело наскучить.
Долгие годы он фактически управлял городом, а потому неимоверно устал постоянно нарушать действительную волю Ицамны, которому искренне служил и истово верил. Однако поднявшись к вершине власти, жрец никогда бы не отдал и части её в чужие руки – слишком много это ему давало, да и приятно было ощущать себя самым могущественным человеком в государстве.
– Подождем еще кое-кого, – прервал он попытавшуюся заговорить посетительницу и предложил сесть с противоположной стороны жаровни.
Уичаа недовольно вскинула брови, выражая удивление, граничащее с негодованием:
– Ты позволил ещё кому-то прийти сюда, когда здесь я!
– Да, моя госпожа, потому что это те, кто тебе нужен, они не заставят себя ждать и не выдадут твоего секрета!
Уичаа устроилась поудобнее.
Вскоре в комнату вошёл жрец бога дождя Чаку – высокий мужчина с лицом, на котором поселились спесь и надменность, а также вечное недовольство. Из одежды – обычная набедренная повязка и пёстрый плащ. Никаких внешних отличий, положенных столь знатной особе. Он немного оскорбленно поджал губы, когда увидел женщину на совете, где место только для мужчин, но, получив набитую и раскуренную трубку из рук служителя Ицамны, снисходительно кивнул Уичаа и молча закурил.
Вторым и последним ночным гостем верховного жреца оказался человек, проскользнувший в дверной проём как-то воровато. Это был племянник правителя Коацаока – Халаке-Ахава. Он ничем не выказал удивления присутствию тётушки и спокойно уселся на циновку – так, словно сиживал здесь каждый день.
Уичаа заподозрила, что так оно и было.
– Мы собрались, чтобы решить проблемы, нависшие над нашим городом... – начал разговор жрец Ицамны, заметив, что Уичаа порядком надоело разглядывать собравшуюся компанию в полном молчании, и она, славившаяся крутым нравом, уже готова взорваться и сорвать собрание.
– С одной стороны, мешики не оставят нас в покое, как бы мы от них не откупались... С другой – мы не можем допустить на наши земли войска Кокомо. Что желает сделать наследник. Мы хорошо знаем, что потом никогда не вытолкаем их обратно в Майяпан... – продолжил жрец Чаку.
– Золота для откупа мешикам достаточно, возможно, не будет нужды в призыве Кокомо... – задумчиво произнесла Уичаа, откровенно оценивающе оглядывая всех, словно взвешивая содержимое их кошельков. Мужчины усмехнулись – скупость правящего семейства была им известна.
– Разумеется, госпожа, вы внесёте свою долю, но дело не в том, как откупиться от мешиков, а в том, что ваш сын упорно проводит политику воссоединения с весьма агрессивным семейством! Это никак не может нас, честных граждан, устроить! – выдохнул очередную порцию дыма жрец бога Чаку.
– Хорошо. Тогда давайте здесь и сейчас выясним: кто и чью линию проводит, ведь за каждым из вас стоят определённые силы! – вскинулась в защиту сына Уичаа.
Её верный помощник – жрец – невольно поморщился. Он совершенно не ожидал такой прямолинейности. Обычно жене правителя была свойственна небольшая доля дипломатии. И сейчас лучше бы побольше сдержанности и сообразительности, по крайней мере, природной женской хитрости.
– Госпожа, мы все верные слуги нашего города, не нужно этого забывать и не стоит нас в чем бы то ни было подозревать...
– Я полагаю, что ты, Халаке-Ахава, мечтаешь занять место моего мужа. Именно по этой причине ты подстрекаешь людей к неповиновению и чернишь любое дело, которое начинает мой сын. Напоминаю, он – законный наследник Коацаока! А вы, уважаемые, – Уичаа повернула голову в сторону жреца бога Чаку, – не можете удовлетвориться той частью власти, которая вам предоставлена! Потому-то вы здесь сошлись и были так удивлены моим присутствием! Вы объединились против моей семьи!
– Госпожа, не нужно горячиться. Мы заинтересованы в спокойном правлении и порядке в городе.
– Если так, то хватит препираться! Каждому из вас есть что сказать. Нам нужно устранить любую возможность мирного прихода войск Кокомо. Думаю, тут мы все единодушны? – вмешался жрец Ицамны.
Собравшиеся дружно кивнули, вновь раскуривая трубки. Возникла небольшая пауза.
– А нет возможности столкнуть лбами мешиков и правителей Майяпана? – предположил Халаке-Ахава.
Присутствующие пожали плечами и погрузились в краткое раздумье.
– Кокомо и их земли слишком далеко. Какое им дело до нашего приграничья?
– Если ваша невестка обратится к родным за помощью, то они будут обязаны прийти, – опроверг слова Уичаа жрец бога Чаку, показывая, как он недоволен. Его очень раздражало происходящее на этом совете.
– Вы хотите сказать...
– Да, госпожа, мой верный человек сообщил мне, что таковы намерения Иш-Чель, а Кинич-Ахава её всячески поддерживает. К сожалению, она уже составила письмо и собирается выступить завтра на площади перед народом, полностью в соответствии с законом. И мы не можем ей помешать!
– Значит, мы опоздали! – разозлился Халаке-Ахава, его кулаки нервно сжались.
Уичаа презрительно усмехнулась – мужчина не сдержал эмоций.
– Это ещё как посмотреть. Можно отправить посланника, но вот дойдёт ли он?
– А если она будет их слать одного за другим, мы уследим?
– А нам и не нужно следить. Можно спать спокойно, если устранить саму женщину, – после слов жреца бога Чаку повисла напряжённая тишина. Ничуть не смущаясь, он выдержал паузу и продолжил:
– Ведь это ваше самое заветное желание, госпожа!
Уичаа едва успела прикрыться маской сдержанности, но в душе ужаснулась откровению жреца.
– Да, я не скрываю недовольства браком наследника!
– Поэтому мы вас и приняли в свой круг...
– Хорошо, что вы нас поддерживаете...
– Постойте, но стоит моей невестке умереть, и Кокомо вместе с мешиками будет стоять у наших ворот!
– А если мы сделаем так, что окажем большую честь семье?
– Я вас не понимаю, почтенный! – Уичаа нервно облизала губы – становилось жарко. Избавиться от неугодной невестки ей захотелось, как только услышала о возможном браке, и желание это усиливалось с первой минуты их встречи.
– Звезды говорят, что засуха будет продолжаться недолго, они же скажут нам о воле бога Чаку: нашим полям нужен дождь, а для этого стоит хорошо попросить...
– Но Иш-Чель – жена Кинич-Ахава! Она принадлежит знатному роду! – Уичаа растерялась.
– А кто посмеет оспорить волю бога? Да ещё в тяжёлую минуту, когда нужно откупиться от мешиков?
– Вы предлагаете жребий? – ужаснулась Уичаа. – А если я его вытяну?
– Госпожа, создадим такую ситуацию, чтобы право его тянуть досталось вашей невестке... А вы нам ещё нужны, следовательно, неприкосновенны...
– Вы что-то не договариваете... Мой муж – халач-виник, и я должна тянуть первой!.. Хотя... зачем я сомневаюсь – вы ведь уже все продумали?!
Жрец бога Чаку довольно улыбнулся такой прозорливости и согласно кивнул.
– Напрасно вы, госпожа, от нас отделяетесь. Вы также принимаете в этом участие. Да, мы все продумали, но вот согласитесь ли вы с нашим предложением? – он задумчиво оглядел присутствующих.
– Очевидно, оно не столь хорошо для меня, чтобы я сразу согласилась? – вызывающе усмехнулась Уичаа, специально сделав паузу, словно задумываясь, что бы ещё выторговать, и только затем снисходительно поинтересовалась: – Так, в чем же оно состоит, уважаемый?
– Хм... В том, что с завтрашнего дня не наш халач-виник Копан будет управлять городом, а его сын – Кинич-Ахава...
Уичаа не ожидала услышать на совете тайную мечту, которая граничила с предательством, и якобы в гневе вскочила со своего места:
– Измена!
– Конечно, но вам нужна власть над сыном так же, как и нам. Мешает во всем наш правитель. Его слабоволие и бездействие недопустимы и он болен! Духи зовут халач-виника! Теперь вы думайте и решайте! Сейчас и немедленно!
– Постойте, чем же он мешает? Какие духи? Копан практически устранился от дел и ни во что не вмешивается!
– Но важные решения принимает именно он! Тем и мешает. Копан уже заглянул в глаза Духам Смерти, он боится и ждёт их. Устраняя его, мы передаём власть в руки Кинич-Ахава. Из-за нашествия мешиков её не освящаем. Пока. Волею богов. Это для усмирения. Следовательно, вы отходите на второй план, кто может вас в чем-то заподозрить? Никто. Затем мы устраняем Иш-Чель, вот тут вы должны полностью контролировать поведение сына. То есть – не дать ему совершать необдуманные поступки. Потом мы откупаемся от мешиков, Кокомо претензий к нам не предъявляют, а мы заключаем новый брак, угодный всем нам... Вы получаете послушную невестку и правите Коацаоком, мы – договор с сапотеками или даже с мешиками, там будет видно... Что скажете?
– Я против убийства мужа! Это измена и... – дрожь прошла по телу Уичаа. Устранить Иш-Чель – её мечта, но Копана... И где гарантии, что тайное собрание не посадит на правление городом кого-нибудь другого, убрав так же просто сначала Кинич-Ахава, а затем и её?
– Полноте, госпожа, власть притягивает вас сильнее, чем брак с нашим халач-виником! Одна вы не останетесь, и не заставляйте меня раскрывать вам ваши же тайны! – снизил голос до шёпота жрец бога Чаку, при этом на его лице засияла весьма ехидная улыбка.
Уичаа поняла – проныра знает довольно много такого, чем вполне сможет держать её в своих руках. Женщина задумалась. Как увильнуть? Что ему известно? У неё трудное положение – откроется неверность Копану и тогда не избежать казни. Откажись она выполнить решение тайного общества, в живых не оставят – уж очень могущественные противники предлагают союз. И Уичаа отбросила всякие колебания. Возможно, слишком быстро и поспешно, но кто может обвинить человека, спасающего свою жизнь? Власть она действительно любила, и сына любила. Что больше? Об этом не время задумываться! Сейчас Уичаа старалась выторговать жизнь обоим, а потом... В настоящий момент нужно принести в жертву все лишнее и чуждое, только бы сохранить власть в семье – для сына. Копан сброшен со счетов. Она бьется за себя и Кинич-Ахава.
– Хорошо. Выхода нет. Я согласна с вами. Как вы предполагаете убить моего мужа?
– Яд, госпожа, – осторожно произнёс жрец бога Чаку.
– Хорошо, потому что...
Беседующие не обращали внимания на вход в комнату, настолько были заняты обсуждением. Они не замечали человека, который прятался за дверью почти с самого начала переговоров. При последних словах, сказанных Уичаа, неизвестный застонал и, цепляясь за висевшую там шкуру, чтобы сдержать падение, бессильно рухнул в комнату.
Заговорщики испугались по-разному: Халаке-Ахава трусовато поджал ноги и попытался сжаться в комок, тщетно накидывая на голову короткий плащ; жрецы же воинственно выхватили припрятанные в складках одежды кремниевые ножи; Уичаа испуганно вскрикнула – она единственная, кто мгновенно узнал подслушивающего.
Это был Копан.
Немая сцена продолжалась недолго. Убедившись, что халач-виник не подаёт признаков жизни, все, кроме Халаке-Ахава, подошли к лежавшему правителю и склонились над ним. Копан не шевелился, обе руки были прижаты к груди, и только губы что-то шептали. Жрец Ицамны встал на колени рядом с лежащим и услышал только одно слово:
– Предатели...
Простояв так некоторое время, жрец выпрямился. Лицо не изменилось. Оно было равнодушным.
– Хм... как я понимаю, у нашего халач-виника удар. Что ж, боги за нас, – невольная улыбка расползлась по лицу жреца служителя Чаку. – Вот видите, госпожа, даже яд не понадобился! Люблю поддержку богов!
Уичаа удручённо смотрела на супруга. Она не знала – радоваться ей или огорчаться. Слишком уж призрачной становилась власть – в любой момент Копан мог прийти в себя! Это значило жить в постоянном страхе разоблачения.
«Отступать не буду!..» – приняла решение женщина.
– Нужно прислать рабов, чтобы они перенесли халач-виника в его покои. Он пришёл один, – верховный жрец Ицамны осмотрел выход из комнаты.
– Скоро рассвет. У нас мало времени, нужно приставить верного человека и, как только халач-виник начнёт говорить – дать яд. Иначе – смерть! Сейчас расходимся, на всё у нас три дня. Каждый знает, что нужно делать... Ты, Халаке-Ахава, подстрекаешь людей к бунту против наследника. Вы, госпожа, изображаете убитую горем жену и следите за состоянием мужа. Вы, уважаемый, готовите народ к необходимому жертвоприношению от всех знатных домов города, – верховный жрец осмотрел присутствующих и снова потянулся к трубке.
Заговорщики покинули пирамиду бога Ицамны. Служитель Чаку ушёл полностью довольный и даже счастливый. То, над чем он трудился долгие годы, вскоре должно было принести плоды.
Уичаа вышла, сопровождая носилки с мужем. Их доставили дворцовые рабы. Она не знала, как будет смотреть в глаза сыну, сообщая о внезапной болезни отца.
Халаке-Ахава выскочил из подземелья едва ли не вприпрыжку. Перепугавшись насмерть, когда обнаружилось их собрание, он практически распрощался с жизнью, но внезапный удар у Копана придал сил. Собственно, предатель и не вспоминал о тех минутах скользкого страха, которые пришлось пережить. С самого детства зависть жила в сердце наравне с мечтой занять место двоюродного брата. В этом сговоре он также не раскрывал истинных целей, решив выполнять поручение – настраивать народ против Кинич-Ахава. А мечты, что ж, они когда-нибудь сбудутся... Халаке-Ахава хотел любыми путями добиться власти в Коацаоке. Взвешивая различные перспективы её получения, он решил заранее договориться с ацтеками, которые смогут захватить город. Волновало только одно – не успеет ли кто-нибудь, такой же разумный, опередить. Над этим стоило поработать основательно. Но возможность творить дела для себя грела душу.

***
Кинич-Ахава, узнав о внезапной болезни отца, немедленно последовал к нему в покои. Там он застал мать, которая, сквозь рыдания сообщила, что Копан недвижен. Наследник несколько минут постоял над телом отца, пребывающего в забытьи, подумал и решил – лучшего момента поговорить с матерью не будет.
– Я хотел спросить, почему ты против войны с мешиками?
– Потому что они сметут нас, это безумие!
– Даже если Кокомо помогут войсками?
Уичаа поморщилась, прекратила рыдать, придала голосу лёгкую грустную ноту и вздохнула:
– Они не успеют, сын мой, да и мешиков не обманешь.
– Надеюсь, ты поддержишь меня, пусть мы и расходимся во мнениях? – Кинич-Ахава нервно переступил с ноги на ногу. Уичаа усмехнулась и чётко, с паузами, произнесла:
– Сын мой, разве мать когда-нибудь мешает ребёнку? Будет противиться только, если неразумное дитя губит себя!
– Значит, будешь против?! – Кинич-Ахава вскипел. – Но почему?!
– Почему? Потому что ты идёшь неправильным путём, который погубит и город, и тебя. С мешиками нужно дружить, хитрить, а всякое открытое сопротивление бесполезно! Кинич-Ахава, я – твоя мать, ты – всё, что есть у меня ценного... дороже жизни. Но я – женщина, я смирюсь – твой ум видит дальше, чем мой. Может быть, я что-то упускаю. А потому я подчинюсь и буду тебе помогать, какое бы ты ни принял решение.
– Но я не сдам город мешикам!
– Это все? – Уичаа перестала изображать грусть.
– Почти. Есть ещё один вопрос, он тоже неприятен.
– Ты о своей жене? Можешь не продолжать – я не приму её в своё сердце!
– Значит все, как и прежде?
– Да.
– А если бы я отступил от своего решения?
– Нет. К чему снова поднимать этот вопрос?! Уйди, позволь мне ухаживать за твоим отцом! А тебя... ждут дела города...
Кинич-Ахава огорчил разговор. Раздражение ему удалось погасить – Уичаа всегда выказывала недовольство выбором невестки, так что с этим он уже давно смирился. Обещание же не противиться его воле - защищать город – обрадовало: в соответствии с законом, мать имела власть и могла, при желании, очень сильно осложнить жизнь. Сейчас наследник понял, что тут ему уступили... до выздоровления Копана.

***
Известие о большом празднике, посвящённом Ицамне, облетело Коацаок с быстротой ветра. Одновременно, жителям сообщили о тяжёлой болезни халач-виника. Теперь умы горожан были заняты только тем, в какую сторону ветер из дворца правителя склонит деревья? Люди Халаке-Ахава исправно разносили по всем уголкам весть о желании жрецов обратиться с просьбой о дожде к богу Чаку. Город превратился в встревоженный муравейник, где на каждом перекрёстке громко обсуждалось предстоящее жертвоприношение и болезнь халач-виника, будущие перестановки во дворце и, конечно же, последствия.
Ссоры между сторонниками Кинич-Ахава и Халаке-Ахава возникали, но до серьёзных столкновений не доходило, потому что заговорщики выжидали удобного момента и только подготавливали благодатную почву, подогревая обещаниями о лучшей жизни с мешиками, нежели под рукой молодого и неопытного халач-виника, ставленника ненавистных Кокомо. Тем не менее, сторонников приглашения войск из Майяпана было достаточно много, и они до хрипоты отстаивали свою правоту.
Однако болезнь халач-виника приводила обе стороны в замешательство. Смущение вызывало следующее – Копан являлся единокровным братом правителя Майяпана, а вот Кинич-Ахава – только наполовину. Родственные узы ослабевали. Надеждой была Иш-Чель. Впрочем, даже при той полноте политической власти, которой наделялись жены правителей, она не могла решать такие важные проблемы, как военные договоры.
Споры стихли, когда время приблизилось к полудню и на главном теокалли города, где возвышался храм Ицамне, все было готово к большому жертвоприношению. Об этом известил звук ритуальных барабанов. Толпа смолкла и направилась на центральную площадь к подножию теокалли.
Кинич-Ахава вышел в сопровождении семьи, занял место халач-виника. Это позволило ему и свите наблюдать и слышать происходящее внизу.
Ждали верховного жреца Ицамны.
Он появился, когда хор исполнил торжественную песню.
Весь его облик соответствовал представлению майя о небесном драконе – в одеянии синего цвета с темными пятнами, символизирующими шкуру ягуара. Сзади висел стилизованный хвост, напоминающий грозное оружие хозяина вод. Лицо скрывала маска – некая помесь голов птицы и крокодила – украшенная многочисленными яркими перьями с преобладанием голубых оттенков. Место глаз занимали огромные камни из бирюзы величиной с кулак взрослого человека. Весило одеяние много, поэтому поступь жреца была тяжёлой и медленной, с трудом ему удавалось сохранить гордую осанку. Присоединившись к поющим, жрец воздел руки к небу, от этого шкура предательски качнулась, но была тут же поправлена младшими помощниками, следовавшими за верховным.
Служитель Ицамны продолжил пение в одиночестве голосом громким, сильным, немного басистым. Раздался глухой шум, символизирующий звук небесного грома – недовольное ворчание бога. Постепенно, к концу песни, барабаны становились все тише, пока совсем не замолчали – Ицамна услышал. Верховный жрец ловко сбросил шкуру дракона, оставшись в одной белоснежной набедренной повязке и многочисленных ожерельях из перьев и камней, спускающихся почти до колен. Прислужник подал ему нож. Жрец поднял его над головой и затянул новую песню, плавно разворачиваясь к жертвенному камню, куда служители уложили первого мужчину.
Свите Кинич-Ахава было видно лицо приговорённого, на нем читалось воодушевление и гордость, а глаза горели счастьем. Одним точным ударом жрец вскрыл грудь мужчины и, подняв окровавленное сердце к небу, стал рассматривать его, что-то бормоча себе под нос. Служители уже укладывали на жертвенник следующего. Всего жертв было подготовлено больше двух сотен.
Верховный внимательно рассматривал внутренности и сердце жертвы, с каждым разом все громче и громче произнося слова молитвы. Вскоре руки жреца устали наносить удары, и тогда расчленением занялся помощник, который, вскрыв грудь, передавал сердце верховному и уступал место для гадания по внутренностям.
Жертвоприношение длилось уже несколько часов, когда жрец наконец издал торжествующий вопль, который мог означать только то, что бог Ицамна дал ответы на все вопросы, интересующие правителя Коацаока.
Залитый кровью, верховный снова облачился в шкуру небесного дракона, подошёл к самому краю площадки, стал напротив правящей династии и сообщил волю Ицамны. Из витиеватых выражений, которыми изъяснялся жрец, следовало, что правитель Коацаока Копан поправится нескоро, но позволяет его сыну править городом, что выкуп нужно собирать, а послов в Майяпан можно отправлять.
Сообщение вызвало небольшую бурю негодования, которая стихла, едва Кинич-Ахава объявил, что желает говорить. Молодой правитель встал, подошёл к лестнице, ведущей вниз, и спустился до её середины. Подождав, пока смолкнут протестующие голоса, обратился к горожанам:
– Граждане Коацаока, вы слышали волю любимого и почитаемого Ицамны. Он подтвердил наше желание оставаться свободными. Помочь нам может Майяпан. Я обещаю вам, что не допущу захвата власти в городе ни чужеземцами, ни кровными моими братьями. Я призываю Кокомо только для помощи в оказании сопротивления мешикам. Клянусь вам в этом!
Тишина, которая повисла после этих слов, означала, что жители пытаются продумать все до мелочей. Неожиданно рядом с Кинич-Ахава возникла Иш-Чель. Она тихо спустилась вниз и встала рядом с мужем. Лучи заходящего солнца зажгли её рыжие волосы огненным водопадом. Зрелище было диковинным и захватывающим. Тонкие черты лица и гордая осанка производили должное впечатление. Взглянув на мужа вопрошающе, женщина очаровательно улыбнулась и также обратилась к народу:
– Граждане, я из семьи Кокомо, но принадлежу Коацаоку. По брачному договору, в случае военной угрозы нашему городу, мой род обязуется помочь. Я живу здесь и, как и вы, хочу быть свободной! Позвольте мне обратиться к моим родным. Ручаюсь, что они уйдут, как только отпадёт необходимость в их присутствии. Прошу вас, не отказывайтесь, Кокомо искусны в военном деле. Я подготовила послание к моей семье и мне нужны воины, готовые его доставить. Если вы позволите...
Голос Иш-Чель не был сильным, скорее, нежным, но она вложила в него столько искренности, что люди сразу это почувствовали. Народ резко разделился на кучки и стал активно обсуждать её предложение. Правящая чета стояла и ждала решения городского собрания. Выступление Иш-Чель понравилось жителям, многие выражали симпатию жене наследника, открыто переходя на его сторону. Вскоре начали выкрикивать о согласии то там, то тут, пока огромная масса людей во весь голос не прокричала общий вердикт:
– Согласны...
– Теперь дело за верными посланниками, – улыбнулась Иш-Чель.
Толпа граждан шевельнулась и вытолкнула из своих рядов пятерых желающих. Однако жители Коацаока подошли к этому вопросу серьёзно, каждую кандидатуру обсудили и... всех отвергли. Потом на площадку вышли двое крупных мужчин, и чей-то голос произнёс, перекрывая шум:
– Это достойные люди, пусть несут твоё послание, госпожа. Они храбры, выносливы и проверены. Против них никто не скажет худого слова!
И, действительно, толпа радостно зашумела, выражая согласие. Иш-Чель вручила узелковое письмо воинам, прислужница подала им мешки с едой, и посланцы под одобрительные возгласы вступили в широкий проход, образованный толпой.
– Вот вопросы и решены, – Иш-Чель повернула счастливое лицо к мужу.
Он улыбнулся, но промолчал и поднялся наверх. Быстрым шагом Кинич-Ахава отправился в покои отца, состояние которого не улучшилось, Иш-Чель решила его сопровождать.

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Anonymous)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: 24.01.2016

 » окончание первой части

***
После собрания Уичаа направилась к верховному жрецу Ицамны. Она с трудом сдерживала ярость и боялась, что та могла преждевременно вырваться наружу. Толпа благосклонно приняла невестку!
И ещё женщине показалось, что жрец её предал. Почти шипя, она ворвалась в хранилище, где менее суток назад сговаривалась с врагами сына. Но комната была пуста. Кипя гневом и будучи не в силах сдерживать негодование, Уичаа схватила с полки и швырнула в угол несколько глиняных горшков, совершенно не заботясь о рассыпавшемся содержимом. А оно разлетелось драгоценными осколками нефрита и бирюзы.
На шум прибежал немой раб, который всегда провожал её к верховному жрецу. Увидев госпожу, он испуганно нырнул обратно в коридор. Вскоре возник тот, на кого Уичаа собиралась излить гнев. Вид правительницы не смутил жреца, он спокойно сел, затянулся любимой трубкой и только тогда соизволил взглянуть на женщину. Не в первый раз видел её в таком состоянии, поэтому молчал и пускал дымные кольца, демонстративно показывая, кто в настоящее время господин.
Первой молчания не выдержала Уичаа:
– Ты не должен был допускать обращения Иш-Чель к гражданам Коацаока!
– Почему? – спокойно спросил жрец.
– Это противоречит нашему плану!
– Нисколько! Твоему – да. К сожалению, эмоции владеют тобой больше, чем разум, Уичаа. Ты никак не можешь их усмирить, а сколько я учил! Боги, духи всего живого подарили тебе великую силу, но ты никогда не станешь настоящим нагуалем! Твой нрав, твоя ярость, которые ты не можешь усмирить, мешают тебе понять происходящее, научиться прощению. Ты никогда не достигнешь истинной мудрости!
– Нарушаешь планы ты, а отчитываешь меня! Как смеешь?!
– Что ж, придётся объяснить. Я позволил твоей невестке выступить, чтобы она заняла действительно высокое положение. Это необходимо, дабы Кокомо не могли усомниться – их кровную сестру приняли должным образом! Все просто! Убирайся, ты меня рассердила!..
Уичаа, получив выговор, ослушалась жреца, присела и стала думать. Гнев постепенно стихал, ей становилось стыдно за свои слова, и за то, что не смогла сохранить лицо. Выражение надменности, которое постоянно на нём присутствовало, исчезло. Вместо него возникла рабская покорность. Маленькими шажками подошла к курившему жрецу и опустилась на пол у его ног. Тщетно она пыталась поймать взгляд, он упрямо смотрел в сторону. Тогда женщина приникла губами к коленям мужчины и стала покрывать их поцелуями, постепенно продвигаясь вверх. Одновременно её тонкие руки проворно скользнули под набедренную повязку. Вскоре голова Уичаа оказалась там, пытаясь возбудить мужчину, и женщина услышала горький упрёк в свой адрес:
– Ты всегда пытаешься встать выше, Уичаа, но пока не упадёшь вниз, не получишь того, что нужно... Проси!
– Я не могу без тебя, прости мою глупость. Можешь унижать, но не отталкивай! Я – твоя раба, я всё выдержу, только не отвергай меня! Я буду послушна! Я научусь терпению и пониманию! – после каждой фразы Уичаа не переставала осыпать поцелуями мужчину, который встал и смотрел на неё, презрительно кривя губы. Но блеск в его глазах говорил, что от происходящего он явно получает удовольствие. Вскоре наметилось и возбуждение. Желая доставить наслаждение и насытиться самой, Уичаа сбросила одежду. Обнажив красивое стройное тело, она призывно взглянула снизу вверх, вкладывая в горящий взгляд покорность. Но мужчина её оттолкнул:
– Сначала ты удовлетворишь меня, и не раз, Уичаа, а уж потом я подумаю, достойна ли ты моего прощения... Если нет, то пойдёшь к мужу, пусть он тебя поласкает так, как могу только я...
Уичаа взвыла от обиды. Желая добиться своего, она обрушила на мужчину бурю ласк. Он постепенно начал таять, но по-прежнему её изводя. И это было привычной игрой двух любовников, продолжавшейся годами. Уичаа не могла и вспомнить, когда всё началось, но в мире существовал только единственный мужчина, способный удовлетворить ее ненасытность. Холодность мужа лишний раз подталкивала к измене, а презрение жреца сводило с ума и превращало женщину в бестию, усмирить которую могли лишь такие игры, продолжавшиеся зачастую всю ночь. В виде эксперимента любовница пила опьяняющее зелье, отчего окончательно теряла голову, и снова приходила к жрецу за ласками, отбросив гордость, достоинство, желая лишь погасить огонь страсти, пожирающий изнутри.
Иногда жрец, чтобы побесить возлюбленную и оттянуть момент удовлетворения, приглашал немого раба. Первый раз Уичаа была шокирована и лишь угроза не получить удовольствия, заставила её пойти навстречу желанию любовника. Она любила, любила настолько, что верила сама и убеждала жреца – Кинич-Ахава его сын. Вечный страх, что вдруг кто-то раскроет преступную связь, придавал встречам особенную остроту. Вчера выяснилось, что их тайна больше не тайна, но Уичаа устала бояться. Она хотела устранения Копанаи не считала сына помехой. Недвижимый правитель не пугал, а жрецу бога Чаку достаточно будет нескольких кувшинов с драгоценностями, и он навсегда замолчит, да ещё выдаст имя болтуна.

***
В то время, как Уичаа предавалась телесным утехам, наследник с женой навестили отца, но состояние Копана не изменилось.
В городе Кинич-Ахава получил власть в свои руки, но сейчас ему очень не хватало мудрого совета отца, ведь фактически его поддерживала только треть населения. Многие жители предпочитали либо покинуть город, либо откупиться, но не идти на прямое столкновение с народом Анауака, к которому их призывал и готовил Кинич-Ахава. Очевидно, сказывалась слава мешиков как непобедимых воинов, а у каждого горожанина были дети, кое-какое нажитое добро. Новый халач-виник понимал это, но жить под пятой захватчиков не хотел.
Он боялся признаться себе в раздиравших его противоречиях. С одной стороны, защищать родной город - безумие – мешики будут слать отряды, пока его не уничтожат, но и стать изгнанником, которому как подачку уступят клочок земли рядом с Майяпаном, не мог. С другой стороны, молодая отвага горячила кровь, а гордость не позволяла уйти без боя, без единой попытки отстоять своё право. Чему ж его тогда учили и готовили столько лет? И может ли воин вот так просто уйти? Ему постоянно повторяли с детских лет:воину должно пасть в бою, но не уступить. Он вырос с этой мыслью... Как же ему не хватало отца, кого-нибудь, кто бы мог с ним поговорить и помочь советом, удержать от ошибок! Но сейчас остался один – к жрецам идти не было смысла – он перестал им верить. А Иш-Чель опять не смогла обратиться к духам, создавалось впечатление, что закрылся вход к богам.

***
Сообщение, что послы мешиков прибыли в город, распространилось мгновенно. С должными почестями их сопроводили во дворец халач-виника.
Кинич-Ахава неторопливо шёл к тайному окошку, хотелось увидеть незваных гостей до переговоров. Неожиданно для себя в потайной комнате наткнулся на жену, которая внимательно рассматривала мешиков. Похоже, этим она занималась уже долго.Почувствовав присутствие мужа, Иш-Чель вздрогнула и виновато улыбнулась. Сделав должный поклон, уступила место, тихо шепнув:
– Мой господин, это не послы, а воины... Обрати внимание: их руки – они словно ищут на своём боку дубинку! А лица!
– Ты наблюдательна, но их лица в боевой раскраске будут ещё страшнее, дорогая, – согласился Кинич-Ахава, когда внимательным взглядом окинул группу терпеливо ожидающих послов.
Мешиков было пятеро. Богато одетые, в ярких плащах, драгоценностях. Фигуры крепкие, с гордой осанкой. Узлы мышц на обнажённых торсах лишний раз подтверждали правоту Иш-Чель. За время наблюдения послы не обмолвились между собою ни словом. Они спокойно сидели, напоминая каменные статуи.
– Посмотри на их ноги, это даже не пилли. Явно предводители военных отрядов! А значит – в Анауаке уже готовятся к войне. Они здесь, чтобы рассмотреть городские укрепления! – Кинич-Ахава не сдержался и рассерженно стукнул кулаком о стену.
– Значит, война?
– Мешики не пойдут на мир, как надеются некоторые. Идём! – халач-виник с женой направились в зал к гостям, где у входа столкнулись с Уичаа.
– Я считаю, что мне нужно также присутствовать на приёме послов, дорогой сын: ещё одни глаза, ещё одни уши... – ответила она на немой вопрос, заметив, как недовольно сдвинулись брови сына.
Кинич-Ахава вынужденно кивнул, понимая, что спор бесполезен, а послы уже в зале.
За спиной мужа Иш-Чель внимательно рассматривала гостей, теперь вблизи. Больше всего её поразило сосредоточенное выражение лиц. На них читалась не хитрость и ловкость, свойственная дипломатам или торговцам. Это были лица с грубой обветренной кожей, а многочисленные шрамы подтверждали подозрения женщины – они не те, за кого себя выдают. Иш-Чель оглянулась и встретилась взглядом с Уичаа, та кивнула, тоже заметив мельчайшие детали в облике послов. Ей было известно правило ношения одежд у мешиков – когда «твои ноги покроются бесчисленными шрамами от битв, в которых ты участвовал, только тогда ты будешь иметь право прикрыть их от ночной прохлады полами длинного плаща». На гостях были короткие плащи. Столь явное откровение говорило о решении мешиков захватить город. Чтобы каждое слово было понято правильно, мешики пришли с переводчиком, который не стал медлить и объявил:
– Вам давалось двадцать дней на раздумье, и мы пришли за ответом. Мы печалимся вместе с вами и желаем, чтобы болезнь от халач-виника отступила. Нам очень жаль, мы, как и вы, надеемся на его скорейшее выздоровление... Но времени было достаточно. Мы ждём вашего решения, – говоривший не повышал голоса, но показывал, что его не провести рассказами о болезни правителя города.Крупные черты лица мешика были резкими и совершенно не смягчались большими глазами, слегка прикрытыми во время разговора тяжёлыми веками, которые не скрывали, а подчёркивали внимательный и острый взгляд. Крупный нос нависал над губами, они могли бы понравиться своей формой женщине. По обычаю нижняя была проколота, и из неё выглядывала золотая голова ягуара. Крепкий, надменно вздёрнутый подбородок, высокие скулы. Длинные волосы завязаны на макушке в пучок и спадают на широкие плечи, прикрывая дорогие ожерелья, жёстко и, как показалось Иш-Чель, хищно поблёскивающие в свете факелов.
– Мы готовы, – прервал наблюдения Иш-Чель голос мужа.
– Халач-виник уже собрал, что нам нужно? – немного медленно, тщательно произнося каждое слово, спросил мужчина, которого лучше всех рассмотрела Иш-Чель.
Голос у него был густой и сильный, в нем слышались властные нотки. Они выдавали в говорившем человека, привыкшего командовать. Он встал. Даже без оружия, с гордо вскинутой головой, настоящее олицетворение военной мощи Анауака
– Да, мои граждане собрали нужное.
– Вы доставите все к воротам города, – лёгкий кивок головой, ещё раз дающий понять, кто теперь хозяин положения, и послы направились к выходу в сопровождении охраны Кинич-Ахава.
Когда затихли шаги незваных гостей, присутствующие оживлённо стали обсуждать происшедшее. Никто не мог понять, почему халач-виник, так настаивающий на войне, вдруг резко изменил мнение.
– Мы пересчитали золото и зерно, которое принесли граждане, и то, что в нашей сокровищнице. Всего достаточно, мы можем откупиться от мешиков и прожить в мире, пока не прибудут воины Кокомо, – пояснил Кинич-Ахава, когда возбуждение слегка улеглось. – Напоминаю всем, кто ещё не понял – мешики пришли воевать! А нам нужно время!
– Скажи нам, халач-виник, ты решил оплатить выкуп из своей казны? Похвально! Но сколько в ней осталось? – перекрывая вопросом благодарные фразы, летящие со всех сторон, с улыбкой поднялся Халаке-Ахава.
Гнетущая тишина и испуганные взгляды присутствующих резко изменили настроение собравшихся.
– Это я тебя спрашиваю, я – Халаке-Ахава! Так сколько ты оставил в своей казне?! Вопрос интересен всем. Если ты от радости не потерял память, то должен помнить, что урожая в этом году не будет, а кормить неимущих граждан – твоя прямая обязанность. Ты – правитель, ты и корми. Так есть у тебя или у молодой жены, а, может быть, у почтенного Копана, чем расплатиться за продукты? Кстати, а халач-виником тебя разве выбрали? Что-то не припомню...
– Халаке-Ахава, твои речи – прямая измена! Но я отвечу. У моей семьи есть средства. А моё правление... Как только Копан обретёт силы, я уйду! Не время ссориться!
– А если он не поправится?
– Значит, совет старейшин будет решать – кому править в Коацаоке! Но сейчас важно – мешики пришли воевать! – боясь сорваться и выдать свое отношение к брату, Кинич-Ахава пошёл к выходу.
Уичаа помедлила, однако, обратив внимание, что голоса смолкают при её приближении, поняла – ей ничего не узнать, и гордо удалилась в свои покои.
Поведение Халаке-Ахава напугало Иш-Чель, она была удивлена, что муж не приказал схватить изменника. Но ещё больше – правда – казна пуста. Женщина прошла в их покои. Кинич-Ахава сидел на циновке, скрестив ноги, и смотрел на огонь. Присев рядом, заглянула ему в глаза.
Наследник изо всех сил боролся с отчаянием. Его надежды и уверенность покачнулись. Реальной власти не было, но только он готов встать на защиту города и отдать силы, как недавно опустошил казну, которую копили предки. Его семья уже разорена, а нищие не правят государством!
Что же делать?!
Ведь только халач-виник помогает обычным горожанам, заботится об их благе. Но он так поступил – отдал казну мешикам!
Нет, Кинич-Ахава не сомневался в правильности своих действий, а пытался найти выход. Он не знал, что делать, когда уйдут захватчики и придут войска Кокомо, которых тоже обязан кормить. Копан поправится и ужаснётся, узнав, что сделал сын. И никакие доводы его не убедят. Ведь был выход уйти в Майяпан и сохранить богатства семьи... В любом случае, он будет защищать город и своих людей, какую бы цену боги не запросили, выполнит обязательства, и никто не посмеет назвать трусом сына правителя.
Он так решил.
– Почему ты не приказал схватить Халаке? Его слова – прямая измена! – отвлекла его от мрачных размышлений Иш-Чель.
– Я не халач-виник. Я только наследник! У меня нет реальной власти! А брат – член Совета старейшин.
– Что же будет с нами? Он откуда-то знает о казне... Мы нищие!
– Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Ложись отдыхать. Завтра тяжёлый день, – отодвинулся от жены Кинич-Ахава.
Он подсел к жаровне и стал смотреть на огонь, увлёкся и не заметил, как тихо уснула Иш-Чель, а потом и сам погрузился в сон.

***
Послов расположили рядом с входом в город, где, по обычаю майя, отводилось место путешественникам и торговцам. Помещение для отдыха предоставил зажиточный горожанин, желавший, на всякий случай, услужить мешикам. Ведь по городу ходят разные слухи, а кто знает, как дело обернётся... Поэтому хозяин был чересчур любезен. Он самостоятельно принёс огромный поднос с тушёным мясом в многочисленных горшочках с приправами; не забыл подать кукурузные лепёшки, в которые завернул фасолевое пюре и кусочки сочной варёной рыбы. В глиняном кувшине с красным орнаментом гостям предложили пульке, и хозяин первым пригубил его, довольно причмокнул, демонстрируя, что оно достойно внимания.
Только самый старший по возрасту из мешиков нерешительно протянул руки, вопрошающе глянув на своего предводителя, взболтал содержимое и сделал небольшой глоток. Затем, как и хозяин, довольно крякнул, вытер губы тыльной стороной ладони и вернул кувшин, чем сильно того удивил. Никто из собравшихся к спиртному не притронулся, и на немой вопрос хозяина все отрицательно замотали головами. Поняв, что послы соблюдают какой-то свой обычай, он предложил им сок агавы. Гости изобразили на лицах удовольствие и принялись за ужин.
Мешики ели молча. Хозяин немного потоптался и ушёл. Самый младший незаметно проскользнул к выходу, чтобы проследить, чем тот собирается заняться. Удовлетворив любопытство, вернулся и знаками объяснил, что майя стоит около входа и весь обратился в слух.
После, опять же, в полном молчании, выкурили по трубке табака, который достали из маленьких кожаных мешочков, висящих у каждого на поясе, и улеглись вокруг очага, разложив пёстрые циновки.
Поздней ночью, когда все в доме крепко спали, у входа возник едва слышный шорох. Сон мешиков был чутким, но никто не сдвинулся с места и не пошевелился. Вслед за шумом послышались лёгкие шаги босых ног, затем тяжёлая поступь хозяина (мужчина был довольно грузен), тихий шёпот. Говорившие приблизились к гостевой комнате и замерли у входа. Потом покрывало бесшумно отодвинулось, и в помещение проскользнул смуглый раб, на теле которого белела набедренная повязка.
Вошедший, очевидно, знал, кто ему нужен, потому что немедленно направился в центр комнаты, осторожно переступая через мешиков. Ночной гость присел на корточки и легко коснулся плеча, как ему казалось, спящего. Майя не удивился, встретив совершенно не сонный взгляд того, кого пытался разбудить. Посол открыл глаза раньше, чем чужая рука коснулась его плеча.
– Мой господин хочет сообщить вам важные сведения... – едва шевеля губами, прошептал посетитель.
Предводитель осторожно поднялся, с удовлетворением отметив, что и остальные перестали притворяться спящими. Все уселись и внимательно оглядели потревожившего их ночной отдых.
– Веди, – спокойно, без удивления ответил посол.
Вождь давно уже привык, что среди граждан городов всегда находятся те, кто непременно постарается откупиться. Зачастую предатели сохраняли жизнь многим воинам, а потому он никогда не брезговал использовать перебежчиков, которые буквально дарили лёгкую победу и экономили время на осаду.
Мешик, ожидая хозяина раба, даже не сомневался, что ночной гость окажется кем-то из правящей династии Коацаока или представителем обиженной семьи, готовый к сотрудничеству. Это случалось так много раз, что вождь уже перестал удивляться беспредельности человеческой алчности, граничащей порой с детской наивностью. Предавая своих, изменник полностью зависел от завоевателей, которые зачастую и не стремились сдерживать обещаний. Но слишком часто было поздно что-либо менять.
Ждать посетителя пришлось недолго. Желающий предать свой народ воровато проскользнул в комнату и робко присел на край циновки. Предводитель ацтеков спокойно вынул нож и положил его перед собой, открыто демонстрируя недоверие к посетителю. Долгие годы войн приучили быть осторожным, а на переговорах бывало всякое. Присутствующие выдержали необходимую в таких случаях паузу, а гость собрался с мыслями. Наконец, он решился:
– Я – племянник халач-виника Копана, зовут Халаке-Ахава. Я старше наследника и член Совета старейшин, а потому имею больше прав на город. Меня поддерживают все уважаемые жители...
«Итак, обиженный, жадный родственник, который желает власти...», – думал предводитель мешиков, пока Халаке-Ахава пытался объяснить права наследования.
По тому, как судорожно затягивался дымом гость, он невольно выдавал нетерпение, и вождь понял, что предатель согласен на любые условия.
Халаке-Ахава перевёл дух и продолжил:
– Я могу помочь. У нас есть план. Я говорю не только от своего имени, повторюсь, меня направили самые уважаемые жители города.
– Хорошо, продолжай.
– Халач-виник собрал выкуп. Это удалось, ибо, благодаря недавней свадьбе, большую часть составляет приданое его жены. Мой род также внесёт вклад, который мы самостоятельно доставим к вам в лагерь. Так, вот... мой человек затеет с кем-нибудь из ваших ссору. Это будет поводом, а ворота города будут открыты. Наши воины без Кинич-Ахава с места не тронутся, а брата я берусь временно устранить.
– Как? – наконец-то проявил интерес предводитель ацтеков.
– Уже давно не было дождя, жрецы собираются требовать у народа большой жертвы, – Халаке-Ахава снова жадно затянулся дымом, выдержал паузу, чтобы ацтеки оценили его сообразительность и значимость. – Они выберут жену Кинич-Ахава, и он...
– В чем женщина провинилась?
– Ни в чем. Но только так мы сможем отвлечь наследника.
– Она представляет такое значение для халач-виника? Какая-то женщина? – предводитель с недоумением переглянулся со своими людьми.
– Да! Перед свадьбой был даже небольшой скандал, столько шума было из-за его женитьбы!..
– Ты ручаешься, что воины Кинич-Ахава не смогут помешать нам? Нас не интересует, как ты этого добьёшься. Главное – ворота должны быть открыты!
– Ручаюсь головой!
– Хорошо. Я – Амантлан – предводитель воинов-ягуаров, хочу знать, что просишь взамен?
– Когда вы займёте город, мы хотим сохранить свои дома и положение в совете, разумеется, оказывая вам всяческую поддержку.
Амантлан кивнул. Торг его устраивал, остальные послы мирно попыхивали трубками.
– Сколько вас?
– Двадцать три семьи, напоминаю, самые уважаемые граждане Коацаока.
Снова кивок и молодой мешик протянул предводителю неприметный мешочек, содержимое которого тихо звякнуло. Амантлан развязал пестрый шнурок, опустил большую руку внутрь и достал пригоршню мелких золотых пластинок. Отсчитав положенное количество, любовно взглянул на лицевую сторону, где поблёскивала оскаленная морда ягуара, протянул Халаке-Ахава.
Тот бережно спрятал пластины, предварительно пересчитав их.
Амантлан вынул трубку изо рта и положил рядом с собой – что означало конец переговоров.
Халаке-Ахава, бережно прижимая к груди золотые пластинки, покинул послов. К сожалению, он не ведал, что уносимое богатство не служит защитным знаком при осаде или нападении на город, а наоборот, является сигналом любому ацтекскому воину-ягуару – в этом доме живут богатые люди и есть, чем поживиться.
Так предводитель Амантлан наказывал предателей в покорённых городах, которые подлежали полному уничтожению.

***
Копан из рода Кокомо – правителей могущественного города Майяпана, халач-виник приграничного государства Коацаока умер на рассвете, оставив землю, которой правил долгие годы. Он так и не успел ничего сказать сыну. Возможно, отрезанность от наследника и личная беспомощность и подорвали его силы.
Первыми о случившемся узнали Кинич-Ахава и Уичаа. Женщине удалось скрыть невольную радость. Она наигранно разрыдалась, упав на пол. Заботливо перенесенная сыном на ложе, в течение дня уже не вставала. Кинич-Ахава растерялся: он хотел бы искренне предатьсягорю, но власть и ответственность за город заставили его скрыть переживания и заняться ежедневными вопросами.
ВскореУичаа дала волю настоящим слезам, сама не зная: она плачет больше от радости – свободна, или жалости к себе – столько лет провела с человеком, который был ей безразличен. Уичаа не мучилась догадками. Она просто плакала и получала настоящее удовольствие.
На следующий день прибыли послы, которым сообщили о смерти халач-виника Копана и трауре, ожидающем город, пока не завершат все церемонии.
Мешики выразили соболезнование, скрыли недовольство, но перенесли дату получения выкупа на первый день после окончания траура.
Пришедшая в себя и снова надевшая надменную маску, вдова до хрипоты спорила с желанием сына похоронить отца по обычаю семьи Кокомо. Уичаа, как всегда, стремилась соблюсти свою выгоду. Ей совершенно не хотелось, чтобы облик Копана преследовал её, едва она войдёт в молитвенный дом.
Кинич-Ахава все же настоял на своём. Более того, присутствовал при ритуале, отдавая последние почести отцу. Он свято верил, что теперь сможет в любое время приходить к нему в молитвенный дом и беседовать.
Халач-виника перенесли в специальное помещение под главным залом в молитвенном доме. Его положили на каменную плиту и отделили голову. В то время, как её бережно опустили в чан с водой, насыщенной травами, и поставили варить, тело обернули в саван, переложили в пёстрые носилки и предали огню на центральной площади в присутствии всего города. Затем собранный пепел Кинич-Ахава поместил в глиняный горшочек, приготовленный для этой церемонии и освящённый в храме Ицамны.
Резчик уже изготовил деревянную статую, очертаниями полностью соответствующую фигуре Копана, воспроизведя каждый шрам на теле умершего, и разрисовал её, изобразив боевую раскраску воина-майя. Теперь предстояла поистине ювелирная работа, которую выполнял специальный мастер. Он отделил от черепа заднюю часть, залил внутрь священную смолу с травами. Потом занялся расписыванием лица, придав ему черты живого Копана.
Спустя некоторое время на Кинич-Ахава, не выходившего из мастерской, взглянул пустыми глазницами отец. Посовещавшись с наследником умершего, мастер для пущей убедительности вставил в глазницы отполированные кусочки обсидиана, которые, поблёскивая в свете факелов, оживили маску и придали несколько более привычный вид покойному халач-винику.
Кинич-Ахава взял в руки раскрашенный череп отца и соединил с деревянной фигурой, в неё был вставлен горшочек с пеплом правителя Коацаока. Водрузив на голову убор из ярких перьев, украсив грудь дорогими ожерельями и браслетами, сын халач-виника преклонил колени перед статуей и попросил всех оставить его наедине с отцом.
Уичаа с радостью покинула и сына, и Копана, выглядевшего очень уж живым, Копана.
Кинич-Ахава, когда все вышли, обратился к статуе отца за советом: кому можно доверять, а кого лучше выдворить из города. Временами ему казалось, что он слышит голос Копана, но то были служители, разговаривающие далеко наверху.

***
В воздухе чувствовалось напряжение. Каждый житель ломал голову – во сколько ему обойдётся выкуп для мешиков, хватит ли маиса, сможет ли его семья дотянуть до следующего урожая. Эти подсчёты во многих домах были неутешительными и люди ждали, какое решение примут жрецы.
В надежде майя поднимали головы и, щурясь, пытались рассмотреть в безоблачном небе хоть какую-нибудь маленькую тучку, которая смогла бы подарить долгожданный дождь и спасти посевы. Это ожесточало людей, неумолимо подталкивая к бунту.
И вдруг город всколыхнуло известие. Бог Чаку требует большой жертвы от знатных граждан.
Чтобы узнать, кто станет жертвой, на главной площади вновь собрались жители Коацаока. Кинич-Ахава наблюдал за всем с высокого помоста. Он видел, как толкались приходящие на площадь воины, торговцы и ремесленники со своими семьями, чтобы занять места. Только на сей раз не в поиске удобных или лучших, а с чётко определённой целью. Более бедные горожане уверенно протискивались к помосту, где сидел халач-виник, а богатые граждане занимали места напротив. В этом просматривалась закономерность – город разделился на два лагеря.Жители близлежащих домов высыпали на плоские крыши и потеснились, чтобы дать место родственникам с окраин города. Площадь заполнилась и напоминала пёстрый муравейник. Шум толпы, вызванный задержкой, становился угрожающим. Временами вспыхивали ссоры, мужчины были с оружием и не скрывали отношения к тем, кто принадлежал другому лагерю. Наконец, появился Халаке-Ахава, его люди заняли место напротив халач-виника, что выглядело вызывающе.
Гнев и неприязнь противников потушил жрец бога Чаку. Его чёрный плащ развевал тихий ветерок. Огромный головной убор из длинных зелёных перьев на макушке и с красными надо лбом, символизировал расцвет растений под лучами солнца. С большой золотой бляшкой на груди, изображающей бога Чаку, широким поясом из шкуры ягуара, концы которого свисали до колен поверх набедренной повязки, жрец был великолепен. Внушая уважение затрепетавшей толпе, он вышел с поднятыми к небу руками. Губы шевелились, произнося молитву. Глаза окружали черные, нарисованные сажей круги – символ бессонных ночей и тёмного грозового неба.
Взгляды присутствующих устремились на руки жреца. От этого человека, и только от него, зависело благополучие всех. Теперь только он мог командовать людьми и требовать у них полного повиновения. А толпа уже подхватила молитву, которую запели младшие жрецы, и постепенно весь город обратился к богу Чаку. Всеобщий транс охватил верующих, загипнотизированных мрачным обликом служителей бога.
Молитва продолжалась несколько часов. Люди устали, и тогда, ощутив полную власть над толпой, главный жрец оборвал песнопение, замер и стал вещать низким голосом повеление бога Дождя:
– Мой народ слишком любит себя, он отдаёт мне только крохи со стола. Пусть каждый пожертвует тем, что ему дороже всего... Выберите молодую женщину, стоящую выше всех, любимую и взлелеянную вами, пусть она и её подруги согреют меня. Я поверю только им, и тогда вы снова станете моими детьми. Я прощу вас.
После слов жреца повисла мёртвая тишина.
Иш-Чель казалось, что сердце остановилось – бог требовал жертву от правящего дома, а женщин было две: она и свекровь.
«Нет! Это какое-то безумие!.. Такого не может быть!.. Они не могут, не смеют принести меня в жертву! Я – жена халач-виника! О, бог Чаку!» – в панике, подступившей комом к горлу, Иш-Чель была готова бежать, но ноги отказали, да, и куда бежать? Её окружала толпа фанатично настроенных жителей, которым нужен дождь. Им все равно, что от них требуют, лишь бы пошёл этот проклятый дождь! Тошнота подкатила к горлу и не давала дышать, она отняла речь... В глазах потемнело...
А народ уже требовал объявить, кто будет посланницами к Чаку, кому окажут эту честь. Иш-Чель огляделась и попыталась привлечь внимание мужа, но тот с жалостью смотрел на мать. Плотная стена из прислуги окружила её кольцом, стараясь ободрить, поддержать. На губах Уичаа играла загадочная улыбка, которая могла означать всё, что угодно.
Из храма вынесли небольшой горшочек, его передали главному жрецу, и он уверенной поступью направился к семье халач-виника. Соблюдая этикет, слегка поклонился и застыл, ожидая указаний.
Кинич-Ахава понял, что сейчас не может на глазах жителей помешать жене и матери исполнить долг. Это была почётная миссия. Пауза затягивалась.
Правитель лихорадочно искал выход, а народ ждал. Оставалось уповать на милость бога Чаку, и Кинич-Ахава как-то обречено махнул рукой, разрешая начать церемонию.
«Я не хочу тянуть этот жребий! Они не имеют права заставить меня! Не буду я тянуть!» – Иш-Чель застыла.
Она с ужасом смотрела на приближающийся горшочек. Вот – он уже перед нею. Женщина непроизвольно закрыла глаза. Для неё ритуальный сосуд таил только зло. Сначала от страха отнялись ноги, потом руки плетьми повисли вдоль тела.
Но на то и прислужницы... Одна из них подхватила безвольную руку госпожи под локоток и положила на протянутый горшочек. Иш-Чель ухватилась за край мёртвой хваткой. Та же заботливая служанка осторожно, по пальчику разжала их и опустила вовнутрь. Там лежали пластинки.
Иш-Чель показалось, что они ударили могильным холодом. Но она не успела определить ощущения. Её руку, будто существующую отдельно, подтолкнули и сжали, заставляя пальцы слабо раздвинуться и сомкнуться на самой верхней...
Внимательно рассмотрев жребий, жрец поднял его над головой и издал торжествующий крик, который тут же подхватила толпа – слова бога подтвердились – добровольная посланница найдена. Народ ликовал – теперь женщине предстояла счастливая и безмятежная загробная жизнь.
А сама будущая жертва уже не слышала ликующих воплей горожан, она потеряла сознание. Её подхватили и отправили в помещения под теокалли.
Кинич-Ахава просто застыл, он перестал наблюдать за жрецами и не мог оторвать взгляд от служителей, которые уносили жену. Неужели боги требуют такую плату?! Как можно? Кровь бросилась в голову, он сжал нож, но не сдвинулся с места.
Значит, вот она – жертва, необходимая богам за благоденствие города...
Жрецы продолжали выбирать в сопровождение ещё девушек – сан супруги халач-виника требовал достойной свиты. Младшие служители медленно обходили знатные семьи, а их преследовали тысячи зорких глаз, наблюдавших за правильным соблюдением ритуала. Каждый выбор сопровождался шумным ликованием горожан. Служители Чаку были довольны – ещё три знатные девушки, известные порядочностью и красотой, изъявили о добровольном желании отправиться с Иш-Чель в небесные чертоги бога, стать его прислужницами, молить о милости к родным и близким, оставшимся на земле.
Девушек сразу же унесли вслед за Иш-Чель.
Тяжёлый день подходил к концу. Все испытывали радостное удовлетворение и надежду. Завтра, под усиленной охраной, церемониальная процессия отправится к ритуальной скале у реки, и свершится воля бога Чаку, придёт его благословение измученным детям, вновь настанет благополучие на землях города Коацаока.
***
Иш-Чель пришла в себя глубокой ночью. Сначала женщина почувствовала холод, который проник к ней под одеяло, потом сладковатый привкус на губах. Ещё с затуманенными мыслями она поняла, что сон был крепок благодаря напитку, который она в бессознательном состоянии выпила. Тут же дала себе слово: ни есть, ни пить не будет, иначе превратится в слабовольную и послушную жертву. Ей осталось тихонько приоткрыть глаза и осмотреться из-под длинных ресниц, но лёгкий шорох заставил снова застыть, притворяясь спящей.
Итак, в комнате она не одна. Кто это? Стража? Прислуга? Что лежит не в своей постели и не в покоях дворца – не сомневалась: запах в помещении был пропитан определёнными благовониями, а холод... Иш-Чель любила тепло, и у них всегда горело несколько жаровен.
Выходит, жребий, жрец, добровольный выбор – не сон?! Очевидно, паника и смятение отразились на её лице, и наблюдатель это заметил. Потому что, когда Иш-Чель не выдержала и приоткрыла глаза, то над собою увидела голову старухи. Её беззубый рот довольно улыбался. Едва взгляды встретились, будущая жертва, получив подтверждение, что все явь, в ужасе прошептала:
– Значит, это правда?! О, нет!..
Однако вновь потерять сознание ей не дали. Достаточно сильные, но аккуратные шлепки по щёкам заставили женщину не притворяться спящей, а вскочить и, не раздумывая, дать сдачи.
Служительница громко вскрикнула и упала, не удержавшись на немощных ногах. Она растянулась во весь рост, уронив при этом пару факелов. Те вспыхнули, рассыпав искры. Пока старушка падала, Иш-Чель, пытаясь уберечься, успела добежать до дверного проёма. Но шкуры откинулись, и в комнату вошёл жрец бога Чаку в сопровождении прислуги.
– Наконец-то, госпожа, вы пришли в себя...
Старушка к тому моменту уже с кряхтением поднялась и покорно склонилась, ожидая дальнейших указаний. Свита заполнила помещение, они внесли огромную лохань с горячей водой, ткани, жаровни с горящими углями, от которых тут же пошло тепло. Прислуга раскладывала нарядную одежду с украшениями и косметику, а Иш-Чель и жрец продолжали стоять друг напротив друга.
Взгляд жреца был довольным и снисходительным, он увещевал Иш-Чель покориться. Иногда ей казалось, что это гипноз – в душе поднималась волна спокойствия и равнодушия. Но откуда-то из глубины вырастало сопротивление и тогда, испугавшись, что его заметят, Иш-Чель делала взор безразлично-рассеянным, слегка откидывала голову, словно позволяя себя баюкать. Вскоре она не могла сказать, чего ей хочется больше: чтобы её успокоили, и ей было не страшно, или же бороться за жизнь...
Почувствовав, что Иш-Чель покинул бунтарский дух, жрец тихо отдал команду прислуге и вышел из комнаты.
Женщины начали обряд с омовения, они раздели послушную жертву, заставили её опуститься в тёплую воду и затянули молитву. Нежное, почти жалостное пение послужило для неё сигналом – Иш-Чель разрыдалась, понимая – ей не удастся вырваться. По мере того, как суть увещеваний доходила до сознания, в ней зарождался бунт.
А женщины пели, что она должна быть благодарна божественному выбору. Завтра она покинет этот грубый мир с его войнами, неурожаями, голодными годами...
«Что-то я не припомню, когда голодала!..» – внутреннее сопротивление нарастало.
Иш-Чель, ещё не освободившаяся окончательно от гипноза, попыталась закрыть уши, но терпеливые руки, омывшие не один десяток жертв, ласково разжимали их, и приходилось слушать наставления.
Поющие превозносили редкую красоту, которая непременно понравится и удивит бога, благодарили отца и мать, подаривших Коацаоку такую божественную женщину...
«Вот именно, вам меня подарили, а вы хотите убить!» – Иш-Чель уже пришла в себя, гипноз перестал действовать, поэтому вместо религиозного трепета или хотя бы, жалости к себе в ней крепло желание вырваться и прекратить этот кошмар. Он её пугал, в душе не возникало послушания и покорности, на которую были рассчитаны песни, казавшиеся теперь заунывными и печальными.
Перечислив все женские достоинства Иш-Чель, прислужницы перешли в наступление на её сознательность. Избранница должна быть ласковой с Всесильным. Услужливой во всем, покорной, тогда он пошлёт городу дождь и богатый урожай, и голод не убьёт детей и матерей, придаст силы их мужчинам, отгонит мешиков прочь...
«Да уж, так эти псы и уйдут!» – уже все существо Иш-Чель сопротивлялось происходящему, не желая умирать.
О какой славе и почестях ей говорят!? Её совершенно не интересует вечная благодарность граждан, которые мирно спят в своих постелях, и только фанатики бодрствуют, чтобы на рассвете следовать за ритуальной процессией! Она молода, красива, богата, счастлива, любима! Она хочет жить здесь и сейчас! Ей ни от кого ничего не нужно! О, боги, как же она хочет жить! Неужели они не могут этого понять?!
«Отпустите меня», – мысленно обращалась Иш-Чель к стражам, продолжающим петь. Она пыталась заглянуть им в глаза, найти сочувствие, но прислужницы опускали тяжёлые веки и продолжали своё дело.
«Помогите же мне!» – взгляд Иш-Чель, полный мольбы, перебегал с одного лица на другое, но служанки смотрели поверх её головы...
«Неужели среди вас нет никого, кто бы мне помог?! Я же не могу справиться со всеми вами!» – тут Иш-Чель поняла, что рассчитывать на слуг нечего, спасение может прийти извне, и только от Кинич-Ахава. Но где же он?! Конечно, как же раньше она не додумалась! Именно муж войдёт сейчас и прекратит все это.
«Ну вот, вот же его шаги!» – действительно, шаги слышались отчётливо, но пришли рабы и забрали грязную воду. Среди них Иш-Чель так и не увидела Кинич-Ахава. И снова паника охватила женщину. Почти отчаявшись, набравшись смелости, она задала вопрос:
– Где мой муж?
Самая старшая прислужница, которая не сделала ни одного движения за всё время, а только наблюдала и отдавала распоряжения, строго посмотрела на неё, недовольно чмокнула губами, поджала их и с оскорблённым видом, сохраняя достоинство, удостоила бывшую госпожу Коацаока ответа:
– Халач-виник больше не твой муж, ты принадлежишь богу Дождя, теперь ты его невеста! Будь счастлива – божественный выбор пал на тебя! Поэтому молчи и не задавай глупых вопросов!
– Гадкая старуха, как смеешь так со мною говорить! – разозлилась Иш-Чель и быстро выдернула руку, на которую надевали очередной браслет.
Резкий взмах и... На своё счастье, прислужница вовремя сообразила, что последует увесистая оплеуха, и успела увернуться от удара. Но кончики ногтей бывшей правительницы Коацаока, всё же оставили лёгкий след. Это было оскорблением.
Сдерживая ярость, старуха прошипела:
– Усмири свою гордыню, иначе получишь напиток забвения! Я лично волью его в твою глотку, паршивая девчонка! И объявлю, что ты так хочешь побыстрее попасть к богу Чаку, аж просто изнемогла от желания ему услужить!
– Мерзкая старуха! Тебя бы отправить услуживать! Да, видно, ты сейчас красивее, чем была сто лет назад!
На шум вошёл жрец и, окинув взглядом ссорящихся, все понял. Взмахом руки он приказал старой женщине удалиться. Её место заняла молодая прислужница.
Иш-Чель мрачно насупилась – придраться было не к чему – подготовительный ритуал подходил к концу. Ей оставалось мысленно призывать мужа.

***
Кинич-Ахава метался в своих покоях. Происходящее казалось настолько неправдоподобным, что больше походило на страшный сон. Факт отсутствия рядом Иш-Чель ясно говорил – вечерние события действительно были и вышли из-под контроля. Теперь же он должен срочно что-то предпринять. И чем быстрее, тем лучше.
Ритуал избрания и жребий показались ему странными. Поведение народа говорило о враждебности. Демонстрация силы братом заставляла беспокоиться о сохранении за собою власти халач-виника. Весь клубок событий указывал на хорошо продуманную интригу, которую плели давно, а он только сейчас увидел её маленький хвостик...
Принеся в жертву Иш-Чель, заговорщики наносили удар и лично по нему, и по его правлению.
Иш-Чель занимала его мысли, заставляла страдать и думать о совершенно невозможных планах освобождения. Он находился на грани нервного срыва. Отступиться от любимой женщины он не мог, но не мог и предложить замену. Две, пять, десять рабынь не удовлетворят кровожадность жрецов и фанатиков. Им нужна была такая жертва, которая доказала бы всем, насколько ему дорога власть и Коацаок.
Кинич-Ахава чувствовал, что разрывается. Он любил Иш-Чель и, наверное, был слишком счастлив, раз боги позавидовали. На ум не приходило ни одного дельного плана по спасению жены. Он не мог напасть и выкрасть – за нею следили охрана и служители. А толпа религиозных горожан, готовых ради общего счастья бдеть всю ночь и петь гимны... Тут ему вдруг стало стыдно, он поставил себя на место одного из граждан, чью дочь осчастливил божественный выбор – мужчина и его семья гордились бы, что могут внести лепту в спасение от голода тысячи жителей.
«Возможно, я проявляю малодушие? – подумалось ему. – Ведь это выбор бога, честный жребий... А для меня – плата за власть!»
В покои бесшумно вошла мать. Ей достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, в каком состоянии халач-виник. Вдова пожинала плоды, но метания сына испугали – все планы разом могли потерпеть крах.
«Неужели взрослый мужчина так увлечён этой рыжей?!» – Уичаа удивлённо и презрительно скривила губы, но вслух произнесла:
– Сын мой, ты должен смириться, поискать в своём сердце радость... Твои подданные не поймут! Для бога нельзя ничего жалеть! – Кинич-Ахава посмотрел на мать и понял – поддержки не получит.
– Народ будет тебя уважать, усмири гордыню, отдай женщину с радостью, об этом просит бог Чаку!
– Пусть он возьмёт, что угодно, но не её!
– В тяжёлые минуты мы должны жертвовать именно самым дорогим! Твой отец так никогда не сказал бы! Как ты можешь управлять народом, если ничем не желаешь делиться? Правление не только права, доходы, почёт, но и большая ответственность, сын. Очень жаль, оказывается, ты к этому не готов. Именно сейчас нужно доказать, что у тебя твёрдая рука и ради города ты способен на все!
– Ценой жизни любимой женщины?
– Она из семьи Кокомо, а многие не приветствуют тесных связей с ними... Ты прекрасно понимаешь, что, не доказав народу любви и преданности, не сможешь подчинить своей воле город. Люди отвернутся от тебя! А показав смирение перед богами, привлечёшь многих!
– Политика... Ты говоришь мне то, что я и сам знаю!
– Тогда не сиди здесь, а присоединись к людям! Покажи радость, уверенность в правильности выбора, будь рядом с подданными!
– Нет. На закате я уже выполнил обязанности халач-виника. Теперь я должен исполнить долг мужа.
– И снова заблуждаешься – Иш-Чель невеста бога Чаку. Её готовят к утренней церемонии и охраняют.
– Разве я не халач-виник?
– Даже правитель не имеет права переступать через закон и обычаи. Женщина принадлежит богу и находится в его владениях! Этим только отвернёшь от себя служителей, а они тебе нужны больше, чем народ!
– После того, как жрецы нарушили священные узы моего брака, я имею право не признавать их законы!
– Какое безумие! – презрительно передёрнула плечами Уичаа, пытаясь скрыть беспокойство – ситуация выходила из-под контроля.
– Халач-винику никто не посмеет помешать забрать жену!
– Я пришла тебе помочь, мне не безразлично – кому достанется Коацаок! Ты – мой единственный сын! Видно, горе затмило тебе разум... Достаточно одного необдуманного шага и те, кого воодушевил твой поступок, отшатнутся от тебя, стоит лишь нарушить закон!
– Хорошо, кто может мне помешать навестить Иш-Чель?
– Ты опять за своё! Она уже не твоя жена и молится со всеми в храме! Посланница к богу Чаку прекрасно знает законы и порядки, сама много раз совершала обряд и умеет говорить с духами! Зачем ей мешать?!
Кинич-Ахава опустил голову, тяжело вздохнул и произнёс с отчаянием:
– Я... я просто хочу знать, как она там... Я должен поддержать и успокоить!
– Нет, твой приход, во-первых, невозможен, во-вторых, ты сделаешь ещё хуже, нельзя её отрывать от молитв!
– Пойми, что-то тревожит моё сердце... Я должен идти к ней!
Уичаа вздохнула, скрыв невольно возникшее презрение к любимому сыну, отвернувшись к стене:
– Я догадывалась – тебя сложно переубедить. Хорошо, тогда, сохранив лицо, помоги ей, – мать повернулась и предупреждающе подняла руку, увидев мгновенную радость в глазах сына. Уичаа достала из складок одежды маленький мешочек и ответила на немой вопрос: – Возьми, это яд. Он действует мгновенно. Я взяла его в чертогах бога Чаку, твоя жена отправиться к нему быстрее и не успеет испугаться, когда полетит со скалы... Только этим ей поможешь!
– Ты не понимаешь! Я не могу смириться с тем, что Иш-Чель умрёт, а не с тем, как именно это произойдёт! Предлагаешь дать яд?! О, боги!.. Я хочу дать ей жизнь! - Кинич-Ахава сорвался на крик, а Уичаа обиженно поджала губы и быстро спрятала мешочек в складках одежды. Потом горестно покачала головой и изобразила смирение.
– Хорошо. Поступай, как знаешь. Я помогу тебе попасть в подземные помещения, где находится Иш-Чель. Сам ты не найдёшь. Пойдём, раз таково твоё желание.
С гордо поднятой головой Уичаа вышла в коридор, отпустив охрану лёгким взмахом руки. Подождала халач-виника и направилась в сторону своих покоев.

***
Сыну и матери на пути попадались совершенно пустые комнаты, и правитель не мог вспомнить предназначение этих богато украшенных помещений. Ближе к выходу стали появляться рабы и прислужники. Многие спали, подстелив циновку или укутавшись в пёстрые одеяла, но большинство все ещё находилось в трансе. Шепча и подпевая гимны, люди с потухшими глазами бесцельно бродили, ничего вокруг не замечая.
Религиозные фанатики расположились на площади дворца и настолько громко пели, что их голоса, проникая в пустые комнаты, усиливали внутренний шум. Повсюду горели смоляные факелы, они освещали дорогу, которая изменилась как-то резко и неожиданно.
Уичаа свернула влево и открыла небольшую дверь в стене, прикрытую расшитым покрывалом. Дальше шли крутые ступени, вырубленные прямо в скале, на которой стоял дворец. По-прежнему на стенах висели факелы и ярко освещали путь. Спуск закончился неожиданно, за очередным поворотом узкой лестницы. Кинич-Ахава и Уичаа оказались в широком коридоре; в желобке тихо журчал ручеёк, очевидно, когда-то это было подземным руслом. Дорога уходила под крутой уклон, постоянно извиваясь.
Уичаа из складок одежды достала пластинку и, пошарив по стене правой рукой, вставила её и надавила. Ключ привёл в движение невидимые механизмы. Большая плита бесшумно отодвинулась, и они очутились внутри теокалли бога Чаку.
Кинич-Ахава понял это по заунывному пению гимнов. Уичаа шла теперь медленнее, осторожно выглядывала из-за каждого угла, подходя к поворотам. Помещение, где находилась Иш-Чель, нашли быстро. Странно, но рядом не было охраны.
В комнату правитель вошёл сам. Жена сидела, уставившись в стену.
– Иш-Чель, дорогая... – тихо позвал Кинич-Ахава, боясь, что она находится в трансе и может неадекватно отреагировать.
Но жена, едва услышала голос, подскочила и радостно кинулась ему на шею. Глаза Иш-Чель были чисты от какого-либо дурмана и сияли счастьем.
– Я верила, я знала – ты придёшь! Ты почувствовал, что нужен мне! Кинич-Ахава, забери меня отсюда! – она доверчиво прильнула к нему и с надеждой глядела в глаза, ища защиты. – Что же ты молчишь?! Почему мы не уходим?!
– Я не знаю, что сказать...
– Ты пришёл не меня забрать?! Тогда зачем? – Иш-Чель сорвалась на крик и вырвалась из его рук.
– Тише! Нас могут услышать!
Страх мужа разозлил Иш-Чель.
– Да? А мне все равно, ведь я живу последние часы! – она почувствовала, как её начинает трясти от негодования.
Но понимала – нельзя с ним ссориться. Лучше разбить его спокойствие, заставить думать только о её спасении. Нельзя срываться на крик – это может его оттолкнуть. Любым путём нужно убедить мужа применить всё своё влияние и отменить жертвоприношение. Поэтому Иш-Чель изменила тактику. Выражение лица стало грустным, ясные глаза утонули в слезах, она мягко прижалась к мужу, всем видом показывая беспомощность и надежду только на него.
– Я не могу поверить, что ты позволишь им сделать это со мною.
– Иш-Чель, я пытаюсь найти выход, – Кинич-Ахава был настолько углублён в свои мысли, что даже не заметил перемены в поведении жены.
Он бережно приобнял её, но Иш-Чель вновь не сдержалась, вырвалась и отошла на пару шагов.
– Что же ты стоишь?! Иди, предлагай им обмен, выкуп!
– О, боги! Как ты не можешь понять?! Ты вытянула жребий! Именно ты, а не моя мать или другие женщины нашего дома! Это воля богов!
– Нет, Кинич-Ахава! Мне его навязали! Почему ты позволил жрецу заставить меня тянуть жребий первой?! Ведь твоя мать обладает большим влиянием, чем я!
– Ты моя жена, поэтому с тебя и начали.
– Ты прекрасно знаешь, что совершил ошибку! Прикажи заново перетянуть жребий в нашей семье!
– Как ты можешь! Желать смерти близким! И потом – слова бога ты забыла?!
– А принести в жертву молодую женщину не жестоко?! Ведь я умру, я!.. У тебя в руках власть, ты всё можешь, жрецы послушают тебя!
– Это невозможно, за ними стоит мой народ, я должен проявить твёрдость. Мой народ ждёт от меня этой жертвы.
– «Мой народ» – чужие слова!
– Иш-Чель, я сделал то, чего не делал ни один правитель! Я пришёл к тебе, а ты...
– И?! – женщина поняла – они с мужем говорят на разных языках. – Я пока ещё жива, делай же что-нибудь, Кинич-Ахава! Потом будет поздно!
Но муж опустил голову.
– Как ты можешь?.. – донёсся её шёпот, он оглянулся.
Иш-Чель опять подошла к нему. Усилилось ощущение, что глаза бездонными озёрами разлились и утопили его в волнах страха, выплёскивающихся через край.
– Как же ты можешь?.. – снова прошептала Иш-Чель. Голос теперь дрожал, прерывался, молил.
Но муж молчал. Его мысли стремительно неслись, как в бешеном водовороте, и он не мог их остановить, поймать ту, которая поможет объяснить жене, да и ему самому, что не в его власти что-то изменить. Он халач-виник! Помочь могут только боги! Его сердце уже разорвалось от боли. Он зол на себя, на свою беспомощность и бессилие! Почему он должен защищаться? Ведь это у него отнимают самое дорогое и желанное. С этой утратой он не сможет потом нормально жить, зачем же его так жестоко мучают?! Почему она не понимает? Зачем заставляет страдать, обвиняя?
А шёпот жены впивался в мозг, он упорно стучал по нервам, бил на жалость, умолял:
– Я прошу тебя, одумайся... убеди их! О, боги, как я хочу жить! – жена в отчаянии вцепилась в руку.
– Иш-Чель, я сделал все, что мог, – пересиливая внутреннюю боль, он вырвался и поспешил отвернуться, лишь бы не смотреть на исказившееся лицо жены.
– Но я не хочу умирать!
Повисла пауза.
«Зачем я пришёл?»
Иш-Чель попыталась к нему достучаться, это была её последняя, правда, очень призрачная надежда на спасение:
– Я же люблю тебя...
– Неужели ты не видишь, что мне больно!
– Завтра я умру, и будет ещё тяжелее...
В ответ он только скрипнул зубами и снова отвернулся.
– Помоги мне, спаси! Сейчас! Я не верю, что ты не можешь, слышишь! Смотри мне в глаза, наверное, тебя чем-то опоили! Смотри на меня! Ты меня видишь последний раз! Очнись!
– Но я ничего не могу сделать, Иш-Чель!
– Неправда. Помоги мне бежать... – тихо и уверенно сказала она.
И эти слова были произнесены в нужную минуту и прояснили его разум. Они остановили водоворот мыслей.
– Бежать?.. Но... Как же я раньше не подумал... Конечно! Если ты убежишь, то останешься жить! – он обрадовался и прижал её к себе.
Иш-Чель услышала гулкие удары его сердца.
«Живой!» – она немного отпрянула от него и, радостно сияя глазами, потянула к выходу:
– Скорее...
Кинич-Ахава некоторое время смотрел на жену и не двигался с места. В его голове снова понёсся хоровод мыслей. Картины бедствий, которые последуют после этого безумного и безответственного поступка, сменяли одна другую. Со спасением жены халач-виник терял всё, становясь изгоем. К такому шагу он готов не был. Поэтому удержал её вопросом:
– Ты понимаешь, что изгнанников нигде не примут?
– Я хочу жить!
– Но мы не сможем обратиться к твоим родным, у тебя не будет даже шалаша над головой! Ты позавидуешь нищему!
– Вижу, это страшит, скорее, тебя, дорогой! Мне нечего бояться, последние минуты моей жизни уходят, а я ещё здесь!
– Но ты не сможешь жить в лесу!
– А я буду одна?
– Нет, конечно же ... Нет, мой долг перед народом...
– Я тоже принадлежу тебе!
Некоторое время он размышлял, потом решился.
– Да, я помогу выйти отсюда, но дальше ты пойдёшь сама...
– Я согласна на всё! – Иш-Чель потянула мужа к выходу.
Кинич-Ахава шёл покорно, а на лице его читалась такая безысходность, что в другой момент Иш-Чель просто махнула бы на всё рукой. Но он – единственная возможность вырваться, и жена решила, что пусть это будет потом, сейчас нужно, чтобы вывел из города. А уж она как-нибудь переживёт его повышенное чувство долга к народу и безответственное отношение к ней. Главное – выйти отсюда живой!
Держась за руки, они выскользнули в коридор и остановились, тут же потеряв ориентацию – не горел ни один факел. Только сверху проникал рассеивающий кромешную тьму тонкий лучик, придававший темноте жутковатые очертания. Иш-Чель испуганно прижалась к мужу, который растерялся от неожиданности – когда он шёл сюда, было светло. Теперь пытался сообразить, куда бежать.
Темнота вдруг зашевелилась и осязаемой волной упала на них. Последнее, что запомнил Кинич-Ахава, это жалобный вскрик Иш-Чель и тупую боль в области темени от тяжёлого удара сзади. Потом все заволокло черным туманом, и холодные пальцы жены выскользнули из его руки...

***
Солнце ещё не взошло, но громкий бой барабанов известил граждан Коацаока о начале жертвоприношения. Дежурившие всю ночь фанатики поддержали грохот, издав торжествующий вопль, а затем с новыми силами затянули гимны. Многие сопровождали пение пляской, во время которой делали надрезы на теле – капающая кровь символизировала ожидаемый дождь. Поддерживая себя дурманящими напитками, люди, проведя ночь без сна, больше напоминали стаю диких животных. Некоторые были не в состоянии даже чётко произносить слова гимна и просто выли.
Когда жрецы вышли из храма и появились носилки с девушками, толпа пришла в неистовство. Все ликовали. На улицу высыпал народ. Все кричали, людям вторили пронзительные звуки свирелей, даже грохот барабанов не мог заглушить человеческие вопли.
Уичаа наблюдала процессию из дворца. Она не находила радости в своём сердце, наоборот, в предчувствии чего-то ужасного оно предательски сжималось, стоило только взгляду найти пышные носилки с бывшей невесткой. Прокралась мысль: «Может быть, я зря её уничтожила?»
Провал побега держался в строжайшем секрете, но вот скрыть впавшего в беспамятство халач-виника не удалось. Ему дали успокаивающий настой из трав, и правитель впал в оцепенение. Однако Уичаа оставалась при сыне и зорко следила за каждым его вздохом.
Кинич-Ахава не проявлял беспокойства или какой бы то ни было заинтересованности. Он давно пришёл в себя, но не шевелился, а спокойно сидел на своём ложе и безразлично смотрел в небо. Громкая волна воя с площади привела его в чувство. Он приподнялся, попытался рассмотреть процессию, но потом устало опустился, отвернулся к стене, так и не произнеся ни слова.
Иш-Чель несли в носилках, украшенных зелёными и красными перьями, она бросила последний взгляд на дворец и обречено вздохнула. Ей оставалось жить совсем чуть-чуть...
Толпа стала редеть, едва процессия приблизилась к стенам города. С жертвами оставались только носильщики, охрана и весь штат жрецов бога Чаку.
Дорога пошла в гору, девушкам приказали покинуть носилки. Теперь они шли сами по узкой тропинке.
Иш-Чель старалась запомнить все: прохладный воздух, аромат цветов, распускавшихся навстречу новому дню, зелёную растительность, такую близкую и родную. Небо, чистое и ясное, как её глаза, манило и звало...
И тут Иш-Чель заметила далеко-далеко впереди радугу, вернее, её краешек. Лёгкий, ласкающий ветерок овеял невидимым покрывалом. Она остановилась.
Жрецы также увидели и радостно загалдели, поторапливая жертвы – бог Чаку приветствовал бывшую госпожу Коацаока – опускал ей лестницу.
Но для Иш-Чель появление радуги имело другой смысл – богиня приветствует и посылает знак – она будет жить! С этой мыслью женщина начала более зорко оглядывать окрестности, чтобы не пропустить момента спасения.
Процессия подошла уже к скале, возвышавшейся над рекой, которая за последние дни порядочно обмелела. Жрецы снова приступили к молитве, а Иш-Чель внимательно осматривала место, куда ей предстояло падать. Осмотр не обрадовал её и не вселил надежды: стена обрывалась отвесно, а снизу поднимались острые зубастые камни, подножие их было скользким, между ними бежала вода. Только чуть дальше, всего в десяти шагах, река становилась глубокой и быстрой, сливаясь с многочисленными обмелевшими ручейками в одно русло.
«Как же мне добежать до этого места?!» – Иш-Чель уже не сомневалась, что именно в этом было её спасение.
Пока жрецы завершали ритуал, охрана зорко следила за каждым движением девушек. Это и стало их роковой ошибкой, которая принесла неожиданное освобождение.

***
Передовой отряд воинов-ягуаров мешиков наблюдал за процессией из чисто алчных соображений. На приносимых в жертву было надето столько золотых украшений, да и сами девушки были так красивы и юны, что мешики не могли устоять перед соблазном их захватить. На какое-то мгновение строй стражников разомкнулся. Воины позволили себе расслабиться, потому что к каждой девушке подошёл жрец и, цепко схватив несчастную, приготовился скинуть её с обрыва.
Ощутив прикосновение крепких пальцев к плечам, Иш-Чель уже готова была проститься с мыслью о возможном освобождении – оттолкнуть, вырваться и бежать – наивное безумство. Она забилась в руках палача, понимая, что упускает последнюю возможность спастись.
Именно в этот момент с жутким воем ягуаров на них бросились мешики...
Потрясённые жрецы выпустили жертвы и схватились за ножи, отчётливо понимая – теперь уже их жизни под угрозой.
Иш-Чель не стала терять драгоценного времени – для неё что жрецы, что мешики, всё было едино. Она воспользовалась внезапной свободой, всеобщим замешательством и побежала вдоль обрыва... Толчок и она бросилась в реку...
Вода подхватила, окутав прохладой, и понесла, крутя и ударяя о камни и дно. Но Иш-Чель упрямо боролась за жизнь. Когда течение стало тише, она попыталась вылезти на берег, что было непросто. Её руки и ноги – Иш-Чель выползала на четвереньках – утопали в грязи и тине. Выбраться оказалось намного труднее, чем барахтаться в реке.
Усилием воли женщина наконец-то выкарабкалась и, обессиленная, упала передохнуть. Не успев отдышаться, она услышала предательское хлюпанье грязи и, оглянувшись на реку, увидела вылезающих мешиков. Несколько воинов прыгнули за нею следом...
Иш-Чель не успела даже вскочить, как двое накинулись и стали срывать дорогие украшения. Содрав с неё все золото и разорвав при этом одежду, мужчины заспорили – кому она достанется. Жесты и мимика воинов была столь красноречива, что Иш-Чель не раздумывала, а первая ударила одного из них ногой в пах. Началась настоящая свалка. Иш-Чель превратилась в дикую кошку. Они валялись в грязи и тине, увязая и придвигаясь все ближе к воде.
И тут раздался громкий оклик. Мешикам был хорошо знаком этот голос. Один из воинов попытался подняться, и ему это удалось. Схватив добычу за волосы, перепачканный, увязая по колено в грязи, он поволок Иш-Чель за собой.
На твёрдой почве, занимая все пространство берега, стояли мешики во главе с Амантланом. Предводитель сурово оглядел дравшихся воинов и приказал занять место в отряде. Товарищи по оружию встретили их не столь тактично – они подняли вояк на смех, передразнивая и показывая, как те потешно выглядели, когда не могли справиться с одной женщиной. Переждав шутки, воины обратились к вождю с претензиями, постоянно указывая на Иш-Чель. Они уже поделили золотые украшения пленницы, но не решили, кому будет принадлежать она.
Вождь переводил взгляд с одного на другого, затем поглядел на грязную и оборванную Иш-Чель, отнюдь не блещущую красотой. Потом, чтобы прекратить спор, он заявил на неё свои права, наступив ногой на спину. Затем последовало краткое распоряжение. Иш-Чель связали, и отряд наконец-то двинулся вниз по реке, обходя город стороной.
Мешики разбили военный лагерь в двух часах ходьбы от Коацаока. Иш-Чель потрясло такое количество боевых отрядов – они действительно пришли не за данью, а воевать. Пленницу поместили в шалаш, оставив связанными только руки. Там же она обнаружила остальных девушек, которых готовили ей в сопровождение к богу Чаку.
Все были живы, но напуганы: готовясь к смерти, они верили в своё предназначение, а пленение мешиками лишило их счастливой и беззаботной жизни в чертогах бога. Примешивался ещё и страх за судьбы родных, чьи просьбы они не донесли; он угнетал девушек, давил на них, пугая неизвестностью.
Иш-Чель не разделяла горя своих несостоявшихся спутниц – краткий миг свободы воодушевил её. Главное – жива, а там – кто знает... Поэтому все жалобные причитания вызывали у неё если не гнев, то раздражение и досаду. Но она стремилась их погасить, понимая, насколько тяжело другим.
Ночью девушки начали хныкать.
– Замолчите! Вы живы, а это главное!
– Лучше было умереть, чем попасть в руки мешикам!
«Возможно, для вас это лучше, но не для меня!»
– А я выбираю жизнь!..

***
Прошло два дня после неудачного жертвоприношения. Город оплакал гибель жрецов и занялся сбором дани для мешиков. Яркое утро и весёлое пение птиц совершенно не соответствовали настроению членов совета старейшин, которые сопровождали выкуп. Он был огромен: более сотни рабов несли большие тюки с тончайшей хлопковой тканью. Другие рабы тянули носилки, груженные золотом и мёдом.
Мешики стояли на вершине холма недалеко от города. Их огромный лагерь, который они поставили вечером, совершенно не напоминал торговый караван – небольшие отряды человек по двадцать воинов в полном вооружении и готовности к нападению. В центре каждого стояло древко со знаменем, изображавшем какое-либо животное. Это пёстрое многоцветие шевелилось и бурлило, придерживаясь, тем не менее, определённого порядка.
Караван с выкупом встретили всё те же послы, которые теперь не скрывали принадлежности к командному составу войска страны Анауак. Впереди всех в полном боевом облачении стоял вождь в одежде из шкуры ягуара, которая обтягивала тело от плеч до щиколоток. На голове красовалась маска из черепа животного. Сквозь злобный оскал белоснежных клыков на майя взирало лицо, украшенное боевой раскраской.
Рядом с ним стоял ещё один гость Коацаока – предводитель воинов-орлов по имени Кремниевый Нож, но одет он был иначе. Его одежда состояла из нашитых одно на другое белоснежных перьев, а там, где они заканчивались, торчали деревяшки, окрашенные в красный цвет, и символизирующие грозные когти орла – владыки неба. На голове поблёскивала золотым клювом и нефритовыми глазами маска птицы.
Чем ближе подходили старейшины Коацаока, тем сосредоточеннее становились лица предводителей ацтекского воинства. Предстояло подтвердить правильность передаваемого имущества и выслушать условия договора. С обеих сторон выделили людей, обученных счёту. Солнце уже садилось, когда передачу завершили, и старейшины расположились лицом к лицу с вождём воинов-ягуаров.
– Амантлан, город не полностью уплатил выкуп, не хватает пяти тюков с хлопком, – на разрисованном лице предводителя ничего не дрогнуло.
Тяжёлый взгляд из-под белых клыков придавил говорившего к земле. Амантлан задумался, и горожанам показалось, что время остановилось. Испугались все. Переговоры могли сорваться.
– Проверить ещё раз. Каждый мешок, каждый тюк подносить сюда. Счёт ведёт только один человек.
– Ярче костры! Зажечь факелы! Выставить охрану! – отдал приказы воин-орёл, командир одного из отрядов, а затем повернулся к вождю. – Мы не успеем до темноты все пересчитать, Амантлан!
– Пусть воины будут готовы. Не думаю, что Кинич-Ахава соберётся на нас напасть. Горожане напуганы, – кривая усмешка скользнула по губам вождя. – Но я не хочу требовать больше положенного или оставлять того, что принадлежит нам! Поэтому, пусть внимательно считают!
Воин-орёл слегка кивнул и направился отдавать распоряжения. От себя он добавил только один приказ – окружить плотной стеной старейшин Коацаока, чтобы в случае тревоги никто не сбежал.
Зажжённые факелы осветили площадку, на которую сносили выкуп. Майя поминутно переглядывались, от них не ускользнули приготовления мешиков.
Когда последний тюк был посчитан, предводитель подошёл к учётчику и выслушал его доклад.
– Довольно много не хватает... – спокойно ответил Амантлан на немой вопрос старейшин Коацаока.
Майя терпеливо начали сверять свои расчёты. Мешик оказался прав. Дело могло бы решиться мирно, но из толпы горожан полетел в сторону Амантлана ком земли, сопровождавшийся выкриком:
– Чтоб вы подавились, все вам мало!.. – один резкий взмах руки вождя и в толпу горожан ринулся отряд воинов-ягуаров, бесцеремонно расталкивая собравшихся.
Организовать свалку оказалось проще, чем успокоить взвинченных до предела людей, к тому же это было началом плана, который предложил Халаке-Ахава. Майя решительно не желали выдавать кричавшего, возникла драка, постепенно переросшая в бой.
Коацаокцы замешкались и с ужасом поняли, что теперь резни не избежать. А мешики пытались сообразить, какие выгоды это им принесёт и не является ли всё делом рук их предводителя, умеющего применять подобные военные хитрости.
Многие воины не скрывали нетерпения, поворачивали головы в сторону Амантлана, чтобы увидеть сигнал к наступлению. Напряжение нарастало.
Несколько отрядов молодых орлов, отбросив всякую осторожность, поддались внутреннему голосу, призывавшему завоёвывать славу и почести, ринулись на врага, который оказался без руководителя, а потому напоминал, скорее, разрозненную толпу, чем организованное и боеспособное войско, способное отразить малочисленный натиск.
Майя не могли решить: защищать им выкуп или отступать к сте

***
После собрания Уичаа направилась к верховному жрецу Ицамны. Она с трудом сдерживала ярость и боялась, что та могла преждевременно вырваться наружу. Толпа благосклонно приняла невестку!
И ещё женщине показалось, что жрец её предал. Почти шипя, она ворвалась в хранилище, где менее суток назад сговаривалась с врагами сына. Но комната была пуста. Кипя гневом и будучи не в силах сдерживать негодование, Уичаа схватила с полки и швырнула в угол несколько глиняных горшков, совершенно не заботясь о рассыпавшемся содержимом. А оно разлетелось драгоценными осколками нефрита и бирюзы.
На шум прибежал немой раб, который всегда провожал её к верховному жрецу. Увидев госпожу, он испуганно нырнул обратно в коридор. Вскоре возник тот, на кого Уичаа собиралась излить гнев. Вид правительницы не смутил жреца, он спокойно сел, затянулся любимой трубкой и только тогда соизволил взглянуть на женщину. Не в первый раз видел её в таком состоянии, поэтому молчал и пускал дымные кольца, демонстративно показывая, кто в настоящее время господин.
Первой молчания не выдержала Уичаа:
– Ты не должен был допускать обращения Иш-Чель к гражданам Коацаока!
– Почему? – спокойно спросил жрец.
– Это противоречит нашему плану!
– Нисколько! Твоему – да. К сожалению, эмоции владеют тобой больше, чем разум, Уичаа. Ты никак не можешь их усмирить, а сколько я учил! Боги, духи всего живого подарили тебе великую силу, но ты никогда не станешь настоящим нагуалем! Твой нрав, твоя ярость, которые ты не можешь усмирить, мешают тебе понять происходящее, научиться прощению. Ты никогда не достигнешь истинной мудрости!
– Нарушаешь планы ты, а отчитываешь меня! Как смеешь?!
– Что ж, придётся объяснить. Я позволил твоей невестке выступить, чтобы она заняла действительно высокое положение. Это необходимо, дабы Кокомо не могли усомниться – их кровную сестру приняли должным образом! Все просто! Убирайся, ты меня рассердила!..
Уичаа, получив выговор, ослушалась жреца, присела и стала думать. Гнев постепенно стихал, ей становилось стыдно за свои слова, и за то, что не смогла сохранить лицо. Выражение надменности, которое постоянно на нём присутствовало, исчезло. Вместо него возникла рабская покорность. Маленькими шажками подошла к курившему жрецу и опустилась на пол у его ног. Тщетно она пыталась поймать взгляд, он упрямо смотрел в сторону. Тогда женщина приникла губами к коленям мужчины и стала покрывать их поцелуями, постепенно продвигаясь вверх. Одновременно её тонкие руки проворно скользнули под набедренную повязку. Вскоре голова Уичаа оказалась там, пытаясь возбудить мужчину, и женщина услышала горький упрёк в свой адрес:
– Ты всегда пытаешься встать выше, Уичаа, но пока не упадёшь вниз, не получишь того, что нужно... Проси!
– Я не могу без тебя, прости мою глупость. Можешь унижать, но не отталкивай! Я – твоя раба, я всё выдержу, только не отвергай меня! Я буду послушна! Я научусь терпению и пониманию! – после каждой фразы Уичаа не переставала осыпать поцелуями мужчину, который встал и смотрел на неё, презрительно кривя губы. Но блеск в его глазах говорил, что от происходящего он явно получает удовольствие. Вскоре наметилось и возбуждение. Желая доставить наслаждение и насытиться самой, Уичаа сбросила одежду. Обнажив красивое стройное тело, она призывно взглянула снизу вверх, вкладывая в горящий взгляд покорность. Но мужчина её оттолкнул:
– Сначала ты удовлетворишь меня, и не раз, Уичаа, а уж потом я подумаю, достойна ли ты моего прощения... Если нет, то пойдёшь к мужу, пусть он тебя поласкает так, как могу только я...
Уичаа взвыла от обиды. Желая добиться своего, она обрушила на мужчину бурю ласк. Он постепенно начал таять, но по-прежнему её изводя. И это было привычной игрой двух любовников, продолжавшейся годами. Уичаа не могла и вспомнить, когда всё началось, но в мире существовал только единственный мужчина, способный удовлетворить ее ненасытность. Холодность мужа лишний раз подталкивала к измене, а презрение жреца сводило с ума и превращало женщину в бестию, усмирить которую могли лишь такие игры, продолжавшиеся зачастую всю ночь. В виде эксперимента любовница пила опьяняющее зелье, отчего окончательно теряла голову, и снова приходила к жрецу за ласками, отбросив гордость, достоинство, желая лишь погасить огонь страсти, пожирающий изнутри.
Иногда жрец, чтобы побесить возлюбленную и оттянуть момент удовлетворения, приглашал немого раба. Первый раз Уичаа была шокирована и лишь угроза не получить удовольствия, заставила её пойти навстречу желанию любовника. Она любила, любила настолько, что верила сама и убеждала жреца – Кинич-Ахава его сын. Вечный страх, что вдруг кто-то раскроет преступную связь, придавал встречам особенную остроту. Вчера выяснилось, что их тайна больше не тайна, но Уичаа устала бояться. Она хотела устранения Копанаи не считала сына помехой. Недвижимый правитель не пугал, а жрецу бога Чаку достаточно будет нескольких кувшинов с драгоценностями, и он навсегда замолчит, да ещё выдаст имя болтуна.

***
В то время, как Уичаа предавалась телесным утехам, наследник с женой навестили отца, но состояние Копана не изменилось.
В городе Кинич-Ахава получил власть в свои руки, но сейчас ему очень не хватало мудрого совета отца, ведь фактически его поддерживала только треть населения. Многие жители предпочитали либо покинуть город, либо откупиться, но не идти на прямое столкновение с народом Анауака, к которому их призывал и готовил Кинич-Ахава. Очевидно, сказывалась слава мешиков как непобедимых воинов, а у каждого горожанина были дети, кое-какое нажитое добро. Новый халач-виник понимал это, но жить под пятой захватчиков не хотел.
Он боялся признаться себе в раздиравших его противоречиях. С одной стороны, защищать родной город - безумие – мешики будут слать отряды, пока его не уничтожат, но и стать изгнанником, которому как подачку уступят клочок земли рядом с Майяпаном, не мог. С другой стороны, молодая отвага горячила кровь, а гордость не позволяла уйти без боя, без единой попытки отстоять своё право. Чему ж его тогда учили и готовили столько лет? И может ли воин вот так просто уйти? Ему постоянно повторяли с детских лет:воину должно пасть в бою, но не уступить. Он вырос с этой мыслью... Как же ему не хватало отца, кого-нибудь, кто бы мог с ним поговорить и помочь советом, удержать от ошибок! Но сейчас остался один – к жрецам идти не было смысла – он перестал им верить. А Иш-Чель опять не смогла обратиться к духам, создавалось впечатление, что закрылся вход к богам.

***
Сообщение, что послы мешиков прибыли в город, распространилось мгновенно. С должными почестями их сопроводили во дворец халач-виника.
Кинич-Ахава неторопливо шёл к тайному окошку, хотелось увидеть незваных гостей до переговоров. Неожиданно для себя в потайной комнате наткнулся на жену, которая внимательно рассматривала мешиков. Похоже, этим она занималась уже долго.Почувствовав присутствие мужа, Иш-Чель вздрогнула и виновато улыбнулась. Сделав должный поклон, уступила место, тихо шепнув:
– Мой господин, это не послы, а воины... Обрати внимание: их руки – они словно ищут на своём боку дубинку! А лица!
– Ты наблюдательна, но их лица в боевой раскраске будут ещё страшнее, дорогая, – согласился Кинич-Ахава, когда внимательным взглядом окинул группу терпеливо ожидающих послов.
Мешиков было пятеро. Богато одетые, в ярких плащах, драгоценностях. Фигуры крепкие, с гордой осанкой. Узлы мышц на обнажённых торсах лишний раз подтверждали правоту Иш-Чель. За время наблюдения послы не обмолвились между собою ни словом. Они спокойно сидели, напоминая каменные статуи.
– Посмотри на их ноги, это даже не пилли. Явно предводители военных отрядов! А значит – в Анауаке уже готовятся к войне. Они здесь, чтобы рассмотреть городские укрепления! – Кинич-Ахава не сдержался и рассерженно стукнул кулаком о стену.
– Значит, война?
– Мешики не пойдут на мир, как надеются некоторые. Идём! – халач-виник с женой направились в зал к гостям, где у входа столкнулись с Уичаа.
– Я считаю, что мне нужно также присутствовать на приёме послов, дорогой сын: ещё одни глаза, ещё одни уши... – ответила она на немой вопрос, заметив, как недовольно сдвинулись брови сына.
Кинич-Ахава вынужденно кивнул, понимая, что спор бесполезен, а послы уже в зале.
За спиной мужа Иш-Чель внимательно рассматривала гостей, теперь вблизи. Больше всего её поразило сосредоточенное выражение лиц. На них читалась не хитрость и ловкость, свойственная дипломатам или торговцам. Это были лица с грубой обветренной кожей, а многочисленные шрамы подтверждали подозрения женщины – они не те, за кого себя выдают. Иш-Чель оглянулась и встретилась взглядом с Уичаа, та кивнула, тоже заметив мельчайшие детали в облике послов. Ей было известно правило ношения одежд у мешиков – когда «твои ноги покроются бесчисленными шрамами от битв, в которых ты участвовал, только тогда ты будешь иметь право прикрыть их от ночной прохлады полами длинного плаща». На гостях были короткие плащи. Столь явное откровение говорило о решении мешиков захватить город. Чтобы каждое слово было понято правильно, мешики пришли с переводчиком, который не стал медлить и объявил:
– Вам давалось двадцать дней на раздумье, и мы пришли за ответом. Мы печалимся вместе с вами и желаем, чтобы болезнь от халач-виника отступила. Нам очень жаль, мы, как и вы, надеемся на его скорейшее выздоровление... Но времени было достаточно. Мы ждём вашего решения, – говоривший не повышал голоса, но показывал, что его не провести рассказами о болезни правителя города.Крупные черты лица мешика были резкими и совершенно не смягчались большими глазами, слегка прикрытыми во время разговора тяжёлыми веками, которые не скрывали, а подчёркивали внимательный и острый взгляд. Крупный нос нависал над губами, они могли бы понравиться своей формой женщине. По обычаю нижняя была проколота, и из неё выглядывала золотая голова ягуара. Крепкий, надменно вздёрнутый подбородок, высокие скулы. Длинные волосы завязаны на макушке в пучок и спадают на широкие плечи, прикрывая дорогие ожерелья, жёстко и, как показалось Иш-Чель, хищно поблёскивающие в свете факелов.
– Мы готовы, – прервал наблюдения Иш-Чель голос мужа.
– Халач-виник уже собрал, что нам нужно? – немного медленно, тщательно произнося каждое слово, спросил мужчина, которого лучше всех рассмотрела Иш-Чель.
Голос у него был густой и сильный, в нем слышались властные нотки. Они выдавали в говорившем человека, привыкшего командовать. Он встал. Даже без оружия, с гордо вскинутой головой, настоящее олицетворение военной мощи Анауака
– Да, мои граждане собрали нужное.
– Вы доставите все к воротам города, – лёгкий кивок головой, ещё раз дающий понять, кто теперь хозяин положения, и послы направились к выходу в сопровождении охраны Кинич-Ахава.
Когда затихли шаги незваных гостей, присутствующие оживлённо стали обсуждать происшедшее. Никто не мог понять, почему халач-виник, так настаивающий на войне, вдруг резко изменил мнение.
– Мы пересчитали золото и зерно, которое принесли граждане, и то, что в нашей сокровищнице. Всего достаточно, мы можем откупиться от мешиков и прожить в мире, пока не прибудут воины Кокомо, – пояснил Кинич-Ахава, когда возбуждение слегка улеглось. – Напоминаю всем, кто ещё не понял – мешики пришли воевать! А нам нужно время!
– Скажи нам, халач-виник, ты решил оплатить выкуп из своей казны? Похвально! Но сколько в ней осталось? – перекрывая вопросом благодарные фразы, летящие со всех сторон, с улыбкой поднялся Халаке-Ахава.
Гнетущая тишина и испуганные взгляды присутствующих резко изменили настроение собравшихся.
– Это я тебя спрашиваю, я – Халаке-Ахава! Так сколько ты оставил в своей казне?! Вопрос интересен всем. Если ты от радости не потерял память, то должен помнить, что урожая в этом году не будет, а кормить неимущих граждан – твоя прямая обязанность. Ты – правитель, ты и корми. Так есть у тебя или у молодой жены, а, может быть, у почтенного Копана, чем расплатиться за продукты? Кстати, а халач-виником тебя разве выбрали? Что-то не припомню...
– Халаке-Ахава, твои речи – прямая измена! Но я отвечу. У моей семьи есть средства. А моё правление... Как только Копан обретёт силы, я уйду! Не время ссориться!
– А если он не поправится?
– Значит, совет старейшин будет решать – кому править в Коацаоке! Но сейчас важно – мешики пришли воевать! – боясь сорваться и выдать свое отношение к брату, Кинич-Ахава пошёл к выходу.
Уичаа помедлила, однако, обратив внимание, что голоса смолкают при её приближении, поняла – ей ничего не узнать, и гордо удалилась в свои покои.
Поведение Халаке-Ахава напугало Иш-Чель, она была удивлена, что муж не приказал схватить изменника. Но ещё больше – правда – казна пуста. Женщина прошла в их покои. Кинич-Ахава сидел на циновке, скрестив ноги, и смотрел на огонь. Присев рядом, заглянула ему в глаза.
Наследник изо всех сил боролся с отчаянием. Его надежды и уверенность покачнулись. Реальной власти не было, но только он готов встать на защиту города и отдать силы, как недавно опустошил казну, которую копили предки. Его семья уже разорена, а нищие не правят государством!
Что же делать?!
Ведь только халач-виник помогает обычным горожанам, заботится об их благе. Но он так поступил – отдал казну мешикам!
Нет, Кинич-Ахава не сомневался в правильности своих действий, а пытался найти выход. Он не знал, что делать, когда уйдут захватчики и придут войска Кокомо, которых тоже обязан кормить. Копан поправится и ужаснётся, узнав, что сделал сын. И никакие доводы его не убедят. Ведь был выход уйти в Майяпан и сохранить богатства семьи... В любом случае, он будет защищать город и своих людей, какую бы цену боги не запросили, выполнит обязательства, и никто не посмеет назвать трусом сына правителя.
Он так решил.
– Почему ты не приказал схватить Халаке? Его слова – прямая измена! – отвлекла его от мрачных размышлений Иш-Чель.
– Я не халач-виник. Я только наследник! У меня нет реальной власти! А брат – член Совета старейшин.
– Что же будет с нами? Он откуда-то знает о казне... Мы нищие!
– Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Ложись отдыхать. Завтра тяжёлый день, – отодвинулся от жены Кинич-Ахава.
Он подсел к жаровне и стал смотреть на огонь, увлёкся и не заметил, как тихо уснула Иш-Чель, а потом и сам погрузился в сон.

***
Послов расположили рядом с входом в город, где, по обычаю майя, отводилось место путешественникам и торговцам. Помещение для отдыха предоставил зажиточный горожанин, желавший, на всякий случай, услужить мешикам. Ведь по городу ходят разные слухи, а кто знает, как дело обернётся... Поэтому хозяин был чересчур любезен. Он самостоятельно принёс огромный поднос с тушёным мясом в многочисленных горшочках с приправами; не забыл подать кукурузные лепёшки, в которые завернул фасолевое пюре и кусочки сочной варёной рыбы. В глиняном кувшине с красным орнаментом гостям предложили пульке, и хозяин первым пригубил его, довольно причмокнул, демонстрируя, что оно достойно внимания.
Только самый старший по возрасту из мешиков нерешительно протянул руки, вопрошающе глянув на своего предводителя, взболтал содержимое и сделал небольшой глоток. Затем, как и хозяин, довольно крякнул, вытер губы тыльной стороной ладони и вернул кувшин, чем сильно того удивил. Никто из собравшихся к спиртному не притронулся, и на немой вопрос хозяина все отрицательно замотали головами. Поняв, что послы соблюдают какой-то свой обычай, он предложил им сок агавы. Гости изобразили на лицах удовольствие и принялись за ужин.
Мешики ели молча. Хозяин немного потоптался и ушёл. Самый младший незаметно проскользнул к выходу, чтобы проследить, чем тот собирается заняться. Удовлетворив любопытство, вернулся и знаками объяснил, что майя стоит около входа и весь обратился в слух.
После, опять же, в полном молчании, выкурили по трубке табака, который достали из маленьких кожаных мешочков, висящих у каждого на поясе, и улеглись вокруг очага, разложив пёстрые циновки.
Поздней ночью, когда все в доме крепко спали, у входа возник едва слышный шорох. Сон мешиков был чутким, но никто не сдвинулся с места и не пошевелился. Вслед за шумом послышались лёгкие шаги босых ног, затем тяжёлая поступь хозяина (мужчина был довольно грузен), тихий шёпот. Говорившие приблизились к гостевой комнате и замерли у входа. Потом покрывало бесшумно отодвинулось, и в помещение проскользнул смуглый раб, на теле которого белела набедренная повязка.
Вошедший, очевидно, знал, кто ему нужен, потому что немедленно направился в центр комнаты, осторожно переступая через мешиков. Ночной гость присел на корточки и легко коснулся плеча, как ему казалось, спящего. Майя не удивился, встретив совершенно не сонный взгляд того, кого пытался разбудить. Посол открыл глаза раньше, чем чужая рука коснулась его плеча.
– Мой господин хочет сообщить вам важные сведения... – едва шевеля губами, прошептал посетитель.
Предводитель осторожно поднялся, с удовлетворением отметив, что и остальные перестали притворяться спящими. Все уселись и внимательно оглядели потревожившего их ночной отдых.
– Веди, – спокойно, без удивления ответил посол.
Вождь давно уже привык, что среди граждан городов всегда находятся те, кто непременно постарается откупиться. Зачастую предатели сохраняли жизнь многим воинам, а потому он никогда не брезговал использовать перебежчиков, которые буквально дарили лёгкую победу и экономили время на осаду.
Мешик, ожидая хозяина раба, даже не сомневался, что ночной гость окажется кем-то из правящей династии Коацаока или представителем обиженной семьи, готовый к сотрудничеству. Это случалось так много раз, что вождь уже перестал удивляться беспредельности человеческой алчности, граничащей порой с детской наивностью. Предавая своих, изменник полностью зависел от завоевателей, которые зачастую и не стремились сдерживать обещаний. Но слишком часто было поздно что-либо менять.
Ждать посетителя пришлось недолго. Желающий предать свой народ воровато проскользнул в комнату и робко присел на край циновки. Предводитель ацтеков спокойно вынул нож и положил его перед собой, открыто демонстрируя недоверие к посетителю. Долгие годы войн приучили быть осторожным, а на переговорах бывало всякое. Присутствующие выдержали необходимую в таких случаях паузу, а гость собрался с мыслями. Наконец, он решился:
– Я – племянник халач-виника Копана, зовут Халаке-Ахава. Я старше наследника и член Совета старейшин, а потому имею больше прав на город. Меня поддерживают все уважаемые жители...
«Итак, обиженный, жадный родственник, который желает власти...», – думал предводитель мешиков, пока Халаке-Ахава пытался объяснить права наследования.
По тому, как судорожно затягивался дымом гость, он невольно выдавал нетерпение, и вождь понял, что предатель согласен на любые условия.
Халаке-Ахава перевёл дух и продолжил:
– Я могу помочь. У нас есть план. Я говорю не только от своего имени, повторюсь, меня направили самые уважаемые жители города.
– Хорошо, продолжай.
– Халач-виник собрал выкуп. Это удалось, ибо, благодаря недавней свадьбе, большую часть составляет приданое его жены. Мой род также внесёт вклад, который мы самостоятельно доставим к вам в лагерь. Так, вот... мой человек затеет с кем-нибудь из ваших ссору. Это будет поводом, а ворота города будут открыты. Наши воины без Кинич-Ахава с места не тронутся, а брата я берусь временно устранить.
– Как? – наконец-то проявил интерес предводитель ацтеков.
– Уже давно не было дождя, жрецы собираются требовать у народа большой жертвы, – Халаке-Ахава снова жадно затянулся дымом, выдержал паузу, чтобы ацтеки оценили его сообразительность и значимость. – Они выберут жену Кинич-Ахава, и он...
– В чем женщина провинилась?
– Ни в чем. Но только так мы сможем отвлечь наследника.
– Она представляет такое значение для халач-виника? Какая-то женщина? – предводитель с недоумением переглянулся со своими людьми.
– Да! Перед свадьбой был даже небольшой скандал, столько шума было из-за его женитьбы!..
– Ты ручаешься, что воины Кинич-Ахава не смогут помешать нам? Нас не интересует, как ты этого добьёшься. Главное – ворота должны быть открыты!
– Ручаюсь головой!
– Хорошо. Я – Амантлан – предводитель воинов-ягуаров, хочу знать, что просишь взамен?
– Когда вы займёте город, мы хотим сохранить свои дома и положение в совете, разумеется, оказывая вам всяческую поддержку.
Амантлан кивнул. Торг его устраивал, остальные послы мирно попыхивали трубками.
– Сколько вас?
– Двадцать три семьи, напоминаю, самые уважаемые граждане Коацаока.
Снова кивок и молодой мешик протянул предводителю неприметный мешочек, содержимое которого тихо звякнуло. Амантлан развязал пестрый шнурок, опустил большую руку внутрь и достал пригоршню мелких золотых пластинок. Отсчитав положенное количество, любовно взглянул на лицевую сторону, где поблёскивала оскаленная морда ягуара, протянул Халаке-Ахава.
Тот бережно спрятал пластины, предварительно пересчитав их.
Амантлан вынул трубку изо рта и положил рядом с собой – что означало конец переговоров.
Халаке-Ахава, бережно прижимая к груди золотые пластинки, покинул послов. К сожалению, он не ведал, что уносимое богатство не служит защитным знаком при осаде или нападении на город, а наоборот, является сигналом любому ацтекскому воину-ягуару – в этом доме живут богатые люди и есть, чем поживиться.
Так предводитель Амантлан наказывал предателей в покорённых городах, которые подлежали полному уничтожению.

***
Копан из рода Кокомо – правителей могущественного города Майяпана, халач-виник приграничного государства Коацаока умер на рассвете, оставив землю, которой правил долгие годы. Он так и не успел ничего сказать сыну. Возможно, отрезанность от наследника и личная беспомощность и подорвали его силы.
Первыми о случившемся узнали Кинич-Ахава и Уичаа. Женщине удалось скрыть невольную радость. Она наигранно разрыдалась, упав на пол. Заботливо перенесенная сыном на ложе, в течение дня уже не вставала. Кинич-Ахава растерялся: он хотел бы искренне предатьсягорю, но власть и ответственность за город заставили его скрыть переживания и заняться ежедневными вопросами.
ВскореУичаа дала волю настоящим слезам, сама не зная: она плачет больше от радости – свободна, или жалости к себе – столько лет провела с человеком, который был ей безразличен. Уичаа не мучилась догадками. Она просто плакала и получала настоящее удовольствие.
На следующий день прибыли послы, которым сообщили о смерти халач-виника Копана и трауре, ожидающем город, пока не завершат все церемонии.
Мешики выразили соболезнование, скрыли недовольство, но перенесли дату получения выкупа на первый день после окончания траура.
Пришедшая в себя и снова надевшая надменную маску, вдова до хрипоты спорила с желанием сына похоронить отца по обычаю семьи Кокомо. Уичаа, как всегда, стремилась соблюсти свою выгоду. Ей совершенно не хотелось, чтобы облик Копана преследовал её, едва она войдёт в молитвенный дом.
Кинич-Ахава все же настоял на своём. Более того, присутствовал при ритуале, отдавая последние почести отцу. Он свято верил, что теперь сможет в любое время приходить к нему в молитвенный дом и беседовать.
Халач-виника перенесли в специальное помещение под главным залом в молитвенном доме. Его положили на каменную плиту и отделили голову. В то время, как её бережно опустили в чан с водой, насыщенной травами, и поставили варить, тело обернули в саван, переложили в пёстрые носилки и предали огню на центральной площади в присутствии всего города. Затем собранный пепел Кинич-Ахава поместил в глиняный горшочек, приготовленный для этой церемонии и освящённый в храме Ицамны.
Резчик уже изготовил деревянную статую, очертаниями полностью соответствующую фигуре Копана, воспроизведя каждый шрам на теле умершего, и разрисовал её, изобразив боевую раскраску воина-майя. Теперь предстояла поистине ювелирная работа, которую выполнял специальный мастер. Он отделил от черепа заднюю часть, залил внутрь священную смолу с травами. Потом занялся расписыванием лица, придав ему черты живого Копана.
Спустя некоторое время на Кинич-Ахава, не выходившего из мастерской, взглянул пустыми глазницами отец. Посовещавшись с наследником умершего, мастер для пущей убедительности вставил в глазницы отполированные кусочки обсидиана, которые, поблёскивая в свете факелов, оживили маску и придали несколько более привычный вид покойному халач-винику.
Кинич-Ахава взял в руки раскрашенный череп отца и соединил с деревянной фигурой, в неё был вставлен горшочек с пеплом правителя Коацаока. Водрузив на голову убор из ярких перьев, украсив грудь дорогими ожерельями и браслетами, сын халач-виника преклонил колени перед статуей и попросил всех оставить его наедине с отцом.
Уичаа с радостью покинула и сына, и Копана, выглядевшего очень уж живым, Копана.
Кинич-Ахава, когда все вышли, обратился к статуе отца за советом: кому можно доверять, а кого лучше выдворить из города. Временами ему казалось, что он слышит голос Копана, но то были служители, разговаривающие далеко наверху.

***
В воздухе чувствовалось напряжение. Каждый житель ломал голову – во сколько ему обойдётся выкуп для мешиков, хватит ли маиса, сможет ли его семья дотянуть до следующего урожая. Эти подсчёты во многих домах были неутешительными и люди ждали, какое решение примут жрецы.
В надежде майя поднимали головы и, щурясь, пытались рассмотреть в безоблачном небе хоть какую-нибудь маленькую тучку, которая смогла бы подарить долгожданный дождь и спасти посевы. Это ожесточало людей, неумолимо подталкивая к бунту.
И вдруг город всколыхнуло известие. Бог Чаку требует большой жертвы от знатных граждан.
Чтобы узнать, кто станет жертвой, на главной площади вновь собрались жители Коацаока. Кинич-Ахава наблюдал за всем с высокого помоста. Он видел, как толкались приходящие на площадь воины, торговцы и ремесленники со своими семьями, чтобы занять места. Только на сей раз не в поиске удобных или лучших, а с чётко определённой целью. Более бедные горожане уверенно протискивались к помосту, где сидел халач-виник, а богатые граждане занимали места напротив. В этом просматривалась закономерность – город разделился на два лагеря.Жители близлежащих домов высыпали на плоские крыши и потеснились, чтобы дать место родственникам с окраин города. Площадь заполнилась и напоминала пёстрый муравейник. Шум толпы, вызванный задержкой, становился угрожающим. Временами вспыхивали ссоры, мужчины были с оружием и не скрывали отношения к тем, кто принадлежал другому лагерю. Наконец, появился Халаке-Ахава, его люди заняли место напротив халач-виника, что выглядело вызывающе.
Гнев и неприязнь противников потушил жрец бога Чаку. Его чёрный плащ развевал тихий ветерок. Огромный головной убор из длинных зелёных перьев на макушке и с красными надо лбом, символизировал расцвет растений под лучами солнца. С большой золотой бляшкой на груди, изображающей бога Чаку, широким поясом из шкуры ягуара, концы которого свисали до колен поверх набедренной повязки, жрец был великолепен. Внушая уважение затрепетавшей толпе, он вышел с поднятыми к небу руками. Губы шевелились, произнося молитву. Глаза окружали черные, нарисованные сажей круги – символ бессонных ночей и тёмного грозового неба.
Взгляды присутствующих устремились на руки жреца. От этого человека, и только от него, зависело благополучие всех. Теперь только он мог командовать людьми и требовать у них полного повиновения. А толпа уже подхватила молитву, которую запели младшие жрецы, и постепенно весь город обратился к богу Чаку. Всеобщий транс охватил верующих, загипнотизированных мрачным обликом служителей бога.
Молитва продолжалась несколько часов. Люди устали, и тогда, ощутив полную власть над толпой, главный жрец оборвал песнопение, замер и стал вещать низким голосом повеление бога Дождя:
– Мой народ слишком любит себя, он отдаёт мне только крохи со стола. Пусть каждый пожертвует тем, что ему дороже всего... Выберите молодую женщину, стоящую выше всех, любимую и взлелеянную вами, пусть она и её подруги согреют меня. Я поверю только им, и тогда вы снова станете моими детьми. Я прощу вас.
После слов жреца повисла мёртвая тишина.
Иш-Чель казалось, что сердце остановилось – бог требовал жертву от правящего дома, а женщин было две: она и свекровь.
«Нет! Это какое-то безумие!.. Такого не может быть!.. Они не могут, не смеют принести меня в жертву! Я – жена халач-виника! О, бог Чаку!» – в панике, подступившей комом к горлу, Иш-Чель была готова бежать, но ноги отказали, да, и куда бежать? Её окружала толпа фанатично настроенных жителей, которым нужен дождь. Им все равно, что от них требуют, лишь бы пошёл этот проклятый дождь! Тошнота подкатила к горлу и не давала дышать, она отняла речь... В глазах потемнело...
А народ уже требовал объявить, кто будет посланницами к Чаку, кому окажут эту честь. Иш-Чель огляделась и попыталась привлечь внимание мужа, но тот с жалостью смотрел на мать. Плотная стена из прислуги окружила её кольцом, стараясь ободрить, поддержать. На губах Уичаа играла загадочная улыбка, которая могла означать всё, что угодно.
Из храма вынесли небольшой горшочек, его передали главному жрецу, и он уверенной поступью направился к семье халач-виника. Соблюдая этикет, слегка поклонился и застыл, ожидая указаний.
Кинич-Ахава понял, что сейчас не может на глазах жителей помешать жене и матери исполнить долг. Это была почётная миссия. Пауза затягивалась.
Правитель лихорадочно искал выход, а народ ждал. Оставалось уповать на милость бога Чаку, и Кинич-Ахава как-то обречено махнул рукой, разрешая начать церемонию.
«Я не хочу тянуть этот жребий! Они не имеют права заставить меня! Не буду я тянуть!» – Иш-Чель застыла.
Она с ужасом смотрела на приближающийся горшочек. Вот – он уже перед нею. Женщина непроизвольно закрыла глаза. Для неё ритуальный сосуд таил только зло. Сначала от страха отнялись ноги, потом руки плетьми повисли вдоль тела.
Но на то и прислужницы... Одна из них подхватила безвольную руку госпожи под локоток и положила на протянутый горшочек. Иш-Чель ухватилась за край мёртвой хваткой. Та же заботливая служанка осторожно, по пальчику разжала их и опустила вовнутрь. Там лежали пластинки.
Иш-Чель показалось, что они ударили могильным холодом. Но она не успела определить ощущения. Её руку, будто существующую отдельно, подтолкнули и сжали, заставляя пальцы слабо раздвинуться и сомкнуться на самой верхней...
Внимательно рассмотрев жребий, жрец поднял его над головой и издал торжествующий крик, который тут же подхватила толпа – слова бога подтвердились – добровольная посланница найдена. Народ ликовал – теперь женщине предстояла счастливая и безмятежная загробная жизнь.
А сама будущая жертва уже не слышала ликующих воплей горожан, она потеряла сознание. Её подхватили и отправили в помещения под теокалли.
Кинич-Ахава просто застыл, он перестал наблюдать за жрецами и не мог оторвать взгляд от служителей, которые уносили жену. Неужели боги требуют такую плату?! Как можно? Кровь бросилась в голову, он сжал нож, но не сдвинулся с места.
Значит, вот она – жертва, необходимая богам за благоденствие города...
Жрецы продолжали выбирать в сопровождение ещё девушек – сан супруги халач-виника требовал достойной свиты. Младшие служители медленно обходили знатные семьи, а их преследовали тысячи зорких глаз, наблюдавших за правильным соблюдением ритуала. Каждый выбор сопровождался шумным ликованием горожан. Служители Чаку были довольны – ещё три знатные девушки, известные порядочностью и красотой, изъявили о добровольном желании отправиться с Иш-Чель в небесные чертоги бога, стать его прислужницами, молить о милости к родным и близким, оставшимся на земле.
Девушек сразу же унесли вслед за Иш-Чель.
Тяжёлый день подходил к концу. Все испытывали радостное удовлетворение и надежду. Завтра, под усиленной охраной, церемониальная процессия отправится к ритуальной скале у реки, и свершится воля бога Чаку, придёт его благословение измученным детям, вновь настанет благополучие на землях города Коацаока.
***
Иш-Чель пришла в себя глубокой ночью. Сначала женщина почувствовала холод, который проник к ней под одеяло, потом сладковатый привкус на губах. Ещё с затуманенными мыслями она поняла, что сон был крепок благодаря напитку, который она в бессознательном состоянии выпила. Тут же дала себе слово: ни есть, ни пить не будет, иначе превратится в слабовольную и послушную жертву. Ей осталось тихонько приоткрыть глаза и осмотреться из-под длинных ресниц, но лёгкий шорох заставил снова застыть, притворяясь спящей.
Итак, в комнате она не одна. Кто это? Стража? Прислуга? Что лежит не в своей постели и не в покоях дворца – не сомневалась: запах в помещении был пропитан определёнными благовониями, а холод... Иш-Чель любила тепло, и у них всегда горело несколько жаровен.
Выходит, жребий, жрец, добровольный выбор – не сон?! Очевидно, паника и смятение отразились на её лице, и наблюдатель это заметил. Потому что, когда Иш-Чель не выдержала и приоткрыла глаза, то над собою увидела голову старухи. Её беззубый рот довольно улыбался. Едва взгляды встретились, будущая жертва, получив подтверждение, что все явь, в ужасе прошептала:
– Значит, это правда?! О, нет!..
Однако вновь потерять сознание ей не дали. Достаточно сильные, но аккуратные шлепки по щёкам заставили женщину не притворяться спящей, а вскочить и, не раздумывая, дать сдачи.
Служительница громко вскрикнула и упала, не удержавшись на немощных ногах. Она растянулась во весь рост, уронив при этом пару факелов. Те вспыхнули, рассыпав искры. Пока старушка падала, Иш-Чель, пытаясь уберечься, успела добежать до дверного проёма. Но шкуры откинулись, и в комнату вошёл жрец бога Чаку в сопровождении прислуги.
– Наконец-то, госпожа, вы пришли в себя...
Старушка к тому моменту уже с кряхтением поднялась и покорно склонилась, ожидая дальнейших указаний. Свита заполнила помещение, они внесли огромную лохань с горячей водой, ткани, жаровни с горящими углями, от которых тут же пошло тепло. Прислуга раскладывала нарядную одежду с украшениями и косметику, а Иш-Чель и жрец продолжали стоять друг напротив друга.
Взгляд жреца был довольным и снисходительным, он увещевал Иш-Чель покориться. Иногда ей казалось, что это гипноз – в душе поднималась волна спокойствия и равнодушия. Но откуда-то из глубины вырастало сопротивление и тогда, испугавшись, что его заметят, Иш-Чель делала взор безразлично-рассеянным, слегка откидывала голову, словно позволяя себя баюкать. Вскоре она не могла сказать, чего ей хочется больше: чтобы её успокоили, и ей было не страшно, или же бороться за жизнь...
Почувствовав, что Иш-Чель покинул бунтарский дух, жрец тихо отдал команду прислуге и вышел из комнаты.
Женщины начали обряд с омовения, они раздели послушную жертву, заставили её опуститься в тёплую воду и затянули молитву. Нежное, почти жалостное пение послужило для неё сигналом – Иш-Чель разрыдалась, понимая – ей не удастся вырваться. По мере того, как суть увещеваний доходила до сознания, в ней зарождался бунт.
А женщины пели, что она должна быть благодарна божественному выбору. Завтра она покинет этот грубый мир с его войнами, неурожаями, голодными годами...
«Что-то я не припомню, когда голодала!..» – внутреннее сопротивление нарастало.
Иш-Чель, ещё не освободившаяся окончательно от гипноза, попыталась закрыть уши, но терпеливые руки, омывшие не один десяток жертв, ласково разжимали их, и приходилось слушать наставления.
Поющие превозносили редкую красоту, которая непременно понравится и удивит бога, благодарили отца и мать, подаривших Коацаоку такую божественную женщину...
«Вот именно, вам меня подарили, а вы хотите убить!» – Иш-Чель уже пришла в себя, гипноз перестал действовать, поэтому вместо религиозного трепета или хотя бы, жалости к себе в ней крепло желание вырваться и прекратить этот кошмар. Он её пугал, в душе не возникало послушания и покорности, на которую были рассчитаны песни, казавшиеся теперь заунывными и печальными.
Перечислив все женские достоинства Иш-Чель, прислужницы перешли в наступление на её сознательность. Избранница должна быть ласковой с Всесильным. Услужливой во всем, покорной, тогда он пошлёт городу дождь и богатый урожай, и голод не убьёт детей и матерей, придаст силы их мужчинам, отгонит мешиков прочь...
«Да уж, так эти псы и уйдут!» – уже все существо Иш-Чель сопротивлялось происходящему, не желая умирать.
О какой славе и почестях ей говорят!? Её совершенно не интересует вечная благодарность граждан, которые мирно спят в своих постелях, и только фанатики бодрствуют, чтобы на рассвете следовать за ритуальной процессией! Она молода, красива, богата, счастлива, любима! Она хочет жить здесь и сейчас! Ей ни от кого ничего не нужно! О, боги, как же она хочет жить! Неужели они не могут этого понять?!
«Отпустите меня», – мысленно обращалась Иш-Чель к стражам, продолжающим петь. Она пыталась заглянуть им в глаза, найти сочувствие, но прислужницы опускали тяжёлые веки и продолжали своё дело.
«Помогите же мне!» – взгляд Иш-Чель, полный мольбы, перебегал с одного лица на другое, но служанки смотрели поверх её головы...
«Неужели среди вас нет никого, кто бы мне помог?! Я же не могу справиться со всеми вами!» – тут Иш-Чель поняла, что рассчитывать на слуг нечего, спасение может прийти извне, и только от Кинич-Ахава. Но где же он?! Конечно, как же раньше она не додумалась! Именно муж войдёт сейчас и прекратит все это.
«Ну вот, вот же его шаги!» – действительно, шаги слышались отчётливо, но пришли рабы и забрали грязную воду. Среди них Иш-Чель так и не увидела Кинич-Ахава. И снова паника охватила женщину. Почти отчаявшись, набравшись смелости, она задала вопрос:
– Где мой муж?
Самая старшая прислужница, которая не сделала ни одного движения за всё время, а только наблюдала и отдавала распоряжения, строго посмотрела на неё, недовольно чмокнула губами, поджала их и с оскорблённым видом, сохраняя достоинство, удостоила бывшую госпожу Коацаока ответа:
– Халач-виник больше не твой муж, ты принадлежишь богу Дождя, теперь ты его невеста! Будь счастлива – божественный выбор пал на тебя! Поэтому молчи и не задавай глупых вопросов!
– Гадкая старуха, как смеешь так со мною говорить! – разозлилась Иш-Чель и быстро выдернула руку, на которую надевали очередной браслет.
Резкий взмах и... На своё счастье, прислужница вовремя сообразила, что последует увесистая оплеуха, и успела увернуться от удара. Но кончики ногтей бывшей правительницы Коацаока, всё же оставили лёгкий след. Это было оскорблением.
Сдерживая ярость, старуха прошипела:
– Усмири свою гордыню, иначе получишь напиток забвения! Я лично волью его в твою глотку, паршивая девчонка! И объявлю, что ты так хочешь побыстрее попасть к богу Чаку, аж просто изнемогла от желания ему услужить!
– Мерзкая старуха! Тебя бы отправить услуживать! Да, видно, ты сейчас красивее, чем была сто лет назад!
На шум вошёл жрец и, окинув взглядом ссорящихся, все понял. Взмахом руки он приказал старой женщине удалиться. Её место заняла молодая прислужница.
Иш-Чель мрачно насупилась – придраться было не к чему – подготовительный ритуал подходил к концу. Ей оставалось мысленно призывать мужа.

***
Кинич-Ахава метался в своих покоях. Происходящее казалось настолько неправдоподобным, что больше походило на страшный сон. Факт отсутствия рядом Иш-Чель ясно говорил – вечерние события действительно были и вышли из-под контроля. Теперь же он должен срочно что-то предпринять. И чем быстрее, тем лучше.
Ритуал избрания и жребий показались ему странными. Поведение народа говорило о враждебности. Демонстрация силы братом заставляла беспокоиться о сохранении за собою власти халач-виника. Весь клубок событий указывал на хорошо продуманную интригу, которую плели давно, а он только сейчас увидел её маленький хвостик...
Принеся в жертву Иш-Чель, заговорщики наносили удар и лично по нему, и по его правлению.
Иш-Чель занимала его мысли, заставляла страдать и думать о совершенно невозможных планах освобождения. Он находился на грани нервного срыва. Отступиться от любимой женщины он не мог, но не мог и предложить замену. Две, пять, десять рабынь не удовлетворят кровожадность жрецов и фанатиков. Им нужна была такая жертва, которая доказала бы всем, насколько ему дорога власть и Коацаок.
Кинич-Ахава чувствовал, что разрывается. Он любил Иш-Чель и, наверное, был слишком счастлив, раз боги позавидовали. На ум не приходило ни одного дельного плана по спасению жены. Он не мог напасть и выкрасть – за нею следили охрана и служители. А толпа религиозных горожан, готовых ради общего счастья бдеть всю ночь и петь гимны... Тут ему вдруг стало стыдно, он поставил себя на место одного из граждан, чью дочь осчастливил божественный выбор – мужчина и его семья гордились бы, что могут внести лепту в спасение от голода тысячи жителей.
«Возможно, я проявляю малодушие? – подумалось ему. – Ведь это выбор бога, честный жребий... А для меня – плата за власть!»
В покои бесшумно вошла мать. Ей достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, в каком состоянии халач-виник. Вдова пожинала плоды, но метания сына испугали – все планы разом могли потерпеть крах.
«Неужели взрослый мужчина так увлечён этой рыжей?!» – Уичаа удивлённо и презрительно скривила губы, но вслух произнесла:
– Сын мой, ты должен смириться, поискать в своём сердце радость... Твои подданные не поймут! Для бога нельзя ничего жалеть! – Кинич-Ахава посмотрел на мать и понял – поддержки не получит.
– Народ будет тебя уважать, усмири гордыню, отдай женщину с радостью, об этом просит бог Чаку!
– Пусть он возьмёт, что угодно, но не её!
– В тяжёлые минуты мы должны жертвовать именно самым дорогим! Твой отец так никогда не сказал бы! Как ты можешь управлять народом, если ничем не желаешь делиться? Правление не только права, доходы, почёт, но и большая ответственность, сын. Очень жаль, оказывается, ты к этому не готов. Именно сейчас нужно доказать, что у тебя твёрдая рука и ради города ты способен на все!
– Ценой жизни любимой женщины?
– Она из семьи Кокомо, а многие не приветствуют тесных связей с ними... Ты прекрасно понимаешь, что, не доказав народу любви и преданности, не сможешь подчинить своей воле город. Люди отвернутся от тебя! А показав смирение перед богами, привлечёшь многих!
– Политика... Ты говоришь мне то, что я и сам знаю!
– Тогда не сиди здесь, а присоединись к людям! Покажи радость, уверенность в правильности выбора, будь рядом с подданными!
– Нет. На закате я уже выполнил обязанности халач-виника. Теперь я должен исполнить долг мужа.
– И снова заблуждаешься – Иш-Чель невеста бога Чаку. Её готовят к утренней церемонии и охраняют.
– Разве я не халач-виник?
– Даже правитель не имеет права переступать через закон и обычаи. Женщина принадлежит богу и находится в его владениях! Этим только отвернёшь от себя служителей, а они тебе нужны больше, чем народ!
– После того, как жрецы нарушили священные узы моего брака, я имею право не признавать их законы!
– Какое безумие! – презрительно передёрнула плечами Уичаа, пытаясь скрыть беспокойство – ситуация выходила из-под контроля.
– Халач-винику никто не посмеет помешать забрать жену!
– Я пришла тебе помочь, мне не безразлично – кому достанется Коацаок! Ты – мой единственный сын! Видно, горе затмило тебе разум... Достаточно одного необдуманного шага и те, кого воодушевил твой поступок, отшатнутся от тебя, стоит лишь нарушить закон!
– Хорошо, кто может мне помешать навестить Иш-Чель?
– Ты опять за своё! Она уже не твоя жена и молится со всеми в храме! Посланница к богу Чаку прекрасно знает законы и порядки, сама много раз совершала обряд и умеет говорить с духами! Зачем ей мешать?!
Кинич-Ахава опустил голову, тяжело вздохнул и произнёс с отчаянием:
– Я... я просто хочу знать, как она там... Я должен поддержать и успокоить!
– Нет, твой приход, во-первых, невозможен, во-вторых, ты сделаешь ещё хуже, нельзя её отрывать от молитв!
– Пойми, что-то тревожит моё сердце... Я должен идти к ней!
Уичаа вздохнула, скрыв невольно возникшее презрение к любимому сыну, отвернувшись к стене:
– Я догадывалась – тебя сложно переубедить. Хорошо, тогда, сохранив лицо, помоги ей, – мать повернулась и предупреждающе подняла руку, увидев мгновенную радость в глазах сына. Уичаа достала из складок одежды маленький мешочек и ответила на немой вопрос: – Возьми, это яд. Он действует мгновенно. Я взяла его в чертогах бога Чаку, твоя жена отправиться к нему быстрее и не успеет испугаться, когда полетит со скалы... Только этим ей поможешь!
– Ты не понимаешь! Я не могу смириться с тем, что Иш-Чель умрёт, а не с тем, как именно это произойдёт! Предлагаешь дать яд?! О, боги!.. Я хочу дать ей жизнь! - Кинич-Ахава сорвался на крик, а Уичаа обиженно поджала губы и быстро спрятала мешочек в складках одежды. Потом горестно покачала головой и изобразила смирение.
– Хорошо. Поступай, как знаешь. Я помогу тебе попасть в подземные помещения, где находится Иш-Чель. Сам ты не найдёшь. Пойдём, раз таково твоё желание.
С гордо поднятой головой Уичаа вышла в коридор, отпустив охрану лёгким взмахом руки. Подождала халач-виника и направилась в сторону своих покоев.

***
Сыну и матери на пути попадались совершенно пустые комнаты, и правитель не мог вспомнить предназначение этих богато украшенных помещений. Ближе к выходу стали появляться рабы и прислужники. Многие спали, подстелив циновку или укутавшись в пёстрые одеяла, но большинство все ещё находилось в трансе. Шепча и подпевая гимны, люди с потухшими глазами бесцельно бродили, ничего вокруг не замечая.
Религиозные фанатики расположились на площади дворца и настолько громко пели, что их голоса, проникая в пустые комнаты, усиливали внутренний шум. Повсюду горели смоляные факелы, они освещали дорогу, которая изменилась как-то резко и неожиданно.
Уичаа свернула влево и открыла небольшую дверь в стене, прикрытую расшитым покрывалом. Дальше шли крутые ступени, вырубленные прямо в скале, на которой стоял дворец. По-прежнему на стенах висели факелы и ярко освещали путь. Спуск закончился неожиданно, за очередным поворотом узкой лестницы. Кинич-Ахава и Уичаа оказались в широком коридоре; в желобке тихо журчал ручеёк, очевидно, когда-то это было подземным руслом. Дорога уходила под крутой уклон, постоянно извиваясь.
Уичаа из складок одежды достала пластинку и, пошарив по стене правой рукой, вставила её и надавила. Ключ привёл в движение невидимые механизмы. Большая плита бесшумно отодвинулась, и они очутились внутри теокалли бога Чаку.
Кинич-Ахава понял это по заунывному пению гимнов. Уичаа шла теперь медленнее, осторожно выглядывала из-за каждого угла, подходя к поворотам. Помещение, где находилась Иш-Чель, нашли быстро. Странно, но рядом не было охраны.
В комнату правитель вошёл сам. Жена сидела, уставившись в стену.
– Иш-Чель, дорогая... – тихо позвал Кинич-Ахава, боясь, что она находится в трансе и может неадекватно отреагировать.
Но жена, едва услышала голос, подскочила и радостно кинулась ему на шею. Глаза Иш-Чель были чисты от какого-либо дурмана и сияли счастьем.
– Я верила, я знала – ты придёшь! Ты почувствовал, что нужен мне! Кинич-Ахава, забери меня отсюда! – она доверчиво прильнула к нему и с надеждой глядела в глаза, ища защиты. – Что же ты молчишь?! Почему мы не уходим?!
– Я не знаю, что сказать...
– Ты пришёл не меня забрать?! Тогда зачем? – Иш-Чель сорвалась на крик и вырвалась из его рук.
– Тише! Нас могут услышать!
Страх мужа разозлил Иш-Чель.
– Да? А мне все равно, ведь я живу последние часы! – она почувствовала, как её начинает трясти от негодования.
Но понимала – нельзя с ним ссориться. Лучше разбить его спокойствие, заставить думать только о её спасении. Нельзя срываться на крик – это может его оттолкнуть. Любым путём нужно убедить мужа применить всё своё влияние и отменить жертвоприношение. Поэтому Иш-Чель изменила тактику. Выражение лица стало грустным, ясные глаза утонули в слезах, она мягко прижалась к мужу, всем видом показывая беспомощность и надежду только на него.
– Я не могу поверить, что ты позволишь им сделать это со мною.
– Иш-Чель, я пытаюсь найти выход, – Кинич-Ахава был настолько углублён в свои мысли, что даже не заметил перемены в поведении жены.
Он бережно приобнял её, но Иш-Чель вновь не сдержалась, вырвалась и отошла на пару шагов.
– Что же ты стоишь?! Иди, предлагай им обмен, выкуп!
– О, боги! Как ты не можешь понять?! Ты вытянула жребий! Именно ты, а не моя мать или другие женщины нашего дома! Это воля богов!
– Нет, Кинич-Ахава! Мне его навязали! Почему ты позволил жрецу заставить меня тянуть жребий первой?! Ведь твоя мать обладает большим влиянием, чем я!
– Ты моя жена, поэтому с тебя и начали.
– Ты прекрасно знаешь, что совершил ошибку! Прикажи заново перетянуть жребий в нашей семье!
– Как ты можешь! Желать смерти близким! И потом – слова бога ты забыла?!
– А принести в жертву молодую женщину не жестоко?! Ведь я умру, я!.. У тебя в руках власть, ты всё можешь, жрецы послушают тебя!
– Это невозможно, за ними стоит мой народ, я должен проявить твёрдость. Мой народ ждёт от меня этой жертвы.
– «Мой народ» – чужие слова!
– Иш-Чель, я сделал то, чего не делал ни один правитель! Я пришёл к тебе, а ты...
– И?! – женщина поняла – они с мужем говорят на разных языках. – Я пока ещё жива, делай же что-нибудь, Кинич-Ахава! Потом будет поздно!
Но муж опустил голову.
– Как ты можешь?.. – донёсся её шёпот, он оглянулся.
Иш-Чель опять подошла к нему. Усилилось ощущение, что глаза бездонными озёрами разлились и утопили его в волнах страха, выплёскивающихся через край.
– Как же ты можешь?.. – снова прошептала Иш-Чель. Голос теперь дрожал, прерывался, молил.
Но муж молчал. Его мысли стремительно неслись, как в бешеном водовороте, и он не мог их остановить, поймать ту, которая поможет объяснить жене, да и ему самому, что не в его власти что-то изменить. Он халач-виник! Помочь могут только боги! Его сердце уже разорвалось от боли. Он зол на себя, на свою беспомощность и бессилие! Почему он должен защищаться? Ведь это у него отнимают самое дорогое и желанное. С этой утратой он не сможет потом нормально жить, зачем же его так жестоко мучают?! Почему она не понимает? Зачем заставляет страдать, обвиняя?
А шёпот жены впивался в мозг, он упорно стучал по нервам, бил на жалость, умолял:
– Я прошу тебя, одумайся... убеди их! О, боги, как я хочу жить! – жена в отчаянии вцепилась в руку.
– Иш-Чель, я сделал все, что мог, – пересиливая внутреннюю боль, он вырвался и поспешил отвернуться, лишь бы не смотреть на исказившееся лицо жены.
– Но я не хочу умирать!
Повисла пауза.
«Зачем я пришёл?»
Иш-Чель попыталась к нему достучаться, это была её последняя, правда, очень призрачная надежда на спасение:
– Я же люблю тебя...
– Неужели ты не видишь, что мне больно!
– Завтра я умру, и будет ещё тяжелее...
В ответ он только скрипнул зубами и снова отвернулся.
– Помоги мне, спаси! Сейчас! Я не верю, что ты не можешь, слышишь! Смотри мне в глаза, наверное, тебя чем-то опоили! Смотри на меня! Ты меня видишь последний раз! Очнись!
– Но я ничего не могу сделать, Иш-Чель!
– Неправда. Помоги мне бежать... – тихо и уверенно сказала она.
И эти слова были произнесены в нужную минуту и прояснили его разум. Они остановили водоворот мыслей.
– Бежать?.. Но... Как же я раньше не подумал... Конечно! Если ты убежишь, то останешься жить! – он обрадовался и прижал её к себе.
Иш-Чель услышала гулкие удары его сердца.
«Живой!» – она немного отпрянула от него и, радостно сияя глазами, потянула к выходу:
– Скорее...
Кинич-Ахава некоторое время смотрел на жену и не двигался с места. В его голове снова понёсся хоровод мыслей. Картины бедствий, которые последуют после этого безумного и безответственного поступка, сменяли одна другую. Со спасением жены халач-виник терял всё, становясь изгоем. К такому шагу он готов не был. Поэтому удержал её вопросом:
– Ты понимаешь, что изгнанников нигде не примут?
– Я хочу жить!
– Но мы не сможем обратиться к твоим родным, у тебя не будет даже шалаша над головой! Ты позавидуешь нищему!
– Вижу, это страшит, скорее, тебя, дорогой! Мне нечего бояться, последние минуты моей жизни уходят, а я ещё здесь!
– Но ты не сможешь жить в лесу!
– А я буду одна?
– Нет, конечно же ... Нет, мой долг перед народом...
– Я тоже принадлежу тебе!
Некоторое время он размышлял, потом решился.
– Да, я помогу выйти отсюда, но дальше ты пойдёшь сама...
– Я согласна на всё! – Иш-Чель потянула мужа к выходу.
Кинич-Ахава шёл покорно, а на лице его читалась такая безысходность, что в другой момент Иш-Чель просто махнула бы на всё рукой. Но он – единственная возможность вырваться, и жена решила, что пусть это будет потом, сейчас нужно, чтобы вывел из города. А уж она как-нибудь переживёт его повышенное чувство долга к народу и безответственное отношение к ней. Главное – выйти отсюда живой!
Держась за руки, они выскользнули в коридор и остановились, тут же потеряв ориентацию – не горел ни один факел. Только сверху проникал рассеивающий кромешную тьму тонкий лучик, придававший темноте жутковатые очертания. Иш-Чель испуганно прижалась к мужу, который растерялся от неожиданности – когда он шёл сюда, было светло. Теперь пытался сообразить, куда бежать.
Темнота вдруг зашевелилась и осязаемой волной упала на них. Последнее, что запомнил Кинич-Ахава, это жалобный вскрик Иш-Чель и тупую боль в области темени от тяжёлого удара сзади. Потом все заволокло черным туманом, и холодные пальцы жены выскользнули из его руки...

***
Солнце ещё не взошло, но громкий бой барабанов известил граждан Коацаока о начале жертвоприношения. Дежурившие всю ночь фанатики поддержали грохот, издав торжествующий вопль, а затем с новыми силами затянули гимны. Многие сопровождали пение пляской, во время которой делали надрезы на теле – капающая кровь символизировала ожидаемый дождь. Поддерживая себя дурманящими напитками, люди, проведя ночь без сна, больше напоминали стаю диких животных. Некоторые были не в состоянии даже чётко произносить слова гимна и просто выли.
Когда жрецы вышли из храма и появились носилки с девушками, толпа пришла в неистовство. Все ликовали. На улицу высыпал народ. Все кричали, людям вторили пронзительные звуки свирелей, даже грохот барабанов не мог заглушить человеческие вопли.
Уичаа наблюдала процессию из дворца. Она не находила радости в своём сердце, наоборот, в предчувствии чего-то ужасного оно предательски сжималось, стоило только взгляду найти пышные носилки с бывшей невесткой. Прокралась мысль: «Может быть, я зря её уничтожила?»
Провал побега держался в строжайшем секрете, но вот скрыть впавшего в беспамятство халач-виника не удалось. Ему дали успокаивающий настой из трав, и правитель впал в оцепенение. Однако Уичаа оставалась при сыне и зорко следила за каждым его вздохом.
Кинич-Ахава не проявлял беспокойства или какой бы то ни было заинтересованности. Он давно пришёл в себя, но не шевелился, а спокойно сидел на своём ложе и безразлично смотрел в небо. Громкая волна воя с площади привела его в чувство. Он приподнялся, попытался рассмотреть процессию, но потом устало опустился, отвернулся к стене, так и не произнеся ни слова.
Иш-Чель несли в носилках, украшенных зелёными и красными перьями, она бросила последний взгляд на дворец и обречено вздохнула. Ей оставалось жить совсем чуть-чуть...
Толпа стала редеть, едва процессия приблизилась к стенам города. С жертвами оставались только носильщики, охрана и весь штат жрецов бога Чаку.
Дорога пошла в гору, девушкам приказали покинуть носилки. Теперь они шли сами по узкой тропинке.
Иш-Чель старалась запомнить все: прохладный воздух, аромат цветов, распускавшихся навстречу новому дню, зелёную растительность, такую близкую и родную. Небо, чистое и ясное, как её глаза, манило и звало...
И тут Иш-Чель заметила далеко-далеко впереди радугу, вернее, её краешек. Лёгкий, ласкающий ветерок овеял невидимым покрывалом. Она остановилась.
Жрецы также увидели и радостно загалдели, поторапливая жертвы – бог Чаку приветствовал бывшую госпожу Коацаока – опускал ей лестницу.
Но для Иш-Чель появление радуги имело другой смысл – богиня приветствует и посылает знак – она будет жить! С этой мыслью женщина начала более зорко оглядывать окрестности, чтобы не пропустить момента спасения.
Процессия подошла уже к скале, возвышавшейся над рекой, которая за последние дни порядочно обмелела. Жрецы снова приступили к молитве, а Иш-Чель внимательно осматривала место, куда ей предстояло падать. Осмотр не обрадовал её и не вселил надежды: стена обрывалась отвесно, а снизу поднимались острые зубастые камни, подножие их было скользким, между ними бежала вода. Только чуть дальше, всего в десяти шагах, река становилась глубокой и быстрой, сливаясь с многочисленными обмелевшими ручейками в одно русло.
«Как же мне добежать до этого места?!» – Иш-Чель уже не сомневалась, что именно в этом было её спасение.
Пока жрецы завершали ритуал, охрана зорко следила за каждым движением девушек. Это и стало их роковой ошибкой, которая принесла неожиданное освобождение.

***
Передовой отряд воинов-ягуаров мешиков наблюдал за процессией из чисто алчных соображений. На приносимых в жертву было надето столько золотых украшений, да и сами девушки были так красивы и юны, что мешики не могли устоять перед соблазном их захватить. На какое-то мгновение строй стражников разомкнулся. Воины позволили себе расслабиться, потому что к каждой девушке подошёл жрец и, цепко схватив несчастную, приготовился скинуть её с обрыва.
Ощутив прикосновение крепких пальцев к плечам, Иш-Чель уже готова была проститься с мыслью о возможном освобождении – оттолкнуть, вырваться и бежать – наивное безумство. Она забилась в руках палача, понимая, что упускает последнюю возможность спастись.
Именно в этот момент с жутким воем ягуаров на них бросились мешики...
Потрясённые жрецы выпустили жертвы и схватились за ножи, отчётливо понимая – теперь уже их жизни под угрозой.
Иш-Чель не стала терять драгоценного времени – для неё что жрецы, что мешики, всё было едино. Она воспользовалась внезапной свободой, всеобщим замешательством и побежала вдоль обрыва... Толчок и она бросилась в реку...
Вода подхватила, окутав прохладой, и понесла, крутя и ударяя о камни и дно. Но Иш-Чель упрямо боролась за жизнь. Когда течение стало тише, она попыталась вылезти на берег, что было непросто. Её руки и ноги – Иш-Чель выползала на четвереньках – утопали в грязи и тине. Выбраться оказалось намного труднее, чем барахтаться в реке.
Усилием воли женщина наконец-то выкарабкалась и, обессиленная, упала передохнуть. Не успев отдышаться, она услышала предательское хлюпанье грязи и, оглянувшись на реку, увидела вылезающих мешиков. Несколько воинов прыгнули за нею следом...
Иш-Чель не успела даже вскочить, как двое накинулись и стали срывать дорогие украшения. Содрав с неё все золото и разорвав при этом одежду, мужчины заспорили – кому она достанется. Жесты и мимика воинов была столь красноречива, что Иш-Чель не раздумывала, а первая ударила одного из них ногой в пах. Началась настоящая свалка. Иш-Чель превратилась в дикую кошку. Они валялись в грязи и тине, увязая и придвигаясь все ближе к воде.
И тут раздался громкий оклик. Мешикам был хорошо знаком этот голос. Один из воинов попытался подняться, и ему это удалось. Схватив добычу за волосы, перепачканный, увязая по колено в грязи, он поволок Иш-Чель за собой.
На твёрдой почве, занимая все пространство берега, стояли мешики во главе с Амантланом. Предводитель сурово оглядел дравшихся воинов и приказал занять место в отряде. Товарищи по оружию встретили их не столь тактично – они подняли вояк на смех, передразнивая и показывая, как те потешно выглядели, когда не могли справиться с одной женщиной. Переждав шутки, воины обратились к вождю с претензиями, постоянно указывая на Иш-Чель. Они уже поделили золотые украшения пленницы, но не решили, кому будет принадлежать она.
Вождь переводил взгляд с одного на другого, затем поглядел на грязную и оборванную Иш-Чель, отнюдь не блещущую красотой. Потом, чтобы прекратить спор, он заявил на неё свои права, наступив ногой на спину. Затем последовало краткое распоряжение. Иш-Чель связали, и отряд наконец-то двинулся вниз по реке, обходя город стороной.
Мешики разбили военный лагерь в двух часах ходьбы от Коацаока. Иш-Чель потрясло такое количество боевых отрядов – они действительно пришли не за данью, а воевать. Пленницу поместили в шалаш, оставив связанными только руки. Там же она обнаружила остальных девушек, которых готовили ей в сопровождение к богу Чаку.
Все были живы, но напуганы: готовясь к смерти, они верили в своё предназначение, а пленение мешиками лишило их счастливой и беззаботной жизни в чертогах бога. Примешивался ещё и страх за судьбы родных, чьи просьбы они не донесли; он угнетал девушек, давил на них, пугая неизвестностью.
Иш-Чель не разделяла горя своих несостоявшихся спутниц – краткий миг свободы воодушевил её. Главное – жива, а там – кто знает... Поэтому все жалобные причитания вызывали у неё если не гнев, то раздражение и досаду. Но она стремилась их погасить, понимая, насколько тяжело другим.
Ночью девушки начали хныкать.
– Замолчите! Вы живы, а это главное!
– Лучше было умереть, чем попасть в руки мешикам!
«Возможно, для вас это лучше, но не для меня!»
– А я выбираю жизнь!..

***
Прошло два дня после неудачного жертвоприношения. Город оплакал гибель жрецов и занялся сбором дани для мешиков. Яркое утро и весёлое пение птиц совершенно не соответствовали настроению членов совета старейшин, которые сопровождали выкуп. Он был огромен: более сотни рабов несли большие тюки с тончайшей хлопковой тканью. Другие рабы тянули носилки, груженные золотом и мёдом.
Мешики стояли на вершине холма недалеко от города. Их огромный лагерь, который они поставили вечером, совершенно не напоминал торговый караван – небольшие отряды человек по двадцать воинов в полном вооружении и готовности к нападению. В центре каждого стояло древко со знаменем, изображавшем какое-либо животное. Это пёстрое многоцветие шевелилось и бурлило, придерживаясь, тем не менее, определённого порядка.
Караван с выкупом встретили всё те же послы, которые теперь не скрывали принадлежности к командному составу войска страны Анауак. Впереди всех в полном боевом облачении стоял вождь в одежде из шкуры ягуара, которая обтягивала тело от плеч до щиколоток. На голове красовалась маска из черепа животного. Сквозь злобный оскал белоснежных клыков на майя взирало лицо, украшенное боевой раскраской.
Рядом с ним стоял ещё один гость Коацаока – предводитель воинов-орлов по имени Кремниевый Нож, но одет он был иначе. Его одежда состояла из нашитых одно на другое белоснежных перьев, а там, где они заканчивались, торчали деревяшки, окрашенные в красный цвет, и символизирующие грозные когти орла – владыки неба. На голове поблёскивала золотым клювом и нефритовыми глазами маска птицы.
Чем ближе подходили старейшины Коацаока, тем сосредоточеннее становились лица предводителей ацтекского воинства. Предстояло подтвердить правильность передаваемого имущества и выслушать условия договора. С обеих сторон выделили людей, обученных счёту. Солнце уже садилось, когда передачу завершили, и старейшины расположились лицом к лицу с вождём воинов-ягуаров.
– Амантлан, город не полностью уплатил выкуп, не хватает пяти тюков с хлопком, – на разрисованном лице предводителя ничего не дрогнуло.
Тяжёлый взгляд из-под белых клыков придавил говорившего к земле. Амантлан задумался, и горожанам показалось, что время остановилось. Испугались все. Переговоры могли сорваться.
– Проверить ещё раз. Каждый мешок, каждый тюк подносить сюда. Счёт ведёт только один человек.
– Ярче костры! Зажечь факелы! Выставить охрану! – отдал приказы воин-орёл, командир одного из отрядов, а затем повернулся к вождю. – Мы не успеем до темноты все пересчитать, Амантлан!
– Пусть воины будут готовы. Не думаю, что Кинич-Ахава соберётся на нас напасть. Горожане напуганы, – кривая усмешка скользнула по губам вождя. – Но я не хочу требовать больше положенного или оставлять того, что принадлежит нам! Поэтому, пусть внимательно считают!
Воин-орёл слегка кивнул и направился отдавать распоряжения. От себя он добавил только один приказ – окружить плотной стеной старейшин Коацаока, чтобы в случае тревоги никто не сбежал.
Зажжённые факелы осветили площадку, на которую сносили выкуп. Майя поминутно переглядывались, от них не ускользнули приготовления мешиков.
Когда последний тюк был посчитан, предводитель подошёл к учётчику и выслушал его доклад.
– Довольно много не хватает... – спокойно ответил Амантлан на немой вопрос старейшин Коацаока.
Майя терпеливо начали сверять свои расчёты. Мешик оказался прав. Дело могло бы решиться мирно, но из толпы горожан полетел в сторону Амантлана ком земли, сопровождавшийся выкриком:
– Чтоб вы подавились, все вам мало!.. – один резкий взмах руки вождя и в толпу горожан ринулся отряд воинов-ягуаров, бесцеремонно расталкивая собравшихся.
Организовать свалку оказалось проще, чем успокоить взвинченных до предела людей, к тому же это было началом плана, который предложил Халаке-Ахава. Майя решительно не желали выдавать кричавшего, возникла драка, постепенно переросшая в бой.
Коацаокцы замешкались и с ужасом поняли, что теперь резни не избежать. А мешики пытались сообразить, какие выгоды это им принесёт и не является ли всё делом рук их предводителя, умеющего применять подобные военные хитрости.
Многие воины не скрывали нетерпения, поворачивали головы в сторону Амантлана, чтобы увидеть сигнал к наступлению. Напряжение нарастало.
Несколько отрядов молодых орлов, отбросив всякую осторожность, поддались внутреннему голосу, призывавшему завоёвывать славу и почести, ринулись на врага, который оказался без руководителя, а потому напоминал, скорее, разрозненную толпу, чем организованное и боеспособное войско, способное отразить малочисленный натиск.
Майя не могли решить: защищать им выкуп или отступать к сте

 » Часть II. Страна Анауак. Теночтитлан

Нестерпимая жара, к полудню переходящая в удушающий зной. Солнце жалило и беспощадно жгло лучами, словно забыло, что даёт жизнь и может быть ласковым и нежным. Лучи его превратились в острые иглы... Пыль стояла столбом. Она проникала во все поры и мешала дышать, покрывала тела толстой желтоватой коростой. Казалось, что в истощённых пленных уже не осталось влаги, так они высохли. Но пот всё брался и брался, неизвестно откуда... Смешиваясь с пылью, он вызывал нестерпимый зуд. Но эта естественная способность стала своеобразным оберегом – она мешала коже обгорать, и была единственным укрытием от солнца для устало бредущих пленников...
Бесконечная дорога, свист хлыстов, обжигающих спины рабов. Верёвка, безжалостно раздирающая шею до крови... Всё сливалось в какой-то непереносимый кошмар, которому не было видно конца...
Пленников Коацаока, который, как и планировалось, мешики разрушили, не оставив камня на камне, вели спешным маршем. Победители стремились быстрее добраться до Теночтитлана, где они смогли бы на любом из многочисленных рынков, известных своим разнообразием, обменять живой товар на нужныев обиходе предметы быта и роскоши. Самый невзрачный раб в хороший базарный день на острове Тлателолько стоил сто зёрен какао, а кто же не любит удивительный напиток чоколатль, к тому же хорошо приправленный огненным перцем! Если не нужно какао, то раба можно обменять на глиняную посуду или тёплые плащи с красивым орнаментом, или на яркие перья, так необходимые для украшения головных уборов. О, боги! Что только можно получить даже за самого худосочного раба!
А пленники брели, задыхаясь, многие падалиот физической усталости и нечеловеческого напряжения. Если кто-либо из них терял сознание, чтобы уже не подняться, на земле оказывалась вся вереница рабов, связанных одной верёвкой. И тогда, шедшие сзади и спереди, начинали биться в судорожных конвульсиях от внезапно прервавшегося дыхания. Помочь себе несчастные не могли, ибодля пущей надёжностимешики связывали им руки за спиной. Видя такое, идущие налегке воины спешили спасать добро. Они немедленно ослабляли ошейники, но содранная кожа ещё долго давала о себе знать...
Иш-Чель брела, как и все, стараясь осторожно ступать, но ноги не привыкли к такой нагрузке, а сандалии давно стёрлись. Каждый маленький камешек посылал дикую боль в истощённое тело. Одежда висела грязным рваньём, обнажая худые плечи. До них в первые дни успело добраться солнце. Они уже неоднократно обгорели и покрылись струпьями. Сильнее всего ломило спину и связанные сзади руки. Иногда хотелось умереть. Просто упасть, как многие, и больше не вставать, а ждать, когда рассерженный надсмотрщик подбежит к ней и после тщетных попыток поднять, одним взмахом палицы размозжит голову. И больше никаких мучений. И не будет она стоять на рынке в качестве жалкого товара для обмена. Она – дочь грозного Кокомо!..
Но мешики на привалах насильно вливали в пересохшие рты живительную влагу, а некоторые собственноручно впихивали своим рабам пищу, чтобы те дошли... Чем ближе они подходили к Теночтитлану, тем ровнее становилась дорога, всё больше попадалось богатых поместий пилли и селений с наёмными крестьянами – тлаймати. Звучала местная речь, и если в начале пути Иш-Чель плохо понимала захватчиков, то к концу только отдельные слова вызывали у неё затруднение.
Для некоторых рабов путь заканчивался в каком-нибудь придорожном поместье. Довольный сделкой, мешик нагружал оставшихся пленников большими тюками с выменянным добром, чем значительно снижал скорость продвижения. Этих счастливцевоставшиеся в веренице рабыпровожали с тоской и завистью, продолжая путь в неизвестность. Ведь никто не знал, как распорядятся ими хозяева, но было известно, что большую часть пленных воины отправят на заклание кровожадным богам Уицилопочтли и Тлалоку, как того требовал обычай. И это после тех мук, которые они вынесли в дороге! Но многим было уже все равно, Иш-Чель иногда вглядывалась в лица молодых мужчин, не успевших сложить головы, защищая семьи и дома, на них читалась решимость ни при каких обстоятельствах не служить мешикам. Такие уверенно и добровольно примут смерть на теокалли. Другие же, утомлённые дорогой и неизвестностью, переставали бороться за жизнь, решив поскорее подставить голову под дубинку.
Иш-Чель не принадлежала ни к одной из групп, она не могла объяснить себе, откуда в ней проявлялась дикая, просто животная жажда жить, невзирая на окружающий ад. Откудав хрупкой и изнеженной женщине берутся силы, толкающие вперёд, когда у хорошо подготовленных воиновони заканчивались? Каждое утро она вставала на израненные и ноющие ноги, чтобы вновь бросить вызов злобствующему солнцу и изматывающей дороге, которые стали её личными врагами... Она решительно боролась, настойчиво отгораживаясь от всего, что могло помешать ей выжить.
Теночтитлан появился внезапно. Глазам предстала ослепительно красивая,переливающаяся яркими красками низменность с бескрайним озером в центре, окружённая со всех сторон горными вершинами. Некоторые из них искрились снегом, а одна – Попокатепетль – дышала, выбрасывая в лазурное небо чёрный дым. Посреди огромного озера блестела, до боли в глазах, белоснежная, пугающая своими размерами столица Анауака, утопающая в зелени и цветах.
«Прибыли», – пронёсся слабый вздох временного облегчения среди рабов. Караван спустился вниз, и мешики занялись сортировкой добычи. Это послужило началом громких криков, рыданий и причитаний расстающихся навсегда родственников.
Иш-Чель смотрела на прощание рабов спокойно – и ей некого, и её некому оплакивать, разрывая и так уже истерзанное сердце. А ещё одного испытания на прочность она бы не выдержала. Мелькнула неожиданная мысль: если её богиня уберегла от гибели во время страшного пути, то и здесь не отправят сразу на жертвенник. Поэтому она спокойно и уверенно ступила на дамбу, ведущую в Теночтитлан, и стала с интересом рассматривать всё, что попадалось, невольно восхищаясь, и, как любой пленный, запоминала дорогу. А вдруг пригодится?
Камни дамбы строители плотно пригнали друг к другу, а всего их было три – еще две виднелись вдали, соединяя город с другими берегами озера. Тысячи ног, следующих в город и из него, отполировали их до блеска.
Стены домов Теночтитлана утопали в зелени садов, а лёгкий ветерок доносил аромат цветов, растущих прямо на воде. Мешики окружили центр города, где располагались храмы, дворец правителя и дома особо знатных граждан, плавучими островками. На каждом был построен дом в окружении сада, цветника либо огорода, который мог прокормить семью. Излишки отвозились на рынки по каналам между чинампе – это название Иш-Чель узнала уже потом. Каналы служили улицами городу из островов, а небольшие мостики соединяли дворы в квартал, принадлежащий отдельному роду, с определённым занятием.
Над центральным островом высилась громада Великого храма, торжественно возвышались башни – их Иш-Чель насчитала около трёх десятков, а потом бросила это занятие.
Вдоль дамбына равном расстояниирасполагались небольшие тростниковые хижины. Из одной, мимо которой они проходили, вышел мешик. Он спокойно расправил широкий расшитый пояс красного цвета и белую набедренную повязку. Откинув небрежным, но ловким жестом короткий плащ, мужчина постоял, пропуская их караван, перешёл на другую сторону дамбы, спустился к озеру и отплыл в лодке, груженной охапками цветов. Хижины оказались обычным отхожим местом.
Всё ближе город, и вотнаконецнога Иш-Чель ступила на твёрдую землю острова. Они прибыли...
Караван повернул вправо, проходя по краю большой площади, которая сливалась с ещё одной, где возвышался Великий храм. Спутники Иш-Чель потрясённо крутили головами, а их вели дальше, мимо высоких стен, за которыми слышались подбадривающие крики – судя по всему, там занимались спортом.
Из-за следующих стен, вдоль которых они шли, доносился такой многоголосый и характерный шум, что спутать сооружение нельзя было ни с чем – это был огромный рынок, на который немедленно свернула, отделившись от общего каравана, большая группа мешиков с рабами.
Чем дальше оставалась грозная пирамида Великого храма, тем веселее становились рабы – они ещё будут жить! А поэтому все с интересом глазели на многочисленные товары, которые выставили в лавках прямо у жилищ торговцы и ремесленники.
Однако долго любоваться экзотикой пленникам не пришлось. Воины свернули в проулоки вышли на небольшую площадку перед входом в большой дом. Задняя стена соседнего отбрасывала тень, и рабам разрешили там разместиться.
Надсмотрщик уверенно направился в дом, а рабы с наслаждением расположились на кратковременный отдых. Из-за стены слышались голоса, там зеленели деревья, оттуда тянуло прохладой – рядом была вода.
В дверном проёме появился надсмотрщик с пожилой женщиной, одетой в простую тонкую рубашку и юбку с красной каймой по низу подола. Из украшений на хозяйке висело несколько нитей нефритовых бус. Лицо выражало недовольство, что подтвердил хриплый сердитый голос итон:
– Это вы называете работниками?! Они же на ногах не стоят! Какой с них прок, если неделю нужно только откармливать!..
– Дорога была тяжёлой, почтенная Ишто... – робко произнёс надсмотрщик, знаками приказывая рабам подняться.
– Нет, в доме мне не нужны лишние рты. Зачем Амантлан направил их сюда? – почтенная Ишто ещё раз придирчиво оглядела рабов, взгляд её глаз смягчился, и женщина уже спокойно отдала приказание: – Отведите их в поместье. А товары, – носильщики свалили добытое в Коацаоке в кучу перед домом, – занесут мои домашние. Что?
Главный надсмотрщик что-то вежливо прошептал хозяйке. Она выслушала и внимательно ещё раз окинула взглядом пленных, остановив его на Иш-Чель. Её вид не принёс хозяйке ожидаемого удовлетворения, а на лице отразилось недоумение, подтверждённое словами: – Эту?
– Да, моя госпожа...
– Ну, если так сказал Амантлан... Но пусть она идёт в самый дальний угол усадьбы... Мне некогда ею заниматься... А этих всех в поместье и хорошо откормить! В нашем доме не бывает голодных!
Отдав последнее распоряжение, почтенная Ишто раскланялась с воинами-ягуарами, которые сопровождали рабов. Пока женщина разбиралась с прибывшим добром, им из дома вынесли кукурузные лепёшки и прохладное пульке в кувшинах. Как ни странно, но люди Амантлана не забыли подкрепить пищей и водой пригорюнившихся рабов, которым предстоял долгий путь в поместье нового хозяина. Рабам казалось, что придется вновь пройти по улицам Теночтитлана, по дамбе и следовать дальше вдоль озера. Они не знали, что загородное поместье военачальника мешиков находится недалеко, и приготовились к долгому пути.
Седовласый раб вышел из дома с десятком мужчин и отдал приказание заносить тюки с поживой. Когда приказание было выполнено, он взглянул на Иш-Чель и сокрушённо покачал головой.
– Бедная моя госпожа... – заговорил раб на её родном языке.
– Ты майя?! – обрадовалась Иш-Чель.
Старик улыбнулся:
– Да, госпожа. Я – майя и уже десять лет в плену. Прошёл вдоль и поперёк огромную страну Анауак. Где только не был... Пойдём, госпожа, я отведу тебя в тихий уголок, где сможешь несколько дней отдохнуть, пока допустят к работе в доме.
– Почему ты называешь меня госпожой?
– Такая нежная кожа, такие тонкие руки... Кто же ты, если не знатная женщина? Пойдём... – старик направился в дом.
Он провёл Иш-Чель через убранные комнаты, вывел во двор, весь в цветочных клумбах, запах которых пьянил. Им встретилось около двух десятков домашних слуг - все были заняты делами. Всюду слышались шутки и весёлый смех, очевидно, жилось людям Амантлана сытно и благополучно. Кое-где мелькали мрачного вида воины-ягуары, их Иш-Чель насчитала больше десятка и сделала вывод, что даже в самом городе мешики не теряли бдительности и постоянноохраняли семьи.
Дом нового хозяина, куда привели Иш-Чель, располагался на самом краю центрального острова. Немного места, около десятка шагов в ширину, отводилось внутреннему дворику, а остальное занимали огромный сад и огород, расположенные на больших плавучих островах, соединённых между собой маленькими мостиками. Вдали виднелись аккуратные домики из кирпича, изготовленного из речного ила, крыши покрывал тростник. Всё было добротным, чистым и прочным. Ощущалась крепкая рука рачительного хозяина.
Седой раб подвел Иш-Чель к самому краю плавучего острова, где стоял маленький, практически крохотный домик в окружении цветов.
– Здесь никто не живёт, так что располагайся, госпожа. Вода в озере чистая и тёплая сегодня. Через два дня будет баня, и ты сможешь хорошо попариться... Сейчас я принесу тебе еду и питье.
Прощально махнув рукой, старик ушёл, оставив Иш-Чель одну. Она тут же вошла в домик и осмотрелась: внутри лежало несколько пёстрых циновок и одеял, в углу стоял кувшин и старые глиняные миски с потёртым от времени орнаментом. Вот и всё.
Иш-Чель вышла, разделась и окунулась в тёплую воду. Ей пришлось долго плескаться, пока вся дорожная грязь не сошла с кожи. После купания она попыталась постирать свои лохмотья, но остатки тонкой ткани ритуальной рубашки буквально расползлись, оставив в руках лишь небольшой кусок, которым женщина решила замотать голову с такими приметными волосами. На тело Иш-Чель набросила одеяло и, укутавшись, задремала. О будущем она собиралась подумать потом, когда проснётся, а сейчас её вроде все устраивало – не нужно никуда идти, и было приятно пребывать в покое.
Иш-Чель проснулась от чувства голода. Оглядевшись в темной хинине, обнаружила, что уже ночь. Рядом с собой Иш-Чель нашла тарелку с кукурузой и нежными кусочками рыбы, к сожалению, уже остывшей, но неимоверно вкусной. Не забыл старик принести и попить – полный кувшин сока агавы. Самое главное у неё теперь есть одежда: белые юбка и рубашка, та же заботливая рука положила под сложенные вещи и тёплую шкуру, в которую Иш-Чель с удовольствием завернулась, когда насытилась, и легла спать дальше.
Утром её опять никто не разбудил, а только незаметно оставил пищу. В течение дня она слышала шум со стороны господского дома и видела купающихся детей. На третий день пришла женщина и объяснила, что нужно идти работать.
Сначала ей предложили смолоть вручную зёрна маиса для лепёшек. Иш-Чель озадаченно осмотрела два камня, с которыми предстояло работать. Один был большой и плоский, а другой немного меньше. Насыпав зерна, принялась за работу. Очень скоро руки заломило до такой степени, что Иш-Чель не смогла больше сделать ни одного движения. К тому жекамень, которым растирала зёрна, постоянно выскальзывал из её маленьких ладоней.
Женщина, что за ней присматривала, сокрушённо осмотрела волдыри и отправила новую рабыню восвояси, махнув рукой в сторону её теперешнего дома.
На следующий день Иш-Чель поручили выпекать тортильи из муки, которую за неё кто-то смолол. Но и пекаря из неё не получилось – лепёшки хоть чуть-чуть, но подгорали с какой-нибудь стороны. Её опять прогнали. Поздно вечером в домике появилась пожилая женщина, которая ведала в доме Амантлана кухней.
– Ты должна приносить хоть какую-то пользу, иначе никто просто так кормить не будет, тебя отправят в жертву на теокалли...
Иш-Чель вздохнула и огорчённо посмотрела на свои руки:
– Что же мне делать, если я ничего не умею!
– Нужно стараться, даже через боль. Ты уже не госпожа. А почтенная Ишто терпеть не может лентяев – сама крутится целый день, и мы должны работать. Тебе ещё повезло – попала в этот дом - здесь к рабам хорошо относятся. Так что не зли хозяев, найди работу по силам, поняла?
Иш-Чель кивнула, обещая выполнить советы женщины, но боги видели – не знала как... Единственное, что она предпринимала для своей безопасности – ежедневное вымарывание лица и рук сажей или илом, отчего вид её был неопрятен и не вызывал желания стражей заигрывать с новой рабыней. Несколько дней её посылали работать на огород для сбора созревших помидоров, сладкого и острого перца. Потом она высаживала фасоль
К кухне Иш-Чель подходила только, чтобы принести для обеда овощи. Но однажды голова девушки сильно закружилась, к горлу подступила тошнота, и она потеряла сознание, рассыпав по земле собранные продукты. Когда её привели в чувство, женщины сокрушённо покачали головой. И больше на огород не отправляли.
Следующей работой был уход за домашней птицей, но она закончилась ещё быстрее, чем предыдущие: Иш-Чель панически боялась входить в огороженный вольер с индюками. Они почему-то совершенно не захотели её признавать и сразу же распахивали крылья, набрасывались, грозно клокоча.
Рабыня и сама устала от своей никчёмности, и утомила добрую женщину.
Её самочувствие ухудшалось, но Иш-Чель мужественно держалась. Она ждала ребёнка. Это вносило смысл в её борьбу с обстоятельствами, и заставляло задуматься о своём положении. Терпения у женщины было, хоть отбавляй, и она принималась за любую работу, которую ей предлагали. Иш-Чель твёрдо решила – она ни за что не позволит хозяевам отправить её, как ненужную вещь, на жертвенник, а рассказов об этом наслушалась достаточно, когда сидела вечерами со всеми рабами в общемдлинном помещении для прислуги.
Последней работой, которую ей поручили, стало поддержание огня в очагах хозяйского дома. Более простой придумать было нельзя, но и она выполнялась Иш-Чель с большим трудом.
Иш-Чель огорчённо смотрела на свои исколотые руки и от жалости к себе не могла удержать слезы. Разжечь огонь самое простое дело для женщины, но если ты знатная? Как сложить дрова, как их выбрать, и почему они такие разные, корявые, шершавые, просто уродство какое-то! А как их перенести? На спине? В руках? Много ведь не унесёшь...
Но это ещё, оказывается, не такая большая проблема – можно с высоко поднятой головой проходить и целый день, нося по одной ветке хвороста, но что делать дальше? Как их сложить в очаг? Почему они не помещаются, чем укоротить торчащие во все стороны ветки? И почему на неё смотрели, как на ненормальную, когда она пыталась аккуратно обломать тоненькие веточки, чтобы хоть как-то выровнять неряшливую кучу.
Когда мать Амантлана ворвалась в комнату, где разожжённый очаг грозился поджечь крышу дома, Иш-Чель пыталась зализать ранки от заноз.
– Твоё рвение в работе разорит хозяина, а меня оставит без крыши, бестолочь! – рявкнула Ишто и с угрюмым рабом принялась спасать положение, – Пойди, отведи её...
Пауза затягивалась, ибо почтенная Ишто просто не знала, куда определить непутёвую рабыню и считала – пора уточнить у сынакакие такие «планы» он имел в виду, когда оставил женщину в доме.
Она подозревала, что не за умелые руки, но и вида рабыня никакого не имела.Уж как мать, Ишто хорошо знала, какие женщины нравятся сыну. Ещё раз, взглянув на исправленный очаг, хозяйка деловито оглядела угрюмую рабыню– вид у той был виноватый, что и примирило старушку с перенесенным испугом.Кроме угрюмости почтенную Ишто страшно раздражала непонятного цвета тряпка на голове рабыни. Решение возникло незамедлительно.Поджав тонкие губы, почтенная Ишто требовательно махнула рукой и приказала Иш-Чель следовать за собой:
– Я отведу тебя мыться, потому что быть такой грязнулей просто преступление. И попробуй только не соскрести всю грязь, будешь ночевать с собаками!
Нужно добавить, что для всех рабов Амантланаэта означала практически самое страшное наказание, после которого следовала казнь на теокалли.
Старая мать Амантлана была, в общем-то, очень покладистой женщиной, которая внезапно на старости лет, благодаря ратным подвигам единственного сына, вдруг из жены ремесленника-гончара превратилась в мать вождя, тем самым попав в ряды знати. Старушка испуганно признавалась себе, что не знает, чем и как загрузить домашних рабов. Семья её так и осталась малочисленной. Заботиться приходилось только о сыне, дочерей она сумела выгодно отдать замуж. Это большое количествослуг казалось ей просто немыслимымпо причине огромного расхода пищи и одежды, а в главных вопросах домашнего хозяйства она всегда стремилась быть экономной.
Ишто не понимала, зачем тратить такую уйму средств на содержание толпы, которая сопровождала военачальника. Онав его отсутствие пыталасьвсё устроить на свой лад, благо сын ещё ни разу не подорвал авторитет матери, смиряясь с её решениями. Вот и теперь, не получив от него необходимого разъяснения, куда деть эту бестолковую и ни на что негодную рабыню, Ишто решила для начала хорошенько ее отмыть. А там глядишь, сын рассмотрит эту девицу и поймёт, что его особые видыне стоят такой замарашки.
Почтенная Ишто, как страж на своём посту, внимательно следила за каждым движением Иш-Чель, пока та мылась. Хозяйка неоднократно указывала рабыне – с какой силой и старанием необходимо отмывать ту или иную часть тела, подозрительно разглядывая проступающую светлую кожу. Когда же, отмыв волосы, Иш-Чель откинула их назад, то увидела на лице женщины нечто, напоминающее испуг. Это вызвало у неё кривую усмешку – пугаться следовало ей, а не хозяйке. Почтенная Ишто пришла в себя, когда рабыня надела новую рубашку. Женщина перестала быть уродиной.Перед ней стояла красавица.
Почтенная Ишто вздрогнула, ощутив неприятное предчувствие будущих событий, явно или косвенно связанных с этой рабыней. Слишком много было в ней необычного. Старушка едва удержала руки, которые невольно потянулись к засиявшим на мгновение волнистым бронзовым прядям.
– Спаси нас всех, наша Змеиная мать, – прошептала почтенная Ишто, с подозрением рассматривая рабыню. – Коатликуэ, великая богиня, с такой красотой ты заморочишь голову моему сыну!..
– Мне он не нужен, у меня есть муж...
– Как же! Муж. Где он?
Иш-Чель не ответила, вспомнив, что совершенно не следует раскрывать кто она. Но хозяйка уже возмущённо фыркала, оскорбляясь за сына:
– Вы посмотрите, он ей не нужен! Это тебе-то, рабыне? Да вы счастливы запрыгнуть к нему под одеяло, только бы не работать! Но смотри, живо пойдёшь к собакам! Ага!
– Он мне не нужен!
– А кто выторговал к себе особое отношение? Мой сын, когда уходил, приказал не давать тебе никакой работы, но что толку держать бездельников в доме? А ты-то уж точно ничего не умеешь! Кем была? Твои руки мягкие, ничего не смыслишь даже в собственном мытье, и не говори, что была знатной женщиной, не хватало мне обучать тебя работать!
– Должна вас огорчить, хозяйка, но вы правы. Я выросла в богатой семье и умею только приказывать рабам и распределять между ними работу!
Обе женщины стояли, упрев руки в бока, со стороны казалось, что они вот-вот начнут бить друг друга кулаками. Но тут почтенную Ишто осенило. В лице новой рабыни она усмотрела спасение от домашней неразберихи. Ведь точно, знатные женщины обучаются распределять всю работу между рабами и следить за распорядком в таких больших домах, как этот – новый, выстроенный год назад Амантланом – где должно быть положено начало ихтеперь уже знатному роду.
– Ты это умеешь?.. – подозрительно прищурилась почтенная Ишто, рабыня утвердительно кивнула. – Ну, хоть что-то ты умеешь делать, хвала богам! Одной зубной болью меньше! Вот с завтрашнего дня и приступишь к новым обязанностям. Почти все рабы у нас твои соплеменники, есть несколько человек тласкаланцев, ноони служат моему сыну, с ними сталкиваться не будешь... – постепенно разговор принимал деловой оборот, и обе женщины мирно направились к дому, тихо и чинно определяясь со следующим днём.
Старушка была несказанно рада сбросить с себя тяготы распределения домашней работы. Иш-Чель же смогла на какой-то миг поверить в удачу. То, что она будет иметь возможность видеть рабов-майя и говорить с ними, давало шанс выбраться из Анауака. Эти мысли настолько захлестнули её, что она едва слышала назойливые наставления почтенной Ишто.
Иш-Чель с первых же минут плена понимала, что никогда не смирится с положением рабыни. Гордая кровь правителей Кокомо взывала к свободе, а потому она была очень рада, что хоть в малой степени ей повезло, и она получит, в отличие от других рабов, возможность спастись и помочь соплеменникам. Её не испугалои ни на минуту не смутило, что они находятся в самом сердце страны Анауак, а до родных мест не многие дни, недели, а месяцы тяжелейшего пути. Она надеялась, не сомневаясь – в каждом рабе-майя теплится такая же надежда вернуться домой.
Оставшаяся половина дня прошла в спокойной и плодотворной беседе с хозяйкой. Смирив свою гордыню, что Иш-Чель за несколько месяцев научилась делать успешно, она внимательно и терпеливо выслушала длинный рассказ Ишто. Та же с гордостью поведала, как её сын был сначала простым воином, затем в конфедерации племён занял почётное место в совете старейшин, а уж после покорения долины и военным вождём мешиков. Старая Ишто так чистосердечно гордилась сыном, что не обращала внимания на временами хмурившуюся рабыню.
Иш-Чель хорошо запомнила немногочисленные привычки своего хозяина и его матери, поражаясь, как же мало нужно человеку, недавно занимавшему положение на ступень выше раба, чтобы обрести замашки коренной знати Теночтитлана. Иш-Чель узнала, что Амантлан, поступив на службу воином и отказавшись продолжить гончарное дело отца, поменял имя, но на какое! Словно в насмешку гордой потомственной знати Теночтитлана, он взял себе новое, которое прямо говорило о его происхождении. Амантлан – один из районов, называемых здесь мейкаотль, где проживали ремесленники, а ведь его отец не был даже в совете рода.
То, что он выбился из самых низов и достиг практически вершины власти, говорило об уме и неординарности нового хозяина. Добиться такого мог человек, обладающий сильной волей и неограниченной жаждой власти. Насколько Иш-Чель знала, все эти качества в избытке составляли сущность хозяина, а, следовательно, это был очень опасный человек, которого в будущем предстояло перехитрить, чтобы получить свободу.
Погруженная в тревожные мысли, Иш-Чель, старалась не заснуть. Она ожидала возвращения Амантлана, который ещё рано утром отправился к тлатоаниИцкоатлю во дворец на совет и пир, устроенный в честь удачного похода.
Было уже за полночь, когда грохот барабанов и визг флейт известил о его прибытии. Казалось, что от такого шума проснулся весь квартал, и стражи порядка немедленно арестуют нарушителей спокойствия, которые распевали:
Вечной славой покрыт
Наш город Теночтитлан.
Никто в нём не боится смерти –
Вот в чем наша слава!
Вот появление нашего бога!
Помните это, о знатные!
Не забывайте никогда!
Кто может завоевать Теночтитлан?
Кто осмелится сотрясти основание небес?
Нашими стрелами,
Нашими щитами существует город!
Стоит навеки Теночтитлан!
Слава Амантлану! Слава вождю ягуаров!..
Иш-Чель поняла, что это продолжение чествования героя, то есть её хозяина, а поэтому никому и ничего не грозит, несмотря на строгие нравы, царящие в городе. Едва стих шум, послышалось сонное бормотание проснувшейся Ишто. Слов разобрать было нельзя, но по интонации голоса Амантлана Иш-Чель догадалась, что он явно хорошо нагрузился опьяняющим напитком октли.
Едва она услышала его шаги, как внутренне сжалась в комок. Ачтобы уставшие за день от беготни по дому ноги не дрожали, прислонилась к прохладной стене. Так она встретила Амантлана.
Он вошёл. Было достаточно беглого взгляда, чтобы определить – хозяин в плохом настроении. Хмурый. Шаги тяжёлые. Живые черные глаза замутнены выпитым октли. Он пересёк комнату и остановился у злополучного очага, уже потухшего по невнимательности Иш-Чель. Пожал плечами. Присел. Спокойно, как ни в чем не бывало, словно всю жизнь только и занимался этим, отобрал мелкие веточки, быстро уложил их в пепел, нашёл тлеющие угольки и разжёг, добавив света и тепла. Занимаясь столь неблагородным делом, Амантлан сердито бубнил себе под нос, не удостаивая рабыню вниманием. Иш-Чель прислушалась и с трудом разобрала:
– Что за народ эти женщины... дай рабыню – она не так работает... как будто мне не всё равно, как она работает... Это что, воин, которого надо учить воевать? Или у меня нет больше забот, как заниматься домашними делами! Тоже придумала, нашла ещё управителя!.. И что это за рабыни теперь пошли? Воду носить не умеют, есть готовить – отравишься, очаг разжечь – дом сгорит! – Иш-Чель догадалась – последние слова явно касались её.
Амантлан продолжал сидеть на корточках у весело горевшего очага, через несколько минут покачнулся, и Иш-Чель показалось, что он свалится в огонь. Она тихо ойкнула, когда назойливый кровосос замелькал перед глазами, чем и привлекла внимание. Глаза Амантлана открылись, он бросил взгляд через левое плечо и отметил, что рабыня отмыта и переодета, даже вместо её живописной тряпки на голове чистая холстина. Лениво распрямился и встал, чтобы взять кувшин с водой на полке, где Иш-Чель приготовила ему поздний ужин из жареной курицы и маисовых лепёшек. От его внимательного взгляда не укрылось, что прислуга вздрогнула и невольно вжалась в стену.
– Перегородка тонкая, женщина, если ты так будешь жаться к ней, то проломишь дыру в комнату моей матери, а ещё одного разговора с ней я не выдержу... – Амантлан отхлебнул прямо из кувшина, продолжая смотреть на Иш-Чель. – Ты, наверное, не ела? Присоединяйся, нам хватит... Хм, я сегодня совсем не в настроении... Кстати, по твоей вине. Ты меня боишься?
Получив в ответ молчание, Амантлан пожал плечами, взял одну лепёшку, отломил приличный кусок курицы и направился к рабыне, с трудом переставляя ноги.
– Послушай, в моем доме нечего бояться, а меня тем более, особенно сейчас – я слишком устал. Эй, может, ты не будешь молчать? – Он протянул ей часть своего ужина и терпеливо ждал, пока она соизволит его взять.
– Хм, открою тебе большой секрет – в моем доме не бьют рабов... – он лукаво улыбнулся и продолжил, по-прежнему держа в руках еду. – Вижу, для тебя это не секрет... А ты не знаешь, что рабы должны выполнять приказы?.. Я тебе приказываю: ешь! Ты должна есть. Говорю: «Работай!» И ты должна работать...
Миролюбивое настроение Амантлана постепенно улетучивалось. Он начал терять терпение. Откусив от отвергнутого рабыней ужина приличный кусок мяса, почти не жуя, проглотил и, уже не скрывая раздражения, мрачно проговорил:
– Ты – рабыня... Ты должна гордиться, что попала в мой дом. Сыта. Одета. Под моей защитой! Ты что, язык проглотила? Говори!
– Я – рабыня?
– Да, – Амантлан невольно обрадовался, что она заговорила, молчание угнетало.
– И чему же я должна радоваться? Тому, что ты лишил меня всего?
– Подожди, женщина, ты должна гордиться, что живёшь в доме Амантлана, предводителя храбрых... Я не простой человек... У меня много тлаймати, я довольно-таки богат. К тому же ты будешь работать в доме, а не на поле, – Амантлан прикрыл глаза. До чего же хотелось спать! Но умытое лицо рабыни нравилось ему, да и фигура была умеренно округлой. И он решил слегка, только слегка, провести разведку, боясь, что сон сморит его раньше.
– Эй, женщина, не говори мне, что тебе не нравятся богатые мужчины! Никогда в это не поверю. Вам всегда нужно богатого, умного, смелого... Ха, вот только этого человек добивается в пожилом возрасте! А тебе повезло. Я молод. Не женат, – голова Амантлана сделала гордый кивок. – Щедр. Добр...
Запнувшееся перечисление достоинств вызвало у Иш-Чель улыбку.
– Я могу даже сделать так, что ты вообще не будешь работать. Да, я богати могу себе это позволить, у меня много тлаймати, ну, ты понимаешь, это те, кто платит мне дань...
– Я не шлюха, господин. Это их можно купить, рассказывая о своём богатстве... – Иш-Чель гордо отвернулась.
Амантлан осторожно дотронулся до её платка. Женщина попыталась увернуться. Чтобы развеять напряжение, он, стягивая платок, пошутил:
– Ты лысая, да? Никогда не видел лысой женщины...
Если бы Амантлан был трезв, то давно махнул бы рукой на эту тряпку, но выпитое октли делало его развязнее, поэтому решительным жестом сорвал с неё платок. Сорвал и опешил. Хмель прошёл в один миг. Словно боясь обжечься, осторожно коснулся горящих мягких прядей. Теперь ему стало понятно, почему она не может разжигать огонь в очаге, но имело смысл уточнить:
– Ты – Иш-Чель – Радуга майя?
Ей не оставалось ничего, как кивнуть, подписывая себе приговор. Она внимательно следила за Амантланом, понимая, что все её планы на побег сейчас могут рухнуть, но где-то в глубине души не хотела расставаться с надеждой, вновь обращаясь с молитвой к богине-покровительнице.
Правая рука Амантлана потянулась к переносице, на мгновение задержалась там, но под пристальным взглядом Иш-Чельрезко была отброшена, хозяин пытался лихорадочно собраться с мыслями.
– Кто знает?
– Твоя мать и, думаю, рабы-майя...
– Она будет молчать... Рабы тоже, может быть, какое-то время... Уверяю тебя, – резко пресёк он её негодование по поводу своих последних слов, – за свободу, совсем недолго... В этом мире каждый думает только о себе!
– Как ты можешь так говорить?!
– Разумеется. Я иногда должен думать не только о себе, но и о других, – он с интересом прикоснулся к её волосам, ощущая их шелковистость. Перебирая пальцами пышные пряди, наблюдал, как на них играют отблески огня. Его лицо постепенно смягчилось.
– Но речь не обо мне, а о тебе.
– Я – знатная женщина...
– Лучше бы ты была последней шлюхой... Поверь, я совершенно не хотел обидеть! Ты – жена Кинич-Ахава, и этим все сказано. Если надеешься на радушный приём Ицкоатля и старейшин, то не отличаешься глубоким умом.
– И что же меня, по-твоему, ждёт? Ты так уверял, что я нахожусь под такой сильной защитой!
В глазах Амантлана мелькнула грусть.
– Нет... Жена нашего врага не может быть под моей защитой. Женщина, к сожалению, ты обречена... Тебя заберут у меня после решения совета старейшин и принесут в жертву на теокалли, – грусть в глазах мужчины не уходила.
Иш-Чель начала бить дрожь. Амантлан сделал попытку её успокоить, высказав предположение, которое страшно возмутило женщину.
– Может, и поживёшь, пока я поймаю твоего мужа...
– Ты никогда его не поймаешь!
– Кто здесь сомневается в моем умении?
– Пока тысвоей болтливостьюподтвердил только звание оратора! – Иш-Чель была напугана нарисованной перспективой, прекрасно понимая, что Амантлан прав и ни в чём не обманул. Но очень уж хотелось напоследок досадить.
– Эй, женщина, ты меня, кажется, хочешь разозлить, да? Не будь глупой индюшкой, я ведь единственный человек в Теночтитлане, который испытывает к тебе симпатию. Поэтому усмири свой язык! – Амантлан явно обиделся.
– Какая мне разница, испытываешь ты ко мне симпатию или нет, если у меня один путь – на теокалли!
– Ну почему, я ведь ещё хорошо не подумал... Скажи, а я тебе совсем не нравлюсь?
Изумлению Иш-Чель не было предела, она сдержалась, но ответ получился довольно жестким:
– Совсем!
– Тогда – только теокалли!
– Что ж, у каждого своя дорога!
– Кажется, у тебя, женщина, она никогда не кончается. Жаль, что я не нравлюсь...
– А что бы это изменило?
– Пока не знаю... Вернее будет сказать, я тебя не знаю... – он опять восторженно перебирал её волосы. – Но жаль уложить на камень живую радугу.
– Так помоги мне!..
– Всё дело в том, женщина, если... я... соберусь... тебе... помочь, – тут он вообще замолчал.
Иш-Чель не могла понять, что это: он подыскивает слова или сомневается в разумности предложения.
Амантлан сделал паузу, не веря себе, прислушивался к словам, ловил ускользающий смысл. Не верил, что он вообще может такое произнести, не говоря уже о том, чтобы претворить в жизнь. Он попытался прогнать остатки хмеля:
– Я вынужден буду сделать это просто так ииспортить себе жизнь. Ради чего?
– И действительно, – последняя надежда рушилась, и придерживать язык не имело смысла. – Из-за какой-то рабыни, когда ежедневно их сотнями загоняете на теокалли вашего Уицилопочтли!
– Но-но! О богах будем говорить почтительно! Хотяя бы предпочёл иметь лишние рабочие руки, а богам нужно жертвовать лучшее... А ты пока лучшее, что я встречал в своей жизни! Как жаль... Да. Ты – редкая, красивая собственность... Хм... Неужели я тебе совсем не нравлюсь? – Амантлан сделал тщетную попытку очаровать её улыбкой.
– Нет. Даже если у меня будет выбор: лечь на твою подстилку или жертвенный камень... Я лягу на жертвенный камень!
– Боги! Почему?! Ради безграничной любви к мужу?! К этому счастливцу, который и пальцем не пошевелил, когда жрецы отправляли тебя, его жену, на теокалли!..
– Откуда вы знаете?!
– У меня хорошие осведомители. Я даже знаю, почему тебя туда отправили – это был заговор против правителя Коацаока!
Иш-Чель растерянно молчала, а он продолжил:
– Не поняла, что я единственный, кто может тебя спасти?..
– Но ценой, которая меня не устраивает, – её оглушили слова Амантлана. Вот в чем дело, значит, слухи о заговоре имели место, и Кинич-Ахава ни при каких обстоятельствах не смог бы её спасти. Получается, в случившемся он не виноват?
– Женщина, забудь о своей прошлой жизни, её нельзя вернуть, посмотри на всё это со стороны... Тебе крупно повезло, что ты попала в дом именно ко мне...
– Я это уже слышала. Я не лягу в твою постель добровольно.
– Согласен. Обстоятельства вынудят тебя, – широкая улыбка осветила лицо мужчины.
– Ты просто... похотливый пёс!
– Ну-ну, глупая индюшка, сохраняй верность тому, кто тебя предал!
– Он спасал город!
– Город?.. А как же ты, твоя любовь? И город, напомни мне, что с ним стало?.. Отдать свою женщину на растерзание жрецам ради города, а... как потом жить?! – Амантлан грубо встряхнул Иш-Чель за плечи и заставил смотреть прямо в глаза, которые горели и злостью, и болью, но губы уже кривила насмешливая улыбка:– За своё нужно драться! – руки его ослабили силу, а голос перешёл во вкрадчивый шёпот, нежное поглаживание напряжённых плеч дарило тёплую ласку.
– Ты называешь такое отношение любовью? Нет, это предательство, женщина...
Он упоённо вдыхал пряный запах её волос, продолжая держать в крепких руках. Наклонив голову, сделал слабую попытку найти губы. Иш-Чель резко дёрнулась и вырвалась:
– Я не изменю своего решения!
– Угу, я же говорю, что ты – глупая индюшка! Ты уже давно мертва для него... может быть он уже даже женился на другой. Говорят, он сейчас у сапотеков в Митле... – Амантлан пожал плечами, ему страшно надоело спорить, а ещё больше хотелось спать.
Иш-Чель даже и сообразить не успела, как хозяин повалился на постель и мирно засопел, впав в глубокий хмельной сон.
Иш-Чель тихо вышла и прошла на половину, где размещались рабы. Они спали. Только жаркая ночь была её подругой и собеседницей, пока она не забылась тяжёлым сном, свернувшись на жёсткой подстилке под воспоминания о красочных обещаниях хозяина. Амантлан ошибался, считая, что её удерживала любовь к Кинич-Ахава. Только ненависть к нему самому удерживала её от решительного шага сделать выбор в его пользу. Да и потом, она – дочь могущественного Кокомо, её род столетиями правил Майяпаном! А он? Выскочка из рода ремесленников!
То, что она мертва для мужа и их дороги разошлись навсегда, она знала. Но ей так хотелось домой! И обида, недоумение по поводу предательства мужа отступали. Он не предавал её, он не мог поступить иначе! Он защищал город, свой народ. Просто был заговор. Если бы она смогла пообщаться со своей богиней, увидеть всё, понять, что произошло, узнать, как поступить. Но прошло много времени, а дар входить в потусторонний мир всё не восстанавливался. Она не могла пробиться через невидимую стену, которая постоянно возникала, стоило лишь попытаться войти в транс.
Утро не принесло облегчения и не рассеяло сомнений. Иш-Чель понимала – совет старейшин Теночтитлана не допустит, чтобы она находилась в доме Амантлана как простая рабыня. Едва только станет известно, кто она – её заберут. Хозяин был прав, ей необходимо покровительство могущественного человека, но даже оно не спасёт. Нужно войти в семью своих врагов полноправным членом, тогда их с ребёнком защитит закон. Ребёнок!.. Её хозяин ничего не знает о ребёнке! Мешик никогда не притронется к своей жене, вынашивающей малыша, пока ему не исполнится пять лет, так гласит один из законов страны Анауак! Поэтому многие знатные люди имеют по несколько жён.
Если она уступит и станет его наложницей, ожидающей ребёнка, то это уже какой-никакой, но сдвиг в лучшую сторону. Однако ей противна сама мысль – разделить с Амантланом ложе… Аможет, отомстить? Пусть думает, что ребёнок его! Тогда у малыша будет всё!.. А, что, собственно, всё? Он станет мешиком и с презрением отнесётся к матери, которую подняли со дна ямы. Тем более, когда ребёнок вырастет, то обагрит руки в крови братьев-майя.
«Спокойно! – приказала себе. – Я должна всё хорошо обдумать. У меня есть ещё время».
Но она ошибалась. Едва Амантлан открыл глаза, как вспомнил, кто находится у него в доме. Сложности никогда его не пугали, они лишь разжигали в нем азарт. Мужчина любил бросать вызов судьбе, и в настоящий момент обрадовался, что сможет занятно провести время, оставшееся до очередного похода.
«Терпеть не могу скуки, вот уж позабавлюсь!» – радостно потирал онруки, выходя из комнаты и натыкаясь на предмет своего развлечения. Женщина несла ворох одеял. Без церемоний, но не грубо, он быстро втянул её к себе. Резко вздёрнув подбородок, Иш-Чель попыталась оказать сопротивление, которое только развеселило Амантлана – добыча едва доставала ему до плеча:
– Я подумал, что ты могла изменить решение...
– Какое? – Иш-Чель чувствовала себя спелёнатым младенцем в руках строгой няньки, нотем не менеебарахталась, пытаясь освободиться, чем ещё больше разжигала интерес. Мужчина принял её сопротивление за игру, лёгкое кокетство.
– Ну же, дорогая, ты такая мягкая и хрупкая, – он коснулся носом её шеи, чем вызвал бурю негодования, это его только рассмешило: – Прекрасно! Ты мне нравишься, и я тебе тоже!
– Убери руки!
– Что?..
– Немедленно отпусти!
– Ничего не понимаю... – её сопротивление перестало напоминать шутливое заигрывание, и он отпустил женщину. Внимательно заглянул в ясные глаза и, к своему удивлению, увидел в них стоящие слезы, готовые вот-вот скатиться по раскрасневшимся щёкам.
– Я причинил тебе боль...
Она отрицательно мотнула головой и закусила нижнюю губу, злясь, что так глупо не совладала с собой, упустила шанс. Амантлан выпустил её и легко погладил по щеке. Прикосновение было успокаивающим, что ещё больше разозлило Иш-Чель.
– Я не собирался обидеть. Скоро ты привыкнешь и...
– Меня заберут из твоего дома.
– Да. Я как-то совершенно упустил. Тогда тебе действительно незачем нравиться мне. Иди, выполняй работу и прикажи, пусть принесут поесть! – Амантлан равнодушно потянулся, словно её здесь не было, и спокойно пошёл к озеру.
«Вотведь дура! – обругала Иш-Чель себя, – Подвернулся такойудобный случай, так нет же!»
Рабыня готова была взвыть от досады. Как же ей выпутаться? На что надеяться? Один за другим самые безумные планы отклонялись. Она не могла сбежать днём – её никуда не выпускали. Ночью дамба, соединяющая остров с материком, тщательно охранялась патрулями и была хорошо освещена, да и вообще она уже не помнила дороги к ней; рядом с чинампе, где жила было много лодок, но ночью их тоже охраняли. Мешики и дома жили как на войне, всегда готовые к любым неожиданностям. Плыть в темной воде, не зная глубины и расстояния, она не рискнула бы даже и днём. Попасть иноземцу в очень хорошо охраняемую страну Анауак очень трудно, а о том, чтобы её покинуть, не могло быть и речи.
Улучшать положение необходимо здесь, и как можно быстрее. Но она не представляла – как? Очевидно, единственное спасение – хозяин, которого так опрометчиво оттолкнула! Это в её-то положении! Иш-Чель перебрала все ругательства, которые знала и могла бы применить к себе и своей глупости.
Устав за день, она не могла уснуть и мешала спать соседкам, постоянно ворочаясь с боку на бок, но самым страшным было не этои даже не изнуряющие бесконечные мысли. Ужас посетил её в тот момент, когда мать Амантлана увидела, что рабыне стало плохо.
Ишто не тратила силы на объяснения с рабыней, а прямиком направилась к сыну. Разговор мать начала весьма необычно – она залепила ему увесистую оплеуху. К своему несчастью, Амантлан сидел на циновке и правил боевой нож. Реакция сына – безмерное удивление– не смогла поколебать её веры в правоту.К тому же Ишто давно не удавалось наказать его за проделки.Амантлан от неожиданного удара вскочил, а та стояла перед ним, упрев руки в бока, всем видом демонстрируя – сейчас начнётся крупный скандал.
– За что? – сдерживая смех, спросил Амантлан, рука невольно потянулась и потёрла место удара.
Старость не отняла силы у почтенной женщины.
– А ты не знаешь? – ласковый тон матери его насторожил.
– Ну-у... Есть... – Амантлан терялся в догадках.
– Вот именно, что – есть! В нашем роду ни один мужчина, а они все были мужчинами, не позволял своим детям рождаться, где попало!
– Да. А я здесь при чём?
– Если бы ты был ни при чем, то я не стала бы с тобой разговаривать!
– И все жемне очень даже кажется, что ты ошибаешься, матушка.
– Амантлан, я молчала, когда ты крутил любовь с женщинами из дворца...
– Матушка, зачем же так громко? – Амантлан оглянулся, но слуг у входа не оказалось, он успокоился.
– Затем, что ты забываешь свой прямой долг! У тебя три сёстры и ни одного брата, а ты не заимел ни одной жены!
– О, нет, я этого не вынесу! Ты снова начинаешь морочить мне наследниками?! Я уже тебе говорил, что не могу пока жениться!
– Если ты не можешь жениться, то нечего заводить детей и приводить их мать в наш дом!
После слов Ишто повисла тишина. Амантлан был поражён и не находил подходящих слов. Получалось... Он не мог поверить...
– Давай, матушка, выясним это спокойно? – он вежливо усадил Ишто, и сам занял удобное положениенемного поодаль, потому что хорошо знал её горячий нрав – одной оплеухи за несколько лет ему было вполне достаточно.
– Какая женщина и что за дети?
– Твоя женщина и твой ребёнок!
– Кто же моя женщина?
– Ха, у тебя их так много...
– Скажем так, о ком ты говоришь? – улыбался Амантлан.
– Об этой твоей рабыне-майя, на которую у тебя были свои виды, – Ишто утвердительно кивнула и удовлетворённо отметила растерянное выражение на лице сына.
Амантлан встал, нерешительно отбросил длинные волосы за спину и внимательно посмотрел матери в глаза:
– У неё будет ребёнок?
– Да, но пока не слишком очевидно. Потому не стоит вести себя так, словно ничего не происходит.
– Хорошо. Спасибо. Я сам разберусь! – подхватив мать под руку, он буквально вытолкал её и опустил занавес из шкур.
Ишто не пыталась протестовать, знала – Амантлан поступит только так, как посчитает нужным.
Ощущая тревогу где-то в глубине души, он несколько раз измерил помещение, приводя мысли в порядок. Слишком много не увязывалось с этой майя. Известие о ребёнке огорчило, но большую роль играл чисто мужской эгоизм. Рабыня нравилась, но нравилась, как красивая редкая вещь, попавшая в руки. Если бы она принадлежала любой мешикской семье, он, не раздумывая, взял бы её в жены. Скольких женщин ему удалось добиться благодаря терпению! Но появление ребёнка всё меняло, как и редкая внешность рабыни, не говоря уж о её происхождении.
Прежде всего, он попытался вспомнить, его ли это ребёнок. Кроме ночи, которая была несколько дней назад, когда он оказался слишком пьян, вместе они не оставались. По крайней мере, он хорошо помнил все встречи и то, что во время них ничего не произошло. Это не его ребёнок.
Амантлан выглянул наружу и громко крикнул:
– Иш-Чель!
Через некоторое время она вошла. Хозяин стоял у окна, вполоборота к ней и был чем-то встревожен.
«Меня отдают!» – мелькнула мысль.
Она попыталась заглушить панику, заранее уговаривая себя смириться.
– Ты ждёшь ребёнка? – не в привычке Амантлана было ходить вокруг да около.
– Да.
– Ты знаешь, кто его отец?
Она утвердительно кивнула.
– Это случилось в ту ночь, когда мы захватили Коацаок?
– Нет. Это ребёнок моего мужа.
– У тебя нет мужа, женщина!.. Значит это ребёнок Кинич-Ахава. Занятно! И что же мне теперь с тобой делать?!
– Отправить домой!
– Да, конечно! – согласился Амантлан, едва сдерживая раздражение. – Ребёнок, вернее, его появление будет немедленным тебе приговором. Я не смогу спасти двоих!
Иш-Чель почувствовала, как хозяин начинает злиться. Вот только на кого? А гнев действительно нарастает.
– Господин, – обратилась к нему она, выбрав, как ей казалось, самую приемлемую форму, – Почему вы не хотите получить выкуп? Я понимаю, что моего мужа найти невозможно, но у меня есть семья, я из...
– Выкуп?.. И кто же будет платить его?
– Моя семья.
Убеждённость заинтриговала Амантлана.
– Я уже много раз повторял – у тебя нет мужа и семьи. Анауак закончил войну с Коацаоком... На его месте руины и бродячие собаки. Может быть, они соберут за тебя выкуп?
– Коацаок – город моего мужа.
Амантлан поморщился, сам не понимая, почему ему неприятно упоминание о Кинич-Ахава как о муже. Он для него был пока непобеждённым противником, которого разбил, но не уничтожил.
– Я происхожу из семьи Кокомо. Думаю, это имя для вас что-то значит?
– Конечно! Братоубийство, обман, распри, захват чужих и дружественных городов, – чётко, без запинки ответил Амантлан.
Иш-Чель смутилась. Характеристика верная, но неприятная, ведь из прозвучавших слов ни одно не было положительным.
– Можно подумать, мешики ведут себя иначе!
– Разумеется, нет, но никто и не пытается рассчитывать на нас, если мы этого не обещаем, – слукавил Амантлан.
– Какой бы вы не представляли мою семью, но – она моя, и ей будет небезразлична...
– Сомневаюсь, женщина. За тебя, как водится, отработал муж, и никто никому не должен.
– Но я – дочь Кокомо. И меня не оставят в неволе...
– Значит, я могу получить выкуп?
– Конечно! Мой господин, нужно только отправить послов...
– А ты не подумала, женщина, что такие вопросы решает тлатоани, а не я? И ещё неизвестно, как он посмотрит на моё укрывательство такой знатной пленницы. Кинич-Ахава бродит в лесах, и послы могут попасть ему в руки. Мне ведь известно... именно тебе выпал жребий взойти на теокалли и спасти Коацаок. Ты уверена, что Кинич-Ахава захочет, чтобы ты была жива?
– Но выкуп будет платить мой отец и братья, почему...
– Если наш тлатоани поверит в это и пошлёт послов к Кокомо, а твоя семья не откажет, что поимею я? Я тебя отобрал у своих воинов, кормил, не обижал и останусь ни с чем? Я не пошлю послов!
– Но, мой господин...
– Довольно, женщина! Я не собираюсь давать тебе обещаний, которые не смогу выполнить. Тлатоани не нужен никакой выкуп, раз. Во-вторых, если к нему обратиться с такой смешной просьбой, то он найдёт, конечно, выгоду для страны, только тебе не станет легче. Я понял, чего ты добиваешься – хочешь, чтобы признали знатной пленницей, а не рабыней. Так вот, может быть, у Кокомо или Кинич-Ахава, случись такое, были бы другие мысли, но ты в Анауаке, в Теночтитлане, а это все меняет!
– Что меняет?!
– Тебя никто никогда не признает даже заложницей! Какую выгоду ты представляешь для моей страны?! Как жена Кинич-Ахава?! Никакой! А верить в твои рассказы, что ты дочь Кокомо... Ну и что? Нет, конечно, тлатоани любит красивых женщин, а если я тебе противен, то, может быть, тебе понравиться стать одной из его наложниц!
– Почему вы не хотите мне поверить?!
– А зачем? Почему я должен верить какой-то рабыне? Где выгода? Повторяю, твой дом здесь, под моей защитой!
– Но недавно мне было сказано, что, как только станет известно кто я, меня заберут у вас!
– Да, не отрицаю.
– Ничего не понимаю! Какой же выход?!
– Убедить меня, что ты мне нужна, – после недолгого раздумья спокойно произнёс Амантлан, обрезаятем самымвсе пути отступления.
Чем больше вождь смотрел на рабыню, тем больше она нравилась, хотя он и пытался как-то противиться. Да, майя была иной, совершенно непохожей на женщин мешиков. Дочь грозного Кокомо, живое воплощение богини. Наверное, там, у майя, ей поклонялись, посвящали стихи, дарили цветы, считали живым воплощением богини… Временами он чувствовал, что не знает, как с нею себя вести, как обратиться, ощущая огромную пропасть между ними. И выбирал наиболее простой путь насмешки и давления. По праву хозяина, господина, победителя.
Слова Амантлана смутили её, и он это понял. Они стояли и смотрели друг на друга. Такие разные взгляды. Перед ним два чистых ясных озера, а перед нею тёмная непроглядная тьма с какими-то дикими пугающими огнями. Откровенность взглядов смутила, прямолинейность слов заставила женщину покраснеть.
– Ты ведь могла сказать, что ребёнок мой, почему не сделала? – прервал он неловкое молчание.
– Я не люблю врать.
– Не убедила.
– Но я не могу...
– А я не зверь, могу и подождать.
– Пять лет?!
– Ты не жена, не наложница.
– А кто же тогда я буду?
– Просто моя прихоть, моё желание... Всё, довольно, иди и думай... У тебя нет работы?! Пусть принесут мне тилматли, я еду к тлатоани, ступай, женщина, и прикажи готовить каноэ! – Амантлан повернулся к окну и стал смотреть в сад. Он не хотел больше продолжать спор, не хотел признаваться себе, что не допустит исчезновения Иш-Чель из его жизни. Он понимал безвыходность ситуации, в которую загнал женщину. Отказаться от неё становилось всё тяжелее, а почему, не знал, да и не хотел об этом задумываться. Слишком уж сложными оказались их взаимоотношения, а он любил простоту, которую так легко дарили многочисленные женщины.
Разгорячённый беседой с Иш-Чель, Амантлан поначалу собирался поехать к знакомой, но потом отчего-то раздумал, чем весьма озадачил гребцов, которые впервые без цели блуждали по озеру. Едва доплыв до одного знакомого чинампе, они сворачивали в противоположную сторону. Амантлан все думал и думал, и никак не мог привести мысли в порядок. Но желание развеяться и провести вечер приятно не покидало. И тогда он решил, что следует посетить друга – главного советника тлатоани Тлакаелеля. В мирной и тихой беседе с мудрым человеком он сможет успокоить пляшущие мысли.
Чинампе Тлакаелеля находилось рядом с дворцом тлатоани. Смуглый раб проворно привязал каноэ и помог выйти Амантлану.
Тлакаелель был молодым мужчиной. В Совете Ицкоатля он слыл человеком просвещённым и упрямым, но чрезвычайно находчивым, что не раз спасало его от неминуемого гнева тлатоани, которому он приходился племянником. Многих удивляло, что Тлакаелель довольствуется титулом Сиуакоатля – советникаи не пытается стать правителем. А он имел полное право – кто, как не брат Чимальпопоки и Мотекусомы Ильуикомина – предыдущих славных правителей Анауак! Но титул служил напоминанием об упорной борьбе за власть и свободу мешиков, и молодых годах, когда он был жрецом мудрой богини Сиуакоатль.
Что такое власть? Что такое тлатоани? Что такое мудрый советник императорских кровей? Кто сможет усомниться в его дальновидных предложениях? Тлакаелель предпочитал оставаться позади трона и оттуда править страной и людьми. У тлатоани нет тайных знаний жрецов, зачем ему математика и звезды? Когда Ицкоатлю заниматься вычислениями или проверять исторические тексты? Вот он и правит, советуясь с самым мудрым человеком в государстве – Тлакаелелем. Так кто истинный тлатоани? Конечно же, Тлакаелель. Да и как можно отказаться от умения думать?
Потратив много времени, он понял – гражданам не хватает знаний самого главного – они не знают своей истории; и тогдаТлакаелель объявил всем, что их племенной бог Уицилопочтли, который вел народ мешиков к свободе, должен стать в один уровень с древними богами: Тлалоком и Кетцалькоатлем.
Именно он, Тлакаелель, объяснил людям, что Солнце будет продолжать жить на небе, дарить свет и тепло всему живому, если ежедневно станет получать дары от своих верных и любящих детей – мешиков. Они должны постоянно почитать богов за счастливую жизнь и жертвовать самым дорогим – а что может быть дороже жизни? Вокруг несметное количество врагов, не признающих бога Уицилопочтли, их учителя, ведущего мешиков по всем терниям... Значит, мешикам, исполняющим волю любимого бога, нужно идти и нести знания, правду; и пусть, хотя бы на жертвенном камне, подарив свою кровь и жизнь, эти грешники познают истину и послужат великому богу Уицилопочтли!
Тлакаелель понимал, что образование, которое получают пилли, не нужно простому люду. Народу нужно сильное и справедливое управление – это даст только государство. И тогда, Тлакаелель предложил строго регламентированную жизнь. Жизнь по законам и правилам, которая помогла бы мешикам существовать в гармонии с богами и природой, а также благодарить мудрого Сиуакоатля.
Амантлана он любил как брата, ему нравилась его напористость и уверенность. Дружба их была крепка, проверена годами. Не раз, попадая в сложную ситуацию, Амантлан прибегал к совету мудрецаи никогда не разочаровывался.
Тлакаелель сидел один и просматривал древние книги, временами сокрушённо покачивал головой и цокал языком, явно чем-то недовольный. Он работал над историей своего народа.
Приезд Амантлана разогнал суровые складки между бровей Тлакаелеля – тот был искренне рад их встрече, к тому же друзья не виделись с момента похода на Коацаок. Скрывая нетерпение узнать о походе как можно больше, Тлакаелель радостно поприветствовал гостя. Затем приказал принести фрукты, удобно устроил военачальника на циновке и только тогда приступил к расспросам.
Амантлан терпеливо рассказал советнику о стратегии, поведении майя, о выкупе и том, как сорвалось соглашение. В общем, это был привычный для них обоих отчёт, в котором пытались найти выигрышные стороны и предусмотреть, что могло помешать в будущем.
Долгая беседа затянулась за полночь, Амантлан надеялся, что уверенные ответы не дадут повода заподозрить о той сумятице, которая царила в его голове. Тлакаелель, если бы его не занимали собственные мысли, даже не будучи провидцем, обратил бы внимание на состояние друга, но его беспокоила история мешиков. Полученные ответы ему понравились обстоятельностью. Как всегда, Амантлан точен и краток в докладах.
После выкуренной трубки Тлакаелель указал на аккуратно лежащие перед ними свитки и сказал:
– Пока ты был в походе, я перечитал историю, – он сделал паузу, – И нашёл много совершенно неверных, я бы сказал, искажённых фактов. Вотхочу все переписать.
– Но документы писались достойными людьми, разве такое возможно?
– Понимаешь, друг мой, любое событие можно преподнести по-разному, в зависимости от отношения к нему. Если тебе что-то из пищи нравилось в детстве, то совершенно необязательно нравится сейчас!
– Прости, мудрейший, но ведь вкус еды от этого не меняется, все зависит, кто готовит пищу и что мне нужно в данный момент!
– Вот именно, ты улавливаешь мою мысль! Наша история писалась достойными людьми, но в то время как мы относились к себе? Обычные изгнанники, которые искали пристанище. Без земли, в постоянных поисках пищи, крова... Кто мы были тогда? Люди, готовые за маисовую лепёшку работать весь день! Какое место занимали в мире и кем стали сейчас?! Каким богам молились, что знали об окружающем нас мире? Поэтомуя и считаю: давно пришло время переписать историю нашего народа... Понимаешь, есть места, которые меня просто пугают. Мы – строители Теночтитлана, мы – покорители Анауака! А в свитках показаны слабыми, покорными рабами. Что скажут наши потомки, прочтя записи? – Тлакаелель сокрушённо покачал головой.
– Но ведь это правда, мудрейший, мы такими и были!
– Нашу историю правильно поймёт только образованный и мудрый человек, для основной массы мешиков, которые уже родились и родятся через поколение, это вредные книги и их нужно сжечь немедленно!
– Что плохого – гордиться нашими предками, которые нашли силы подняться? Они не только мужественно отстояли право на свободу, но и построили такой величественный город! Да что город, государство, перед которым скоро склонится весь мир!
– Ещё раз повторю, ты так и не уловил мою мысль! Подумай на досуге. Мы строим новое, могущественное государство, а оно должно быть с чистой историей, последовательно описывающей наше возвышение, становление, но не годы унижения! Это повредит восприятию будущих поколений наскак великих воителей. И, в какой-то мере, может, я предполагаю, спровоцировать в дальнейшем смуту. Смотри, где гарантии, что какое-нибудь племя жалких, покорённых нами народов не захочет совершить то, что сделали мы? Где гарантия, что кому-то из нынешних вождей не придёт в голову повторить наш славный опыт?
Мы можем говорить сколько угодно, что могущественны, что принесли в долину порядок, религию. Регламент жизни и законы, которые расписаны для целых поколений, но только мудрые не будут спать спокойно. Нужно всегда предусматривать возможность бунта и ликвидировать ещё в зародыше то, что может стать его причиной. Мы обязаны думать о нашей стране и сегодняшних трудах! Вот именно потому и нужно переписать старые свитки, пока не так много молодых учеников их изучило, а то, что затем они будут сравнивать и рассказывать устно, – что ж, это может принять образы красивых легенд.
А легенды, как правило, только придадут поэтическую красоту прошлому. Сделают его загадочным и интересным, но не смогут принести вреда и разрушить то, что мы создаём!
Амантлан задумался. Разговор не нравился ему. Он уважал Тлакаелеля, его гениальные труды. Но правда должна быть правдой, а не легендой, рассказанной старой няней. Тлакаелель, наконец, обратил внимание на лёгкую задумчивость, совершенно не свойственную Амантлану, – значит, друг чем-то обеспокоен.
– Тебя тревожат посторонние мысли, поделись со мною. Ты думаешь о новом походе на отоми?
– От тебя ничего не скроешь! – после небольшой заминки улыбнулся Амантлан, раздумывая, говорить правду или найти выход самому.
– Меня тревожит, только не смейся, женщина.
– Я попытаюсь удержаться от смеха, но неужели нашлась красавица, которая проникла в твоё сердце, Амантлан? Интересно, кому это удалось?
– Не совсем так, Тлакаелель, сердце моё свободно...
– Красавица не даёт проходу, а её родственники стремятся заключить выгодный брак?
– Нет, как же объяснить? Все слишком глупо.
– Значит, интересно, рассказывай!
– Я привёл рабыню. Очень красивую, да что там красивую, она не такая, как все. У неё волосы чуть темнее солнечных лучей, а глаза – два озера, кожа – снег на Попокатепетле.
– Амантлан, таких не бывает.
– К сожалению, такая женщина сейчас в моем доме.
– А почему ты сожалеешь? Добыл редкую красавицу, признайся, ты преувеличил немного, да?!
– Нет. Она такая, как я её описал. Что за игра богов! К тому же жена Кинич-Ахава – халач-виника Коацаока. Но это ещё не всё, сама она из семьи Кокомо – правителей Майяпана. И характер её это подтверждает!
– Забавно, пожалуй, даже слишком. Но что тебя больше всего удручает? Я не вижу причин для беспокойства.
– Я тоже бы не видел, не знаю, как это объяснить!
– Друг мой, она – твоя добыча, теперь Теночтитлан её дом. В чем дело?
– Пойми, Тлакаелель, я беспокоюсь за неё и не хочу, чтобы её у меня забрали!
– А почему её должны у тебя забрать? Кстати, ты всерьёз говорил мне об огненных волосах?
– Да. Я не могу допустить...
– Но подожди, столь редкую рабыню тебе не позволят держать у себя, дело даже не в Кинич-Ахава и не в Кокомо. Ты должен был сразу же привести её и подарить тлатоани! Это измена! Зачем тебе лишние неприятности?!
– Должен был, но не подарил, сам не знаю почему.
– Друг мой, если она рабыня, неужели ты до сих пор не утолил желания? Я не понимаю тебя! Любой редкий экземпляр нужно дарить тлатоани или богам!
– В том-то и дело, я сам себя не понимаю, – отвернулся от друга Амантлан. Теперь он точно знал, что не может разобраться с Иш-Чель.
– Но ты должен завтра же отвести девушку в подарок тлатоани! Тем самым снимешь себе головную боль!
– Она предлагала мне выкуп ...
– Ерунда!
– Она ждёт ребёнка, – выложил Амантлан последний камень из-за пазухи.
– Вот как... – опешил Тлакаелель. – Твоего наследника? Нет ничего ужаснее, чем первенец от рабыни, Амантлан, да, это горе!
Потом Амантлан часто думал, почему он скрыл правду, зачем позволил запутать себя ещё больше. Ему казалось, что главное – сохранить редкую рабыню в собственности. Решение Тлакаелеля повергло его в ужас.
– Тогда, друг мой, выход один – женись на ней, освободи её перед церемонией и всё! Конечно, это вызовет недовольство некоторых старейшин, но тебе постепенно простится. Правда, путь наверх будет закрыт. Вот, что значит молодость и неосмотрительность!
– Я... – попытался оправдаться Амантлан, но понял – бесполезно. Попробуй он теперь опровергнуть обман – окончательно упадёт в глазах уважаемого человека, чьим мнением очень дорожит.
– Надеюсь, твоя рабыня действительно так хороша, что стоит тех разочарований, которые мне доставила!
– За это можешь быть спокоен. Она удивит и восхитит любого!
– Что ж, тогда ищи успокоения! – Тлакаелель даже не пытался скрыть разочарования. Очень огорчил его друг своим опрометчивым поступком.
Амантлан усмехнулся, когда представил вновь весь дневной разговор с Иш-Чель и своё глупое положение.
«Женись! А если она не захочет? Собственно, а я хочу?!»

Нестерпимая жара, к полудню переходящая в удушающий зной. Солнце жалило и беспощадно жгло лучами, словно забыло, что даёт жизнь и может быть ласковым и нежным. Лучи его превратились в острые иглы... Пыль стояла столбом. Она проникала во все поры и мешала дышать, покрывала тела толстой желтоватой коростой. Казалось, что в истощённых пленных уже не осталось влаги, так они высохли. Но пот всё брался и брался, неизвестно откуда... Смешиваясь с пылью, он вызывал нестерпимый зуд. Но эта естественная способность стала своеобразным оберегом – она мешала коже обгорать, и была единственным укрытием от солнца для устало бредущих пленников...
Бесконечная дорога, свист хлыстов, обжигающих спины рабов. Верёвка, безжалостно раздирающая шею до крови... Всё сливалось в какой-то непереносимый кошмар, которому не было видно конца...
Пленников Коацаока, который, как и планировалось, мешики разрушили, не оставив камня на камне, вели спешным маршем. Победители стремились быстрее добраться до Теночтитлана, где они смогли бы на любом из многочисленных рынков, известных своим разнообразием, обменять живой товар на нужныев обиходе предметы быта и роскоши. Самый невзрачный раб в хороший базарный день на острове Тлателолько стоил сто зёрен какао, а кто же не любит удивительный напиток чоколатль, к тому же хорошо приправленный огненным перцем! Если не нужно какао, то раба можно обменять на глиняную посуду или тёплые плащи с красивым орнаментом, или на яркие перья, так необходимые для украшения головных уборов. О, боги! Что только можно получить даже за самого худосочного раба!
А пленники брели, задыхаясь, многие падалиот физической усталости и нечеловеческого напряжения. Если кто-либо из них терял сознание, чтобы уже не подняться, на земле оказывалась вся вереница рабов, связанных одной верёвкой. И тогда, шедшие сзади и спереди, начинали биться в судорожных конвульсиях от внезапно прервавшегося дыхания. Помочь себе несчастные не могли, ибодля пущей надёжностимешики связывали им руки за спиной. Видя такое, идущие налегке воины спешили спасать добро. Они немедленно ослабляли ошейники, но содранная кожа ещё долго давала о себе знать...
Иш-Чель брела, как и все, стараясь осторожно ступать, но ноги не привыкли к такой нагрузке, а сандалии давно стёрлись. Каждый маленький камешек посылал дикую боль в истощённое тело. Одежда висела грязным рваньём, обнажая худые плечи. До них в первые дни успело добраться солнце. Они уже неоднократно обгорели и покрылись струпьями. Сильнее всего ломило спину и связанные сзади руки. Иногда хотелось умереть. Просто упасть, как многие, и больше не вставать, а ждать, когда рассерженный надсмотрщик подбежит к ней и после тщетных попыток поднять, одним взмахом палицы размозжит голову. И больше никаких мучений. И не будет она стоять на рынке в качестве жалкого товара для обмена. Она – дочь грозного Кокомо!..
Но мешики на привалах насильно вливали в пересохшие рты живительную влагу, а некоторые собственноручно впихивали своим рабам пищу, чтобы те дошли... Чем ближе они подходили к Теночтитлану, тем ровнее становилась дорога, всё больше попадалось богатых поместий пилли и селений с наёмными крестьянами – тлаймати. Звучала местная речь, и если в начале пути Иш-Чель плохо понимала захватчиков, то к концу только отдельные слова вызывали у неё затруднение.
Для некоторых рабов путь заканчивался в каком-нибудь придорожном поместье. Довольный сделкой, мешик нагружал оставшихся пленников большими тюками с выменянным добром, чем значительно снижал скорость продвижения. Этих счастливцевоставшиеся в веренице рабыпровожали с тоской и завистью, продолжая путь в неизвестность. Ведь никто не знал, как распорядятся ими хозяева, но было известно, что большую часть пленных воины отправят на заклание кровожадным богам Уицилопочтли и Тлалоку, как того требовал обычай. И это после тех мук, которые они вынесли в дороге! Но многим было уже все равно, Иш-Чель иногда вглядывалась в лица молодых мужчин, не успевших сложить головы, защищая семьи и дома, на них читалась решимость ни при каких обстоятельствах не служить мешикам. Такие уверенно и добровольно примут смерть на теокалли. Другие же, утомлённые дорогой и неизвестностью, переставали бороться за жизнь, решив поскорее подставить голову под дубинку.
Иш-Чель не принадлежала ни к одной из групп, она не могла объяснить себе, откуда в ней проявлялась дикая, просто животная жажда жить, невзирая на окружающий ад. Откудав хрупкой и изнеженной женщине берутся силы, толкающие вперёд, когда у хорошо подготовленных воиновони заканчивались? Каждое утро она вставала на израненные и ноющие ноги, чтобы вновь бросить вызов злобствующему солнцу и изматывающей дороге, которые стали её личными врагами... Она решительно боролась, настойчиво отгораживаясь от всего, что могло помешать ей выжить.
Теночтитлан появился внезапно. Глазам предстала ослепительно красивая,переливающаяся яркими красками низменность с бескрайним озером в центре, окружённая со всех сторон горными вершинами. Некоторые из них искрились снегом, а одна – Попокатепетль – дышала, выбрасывая в лазурное небо чёрный дым. Посреди огромного озера блестела, до боли в глазах, белоснежная, пугающая своими размерами столица Анауака, утопающая в зелени и цветах.
«Прибыли», – пронёсся слабый вздох временного облегчения среди рабов. Караван спустился вниз, и мешики занялись сортировкой добычи. Это послужило началом громких криков, рыданий и причитаний расстающихся навсегда родственников.
Иш-Чель смотрела на прощание рабов спокойно – и ей некого, и её некому оплакивать, разрывая и так уже истерзанное сердце. А ещё одного испытания на прочность она бы не выдержала. Мелькнула неожиданная мысль: если её богиня уберегла от гибели во время страшного пути, то и здесь не отправят сразу на жертвенник. Поэтому она спокойно и уверенно ступила на дамбу, ведущую в Теночтитлан, и стала с интересом рассматривать всё, что попадалось, невольно восхищаясь, и, как любой пленный, запоминала дорогу. А вдруг пригодится?
Камни дамбы строители плотно пригнали друг к другу, а всего их было три – еще две виднелись вдали, соединяя город с другими берегами озера. Тысячи ног, следующих в город и из него, отполировали их до блеска.
Стены домов Теночтитлана утопали в зелени садов, а лёгкий ветерок доносил аромат цветов, растущих прямо на воде. Мешики окружили центр города, где располагались храмы, дворец правителя и дома особо знатных граждан, плавучими островками. На каждом был построен дом в окружении сада, цветника либо огорода, который мог прокормить семью. Излишки отвозились на рынки по каналам между чинампе – это название Иш-Чель узнала уже потом. Каналы служили улицами городу из островов, а небольшие мостики соединяли дворы в квартал, принадлежащий отдельному роду, с определённым занятием.
Над центральным островом высилась громада Великого храма, торжественно возвышались башни – их Иш-Чель насчитала около трёх десятков, а потом бросила это занятие.
Вдоль дамбына равном расстояниирасполагались небольшие тростниковые хижины. Из одной, мимо которой они проходили, вышел мешик. Он спокойно расправил широкий расшитый пояс красного цвета и белую набедренную повязку. Откинув небрежным, но ловким жестом короткий плащ, мужчина постоял, пропуская их караван, перешёл на другую сторону дамбы, спустился к озеру и отплыл в лодке, груженной охапками цветов. Хижины оказались обычным отхожим местом.
Всё ближе город, и вотнаконецнога Иш-Чель ступила на твёрдую землю острова. Они прибыли...
Караван повернул вправо, проходя по краю большой площади, которая сливалась с ещё одной, где возвышался Великий храм. Спутники Иш-Чель потрясённо крутили головами, а их вели дальше, мимо высоких стен, за которыми слышались подбадривающие крики – судя по всему, там занимались спортом.
Из-за следующих стен, вдоль которых они шли, доносился такой многоголосый и характерный шум, что спутать сооружение нельзя было ни с чем – это был огромный рынок, на который немедленно свернула, отделившись от общего каравана, большая группа мешиков с рабами.
Чем дальше оставалась грозная пирамида Великого храма, тем веселее становились рабы – они ещё будут жить! А поэтому все с интересом глазели на многочисленные товары, которые выставили в лавках прямо у жилищ торговцы и ремесленники.
Однако долго любоваться экзотикой пленникам не пришлось. Воины свернули в проулоки вышли на небольшую площадку перед входом в большой дом. Задняя стена соседнего отбрасывала тень, и рабам разрешили там разместиться.
Надсмотрщик уверенно направился в дом, а рабы с наслаждением расположились на кратковременный отдых. Из-за стены слышались голоса, там зеленели деревья, оттуда тянуло прохладой – рядом была вода.
В дверном проёме появился надсмотрщик с пожилой женщиной, одетой в простую тонкую рубашку и юбку с красной каймой по низу подола. Из украшений на хозяйке висело несколько нитей нефритовых бус. Лицо выражало недовольство, что подтвердил хриплый сердитый голос итон:
– Это вы называете работниками?! Они же на ногах не стоят! Какой с них прок, если неделю нужно только откармливать!..
– Дорога была тяжёлой, почтенная Ишто... – робко произнёс надсмотрщик, знаками приказывая рабам подняться.
– Нет, в доме мне не нужны лишние рты. Зачем Амантлан направил их сюда? – почтенная Ишто ещё раз придирчиво оглядела рабов, взгляд её глаз смягчился, и женщина уже спокойно отдала приказание: – Отведите их в поместье. А товары, – носильщики свалили добытое в Коацаоке в кучу перед домом, – занесут мои домашние. Что?
Главный надсмотрщик что-то вежливо прошептал хозяйке. Она выслушала и внимательно ещё раз окинула взглядом пленных, остановив его на Иш-Чель. Её вид не принёс хозяйке ожидаемого удовлетворения, а на лице отразилось недоумение, подтверждённое словами: – Эту?
– Да, моя госпожа...
– Ну, если так сказал Амантлан... Но пусть она идёт в самый дальний угол усадьбы... Мне некогда ею заниматься... А этих всех в поместье и хорошо откормить! В нашем доме не бывает голодных!
Отдав последнее распоряжение, почтенная Ишто раскланялась с воинами-ягуарами, которые сопровождали рабов. Пока женщина разбиралась с прибывшим добром, им из дома вынесли кукурузные лепёшки и прохладное пульке в кувшинах. Как ни странно, но люди Амантлана не забыли подкрепить пищей и водой пригорюнившихся рабов, которым предстоял долгий путь в поместье нового хозяина. Рабам казалось, что придется вновь пройти по улицам Теночтитлана, по дамбе и следовать дальше вдоль озера. Они не знали, что загородное поместье военачальника мешиков находится недалеко, и приготовились к долгому пути.
Седовласый раб вышел из дома с десятком мужчин и отдал приказание заносить тюки с поживой. Когда приказание было выполнено, он взглянул на Иш-Чель и сокрушённо покачал головой.
– Бедная моя госпожа... – заговорил раб на её родном языке.
– Ты майя?! – обрадовалась Иш-Чель.
Старик улыбнулся:
– Да, госпожа. Я – майя и уже десять лет в плену. Прошёл вдоль и поперёк огромную страну Анауак. Где только не был... Пойдём, госпожа, я отведу тебя в тихий уголок, где сможешь несколько дней отдохнуть, пока допустят к работе в доме.
– Почему ты называешь меня госпожой?
– Такая нежная кожа, такие тонкие руки... Кто же ты, если не знатная женщина? Пойдём... – старик направился в дом.
Он провёл Иш-Чель через убранные комнаты, вывел во двор, весь в цветочных клумбах, запах которых пьянил. Им встретилось около двух десятков домашних слуг - все были заняты делами. Всюду слышались шутки и весёлый смех, очевидно, жилось людям Амантлана сытно и благополучно. Кое-где мелькали мрачного вида воины-ягуары, их Иш-Чель насчитала больше десятка и сделала вывод, что даже в самом городе мешики не теряли бдительности и постоянноохраняли семьи.
Дом нового хозяина, куда привели Иш-Чель, располагался на самом краю центрального острова. Немного места, около десятка шагов в ширину, отводилось внутреннему дворику, а остальное занимали огромный сад и огород, расположенные на больших плавучих островах, соединённых между собой маленькими мостиками. Вдали виднелись аккуратные домики из кирпича, изготовленного из речного ила, крыши покрывал тростник. Всё было добротным, чистым и прочным. Ощущалась крепкая рука рачительного хозяина.
Седой раб подвел Иш-Чель к самому краю плавучего острова, где стоял маленький, практически крохотный домик в окружении цветов.
– Здесь никто не живёт, так что располагайся, госпожа. Вода в озере чистая и тёплая сегодня. Через два дня будет баня, и ты сможешь хорошо попариться... Сейчас я принесу тебе еду и питье.
Прощально махнув рукой, старик ушёл, оставив Иш-Чель одну. Она тут же вошла в домик и осмотрелась: внутри лежало несколько пёстрых циновок и одеял, в углу стоял кувшин и старые глиняные миски с потёртым от времени орнаментом. Вот и всё.
Иш-Чель вышла, разделась и окунулась в тёплую воду. Ей пришлось долго плескаться, пока вся дорожная грязь не сошла с кожи. После купания она попыталась постирать свои лохмотья, но остатки тонкой ткани ритуальной рубашки буквально расползлись, оставив в руках лишь небольшой кусок, которым женщина решила замотать голову с такими приметными волосами. На тело Иш-Чель набросила одеяло и, укутавшись, задремала. О будущем она собиралась подумать потом, когда проснётся, а сейчас её вроде все устраивало – не нужно никуда идти, и было приятно пребывать в покое.
Иш-Чель проснулась от чувства голода. Оглядевшись в темной хинине, обнаружила, что уже ночь. Рядом с собой Иш-Чель нашла тарелку с кукурузой и нежными кусочками рыбы, к сожалению, уже остывшей, но неимоверно вкусной. Не забыл старик принести и попить – полный кувшин сока агавы. Самое главное у неё теперь есть одежда: белые юбка и рубашка, та же заботливая рука положила под сложенные вещи и тёплую шкуру, в которую Иш-Чель с удовольствием завернулась, когда насытилась, и легла спать дальше.
Утром её опять никто не разбудил, а только незаметно оставил пищу. В течение дня она слышала шум со стороны господского дома и видела купающихся детей. На третий день пришла женщина и объяснила, что нужно идти работать.
Сначала ей предложили смолоть вручную зёрна маиса для лепёшек. Иш-Чель озадаченно осмотрела два камня, с которыми предстояло работать. Один был большой и плоский, а другой немного меньше. Насыпав зерна, принялась за работу. Очень скоро руки заломило до такой степени, что Иш-Чель не смогла больше сделать ни одного движения. К тому жекамень, которым растирала зёрна, постоянно выскальзывал из её маленьких ладоней.
Женщина, что за ней присматривала, сокрушённо осмотрела волдыри и отправила новую рабыню восвояси, махнув рукой в сторону её теперешнего дома.
На следующий день Иш-Чель поручили выпекать тортильи из муки, которую за неё кто-то смолол. Но и пекаря из неё не получилось – лепёшки хоть чуть-чуть, но подгорали с какой-нибудь стороны. Её опять прогнали. Поздно вечером в домике появилась пожилая женщина, которая ведала в доме Амантлана кухней.
– Ты должна приносить хоть какую-то пользу, иначе никто просто так кормить не будет, тебя отправят в жертву на теокалли...
Иш-Чель вздохнула и огорчённо посмотрела на свои руки:
– Что же мне делать, если я ничего не умею!
– Нужно стараться, даже через боль. Ты уже не госпожа. А почтенная Ишто терпеть не может лентяев – сама крутится целый день, и мы должны работать. Тебе ещё повезло – попала в этот дом - здесь к рабам хорошо относятся. Так что не зли хозяев, найди работу по силам, поняла?
Иш-Чель кивнула, обещая выполнить советы женщины, но боги видели – не знала как... Единственное, что она предпринимала для своей безопасности – ежедневное вымарывание лица и рук сажей или илом, отчего вид её был неопрятен и не вызывал желания стражей заигрывать с новой рабыней. Несколько дней её посылали работать на огород для сбора созревших помидоров, сладкого и острого перца. Потом она высаживала фасоль
К кухне Иш-Чель подходила только, чтобы принести для обеда овощи. Но однажды голова девушки сильно закружилась, к горлу подступила тошнота, и она потеряла сознание, рассыпав по земле собранные продукты. Когда её привели в чувство, женщины сокрушённо покачали головой. И больше на огород не отправляли.
Следующей работой был уход за домашней птицей, но она закончилась ещё быстрее, чем предыдущие: Иш-Чель панически боялась входить в огороженный вольер с индюками. Они почему-то совершенно не захотели её признавать и сразу же распахивали крылья, набрасывались, грозно клокоча.
Рабыня и сама устала от своей никчёмности, и утомила добрую женщину.
Её самочувствие ухудшалось, но Иш-Чель мужественно держалась. Она ждала ребёнка. Это вносило смысл в её борьбу с обстоятельствами, и заставляло задуматься о своём положении. Терпения у женщины было, хоть отбавляй, и она принималась за любую работу, которую ей предлагали. Иш-Чель твёрдо решила – она ни за что не позволит хозяевам отправить её, как ненужную вещь, на жертвенник, а рассказов об этом наслушалась достаточно, когда сидела вечерами со всеми рабами в общемдлинном помещении для прислуги.
Последней работой, которую ей поручили, стало поддержание огня в очагах хозяйского дома. Более простой придумать было нельзя, но и она выполнялась Иш-Чель с большим трудом.
Иш-Чель огорчённо смотрела на свои исколотые руки и от жалости к себе не могла удержать слезы. Разжечь огонь самое простое дело для женщины, но если ты знатная? Как сложить дрова, как их выбрать, и почему они такие разные, корявые, шершавые, просто уродство какое-то! А как их перенести? На спине? В руках? Много ведь не унесёшь...
Но это ещё, оказывается, не такая большая проблема – можно с высоко поднятой головой проходить и целый день, нося по одной ветке хвороста, но что делать дальше? Как их сложить в очаг? Почему они не помещаются, чем укоротить торчащие во все стороны ветки? И почему на неё смотрели, как на ненормальную, когда она пыталась аккуратно обломать тоненькие веточки, чтобы хоть как-то выровнять неряшливую кучу.
Когда мать Амантлана ворвалась в комнату, где разожжённый очаг грозился поджечь крышу дома, Иш-Чель пыталась зализать ранки от заноз.
– Твоё рвение в работе разорит хозяина, а меня оставит без крыши, бестолочь! – рявкнула Ишто и с угрюмым рабом принялась спасать положение, – Пойди, отведи её...
Пауза затягивалась, ибо почтенная Ишто просто не знала, куда определить непутёвую рабыню и считала – пора уточнить у сынакакие такие «планы» он имел в виду, когда оставил женщину в доме.
Она подозревала, что не за умелые руки, но и вида рабыня никакого не имела.Уж как мать, Ишто хорошо знала, какие женщины нравятся сыну. Ещё раз, взглянув на исправленный очаг, хозяйка деловито оглядела угрюмую рабыню– вид у той был виноватый, что и примирило старушку с перенесенным испугом.Кроме угрюмости почтенную Ишто страшно раздражала непонятного цвета тряпка на голове рабыни. Решение возникло незамедлительно.Поджав тонкие губы, почтенная Ишто требовательно махнула рукой и приказала Иш-Чель следовать за собой:
– Я отведу тебя мыться, потому что быть такой грязнулей просто преступление. И попробуй только не соскрести всю грязь, будешь ночевать с собаками!
Нужно добавить, что для всех рабов Амантланаэта означала практически самое страшное наказание, после которого следовала казнь на теокалли.
Старая мать Амантлана была, в общем-то, очень покладистой женщиной, которая внезапно на старости лет, благодаря ратным подвигам единственного сына, вдруг из жены ремесленника-гончара превратилась в мать вождя, тем самым попав в ряды знати. Старушка испуганно признавалась себе, что не знает, чем и как загрузить домашних рабов. Семья её так и осталась малочисленной. Заботиться приходилось только о сыне, дочерей она сумела выгодно отдать замуж. Это большое количествослуг казалось ей просто немыслимымпо причине огромного расхода пищи и одежды, а в главных вопросах домашнего хозяйства она всегда стремилась быть экономной.
Ишто не понимала, зачем тратить такую уйму средств на содержание толпы, которая сопровождала военачальника. Онав его отсутствие пыталасьвсё устроить на свой лад, благо сын ещё ни разу не подорвал авторитет матери, смиряясь с её решениями. Вот и теперь, не получив от него необходимого разъяснения, куда деть эту бестолковую и ни на что негодную рабыню, Ишто решила для начала хорошенько ее отмыть. А там глядишь, сын рассмотрит эту девицу и поймёт, что его особые видыне стоят такой замарашки.
Почтенная Ишто, как страж на своём посту, внимательно следила за каждым движением Иш-Чель, пока та мылась. Хозяйка неоднократно указывала рабыне – с какой силой и старанием необходимо отмывать ту или иную часть тела, подозрительно разглядывая проступающую светлую кожу. Когда же, отмыв волосы, Иш-Чель откинула их назад, то увидела на лице женщины нечто, напоминающее испуг. Это вызвало у неё кривую усмешку – пугаться следовало ей, а не хозяйке. Почтенная Ишто пришла в себя, когда рабыня надела новую рубашку. Женщина перестала быть уродиной.Перед ней стояла красавица.
Почтенная Ишто вздрогнула, ощутив неприятное предчувствие будущих событий, явно или косвенно связанных с этой рабыней. Слишком много было в ней необычного. Старушка едва удержала руки, которые невольно потянулись к засиявшим на мгновение волнистым бронзовым прядям.
– Спаси нас всех, наша Змеиная мать, – прошептала почтенная Ишто, с подозрением рассматривая рабыню. – Коатликуэ, великая богиня, с такой красотой ты заморочишь голову моему сыну!..
– Мне он не нужен, у меня есть муж...
– Как же! Муж. Где он?
Иш-Чель не ответила, вспомнив, что совершенно не следует раскрывать кто она. Но хозяйка уже возмущённо фыркала, оскорбляясь за сына:
– Вы посмотрите, он ей не нужен! Это тебе-то, рабыне? Да вы счастливы запрыгнуть к нему под одеяло, только бы не работать! Но смотри, живо пойдёшь к собакам! Ага!
– Он мне не нужен!
– А кто выторговал к себе особое отношение? Мой сын, когда уходил, приказал не давать тебе никакой работы, но что толку держать бездельников в доме? А ты-то уж точно ничего не умеешь! Кем была? Твои руки мягкие, ничего не смыслишь даже в собственном мытье, и не говори, что была знатной женщиной, не хватало мне обучать тебя работать!
– Должна вас огорчить, хозяйка, но вы правы. Я выросла в богатой семье и умею только приказывать рабам и распределять между ними работу!
Обе женщины стояли, упрев руки в бока, со стороны казалось, что они вот-вот начнут бить друг друга кулаками. Но тут почтенную Ишто осенило. В лице новой рабыни она усмотрела спасение от домашней неразберихи. Ведь точно, знатные женщины обучаются распределять всю работу между рабами и следить за распорядком в таких больших домах, как этот – новый, выстроенный год назад Амантланом – где должно быть положено начало ихтеперь уже знатному роду.
– Ты это умеешь?.. – подозрительно прищурилась почтенная Ишто, рабыня утвердительно кивнула. – Ну, хоть что-то ты умеешь делать, хвала богам! Одной зубной болью меньше! Вот с завтрашнего дня и приступишь к новым обязанностям. Почти все рабы у нас твои соплеменники, есть несколько человек тласкаланцев, ноони служат моему сыну, с ними сталкиваться не будешь... – постепенно разговор принимал деловой оборот, и обе женщины мирно направились к дому, тихо и чинно определяясь со следующим днём.
Старушка была несказанно рада сбросить с себя тяготы распределения домашней работы. Иш-Чель же смогла на какой-то миг поверить в удачу. То, что она будет иметь возможность видеть рабов-майя и говорить с ними, давало шанс выбраться из Анауака. Эти мысли настолько захлестнули её, что она едва слышала назойливые наставления почтенной Ишто.
Иш-Чель с первых же минут плена понимала, что никогда не смирится с положением рабыни. Гордая кровь правителей Кокомо взывала к свободе, а потому она была очень рада, что хоть в малой степени ей повезло, и она получит, в отличие от других рабов, возможность спастись и помочь соплеменникам. Её не испугалои ни на минуту не смутило, что они находятся в самом сердце страны Анауак, а до родных мест не многие дни, недели, а месяцы тяжелейшего пути. Она надеялась, не сомневаясь – в каждом рабе-майя теплится такая же надежда вернуться домой.
Оставшаяся половина дня прошла в спокойной и плодотворной беседе с хозяйкой. Смирив свою гордыню, что Иш-Чель за несколько месяцев научилась делать успешно, она внимательно и терпеливо выслушала длинный рассказ Ишто. Та же с гордостью поведала, как её сын был сначала простым воином, затем в конфедерации племён занял почётное место в совете старейшин, а уж после покорения долины и военным вождём мешиков. Старая Ишто так чистосердечно гордилась сыном, что не обращала внимания на временами хмурившуюся рабыню.
Иш-Чель хорошо запомнила немногочисленные привычки своего хозяина и его матери, поражаясь, как же мало нужно человеку, недавно занимавшему положение на ступень выше раба, чтобы обрести замашки коренной знати Теночтитлана. Иш-Чель узнала, что Амантлан, поступив на службу воином и отказавшись продолжить гончарное дело отца, поменял имя, но на какое! Словно в насмешку гордой потомственной знати Теночтитлана, он взял себе новое, которое прямо говорило о его происхождении. Амантлан – один из районов, называемых здесь мейкаотль, где проживали ремесленники, а ведь его отец не был даже в совете рода.
То, что он выбился из самых низов и достиг практически вершины власти, говорило об уме и неординарности нового хозяина. Добиться такого мог человек, обладающий сильной волей и неограниченной жаждой власти. Насколько Иш-Чель знала, все эти качества в избытке составляли сущность хозяина, а, следовательно, это был очень опасный человек, которого в будущем предстояло перехитрить, чтобы получить свободу.
Погруженная в тревожные мысли, Иш-Чель, старалась не заснуть. Она ожидала возвращения Амантлана, который ещё рано утром отправился к тлатоаниИцкоатлю во дворец на совет и пир, устроенный в честь удачного похода.
Было уже за полночь, когда грохот барабанов и визг флейт известил о его прибытии. Казалось, что от такого шума проснулся весь квартал, и стражи порядка немедленно арестуют нарушителей спокойствия, которые распевали:
Вечной славой покрыт
Наш город Теночтитлан.
Никто в нём не боится смерти –
Вот в чем наша слава!
Вот появление нашего бога!
Помните это, о знатные!
Не забывайте никогда!
Кто может завоевать Теночтитлан?
Кто осмелится сотрясти основание небес?
Нашими стрелами,
Нашими щитами существует город!
Стоит навеки Теночтитлан!
Слава Амантлану! Слава вождю ягуаров!..
Иш-Чель поняла, что это продолжение чествования героя, то есть её хозяина, а поэтому никому и ничего не грозит, несмотря на строгие нравы, царящие в городе. Едва стих шум, послышалось сонное бормотание проснувшейся Ишто. Слов разобрать было нельзя, но по интонации голоса Амантлана Иш-Чель догадалась, что он явно хорошо нагрузился опьяняющим напитком октли.
Едва она услышала его шаги, как внутренне сжалась в комок. Ачтобы уставшие за день от беготни по дому ноги не дрожали, прислонилась к прохладной стене. Так она встретила Амантлана.
Он вошёл. Было достаточно беглого взгляда, чтобы определить – хозяин в плохом настроении. Хмурый. Шаги тяжёлые. Живые черные глаза замутнены выпитым октли. Он пересёк комнату и остановился у злополучного очага, уже потухшего по невнимательности Иш-Чель. Пожал плечами. Присел. Спокойно, как ни в чем не бывало, словно всю жизнь только и занимался этим, отобрал мелкие веточки, быстро уложил их в пепел, нашёл тлеющие угольки и разжёг, добавив света и тепла. Занимаясь столь неблагородным делом, Амантлан сердито бубнил себе под нос, не удостаивая рабыню вниманием. Иш-Чель прислушалась и с трудом разобрала:
– Что за народ эти женщины... дай рабыню – она не так работает... как будто мне не всё равно, как она работает... Это что, воин, которого надо учить воевать? Или у меня нет больше забот, как заниматься домашними делами! Тоже придумала, нашла ещё управителя!.. И что это за рабыни теперь пошли? Воду носить не умеют, есть готовить – отравишься, очаг разжечь – дом сгорит! – Иш-Чель догадалась – последние слова явно касались её.
Амантлан продолжал сидеть на корточках у весело горевшего очага, через несколько минут покачнулся, и Иш-Чель показалось, что он свалится в огонь. Она тихо ойкнула, когда назойливый кровосос замелькал перед глазами, чем и привлекла внимание. Глаза Амантлана открылись, он бросил взгляд через левое плечо и отметил, что рабыня отмыта и переодета, даже вместо её живописной тряпки на голове чистая холстина. Лениво распрямился и встал, чтобы взять кувшин с водой на полке, где Иш-Чель приготовила ему поздний ужин из жареной курицы и маисовых лепёшек. От его внимательного взгляда не укрылось, что прислуга вздрогнула и невольно вжалась в стену.
– Перегородка тонкая, женщина, если ты так будешь жаться к ней, то проломишь дыру в комнату моей матери, а ещё одного разговора с ней я не выдержу... – Амантлан отхлебнул прямо из кувшина, продолжая смотреть на Иш-Чель. – Ты, наверное, не ела? Присоединяйся, нам хватит... Хм, я сегодня совсем не в настроении... Кстати, по твоей вине. Ты меня боишься?
Получив в ответ молчание, Амантлан пожал плечами, взял одну лепёшку, отломил приличный кусок курицы и направился к рабыне, с трудом переставляя ноги.
– Послушай, в моем доме нечего бояться, а меня тем более, особенно сейчас – я слишком устал. Эй, может, ты не будешь молчать? – Он протянул ей часть своего ужина и терпеливо ждал, пока она соизволит его взять.
– Хм, открою тебе большой секрет – в моем доме не бьют рабов... – он лукаво улыбнулся и продолжил, по-прежнему держа в руках еду. – Вижу, для тебя это не секрет... А ты не знаешь, что рабы должны выполнять приказы?.. Я тебе приказываю: ешь! Ты должна есть. Говорю: «Работай!» И ты должна работать...
Миролюбивое настроение Амантлана постепенно улетучивалось. Он начал терять терпение. Откусив от отвергнутого рабыней ужина приличный кусок мяса, почти не жуя, проглотил и, уже не скрывая раздражения, мрачно проговорил:
– Ты – рабыня... Ты должна гордиться, что попала в мой дом. Сыта. Одета. Под моей защитой! Ты что, язык проглотила? Говори!
– Я – рабыня?
– Да, – Амантлан невольно обрадовался, что она заговорила, молчание угнетало.
– И чему же я должна радоваться? Тому, что ты лишил меня всего?
– Подожди, женщина, ты должна гордиться, что живёшь в доме Амантлана, предводителя храбрых... Я не простой человек... У меня много тлаймати, я довольно-таки богат. К тому же ты будешь работать в доме, а не на поле, – Амантлан прикрыл глаза. До чего же хотелось спать! Но умытое лицо рабыни нравилось ему, да и фигура была умеренно округлой. И он решил слегка, только слегка, провести разведку, боясь, что сон сморит его раньше.
– Эй, женщина, не говори мне, что тебе не нравятся богатые мужчины! Никогда в это не поверю. Вам всегда нужно богатого, умного, смелого... Ха, вот только этого человек добивается в пожилом возрасте! А тебе повезло. Я молод. Не женат, – голова Амантлана сделала гордый кивок. – Щедр. Добр...
Запнувшееся перечисление достоинств вызвало у Иш-Чель улыбку.
– Я могу даже сделать так, что ты вообще не будешь работать. Да, я богати могу себе это позволить, у меня много тлаймати, ну, ты понимаешь, это те, кто платит мне дань...
– Я не шлюха, господин. Это их можно купить, рассказывая о своём богатстве... – Иш-Чель гордо отвернулась.
Амантлан осторожно дотронулся до её платка. Женщина попыталась увернуться. Чтобы развеять напряжение, он, стягивая платок, пошутил:
– Ты лысая, да? Никогда не видел лысой женщины...
Если бы Амантлан был трезв, то давно махнул бы рукой на эту тряпку, но выпитое октли делало его развязнее, поэтому решительным жестом сорвал с неё платок. Сорвал и опешил. Хмель прошёл в один миг. Словно боясь обжечься, осторожно коснулся горящих мягких прядей. Теперь ему стало понятно, почему она не может разжигать огонь в очаге, но имело смысл уточнить:
– Ты – Иш-Чель – Радуга майя?
Ей не оставалось ничего, как кивнуть, подписывая себе приговор. Она внимательно следила за Амантланом, понимая, что все её планы на побег сейчас могут рухнуть, но где-то в глубине души не хотела расставаться с надеждой, вновь обращаясь с молитвой к богине-покровительнице.
Правая рука Амантлана потянулась к переносице, на мгновение задержалась там, но под пристальным взглядом Иш-Чельрезко была отброшена, хозяин пытался лихорадочно собраться с мыслями.
– Кто знает?
– Твоя мать и, думаю, рабы-майя...
– Она будет молчать... Рабы тоже, может быть, какое-то время... Уверяю тебя, – резко пресёк он её негодование по поводу своих последних слов, – за свободу, совсем недолго... В этом мире каждый думает только о себе!
– Как ты можешь так говорить?!
– Разумеется. Я иногда должен думать не только о себе, но и о других, – он с интересом прикоснулся к её волосам, ощущая их шелковистость. Перебирая пальцами пышные пряди, наблюдал, как на них играют отблески огня. Его лицо постепенно смягчилось.
– Но речь не обо мне, а о тебе.
– Я – знатная женщина...
– Лучше бы ты была последней шлюхой... Поверь, я совершенно не хотел обидеть! Ты – жена Кинич-Ахава, и этим все сказано. Если надеешься на радушный приём Ицкоатля и старейшин, то не отличаешься глубоким умом.
– И что же меня, по-твоему, ждёт? Ты так уверял, что я нахожусь под такой сильной защитой!
В глазах Амантлана мелькнула грусть.
– Нет... Жена нашего врага не может быть под моей защитой. Женщина, к сожалению, ты обречена... Тебя заберут у меня после решения совета старейшин и принесут в жертву на теокалли, – грусть в глазах мужчины не уходила.
Иш-Чель начала бить дрожь. Амантлан сделал попытку её успокоить, высказав предположение, которое страшно возмутило женщину.
– Может, и поживёшь, пока я поймаю твоего мужа...
– Ты никогда его не поймаешь!
– Кто здесь сомневается в моем умении?
– Пока тысвоей болтливостьюподтвердил только звание оратора! – Иш-Чель была напугана нарисованной перспективой, прекрасно понимая, что Амантлан прав и ни в чём не обманул. Но очень уж хотелось напоследок досадить.
– Эй, женщина, ты меня, кажется, хочешь разозлить, да? Не будь глупой индюшкой, я ведь единственный человек в Теночтитлане, который испытывает к тебе симпатию. Поэтому усмири свой язык! – Амантлан явно обиделся.
– Какая мне разница, испытываешь ты ко мне симпатию или нет, если у меня один путь – на теокалли!
– Ну почему, я ведь ещё хорошо не подумал... Скажи, а я тебе совсем не нравлюсь?
Изумлению Иш-Чель не было предела, она сдержалась, но ответ получился довольно жестким:
– Совсем!
– Тогда – только теокалли!
– Что ж, у каждого своя дорога!
– Кажется, у тебя, женщина, она никогда не кончается. Жаль, что я не нравлюсь...
– А что бы это изменило?
– Пока не знаю... Вернее будет сказать, я тебя не знаю... – он опять восторженно перебирал её волосы. – Но жаль уложить на камень живую радугу.
– Так помоги мне!..
– Всё дело в том, женщина, если... я... соберусь... тебе... помочь, – тут он вообще замолчал.
Иш-Чель не могла понять, что это: он подыскивает слова или сомневается в разумности предложения.
Амантлан сделал паузу, не веря себе, прислушивался к словам, ловил ускользающий смысл. Не верил, что он вообще может такое произнести, не говоря уже о том, чтобы претворить в жизнь. Он попытался прогнать остатки хмеля:
– Я вынужден буду сделать это просто так ииспортить себе жизнь. Ради чего?
– И действительно, – последняя надежда рушилась, и придерживать язык не имело смысла. – Из-за какой-то рабыни, когда ежедневно их сотнями загоняете на теокалли вашего Уицилопочтли!
– Но-но! О богах будем говорить почтительно! Хотяя бы предпочёл иметь лишние рабочие руки, а богам нужно жертвовать лучшее... А ты пока лучшее, что я встречал в своей жизни! Как жаль... Да. Ты – редкая, красивая собственность... Хм... Неужели я тебе совсем не нравлюсь? – Амантлан сделал тщетную попытку очаровать её улыбкой.
– Нет. Даже если у меня будет выбор: лечь на твою подстилку или жертвенный камень... Я лягу на жертвенный камень!
– Боги! Почему?! Ради безграничной любви к мужу?! К этому счастливцу, который и пальцем не пошевелил, когда жрецы отправляли тебя, его жену, на теокалли!..
– Откуда вы знаете?!
– У меня хорошие осведомители. Я даже знаю, почему тебя туда отправили – это был заговор против правителя Коацаока!
Иш-Чель растерянно молчала, а он продолжил:
– Не поняла, что я единственный, кто может тебя спасти?..
– Но ценой, которая меня не устраивает, – её оглушили слова Амантлана. Вот в чем дело, значит, слухи о заговоре имели место, и Кинич-Ахава ни при каких обстоятельствах не смог бы её спасти. Получается, в случившемся он не виноват?
– Женщина, забудь о своей прошлой жизни, её нельзя вернуть, посмотри на всё это со стороны... Тебе крупно повезло, что ты попала в дом именно ко мне...
– Я это уже слышала. Я не лягу в твою постель добровольно.
– Согласен. Обстоятельства вынудят тебя, – широкая улыбка осветила лицо мужчины.
– Ты просто... похотливый пёс!
– Ну-ну, глупая индюшка, сохраняй верность тому, кто тебя предал!
– Он спасал город!
– Город?.. А как же ты, твоя любовь? И город, напомни мне, что с ним стало?.. Отдать свою женщину на растерзание жрецам ради города, а... как потом жить?! – Амантлан грубо встряхнул Иш-Чель за плечи и заставил смотреть прямо в глаза, которые горели и злостью, и болью, но губы уже кривила насмешливая улыбка:– За своё нужно драться! – руки его ослабили силу, а голос перешёл во вкрадчивый шёпот, нежное поглаживание напряжённых плеч дарило тёплую ласку.
– Ты называешь такое отношение любовью? Нет, это предательство, женщина...
Он упоённо вдыхал пряный запах её волос, продолжая держать в крепких руках. Наклонив голову, сделал слабую попытку найти губы. Иш-Чель резко дёрнулась и вырвалась:
– Я не изменю своего решения!
– Угу, я же говорю, что ты – глупая индюшка! Ты уже давно мертва для него... может быть он уже даже женился на другой. Говорят, он сейчас у сапотеков в Митле... – Амантлан пожал плечами, ему страшно надоело спорить, а ещё больше хотелось спать.
Иш-Чель даже и сообразить не успела, как хозяин повалился на постель и мирно засопел, впав в глубокий хмельной сон.
Иш-Чель тихо вышла и прошла на половину, где размещались рабы. Они спали. Только жаркая ночь была её подругой и собеседницей, пока она не забылась тяжёлым сном, свернувшись на жёсткой подстилке под воспоминания о красочных обещаниях хозяина. Амантлан ошибался, считая, что её удерживала любовь к Кинич-Ахава. Только ненависть к нему самому удерживала её от решительного шага сделать выбор в его пользу. Да и потом, она – дочь могущественного Кокомо, её род столетиями правил Майяпаном! А он? Выскочка из рода ремесленников!
То, что она мертва для мужа и их дороги разошлись навсегда, она знала. Но ей так хотелось домой! И обида, недоумение по поводу предательства мужа отступали. Он не предавал её, он не мог поступить иначе! Он защищал город, свой народ. Просто был заговор. Если бы она смогла пообщаться со своей богиней, увидеть всё, понять, что произошло, узнать, как поступить. Но прошло много времени, а дар входить в потусторонний мир всё не восстанавливался. Она не могла пробиться через невидимую стену, которая постоянно возникала, стоило лишь попытаться войти в транс.
Утро не принесло облегчения и не рассеяло сомнений. Иш-Чель понимала – совет старейшин Теночтитлана не допустит, чтобы она находилась в доме Амантлана как простая рабыня. Едва только станет известно, кто она – её заберут. Хозяин был прав, ей необходимо покровительство могущественного человека, но даже оно не спасёт. Нужно войти в семью своих врагов полноправным членом, тогда их с ребёнком защитит закон. Ребёнок!.. Её хозяин ничего не знает о ребёнке! Мешик никогда не притронется к своей жене, вынашивающей малыша, пока ему не исполнится пять лет, так гласит один из законов страны Анауак! Поэтому многие знатные люди имеют по несколько жён.
Если она уступит и станет его наложницей, ожидающей ребёнка, то это уже какой-никакой, но сдвиг в лучшую сторону. Однако ей противна сама мысль – разделить с Амантланом ложе… Аможет, отомстить? Пусть думает, что ребёнок его! Тогда у малыша будет всё!.. А, что, собственно, всё? Он станет мешиком и с презрением отнесётся к матери, которую подняли со дна ямы. Тем более, когда ребёнок вырастет, то обагрит руки в крови братьев-майя.
«Спокойно! – приказала себе. – Я должна всё хорошо обдумать. У меня есть ещё время».
Но она ошибалась. Едва Амантлан открыл глаза, как вспомнил, кто находится у него в доме. Сложности никогда его не пугали, они лишь разжигали в нем азарт. Мужчина любил бросать вызов судьбе, и в настоящий момент обрадовался, что сможет занятно провести время, оставшееся до очередного похода.
«Терпеть не могу скуки, вот уж позабавлюсь!» – радостно потирал онруки, выходя из комнаты и натыкаясь на предмет своего развлечения. Женщина несла ворох одеял. Без церемоний, но не грубо, он быстро втянул её к себе. Резко вздёрнув подбородок, Иш-Чель попыталась оказать сопротивление, которое только развеселило Амантлана – добыча едва доставала ему до плеча:
– Я подумал, что ты могла изменить решение...
– Какое? – Иш-Чель чувствовала себя спелёнатым младенцем в руках строгой няньки, нотем не менеебарахталась, пытаясь освободиться, чем ещё больше разжигала интерес. Мужчина принял её сопротивление за игру, лёгкое кокетство.
– Ну же, дорогая, ты такая мягкая и хрупкая, – он коснулся носом её шеи, чем вызвал бурю негодования, это его только рассмешило: – Прекрасно! Ты мне нравишься, и я тебе тоже!
– Убери руки!
– Что?..
– Немедленно отпусти!
– Ничего не понимаю... – её сопротивление перестало напоминать шутливое заигрывание, и он отпустил женщину. Внимательно заглянул в ясные глаза и, к своему удивлению, увидел в них стоящие слезы, готовые вот-вот скатиться по раскрасневшимся щёкам.
– Я причинил тебе боль...
Она отрицательно мотнула головой и закусила нижнюю губу, злясь, что так глупо не совладала с собой, упустила шанс. Амантлан выпустил её и легко погладил по щеке. Прикосновение было успокаивающим, что ещё больше разозлило Иш-Чель.
– Я не собирался обидеть. Скоро ты привыкнешь и...
– Меня заберут из твоего дома.
– Да. Я как-то совершенно упустил. Тогда тебе действительно незачем нравиться мне. Иди, выполняй работу и прикажи, пусть принесут поесть! – Амантлан равнодушно потянулся, словно её здесь не было, и спокойно пошёл к озеру.
«Вотведь дура! – обругала Иш-Чель себя, – Подвернулся такойудобный случай, так нет же!»
Рабыня готова была взвыть от досады. Как же ей выпутаться? На что надеяться? Один за другим самые безумные планы отклонялись. Она не могла сбежать днём – её никуда не выпускали. Ночью дамба, соединяющая остров с материком, тщательно охранялась патрулями и была хорошо освещена, да и вообще она уже не помнила дороги к ней; рядом с чинампе, где жила было много лодок, но ночью их тоже охраняли. Мешики и дома жили как на войне, всегда готовые к любым неожиданностям. Плыть в темной воде, не зная глубины и расстояния, она не рискнула бы даже и днём. Попасть иноземцу в очень хорошо охраняемую страну Анауак очень трудно, а о том, чтобы её покинуть, не могло быть и речи.
Улучшать положение необходимо здесь, и как можно быстрее. Но она не представляла – как? Очевидно, единственное спасение – хозяин, которого так опрометчиво оттолкнула! Это в её-то положении! Иш-Чель перебрала все ругательства, которые знала и могла бы применить к себе и своей глупости.
Устав за день, она не могла уснуть и мешала спать соседкам, постоянно ворочаясь с боку на бок, но самым страшным было не этои даже не изнуряющие бесконечные мысли. Ужас посетил её в тот момент, когда мать Амантлана увидела, что рабыне стало плохо.
Ишто не тратила силы на объяснения с рабыней, а прямиком направилась к сыну. Разговор мать начала весьма необычно – она залепила ему увесистую оплеуху. К своему несчастью, Амантлан сидел на циновке и правил боевой нож. Реакция сына – безмерное удивление– не смогла поколебать её веры в правоту.К тому же Ишто давно не удавалось наказать его за проделки.Амантлан от неожиданного удара вскочил, а та стояла перед ним, упрев руки в бока, всем видом демонстрируя – сейчас начнётся крупный скандал.
– За что? – сдерживая смех, спросил Амантлан, рука невольно потянулась и потёрла место удара.
Старость не отняла силы у почтенной женщины.
– А ты не знаешь? – ласковый тон матери его насторожил.
– Ну-у... Есть... – Амантлан терялся в догадках.
– Вот именно, что – есть! В нашем роду ни один мужчина, а они все были мужчинами, не позволял своим детям рождаться, где попало!
– Да. А я здесь при чём?
– Если бы ты был ни при чем, то я не стала бы с тобой разговаривать!
– И все жемне очень даже кажется, что ты ошибаешься, матушка.
– Амантлан, я молчала, когда ты крутил любовь с женщинами из дворца...
– Матушка, зачем же так громко? – Амантлан оглянулся, но слуг у входа не оказалось, он успокоился.
– Затем, что ты забываешь свой прямой долг! У тебя три сёстры и ни одного брата, а ты не заимел ни одной жены!
– О, нет, я этого не вынесу! Ты снова начинаешь морочить мне наследниками?! Я уже тебе говорил, что не могу пока жениться!
– Если ты не можешь жениться, то нечего заводить детей и приводить их мать в наш дом!
После слов Ишто повисла тишина. Амантлан был поражён и не находил подходящих слов. Получалось... Он не мог поверить...
– Давай, матушка, выясним это спокойно? – он вежливо усадил Ишто, и сам занял удобное положениенемного поодаль, потому что хорошо знал её горячий нрав – одной оплеухи за несколько лет ему было вполне достаточно.
– Какая женщина и что за дети?
– Твоя женщина и твой ребёнок!
– Кто же моя женщина?
– Ха, у тебя их так много...
– Скажем так, о ком ты говоришь? – улыбался Амантлан.
– Об этой твоей рабыне-майя, на которую у тебя были свои виды, – Ишто утвердительно кивнула и удовлетворённо отметила растерянное выражение на лице сына.
Амантлан встал, нерешительно отбросил длинные волосы за спину и внимательно посмотрел матери в глаза:
– У неё будет ребёнок?
– Да, но пока не слишком очевидно. Потому не стоит вести себя так, словно ничего не происходит.
– Хорошо. Спасибо. Я сам разберусь! – подхватив мать под руку, он буквально вытолкал её и опустил занавес из шкур.
Ишто не пыталась протестовать, знала – Амантлан поступит только так, как посчитает нужным.
Ощущая тревогу где-то в глубине души, он несколько раз измерил помещение, приводя мысли в порядок. Слишком много не увязывалось с этой майя. Известие о ребёнке огорчило, но большую роль играл чисто мужской эгоизм. Рабыня нравилась, но нравилась, как красивая редкая вещь, попавшая в руки. Если бы она принадлежала любой мешикской семье, он, не раздумывая, взял бы её в жены. Скольких женщин ему удалось добиться благодаря терпению! Но появление ребёнка всё меняло, как и редкая внешность рабыни, не говоря уж о её происхождении.
Прежде всего, он попытался вспомнить, его ли это ребёнок. Кроме ночи, которая была несколько дней назад, когда он оказался слишком пьян, вместе они не оставались. По крайней мере, он хорошо помнил все встречи и то, что во время них ничего не произошло. Это не его ребёнок.
Амантлан выглянул наружу и громко крикнул:
– Иш-Чель!
Через некоторое время она вошла. Хозяин стоял у окна, вполоборота к ней и был чем-то встревожен.
«Меня отдают!» – мелькнула мысль.
Она попыталась заглушить панику, заранее уговаривая себя смириться.
– Ты ждёшь ребёнка? – не в привычке Амантлана было ходить вокруг да около.
– Да.
– Ты знаешь, кто его отец?
Она утвердительно кивнула.
– Это случилось в ту ночь, когда мы захватили Коацаок?
– Нет. Это ребёнок моего мужа.
– У тебя нет мужа, женщина!.. Значит это ребёнок Кинич-Ахава. Занятно! И что же мне теперь с тобой делать?!
– Отправить домой!
– Да, конечно! – согласился Амантлан, едва сдерживая раздражение. – Ребёнок, вернее, его появление будет немедленным тебе приговором. Я не смогу спасти двоих!
Иш-Чель почувствовала, как хозяин начинает злиться. Вот только на кого? А гнев действительно нарастает.
– Господин, – обратилась к нему она, выбрав, как ей казалось, самую приемлемую форму, – Почему вы не хотите получить выкуп? Я понимаю, что моего мужа найти невозможно, но у меня есть семья, я из...
– Выкуп?.. И кто же будет платить его?
– Моя семья.
Убеждённость заинтриговала Амантлана.
– Я уже много раз повторял – у тебя нет мужа и семьи. Анауак закончил войну с Коацаоком... На его месте руины и бродячие собаки. Может быть, они соберут за тебя выкуп?
– Коацаок – город моего мужа.
Амантлан поморщился, сам не понимая, почему ему неприятно упоминание о Кинич-Ахава как о муже. Он для него был пока непобеждённым противником, которого разбил, но не уничтожил.
– Я происхожу из семьи Кокомо. Думаю, это имя для вас что-то значит?
– Конечно! Братоубийство, обман, распри, захват чужих и дружественных городов, – чётко, без запинки ответил Амантлан.
Иш-Чель смутилась. Характеристика верная, но неприятная, ведь из прозвучавших слов ни одно не было положительным.
– Можно подумать, мешики ведут себя иначе!
– Разумеется, нет, но никто и не пытается рассчитывать на нас, если мы этого не обещаем, – слукавил Амантлан.
– Какой бы вы не представляли мою семью, но – она моя, и ей будет небезразлична...
– Сомневаюсь, женщина. За тебя, как водится, отработал муж, и никто никому не должен.
– Но я – дочь Кокомо. И меня не оставят в неволе...
– Значит, я могу получить выкуп?
– Конечно! Мой господин, нужно только отправить послов...
– А ты не подумала, женщина, что такие вопросы решает тлатоани, а не я? И ещё неизвестно, как он посмотрит на моё укрывательство такой знатной пленницы. Кинич-Ахава бродит в лесах, и послы могут попасть ему в руки. Мне ведь известно... именно тебе выпал жребий взойти на теокалли и спасти Коацаок. Ты уверена, что Кинич-Ахава захочет, чтобы ты была жива?
– Но выкуп будет платить мой отец и братья, почему...
– Если наш тлатоани поверит в это и пошлёт послов к Кокомо, а твоя семья не откажет, что поимею я? Я тебя отобрал у своих воинов, кормил, не обижал и останусь ни с чем? Я не пошлю послов!
– Но, мой господин...
– Довольно, женщина! Я не собираюсь давать тебе обещаний, которые не смогу выполнить. Тлатоани не нужен никакой выкуп, раз. Во-вторых, если к нему обратиться с такой смешной просьбой, то он найдёт, конечно, выгоду для страны, только тебе не станет легче. Я понял, чего ты добиваешься – хочешь, чтобы признали знатной пленницей, а не рабыней. Так вот, может быть, у Кокомо или Кинич-Ахава, случись такое, были бы другие мысли, но ты в Анауаке, в Теночтитлане, а это все меняет!
– Что меняет?!
– Тебя никто никогда не признает даже заложницей! Какую выгоду ты представляешь для моей страны?! Как жена Кинич-Ахава?! Никакой! А верить в твои рассказы, что ты дочь Кокомо... Ну и что? Нет, конечно, тлатоани любит красивых женщин, а если я тебе противен, то, может быть, тебе понравиться стать одной из его наложниц!
– Почему вы не хотите мне поверить?!
– А зачем? Почему я должен верить какой-то рабыне? Где выгода? Повторяю, твой дом здесь, под моей защитой!
– Но недавно мне было сказано, что, как только станет известно кто я, меня заберут у вас!
– Да, не отрицаю.
– Ничего не понимаю! Какой же выход?!
– Убедить меня, что ты мне нужна, – после недолгого раздумья спокойно произнёс Амантлан, обрезаятем самымвсе пути отступления.
Чем больше вождь смотрел на рабыню, тем больше она нравилась, хотя он и пытался как-то противиться. Да, майя была иной, совершенно непохожей на женщин мешиков. Дочь грозного Кокомо, живое воплощение богини. Наверное, там, у майя, ей поклонялись, посвящали стихи, дарили цветы, считали живым воплощением богини… Временами он чувствовал, что не знает, как с нею себя вести, как обратиться, ощущая огромную пропасть между ними. И выбирал наиболее простой путь насмешки и давления. По праву хозяина, господина, победителя.
Слова Амантлана смутили её, и он это понял. Они стояли и смотрели друг на друга. Такие разные взгляды. Перед ним два чистых ясных озера, а перед нею тёмная непроглядная тьма с какими-то дикими пугающими огнями. Откровенность взглядов смутила, прямолинейность слов заставила женщину покраснеть.
– Ты ведь могла сказать, что ребёнок мой, почему не сделала? – прервал он неловкое молчание.
– Я не люблю врать.
– Не убедила.
– Но я не могу...
– А я не зверь, могу и подождать.
– Пять лет?!
– Ты не жена, не наложница.
– А кто же тогда я буду?
– Просто моя прихоть, моё желание... Всё, довольно, иди и думай... У тебя нет работы?! Пусть принесут мне тилматли, я еду к тлатоани, ступай, женщина, и прикажи готовить каноэ! – Амантлан повернулся к окну и стал смотреть в сад. Он не хотел больше продолжать спор, не хотел признаваться себе, что не допустит исчезновения Иш-Чель из его жизни. Он понимал безвыходность ситуации, в которую загнал женщину. Отказаться от неё становилось всё тяжелее, а почему, не знал, да и не хотел об этом задумываться. Слишком уж сложными оказались их взаимоотношения, а он любил простоту, которую так легко дарили многочисленные женщины.
Разгорячённый беседой с Иш-Чель, Амантлан поначалу собирался поехать к знакомой, но потом отчего-то раздумал, чем весьма озадачил гребцов, которые впервые без цели блуждали по озеру. Едва доплыв до одного знакомого чинампе, они сворачивали в противоположную сторону. Амантлан все думал и думал, и никак не мог привести мысли в порядок. Но желание развеяться и провести вечер приятно не покидало. И тогда он решил, что следует посетить друга – главного советника тлатоани Тлакаелеля. В мирной и тихой беседе с мудрым человеком он сможет успокоить пляшущие мысли.
Чинампе Тлакаелеля находилось рядом с дворцом тлатоани. Смуглый раб проворно привязал каноэ и помог выйти Амантлану.
Тлакаелель был молодым мужчиной. В Совете Ицкоатля он слыл человеком просвещённым и упрямым, но чрезвычайно находчивым, что не раз спасало его от неминуемого гнева тлатоани, которому он приходился племянником. Многих удивляло, что Тлакаелель довольствуется титулом Сиуакоатля – советникаи не пытается стать правителем. А он имел полное право – кто, как не брат Чимальпопоки и Мотекусомы Ильуикомина – предыдущих славных правителей Анауак! Но титул служил напоминанием об упорной борьбе за власть и свободу мешиков, и молодых годах, когда он был жрецом мудрой богини Сиуакоатль.
Что такое власть? Что такое тлатоани? Что такое мудрый советник императорских кровей? Кто сможет усомниться в его дальновидных предложениях? Тлакаелель предпочитал оставаться позади трона и оттуда править страной и людьми. У тлатоани нет тайных знаний жрецов, зачем ему математика и звезды? Когда Ицкоатлю заниматься вычислениями или проверять исторические тексты? Вот он и правит, советуясь с самым мудрым человеком в государстве – Тлакаелелем. Так кто истинный тлатоани? Конечно же, Тлакаелель. Да и как можно отказаться от умения думать?
Потратив много времени, он понял – гражданам не хватает знаний самого главного – они не знают своей истории; и тогдаТлакаелель объявил всем, что их племенной бог Уицилопочтли, который вел народ мешиков к свободе, должен стать в один уровень с древними богами: Тлалоком и Кетцалькоатлем.
Именно он, Тлакаелель, объяснил людям, что Солнце будет продолжать жить на небе, дарить свет и тепло всему живому, если ежедневно станет получать дары от своих верных и любящих детей – мешиков. Они должны постоянно почитать богов за счастливую жизнь и жертвовать самым дорогим – а что может быть дороже жизни? Вокруг несметное количество врагов, не признающих бога Уицилопочтли, их учителя, ведущего мешиков по всем терниям... Значит, мешикам, исполняющим волю любимого бога, нужно идти и нести знания, правду; и пусть, хотя бы на жертвенном камне, подарив свою кровь и жизнь, эти грешники познают истину и послужат великому богу Уицилопочтли!
Тлакаелель понимал, что образование, которое получают пилли, не нужно простому люду. Народу нужно сильное и справедливое управление – это даст только государство. И тогда, Тлакаелель предложил строго регламентированную жизнь. Жизнь по законам и правилам, которая помогла бы мешикам существовать в гармонии с богами и природой, а также благодарить мудрого Сиуакоатля.
Амантлана он любил как брата, ему нравилась его напористость и уверенность. Дружба их была крепка, проверена годами. Не раз, попадая в сложную ситуацию, Амантлан прибегал к совету мудрецаи никогда не разочаровывался.
Тлакаелель сидел один и просматривал древние книги, временами сокрушённо покачивал головой и цокал языком, явно чем-то недовольный. Он работал над историей своего народа.
Приезд Амантлана разогнал суровые складки между бровей Тлакаелеля – тот был искренне рад их встрече, к тому же друзья не виделись с момента похода на Коацаок. Скрывая нетерпение узнать о походе как можно больше, Тлакаелель радостно поприветствовал гостя. Затем приказал принести фрукты, удобно устроил военачальника на циновке и только тогда приступил к расспросам.
Амантлан терпеливо рассказал советнику о стратегии, поведении майя, о выкупе и том, как сорвалось соглашение. В общем, это был привычный для них обоих отчёт, в котором пытались найти выигрышные стороны и предусмотреть, что могло помешать в будущем.
Долгая беседа затянулась за полночь, Амантлан надеялся, что уверенные ответы не дадут повода заподозрить о той сумятице, которая царила в его голове. Тлакаелель, если бы его не занимали собственные мысли, даже не будучи провидцем, обратил бы внимание на состояние друга, но его беспокоила история мешиков. Полученные ответы ему понравились обстоятельностью. Как всегда, Амантлан точен и краток в докладах.
После выкуренной трубки Тлакаелель указал на аккуратно лежащие перед ними свитки и сказал:
– Пока ты был в походе, я перечитал историю, – он сделал паузу, – И нашёл много совершенно неверных, я бы сказал, искажённых фактов. Вотхочу все переписать.
– Но документы писались достойными людьми, разве такое возможно?
– Понимаешь, друг мой, любое событие можно преподнести по-разному, в зависимости от отношения к нему. Если тебе что-то из пищи нравилось в детстве, то совершенно необязательно нравится сейчас!
– Прости, мудрейший, но ведь вкус еды от этого не меняется, все зависит, кто готовит пищу и что мне нужно в данный момент!
– Вот именно, ты улавливаешь мою мысль! Наша история писалась достойными людьми, но в то время как мы относились к себе? Обычные изгнанники, которые искали пристанище. Без земли, в постоянных поисках пищи, крова... Кто мы были тогда? Люди, готовые за маисовую лепёшку работать весь день! Какое место занимали в мире и кем стали сейчас?! Каким богам молились, что знали об окружающем нас мире? Поэтомуя и считаю: давно пришло время переписать историю нашего народа... Понимаешь, есть места, которые меня просто пугают. Мы – строители Теночтитлана, мы – покорители Анауака! А в свитках показаны слабыми, покорными рабами. Что скажут наши потомки, прочтя записи? – Тлакаелель сокрушённо покачал головой.
– Но ведь это правда, мудрейший, мы такими и были!
– Нашу историю правильно поймёт только образованный и мудрый человек, для основной массы мешиков, которые уже родились и родятся через поколение, это вредные книги и их нужно сжечь немедленно!
– Что плохого – гордиться нашими предками, которые нашли силы подняться? Они не только мужественно отстояли право на свободу, но и построили такой величественный город! Да что город, государство, перед которым скоро склонится весь мир!
– Ещё раз повторю, ты так и не уловил мою мысль! Подумай на досуге. Мы строим новое, могущественное государство, а оно должно быть с чистой историей, последовательно описывающей наше возвышение, становление, но не годы унижения! Это повредит восприятию будущих поколений наскак великих воителей. И, в какой-то мере, может, я предполагаю, спровоцировать в дальнейшем смуту. Смотри, где гарантии, что какое-нибудь племя жалких, покорённых нами народов не захочет совершить то, что сделали мы? Где гарантия, что кому-то из нынешних вождей не придёт в голову повторить наш славный опыт?
Мы можем говорить сколько угодно, что могущественны, что принесли в долину порядок, религию. Регламент жизни и законы, которые расписаны для целых поколений, но только мудрые не будут спать спокойно. Нужно всегда предусматривать возможность бунта и ликвидировать ещё в зародыше то, что может стать его причиной. Мы обязаны думать о нашей стране и сегодняшних трудах! Вот именно потому и нужно переписать старые свитки, пока не так много молодых учеников их изучило, а то, что затем они будут сравнивать и рассказывать устно, – что ж, это может принять образы красивых легенд.
А легенды, как правило, только придадут поэтическую красоту прошлому. Сделают его загадочным и интересным, но не смогут принести вреда и разрушить то, что мы создаём!
Амантлан задумался. Разговор не нравился ему. Он уважал Тлакаелеля, его гениальные труды. Но правда должна быть правдой, а не легендой, рассказанной старой няней. Тлакаелель, наконец, обратил внимание на лёгкую задумчивость, совершенно не свойственную Амантлану, – значит, друг чем-то обеспокоен.
– Тебя тревожат посторонние мысли, поделись со мною. Ты думаешь о новом походе на отоми?
– От тебя ничего не скроешь! – после небольшой заминки улыбнулся Амантлан, раздумывая, говорить правду или найти выход самому.
– Меня тревожит, только не смейся, женщина.
– Я попытаюсь удержаться от смеха, но неужели нашлась красавица, которая проникла в твоё сердце, Амантлан? Интересно, кому это удалось?
– Не совсем так, Тлакаелель, сердце моё свободно...
– Красавица не даёт проходу, а её родственники стремятся заключить выгодный брак?
– Нет, как же объяснить? Все слишком глупо.
– Значит, интересно, рассказывай!
– Я привёл рабыню. Очень красивую, да что там красивую, она не такая, как все. У неё волосы чуть темнее солнечных лучей, а глаза – два озера, кожа – снег на Попокатепетле.
– Амантлан, таких не бывает.
– К сожалению, такая женщина сейчас в моем доме.
– А почему ты сожалеешь? Добыл редкую красавицу, признайся, ты преувеличил немного, да?!
– Нет. Она такая, как я её описал. Что за игра богов! К тому же жена Кинич-Ахава – халач-виника Коацаока. Но это ещё не всё, сама она из семьи Кокомо – правителей Майяпана. И характер её это подтверждает!
– Забавно, пожалуй, даже слишком. Но что тебя больше всего удручает? Я не вижу причин для беспокойства.
– Я тоже бы не видел, не знаю, как это объяснить!
– Друг мой, она – твоя добыча, теперь Теночтитлан её дом. В чем дело?
– Пойми, Тлакаелель, я беспокоюсь за неё и не хочу, чтобы её у меня забрали!
– А почему её должны у тебя забрать? Кстати, ты всерьёз говорил мне об огненных волосах?
– Да. Я не могу допустить...
– Но подожди, столь редкую рабыню тебе не позволят держать у себя, дело даже не в Кинич-Ахава и не в Кокомо. Ты должен был сразу же привести её и подарить тлатоани! Это измена! Зачем тебе лишние неприятности?!
– Должен был, но не подарил, сам не знаю почему.
– Друг мой, если она рабыня, неужели ты до сих пор не утолил желания? Я не понимаю тебя! Любой редкий экземпляр нужно дарить тлатоани или богам!
– В том-то и дело, я сам себя не понимаю, – отвернулся от друга Амантлан. Теперь он точно знал, что не может разобраться с Иш-Чель.
– Но ты должен завтра же отвести девушку в подарок тлатоани! Тем самым снимешь себе головную боль!
– Она предлагала мне выкуп ...
– Ерунда!
– Она ждёт ребёнка, – выложил Амантлан последний камень из-за пазухи.
– Вот как... – опешил Тлакаелель. – Твоего наследника? Нет ничего ужаснее, чем первенец от рабыни, Амантлан, да, это горе!
Потом Амантлан часто думал, почему он скрыл правду, зачем позволил запутать себя ещё больше. Ему казалось, что главное – сохранить редкую рабыню в собственности. Решение Тлакаелеля повергло его в ужас.
– Тогда, друг мой, выход один – женись на ней, освободи её перед церемонией и всё! Конечно, это вызовет недовольство некоторых старейшин, но тебе постепенно простится. Правда, путь наверх будет закрыт. Вот, что значит молодость и неосмотрительность!
– Я... – попытался оправдаться Амантлан, но понял – бесполезно. Попробуй он теперь опровергнуть обман – окончательно упадёт в глазах уважаемого человека, чьим мнением очень дорожит.
– Надеюсь, твоя рабыня действительно так хороша, что стоит тех разочарований, которые мне доставила!
– За это можешь быть спокоен. Она удивит и восхитит любого!
– Что ж, тогда ищи успокоения! – Тлакаелель даже не пытался скрыть разочарования. Очень огорчил его друг своим опрометчивым поступком.
Амантлан усмехнулся, когда представил вновь весь дневной разговор с Иш-Чель и своё глупое положение.
«Женись! А если она не захочет? Собственно, а я хочу?!»

 » Часть II. Страна Анауак. Теночтитлан (продолжение)

Всё было сказано, ещё более разочарованный и злой Амантлан стал собираться домой. Разумеется, его привязанность к рабыне основывается на эгоистических соображениях.
Тема, затронутая Тлакаелелем в разговоре, взволновала Амантлана. Он впервые усомнился в правоте друга. Возможно, как всегда, мудрый советник преследовал великие цели, видел будущее далеко впереди, но просто так переписывать историю народа Амантлан считал преступлением. Зачем её искажать?
Достойные люди хранили столько лет правду об их тяжёлой жизни, скитаниях и ошибках, без одобрения совета старейшин не записывалось ничего. Мудрецы обсуждали и принимали решения – нужно ли какой-либо случай занести в свитки. Ничто не ускользало от их внимания. Сам факт, что униженные мешики посмели восстать, вызывал почитание потомков. А последующий захват власти – сколько полегло народа, сколько сил потратили, чтобы удержать завоеванное! Страницы Кодекса о построении их государства заставляли гордиться предками. И вот здесь, просто так, одному, пусть самому-самому мудрому и образованному человеку, вдруг пришло в голову, что в свитках может содержаться то, что не вызовет восторга потомков.
Для чего придумывать жизнь предков заново? А пройдёт ещё несколько десятков лет, появится новый мудрый советник тлатоани, и снова перепишут историю? Получается, что его дети и внуки никогда не узнают правды?! Как можно допустить, чтобы каждый, приходящий к власти, брался судить и переиначивать исторические факты? Хорошо, что в настоящий момент ещё живы те, кто помнит и передаёт по крупицам знания, и их так же бережно записывают в свитки, дополняя, а не вычёркивая. Над решением этой проблемы нужно было подумать и поступить по совести. Возможно, впервыепойти против Тлакаелеля. Амантлан не позволит уничтожить старые записи.
Грустные мысли ещё больше усугубили плохое настроение вождя. Он понял, что никакая прогулка не развеет их, пока не будет обговорено положение странной женщины, появившейся в его доме.
Нопрежде всего ему предстояло решить, чего хочет он. К несчастью, ответа не было, а потому он недовольно крутился на жестковатых досках каноэ, которое направлялось к его загородному дому.
Становилось темнее. Вечернее благоухание садов чинампе пьянило, постепенно успокаивая. Мысли стали принимать более мирное направление. Ему пришлось согласиться, что предложение Тлакаелеля было верным – он может спасти рабыню, сделав женой. Но тогда действительно летели в пропасть долгие годы его упорного продвижения наверх.
Амантлан понимал горечь друга, который вкладывал в его продвижение столько сил. А сколько усердия пришлось приложить ему – Амантлану, чтобы стать одним из четырёх военачальников Анауака! Он – сын простого ремесленника – прошёл весь путь от воина-ягуара, забыв, что такое спать на мягкой постели, стал гордостью страны и вот... Теперь один его поступок откинет вниз! Какая беспечность! Воистину, в детстве он правильнорешил, сбежав из тельпочкалли, потому что даже повзрослев, совершенно не способен стать мудрецом. Вот уж тламатиниме не мучились бы от неразрешимого для него вопроса.
– О, боги!
Точно, он попал под какие-то чары! Как же мог забыть о Шочи! Его прекрасная гордая Шочи!
Амантлан почувствовал себя негодяем – два года он добивался внимания сестры тлатоани, её любви, которая открыла быперспективы, а теперь совершенно не вписывалась в новые планы.
Руки Амантлана невольно сжали голову, действуя как бы самостоятельно от него. Затем тонкие пальцы надавили на переносицу, потом внушительный кулак ударил хозяина в высокий лоб, ещё раз, подтверждая его полную растерянность. Рабыня подождёт, а вот Шочи могла и не простить его отсутствия. Он был в городе уже неделю, а до сих пор не появился у неё в саду. И тут Амантлан понял, что не хочет встречаться с девушкой.
Мотнув головой, взглянул на звёздное небо и огорчённо вздохнул, пытаясь отогнать переплетение мыслей. Ситуация, в какую он себя загнал, начала обретать чёткие линии.
«Что же я имею? Если продолжать морочить голову сестре тлатоани, можно либо с ним породниться, либо, если у Ицкоатля имеются свои виды на будущее Шочи, попасть в ещё большую яму. Несколько дней и тлатоани донесут о редкой пленнице, и тогда мне никак не объяснить, почему я задержался и не подарил её правителю. Ситуация – хуже не придумаешь... Тут уждействительно пахнет изменой. Это я-то изменник?! Вот глупость!
Только у меня достаточно врагов, которые постараются извлечь из этого выгоду и окончательно меня уничтожить. Пожалуй, дело и не в том, что я не хочу её отдавать. Пожалуй, поздно... Наверняка тлатоани уже доложили обо всем, а он теперь выжидает, проверяет, как долго я буду бездействовать! Хорошо ещё, что меня не отправили сразу в новый поход. Боги! А что же будет тогда с рабыней?! Ведь через десять дней я выступаю на тарасков! Этот затянется на много месяцев, скорее всего, вернусь, когда женщина уже родит... Просто замечательно! У меня совершенно не осталось времени! Хотя, что мне обдумывать? Только то, как убедить эту упрямую индюшку добровольно выйти за меня замуж! Какое простое дело! Да лучше несколько походов на тарасков!»
Каноэ коснулось скалистого берега – он прибыл в загородный дом, который купил у одного обедневшего пилли. Тому необходимо было рассчитаться с долгами, а его кредитор не желал обладать столь огромным имением. Богач с трудом нашёл на него охотника, который смог предложить пару десятков рабов и драгоценностей в придачу. Вполне соразмерная оплата.
Очертания белого здания светлели из-за деревьев и многочисленных благоухающих кустов. Стояла тишина, наверное, все уже спали. Сначала Амантлан направился на женскую половину, но потом передумал – слишком устал и к тому же ещё окончательно не успел убедить себя в необходимости жениться. Как ни абсурдно, но в душе он с удовольствием поиздевался над собой, причём весьма едко, напомнив, как часто его хотели женить на самых красивых женщинах Теночтитлана, а теперь он сам вынужден уговаривать какую-то рабыню выйти замуж. Ситуация, достойная насмешки. Что ж, откуда-то взявшаяся жадность поставила его в эти нелепые условия. Кто знает, возможно, женщина действительно родственница правителя Майяпана?! А это сулит некоторые интересные перспективы.
«Что ж, в любом положении, даже наихудшем, всегда можно найти положительные стороны. Ведь я – любимец богов!» – с этой мыслью Амантлан отправился спать, отложив все дела на утро.
Проснулся Амантлан от тихого шороха – слуга принёс завтрак, как всегда в одно и то же время.
День военачальника начинался с физических упражнений на центральном стадионе Теночтитлана, где он проводил почти половину светового дня, затем следовало посещение казарм воинов-ягуаров.
Разминаясь на стадионе, Амантлан никак не мог сосредоточиться на физических упражнениях, мысль об Иш-Чель неотступно сидела в голове. Его раздирало желание сохранить женщину у себя как редкую вещь, но он признавал, что за этим скрываются и другие чувства. Рабыня всё больше нравилась ему, а это само по себе было чем-то новым, раздражало и не устраивало. То, что женщина оказывала сопротивление, не стоило особого внимания; заслуживало внимания другое – она рождала в нем желание защитить, уберечь, да и что там скрывать, он хотел ей нравиться! Чем не нравился самому себе...
Пока она не появилась, в его жизни существовало много женщин, но главное место занимала прекрасная сестра тлатоани – Шочи. Он постарался приложить массу усилий, чтобы привлечь её внимание, постоянно рисковал остаться без головы. Мало ли, как отнесётся Ицкоатль к любовным делам родственницы? Но Амантлану не запрещали оказывать девушке внимание, тем не менеетлатоани не заводил с нимсерьёзных разговоров. Возможно, он хотел выдать сестру за кого-нибудь из многочисленных правителей дружественных городов, а может быть, ждал, когда сами молодые люди обратятся к нему.
Тайные свидания не бросали тень на семью. Амантлан не сомневался, что тлатоани известно обо всех его посещениях Шочи. И вот теперь, если он женится на Иш-Чель, то она станет его главной женой, а ребёнок, который родится – его наследником. Взять Шочи второй значило нанести кровную обиду первому человеку в Анауаке, потому что Амантлан не был хозяином даже самого никчёмного города-государства. Тогда, при некоторых обстоятельствах, его бы не спросили, а просто навязали бы необходимый дипломатический брак.
Он злился, да так злился, что в глазах темнело, но выхода не находил. Оставалось теперь конкретно выяснить свои чувства к Шочи. Она ему нужна, или он стремился к ней только из-за её положения? Это было сделать куда проще, чем понять свои намерения по отношению к новой рабыне. Проще, чем объяснить то тепло, которое растекалось по телу, когда она стояла рядом и смотрела на него своими чистыми глазами... Он действительно боялся увлечься майяской женщиной и, в этом мог себе признаться, никогда не стремился испытывать глубокие чувства. Временами ему казалось, что ведёт она себя не как рабыня! И это ему нравилось... В который раз Амантлан начинал думать о Шочи, но почему-то в его мысли постоянно вторгалась Иш-Чель!
Отчаявшись разобраться самостоятельно, мешик решительно направился к женщине, которая его уже давно ждала – там он надеялся отвлечься от рабыни. Присутствие прекрасной Шочи обязательно укажет правильную дорогу! Но как же он ошибался...
Шочи встретила военачальника в покоях, которые выходили прямо в сад, что было удобно для тайных встреч. Стройная, высокая, гибкая, как тонкий прутик, она обвилась вокруг него, едва он вошёл, прижавшись к нему упругим телом, от чего Амантлан вынуждено обнял её.
– Ты так долго не шёл, мой Храбрый Ягуар... – голос был приятно мелодичен, его не портили лёгкие хриплые нотки, они лишь придавали некоторую сексуальность.
Шочи не скрывала своей любви, её глаза горели страстью и откровенно говорили о желании обладать мужчиной. Она любила в нем всё: его статную фигуру, покрытую шрамами, длинные густые волосы, резкие черты крупного лица и эти чёрные глаза под тяжёлыми веками, которые могли одновременно приласкать, заставить дрожать от желания и окутать невидимым покрывалом...
Руки женщины пробежались по его напряжённой спине, даря негу и ласку, запутались в волосах, поднявшись к лицу, строгому и сосредоточенному. Ее нежностьсделала своёдело, глаза Амантлана зажглись и утонули в тёмном омуте по имени Шочи... Однако через мгновение пронзило иное желание, ему страстно захотелось, чтобы другие руки, те, которые он никогда не знал, были на его плечах... Горячие губы слились с его губами и были желанны, но... хотелось других. Шочи почувствовала непонятное напряжениеи приложила все силы, чтобы он не смог её оттолкнуть, вновь стал прежним. Она увлекла его на ложе и, не позволив ни на секунду отвлечься, отдалась своим неукротимым желаниям, которые так восхищали мужчину.
Только насытившись сполна, она позволила Амантлану отстраниться и спросила:
– Ты больше меня не любишь?
Горькая усмешка пробежала по губам Амантлана, он тоже спросил себя:
«Неужели я так быстро и так сильно увлёкся рабыней, что это даже Шочи поняла?»
Женщина напряжённо ждала, обеспокоено вглядываясь в черты, хорошо ей известные, но которые теперь приобрели таинственность. Амантлан молчал, не зная, что ответить, а Шочи поняла, догадалась. Первым желанием было выгнать любовника прочь. Ревность оглушила женщину. Но она не могла позволить выиграть сопернице.
– Зачем же ты пришёл?
«И, правда, зачем?»
– Разве так прощаются? Или ты меня решил помучить?
– Нет.
– Что же тебя гнетёт? Надоели тайные встречи? Ты хочешь меня взять в жены, но думаешь, Ицкоатль не отдаст?
– Я действительно думаю, что Ицкоатль собирается выдать тебя за какого-нибудь правителя союзных городов, Шочи.
– Почему же ты сам его не спросишь? Боишься получить отказ? Может быть, мне самой поговорить с тлатоани?
– Нет. В моей жизни произошли изменения, которые не устроят ни тлатоани, ни тебя, ни даже меня.
– Что?
– Есть женщина очень редкой красоты. Я захватил её в походе, она ждёт ребёнка и мне дорога... – Амантлан не мог заставлять Шочи мучиться догадками, поэтому выложил всё, опять скрыв, что ребёнок Иш-Чель не от него.
Результатом был бурный гнев любовницы.
– Твоя жадность не имеет предела, Амантлан! Ты на всё хочешь наложить свою лапу! Ты нарушил закон! Разрушил наше будущее!.. И всё это из-за неумного, беспредельного желания обладать тем, чего не имеет правитель! Это измена, дорогой мой Ягуар!
– Кому я изменил? Тебе?
– Я – сестра тлатоани!
– И что дальше? Во всеуслышание объявишь, что была моей женщиной? А теперь из ревности раскрываешь измену?
– Два года ты морочил мне голову!
– Ну, нет, мои намерения были ясны с самого начала, дорогая! Да, я стремился приблизиться к тлатоани, и если бы он разрешил наш брак, с удовольствием стал бы твоим мужем! Но тебе хотелось, чтобы я сам поднялся с низов... Скажи, я лгу? Ты все время ждала, когда же простой ягуар станет тем, кем он стал сейчас.
– Да, я хотела достойного положения!
– Хвала богам, что я не обязан тебе ничем!
– Ошибаешься, если бы ты не добивался, то никогда не поднялся бы выше старейшины мейкаотля, да и то в старости!
– Возможно, но что это меняет? Мы все равно расстаёмся...
– Нет!
– В тебе говорит разочарование и гнев, Шочи, посмотри правде в глаза: тлатоани никогда не отдаст тебя мне в жены. Это невозможно даже по политическим соображениям... А мне нужно создавать семью. Сейчас больно, но могло быть ещё хуже, если бы тебя отдали другому мужчине в самый разгар наших отношений...
– О-о-о! Тогда было бы больно тебе!
– Шочи, признайся. Всё это – вопрос времени...
– Я отомщу, Амантлан... – прошептала девушка, поднялась с ложа, которое час назад стало свидетелем их бурной страсти.
– Не стоит, дорогая... Я ведь действительно желал тебя, к сожалению, слишком давно...
– Ты не будешь с ней счастлив, Амантлан, она чужая, ты – её хозяин!
– Став моей женой, она перестанет быть рабыней.
Шочи подошла к окну, Амантлан начал одеваться. Ему было неприятно уходить вот так, он понимал, что во всём его вина, но втайне радовался – пусть и таким путём, но развязался с сестрой тлатоани и перестал ходить по лезвию ножа, рискуя навлечь на себя гнев правителя. Оказывается, ему легко расстаться с любовницей, отказаться от тщеславных планов и идти другой дорогой. Может быть, у него действительно нет сердца, как утверждала Шочи. А увлечение рабыней – просто блажь, которая пройдёт, когда он насытится? Но закон запрещал близость с беременной женщиной, и воздержание должно продлиться пять лет. Кто его знает, возможно, он погибнет в каком-нибудь походе. Кто продолжит его род? Забавно – сын Кинич-Ахава.
А незнакомое чувство толкало вперёд и гнало домой, хотелось оказаться рядом с женщиной, которая нравилась. Поразмыслив, решил оформить Иш-Чель свободу и заключить с нею брак. Разумеется, вождь не собирался сообщать ей, что освобождает, – рабыня немедленно потребовала бы её отпустить.
К сожалению, новый день не принёс Амантлану удовлетворения. Иш-Чель выслушала его предложение, но отказала, веря, что имеет право быть заложницей, и её выкупят, дело лишь во времени.
Споры их становились с каждым днём всё жарче. Амантлан опасался, что Шочи выполнит свою угрозу и женщину нельзя будет спасти.
Он испробовал все средства, чтобы переубедить упрямую рабыню. И в конце концов вспомнил о человеческом зверинце. Да, он покажет ей уродцев великого оратора, людей с белым цветом кожи, тремя руками. Она увидит, что её там ждёт!
Иш-Чель помогала женщинам плести циновки для дома, пальцы были уже исколоты, и она их постоянно облизывала, чтобы снять ноющую боль и сделать передышку.
Амантлан остолбенел, застав её, осторожно слизывающую капельку крови с уколотого пальца. Алый язычок скользил между белоснежных зубов и нежно касался ранки. Готовые слова замерли и не сорвались с губ. Он вновь осознал незащищённость рабыни, которую предстояло побороть силой разума. Очевидно, нужно быть более убедительным...
– Одевайся, женщина, ты идёшь со мной!
Её удивлённо вскинутые ясные глаза вновь повторили немой вопрос:
«А мы не всё ещё выяснили?»
Как бы отвечая, он спокойно добавил:
– Мне нужно кое-что показать... Я жду тебя.
Одеваться? Наверное, он имел в виду покрывало на голову, чтобы прохожие не оборачивались, увидев странный цвет волос. Тяжело вздохнув, она послушно исполнила приказание хозяина.
Несколько дней назад в Теночтитлане праздновали Ксокотль Хуэтци – праздник падающего плода. Иш-Чель довелось быть в городе и наблюдать эту жуткую церемонию. Над теокалли поднимался чёрный дым, ветер разносил по городу мерзкий смрад от заживо сжигаемых пленников. Удивлённая, что не слышит страшных криков, она спросила рабыню-майя, почему те молчат.
– Им дали волшебный напиток забвения... плоды не могут разговаривать... –
Передёрнув плечами, Иш-Чель постаралась как можно быстрее оказаться в загородном имении Амантлана.
Воспоминания о недавнем празднике порядком портили настроение и не вызывали желания посещать город, где ещё витал сладковатый запах сожжённых человеческих тел. Она надеялась, что Амантлан повезёт её в другое место, но узкая, красиво украшенная лодка направила свой острый нос прямо на город. Гребцы налегали на весла, мощными ударами рассекая прозрачную гладь воды озера – Амантлан любил передвигаться быстро.
Каноэ заскользило в самый центр Теночтитлана, к дворцу тлатоани, вскоре им пришлось выйти и идти пешком. Вокруг возвышались теокалли, на которых горел жертвенный огонь. Амантлан постоянно раскланивался с пилли, путешествующими в носилках, украшенных яркими перьями и разноцветной тканью. Одежда знатных господ была из тончайшего хлопка, а на шее у всех висели многочисленные драгоценные ожерелья из больших камней.
Если пилли шёл пешком, то обязательно под зонтом, а семенящий сзади раб уберегал хозяина от солнечных лучей. Многочисленные толпы мешикской знати удивляли Иш-Чель своей роскошью. К тому же женщины, жены пилли, были одеты куда скромнее мужей. Казалось, что мужчины, отдыхающие от постоянных походов, стремятся нацепить семейные украшения, используя для этого все доступные части тела. Они протыкали крылья носа, украшали нижнюю губу – из огромной дырки у многих богачей выглядывало чудовище в форме головы орла или ягуара. Брови некоторых напоминали щит со стрелами после боя. Под украшениями достаточно сложно было рассмотреть человека, поэтому второй сопровождающий раб нёс штандарт, по которому и определяли род мужчины.
Почтительно ожидая Амантлана, который вежливо перекидывался парой фраз с пилли или тлакуилами-писцами, Иш-Чель с интересом сравнивала его с прогуливающимся народом. Он был высоким мужчиной, и костюм ягуара, мягко облегающий, красиво обрисовывал крепкую фигуру. Странно, но хозяин редко облачался в белоснежную макстлатл и удобную накидку – тилтатли. Очевидно, ему было удобно в боевом наряде. Только следуя к тлатоани на совет, он одевался по этикету. Затягивающаяся рана в нижней губе говорила, что господин сначала из тщеславия проколол дыру, но потом вдруг передумал носить впечатляющее украшение.
С молодыми женщинами Амантлан задерживался несколько дольше, чем с мужчинами. Поигрывая слегка, чтобы это было не столь явно, крепкими мышцами, он весело отвечал на шутки и обещал обязательно навестить. Когда они подошли уже к самому дворцу, Амантлан вдруг резко свернул от главного входа, где стояла вооружённая стража. Вежливо поздоровавшись с охраной, он проник на территорию через боковую дверцу. Последовав за ним, Иш-Чель очутилась в прекрасных садах Ицкоатля. Тропинки были чисто выметены и посыпаны свежим золотистым песком, каждый кустик и веточка говорили о старательной работе прислуги тлатоани.
К Амантлану подошёл мужчина с мягким и добрым лицом – как ни странно, но на нем не было многочисленных излюбленных украшений мешиков. Господин Иш-Чель почтительно поздоровался с ним, и женщина узнала, что перед ней стоит мудрейший советник Ицкоатля – Тлакаелель. Амантлан махнул ей рукой, и она подошла ближе, чтобыпоприветствовать столь знатную особу. Не обратив на приближение Иш-Чель никакого внимания, мужчины спокойно продолжили разговор.
– Я помогу, Амантлан, пройти в зверинец, но ты уверен, что он произведёт на твою женщину должное впечатление?
– Это последнее, что мне остаётся сделать, уважаемый Тлакаелель, у меня больше не осталось доводов. Женщина так упряма, что руки опускаются в бессилии.
– Она не знает наших законов, дорогой друг. Ты очень плохо ей всё разъяснил. Сейчас она защищает себя, хотя носит твоего ребёнка, а, может быть, надеется, что когда он вырастет, то выкупит её? Женщина, ты надеешься на это? – насмешливые глаза Тлакаелеля внимательно посмотрели на упрямицу, онемевшую от услышанного.
Ей был известен закон мешиков, по которому дети рабов становились свободными, но ее возмутила наглая ложь Амантлана, утверждавшего, что ребенок его. Не успев ничего сказать, она ощутила жесткую хватку пятерни хозяина на руке. Мило улыбаясь, он сжал ее довольно сильно. Было ясно – в глазах вельможи рабыня выглядит полной дурой, которая непонятно почему отказывается от столь выгодной партии, и это в ее положении!
Так и не дождавшись ответа, Тлакаелель продолжил:
– Я очень хорошо отношусь к моему другу, и постараюсь объяснить.Женщина, ждать совершенно нечего. Ты красива, с редкого цвета волосами, если останешься без покровительства, то тебя поместят в зверинец нашего почитаемого Ицкоатля. Там у него много забавных уродцев, дорогая. Получится славная компания, которую наши могущественные жрецы прикончат при первых же признаках голода... – речь советника текла медленно и спокойно. Намеренно излагая все без описания монстров, он знал, что добьётся большего успеха, чемпугая женщину:
– Но, предположим, тебя минует такая участь, ты поразишь нашего правителя умом, красотой... Однако через две недели настанет праздник подметания – Охпаництли. А ты знаешь, в чем он заключается?.. Нет? О, он - потрясающее свидетельство неистощимой фантазии наших жрецов. Кстати, у тебя есть все данные – твоя нежная и светлая кожа. Уверяю, она очень понравится служителям. В этот день её сдерут, а потом высушат. И оденут, как плащ, в дни праздника. Тебе ещё не плохо, красавица? Вижу, в глазах появляется интерес. Могу сообщить очень доверительно, в нашем государстве каждый месяц почитают богов!
Иш-Чель замерла, слушая последние слова советника. Достаточно один раз побывать в роли жертвы, чтобы на всю оставшуюся жизнь тебя начинало трясти только при одном упоминании. Сейчас же почтенный человек, которому совершенно ничегоот неё не нужно, описывает дикую перспективу. Стоило подумать.
Она остановилась и не заметила, как Амантлан и Тлакаелель тихо направились в сторону невысоких белых строений в глубине садов. Мужчины задержались, и Амантлану пришлось вернуться, чтобы осторожно взять её под руку. До Иш-Чель лишь доносились обрывки разговора, так как мужчины беседовали тихо, стремясь не привлекать к своей группе чужого внимания и не тревожить сладкую тишь сада.
Рядом с маленькой дверцей в длинной стене сидел тлатлакотин – раб, присматривающий за зверинцем тлатоани. Молодой ещё мужчина, судя по крепкому телу и совершенно не дряблой коже, но уже с седыми волосами. Он почтительно распахнул дверцу перед высокопоставленными пилли и первым вошёл в тёмный коридор.
Тлакаелель и Амантлан переглянулись, одновременно набрали полную грудь свежего воздуха и направились за ним. Они знали, что ожидало их в этом здании, и были внутренне готовы. Для Иш-Чель же начался настоящий кошмар наяву.
За крепкими решётками находился человеческий зверинец тлатоани Ицкоатля, большого любителя собирать по всей стране редких животных, растения и... людей. Иш-Чель увидела длинный зал без перегородок. Живая масса, которую вряд ли можно было назвать людьми, так как они совершенно потеряли, прибыв сюда, всякий человеческий облик вместе с рассудком, перемещалась единым, тесно сплетённым клубком.
Стоило безобразному монстру издать вопль, толпа подхватывала его и, гулко отдаваясь под потолком, крик будоражил животных, находившихся в соседнем помещении. Как только потерявший разум уродец начинал хохотать, тут же в диком и идиотском смехе раскрывались обезображенные беззубые рты других, а скалящиеся морды этих… нет, уже не людей… вызывали чисто физическое отвращение.
Иш-Чель испуганно плелась позади мужчин, вздрагивая и сжимаясь, для неё это был ужас, неприкрытый, омерзительный и настолько близкий, что она ощутила его дыхание. Это было дыхание смерти, долгой, жуткой, когда тело болит, а мозга уже нет и никакие страдания не способны встряхнуть и пробудить, когда забвение и отсутствие лучше той действительности, где находится бренное тело...
Перед ней предстал момент истины, да, она увидела своё будущее в этой массе копошащихся, отвратительно пахнущих, грызущихся между собойуродливых созданий. Они родились людьми, но боги распорядились иначе... Неужели ей по доброй воле нужно войти сюда в здравом рассудке, беременной, и жить среди опутывающих ежесекундно её молодое и сильное тело обрубков, лишь отдалённо напоминающих человеческие конечности?! Видеть это убожество, способное вызвать только омерзение?! Вырывать себе и ребёнку кусок пищи, брошенный безжалостной рукой поседевшего раба, для которого этот ежедневный ужас стал какой-то гранью между жизнью в сознании и смертью в забвении!..
Сколько же сможет продержаться её разум, чтобы сохранить ясность, да и для чего егоберечь? Для того чтобы не катиться в толпе за любым посетителем в ожидании мизерной подачки, которую кидает не сам посетитель, боясь испачкать пальцы, а несчастный раб, оставивший молодость в этих ужасающих обнажённой правдивостью стенах. Ей стало ясно, откуда у смотрителя при его молодостиседые волосы. Она уже не знала, что страшнее: смерть на жертвеннике, которую отвергала душа, невзирая на веру, или же жизнь среди живых мертвецов.
Видя протянутые, исковерканные и изломанные руки, тянущиеся к ней в ожидании хоть какой-нибудь подачки; встречаясь с бессмысленным взглядом горящих, порой таких проникновенных глаз, она представляла среди них себя, своего маленького и беззащитного ребёнка, который никогда не услышит пения птиц, не почувствует дуновения свежего ветерка, не познает красоты цветов, растущих совсем рядом, в каких-то пятидесяти шагах. Что по сравнению с этим её рабство, её неволя, когда вот оно, горе человеческое, обнажённое, кричащее, молящее о снисхождении и милосердии! Кто из несчастных смог хоть на миг ощутить тепло жалеющей руки? Получил ли хотя бы один от управляющих миром, довольных собой, ту ничтожную мизерную каплю жалости?
Нет, все приходящие сюдаосознавали физическое и моральное превосходство, довольствовались призрачным совершенством, своей непревзойдённостью... Животные, живущие бок о бок, делящие с ними воздух и пищу, даже они были в лучшем положении, чем эти несчастные... Ведь пожалеть, поплакать над их судьбой не согласился бы никто. Ибо человек в могуществе своем всегда забывает о собственной ничтожности, не хочет осознавать, что есть ошибки богов, когда физическое уродство довлеет над умственным совершенством. Человек должен быть лучшим творением природы, а всё, что не попадает под эталон, жестоко отброшено, стёрто, потому лишь, что оно безобразно и не соответствует принятым меркам. Человек безжалостен и забывает о снисхождении к себе подобным, если они хоть на мизер отступают от нормы, а если о норме нельзя и вспомнить, то он стирает подобное существо из памяти людской, как мусор!..
Уродцы, ноющие и воющие, протягивающие искорёженные, изломанные пальцы, преследовали её в ожидании пищи, а раб-тлатлакотин палкой отгонял их, задерживая смешанную толпу, катившуюся за ней. Она понимала, что все они хотятласки, осознаваемой интуитивно, на уровне животного инстинкта, как любое живое существо. Но весь вид, запах гниющих тел, жалость от безысходности, ужас от одного их присутствия отталкивали и гнали её вперёд! Иш-Чель не знала, не могла точно сказать себе, что же это было: инстинкт самосохранения или жажда освободиться от того гнетущего состояния, которое навевало общество отвергнутых.
Амантлан и Тлакаелель с безучастными лицами смотрели на человеческий зверинец тлатоани, в очередной раз поражаясь, что испытывал при его посещении правитель страны Анауак, какие мысли он черпал? Мешики неоднократно посещали заведение, сопровождая тлатоани, что помогло им пройти до конца человеческий муравейник. И когда раздался звук падающего тела, они словно ожили и стали нормальными людьми.
Психика Иш-Чель не выдержала напряжения, которое ей уготовилииз лучших побуждений сопровождавшие её мужчины. Она в какой-то момент почувствовала, как пелена опустилась на глаза. Именно темнота убрала кривляющуюся физиономию с тремя головами и ртом, в котором торчало только два гнилых зуба. Темнота дала ей удивительный мирный покой, когда тело невесомо и тебе необыкновенно хорошо.
Пустота и темнота, что может быть лучше?.. Зачем шум?.. Запах резкий и будоражащий? Зачем яркий свет, громкие голоса, зачем боль, пронизывающая тело? Зачем жизнь, когда забвение приятнее? 3ачем о чём-то думать?.. Зачем это всё?.. Уж лучше раствориться в ласковой темноте, её тягучем и ласковом забвении...
– Очнись! – требовательный и испуганный голос Амантлана доносился, словно издалека, он с трудом проникал в её сознание, но оно не хотело покидать неземной покой.
Веки затрепетали. Взгляд, мутный и встревоженный, уже готов был погаснуть от яркого света, когда Иш-Чель вынесли на воздух, подальше от животного кошмара. Но тёплые заботливые руки и встревоженный голос не давали уйти опять.
Она вздохнула, вернувшись. Ясный день не обрадовал, взгляд оставался отсутствующим, направленным в глубину сознания. Сейчас были не нужны люди, их жалость, ведь она чуть-чуть не такая, как все. Эта маленькая разница захлестнула пониманием той зыбкой границы, которая пролегла между нею и всеми людьми. Иш-Чель вновь потеряла сознание, она не слышала голос хозяина, приказывающий прислать носилки для госпожи, и как Тлакаелель, задумчиво глядя на обострившиеся черты тонкого профиля, сказал:
– Береги женщину, Амантлан, в нашем мире так мало красоты... Только смерть, всюду её грозные лики... А так хочется прекрасного!.. Приложи все силы! Я не верю, что боги позволят уничтожить это творение... Нет ничего ценнее сострадания и понимания. А она может испытывать чувства, значит, душа её не омертвела, жива, она вернет нежность, растопит и твоё огрубевшее сердце! –сказав, Тлакаелель ушёл, оставив друга ожидать носилки.
Впервые Амантлан держал женщину на руках. Тихое, равномерное дыхание говорило о продолжительном обмороке, в которое кануло сознание, пытаясь спастись от шока. Тело было тяжёлым и обмякшим, почти неживым. Круги, с отбрасываемой на них тенью густых ресниц, расползлись до половины мертвенно-бледных щёк. Он сам страдал от своей жестокости, но успокаивал себя тем, что увиденное необходимо для её спасения. Она была нужна ему, несмотря на дурной характер, упрямство и гордыню. С момента их встречи она стала камнем преткновения всех его дел и мыслей. Он не мог допустить её гибели, ибо неминуемо бы погиб сам. Для этого Амантлан и привёл её в зверинец людей!

***
Утро настало слишком скоро – Амантлана разбудили сообщением о вызове к тлатоани.
«Ну вот, дождался...» – мелькнула первая мысль в ещё сонной голове, – и что делать?»
Не выдавая своего беспокойства, он быстро оделся в соответствии с требованиями дворцового этикета и, собравшись с духом, уверенно сел в каноэ тлатоани. Успокаивало то, что не приказали взять рабыню, а значит, возможно, вызвали другому поводу.
Белоснежное здание дворца тлатоани встретило его яркими расписными стенами залов. Амантлан следовал в сопровождении эскорта. Внезапно из-за колонны выскользнула невысокая рабыня, она принадлежала сестре тлатоани. Амантлан остановился, сделав предупреждающий знак эскорту. С почтением поклонившись, женщина достаточно громко передала поручение:
– Моя прекрасная госпожа Шочи очень обеспокоена здоровьем ягуаров, которых вы подарили. Звери с утра никого к себе не подпускают, осмотрите их! – низкий поклон и рабыня исчезла за одной из колонн.
Амантлан вздохнул, поймав внимательный взгляд слуг. У тлатоани шпионили все –главное развлечение скучающих многочисленных жён Ицкоатля. Приглашение не несло в себе ничего необычного. Несколько лет назад Амантлан на охоте нашёл логово погибшей самки ягуара, в котором копошились шестеро слепых котят. Недолго думая, он сгрёб их в охапку, уложил в плащ и принёс домой. Они были забавны, и рука не поднялась прикончить несмышлёнышей. Ишто не пожелала оставить диких кошек у себя.Спасение пришло в образе прекрасной Шочи – большой любительницы редких подарков. Дружная семейка перекочевала под прохладные стены дворца тлатоани в ласковые женские руки его сестры. Звери подросли, были очень избалованны, поэтому свободы перемещения их пришлось лишить, ограничив большим вольером, но по ночам дикие кошки честно отрабатывали своё содержание – лучших сторожей, которыхк тому женевозможно подкупить, трудно было найти. Звери слушались и подпускали к себе только хозяйку и кормивших слуг. Исключение делалось ещё для Амантлана, которого они считали вожаком. Он тоже был привязан к ним и часто навещал. Ягуары позволяли ему кормить себя с рук и ластились к нему, забыв о своей природе. Посетив вчера Шочи, Амантлан не зашёл к зверёнышам.Отклонить приглашение, сказанное при слугах, невозможно, поэтому после беседы с тлатоани предстоит зайти в вольер.
Правитель Теночтитлана ждал в маленькой комнате рядом с огромным залом, гдепроходил совет вождей Анауака. Когда Амантлан вошёл, Ицкоатль задумчиво курил свёрнутые листья табака, такую же трубочку он предложил и своему гостю.
Выждав положенную паузу, тлатоани обсудил с вождём ягуаров его намеченный поход в земли тарасков, которые долгое время не желали покоряться силе Анауака. Амантлан расслабился, решив, что этот вызов обычная встреча перед походом, но, внезапноправитель задал вопрос, которого военачальник так боялся:
– Мне сказали, а я не поверил, что ты привёл в Теночтитлан редкую женщину? – под внимательным взглядом Верховного оратора нельзя было юлить.
– Да, я захватил, но...
– Все необычное находится в нашем дворце. Почему же пленница у тебя?
– Она моя женщина.
– Амантлан, что не соответствует привычным для нас явлениям, нужно дарить правителю или богам.
– Я совершил проступок по незнанию.
– У тебя будет время покаяться и исправить содеянное.
– К сожалению, нет.
– Ты отказываешься отдать рабыню своему правителю?
– Эта женщина не может быть отдана, она по истечению года подарит мне ребёнка, тлатоани.
– Ты женился на рабыне?
– Завтра будет совершён обряд.
– Ты хорошо подумал, Амантлан? Насколько известно, у тебя были другие планы. Ты так легко с ними расстался?
– Я слишком долго ждал, боги распорядились иначе.
– Думаю, твоя рабыня действительно красива, если смогла пленить моего военачальника. Она сделала то, что не удалось моей сестре. Как собираешься поступить с Шочи? Говорю с тобой, как друг. Ты хорошо подумал?
– Я не могу оставить эту женщину.
– А мою сестру? Любая родит тебе двадцать наследников! Так ты не претендуешь на Шочи? Что тебя останавливает? Я давно хотел спросить.
– Я не имею права, тлатоани.
– Какое почтение! Давно бы так, а то уже шли слухи, что через неё ты хочешь занять моё место.
– Я верен тебе, тлатоани.
– Хорошо. Главное – считай, тебе в очередной раз повезло – ты не нарушил, а только помог мне в моих планах. Я давно уже думал выдать Шочи замуж за правителя Тлалока. Вот уж не знаю, какой она будет у него женой. Мне не хотелось рождать между нами ссору, но ты решил жениться, и проблемы отпали. Однако ты должен, как того требует закон, прислать откупное – рабыня редкая и место её не в твоём доме.
– Я выполню любое твоё желание, – на душе у Амантлана повеселело.
– Об этом поговорим, когда ты вернёшься. Я знаю, что Шочи пригласила тебя снова, надеюсь, будешь твёрд в своём решении?
– Разумеется, тлатоани, – Амантлан поклонился и вышел в коридор.
Дворец был огромен, больше трёх сотен комнат причудливо переплетались между собой, и незнакомому с расположением переходов пришлось бы долго плутать, чтобы выйти. Но сейчас был день, и дворец походил на улей от сновавших там рабов и слуг тлатоани, так что найти покои сестры правителя было несложно. Шочи он застал у вольера с ягуарами. Они весело скакали вдоль решётки! Женщина повернулась к нему, едва заслышала шаги по дорожке.
– Мне передали твою просьбу.
– Я вчера погорячилась.
– Нет. Мы оба сказали то, что думали.
– Ты был у моего брата?
– Да, и говорил о нас с тобой, – в её глазах зажегся огонёк надежды, но Амантлан решительно потушил его. – Я сообщил тлатоани о женитьбе на женщине, которая носит моего ребёнка.
«Я так часто повторяю это, что, очевидно, скоро сам поверю в свои слова».
Шочи опустила голову, потом вскинула её и гордо ответила:
– Да, женишься на этой рабыне, но неужели у тебя не хватило смелости потребовать меня?
– Шочи, ты – сестра тлатоани и у тебя совсем другая судьба. Совет не допустит, чтобы женщина одной крови с правителем стала женой вождя ягуаров!
– Тебе стоило только потребовать!
– У тлатоани?!
– Да. Каждый знает, какая власть у тебя в руках... – шёпотом произнесла Шочи. – И ты решил её упустить!
– Я никогда не предам тлатоани, женщина.
– А совсем и не нужно предательства, ты бы взял то, что давно принадлежит тебе! И чем пользовался достаточно долго! И совесть не мучила!
– Я вынужден повториться: ты не можешь мне принадлежать – ты сестра правителя! Шочи, у нас были прекрасные отношения, но волею богов они подошли к концу, ни ты, ни я ничего не обещали друг другу, так давай расстанемся по-хорошему...
– Как легко это говоришь, не тебе выходить замуж за старика, у которого скоро и волос не останется! Сам-то ты женишься на красивой рабыне! – ревность крепко сжала сердце Шочи своими руками, слезы брызнули из глаз.
Она не могла сдержать рыданий. Впервые она плакала не для того, чтобы чего-то добиться. Плакало её сердце, осознав, что действительно значил для неё этот мужчина.
– Шочи, с нами останутся наши чувства, но обстоятельства сильнее нас... – пытался успокоить женщину Амантлан, задавая себе вопрос, как поймёт эту сцену правитель.
– Я не прощу тебе, Амантлан, никогда не прощу... Уходи! Все твои слова – сплошная ложь...
– Шочи, я ухожу, но, что было между нами, не было ложью.
Амантлан чувствовал, что ему бесконечно жаль рыдающую женщину, поэтому махнул прислужницам, топтавшимся в нерешительности поодаль.
Дома же его ждал не менее тяжёлый разговор, на который не было сил. Иш-Чель он нашёл, как ни странно, в своей комнате, где она делала уборку. Устало опустившись на циновки, он попросил её присесть напротив.
– Через семь дней я ухожу в поход, никто не знает, чем он закончится, и вернусь ли я вообще. Я не могу допустить, чтобы ты осталась без защиты. Ты и твой ребёнок должны иметь право находиться в этом доме и ничего не бояться.
– Что может быть страшнее, чем рабство?
– Ты права, поэтому станешь хозяйкой дома, моей женой.
– Мой господин знает, как я отношусь к этому предложению. Мой муж жив, нравится это Вам или нет.
– Мне действительно не нравится, но теперь у тебя другая жизнь, и её нужно сделать нормальной. Завтра мы совершим брачный обряд. Я не могу допустить, чтобы ты попала в зверинец к тлатоани или на жертвенник. Как или чем мне ещё тебя убедить, что другого выхода нет?!
– Зачем вам брак?
– Пока не знаю. Просто не хочу потерять редкую собственность, – попытался устало отшутиться Амантлан.
По дороге домой он успел предупредить старейшин и жреца о предстоящем событии. К тому же он уже имел разговор с матерью. Как он подозревал, будущая жена, хоть и чужеземка, но пришлась ворчливой старушке по душе. Это успокаивало – в доме будет мир и согласие, а уж почтенная Ишто никому не позволит обидеть невестку. Итак, женщина, к которой он не притронулся, войдёт в его дом хозяйкой. А он отправится в поход, из которого может не вернуться, и наследникомв таком случае окажется малыш, отец которого – его непобеждённый противник Кинич-Ахава. Задачка, которую он постарается решить, если удастся вернуться.
– Ступай, тебе необходимо готовиться к свадьбе, слуги помогут подобрать нарядную одежду и украшения. Я хочу отдохнуть, – Амантлан просто падал от усталости и нервного напряжения.
Иш-Чель, понурив голову, покорно вышла. Ей не нравилось происходящее. Но главное – её ребёнок будет жить в полной безопасности. Жизнь распоряжалась по-своему, никого не спрашивая о желаниях и мечтах. Приходилось соглашаться, откладывая на потом и возвращение, и призрачное счастье.

 » Часть II. Страна Анауак. Теночтитлан (продолжение)

День свадьбы для Иш-Чель начался с того, что её разбудили весёлые и смеющиеся сёстры Амантлана. Молодые женщины буквально растормошили будущую невестку и приступили к обряду.
Прежде всего, Иш-Чель отвели в жарко натопленную баню, где она столкнулась с выходящим из неё женихом. Сёстры его, озорно блестя глазами, отпустили в адрес пары шутку и устроили небольшую возню, которую разогнала озабоченная Ишто, пробегавшая в поисках старшей дочери. Грозно сдвинув брови, старая женщина велела молодёжи успокоиться и заняться делом.
Амантлан последовал к себе. Старшая сестра ушла вслед за матерью, чтобы помочь с праздничным угощением, а остальные сёстры вошли вместе с Иш-Чель в баню. Расслабленная и разомлевшая от пара, Иш-Чель с трудом добралась до комнаты, отведённой ей, теперь как госпоже. За ней последовали и сёстры, которые долго не виделись, а потому их рот не закрывался от льющихся новостей.
– Мы сами оденем нашу невестку! – отказалась от помощи служанок та, что была постарше и носила имя Прохладная Вода. Оказалось, его она получила из-за своих изящных всегда прохладных рук. Младшую звали Большая Олениха, хотя ростом она была чуть повыше Иш-Чель, но когда женщина смотрела на собеседника, то красивые глаза и немного опущенная голова очень напоминали благородное животное. Сёстры позволили слугам только подавать одежду и украшения, а затемвытолкали всех прочь.
Иш-Чель облачилась в голубую юбку, по краю вышитую темно-синим орнаментом. С помощью будущих родственниц надела белоснежную рубашку, больше напоминающую бесформенный мешок, которая также была расшита узором в тон, но с более широкой каймой. Из украшений полагались многочисленные золотые ожерелья с бирюзой. Теперь, чтобы ни у кого не вызывало сомнение благородное происхождение жены Амантлана, ей предстояло носить их, появляясь на людях. Мешики строго регламентировали все виды одежд как для мужчин всех возрастов, так и для женщин. Иш-Чель ещё не стала женой Амантлана, поэтому сёстры будущего мужа, восхищённо перебирая её волнистые пряди, по очереди расчёсывали их и сушили мягким белым полотном. Высушенные волосы они оставили распущенными, завязав на лбу голубую ленту, которая очень гармонировала с её глазами и светлой кожей. Последними невеста обула лёгкие сандалии из мягкой кожи. Теперь она была готова.
Сёстры Амантлана взяли её за руки и вывели во двор, где уже собирались многочисленные гости. Но, к удивлению Иш-Чель, все отворачивались или делали вид, что не видят их. Большая Олениха улыбнулась и объяснила:
– Ты ещё не вошла в дом мужа, значит, тебя в нем нет...
Поэтому невеста, увлекаемая женщинами, углубилась в сад, прошла несколько чужих дворов, перешла десяток мостиков над каналами, чтобы попасть к дому Амантлана, где её тут же окружили гости.
– Протяни руки, женщина...– обратился к ней худой старик, высокий и раскрашенный по случаю праздника.
Голос его был немного скрипуч, но интонация, с какой были произнесены слова, казалась доброй, и Иш-Чель протянула. Мужчина вынул из-за пояса нож, ловко рассёк кожу у себя на кистях рук и быстрым движением сделал тоже с руками растерявшейся Иш-Чель.
Небольшого роста жрец, помахивая курившейся веткой, быстро забормотал, наложив их руки друг на друга, чтобы ранки соприкоснулись, затем покрыл расшитым поясом:
– Как эта кровь соединилась, так и эта женщина стала твоей единокровной дочерью, Горный Орёл... Она – дочь твоей жены Зелёной Ягоды, вы должны её любить, отныневы не одиноки...
Мужчина взял обретённую дочь за руки и, глядя ей в глаза, начал наставления, словно она только что родилась. Его речь текла плавно, хотя иногда он делал паузы, словно вспоминал плохо заученный текст:
– Вот ты передо мной, моя девочка, моё ожерелье из драгоценных камней, моё Золотое Пёрышко Колибри, мой лучик яркой радуги, мой человечек, рождённый от меня! Ты – моя дочь, моя кровь, мой цветочек, мой образ!.. Слушай меня, понимай... Ты появилась на свет, ты рождена... Наш владыка Тлоке-Науаке, творец людей, изобретатель мужчин, послал тебя на землю!
Иш-Чель ощутила, как дрожат руки её приёмного отца, а в его глазах она прочитала большую грусть.
– Теперь, когда ты начинаешь смотреть на всё, окружающее тебя, моё Золотое Пёрышко Колибри, будь осторожна. Здесь, в этом мире, жизнь такова: здесь нет счастья, нет удовольствия. Здесь есть сердечная боль, мучения, усталость. Здесь зарождаются и растут страдания и горе. Здесь, на земле, место многих воплей, место, где наша сила истощается, где мы все хорошо познаем горечь и разочарование. Здесь... дует ветер, острый, как обсидиан, он веет над нами.
Справедливо говорят, что нас жжёт сила солнца и ветра.
Перед Иш-Чель возникли картины её мучительного путешествия в страну Анауак, на глаза набежали слезы. Они размыли лицо названного отца, который тихо продолжал, слегка ободрив её лёгким рукопожатием:
– Здесь место, где почти каждый погибает от жажды и голода. Таков наш путь тут, на земле, моё Золотое Пёрышко Колибри. Слушай внимательно, моё дитя, моя огненная девочка! На земле нет места для хорошей жизни, здесь нет счастья, нет удовольствия. Говорят справедливо, что земля – это место мучающего удовольствия, тяжёлого счастья... Старейшины всегда говорили: «Чтобы мы не ходили всё время, стеная, чтобы мы не были постоянно наполнены горечью, Бог дал нам смех, сон, пищу, нашу силу и выносливость, наконец, действие, благодаря которому люди размножаются. Всё это услаждает жизнь на земле, чтобы мы не стонали беспрестанно. Но даже если бы это было так, если бы было верно, что здесь только лишь страдания, и что таков путь людей на земле, если даже и так, то разве должны мы всегда бояться? Должны ли мы жить в слезах?..»Твои глаза прозрачны, как наша вода, как небо в ясный день, ты родилась для счастья, моя девочка, Золотое Пёрышко Колибри, помни мои слова... – рукопожатие приёмного отца стало нежным, после речи он ласково прижал к груди Иш-Чель.
А она уже не скрывала слез. Они сбегали по щёкам быстрыми прозрачными капельками, которые нежно утёр шершавой ладонью обретённый отец. Иш-Чель была ему благодарна за тёплые слова. По завершении обряда принятия в род, Горный Орёл обернулся к жене, которая стояла рядом и тоже плакала, взял из её рук несколько браслетов:
– Эти браслеты подарок от нашей семьи, ты – наша дочь и должна помнить, что мы опять остаёмся одни. Ты должна гордиться своим родом и не забывать, кто ты. Ты должна стать покорной и послушной дочерью почтенной Ишто, верной женой прославленному Амантлану, дарить ему детей. Иди с миром, наше дитя, наше Золотое Пёрышко Колибри! – Зелёная Ягода приняла из рук жреца расшитый пояс, который, несколько минут назад покрывал соединённые руки Иш-Чель и Горного Орла, и повязала им талию невесты, аккуратно расправив длинные концы. Затем родители взяли Иш-Чель за руки и через расступающуюся толпу гостейподвели к входу.
Оттуда вышел жених со всеми домочадцами. На нем не было ни боевой раскраски, ни костюма ягуара, только белая набедренная повязка охватывала бедра да такой же, как у Иш-Чель, яркий длинный пояс опускался ниже колен. Зато над головой возвышалась огромная корона из разноцветных перьев. На груди блестели золотые украшения, знаки власти и рода. Руки и ноги жениха покрывали многочисленные браслеты.
Приёмные родители подвели к нему Иш-Чель:
– Отдаём тебе, Храбрый Ягуар, – оказывается, таким было настоящее имя Амантлана, – нашу дочь – Золотое Пёрышко Колибри. Она будет послушной и хорошей женой, родит много мальчиков...
«Откуда они могут знать, какой я буду женой и сколько детей рожу?!» – усмехнулась про себя невеста, но тут случайно встретила взгляд жениха.
Он смотрел на неё так, как смотрит любящий мужчина на свою женщину. Довольная улыбка раздвинула губы Амантлана и обнажила ряд белоснежных зубов. Он был доволен, что столь уважаемый человек, как Горный Орёл не отказался принять в свою семью чужеземку. Невеста опустила голову, что было тут же замечено и положительно отмечено собравшимися гостями – женщина ведёт себя скромно.
А Иш-Чель пыталась скрыть досаду, её раздражал обман, было стыдно испытывать нежность со стороны чужих людей, а тут ещё и влюблённый взгляд. Какое бесстыдство!
Горный Орёл повернул Иш-Чель к себе и, положив руки на плечи, дал последнее наставление:
– Запомни, дитя моё! Кем бы ни стал твой муж, вы, двое, должны прожить оставшуюся часть жизни вместе. Не оставляй его, держись за него. Прилепись к нему, как кусок глины, даже если он будет бедняком. Даже если он будет только малым орлом, малым ягуаром, несчастливым воином, нищим знатным, иногда усталым, не чтящим божества. Даже из-за этого ты не должна презирать его!
Зелёная Ягода обняла Иш-Чель, как будто прощалась навеки с действительно родной дочерью. В груди Иш-Чель шевельнулось чувство благодарности. Горный Орёл погладил приёмную дочь по голове и слегка подтолкнул женщину в направлении терпеливо ожидающего жениха:
– Ступай, моя кровь, моё дитя, моя огненная девочка, моё Золотое Пёрышко Колибри...
Амантлан сделал шаг навстречу, взял невесту за руку и заставил её посмотреть на себя.
– Я – Амантлан, из рода Серого Кремня, беру тебя, Золотое Пёрышко Колибри, дочь Горного Орла и Зелёной Ягоды в жены. При всех клянусь тебе быть защитником нашего дома, любить и обеспечивать тебя и наших с тобой детей всем необходимым! – Амантлан поднял концы поясов и протянул жрецу. Тот аккуратно связал их, затем знаками показал, что то же самое должна сделать невеста. Иш-Чель покорно выполнила наказ.
Теперь жених и невеста были связаны узами.
– Как крепки эти узлы на наших священных брачных поясах, такой же крепкой будет наша с тобой семья, женщина. Отныне ты – моя жена, Золотое Пёрышко Колибри, а я твой муж – Храбрый Ягуар! – произнёс Амантлан громко и твёрдо, и Иш-Чель, вынужденная смотреть опять ему в глаза, увидела в них такую решимость, что перестала сомневаться в серьёзности происходящего.
К молодым подошли гости, почтенная Ишто взялась за концы на брачных поясах и ввела молодых в дом, где в большой комнате висели огромные гирлянды цветов и стояло на циновках роскошное угощение. Хозяйка усадила молодых в нишу и, сдерживая слезы, сказала, обращаясь к Иш-Чель:
– Добро пожаловать, Золотое Пёрышко Колибри! Мы рады тебе, дочка!
Гости расселись и после сытной трапезы начали по-настоящему веселиться: молодёжь приступила к танцам под заводную музыку свирелей, а старшая половина гостей к мирной беседе, некоторые пожилые мужчины пристроились в уголке рядом с кувшином октли.
Иш-Чель смотрела на все с полным безразличием, присутствие рядом улыбающегося Амантлана действовало несколько раздражающе, что не замедлило сказаться, стоило ему обратиться к ней с каким-то вопросом. Она, не произнеся ни слова, так глянула на него, что улыбка медленно сползла с лица, мужчина опустил глаза и отвернулся, не услышав ответа. Иш-Чель возликовала, но ненадолго. Амантлан, видно собравшись с духом, повернулся к ней, и, спокойно улыбаясь, сказал:
– Дорогая, нравится тебе или нет, но ты теперь по всем законам моя жена, ты вошла в мой дом и обязана проявлять покорность и послушание, хотя бы для приличия, потому что всё делается не мне в удовольствие, а для спасения тебя и твоего ребёнка! Напоминаю в последний раз, женщина! Возможно, мне тоже хотелось бы видеть на твоём месте другую, но так сложилась жизнь, проявляй хоть малое уважение к присутствующим, которые не виноваты в твоём плохом настроении!
Больше за вечер Амантлан к Иш-Чель не обращался.
Когда пришло время гостям расходиться, пара встала у выхода и долго выслушивала пожелания.
Затем молодых отвели в комнату Амантлана и оставили одних. Иш-Чель попыталась отойти от мужа подальше, но услышала смех – пояса были на них и ограничивали всякое движение.
– Вот видишь, женщина, придётся покориться – тебе никогда не уйти от меня, как и мне. Мы связаны священными узами брака.
– Ты забываешь, что я...
– Послушай, не начинай старого разговора! Ты умерла в водах той реки. Тебе боги дали возможность возродиться для новой жизни, так воспользуйся этим! К счастью, тебе достался очень покладистый муж!
Иш-Чель молча теребила конец ненавистного брачного пояса, пытаясь его развязать, но была остановлена тёплыми руками Амантлана, он мягко прекратил эти попытки, увлекая её на постель:
– Мы не должны спать, нам нужно с молитвами встретить рассвет, чтобы солнце осветило наш путь. А пояса развяжут утром, таков обычай, значит, у нас будет любовь, счастье, дети! Не нужно нарушать ничего в новой жизни! Не противься. Ты устала, но поспи, жена, рядом со своим мужем, пусть нас найдут не дерущимися кошками!
Амантлан почти насильно положил голову Иш-Чель на плечо и притянул женщину к себе. Возможно, мужчина ещё долго притворялся спящим, но то, что Иш-Чель уснула только под утро, она хорошо помнила.
Утром их разбудила Ишто, заметив связанные пояса, женщина просияла:
– Поднимайтесь, дети! – супруги покорно поднялись, а мать Амантлана развязала узлы, освободив Иш-Чель, которой хотелось спать.
Это ей было разрешено молодым мужем. Он осторожно провёл рукой по разметавшимся волосам, стараясь запомнить её образ, и тихо прошептал над нею модные в Теночтитлане стихи:
Пусть откроется твоё сердце!
Пусть обратится ко мне твоё сердце!
Все равно, ты мучишь меня,
Ты желаешь мне смерти!
И когда я уйду туда,
Где я погибну,
Разве ты заплачешь обо мне хоть раз?
Разве будешь обо мне печалиться?
Мы ведь только друзья!
Я ухожу туда,
Я должен уйти!
Иш-Чель сонно перевернулась на другой бок. Она смутно слышала то, что говорил Амантлан, но не видела, как собирался муж, не видела и его прощального взгляда.

***
Едва Теночтитлан простился с армией Амантлана, почтенная Ишто поставила дом вверх дном, объявив, что семья военачальника отбывает в поместье. На недоумение Иш-Чель, она доверительно пояснила:
– Если бы ты не носила ребёнка, то мы остались бы в городе. Но, – мать Амантлана имела в виду обычай мешиков не соблюдать правила гигиены весь срок, на который отбывали главы семейств, а старушка, большая любительница чистоты и порядка, не могла отказать себе в удовольствии попариться в баньке. Поэтому, желая соблюсти внешние приличия, предпочитала уединение. Домочадцам объявили, что в положении госпожи ей больше подходит деревенская жизнь, а не суматоха огромного Теночтитлана с его постоянными праздниками, и вообще, такова воля Амантлана.
Слуги уложили пожитки и переправили женщин в загородное поместье, где и протекла размеренная жизнь затворниц, пока не настало время родов.
Ещё загодя из Теночтитлана вызвали умелую знахарку. Акушерка принимала роды у женщин из дворца правителя.
Ишто, в волнениях и переживаниях – в какой день родится её внук, как и какие лягут на небосклоне звезды, призвала опытного жреца, но ребёнок ещё не явился на свет, и сказать ах-току оказалось нечего. Пришлось успокаивать старушку: все пройдёт нормально и покойников в семье не предвидится. Ибо еще одной причиной отъезда было поверье, что дух умершей при родах женщины поселится в доме. Услышав сообщение, основанное лишь на беглом взгляде на молодую и здоровую Иш-Чель, почтенная Ишто успокоилась и перестала производить суматоху.
Мальчик родился быстро и без всяких трудностей. Знахарка обернула ребёнка в чистый кусок материи и вынесла во двор, где собрались домашние. Она подняла младенца вверх и, произнеся соответствующие молитвы, передала его Иштокак представительнице рода отца и старшей по возрасту.
Подержав и пару раз почмокав губами, свекровь протянула внука Горному Орлу, который прибыл с женой по столь радостному случаюв гости дочери.
Мужчина, гордо показывая мальчика, произнёс несколько стихов и пожеланий. Зелёная Ягода расплакалась и, утирая слезы, прошептала молитвы о благоденствии внука, крепком здоровье его матери.
Гостей усадили за праздничный обед. По обычаю хозяйка одарила гостей дорогими одеждами, и родственники отбыли домой.

***
Все в доме радовались празднику – наступил четвёртый день жизни мальчика. Слуги приготовили обед, растопили баню, были отменены работы на огороде. Ещё с вечера почтенная Ишто договорилась с уважаемым ах-током – опытным колдуном – что тот к полудню посетит их дом и совершит обряд йиауильтока – представит ребёнка священному Огню и даст мальчику имя.
К приходу ах-тока подготовились: комната Иш-Чель была чисто убрана, сама женщина, нарядно одетая, кормила малыша.
Старец, обошёл комнату семь раз по кругу и остановился у стены напротив ложа роженицы. Он постоял некоторое время спиной к женщине, а когда повернулся, то от фигуры стал исходить серебристый свет. До Иш-Чель донеслись слова молитвы:
– Я обращаюсь к тебе, бог гор и дождей, великий Тлалок! И к тебе, Пернатый Змей, великий Кецалькоатль! И к тебе, великий отец всего – Огонь! Позвольте мне представить вам ребёнка! – ах-ток присел на корточки и достал из сумки, висевшей на поясе, несколько сухих веточек и ещё один мешочек. Продолжая повторять обращение, старец сложил костёр, затем протянул правую руку в сторону горевшего в комнате очага:
– Войди в себя, Обогревающий это жилище! – языки пламени вспыхнули и стали уменьшаться, постепенно изменяя цвет. Вскоре потушенный колдуном огонь проявлял себя только редкими оранжевыми всполохами где-то в самой глубине древесных углей.
– Подойди, женщина-мать, и ребёнка поднеси! – приказал ах-ток,Иш-Чель исполнила, опустившись на колени по другую сторону нового очага. Старец глубоко вздохнул, прикрыл глаза, протянул руки над кучкой уложенного хвороста, он поднял ладони вверх. Слабое сияние, которое подсвечивало колдуна изнутри, усилилось.
– Отец-Огонь, великий Уэуэтеотлем, Шиутекутли, дай мне твою очистительную силу для этого младенца, вдохни в него смелость и ярость, одари храбростью и мудростью, защити от болезней и ран, сделай его честным и счастливым! – в руках старца засветилась маленькая яркая точка, которая постепенно разрослась в белоснежный шарик величиной с кулачок новорождённого. Она серебрилась и весело каталась в чаше ладоней. Ах-ток осторожно поднёс дар бога к сухим веточкам, которые принёс с собою и разъединил руки; небесный огоньпрыгнул вниз и быстро пробежал по маленькой кучке.
Везде, где пробегал серебристый шарик, начинали загораться веточки, пламя у них было цвета обычного огня с красноватыми отблесками, только кончики языков сохранялипородившее ихсеребристое свечение. Все это время старец не отводил взгляда от разгорающегося костра, а губы шептали молитву.
– Дай мне ребёнка... – услышала Иш-Чель колдуна, протянула сына, пламя взметнулось к её рукам и ласково окутало младенца. Она не ожидала, что огонь может быть таким ласковым и прохладным.
– Ты, родившийся, получишь имя Ягуара, Отец-Огонь принимает тебя с любовью, почитай его, Маленький Ягуар! Огонь – отец и мать всего сущего, только ему под силу возрождать жизнь, только он превращает воду в пар, плоть в пепел, даёт тепло и свет на земле, помни об этом!
Ах-ток передал Иш-Чель ребёнка, по телу которого продолжали пробегать серебристые искорки небесного огня, теперь они служили мальчику прозрачным покрывалом. Колдун развязал цветные тесёмки на небольшом мешочке, который лежал рядом с новым очагом, достал пригоршню порошка и бросил в пламя. Костер вспыхнул, пополз терпкий, немного горьковатый запах.
– Прими, Отец-Огонь, великий Уэуэтеотлем, Шиутекутли, это приношение, я сам собирал его и сушил для тебя, растирал семь раз! Выслушай меня, говорящего за того, кого нарекли Ягуаром!
Ах-ток снова протянул руки к младенцу, получив мальчика, он высоко поднял его над огнём, который взметнулся, не желая расставаться с ребёнком:
– О, ты, бог Солнца, бог Огня, мой единственный, бог-отец-Огонь. Сегодня, в этот день, в этот час, я призываю святые души, сопровождающие восход солнца этого дня; с этими святыми душами я взываю к тебе! О, вождь духов, приди!Придите, вы, владыки гор, владыки равнин; и ты, Холод, и ты, высокочтимый Ветер, ты, бог Равнины, ты, бог Гор, примите это благовоние! Я назначаю себя приёмным отцом. Я, кто просит – я свидетель и брат этого человека, который просит, не допустите, чтобы настигло его зло, не допустите, чтобы с ним случилось несчастье, – старец поднялся с ребёнком, огонь маленького костра потянулся за ним вверх, разрастаясь и набирая силу.Руки мага и сын Иш-Чель оказались внутри пламени.
Старец продолжал:
– Я тот, кто говорит, курит благовоние, молится за ребенка, берет его под свое покровительство, прошу вас, чтобы мог он обрести себе пропитание без труда. Пусть не захворает он лихорадкой; да не разобьёт его паралич, и не душит его сильный кашель; да не укусит его змея; да не страдает он ни ожирением, ни астмой; да не покинет его разум; да не укусит его собака; да не ударит его молния; да не будет он убит ножом или палкой, да не унесёт его орёл. Защитите его, ооблака; помоги ему, о молния; помоги ему, о гром; помоги ему, вечный Отец-Огонь! – ах-ток передал ребёнка через огонь Иш-Чель, а затем повелел вернуть.
– И я, тот, кто до сего времени говорил вам за него, я прошу вас, да постигнут его врагов недуги. Так устройте, чтобы врагов его, когда они выйдут из своих домов, постигла болезнь; устройте так, чтобы везде их преследовали невзгоды; вредите им всюду, где встретите их!
Ах-ток несколько раз вытаскивал мальчика из серебристого огня, отдавал матери, возвращал себе, все это время ребёнок спокойно спал. Когда обряд был завершён, старец устало присел на корточки, передал сына Иш-Чель, махнул рукой в сторону домашнего очага, позволяя огню вновь весело заиграть на дровах. Волшебный костёр угасал. Сияние, исходившее от мага, также постепенно таяло. Старец взмахнул рукой и потушил остатки ритуального пламени, совершив несколько круговых движений, уничтожил все следы обряда. Подождав некоторое время, пока ах-ток восстанавливал силы, Иш-Чель предложила ему разделить праздничную трапезу.

***
Знахарка, получив богатые подарки за свой труд, не собиралась домой. Едва её подвезли к центральной площади, как она со всей прытью бросилась бежать к дворцу тлатоани. Отыскав в стене, окружающей сад и многочисленные дворцовые постройки, дверь, женщина условно постучала и прошептала заветное словечко-ключ. Её впустили и со всем почтением провели в покои прекрасной Шочи, которая нетерпеливо прохаживалась по комнате, изредка перебрасываясь репликами с младшей сестрой, вальяжно развалившейся на мягком ложе и жующей табак. Сёстры мгновенно повернули головы, едва знахарка вошла.
– Ну?.. – посмотрела на вошедшую Шочи, совершенно не желая скрывать нетерпение.
– Родился мальчик...
– Как же так, ты говорила, что сделаешь все... Ишто призывала жреца, роженица находилась в горячке!
– Госпожа, вы не волнуйтесь, нельзя же, чтобы люди думали обо мне, как о неумехе!
– Кто тебе позволилдумать о себе, старая? Я, что, мало заплатила?!
– Шочи, зачем ты сердишься?! Пусть старуха нам все по порядку расскажет, потом ты решишь, предала она тебя или нет, – донёсся с ложа томный голосок.
Шочи отступила от знахарки, над которой несколько минут нависала грозным коршуном, стараясь запугать старуху.
– Да, госпожа, подождите сердиться...
– А, как мне не сердиться, если все пошло не так, как нужно?!
– Госпожа, на все воля богов... – робко оправдывалась знахарка.
– А ты на что, старая?!
– Госпожа, я дала травки, она положит конец вашим мучениям, но колдовство действует медленно, а потому и незаметно.
– И сколько времени это продлится?
– Месяца три-четыре. Травка такая, что жена будет испытывать отвращение к мужу, и он не захочет её видеть. Я окурила ею весь дом...
– Но ты обещала, что ребёнок не родится! – надула губы Шочи.
– В этом, каюсь, не моя власть...
– Так ты же повитуха! Теперь у Амантлана будет сын и наследник, а что ждать моим детям?!
– А они у тебя разве есть, дорогая? Что-то не слышала... – с большим интересом сестра Шочи приподнялась с ложа и уставилась на неё.
– Нет, но ведь будут!
– Ты просто сумасшедшая: многие дети не доживают и до пяти лет, к тому же он мальчик!.. Зачем забивать себе голову ерундой?!
– Да, но я хочу все предусмотреть! Так ты говоришь, Амантлан не захочет видеть сына и не войдёт в дом своей жены?
– Конечно, госпожа моя, конечно, даже в дом не войдёт, травка и заклинания верные и сильные...
– Ага, Шочи, как же наш Храбрый Ягуар сможет войти в дом, если он в походе и не известно, когда явится! – рассмеялась младшая сестра.
Старуха испуганно заморгала и стала извиняться:
– Но я ведь не могу ничего изменить...
– Старая дура! – расстроенная Шочи опустилась рядом с сестрой и машинально взяла лист табака. Покрутив между пальцами, она не захотела его жевать и отбросила в сторону.
Знахарка так и стояла, подобострастно согнувшись.
– Ступай, старая! Мне больше ничего от тебя не нужно! – Шочи подождала, пока женщина исчезла из комнаты, и обратилась к сестре, которая с насмешкой смотрела на неё:
– Давай обратимся к Коатлантонан, нашей Змеиной Матери? Принесём ей хорошую жертву и попросим...
– Неужели эту несчастную чужеземку, которую никто никогда не видел, нужно обязательно убивать? К чему тебе её смерть?
– Амантлан должен принадлежать только мне!
– Я это уже поняла, лучше обратись к Масатеотль – оленьей богине, принеси ей жертву, и пусть она благословит твоё распутство! Но, дорогая сестра, осторожно, наш племянник Тлакаелель свято чтит закон!
– Я люблю этого мужчину!
– Пожалуйста, люби, кто тебе запрещает, но для чего убивать жену? К чему затрачивать столько сил, отвлекать богов?! Кто мешает?
– Она – его жена!
– У неё ребёнок, Амантлан будет и так искать другую женщину, он ведь мужчина, что же может помешать тебе, зная его так хорошо, снова привернуть?.. Ты же сумела убедить нашего уважаемого тлатоани, чтобы не выдавал тебя пока замуж...
– Значит, обратиться к оленьей богине... – А ты сама пойдёшь со мною к ней?
– Что ты, Шочи, мне-то зачем, это тебе нужно,– испуганно взмахнув руками, младшая сестра ловко соскочила с места, где сидела, и попыталась выскользнуть из комнаты.
Но Шочи проворно её догнала и, прижав к стене, прошептала очень убедительно:
– Только попробуй со мною не пойти, так я скажу брату, чем ты изволишь заниматься с его телохранителями!
– Ой-ой-ой! Можно подумать, что это его удивит, пусть лучше смотрит за своими жёнами!
Немного набив цену, выторговав за сопровождение драгоценное ожерелье из сверкающих белых камней, привезённых откуда-то издалека, сестрица Шочи, названная Милой Лисицей, полностью оправдала своё прозвище.
Девушка скрыла от Шочи, что сама желала посетить храм оленьей богини, а ловко провернув дело, заработала драгоценность и в случае неожиданного наказания могла с чистой совестью обвинить старшую сестру как заводилу.
Храм Масатеотль располагался несколько на отшибе, вдали от Великого теокалли. Праздники, когда к нему стекались многочисленные граждане, были редки. Это позволяло женщинам, ведущим свободный образ жизни, пробираться к храму и вымаливать у богини покровительство. Иногда из храма доносились громкие крики и смех. Но стража, патрулирующая центральную часть Теночтитлана, сразу стремилась отойти подальше, чтобы не навлечь на себя гнев своенравных жриц.
Милая Лисица согласилась посетить Масатеотль на днях, и даже дала согласие принять участие в служении богине, получив подтверждение, что Шочизаплатит за них двоих...
Долгожданный вечер наступил. Отправив прислуживающих рабынь пораньше спать, сёстры укутались в длинные плащи и направились по темным многочисленным коридорам и комнатам к выходу из дворца. Им удалось спокойно и без происшествий пересечь площадь Великого теокалли. Когда они подошли к нужному храму, там уже слышалась тоскливая музыка и призывно горели факелы у входа. Перед ними проскользнула ещё одна тень. В помещении оказалось больше двух десятков таких же, как Шочи, страждущих и желающих утрясти свои любовные проблемы. Женщиной, опередившей их, оказалась одна из жён тлатоани. Три царственных особы испуганно уставились друг на друга, но Милая Лисица, несколько раз хлопнув глазами, пролепетала невинным голоском, развеяв напряжение:
– Дорогая невестка, ты правильно сделала, что решила обратиться к оленьей богине, только она сможет подарить тебе любовь нашего брата. Не волнуйся, мы никому не расскажем об этом, а отныне станем добрыми подругами!
Белый Цветок, испуганная неожиданной встречей, не знала, что делать. Предложение Милой Лисицы не могло её обрадовать, но желание привлечь внимание мужа, предпочитающего других жён и обходящего её стороной, заставили женщину вымучить улыбку и с благодарностью принять предложение. Во дворце все знали злой язык Милой Лисицы.
Подтверждая слова делом, сёстры и невестка встали рядом, поближе к центру священнодействия. Перед этим они положили к статуе, изображающей Масатеотль, свои дары.
Служение оленьей богине началось с громкого гимна, который исполняли молодые жрицы в накинутых на плечи шкурах. Призыв был услышан, и богиня вскоре появиласьв танце, изображающем самку во время гона. Нагое тело прыгало, склоняло голову с небольшими рожками, припадало к ступеням, на которых находился жертвенник. Скоро появился и олень – молодой мужчина, полностью обнажённый, в маске, украшенной огромными рогами. Пара закружилась, из-за колонн возникли ещё служители в оленьих шкурах. Музыка зазвучала пронзительнее, означая жалобный призыв оленихи. И тут факелы погасли, кроме одногов центре жертвенника, пополз сладковатый дым, вселяя в присутствующих опьяняющую радость.

***
Утро Шочи встретила разбитой и усталой. Однакоразбудила сестру, недовольно бурчащую. Растормошила её и заставила слушать:
– Я так и не поняла, как богиня узнает, какого мужчину мне нужно?..
– Ох, Шочи, неужели с этим нельзя подождать!..
– Это мучает меня!
– Ты, что не получила удовлетворения? – испугалась Милая Лисица.
– Да,но…
Девушка облегчённо вздохнула и авторитетно успокоила сестру:
– Раз получила, значит, богиня тебе поможет!
– А?..
– Шочи, нельзя же всё время ныть! Имей терпение! Амантлана-то ещё нет в городе! Давай немного поспим, я так устала этой ночью... Ложись рядышком...
Шочи была женщиной с характером и очень нетерпеливой. Оставив сестру нежиться в постели, она направилась к невестке. Но слуги остановили ее, объяснив – Белый Цветок посетил сам правитель. Это сообщение так обрадовало девушку, подтверждая действенность сил оленьей богини, что, вмиг повеселев, та отправилась к вольеру с ягуарами.
Однакодни проходили за днями, но Амантлана все не было. Прошли обещанные знахаркой месяцы. Шочи со страхом ждала прибытия любимого. Она уже снова начала сомневаться в силе Масатеотль. Ей стало казаться напрасным решение посетить богиню так рано, вдруг та уже забыла о ней? Совершенно неожиданно Белый Цветок намекнула, что желает снова наведаться к богине, чтобы отблагодарить – тлатоани теперь чаще навещал молодую жену.
Шочи понравилось приглашение и, взяв Милую Лисицу, троица отправилась в храм.
Еще на пороге храма Шочи охватило сильное возбуждение. Она всеми силами пыталась его сдерживать, чтобы не упасть в грязь лицом перед подругами, но, посмотрев на них мельком, увидела, чтосестра и невестка находятся в таком же состоянии. Очевидно, так действовал сладковатый запах дыма, который пополз несколько раньше и уже окутал ожидающих службу женщин.
Ритуал призыва оленихи самца повторился, с той лишь разницей, что посетительниц было меньше. Служба продолжалась почти до утра, и её участницы уверовали – на сей раз, Масатеотль точно услышала мольбы, выкрикиваемые в порыве бурной страсти.
Только сомнения вновь посетили Шочи: «А вдруг богиня все-таки перепутает их желания? Просящих-то было пятеро...» Женщина решила, что ничего плохого не произойдёт, если она посетит Масатеотль ещё раз и одна. Ей пришлось самой пробраться в храм днём. Привратник со всей серьёзностью выслушал и пропустил. Через некоторое время к Шочи вышла жрица, которая исполняла ритуальный танец. Бледнея и краснея, гостья задала волнующий её вопрос.
Женщина огорчённо вздохнула – следующая служба была назначена через два месяца. Но Шочи объяснила – она хочет быть полностью уверена, что богиня будет слушать только её. Жрица с трудом скрыла удивление и внимательно осмотрела стоящую перед ней девушку. Удовлетворённая осмотром, служительница кивнула и сказала:
– Мы сделаем для вас службу, но обычного подношения будет мало – особый случай...
Шочи согласилась.
– Госпожа желает полный состав служителей?
Девушка задумалась:
«Чем больше людей будут просить со мною богиню, тем лучше, но выдержу ли я?»
– Остановить службу мы не сможем... – тихо произнесла жрица, понимая сомнения женщины. – Если ваша цель зачать ребёнка...
– Нет, нет! Моего мужчины нет в городе, я только хочу...
– Простите, я поняла, остаётся вопрос оплаты.
– Это самое простое. Принесу сколько нужно, – гордо подняла голову Шочи.
Жрица улыбнулась, и встречу назначили на следующую ночь. Начало было таким же, как и раньше. Звучал гимн Масатеотль, олени танцевали, сладким дым окутал Шочи, она почувствовала себя молодым и сильным животным. Скинув одеяния, женщина влилась в общий танец, теперь руки многочисленных служителей ласкали только её тело. Опьянев от возбуждения, Шочи отдалась властным призывам, забыв обо всем...
Сила оленьей богини была подтверждена – Белый Цветок получила любовь тлатоани и забеременела, о чём объявили во дворце.
Избалованной и изнеженной Шочи оставалось только ждать, а она уже просто изнывала от тоски и одиночества, не зная, чем бы себя развлечь. Может, посетить в одиночестве храм снова, чтобы утолить ненасытное желание? Ведь прошёл почти год, как Амантлан покинул Теночтитлан. Прибывали гонцы и сообщали о его делах; воины возвращались домой, к военачальнику отправлялись свежие силы, но сам вернуться не спешил, чем страшно пугал Шочи. Теперь она боялась, что знахарка могла напутать, и её любимый никогда не найдёт дорогу домой.
Оставалось ждать и терпеть. Когда девушка совсем отчаялась и готова была подбить сестру на очередное посещение Масатеотль, в город пришли воины Амантлана и принесли плохую весть. Военачальника тяжело ранили.
Узнав об этом, Шочи раскаялась и бросилась к богине Коатлантонан, упала перед её жертвенником, собираясь молиться всю ночь.
– О наша Змеиная мать, не забирай его. Прости меня, мои сомнения в твоей любви и силе! Сохрани ему жизнь, помоги мне, великая Коатлантонан!..
Шочи с поразительным терпением оставалась в молитвенном доме, обращалась ко всем богам, обещая быть послушной и покорной, только бы они смилостивились над человеком, которого любила. Такой вот смиренной и молящейся у статуи Коатлантонан её и нашла Милая Лисица. Девушка спешила сообщить Шочи, что Амантлан уже дома. Его осмотрел лучший ах-ток, а за женой не послали, женщина до сих пор находится в имении, так что у Шочи, если она сумеет улизнуть из дворца, есть шанс увидеть любимого.
Заставить Шочи сидеть в своих покоях, когда Амантлан в городе и рядом нет жены, не смог бы и тлатоани. Поэтому, тщательно подобрав одежду, уложив и украсив волосы благоухающими цветами, девушка под покровом ночи направилась к нему.
Каково же было разочарование – труд рабынь пропал даром, и любимый мужчина не смог оценить её красоту по достоинству. Она, очевидно, плохо понимала, что значит тяжело ранен. Амантлан метался в горячке. Ухаживала за ним почтенная Ишто, которая к визиту сестры тлатоани отнеслась почтительно, но с неодобрением, немедленно высказав это вслух:
– Напрасно вы беспокоились, госпожа, скоро прибудет его жена, а пока за ним есть, кому ходить...
Но Шочис мольбой в глазахзабрала у старой женщины миску с водой и тряпицу, присела на край постели, чтобы заменить её. Так она провела всю ночь, терпеливо давая Амантлану настои из трав и обтирая прохладной водой. Ишто только дивилась, с какой нежностью ухаживает эта знатная девушка за её сыном. А любовь выплёскивалась наружу из глаз, обращённых на больного, чувствовалась в каждом движении рук.
– Ну же, приди в себя, мой Храбрый Ягуар! – шептала Шочи, наклоняясь к нему, и касаясь губ, когда старушка уходила менять воду.
Но Амантлан произносил что-то непонятное, бессвязное и не открывал глаза. Под утро Ишто посмотрела на гостью сурово и, придав голосу строгость – кому нужны неприятности с семьёй правителя – вишь, как далеко дело зашло, сказала:
– Всё, госпожа, уже утро, а если вас хватятся во дворце или кто заметит у нашего дома? Ступайте!
– Мне все равно, что скажут, не прогоняйте меня, почтенная Ишто! – крепко схватила Шочи за руки мать Амантлана и с надеждой заглянула ей в глаза, понимая о невозможности своей просьбы. Женщина ещё больше нахмурила брови и потянула, сохраняя почтение, девушку к выходу, где мирно посапывала рабыня, которая ту сопровождала. Старушка растолкала прислугу и выпроводила обоих. Перед этим пришлось снова услышать мольбы Шочи:
– Позвольте мне приходить к вашему сыну, почтенная Ишто, у вашей невестки маленький ребёнок, когда ей смотреть за больным мужем?.. Умоляю вас!
«Ну, что ты будешь делать с этой сумасшедшей девицей?!» – вздохнула почтенная Ишто, изо всех сил уклоняясь от ответа, бурча себе под нос о возможных проблемах, за которые тут же ухватилась Шочи:
– Ох, что вы, я ручаюсь вам, никто ничего не узнает! Я приду сегодня поздно вечером... – быстро добавила девушка и, боясь услышать снова отказ, шустро скрылась за углом. Ишто воздела руки к небу:
– Наша Змеиная мать, как ты можешь такое допускать?!
И покачав сокрушённо головой, направилась к раненому сыну. Она никак не могла понять, почему не приехала невестка, да тут же нашла ей оправдание – маленький ребёнок требовал большого внимания. Но, а если её сын отойдёт в мир духов, он что, так и не увидит своего сына - ее внука? И неужели Иш-Чель не соскучилась по мужу?
В создавшейся ситуации почтенную Ишто смущало не то, что к её сыну приходит молодая девушка, пугало старушку положение, которое гостья занимала.
«Может быть, Амантлан действительно возьмёт её второй женой?.. – предполагала Ишто хороший конец тайным визитам, но тут же поправлялась. – Как можно?! Она сестра тлатоани, и мужем ей должен стать какой-нибудь правитель, куда моему сыну! А может быть, и получится?! Как знать?»
И почтенная Ишто перестала мучиться сомнениями. Теперь каждый приход Шочи она воспринимала спокойно и посматривала на девушку с интересом, размышляя, какой женой та будет сыну. Шочи, получив немое согласие со стороны матери Амантлана, воспаряла духом. Она приносила с собою разные травы, во дворце расспрашивала, как и в каком составе их нужно давать раненому. Каждая ночь для неё была счастливой возможностью быть рядом, ухаживать и заботиться о мужчине, которого хотела вернуть. Она с такой любовью пожирала взглядом пылавшее в горячкетело Амантлана, что Ишто стыдливо отворачивалась и уходила к себе.
Иш-Чель не приезжала. Шочи наслаждалась, и всёеще больше уверовала в свои чары, подкреплённые силой оленьей богини.
Но Амантлану становилось все хуже и хуже, у него поднялся сильный жар, и женщины со страхом смотрели, как смуглая кожа больного постепенно приобретает землистый оттенок. Перепуганная Ишто бросилась к ах-току, заламывая руки, обещая любые богатства, умоляя мага помочь сыну.
Старца не пришлось долго уговаривать, сборы заняли несколько минут. К счастью, они успели. Бросив беглый взгляд на притихшего больного, маг изрек:
– Что-то случилось с тоналем. Если он погиб или оставил твоего сына – воин умрёт. Старец присел, быстро разжёг ритуальный костёр рядом с ложем раненого. Через некоторое время его фигура начала раскачиваться, и до почтенной Ишто донеслись слова молитвы: – О, явись! Приди ко мне на помощь, мать моя Вода, облачённая в зелёную юбку из драгоценных камней! Что не пускает тебя, серый призрак, белый призрак, тональ? Белое препятствие или жёлтое? Смотри, я помещаю сюда жёлтое колдовство и белое колдовство, – старец достал из мешочка перетёртый табак и кинул щепотку в огонь, затем взял глиняную мисочку и влил в костёр. Очаг зашипел, и к потолку взметнулось вместе с паром белое яркое белоепламя. Маг одним движением уменьшил его высоту, зачерпнул и бросил в Амантлана. Серебристая вуаль равномерно растеклась по обнажённому телу воина.
– Я, хозяин хозяев, иду. Я, кто создал тебя и дал тебе жизнь. Ты, мать моя, облачённая в звёздную юбку, ты, богиня звёзд, дающая жизнь, почему ты отвернулась? Владычица небесных звёзд, сложенных в путь на небе, который знает каждый. Пусти на свою звёздную дорогу нашего тоналя, упади перед его лапами.
– Враждебный дух и померкшая звезда, я затоплю тебя широтой и глубиной вод, если ты не вернёшь тоналя! Я, мастер заклинаний, говорю тебе: приди! Мать моя Вода, чья юбка из самоцветов, приди, ищи со мной сияющий дух, обитающий в доме света Отца моего Огня, чтобы мы могли узнать, какой бог или могущественная сила уничтожает и загоняет в могилу этого страдальца. Зелёный и чёрный дух болезни, оставь его и ищи свою жертву где-нибудь в другом месте, – ах-ток кинул ещё жменю табака в костёр и подлил воды, затем так же усмирил огонь и второй раз укутал Амантлана прозрачным покрывалом.
– Зелёный и жёлтый призрак, который скитается, словно заблудший, по горам и равнинам, я ищу тебя. Я прошу тебя: вернись к тому, кого ты покинул. Ты, девять раз побитый, девять раз поражённый, не подведи меня! Приди сюда, Мать моя Вода, чьё одеяние из драгоценных зелёных камней! – маг повторил процедуру с табаком, водой и огнём, в третий раз укутав Амантланас той лишь разницей, что не притушил огонь, хотя тот уже достал до крыши комнаты. Потом маг повернулся к огню, который распался на девять огненных шаров, где явственно проступили очертания зверей-помощников.
– Одна вода, две воды. Один кролик, два кролика. Один олень, два оленя. Один кайман, два каймана. Сегодня ваш день, ступайте и приведите тоналя, помогите ему найти дорогу к своему другу, скажите, что с ним приключилась беда. Ведите, несите, тащите его! – взмахом руки маг раздвинул крышу комнаты, и огненные шары взлетели к небу.
– Вот! Я здесь. Я самый свирепый. Я произвожу величайший шум; никому не будет пощады; даже бревна и камни трепещут передо мной. Какой бог или могучая сила посмеют сразиться со мной, потомком богов и богинь? Дух Матери-Воды, дух Отца-Огня во мне! Во мне их живительная сила и мудрость! Я иду искать и призвать обратно тоналя этого больного, где бы тот ни был, где бы ни блуждал, будь он хоть девять раз блуждающийдаже в девяти местах соединения и слияния. Я сам обойду девять миров мрака и девять миров света! Где бы ты, тональ, ни был, я призываю тебя вернуться! Я приказываю тебе вернуться, и исцелиться, и очистить это сердце и эту голову! – маг замолчал, фигура его оставалась неподвижной, дыхание едва ощущалось. Так он просидел до самого рассвета.
Почтенная Ишто опасливо подкидывала по маленькой веточке в костёр, чтобы тот не погас и все, кто отправился в далёкую страну духов и звёзд, смогли вернуться.
Сначала сверху опустилось густое серебристое облако, напоминающее очертаниями старца, несущего что-то на руках, за ним все девять огненных шаров. Тут же ах-ток воссоединился со своим духом, положил прозрачное тело ягуара - серебристого тоналя Амантлана себе на колени и начал врачевать руками. Когда он закончил, дух встряхнулся, от головы до кончика хвоста пробежала волна, укладывая густую шерсть. Зверьприсел на задние лапы.
Ах-ток наклонился над Амантланом. Больной дышал ровно, жар спал. Маг, радостно улыбаясь, собрал руками прозрачное огненное покрывало и сказал раненому вождю:
– Твой тональ был ранен, он не мог вернуться сам, мы вернули его к жизни. Теперь и ты поправишься, Храбрый Ягуар! – колдун удостоверился, что Амантлан крепко спит, взмахнул рукой, отпуская небесных помощников. Серебристый тональ растворился в воздухе, а огненные шары рассыпались, оставив после себя горьковатый запах табака и тепло живительного ритуального костра.
– Твой сын будет жить, женщина, ступай отдыхать!
Почтенная Ишто радостно вздохнула, в очередной развознеся благодарную молитву богам, что среди её народа есть такие могущественные лекари-нагуали.
Амантлан пришёл в себя на шестой день рано утром, когда Шочи уже собралась уходить. Едва завидев женский силуэт, он тихо позвал:
– Иш-Чель?..
К нему склонилось знакомое лицо, но это была не жена.
– Что ты здесь делаешь? – делая ударение на «ты», произнёс раненый, пытаясь подняться и морщась от слабости.
– Я ухаживаю за тобой, милый,– ласково прошептала Шочи, приникая к нему всем телом.
– Что, в моём доме все вымерли?
– Мой Храбрый Ягуар, разве я могу это доверить кому-то?
– Эти кто-то: моя мать и жена, где они? – Амантлан до ранения не получал сведений о своей семье и ему подумалось – с ними что-то случилось. Неужели с Иш-Чель?!
– Не нужно так волноваться, все живы и здоровы! – Шочи ласково положила ему руки на плечи и мягко заставила снова лечь.
– Тогда почему ты здесь?
– А ты не рад?
– Я ещё раз должен повторить свой вопрос?! – брови Амантлана грозно сошлись на переносице – таким его Шочи не знала. Не показывая, что начинает нервничать – разговор не получался, как она задумала, девушка напустила на себя скромность, ей не свойственную, и пролепетала:
– Твоя мать утомилась и прилегла, а жена не пожелала приехать и ухаживать за тобой!
– Как я понял, ты заняла её место?!– насмешливо скривился Амантлан.
Шочи ещё больше напустила на себя скромность, чем рассмешила мужчину:
– Уходи, мы решили все ещё год назад... Нам не о чем говорить!
– Нет, Амантлан, я ухаживала за тобой, а не она... Ты ей не нужен, а я схожу с ума без тебя. Кого же ты гонишь?!
– Шочи, спасибо за заботу, но мне ничего от тебя не нужно. Тлатоани знает о том, что ты в моем доме? – уже по одному виду испуганных глаз Шочи, Амантлан понял – правителю неизвестно о тайных походах сестры.
«Как же мне это надоело...» – подумалось ему, он устал от этих тайн...
– Нет, – честно призналась девушка, но с надеждой и мольбой обратила к нему свои красивые глаза, влажные от готовых пролиться слез:
– Амантлан, я не могу без тебя, я сама поговорю с братом, и он мне позволит стать твоей женой. Ты ни о чем не будешь просить, клянусь нашей любовью!
– Шочи, я так устал, что не хочу видеть никого, а говорить о «нашей любви» так поздно... уходи! – Амантлан попытался перевернуться на бок, чтобы отвернуться к стене.
Своим движением он только причинил себе боль, и разбередил рану на груди, из которой стала сочиться кровь. Шочи проворно наложила новую повязку, но, ещё не закрепив её, услышала:
– Уходи, Шочи, я слишком устал! Уходи, пока я не позвал людей...
– Хорошо, но я вернусь... – прошептала Шочи и покорно пошла к выходу, по пути разбудив почтенную мать Амантлана.
Сообщение об улучшении состояния сына обрадовало старушку, и она тут же бросилась к нему в комнату.
– Мама, зачем ты позволила этой женщине приходить в наш дом? – встретил её сын совсем не теми словами, которые она ожидала.
Почтенная Ишто, уже совершенно не беспокоясь о его самочувствии – не такие ранения бывали у него, раз пришёл в себя, значит, уже не умрёт, взорвалась:
– А что я имела право не пустить в дом сестру тлатоани?! Это тебе нужно было раньше разобраться со своей женщиной! Откуда я знаю твои планы?! Может быть, ты хочешь ещё раз жениться?!
Ишто обиженно надула губы и собралась уходить.
– Прости, я неправ. Но больше не пускай её ко мне. Пожалуйста.
– Хорошо, – недовольно буркнула Ишто. Тут же простив сыну резкость, она присела на край постели и заботливо поправила повязки на его груди. Раненый спокойно принимал её заботу. Ишто терпеливо ждала, когда он спросит о супруге, но Амантлан все молчал.
«Он, наверное, забыл, что перед походом женился!»
Терпение у старушки закончилось:
– Твоя жена родила тебе сына, мы назвали его Маленький Ягуар. Золотое Пёрышко Колибри и ребёнок находятся в загородном доме. Ты ведь хотел, чтобы она поменьше была в Теночтитлане и попадалась на глаза.
– Спасибо, она знает, что я вернулся?
– Нет, Золотое Пёрышко Колибри кормит малыша, я решила не волновать её известием о твоём ранении. Послать за ней?
– Пока не нужно, когда встану, поеду к ним сам, – улыбнулся Амантлан и закрыл глаза.
Ему не хотелось думать о встрече с женой, потому что он твёрдо знал – Иш-Чель не могла изменить к нему отношения, а спорить сейчас – выше его сил. Пролежав целый день в одиночестве, Амантлан приказал отправить раба к Тлакаелелю. Друг не замедлил явиться, он был рад выздоровлению, но ещё больше потому, что во дворце назревали события, требующие поддержки.
Сообщив все новости Теночтитлана, Тлакаелель выслушал подробности столь длительной войны с тарасками, поздравил друга с рождением сына и приступил к самому важному.
– Наш тлатоани назначил совет старейшин через два дня, нужно, чтобы ты был там.
– За два дня я окрепну настолько, что смогу пережить любой совет.
– Тебя интересует вопрос, который он поднимет?
– Я полон внимания... – улыбнулся больной, но чем больше Тлакаелель говорил, тем больше лицо Амантлана становилось все серьёзнее и угрюмее.
– Наш тлатоани приказал собрать со всего государства старинные свитки, где записана история народа Анауак и их уничтожить, а взамен написать новые, такие, которые не будут лгать. Так решил правитель Анауака.
– Ицкоатль?!
– Мы уже беседовали с тобой на эту тему. Тлатоани пожелал сделать, как сказал я. Конечно, добрые дела для страны я одобряю. Это удобно правителю, и все остальные считают, что разумно, раз Тлакаелель одобрил...
– Но что постыдного в нашей истории?!
– Очевидно, изучая её, ты пропустил интересные места! – усмехнулся советник.
Амантлан обиделся:
– Ты шутишь, мудрейший!
– К сожалению, нети наш правитель тоже. Он решил восхитить потомков чистой историей нашей нации. А для этого нужно, чтобы Теночтитлан построили бедные несчастные путешественники – мешики. На голой земле острова они создали прекрасное творение умелых рук. Ты уловил, о чём я говорю? И город расцвёл и приобрёл могущество только благодаря нам! Именно мы возвели дамбы и отстроили его!
– Но, мудрейший! Если ты не хочешь быть честным со мной, то...
– Я завоевал это право служением тлатоани и нашему народу! Можно сказать, что я – мешик - своей кровью писал лучшие страницы истории нашего государства! Да, Амантлан, ты поднялся с самых низов, и никогда не забываешь, кто ты родом. Именно эти качества я ценю в тебе, но правда есть правда, я говорю о сегодняшнем взгляде на день вчерашний. Никак не пойму, что тебя не устраивает? Мы должны радоваться, новые записи возвеличат перед нашими потомками нас, наши деяния... – Тлакаелель удручённо пожал плечами.
– Почему ты преуменьшаешьзаслуги всего народа, который... – Амантлан замолчал, потому что, дав свободу всем народам плодородной долины, мешики отобрали её по истечении года.
– Да, ты понял, о чем я хотел сказать. Поэтому не будем спорить, я не хочу тебя утомлять, а перейдём к тому, зачем я приехал. На совете старейшин ты должен выступать за тлатоани, думаю, что найдутся люди, которые, несмотря ни на что, захотят поспорить с ним.
– Я не уверен в том, что это правильное решение!
– Ты должен, как и все, мне доверять, потом, когда пройдёт время, поймёшь, что был неправ! Мне уже пора, иначе почтенная Ишто выгонит за столь долгий визит. Мой друг, постарайся набраться сил, – раскланявшись с почтенной Ишто, Тлакаелель направился к себе, а Амантлан задумался.
Настало время решать, как поступить. Несколько старинных рукописей хранилось у него дома, но нужно попытаться спасти ещё хотя бы те, что находятся у его друзей и знакомых. Сделать это незаметно, возможно, не удастся, ведь на вопрос воинов тлатоани, куда они исчезли, каждый ответит, что отдал их ему. Он мог рассчитывать на молчание только нескольких человек: дяди и предводителя воинов-орлов Кремниевого Ножа. Никакие пытки не заставят этих людей его выдать. Что ж, спасти ещё несколько экземпляров – это огромная удача.
Борясь с усталостью, Амантлан отправил к этим людям рабовс просьбой срочно его навестить. Первым пришёл дядя – Летящее Облако – его чинампе было рядом. После приветствия, выпитой чашки чоколатля и выкуренной трубкиАмантлан рассказал ему, что их ждёт на совете у тлатоани. Летящее Облако не торопился с ответом. Он выкурил ещё одну трубку и только тогда сказал:
– То, что решил Тлакаелель, не благо для нашего народа, а преступление перед будущими поколениями. У меня три документа. Я их упакую и пришлю с рабом сегодня же. К сожалению, я слишком стар, чтобы помочь их спрятать, но в моем возрасте есть и преимущества – если ко мне придут и не поверят, что я сам их уничтожил, то... я уже достаточно пожил – мне не страшно умирать. Может быть, этим поступком я принесу хоть какую-то пользу нашему народу. Я надеюсь, что ты возьмёшь кого-нибудь в помощь? – Амантлан кивнул, но не был уверен, что Кремниевый Нож поддержит затею и захочет помогать. К тому жене хотелось говорить Летящему Облаку, кто ещё будет участвовать в этом предприятии. Летящее Облако довольно закивал:
– Ты прав, мне не нужно ничего говорить, – слегка сутулясь, мужчина вышел.
Через час раб принёс Амантлану большой свёрток. Через два часа появился Кремниевый Нож, он спокойно выслушал Амантлана и, криво усмехнувшись, подтвердил своё участие, выставив одно-единственное условие:
– Ты не должен ничего говорить на Совете, не спорь, никто не должен знать твоей позиции. Это важно. Противников переписывания будет достаточно, но Тлакаелель все равно победит, спор бессмыслен. Важнее спасти наши записи. После совета мы с тобой их спрячем.
– Хорошо, возможно, ты и прав.

День свадьбы для Иш-Чель начался с того, что её разбудили весёлые и смеющиеся сёстры Амантлана. Молодые женщины буквально растормошили будущую невестку и приступили к обряду.
Прежде всего, Иш-Чель отвели в жарко натопленную баню, где она столкнулась с выходящим из неё женихом. Сёстры его, озорно блестя глазами, отпустили в адрес пары шутку и устроили небольшую возню, которую разогнала озабоченная Ишто, пробегавшая в поисках старшей дочери. Грозно сдвинув брови, старая женщина велела молодёжи успокоиться и заняться делом.
Амантлан последовал к себе. Старшая сестра ушла вслед за матерью, чтобы помочь с праздничным угощением, а остальные сёстры вошли вместе с Иш-Чель в баню. Расслабленная и разомлевшая от пара, Иш-Чель с трудом добралась до комнаты, отведённой ей, теперь как госпоже. За ней последовали и сёстры, которые долго не виделись, а потому их рот не закрывался от льющихся новостей.
– Мы сами оденем нашу невестку! – отказалась от помощи служанок та, что была постарше и носила имя Прохладная Вода. Оказалось, его она получила из-за своих изящных всегда прохладных рук. Младшую звали Большая Олениха, хотя ростом она была чуть повыше Иш-Чель, но когда женщина смотрела на собеседника, то красивые глаза и немного опущенная голова очень напоминали благородное животное. Сёстры позволили слугам только подавать одежду и украшения, а затемвытолкали всех прочь.
Иш-Чель облачилась в голубую юбку, по краю вышитую темно-синим орнаментом. С помощью будущих родственниц надела белоснежную рубашку, больше напоминающую бесформенный мешок, которая также была расшита узором в тон, но с более широкой каймой. Из украшений полагались многочисленные золотые ожерелья с бирюзой. Теперь, чтобы ни у кого не вызывало сомнение благородное происхождение жены Амантлана, ей предстояло носить их, появляясь на людях. Мешики строго регламентировали все виды одежд как для мужчин всех возрастов, так и для женщин. Иш-Чель ещё не стала женой Амантлана, поэтому сёстры будущего мужа, восхищённо перебирая её волнистые пряди, по очереди расчёсывали их и сушили мягким белым полотном. Высушенные волосы они оставили распущенными, завязав на лбу голубую ленту, которая очень гармонировала с её глазами и светлой кожей. Последними невеста обула лёгкие сандалии из мягкой кожи. Теперь она была готова.
Сёстры Амантлана взяли её за руки и вывели во двор, где уже собирались многочисленные гости. Но, к удивлению Иш-Чель, все отворачивались или делали вид, что не видят их. Большая Олениха улыбнулась и объяснила:
– Ты ещё не вошла в дом мужа, значит, тебя в нем нет...
Поэтому невеста, увлекаемая женщинами, углубилась в сад, прошла несколько чужих дворов, перешла десяток мостиков над каналами, чтобы попасть к дому Амантлана, где её тут же окружили гости.
– Протяни руки, женщина...– обратился к ней худой старик, высокий и раскрашенный по случаю праздника.
Голос его был немного скрипуч, но интонация, с какой были произнесены слова, казалась доброй, и Иш-Чель протянула. Мужчина вынул из-за пояса нож, ловко рассёк кожу у себя на кистях рук и быстрым движением сделал тоже с руками растерявшейся Иш-Чель.
Небольшого роста жрец, помахивая курившейся веткой, быстро забормотал, наложив их руки друг на друга, чтобы ранки соприкоснулись, затем покрыл расшитым поясом:
– Как эта кровь соединилась, так и эта женщина стала твоей единокровной дочерью, Горный Орёл... Она – дочь твоей жены Зелёной Ягоды, вы должны её любить, отныневы не одиноки...
Мужчина взял обретённую дочь за руки и, глядя ей в глаза, начал наставления, словно она только что родилась. Его речь текла плавно, хотя иногда он делал паузы, словно вспоминал плохо заученный текст:
– Вот ты передо мной, моя девочка, моё ожерелье из драгоценных камней, моё Золотое Пёрышко Колибри, мой лучик яркой радуги, мой человечек, рождённый от меня! Ты – моя дочь, моя кровь, мой цветочек, мой образ!.. Слушай меня, понимай... Ты появилась на свет, ты рождена... Наш владыка Тлоке-Науаке, творец людей, изобретатель мужчин, послал тебя на землю!
Иш-Чель ощутила, как дрожат руки её приёмного отца, а в его глазах она прочитала большую грусть.
– Теперь, когда ты начинаешь смотреть на всё, окружающее тебя, моё Золотое Пёрышко Колибри, будь осторожна. Здесь, в этом мире, жизнь такова: здесь нет счастья, нет удовольствия. Здесь есть сердечная боль, мучения, усталость. Здесь зарождаются и растут страдания и горе. Здесь, на земле, место многих воплей, место, где наша сила истощается, где мы все хорошо познаем горечь и разочарование. Здесь... дует ветер, острый, как обсидиан, он веет над нами.
Справедливо говорят, что нас жжёт сила солнца и ветра.
Перед Иш-Чель возникли картины её мучительного путешествия в страну Анауак, на глаза набежали слезы. Они размыли лицо названного отца, который тихо продолжал, слегка ободрив её лёгким рукопожатием:
– Здесь место, где почти каждый погибает от жажды и голода. Таков наш путь тут, на земле, моё Золотое Пёрышко Колибри. Слушай внимательно, моё дитя, моя огненная девочка! На земле нет места для хорошей жизни, здесь нет счастья, нет удовольствия. Говорят справедливо, что земля – это место мучающего удовольствия, тяжёлого счастья... Старейшины всегда говорили: «Чтобы мы не ходили всё время, стеная, чтобы мы не были постоянно наполнены горечью, Бог дал нам смех, сон, пищу, нашу силу и выносливость, наконец, действие, благодаря которому люди размножаются. Всё это услаждает жизнь на земле, чтобы мы не стонали беспрестанно. Но даже если бы это было так, если бы было верно, что здесь только лишь страдания, и что таков путь людей на земле, если даже и так, то разве должны мы всегда бояться? Должны ли мы жить в слезах?..»Твои глаза прозрачны, как наша вода, как небо в ясный день, ты родилась для счастья, моя девочка, Золотое Пёрышко Колибри, помни мои слова... – рукопожатие приёмного отца стало нежным, после речи он ласково прижал к груди Иш-Чель.
А она уже не скрывала слез. Они сбегали по щёкам быстрыми прозрачными капельками, которые нежно утёр шершавой ладонью обретённый отец. Иш-Чель была ему благодарна за тёплые слова. По завершении обряда принятия в род, Горный Орёл обернулся к жене, которая стояла рядом и тоже плакала, взял из её рук несколько браслетов:
– Эти браслеты подарок от нашей семьи, ты – наша дочь и должна помнить, что мы опять остаёмся одни. Ты должна гордиться своим родом и не забывать, кто ты. Ты должна стать покорной и послушной дочерью почтенной Ишто, верной женой прославленному Амантлану, дарить ему детей. Иди с миром, наше дитя, наше Золотое Пёрышко Колибри! – Зелёная Ягода приняла из рук жреца расшитый пояс, который, несколько минут назад покрывал соединённые руки Иш-Чель и Горного Орла, и повязала им талию невесты, аккуратно расправив длинные концы. Затем родители взяли Иш-Чель за руки и через расступающуюся толпу гостейподвели к входу.
Оттуда вышел жених со всеми домочадцами. На нем не было ни боевой раскраски, ни костюма ягуара, только белая набедренная повязка охватывала бедра да такой же, как у Иш-Чель, яркий длинный пояс опускался ниже колен. Зато над головой возвышалась огромная корона из разноцветных перьев. На груди блестели золотые украшения, знаки власти и рода. Руки и ноги жениха покрывали многочисленные браслеты.
Приёмные родители подвели к нему Иш-Чель:
– Отдаём тебе, Храбрый Ягуар, – оказывается, таким было настоящее имя Амантлана, – нашу дочь – Золотое Пёрышко Колибри. Она будет послушной и хорошей женой, родит много мальчиков...
«Откуда они могут знать, какой я буду женой и сколько детей рожу?!» – усмехнулась про себя невеста, но тут случайно встретила взгляд жениха.
Он смотрел на неё так, как смотрит любящий мужчина на свою женщину. Довольная улыбка раздвинула губы Амантлана и обнажила ряд белоснежных зубов. Он был доволен, что столь уважаемый человек, как Горный Орёл не отказался принять в свою семью чужеземку. Невеста опустила голову, что было тут же замечено и положительно отмечено собравшимися гостями – женщина ведёт себя скромно.
А Иш-Чель пыталась скрыть досаду, её раздражал обман, было стыдно испытывать нежность со стороны чужих людей, а тут ещё и влюблённый взгляд. Какое бесстыдство!
Горный Орёл повернул Иш-Чель к себе и, положив руки на плечи, дал последнее наставление:
– Запомни, дитя моё! Кем бы ни стал твой муж, вы, двое, должны прожить оставшуюся часть жизни вместе. Не оставляй его, держись за него. Прилепись к нему, как кусок глины, даже если он будет бедняком. Даже если он будет только малым орлом, малым ягуаром, несчастливым воином, нищим знатным, иногда усталым, не чтящим божества. Даже из-за этого ты не должна презирать его!
Зелёная Ягода обняла Иш-Чель, как будто прощалась навеки с действительно родной дочерью. В груди Иш-Чель шевельнулось чувство благодарности. Горный Орёл погладил приёмную дочь по голове и слегка подтолкнул женщину в направлении терпеливо ожидающего жениха:
– Ступай, моя кровь, моё дитя, моя огненная девочка, моё Золотое Пёрышко Колибри...
Амантлан сделал шаг навстречу, взял невесту за руку и заставил её посмотреть на себя.
– Я – Амантлан, из рода Серого Кремня, беру тебя, Золотое Пёрышко Колибри, дочь Горного Орла и Зелёной Ягоды в жены. При всех клянусь тебе быть защитником нашего дома, любить и обеспечивать тебя и наших с тобой детей всем необходимым! – Амантлан поднял концы поясов и протянул жрецу. Тот аккуратно связал их, затем знаками показал, что то же самое должна сделать невеста. Иш-Чель покорно выполнила наказ.
Теперь жених и невеста были связаны узами.
– Как крепки эти узлы на наших священных брачных поясах, такой же крепкой будет наша с тобой семья, женщина. Отныне ты – моя жена, Золотое Пёрышко Колибри, а я твой муж – Храбрый Ягуар! – произнёс Амантлан громко и твёрдо, и Иш-Чель, вынужденная смотреть опять ему в глаза, увидела в них такую решимость, что перестала сомневаться в серьёзности происходящего.
К молодым подошли гости, почтенная Ишто взялась за концы на брачных поясах и ввела молодых в дом, где в большой комнате висели огромные гирлянды цветов и стояло на циновках роскошное угощение. Хозяйка усадила молодых в нишу и, сдерживая слезы, сказала, обращаясь к Иш-Чель:
– Добро пожаловать, Золотое Пёрышко Колибри! Мы рады тебе, дочка!
Гости расселись и после сытной трапезы начали по-настоящему веселиться: молодёжь приступила к танцам под заводную музыку свирелей, а старшая половина гостей к мирной беседе, некоторые пожилые мужчины пристроились в уголке рядом с кувшином октли.
Иш-Чель смотрела на все с полным безразличием, присутствие рядом улыбающегося Амантлана действовало несколько раздражающе, что не замедлило сказаться, стоило ему обратиться к ней с каким-то вопросом. Она, не произнеся ни слова, так глянула на него, что улыбка медленно сползла с лица, мужчина опустил глаза и отвернулся, не услышав ответа. Иш-Чель возликовала, но ненадолго. Амантлан, видно собравшись с духом, повернулся к ней, и, спокойно улыбаясь, сказал:
– Дорогая, нравится тебе или нет, но ты теперь по всем законам моя жена, ты вошла в мой дом и обязана проявлять покорность и послушание, хотя бы для приличия, потому что всё делается не мне в удовольствие, а для спасения тебя и твоего ребёнка! Напоминаю в последний раз, женщина! Возможно, мне тоже хотелось бы видеть на твоём месте другую, но так сложилась жизнь, проявляй хоть малое уважение к присутствующим, которые не виноваты в твоём плохом настроении!
Больше за вечер Амантлан к Иш-Чель не обращался.
Когда пришло время гостям расходиться, пара встала у выхода и долго выслушивала пожелания.
Затем молодых отвели в комнату Амантлана и оставили одних. Иш-Чель попыталась отойти от мужа подальше, но услышала смех – пояса были на них и ограничивали всякое движение.
– Вот видишь, женщина, придётся покориться – тебе никогда не уйти от меня, как и мне. Мы связаны священными узами брака.
– Ты забываешь, что я...
– Послушай, не начинай старого разговора! Ты умерла в водах той реки. Тебе боги дали возможность возродиться для новой жизни, так воспользуйся этим! К счастью, тебе достался очень покладистый муж!
Иш-Чель молча теребила конец ненавистного брачного пояса, пытаясь его развязать, но была остановлена тёплыми руками Амантлана, он мягко прекратил эти попытки, увлекая её на постель:
– Мы не должны спать, нам нужно с молитвами встретить рассвет, чтобы солнце осветило наш путь. А пояса развяжут утром, таков обычай, значит, у нас будет любовь, счастье, дети! Не нужно нарушать ничего в новой жизни! Не противься. Ты устала, но поспи, жена, рядом со своим мужем, пусть нас найдут не дерущимися кошками!
Амантлан почти насильно положил голову Иш-Чель на плечо и притянул женщину к себе. Возможно, мужчина ещё долго притворялся спящим, но то, что Иш-Чель уснула только под утро, она хорошо помнила.
Утром их разбудила Ишто, заметив связанные пояса, женщина просияла:
– Поднимайтесь, дети! – супруги покорно поднялись, а мать Амантлана развязала узлы, освободив Иш-Чель, которой хотелось спать.
Это ей было разрешено молодым мужем. Он осторожно провёл рукой по разметавшимся волосам, стараясь запомнить её образ, и тихо прошептал над нею модные в Теночтитлане стихи:
Пусть откроется твоё сердце!
Пусть обратится ко мне твоё сердце!
Все равно, ты мучишь меня,
Ты желаешь мне смерти!
И когда я уйду туда,
Где я погибну,
Разве ты заплачешь обо мне хоть раз?
Разве будешь обо мне печалиться?
Мы ведь только друзья!
Я ухожу туда,
Я должен уйти!
Иш-Чель сонно перевернулась на другой бок. Она смутно слышала то, что говорил Амантлан, но не видела, как собирался муж, не видела и его прощального взгляда.

***
Едва Теночтитлан простился с армией Амантлана, почтенная Ишто поставила дом вверх дном, объявив, что семья военачальника отбывает в поместье. На недоумение Иш-Чель, она доверительно пояснила:
– Если бы ты не носила ребёнка, то мы остались бы в городе. Но, – мать Амантлана имела в виду обычай мешиков не соблюдать правила гигиены весь срок, на который отбывали главы семейств, а старушка, большая любительница чистоты и порядка, не могла отказать себе в удовольствии попариться в баньке. Поэтому, желая соблюсти внешние приличия, предпочитала уединение. Домочадцам объявили, что в положении госпожи ей больше подходит деревенская жизнь, а не суматоха огромного Теночтитлана с его постоянными праздниками, и вообще, такова воля Амантлана.
Слуги уложили пожитки и переправили женщин в загородное поместье, где и протекла размеренная жизнь затворниц, пока не настало время родов.
Ещё загодя из Теночтитлана вызвали умелую знахарку. Акушерка принимала роды у женщин из дворца правителя.
Ишто, в волнениях и переживаниях – в какой день родится её внук, как и какие лягут на небосклоне звезды, призвала опытного жреца, но ребёнок ещё не явился на свет, и сказать ах-току оказалось нечего. Пришлось успокаивать старушку: все пройдёт нормально и покойников в семье не предвидится. Ибо еще одной причиной отъезда было поверье, что дух умершей при родах женщины поселится в доме. Услышав сообщение, основанное лишь на беглом взгляде на молодую и здоровую Иш-Чель, почтенная Ишто успокоилась и перестала производить суматоху.
Мальчик родился быстро и без всяких трудностей. Знахарка обернула ребёнка в чистый кусок материи и вынесла во двор, где собрались домашние. Она подняла младенца вверх и, произнеся соответствующие молитвы, передала его Иштокак представительнице рода отца и старшей по возрасту.
Подержав и пару раз почмокав губами, свекровь протянула внука Горному Орлу, который прибыл с женой по столь радостному случаюв гости дочери.
Мужчина, гордо показывая мальчика, произнёс несколько стихов и пожеланий. Зелёная Ягода расплакалась и, утирая слезы, прошептала молитвы о благоденствии внука, крепком здоровье его матери.
Гостей усадили за праздничный обед. По обычаю хозяйка одарила гостей дорогими одеждами, и родственники отбыли домой.

***
Все в доме радовались празднику – наступил четвёртый день жизни мальчика. Слуги приготовили обед, растопили баню, были отменены работы на огороде. Ещё с вечера почтенная Ишто договорилась с уважаемым ах-током – опытным колдуном – что тот к полудню посетит их дом и совершит обряд йиауильтока – представит ребёнка священному Огню и даст мальчику имя.
К приходу ах-тока подготовились: комната Иш-Чель была чисто убрана, сама женщина, нарядно одетая, кормила малыша.
Старец, обошёл комнату семь раз по кругу и остановился у стены напротив ложа роженицы. Он постоял некоторое время спиной к женщине, а когда повернулся, то от фигуры стал исходить серебристый свет. До Иш-Чель донеслись слова молитвы:
– Я обращаюсь к тебе, бог гор и дождей, великий Тлалок! И к тебе, Пернатый Змей, великий Кецалькоатль! И к тебе, великий отец всего – Огонь! Позвольте мне представить вам ребёнка! – ах-ток присел на корточки и достал из сумки, висевшей на поясе, несколько сухих веточек и ещё один мешочек. Продолжая повторять обращение, старец сложил костёр, затем протянул правую руку в сторону горевшего в комнате очага:
– Войди в себя, Обогревающий это жилище! – языки пламени вспыхнули и стали уменьшаться, постепенно изменяя цвет. Вскоре потушенный колдуном огонь проявлял себя только редкими оранжевыми всполохами где-то в самой глубине древесных углей.
– Подойди, женщина-мать, и ребёнка поднеси! – приказал ах-ток,Иш-Чель исполнила, опустившись на колени по другую сторону нового очага. Старец глубоко вздохнул, прикрыл глаза, протянул руки над кучкой уложенного хвороста, он поднял ладони вверх. Слабое сияние, которое подсвечивало колдуна изнутри, усилилось.
– Отец-Огонь, великий Уэуэтеотлем, Шиутекутли, дай мне твою очистительную силу для этого младенца, вдохни в него смелость и ярость, одари храбростью и мудростью, защити от болезней и ран, сделай его честным и счастливым! – в руках старца засветилась маленькая яркая точка, которая постепенно разрослась в белоснежный шарик величиной с кулачок новорождённого. Она серебрилась и весело каталась в чаше ладоней. Ах-ток осторожно поднёс дар бога к сухим веточкам, которые принёс с собою и разъединил руки; небесный огоньпрыгнул вниз и быстро пробежал по маленькой кучке.
Везде, где пробегал серебристый шарик, начинали загораться веточки, пламя у них было цвета обычного огня с красноватыми отблесками, только кончики языков сохранялипородившее ихсеребристое свечение. Все это время старец не отводил взгляда от разгорающегося костра, а губы шептали молитву.
– Дай мне ребёнка... – услышала Иш-Чель колдуна, протянула сына, пламя взметнулось к её рукам и ласково окутало младенца. Она не ожидала, что огонь может быть таким ласковым и прохладным.
– Ты, родившийся, получишь имя Ягуара, Отец-Огонь принимает тебя с любовью, почитай его, Маленький Ягуар! Огонь – отец и мать всего сущего, только ему под силу возрождать жизнь, только он превращает воду в пар, плоть в пепел, даёт тепло и свет на земле, помни об этом!
Ах-ток передал Иш-Чель ребёнка, по телу которого продолжали пробегать серебристые искорки небесного огня, теперь они служили мальчику прозрачным покрывалом. Колдун развязал цветные тесёмки на небольшом мешочке, который лежал рядом с новым очагом, достал пригоршню порошка и бросил в пламя. Костер вспыхнул, пополз терпкий, немного горьковатый запах.
– Прими, Отец-Огонь, великий Уэуэтеотлем, Шиутекутли, это приношение, я сам собирал его и сушил для тебя, растирал семь раз! Выслушай меня, говорящего за того, кого нарекли Ягуаром!
Ах-ток снова протянул руки к младенцу, получив мальчика, он высоко поднял его над огнём, который взметнулся, не желая расставаться с ребёнком:
– О, ты, бог Солнца, бог Огня, мой единственный, бог-отец-Огонь. Сегодня, в этот день, в этот час, я призываю святые души, сопровождающие восход солнца этого дня; с этими святыми душами я взываю к тебе! О, вождь духов, приди!Придите, вы, владыки гор, владыки равнин; и ты, Холод, и ты, высокочтимый Ветер, ты, бог Равнины, ты, бог Гор, примите это благовоние! Я назначаю себя приёмным отцом. Я, кто просит – я свидетель и брат этого человека, который просит, не допустите, чтобы настигло его зло, не допустите, чтобы с ним случилось несчастье, – старец поднялся с ребёнком, огонь маленького костра потянулся за ним вверх, разрастаясь и набирая силу.Руки мага и сын Иш-Чель оказались внутри пламени.
Старец продолжал:
– Я тот, кто говорит, курит благовоние, молится за ребенка, берет его под свое покровительство, прошу вас, чтобы мог он обрести себе пропитание без труда. Пусть не захворает он лихорадкой; да не разобьёт его паралич, и не душит его сильный кашель; да не укусит его змея; да не страдает он ни ожирением, ни астмой; да не покинет его разум; да не укусит его собака; да не ударит его молния; да не будет он убит ножом или палкой, да не унесёт его орёл. Защитите его, ооблака; помоги ему, о молния; помоги ему, о гром; помоги ему, вечный Отец-Огонь! – ах-ток передал ребёнка через огонь Иш-Чель, а затем повелел вернуть.
– И я, тот, кто до сего времени говорил вам за него, я прошу вас, да постигнут его врагов недуги. Так устройте, чтобы врагов его, когда они выйдут из своих домов, постигла болезнь; устройте так, чтобы везде их преследовали невзгоды; вредите им всюду, где встретите их!
Ах-ток несколько раз вытаскивал мальчика из серебристого огня, отдавал матери, возвращал себе, все это время ребёнок спокойно спал. Когда обряд был завершён, старец устало присел на корточки, передал сына Иш-Чель, махнул рукой в сторону домашнего очага, позволяя огню вновь весело заиграть на дровах. Волшебный костёр угасал. Сияние, исходившее от мага, также постепенно таяло. Старец взмахнул рукой и потушил остатки ритуального пламени, совершив несколько круговых движений, уничтожил все следы обряда. Подождав некоторое время, пока ах-ток восстанавливал силы, Иш-Чель предложила ему разделить праздничную трапезу.

***
Знахарка, получив богатые подарки за свой труд, не собиралась домой. Едва её подвезли к центральной площади, как она со всей прытью бросилась бежать к дворцу тлатоани. Отыскав в стене, окружающей сад и многочисленные дворцовые постройки, дверь, женщина условно постучала и прошептала заветное словечко-ключ. Её впустили и со всем почтением провели в покои прекрасной Шочи, которая нетерпеливо прохаживалась по комнате, изредка перебрасываясь репликами с младшей сестрой, вальяжно развалившейся на мягком ложе и жующей табак. Сёстры мгновенно повернули головы, едва знахарка вошла.
– Ну?.. – посмотрела на вошедшую Шочи, совершенно не желая скрывать нетерпение.
– Родился мальчик...
– Как же так, ты говорила, что сделаешь все... Ишто призывала жреца, роженица находилась в горячке!
– Госпожа, вы не волнуйтесь, нельзя же, чтобы люди думали обо мне, как о неумехе!
– Кто тебе позволилдумать о себе, старая? Я, что, мало заплатила?!
– Шочи, зачем ты сердишься?! Пусть старуха нам все по порядку расскажет, потом ты решишь, предала она тебя или нет, – донёсся с ложа томный голосок.
Шочи отступила от знахарки, над которой несколько минут нависала грозным коршуном, стараясь запугать старуху.
– Да, госпожа, подождите сердиться...
– А, как мне не сердиться, если все пошло не так, как нужно?!
– Госпожа, на все воля богов... – робко оправдывалась знахарка.
– А ты на что, старая?!
– Госпожа, я дала травки, она положит конец вашим мучениям, но колдовство действует медленно, а потому и незаметно.
– И сколько времени это продлится?
– Месяца три-четыре. Травка такая, что жена будет испытывать отвращение к мужу, и он не захочет её видеть. Я окурила ею весь дом...
– Но ты обещала, что ребёнок не родится! – надула губы Шочи.
– В этом, каюсь, не моя власть...
– Так ты же повитуха! Теперь у Амантлана будет сын и наследник, а что ждать моим детям?!
– А они у тебя разве есть, дорогая? Что-то не слышала... – с большим интересом сестра Шочи приподнялась с ложа и уставилась на неё.
– Нет, но ведь будут!
– Ты просто сумасшедшая: многие дети не доживают и до пяти лет, к тому же он мальчик!.. Зачем забивать себе голову ерундой?!
– Да, но я хочу все предусмотреть! Так ты говоришь, Амантлан не захочет видеть сына и не войдёт в дом своей жены?
– Конечно, госпожа моя, конечно, даже в дом не войдёт, травка и заклинания верные и сильные...
– Ага, Шочи, как же наш Храбрый Ягуар сможет войти в дом, если он в походе и не известно, когда явится! – рассмеялась младшая сестра.
Старуха испуганно заморгала и стала извиняться:
– Но я ведь не могу ничего изменить...
– Старая дура! – расстроенная Шочи опустилась рядом с сестрой и машинально взяла лист табака. Покрутив между пальцами, она не захотела его жевать и отбросила в сторону.
Знахарка так и стояла, подобострастно согнувшись.
– Ступай, старая! Мне больше ничего от тебя не нужно! – Шочи подождала, пока женщина исчезла из комнаты, и обратилась к сестре, которая с насмешкой смотрела на неё:
– Давай обратимся к Коатлантонан, нашей Змеиной Матери? Принесём ей хорошую жертву и попросим...
– Неужели эту несчастную чужеземку, которую никто никогда не видел, нужно обязательно убивать? К чему тебе её смерть?
– Амантлан должен принадлежать только мне!
– Я это уже поняла, лучше обратись к Масатеотль – оленьей богине, принеси ей жертву, и пусть она благословит твоё распутство! Но, дорогая сестра, осторожно, наш племянник Тлакаелель свято чтит закон!
– Я люблю этого мужчину!
– Пожалуйста, люби, кто тебе запрещает, но для чего убивать жену? К чему затрачивать столько сил, отвлекать богов?! Кто мешает?
– Она – его жена!
– У неё ребёнок, Амантлан будет и так искать другую женщину, он ведь мужчина, что же может помешать тебе, зная его так хорошо, снова привернуть?.. Ты же сумела убедить нашего уважаемого тлатоани, чтобы не выдавал тебя пока замуж...
– Значит, обратиться к оленьей богине... – А ты сама пойдёшь со мною к ней?
– Что ты, Шочи, мне-то зачем, это тебе нужно,– испуганно взмахнув руками, младшая сестра ловко соскочила с места, где сидела, и попыталась выскользнуть из комнаты.
Но Шочи проворно её догнала и, прижав к стене, прошептала очень убедительно:
– Только попробуй со мною не пойти, так я скажу брату, чем ты изволишь заниматься с его телохранителями!
– Ой-ой-ой! Можно подумать, что это его удивит, пусть лучше смотрит за своими жёнами!
Немного набив цену, выторговав за сопровождение драгоценное ожерелье из сверкающих белых камней, привезённых откуда-то издалека, сестрица Шочи, названная Милой Лисицей, полностью оправдала своё прозвище.
Девушка скрыла от Шочи, что сама желала посетить храм оленьей богини, а ловко провернув дело, заработала драгоценность и в случае неожиданного наказания могла с чистой совестью обвинить старшую сестру как заводилу.
Храм Масатеотль располагался несколько на отшибе, вдали от Великого теокалли. Праздники, когда к нему стекались многочисленные граждане, были редки. Это позволяло женщинам, ведущим свободный образ жизни, пробираться к храму и вымаливать у богини покровительство. Иногда из храма доносились громкие крики и смех. Но стража, патрулирующая центральную часть Теночтитлана, сразу стремилась отойти подальше, чтобы не навлечь на себя гнев своенравных жриц.
Милая Лисица согласилась посетить Масатеотль на днях, и даже дала согласие принять участие в служении богине, получив подтверждение, что Шочизаплатит за них двоих...
Долгожданный вечер наступил. Отправив прислуживающих рабынь пораньше спать, сёстры укутались в длинные плащи и направились по темным многочисленным коридорам и комнатам к выходу из дворца. Им удалось спокойно и без происшествий пересечь площадь Великого теокалли. Когда они подошли к нужному храму, там уже слышалась тоскливая музыка и призывно горели факелы у входа. Перед ними проскользнула ещё одна тень. В помещении оказалось больше двух десятков таких же, как Шочи, страждущих и желающих утрясти свои любовные проблемы. Женщиной, опередившей их, оказалась одна из жён тлатоани. Три царственных особы испуганно уставились друг на друга, но Милая Лисица, несколько раз хлопнув глазами, пролепетала невинным голоском, развеяв напряжение:
– Дорогая невестка, ты правильно сделала, что решила обратиться к оленьей богине, только она сможет подарить тебе любовь нашего брата. Не волнуйся, мы никому не расскажем об этом, а отныне станем добрыми подругами!
Белый Цветок, испуганная неожиданной встречей, не знала, что делать. Предложение Милой Лисицы не могло её обрадовать, но желание привлечь внимание мужа, предпочитающего других жён и обходящего её стороной, заставили женщину вымучить улыбку и с благодарностью принять предложение. Во дворце все знали злой язык Милой Лисицы.
Подтверждая слова делом, сёстры и невестка встали рядом, поближе к центру священнодействия. Перед этим они положили к статуе, изображающей Масатеотль, свои дары.
Служение оленьей богине началось с громкого гимна, который исполняли молодые жрицы в накинутых на плечи шкурах. Призыв был услышан, и богиня вскоре появиласьв танце, изображающем самку во время гона. Нагое тело прыгало, склоняло голову с небольшими рожками, припадало к ступеням, на которых находился жертвенник. Скоро появился и олень – молодой мужчина, полностью обнажённый, в маске, украшенной огромными рогами. Пара закружилась, из-за колонн возникли ещё служители в оленьих шкурах. Музыка зазвучала пронзительнее, означая жалобный призыв оленихи. И тут факелы погасли, кроме одногов центре жертвенника, пополз сладковатый дым, вселяя в присутствующих опьяняющую радость.

***
Утро Шочи встретила разбитой и усталой. Однакоразбудила сестру, недовольно бурчащую. Растормошила её и заставила слушать:
– Я так и не поняла, как богиня узнает, какого мужчину мне нужно?..
– Ох, Шочи, неужели с этим нельзя подождать!..
– Это мучает меня!
– Ты, что не получила удовлетворения? – испугалась Милая Лисица.
– Да,но…
Девушка облегчённо вздохнула и авторитетно успокоила сестру:
– Раз получила, значит, богиня тебе поможет!
– А?..
– Шочи, нельзя же всё время ныть! Имей терпение! Амантлана-то ещё нет в городе! Давай немного поспим, я так устала этой ночью... Ложись рядышком...
Шочи была женщиной с характером и очень нетерпеливой. Оставив сестру нежиться в постели, она направилась к невестке. Но слуги остановили ее, объяснив – Белый Цветок посетил сам правитель. Это сообщение так обрадовало девушку, подтверждая действенность сил оленьей богини, что, вмиг повеселев, та отправилась к вольеру с ягуарами.
Однакодни проходили за днями, но Амантлана все не было. Прошли обещанные знахаркой месяцы. Шочи со страхом ждала прибытия любимого. Она уже снова начала сомневаться в силе Масатеотль. Ей стало казаться напрасным решение посетить богиню так рано, вдруг та уже забыла о ней? Совершенно неожиданно Белый Цветок намекнула, что желает снова наведаться к богине, чтобы отблагодарить – тлатоани теперь чаще навещал молодую жену.
Шочи понравилось приглашение и, взяв Милую Лисицу, троица отправилась в храм.
Еще на пороге храма Шочи охватило сильное возбуждение. Она всеми силами пыталась его сдерживать, чтобы не упасть в грязь лицом перед подругами, но, посмотрев на них мельком, увидела, чтосестра и невестка находятся в таком же состоянии. Очевидно, так действовал сладковатый запах дыма, который пополз несколько раньше и уже окутал ожидающих службу женщин.
Ритуал призыва оленихи самца повторился, с той лишь разницей, что посетительниц было меньше. Служба продолжалась почти до утра, и её участницы уверовали – на сей раз, Масатеотль точно услышала мольбы, выкрикиваемые в порыве бурной страсти.
Только сомнения вновь посетили Шочи: «А вдруг богиня все-таки перепутает их желания? Просящих-то было пятеро...» Женщина решила, что ничего плохого не произойдёт, если она посетит Масатеотль ещё раз и одна. Ей пришлось самой пробраться в храм днём. Привратник со всей серьёзностью выслушал и пропустил. Через некоторое время к Шочи вышла жрица, которая исполняла ритуальный танец. Бледнея и краснея, гостья задала волнующий её вопрос.
Женщина огорчённо вздохнула – следующая служба была назначена через два месяца. Но Шочи объяснила – она хочет быть полностью уверена, что богиня будет слушать только её. Жрица с трудом скрыла удивление и внимательно осмотрела стоящую перед ней девушку. Удовлетворённая осмотром, служительница кивнула и сказала:
– Мы сделаем для вас службу, но обычного подношения будет мало – особый случай...
Шочи согласилась.
– Госпожа желает полный состав служителей?
Девушка задумалась:
«Чем больше людей будут просить со мною богиню, тем лучше, но выдержу ли я?»
– Остановить службу мы не сможем... – тихо произнесла жрица, понимая сомнения женщины. – Если ваша цель зачать ребёнка...
– Нет, нет! Моего мужчины нет в городе, я только хочу...
– Простите, я поняла, остаётся вопрос оплаты.
– Это самое простое. Принесу сколько нужно, – гордо подняла голову Шочи.
Жрица улыбнулась, и встречу назначили на следующую ночь. Начало было таким же, как и раньше. Звучал гимн Масатеотль, олени танцевали, сладким дым окутал Шочи, она почувствовала себя молодым и сильным животным. Скинув одеяния, женщина влилась в общий танец, теперь руки многочисленных служителей ласкали только её тело. Опьянев от возбуждения, Шочи отдалась властным призывам, забыв обо всем...
Сила оленьей богини была подтверждена – Белый Цветок получила любовь тлатоани и забеременела, о чём объявили во дворце.
Избалованной и изнеженной Шочи оставалось только ждать, а она уже просто изнывала от тоски и одиночества, не зная, чем бы себя развлечь. Может, посетить в одиночестве храм снова, чтобы утолить ненасытное желание? Ведь прошёл почти год, как Амантлан покинул Теночтитлан. Прибывали гонцы и сообщали о его делах; воины возвращались домой, к военачальнику отправлялись свежие силы, но сам вернуться не спешил, чем страшно пугал Шочи. Теперь она боялась, что знахарка могла напутать, и её любимый никогда не найдёт дорогу домой.
Оставалось ждать и терпеть. Когда девушка совсем отчаялась и готова была подбить сестру на очередное посещение Масатеотль, в город пришли воины Амантлана и принесли плохую весть. Военачальника тяжело ранили.
Узнав об этом, Шочи раскаялась и бросилась к богине Коатлантонан, упала перед её жертвенником, собираясь молиться всю ночь.
– О наша Змеиная мать, не забирай его. Прости меня, мои сомнения в твоей любви и силе! Сохрани ему жизнь, помоги мне, великая Коатлантонан!..
Шочи с поразительным терпением оставалась в молитвенном доме, обращалась ко всем богам, обещая быть послушной и покорной, только бы они смилостивились над человеком, которого любила. Такой вот смиренной и молящейся у статуи Коатлантонан её и нашла Милая Лисица. Девушка спешила сообщить Шочи, что Амантлан уже дома. Его осмотрел лучший ах-ток, а за женой не послали, женщина до сих пор находится в имении, так что у Шочи, если она сумеет улизнуть из дворца, есть шанс увидеть любимого.
Заставить Шочи сидеть в своих покоях, когда Амантлан в городе и рядом нет жены, не смог бы и тлатоани. Поэтому, тщательно подобрав одежду, уложив и украсив волосы благоухающими цветами, девушка под покровом ночи направилась к нему.
Каково же было разочарование – труд рабынь пропал даром, и любимый мужчина не смог оценить её красоту по достоинству. Она, очевидно, плохо понимала, что значит тяжело ранен. Амантлан метался в горячке. Ухаживала за ним почтенная Ишто, которая к визиту сестры тлатоани отнеслась почтительно, но с неодобрением, немедленно высказав это вслух:
– Напрасно вы беспокоились, госпожа, скоро прибудет его жена, а пока за ним есть, кому ходить...
Но Шочис мольбой в глазахзабрала у старой женщины миску с водой и тряпицу, присела на край постели, чтобы заменить её. Так она провела всю ночь, терпеливо давая Амантлану настои из трав и обтирая прохладной водой. Ишто только дивилась, с какой нежностью ухаживает эта знатная девушка за её сыном. А любовь выплёскивалась наружу из глаз, обращённых на больного, чувствовалась в каждом движении рук.
– Ну же, приди в себя, мой Храбрый Ягуар! – шептала Шочи, наклоняясь к нему, и касаясь губ, когда старушка уходила менять воду.
Но Амантлан произносил что-то непонятное, бессвязное и не открывал глаза. Под утро Ишто посмотрела на гостью сурово и, придав голосу строгость – кому нужны неприятности с семьёй правителя – вишь, как далеко дело зашло, сказала:
– Всё, госпожа, уже утро, а если вас хватятся во дворце или кто заметит у нашего дома? Ступайте!
– Мне все равно, что скажут, не прогоняйте меня, почтенная Ишто! – крепко схватила Шочи за руки мать Амантлана и с надеждой заглянула ей в глаза, понимая о невозможности своей просьбы. Женщина ещё больше нахмурила брови и потянула, сохраняя почтение, девушку к выходу, где мирно посапывала рабыня, которая ту сопровождала. Старушка растолкала прислугу и выпроводила обоих. Перед этим пришлось снова услышать мольбы Шочи:
– Позвольте мне приходить к вашему сыну, почтенная Ишто, у вашей невестки маленький ребёнок, когда ей смотреть за больным мужем?.. Умоляю вас!
«Ну, что ты будешь делать с этой сумасшедшей девицей?!» – вздохнула почтенная Ишто, изо всех сил уклоняясь от ответа, бурча себе под нос о возможных проблемах, за которые тут же ухватилась Шочи:
– Ох, что вы, я ручаюсь вам, никто ничего не узнает! Я приду сегодня поздно вечером... – быстро добавила девушка и, боясь услышать снова отказ, шустро скрылась за углом. Ишто воздела руки к небу:
– Наша Змеиная мать, как ты можешь такое допускать?!
И покачав сокрушённо головой, направилась к раненому сыну. Она никак не могла понять, почему не приехала невестка, да тут же нашла ей оправдание – маленький ребёнок требовал большого внимания. Но, а если её сын отойдёт в мир духов, он что, так и не увидит своего сына - ее внука? И неужели Иш-Чель не соскучилась по мужу?
В создавшейся ситуации почтенную Ишто смущало не то, что к её сыну приходит молодая девушка, пугало старушку положение, которое гостья занимала.
«Может быть, Амантлан действительно возьмёт её второй женой?.. – предполагала Ишто хороший конец тайным визитам, но тут же поправлялась. – Как можно?! Она сестра тлатоани, и мужем ей должен стать какой-нибудь правитель, куда моему сыну! А может быть, и получится?! Как знать?»
И почтенная Ишто перестала мучиться сомнениями. Теперь каждый приход Шочи она воспринимала спокойно и посматривала на девушку с интересом, размышляя, какой женой та будет сыну. Шочи, получив немое согласие со стороны матери Амантлана, воспаряла духом. Она приносила с собою разные травы, во дворце расспрашивала, как и в каком составе их нужно давать раненому. Каждая ночь для неё была счастливой возможностью быть рядом, ухаживать и заботиться о мужчине, которого хотела вернуть. Она с такой любовью пожирала взглядом пылавшее в горячкетело Амантлана, что Ишто стыдливо отворачивалась и уходила к себе.
Иш-Чель не приезжала. Шочи наслаждалась, и всёеще больше уверовала в свои чары, подкреплённые силой оленьей богини.
Но Амантлану становилось все хуже и хуже, у него поднялся сильный жар, и женщины со страхом смотрели, как смуглая кожа больного постепенно приобретает землистый оттенок. Перепуганная Ишто бросилась к ах-току, заламывая руки, обещая любые богатства, умоляя мага помочь сыну.
Старца не пришлось долго уговаривать, сборы заняли несколько минут. К счастью, они успели. Бросив беглый взгляд на притихшего больного, маг изрек:
– Что-то случилось с тоналем. Если он погиб или оставил твоего сына – воин умрёт. Старец присел, быстро разжёг ритуальный костёр рядом с ложем раненого. Через некоторое время его фигура начала раскачиваться, и до почтенной Ишто донеслись слова молитвы: – О, явись! Приди ко мне на помощь, мать моя Вода, облачённая в зелёную юбку из драгоценных камней! Что не пускает тебя, серый призрак, белый призрак, тональ? Белое препятствие или жёлтое? Смотри, я помещаю сюда жёлтое колдовство и белое колдовство, – старец достал из мешочка перетёртый табак и кинул щепотку в огонь, затем взял глиняную мисочку и влил в костёр. Очаг зашипел, и к потолку взметнулось вместе с паром белое яркое белоепламя. Маг одним движением уменьшил его высоту, зачерпнул и бросил в Амантлана. Серебристая вуаль равномерно растеклась по обнажённому телу воина.
– Я, хозяин хозяев, иду. Я, кто создал тебя и дал тебе жизнь. Ты, мать моя, облачённая в звёздную юбку, ты, богиня звёзд, дающая жизнь, почему ты отвернулась? Владычица небесных звёзд, сложенных в путь на небе, который знает каждый. Пусти на свою звёздную дорогу нашего тоналя, упади перед его лапами.
– Враждебный дух и померкшая звезда, я затоплю тебя широтой и глубиной вод, если ты не вернёшь тоналя! Я, мастер заклинаний, говорю тебе: приди! Мать моя Вода, чья юбка из самоцветов, приди, ищи со мной сияющий дух, обитающий в доме света Отца моего Огня, чтобы мы могли узнать, какой бог или могущественная сила уничтожает и загоняет в могилу этого страдальца. Зелёный и чёрный дух болезни, оставь его и ищи свою жертву где-нибудь в другом месте, – ах-ток кинул ещё жменю табака в костёр и подлил воды, затем так же усмирил огонь и второй раз укутал Амантлана прозрачным покрывалом.
– Зелёный и жёлтый призрак, который скитается, словно заблудший, по горам и равнинам, я ищу тебя. Я прошу тебя: вернись к тому, кого ты покинул. Ты, девять раз побитый, девять раз поражённый, не подведи меня! Приди сюда, Мать моя Вода, чьё одеяние из драгоценных зелёных камней! – маг повторил процедуру с табаком, водой и огнём, в третий раз укутав Амантланас той лишь разницей, что не притушил огонь, хотя тот уже достал до крыши комнаты. Потом маг повернулся к огню, который распался на девять огненных шаров, где явственно проступили очертания зверей-помощников.
– Одна вода, две воды. Один кролик, два кролика. Один олень, два оленя. Один кайман, два каймана. Сегодня ваш день, ступайте и приведите тоналя, помогите ему найти дорогу к своему другу, скажите, что с ним приключилась беда. Ведите, несите, тащите его! – взмахом руки маг раздвинул крышу комнаты, и огненные шары взлетели к небу.
– Вот! Я здесь. Я самый свирепый. Я произвожу величайший шум; никому не будет пощады; даже бревна и камни трепещут передо мной. Какой бог или могучая сила посмеют сразиться со мной, потомком богов и богинь? Дух Матери-Воды, дух Отца-Огня во мне! Во мне их живительная сила и мудрость! Я иду искать и призвать обратно тоналя этого больного, где бы тот ни был, где бы ни блуждал, будь он хоть девять раз блуждающийдаже в девяти местах соединения и слияния. Я сам обойду девять миров мрака и девять миров света! Где бы ты, тональ, ни был, я призываю тебя вернуться! Я приказываю тебе вернуться, и исцелиться, и очистить это сердце и эту голову! – маг замолчал, фигура его оставалась неподвижной, дыхание едва ощущалось. Так он просидел до самого рассвета.
Почтенная Ишто опасливо подкидывала по маленькой веточке в костёр, чтобы тот не погас и все, кто отправился в далёкую страну духов и звёзд, смогли вернуться.
Сначала сверху опустилось густое серебристое облако, напоминающее очертаниями старца, несущего что-то на руках, за ним все девять огненных шаров. Тут же ах-ток воссоединился со своим духом, положил прозрачное тело ягуара - серебристого тоналя Амантлана себе на колени и начал врачевать руками. Когда он закончил, дух встряхнулся, от головы до кончика хвоста пробежала волна, укладывая густую шерсть. Зверьприсел на задние лапы.
Ах-ток наклонился над Амантланом. Больной дышал ровно, жар спал. Маг, радостно улыбаясь, собрал руками прозрачное огненное покрывало и сказал раненому вождю:
– Твой тональ был ранен, он не мог вернуться сам, мы вернули его к жизни. Теперь и ты поправишься, Храбрый Ягуар! – колдун удостоверился, что Амантлан крепко спит, взмахнул рукой, отпуская небесных помощников. Серебристый тональ растворился в воздухе, а огненные шары рассыпались, оставив после себя горьковатый запах табака и тепло живительного ритуального костра.
– Твой сын будет жить, женщина, ступай отдыхать!
Почтенная Ишто радостно вздохнула, в очередной развознеся благодарную молитву богам, что среди её народа есть такие могущественные лекари-нагуали.
Амантлан пришёл в себя на шестой день рано утром, когда Шочи уже собралась уходить. Едва завидев женский силуэт, он тихо позвал:
– Иш-Чель?..
К нему склонилось знакомое лицо, но это была не жена.
– Что ты здесь делаешь? – делая ударение на «ты», произнёс раненый, пытаясь подняться и морщась от слабости.
– Я ухаживаю за тобой, милый,– ласково прошептала Шочи, приникая к нему всем телом.
– Что, в моём доме все вымерли?
– Мой Храбрый Ягуар, разве я могу это доверить кому-то?
– Эти кто-то: моя мать и жена, где они? – Амантлан до ранения не получал сведений о своей семье и ему подумалось – с ними что-то случилось. Неужели с Иш-Чель?!
– Не нужно так волноваться, все живы и здоровы! – Шочи ласково положила ему руки на плечи и мягко заставила снова лечь.
– Тогда почему ты здесь?
– А ты не рад?
– Я ещё раз должен повторить свой вопрос?! – брови Амантлана грозно сошлись на переносице – таким его Шочи не знала. Не показывая, что начинает нервничать – разговор не получался, как она задумала, девушка напустила на себя скромность, ей не свойственную, и пролепетала:
– Твоя мать утомилась и прилегла, а жена не пожелала приехать и ухаживать за тобой!
– Как я понял, ты заняла её место?!– насмешливо скривился Амантлан.
Шочи ещё больше напустила на себя скромность, чем рассмешила мужчину:
– Уходи, мы решили все ещё год назад... Нам не о чем говорить!
– Нет, Амантлан, я ухаживала за тобой, а не она... Ты ей не нужен, а я схожу с ума без тебя. Кого же ты гонишь?!
– Шочи, спасибо за заботу, но мне ничего от тебя не нужно. Тлатоани знает о том, что ты в моем доме? – уже по одному виду испуганных глаз Шочи, Амантлан понял – правителю неизвестно о тайных походах сестры.
«Как же мне это надоело...» – подумалось ему, он устал от этих тайн...
– Нет, – честно призналась девушка, но с надеждой и мольбой обратила к нему свои красивые глаза, влажные от готовых пролиться слез:
– Амантлан, я не могу без тебя, я сама поговорю с братом, и он мне позволит стать твоей женой. Ты ни о чем не будешь просить, клянусь нашей любовью!
– Шочи, я так устал, что не хочу видеть никого, а говорить о «нашей любви» так поздно... уходи! – Амантлан попытался перевернуться на бок, чтобы отвернуться к стене.
Своим движением он только причинил себе боль, и разбередил рану на груди, из которой стала сочиться кровь. Шочи проворно наложила новую повязку, но, ещё не закрепив её, услышала:
– Уходи, Шочи, я слишком устал! Уходи, пока я не позвал людей...
– Хорошо, но я вернусь... – прошептала Шочи и покорно пошла к выходу, по пути разбудив почтенную мать Амантлана.
Сообщение об улучшении состояния сына обрадовало старушку, и она тут же бросилась к нему в комнату.
– Мама, зачем ты позволила этой женщине приходить в наш дом? – встретил её сын совсем не теми словами, которые она ожидала.
Почтенная Ишто, уже совершенно не беспокоясь о его самочувствии – не такие ранения бывали у него, раз пришёл в себя, значит, уже не умрёт, взорвалась:
– А что я имела право не пустить в дом сестру тлатоани?! Это тебе нужно было раньше разобраться со своей женщиной! Откуда я знаю твои планы?! Может быть, ты хочешь ещё раз жениться?!
Ишто обиженно надула губы и собралась уходить.
– Прости, я неправ. Но больше не пускай её ко мне. Пожалуйста.
– Хорошо, – недовольно буркнула Ишто. Тут же простив сыну резкость, она присела на край постели и заботливо поправила повязки на его груди. Раненый спокойно принимал её заботу. Ишто терпеливо ждала, когда он спросит о супруге, но Амантлан все молчал.
«Он, наверное, забыл, что перед походом женился!»
Терпение у старушки закончилось:
– Твоя жена родила тебе сына, мы назвали его Маленький Ягуар. Золотое Пёрышко Колибри и ребёнок находятся в загородном доме. Ты ведь хотел, чтобы она поменьше была в Теночтитлане и попадалась на глаза.
– Спасибо, она знает, что я вернулся?
– Нет, Золотое Пёрышко Колибри кормит малыша, я решила не волновать её известием о твоём ранении. Послать за ней?
– Пока не нужно, когда встану, поеду к ним сам, – улыбнулся Амантлан и закрыл глаза.
Ему не хотелось думать о встрече с женой, потому что он твёрдо знал – Иш-Чель не могла изменить к нему отношения, а спорить сейчас – выше его сил. Пролежав целый день в одиночестве, Амантлан приказал отправить раба к Тлакаелелю. Друг не замедлил явиться, он был рад выздоровлению, но ещё больше потому, что во дворце назревали события, требующие поддержки.
Сообщив все новости Теночтитлана, Тлакаелель выслушал подробности столь длительной войны с тарасками, поздравил друга с рождением сына и приступил к самому важному.
– Наш тлатоани назначил совет старейшин через два дня, нужно, чтобы ты был там.
– За два дня я окрепну настолько, что смогу пережить любой совет.
– Тебя интересует вопрос, который он поднимет?
– Я полон внимания... – улыбнулся больной, но чем больше Тлакаелель говорил, тем больше лицо Амантлана становилось все серьёзнее и угрюмее.
– Наш тлатоани приказал собрать со всего государства старинные свитки, где записана история народа Анауак и их уничтожить, а взамен написать новые, такие, которые не будут лгать. Так решил правитель Анауака.
– Ицкоатль?!
– Мы уже беседовали с тобой на эту тему. Тлатоани пожелал сделать, как сказал я. Конечно, добрые дела для страны я одобряю. Это удобно правителю, и все остальные считают, что разумно, раз Тлакаелель одобрил...
– Но что постыдного в нашей истории?!
– Очевидно, изучая её, ты пропустил интересные места! – усмехнулся советник.
Амантлан обиделся:
– Ты шутишь, мудрейший!
– К сожалению, нети наш правитель тоже. Он решил восхитить потомков чистой историей нашей нации. А для этого нужно, чтобы Теночтитлан построили бедные несчастные путешественники – мешики. На голой земле острова они создали прекрасное творение умелых рук. Ты уловил, о чём я говорю? И город расцвёл и приобрёл могущество только благодаря нам! Именно мы возвели дамбы и отстроили его!
– Но, мудрейший! Если ты не хочешь быть честным со мной, то...
– Я завоевал это право служением тлатоани и нашему народу! Можно сказать, что я – мешик - своей кровью писал лучшие страницы истории нашего государства! Да, Амантлан, ты поднялся с самых низов, и никогда не забываешь, кто ты родом. Именно эти качества я ценю в тебе, но правда есть правда, я говорю о сегодняшнем взгляде на день вчерашний. Никак не пойму, что тебя не устраивает? Мы должны радоваться, новые записи возвеличат перед нашими потомками нас, наши деяния... – Тлакаелель удручённо пожал плечами.
– Почему ты преуменьшаешьзаслуги всего народа, который... – Амантлан замолчал, потому что, дав свободу всем народам плодородной долины, мешики отобрали её по истечении года.
– Да, ты понял, о чем я хотел сказать. Поэтому не будем спорить, я не хочу тебя утомлять, а перейдём к тому, зачем я приехал. На совете старейшин ты должен выступать за тлатоани, думаю, что найдутся люди, которые, несмотря ни на что, захотят поспорить с ним.
– Я не уверен в том, что это правильное решение!
– Ты должен, как и все, мне доверять, потом, когда пройдёт время, поймёшь, что был неправ! Мне уже пора, иначе почтенная Ишто выгонит за столь долгий визит. Мой друг, постарайся набраться сил, – раскланявшись с почтенной Ишто, Тлакаелель направился к себе, а Амантлан задумался.
Настало время решать, как поступить. Несколько старинных рукописей хранилось у него дома, но нужно попытаться спасти ещё хотя бы те, что находятся у его друзей и знакомых. Сделать это незаметно, возможно, не удастся, ведь на вопрос воинов тлатоани, куда они исчезли, каждый ответит, что отдал их ему. Он мог рассчитывать на молчание только нескольких человек: дяди и предводителя воинов-орлов Кремниевого Ножа. Никакие пытки не заставят этих людей его выдать. Что ж, спасти ещё несколько экземпляров – это огромная удача.
Борясь с усталостью, Амантлан отправил к этим людям рабовс просьбой срочно его навестить. Первым пришёл дядя – Летящее Облако – его чинампе было рядом. После приветствия, выпитой чашки чоколатля и выкуренной трубкиАмантлан рассказал ему, что их ждёт на совете у тлатоани. Летящее Облако не торопился с ответом. Он выкурил ещё одну трубку и только тогда сказал:
– То, что решил Тлакаелель, не благо для нашего народа, а преступление перед будущими поколениями. У меня три документа. Я их упакую и пришлю с рабом сегодня же. К сожалению, я слишком стар, чтобы помочь их спрятать, но в моем возрасте есть и преимущества – если ко мне придут и не поверят, что я сам их уничтожил, то... я уже достаточно пожил – мне не страшно умирать. Может быть, этим поступком я принесу хоть какую-то пользу нашему народу. Я надеюсь, что ты возьмёшь кого-нибудь в помощь? – Амантлан кивнул, но не был уверен, что Кремниевый Нож поддержит затею и захочет помогать. К тому жене хотелось говорить Летящему Облаку, кто ещё будет участвовать в этом предприятии. Летящее Облако довольно закивал:
– Ты прав, мне не нужно ничего говорить, – слегка сутулясь, мужчина вышел.
Через час раб принёс Амантлану большой свёрток. Через два часа появился Кремниевый Нож, он спокойно выслушал Амантлана и, криво усмехнувшись, подтвердил своё участие, выставив одно-единственное условие:
– Ты не должен ничего говорить на Совете, не спорь, никто не должен знать твоей позиции. Это важно. Противников переписывания будет достаточно, но Тлакаелель все равно победит, спор бессмыслен. Важнее спасти наши записи. После совета мы с тобой их спрячем.
– Хорошо, возможно, ты и прав.

 » Часть II. Страна Анауак. Теночтитлан (продолжение)

***
После бессонных ночей, проводимых у постели Амантлана, Шочи приходила в свои комнаты и ложилась спать. Такой странный режим не мог не привлечь внимания окружающих, поползли слухи. Милая Лисица неоднократно намекала сестре об игре с огнём. Потом стала открыто говорить, что её действия призовут на голову всех женщин из семьи тлатоани кару правителя. Но Шочи было безразлично, она твёрдо решила требовать у брата разрешения на брак с Амантланом. Уверовав в свои силы, девушка спокойно выносила плаксивые просьбы сестёр, не зная, что тлатоани уже известны все её ночные отлучки, и он недоволен её поведением.
Возвращаясь во дворец, Шочи увидела отряд телохранителей у своих покоев. Это насторожило. Воины молча расступились и пропустили блудницу, которую всю ночь прождал Ицкоатль.
– Доброе утро, тлатоани, – поприветствовала брата Шочи.
Правитель встал, подошёл к сестре исовершенно неожиданно для неё залепил сильнейшую пощёчину, от которой девушка не удержалась, упала.
– За что, Ицкоатль? – испуганно пролепетала Шочи, смотря на возвышающегося над ней брата.
Тот стоял, широко расставив ноги, и по его виду она поняла – одной пощёчиной не закончится. К своему ужасу, девушка заметила в руке тлатоани тонкую плётку и, не успев увернуться, почувствовала её обжигающий удар. Она попыталась откатиться, чтобы встать на ноги. Но Ицкоатль хлестал сестру так умело, что ей постоянно приходилось прикрывать лицо руками. Вскоре Шочи устала отползать. Она, поджавпод себя ноги, только сжалась в комок, чтобы получить как можно меньше ударов. А Ицкоатль все хлестал и хлестал сестру, в нем не чувствовалось ни напряжения, ни усталости, а на лице правителя читалось явное удовольствие от каждого удара. Но Шочи молчала, тогда он остановился.
– Что ты делаешь?! За что ты меня избиваешь?! Мало своих жён?!
– Я учу тебя уважению к моим решениям, дорогая сестра! – и снова плётка опустилась на голову Шочи. Зацепив прядь длинных волос, Ицкоатль резко ее дернул, от чего девушка пронзительно вскрикнула:
– Хватит, Ицкоатль! Не бей меня больше!
– Считаешь достаточно? Тогда ответь, за что я вынужден тебя наказывать?
– Я не знаю, может быть, выражаешь свою любовь? – с вызовом глянула на него Шочи. Она поняла, что больше её бить не будут, и открыла лицо, которого не коснулся ни один удар. Ицкоатль уставился на упущение в своей экзекуции и снова, уже с сожалением, посмотрел на плеть. Но последние слова его развеселили.
– Вот как, значит, так должны с тобой поступать те, кому ты отдаёшься? Именно такой способ выражения чувств тебе более понятен? Что ж, я готов!
– Не смей меня больше бить! – рявкнула Шочи и гордо поднялась с пола.
Одежда висела разодранными лохмотьями, едва прикрывая смуглое тело. Не обращая внимания на брата, она скинула разорванную рубаху, обнажая кровавые полосы. Покопалась в своих вещах и невозмутимо, повернувшись к Ицкоатлю лицом, оделась, внимательно следя за его реакцией.
Тем не менееИцкоатль был невозмутим. Он спокойно полюбовался на дело рук своих и терпеливо ждал, когда сестра прикроет наготу и немного успокоится.
– Так за что я, по-твоему, тебя сейчас бил? – снова задал свой вопрос правитель, удобно устраиваясь на постели сестры, где прождал всю ночь.
– Не знаю, так тебе захотелось! – вздёрнула подбородок Шочи.
– Очень плохо, значит, это будет повторяться каждое утро, если ты не прекратишь бегать к Амантлану!
– А почему я не могу к нему бегать, если делаю скрытно? Разве не ты в своё время… Напомнить, когда это было? …Сам говорил, вернее, шептал нежно и на ушко, что мы имеем право делать всё, что вздумаем, только не должны посвящать в это посторонних?! Не ты ли это говорил мне, обещая сделать своей женой, дорогой Ицкоатль? А потом женился на нашей сестре, толстой индюшке!
Шочи гордо прошла мимо брата и взяла гребень, чтобы привести взлохмаченные волосы в порядок. Давняя обида поднялась из самых глубин души и требовала отмщения. А Ицкоатль улыбался!
– Что ты улыбаешься? И ещё бьёшь за то, что хочу устроить свою жизнь! Я живая молодая женщина! Мне нужен мужчина, ведь я не ты, и у меня нет кучи наложниц и жён, чтобы воспользоваться ими в любое время дня и ночи!
– Ты вмешиваешься в государственные дела!
– Вот как? Тогда почему ты за столько лет не выдал меня замуж? Или перевелись правители, достойные меня?
– Я подарил тебе свободу, разве в замужестве ты смогла бы делать, что вздумается?
– А ты не подумал, что я не хочу этой твоей «свободы», что я хочу своего мужа, семью, детей?! Что мне могут надоесть любовники?! Что я действительно полюбила и хочу быть рядом с человеком, которого уважает весь Теночтитлан?! Так нет же, ты со своей братской заботой позволил ему жениться на чужеземке!.. От всей души благодарю тебя, мой любящий брат!
– Я бы никогда не позволил тебе стать его женой, как не позволю этого сейчас! Буду объяснять это сколько потребуется, – указал на плётку Ицкоатль, – пока не вышибу!
– Если таким образом ты получаешь удовлетворение, я – твоя покорная подданная, и ничего не остаётся, как подставлять тело! Раз ты по-другому не можешь его использовать!
– Мне не нужно твоё тело, мне нужно, чтобы ты не нарушала моего договора с человеком, которого я уважаю!
– Ну, скажи, почему ты не хочешь меня отдать ему в жёны, из ревности или любви ко мне, почему ты столько лет мучаешь и держишь при себе?!
– Потому что ты единственная из сестёр, которая способна подбить своего мужа на измену. Потому ты до сих пор не отдана ни одному правителю.
Шочи растерянно посмотрела на брата, такие мысли бродили в её взбалмошной головке, но как он смог о них узнать?!
– Вот видишь, я прав. Не мучься вопросом, откуда мне это известно, просто я хорошо тебя знаю, любимая сестрица... – рассмеялся Ицкоатль. – Ты не успокоишьсяи не убедишь меня в том, что через тебя твой муж не может претендовать на власть, а я не хочу видеть изменником Амантлана и искренне рад – он устоял перед твоими прелестями!
Шочи зашипела, она готова была накинуться с кулаками, но Ицкоатль вовремя поднял плётку, которую продолжал держать в руке. Этот жест удержал Шочи на расстоянии. Тогда она пыталась подобрать слова, чтобы пообиднее уколоть брата, а он всё веселее улыбался, наблюдая за нею.
– Я обещаю, что найду тебе достойного мужа.
– Ты просто трус!
Ицкоатль поднял плётку, а Шочи в запальчивости слишком близко подошла, что и не замедлило сказаться – на её руке заалел ещё один удар хлыста.
– Я научу тебя уважению мужчины и правителя!
– Прости, Ицкоатль, ты что – не видишь: я ослепла от горя!
Из глаз её лились настоящие слезы, но тлатоани знал об умении сестры их проливать, как-никак росли вместе, были детьми одного отца.
– Ты хочешь от меня покорности, я согласна на всё! Хочешь, я стану снова твоей и... – Шочи изменила и тон, и своё поведение. Чтобы выиграть в разговоре с братом, она, изображая робость и надежду, подошла к Ицкоатлю и опустилась у его ног, но была прервана громким искренним смехом того, кого попыталась соблазнить.
Тлатоани смеялся от души, понимая, что весёлость будет воспринята сестрой как издевательство.
– Нет, Шочи, не хочу. У меня много дел и много жён. Я знаю, чем это может закончиться. Ты меня не проведёшь! – он оттолкнул её довольно грубо, поднялся и отошёл в центр комнаты, стараясь прекратить разговор как можно быстрее. Потому что не знал, чем все может обернуться, задержись он с сестрой ещё дольше. Уже направляясь к выходу, отдал последнее распоряжение: – Ты никуда не будешь выходить и оставишь Амантлана в покое, не заставляй меня принимать более жёсткие меры, поняла? У входа я оставлю охрану, они будут докладывать о каждом твоём шаге и отвечать головой за тебя и то, что ты делаешь. Когда ты образумишься, я смягчусь и подумаю о твоём замужестве, но только при хорошем поведении, которое не будет бросать на меня тень! Если ты покоришься, то все будет хорошо, если нет – я научу тебя послушанию. Поверь, я найду способ, чтобы тебя наказать.
Шочи схватила глиняную вазу и со злостью запустила ею в брата, но промахнулась. Тлатоани, спокойно взглянул на осколки, потом на сестру и вышел, утвердившись в решении держать этот страстный вулкан взаперти, без всяких поблажек. Он не сомневался, что сестра не одумается, а придумает ещё что-то, и это принесёт ему дополнительные хлопоты.

***
Совет старейшин и военачальников Анауака, как всегда, впечатлял своей пышностью. Созванные приходили в лучших одеждах, на серебристых волосах колыхались головные уборы из ярких птичьих перьев, загадочно поблескивали украшения из драгоценных камней. По огромному залу плыл лёгкий дымок табака – мужчины в ожидании тлатоани курили трубки. Каждая представляла собой настоящее произведение искусства, вершину мастерства изготовившего её ремесленника. Тёплый воздух от жаровен, стоящих в углах зала и в центре, согревал вождей в этот прохладный вечер.
Народу собралось слишком много, то тут, то там мелькали жрецы.
Служители Уицилопочтли поверх белоснежных одежд набросили переливающиеся плащи из перьев колибри, являющейся птицей-символом бога-покровителя города Теночтитлана.
Жрецы Кецалькоатля стояли обособленной группой, окружая старца, на голове которого возвышалась высокая шапка из шкуры ягуара. Она была выше многих головных уборов из перьев уважаемых старейшин.
Представители Тлалока блестели черными телами, на их фоне выделялись ярко красные кривые палки-жезлы – символы молнии и змей. Голову главного жреца бога дождя украшала золотая корона с зубцами направленными вниз. Сморщенное лицо старца едва проглядывало между змеиных завитков, расположенных перед внушительным носом.
В дверном проёме появился виднейший деятель государства – Сиуакоатль или Женщина-Змея – помощник тлатоани, мудрый советник Тлакаелельв белоснежной набедренной повязке и пёстрой накидке тилматли, массивных золотых браслетах. За ним также следовали жрецы в белых одеждах, держа в руках человеческие черепа. Войдя в зал, сопровождающие советника присоединились к служителям Уицилопочтли – они были и его слугами.
Тлакаелель внимательно оглядел присутствующих и, увидев Амантлана в его одежде из шкуры ягуара, быстрыми шагами направился к нему.
– Сейчас, мой друг, мы станем свидетелями того, как быстро пишется история! – шепнул Тлакаелель, увлекая Амантлана в сторону. Поговорить друзьям не удалось, потому что появился Ицкоатль.
Ясный и уверенный взгляд тлатоани был устремлён поверх голов собравшихся, подчёркивая тем самым превосходство над всеми. По взмаху его руки пилли, жрецы, предводители кварталов – кальпулли и главы семейств – мейкаотлей, командующие военными отрядами, к которым относился Амантлан, чинно расселись, освобождая центр зала. Каждый занял своё место в соответствии с рангом и положением в обществе. Ицкоатль не стал делать паузы, а начал совет с короткой, но впечатляющей речи:
– Старейшины и жрецы страны Анауак, мои храбрые воины и мудрейшие из мудрых! Пришло время рассказать себе и нашим потомкам о той значимости, о том величии духа нашего народа, которыми именно нас наградили боги! Наши предки, которых мы почитаем, взывают к нам, своим преданным потомкам, чтобы мы освятили их тяжелейший путь. Наши предки в своих странствиях терпели голод, их обнажённые тела мёрзли от холода, умирали дети, гибли женщины и смелые воины, но они все шли и шлив поисках прекрасной земли. Одни страдания и беды стояли на пути нашего народана пути в прекрасную обетованную землю. Но вот наши предки принесли жертву, и Великий Уицилопочтли внял мольбам о помощи. Он указал долгий путь, осветил трудную дорогу. Наши предки были отважны и решительны. Как нельзя остановить падающего орла, стремящегося к дичи, как нельзя предотвратить восход и закат солнца, как нельзя повернуть реки вспять, так нельзя было остановить наших предков на пути, указанном Уицилопочтли!
Наши мужественные прадеды пришли в эту солнечную долину, поселились здесь, построили прекрасный и могущественный город Теночтитлан, возвели дамбы и сады. Своему богу, милостивейшему и щедрому Уицилопочтли, выведшему их из пустыни и даровавшему эту землю, мы воздвигли Великий храм. Мы всегда помним о нашем могучем боге Уицилопочтли, питаем его и не обижаем других богов: Тлалока, Кецалькоатля, Мишкоатля, Миктлантекутли; не забыты нами боги-творцы Тлоке Науаке, Ометекутли, Тонакатекули. Наши женщины почитают небесных богинь новой земли: Коатликуэ, Шочикецаль, Майяуэль, Шилонен...
Мы сбросили иго ненавистного Аскапоцалько, мы покорили тепанекские города! Мы стали свободными и самыми сильными на этой земле! Наши дети получат от нас могущественнейшую страну Анауак - наш цветущий сад. Мы покорили несколько городов майя, перед нашей силой дрожат сапотеки и отоми! Мы будем идти дальше, неся веру...
И я обращаюсь к вам, мудрейшие, неужели мы должны оставить в летописях ту историю нашего великого народа, которую нас заставляли писать правители Аскапоцалько?!
– Нет! Мы напишем историю правдивую, полную горести и доблестных подвигов наших достойнейших предков! Где скажем, что мешиков справедливо вознёс Уицилопочтли над другими народами за их смелость, доблесть, трудолюбие, бесстрашие в назидание лентяям, трусливым богатым домоседам. Эта история будет учить последующие поколения храбро идти вперёд, гордиться своими предками – великими воинами! Мы должны быть тверды и разумны, тщательно записать нашу историю, а прошлые записи необходимо предать очистительному огню, чтобы они не смущали ни нас, свободных отныне людей, смело говорящих правду, ни наших потомков, которые получат в руки запись о подвигах, которыми будут гордиться и следовать! Так думаю я – тлатоани Ицкоатль! – закончив свою речь, правитель спокойно сел. Ни фигура, ни лицо не дрогнули, создавалось впечатление, что он совершенно не волнуется, как примет Совет его речь и предложение.
Так мог вести себя только человек, полностью уверенный в своей правоте.
В зале наступила тишина, уже никто не вертел головой, каждый сосредоточенно курил трубку ипостепеннопомещение затягивалось сизым дымом.
Из дальнего угла раздался голос старейшего главы кальпулли, к которому принадлежал Амантлан. Он с трудом, на не сгибающихся, больных ногах, вышел на середину комнаты, чтобы его видели присутствующие, и сказал:
– У великого народа – великая история, мудрый Ицкоатль. Её нет необходимости ни править, ни изменять. Вся наша жизнь доказывает её величие, так зачем же задавать работу тлакуилам-писцам?
Только несколько человек сделали попытку возразить тлатоани:
– Мешики никогда не стыдились своего происхождения, наш народ всегда воздавал почести отважным воинам, среди пилли немало тех, чьи матери были рабынями, но они, став свободными, служили своему народу и завоевали право быть достойными гражданами Анауака! Наоборот, наша история будет учить потомков свято беречь свободу и землю, которую мы им оставим, они должны знать, чего нам стоила борьба!..
– В нашей истории нет ничего, чего бы нам нужно было стыдиться!..
– В древних записях хранится мудрость наших предков, как же можно их уничтожить?! Какой примермы подадим последующим поколениям, мудрейшие из мудрых?.. На чем же мы будем воспитывать наших детей и внуков? Это ведь уничтожение из памяти целого поколения людей, которые дали нам возможность стать такими, какие мы есть: могущественными и свободными!..
Последним выступил Летящее Облако:
– Только великие боги знают, какую дорогу выбирать. Только наши небесные покровители не совершают ошибок. Мы – люди. Нам свойственно идти неправильным путём, но мы стремимся сделать все, как должно. Имеем ли мы право осудить тех, чьи души уже давно пируют в садах Уицилопочтли, почитаемые нами? Нет. Перед нашими предками стояла одна задача – выжить, и они выжили. Они записали в древних летописях свой путь и свои страдания в назидание нам. В них же содержится ключ к пониманию величия нашего народа. Наша религия тесно переплелась с религией народа, принявшего нас, нас – бедных странников. Как же быть тем, чьи семьи соединились кровными узами с народом, который мы хотим стереть даже из наших записей?! Я – полукровка, я только наполовину мешик! Мне дороги любые сведения о народе моей матери. Как отделить её кровь от крови моего отца? Мы должны решить важную задачу – стоит ли выжечь из памяти и истории целые народы, которые вместе с нами поднялись в восстании против угнетения Аскапоцалько, ради какой-то призрачной идеи? Может быть, стоит восхищать потомков чистой правдой, без всякой лжи? Я против сжигания наших старинных документов и всяческих выправлений в них!
– А что скажет Тлакаелель?
– Почему мы не слышим его мнения?
– Вот именно, пусть выскажется главный советник тлатоани!
Страсти накалялись, вожди и старейшины подскакивали на своих местах и искали взглядом человека, на чью мудрость и дальновидность они полагались. Для многих он стал эталоном в поведении и подходе к решению важных для народа вопросов. Никто никогда не сомневался в его мужестве и решительности. Всем было известно, какую роль он сыграл в мятеже, позволившим мешикам сбросить иго и стать независимым.
Тлакаелель спокойно встал и повернулся к тлатоани лицом:
– Стоит ли нам - мешикам думать о том, как сохранить в памяти народ, который слился с нами, не сумев самостоятельно отвоевать себе свободу, старейшие? У нас великие цели! И если какие-то полукровки протестуют... Что ж, пусть они передают из уст в уста, как их богатые предки-домоседы не желали пролить кровь за свободу своих детей! Мы – победители, и мы будем писать ту историю, и рассматривать так, как видим её мы. Я полностью поддерживаю решение!
Несколько минут в зале заседаний Совета висела тишина. Тлатоани поднял правую руку и произнес:
– Мы приказали собрать все рукописи в нашем городе. С завтрашнего дня тлакуилы, тламатиниме и прочие люди, имеющие отношение к свиткам, приступят к созданию новой истории. Они будут прославлять наших предков, их мужество и доблесть, подобную гордому орлу или яркому солнцу, которое освещает наш путь! Все старые записи завтра на центральной площади Теночтитлана будут преданы очистительному огню! Моё решение таково. Исполняйте! – тлатоани встал и уверенным шагом направился к дверному проёму.
С его уходом собравшиеся в полной тишине покинули совещательный зал. Они были несколько ошарашены тем, что тлатоани огласил вердикт без голосования. Высказать возмущение, что их просто отстранили от решения, столь важного для всего народа Анауака, никто не посмел. Тлатоани показал, насколько могущественна его власть, и каждый мучился единственным вопросом:
«Что ждать в дальнейшем?»
Возле лодки военачальника поджидал Кремниевый Нож. Едва они сели, как Амантлана прорвало:
– Он не пожелал выслушать даже согласия Совета, такое ощущение, что его предложение – обычный приказ! Он не имеет права! Почему ты запретил мне выступать?
– Мы говорили об этом!
– Но нужно было протестовать!
– Нет! Во-первых, бесполезно, во-вторых, ты должен быть чист перед тлатоани и советом, чист от любых подозрений! У нас другие цели!
– Но я выглядел трусом в глазах тех, кто сказал правду!
– Мы послужим высшей цели.
Друзья направили каноэ к дому Амантлана, откуда он вынес два кожаных свертка. Лодка тихо плыла по городским каналам, не встречая препятствий на пути, но едва они попали на свободную гладь озера, как их окликнули охранники. Амантлан назвал пароль, но сторожевая лодка неумолимо приближалась, пришлось остановиться.
Патрульные осветили ночных путешественников, узнали Амантлана и доложили:
– Тлатоани приказал осматривать всех, кто сегодня попытается покинуть Теночтитлан, извините за беспокойство, но вы не исключение...
Когда до друзей дошёл смысл сказанного, они поняли, насколько их затея опасна. Теперь же она могла провалиться в самом начале.
Пока Кремниевый Нож лихорадочно пытался найти выход. Амантлан, привыкший действовать быстро, отбрасывая всякие сомнения, полагаясь только на свои инстинкты, незаметно дал сигнал людям. Из патрульных никто не успел сообразить, а вокруг уже завязалась кровавая драка. Гребцами у военачальника Анауака работали тласкаланцы, которые с огромным удовольствием бесшумно и в одно мгновение перерезали горло мешикам, наклонившимся в лодку для досмотра.
Все было сделано быстро, но пустая лодка патруля привлекла других сторожей. Они подняли тревогу.
– Уносим головы! – Амантлан, не обращая внимания на рану, уверенно взялся за свободное весло. Лодка летела на хорошей скорости, тласкаланцев просить налегать не приходилось, они знали, что от быстроты зависит их жизнь.
Стражи ночного Теночтитлана не желали упускать нарушителей и почти наступали им на пятки. Наконецлуна зашла за набежавшую тучу. Это стало сигналом к изменению плана. Амантлан и Кремниевый Нож поняли, что пришло время покинуть каноэ незамеченными – другого шанса не будет. Они прыгнули в воду, захватив драгоценные рукописи, и направились к берегу, темнеющему вдали.
Лодка с тласкаланцами сделала крутой вираж и поплыла налегке в противоположную сторону, уводя погоню за собой. Ощущая себя преступниками, друзья выбрались на берег и углубились в чужое поместье. До загородного дома Амантлана было ещё далеко, но они хорошо знали окрестности, главное – не попасться патрулям. К несчастью, странный побег из города наделал большой переполох, и в погоне теперь участвовали не только лодки, но и пешие воины мешиков. Пробираться через чужое поместье сложно, беглецов спасало только хорошее знание местности и опережение преследователей, которые вынуждены были прочёсывать каждое строение.
Наконец Амантлан опустился на землю. Болела, только начавшая затягиваться рана, он чувствовал усталость, но был рад – перед ними лежало его поместье. Предстояло отдохнуть и неслышно проникнуть в дом, а там решить, что предпринять с рукописями и товарищем. Времени на более продолжительный отдых у друзей не было, и они продолжили красться, низко пригибаясь к земле, используя каждый куст и дерево, совсем, как юные ягуары...
Иш-Чель крепко спала, ребёнок не доставлял особых хлопот и рос спокойным, дающим возможность матери отдохнуть ночью от дневных забот. Непривычный шорох в темной комнате разбудил и напугал Иш-Чель, она готова была закричать, призывая слуг на помощь, когда заметила силуэт мужчины. Скорее, догадываясь, чемузнавая, произнесла:
– Амантлан?..
Тень замерла, за нею показалась другая, заставив Иш-Чель вновь вздрогнуть. Первая таинственная фигура тихо произнесла:
– Да, женщина, это я. Не поднимай шума и не зови слуг, – Амантлан на ощупь нашёл небольшую лучину и зажёг её, осветив своё лицо.
Мягкий свет выхватил из темноты его заострившиеся черты, мокрую одежду и кровавые пятна на ней. Иш-Чель, скрывая беспокойство, оторвала от подола юбки кусок ткани и протянула мужу. Он осторожно просунул тряпицу под повязку и осмотрелся. Из темноты проглядывали очертания люльки, сложенные аккуратными стопками вещи.
Амантлан не пошёл к ребёнку, а направился к вещам, отыскав, для себя и товарища подходящую одежду. Он протянул её другу, отошёл в тёмный угол, скинул мокрую. Засунув снятое в самую глубину кучи, хозяин обратился ктоварищу, опять прижавшему свёртки к груди:
– Из этой комнаты ты пойдёшь с моей женой вдоль реки, потом у дерева, растущего прямо посреди тропинки, свернёте вглубь сада. Там есть небольшая яма, возьмите с собой тёплые вещи.
Иш-Чель испуганно оглянулась на колыбель, где спал сын, и с удивлением посмотрела на мужа. Она по-прежнему не произнесла ни слова.
– Сейчас здесь будет патруль, мы их немного опередили, нам нужно спрятать Кремниевого Ножа и рукописи, которые не должны попасть к ним в руки. Я не могу провести его, мне нужно встретить патруль на пороге нашего дома, чтобы помешать обыскать поместье.
Услышав объяснение, Иш-Чель достала свёрнутые одеяла и направилась к выходу. Ситуация была настолько ей непонятна, что только предупреждение Амантлана о преследовании и страх за жизнь заставили выполнять его указанияв надежде - он знает, что делает и чем рискует.
Она вышла в ночь, теперь все зависело от умения Амантлана обмануть преследователей. Не теряя времени, он быстро прошёл к пристани и отвязал две лодки, одну из них накренил так, чтобы она зачерпнула побольше воды и постепенно пошла ко дну, увлекаемая течением. Вторая лодка тихо заскользила вниз по течению. Под стенами послышалась громкая перепалка привратника с патрульными, переполошившаяимение.
Никто из рабов и слуг не выразил удивления при появлении Амантлана, когда он вышел встретить ночной патруль. Его предводитель был ему знаком.
– Из Теночтитлана сбежали преступники, у них в руках важные документы, скорее всего, они высадились на берег и прячутся. Мы обыскиваем каждое поместье.
– Мы готовы помочь, у нас там привязано несколько лодок, на которых я прибыл вчера после совета старейшин у тлатоани Ицкоатля. Беглецы могли ими воспользоваться. Идёмте, огня! – Амантлан гостеприимно распахнул ворота поместья и с факелом в руке направился к пристани, где недавно произвёл действия, должные направить преследователей по ложному пути.
– Господин, здесь не хватает двух лодок! – раб, в обязанности которого входило следить за исправным состоянием каноэ, указал на обрезанные концы верёвок.
– Так, значит, они плывут вниз! Вы позволите взять ваши лодки для погони? – обратился воин-ягуар к Амантлану, тот развёл руками, выражая полное согласие с вежливой просьбой.
Преследователи разделились – те, кто не поместился в лодки, отправились пешим ходом вдоль берега. Амантлан провёл их до границ поместья и вернулся успокоить домочадцев. Когда люди улеглись, он пошёл к условленному месту, где прятались Иш-Чель и Кремниевый Нож.
– Они уже ушли, – успокоил он продрогшего друга и жену.
Теперь предстояло как можно быстрее спрятать рукописи. Пока Кремниевый Нож проверял содержимое кожаных мешков, Амантлан начал рыть большую яму, затем заполнил дно камнями и взял первый свиток.
– Одна рукопись немного промокла, высушить бы её... – сокрушённо покачал головой Кремниевый Нож, но Амантлан отобрал у друга и второй свиток. Он уложил его рядом с первым. Тяжело вздыхая, Кремниевый Нож протянул ему остальные и отвернулся, чтобы не видеть, как спокойно Амантлан зарывает историю в землю.
– Иди к ребёнку, – коротко бросил вождь Иш-Чель, а сам направился к хижине рабов, чтобы поручить им отвезти Кремниевого Ножа в город на единственной оставшейся в поместье лодке. Как только каноэ, увозящее друга, исчезло в темноте, Амантлан пошёл домой.
В комнате Иш-Чель горел свет. Она сидела на постели и пыталась согреться. Амантлан присел рядом с нею и взял её руки в свои. Это было ещё ничего, но, когда его дыхание коснулось тёплым облаком тонких пальцев, Иш-Чель посмотрела с укором. Она потянула их назад, и он был вынужден встретиться с нею взглядом.
– Спасибо, – тихо произнёс он, по-своему растолковав её жест.
Они смотрели друг на друга довольно долго, пока его темные глаза не заблестели, и сам взгляд не начал её затягивать. Она тут же отвернулась, и от этого фраза, которая сорвалась, получилась резче, чем ей хотелось.
– Вы рисковали собой, нами, этим маленьким ребёнком ради каких-то... – это был прямой укор его необдуманному, как ей казалось, поступку.Жизнь и благополучие сына она ставила превыше всего. Он понял и разочарованно произнёс, поднимаясь:
– Извини за беспокойство, но это мой дом и я в нем хозяин.
Иш-Чель не успела ничего добавить. Амантлан вышел, а она осталась, почувствовав себя униженной и обделённой. Что-то мелькнуло между ними, когда смотрели друг на друга. Она не ощутила его своим врагом. Напротив, Иш-Чель почувствовала рядом человека родного и такого близкого, что именно это заставило отдёрнуть руки, хотя тепло, которым он с ней делился, было приятно и не вызывало отрицательных эмоций. Да и весь вид Амантлана, появившегося ночью так неожиданно, не отталкивал, а рана на груди вообще будила сочувствие, так свойственное женщинам.
Амантлан, покинув жену, не испытывал разочарования, нечто подобное он и ожидал. Она не изменилась, точнее, внешне Иш-Чель ещё больше похорошела и приобрела загадочность. Или, может быть, это игра света от очага? Ему было всё равно. Женщина не хотела его подпускать к себе, ему нужно ждать или брать силой. Но на стороне жены закон, да и насилие претило, даже более – он не мог позволить себе надругаться над нею. Ягуар даже не хотел завоёвывать женщину, ухаживая за ней, оказывая знаки внимания, как делал когда-то с девушками из знатных семейств.
Поведение Иш-Чель отбивало всякое желание. Оставалось убраться в Теночтитлан и, долечив раны, отправляться в очередной поход. Подальше от города, да и от неё. Ачто ему ещё оставалось делать? Он никогда бы не признался себе в том, что страдает, если бы не горечь одиночества – прошло достаточно времени, но женщина не изменилась. Она по-прежнему считала его чужим и недостойным доверия. Амантлан подумал, что ночной визит слишком поспешен, однако отогнал эту мысль, как совершенно чуждую и не отвечающую истинному положению вещей. Огорчало его то, что он, скорее всего, просто проиграл. Это унижало егокак мужчину и показывало – стратег он тоже никудышный. И первое, и второе – одинаково тяжело.
Такое чувство беспомощности и одиночества он ощущал в детстве, когда тщетно пытался увидеть своего небесного покровителя – тоналя. И только в важный для каждого воина седьмой день рождения это удалось. Ишто тогда пригласила ах-тока – служителя Огня, который совершал над Амантланом обряд очищения после рождения, назначил имя и указал место, куда мать приносила, а потом приводила его каждый день для знакомства с тоналем.
Он не решался отойти от матери, внимательно всматриваясь в дальние кусты агавы, вслушивался в шорох травы и пытался представить друга. Временами слышал мяуканье, кряканье и свист диких птиц, но ничего больше. Ему не хотелось расстраивать любимую мать и, постояв немного, он утвердительно кивал головой, что означало – «Я его увидел», после чего уходил домой. Потом он сначала печалился, но забывал о неудаче до следующего дня рождения.
В седьмой день рождения они втроём вышли на поляну за жилыми постройками их рода. Ах-ток присел на корточки и сложил веточки для костра, затемпрямо в руках у нагуаля загорелась искра, которой он поджёг ритуальный огонь и только тогда сказал Амантлану: – Иди, Храбрый Ягуар! Твой тональ ждёт тебя, я его вижу!
Амантлан высвободил руку из тёплой ладони и пошёл вперёд, туда, где зеленела агава. Он уже охотился в одиночку, и потому шёл, осторожно и мягко ступая в новых сандалиях, расшитых старшей сестрой. Взгляд зорко высматривал в высокой траве дикого зверя, который должен стать ему другом. Мальчик отошёл достаточно далеко, но тоналя все еще не было видно.
«Может быть, я плохо смотрю?!» – расстроился он тогда, хотел уже вернуться, когда в гуще травы, между двух агав, заметил серебристое сияние и, не сдержав радости, боясь упустить такую удачу, побежал к нему.
В зелёных зарослях сидел молодой ягуар, всё у него былокак у настоящего из леса: и большие клыки, и длинный хвост, и черные пятна на шкуре. Воттолько тональ был серебристым и каким-то воздушным, напоминающим облако в синем небе.
Амантлан решительно, не сбавляя скорости, подбежал к нему и протянул руку ладошкой вниз, чтобы погладить.
– Здравствуй! Я рад нашей встрече! Я так долго тебя ждал! – громко воскликнул он.
«Я всегда приходил к тебе!» – отозвался ягуар.
Амантлан от неожиданности опешил. Нет, он знал, что некоторые воины, ах-токи и жрецы не только видят своих небесных друзей, но и могут говорить с ними, но что и ему так повезло, не ожидал. Он тогда очень осторожно прикоснулся к спине друга, тот выгнул её под ладонью ребёнка и довольно мурлыкнул. Рука Амантлана ощутила одновременно и прохладу, и тепло, и шерсть мягко ласкала кожу.
«Ты всегда теперь будешь со мной?»
«Да...»
И с того дня серебристый ягуар незримо был с Амантланом, приходил по первому зову, иногда они даже беседовали, и небесный покровитель всегда предупреждал друга о коварстве, предательстве, засаде или неприятности.

***
В тревожных раздумьях он утром навестил Тлакаелеля. После долгого разговора, во время которого Амантлан несколько раз ответил совершенно невпопад, мудрец без долгих раздумийнапрямую спросил, что его мучает и чем он обеспокоен. Откровение Амантлана его потрясло:
– Моя жена не подпускает к себе, всё так же меня ненавидит!
– Она законопослушная женщина...
– О да! Неужели я не могу отличить боязнь что-либо нарушить и ненависть в глазах женщины, которой неприятно моё прикосновение!
– Прошло слишком мало времени...
– Я ничего и не требую!.. – Амантлан попытался подобрать правильные слова, чтобы объяснить свои чувства и горечь разочарования и натолкнулся на грустный, но понимающий взгляд друга.
Тот огорчённо пожал плечами и усмехнулся:
– Ты ведь стремился просто уберечь эту женщину, точнее... сохранить для себя редкую рабыню... получить наследника. Ты добился. Ведь в твои планы совершенно не входило... – Тлакаелель внимательно посмотрел на поникшего Амантлана и осёкся.
На последнюю фразу тот ответил таким горящим взглядом, что сомнения были отброшены. Амантлан болен женщиной.
– Это ужасно! Друг мой, ты её любишь?
– Люблю?.. Значит, вот как это называется? Значит, когда мужчина перед собой видит одно и тоже лицо, когда ему все время чудится везде, где бы он ни был, её голос, когда ноги сами несут туда, где может быть она, когда готов на все ради женщины, это называется любовь?
– Да, и в самой тяжёлой форме.
– Вот как...
– Тебе не кажется, что ты сходишь с ума?
– Может быть... Но только от бессилия ...
– Видно, ты ей не нужен, Амантлан, пойми же, наконец, истину!
– Истину? Ачто такое истина, Тлакаелель? Ты – мудрец, с тобой все держат совет, как же быть мне? Я живу, словно вокруг меня разверзлась земля, и нет нигде даже... травинки, чтобы уцепиться! Дай совет: ты не нужен ей, но она нужна тебе!.. Мне все равно, с кем она, где, кого любит и о ком мечтает. Я знаю одно – я хочу, чтобы она жила. Я, который защищает интересы Анауака, не могу ничего с собою сделать! Пусть я в твоих глазах... да что там, в твоих глазах, в глазах всего мира – безумец, но я люблю её. Для меня нет ничего важнее этой любви! Я выполняю свой долг, но перед глазами – она – Иш-Чель... Ночью всходит луна, а я думаю о том, как она спит... Воздух, вода, земля мне нужны только потому, что воздухом дышит Иш-Чель, воду пьёт Иш-Чель, именно она ходит по той же земле, что и я... Иш-Чель, что я без неё, без своей любви? Я, наверное, прозрел и увидел мир только с её появлением. Именно она открыла мне, что птицы поют, что заря будит на рассвете, что можно терпеливо ждать просто улыбки любимой женщины! А какая у неё улыбка!.. Тлакаелель, знаешь ли ты, что такое женская улыбка? Нет, не та, что пытается тебя прельстить, а та, что подтверждает доверие, которое не купишь ничем! Да, я – безумец, глупец, но мне нет жизни без неё!
– Ты действительно безумец! Вокруг полно женщин, которые сделают для тебя всё, что угодно! Ты – воин и умираешь из-за какой-то бывшей рабыни, позор, возьми себя в руки, друг мой!
– Очевидно, ты никогда не любил и не страдал?!
– Мужчина не должен страдать!
– Да, а я страдаю, но я живу этим и никому не докучаю! Я стал другим человеком, хотя это не приблизило меня к ней ничуть. Жизнь моя, я прожил ее как во сне: иди – убей, иди – возьми! Но нет, есть нечто другое, более сильное и неподвластное приказу. Я не могу приказать ей любить меня, считать меня своим мужем, хозяином. Нет, она выше меня своей стойкостью, своей преданностью. Она заставляет себя уважать, видеть, прежде всего, равного мне человека! Да мне не нужно её смирение и покорность, и я его никогда и не получу!
– Найди ей подходящую замену!
– Тлакаелель, что такое замена? Ты шутишь! Как можно заменить этот взгляд или поворот головы? А речь? Я просто смотрю на себя и думаю, как же быстро схожу с ума, и надолго ли меня хватит? Ведь я никогда и никого так не любил. Понимаешь, я впервые почувствовал, что я – живой человек!
– Амантлан, я верю, что это у тебя просто всплеск эмоций, ты ещё не пришёл в себя от ран. Думаю, скоро все уладится. Новый поход тебя полностью излечит от тревожных мыслей...
– Разумеется, ты прав. Лучше мне отправиться в него как можно быстрее.
– Ммм... – Тлакаелель почесал гладкий подбородок и хитро глянул на друга, подмечая, как к тому возвращается спокойствие и уверенность, более ему присущие.
Амантлан действительно внешне уже был абсолютно спокоен, только глубоко внутри ещё дрожала частица души. Она отдавала крохотной болью, как от укуса кровососа. Но это было уже пустяком, по сравнению с той огромной волной обиды, которая буквально накрыла его недавно. Амантлан не ожидал такого всплеска. Успокаивало то, что рядом был Тлакаелель, а не кто-то из близкого окружения. Привыкший держать себя в руках, он не мог допустить, что бы кто-то чужой видел егоне контролирующим чувства.
С малых лет любому мальчику внушалось, что он должен, прежде всего, контролировать эмоции, воспитывать волю и терпение, выдержку и сдержанность, так необходимые настоящему воину. Потеря лица, то, что произошло только что у Тлакаелеля, принесло бы ему кучу неприятностей. Нет ничего хуже военачальника, не умеющего подавлять свои страсти. Разве он сможет правильно оценить ситуацию в бою или при осаде? А как можно доверить ему жизни множества воинов?
Тлакаелель не раз видел, как рушатся самые грандиозные планы из-за чьей-то несдержанности, но друг потряс его чистотой и глубиной своего чувства.
«Если это так серьёзно, то Амантлан рано или поздно, но добьётся любви этой женщины. Никто не сможет устоять перед такой силой чувств!» – подумалось мудрецу, но сейчас ему нужно было отвлечь друга и настроить на будущий поход, который они с тлатоани запланировали начать через неделю.
Ицкоатль не рассчитывал, что Амантлан сможет так быстро подняться после ранения, но он лучше кого-либо знал земли постоянно бунтующих отоми, а, следовательно, был единственной достойной кандидатурой.

***
Недели складывались в месяцы, а месяцы стали лететь особенно быстро, когда Иш-Чель смогла переехать в Теночтитлан. Положение жены одного из военачальников Анауака раскрывало перед ней двери домов и обеспечивало почётное место в женских компаниях. За чашкой горячего чоколатля с перцем Иш-Чель получала столь необходимую женскому сердцу информацию. Чаще всего она посещала дом своей приёмной матери Зелёной Ягоды, у которой собирались самые болтливые женщины Теночтитлана. Именно там она познакомилась с перечнем мешикских праздников, когда и как они проходят, в какой последовательности. Где идут войны. Скоро ли вернётся мужчина, которого наказали за пристрастие к игре патолли.
Словом, Иш-Чель постепенно вошла в жизнь мешиков, не заметив, как привыкла и к воинам-ягуарам, попадающимся на улицах, и когромному количеству рабов на шумных рынках. Она почти перестала говорить с рабами на родном языке, с каждым днём все дальше и дальше уходя от того дня, когда впервые попала в Теночтитлан.
В течение следующего года Амантлан только два раза прибывал домой на краткий отдых, но если Иш-Чель выбрала теперь домом Теночтитлан, то он своей резиденцией – загородное имение. Супруги, как ни странно, ни разу не встретились. Ишто лишних вопросов не задавала и жила с невесткой дружно.
Третий год ничем не отличался от предыдущего, Иш-Чель даже начала беспокоиться, уж не избегает ли Амантлан домиз-за неё. Теперь её больше всего страшило попасть на злой язык подружкам матери. Многие мужчины подолгу отсутствовали – смыслом жизни для мешиков была война, но они хоть изредка появлялись в семьях, радовались появлению детей, рассуживали ссоры домашних, а здесь – ничего!
Иш-Чель не могла терпеть такого к себе отношения, но как изменить положение не знала. Умом она понимала, что нужно смириться. Амантлан сдержал обещание. В конце концов, он спас ей жизнь, а теперь устраивает свою. Она защищена, ребёнок получает все блага, потом займёт подобающее положение в обществе, возможно, станет наследником Амантлана. Ей бы мужа благодарить, но... Что-то мешало радоваться.
На помощь пришла Ишто, которой стало жалко молодую женщину. Едвав очередной раз сын прибыл в Теночтитлан – в это время невестка находилась за городом, – как мать тут же отправила гонца за его женой. Иш-Чель не подозревала, что это дело рук свекрови, растерялась и обрадовалась неожиданной удаче. Быстро собрав вещи и ребёнка, она прибыла к мужу.
Амантлан, едва Иш-Чель, держа сына за руку, вошла в дом, застыл с лепёшкой в руках и не мог оторвать взгляд от приближающейся женщины.
Наутро муж сбежал из дому, не поставив никого в известность. Почтенная Ишто успокоила невестку:
– Он ушёл на праздник, и мы пойдём, посмотрим, не огорчайся! – но про себя обозвала сына трусливым зайцем.
Иш-Чель с большим интересом рассматривала толпы веселящихся мешиков. В глазах нестерпимо рябило от многоцветия ярких перьев и массивных золотых украшений. Весь народ постоянно шевелился, люди переходили с места на место, чем напоминали встревоженный муравейник, поэтому то тут, то там вспыхивали новые сочетания красок. Временами мелькали среди толпы воины-аристократы: орлы и ягуары. Её взгляд опускался ниже, в ожидании увидеть на их страшных палицах жуткие амулеты из пальцев убитых женщин, но, очевидно, на этот праздник они не брали своё оружие. Естественно, в самом сердце Анауак, в городе Теночтитлане им могли бы пригодиться разве чтотолько ножи.
А блюстители порядка, сновавшие среди толпы гуляющих, бдительно следили за душевным состоянием граждан, решительно разнимали ссорящихся и уводили разгорячённых спорщиков в тюрьму: кого остыть, выплатить штраф за нарушение спокойствия, а кого подержать и подольше, после чего преступника ждал суд. Суд у мешиков был суровым, и у граждан не возникало желания испытать на себе властную руку, на такое мог решиться только человек, изрядно выпивший октли, вернее, перебравший.
Пробираясь сквозь толпу, Иш-Чель и мать Амантлана подошли к просторному углублению, выложенному камнями. Это была площадка для ритуальной игры в мяч. Зрители волновались и оживлённо обсуждали достоинства двух команд. Одну из них составляли молодые крепкие юноши-мешики. Они усиленно разогревались. Другая понуро сидела в стороне – игроки были пленными воинами из города Тлалока. Вокруг них суетились какие-то люди в длинных накидках.
– Это жрецы. Они перевязывают раненых, – грустно вздохнула Ишто.
Тут её взгляд выделил из одетых в белое служителей фигуру столь знакомую, что сердце женщины сжалось и лихорадочно застучало. Она невольно вцепилась в руку Иш-Чель. Надеясь, что её подводят старые глаза, она скрюченным пальцем указала на воина-ягуара.
Ещё ничего не понимая, Иш-Чель пристально всматривалась, но волнение пожилой женщины передалось и ей, так как мужчина быстро стянул парадную одежду из шкуры животного и, весело смеясь, с хрустом размял мышцы. Иш-Чель поняла, что Ишто не обозналась – перед ними был Амантлан. Убедившись, старушкасломя головукинулась по ступеням вниз. Она неслась так, что ей с трудом можно было дать почтенные годы. Молодая женщина едва поспевала за ней, приходилось все время протискиваться через толчею.
С высокой трибуны глашатай возвестил, что с пленниками будет выступать храбрый воин – Амантлан. С другой стороны послышался трубный звук. Собравшимся объявили – наблюдать тлачтли прибыл верховный правитель Ицкоатль со своей семьей.
Это все Иш-Чель слышала лишь краем уха, так как наконец-то догнала прыткую Ишто, которая уже сердито препиралась с сыном.
Амантлан разминал крепкое тело, оно блестело от жира на солнце. С невозмутимым видом он, наконец, удостоил горячо любимую мать внимания и навис над нею. Сморщенной рукой Ишто вцепилась в длинную прядь волос и сердито зашипела:
– Ты совсем спятил?! Зачем тебе это нужно?! Решил вспомнить молодость? А меня ты на кого оставишь? А молодую жену?! Бесстыжие твои глаза!..
Ласковым и одновременно жёстким движением Амантлан оторвал руку матери от волос и что-то тихо сказал. Сообщение произвело должное действие на старую женщину. Она удручённо опустила голову, руки повисли плетьми, и поплелась к Иш-Чель, даже не взглянув больше в сторону сына.
Сдерживая любопытство, Иш-Чель подхватила её под руку, и они стали медленно подниматься по лестнице.
Присев на каменное ограждение – ей почтительно уступили место, зная, кто она, – Ишто ни разу не взглянула вниз, ни на сына, ни на игру. Только губы её постоянно шептали. Иш-Чель поняла, что старая женщина молилась богам, чтобы они подарили жизнь её Амантлану. Прожив уже достаточно долго, она знала, что проигравших в тлачтли приносили в жертву, а муж по странной причине и собственному желанию, решил поиграть с судьбой и вошёл в слабую команду, обречённую на проигрыш.
Происходящее веселило и завораживало собравшийся народ. На возвышении восседал верховный правитель. Очевидно, он отдал распоряжение, потому что Амантлан взбежал по лестнице, слегка задев плечом Иш-Чель.
На секунду их взгляды встретились. Внезапная догадка мелькнула у неё в голове, а не пытается ли он помочь и на этот раз? Кто для него эти люди? С момента появления среди них Амантлана, они явно ожили и уже не выглядели так удручённо и смиренно, мешик словно вдохнул жажду жизни в их ослабевшие тела. Они теперь усиленно растирали ноги, обматывали кусками ткани колени и локти.
Не удостоив толпу, которая оживлённо приветствовала его и расступалась на пути к правителю там, где до той минуты негде и камню было упасть, Амантлан очутился у возвышения, на котором восседал Ицкоатль.
Правитель обладал сильным голосом, и все, что он говорил, слышали многие.
– Ты решил испытать волю богов, Амантлан?
– Почему бы и не размять мышцы, Великий оратор?
– Зачем же ты выступаешь на стороне этих немощных рабов?
– Потому что обречённые дерутся вдвое сильнее, и нет ничего интереснее такой игры.
– Ты рискуешь, эти собаки не стоят твоей помощи... Многим будет на руку твоя гибель... – последние слова не услышал никто, кроме Амантлана.
Он вежливо улыбнулся и выжидающе посмотрел на тлатоани, тот, недоуменно пожав плечами, махнул рукой, давая понять, что ждёт начала игры.
Амантлан повернулся к правителю спиной, готовясь спуститься на площадку, но не успел. Ласковые тонкие руки, нежно обвиваясь с гирляндой ослепительно белых цветов, удержали его. Это была Шочи. Она не побоялась гнева брата и открыто выразила свою симпатию:
– Пусть боги принесут тебе удачу, Храбрый Ягуар!.. Я буду просить у них победу, любимый, – прошептала девушка, слегка удерживая мужчину за белоснежную гирлянду. Амантлан поблагодарил только улыбкой, и ей пришлось его отпустить.
От Иш-Чель не укрылось, что эти двое на глазах всего Теночтитлана не скрыли своих чувств. Вспыхнуло желание покинуть площадку тлачтли – обида шептала, что муж решил покрасоваться перед всеми, а в первую очередь и этой бесстыдницей Шочи, но здравый смысл взял верх.
От того, останется ли жив Амантлан, зависело будущее её ребёнка.
Тем временем игра началась, и двум командам сбросили вниз тяжелый каучуковый мяч, который, пользуясь только локтями и коленями, нужно было забрасывать в кольца, прикреплённые довольно высоко над головами играющих. Мяч символизировал Солнце, путешествующее по небу, а игра и последующее жертвоприношение проводилось для бога войны и солнца Уицилопочтли.
Молодые мешики пытались потеснить пленных из Тлалока, но те боролись за жизнь и свободу, а рядом с ними, на их стороне, был Амантлан. Иш-Чель чувствовала, что с нарастанием ажиотажа игра принимала уже не столько ритуальный характер, сколько противоборства двух племен. Тлалоканцы не уступали мешикам.
В сторону Амантлана послышались оскорбительные выкрики.Наверное, это были его недоброжелатели, которые всячески старались представить происходящее в неприглядном свете, а самого Амантлана ренегатом. Возмущённый голос напомнил собравшейся толпе, что и жена-то у отступника из рабынь-майя.
Иш-Чель стало страшно. Но лёгкий взмах руки Ицкоатля, и все крамольные речи в адрес любимца правителя прекратились, а стражи порядка усердно засуетились, выискивая нарушителей спокойствия.
Игра тем временем не претерпела никаких изменений. Не было ни побеждающих, ни побеждаемых. Хотя до участников доносилось каждое слово, они все были поглощены игрой, а Амантлан, как нарочно, на выкрики забрасывал мяч с самых немыслимых положений. Он был непревзойдённым игроком, которому можно доверить свою жизнь. И команда Амантлана победила. Едва сдерживая желаниеповалиться на землю от усталости, пленные терпеливо ждали признания их победы. Когда прозвучали заветные слова, они в диком восторге бросились обнимать друг друга, не обращая внимания на боль, и кровь из ран, полученных в игре.
– Что требуют победители? – прервал их радость Ицкоатль.
– Жизнь и свободу, одежду, еду, и право вернуться домой, Великий оратор! – от имени всех выступил Амантлан.
– Они получат, но до захода солнца пусть уйдут из Теночтитлана, как велит закон. Они не наши граждане! – сказав это, Ицкоатль покинул игрище, не удостоив побеждённых даже взглядом. Это означало, что их имена покрыл несмываемый позор. Им оставалось только сочувствовать.
Почтенная Ишто внимательно осмотрела раны сына, убедилась, что все не так страшно, и он в состоянии справиться с ними сам, уверенней походкой отправилась домой. Сделав несколько шагов, она обернулась к невестке. Прищурив глаза, чётко сказала молодой женщине, словно вспомнив, что та может не знать некоторых обычаев:
– Что ты стоишь? Иди, омой раны мужа... или это сделает другая, если тебе все равно...
Иш-Чель растерянно посмотрела старушке вслед. Делать было нечего, нужно отвоёвывать место под солнцем, пусть даже соперницей будет сестра верховного правителя, а мужем самый беспечный сердцеед.
Рабы принесли воду и чистые куски материи, а в какой-то плошке мазь с неприятным запахом. Когда Иш-Чель подошла, чтобы выполнить свои обязанности, Амантлан оттирал кровь, которая запеклась на руке. Рана была рваной. Оценив ее, Иш-Чель приказала принести иглу и нити, что бы сшить края.
– Зачем вы рисковали своей жизнью, господин? – осторожные руки женщины едва касались тела, посылая коже своё тепло и нежность, но их гасила боль от многочисленных царапин, полученных во время игры в тлачтли.
Амантлан откинул непокорные пряди с глаз и притворился, что не расслышал вопроса, но случайно натолкнулся на взгляд полный волнения и тревоги. Он понял, что – отшутиться не получится – будет глупо выглядеть, а говорить правду не хотелось. С несвойственными ему, но неподдельными кротостью и смирениемотдаваясь во власть её рук, он тихо, стараясь как можно короче, повторил то, что сказал матери перед игрой:
– Среди них трое моих друзей, один год назад спас мне жизнь. Я не мог их бросить. Ох, женщина!.. Ты хочешь моей смерти?! Кто учил тебя держать иголку в руках?!
Иш-Чель приступила к самой сложной ране. Больше Амантлан не произнёс ни звука.
Внимательно следя за швом, женщина временами поглядывала на воина, пытаясь определить по реакции, не сильную ли она доставляет боль. Но лицо его оставалось спокойным и суровым.
Он зорко следил за движениями иглы, стараясь не дать воли чувствам, пряча глаза; но аромат её тела, пушистые пряди выбившихся из причёски волос щекотали кожу, вызывая в нем внутреннюю дрожь. Ему казалось, что Иш-Чель нарочно растягивает муки – так медленно и старательно она зашивала рану. Каждое её движение заставляло напрягать силу воли, чтобы не вскочить и не бежать сломя голову, но не от боли, а от себя.
Амантлан понимал, что сейчас он страдает не от ран, они для него – совсем пустяковые. Мучения доставляла близость Иш-Чель, её навязчивая забота, которая хуже, чем неприступность. К сожалению, он не мог оттолкнуть или прогнать Иш-Чель. Вот только терпеть уже не было сил. Он сосредоточенно пытался найти такие слова, которые стали бы надёжным щитом, мешающим этой женщине приближаться к нему и срывать своими прикосновениями те запоры, что он поставил. Увы! Ничего не шло ему на ум. Амантлан даже и не подозревал, что сидящая рядом на корточках женщина тоже озабочена.
Иш-Чель была ошарашена его неожиданным участием в опасной игре. По её мнению, поступок совершенно не вязался с тем Амантланом, которого знала. Словно в нём жило два разных человека. И к одному из них, она чувствовала, как ни боролась, её неудержимо тянет. Он постепенно, ничего не делая, увлекает, опутывает невидимыми нитями. Она прикипает к нему, пытается поймать хотя бы взгляд, кинутый мимоходом.
Её старательность объяснялась даже не желанием причинить меньше боли и сделать работу как можно лучше, она просто пыталась разобраться в ощущениях, которые будил в ней этот мужчина. Прикасаясь к нему, она получала наслаждение от его гладкой кожи, упругих мышц. В голове её мелькали образы многих знатных женщин мешиков, которые имели возможность делать это, но только в более интимной обстановке. Мысли текли, принимали опасный оборот. Иш-Чель с волнением их отгоняла, чем замедляла работу, раздражая нетерпеливого Амантлана. Непонимание и гордость накрыли обоихплотным покрывалом, через которое правде, на этот момент, не суждено было проникнуть.
Амантлан с трудом дождался, пока Иш-Чель закончит обрабатывать рану. Едва она закончила, как он поднялсяи, стиснув зубы, быстро покинул площадку.
Иш-Чель готова была расплакаться от такой неблагодарности. Ревность с новой силой приступила к ней. Она решила, что муж отправился развлекаться с сестрой тлатоани. Ей же ничего не осталось делать, как грустить. На тревожный взгляд свекрови в ответ пожала плечами и обречённо махнула рукой. Ну, не знала она, почему муж бежит от нее, как от огня! Не бежать же ей следом?!
Амантлан спешил уладить дела выигравшей команды. Для них, раненыхи истощённых, оставалось мало времени до заката солнца, чтобы покинуть территорию Теночтитлана. Если они не успеют этого сделать, то патруль отправит их обратно в тюрьму, и тогда – прощай, свобода!
Победители – жалкая группа, но, изрядно подкрепившись, они были полны решимости выбраться из ненавистного города, когда появился Амантлан со своими людьми. Воины-ягуары, скрыв недовольство, помогли тлалоканцам покинуть Теночтитлан, погрузив всех в лодки, добытые их верным другом. Теперь Амантлан был спокоен за судьбу товарищей и отправился домой. Но сама мысль, что там встретит Иш-Чель, останавливала ноги и направляла их в другую сторону.
Так он и бродил по ночному городу, ожидая, когда все в доме улягутся спать, и он сможет незаметно проскочить к себе, а утром перейдёт в казармы к своим отрядам.
Спасение пришло в лице старого воина-ветерана, который что-то нёс, прикрыв плащом, да ещё так бережно, а когда спотыкался, прижимал ношу к груди, словноона была живой. Старый мешик признал бывшего командира.И, обняв, вернее, опираясь на него, предложил слегка заплетающимся языком:
– Храбрый Ягуар, мы столько не виделись, неужели ты откажешь своему старому товарищу в компании?.. У меня смотри что есть... – заговорщицки подмигнул вояка и приподнял край плаща, обнажая глиняный кувшин. Колыхнув его, ветеран прошептал: – Это сильнейшее, живительнейшее октли. Я видел, как ты сегодня играл. Пойдём, отметим твою победу? Не волнуйся, мы тихо-тихо посидим на берегу озера, никто и не заметит. А если патрульные попадутся, то кто посмеет нас задержать?!
Амантлан не любил октли, оно туманило разум и расслабляло язык, к тому же его разрешалось употреблять только пожилым людям, а уж тому, кого ночной патруль задерживал пьяным, доставалось по всем статьям закона. Но отказать старому боевому товарищу не мог. Они весело посидели на берегу озера и опустошили кувшин. Только после этого разошлись по домам.
Выпитое октли отдавало приятным туманящим шумом и обволакивающей теплотой. Хотелось радоваться и смеяться, но Амантлан помнил, что нельзя нарушать тишину и порядок спящего города. Поэтому он решил очень тихо подойти к дому и полюбоваться прекрасным озером. Вдохнуть полную грудь свежего, отрезвляющего ночного воздуха, оглядеть окрестности и просто помечтать. Помечтать о том, что никогда не сделает.
Он никогда не позволит себе, даже в ещё большем опьянении войти к ней в комнату... Опуститься просто так, по-свойски, на циновку, откинуть тихо и осторожно тёплое одеяло и скользнуть неслышно в постель...
Её тело вздрогнет от неожиданного прикосновения, а может, просто от дуновения ночного ветерка, чисто случайно проскользнувшего вместе с ним... Но тут же успокоено замрёт в предвкушении той неги, которую подарят его больше сильные руки... Он ласково проведёт ладонями по самым крутым и волшебным изгибам тела, о которых не позволяет себе мечтать днём, и которые ночью сводят его с ума...
Сколько он сможет сказать ей смелым и уверенным жестом! Одним только жестом... Но женщины любят ушами... И он будет шептать ей самые ласковые слова... И ни одно не будет достойно её красоты... Тогда он осторожно прикоснётся к непослушным завиткам на висках. О, эти её волосы, они способны свести с ума кого угодно, а уж он – раб навеки! Так хочется пропускать эти несравненные пряди, напоминающие чудесный нежный пух, сквозь пальцы... Пусть они обовьют его шеюкак вечные кандалы, но только бы ощущать их невесомую теплоту...
Потом бы он, крадучись, коснулся ее закрытых глаз, таких глубоких и осторожных... Её веки затрепещут при внезапном пробуждении от сладкого сна... Они встрепенутсяудивлённо, испуганно, затем томно и расслабленно, а потом... Радостно засверкают счастьем. Глаза любимой женщины. Сколько в них, в их бездонных омутах он нашёл и прочитал любви, обещаний, чарующей неги... Эти глаза... Они бы взглянут в самую глубину его исстрадавшейся души и встретят там безграничную любовь. Они найдут там тот пьедестал, на который он возвёл свою богиню, и убедятся, что это не на миг, не на год, а навсегда, на всю жизнь.
Спроси они его, что бы он отдал за одно мгновение такого блаженства, и он, не стыдясь, не смущаясь, не запнувшись, сказал бы уверенно – всё.
Всё, что имеет.
Всё, чем обладает.
Он готов отдать этой единственной женщине, ставшей смыслом его жизни, – воздух, которым дышит, воду, что пьёт, сон, которым грезит наяву, любовь и жизнь.
Очарование ночи, когда не нужно слов, когда действуют руки и губы... Он бы покрыл каждую клеточку её тела губами, а они, эти поцелуи, жгли бы потом её в течение дня, напоминая о безумствах проведённой ночи.
О, волшебница-ночь! О, сладкие грёзы! Как тяжело думать о неразделённой любви, когда протяни руки, войди в комнату, отдерни одеяло и возьми это несопротивляющееся, покорное тело рабыни! Нет, не рабыни... Радуги… Божественной женщины… Он сам отпустил ее на свободу, отдал под защиту закона. И подарит ли смирение и послушание то необъяснимое, несравненное, неповторимое забвение в жарких объятиях, которые будут гореть только с одной стороны?..
Сможет ли он посмотреть в эти бездонные глаза, полные презрения и укора, рано утром? Нет, он будет вынужденкак паршивый пёс, поджав хвост, бежать и никогда не сметь даже надеяться на радостный блеск в её глазах... И дело не в умении, в опыте – этого у него хватает, он знает, как доставить женщине удовольствие, заставить её долгое время мечтать только о нем. Но можно ли там, где должна править любовь, применять силу?
Что же ему делать?! Как унять этот бешеный стук сердца и зов плоти? Сколько же можно, уподобляясь дикому псу, глядеть на волшебную луну и, как полоумному, вести с ней беседу! Есть ли предел этим мукам?! А, может быть, это всё пустое, нет никакой любви? Просто упрямая женщина играет им...
А онкак юнец купился на её недоступность? Но ведь она его жена, она согласилась ей быть, пусть и по принуждению! А сколько он потерял после этого шага... Но разве можно ставить на одну чашу весов жизнь, любовь и счастье с этой женщинойи какие-то признания его успеха, продвижение вверх... Что ему звания, что ему власть, если душу сжигает огонь, нет, не страсти!.. Это любовь...
Просто молодость и энергия брали своё. Амантлан любил жизнь и все земные радости, которые она дарила. Его бурный темперамент не мог мириться с безысходностью происходящего, терпение рвалось изнутри и грозило порвать крепкие путы разума и воли. Он был вынужден сражаться ежеминутно с самим собой, с чувствами и, как он уже понимал, с безумной и безответной любовью.
Тупик, в который он сам себя загнал, объявив Иш-Чель женой, не имел выхода. Он не знал, как найти даже узкую и невидимую, едва ощутимую тропинку к её сердцу, не ждал и благодарности. Нет, насилие было ему противно, он хотел лишь её взаимности, но холодность и безразличие Иш-Чель сводили с ума, и он внезапно понял, что сердце его живое, что способен не только радоваться или злиться, но и страдать, мучиться. Биться головой об стену и терпеливо ждать, надеясь на волю всевидящих и недремлющих богов. Может быть, они смилостивятся над ним?.. А пока он должен бежать от неё подальше. Завтра же уйдёт из города и поторопит воинов со сборами. Пусть ему не хочется выступать против этих диких отоми, идти в горный неприветливый край, но это лучше, чем выть на луну!
Как же прожить ещё два дня?!

 » Часть II. Страна Анауак. Теночтитлан (продолжение)

***
Амантлан не напрасно переживал о предстоящих днях до начала похода. Его, промучившегося ночью от бессонницы, с трудом терпящего головную боль от выпитого вечером октли, разбудил тихий плач той, о которой так долго и страстно мечтал на рассвете.
Трудно представить изумление мужчины, обнаружившего у постели предмет своего вожделения в тот момент, когда он меньше всего о нем думает и желает видеть. Выпитое октли не делало Амантлана привлекательным, единственным желанием его было засунуть голову под одеяло и вообще никого и ничего не слышать! А тут... Иш-Чель и вся в слезах… что может быть ужасней в утренний час для больного человека? Но отмахнуться от неё Амантлан не мог. Где-то в подсознании встрепенулась испуганная мысль – с любимой женщиной приключилась беда. Ведь иначе она ни за что не пришла бы в его комнату сама и не посмела разбудить. С трудом мужчина разомкнул тяжёлые веки и обрадовался – свет с улицы не столь ярок. Глазам больно, но не настолько, чтобы нельзя их держать открытыми и сфокусировать на женщине, примостившейся скромно в изножье постели.
Увидев, что Амантлан подал признаки жизни, но, не надеясь на удачу, а также страшась гнева, Иш-Чель робко посмотрела на него.
– Что случилось? – спросил осипшим голосом Амантлан, мечтая, чтобы причиной прерванного сна был чисто женский пустяк.
Но мечтам в этот день не суждено было сбыться. Всхлипнув последний раз, Иш-Чель взяла себя в руки и дрожащим голосом стала рассказывать:
– Когда закончился праздник, я отправилась домой. Мне пришлось идти мимо рынка. Там стояли пленные воины-майя... И я... я...
– Ну? – Амантлан был вынужден признаться, что Иш-Чель довольно коротко излагает свою проблему. А это значит, что он скоро сможет опять лечь отдыхать, и тут заминка стала раздражать.
Сердитое лицо Амантлана подтолкнуло Иш-Чель собраться с силами и не прерывать рассказа, не выводить из себя хозяина, который, судя по тону, совершенно не рад её присутствию:
– Там стояли воины-майя, их отправляли на теокалли... А среди них мой брат Кулькан...
Иш-Чель замолчала. Господин, который в настоящий момент, боролся с головной болью, несколько рассеянно ответил ей непонимающим взглядом из-под опухших век. С трудом разжав пересохшие губы, он задал совершенно нелепый, по её мнению, вопрос:
– А ты уверена в том, что это твой брат, женщина?
– Конечно! Я разговаривала с ним! Их схватили на границе!
– Позвольте узнать, что делал на нашей границе потомок Кокомо? Ведь земли твоего отца находятся довольно далеко? Почему ты молчишь, женщина, и что ты от меня хочешь?
– Он мой брат и его принесут в жертву...
– Разумеется. Кроме того, он взрослый мужчина, военная добыча, захватили их на наших землях, как я понял из столь краткого рассказа? – полу утверждая Амантлан присел и насмешливо, пересиливая головную боль, продолжил: – Его постигнет участь нарушителя границы Анауака. Думаю, он знал, на что идёт.
– Но это мой брат, господин, мой родной брат, и ради его жизни я готова на всё... – последние слова Иш-Чель почти прошептала, испугавшись сказанного.
Амантлан, напротив, мгновенно прогнал хмель и вперил взгляд в покорно склонившуюся к своим коленям женщину. Он протянул руку и мягко поднялеё голову.
Иш-Чель закрыла глаза – она боялась, но сама не знала, чего: за себя, за слова или за жизнь брата. Неожиданная встреча испугала её, а переживания вынуждали действовать. И вот теперь, с одной стороны, ей было стыдно так откровенно себя предлагать, с другой – Кулькан её брат.
Амантлан внимательно наблюдал за переменой теней на лице Иш-Чель, он видел, как она мучительно пытается удержать себя в руках; насколько напряжена, но не испытывал ни жалости, ни удовольствия. Поэтому сердито тряхнул рукой, заставив Иш-Чель посмотреть на себя.
– Насколько «на все» ты готова пойти, женщина?
Глаза, которые были до этой минуты почти мутными от слез, мгновенно засияли. Они стали так чисты и прозрачны, передавая решимость и любовь, спрятанные до сих пор глубоко-глубоко в сердце женщины, что обрели необыкновенный тёмный оттенок бирюзы. Она осознавала, что предлагает. Не он, а она смутила мужчину, который ощутил неловкость. Совершенно не так Амантлан мечтал получить желаемое. И ему стало тошно от собственной власти и могущества – гадко покупать любовь. Хотя в настоящем случае о любви речи не шло – женщина готова расплатиться собой за услугу, а сам он ей безразличени, возможно, по-прежнему противен.
Мимолётное неудовольствие мелькнуло на его лице, и Иш-Чель умоляюще сложила руки, снова попросив:
– Мой господин, прошу вас всеми богами, не отказывайте мне!
– Это что, будет продолжаться каждый раз, как только ты встретишь соплеменника?!
– Но он мой брат!
– И сколько их у тебя? Это я на будущее.
– Много, – Иш-Чель опустила голову, предвидя, что услышит в ответ.
– И каждый раз ты будешь приходить ко мне, и предлагать себя в обмен на их жизнь? – Амантлана, казалось, ситуация начала веселить. На самом же делебыло не до смеха.
– Если будет нужно, то да, – Иш-Чель была унижена и оскорблена, но настроена выторговать свободу для брата любой ценой.
Страшен первый шаг, но она его уже сделала. Терять нечего. Жизнь важнее позора и чести.
– Значит, несколько лет назад мне было достаточно отправить любого твоего соплеменника на теокалли, и ты легла бы на мою циновку?! А я-то... – Амантлан спохватился и не стал заканчивать обвинительную фразу, решив, что нельзя показывать горечь разочарования. А ему действительно было обидно при воспоминании, как он бился, пытаясь найти способ не только соблазнить её, но и спасти жизнь. Оказывается, всё намного проще.
– Возможно... – Иш-Чель грустно вздохнула, совершенно не подозревая, что творилось в душе Амантлана, который стряхнул с себя похмелье и быстрыми шагами мерил комнату.
– Ступай, я попробую помочь твоему брату. Вечером мы с тобой закончим нашу сделку... – последние слова Амантлан добавил только, чтобы Иш-Чель мучилась. Он просто мстил ей, понимая, что это жестоко, но хотелосьзаставить её страдать.
Борясь с головной болью, он отправился в центр города. У подножия теокалли стояли военнопленные. С трудом ему удалось вспомнить имя брата Иш-Чель. Пришлось признаться, он не знал, как выполнить обещание, но уже разгорелся азарт – во что бы то ни стало вырвать человека из рук жрецов, перехитрить их.
Он внимательно присматривался к копошащейся массе рабов, пытаясь угадать, кто из них брат Иш-Чель, но ни в ком не находил никакого сходства.
– Кулькан... Кулькан... Кулькан, – повторял он на каждом шагу, внимательно смотря по сторонам, ловя реакцию на свой зов. Но рабы были настолько измучены ожиданием участи, что ни одна чёрточка не дрогнула на лицах. Скоро ему это надоело. Он остановился и задумался. Возможно, допустил какую-то ошибку, и эти рабы его не понимают. Пока бродил, на теокалли поднялось уже несколько десятков человек, необходимо было действовать решительнее, иначе брат Иш-Чель взойдёт на жертвенник раньше, чем до него доберётся спаситель.
Амантлан схватил за волосы ближайшего майя и придвинул к нему свою голову в маске со зверским оскалом ягуара. Впрочем, под ней лицо самого Амантлана также не выражало благодушия.
– Кулькан! – голос война напоминал больше рык животного, к тому же он, для пущей убедительности, хорошенько тряхнул майя.
Пленный испуганно вздрогнул. Злобная маска и голос возымели необходимое действие, и несчастный указал на юношу, сидящего недалеко от них. Амантлан отпустил жертву и быстро подошёл к тому, кого искал так долго.
– Кулькан? – немного смягчил тон предводитель ягуаров. Юноша поднял на него глаза и спокойно осмотрел с головы до ног, вкладывая во взгляд интерес, презрение и удивление, затем невозмутимо кивнул и отвернулся, но Амантлан успел заметить живой огонёк в глазах.
– Этот человек пойдёт со мною, отвяжите его! – приказал он своим людям, которые неотступно следовали за ним.
Самое главное – найти Кулькана – было сделано, осталось теперь вызволить из лап жрецов и фанатиков.
Гордо выпятив грудь, придав лицу и осанке важность едва ли не первого человека государства, Амантлан прошествовал со своей свитой к подножию храма. Там столпились мелкие служители и младшие жрецы, в обязанности которых входил отбор рабов для жертвоприношений текущего дня. Абсолютно безошибочно, одним взглядом опытного военачальника он сумел определить среди всей массы самого алчного.
Им оказался тщедушный угловатый старичок с фанатичным блеском в глазах и трясущимися руками. Очевидно, слабое здоровье не позволило ему стать не только воином, но и продвинуться по иерархической лестнице среди жрецов. Но именно это послужило развитию его алчности.
– Знаком ли я тебе, служитель бога? – гордо вскинул голову Амантлан.
Жрец лукаво скрыл улыбку и потёр ладонь о ладонь, поклонившись почти до земли, скромно потупив глаза. Сердце его подпрыгнуло в предчувствии наживы.
– Мне нужен этот раб...
– О, мой господин, величайший военачальник, звезда Анауака, наша надежда, он принадлежит Уицилопочтли! Прости за грустную весть...
– Здесь бирюза, на неё ты сможешь обменять для бога десять пленниковвместо одного, – Амантлан высыпал из кожаного мешочка камни в протянутые ладони жреца. Считая сделку свершившейся, так же гордо и надменно он кивнул своим людям. Процессия удалилась.

***
«Сделка есть сделка...» – в глубине души Иш-Чель попеременно уговариваласебя и спорила с гордостью, совестью и ненавистью.
Причёмпоследние иногда брали над ней верх. Впервые Иш-Чель ощутила душевное спокойствие, когда Амантлан вернулся домой, ведя Кулькана. Он выполнил своё обещание. Она не знала, как ему удалось вырвать брата из лап жрецов, но, обнимая худое тело Кулькана, чувствовала, что жертва, взамен, не стоит и десятой части радости.
Кулькан был хмур, голоден и зол. Внимательно оглядев сестру, не упустил из вида богатую одежду и драгоценности на её шее.
– Ты не бедствуешь...
– Это имеет какое-то значение? Главное, что ты жив!
– И что мне с этим теперь делать? Быть рабом у твоего благодетеля?
Иш-Чель повернулась и внимательно посмотрела на Амантлана, который невозмутимо пил октли прямо из горла кувшина. Ей, пока брат не задал вопроса, совершенно не приходило в голову, что будет после спасения. Судьба Кулькана зависела от прихоти мужа.
– Что будет с моим братом?
Амантлан спокойно поставил кувшин, медленно повернулся, по привычке пожал плечами и лениво, явно притворяясь, чтобы выгадать время, протянул:
– А что с ним должно быть? Я могу его оставить в нашем доме, могу сделать тлаймати на свободных землях, но ведь тем самым я поставлю нашу семью под удар. Что же мне с ним делать, дорогая? Пожалуй, лучше отправить домой. Но предупреждаю, Кулькан, если ты попытаешься ещё раз выступить против Анауака, я своими руками привяжу тебя к жертвеннику!
Иш-Чель перевела слова мужа. Кулькан настолько растерялся, переглядываясь с сестрой, что не заметил, как Амантлан быстрыми шагами, дабы скрыть раздражение, вышел из комнаты. Брат и сестра в полном недоумении смотрели друг на друга. Первым подал признаки жизни Кулькан, он кашлянул и покачал головой.
– Да, ты не только не бедствуешь, сестра, но и живёшь с таким человеком...
– Кулькан, брат мой, позволь мне за тобой поухаживать... Ты голоден, устал. Я познакомлю тебя кое с кем!
– С ещё одним Амантланом?
– Почти угадал. Пойдём! – ласковая рука Иш-Чель скользнула в руку брата и повела за собой.
Когда Кулькан выкупался в озере и был сыто накормлен, сестра провела его к сыну.
– Это твой ребёнок? – изумлённо поднял малыша на руки Кулькан.
– Наш с Кинич-Ахава.
– А твой хозяин знает?.. Или ты его обманула?
Иш-Чель печально покачала головой, вспомнив прошлое.
– С самого начала Амантлан пытался меня спасти, а когда узнал, что будет ребёнок, то совершил брачный обряд без моего согласия, только чтобы нас не отобрали и не принесли в жертву.
– А он не так плох, этот Амантлан. Я бы никогда не подумал, что ему свойственны человеческие чувства. Наверное, он тебя любит, если спас от жрецов, и меня тоже...
– Я только считаюсь его женой.
– Ты думаешь, он действительно отправит меня домой?
– Не знаю. Амантлан никогда не обещает, он просто делает, что считает нужным, вот и всё. Но это ему под силу, будем молиться, чтобы боги послали нам удачу...
– После всего, что со мною произошло, меня и палкой на теокалли не загонишь! – Кулькан поиграл с племянником, и незаметно уснул.
Иш-Чель тихо выскользнула и направилась в покои хозяина. Она шла тихо. Было уже за полночь.
Комната Амантлана освещалась только огнём из очага, и ей пришлось привыкнуть к полумраку, прежде чем сделать хоть один шаг с порога. Убедившись, что Амантлан лежит и спит, она собралась с духом и направилась к нему, уже ясно различая очертания спящего хозяина. Когда до него оставалась пара шагов, её остановил совершенно бодрый голос:
– Зачем ты пришла, женщина?
– Почему ты никогда не называешь меня по имени?
– А мне позволена такая милость?
– Ты – мой господин и вправе называть меня, как тебе угодно...
– Я и называю – женщина.
– Хорошо.
– Ты пришла за этим и меня разбудила? – он присел, одеяло сползло, и Иш-Чель невольно уставилась на его мощный торс. Амантлан окинул её насмешливым взглядом, отчего, помимо воли, женщина залилась багровым румянцем, представляя, как глупо она выглядит.
– Да, я пришла, чтобы закончить нашу сделку! – её гордо вскинутая голова сказала Амантлану больше, чем слова, но ничуть не смутила.
Опять на его губах играла насмешливая улыбка, которая временами её страшно злила.
– Какое похвальное рвение, женщина... Но боюсь, ты напутала... – теперь в его глазах читалось нечто совсем непонятное. – Я не старец убогий, что ловит любую возможность получить в постель молодую женщину! Уходи, не мешай мне спать!.. Вокруг достаточно ласковых и нежных девушек, которые приходят сами, а не из чувства долга. Убирайся, иначе я позову людей! – последние слова Иш-Чель слышала, когда уже была в проходе.
«Паршивый пёс!.. Как же я тебя ненавижу!» – Иш-Чель со всего маху упала на постель, едва не разбудив брата и сына.
Рой мыслей крутился в голове, но ни одна не могла подсказать, как убить мужа. Только совсем под утро прохлада позволила забыться сном.
Пока Иш-Чель занималась братом, Амантлан не спал, а уж после её ухода тем болеене мог уснуть. До самого утра он мерил комнату шагами, от стены до маленького окошка во дворик, обзывал себя последним дураком, шептал проклятья и обречённо мотал головой, с тоской смотря в дверной проем, где скрылась Иш-Чель. Несколько раз Храбрый Ягуар порывался выйти и найти её, тогда бы свершилось то, о чём мечтал так часто по ночам, и что ему подарили боги, но он оттолкнул. Гордость брала своё, он сжимал руками деревянную перегородку, закрывающую окно, передавая ей силу неутолённой страсти и боли. В очередной раз бросал взгляд на луну и обречённо шептал:
– Мне не нужна твоя благодарность... она хуже ножа, мне нужна твоя любовь... Ты нужна мне, Иш-Чель, но – вся, без остатка...

***
Поведение Шочи во время праздника показало Ицкоатлю, что нужно срочно принимать меры, его сестра явно выходит из-под контроля. Тлатоани уже пожалел, что позволил ей принять участие в празднике, но она так безупречно вела себя перед этим и столь долгое время, как не поверить в её исправление! И вот теперь он был вынужден вместо того, чтобы идти отдыхать, навестить милую сестрицу.
Шочи не сомневалась, что разозлит Ицкоатля, прошло достаточно много времени после их разговора, а жизнь её ничуть не изменилась. Вот она и решила слегка встряхнуть брата и Амантлана, женой которого ещё не передумала стать.
К визиту тлатоани она готовилась с такой тщательностью, что ей бы позавидовал любой военачальник Анауака. Длинные волосы расчёсаны и надушены. Многочисленные браслеты сняты, оставлены только те, которые издавали нежный мелодичный звук и были так тонки, что не скрывали изящных линий рук. Одежда поражала, но ещё более привлекала внимание прозрачностью – под ней гибкое тело Шочи показывало все плавные изгибы.
Женщина собиралась добиться исполнения одного из двух желаний: либо соблазнить тлатоани и привязать его к себе, либо заставить брата выдать её замуж за Амантлана. Как привести в исполнение задуманное и решала Шочи, когда в комнату вошёл Ицкоатль. Он сразу оценил приготовления девушки и не сдержал улыбки:
– Вижу, что ты меня ждала, дорогая сестра!
– Разумеется, любимый брат! – Шочи поднялась и встала так, чтобы огонь от факелов оказался сзади и осветил её тело, сделав прозрачной одежду.
– Ты забыла одеться к моему приходу, мне подождать? – пошутил Ицкоатль.
Шочи надула губы, но решила воплощать в жизнь первый план.
– Ты хочешь сказать, что ткань слишком тонка и мне может быть холодно? Не волнуйся, я же знаю, как горяча твоя любовь ко мне...
– Я хочу сказать, Шочи, все уловки не для меня, я вижу тебя насквозь и хорошо знаю твой ядовитый язычок!
– Не сомневаюсь, что ты не забыл, каким медовым он бывает, братец! – Шочи медленно подходила к Ицкоатлю, бедра её призывно колыхались, а все внимание гостя сосредоточилось на подкрашенных губах, по которым пробегал маленький язык женщины.
Тлатоани вздохнул, отвёл взгляд и прошёл в комнату. Постель Шочи была разобрана и усыпана лепестками цветов. Решив, что достаточно шуток, которые ведут не туда, куда нужно ему, а туда, куда хочет Шочи, Ицкоатль завёл новый разговор:
– Я считал, ты исправилась, и позволил присутствовать на празднике, но ты опять взялась за старое!
Шочи спокойно выслушала брата и ласково улыбнулась, томно вздохнув, совершенно непритворно, так, по крайней мере, показалось тлатоани:
– Разумеется, Ицкоатль, и я даже не боюсь в этом признаться! Да, взялась за старое. Пробыв в столь долгом уединении, поняла – мне не нужен Амантлан, но как ещё заставить тебя прийти?.. Ты сейчас попытаешься обвинить меня во лжи, но тебя сюда привела ревность, мой любимый брат... – продолжая говорить, Шочи медленно подходила к тлатоани, который замер от внезапного признания.
Такого он не ожидал. В полной растерянности правитель попытался быстро копнуть в своей душе, чтобы определить, насколько права его сестра, но не успел.
Руки Шочи, её полуобнажённое тело ласково обвились вокруг него, и он под тяжестью осел на постель, так и не успев оказать сопротивления. А Шочи уже вовсю использовала мастерство умелой любовницы, придавив тлатоани и не давая ему ни на минуту прийти в себя. Ицкоатль побарахтался, сопротивляясь, скорее, для приличия, а потом сдался, уступив желанию, разожжённому опытной женщиной.
С момента их последней встречи, когда оба были ещё молоды, прошло много времени. Шочи его зря не теряла. Она приобретала и оттачивала своё сексуальное мастерство, становясь в этом деле истинным виртуозом, что было и отмечено Ицкоатлем, получившим изощрённое наслаждение. Не дав любовнику отдышаться, Шочи, усевшись на него сверху, тут же приступила к решению своих дел:
– Милый, как видишь, ты зря от меня отказывался, но это всё в прошлом, так?
Ицкоатль кивнул, понимая, что Шочи разожгла в нем желание, которое он когда-то потушил, а теперь не собирался отказываться от удовольствий, так искусно ему предложенных.
– Тогда ты скажешь, что любишь меня, что я буду с тобой рядом?
И опять тлатоани только кивнул, всё больше не желая отказываться от предлагаемых утех, в глубине души отругал себя, но, вспомнив о многочисленных жёнах, успокоился. Зря время и он не терял. Хорошо, что они с сестрой, наконец, смогут договориться – ему так хочется мира в семье. Что ж, если Шочи сейчас попросит сделать себя одной из жён, он заставит её помучиться, потрудиться и согласится. Кто сможет воспротивиться его желанию взять ещё одну сестру в жены?
Ицкоатль, как никогда, ощущал себя на вершине власти. То, что непокорная Шочи, изолированная долгое время, наконецпризнала его силу, смирилась и стала вымаливать у него любовь, только подтверждало эту уверенность. Он знал, что только с человеком, имеющим власть, его сестрица согласилась бы связать судьбу, да ещё так изысканно...
– Когда ты объявишь меня своей женой?
– Когда ты усмиришь гордыню и докажешь, что покорна мне...
– Это я всегда готова тебе доказывать, Ицкоатль!
– Тогда на днях...
Шочи, довольно улыбаясь, позволила тлатоани заключить себя в объятия, но в голове уже строила планы, как отомстить тому, кто её отверг. Амантлан должен быть наказан.

***
Приглашение от сестры тлатоани застало Иш-Чель врасплох. Ей было непонятно, что нужно знатной даме. Хотя в глубине душиона догадывалась – в этом явно замешен Амантлан, который в настоящий момент находился в городе. Иш-Чель решилана всякий случай поставить в известность о своём будущем визите Ишто. Та с сомнением покачала головой и отправила раба к сыну в казармы.
С достоинством выслушав посыльного от Шочи, женщина засобиралась в гости. Сменила будничную рубашку да обула новые сандалии. Небольшой выбор драгоценностей – Амантлан не баловал жену роскошью – не заставил задержаться и, приблизительно через час, она уже была готова. Накинув на голову белое покрывало, что делала каждый раз при выходе в город, Иш-Чель уверенно села в каноэ, которое ей любезно прислали. Дворцовый сад она видела, но вновь была восхищена его красотой и пышностью. Прохладные высокие стены дома верховного правителя, все в яркой росписи, предстали перед ней впервые, и она немного задержалась, внимательно разглядывая каждую картину.
Вежливое покашливание сопровождающего напомнило, зачем пришла, и женщина вынужденно поторопилась, чего совсем не хотелось.
В покоях Шочи было немного сумрачно и прохладно.
Сестра тлатоани Ицкоатля полностью оправдывала звание самой красивой девушки Теночтитлана. При её появлении присутствующие замолкали, чтобы в очередной раз полюбоваться тонкой и высокой фигурой, которая угадывалась, а точнее, просматривалась под тончайшим хлопком белоснежных одежд. Как того требовал обычай мешиков, жесткая копна густых волосбыла распущена и опускалась почти до колен, разделённая на три пряди: две прикрывали высокую грудь, а одна колыхалась на спине. Глаза, умело подведённые, широко поставленные, привлекали задумчивостью и лёгкой печалью. Что-то невинно-детское проскальзывало в её непосредственной живости, и только опытный человек мог разгадать хорошо продуманную игру умной и расчётливой женщины, привыкшей к дворцовым интригам.
Итак, они стояли напротив. Обе такие разные, совершенно не похожие, но почему-то очень близкие.
– Приятно видеть перед собой красивое лицо, – звонкий певучий голос ласкал слух. Шочи, взмахом руки, отослала женщин, которые были с ней, и мило улыбнулась, продолжив: – Нам ведь не нужны лишние уши, правда?
– Как скажете... – слегка склонила голову Иш-Чель.
– Я уже давно хотела посмотреть на вас... Но вы были больны, как мне сказали, потом оказалось, что подарили нашему герою Амантлану сына... – Шочи во время разговора пристально рассматривала гостью.
В её взгляде не было ревности, скорее, некий дух соперничества.
– Вас не обманули.
– Удивительное почтение, граничащее с гордостью. Правда, что вы знатного рода?
– Да. Мой отец – правитель Майяпана, города в центре земли майя.
– Ирония судьбы... Вы могли бы стать женой правителя тоже какого-нибудь майского города.
– Я и была женой халач-виника Коацаока.
– Вот как? 3начит, наш отважный воин Амантлан отнял вас у мужа? Или вы сами сбежали к нему? – с неподдельным интересом Шочи внимательно и заинтересованно заглянула в глубину светлых глаз Иш-Чель.
Но та вовремя опустила ресницы, не желая выдавать чувства незнакомому человеку. Однако от Шочи нелегко было отделаться, ведь она преследовала свои цели.
– И как вам нравится жизнь с мужчиной из мешиков?
Иш-Чель молчала, ей не нравились вопросы хозяйки, которые показывали, что дальше вообще пойдут ещё откровеннее. Но нужно было ответить достойно:
– Уверяю вас, она ничем не отличается от жизни с мужчиной майя!
Озорно играя глазами, Шочи повторила вопрос, немного его изменив:
– Мне очень интересно, насколько наши мужчины отличаются от ваших?
– Странный вопрос: Амантлан – законопослушный гражданин, а нашему ребёнку всего три года.
Шочи громко рассмеялась:
– Амантлан действительно предан Анауаку, но, уверяю вас, когда дело в женщине, интересной ему, тут никакие запреты не остановят! Думаю, вам известно, что мы с ним близки!
Вкрадчивый тон и вызывающий взгляд Шочи провоцировал Иш-Чель, но она смогла себя сдержать и спокойно ответить:
– Ваша связь известна мне, как и любому жителю Теночтитлана, ведь вы её не скрываете, но какое отношение к ней могу иметь я? Я – жена и починяюсь закону страны, где живу. Мне не пристало следить или указывать мужу, с кем и где ему проводить свободное от его обязанностей время...
– Хорошо! Вижу, что вы не столь просты, как на первый взгляд, поэтому не буду скрывать своих целей! Я собираюсь стать женой Амантлана! Мы с ним уже решили!
– Госпожа Шочи, если мужчина решил взять в наш дом вторую жену, то, насколько мне об этом известно, первую, то есть меня, ставит перед фактом муж, но никак не будущая жена. Не торопитесь ли вы с выводами? Мужчины после похода бывают так темпераментны! А ваша репутация ...
– А ты, оказывается, не тихоня! Умеешь показать зубки! Именно поэтому Амантлан посчитал, что лучше, если мы с вами, по-дружески, обо всем договоримся сами! Неужели две женщины из знатных семей не смогут достойно всё обсудить?
– Что именно, госпожа? – Иш-Чель с трудом скрыла иронию.
– Как это что?! Ваш ребёнок родился первым, но мои дети в моей стране смогут занять более высокое положение...
– Вот как? Разрешите напомнить вам, госпожа, что закон даёт право всем свободным гражданам Анауака на любое положение, а я уже давно не рабыня, мой сын –свободный гражданин!
– Но мои дети...
– И много у вас детей?
Шочи на секунду смешалась, но продолжила со свойственной ей раскованностью:
– У меня пока нет детей, но это один из наиважнейших вопросов! Я его хочу решить сейчас! Естественно, мой муж не сможет вам оказывать того внимания, когда мы поженимся, пока я не буду уверена, что ношу его ребёнка. И потом, я думаю, мы будем жить в доме тлатоани, и Амантлан не сможет вас посещать, разве чтокрайне редко. Ведь закон – это для пилли и народа, стране же нужны воины, а так много одиноких женщин... Вам просто необходимо понять сейчас: мы так давно друг друга любим, что если бы не ваша случайная беременность, то на вашем месте была бы я!
– Моему мужу, при такой большой любви, о которой вы мне поведали, ничего не стоило жениться на вас, ведь он только в вопросах безопасности Анауака законопослушный гражданин! Но если он все же решил, то я не имею права противиться этому. Мне безразлично, где и с кем он будет проводить ночи, но то, что положено мнекак жене я не уступлю никому! И именно вам придётся с этим мириться! И ещё одно, я уже не чужестранка, мои родители – достойные и уважаемые граждане Анауака, и они знают, как обратиться в совет старейшин и призвать вас и моего мужа к выполнению тех обязательств, которые он поклялся исполнять, взяв меня в жены! Я никогда не отдам ничего, чем обладаю, и что принадлежит мне по закону! Это же касается и интересов моего сына. Он – старший сын Амантлана и ему по праву принадлежит первенство по рождению. Думаю, я выразила свои мысли ясно, госпожа Шочи?
– Да. Но я не напрасно задала вопрос о мужчинах. Вы за столь короткий срок смогли забыть своего первого мужа?
– Он, кроме того, являлся и моим братом, а я не вижу повода забывать членов моего рода, моей семьи.
–Можно подумать, что вы, бедняжка, влюблены в нашего сердцееда, а я вас расстраиваю... – Шочи попыталась изобразить искреннее огорчение.
Иш-Чель только усмехнулась и решила добить соперницу:
– Вы ошибаетесь, госпожа Шочи. Меня жалеть не нужно – я любима Амантланом. Но если моему мужу как честному гражданину хочется довести вашу долгую историю до конца, спасти вашу репутацию или пожалеть вас, то это его право. И, как вы сказали? Народу Анауака нужны воины, правильно? Нельзя же заставлять молодую женщину, которую никто не берет в жены, мучиться в одиночестве, ведь кто-то должен это сделать!
– Ах, ты, дрянь! – наконец Шочи не выдержала. – Ты влезла в мою жизнь и ещё издеваешься!
– Нет, госпожа, я отстаиваю честь своей семьи!
– Да нет у тебя никакой семьи! Амантлан не живёт с тобой, он бежит от тебя, едва ты появляешься на пороге! И бежит ко мне!
– Если это так, то зачем этот разговор? Чего вы боитесь, если мой муж бежит к вам?! Вы хотите меня запугать, госпожа Шочи, но ничего у вас не получится! Я знаю свои права и всегда буду их отстаивать! Закон на моей стороне, а ваши интриги меня не касаются! Прощайте! – Иш-Чель, сохраняя выдержку из последних сил, вышла из комнаты, а затем выбежала из дворца.
Она не знала чему верить, а чему нет.
Распрощавшись с Шочи, Иш-Чель чувствовала себя разбитой и встревоженной. Она кипела от возмущения. Она терялась в догадках. Чего же хочет Амантлан? Иш-Чель с огромным трудом выдержала обратную дорогу. Противоречия разрывали её на части. Она никак не могла решить, имеет ли право потребовать от Амантлана объяснений, или ей тихо покориться? Но наглость Шочи, её взывающее поведение на празднике, откровения на приёмеИш-Чель не могла оставить. Она должна была как-то отреагировать, но вот как?! Конечно, Шочи не Амантлан, сестра тлатоани могла спокойно заявлять о его любви, но о своих правах?
А что она может сказать виновнику беспокойства? Можно подумать, что это будет иметь какой-нибудь результат! Но её оскорбили, не пожелали считаться с чувствами! Стоп! Какие такие чувства? Не пора ли остановиться? А то ведь и вправду нужно будет наконец-то разобраться, что за отношения у неё с мужем. Но ситуацию нужно прояснить! Если Амантлан возьмёт себе вторую жену, – а он имеет на это право, – то ребёнок от второго брака будет оспаривать у её сына всё имущество, или почти всё. А сколько ещё раз её муж будет жениться? И каждый раз ей придётся отстаивать свои интересы? Нужно раз и навсегда выяснить их с сыном положение в семье!
Прожив достаточно долго в доме Амантлана, Иш-Чель понимала, что это тихая гавань. Самым естественным было использовать все средства для налаживания отношений с мужем.
Приглашение Шочи озадачило Амантлана, Храбрый Ягуар не мог даже представить, о чем могли говорить между собою бывшая любовница и жена. То, что жену призвали во дворец тлатоани, могло вызвать только беспокойство. Иш-Чель вошла в две семьи – она была под их защитой. За любой её проступок несли ответственность муж и приёмный отец. Зная вздорный характер Шочи, Амантлан мог предположить только одно – жену ждала открытая провокация, поэтому следовало спешить. Но он опоздал, Иш-Чель уже входила в дом. Взгляда хватило, чтобы понять – грядёт крупный и весьма неприятный разговор.
– Мне необходимо с вами поговорить, господин! – Амантлан с улыбкой смотрел на Иш-Чель, она всегда восхищала умением держать себя, но сейчас в её голосе чувствовался гнев.
– Я... собирался в казармы, – солгал он, надеясь, что женщина не обратит внимания на парадную одежду.
– Господин, сегодня и сейчас вы выслушаете меня! Если нет, то я подниму скандал на весь дом! – Иш-Чель решительно направилась в его комнату: – Вам не удастся снова от меня сбежать!
Амантлану и самому было интересно узнать, зачем её приглашали во дворец. Он прошёл за Иш-Чель и удобно расположился на ложе, набивая трубку душистым табаком. По обычаю, Иш-Чель должна была дождаться, когда муж обратится к ней, но он не спешил, а она не хотела быть невоспитанной.
– Вас пригласили во дворец? – трубка была набита, раскурена, женщина немного успокоилась, пора начинать разговор.
– Да. Сестра тлатоани оказала мне любезность.
– Вам показывали сады или делились кулинарными рецептами?
– Вы ошибаетесь, господин! Меня поставили в известность о вашем решении ввести в дом ещё одну жену!
– Да? Кого именно?
– Сестру тлатоани! Почему я узнаю...
– Уверяю, женщина, я не потерял разум – иметь двух жён! А если бы и потерял, то иметь в семье двух женщин из знатных домов уж явно не стал бы! У меня дом, а не дворец тлатоани!
– Ногоспожа Шочи убедительно мне заявила, что этот вопрос уже решён. Она хотела решить вопрос о детях!
– Детях? У меня только один ребёнок – твой сын, женщина! И ещё раз повторяю, я не собираюсь брать вторую жену!
– Тогда ...
– Почему Шочи пригласила тебя к себе и устроила этот театр?
– Она не стала бы это говорить, не имея оснований!
– Скажи, тебя больше всего разозлило, то, что я могу взять вторую жену, или что-то другое?
– Меня попытались унизить! Мне бросили в лицо, что вы меня избегаете!
– Тебе не хватает моего внимания? Это новое, – Амантлан сделал вид, что поднимается, но Иш-Чель так резко отшатнулась, что уязвила его. – Вижу, по моему обществу ты не скучаешь... Так, что тогда тебе нужно, женщина?
– Знать, что мы с сыном в безопасности!
– Так мало? – Амантлан снова улыбался.
– Достаточно.
– Она у тебя есть. А жениться я могу в любое время, как только сочту нужным. Мужчина не должен спрашивать разрешения. Естественно, из вежливости, именно я поставлю тебя в известность.
– Вы так явно демонстрируете своё невнимание ко мне, что об этом говорят на всех улицах Теночтитлана!
– Тебе не хватает моего общества? Я – воин, и мне некогда заниматься ухаживанием, пусть даже за собственной женой! К тому же, напоминаю, мы заключили соглашение. Я не вызываю у тебя ничего, кроме дрожи, а насилия хватает на войне! Ты сама показываешь ко мне отвращение!
– Вовсе нет!
– Постой-ка, – Амантлан внимательно посмотрел на Иш-Чель. – Если ты встревожена сегодняшним разговором с Шочи, то...
Кажется, он догадался – все, что произошло у сестры тлатоани, его жена восприняла серьёзно. Настолько, что готова с ним заигрывать!
– Она тебе лгала. Может быть, ты в чем-то и права, женщина, и нам действительно нужно жить под одной крышей, чтобы не вызывать лишних разговоров. Так что с завтрашнего дня переезжаю в Теночтитлан и буду здесь все время, пока не уйду в поход. Теперь я всегда заранее буду предупреждать о своём прибытии, чтобы ты могла меня встретить, как это подобает. Наши отношения действительно зашли в тупик. Но через шесть дней – снова поход. Как и обещал, я очень удобный муж, – Амантлан внимательно смотрел на Иш-Чель.
На её лице сначала мелькнуло недовольство, затем удивление, а потом явное сожаление.
– Вы опять уходите в поход?
– А ты будешь горевать? – Амантлан шутил, а Иш-Чель страшно злила эта привычка.
– Естественно, соблюдая все обычаи и правила.
– О, я не столь жесток к своей семье, а моя мать не выдержит без бани. Я разрешаю вам после моего ухода удалиться за город, – Амантлан подошёл к Иш-Чель вплотную. – Достаточно будет иногда просить богов даровать мне жизнь.
Иш-Чель запаниковала, а он улыбался! Он спокойно взял одну из её кос, подержал, потом аккуратно вернул на место и нежно коснулся шеи Иш-Чель. Она посмотрела на него – он смеялся. На несколько мгновений мужчина и женщина застыли. Его рука прекратила ласку. Он ждал.
Иш-Чель очнулась и вежливо ответила:
– Мы всегда ежедневно молимся богам послать вам удачу и здоровье, господин.
– Как и положено семье военачальника, – он был слегка разочарован, но ничего другого и не ожидал. Амантлан отошёл от жены и, не глядя, добавил: – Тебе нечего волноваться за будущее, женщина, я сдержу своё обещание. А сейчас мне нужно идти.
Они вместе появились в гостях у приёмных родителей Иш-Чель и у Тлакаелеля, посетили и рынок, сделав покупки. Амантлан вел себя с холодным достоинством, так, чтобы никто ничего не смог сказать. Пересуды стихли. Шочи поняла, что проиграла – Амантлан так и не появился во дворце тлатоани, а в назначенный срок отправился в поход на отоми. Его радовало перемирие с Иш-Чель. За эти дни она была послушна и не спорила.
Женщина старалась быть с мужем вежливой, вести себя достойно, то естьтак, как это полагалось по обычаю. Но одна мысль постоянно крутилась: что будет, если Амантлан ещё раз женится?
Прошло несколько месяцев, прибыл гонец от Амантлана с сообщением, что военачальник вернулся. Небольшая семья перебралась в Теночтитлан.Иш-Чельпервым делом решила посетить рынок. Совершив покупки, женщина направилась домой. Размышления прервал свист кнута, так хорошо ей знакомый.
– Эй, вы, пошевеливайтесь! – грубый голос надсмотрщика, гнавшего рабов к дворцу тлатоани, полностью вернул её в действительность, заставив широко раскрыть глаза на приближавшуюся к ней группу.
Нарядные пилли плавно отходили в сторону и радостно тыкали пальцами, указывая на плетущихся в бессилии рабов. Это были майя. Это были люди её рода. В одном, измождённом от долгого пути, грязном и окровавленном пленнике она рассмотрела знакомые черты...
В глазах потемнело. Слабость, охватившая её тело и холодный пот, проступивший на лбу, говорили о приближении обморока. Иш-Чель попыталась взять себя в руки, по-прежнему не веря глазам. Может быть, она потеряла рассудок? Но, нет. Третьим, в общей связке шёл Кинич-Ахава. Она узнала бы столь дорогие её сердцу черты, где угодно и когда угодно, сколь грязен он бы ни был.
Война и невзгоды, плен и унижение не смогли сломить дух гордого воина. Его голова была высоко поднята, осанка тверда; ноги, пусть и едва передвигались, но ступали уверенно. Белоснежные плиты Теночтитлана жгли его босые ступни не меньше, чем пыль долгих дорог. Он был гордостью майя, и даже в плену весь вид говорил о силе духа и непримиримой вражде к народу Анауака. Любой, встретивший надменный взгляд черных глаз, невольно уступал дорогу – пленных порой заносило от нечеловеческой усталости. Этот человек заслуживал уважения праздных пилли. Мешики ценили людей, которых не могли сломить.
Иш-Чель попыталась поймать взгляд Кинич-Ахава, её душа рванулась к нему, забыв и отбросив обиды. Перед ней был самый дорогой человек. И женщина стремилась лишь к тому, чтобы он увидел её, увидел и понял, что она ощущает боль его босых ног, обожжённых горячими камнями. Иш-Чель готова была припасть к ним губами и омыть слезами каждую из спёкшихся и кровоточащих ран... Но Кинич-Ахава прошёл, не заметив – он смотрел вперёд, поверх голов. Новые чувства охватили её, тонкие руки затряслись от напряжения, и только голос служанки привёл Иш-Чель в чувство:
– Госпожа, на нас обращают внимание... Пойдёмте домой!
Иш-Чель не помнила, как они добрались. Она словно во сне позволила рабам уложить её в каноэ на мягкие шкуры. Прислужница сообщила, что госпоже стало плохо, и женщину оставили одну.
Желание спасти Кинич-Ахава даже не возникало. Оно, наверное, проснулось в ней, едва Иш-Чель увидела его. То, что Кинич-Ахава вели, как простого раба, давало маленькую надежду, что никто не знает, кем является этот пленник. Нужно срочно узнать, куда их отвели, где содержат и к какому празднику готовят. Иш-Чель поручила это старому Муши, она была твёрдо уверена, что старик все выполнит и никому её не выдаст.
Муши вернулся поздно, поставил каноэ и тихо проник в её комнату. Вид женщины смутил – всегда спокойная и уверенная, сейчас Иш-Чель не находила себе места. Едва Муши пересёк порог, как госпожа подлетела к нему и вцепилась в руку:
– Не медли, где он?
– Должен вас расстроить, госпожа, но пленников разместили в тюрьме рядом со зверинцем тлатоани... – старику было тяжело видеть в глазах женщины потухшую надежду. – Их охраняют не воины!
– А кто?
– Ночью во дворце бродят ягуары сестры тлатоани Шочи... – голос старого Муши едва доносился до Иш-Чель, потому что, вспомнив историю этих животных, у неё родился безумный план...
Необходимость купить каноэ, выкрасть из комнаты Амантлана специальный знак, который служил пропуском на южных дорогах и другие мелочи не вызывала у женщины тревоги. Самое главное было проникнуть ночью во дворец и вывести Кинич-Ахава.
Как это сделать?
Казалось, что голова разорвётся от мыслей. Час шёл за часом. Предложение Иш-Чель было настолько безумно, что про себя старик решил, будто госпожа тронулась умом. Сама идея казалась невероятной, а её воплощение требовало огромной силы воли и абсолютного бесстрашия. И именно оно светилось в решительном взгляде Иш-Чель, которая ставила на кон всё, что имела, ибо расплата в случае провала была бы ужасной.
– Ты готов мне помочь, Муши? – тонкие руки женщины не знали покоя, они то теребили край рубашки, то взлетали к волосам, поправляя тщательно уложенную причёску, то ладошкой прикрывали дрожащие губы, сдерживая дыхание.
Пока Муши разыскивал каноэ, Иш-Чель пробралась в комнату мужа, неустанно повторяя молитву своей богине. Руки дрожали от напряжения, в глазах плавали тёмные круги, она боялась не найти то, что помогло бы ей спасти Кинич-Ахава.
Разжигать очаг было нельзя, чтобы не привлечь внимания домашних. Стараясь не шуметь, Иш-Чель осторожно направилась в угол комнаты, где муж обычно сваливал одежду. У Амантлана, как и у любого знатного пилли, её много. Мешики заканчивали свои пиры вручением подарков. Это был знак проявления уважения и власти. Ткачихи и умелые вышивальщицы работали весь световой день, чтобы их хозяин мог в один вечер щедрым жестом раздать приглашённым тончайшие одежды, блестящие плащи или дорогие украшения. Частый гость тлатоани, Амантлан никогда не возвращался из дворца без подарков.
Амантлан любил порядок, поэтому каждая вещь лежала на своём месте: большие круглые щиты с изображением оскалившейся морды ягуара рядом с тремя зонтами от солнца, на ручках которых красовались вырезанные переплетающиеся змеи, а нефритовые глаза слегка вспыхивали холодом при лунном свете. Рядом лежали стопкой меховые плащи, ошибки быть не могло, так как характерный запах шкур Иш-Чель не спутала бы ни с чем.
Когда она зацепилась за тяжёлую палицу и обрадовалась, что не поранилась вставленными в неё кусочками камней из лавы – рана могла бы сделать её план неосуществимым. Подойдя к сандалиям, сваленным в кучу, она старательно проверила каждый шнурок на прочность и принюхалась, чтобы не ошибиться – нужны старые, с впитавшимся запахом хозяина. По пути прихватив пару кремниевых ножей, женщина завернула их в лоскут тонкого хлопка.Резкий запах кожи и пота ударил в нос, давая понять –куча перед ней. Иш-Чель тщательно начала выбирать одежду, радуясь, что нерадивые служанки не успели её привести в порядок, а то и просто убрать отсюда костюмы из шкуры ягуара. Когда оказалось, что наконец-то нащупала знакомый мех, Иш-Чель присоединила его к своему узелку и продолжила поиски. Ей был нужен ещё один. Тишина в доме пока ничем не нарушалась, и заговорщикам это было на руку. Наконец второй костюм из шкуры ягуара был найден, оставалось надеяться, что она не ошиблась.
Прихватив пару плащей с густым мехом, и надеясь, что это не подарки тлатоани, а, следовательно, Амантлан не кинется их искать, Иш-Чель выскользнула из комнаты мужа. Пробравшись на свою половину, она подкинула хворост в огонь, достала иглу с нитками. Несомненно, это была боевая одежда, с которой смыли только кровь, – многочисленные дыры, рваные и небрежно прихваченные несколькими стежками из сырой кожи, потёртости не дали её спутать с чем-либо ещё. Иш-Чель вознесла молитву своей богине и старой няне, благодаря их за то, что в детстве научили владеть иглой.
Второй костюм, за который она взялась, закончив первый, представлял собой кучу рванья, совершенно непригодного к починке. С одной стороны хорошо – его никто не кинется искать, но с другой починить и одеть такое... Иш-Чель была застигнута врасплох. Она не знала, на что решиться: вновь идти в комнаты мужаили попытаться хоть как-нибудь его сшить. Времени на раздумья не оставалось. Только сегодня, пока не прошла сверка пленных, и сторожа не присмотрелись, не запомнили новых рабов в лицо, они могли вытянуть Кинич-Ахава. Вздохнув, Иш-Чель решительно взялась за иглу. К тому же несказанно повезло, что в руках она держала старые, поношенные, пропитанные запахом мужа шкуры. В то, что найдётся ещё один, не хуже этих, ей не верилось. И она быстро заработала иглой, пытаясь подогнать одежду под себя.
Шитье заняло времени в два раза больше, чем она предполагала. До прихода Муши она успела выскользнуть на кухню. Не зацепив ни одного горшка и блюда, Иш-Чель сложила в мешок половинку индюка – будем надеяться, экономная Ишто поверит в то, что его утянули собаки... как и все остальные продукты – перец, десяток початков кукурузы, немного сладкого картофеля, несколько вяленых рыбин. У неё оказался увесистый мешок с едой. Рука сама нащупала глиняный кувшин, и не маленький, а довольно объёмный – тоже мог пригодиться.
Нагруженная таким образом, Иш-Чель, едва дыша, добралась до своей комнаты, где её ждал обеспокоенный Муши.
– Каноэ готово, – прошептал он.
– Хорошо. Идём.
Заговорщики решили плыть между чинампе, пока не окажутся напротив дворца тлатоани. Теночтитлан тускло освещал огонь на центральном теокалли. Иш-Чель осторожно попробовала воду озера рукой – ей предстояло ночное купание, а становилось прохладно.
Муши грёб уверенно, каждый сильный взмах его рук неожиданно далеко продвигал лодку. Предусмотрительный старик нагрузил её свежей рыбой, и оставалось только гадать, что думал хозяин, получивший награду, очевидно, щедрую, за весь груз. Иш-Чель осторожно отодвинула ногой подальше корзины с товаром, чтобы не раздражал запах рыбы.
Свет на вершине храма становился ярче, и лодка ткнулась в твёрдую почву, но Иш-Чель, помнившая, где находятся сады тлатоани с особым зверинцем, нетерпеливо махнула рукой, требуя, чтобы Муши развернул лодку и плыл дальше. Перед ними раскинулась ровная площадка с высоким столбом, где в определённые дни свершался полет людей-птиц, за ней, с мрачным огнём на вершине, выплывал из ночи Великий храм, посвящённый Тлалоку и Уицилопочтли. Муши плыл, держась берега, уверенно огибая теокалли с левой стороны. В ночи темнели очертания дворца тлатоани, сады и парк спускались к самой воде и не были огорожены – их охраняли ягуары Амантлана. Внимательно прислушавшись, Иш-Чель прошептала:
– Вот теперь мы на месте... Держись берега, Муши, но не подплывай слишком близко, – она быстро выскочила из каноэ, почти по пояс погрузившись в прохладную воду озера.
– Госпожа, натритесь этим, – Муши протянул ей небольшой свёрток. – Это отобьёт ваш запах, и ягуары вас не почуют.
– Спасибо.
Узел с одеждой Амантлана Иш-Чель держала на голове. Положив его на сухое место, женщина убедилась – на берегу никого нет, Муши отплыл в темноту, и его не видно. Тогда она сняла с себя всю одежду, вздрогнув от ночной прохлады. Иш-Чель погрузилась в воду, начала мыться. Быстро выскочив из воды, дрожа от холода, Иш-Чель не стала дожидаться, пока тело обсохнет, натёрлась мазью Муши и натянула одежду Амантлана. Запах шкуры животного, смешанный с потом и грязью, ударил в нос терпкой тяжестью, дурманящей голову. Иш-Чель подавила неприятные ощущения. Она понимала, чем сильнее запах Амантлана, тем больше у неё шансов выжить, наткнувшись на сторожей.
Едва натянула маску и взглянула на ночь из пасти с оскаленными клыками животного, как раздался лёгкий шорох в кустах, примыкавших к прибрежной полосе, и налунный свет выпрыгнула пара изящных и крупных пятнистых кошек. Это были ягуары Амантлана.
«Вы не заставили себя ждать...»
Охранники, играясь между собой, крупными прыжками приближались к ней. Она замерла. Если что-то пойдёт не так, ей не спастись – эти дикие кошки любят воду и прекрасно плавают. Внутри всё похолодело от напряжённого ожидания. Она мысленно обратилась с молитвой к богине, умоляя помочь – на чёрном небе яркой вуалью выгнулись дугой звезды –ее услышали!
Ягуары подходили ближе и ближе, их красивые морды тянулись к ней. Одна из грациозных кошек вдруг замерла и сделала неожиданный прыжок в сторону одежды Иш-Чель, аккуратно сложенной у береговой полосы. В момент тонкий хлопок был разорван в клочья, и довольная морда с белоснежным оскалом повернулась к замершей женщине. Дыхание прекратилось, сердце перестало биться, в какой-то миг она поняла, что план её был не просто безумием, а намного больше, и место её в том самом зверинце. Держать в поле зрения обоих кошек у Иш-Чель не получалось, все внимание приковала к себе первая.
Какая разница, кто её съест?
Мелькнула мысль сбежать в лодку, но тут жёлтые глаза ягуара встретились с ее взглядом, и намертво приковали к себе. Ноги Иш-Чель налились неподъёмной тяжестью. До женщины донеслось урчание, было оно довольным или угрожающим, она не знала. Тут она обратила внимание, что даже не дрожит.
«Дрожать-то нужно было раньше...»
Кошка плавно надвигалась на неё, а пришедшая в себя Иш-Чель уже начала прикидывать расстояние до глубокого места озера, когда что-то холодное и мокрое ласково ткнулось в её онемевшую руку.
Довольное урчание второй кошки, которая нежно тёрлась о её ноги, было настолько неожиданным, что Иш-Чель опустилась на песок, как подкошенная. Ягуары требовали от неё ласки, нетерпеливо тычась в неё носами. Страх отступил.
Смахнув с глаз набежавшие слезы, Иш-Чель собралась с силами, встала и, прихватив узелок, который облизал один из ягуаров, направилась вглубь сада.
Звери вприпрыжку бежали рядом. Вскоре к весёлой компании присоединились ещё три кошки. Появление сопровождалось дружеским приветствием, состоящим из мокрого тыканья и ласковых толчков в ноги.
Каждый раз при новом прикосновении, к которому нельзя было относиться без дрожи, Иш-Чель вся сжималась и готовилась ощутить на своём горле ровный ряд зубов животных, трусцой бежавших рядом.
Ягуары весело прыгали, а Иш-Чель озиралась по сторонам сада, боясь, что они создают много шума, но, очевидно, именно этот шум и был необходимой защитой. Никто не рискнул бы войти на территорию, охраняемую такими жизнерадостными охранниками.
Группа приблизились к каменной стене, где начинались клетки с рабами. Учуяв резкий запах людей, ягуары фыркнули и отбежали в сторону, уселись полукругом.
Иш-Чель, продвигаласьвдоль стеныот клетки к клетке, когда в прутья вцепились руки, и раздался тихий шёпот:
– Кто тебе нужен?
Вопрос был так неожидан, что Иш-Чель смешалась, не зная как на него ответить. Казалось, она все продумала, учла, но вот как найти ночью среди сотен людей того, кто ей нужен, не знала.
Известно ли пленникам настоящее имя Кинич-Ахава? Нет ли среди них предателя?Этот и многие другие вопросы навалились на женщину, вызывая дикую панику, какую не могли доставить своим присутствием даже ягуары.
«Что ответить?»
Время работало не на неё. И тогда она решила рискнуть.
– Я ищу близких из Коацаока...
– Здесь Кинич-Ахава, через две клетки, женщина, – голос, сначала выражавший робкую надежду, по мере того, как говоривший понимал, что это не к нему, терял жизненную силу и последние слова произнёс едва слышно.
Иш-Чель поняла и бросилась к камере, где должен был находиться тот, кого она признала на площади Теночтитлана.
Дрожа, Иш-Чель вынула кремниевый нож и подошла к решётке. Та была из толстых деревяшек, переплетённых кожаными ремешками. При достаточной силе она могла бы и сама их перерезать.С земли поднялся, пошатываясь, человек и подошёл к ней.
– Кто тебе нужен? – донёсся до неё шёпот.
Перед ней, в темноте стоял Кинич-Ахава.
– Кинич-Ахава...
– Перед тобой. Кто ты?
Вопрос повис в воздухе. Кто она?! Да ведь ему неизвестно, что она жива!.. Что это не её дух пришёл к нему! А вдруг испугается? Не поверит словам?! И тогда всё зря!
– Кто ты? – Кинич-Ахава подошёл вплотную к решётке. Руки легли на перекладины. Он придвинул лицо ближе, тщетно вглядываясь в темноту. Иш-Чель решилась. Она приблизилась, накрыла его руки своими и уверенно сказала:
– Это я... Иш-Чель. Я не призрак, я осталась жива... – реакция Кинич-Ахава была естественной – он отпрянул и замер.
Это обрадовало. Кинич-Ахава был воистину храбрым человеком.
– Кто? – едва выдавил он снова, не веря своим ушам. Тьма мешала ему рассмотреть женщину, к тому жезлобный оскал на маске кого угодно мог повергнуть в ужас днём, а ночью настолько искажал черты, что даже при очень большом желании рассмотреть что-либо было просто невозможно.
– Я – Иш-Чель и пришла тебя спасти.
Из туч выходила луна.
– Как ты собираешься это сделать?
Невозмутимая деловитость слегка смутила Иш-Чель.Она ожидала встретить хоть какую-то радость, смущение, но пленник равнодушно взял протянутый нож, и спокойно начал перерезать связывающие перекладины ремни.
Они работали быстро и сосредоточенно, когда образовали проем, достаточный, чтобы Кинич-Ахава мог вылезти, Иш-Чель протянула ему узел с одеждой и глиняный кувшин с водой.
– Ты должен тщательно вымыть тело и натереться мазью, иначе ягуары тебя не пропустят, – Иш-Чель увидела его кивок.
На некоторое время он исчез в глубине камеры. Вынужденная ждать, Иш-Чель присела рядом с клеткой и погладила подошедшую к ней дикую кошку. Та довольно мурлыкнула и улеглась на её ногах. У женщины уже не было сил, чтобы хоть как-то отреагировать на столь нежное соседство, и она равнодушно почесала ягуара за ушами.
Тихий шорох подсказал ей, что Кинич-Ахава вылезает. Он ловко подтянулся на прутьях сверху и грациозно опустил худое тело рядом с Иш-Чель. Ягуар, недовольно ворча, ткнулся мордой в ногу, но, чуя всё тот же запах, отошёл.
Не говоря ни слова, пара двинулась к воде. Ягуары по-прежнему весело сопровождали их. Безумный план Иш-Чель удался. Они спокойно прыгнули в воду, а на шум гребков быстро подплыл Муши. Мужчины сели на весла, и каноэ птицей полетело в ночь.
Только когда Теночтитлан, освещённый огнём теокалли, остался далеко позади, Иш-Чель начала бить мелкая дрожь. Она натянула оба меховых плаща, прихваченных из кладовой Амантлана. Мужчины гребли без передышки, несмотря на почтенный возраст Муши, и никому из них плащ был не нужен. Вскоре мелькнул небольшой мыс, где располагался пригородный дом Амантлана. Вид спящего дома привёл Иш-Чель в чувство.
– Стойте! – резко отдала приказ.
Муши много лет был рабом и привык исполнять мгновенно. Он тут же поднял весло, а Кинич-Ахава не успел, отчего каноэ сделало крутой разворот к берегу.
– В чем дело? – раздражённо спросил бывший пленник, не понимая, из-за чего остановка.
– Правь к берегу, Муши. Потом отвезёшь Кинич-Ахава.
– Зачем к берегу?
– Ты получил свободу. Я не могу бежать.
– Почему?
– У меня маленький ребёнок, он не выдержит дороги.
– Вот как... Ты стала женой мешика?.. Хотя, какое право я имею осуждать, если потерял тебя, а ты спаслась.
– Это твой сын, Кинич-Ахава.
– Я приму твоего ребёнка, Иш-Чель, – не понял Кинич-Ахава.
– Это наш ребёнок, и он слишком мал для такой дороги. Иди один!
– Может, ты и права... – Кинич-Ахава опустил весло и стал помогать Муши править к берегу.
А Иш-Чель не знала, как понять его последние слова, к чему их отнести: к ребёнку, дороге? И вообще, перед ней Кинич-Ахаваили она вытащила из клетки совершенно чужого человека?! Луна светила ярко, и позволила женщине внимательно рассмотреть черты спасённого. Да, это был Кинич-Ахава, который сосредоточился на том, чтобы лодка быстрее достигла берега.
– Ты не веришь, что это я? – Кинич-Ахава поймал взгляд бывшей жены, а молчание Иш-Чель было достаточно красноречиво, и он продолжил: – Я свыкся с тем, что ты умерла. Моя жизнь – это каждодневная борьба с мешиками. Ребёнок слишком мал, чтобы выдержать, а ты... У тебя уже совсем другая жизнь. Никогда бы не подумал, что ты попытаешься меня спасти... Я так глупо попал в плен... Носпасибо! – лодка коснулась берега, и Иш-Чель выпрыгнула.
Последний раз она кинула взгляд на человека, которого так любила.
– Я обещаю тебе вернуться, когда сын подрастёт... – что он сказал дальше, Иш-Чель не услышала. Лодка отплыла, но ей уже было все равно.

 » Часть III. Золотое Пёрышко Колибри

После побега Кинич-Ахава прошла неделя. На удивление, она оказалась такой же размеренной, как и всё то время, которое женщина прожила в Теночтитлане. Исчезновение Кинич-Ахава осталось властями незамеченным. Возможно, стражи решили, что раба-беглеца разорвали ягуары Шочи, а, может быть, боясь за свои жизни, охранники просто скрыли сам факт исчезновения одного пленника, даже не подозревая о его значении.
Тишина и спокойствие ощущалась во всем. По городу так же чинно и важно расхаживали пилли; спешили рабы с плетёными корзинами, доверху наполненными овощами и фруктами; в тени деревьев, прячась от жары, кокетничали с воинами незамужние девушки. Гордый Попокатепетль, сияя белоснежным воротником снегов, курил свою трубку, выпуская тёмные кольца дыма в ясное летнее небо. Жрецы неспешно готовились к очередным праздникам и чествованиям богов. И Иш-Чель успокоилась. Её перестал волновать побег, но вот сама встреча с мужем...
Занимаясь домашними делами, она постоянно вспоминала каждое слово, сказанное Кинич-Ахава, его обещание вернуться и не могла понять – что же было в этой встрече не так?
Прежде всего, она не почувствовала никакой близости, никакие чувства не всколыхнулись в её душе к бывшему мужу... Вот она и произнесла то определение, от которого бежала столько времени... Она спасла просто человека из своей прошлой жизни. Человека одной с нею крови, который был когда-то ей мужем, отцом её ребёнка, но остался только братом. И всё? Зачем тогда она его спасала, зачем рисковала? В память о прошлом? Правда, Амантлан обмолвился когда-то, что в Коацаоке был заговор против молодого халач-виника. Так, может быть, она неправа, обвиняя его? И потом, кем была она тогда, в той далёкой прошлой жизни? Живым воплощением богини, женой молодого правителя. А кем он – Кинич-Ахава? Человеком, который отвечал за стольких людей. Он без сомнений и страха взял на себя непосильную ношу ответственности. Вот он и выбрал – пожертвовал женой для счастья граждан Коацаока…Поступить иначе? Нет, не мог.
Иначе мог поступить только муж, но его пришлось долго уговаривать и убеждать, и, можно ли ту провалившуюся попытку побега считать добровольным желанием, идущим из самого сердца? Когда поступить по-другому просто не можешь, не столько для другого человека, сколько для самого себя... Хотя, кажется, он её любил, кажется, был родным и близким. Кажется, или так оно и было?
Здесь она каждый раз останавливалась. Не верить в прошлые отношения, их любовь, она себе не позволяла – именно они продолжали поддерживать её в мире мешиков, но ведь где-то в чем-то эти отношения не выдержали проверки… И не с её стороны произошло предательство. Что ж такое?! Ну, спасла человека! Возможно, им просто повезло, так зачем она всё время пытается об этом думать? Какой смысл копаться в чувствах, которые, как оказалось, умерли и уже не властны над нею? И ведь она когда-то уже решила, что начнёт новую жизнь в этой стране.
Назад пути нет!.. Раз ей удалось спастись... Ведь она не просто беглая рабыня, а сбежавшая жертва, которая навлекла своим побегом гибель на целый город... А это столько жизней... И ей ли не знать, что нет преступления страшнее, чем непринятие своей участи. Только вот она не хотела умирать. Иш-Чель не понимала, что двигало ею в те часы ожидания смерти, породило тот неожиданный, противоестественный бунт против вековых устоев. Почему она не испытала радости от приближения свидания с богами? Почему оказанная честь – нести радость богу Чаку,согласно выбору соплеменников, не перевесила желания остаться на земле, рядом с Кинич-Ахава? Но богу Чаку и богине Иш-Чель не нужна была её жизнь. Именно любимая богиня Плодородия и Луны дала возможность спастись, предупредив о своём решении долгожданным дождём и радугой…
Неужели её любовь, семейная жизнь, простые радости перевесили гражданский долг? А у Кинич-Ахава, наоборот, честь, совесть, забота о жителях города оказались на первом месте. Пожалуй, она не имела права осуждать его за то, что он тогда её не спас. Да, собственно, он и не смог бы этого сделать. Ни как муж, который подчинился решению жрецов, потому что перед богом Чаку он был простым смертным человеком; ни как правитель, решающий проблемы тысяч подданных, готовый пожертвовать одной, двумя, тремя женщинами ради спасения многих. Кто был он тогда, какие перед ним стояли задачи? И кто она даже сейчас, что значит её жизнь, тогда и теперь? Неужели её жизнь никогда не имела никакой цены, и она всегда была и будет разменной жменей зёрен чоколатля?! Иш-Чель решила, что рассуждения увели её куда-то в сторону, туда, где она не найдёт ответа на свои вопросы.
«Как странно...» – женщина поняла, она не может правильно сформулировать, что конкретно её мучает, на какие ещё вопросы ищет ответы.
И все же, с упорством и настойчивостью рабочих в подземных рудниках, она по крупице перемалывала, опять вспоминала мельчайшие подробности; шаг за шагом, словно перебирала зерна, пыталась обнаружить главное в этой встрече.
Иш-Чель смогла, наконец-то, примириться с прошлым, с Кинич-Ахава, с его бездействием по отношению к ней там, в Коацаоке. А, простив, почувствовала небывалую лёгкость, которая помогла освободиться от груза прошлых обид. Видимо, Иш-Чель давно уже всё это осознала, но нежелание разобраться в себе столь долгое время не позволяло женщине перейти к новым отношениям, открыть для себя страну, приютившую её, давшую надежду на лучшую участь. Судьба смилостивилась над ней и сохранила её статус, подарила семью, ребёнка, нового мужчину. Теперь только она сама могла строить своё счастье, оберегать благополучие. Именно от неё зависело, каким будет новая жизнь, не отнятая, но подаренная богами…
Оставался только один вопрос – почему Кинич-Ахава хотел, чтобы она бежала с ним? Зачем он ей это предложил? Но был при этом так холоден…
Ведь там, в землях майя, снова ждала смерть, стоило кому-то из жителей Коацаока её узнать, а не узнать было невозможно. И бывший муж, она ещё несколько раз про себя повторила «бывший», пытаясь привыкнуть к новому для неё звучанию и смыслу, знал, насколько опасно возвращение домой. Так зачем Кинич-Ахава хотел забрать её с собою?!
Хотя, какое ей дело до желаний Кинич-Ахава? Вот ведь глупая! Он для неё теперь только родственник, дальний-дальний, далёкий-далёкий, мгновенная тень из прошлой жизни, которая смутила покой и исчезла. Она теперь даже не Иш-Чель, не живое воплощение богини! Она – жена предводителя ягуаров Амантлана – Золотое Пёрышко Колибри! И нет ей никакого дела до планов Кинич-Ахава, и нечего бояться разоблачения, вспоминая о проваленной миссии к богу Чаку. Хватит! Довольно! Богиня Радуги подарила ей новую жизнь, она больше не будет копаться в прошлом! Оно умерло там, на высохшем водопаде.

***
Шочи было скучно. Её уже не интересовало служение оленьей богине, общие праздники Анауака; не радовали душу и мелкие распри жён царственного брата, стычки между сёстрами. Все это было буднично и привычно, как съесть плод сочного томата. Она терпеливо ждала обещанного Ицкоатлем, свято веря, что вот-вот тлатоани объявит о новой свадьбе, Шочи даже и ритуальный наряд приготовила, поручив лучшим мастерицам расшить кайму на свадебной рубашке и юбке. Узор девушка подбирала долго, тщательно продумывая, как должны располагаться вышитые символы. Некоторое время занял выбор цветов для свадебных гирлянд, украшения стола и комнаты новобрачных, постели, и самое главное – её чудесных длинных волос, которые она разделит на три части. Девушка решила, что каждую прядь будет обвивать яркая душистая гирлянда. Её не пугала тяжесть цветов – попробовав сделать свадебную причёску, Шочи осталась довольна – она тянула голову назад, делая осанку ещё более гордой.
«Пожалуй, я буду самой красивой невестой, да что там невестой! Самой красивой женой Ицкоатля!» – улыбалась девушка, оставшись довольна своим видом, отразившимся в медной пластине, – «Никто не сможет сравниться с моей красотой! И куда всем этим индюшкам до меня!»
Но прошла неделя, за нею месяц, и четвёртый уже был на исходе, а Ицкоатль не только не объявлял о своём намерении взять в жены ещё одну свою сестру, но и забыл к ней дорогу! Стоило Шочи появиться у его покоев, как царственный брат сказывался страшно занятым. То у него какой-то совет, то он спешит на охоту, то Тлакаелель опять пришёл с новым проектом. Нужно сказать, Шочи не терпела племянника, будучи натурой чрезвычайно своенравной и дико свободолюбивой, она раздражалась каждый раз, слыша о новом законе, вводимом советником тлатоани, ведь любое, даже незначительное правило, призвано было регламентировать жизнь граждан, а следовательно – ущемляло и её интересы.
Два месяца Шочи старалась вести себя соответствующе. Она прекратила всякое кокетство с противоположным полом, длительное время проводила в храме Змеиной матери, принося более чем щедрые дары, не было никаких вспышек ярости, когда она могла исхлестать нерадивого раба плёткой или палкой за нерасторопность. Словом, сестра Ицкоатля вдруг изменилась, стала другой – внешне, но внутри неё клокотал, угрожая в любой момент взорваться, вулкан сдерживаемых страстей, который, как и Попокатепетль, грозил известить о своём гневе грохотом и клубами чёрного дыма. И всему виной был тлатоани, её царственный брат Ицкоатль.Всё чаще глаза красавицы начинали раздраженно блестеть. Едва сдерживая себя, девушка до крови искусывала губы, только чтобы вокруг говорили о том, как она хороша, скромна и приветлива, а, следовательно, достойна быть женой самого тлатоани.
Однако временами ей стало казаться, что союз с правителем – плохая идея. Ведь в её понимании брак – это обязательно итог отношений двух любящих людей, а у них они совсем не напоминали ни страсть, ни любовь. Внезапные вспышки желания, спровоцированные ею, никак нельзя было назвать любовью, да и что её ждёт в этом браке? У Ицкоатля три жены. Шесть наложниц. Разве он будет уделять ей достаточно внимания? Нет. В этом она была уверена. И то ли дело – положение сестры тлатоани в царственной семье, где она стояла особняком, имела право на различные шалости – брат, скрипя зубами, закрывал на них глаза, правда, наказывая сурово, но Шочи оставалась свободной в своих поступках… А жены брата были связаны обычаями, правилами, нормами поведения, им больше запрещалось, нежели разрешалось! И это всё благодаря племянничку Тлакаелелю – реформатору! Нужно ли ей это?.. Только из-за положения… Выйдя замуж за Ицкоатля, она не опустится, став чьей-то женой, не потеряет своего статуса, не лишится мужа в какой-либо войне.
А царственный брат всё не шёл. Шочи уже утомила неизвестность, да и усмирять дикие порывы ей становилось уже невмоготу. Девушка установила для самой себя срок – неделю она ещё обождёт, а уж потом…
«Потом» наступило быстрее. Нерадивая рабыня слишком небрежно расчёсывала её волосы, а может, просто был повод… и всё, что терпела Шочи четыре месяца, выплеснулось в ту же секунду. На крик несчастной прислужницы, избиваемой сестрой тлатоани, сбежалась едва ли не вся дворцовая прислуга. Шочи с трудом оттащили от женщины и уложили на ложе. Милая Лисица со страхом отпаивала темпераментную сестру, решив никого к ней не подпускать, пока та не успокоиться.
О скандальном происшествии тут же было доложено тлатоани.Ицкоатль невольно поморщился, выслушав перепуганного слугу, сообщившего об очередном скандале на женской половине дворца – не вовремя, ох, не вовремя Шочи сорвалась! И это сейчас, когда он обдумывал такую наиважнейшую проблему для всей страны, когда перед ним стояла сложнейшая задача – как решить вопрос нехватки рабов для ежедневных жертвоприношений. Их количество резко уменьшилось, об этом ему поспешили доложить обеспокоенные жрецы Уицилопочтли и Тлалока – богов необходимо было питать, чтобы жизнь не прекратилась, чтобы гнев их не обрушился на головы ацтеков в виде засухи, заморозков, голода или ещё каких-нибудь катаклизмов. А всё из-за многочисленных договоров о мире и дружбе между покорёнными городами! Военные походы вносили свою лепту, но это был маленький ручеёк, который не мог питать столь большую реку…
На помощь пришёл Тлакаелель, он предложил еженедельные смертельные бои между городами-государствами, даже название придумал – Цветочные войны – такое многозначное, поэтичное… Цветы и кровь. Одно слово - шочи, но два значения, да ещё какие содержательные! Цветы – прекрасное творение природы, дар богов, ласкающий глаз совершенством линий, будоражащий чувственность разнообразием ароматов. Кровь – бесценная влага, дающая жизнь всему на земле, поддерживающая равновесие хрупкого мира человека, а нектар цветов – пища богов… Он повторял это название и наслаждался красотой звучания, удивительно точно переданной многозначностью подобранных слов, их философским смыслом, яркостью. Ицкоатль думал.
Были ещё предложения – передвинуть границу Анауака дальше на юг, затем потеснить сапотеков, вторгнуться в земли майя… И тут сестра устроила скандал! Теперь ему нужно идти, отрываясь от столь важного вопроса, и решать внутрисемейные проблемы.
«Ох, Шочи, вопросы государства куда важнее тебя!»
– Наш тлатоани принял решение? – спросил Тлакаелель, сочувствуя царственному дяде, и злясь, что столь важное решение может быть отложено по вине скандальной женщины.
– Думаю, пока столь удобное предложение может подождать. Нашим воинам нужно проявить расторопность и больше захватывать в плен, а не убивать противников на месте, они должны думать не только о своей славе, но прежде всего о наших богах! Если каждый воин Анауака приведёт десять пленников, сдержав свою палицу, и подарит их Уицилопочтли или Тлалоку, то наши теокалли ещё долго не будут испытывать недостатка в живой крови! К тому же, подумай, Тлакаелель, о сапотеках и майя, мне кажется, мы недостаточно ещё продвинулись в этом направлении. И… прервёмся, я вынужден уделить сейчас внимание своей семье!
Тлакаелель скрыл разочарование за вежливой улыбкой и удалился. Ицкоатль же, взяв первую попавшуюся плётку, направился к женским покоям, твёрдо решив наказать скандалистку.
В комнатах сестры было уже тихо и пусто. Шочи в одиночестве сидела у выхода в сад и наблюдала за полётом пёстрых бабочек. Ицкоатль пересёк комнату, легко постукивая плёткой по ноге. Его интересовало, как отреагирует сестра на знакомый звук.
Но Шочи даже не пошевелилась. Странное поведение девушки, граничащее с неуважением к его царственной персоне, рассердило тлатоани, и он, подойдя к ней ближе, слегка хлестнул её по плечу. Привлечь внимание не удалось. Пришлось обойти Шочи и встать перед нею, лишив её возможности любоваться бабочками.
– Буря утихла? – Ицкоатль с интересом рассматривал осунувшуюся сестру.
Шочи страдала и не пыталась этого скрыть – на лице не было привычной косметики, волосы не уложены. Ицкоатль приготовился к бурной встрече – плётку он держал наготове. Но девушка равнодушно посмотрела на брата и устремила взгляд за его спину. Для неё полёт бабочек был важнее их разговора и самого присутствия тлатоани.
– Ты опять избила рабыню? – Шочи упрямо молчала, а Ицкоатль раздражённо стучал плёткой по ноге. Мелькнула мысль, что бить свою ногу глупо, не для этого он прихватил её с собой.
– Ты устроила скандал, для чего? Хочешь снова быть наказанной?
– А на большее ты не способен? – равнодушно спросила Шочи, кинув презрительный взгляд сначала на брата, затем на плётку.
– Любой проступок должен быть наказан!
– Даже любовь? – по щеке девушки очень естественно скатилась прозрачная слезинка, а в голосе прозвучала неподдельная горечь.
– Любовь?! Ты хочешь сказать, что избила рабыню из большой любви к ней? – изумился, а потом расхохотался Ицкоатль.
– Нет, рабыня просто попала под руку! Как ты не понимаешь?! Хотя, что я тебе объясняю?
– Если ты постараешься, то пойму. Только не пытайся лгать, Шочи!
– Лгать? Не пытаюсь. Ты обещал сделать меня своей женой. Прошло уже достаточно времени, но ты молчишь. Перед этим ты хотел выдать меня замуж за правителя какого-то города, но передумал. Ещё раньше ты закрывал глаза на нас с Амантланом, не предлагая меня в жёны и не запрещая нам встречаться. Так кто из нас двоих лжец? Кто обманывает меня и не выполняет обещание? Кто всячески унижает, а ведь я старшая из сестёр, и скоро никакие подарки не заставят даже простого воина взять меня в жёны. Так кто лжёт самому себе уже столько времени? – голос Шочи, на удивление, не срывался, был ровным и спокойным. Временами казалось, что ей даже безразлично то, что она говорит. Да и вообще от сестры веяло непривычной холодностью.
«Нашла новую уловку! Такой она ещё никогда не была! Но грусть и сдержанность ей не идут… Она напоминает потухший очаг! Страстная Шочи более интересна и желанна», – решил Ицкоатль. Сказанное сестрой вынуждало задуматься, но это были не те вопросы, на которые тлатоани хотелось, в настоящий момент, тратить время. К тому же, он по-прежнему считал происходящее новой игрой сестры, чтобы привлечь внимание.
– Хорошо. Что ты хочешь? – он решил изменить тактику, ведь ему нужно выяснить причину бунта.
– Я?.. Когда-то хотела стать женой Амантлана, но ты не позволял мне даже надеяться на счастье, в итоге Амантлан женился на чужеземке… Потом была согласна стать женой кого угодно, только бы иметь семью и перестать быть посмешищем в Теночтитлане! – голос Шочи постепенно переставал быть тихим, в нем начали слышаться знакомые ноты гнева. – Последние два месяца я ждала, когда же наконец мой царственный брат объявит о моей свадьбе и… Наш тлатоани просто забыл о моем существовании, но пришёл наказать меня за какую-то рабыню! А теперь спрашивает, что хочу… Ицкоатль, я хочу семью, с тобой или нет, мне безразлично!
– Я подумаю, – тлатоани стало скучно, он равнодушно вздохнул, зевнул и, забывшись, опять похлопал по своей ноге плёткой.
– И это все?! Ты подумаешь! Позволь спросить тебя, как долго ты над этим будешь думать?! – грусть в глазах Шочи постепенно пропадала, уступая место гневу.
«О! Вот такой я тебя и привык знать! Наконец-то ты вернулась!»
– Хорошо. Я обещаю дать тебе ответ через десять дней! – что он будет делать с сестрой, Ицкоатль не решил. Взять её в жены – не хотел, а отдать и перестать контролировать этот вулкан не мог. Он только знал, что и через двадцать дней ничего не предпримет, и через год… Что ж, в какой-то мере, ему жаль сестру, но такова её судьба, он-то здесь при чём? Была бы она другой, более покладистой, а в сегодняшнее притворство он не верит!
Шочи тоже не поверила обещанию брата. После его ухода она совершенно искренне разрыдалась.
«Кругом одни лжецы! Я сама устрою свою жизнь!»
Несколько дней Шочи потратила на приведение себя в порядок. Переживания отразились на её красоте, а девушке она нужна, как главное оружие – она решила убедить Амантлана взять её в жены…
Зная, что интересовавший её мужчина регулярно посещает казармы воинов-ягуаров, и сочтя себя готовой к этой встрече, Шочи взяла с собой пару служанок и отправилась решать свою судьбу.
Амантлан был несказанно удивлён, когда увидел сестру тлатоани у ворот в казармы. Он вежливо поздоровался и собрался уйти, надеясь, что девушка ждёт не его, но Шочи решительно продолжила приветствие, уводя Амантлана в густую тень деревьев, где никого не было.
– Мне нужно с тобою поговорить, Храбрый Ягуар! Только дай сказать тебе всё до конца, не перебивай и не противься!
– Я весь во внимании, госпожа! – улыбнулся Амантлан, подозревая, что девушка будет говорить для него не очень приятные вещи.
– Наш тлатоани, мой брат Ицкоатль, наконец-то, определился с моей судьбой, – Шочи решила немного схитрить для своей выгоды.
Произнеся первые слова, девушка кинула быстрый взгляд из-под ресниц, проследив за реакцией Амантлана. Но мужчина ничем не выказал заинтересованности. Он лишь равнодушно её поздравил – обычный знак вежливости.
– Решение мы будем принимать вместе с братом, он согласен учесть все мои пожелания, Храбрый Ягуар! Мы столько времени ждали этого… А я желаю стать твоей женой. Второй, третьей, не имеет значения какой! Не спеши с ответом! У нас была размолвка, но кто не ссорится? Мы взрослые люди, и я…
– Мне не нужна вторая жена, Шочи! – внутри у Амантлана все похолодело.
Сначала он представил себе, во что превратится дом, когда туда войдёт сестра тлатоани. Тут с первой женой отношения не поймикакие, а уж Шочи непременно будет требовать и знаков внимания и любви, которой он к ней уже не испытывал! Даи скандальный характер девушки из правящего дома был известен всему Теночтитлану.
Иш-Чель же была вежлива, сдержана, нравилась Ишто, а Шочи? Самому себе повесить на шею проблемы, которых сейчас нет? Превратить жизнь в торговую площадь? Нет уж, увольте. Затем Амантлан ещё раз подумал о перспективах, которые давал этот брак. Родство с правящим домом это не только почёт, но и ответственность – женившись на родной сестре правителя, Амантлан становился одним из главных претендентов на получение власти тлатоани после его кончины. А это круглосуточная слежка за ним и его семьёй соглядатаями Ицкоатля, постоянные подозрения в измене…
Этого он не хотел. Теперь его вполне устраивало то положение, которое он занимал. Амантлан больше не рвался к власти.
– Послушай, Храбрый Ягуар, помоги мне в память о прошлых отношениях! Я буду послушной женой, никогда и ничего не потребую у тебя! – лукавство Шочи сквозило не только в словах, но и во взгляде.
Она как бы непроизвольноположила на него руку. Он не отреагировал на этот жест, сделав вид, что ничего не почувствовал.
– Это невозможно, Шочи! Во-первых, мне не нужна ещё одна жена; во-вторых, ты молодая женщина, тебе нужен муж, а мой интерес погас, как огонь в светильнике от случайного ветерка. Я не могу и не хочу тебя мучить. Мы никогда не будем вместе. Я так решил. Посмотри, вокруг много достойных молодых мужчин, готовых взять тебя в жены! Оставь меня! – Амантлан снял руку Шочи, развернулся и пошёл в казармы, решив в дальнейшем избегать провокационных встреч.
Такой демонстративный уход привёл девушку в ярость. Её отвергли!
«Я отомщу тебе, Амантлан! Ты очень сильно пожалеешь о своих словах!..» – шипела в гневе Шочи, по дороге домой. Войдя в свои покои, она сорвала с себя одежду, цветы, украшавшие волосы, приказала принести другую юбку с рубашкой и свежие гирлянды белоснежных георгин. Служанки перепугано заносились по комнатам. Вошедшая проведать сестру Милая Лисица с изумлением следила за переполохом.
– Ты опять уходишь? – девушка не скрывала интереса.
– Да! – Шочи не спешила с ответом, она внимательно рассматривала сестру.
– А где ты была? - Милая Лисица подошла к столику с цветами и взяла один из свежесрезанных бутонов, тонкие пальчики нежно погладили лепестки.
«Ты хочешь, чтобы я поверила тебе? В то, что тебя интересуют мои проблемы?! Никогда! Я знаю, моя жизнь никому не интересна, я никому не нужна… Даже себе я уже не нужна… Бедная, несчастная, Шочи…»
– Я разговаривала с Амантланом, – после небольшого раздумья ответила Шочи, внимательно следя за реакцией сестры.
– Зачем?! Вижу, разговор ваш тебе не понравился?.. Да что ты злишься?!
– А есть причины для радости?! Этот негодяй отказал! Мне! – в гневе Шочи выхватила у служанки гребень, которым та расчёсывала её волосы, и швырнула его в угол.
Девушка на секунду замерла, ожидая удара, он должен был последовать за этим, но почему-то не последовал, и метнулась за расчёской. Служанка подняла её, но осталась стоять у стены, застыв в углу. Она не знала – подойти ей к госпоже или слиться с цветным панно.
– Странно, что ты ожидала его согласия, Шочи! Прошло уже столько времени, и зачем ты вообще пошла к нему и унижалась? У тебя же были совершенно другие желания, – Милая Лисица усмехнулась.
Пожав в недоумении плечами, девушка присела рядом с сестрой, чтобы помочь служанкам вплетать цветы.
– Мои планы? Я состарюсь, пока наш царственный брат решит выдать меня замуж или сам возьмёт в жены! Мне надоело ждать, понимаешь?! – тихо, едва сдерживая гнев и обиду, прошипела Шочи сестре, и уже обращаясь к служанкам, рявкнула, злясь на их медлительность: – Что вы копаетесь?! – руки прислужниц замелькали быстрее – никому не хотелось быть наказанной.
– А вдруг Ицкоатль уже принял решение взять тебя в жены? Куда ты опять собираешься, к тлатоани?
– Нет, – Шочи задумалась.
Ей не верилось, что брат так быстро согласиться на свадьбу, да и не к нему она собиралась. Но вот нужно ли говорить, куда идёт? Милая Лисица напустила на себя равнодушный вид, стремясь скрыть от сестры, что любопытство уже поглотило всё её внимание.
– Шочи, так куда ты собираешься? – Милой Лисице, как она ни старалась, но не удалось задать вопрос равнодушным тоном.
Её выдали глаза. Они не скрыли праздного любопытства.
– Я иду в дом Амантлана, – Шочи гордо тряхнула головой.
Ей понравился эффект, который произвели слова на сестру.
– Куда?! Но… Зачем? – Милая Лисица, при всей своей способности к интригам, лукавству, хитрости не могла уловить нить задуманного.
Желание Шочи, скорее, напоминало безумие, нежели продуманный шаг.
– Мне нужно поговорить с его женой, этой чужеземкой. Не спрашивай и не отговаривай меня! Я решила. Поняла?!
– Нет, – честно призналась сестра.
Милая Лисица положила два белых цветка обратно в корзину, рассудив, что если ей не хотят объяснить поступки, которые явно выглядят непонятными и странными, то здесь делать больше нечего. Лучше пойти и шепнуть царственному брату, что в Шочи вновь вселился дух… гнева и спокойствие правящего дома опять под угрозой. Пожалуй, это нужно сделать как можно быстрее, чтобы сестра не натворила чего-нибудь противозаконного, а то потом Ицкоатль вряд ли подарит Милой Лисице за своевременное предупреждение очередной золотой браслет.
Закончив переодевание, Шочи приказала всем своим прислужницам следовать за нею, выходя из дворца, она также потребовала вооружённый эскорт у начальника стражи. Ей хотелось произвести впечатление на «эту чужеземку».
Было жарко, и Иш-Чель играла с сыном во внутреннем дворике, где близость воды дарила прохладу. Неожиданный визит Шочи её удивил и рассердил.
«О, боги! Опять она! Вот бесстыдница – прямо в дом пришла!»
Женщина, помня их прошлую встречу, ничего хорошего не ждала.
Охрана сестры тлатоани расположилась полукругом, держа копья наизготовку. Прислужницы встали обособленной кучкой. Шочи вошла с гордо поднятой головой и сразу направилась к сопернице, на губах играла довольная улыбка, а глаза лучились счастьем.
– Приветствую тебя, сестра, Золотое Пёрышко Колибри!
– И мы приветствуем вас, госпожа! – произнесла сдержанно Иш-Чель, затем, легко подтолкнув сына в сторону воды, попросила его отойти.
Но Маленький Ягуар, который с интересом рассматривал гостей, а особенно такую яркую девушку, не торопился уйти, он сделал всего пару шагов и встал за спиной матери. Слуги, оставив все домашние дела, ушли в сторону сада. Одна из женщин попыталась увести мальчика, но тот воспротивился, топнул ножкой и вырвал руку.
– Что вас привело в наш дом?
– Я пришла сообщить тебе радостную новость… Сегодня принято решение о нашей с Амантланом свадьбе! Как видишь, я не обманывала тогда! А мой будущий муж ещё не пришёл и не успел известить? Ох уж мужчины!
– Вы правы, Амантлана нет дома, он в казармах.
– В казармах? – Шочи рассмеялась громко и язвительно. – Это он сказал, когда уходил? Вот уж хитрец наш с вами, сестра, Амантлан! Нет, дорогая, он пошёл не в казармы, а ко мне, а потом, через некоторое время… мы вместе отправились к тлатоани Ицкоатлю. Наш брат с радостью принял предложение Амантлана породниться!
– И что вы тогда делаете здесь? Не пора ли готовиться к свадьбе? – грустно ответила Иш-Чель, не зная верить или нет тому, что говорит Шочи.
Но просто так эта женщина не стала бы приходить!
«О, боги! Неужели Амантлан мне подло и низко лгал?!»
– Как что? Я пришла посмотреть дом, в котором буду жить, отдать соответствующие распоряжения! – Шочи вся сияла, каждая лёгкая дымка досады и недовольства, мимолётом проносившиеся на лице Иш-Чель, дарили ей радость, благодатной влагой поили истерзанную душу.
– Вы слишком спешите, госпожа! И потом, это мой дом…
– Ты смеешь мне указывать?! – Шочи с наслаждением ощущала, как волна темной ярости змеёй выползает из укромного уголка и начинает поглощать разум.
– Здесь пока хозяйка я!!!
– В этом доме не знают, как принимать гостей! – подначивала Шочи, видя, что Иш-Чель уже с трудом сдерживается, чтобы соблюдать вежливость.
«Ещё чуть-чуть и ты сорвёшься, «дорогая сестрица»!» – ликовала сестра тлатоани.
Но сопернице удалось взять себя в руки. Она выслушала ещё десяток провокационных реплик девушки, и где-то на середине женщина вдруг почувствовала острую жалость к Шочи…
«Она страдает, потому что Амантлан не приходил к ней, он не берёт её в жены, иначе ты была бы ей безразлична!» – как лёгким дуновением пронеслись тихие слова внутри Иш-Чель.
Она даже и не поняла, это её мысли или кто-то их сказал…
– Покажите мне свободные комнаты, я хочу выбрать и до свадьбы обустроить! – потребовала Шочи.
– Нет, – твёрдо ответила ей Иш-Чель. – Если мой муж и решил вас взять в дом, то можете его подождать, и пусть он укажет вам ваши комнаты! Слуги…
Иш-Чель отвернулась от Шочи, собираясь отдать распоряжение, чтобы провели незваных гостей в парадный зал, принесли им фрукты, чоколатль и сок агавы – терпеть эту женщину не было никаких сил.
Шочи не упустила момента – она грубо схватила соперницу за руку и резко дёрнула, поворачивая к себе. Иш-Чель вскрикнула – хватка у гостьи была жёсткой, женщина едва устояла на ногах.
– Что вы себе позволяете?!
– Ты дурно воспитана, чужеземка! Я научу тебя уважению! – откуда-то в руках Шочи появилась плётка, она ударила Иш-Чель, пытаясь попасть в лицо, но промахнулась. Удар пришёлся по шее и оставил красный рубец. Второй полосонул плечо. Затем, плётка стала опускаться с угрожающей частотой.
Все произошло быстро. Слуги Иш-Чель испуганно сбились в кучу. Свита Шочи привыкла к таким сценам и безучастно взирала на порку. Только Маленький Ягуар с расширившимися от страха глазами сначала сжался весь в комочек, но потом храбро бросился с кулаками на понравившуюся ему поначалу гостью. Он колотил её по ногам и отпихивал от матери, обиженно крича:
– Уходи!.. Уходи!.. Оставь мою мать!.. Не смей бить!.. Уходи, ты плохая!.. – Шочи была вынуждена отпустить Иш-Чель, чтобы схватить неожиданного защитника за ворот рубашки, а потом ловко перехватила за шею.
– Это кто поднял на меня руку?! Я удавлю тебя, маленький негодник! – прошипела сквозь зубы Шочи.
Мальчик забрыкался. Он начал задыхаться, из глаз полились слёзы.
– Отпусти моего сына, дрянь! – бросилась на Шочи быстро пришедшая в себя Иш-Чель.
Сестра тлатоани ловко увернулась, подставила противнице подножку, та растянулась. Шочи, продолжая удерживать уже хрипевшего ребёнка, резко опустилась на поверженную Иш-Чель, стремясь причинить ей боль.
– Я удавлю сначала щенка, а потом тебя, чужеземка! И пусть это будет моим приношением Змеиной матери! – Иш-Чель на секунду застыла, а Шочи демонстративно начала сжимать горло Маленького Ягуара. Она с упоением наблюдала, как стали закатываться его глаза.
Иш-Чель изо всей силы ударила сестру тлатоани в скулу, от неожиданности Шочи ослабила шею мальчика, а потом, так как удары стали сыпаться на неё и приносить боль, отшвырнула ребёнка и занялась соперницей всерьёз. К Маленькому Ягуару подбежали служанки Иш-Чель и унесли его в тень, а женщины уже сцепились и покатились по двору.
Внезапно клубок тел замер. Шочи оказалась сверху, но её тело как-то неестественно распласталось, прикрывая хозяйку дома, видимой была только правая рука, которая продолжала наносить противнице слабые удары. Не получая ответа, она прекратила бить Шочи и скинула её с себя.
Вопль ужаса пронёсся по двору – белая одежда Иш-Чель, висевшая на ней рваными клочьями была в крови. В крови оказалось и безжизненное тело сестры тлатоани, из её живота торчал нож…
Иш-Чель со страхом рассматривала окровавленные руки, когда накинулась стража Шочи и, повалив на землю, начала избивать копьями. Тут к толпе рванули воины-ягуары, жившие в доме Амантлана, на которых была возложена охрана дома и присмотр за рабами. Они растолкали людей Шочи и разоружили их. Прикрыв госпожу от разъярённой толпы, начальник стражи, грозно потрясая палицей, выкрикнул:
– Преступление наказывается законом!.. Прекратите самоуправство!.. Я всех сдам властям!..
Пока начальник стражи и его люди усмиряли эскорт погибшей Шочи, во двор вошёл патруль Теночтитлана. Он быстро связал всех и погнал в тюрьму. Иш-Чель попытались присоединить к общей группе, но начальник стражи Амантлана загородил упавшую без сил женщину:
– Мы сами сопроводим нашу госпожу! Мы следуем за вами! – поддерживая едва живую хозяйку под руки, воины мужа отправились следом за остальными арестованным. Когда выводили, Иш-Чель дёрнулась и попыталась вырваться:
– Что с моим сыном?!
– Не знаю, госпожа… Молчите! – сжал ее руку начальник стражи, накидывая на неё свой плащ, чтобы укрыть от любопытных глаз.
Арестованных препроводили в темницу на территории дворца.

***
Тлатоани Ицкоатль завершал обеденную трапезу в гордом одиночестве, если не считать слуг, постоянно подносивших новые блюда и уносивших обратно то, что правитель уже попробовал либо отверг. Это было время тишины и покоя, когда никто не смел его беспокоить. Ицкоатль любил неспешно обдумать различные государственные или домашние вопросы. После обеда следовал короткий отдых, когда он мог, также в одиночестве, немного поспать, но это случалось все реже – государство требовало его внимания. Вот и сейчас тлатоани чуть не подавился рыбьей косточкой от наглости своего начальника стражи, так бесцеремонно ворвавшегося к нему в запретное время.
Пока перепуганный и растерянный слуга докладывал о трагической гибели члена семьи, тлатоани позволил себе только встать, ни один мускул не дрогнул на лице.
– Где тело моей сестры? – спросил он, но ответа от слуги не потребовалось – на женской половине раздались душераздирающие вопли, известившие домочадцев правящей династии о тяжёлой утрате, безвременной кончине всеми любимой прекрасной Шочи.
Тлатоани, не раздумывая, направился туда. Вид истерзанного и окровавленного тела потряс Ицкоатля. Он подошёл к мёртвой сестре, рука непроизвольно потянулась и коснулась нежного овала её лица. Кончиками пальцев тлатоани ощутил холод страны мёртвых Миктлана на некогда нежных щёках сестры, и тут же отдёрнул руку.
– О, Тескатлипока, зачем ты так рано забрал её у меня?! – прошептал Ицкоатль, он почувствовал, что вид убитой Шочи будит в нем гнев невиданной силы. Чтобы не поддаться ему, правитель резко вышел из комнаты. Оплакивать сестру будут его жены и родственники, а он обязан наказать убийцу.
По пути к темнице, куда заточили свидетелей происшествия и Иш-Чель, тлатоани столкнулся со спешащим Тлакаелелем. Племянник был в трауре, только тут Ицкоатль заметил, что оранжевый цвет буквально все заполонил – прислуга, стеная и царапая себе лица, переоделась. Розовые, красные, жёлтые, фиолетовые, белые утренние букеты в комнатах, привычные для глаз, тоже успели поменять на траурные цветы. Дворец тлатоани погрузился в оранжевый мир.
– Убийца найден? – задал вопрос племяннику Ицкоатль. Тлакаелель утвердительно кивнул.
– Кто?! Его схватили?
– Это не он, это она – жена военачальника ягуаров Амантлана – Золотое Пёрышко Колибри. Убийство совершено в их доме, почти всех свидетелей допросили…
– Постой, а что моя сестра там делала?!
– Мы не закончили допрос, тлатоани, нужно немного подождать! – оправдался Тлакаелель, он не мог понять, как Шочи оказалась в доме Амантлана, зачем она туда пошла.
– Что уже известно? Кого успели допросить из свидетелей?
Тлакаелель стал подробно излагать информацию, намеренно медленно, чтобы потянуть время:
– Ваша сестра утром посетила казармы ягуаров, где о чем-то разговаривала с Амантланом. Затем вернулась домой, переоделась и, взяв охрану, направилась в Теночтитлан. Служанки признались – они пришли в дом Амантлана сразу. Мне… я… вынужден сказать, со слов охраны и прислуги, ясно, что Шочи спровоцировала скандал, она намеренно оскорбляла жену Амантлана, начала её избивать плёткой, потом попыталась задушить сына женщины.
– И никто не попытался вмешаться?
– Но, тлатоани, Шочи так часто бивала своих служанок, люди просто не посмели.
– Не посмели?! Не посмели защитить жизнь моей сестры?!
– Затем женщины сцепились, как дикие кошки, остальное произошло очень быстро. Никто не видел, кто достал нож, чей он… Обычный нож… Вот и все!
– Из твоих слов: Шочи пришла, затеяла ссору и погибла от рук жены Амантлана! Я правильно понял?! – Ицкоатль уже рычал, боль за погибшую сестру охватила его.
– Получается, саму-то преступницу ещё не допросили. Но все выглядит именно так. Даже более, жена Амантлана защищала себя и ребёнка!
– Убита женщина из моей семьи! Убийца должен быть наказан по закону – забит палками немедленно!
– Предлагаю не спешить, уважаемый тлатоани! Мне понятно ваше горе, я, как и вы, скорблю о тётушке, безвременно ушедшей в Миктлан, но вдруг женщина Амантлана действительно не виновата?! Нужен суд!
– Хорошо, ступай, а мне следует переодеться. Я подумаю. Допросите очевидцев, членов моей семьи, моих сестёр! Кто-то же должен знать, почему Шочи пошла к Амантлану!
– Вы подозреваете заговор?
– Пока мне не скажут всё, я буду подозревать всё! И… поговори с Амантланом! Выясни, зачем моя сестра приходила к нему! Ступай!

***
Искать Амантлана Тлакаелелю не пришлось, весть об убийстве Шочи в его доме принёс раб, посланный почтенной Ишто. Мужчина сразу же направился искать советника. По пути Амантлан выяснил, что Иш-Чель в дворцовой тюрьме. Тут-то и нашёл его Тлакаелель, препирающегося со стражей, которая, невзирая на высокое положение военачальника, отказывалась допустить к арестованной.
– Пойдём, Амантлан, нам нужно поговорить! – отозвал друга в сторону Тлакаелель.
Пробиться к жене не получалось, помочь мог только советник, которого он и искал, поэтому Амантлан послушно отправился за ним. Друзья уединились в глубине сада.
– Произошло несчастье, друг мой, убита Шочи, и это в твоём доме, твоей женой! – Тлакаелель старался говорить тихо, кругом сновали слуги и воины.
Амантлан тяжело вздохнул, немного замешкался с ответом, как бы обдумывая, но, упрямо встряхнул головой и с твёрдой уверенностью в правоте, без сомнения произнёс:
– Тлакаелель, я не верю, что моя жена могла убить, это какое-то недоразумение!
– О чем ты говорил с Шочи сегодня? Вас видели вместе.
– Ну да, нас видел весь Теночтитлан! Шочи пришла сообщить, что наш тлатоани решил выдать её замуж, причём за того, кого она сама выберет. И предложила взять её в жены мне. Я отказался.
– Ты отказал Шочи?! – изумился Тлакаелель, от неожиданности он даже взмахнул руками.
– Да, – тоже развёл руки Амантлан, понимая, что это сообщение выглядит более чем неправдоподобно – можно ли поверить в существование мужчины, добровольно отказывающегося от такой великолепной партии, родства с тлатоани и всех благ, но он-то, Амантлан, уже однажды отказался!
– И она в ярости пошла к тебе домой, отомстить твоей жене, думаю, так оно и было! – Тлакаелель усмехнулся, теперь ему предстояло доказать дяде, что ситуация была именно такой.
– Ты поможешь мне пройти к жене?
– Нет. Пока тлатоани не объявит волю, это не удастся. Как твой сын, все в порядке?
– Он жив. Напуган. С ним моя мать. Но мне нужно поговорить с женой, Тлакаелель! Я не могу просто так ничего не делать!
– Жди, друг мой, на все воля богов! Кажется, вон идёт Гордый Орёл, твой тесть. Объясни, вам нужно ждать, а к тлатоани пойду я! Верь, я сделаю, что в моих силах!
– А закон? – грустно усмехнулся Амантлан.
Ему не верилось – такой ярый блюститель и реформатор, каким был советник, и поступится своими принципами, ради дружбы нарушит законы страны Анауак.
– Амантлан, – Тлакаелель задержался, он тщательно старался подобрать слова, чтобы ясно выразить мысль и не сеять сомнений: – Я знаю законы. Я их составлял. Я приказываю всем их блюсти, как соблюдаю сам. А потому наказан должен быть преступник. Вина твоей жены пока не доказана. Я верю, что не она подняла руку на Шочи. Верь и ты мне, друг мой!
– Верю!..
К темнице действительно подходил приёмный отец Иш-Чель, раб, который шёл за ним, нёс большой узел.
– Приветствую тебя, Храбрый Ягуар! Мне сообщили о горе в нашей семье. Где моя дочь, что она говорит? Что говорит советник? – взгляд пожилого воина проследил за удаляющемся Тлакаелелем.
Одетый в оранжевый траур он ярким пятном выделялся на фоне зелёного сада.
– Я не знаю, что говорит Золотое Пёрышко Колибри, меня не пустили к ней, сомневаюсь, что и вас пустят. Советник обещал разобраться в соответствии с законом.
– Я принёс ей одежду и еду, может быть, стража передаст?
– Попробуем, – мужчины направились к начальнику охраны и смогли убедить того принять узелок с вещами для арестованной женщины.

 » Часть III. Золотое Пёрышко Колибри (продолжение)

***
Когда стражник принёс узелок с одеждой и едой, Иш-Чель сидела на глиняном полу, подтянув к подбородку колени. Перед её глазами быстро мелькал калейдоскоп картинок страшного происшествия. Снова и снова она пыталась вспомнить, но не могла… Она не знала, как в её руках оказался нож, которым убита Шочи. Не было такой картинки! Она не брала нож! Она не чувствовала и не помнила его в своих руках! Она не убивала Шочи… Но хотела бы это сделать. Да-да, убить эту женщину, которая пыталась задушить Маленького Ягуара! Ту, что унижала! Да… И имей такую возможность, Иш-Чель на кусочки бы её разорвала, чтобы раз и навсегда покончить их странное соперничество.
«Но откуда взялся нож?!» – Иш-Чель вновь осмотрела руки, они были в засохшей крови. Она попыталась ногтями отскрести её, на коже остались царапины. Почему-то это занятие отняло последние силы. И она прекратила. На глазах выступили слезы – ей было жалко и себя, и свою, такую несуразную, жизнь. В который раз она попадает в ситуацию, когда балансирует на кончике ножа? Иш-Чель подумала – постоянно! Только-только начинает вести жизнь обычной женщины, как обязательно происходит что-то. И вот снова в темнице, от неё ничего не зависит, её судьбу решают где-то и кто-то, кому она, Иш-Чель, совершенно безразлична. Смешно надеяться на счастливый исход. Сейчас обвинят в убийстве сестры тлатоани и по закону забьют палками. И как не убили на месте? Ах да, начальник стражи в их доме помешал…
«Что же будет с Маленьким Ягуаром?..»
Тюремщик вошёл почти неслышно, только в передаче для заключённой что-то, стукнув внутри, привлекло её внимание. Мужчина положил передачу у входа в темницу и вышел.
«Что это?» – Иш-Чель поднялась и подошла посмотреть.
В узелке была одежда: юбка, рубашка, покрывало, её любимый гребень с красивым узором из мелких камней нефрита; кувшин с водой и лепёшки. Быстро скинув окровавленные лохмотья, женщина с наслаждением оттёрла с себя всю кровь чистыми лоскутами – остатками её дневной одежды и переоделась. Стало немного легче.
«Что с Маленьким Ягуаром?! Только бы он был жив! Неужели я не успела?!»
«Что теперь будет со мною?.. Забьют палками?.. Но я не убивала Шочи!» – удары от плётки и палок болели, на теле явственно проступили рубцы и синяки, вернее, проступала чистая кожа.
«Значит, вот так будут бить, пока не убьют? Больно… Долго… Но… если сын погиб, что меня держит на этой земле?!»

***
Тлакаелель после разговора с Амантланом прошёл на женскую половину. Он искал Милую Лисицу, по его мнению, уж если кто и знал что, то это могла быть только она.
Милая Лисица находилась возле тела сестры, которую по обычаю ацтеков одели в тёплые одежды для долгого путешествия в страну мёртвых. Все женщины рыдали, рвали на себе волосы и наносили ножами раны на лицах и телах.
Сделав знак тётушке, Тлакаелель вышел. Вместе они прошли в сад.
– Скажите, уважаемая, почему наша покойная сестра пошла в дом к Амантлану?
Милая Лисица тяжело вздохнула:
– Она ничего мне не стала объяснять. Поверьте, я пыталась её остановить!
– Но что-то же она сказала вам?
– Моя несчастная сестра устала ждать решения брата… Амантлан тоже ей отказал, вот и решила пойти и поговорить с его женой… Она была в ярости… О, моя бедная сестра! – Милая Лисица расплакалась и, не обращая внимания на советника, вернулась в комнаты.
Тлакаелель потоптался, но за тётушкой не последовал, а пошёл к тлатоани. Ицкоатль уже переоделся в траур, сидел на циновке и курил, задумчиво наблюдая за кольцами дыма, поднимающимися к потолку. Любой бы решил, что правитель думает о чем-то важном, но на самом деле мысли тлатоани витали далеко и не имели никакой конкретной цели, просто вспоминал Шочи. Нет, он не горевал, как за любимой женщиной. К сожалению, сестра вносила слишком много сумятицы в семью, её нужно было постоянно контролировать, а потому внезапный уход просто развязывал правителю руки, освобождал от обузы по имени Шочи. Но она – его сестра, родной по крови человек… И какая-то маленькая часть души тлатоани, запертая в укромном уголке, требовала справедливого возмездия.
– Ты все узнал?
– Да, господин! Но мои сведения не принесут тебе радости.
– Не понимаю.
– Нашу прекрасную Шочи посетил дух гнева, она отправилась к военачальнику Амантлану. Там, нарушая все ваши указания, тлатоани, предложила ему на ней жениться. Опять же, нарушив все правила! Ваш верный подданный Амантлан, давший вам слово, отказал женщине. Тогда наша несчастная Шочи пошла к нему в дом. Между нею и женой вашего верного друга Амантлана, которую зовут Золотое Пёрышко Колибри, произошла ссора. Заметьте, дядя, прекрасная Шочи провоцировала хозяйку дома, всячески её оскорбляла. Об этом говорят все свидетели. Затем, подчинившись духу гнева, она набросилась на женщину и её сына. Начальник отряда охраны утверждает, что в руках или на поясе у жены Амантлана не было ножа. Твои верные слуги допросили домашних, где произошло убийство, никто не признал этого ножа. Но вот одна из служанок погибшей сказала, что видела его на столике с фруктами в комнате госпожи Шочи. Нож принесла она сама…
– Ты хочешь сказать, что женщина Амантлана защищала себя?
– Да, уважаемый! Именно! И это подтверждают твои люди из свиты Шочи и слуги из дома Амантлана!
– Тлакаелель, погибла моя сестра, её убили! Кто?
– У меня нет ответа на ваш вопрос. У подозреваемой не было ножа, его принесла с собой Шочи. Была драка. Женщина боролась за жизнь ребёнка и свою! Жена Амантлана защищалась от духа гнева…
– Довольно, в моей душе ты посеял сомнения в её виновности! Но я жажду наказать убийцу моей сестры! – тлатоани был расстроен, то, что было ясно для него в самом начале, вдруг изменилось и… кого теперь наказывать?!
Его сестра, всегда жизнерадостная Шочи, лежит в своей комнате, одетая в тёплые одежды, чтобы отправиться в дальний путь, в страну мёртвых, такая молодая, красивая, а он не нашёл её убийцу! Он – тлатоани страны Анауак, жаждал увидеть муки забиваемого палками негодяя, забравшего у него любимую сестру. Только тогда перестала бы тихо стонать та часть души, которая всё же принадлежала Шочи.
– Я иду за истиной к Тескатлипоко, лишь Владыке стихий, смотрящему в дымящееся зеркало правды – Итлачиаякуе, она известна! – вскочил Ицкоатль, – Тлакаелель, ты со мною?
– Да, мудрейший!
Храм Тескатлипоко, одного из трёх главных богов Анауака, повелителя страны мёртвых, находился рядом с теокалли Уицилопочтли и Тлалока. Мужчины оставили охрану у входа и вошли. Их встретили. Низко кланяясь, служители принесли соболезнования тлатоани и его семье. Жрецов не удивило желание правителя услышать истину именно у бога, которому они служили, ведь Тескатлипока всегда знал, где находится преступник и в какую сторону направить одну из четырёх стрел, которая покарает нарушившего закон.
Их провели внутрь храма, там правитель и советник встали перед статуей бога, изображавшей красивейшего мужчину, украшенного букетами и гирляндами цветов. Главный жрец воскурил жертвенник, затем принял чашу с напитком и поднёс её сначала тлатоани, а потом советнику.
– Испейте священный напиток, ищущие правды. Ваш путь далёк, но Тескатлипока примет вас, ибо нет другого бога, так любящего истину и карающего своей рукой несправедливость на нашей грешной земле!
Откуда-то сверху стал опускаться белоснежный сладковатый дым, заиграли свирели, раздались редкие удары барабанов.
– О, повелитель звёзд и холода, бог ночи, ты, повелевающий всеми стихиями в мире и на нашей земле… – донеслось до советника обращение Ицкоатля. – Могущественный повелитель северной стороны, взгляни же в своё магическое зеркало Итлачиаякуе и дай ответ мне… Кого я должен наказать за смерть любимой сестры Шочи? Кто отнял её у меня, мою радость, моё счастье, мою кровь, и отправил к тебе так рано, Мойокояцин, Титлакауан, Ипалнермоани?! Забери сомнения из моей души, дай мне одну из своих стрел и пусть моя рука, ведомая твоими знаниями и твоей волей, направленная тобой, Науакуе, как ночной ветер, сметёт преступника с лица земли! Моя рука не дрогнет! Как ты, я поражу преступника здесь, на земле! Скажи же мне своё правдивое слово! Изъяви волю, Всевидящий, Справедливейший Тескатлипока!
Во время молитвы Тлакаелель повторял слово в слово за повелителем обращение. Он давно уже догадался, отчего погибла прекрасная Шочи, и теперь боялся, как никогда в жизни. Что, если Тескатлипока назовёт жену друга преступницей и прикажет её наказать? Что, если жрецы такого могущественного существа воспользуются властью и укажут тлатоани на невиновного человека? Что тогда ему делать?!
«Женщина с огненными волосами скажет правду… Спроси её…» – услышал Тлакаелель, но так и не понял, откуда прозвучал этот голос. Он невольно завертел головой в поисках сказавшего, чем привлёк внимание и тлатоани и жрецов, стоявших в отдалении «ищущих правду».
– Ты услышал слова великого и правдивого Тескатлипоки? – внимательно посмотрел на советника главный жрец.
Тлакаелель растерянно кивнул и взглянул на дядю, который стоял расстроенный и, (НЗ) чем-то явно огорчённый, причём правитель заторопился покинуть храм.
«Интересно, Ицкоатль услышал то же, что и я?»
– Ты слышал слова Тескатлипоки? – спросил Ицкоатль, когда они вышли из храма.
Тлакаелель не знал, что ответить – спрашивать бога о правде он спрашивал, но повторял слова за тлатоани.
– Тескатлипока мне казал: «Женщина с огненными волосами скажет правду… Спроси её…» А вам правдивый Тескатлипока что-то сказал?
– Женщина с огненными волосами – это жена Амантлана Золотое Пёрышко Колибри?
– Да.
– Слышал, – Ицкоатль усмехнулся: – «Ты погубил сестру, не губи ещё одну женщину…» Мне не нравятся эти слова, Тлакаелель! Убийца должен быть наказан!
– Да, тлатоани! А если никто не убивал вашу любимейшую сестру Шочи?
– Моя любимейшая сестра Шочи мертва!
– Давайте спросим «женщину с огненными волосами»?
Тлатоани, продолжая оставаться в задумчивости, кивнул.
– Да, пусть приведут эту «женщину с огненными волосами»… И пусть Амантлан… пусть Амантлан будет рядом. Нет, не так, пусть их обоих приведут!

***
Ицкоатль сидел на троне, когда одновременно вошли Амантлан с женой – «женщиной с огненными волосами», которые она спрятала под покрывало. От правителя не ускользнула нежность, с какой смотрел на преступницу его военачальник. Хотя, чем любоваться? Все лицо опухло, и огромный синяк расползся по левой стороне. Да, она была одета чисто и опрятно, но обычная рубашка и юбка скрывали формы тела; глаз обвиняемая не поднимала, а в груди правителяпри виде её заклокотало – душа Шочи требовала отмщения.
– Знаешь ли ты, женщина, в чем тебя обвиняют?
Иш-Чель кивнула. Присутствие Амантлана обрадовало и подарило надежду. Муж стоял рядом, и она ощутила тепло, которое исходило от него. И ещё что-то… Сразу женщина не догадалась, но через мгновение, когда уверенность Амантлана передалась и ей, поняла – её муж не боится ни правителя, ни страшного суда страны Анауак. Он будет защищать её, даже если сейчас в комнату к ним ворвётся вся армия Теночтитлана. Она украдкой взглянула на него – гордый орлиный профиль, высокий убор из белоснежных перьев, и ни одно пёрышко даже не шелохнулось, настолько предводитель ягуаров был уверен в себе и своей силе, и, может быть, в её невиновности?..
– Я – тлатоани Ицкоатль! Говори правду, женщина! Ты убила мою любимую сестру Шочи? – вопрос правитель прорычал, но Иш-Чель не испытывала страха, собственная правда – она не убийца, и смелая поддержка со стороны мужа, дали необходимую силу и уверенность в себе.
– Нет, мой господин. Не моя рука нанесла этот удар!
– А кто? – Ицкоатль не верил.
– Не знаю, мой господин, но только не я! – Иш-Чель отвечала смело, смотря тлатоани в глаза.
Короткий поединок. Правитель нахмурился и отвёл взгляд. Он был не удовлетворён, он был зол.
– Тлатоани, я готов ответить суду, ведь женщина принадлежит моей семье, но она не совершала преступления! – вышел вперёд Амантлан, загораживая собой жену.
Тлатоани усмехнулся:
– Храбрый Ягуар, я хочу знать, кто убил мою сестру? Твоя защита пока не требуется!
Тлакаелель подошёл к правителю и отвлёк его внимание, тихо что-то говоря. Некоторое время правитель хмуро взирал на допрашиваемых. Потом густые брови сошлись на переносице, затем кривая улыбка слегка коснулась полных губ. Тлатоани достаточно долго сидел молча. Он думал, а присутствующие терпеливо ждали.
После короткого разговора с советником правитель ещё некоторое время рассматривал Амантлана с Иш-Чель. Затем повернул голову к Тлакаелелю и спросил:
– Ты уверен?
Тлакаелель утвердительно кивнул.
– Суда над тобой, «женщина с огненными волосами», не будет. Ты боролась за жизнь ребёнка, как любой зверь защищает детеныша, в этом тебя нельзя винить; ты так же вступила в неравную схватку с диким духом гнева, который вселился в мою любимую сестру Шочи. Не она тебя оскорбляла, не с нею боролась, а с ним – диким духом, охватившим несчастную… Амантлан! Ты ещё раз доказал верность мне. Ступайте с миром, но с одним условием. Твоя жена замешена в гибели женщины из моего дома, она должна понести наказание!.. Я решил, что отныне Золотое Пёрышко Колибри запрещено радоваться жизни в сердце нашей страны, она не должна больше жить или находиться в столице! И сегодня же покинет Теночтитлан! Навсегда!
Почти ночью, под плач Ишто и приёмных родителей, Иш-Чель села в носилки. Она с трудом могла поверить, что ей опять повезло – осталась жива и избежала казни. Но самое главное – ее сын Маленький Ягуар тихо сопел рядом, прижимаемый к груди.
А Теночтитлан… Не любила она этот город.

***
Вдали от столицы, среди возделанной земли и цветущих садов Иш-Чель, наконец, наслаждалась спокойной и размеренной жизнью. Амантлан практически не бывал в поместье, он постоянно находился у границы со своими ягуарами. Она даже не знала, где располагается военный лагерь мужа, собственно, это её не интересовало – избегаешь? Избегай. Раз в неделю с центральной дороги к их поместью, расположенному немного в стороне, приходил отряд из воинов-ягуаров, обычно человек пятнадцать-двадцать. Все высокие, крепкие, покрытые шрамами – любимая гвардия Амантлана. К этому моменту слуги уже выставляли полные корзины с рыбой, лепёшками, овощами, чоколатлем – все, что сутки жарилось и пеклось для них. Весь провиант заботливо укрывался сверху листьями и ставился в тень под навес.
Воины отдыхали несколько часов, в это время Иш-Чель предпочитала не выходить из своих комнат. Когда-то она опрометчиво решила обойти и проверить, как работают слуги, все ли задания выполняются, и была просто шокирована увиденным беспорядком. Печи без присмотра, зерно для хлеба никто не мелет, а на огороде и в птичнике ни одной женщины!
Мужскую половину слуг она нашла сидящими в сарае для инвентаря и... почти пьяными от октли! И где они его добыли? Как посмели?! В поместье октли не изготавливали, обходились пульке или водой, а её слуги и рабы были уже в невменяемом состоянии. Неосмотренным остался сад, туда Иш-Чель и направилась, но остановилась у первых же кустов. Оттуда доносился весёлый, немного кокетливый женский смех.
Покраснев, Иш-Чель удалилась в свои покои, но не преминула после того, как ушли гости, сделать выговор работникам, наказать мужчин за пьянку. Жители поместья тяжело вздохнули, женщины удивлённо переглянулись между собой, пожав плечами, показав всем видом, что они совершенно не понимают, за что их ругают и в чем проблема. Выговор единодушно отнесли к плохому настроению хозяйки, у которой муж редко посещал поместье, выполняя долг перед страной.
Когда же Амантлан выбрал время и наведался домой, Иш-Чель сделала попытку с ним поговорить о поведении работников и его воинов. Сказать, что Амантлан был удивлён, ничего не сказать. Выслушав внимательно сбивчивые претензии жены, он решил уточнить:
– Мои воины кого-то обидели, на них жаловались женщины? – Иш-Чель вздохнула и отрицательно покачала головой.
Брови Амантлана поползли вверх, его лицо постепенно вытягивалось в удивлении, а в глазах начали плясать озорные огоньки.
«Ну вот, сейчас опять будет смеяться или переведёт все в шутку!» – огорчилась женщина, и, чтобы скрыть смущение, нервно затеребила разноцветную бахрому пояса, скромно потупив глаза.
– Чем же ты недовольна? Все получили удовольствие.
Иш-Чель мрачно краснела, не зная как объяснить мужу, что её смущает в поведении челяди.
– Маленький Ягуар мог забежать, и это не то, что должен видеть ребёнок!
– Согласен. И все?
– Это можно было бы делать, вернее это вообще не должно быть на территории поместья!
– Почему? Нам нужны работники для полей, слуги в доме. Я надеюсь, что поместье разрастётся, а уж если это будет происходить естественным путём, а не покупкой рабов, то буду просто счастлив! Или у тебя, женщина, другое мнение? Ты не хочешь процветания?
Иш-Чель опрометчиво подняла голову и увидела, как Амантлан широко улыбается, готовый рассмеяться, что он незамедлительно и сделал:
– Нельзя мешать радоваться жизни, если сама не можешь ихпринимать! Скорее всего, тебя огорчило не то, что слуги получают удовольствие, а то, что ты этого не испытываешь!
– Да... как вы ... Я высказала своё мнение!
– Я – тоже! Моим воинам нужен отдых! Женщинам поместья – любовь и внимание, на которые они имеют право, а также радости материнства! Так было, есть и будет!
– Ну, знаете... – щеки Иш-Чель ещё ярче вспыхнули, и она бросилась вон из комнаты мужа.
Вслед ей, как всегда, нёсся издевательский смех Амантлана:
– Учись жить, женщина! А если не умеешь, не мешай другим!..

***
Больше Иш-Чель не пыталась изменить порядки в поместье, а просто брала Маленького Ягуара и оставалась в своих комнатах или уходила далеко от дома и проводила там всё время, запасаясь едой и водой. Когда она возвращалась, то в поместье уже кипела дружная работа. Дневное развлечение удваивало силы челяди: печи горели ярко, жарилось мясо, овощи весело выглядывали из корзин, принесённых с огорода.
Так было и в этот раз, с той лишь разницей, что по двору поместья расхаживал его хозяин. Само присутствие Амантлана радовало жителей – он отпускал шутки, никого не ругал, а потому слышался смех со всех углов двора. Готовился праздничный ужин. Для Иш-Чель появление мужа сталонеожиданностью, обычно он заранее предупреждал о прибытии.
Иш-Чель подошла к Амантлану, поздоровалась. Он прервал разговор и, улыбаясь, подхватил Маленького Ягуара на руки, направился к себе, вынуждая жену следовать за собой.
Когда они остались одни, он отпустил сына, который сразу убежал играть, и объявил:
– Завтра я ухожу в Теночтитлан. Вызывает тлатоани. Скорее всего, затем отправлюсь на отоми. Тебе предписано оставаться здесь, и я оставляю часть воинов для охраны. Надеюсь, ты не против их присутствия?
– У меня ведь нет выбора? К тому же поместье нуждается в присмотре, или я остаюсь как пленница, а не хозяйка?
– По закону ты обязана здесь находиться. А хозяйка ты уже давно, когда стала моей женой.

***
Жизнь потекла своим чередом. Иш-Чель не скучала по столице, в поместье жилось намного спокойнее и тише, несмотря на близость южной границы. Возможно, именно она и обеспечивала тот покой, ведь здесь была сосредоточена часть армии ацтеков, которой командовал Амантлан. Отряды по двадцать человек, составляющие боевые единицы, менялись каждые два-три месяца, проходили торговые караваны, все они приносили столичные новости с опозданием, но жители провинции к этому привыкли.
Ближе к вечеру Иш-Чель сообщили, что прибыл гонец из Теночтитлана. Она поначалу попыталась отмахнуться – какие к ней могут быть гонцы? – и отправить вестника в лагерь Амантлана, когда слуга добавил:
– Этот гонец к вам, госпожа!
– Хорошо, пусть войдёт! Приготовьте ему еду!
Высокий мужчина вошёл к ней в комнату и, ожидая разрешения говорить, замер на пороге.
– Вам точно нужна я?
Посланник кивнул.
– Слушаю.
– Вам предписано явиться в Теночтитлан со своим сыном незамедлительно, чтобы присутствовать на празднике Куахвитлехва, госпожа.
– Но по приказу тлатоани Ицкоатля я должна находиться в поместье. Мне запрещено появляться в столице.
– В этот день съезжаются все знатные граждане Анауака, госпожа! И вам приказано прибыть к сроку!
– Вот как? Ступайте, вас накормят… – холодок пробежал внутри Иш-Чель. Она повторила про себя: «Куахвитлехва, Куахвитлехва, Куахвитлехва… Это праздник какого бога? Почему все знатные должны быть в одном месте? Даже те, кто в изгнании…»
Ощущая себя очень неуютно, так и ничего не вспомнив, Иш-Чель отправилась во внутренний двор, чтобы отдать распоряжения собираться.
– Куахвитлехва? О, госпожа, это ведь замечательный праздник Выпрямления деревьев!.. – сказала ей служанка.
Присев на корточки, женщина пояснила, что в этот день жрецы отбирают мальчика из знатной семьи в возрасте от пяти до семи лет, чтобы принести в жертву.
У Иш-Чель, едва она услышала о мальчике и жертвоприношении, потемнело в глазах.
«Не может быть… Такого просто не может быть! Маленький Ягуар – моя жизнь, моя радость и надежда, только не он! Мы не пойдём в Теночтитлан! Мы останемся дома!»
Иш-Чель наивно полагала, что о её семье могут забыть. Но едва прошла неделя, как у порога имения стоял отряд из младших жрецов Тлалока. Ей вежливо объяснили, что их семья обязана присутствовать в столице и принимать участие, которое будет угодно богам. Холодея от ужаса, Иш-Чель отдала приказание собрать вещи. Когда всё было готово к путешествию, она вместе с сыном взошла на носилки и обречённо закрыла глаза. Всю дорогу женщина прижимала к себе сына, неустанно шепча молитвы своей богине о спасении Маленького Ягуара.

***
Праздник Куахвитлехва приближался...
Все ждали его с особым напряжением, втайне надеясь, что выбор минет их дом. Как всегда, надежда, а может, чувства любви и материнства, вступали в неравный бой с возможностью прославиться и послужить богам. В каждой семье матери боялись признаться самим себе, что слава и гордость за клан, род иногда оказывается слишком неравнозначными по сравнению с их любовью к ребёнку.
И потому в домах пилли стих смех.
Не было привычных визитов гостей на чашечку чоколатля с обсуждением городских и военных новостей с границ.
Иш-Чель с ужасом вставала каждое утро и тряслась – страшный день выбора приближался. И вот тут-то она буквально возненавидела своё положение, дававшее ей до этого времени привилегии в обществе. Ведь теперь жизнь её сына впервые за пять лет была под угрозой.
Уж лучше бы она осталась простой рабыней, служанкой, наложницей, но никак не женой знатного человека из Теночтитлана!
Каждый её день теперь начинался с того, что она бросала тревожней взгляд в сторону горы Тлалокан и не знала, каким же богам возносить молитву о спасении Маленького Ягуара. Как оградить родное дитя от гибели. Её поведение напоминало метание обезумевшей женщины, только подтекст был иной – она хотела, чтобы боги не избрали её сына. Без единой тени смущения и страха Иш-Чель пыталась найти выход и оградить ребёнка даже от самой необходимости участвовать в жеребьёвке.
Чаще всего слуги смотрели на неё с осуждением, если могли разгадать истинную причину истерик, а родные пытались говорить ей обычные, известные всем фразы:
– Это милость богов, это счастье послужить им…
– Нужно смириться, не раз жребий обходил нас стороной…
– Нужно молчать, чтобы не навлечь на себя гнев жрецов…
– Твоё поведение навлечёт гнев богов на наши головы…
– Столько лет ты живёшь с нами, а не научилась любить и чтить наших богов…
Иш-Чель смиренно принимала все советы, отмалчивалась и уходила в себя, понимая – ей не дано всем объяснить, что значит для неё жизнь сына. А внутрив душе закипал гнев на несправедливость богов к ней, к ребенку. И только мимолётная надежда, что просто не могут боги несколько раз делать выбор из одной семьи, постепенно уступала страшной в своей истине мысли – не настигла ли ее сейчас расплата за побег от жертвоприношения в Коацаоке? Не должен ли теперь сын отвечать? Но бог Чаку остался в прошлом! Здесь, в Теночтитлане, правят другие боги! Неужели всесильные договорились между собой, и бог Чаку сможет отомстить ей, безжалостно отобрав сына?!
«Что же мне делать? Как, ну, как же мне спасти его?!» – билась в истерике Иш-Чель в безрезультатных поисках выхода.
Она перебрала все возможные варианты побега... И ни один не подходил.

***
Дни и ночи стали для Иш-Чель истинным кошмаром. Ей постоянно чудились протянутые в мольбе руки сына. Она наяву слышала его жалобный призыв о спасении, но даже во сне не могла ему помочь.
Ишто жалела невестку, и внука она любила – Маленький Ягуар был славным мальчиком, в меру шустрым, резвым и очень разумным. Ее семью, сколько старушка себя помнила, выбор богов обходил стороной. Женщина не могла представить дом, не освещенный чистым смехом и постоянными проделками мальчика. Веруя, она надеялась, что Маленький Ягуар не уйдет из их жизни. Во всяком случае, она твердо знала, что не сможет радоваться,если выбор богов падёт на них. Хуже всего было, что Амантлан отсутствовал более семидесяти дней – он был в землях отоми на севере.
Обе женщины страдали молча. При встречах они прятали глаза и пытались заводить ничего не значащие разговоры о домашних делах. Это очень раздражало обеих, но никто не изменял принятому поведению, что ещё больше ожесточало их и разводило в разные стороны. Обстановка накалялась с каждым днём, и в одно утро Иш-Чель отдала приказ слугам собирать вещи. Она решила бежать из Теночтитлана в пригородный дом.
Что двигало обезумевшей матерью, было понятно каждому – при отсутствии Амантлана именно ей предстояло тянуть жуткий жребий для сына.
Устав противиться невестке, Ишто подошла к каноэ. В последний раз, пытаясь вразумить женщину, теряющую своё лицо, сказала:
– Ты не сможешь убежать от судьбы, Золотое Пёрышко Колибри...
– Я попытаюсь... – невестка упрямо вздёрнула подбородок.
– Здесь у тебя больше шансов, подумай, тебе принесут полную корзину...
– А вдруг они не станут выезжать за город?
– Доченька, дорогая, ты ошибаешься, потому что жрецы обойдут дом за домом, пока не будет вытянут жребий! Одумайся...
– Да, вы правы, теперь от меня почти ничего не зависит. Но если бы он был сыном простой рабыни, никто не протянул бы ему этот жребий – это удел детей пилли! Ну почему вашему сыну удалось уговорить меня! Зачем он сделал меня своей женой! О, боги! Где же вы? Зачем я согласилась?!
– Ты ослеплена и ожесточена, дочка, останься и возьми себя в руки.
– Маленький Ягуар – моя жизнь. Он все, что есть у меня. Я смешна вам. Пусть так. Я бегу, чтобы спасти сына! – Иш-Чель решительно села в каноэ и накинула на голову покрывало, обрывая тем самымразговор со свекровью.
Снова ничего от неё не зависело. Вновь ничто не имело значения. Но она должна была действовать, хотя бы уехать из столицы, ставшей внезапно мрачной и угрожающей.
Теночтитлан давил на неё, не давал думать. Тишина угнетала. А дом стал казаться клеткой, из которой просто необходимо было вырваться. А там… Может быть, вне города и подальше от храмов и жрецов она сможет сосредоточиться и найти выход? Слабая, но всё жехоть какая-то надежда была. И она не имела права ею не воспользоваться.
Однако за городом дни тянулись по-прежнему. Выхода не было. Она похудела и практически перестала есть, со страхом ожидая дня праздника Выпрямления деревьев.
Когда наступил этот день, глухой звук барабанов возвестил о его начале, достигнув ушей всех, будя в людях смутное беспокойство и тревогу. Он быстро летел над водой и накрывал окрестности Теночтитлана, проникал за стены домов, заставляя Иш-Чель вздрагивать.
«Вот оно! Помогите мне, боги!»
Иш-Чель проснулась от звука барабанов, ощутив, что не имеет сил подняться. В голове лишь стучала настырная мысль: «Пройдите мимо моего дома!»
Но их поместье было первым из расположенных за городом, дальше раскинулись десятка два домов менее знатныхпридворных.
Совершенно неожиданно Иш-Чель вдруг поняла, почему старая Ишто уговаривала её оставаться в городе – в соответствии с рангом Амантлана, ей предстояло выбирать в первой десятке знатных, а это увеличивало шанс вытянуть гладкую дощечку без изображений. Ошибка едва не доконала женщину окончательно, если бы была возможность уехать обратно в город – она немедленно посадила в каноэ гребцов и сына. Но поздним вечером предыдущего дня посланец от жрецов принял подтверждение об их нахождении.
– О, боги, будьте милостивы к нам! Что же делать?! – Иш-Чель заметалась по поместью, слуги в страхе шарахались от одного её вида – огромные тёмные круги под прозрачными от слез глазами опускались до середины щёк, взгляд практически безумный. Она не различала предметы, не помнила имён, только со страхом прислушивалась к плеску вод озера, по которому должны были прибыть жрецы с корзиной.
«А что, если сесть в каноэ и отплыть, но не удаляться от поместья?» – мелькнула новая мысль. Ведь они могут просто гулять? Могут. Они никуда не уплыли, и никто не обвинит их в измене – пределы поместья большие, их не найдут!
Но и эта мысль была отвергнута – жрецы не уйдут, пока не проведут жеребьёвку. А слуг в поместье хватает, все сады и угодья будут тщательно ими досмотрены…
Ближе к полудню показались лодки жрецов. Их было около десятка – это означало, что все семьи пилли, оставшиеся в Теночтитлане, благополучно избежали участи избранников богов и могут радоваться. И она сама вытянет жребий. Она и никто другой подтвердит – жить сыну или быть принесённым в жертву. Каноэ, празднично украшенные большими гирляндами цветов, причалили к мосткам поместья Амантлана, все слуги высыпали их встречать, радостно приветствуя. Только Иш-Чель, крепко держа за руку сына, и Ишто, по щёкам которой текли слезы, застыли на пороге дома.
Как ни странно, но внушительная группа из двадцати жрецов, заполнив большой двор, сделала это практически без шума. У всех прибывших был необычайно строгий, даже несколько суровый вид. Пелена тумана плотно опутала сознание Иш-Чель, её глаза подёрнулислёзами, которым она не позволяла капать. Женщина стояла, как во сне.
Все прибывшие жрецы казались ей на одно лицо. Худые лики, только кожа и кости, своим аскетическим видом напоминали человеческий черепс совершенно пустыми глазницами, были похожи на скелеты в наброшенных пёстрых плащах.
Посланники уверенно и спокойно подошли к центру площадки возле дома и опустили лёгкую корзину. Лежащие в ней пластинки тихо стукнули.
Жрецы застыли, сохраняя невозмутимое выражение на каменных лицах. Когда пауза затянулась, старший в группе окинул домочадцев цепким взглядом, выхватив из общей толпы Иш-Чель. В его голосе прозвучало с трудом скрываемое раздражение:
– Нам предстоит далёкий путь, госпожа... Если нет хозяина дома, доблестного Амантлана, то исполните долг вы, – жрец едва скрывал усталость и пренебрежение. Он происходил из знатного мешикского рода, и потому жена Амантлана для него -обычная женщина, к тому же ещё и бывшая рабыня, такую он не мог уважать.
Пока жрец говорил, его помощники расстелили цветную циновку, в четырёх углах поставили горшочки, в них воскурили освящённые благовония; женщина судорожно обнимала ребёнка, пряча его в широких складках тёмного плаща.
Тут Иш-Чель вновь увидела себя на площади в Коацаоке, словно и не было прожитых лет... И вот снова она стоит перед жутким выбором. Тогда услужливая служанка подтолкнула её руку, а теперь чужая рука осторожно высвободила из объятий сына…
«Нет!! Не отдам!!!» – зашлась она в беззвучном крике, цепляясь за край одежд Маленького Ягуара.
Земля уходила у неё из-под ног, сердце… Сердце вырвали из груди…
Толпа домочадцев отступила или это она сама сделала первый шаг к одиноко стоящей посреди двора корзине?.. Иш-Чель не владела собой. Внутри всё то металось, то замирало, но она не могла ни на что решиться: очень быстро подойти к корзине и вытянуть жребий, или делать это медленно, чувствуя, как постепенно, с каждым мгновением, вытекает по капле её жизнь? Но все же она шла... Её глаза всё больше наполнялись слезами, они застилали свет и лились сплошным потоком.
Да она и не хотела ничего видеть, слышать, чувствовать... Была только эта корзина, и она, Иш-Чель, они были здесь и сейчас. Корзина не могла исчезнуть или сдвинуться с места без посторонней помощи, но она могла идти сама. Хотя в настоящий момент отдала бы всё, чтобы потерять способность двигаться самостоятельно, а вместе с этим и возможность чувствовать и делать выбор.
Как ни медленно Иш-Чель продвигалась, но вскоре ноги упёрлись в стенку корзины и чуть не опрокинули её. Постояв несколько минут и переведя дух, Иш-Чель наклонилась и заставила себя опустить руку внутрь.
Пальцы судорожно схватили верхнюю дощечку, затем, испуганно отбросили её и зарылись в маленькую кучу. Ледяной ужас подавлял чувства, мешая принять решение, от напряжения у неё потемнело в глазах, закружилась голова, ноги предательски подогнулись…
Она упала перед корзиной на колени.
Ещё миг…
Ещё…
«Я не могу этого сделать!» – рука выскользнула и безжизненно упала. Иш-Чель не хотела разжимать её и смотреть, что она вытащила – жизнь или смерть. И не находила в себе сил бросить жребий обратно…
Один из жрецов шевельнулся, чтобы подойти и помочь женщине, но старший в процессии его остановил, отрицательно покачав головой.
Иш-Чель почувствовала, что теряет сознание, но, словно сквозь туман, к ней пробился гул голосов. Она почувствовала, как чья-то тёплая и сильная рука уверенно поддержала и подняла её с колен. С трудом женщина взглянула на человека, неожиданно пришедшего ей на помощь. Иш-Чель увидела перед собой мужа. Он уверенно сжал кисть руки, заставляя её бросить жребий обратно в корзину.
Подобное действие вызвало возмущённый ропот среди жрецов. Но Амантлан гордо вскинул голову, обвёл их тяжёлым взглядом, заставив замолчать. Затем медленно, с достоинством произнёстоном оскорблённого достоинства, пресекающего любые возражения:
– Право тянуть жребий принадлежит мужчине – главе дома, семьи, рода и никто не смеет лишить меня его! Я специально прибыл с севера, чтобы выполнить свой долг перед нашими любимыми богами!
Сквозь слезы Иш-Чель наблюдала за происходящим, поддерживаемая под локоть Ишто, уже открыто и без стеснения плачущей, и… прижимая к себе сына.
Амантлан обошёл, как требовал обычай, вокруг корзины, читая молитву, останавливаясь для этого у каждого горшочка. Он поднимал голову, следя за возносящимся к небу дымом. Завершив все приготовления, Амантлан сделал знак, и два жреца подошли, подняли перед ним корзину – негоже воину склонять голову. Когда муж опустил руку, чтобы вытащить жребий, обе женщины закрыли глаза. Иш-Чель подхватила и крепко прижала сына к себе.
Но вот Амантлан поднял вверх табличку, она была гладкой и не содержала на себе никаких знаков. Вздох облегчения вырвался у обеих женщин, а Амантлан уже заканчивал вежливое обращение к жрецам:
– Боги решили не радовать мой дом избранием! Вам предстоит далёкий путь, уважаемые служители Тлалока!
Едва дыша, Иш-Чель разомкнула объятия и отпустила Маленького Ягуара, который, собственно, так и не понял, почему плакала бабушка, почему внезапно приехал отец, почему мать обнимала его так крепко…
Он, весело смеясь, подбежал к отцу, обнял его за ноги, подождал, пока Амантлан подхватит его на руки, подкинет высоко к небу, как птицу, и поставит на землю. После приветствия Маленький Ягуар вспомнил вдруг, что у озера его должны ждать друзья. Там-то, явно, будет интереснее, чем дома… И пятки мальчика засверкали, унося к озеру. А Иш-Чель всё никак не могла прийти в себя. Показав знаком служанкам, что ей и свекрови нужна помощь, скрылась в своих покоях.
Слуги почти занесли Ишто к ней в комнату и заботливо уложили старую женщину на ложе. Сдерживая слезы, хозяйка попросила принести постельных собачек – её била дрожь. Сняв одежду, Ишто укрылась одеялами и терпеливо ждала, когда маленькие лекари устроятся вокруг неё и своими телами подарят долгожданное тепло, снимут нервное напряжение последних дней. Служанки продолжали стоять в ожидании. Тогда почтенная Ишто пошарила под одеялом и вытащила парочку пёсиков, одного с серой кожицей, второго с темно-бурой – их светлые хохолки, только что придавленные, теперь весело топорщились белыми пушистыми кисточками между большими ушами.
– Отнесите моей невестке, пусть они и её полечат!
Прижимая к груди тёплые тела собачек, служанки покинули хозяйку.
До позднего вечера Иш-Чель пробыла у себя. Все обошлось, но нервное напряжение было настолько сильным, что радоваться не хватало сил. Очень кстати пришлись постельные собачки, которые устроились у неё на груди и, преданно прижавшись, делились теплом, забирали ужас прошедших дней. Пролежав, Иш-Чель уснула, убаюканная мирным сопением маленьких лекарей.
Когда все улеглось в доме: кто-то из фанатиков был огорчён, кто-то из неверующих, вернее, сочувствующих, был рад, понимая чувства госпожи, Иш-Чель направилась в комнату к мужу.

***
Амантлан сидел на циновке и ужинал. Мужчина ничем не выдал удивления по поводу столь позднего визита. Наоборот, Иш-Чель показалось – он был готов к её приходу и не сомневался, что жена придёт к нему. Женщина присела на циновку напротив и взяла кусочек индюшки, который ей отрезали. Так же молча они почти закончили ужинать, когда Иш-Чель не выдержала:
– Благодарю вас, господин.
– За ужин? – улыбнулся Амантлан, а она смутилась.
– Нет. За Маленького Ягуара.
– Пожалуйста.
– Скажите, почему вы решили тянуть жребий вместо меня?
– Почему? Потому что я – глава семьи, это мой долг и моё право.
– Только поэтому?
– Да. Я – послушный гражданин, который выполняет свои обязанности, а уж к нашим богам я всегда относился с уважением.
– Амантлан, я не верю вам.
Иш-Чель внимательно следила, как на лице мужа играли отсветы очага, которые смягчали временами шрамы, полученные в битвах. Амантлан потянулся за трубкой, раскурил её, продолжая молчать и избегать взгляда Иш-Чель. Он не хотел говорить правду. Но она терпеливо, нет, скорее, смиренно, ждала. И в ответ не могла прозвучать обычная шутка. А это злило его. И он не сдержался:
– А что мне от твоего неверия? Когда-нибудь было иначе? Ты всегда считала меня врагом! И никогда другом. Что бы я не делал! Тебе всегда казалось, что ты лучше меня знаешь, как быть! Так к чему теперь этот вопрос?! Тебя опять что-то не устраивает?!
– Да, господин. Не устраивает. Я хочу знать правду – почему вы вместо меня тянули жребий?
– Из жалости к тебе. Теперь устраивает ответ? – он не ожидал от себя грубости, но силы сдерживаться иссякли.
– Н-нет… Из жалости… – Иш-Чель растерянно заморгала, рассчитывая на любой другой ответ, она была разочарована, – Я не понимаю вас, объясните…
– Если бы ты вытянула жребий богов, то никогда в жизни не простила бы себе гибель сына! Если бы я, то ничего не изменилось бы! Ну, ещё одной каплей ненависти ко мне стало бы больше, так что с того? Я привык жить с ненавидящей меня женщиной!
– Господин… – глаза Иш-Чель наполнились слезами, она попыталась быстро сказать, но мысль потерялась…
Амантлан же продолжал курить, и только кольца дыма, резко и часто вырывавшиеся из трубки показывали, как он сердит.
– Господин, – Иш-Чель пришла в себя и собралась. – Господин, о какой ненависти вы говорите? У меня нет её, тем более к вам! Это вы отгородились от меня, вы меня отталкивали всегда своими насмешками!
– Вот как? Значит теперь ты, женщина, как когда-то, снова пришла не задавать вопросы, а отблагодарить? Что может быть хуже!
– Да, я пришла вас поблагодарить, но что плохого?! О боги, что я опять сделала не так?!
– Да мне твоя благодарность хуже ножа в сердце! Уж лучше бы… – он замолчал, не зная, что на самом делебыло бы лучше.
Но только не так – сидеть и заставлять объяснять свои поступки, копаться в чувствах, бередить старые обиды. Ни к чему это! Она думает, что он, как юнец, будет счастлив принять её благодарность?! Сдержался он тогда, да и теперь не очень уж нужно. Жалость и благодарность от неё? Не нуждается. Обойдётся.
– Господин, вы неправильно меня поняли… – попыталась прояснить ситуацию и погасить его гнев Иш-Чель.
Она резко вскочила с циновки, растерянно теребя подол рубашки, тщетно пытаясь подобрать слова, которые могли бы успокоить мужа и прояснить ситуацию, а, может быть, и истинные намерения и чувства.
– Ещё лучше! Значит, я опять неправильно тебя понял? – Амантлан сделал ударение на «я», едва сдерживая смех и желание отпустить очередную шутку.
– Конечно! Я пришла поблагодарить вас. Ведь вы взяли на себя ответственность за Маленького Ягуара, вы помогли мне!
Амантлан молчал и курил. Видя это, Иш-Чель робко сделала шаг в сторону выхода – никакой реакции.
– У меня нет ненависти к вам, господин, и… я … очень хорошо к вам отношусь. Вы напрасно думаете…
– Я ни о чем не думаю, женщина, кроме того, что тебе незачем здесь больше находиться! День был тяжёлый, ступай!
– Вы меня прогоняете? Опять?!
– Да. Уходи! Тебе нужно остыть!
«Что она ещё хочет от меня?!» – разозлился Амантлан, намереваясь сказать что-нибудь резкое, но удержался. Вид растерянной жены его не разжалобил, а, наоборот, ещё больше рассердил.
Иш-Чель, сдерживая обиду, проглотила слёзы и поплелась к выходу.
«Опять он ничего не понял! Опять груб! Как же я ненавижу его! Почему он не хочет принять мои слова благодарности? Что плохого я сделала?! Я же сама пришла к нему! Никогда больше не позволю меня унизить!»

***
Пытаясь найти спасение от духоты, Иш-Чель грустно поплелась к берегу озера. Ночь уже вступила в свои права, и дневная жара постепенно отступала. Тихо шептал лёгкий ветерок, он ласково обдувал разгорячённое тело женщины, даря ей долгожданную прохладу. Вдали был виден засыпающий Теночтитлан, в котором кое-где вспыхивали и гасли огонькифакелов и очагов.
Луна весело шагала по небу.
Мир и тишина не успокоили Иш-Чель – ещё больше захотелось плакать. Плакать горько, навзрыд, сдирая с себя одежды. Злые слёзы застилали глаза и, глядя сквозь них, она понимала, что очень долго видела окружающий мир через их искажающую прозрачность. Простое упрямство, а временами и насмешки Амантлана отталкивали её, не давали возможности правильно оценить его поступки. За напускной похвальбой и безразличием он прятал глубоко в себе ту безграничную любовь, о которой она давным-давно просила богиню-покровительницу.
«Амантлан, душа моя, любовь моя, почему я не увидела, какое у тебя огромное сердце, сколько в нём доброты! Я виновата в том, что ты не хочешь мне верить и гонишь меня от себя... Как же мне доказать свою любовь?..»
– Тебе не холодно, женщина? Ах да, совсем забыл, ты вышла, чтобы остудить свой пыл!.. – совершенно неожиданно за её спиной возник Амантлан. Как всегдаспокойный, уверенный, насмешливый.
Иш-Чель попыталась уйти, но это не входило в планы Амантлана, и он преградил ей дорогу, властно удерживая обеими руками за плечи. Мужчина отодвинул ее от себя и внимательно следил за выражением лица. Взгляды их встретились.
Женщина резко вывернулась и отвернулась, зная, что совершенно не владеет собой, пытаясь скрыть смущение и обиду. Его большие руки легли на её бедра, и Иш-Чель показалось, что одежды нет, так жгли они теплом её кожу. Амантлан властно, но нежно притянул к себе жену, догадываясь о её смущении, и она ощутила спиной его обнажённое тело.
Он обнимал её очень осторожно, замерев и боясь вспугнуть счастливое мгновение, поражаясь и удивляясь своей смелости. Руки налились тяжестью – он стремился не дать им воли, а кровь гулкими ударами стучала в сердце, равномерно отмеряя каждый миг внезапного счастья.
Иш-Чель закрыла глаза и отдалась нерешительной ласке. Она первая устала ждать и, страшась сделать что-то не так, поняла, что уж лучше делать, потому что ожидание пугало её ещё больше, и было до невозможности томительным. Женщина повернулась к мужу лицом, накрыла его руки своими.
Тут же Амантлан попытался разжать их, освободиться и изумился, получив стойкое сопротивление в ответ, а затем ещё более решительные действия – женщина настойчиво потянула руки вверх, к груди. Не отнимая ладоней, ощутила, что дрожит не только она. Дрожь била и Амантлана, он огромным усилием воли пытался успокоиться, но тело уже отказывалось повиноваться усилиям разума.
Робко Иш-Чель наклонила голову ему на грудь, обдавая ароматом шелковистых волос. Она чувствовала, что они оба испуганы своей смелостью. Но лавина чувств вырвалась из долгого заточения и стремительно неслась, увлекая их и оглушая, не оставляя дороги назад.
Амантлан прижался к её волосам, покрывая их поцелуями, откинул их, и ощутил под своими жаркими губами шелковистую кожу шеи, по-прежнему боясь ошибиться; но женщина сама повернулась к нему и обвила тонкими руками. Она была уверена в себе и боялась, что он не поймёт, не почувствует её жажды, и они вновь возвратятся к старому.
Потом Иш-Чель подняла лицо и смело встретила вопрошающий взгляд. Амантлан, из последних сил сдерживая себя, удивлялся, как он ещё дышит. Он смотрел на любимую женщину, пытаясь отыскать на её лице так ненавистную ему покорность судьбе, но видел только безграничную любовь в нежном и призывном взгляде.
Стараясь запомнить, каким это прекрасное лицо может быть в минуты страсти, мужчина легко читал в её глазах, что именно он – единственный и желанный. И тогда, продолжая не верить в своё счастье, осипшим от напряжения голосом, спросил, осторожно приподняв за подбородок голову ещё выше, чтобы каждая чёрточка дорогого лица была освещена лунным светом:
– Иш-Чель... – он впервые назвал её по имени, – Ты делаешь это по доброй воле?.. Не лги себе... Только всю без остатка я смогу тебя принять... Не мучь меня, женщина, ещё всё можно остановить...
Руки Иш-Чель взяли его лицо, словно чашу, и ласково притянули к своим открывающимся навстречу губам. Амантлану показалось, что сердце остановилось, а их обоих окутала мгла. Свершилась мечта.
Вот он легко коснулся полураскрытых, слегка дрожащих губ, оставляя Иш-Чель последнюю возможность оттолкнуть, увернуться от того ошеломляющего натиска, который он обрушил через мгновение на неё. Губы его были сильными и властными, а поцелуй поначалу напоминал штурм городской стены. Казалось, он боялся быть отвергнутым, и потому стремился захватить противницу, лишить её всякой возможности сопротивляться. Но сопротивления не было, губы женщины, сладкие и нежные, послушно подчинились и стали отвечать взаимностью на любое движение. Её язычок быстро обежал контур его губ, задержавших свой натиск, чем ещё больше взвинтил огонь желания. Амантлан пил и пил её поцелуй, но голод не покидал его. Им обоим уже было мало тех горячих объятий из сплетённых тел и сомкнутых рук, когда он осторожно отстранил от себя едва дышавшую женщину.
– Подожди, Иш-Чель...
– Нет, Амантлан, не смей меня бросать! – слабо запротестовала женщина, испуганно смотря на него горящими глазами.
Он ласково улыбнулся, удивляясь и не веря своим ушам:
– Как ты могла подумать такое, мы же только нашли друг друга...
Иш-Чель ещё крепче прижалась к нему, сцепив руки у него за спиной. Её губы покрыли мощную грудь лёгкими поцелуями, которые ожогами горели, призывая его к более решительным действиям.
– Иш-Чель, звезда моя, любовь моя! Остановись... Мы не можем здесь...
– Почему?.. – она опустилась на землю и притянула его за набедренную повязку.
– Пойдём в дом... – пытался он остановить её, но, увлёкшись погоней за нежными губами, опустился рядом.
Она плавно освобождалась от одежд, её лукавый смешок был правдивым ответом:
– А у тебя хватит сил дойти туда, любимый?..
– Иш-Чель... –уже не задумываясь,он сбросил набедренную повязку, не переставая любоваться её наготой, серебристой в лунном свете.
Женщина с ласковой улыбкой прошептала несколько раз: «Любимый...», сопровождая слова смелой лаской рук, отчего Амантлан замер, боясь вздохнуть, а Иш-Чель уже нельзя было остановить. Её руки, как бабочки, едва ощутимыми движениями касались тела, высвобождая в нем неистощимую любовь, стремление не разочаровать. Только он пришёл в себя от неожиданной атаки, приникая к теперь узнанным губам, как уже мягко вынудил её лечь на сброшенную одежду.
Время для них остановилось. Амантлан любил, как и воевал – стремительно и решительно, но вместе с тем окутывал женщину покрывалом из своих поцелуев, а там, где не было его губ, были волшебные руки. Сильные, будоражащие, обжигающие. Вместе они представляли сплетение двух стройных тел, одетых в мерцающий лунный свет, движущихся в древнем любовном ритме, слышащих и чувствующих только друг друга, когда хватает одних прикосновенийи всё понятно без слов.
Но Амантлан продолжал шептать Иш-Чель о своей любви и её красоте... Казалось, он стремился решительным натиском завоевать любимую женщину всю, без остатка, и использовал для этого все средства, боясь, что сегодняшняя ночь может быть единственной, случайной.
Чувство ненадёжности и хрупкости их возникших отношений пугали Иш-Чель, и она также стремилась в эти минуты внезапной близости ошеломить и завоевать этого удивительного мужичину. Женщина в ней отдавала себя всю без остатка, дарила мужчине больше, чем он просил. Страсть бушевала в их крови, заглушая остальные чувства. Они сливались в единое целое, как только восстанавливалось дыхание и сердце начиналось биться равномернее.
Когда утренняя свежесть прохладой дала знать о себе их разгорячённым телам, Амантлан лёгким поцелуем коснулся кончика её носа, заставив Иш-Чель приподнять отяжелевшие веки.
– Думаю, что теперь мы дойдём...
Она же ответила ему улыбкой счастливой женщины.

 » Часть III. Золотое Пёрышко Колибри (продолжение)

***
Прошло четыре месяца. Семья Амантлана провела это время в своём поместье. Мирная жизнь понравилась военачальнику, чему он и сам несказанно удивился. И не только общение с женой, их разговоры о майя, занимали его, нет – вместе с сыном изучал религию своего народа, пытаясь найти ответ на единственный вопрос – можно ли жить без войны? Гонец от Тлакаелеля разрушил течение жизни, и семья отправилась в Теночтитлан. По приезду Амантлан пошёл на очередной совет к правителю Анауака, а Иш-Чель остановилась в пригородном доме, чтобы не нарушать приказа тлатоани. К вечеру они должны были встретиться снова.

***
Совет представляли все сословия государства. Первыми выступил жрец Уицилопочтли:
– Граждане Анауака были послушными детьми Уицилопочтли и Тлалока, они также заботились и о других богах нашей благодатной земли. Землю, этот цветущий сад, нам подарили боги, они вручили нашим предкам право ею обладать. Многие годы мы поддерживали огонь в священных местах, многие годы мы ежедневно давали пищу нашим богам, и они были милостивы к своим детям. Бог южной стороны, великий Уицилопочтли, помогал нам добывать и славу, и земли. Могущественный Тлалок посылал дичь и зверя в наши руки. И вот теперь, братья, из-за нашей лени очень скоро мы не сможем выполнять наш долг! Я не буду много говорить о том, что известно каждому из вас, братья, что, не давая пищу богам, мы подвергнем опасности жизнь всего нашего мира!.. Страшные катастрофы обрушатся на всю землю, погибнет наш мир, ибо мы, избранные богами, нарушили их заветы, мы не сможем поддерживать огонь жизни, нам нечем будет кормить наших богов!
– Как же такое случилось? – поднялся Тлакаелель, когда жрец закончил и сел на своё место.
Встал, готовый дать ответ, жрец Тлалока.
– Верных сынов богов поразили лень и страх! Они не желают более воевать! Мы заключаем все новые и новые договора о мире, не захватывая пленников, которых должны дарить нашим богам. Мы проводим время в праздниках и на циновках в домах, забывая о своей избранности богом войны Уицилопочтли! Наша избранность – это наш долг, поклонение богу войны Уицилопочтли! Но скоро любой раб захватит то, что нам подарили наши боги! Мы забыли о долге – давать постоянную пищу нашим богам! Наши теокалли скоро будут пусты – никто не заботиться о жертвоприношениях!
Когда жрец закончил, воцарилась тишина, только ветерок шевелил в уборах собравшихся кончики перьев. Прозрачный дым от множества воскуренных трубок обволакивал помещение. Тихо потрескивали дрова в трёх жаровнях, расставленных в середине зала совета. Недоумения не было на лицах собравшихся, скорее, читалось огорчение и озабоченность. Каждый осознавал важность этого сообщения, но никто не знал, как спасти мир.
Понимая, что ни у кого не возникает желания предлагать, а, возможно, и предлагать-то нечего, первым решил выступить Тлакаелель:
– Братья! Над миром и всей страной Анауак нависла угроза гибели. Мы сами сделали так, сами виновны в той опасности, которая теперь нам угрожает. «Что же делать?» – спросите вы и останетесь в тишине, ибо ни у кого из вас нет ответа. Каждый воин любит свой дом, жену, детей, циновку у очага… Мы перестали любить войну и нашего могущественного бога-покровителя Уицилопочтли. И теперь все испытываем страх перед его гневом, это так! Но мы – воины нашего бога! Мы начнём новую войну! Мы…
– Да, мудрый Тлакаелель, мы начнём новую войну! – выкрикнул кто-то.
Случилось то, чего никогда не бывало на совете – речь советника прервали, и он не успел сообщить предложение. Члены совета радостно встрепенулись, и началось энергичное обсуждение нового похода. Похода на земли майя…
– У них богатые города и хорошие земли, будет большая добыча!..
– Мы захватим много пленников и красивых рабынь!..
– Мы сможем напоить наших богов кровью, и они вернут нам любовь и милость!..
Тлакаелель, не скрывая разочарования,сел.
«Что ж, Цветочные войны обождут…» – он не был сторонником похода в майяские земли, но раз совет так единодушен, не будет же он спорить? Ведь, как всегда, вышло, что это именно советник предложил новую войну.
Амантлан был вторым человеком, которого всеобщее ликование огорчило. Он смотрел на друга, ожидая, что тот исправит недоразумение, но Тлакаелель равнодушно курил трубку. Амантлан сделал попытку образумить собравшихся, но не был услышан. Несколько человек открыто бросили ему, что их удивляет его неверие в военную силу страны, и им странно слышать это от военачальника.
Обсуждение закончилось решением Совета отправить на южные границы большую армию, усиленную ветеранами и опытными воинами-ягуарами из отрядов Амантлана. Руководить походом предстояло тоже Амантлану…

***
Сообщение, что Амантлан с ягуарами отбывает завтра к южной границе, повергло Иш-Чель в изумление, граничащее с гневом. Быстро закончив свои дела, отдав распоряжения, она решительно направилась искать мужа. Пройдя все комнаты их поместья, обойдя хозяйственные постройки, наконец-то услышала его голос в саду, рядом с водой. Раздвинув прибрежные кусты, она увидела сына и мужа.
Её мужчины весело плескались в тёплой воде, с удовольствием поднимая со дна тину. Весь их вид показывал, что им хорошо вместе, и они полностью довольны друг другом. Едва мать появилась в поле их зрения, как мальчик радостно завизжал и протянул к ней руки. Иш-Чель ничего не оставалось, как зайти к ним в воду.
«Одежда будет испорчена…» – мелькнула посторонняя мысль, но не смогла затмить главную, котораяи привела Иш-Чель сюда.
– Присоединяйся к нам!– широко улыбнулся Амантлан
Женщина была без головной повязки, и её яркие волосы искрились в солнечных лучах. Лёгкий ветерок нежно шевелил выбившиеся из кос пряди. С ребёнком на руках она была очень красива и необыкновенно мила.
– Мне сказали, что завтра ты... – Иш-Чель запнулась не случайно, тщетно пытаясь подобрать слова.
Тогда её глаза с вызовом, разрушая мирную идиллию, дерзко взглянули на мужа. Он всё понял, с некоторой поспешностью отобрал у неё сына и вышел из воды.
– Ты идёшь убивать моих братьев?! – вопрос и утверждение прозвучали с одинаковой силой.
Он не отвечал, а ловко надел набедренную повязку. Казалось, что нагота играла какую-то роль, делая его незащищённым, но Иш-Чель поняла это по-своему. Она расценила молчание, как некую увёртку с его стороны, и уже была готова к тому, чтобы вновь сделать резкий выпад. Однако не успела. Амантлан повернулся, расправляя последнюю складку на домашней одежде, задумчиво дотронулся до своего ожерелья с ягуаровыми клыками и грустно задал вопросы, которые быстро сбили с жены воинственный дух:
– Разве Ицкоатль снял с меня обязанности вождя и предводителя ягуаров? Разве твой муж вдруг за одну ночь превратился в пилли?.. Разве я могу сказаться больным и немощным, когда мои воины готовы к походу? Разве ты забыла, чья ты жена?! – наконец-то взгляды их встретились.
Иш-Чель увидела в глазах мужа боль и злость, а не радость и гордость, которую встречала раньше.
– Я не забыла.
– Да, я говорил Тлакаелелю и Ицкоатлю, что воевать с народами майя для Анауака безумие. Но если сейчас твои и мои слова услышат и донесут – мы не дотянем и до утра, моя дорогая! Это измена непобедимому Анауаку!.. Ты забыла, что мой долг защищать, прежде всего, интересы моей страны?! Хорошо, я напомню тебе, женщина!..
– Амантлан, не бушуй, скажи, что произошло?!
– Верховный жрец Уицилопочтли объявил, что нет рабов для жертвоприношения, а богу это ущемление не по душе…
Она впервые слышала столь крамольные вещи. Он устало прикрыл глаза рукой, потом длинные пальцы непроизвольно потёрли переносицу, выдавая полное смятение.
– Амантлан, но почему поход на майя? Ведь это безумие – воевать сейчас еще и с ними!
– Да? Ты сомневаешься в храбрости моих ягуаров? – в голосе Амантлана отчетливо слышалась горькая язвительность. Он подтолкнул ее к дому. – Я высказался на совете, но меня выставили едва ли не трусом, хорошохотьне объявили изменником. Нужна битва, и чем больше крови, тем большее удовлетворение получат боги! А я знаю своих воинов с самого детства, это мои друзья, я не могу радоваться, идя на бессмысленную войну! Лучшие ягуары Теночтитлана!.. И мы должны победить! Было когда-нибудь иначе? Может, кто сомневаться в нашей победе? Это – крамола! Тебя прикажут убить, скажи ты это кому, кроме меня.
– А как же Тлакаелель? Неужели, он не поддержал?
– Не получилось. Кажется, мы все сошли с ума!
– Нужно попытаться объяснить!
– Я привык выполнять приказы, женщина! Я – воин, я – ягуар!.. Когда за управление берутся жрецы... Когда эти люди, – мне даже страшно, слышишь, страшно их называть людьми! – Когда берутся решать вопросы, то вокруг всё заливается кровью... А воины? Скажи, можно ли нас назвать людьми?.. Мы превращаемся в тех, чьи маски носим... Люди-звери... И все это по желанию жрецов. К чему эти бессмысленные жертвы?! Даже если захватим земли майя, то не сможем удержать на них власть. Нельзя распылять силы! Но никто не хочет меня слушать.
– Амантлан, тебя не страшат жрецы, выступи против безумия!
– Это бунт! А я служу своему народу.
– Ты знаешь, что это губительно для него! И ты сам можешь погибнуть в этом бессмысленном походе!
– Мой долг – служить интересам Анауака.
– Что делать, если ты не вернёшься?!
– Как странно. Ты уговариваешь изменить, но не задумываешься над тем, как мы все будем жить, если я позволю себе такую слабость! А ты смогла бы жить с человеком… с изменником?..
– Почему ты говоришь об измене? Решение начать войну с народом майя – ошибка, и ты сам её признаешь. О каком предательстве идёт речь?!
– Об измене нашим богам. Ты ведь до сих пор поклоняешься своим, и я тебе не запрещаю. Так почему же я не должен придерживаться ритуалов, священных для меня?
– Ты не такой, как все!
– Сомневаюсь. В чем-то – может быть, но я всегда был, есть и буду мешиком, которого чужие боги не интересуют, и я отдам долг тому, чему научила мать. Поэтому, раз боги требуют – я должен выполнить их желание. Пусть хоть в этом я буду преданным верующим.
– Амантлан, я не могу поверить, что ты топчешь тот хрупкий мир, который мы смогли построить!
Он остановился и перестал теребить ожерелье на груди, ласково привлёк Иш-Чель к себе и задумчиво, с лёгкой грустью сказал:
– Я обещаю, что бы ни случилось, ты всегда будешь в моем сердце, Иш-Чель. И я сделаю всё, чтобы вернуться назад.
Ласковые руки гладили её по плечам, отдавали тепло и нежность, а горечь от приближающейся разлуки делала эти ощущения ещё более острыми и желанными. Иш-Чель готова была простоять с ним вечность. Она каждой клеточкой тела ощущала его любовь. И с диким, первобытным ужасом осознавала: если с Амантланом что-то случится, в её жизни никогда не появится мужчина, способный так любить. А без этой безграничной любви и доверия ей не выжить. Она знала, что окажется в пустыне без огненного вихря чувств, которые рождал его мимолётный взгляд. Равновесие, длившееся эти месяцы, не могло быть вечным, но построенное на любви и уважении, оно выдерживало житейские бури и только крепло. Иш-Чель не хотела потом собирать его осколки и хоронить то, что так долго строила.
– Ты не сможешь разлюбить меня так быстро... Я вернусь и снова докажу свою любовь...
После этих слов он со страстью увлёк её в мир, принадлежащий только им. Солнце ещё не встало, когда он покинул спящую жену и ушёл в казармы к ягуарам.

***
Всю дорогу он изнурял и воинов и себя быстрым темпом. Постоянно находился с людьми, только бы не оставаться один на один с тяжёлыми мыслями о последствиях, которыми грозил закончиться поход.
Сколько его людей не вернётся?
Об этом было даже страшно думать...
А бессмысленность их гибели тяжким бременем ложилась на сердце, и сжимала его жёсткой хваткой ягуаровой пасти, едва Амантлан встречал довольный и горделивый взгляд какого-нибудь юнца, отправившегося завоёвывать славу и почести, как он много лет назад. Обычно из новобранцев в жестокой сече не выживал никто.
Жрецы на привалах сновали между кострами и своими призывами поддерживали воодушевление воинов, разжигая в них огонь фанатизма.
Скоро Амантлан не мог уже без дрожи смотреть в глаза своим людям –там горел яркий огонь веры. Его люди готовы были к бою и жаждали смерти, они не задумывались, что дома их ждут такие же женщины и дети, как те, над которыми уже вознеслись их тяжёлые палицы.
Они хотели убивать. Они жаждали крови… Тёплой. Липкой. Тягучей. Чужой. Умыться ею, пить её и, подняв руки к небу, возносить молитвы богу Уицилопочтли, богу южной земли, богу солнца и войны…
Страх закрался в его душу и леденил кровь. Он хотел бы ощущать тот же прилив бодрости и энергии, который дарили жрецы, всегда сопровождавшие его армию, но сейчас был одинок, и это угнетало. Он словно шёл по обочине, в стороне от своих людей, объединённых общей целью. Хотя, это было и невозможно – вся огромная человеческая масса подчинялась малейшему его желанию, все распоряжения выполнялись мгновенно. Но он не мог произнести того, что было для них всех единственно правильным – приказа повернуть назад. Его бы не поняли. Одурманенные ололиуки, постоянно подбрасываемым жрецами в питье, обкуренные, его воины видели другую цель. И их она не страшила, она стала смыслом движения, которое он, Амантлан, все больше и больше ускорял.
Неотвратимость трагедии, которую он предвидел, заставляла его желать быстрого свершения. В конце пути он уже не понимал, чего хотел больше: победы или поражения. Только гордый дух победителя поддерживал в нем силы, чем еще больше распалял ненависть к собственной раздвоенности. Долг сохранить живых людей, не подвергнув сомнению непобедимость мешиков, брал над ним верх, заставляя разум и честность отступать…
На одном из привалов, позднею ночью, проверяя посты, Амантлан почувствовал присутствие своего тоналя – природный защитник от всего неведомого призывал его к себе.
Вождь немедленно пошёл на зов. Едва миновал густые кусты, как впереди раздалось шуршание, очень тихое мяуканье и появилось серебристое свечение. Невольно, впервые за двенадцать дней, Амантлан улыбнулся.
Мужчина вышел к своему покровителю: «Приветствую тебя, мой верный защитник!»
«И тебе привет, брат мой!» – услышал в голове ответ серебристого ягуара Амантлан. Он присел на корточки и протянул руку, чтобы погладить своего хранителя, ощутить мощный поток энергии.
Тот наклонил голову, доверчиво подставив загривок. Шерсть дикой кошки сияла изнутри, напоминая расплавленное серебро.
«Твои переживания волнуют меня, не думай о гибели, дорогой брат, ещё не настало твое время», – мурлыкнула дикая кошка, выгибая спину от удовольствия.
«Ты уверен?»
«Я знаю. Битва будет. Ты найдёшь выход. Мне пора. Прощай!» – и ягуар растворился, оставив вождя в полной темноте. Энергия, которую Амантлан получил от звериного брата, прогнала мрачные думы, дала человеку уверенность и спокойствие.

***
Сомнения, терзавшие его день и ночь, растаяли, едва пересекли условную границу земель майя- неглубокую реку, лениво катившую воды на восток -они оказались в полном окружении.Их окружили, как только передовые отряды начали переправу. Вспоминая потом поход, он часто задавал себе один и тот же вопрос, не было ли это результатом его метаний? И отбрасывал сомнения. Тогда они шли сражаться и вновь подтвердить звание непобедимых воинов, воинов страны Анауак, добыть богам пищу, чтобы мир не умер, чтобы жизнь продолжалась.
Его огромная армия шла быстрым темпом, не растягиваясь на маршруте, именно это и спасло жизнь тем немногим, что смогли выбраться из страшного ада, в который их послала вера в богов и любовь к войне.Воинственный дух, подпитываемый звериной жаждой крови, воодушевил мешиков, и они бросились на превосходящих численностью воинов майя, с отчаянностью, которая заставила усомниться последних, что они смогут легко одолеть захватчиков.
Скоро их ряды заметно поредели, но мешики бросались на противника, размахивая палицами, совершенно не чувствуя усталости. Казалось, победа может быть достигнута, но подошли свежие силы отрядов Кокомо. И вот тогда каждый воин-мешик понял, что их просто вырезают.
– Амантлан! Нас перебьют, как кроликов! – подбежал к нему Рык Ягуара, который был настолько перемазан чужой и своей кровью, что узнать можно было только голос. Он лихорадочно размахивал ножом, забыв остановиться. Он с надеждой заглядывал в глаза другу, решив, будто у всегда предусмотрительного Амантланаприпасено что-то.И оно всех спасёт.
– А ты ожидал прогулку за очередной данью?! – огрызнулся Амантлан, внимательно наблюдая, как лавина майя накатывает на его отряды, защищающие центр. То там, то здесь мелькали яркие перья воинов-орлов, но их становилось все меньше. Как ни странно, большей частью в живых оставались именно молодые воины. Это даже в какой-то мере на краткий миг позабавило вождя, но голос друга требовательно вернул его к действительности:
– Ещё немного и нас вырежут! Нужно что-то делать!
– Что?
– Как это что?! – взвинтился Рык Ягуара, который был уверен в наличии плана на спасение или победу. Но Амантлан равнодушно, как ему казалось, взирал на резню, ещё ближе придвинувшуюся к ставке.
Если бы вождь кричал, метался от одного отряда к другому, это было бы нормально, по мнению Рык Ягуара, но спокойное наблюдение за битвой не соответствовало тому образу предводителя, привычного мешикам.
А их вождь и не был с ними.
Да, он стоял среди них, но смотрел в небо над битвой.
Его поглотило происходящее там.
Весь небосклон заполонили лесные звери и птицы, невозможно было определить, кто и на чьей стороне выступает. Почему они набрасываются друг на друга и рвут в остервенении на части, если в живой природе могли никогда и не встретиться…
Вот огромный Кайман подвергся атаке маленького быстрокрылого Колибри, и явно терпел от него поражение – один глаз грозного хозяина рек птица выклевала, и только везение спасало неповоротливое чудовище от полной потери зрения. Но Колибрине отступал, и казалось не один, а много пернатых напали разом – удары острым клювом сыпались не только на голову Каймана, и вот уже фонтаны крови заливали зверя, внезапно превратившегося в жалкого калеку, растерявшего силы. И огромное животное проиграло, в последний раз злобно вхолостую клацнув челюстями. Тут же в передних рядах Амантлан увидел, как схватился за голову и упал на колени огромный мешик-орёл, белоснежные перья окрасились алыми фонтанами крови. Слетела и покатилась под ноги рядом сражающимся маска хозяина неба. Погибший воин носил имя Клык Каймана…
Вот Ягуар попытался прыгнуть на спину Тапиру и вцепиться ему в загривок. Быстрый прыжок, и гибкое сильное тело понеслось в мощном броске, который должен был с первого удара опрокинуть противника. Но зверь потерпел поражение, напоровшись брюхом на один из клыков, взревев яростно и горько в последний раз, обливая кровью жёсткую, торчащую шерсть на загривке. А Тапир довольно хрюкнул и ворвался в толпу сражающихся, ища нового соперника. Какой-тосовсем ещё молодой воин уложил одним взмахом ножа зазевавшегося майя. Пронзив ножом незащищённый бок противника и, счастливо рассмеявшись, мешик кинулся в гущу битвы, веря в удачу. Амантлан вспомнил имя юноши – Неповоротливый Тапир…
Рядом с ними другое чудовище – огромный рыжий Муравей, покачиваясь на тонких ногах, мотал вверх-вниз головой и рвал лохматую Собаку. Амантлана передёрнуло от неприятного скрипа и чавканья жующих противника мощных челюстей и жалобного визга на запредельных нотах пытающегося вырваться из них животного. Клочья бело-чёрной шерсти и кровь летели во все стороны. Каким-то чудом Собака вырвалась. Жалобно воя, она медленно уползала с места битвы. А Муравей заметался, закрутился, яростно суча неуклюжими высокими лапами. Теперь уже он стал добычей... Это не было случайностью – на него накинулся темно-синий Колибри и Цапля, а белый Орёл спикировал на голову и размозжил ее одним ударом мощного клюва… Собака была спасена.
Чуть поодаль другой Кайман отражал нападение уже двух противников – Игуаны и Черепахи.
Прямо над головой Амантлана сражался Ягуар, его серебристый тональ. Он отражал атаку сразу четырёх рыжих диких собак. Но даже царапины не было на сияющей шкуре небесного покровителя. От его мощных ударов псы по одному отлетали в сторону с перебитыми хребтами, а дикая кошка только била себя по бокам хвостом и оскаливалась, демонстрируя окровавленные клыки.
Животные бились всюду.
И Амантлан понял – это бой небесных покровителей воинов, всех воинов и мешиков, и майя, участвующих в сражении на земле…
Нелепая догадка мелькнула в опьянённом мозге Рыка Ягуара:
– Ты – предатель!.. Это все твоя жена-майя! Измена! – закричал, бросаясь с ножом на Амантлана, его боевой товарищ. Вождь ловко увернулся от занесённого над ним оружия, подставил подножку и резким, но лёгким ударом палицы по голове оглушил боевого товарища.
И снова взгляд вверх – что происходит там?!
Длинный хвост серебристого тоналя заметался из стороны в сторону, скашивая траву. Ягуар сначала зашипел, потом издал протяжное мяуканье, рвущее слух и бьющее по нервам. Зверь готовился к прыжку – выбежала ещё одна стая диких собак, но, увидев поверженные трупы сородичей, свернула, набросившись на других зверей.
Слабый вскрик Рыка Ягуара заставил обернуться несколько человек, так внимательно следили вожди за разворачивающейся битвой. Главное, предводитель был жив и невредим, остальное их не касалось.
– Помогите ему! – приказал Амантлан двум воинам, постоянно сопровождавшим его. – Он утомился.
Натиск атакующих отрядов майя становился все многочисленнее. Вся луговина реки, где прижали мешиков, была покрыта трупами и ранеными, над которыми проносились разрозненные кучки майя: одним они оказывали милосердие – добивая, чтобы избавить от мучительных ран, других дорезали с особой жестокостью, не оставляя сомнений, что последние были мешиками.
Грозно и дерзко, заглушая крики воинов, в битву вступили боевые барабаны. Раскатами грома они ухали, поднимая дух гнева в сердцах воинов Анауака. Тонкий голос свирели заплакал по погибшим, взывая к мести – «Кровь за кровь».
А в небе бились дикие псы. Как рыжая волна они накатили и пронеслись по полю боя, с особой яростью бросались на раненыхживотных, кровожадно вгрызаясь тем в горло, обрывая жизненный путь земным воинам.
А ещё выше Амантлан увидел и не поверил глазам… Да, точно!
Он увидел богов… Они восседали на облаках и наблюдали за сражением!
Над мешиками расположились: Миктлантекутли – владыка царства мёртвых, вождь узнал его по вечным спутникам – сова и летучая мышь вились над головой, а паук сидел на плече и перебирал лапками; а рядом стоял могущественный Уицилопочтли, и ягуароликий Тлалок был тоже там.
Со стороны майя выделялся огромный человеческий скелет, чёрный плащ развивался за спиной, загораживая солнце. Рядом с ним стоял другой богс огромным топором в руке. Он опирался на одну ногу, вторая же принимала участие в битве – большая змея свисала с облаков и хватала огромной пастью каждое животное, оказавшееся под нею.
Боги следили за битвой в их честь! Значит, правы жрецы?! Жизнь будет продолжаться!
Но как же, как он мог их увидеть?!
– Я умер раз вижу это?! – прошептал изумлённый Амантлан.
«Мы ещё жи-и-вы!» – ответил тональ, весело скача по полю сражения.
Не веря себе, вождь осмотрелся – неужели только ему это видится?! Первым делом он взглянул в сторону жрецов. Точно. Три головы служителей были подняты вверх и смотрели на небо. На лицах блуждали улыбки счастья и радости. Они тоже видели это! Кровавая жатва должна была удовлетворить жрецов Уицилопочтли.
Но довольны ли боги?
С ненавистью Амантлан наблюдал, как жрецы следили за каждым мгновением битвы, временами бросались в бой в первых рядах воинов, чтобы поддержать духом фанатичной веры.
Серебристый тональ был в центре неба, его шерсть стояла дыбом, пасть была багровой от крови, скатывающейся на лапы, – только что ягуар разорвал напавшего на него каймана. Зверь издал грозный рык и посмотрел на Амантлана. Глаза в глаза.
«Уходи, брат мой, пора. Если промедлишь, подойдут свежие силы, нам не справиться с ними! Я укажу тебе дорогу. Уходи!»
Момент настал. Амантлан направился к кучке жрецов, стоявшей неподалёку от него, и обратился со словами, возможно, не столько почтительными, сколько дерзкими:
– Теперь, я надеюсь, наши боги довольны? Спросите их! Или им нужны и ваши сердца? Если так, то сейчас самое подходящее для этого время! Вы без всяких сложностей можете принять участие в этой резне!
– Ты забываешься! – оскалился старший.
– Отчего же? Давайте, вы ведь тоже владеете ножами!
– Битва не окончена!.. А не желаешь ли ты сдаться? – вмешался в разговор еще один жрец, измазанный кровью настолько, что белая набедренная повязка стала бурого цвета.
– Мешики – славные воины и никогда не отступают! Ты теряешь своё лицо!
– Да, но спасаю жизнь тем немногим, которым ещё рано отправляться на небеса с помощью майя!
– Ты не посмеешь отступить, Амантлан! Наша миссия...
– Моя миссия окончена, жрец!
– Ты просто трус, Амантлан!
– О-о-о боги!.. Повторяю: мои люди уходят, а вы можете продолжать свою миссию!..
Рядом громко ухнули боевые барабаны. На их зов отозвались воинственным кличем мешики.
– Я увожу воинов!
– Изменник! – бросился к нему младший служитель, замахиваясь ножом, но был остановлен взмахом руки жреца Уицилопочтли.
– Ты не уводишь воинов, Храбрый Ягуар! Ты ведёшь нас к победе! – и разрисованное лицо верховного расплылось в коварной усмешке, обнажая два ряда крепких белых зубов. Амантлан готов был поклясться, что на его глазах обычные зубы человека начали приобретать форму звериных клыков.
Жрец выхватил обсидиановый нож и, издав воинственный клич, бросился в первые ряды сражения. За ним последовали все остальные.
Амантлан скинул с плеч пёстрый плащ, отвязал с пояса дубинку и, повернувшись к северу, издал боевой клич воинов-ягуаров.
На зов отозвался друг-тональ, подхватили звери, которые сгруппировались вокруг серебристого ягуара. Амантлан был оглушён небесным воем. И тут его накрыла волна силы, исходящая из животной массы. Казалось, что небо и земля задрожали от их одновременного рывка.
Отряды воинов, наблюдавшие до этого момента за земной битвой и не имеющие возможности вступить в неё, вмиг оживились, услышав зов предводителя. Пока сражение напоминало избиение мешиков, а теперь превратилось в сплошную озверевшую лавину диких кошек...
Тональ Амантлана мчался впереди зверей, его вой сливался с криком земного друга, отдавал ему небывалую мощь и веру в победу.
Вот теперь-то Амантлан ощутил настоящее единение со своими воинами! Его опьянила кровь врагов, и он хотел, нет, желал только одного – выбраться самому и вывести оставшихся. Кровь заливала все вокруг, приходилось ступать по телам убитых. Ноги в кожаных сандалиях скользили, люди спотыкались, падали. Поток отступающих чётко следовал за своим предводителем, который машинально опускал и опускал свою палицу на головы врагов-майя, преграждающих отступление войску Анауака. В помутнениион уже не испытывал никакой жалости ни к кому, а только знал, что перед ним враг, удел того смерть.
Теперь Амантлан не знал, он ли скачет, огромными прыжками перепрыгивая через горы трупов, или это его тональ.
Единство зверя и человека...
Перед ним бой животных. Это он кидается на ближайшего противника, это его зубы вгрызаются в загривок и рвут глотку, а шерсть забивает нос.Это он слышит хруст сломанных костей, ощущает вкус вражеской, такой сладкой крови.Это он ведёт за собою ряды единомышленников-зверей, это ему они подчиняются, пробивая дорогу туда, где была жизнь.
И тут же перед ним реальный бой. Вот он отбивает нападение двух воинов-майя, рыча как тональ и взмах палицы напоминает удар тяжёлой лапы серебристого ягуара, так легко перебивающейшейные позвонки.
Он перестал быть человеком, он стал зверем – сильным, мощным, диким и непобедимым…
Теперь это действительно была бойня между двумя озверевшими группами, преследующими равнозначные цели: не упустить и добить, выбраться и выжить...
Победить могли только те,у которых желаниежить оказалось бы сильнее, или, может быть, те, на чьей стороне в этот момент боги.
На этот раз древние были на стороне мешиков.
Не привыкшие отступать, воины-ягуары не сумели построить правильно защиту своих задних рядов, отбивались как-то очень неловко. Когда Амантлан это понял, то, развернув передние ряды, сделал резкий выпад, стремясь откинуть авангард майяского войска, дать возможность оторваться от него своим отрядам, прикрывающим отход. Столь неожиданней отпор поверг в изумление майя, считавших, что противник бежит. Это помогло выиграть время, необходимое для марш-броска за немного заболоченное пространство у реки.
Мешики не упустили этой возможности и спаслись. Майя ожидали, что будут преследовать общую вымотанную в битве массу, но с Амантланом шли те, кто терпеливо стоял все время, пока шло сражение, его отборные отряды ветеранов, которые он никогда бы не позволил положить в этой битве.
Солнце зашло, избавив мешиков от преследования.

***
Возвратившихся из похода воинов Теночтитлан встретил душераздирающими воплями. Всюду женщины выскакивали на улицы и раздирали себе лица, рвали волосы и одежды, выражая глубокую скорбь по погибшим.
«Мы ещё не знали поражений, что же теперь будет?» – мелькнула у Амантлана мысль. Он шёл на Совет во дворец к тлатоани. Амантлан знал, что обвинений в измене не избежать, и был готов отстаивать свое честное имя. Помешать ему мог только тлатоани и жрецы, которые, понятное дело, вряд ли признают свою ошибку.
У входа его неожиданно окликнули из носилок, невероятно, Тлакаелель, любивший ходить пешком. Совершенно не зная, что теперь от него можно ожидать, Амантлан неуверенно подошёл.
– Я рад, что ты остался жив, – просто и открыто улыбнулся Тлакаелель, понимая, что сдерживает Амантлана. Он спокойно сошёл с носилок и увлёк друга под одинокое дерево, на ходу раскланиваясь со спешащими старейшинами. Слухи о разгроме быстро распространялись по городу. Подождав, пока небольшая группа пилли удалилась, Тлакаелель смело взглянул Амантлану в глаза.
– Я знаю, что посеял в твоей душе недоверие, но был вынужден сделать именно так, а не иначе, друг мой. Зато теперь, после этого провала мы сможем убедить тлатоани и совет в необходимости прекратить попытки завоёвывать земли майя. Не знаю, будешь ли ты мне снова верить...
– Зачем было вообще посылать?
– Чтобы умилостивить богов... Наш долг давать им пищу, – улыбнулся Тлакаелель.
– А, может быть, жрецов?.. Тлакаелель, происходит то, о чем я не имею никакого понятия… Я как в тумане...
– Ицкоатль пытается утвердиться, ему нужен союз со жрецами. Не думаю, что ты этого не знаешь...
– И его устраивает такая цена?!
– Хвала богам, что пока такая, кто его знает, что ещё взбредёт в голову этим жрецам! Ведь у вас был шанс на успех?
– Никакого.
– Ты правильно поступил. Если бы войска повёл кто-нибудь другой, не думаю, что осталось бы столько воинов. А ты хитрец, друг мой! Все твои ветераны вернулись…
– Я не предаю друзей.
– Да, но иногда нужно чем-то жертвовать ради высшей цели.
– Мне сложно тебе что-либо ответить, но сейчас я, как никогда раньше, ощущаю вину перед теми, кто остался там. Я не хотел вести их на бойню!
– Твой опыт, мой друг, покажет теперь всю бессмысленность намерений некоторых членов Совета в отношении земель майя... – Тлакаелель понизил голос до вкрадчивого шёпота и огляделся по сторонам, вежливо отвечая на приветствия снующих по площади прохожих: – Эти бездельники не могут справиться с тем, что уже имеют, но жадность не имеет границ. Чем больше вы приносите добычи, тем богаче мы все становимся. Но мало кому приходит в голову: чем больше растягивать ткань, тем больше возможность её разорвать... Мы не можем покрыть всю свободную землю, нас слишком мало для этого... Но жадность требует...
– Только вот платят не те, кому это достаётся!
– Ты не прав. Достаётся-то больше всего вам, вот только плоды пожинают другие. Но нам уже пора… Неужели тебе не позволили даже побывать дома и поменять одежду? Ах, да – срочность!
Положив руку на правое плечо Амантлана, Тлакаелель развернул его в сторону входа во дворец тлатоани.
Этот совет совершенно не напоминал тот, состоявшийся ранее, перед самым походом. Теперь все были повергнуты в уныние, бросали на Амантлана косые и временами враждебные взгляды. Некоторые даже не пытались скрыть свою нелюбовь к нему. Другие, окинув его неопрятную одежду, оскорблено поджимали губы.
Амантлан знал, что недоброжелателей у него всегда было больше, чем друзей, и это не удивляло: он совершил слишком головокружительную карьеру за очень короткий срок, используя только свой ум и смекалку, а таких людей на совете не любили, но ценили. Вот и теперь его безжалостно использовали. Всё бы ничего, да обидно нести на себе бремя ответственности, и которое никто, очевидно, не захочет с ним разделить. Вот уже в который раз он останется один на один со своей правдой!
«Правда? Кому она нужна такая?» – опять он будет задавать только себе этот вопрос, и вновь терпеливо строить мир в безумном мире...
Большой неожиданностью для Амантлана и его недоброжелателей стало выступление тлатоани, а затем и Тлакаелеля. Правитель и главный советник объявили Амантлана героем... В длинной и пространной речи Тлакаелель подвёл Совет к главной своей идее – необходимости организовать Цветочные войны внутри страны Анауак…
Вторым важным решением было заключение мира с майя, объявление границ неприкосновенными. Залогом решили признать брак Амантлана и Золотого Пёрышка Колибри, дочери правителя главного государства майя Кокомо. Так Иш-Чель, через семь долгих лет жизни среди мешиков, получила официальный статус и неприкосновенность…

***
Опять поместье, такое родное, теперь здесь было безопасно, несмотря на близость границы. Ведь вокруг патрулировала армия воинов-ягуаров её мужа. Денно и нощно они охраняли мирных жителей. Но это были, скорее, патрули, контролирующие порядок в государстве, нежели военные отряды, всегда готовые дать отпор соседу. Мирный договор подарил жителям покой и возможность развивать поместья.
И муж, проверив посты, каждый вечер возвращался домой… Это было настоящим счастьем иногда до первых звёзд сидеть с ним у костра и слушать рассказы о походах, победах, горестном и тяжёлом пути предков в поисках этой земли.
– И собрались тогда вожди, и сказали своему народу – не время нам покоряться стихиям и болезням, мы – гордый и сильный народ, мы найдём землю, где полно дичи и рыба плещется на рассвете, и её так много, что она рвёт сети из рук… Там земля родит урожай три раза в год… Там вы все будете сыты и здоровы! И пошёл наш народ в поисках этой земли… И нашёл её, и построил великий город Теночтитлан – гордость страны Анауак…
Редко другие рассказчики тоже пересказывали легенды о любви, всегда необыкновенно красивые, но такие печальные, что, казалось, их мир не создан для счастья и пусть не вечной, но долгой любви двоих. Что любовь непременно вызывает зависть, что боги помогают не влюблённым, а тем, кто намерен разрушить такие хрупкие, как крылья ярких бабочек, отношения двух людей. Ведь миром правит грозный бог войны Уицилопочтли, и все подчинено служению ему… А любовь, счастье – это такие мимолётные мгновения, которым нет места на земле, человеку свыше даруются «на краткое время, чтобы он мог передохнуть от ликов смерти»…
И Иш-Чель ловила эти мгновения, собирала их, прятала в глубине души, благодаря свою богиню уже за то, что они есть… Стоило Амантлану покинуть ложе и отправиться к отрядам, как она бежала к краю сада, поднимала голову к диску или полукольцу Луны и благодарила богиню Иш-Чель… И падала на колени, вскидывала руки к небу, прося продлить эти мгновения, не разрушать покой и счастье её дома, убедить небесных правителей подарить милость жить в мире долго…
А вокруг неё просыпалась природа, начинали петь птицы, ветер играл с листвой деревьев, порхали бабочки, и крохотные колибри пили нектар из цветочных чаш, только раскрывшихся навстречу новому дню. И Иш-Чель хотела верить, что богиня милостива к ней, и её счастье продлиться вечно…
В этот день тучи не позволяли солнцу открыть свой лик и было прохладно, все ждали дождя и, пользуясь случаем, попрятались в домах. Иш-Чель тоже испытывала желание ничего не делать, а просто поваляться в тёплой и уютной постели. Сын, проснувшись, попытался позвать друзей поиграть, но накрапывающий дождик расстроил все планы детворы на прогулку к озеру. Маленький Ягуар грустно пошёл в комнату к матери.
Иш-Чель рассказала сыну несколько легенд о храбрых орлах. Выслушав все до конца, ребёнок задумчиво посмотрел в окно и спросил:
– Расскажи мне, куда уходят воины, когда погибают?
Иш-Чель улыбнулась, уселасьпоудобнее и погладила мальчика по голове:
– А отец тебе не говорил? Нет?.. Ну, тогда то, что знаю я, хорошо? Великие воины, которые не щадили себя и защищали свой народ и землю, погибнув в битве, уходят на небо к богу войны Уицилопочтли. Там, в его владениях они поют, пляшут и сопровождают бога весь день, пока он обходит свои земли, наблюдает за нами… Как мы его чтим, соблюдаем законы, отдаём ему почести…
– Все-все воины, которые погибли, собираются вместе? Это ж какая армия! Как они там помещаются?
– Не волнуйся, когда проходит четыре года, храбрые воины покидают Уицилопочтли и возвращаются к нам на землю!
– Да?! А почему мы их не видим?
– Как это не видим? Видим! Храбрые воины возвращаются к нам в облике птичек колибри! Они пьют сладкий душистый нектар, радуют нас своей красотой! Каждый храбрый воин заслуживает покоя и наслаждения!
– Но почему колибри?! Они такие маленькие, а воины большие и сильные…
– А ты наблюдал за ними? – рассмеялась Иш-Чель над разочарованием сына.
Мальчик пожал плечами, вздохнул и с недоумением посмотрел на мать, демонстрируя ей полное непонимание и недоверие.
– Колибри бывают разными, это уж ты точно успел заметить, – начала Иш-Чель просвещение, Маленький Ягуар утвердительно кивнул. – Они отважно защищают любимые цветы, совсем как наши храбрые воины, если что-то принадлежит им, то ничто не достанется чужому… Они единственные, кто ведёт себя, как люди: такие же подвижные, могут делать головокружительные зигзаги, как и воины-ягуары… А перья, ты видел, как они переливаются под солнечными лучами? Какими бы красивыми и разноцветными ни были, отблески их имеют один и тот же жёсткий цвет, который говорит каждому: «Я нежно и осторожно целую прекрасные цветы и пью нектар, пусть я малпо сравнению с вами, но берегитесь, противники, глупые захватчики, я отважен и смел и никому не дам себя в обиду!»
– Пробовал я сок цветов, ничего вкусного… – вздохнул Маленький Ягуар. – Расскажи мне что-нибудь смешное?
Иш-Чель подумала, вспоминая забавные истории, услышанные в детстве. Потом он попросил её уточнить и показать, какое выражение лица было у противника, когда его перехитрил воин. Оба покатились со смеху и устроили возню, закутывая друг друга в одеяла из шкур. Они весело возились и не услышали, как очень тихо в комнату вошли четверо мокрых воинов.
Мужчины приблизились к ложу, где копошились хозяйка дома и ее сын, и быстро замотали их в шкуры. Брыкающихся и пытающихся освободиться, Иш-Чель и Маленького Ягуара пару раз ударили по месту, где находились головы и, взвалив на плечи, незваные гости покинули комнату, посчитав, что сделали все бесшумно и незаметно…

***
Иш-Чель очнулась от тряски. Тело, укутанное в одеяло, затекло, болела макушка, кожу покрыл липкий пот – дышать было нечем. Чтобы освободиться, она забарахталась и получила сильный удар в спину. Тряска продолжилась.
«Что происходит?! Куда меня тащат?! Где Маленький Ягуар?!»
Бег продолжался ещё долго. Когда похитители наконец-то остановились, то небрежно скинули тюк с Иш-Чель на землю. А когда развернули его, женщина пришла в ужас. Мужчин было пятнадцать, достаточно крупный отряд, в боевой раскраске, немного размытой под струями дождя, но легко читаемой – майя, вышедшие на тропу войны…
Подошёл воин, и когда он заговорил, наклонившись к самому лицу, Иш-Чель поняла, что похититель – её бывший муж и брат Кинич-Ахава.
– Здравствуй, Иш-Чель! Я выполнил своё обещание!
– Немедленно отпусти нас!
– Вы теперь свободны! Я освободил вас из рабства!
– Верни нас домой! – вскочила на ноги Иш-Чель. – Какое рабство?!
Кинич-Ахава отпрянул, скрипнул зубами, но отрицательно мотнул головой:
– Ты не понимаешь! Мы идём домой, в Митлу! Успокойся. Теперь все будет хорошо! Наша семья воссоединилась. Не бойся погони…
– Мой дом там! – махнула рукой Иш-Чель, она не успела ещё определиться, в какой стороне имение, но лишь бы не идти с ним.
– Нет, – Кинич-Ахава схватил её за руку и заставил опуститься на шкуру, в которую она была недавно завёрнута. Иш-Чель снова сделала попытку вскочить, но неожиданно получила сильную оплеуху. В глазах потемнело.
Боль. Обида. Гнев. Ярость. Недоумение…
Кинич-Ахава пришлось ещё несколько раз ударить жену, чтобы она на некоторое время затихла и не пыталась сопротивляться, прикрыв голову руками. Мелькнуло подозрение, что Иш-Чель может попытаться сбежать, поэтому он опять связал ей руки и ноги. Сына перетащил и устроил рядом с нею.
Маленький Ягуар молчал, презрительно поджав губы, но прищуренные глаза и то, как он смотрел на Кинич-Ахава, выдавали его гнев и едва сдерживаемую злость. Что вызвало у отца довольную улыбку – мальчик становится настоящим мужчиной, а совсем скоро станет и мужественным воином-майя!
Слова Иш-Чель были для него неожиданными. Он едва заставил себя прекратить бить её.«Мой дом там!»? Отпустить?! Никогда!.. Она просто не понимает, что я освободил их. Теперь мы вернёмся в Коацаок и станем жить счастливо!.. Завтра, когда успокоится, перестанет бояться, и я все ей объясню!»
Ещё не рассвело, а отряд двинулся в путь. Теперь Иш-Чель и сын вынуждены были идти сами, постоянно подгоняемые воином, идущим сзади.
Дневной переход беглецы завершили, когда уже стемнело. Стремительный ритм движения, заданный Кинич-Ахава, утомил не только женщину, но и всех воинов. Кроме постовых, расставленных неутомимым предводителем, все забылись глубоким сном. Вокруг начиналась дикая жизнь леса, звери вышли на охоту, и Иш-Чель прижала Маленького Ягуара к себе, внимательно прислушиваясь к шорохам и свистам лесной жизни. Всю дорогу её мучил вопрос: «3ачем Кинич-Ахава выкрал их? С какой целью уводит к сапотекам? Зачем нарушил мирный договор?!»
Иш-Чель не сомневалась, что у бывшего мужа есть план, который ничем хорошим не мог для них всех кончиться. Целый день, после того, как кляп изо рта вынули, она порывалась поговорить с Кинич-Ахава, но он упорно избегал её. Дорогу, если можно так назвать едва проходимые тропы, лежащие далеко от людных и торговых путей, Кинич-Ахава выбирал самую глухую. Она угадывалась в зарослях кустов и тут же смыкалась за их спинами. Только очень опытный охотник мог заметить, что по ней несколько часов назад прошёл небольшой отряд. Женщина надеялась – такой следопыт у Амантлана будет. Ни на миг она не позволяла себе усомниться – муж бросится в погоню и сможет их отбить. Кинич-Ахава также знал – в запасе у него всего несколько часов, потому гнал вперёд свой отряд, не давая никому отдыха.
Иш-Чель и ребёнка вновь устроили на шкурах возле больших камней. Когда лагерь уснул, Кинич-Ахава был вынужден подойти к пленникам, чтобы ослабить верёвки.
– Зачем ты нас выкрал? – голос Иш-Чель был спокоен, хотя волнение за сына едва позволяло держать себя в руках. Она знала, что ей предстоит противостоять очень жесткому человеку, способному пойти на всеради своей цели.
– Три года назад, когда я уходил из Теночтитлана, обещал тебе вернуться... – он примирительно улыбнулся и попытался погладить её по щеке. Она увернулась от ласки. Нехороший огонёк в глазахвстревожил Кинич-Ахава, но он продолжал верить, что после объяснения жена не только успокоится, но и обрадуется их будущему счастью.
– А я тебя об этом просила?
– Ты – моя жена, он – мой сын, я не мог позволить своей семье быть рабами!
– А мы и не рабы. Ты не знаешь, что я жена Амантлана?
– Но наш сын! Я не мог позволить ему вырасти мешиком!
– Всё тот же патриотический порыв!.. Он может быть последним майя, но не первым мешиком! А тебе не кажется, что он уже слишком взрослый, чтобы стать майя? Или он так нужен, потому что у тебя за это время не появилось больше детей, брат мой? И Маленький Ягуар твой единственный сын?!
– Почему ты меня называешь братом? Посмотри, Иш-Чель, на меня! Это я, Кинич-Ахава, твой муж!
– Ошибаешься, твоя жена умерла на сухом водопаде! Ты забыл, как сам отдал меня жрецам?.. Тогда ты не подумал, что у нас может быть ребёнок, а теперь к чему эти напыщенные фразы о сыне, которого тоже могло не быть?! Моё имя – Золотое Пёрышко Колибри! Оставь нас в покое! Ведь у тебя уже есть ещё дети? Есть другая жена!
– Зачем ты спрашиваешь? Что это изменит? – Кинич-Ахава присел на корточках рядом с разгневанной Иш-Чель и сыном.
– Я не хочу идти к сапотекам! Там ты снова вручишь нас в руки своей матери и её жреца!
– Тебе совершенно нечего бояться за вашу жизнь. Моя мать умерла. А жрец… Его забрал Ицамна… Пока мы будем жить в Митле у ...
– У твоей новой жены?.. Ты удивлён, что мне известны подробности твоей жизни? Странно, что ты побоялся признаться...
– Мне нечего скрывать! – Кинич-Ахава гордо вскинул голову, задетое самолюбие давало о себе знать. Разговор уходил в сторону от намеченной цели, он понял, что не сможет рассчитывать на смирение Иш-Чель: – Мы будем жить в Митле в моем доме. Наш сын будет залогом нашего мира. Ты можешь не тревожиться в отношении моей второй жены. Она послушна и не задаёт лишних вопросов. Её хорошо воспитали.
– А ты уверен, что меня достаточно хорошо воспитали для твоего нового дома?
– Я знаю, ты ревнива, но разума-то не занимать, не захочешь же ты испортить жизнь себе и сыну?
– Не стоит мне угрожать, Кинич-Ахава.Пока не поздно,одумайсяи отпусти нас!
– Ты начинаешь меня раздражать!..
– Скоро ты будешь постоянно находиться в этом состоянии. Посмотри на моего сына. Он думает, ходит, ест и даже спит, как мой муж Амантлан. Он воспитан и живёт, как его учил отец, а не ты... Ты никогда не станешь ему отцом!.. Хотя что мои слова! Очевидно, опять плохи дела, и возникла необходимость в воинах моей семьи… Ты же всегда вспоминаешь о моих братьях Кокомо, когда нет выхода. Ты поэтому нас выкрал?
– Хорошо, я не буду скрывать от тебя. Да, они обещали мне помочь и восстановить наш город Коацаок!
– Твой Коацаок разрушен, там нет жителей, с кем и за что ты собираешься воевать?.. Вот почему тебе нужны мои братья! Конечно, среди сапотеков не нашлось ни одного сумасшедшего вождя! А что же ты обещал сапотекам и моим братьям? – гневная речь Иш-Чель заставила Кинич-Ахава нахмуриться. Иш-Чель явно не та – горящая любовью и думающая об удовольствиях. Перед ним стояла взрослая и уверенная в себе гордая женщина. А ее одежда и украшения только подчеркивали принадлежность к мешикам. Очевидно, думала она так же, как и ненавистное племя страны Анауак. Внезапно ему стало противно все: ее одежда, она сама, ее голос и манеры, даже то, что он совершил и вынужден здесь сидеть и видеть это.
– Мы договорились, что ради твоего сына Кокомо помогут отстроить заново Коацаок. Сапотекам я ничего не обещал. Они просто дали мне дом, жену, пищу, благодаря матери.
– Значит, ради моего сына мои братья поддались на твои уговоры и решились на предательство? А ты не подумал, что им выгоднее заключить мир с мешиками, который уже заключен, ведь даже брак – это наш союз с Амантланом! И он ничего им не стоил? А дал целостность границ между двумя народами?! Он дал мир, понимаешь, Кинич-Ахава, мир на их землях? Кто ты для них теперь, когда меня признали залогом мира между страной майя и Анауаком?! Два месяца назад мой брат Кулькан, представляя всю семью Кокомо, заключил договор с мешиками! А зачем им нужен ты, кто не давал покоя в течение стольких лет на границе Анауака? И, последнее, Амантлан найдёт нас, даже если тебе удастся притащить меня силой в Митлу, и только силой, сама я не сделаю ни шага по своей воле! – Иш-Чель гордо встряхнула головой и села рядом с сыном, пытаясь успокоиться.
Кинич-Ахава был потрясён. Получалось, что все его планы были призрачным лунным светом? Братья Кокомо притворялись, делая вид, что хотят помочь ему, обеспокоены судьбой сестры, а сами тем временем посылали гонцов в Теночтитлан, за его спиной заключили с ацтеками договор о мире?! Как же можно жить, если майя предают майя?! А, может быть, дело вовсе и не в предательстве, а в том, что, сам не заметив, он случайно свернул с прямой дороги и перестал чувствовать, что необходимо его народу? Перестал быть мудрым вождём? Когда же это стало? После осады Коацаока? После мнимой гибели Иш-Чель? Когда умер отец? Кинич-Ахава пытался вспомнить и не мог. Горечь поражения угнетала и выбивала из налаженного ритма жизнь-борьба. Оказалось, что никому теперь не нужна война на границе! Два народа, столкнувшись один раз и уничтожив его город, семью, разошлись и решили жить в мире, а он остался выброшенным из жизни этой волной. Невостребованным и в некотором смысле даже лишним, приносящим только беспокойство и угрозу их миру. Он, который так стойко отражал неприятеля и защищал путь в страну майя. Кто отдал всё и не получил ничего, оставшись один на тропе войны… И для чего жить?
Последующий день только подтвердил догадку Иш-Чель – Амантлан преследует похитителей, он действительно наступает им на пятки, стремительно сокращая расстояние. Казалось, что мешики пробиваются даже ночью через лесные заросли.
Иногда вой ягуара раздавался практически рядом! Для неё это был глас свободы – она знала, что муж идёт за ними и скоро он настигнет их. Вчера на рассвете воины Кинич-Ахава видели огни факелов за разлившейся рекой, которая несколько задержала Амантлана, не готового к неожиданной переправе. Мешики искали брод и решили перебраться через реку вплавь.
Всю ночь Амантлан не сомкнул глаз, интуиция подсказывала ему, что похитители недалеко, но тревога за жену и мальчика судорогой сводила скулы. Он позволял себе поспать только пару часов на рассвете, чтобы утомление не могло помешать трезво мыслить, но и во сне постоянно прислушивался, ожидая разведчиков. Эта погоня через лес, безостановочное движение на последнем дыхании, гнали его вперёд. Он ни на миг не сомневался, что жену похитили, и она не ушла сама. Иш-Чель не могла его предать!
Лес. Стволы деревьев, которые не обхватить человеку, а солнечные лучи едва пробиваются через листву, густые заросли травы... Как же найти следы и догнать похитителей, не уйти в сторону по ложному пути?
Амантлан ушёл от воинов и призвал тоналя. Ему пришлось долго ждать, но небесный покровитель появился, выпрыгнув на залитую луной поляну.
«Приветствую тебя, брат мой!» – серебристый Ягуар подошел к Амантлану.
Что-то было непривычным в его поведении, и человек задал вопрос, не совсем тот, что хотел:
«Ты долго не шел, твоя охота удалась?»
«Да, брат мой! Моя охота удалась!» – Ягуар оскалился, и Амантлан воочию увидел, как животное лукаво улыбается.
«Я рад за тебя! Мне нужна твоя помощь – мою семью похитили! Куда идти? Как там они?!»
«Я был с ними, – просто ответил небесный друг. – Я видел их. Не переживай! Ждут. Я отведу тебя к ним!»
«Ты…» – у Амантлана не нашлось слов, чтобы отблагодарить тоналя, а зверь смущенно переступил с лапы на лапу, опустил голову и нервно забил хвостом.
«Их охраняет Ягуар. Завтра я укажу путь»
Утром Амантлан увидел серебристого тоналя и крупную, с переливающимися зелёными и синими чешуйками Змею, которая внимательно слушала его небесного помощника, положив большую голову на сложенное в кольца тело. Проводника-охотника звали Голубой Змей.
Едва небесные покровители закончили общение и направились на юго-запад, проводник указал направление, и отряд сорвался с места в погоню.
Амантлана с удвоенной энергией пробивался через заросли леса. Они настигли похитителей на рассвете пятого дня, но сразу атаковать не стали.
Амантлан услышал зов тоналя, приказал воинам спрятаться и ждать, а сам прислушался к словам друга:
«Не спеши, брат мой! Сначала я сражусь с черным Ягуаром, и только потом ты войдёшь в их лагерь!»
«Но почему?!»
«Так решили боги!» – грустно ответил тональ, трясь о колени Амантлана.
Тот вдруг почувствовал необыкновенную слабость во всем теле:
«Что это со мною?! Жизнь уходит?!»
«Нет. Мне нужна ещё и твоя сила, чтобы победить твоего врага! Я верну ее, не вол-ну-у-йся!» – донеслось до Амантлана.
Серебристый тональ в три огромных прыжка пересек расстояние, выскочил на поляну, где расположились похитители, и остановился недалеко от черного Ягуара, который охранял покой майя. Между кошками был костер, пламя взметнулось вверх, рассыпая искры, как от только что подкинутых сухих веток.
Битва, в которой решалась судьба, началась.
Серебристый тональ выгнул спину. Шерсть вздыбилась на загривке. Кошка издала протяжный вой, обнажив белоснежные клыки в распахнутой пасти. Кончик длинного хвоста заметался.
Черный Ягуар резко вскочил, присел на задние лапы и ответил грозным рыком, перешедшим в пронзительное мяуканье. Мощное тело напряглось, зверь готовился к прыжку.
Оба Ягуара сделали первое движение – мягко переступили передними лапами, пробуя твердость земли.
Они смотрели неотрывно друг на друга через все больше разгорающийся костер – Амантлану казалось, что тот вот-вот подожжет ветви деревьев и достанет неба.
Звери припали к земле, разостлавшись по ней во всю длину, даже кончики хвостов напряженно замерли.
Секунда. Бросок. Одновременный взлет двух красивых животных.
Их подхватило огненное пламя и унесло в небо, запылавшее кроваво-золотыми всполохами, прогнавшими отступивший рассвет.
Два зверя не смогли с налета вцепиться в глотки друг другу и отпрыгнули, не покидая огненного пламени, которое очертило арену битвы.
Опять припали к воображаемой земле тела, но вот звери схлестнулись мертвой хваткой. Серебристый Ягуар вцепился в загривок противника, а черная лесная кошка в ключицу, чуть-чуть не достав до пульсирующей артерии.
Визг, рев.
Мерцание искр огня.
Капли первой крови летят в костер, принося жертву богам, дразня и возрождая древний инстинкт борьбы за жизнь.
«Так решили боги…»
Черный Ягуар вырвался из пасти серебристого тоналя. И, отхватив клок у противника, отпрыгнул в сторону, припав на лапы. Боль от укуса заставила второго зверя выгнуться и попытаться лизнуть рану.
Вкус собственной крови привел животное в ярость, и он мощным прыжком взлетел и упал на противника.
Глухой удар, затем треск костей.
Короткая возня, жалобное мяуканье и рык. Шипение и визг.
Все было кончено. Чёрный Ягуар – ещё живой, но обессиленный – лежал распростертый на земле весь в собственной крови. Рядом с ним сидел его противник и слизывал с серебристой шерсти багровые пятна, изредка порыкивая в сторону поверженного врага.
«Ты можешь теперь идти, брат мой!»

***
Амантлан приказал окружить похитителей, и в одиночку вышел на их стоянку. Мгновенно к его горлу приставили десяток копий. Иш-Чель проснулась от шума, с трудом сдержала крик радости.
– Я – Амантлан, предводитель ягуаров на южных границах Анауака. Вы украли мою жену и сына. Я пришёл за ними.
– Я – Кинич-Ахава!.. Это я забрал свою семью!
Копья воины опустили. Кинич-Ахава вышел Амантлану навстречу. Они встали напротив, внимательно оценивая соперника.
– Между моим народом и народом майя подписан договор мира. Мне не нужны ваши жизни. Отдайте семью и уходите. Мы никого не тронем, – Амантлан махнул рукой в сторону Иш-Чель и Маленького Ягуара.
– Об этом договоре нам ничего не известно. Моя жена попала к вам в плен, и я забрал ее.
– Теперь Золотое Перышко Колибри не только моя жена, она является залогом мира между нашими народами. Если ты заберешь ее, то это нарушит договор, который заключили вожди. Ты станешь преступником. К тому же мои люди и я подтвердим – ты забрал ее силой, – Амантлану было хорошо видно, что его семья лежит связанной. – Они пленники, а не члены твоей семьи!
Кинич-Ахава с трудом сдерживал гнев и разочарование, он горел желанием вонзить нож в сердце мешика. Но тут его воины начали шептаться, тихо проявляя недовольство: целью похода было освобождение женщины, а получалось, что нарушали договор, подписанный вождями, становились преступниками. На такое многие идти не хотели.
– Верни женщину и ребенка, Кинич-Ахава!..
– Мы не преступники, договор о мире нельзя нарушать!..
– Вы верите какому-то мешику?! Он – наш враг! Его уста лгут! Он скажет вам что угодно, только бы не вступать с нами в бой, он трус, у него мало людей!.. – начал выкрикивать Кинич-Ахава в отчаянии. Он переводил взгляд с воина на воина, пытаясь найти поддержку и посеять сомнения. Но мужчины опускали глаза или отворачивались…
– Он не трус! Амантлан говорит правду! Если не хотите верить мешику, то его слова подтверждаю я! – донесся голос Иш-Чель, которой удалось таки сесть и опереться спиной о дерево. Она внимательно наблюдала за происходящим и не могла допустить, чтобы Кинич-Ахава взял верх.
– Нужно спросить женщину, пусть она скажет правду! – проявил неповиновение один из воинов.
Кинич-Ахава выхватил нож и угрожающе занес его, преграждая дорогу.
– Отойди, ахав, мы много лет знаем друг друга. Я не предаю тебя, а лишь не даю совершить глупость… – не дрогнул воин, спокойно отстраняя вождя и направляясь к Иш-Чель.Он развязал веревки на женщине и Маленьком Ягуаре и помог подняться. Втроем они подошли к отряду, который стоял молча в ожидании.
– Говори, женщина!
– Амантлан сказал вам правду. Майя и мешики заключили мир, вы можете его сейчас разрушить. Я и Маленький Ягуар – члены семьи Амантлана, и мы хотим вернуться домой.
Воины стояли молча, потом тот, который развязал Иш-Чель, взял за руку и подтолкнул к мешикам:
– Забирай свою женщину и сына, вождь! Мы не нарушим мир!
Кинич-Ахава попытался сделать шаг, но воины, стоящие рядом, удержали. Маленький Ягуар, не спеша, как-то совсем по взрослому, взял мать за руку и пошел к Амантлану. Когда мешик пропускал их на лесную тропу впереди себя, мальчик кинул прощальный взгляд на вождя майя. Кинич-Ахава, не отрываясь, смотрел вслед уходящему от него навсегда прошлому.

***
Прошло четыре месяца. Семья Амантлана провела это время в своём поместье. Мирная жизнь понравилась военачальнику, чему он и сам несказанно удивился. И не только общение с женой, их разговоры о майя, занимали его, нет – вместе с сыном изучал религию своего народа, пытаясь найти ответ на единственный вопрос – можно ли жить без войны? Гонец от Тлакаелеля разрушил течение жизни, и семья отправилась в Теночтитлан. По приезду Амантлан пошёл на очередной совет к правителю Анауака, а Иш-Чель остановилась в пригородном доме, чтобы не нарушать приказа тлатоани. К вечеру они должны были встретиться снова.

***
Совет представляли все сословия государства. Первыми выступил жрец Уицилопочтли:
– Граждане Анауака были послушными детьми Уицилопочтли и Тлалока, они также заботились и о других богах нашей благодатной земли. Землю, этот цветущий сад, нам подарили боги, они вручили нашим предкам право ею обладать. Многие годы мы поддерживали огонь в священных местах, многие годы мы ежедневно давали пищу нашим богам, и они были милостивы к своим детям. Бог южной стороны, великий Уицилопочтли, помогал нам добывать и славу, и земли. Могущественный Тлалок посылал дичь и зверя в наши руки. И вот теперь, братья, из-за нашей лени очень скоро мы не сможем выполнять наш долг! Я не буду много говорить о том, что известно каждому из вас, братья, что, не давая пищу богам, мы подвергнем опасности жизнь всего нашего мира!.. Страшные катастрофы обрушатся на всю землю, погибнет наш мир, ибо мы, избранные богами, нарушили их заветы, мы не сможем поддерживать огонь жизни, нам нечем будет кормить наших богов!
– Как же такое случилось? – поднялся Тлакаелель, когда жрец закончил и сел на своё место.
Встал, готовый дать ответ, жрец Тлалока.
– Верных сынов богов поразили лень и страх! Они не желают более воевать! Мы заключаем все новые и новые договора о мире, не захватывая пленников, которых должны дарить нашим богам. Мы проводим время в праздниках и на циновках в домах, забывая о своей избранности богом войны Уицилопочтли! Наша избранность – это наш долг, поклонение богу войны Уицилопочтли! Но скоро любой раб захватит то, что нам подарили наши боги! Мы забыли о долге – давать постоянную пищу нашим богам! Наши теокалли скоро будут пусты – никто не заботиться о жертвоприношениях!
Когда жрец закончил, воцарилась тишина, только ветерок шевелил в уборах собравшихся кончики перьев. Прозрачный дым от множества воскуренных трубок обволакивал помещение. Тихо потрескивали дрова в трёх жаровнях, расставленных в середине зала совета. Недоумения не было на лицах собравшихся, скорее, читалось огорчение и озабоченность. Каждый осознавал важность этого сообщения, но никто не знал, как спасти мир.
Понимая, что ни у кого не возникает желания предлагать, а, возможно, и предлагать-то нечего, первым решил выступить Тлакаелель:
– Братья! Над миром и всей страной Анауак нависла угроза гибели. Мы сами сделали так, сами виновны в той опасности, которая теперь нам угрожает. «Что же делать?» – спросите вы и останетесь в тишине, ибо ни у кого из вас нет ответа. Каждый воин любит свой дом, жену, детей, циновку у очага… Мы перестали любить войну и нашего могущественного бога-покровителя Уицилопочтли. И теперь все испытываем страх перед его гневом, это так! Но мы – воины нашего бога! Мы начнём новую войну! Мы…
– Да, мудрый Тлакаелель, мы начнём новую войну! – выкрикнул кто-то.
Случилось то, чего никогда не бывало на совете – речь советника прервали, и он не успел сообщить предложение. Члены совета радостно встрепенулись, и началось энергичное обсуждение нового похода. Похода на земли майя…
– У них богатые города и хорошие земли, будет большая добыча!..
– Мы захватим много пленников и красивых рабынь!..
– Мы сможем напоить наших богов кровью, и они вернут нам любовь и милость!..
Тлакаелель, не скрывая разочарования,сел.
«Что ж, Цветочные войны обождут…» – он не был сторонником похода в майяские земли, но раз совет так единодушен, не будет же он спорить? Ведь, как всегда, вышло, что это именно советник предложил новую войну.
Амантлан был вторым человеком, которого всеобщее ликование огорчило. Он смотрел на друга, ожидая, что тот исправит недоразумение, но Тлакаелель равнодушно курил трубку. Амантлан сделал попытку образумить собравшихся, но не был услышан. Несколько человек открыто бросили ему, что их удивляет его неверие в военную силу страны, и им странно слышать это от военачальника.
Обсуждение закончилось решением Совета отправить на южные границы большую армию, усиленную ветеранами и опытными воинами-ягуарами из отрядов Амантлана. Руководить походом предстояло тоже Амантлану…

***
Сообщение, что Амантлан с ягуарами отбывает завтра к южной границе, повергло Иш-Чель в изумление, граничащее с гневом. Быстро закончив свои дела, отдав распоряжения, она решительно направилась искать мужа. Пройдя все комнаты их поместья, обойдя хозяйственные постройки, наконец-то услышала его голос в саду, рядом с водой. Раздвинув прибрежные кусты, она увидела сына и мужа.
Её мужчины весело плескались в тёплой воде, с удовольствием поднимая со дна тину. Весь их вид показывал, что им хорошо вместе, и они полностью довольны друг другом. Едва мать появилась в поле их зрения, как мальчик радостно завизжал и протянул к ней руки. Иш-Чель ничего не оставалось, как зайти к ним в воду.
«Одежда будет испорчена…» – мелькнула посторонняя мысль, но не смогла затмить главную, котораяи привела Иш-Чель сюда.
– Присоединяйся к нам!– широко улыбнулся Амантлан
Женщина была без головной повязки, и её яркие волосы искрились в солнечных лучах. Лёгкий ветерок нежно шевелил выбившиеся из кос пряди. С ребёнком на руках она была очень красива и необыкновенно мила.
– Мне сказали, что завтра ты... – Иш-Чель запнулась не случайно, тщетно пытаясь подобрать слова.
Тогда её глаза с вызовом, разрушая мирную идиллию, дерзко взглянули на мужа. Он всё понял, с некоторой поспешностью отобрал у неё сына и вышел из воды.
– Ты идёшь убивать моих братьев?! – вопрос и утверждение прозвучали с одинаковой силой.
Он не отвечал, а ловко надел набедренную повязку. Казалось, что нагота играла какую-то роль, делая его незащищённым, но Иш-Чель поняла это по-своему. Она расценила молчание, как некую увёртку с его стороны, и уже была готова к тому, чтобы вновь сделать резкий выпад. Однако не успела. Амантлан повернулся, расправляя последнюю складку на домашней одежде, задумчиво дотронулся до своего ожерелья с ягуаровыми клыками и грустно задал вопросы, которые быстро сбили с жены воинственный дух:
– Разве Ицкоатль снял с меня обязанности вождя и предводителя ягуаров? Разве твой муж вдруг за одну ночь превратился в пилли?.. Разве я могу сказаться больным и немощным, когда мои воины готовы к походу? Разве ты забыла, чья ты жена?! – наконец-то взгляды их встретились.
Иш-Чель увидела в глазах мужа боль и злость, а не радость и гордость, которую встречала раньше.
– Я не забыла.
– Да, я говорил Тлакаелелю и Ицкоатлю, что воевать с народами майя для Анауака безумие. Но если сейчас твои и мои слова услышат и донесут – мы не дотянем и до утра, моя дорогая! Это измена непобедимому Анауаку!.. Ты забыла, что мой долг защищать, прежде всего, интересы моей страны?! Хорошо, я напомню тебе, женщина!..
– Амантлан, не бушуй, скажи, что произошло?!
– Верховный жрец Уицилопочтли объявил, что нет рабов для жертвоприношения, а богу это ущемление не по душе…
Она впервые слышала столь крамольные вещи. Он устало прикрыл глаза рукой, потом длинные пальцы непроизвольно потёрли переносицу, выдавая полное смятение.
– Амантлан, но почему поход на майя? Ведь это безумие – воевать сейчас еще и с ними!
– Да? Ты сомневаешься в храбрости моих ягуаров? – в голосе Амантлана отчетливо слышалась горькая язвительность. Он подтолкнул ее к дому. – Я высказался на совете, но меня выставили едва ли не трусом, хорошохотьне объявили изменником. Нужна битва, и чем больше крови, тем большее удовлетворение получат боги! А я знаю своих воинов с самого детства, это мои друзья, я не могу радоваться, идя на бессмысленную войну! Лучшие ягуары Теночтитлана!.. И мы должны победить! Было когда-нибудь иначе? Может, кто сомневаться в нашей победе? Это – крамола! Тебя прикажут убить, скажи ты это кому, кроме меня.
– А как же Тлакаелель? Неужели, он не поддержал?
– Не получилось. Кажется, мы все сошли с ума!
– Нужно попытаться объяснить!
– Я привык выполнять приказы, женщина! Я – воин, я – ягуар!.. Когда за управление берутся жрецы... Когда эти люди, – мне даже страшно, слышишь, страшно их называть людьми! – Когда берутся решать вопросы, то вокруг всё заливается кровью... А воины? Скажи, можно ли нас назвать людьми?.. Мы превращаемся в тех, чьи маски носим... Люди-звери... И все это по желанию жрецов. К чему эти бессмысленные жертвы?! Даже если захватим земли майя, то не сможем удержать на них власть. Нельзя распылять силы! Но никто не хочет меня слушать.
– Амантлан, тебя не страшат жрецы, выступи против безумия!
– Это бунт! А я служу своему народу.
– Ты знаешь, что это губительно для него! И ты сам можешь погибнуть в этом бессмысленном походе!
– Мой долг – служить интересам Анауака.
– Что делать, если ты не вернёшься?!
– Как странно. Ты уговариваешь изменить, но не задумываешься над тем, как мы все будем жить, если я позволю себе такую слабость! А ты смогла бы жить с человеком… с изменником?..
– Почему ты говоришь об измене? Решение начать войну с народом майя – ошибка, и ты сам её признаешь. О каком предательстве идёт речь?!
– Об измене нашим богам. Ты ведь до сих пор поклоняешься своим, и я тебе не запрещаю. Так почему же я не должен придерживаться ритуалов, священных для меня?
– Ты не такой, как все!
– Сомневаюсь. В чем-то – может быть, но я всегда был, есть и буду мешиком, которого чужие боги не интересуют, и я отдам долг тому, чему научила мать. Поэтому, раз боги требуют – я должен выполнить их желание. Пусть хоть в этом я буду преданным верующим.
– Амантлан, я не могу поверить, что ты топчешь тот хрупкий мир, который мы смогли построить!
Он остановился и перестал теребить ожерелье на груди, ласково привлёк Иш-Чель к себе и задумчиво, с лёгкой грустью сказал:
– Я обещаю, что бы ни случилось, ты всегда будешь в моем сердце, Иш-Чель. И я сделаю всё, чтобы вернуться назад.
Ласковые руки гладили её по плечам, отдавали тепло и нежность, а горечь от приближающейся разлуки делала эти ощущения ещё более острыми и желанными. Иш-Чель готова была простоять с ним вечность. Она каждой клеточкой тела ощущала его любовь. И с диким, первобытным ужасом осознавала: если с Амантланом что-то случится, в её жизни никогда не появится мужчина, способный так любить. А без этой безграничной любви и доверия ей не выжить. Она знала, что окажется в пустыне без огненного вихря чувств, которые рождал его мимолётный взгляд. Равновесие, длившееся эти месяцы, не могло быть вечным, но построенное на любви и уважении, оно выдерживало житейские бури и только крепло. Иш-Чель не хотела потом собирать его осколки и хоронить то, что так долго строила.
– Ты не сможешь разлюбить меня так быстро... Я вернусь и снова докажу свою любовь...
После этих слов он со страстью увлёк её в мир, принадлежащий только им. Солнце ещё не встало, когда он покинул спящую жену и ушёл в казармы к ягуарам.

***
Всю дорогу он изнурял и воинов и себя быстрым темпом. Постоянно находился с людьми, только бы не оставаться один на один с тяжёлыми мыслями о последствиях, которыми грозил закончиться поход.
Сколько его людей не вернётся?
Об этом было даже страшно думать...
А бессмысленность их гибели тяжким бременем ложилась на сердце, и сжимала его жёсткой хваткой ягуаровой пасти, едва Амантлан встречал довольный и горделивый взгляд какого-нибудь юнца, отправившегося завоёвывать славу и почести, как он много лет назад. Обычно из новобранцев в жестокой сече не выживал никто.
Жрецы на привалах сновали между кострами и своими призывами поддерживали воодушевление воинов, разжигая в них огонь фанатизма.
Скоро Амантлан не мог уже без дрожи смотреть в глаза своим людям –там горел яркий огонь веры. Его люди готовы были к бою и жаждали смерти, они не задумывались, что дома их ждут такие же женщины и дети, как те, над которыми уже вознеслись их тяжёлые палицы.
Они хотели убивать. Они жаждали крови… Тёплой. Липкой. Тягучей. Чужой. Умыться ею, пить её и, подняв руки к небу, возносить молитвы богу Уицилопочтли, богу южной земли, богу солнца и войны…
Страх закрался в его душу и леденил кровь. Он хотел бы ощущать тот же прилив бодрости и энергии, который дарили жрецы, всегда сопровождавшие его армию, но сейчас был одинок, и это угнетало. Он словно шёл по обочине, в стороне от своих людей, объединённых общей целью. Хотя, это было и невозможно – вся огромная человеческая масса подчинялась малейшему его желанию, все распоряжения выполнялись мгновенно. Но он не мог произнести того, что было для них всех единственно правильным – приказа повернуть назад. Его бы не поняли. Одурманенные ололиуки, постоянно подбрасываемым жрецами в питье, обкуренные, его воины видели другую цель. И их она не страшила, она стала смыслом движения, которое он, Амантлан, все больше и больше ускорял.
Неотвратимость трагедии, которую он предвидел, заставляла его желать быстрого свершения. В конце пути он уже не понимал, чего хотел больше: победы или поражения. Только гордый дух победителя поддерживал в нем силы, чем еще больше распалял ненависть к собственной раздвоенности. Долг сохранить живых людей, не подвергнув сомнению непобедимость мешиков, брал над ним верх, заставляя разум и честность отступать…
На одном из привалов, позднею ночью, проверяя посты, Амантлан почувствовал присутствие своего тоналя – природный защитник от всего неведомого призывал его к себе.
Вождь немедленно пошёл на зов. Едва миновал густые кусты, как впереди раздалось шуршание, очень тихое мяуканье и появилось серебристое свечение. Невольно, впервые за двенадцать дней, Амантлан улыбнулся.
Мужчина вышел к своему покровителю: «Приветствую тебя, мой верный защитник!»
«И тебе привет, брат мой!» – услышал в голове ответ серебристого ягуара Амантлан. Он присел на корточки и протянул руку, чтобы погладить своего хранителя, ощутить мощный поток энергии.
Тот наклонил голову, доверчиво подставив загривок. Шерсть дикой кошки сияла изнутри, напоминая расплавленное серебро.
«Твои переживания волнуют меня, не думай о гибели, дорогой брат, ещё не настало твое время», – мурлыкнула дикая кошка, выгибая спину от удовольствия.
«Ты уверен?»
«Я знаю. Битва будет. Ты найдёшь выход. Мне пора. Прощай!» – и ягуар растворился, оставив вождя в полной темноте. Энергия, которую Амантлан получил от звериного брата, прогнала мрачные думы, дала человеку уверенность и спокойствие.

***
Сомнения, терзавшие его день и ночь, растаяли, едва пересекли условную границу земель майя- неглубокую реку, лениво катившую воды на восток -они оказались в полном окружении.Их окружили, как только передовые отряды начали переправу. Вспоминая потом поход, он часто задавал себе один и тот же вопрос, не было ли это результатом его метаний? И отбрасывал сомнения. Тогда они шли сражаться и вновь подтвердить звание непобедимых воинов, воинов страны Анауак, добыть богам пищу, чтобы мир не умер, чтобы жизнь продолжалась.
Его огромная армия шла быстрым темпом, не растягиваясь на маршруте, именно это и спасло жизнь тем немногим, что смогли выбраться из страшного ада, в который их послала вера в богов и любовь к войне.Воинственный дух, подпитываемый звериной жаждой крови, воодушевил мешиков, и они бросились на превосходящих численностью воинов майя, с отчаянностью, которая заставила усомниться последних, что они смогут легко одолеть захватчиков.
Скоро их ряды заметно поредели, но мешики бросались на противника, размахивая палицами, совершенно не чувствуя усталости. Казалось, победа может быть достигнута, но подошли свежие силы отрядов Кокомо. И вот тогда каждый воин-мешик понял, что их просто вырезают.
– Амантлан! Нас перебьют, как кроликов! – подбежал к нему Рык Ягуара, который был настолько перемазан чужой и своей кровью, что узнать можно было только голос. Он лихорадочно размахивал ножом, забыв остановиться. Он с надеждой заглядывал в глаза другу, решив, будто у всегда предусмотрительного Амантланаприпасено что-то.И оно всех спасёт.
– А ты ожидал прогулку за очередной данью?! – огрызнулся Амантлан, внимательно наблюдая, как лавина майя накатывает на его отряды, защищающие центр. То там, то здесь мелькали яркие перья воинов-орлов, но их становилось все меньше. Как ни странно, большей частью в живых оставались именно молодые воины. Это даже в какой-то мере на краткий миг позабавило вождя, но голос друга требовательно вернул его к действительности:
– Ещё немного и нас вырежут! Нужно что-то делать!
– Что?
– Как это что?! – взвинтился Рык Ягуара, который был уверен в наличии плана на спасение или победу. Но Амантлан равнодушно, как ему казалось, взирал на резню, ещё ближе придвинувшуюся к ставке.
Если бы вождь кричал, метался от одного отряда к другому, это было бы нормально, по мнению Рык Ягуара, но спокойное наблюдение за битвой не соответствовало тому образу предводителя, привычного мешикам.
А их вождь и не был с ними.
Да, он стоял среди них, но смотрел в небо над битвой.
Его поглотило происходящее там.
Весь небосклон заполонили лесные звери и птицы, невозможно было определить, кто и на чьей стороне выступает. Почему они набрасываются друг на друга и рвут в остервенении на части, если в живой природе могли никогда и не встретиться…
Вот огромный Кайман подвергся атаке маленького быстрокрылого Колибри, и явно терпел от него поражение – один глаз грозного хозяина рек птица выклевала, и только везение спасало неповоротливое чудовище от полной потери зрения. Но Колибрине отступал, и казалось не один, а много пернатых напали разом – удары острым клювом сыпались не только на голову Каймана, и вот уже фонтаны крови заливали зверя, внезапно превратившегося в жалкого калеку, растерявшего силы. И огромное животное проиграло, в последний раз злобно вхолостую клацнув челюстями. Тут же в передних рядах Амантлан увидел, как схватился за голову и упал на колени огромный мешик-орёл, белоснежные перья окрасились алыми фонтанами крови. Слетела и покатилась под ноги рядом сражающимся маска хозяина неба. Погибший воин носил имя Клык Каймана…
Вот Ягуар попытался прыгнуть на спину Тапиру и вцепиться ему в загривок. Быстрый прыжок, и гибкое сильное тело понеслось в мощном броске, который должен был с первого удара опрокинуть противника. Но зверь потерпел поражение, напоровшись брюхом на один из клыков, взревев яростно и горько в последний раз, обливая кровью жёсткую, торчащую шерсть на загривке. А Тапир довольно хрюкнул и ворвался в толпу сражающихся, ища нового соперника. Какой-тосовсем ещё молодой воин уложил одним взмахом ножа зазевавшегося майя. Пронзив ножом незащищённый бок противника и, счастливо рассмеявшись, мешик кинулся в гущу битвы, веря в удачу. Амантлан вспомнил имя юноши – Неповоротливый Тапир…
Рядом с ними другое чудовище – огромный рыжий Муравей, покачиваясь на тонких ногах, мотал вверх-вниз головой и рвал лохматую Собаку. Амантлана передёрнуло от неприятного скрипа и чавканья жующих противника мощных челюстей и жалобного визга на запредельных нотах пытающегося вырваться из них животного. Клочья бело-чёрной шерсти и кровь летели во все стороны. Каким-то чудом Собака вырвалась. Жалобно воя, она медленно уползала с места битвы. А Муравей заметался, закрутился, яростно суча неуклюжими высокими лапами. Теперь уже он стал добычей... Это не было случайностью – на него накинулся темно-синий Колибри и Цапля, а белый Орёл спикировал на голову и размозжил ее одним ударом мощного клюва… Собака была спасена.
Чуть поодаль другой Кайман отражал нападение уже двух противников – Игуаны и Черепахи.
Прямо над головой Амантлана сражался Ягуар, его серебристый тональ. Он отражал атаку сразу четырёх рыжих диких собак. Но даже царапины не было на сияющей шкуре небесного покровителя. От его мощных ударов псы по одному отлетали в сторону с перебитыми хребтами, а дикая кошка только била себя по бокам хвостом и оскаливалась, демонстрируя окровавленные клыки.
Животные бились всюду.
И Амантлан понял – это бой небесных покровителей воинов, всех воинов и мешиков, и майя, участвующих в сражении на земле…
Нелепая догадка мелькнула в опьянённом мозге Рыка Ягуара:
– Ты – предатель!.. Это все твоя жена-майя! Измена! – закричал, бросаясь с ножом на Амантлана, его боевой товарищ. Вождь ловко увернулся от занесённого над ним оружия, подставил подножку и резким, но лёгким ударом палицы по голове оглушил боевого товарища.
И снова взгляд вверх – что происходит там?!
Длинный хвост серебристого тоналя заметался из стороны в сторону, скашивая траву. Ягуар сначала зашипел, потом издал протяжное мяуканье, рвущее слух и бьющее по нервам. Зверь готовился к прыжку – выбежала ещё одна стая диких собак, но, увидев поверженные трупы сородичей, свернула, набросившись на других зверей.
Слабый вскрик Рыка Ягуара заставил обернуться несколько человек, так внимательно следили вожди за разворачивающейся битвой. Главное, предводитель был жив и невредим, остальное их не касалось.
– Помогите ему! – приказал Амантлан двум воинам, постоянно сопровождавшим его. – Он утомился.
Натиск атакующих отрядов майя становился все многочисленнее. Вся луговина реки, где прижали мешиков, была покрыта трупами и ранеными, над которыми проносились разрозненные кучки майя: одним они оказывали милосердие – добивая, чтобы избавить от мучительных ран, других дорезали с особой жестокостью, не оставляя сомнений, что последние были мешиками.
Грозно и дерзко, заглушая крики воинов, в битву вступили боевые барабаны. Раскатами грома они ухали, поднимая дух гнева в сердцах воинов Анауака. Тонкий голос свирели заплакал по погибшим, взывая к мести – «Кровь за кровь».
А в небе бились дикие псы. Как рыжая волна они накатили и пронеслись по полю боя, с особой яростью бросались на раненыхживотных, кровожадно вгрызаясь тем в горло, обрывая жизненный путь земным воинам.
А ещё выше Амантлан увидел и не поверил глазам… Да, точно!
Он увидел богов… Они восседали на облаках и наблюдали за сражением!
Над мешиками расположились: Миктлантекутли – владыка царства мёртвых, вождь узнал его по вечным спутникам – сова и летучая мышь вились над головой, а паук сидел на плече и перебирал лапками; а рядом стоял могущественный Уицилопочтли, и ягуароликий Тлалок был тоже там.
Со стороны майя выделялся огромный человеческий скелет, чёрный плащ развивался за спиной, загораживая солнце. Рядом с ним стоял другой богс огромным топором в руке. Он опирался на одну ногу, вторая же принимала участие в битве – большая змея свисала с облаков и хватала огромной пастью каждое животное, оказавшееся под нею.
Боги следили за битвой в их честь! Значит, правы жрецы?! Жизнь будет продолжаться!
Но как же, как он мог их увидеть?!
– Я умер раз вижу это?! – прошептал изумлённый Амантлан.
«Мы ещё жи-и-вы!» – ответил тональ, весело скача по полю сражения.
Не веря себе, вождь осмотрелся – неужели только ему это видится?! Первым делом он взглянул в сторону жрецов. Точно. Три головы служителей были подняты вверх и смотрели на небо. На лицах блуждали улыбки счастья и радости. Они тоже видели это! Кровавая жатва должна была удовлетворить жрецов Уицилопочтли.
Но довольны ли боги?
С ненавистью Амантлан наблюдал, как жрецы следили за каждым мгновением битвы, временами бросались в бой в первых рядах воинов, чтобы поддержать духом фанатичной веры.
Серебристый тональ был в центре неба, его шерсть стояла дыбом, пасть была багровой от крови, скатывающейся на лапы, – только что ягуар разорвал напавшего на него каймана. Зверь издал грозный рык и посмотрел на Амантлана. Глаза в глаза.
«Уходи, брат мой, пора. Если промедлишь, подойдут свежие силы, нам не справиться с ними! Я укажу тебе дорогу. Уходи!»
Момент настал. Амантлан направился к кучке жрецов, стоявшей неподалёку от него, и обратился со словами, возможно, не столько почтительными, сколько дерзкими:
– Теперь, я надеюсь, наши боги довольны? Спросите их! Или им нужны и ваши сердца? Если так, то сейчас самое подходящее для этого время! Вы без всяких сложностей можете принять участие в этой резне!
– Ты забываешься! – оскалился старший.
– Отчего же? Давайте, вы ведь тоже владеете ножами!
– Битва не окончена!.. А не желаешь ли ты сдаться? – вмешался в разговор еще один жрец, измазанный кровью настолько, что белая набедренная повязка стала бурого цвета.
– Мешики – славные воины и никогда не отступают! Ты теряешь своё лицо!
– Да, но спасаю жизнь тем немногим, которым ещё рано отправляться на небеса с помощью майя!
– Ты не посмеешь отступить, Амантлан! Наша миссия...
– Моя миссия окончена, жрец!
– Ты просто трус, Амантлан!
– О-о-о боги!.. Повторяю: мои люди уходят, а вы можете продолжать свою миссию!..
Рядом громко ухнули боевые барабаны. На их зов отозвались воинственным кличем мешики.
– Я увожу воинов!
– Изменник! – бросился к нему младший служитель, замахиваясь ножом, но был остановлен взмахом руки жреца Уицилопочтли.
– Ты не уводишь воинов, Храбрый Ягуар! Ты ведёшь нас к победе! – и разрисованное лицо верховного расплылось в коварной усмешке, обнажая два ряда крепких белых зубов. Амантлан готов был поклясться, что на его глазах обычные зубы человека начали приобретать форму звериных клыков.
Жрец выхватил обсидиановый нож и, издав воинственный клич, бросился в первые ряды сражения. За ним последовали все остальные.
Амантлан скинул с плеч пёстрый плащ, отвязал с пояса дубинку и, повернувшись к северу, издал боевой клич воинов-ягуаров.
На зов отозвался друг-тональ, подхватили звери, которые сгруппировались вокруг серебристого ягуара. Амантлан был оглушён небесным воем. И тут его накрыла волна силы, исходящая из животной массы. Казалось, что небо и земля задрожали от их одновременного рывка.
Отряды воинов, наблюдавшие до этого момента за земной битвой и не имеющие возможности вступить в неё, вмиг оживились, услышав зов предводителя. Пока сражение напоминало избиение мешиков, а теперь превратилось в сплошную озверевшую лавину диких кошек...
Тональ Амантлана мчался впереди зверей, его вой сливался с криком земного друга, отдавал ему небывалую мощь и веру в победу.
Вот теперь-то Амантлан ощутил настоящее единение со своими воинами! Его опьянила кровь врагов, и он хотел, нет, желал только одного – выбраться самому и вывести оставшихся. Кровь заливала все вокруг, приходилось ступать по телам убитых. Ноги в кожаных сандалиях скользили, люди спотыкались, падали. Поток отступающих чётко следовал за своим предводителем, который машинально опускал и опускал свою палицу на головы врагов-майя, преграждающих отступление войску Анауака. В помутнениион уже не испытывал никакой жалости ни к кому, а только знал, что перед ним враг, удел того смерть.
Теперь Амантлан не знал, он ли скачет, огромными прыжками перепрыгивая через горы трупов, или это его тональ.
Единство зверя и человека...
Перед ним бой животных. Это он кидается на ближайшего противника, это его зубы вгрызаются в загривок и рвут глотку, а шерсть забивает нос.Это он слышит хруст сломанных костей, ощущает вкус вражеской, такой сладкой крови.Это он ведёт за собою ряды единомышленников-зверей, это ему они подчиняются, пробивая дорогу туда, где была жизнь.
И тут же перед ним реальный бой. Вот он отбивает нападение двух воинов-майя, рыча как тональ и взмах палицы напоминает удар тяжёлой лапы серебристого ягуара, так легко перебивающейшейные позвонки.
Он перестал быть человеком, он стал зверем – сильным, мощным, диким и непобедимым…
Теперь это действительно была бойня между двумя озверевшими группами, преследующими равнозначные цели: не упустить и добить, выбраться и выжить...
Победить могли только те,у которых желаниежить оказалось бы сильнее, или, может быть, те, на чьей стороне в этот момент боги.
На этот раз древние были на стороне мешиков.
Не привыкшие отступать, воины-ягуары не сумели построить правильно защиту своих задних рядов, отбивались как-то очень неловко. Когда Амантлан это понял, то, развернув передние ряды, сделал резкий выпад, стремясь откинуть авангард майяского войска, дать возможность оторваться от него своим отрядам, прикрывающим отход. Столь неожиданней отпор поверг в изумление майя, считавших, что противник бежит. Это помогло выиграть время, необходимое для марш-броска за немного заболоченное пространство у реки.
Мешики не упустили этой возможности и спаслись. Майя ожидали, что будут преследовать общую вымотанную в битве массу, но с Амантланом шли те, кто терпеливо стоял все время, пока шло сражение, его отборные отряды ветеранов, которые он никогда бы не позволил положить в этой битве.
Солнце зашло, избавив мешиков от преследования.

***
Возвратившихся из похода воинов Теночтитлан встретил душераздирающими воплями. Всюду женщины выскакивали на улицы и раздирали себе лица, рвали волосы и одежды, выражая глубокую скорбь по погибшим.
«Мы ещё не знали поражений, что же теперь будет?» – мелькнула у Амантлана мысль. Он шёл на Совет во дворец к тлатоани. Амантлан знал, что обвинений в измене не избежать, и был готов отстаивать свое честное имя. Помешать ему мог только тлатоани и жрецы, которые, понятное дело, вряд ли признают свою ошибку.
У входа его неожиданно окликнули из носилок, невероятно, Тлакаелель, любивший ходить пешком. Совершенно не зная, что теперь от него можно ожидать, Амантлан неуверенно подошёл.
– Я рад, что ты остался жив, – просто и открыто улыбнулся Тлакаелель, понимая, что сдерживает Амантлана. Он спокойно сошёл с носилок и увлёк друга под одинокое дерево, на ходу раскланиваясь со спешащими старейшинами. Слухи о разгроме быстро распространялись по городу. Подождав, пока небольшая группа пилли удалилась, Тлакаелель смело взглянул Амантлану в глаза.
– Я знаю, что посеял в твоей душе недоверие, но был вынужден сделать именно так, а не иначе, друг мой. Зато теперь, после этого провала мы сможем убедить тлатоани и совет в необходимости прекратить попытки завоёвывать земли майя. Не знаю, будешь ли ты мне снова верить...
– Зачем было вообще посылать?
– Чтобы умилостивить богов... Наш долг давать им пищу, – улыбнулся Тлакаелель.
– А, может быть, жрецов?.. Тлакаелель, происходит то, о чем я не имею никакого понятия… Я как в тумане...
– Ицкоатль пытается утвердиться, ему нужен союз со жрецами. Не думаю, что ты этого не знаешь...
– И его устраивает такая цена?!
– Хвала богам, что пока такая, кто его знает, что ещё взбредёт в голову этим жрецам! Ведь у вас был шанс на успех?
– Никакого.
– Ты правильно поступил. Если бы войска повёл кто-нибудь другой, не думаю, что осталось бы столько воинов. А ты хитрец, друг мой! Все твои ветераны вернулись…
– Я не предаю друзей.
– Да, но иногда нужно чем-то жертвовать ради высшей цели.
– Мне сложно тебе что-либо ответить, но сейчас я, как никогда раньше, ощущаю вину перед теми, кто остался там. Я не хотел вести их на бойню!
– Твой опыт, мой друг, покажет теперь всю бессмысленность намерений некоторых членов Совета в отношении земель майя... – Тлакаелель понизил голос до вкрадчивого шёпота и огляделся по сторонам, вежливо отвечая на приветствия снующих по площади прохожих: – Эти бездельники не могут справиться с тем, что уже имеют, но жадность не имеет границ. Чем больше вы приносите добычи, тем богаче мы все становимся. Но мало кому приходит в голову: чем больше растягивать ткань, тем больше возможность её разорвать... Мы не можем покрыть всю свободную землю, нас слишком мало для этого... Но жадность требует...
– Только вот платят не те, кому это достаётся!
– Ты не прав. Достаётся-то больше всего вам, вот только плоды пожинают другие. Но нам уже пора… Неужели тебе не позволили даже побывать дома и поменять одежду? Ах, да – срочность!
Положив руку на правое плечо Амантлана, Тлакаелель развернул его в сторону входа во дворец тлатоани.
Этот совет совершенно не напоминал тот, состоявшийся ранее, перед самым походом. Теперь все были повергнуты в уныние, бросали на Амантлана косые и временами враждебные взгляды. Некоторые даже не пытались скрыть свою нелюбовь к нему. Другие, окинув его неопрятную одежду, оскорблено поджимали губы.
Амантлан знал, что недоброжелателей у него всегда было больше, чем друзей, и это не удивляло: он совершил слишком головокружительную карьеру за очень короткий срок, используя только свой ум и смекалку, а таких людей на совете не любили, но ценили. Вот и теперь его безжалостно использовали. Всё бы ничего, да обидно нести на себе бремя ответственности, и которое никто, очевидно, не захочет с ним разделить. Вот уже в который раз он останется один на один со своей правдой!
«Правда? Кому она нужна такая?» – опять он будет задавать только себе этот вопрос, и вновь терпеливо строить мир в безумном мире...
Большой неожиданностью для Амантлана и его недоброжелателей стало выступление тлатоани, а затем и Тлакаелеля. Правитель и главный советник объявили Амантлана героем... В длинной и пространной речи Тлакаелель подвёл Совет к главной своей идее – необходимости организовать Цветочные войны внутри страны Анауак…
Вторым важным решением было заключение мира с майя, объявление границ неприкосновенными. Залогом решили признать брак Амантлана и Золотого Пёрышка Колибри, дочери правителя главного государства майя Кокомо. Так Иш-Чель, через семь долгих лет жизни среди мешиков, получила официальный статус и неприкосновенность…

***
Опять поместье, такое родное, теперь здесь было безопасно, несмотря на близость границы. Ведь вокруг патрулировала армия воинов-ягуаров её мужа. Денно и нощно они охраняли мирных жителей. Но это были, скорее, патрули, контролирующие порядок в государстве, нежели военные отряды, всегда готовые дать отпор соседу. Мирный договор подарил жителям покой и возможность развивать поместья.
И муж, проверив посты, каждый вечер возвращался домой… Это было настоящим счастьем иногда до первых звёзд сидеть с ним у костра и слушать рассказы о походах, победах, горестном и тяжёлом пути предков в поисках этой земли.
– И собрались тогда вожди, и сказали своему народу – не время нам покоряться стихиям и болезням, мы – гордый и сильный народ, мы найдём землю, где полно дичи и рыба плещется на рассвете, и её так много, что она рвёт сети из рук… Там земля родит урожай три раза в год… Там вы все будете сыты и здоровы! И пошёл наш народ в поисках этой земли… И нашёл её, и построил великий город Теночтитлан – гордость страны Анауак…
Редко другие рассказчики тоже пересказывали легенды о любви, всегда необыкновенно красивые, но такие печальные, что, казалось, их мир не создан для счастья и пусть не вечной, но долгой любви двоих. Что любовь непременно вызывает зависть, что боги помогают не влюблённым, а тем, кто намерен разрушить такие хрупкие, как крылья ярких бабочек, отношения двух людей. Ведь миром правит грозный бог войны Уицилопочтли, и все подчинено служению ему… А любовь, счастье – это такие мимолётные мгновения, которым нет места на земле, человеку свыше даруются «на краткое время, чтобы он мог передохнуть от ликов смерти»…
И Иш-Чель ловила эти мгновения, собирала их, прятала в глубине души, благодаря свою богиню уже за то, что они есть… Стоило Амантлану покинуть ложе и отправиться к отрядам, как она бежала к краю сада, поднимала голову к диску или полукольцу Луны и благодарила богиню Иш-Чель… И падала на колени, вскидывала руки к небу, прося продлить эти мгновения, не разрушать покой и счастье её дома, убедить небесных правителей подарить милость жить в мире долго…
А вокруг неё просыпалась природа, начинали петь птицы, ветер играл с листвой деревьев, порхали бабочки, и крохотные колибри пили нектар из цветочных чаш, только раскрывшихся навстречу новому дню. И Иш-Чель хотела верить, что богиня милостива к ней, и её счастье продлиться вечно…
В этот день тучи не позволяли солнцу открыть свой лик и было прохладно, все ждали дождя и, пользуясь случаем, попрятались в домах. Иш-Чель тоже испытывала желание ничего не делать, а просто поваляться в тёплой и уютной постели. Сын, проснувшись, попытался позвать друзей поиграть, но накрапывающий дождик расстроил все планы детворы на прогулку к озеру. Маленький Ягуар грустно пошёл в комнату к матери.
Иш-Чель рассказала сыну несколько легенд о храбрых орлах. Выслушав все до конца, ребёнок задумчиво посмотрел в окно и спросил:
– Расскажи мне, куда уходят воины, когда погибают?
Иш-Чель улыбнулась, уселасьпоудобнее и погладила мальчика по голове:
– А отец тебе не говорил? Нет?.. Ну, тогда то, что знаю я, хорошо? Великие воины, которые не щадили себя и защищали свой народ и землю, погибнув в битве, уходят на небо к богу войны Уицилопочтли. Там, в его владениях они поют, пляшут и сопровождают бога весь день, пока он обходит свои земли, наблюдает за нами… Как мы его чтим, соблюдаем законы, отдаём ему почести…
– Все-все воины, которые погибли, собираются вместе? Это ж какая армия! Как они там помещаются?
– Не волнуйся, когда проходит четыре года, храбрые воины покидают Уицилопочтли и возвращаются к нам на землю!
– Да?! А почему мы их не видим?
– Как это не видим? Видим! Храбрые воины возвращаются к нам в облике птичек колибри! Они пьют сладкий душистый нектар, радуют нас своей красотой! Каждый храбрый воин заслуживает покоя и наслаждения!
– Но почему колибри?! Они такие маленькие, а воины большие и сильные…
– А ты наблюдал за ними? – рассмеялась Иш-Чель над разочарованием сына.
Мальчик пожал плечами, вздохнул и с недоумением посмотрел на мать, демонстрируя ей полное непонимание и недоверие.
– Колибри бывают разными, это уж ты точно успел заметить, – начала Иш-Чель просвещение, Маленький Ягуар утвердительно кивнул. – Они отважно защищают любимые цветы, совсем как наши храбрые воины, если что-то принадлежит им, то ничто не достанется чужому… Они единственные, кто ведёт себя, как люди: такие же подвижные, могут делать головокружительные зигзаги, как и воины-ягуары… А перья, ты видел, как они переливаются под солнечными лучами? Какими бы красивыми и разноцветными ни были, отблески их имеют один и тот же жёсткий цвет, который говорит каждому: «Я нежно и осторожно целую прекрасные цветы и пью нектар, пусть я малпо сравнению с вами, но берегитесь, противники, глупые захватчики, я отважен и смел и никому не дам себя в обиду!»
– Пробовал я сок цветов, ничего вкусного… – вздохнул Маленький Ягуар. – Расскажи мне что-нибудь смешное?
Иш-Чель подумала, вспоминая забавные истории, услышанные в детстве. Потом он попросил её уточнить и показать, какое выражение лица было у противника, когда его перехитрил воин. Оба покатились со смеху и устроили возню, закутывая друг друга в одеяла из шкур. Они весело возились и не услышали, как очень тихо в комнату вошли четверо мокрых воинов.
Мужчины приблизились к ложу, где копошились хозяйка дома и ее сын, и быстро замотали их в шкуры. Брыкающихся и пытающихся освободиться, Иш-Чель и Маленького Ягуара пару раз ударили по месту, где находились головы и, взвалив на плечи, незваные гости покинули комнату, посчитав, что сделали все бесшумно и незаметно…

***
Иш-Чель очнулась от тряски. Тело, укутанное в одеяло, затекло, болела макушка, кожу покрыл липкий пот – дышать было нечем. Чтобы освободиться, она забарахталась и получила сильный удар в спину. Тряска продолжилась.
«Что происходит?! Куда меня тащат?! Где Маленький Ягуар?!»
Бег продолжался ещё долго. Когда похитители наконец-то остановились, то небрежно скинули тюк с Иш-Чель на землю. А когда развернули его, женщина пришла в ужас. Мужчин было пятнадцать, достаточно крупный отряд, в боевой раскраске, немного размытой под струями дождя, но легко читаемой – майя, вышедшие на тропу войны…
Подошёл воин, и когда он заговорил, наклонившись к самому лицу, Иш-Чель поняла, что похититель – её бывший муж и брат Кинич-Ахава.
– Здравствуй, Иш-Чель! Я выполнил своё обещание!
– Немедленно отпусти нас!
– Вы теперь свободны! Я освободил вас из рабства!
– Верни нас домой! – вскочила на ноги Иш-Чель. – Какое рабство?!
Кинич-Ахава отпрянул, скрипнул зубами, но отрицательно мотнул головой:
– Ты не понимаешь! Мы идём домой, в Митлу! Успокойся. Теперь все будет хорошо! Наша семья воссоединилась. Не бойся погони…
– Мой дом там! – махнула рукой Иш-Чель, она не успела ещё определиться, в какой стороне имение, но лишь бы не идти с ним.
– Нет, – Кинич-Ахава схватил её за руку и заставил опуститься на шкуру, в которую она была недавно завёрнута. Иш-Чель снова сделала попытку вскочить, но неожиданно получила сильную оплеуху. В глазах потемнело.
Боль. Обида. Гнев. Ярость. Недоумение…
Кинич-Ахава пришлось ещё несколько раз ударить жену, чтобы она на некоторое время затихла и не пыталась сопротивляться, прикрыв голову руками. Мелькнуло подозрение, что Иш-Чель может попытаться сбежать, поэтому он опять связал ей руки и ноги. Сына перетащил и устроил рядом с нею.
Маленький Ягуар молчал, презрительно поджав губы, но прищуренные глаза и то, как он смотрел на Кинич-Ахава, выдавали его гнев и едва сдерживаемую злость. Что вызвало у отца довольную улыбку – мальчик становится настоящим мужчиной, а совсем скоро станет и мужественным воином-майя!
Слова Иш-Чель были для него неожиданными. Он едва заставил себя прекратить бить её.«Мой дом там!»? Отпустить?! Никогда!.. Она просто не понимает, что я освободил их. Теперь мы вернёмся в Коацаок и станем жить счастливо!.. Завтра, когда успокоится, перестанет бояться, и я все ей объясню!»
Ещё не рассвело, а отряд двинулся в путь. Теперь Иш-Чель и сын вынуждены были идти сами, постоянно подгоняемые воином, идущим сзади.
Дневной переход беглецы завершили, когда уже стемнело. Стремительный ритм движения, заданный Кинич-Ахава, утомил не только женщину, но и всех воинов. Кроме постовых, расставленных неутомимым предводителем, все забылись глубоким сном. Вокруг начиналась дикая жизнь леса, звери вышли на охоту, и Иш-Чель прижала Маленького Ягуара к себе, внимательно прислушиваясь к шорохам и свистам лесной жизни. Всю дорогу её мучил вопрос: «3ачем Кинич-Ахава выкрал их? С какой целью уводит к сапотекам? Зачем нарушил мирный договор?!»
Иш-Чель не сомневалась, что у бывшего мужа есть план, который ничем хорошим не мог для них всех кончиться. Целый день, после того, как кляп изо рта вынули, она порывалась поговорить с Кинич-Ахава, но он упорно избегал её. Дорогу, если можно так назвать едва проходимые тропы, лежащие далеко от людных и торговых путей, Кинич-Ахава выбирал самую глухую. Она угадывалась в зарослях кустов и тут же смыкалась за их спинами. Только очень опытный охотник мог заметить, что по ней несколько часов назад прошёл небольшой отряд. Женщина надеялась – такой следопыт у Амантлана будет. Ни на миг она не позволяла себе усомниться – муж бросится в погоню и сможет их отбить. Кинич-Ахава также знал – в запасе у него всего несколько часов, потому гнал вперёд свой отряд, не давая никому отдыха.
Иш-Чель и ребёнка вновь устроили на шкурах возле больших камней. Когда лагерь уснул, Кинич-Ахава был вынужден подойти к пленникам, чтобы ослабить верёвки.
– Зачем ты нас выкрал? – голос Иш-Чель был спокоен, хотя волнение за сына едва позволяло держать себя в руках. Она знала, что ей предстоит противостоять очень жесткому человеку, способному пойти на всеради своей цели.
– Три года назад, когда я уходил из Теночтитлана, обещал тебе вернуться... – он примирительно улыбнулся и попытался погладить её по щеке. Она увернулась от ласки. Нехороший огонёк в глазахвстревожил Кинич-Ахава, но он продолжал верить, что после объяснения жена не только успокоится, но и обрадуется их будущему счастью.
– А я тебя об этом просила?
– Ты – моя жена, он – мой сын, я не мог позволить своей семье быть рабами!
– А мы и не рабы. Ты не знаешь, что я жена Амантлана?
– Но наш сын! Я не мог позволить ему вырасти мешиком!
– Всё тот же патриотический порыв!.. Он может быть последним майя, но не первым мешиком! А тебе не кажется, что он уже слишком взрослый, чтобы стать майя? Или он так нужен, потому что у тебя за это время не появилось больше детей, брат мой? И Маленький Ягуар твой единственный сын?!
– Почему ты меня называешь братом? Посмотри, Иш-Чель, на меня! Это я, Кинич-Ахава, твой муж!
– Ошибаешься, твоя жена умерла на сухом водопаде! Ты забыл, как сам отдал меня жрецам?.. Тогда ты не подумал, что у нас может быть ребёнок, а теперь к чему эти напыщенные фразы о сыне, которого тоже могло не быть?! Моё имя – Золотое Пёрышко Колибри! Оставь нас в покое! Ведь у тебя уже есть ещё дети? Есть другая жена!
– Зачем ты спрашиваешь? Что это изменит? – Кинич-Ахава присел на корточках рядом с разгневанной Иш-Чель и сыном.
– Я не хочу идти к сапотекам! Там ты снова вручишь нас в руки своей матери и её жреца!
– Тебе совершенно нечего бояться за вашу жизнь. Моя мать умерла. А жрец… Его забрал Ицамна… Пока мы будем жить в Митле у ...
– У твоей новой жены?.. Ты удивлён, что мне известны подробности твоей жизни? Странно, что ты побоялся признаться...
– Мне нечего скрывать! – Кинич-Ахава гордо вскинул голову, задетое самолюбие давало о себе знать. Разговор уходил в сторону от намеченной цели, он понял, что не сможет рассчитывать на смирение Иш-Чель: – Мы будем жить в Митле в моем доме. Наш сын будет залогом нашего мира. Ты можешь не тревожиться в отношении моей второй жены. Она послушна и не задаёт лишних вопросов. Её хорошо воспитали.
– А ты уверен, что меня достаточно хорошо воспитали для твоего нового дома?
– Я знаю, ты ревнива, но разума-то не занимать, не захочешь же ты испортить жизнь себе и сыну?
– Не стоит мне угрожать, Кинич-Ахава.Пока не поздно,одумайсяи отпусти нас!
– Ты начинаешь меня раздражать!..
– Скоро ты будешь постоянно находиться в этом состоянии. Посмотри на моего сына. Он думает, ходит, ест и даже спит, как мой муж Амантлан. Он воспитан и живёт, как его учил отец, а не ты... Ты никогда не станешь ему отцом!.. Хотя что мои слова! Очевидно, опять плохи дела, и возникла необходимость в воинах моей семьи… Ты же всегда вспоминаешь о моих братьях Кокомо, когда нет выхода. Ты поэтому нас выкрал?
– Хорошо, я не буду скрывать от тебя. Да, они обещали мне помочь и восстановить наш город Коацаок!
– Твой Коацаок разрушен, там нет жителей, с кем и за что ты собираешься воевать?.. Вот почему тебе нужны мои братья! Конечно, среди сапотеков не нашлось ни одного сумасшедшего вождя! А что же ты обещал сапотекам и моим братьям? – гневная речь Иш-Чель заставила Кинич-Ахава нахмуриться. Иш-Чель явно не та – горящая любовью и думающая об удовольствиях. Перед ним стояла взрослая и уверенная в себе гордая женщина. А ее одежда и украшения только подчеркивали принадлежность к мешикам. Очевидно, думала она так же, как и ненавистное племя страны Анауак. Внезапно ему стало противно все: ее одежда, она сама, ее голос и манеры, даже то, что он совершил и вынужден здесь сидеть и видеть это.
– Мы договорились, что ради твоего сына Кокомо помогут отстроить заново Коацаок. Сапотекам я ничего не обещал. Они просто дали мне дом, жену, пищу, благодаря матери.
– Значит, ради моего сына мои братья поддались на твои уговоры и решились на предательство? А ты не подумал, что им выгоднее заключить мир с мешиками, который уже заключен, ведь даже брак – это наш союз с Амантланом! И он ничего им не стоил? А дал целостность границ между двумя народами?! Он дал мир, понимаешь, Кинич-Ахава, мир на их землях? Кто ты для них теперь, когда меня признали залогом мира между страной майя и Анауаком?! Два месяца назад мой брат Кулькан, представляя всю семью Кокомо, заключил договор с мешиками! А зачем им нужен ты, кто не давал покоя в течение стольких лет на границе Анауака? И, последнее, Амантлан найдёт нас, даже если тебе удастся притащить меня силой в Митлу, и только силой, сама я не сделаю ни шага по своей воле! – Иш-Чель гордо встряхнула головой и села рядом с сыном, пытаясь успокоиться.
Кинич-Ахава был потрясён. Получалось, что все его планы были призрачным лунным светом? Братья Кокомо притворялись, делая вид, что хотят помочь ему, обеспокоены судьбой сестры, а сами тем временем посылали гонцов в Теночтитлан, за его спиной заключили с ацтеками договор о мире?! Как же можно жить, если майя предают майя?! А, может быть, дело вовсе и не в предательстве, а в том, что, сам не заметив, он случайно свернул с прямой дороги и перестал чувствовать, что необходимо его народу? Перестал быть мудрым вождём? Когда же это стало? После осады Коацаока? После мнимой гибели Иш-Чель? Когда умер отец? Кинич-Ахава пытался вспомнить и не мог. Горечь поражения угнетала и выбивала из налаженного ритма жизнь-борьба. Оказалось, что никому теперь не нужна война на границе! Два народа, столкнувшись один раз и уничтожив его город, семью, разошлись и решили жить в мире, а он остался выброшенным из жизни этой волной. Невостребованным и в некотором смысле даже лишним, приносящим только беспокойство и угрозу их миру. Он, который так стойко отражал неприятеля и защищал путь в страну майя. Кто отдал всё и не получил ничего, оставшись один на тропе войны… И для чего жить?
Последующий день только подтвердил догадку Иш-Чель – Амантлан преследует похитителей, он действительно наступает им на пятки, стремительно сокращая расстояние. Казалось, что мешики пробиваются даже ночью через лесные заросли.
Иногда вой ягуара раздавался практически рядом! Для неё это был глас свободы – она знала, что муж идёт за ними и скоро он настигнет их. Вчера на рассвете воины Кинич-Ахава видели огни факелов за разлившейся рекой, которая несколько задержала Амантлана, не готового к неожиданной переправе. Мешики искали брод и решили перебраться через реку вплавь.
Всю ночь Амантлан не сомкнул глаз, интуиция подсказывала ему, что похитители недалеко, но тревога за жену и мальчика судорогой сводила скулы. Он позволял себе поспать только пару часов на рассвете, чтобы утомление не могло помешать трезво мыслить, но и во сне постоянно прислушивался, ожидая разведчиков. Эта погоня через лес, безостановочное движение на последнем дыхании, гнали его вперёд. Он ни на миг не сомневался, что жену похитили, и она не ушла сама. Иш-Чель не могла его предать!
Лес. Стволы деревьев, которые не обхватить человеку, а солнечные лучи едва пробиваются через листву, густые заросли травы... Как же найти следы и догнать похитителей, не уйти в сторону по ложному пути?
Амантлан ушёл от воинов и призвал тоналя. Ему пришлось долго ждать, но небесный покровитель появился, выпрыгнув на залитую луной поляну.
«Приветствую тебя, брат мой!» – серебристый Ягуар подошел к Амантлану.
Что-то было непривычным в его поведении, и человек задал вопрос, не совсем тот, что хотел:
«Ты долго не шел, твоя охота удалась?»
«Да, брат мой! Моя охота удалась!» – Ягуар оскалился, и Амантлан воочию увидел, как животное лукаво улыбается.
«Я рад за тебя! Мне нужна твоя помощь – мою семью похитили! Куда идти? Как там они?!»
«Я был с ними, – просто ответил небесный друг. – Я видел их. Не переживай! Ждут. Я отведу тебя к ним!»
«Ты…» – у Амантлана не нашлось слов, чтобы отблагодарить тоналя, а зверь смущенно переступил с лапы на лапу, опустил голову и нервно забил хвостом.
«Их охраняет Ягуар. Завтра я укажу путь»
Утром Амантлан увидел серебристого тоналя и крупную, с переливающимися зелёными и синими чешуйками Змею, которая внимательно слушала его небесного помощника, положив большую голову на сложенное в кольца тело. Проводника-охотника звали Голубой Змей.
Едва небесные покровители закончили общение и направились на юго-запад, проводник указал направление, и отряд сорвался с места в погоню.
Амантлана с удвоенной энергией пробивался через заросли леса. Они настигли похитителей на рассвете пятого дня, но сразу атаковать не стали.
Амантлан услышал зов тоналя, приказал воинам спрятаться и ждать, а сам прислушался к словам друга:
«Не спеши, брат мой! Сначала я сражусь с черным Ягуаром, и только потом ты войдёшь в их лагерь!»
«Но почему?!»
«Так решили боги!» – грустно ответил тональ, трясь о колени Амантлана.
Тот вдруг почувствовал необыкновенную слабость во всем теле:
«Что это со мною?! Жизнь уходит?!»
«Нет. Мне нужна ещё и твоя сила, чтобы победить твоего врага! Я верну ее, не вол-ну-у-йся!» – донеслось до Амантлана.
Серебристый тональ в три огромных прыжка пересек расстояние, выскочил на поляну, где расположились похитители, и остановился недалеко от черного Ягуара, который охранял покой майя. Между кошками был костер, пламя взметнулось вверх, рассыпая искры, как от только что подкинутых сухих веток.
Битва, в которой решалась судьба, началась.
Серебристый тональ выгнул спину. Шерсть вздыбилась на загривке. Кошка издала протяжный вой, обнажив белоснежные клыки в распахнутой пасти. Кончик длинного хвоста заметался.
Черный Ягуар резко вскочил, присел на задние лапы и ответил грозным рыком, перешедшим в пронзительное мяуканье. Мощное тело напряглось, зверь готовился к прыжку.
Оба Ягуара сделали первое движение – мягко переступили передними лапами, пробуя твердость земли.
Они смотрели неотрывно друг на друга через все больше разгорающийся костер – Амантлану казалось, что тот вот-вот подожжет ветви деревьев и достанет неба.
Звери припали к земле, разостлавшись по ней во всю длину, даже кончики хвостов напряженно замерли.
Секунда. Бросок. Одновременный взлет двух красивых животных.
Их подхватило огненное пламя и унесло в небо, запылавшее кроваво-золотыми всполохами, прогнавшими отступивший рассвет.
Два зверя не смогли с налета вцепиться в глотки друг другу и отпрыгнули, не покидая огненного пламени, которое очертило арену битвы.
Опять припали к воображаемой земле тела, но вот звери схлестнулись мертвой хваткой. Серебристый Ягуар вцепился в загривок противника, а черная лесная кошка в ключицу, чуть-чуть не достав до пульсирующей артерии.
Визг, рев.
Мерцание искр огня.
Капли первой крови летят в костер, принося жертву богам, дразня и возрождая древний инстинкт борьбы за жизнь.
«Так решили боги…»
Черный Ягуар вырвался из пасти серебристого тоналя. И, отхватив клок у противника, отпрыгнул в сторону, припав на лапы. Боль от укуса заставила второго зверя выгнуться и попытаться лизнуть рану.
Вкус собственной крови привел животное в ярость, и он мощным прыжком взлетел и упал на противника.
Глухой удар, затем треск костей.
Короткая возня, жалобное мяуканье и рык. Шипение и визг.
Все было кончено. Чёрный Ягуар – ещё живой, но обессиленный – лежал распростертый на земле весь в собственной крови. Рядом с ним сидел его противник и слизывал с серебристой шерсти багровые пятна, изредка порыкивая в сторону поверженного врага.
«Ты можешь теперь идти, брат мой!»

***
Амантлан приказал окружить похитителей, и в одиночку вышел на их стоянку. Мгновенно к его горлу приставили десяток копий. Иш-Чель проснулась от шума, с трудом сдержала крик радости.
– Я – Амантлан, предводитель ягуаров на южных границах Анауака. Вы украли мою жену и сына. Я пришёл за ними.
– Я – Кинич-Ахава!.. Это я забрал свою семью!
Копья воины опустили. Кинич-Ахава вышел Амантлану навстречу. Они встали напротив, внимательно оценивая соперника.
– Между моим народом и народом майя подписан договор мира. Мне не нужны ваши жизни. Отдайте семью и уходите. Мы никого не тронем, – Амантлан махнул рукой в сторону Иш-Чель и Маленького Ягуара.
– Об этом договоре нам ничего не известно. Моя жена попала к вам в плен, и я забрал ее.
– Теперь Золотое Перышко Колибри не только моя жена, она является залогом мира между нашими народами. Если ты заберешь ее, то это нарушит договор, который заключили вожди. Ты станешь преступником. К тому же мои люди и я подтвердим – ты забрал ее силой, – Амантлану было хорошо видно, что его семья лежит связанной. – Они пленники, а не члены твоей семьи!
Кинич-Ахава с трудом сдерживал гнев и разочарование, он горел желанием вонзить нож в сердце мешика. Но тут его воины начали шептаться, тихо проявляя недовольство: целью похода было освобождение женщины, а получалось, что нарушали договор, подписанный вождями, становились преступниками. На такое многие идти не хотели.
– Верни женщину и ребенка, Кинич-Ахава!..
– Мы не преступники, договор о мире нельзя нарушать!..
– Вы верите какому-то мешику?! Он – наш враг! Его уста лгут! Он скажет вам что угодно, только бы не вступать с нами в бой, он трус, у него мало людей!.. – начал выкрикивать Кинич-Ахава в отчаянии. Он переводил взгляд с воина на воина, пытаясь найти поддержку и посеять сомнения. Но мужчины опускали глаза или отворачивались…
– Он не трус! Амантлан говорит правду! Если не хотите верить мешику, то его слова подтверждаю я! – донесся голос Иш-Чель, которой удалось таки сесть и опереться спиной о дерево. Она внимательно наблюдала за происходящим и не могла допустить, чтобы Кинич-Ахава взял верх.
– Нужно спросить женщину, пусть она скажет правду! – проявил неповиновение один из воинов.
Кинич-Ахава выхватил нож и угрожающе занес его, преграждая дорогу.
– Отойди, ахав, мы много лет знаем друг друга. Я не предаю тебя, а лишь не даю совершить глупость… – не дрогнул воин, спокойно отстраняя вождя и направляясь к Иш-Чель.Он развязал веревки на женщине и Маленьком Ягуаре и помог подняться. Втроем они подошли к отряду, который стоял молча в ожидании.
– Говори, женщина!
– Амантлан сказал вам правду. Майя и мешики заключили мир, вы можете его сейчас разрушить. Я и Маленький Ягуар – члены семьи Амантлана, и мы хотим вернуться домой.
Воины стояли молча, потом тот, который развязал Иш-Чель, взял за руку и подтолкнул к мешикам:
– Забирай свою женщину и сына, вождь! Мы не нарушим мир!
Кинич-Ахава попытался сделать шаг, но воины, стоящие рядом, удержали. Маленький Ягуар, не спеша, как-то совсем по взрослому, взял мать за руку и пошел к Амантлану. Когда мешик пропускал их на лесную тропу впереди себя, мальчик кинул прощальный взгляд на вождя майя. Кинич-Ахава, не отрываясь, смотрел вслед уходящему от него навсегда прошлому.

***
Прошло четыре месяца. Семья Амантлана провела это время в своём поместье. Мирная жизнь понравилась военачальнику, чему он и сам несказанно удивился. И не только общение с женой, их разговоры о майя, занимали его, нет – вместе с сыном изучал религию своего народа, пытаясь найти ответ на единственный вопрос – можно ли жить без войны? Гонец от Тлакаелеля разрушил течение жизни, и семья отправилась в Теночтитлан. По приезду Амантлан пошёл на очередной совет к правителю Анауака, а Иш-Чель остановилась в пригородном доме, чтобы не нарушать приказа тлатоани. К вечеру они должны были встретиться снова.

***
Совет представляли все сословия государства. Первыми выступил жрец Уицилопочтли:
– Граждане Анауака были послушными детьми Уицилопочтли и Тлалока, они также заботились и о других богах нашей благодатной земли. Землю, этот цветущий сад, нам подарили боги, они вручили нашим предкам право ею обладать. Многие годы мы поддерживали огонь в священных местах, многие годы мы ежедневно давали пищу нашим богам, и они были милостивы к своим детям. Бог южной стороны, великий Уицилопочтли, помогал нам добывать и славу, и земли. Могущественный Тлалок посылал дичь и зверя в наши руки. И вот теперь, братья, из-за нашей лени очень скоро мы не сможем выполнять наш долг! Я не буду много говорить о том, что известно каждому из вас, братья, что, не давая пищу богам, мы подвергнем опасности жизнь всего нашего мира!.. Страшные катастрофы обрушатся на всю землю, погибнет наш мир, ибо мы, избранные богами, нарушили их заветы, мы не сможем поддерживать огонь жизни, нам нечем будет кормить наших богов!
– Как же такое случилось? – поднялся Тлакаелель, когда жрец закончил и сел на своё место.
Встал, готовый дать ответ, жрец Тлалока.
– Верных сынов богов поразили лень и страх! Они не желают более воевать! Мы заключаем все новые и новые договора о мире, не захватывая пленников, которых должны дарить нашим богам. Мы проводим время в праздниках и на циновках в домах, забывая о своей избранности богом войны Уицилопочтли! Наша избранность – это наш долг, поклонение богу войны Уицилопочтли! Но скоро любой раб захватит то, что нам подарили наши боги! Мы забыли о долге – давать постоянную пищу нашим богам! Наши теокалли скоро будут пусты – никто не заботиться о жертвоприношениях!
Когда жрец закончил, воцарилась тишина, только ветерок шевелил в уборах собравшихся кончики перьев. Прозрачный дым от множества воскуренных трубок обволакивал помещение. Тихо потрескивали дрова в трёх жаровнях, расставленных в середине зала совета. Недоумения не было на лицах собравшихся, скорее, читалось огорчение и озабоченность. Каждый осознавал важность этого сообщения, но никто не знал, как спасти мир.
Понимая, что ни у кого не возникает желания предлагать, а, возможно, и предлагать-то нечего, первым решил выступить Тлакаелель:
– Братья! Над миром и всей страной Анауак нависла угроза гибели. Мы сами сделали так, сами виновны в той опасности, которая теперь нам угрожает. «Что же делать?» – спросите вы и останетесь в тишине, ибо ни у кого из вас нет ответа. Каждый воин любит свой дом, жену, детей, циновку у очага… Мы перестали любить войну и нашего могущественного бога-покровителя Уицилопочтли. И теперь все испытываем страх перед его гневом, это так! Но мы – воины нашего бога! Мы начнём новую войну! Мы…
– Да, мудрый Тлакаелель, мы начнём новую войну! – выкрикнул кто-то.
Случилось то, чего никогда не бывало на совете – речь советника прервали, и он не успел сообщить предложение. Члены совета радостно встрепенулись, и началось энергичное обсуждение нового похода. Похода на земли майя…
– У них богатые города и хорошие земли, будет большая добыча!..
– Мы захватим много пленников и красивых рабынь!..
– Мы сможем напоить наших богов кровью, и они вернут нам любовь и милость!..
Тлакаелель, не скрывая разочарования,сел.
«Что ж, Цветочные войны обождут…» – он не был сторонником похода в майяские земли, но раз совет так единодушен, не будет же он спорить? Ведь, как всегда, вышло, что это именно советник предложил новую войну.
Амантлан был вторым человеком, которого всеобщее ликование огорчило. Он смотрел на друга, ожидая, что тот исправит недоразумение, но Тлакаелель равнодушно курил трубку. Амантлан сделал попытку образумить собравшихся, но не был услышан. Несколько человек открыто бросили ему, что их удивляет его неверие в военную силу страны, и им странно слышать это от военачальника.
Обсуждение закончилось решением Совета отправить на южные границы большую армию, усиленную ветеранами и опытными воинами-ягуарами из отрядов Амантлана. Руководить походом предстояло тоже Амантлану…

***
Сообщение, что Амантлан с ягуарами отбывает завтра к южной границе, повергло Иш-Чель в изумление, граничащее с гневом. Быстро закончив свои дела, отдав распоряжения, она решительно направилась искать мужа. Пройдя все комнаты их поместья, обойдя хозяйственные постройки, наконец-то услышала его голос в саду, рядом с водой. Раздвинув прибрежные кусты, она увидела сына и мужа.
Её мужчины весело плескались в тёплой воде, с удовольствием поднимая со дна тину. Весь их вид показывал, что им хорошо вместе, и они полностью довольны друг другом. Едва мать появилась в поле их зрения, как мальчик радостно завизжал и протянул к ней руки. Иш-Чель ничего не оставалось, как зайти к ним в воду.
«Одежда будет испорчена…» – мелькнула посторонняя мысль, но не смогла затмить главную, котораяи привела Иш-Чель сюда.
– Присоединяйся к нам!– широко улыбнулся Амантлан
Женщина была без головной повязки, и её яркие волосы искрились в солнечных лучах. Лёгкий ветерок нежно шевелил выбившиеся из кос пряди. С ребёнком на руках она была очень красива и необыкновенно мила.
– Мне сказали, что завтра ты... – Иш-Чель запнулась не случайно, тщетно пытаясь подобрать слова.
Тогда её глаза с вызовом, разрушая мирную идиллию, дерзко взглянули на мужа. Он всё понял, с некоторой поспешностью отобрал у неё сына и вышел из воды.
– Ты идёшь убивать моих братьев?! – вопрос и утверждение прозвучали с одинаковой силой.
Он не отвечал, а ловко надел набедренную повязку. Казалось, что нагота играла какую-то роль, делая его незащищённым, но Иш-Чель поняла это по-своему. Она расценила молчание, как некую увёртку с его стороны, и уже была готова к тому, чтобы вновь сделать резкий выпад. Однако не успела. Амантлан повернулся, расправляя последнюю складку на домашней одежде, задумчиво дотронулся до своего ожерелья с ягуаровыми клыками и грустно задал вопросы, которые быстро сбили с жены воинственный дух:
– Разве Ицкоатль снял с меня обязанности вождя и предводителя ягуаров? Разве твой муж вдруг за одну ночь превратился в пилли?.. Разве я могу сказаться больным и немощным, когда мои воины готовы к походу? Разве ты забыла, чья ты жена?! – наконец-то взгляды их встретились.
Иш-Чель увидела в глазах мужа боль и злость, а не радость и гордость, которую встречала раньше.
– Я не забыла.
– Да, я говорил Тлакаелелю и Ицкоатлю, что воевать с народами майя для Анауака безумие. Но если сейчас твои и мои слова услышат и донесут – мы не дотянем и до утра, моя дорогая! Это измена непобедимому Анауаку!.. Ты забыла, что мой долг защищать, прежде всего, интересы моей страны?! Хорошо, я напомню тебе, женщина!..
– Амантлан, не бушуй, скажи, что произошло?!
– Верховный жрец Уицилопочтли объявил, что нет рабов для жертвоприношения, а богу это ущемление не по душе…
Она впервые слышала столь крамольные вещи. Он устало прикрыл глаза рукой, потом длинные пальцы непроизвольно потёрли переносицу, выдавая полное смятение.
– Амантлан, но почему поход на майя? Ведь это безумие – воевать сейчас еще и с ними!
– Да? Ты сомневаешься в храбрости моих ягуаров? – в голосе Амантлана отчетливо слышалась горькая язвительность. Он подтолкнул ее к дому. – Я высказался на совете, но меня выставили едва ли не трусом, хорошохотьне объявили изменником. Нужна битва, и чем больше крови, тем большее удовлетворение получат боги! А я знаю своих воинов с самого детства, это мои друзья, я не могу радоваться, идя на бессмысленную войну! Лучшие ягуары Теночтитлана!.. И мы должны победить! Было когда-нибудь иначе? Может, кто сомневаться в нашей победе? Это – крамола! Тебя прикажут убить, скажи ты это кому, кроме меня.
– А как же Тлакаелель? Неужели, он не поддержал?
– Не получилось. Кажется, мы все сошли с ума!
– Нужно попытаться объяснить!
– Я привык выполнять приказы, женщина! Я – воин, я – ягуар!.. Когда за управление берутся жрецы... Когда эти люди, – мне даже страшно, слышишь, страшно их называть людьми! – Когда берутся решать вопросы, то вокруг всё заливается кровью... А воины? Скажи, можно ли нас назвать людьми?.. Мы превращаемся в тех, чьи маски носим... Люди-звери... И все это по желанию жрецов. К чему эти бессмысленные жертвы?! Даже если захватим земли майя, то не сможем удержать на них власть. Нельзя распылять силы! Но никто не хочет меня слушать.
– Амантлан, тебя не страшат жрецы, выступи против безумия!
– Это бунт! А я служу своему народу.
– Ты знаешь, что это губительно для него! И ты сам можешь погибнуть в этом бессмысленном походе!
– Мой долг – служить интересам Анауака.
– Что делать, если ты не вернёшься?!
– Как странно. Ты уговариваешь изменить, но не задумываешься над тем, как мы все будем жить, если я позволю себе такую слабость! А ты смогла бы жить с человеком… с изменником?..
– Почему ты говоришь об измене? Решение начать войну с народом майя – ошибка, и ты сам её признаешь. О каком предательстве идёт речь?!
– Об измене нашим богам. Ты ведь до сих пор поклоняешься своим, и я тебе не запрещаю. Так почему же я не должен придерживаться ритуалов, священных для меня?
– Ты не такой, как все!
– Сомневаюсь. В чем-то – может быть, но я всегда был, есть и буду мешиком, которого чужие боги не интересуют, и я отдам долг тому, чему научила мать. Поэтому, раз боги требуют – я должен выполнить их желание. Пусть хоть в этом я буду преданным верующим.
– Амантлан, я не могу поверить, что ты топчешь тот хрупкий мир, который мы смогли построить!
Он остановился и перестал теребить ожерелье на груди, ласково привлёк Иш-Чель к себе и задумчиво, с лёгкой грустью сказал:
– Я обещаю, что бы ни случилось, ты всегда будешь в моем сердце, Иш-Чель. И я сделаю всё, чтобы вернуться назад.
Ласковые руки гладили её по плечам, отдавали тепло и нежность, а горечь от приближающейся разлуки делала эти ощущения ещё более острыми и желанными. Иш-Чель готова была простоять с ним вечность. Она каждой клеточкой тела ощущала его любовь. И с диким, первобытным ужасом осознавала: если с Амантланом что-то случится, в её жизни никогда не появится мужчина, способный так любить. А без этой безграничной любви и доверия ей не выжить. Она знала, что окажется в пустыне без огненного вихря чувств, которые рождал его мимолётный взгляд. Равновесие, длившееся эти месяцы, не могло быть вечным, но построенное на любви и уважении, оно выдерживало житейские бури и только крепло. Иш-Чель не хотела потом собирать его осколки и хоронить то, что так долго строила.
– Ты не сможешь разлюбить меня так быстро... Я вернусь и снова докажу свою любовь...
После этих слов он со страстью увлёк её в мир, принадлежащий только им. Солнце ещё не встало, когда он покинул спящую жену и ушёл в казармы к ягуарам.

***
Всю дорогу он изнурял и воинов и себя быстрым темпом. Постоянно находился с людьми, только бы не оставаться один на один с тяжёлыми мыслями о последствиях, которыми грозил закончиться поход.
Сколько его людей не вернётся?
Об этом было даже страшно думать...
А бессмысленность их гибели тяжким бременем ложилась на сердце, и сжимала его жёсткой хваткой ягуаровой пасти, едва Амантлан встречал довольный и горделивый взгляд какого-нибудь юнца, отправившегося завоёвывать славу и почести, как он много лет назад. Обычно из новобранцев в жестокой сече не выживал никто.
Жрецы на привалах сновали между кострами и своими призывами поддерживали воодушевление воинов, разжигая в них огонь фанатизма.
Скоро Амантлан не мог уже без дрожи смотреть в глаза своим людям –там горел яркий огонь веры. Его люди готовы были к бою и жаждали смерти, они не задумывались, что дома их ждут такие же женщины и дети, как те, над которыми уже вознеслись их тяжёлые палицы.
Они хотели убивать. Они жаждали крови… Тёплой. Липкой. Тягучей. Чужой. Умыться ею, пить её и, подняв руки к небу, возносить молитвы богу Уицилопочтли, богу южной земли, богу солнца и войны…
Страх закрался в его душу и леденил кровь. Он хотел бы ощущать тот же прилив бодрости и энергии, который дарили жрецы, всегда сопровождавшие его армию, но сейчас был одинок, и это угнетало. Он словно шёл по обочине, в стороне от своих людей, объединённых общей целью. Хотя, это было и невозможно – вся огромная человеческая масса подчинялась малейшему его желанию, все распоряжения выполнялись мгновенно. Но он не мог произнести того, что было для них всех единственно правильным – приказа повернуть назад. Его бы не поняли. Одурманенные ололиуки, постоянно подбрасываемым жрецами в питье, обкуренные, его воины видели другую цель. И их она не страшила, она стала смыслом движения, которое он, Амантлан, все больше и больше ускорял.
Неотвратимость трагедии, которую он предвидел, заставляла его желать быстрого свершения. В конце пути он уже не понимал, чего хотел больше: победы или поражения. Только гордый дух победителя поддерживал в нем силы, чем еще больше распалял ненависть к собственной раздвоенности. Долг сохранить живых людей, не подвергнув сомнению непобедимость мешиков, брал над ним верх, заставляя разум и честность отступать…
На одном из привалов, позднею ночью, проверяя посты, Амантлан почувствовал присутствие своего тоналя – природный защитник от всего неведомого призывал его к себе.
Вождь немедленно пошёл на зов. Едва миновал густые кусты, как впереди раздалось шуршание, очень тихое мяуканье и появилось серебристое свечение. Невольно, впервые за двенадцать дней, Амантлан улыбнулся.
Мужчина вышел к своему покровителю: «Приветствую тебя, мой верный защитник!»
«И тебе привет, брат мой!» – услышал в голове ответ серебристого ягуара Амантлан. Он присел на корточки и протянул руку, чтобы погладить своего хранителя, ощутить мощный поток энергии.
Тот наклонил голову, доверчиво подставив загривок. Шерсть дикой кошки сияла изнутри, напоминая расплавленное серебро.
«Твои переживания волнуют меня, не думай о гибели, дорогой брат, ещё не настало твое время», – мурлыкнула дикая кошка, выгибая спину от удовольствия.
«Ты уверен?»
«Я знаю. Битва будет. Ты найдёшь выход. Мне пора. Прощай!» – и ягуар растворился, оставив вождя в полной темноте. Энергия, которую Амантлан получил от звериного брата, прогнала мрачные думы, дала человеку уверенность и спокойствие.

***
Сомнения, терзавшие его день и ночь, растаяли, едва пересекли условную границу земель майя- неглубокую реку, лениво катившую воды на восток -они оказались в полном окружении.Их окружили, как только передовые отряды начали переправу. Вспоминая потом поход, он часто задавал себе один и тот же вопрос, не было ли это результатом его метаний? И отбрасывал сомнения. Тогда они шли сражаться и вновь подтвердить звание непобедимых воинов, воинов страны Анауак, добыть богам пищу, чтобы мир не умер, чтобы жизнь продолжалась.
Его огромная армия шла быстрым темпом, не растягиваясь на маршруте, именно это и спасло жизнь тем немногим, что смогли выбраться из страшного ада, в который их послала вера в богов и любовь к войне.Воинственный дух, подпитываемый звериной жаждой крови, воодушевил мешиков, и они бросились на превосходящих численностью воинов майя, с отчаянностью, которая заставила усомниться последних, что они смогут легко одолеть захватчиков.
Скоро их ряды заметно поредели, но мешики бросались на противника, размахивая палицами, совершенно не чувствуя усталости. Казалось, победа может быть достигнута, но подошли свежие силы отрядов Кокомо. И вот тогда каждый воин-мешик понял, что их просто вырезают.
– Амантлан! Нас перебьют, как кроликов! – подбежал к нему Рык Ягуара, который был настолько перемазан чужой и своей кровью, что узнать можно было только голос. Он лихорадочно размахивал ножом, забыв остановиться. Он с надеждой заглядывал в глаза другу, решив, будто у всегда предусмотрительного Амантланаприпасено что-то.И оно всех спасёт.
– А ты ожидал прогулку за очередной данью?! – огрызнулся Амантлан, внимательно наблюдая, как лавина майя накатывает на его отряды, защищающие центр. То там, то здесь мелькали яркие перья воинов-орлов, но их становилось все меньше. Как ни странно, большей частью в живых оставались именно молодые воины. Это даже в какой-то мере на краткий миг позабавило вождя, но голос друга требовательно вернул его к действительности:
– Ещё немного и нас вырежут! Нужно что-то делать!
– Что?
– Как это что?! – взвинтился Рык Ягуара, который был уверен в наличии плана на спасение или победу. Но Амантлан равнодушно, как ему казалось, взирал на резню, ещё ближе придвинувшуюся к ставке.
Если бы вождь кричал, метался от одного отряда к другому, это было бы нормально, по мнению Рык Ягуара, но спокойное наблюдение за битвой не соответствовало тому образу предводителя, привычного мешикам.
А их вождь и не был с ними.
Да, он стоял среди них, но смотрел в небо над битвой.
Его поглотило происходящее там.
Весь небосклон заполонили лесные звери и птицы, невозможно было определить, кто и на чьей стороне выступает. Почему они набрасываются друг на друга и рвут в остервенении на части, если в живой природе могли никогда и не встретиться…
Вот огромный Кайман подвергся атаке маленького быстрокрылого Колибри, и явно терпел от него поражение – один глаз грозного хозяина рек птица выклевала, и только везение спасало неповоротливое чудовище от полной потери зрения. Но Колибрине отступал, и казалось не один, а много пернатых напали разом – удары острым клювом сыпались не только на голову Каймана, и вот уже фонтаны крови заливали зверя, внезапно превратившегося в жалкого калеку, растерявшего силы. И огромное животное проиграло, в последний раз злобно вхолостую клацнув челюстями. Тут же в передних рядах Амантлан увидел, как схватился за голову и упал на колени огромный мешик-орёл, белоснежные перья окрасились алыми фонтанами крови. Слетела и покатилась под ноги рядом сражающимся маска хозяина неба. Погибший воин носил имя Клык Каймана…
Вот Ягуар попытался прыгнуть на спину Тапиру и вцепиться ему в загривок. Быстрый прыжок, и гибкое сильное тело понеслось в мощном броске, который должен был с первого удара опрокинуть противника. Но зверь потерпел поражение, напоровшись брюхом на один из клыков, взревев яростно и горько в последний раз, обливая кровью жёсткую, торчащую шерсть на загривке. А Тапир довольно хрюкнул и ворвался в толпу сражающихся, ища нового соперника. Какой-тосовсем ещё молодой воин уложил одним взмахом ножа зазевавшегося майя. Пронзив ножом незащищённый бок противника и, счастливо рассмеявшись, мешик кинулся в гущу битвы, веря в удачу. Амантлан вспомнил имя юноши – Неповоротливый Тапир…
Рядом с ними другое чудовище – огромный рыжий Муравей, покачиваясь на тонких ногах, мотал вверх-вниз головой и рвал лохматую Собаку. Амантлана передёрнуло от неприятного скрипа и чавканья жующих противника мощных челюстей и жалобного визга на запредельных нотах пытающегося вырваться из них животного. Клочья бело-чёрной шерсти и кровь летели во все стороны. Каким-то чудом Собака вырвалась. Жалобно воя, она медленно уползала с места битвы. А Муравей заметался, закрутился, яростно суча неуклюжими высокими лапами. Теперь уже он стал добычей... Это не было случайностью – на него накинулся темно-синий Колибри и Цапля, а белый Орёл спикировал на голову и размозжил ее одним ударом мощного клюва… Собака была спасена.
Чуть поодаль другой Кайман отражал нападение уже двух противников – Игуаны и Черепахи.
Прямо над головой Амантлана сражался Ягуар, его серебристый тональ. Он отражал атаку сразу четырёх рыжих диких собак. Но даже царапины не было на сияющей шкуре небесного покровителя. От его мощных ударов псы по одному отлетали в сторону с перебитыми хребтами, а дикая кошка только била себя по бокам хвостом и оскаливалась, демонстрируя окровавленные клыки.
Животные бились всюду.
И Амантлан понял – это бой небесных покровителей воинов, всех воинов и мешиков, и майя, участвующих в сражении на земле…
Нелепая догадка мелькнула в опьянённом мозге Рыка Ягуара:
– Ты – предатель!.. Это все твоя жена-майя! Измена! – закричал, бросаясь с ножом на Амантлана, его боевой товарищ. Вождь ловко увернулся от занесённого над ним оружия, подставил подножку и резким, но лёгким ударом палицы по голове оглушил боевого товарища.
И снова взгляд вверх – что происходит там?!
Длинный хвост серебристого тоналя заметался из стороны в сторону, скашивая траву. Ягуар сначала зашипел, потом издал протяжное мяуканье, рвущее слух и бьющее по нервам. Зверь готовился к прыжку – выбежала ещё одна стая диких собак, но, увидев поверженные трупы сородичей, свернула, набросившись на других зверей.
Слабый вскрик Рыка Ягуара заставил обернуться несколько человек, так внимательно следили вожди за разворачивающейся битвой. Главное, предводитель был жив и невредим, остальное их не касалось.
– Помогите ему! – приказал Амантлан двум воинам, постоянно сопровождавшим его. – Он утомился.
Натиск атакующих отрядов майя становился все многочисленнее. Вся луговина реки, где прижали мешиков, была покрыта трупами и ранеными, над которыми проносились разрозненные кучки майя: одним они оказывали милосердие – добивая, чтобы избавить от мучительных ран, других дорезали с особой жестокостью, не оставляя сомнений, что последние были мешиками.
Грозно и дерзко, заглушая крики воинов, в битву вступили боевые барабаны. Раскатами грома они ухали, поднимая дух гнева в сердцах воинов Анауака. Тонкий голос свирели заплакал по погибшим, взывая к мести – «Кровь за кровь».
А в небе бились дикие псы. Как рыжая волна они накатили и пронеслись по полю боя, с особой яростью бросались на раненыхживотных, кровожадно вгрызаясь тем в горло, обрывая жизненный путь земным воинам.
А ещё выше Амантлан увидел и не поверил глазам… Да, точно!
Он увидел богов… Они восседали на облаках и наблюдали за сражением!
Над мешиками расположились: Миктлантекутли – владыка царства мёртвых, вождь узнал его по вечным спутникам – сова и летучая мышь вились над головой, а паук сидел на плече и перебирал лапками; а рядом стоял могущественный Уицилопочтли, и ягуароликий Тлалок был тоже там.
Со стороны майя выделялся огромный человеческий скелет, чёрный плащ развивался за спиной, загораживая солнце. Рядом с ним стоял другой богс огромным топором в руке. Он опирался на одну ногу, вторая же принимала участие в битве – большая змея свисала с облаков и хватала огромной пастью каждое животное, оказавшееся под нею.
Боги следили за битвой в их честь! Значит, правы жрецы?! Жизнь будет продолжаться!
Но как же, как он мог их увидеть?!
– Я умер раз вижу это?! – прошептал изумлённый Амантлан.
«Мы ещё жи-и-вы!» – ответил тональ, весело скача по полю сражения.
Не веря себе, вождь осмотрелся – неужели только ему это видится?! Первым делом он взглянул в сторону жрецов. Точно. Три головы служителей были подняты вверх и смотрели на небо. На лицах блуждали улыбки счастья и радости. Они тоже видели это! Кровавая жатва должна была удовлетворить жрецов Уицилопочтли.
Но довольны ли боги?
С ненавистью Амантлан наблюдал, как жрецы следили за каждым мгновением битвы, временами бросались в бой в первых рядах воинов, чтобы поддержать духом фанатичной веры.
Серебристый тональ был в центре неба, его шерсть стояла дыбом, пасть была багровой от крови, скатывающейся на лапы, – только что ягуар разорвал напавшего на него каймана. Зверь издал грозный рык и посмотрел на Амантлана. Глаза в глаза.
«Уходи, брат мой, пора. Если промедлишь, подойдут свежие силы, нам не справиться с ними! Я укажу тебе дорогу. Уходи!»
Момент настал. Амантлан направился к кучке жрецов, стоявшей неподалёку от него, и обратился со словами, возможно, не столько почтительными, сколько дерзкими:
– Теперь, я надеюсь, наши боги довольны? Спросите их! Или им нужны и ваши сердца? Если так, то сейчас самое подходящее для этого время! Вы без всяких сложностей можете принять участие в этой резне!
– Ты забываешься! – оскалился старший.
– Отчего же? Давайте, вы ведь тоже владеете ножами!
– Битва не окончена!.. А не желаешь ли ты сдаться? – вмешался в разговор еще один жрец, измазанный кровью настолько, что белая набедренная повязка стала бурого цвета.
– Мешики – славные воины и никогда не отступают! Ты теряешь своё лицо!
– Да, но спасаю жизнь тем немногим, которым ещё рано отправляться на небеса с помощью майя!
– Ты не посмеешь отступить, Амантлан! Наша миссия...
– Моя миссия окончена, жрец!
– Ты просто трус, Амантлан!
– О-о-о боги!.. Повторяю: мои люди уходят, а вы можете продолжать свою миссию!..
Рядом громко ухнули боевые барабаны. На их зов отозвались воинственным кличем мешики.
– Я увожу воинов!
– Изменник! – бросился к нему младший служитель, замахиваясь ножом, но был остановлен взмахом руки жреца Уицилопочтли.
– Ты не уводишь воинов, Храбрый Ягуар! Ты ведёшь нас к победе! – и разрисованное лицо верховного расплылось в коварной усмешке, обнажая два ряда крепких белых зубов. Амантлан готов был поклясться, что на его глазах обычные зубы человека начали приобретать форму звериных клыков.
Жрец выхватил обсидиановый нож и, издав воинственный клич, бросился в первые ряды сражения. За ним последовали все остальные.
Амантлан скинул с плеч пёстрый плащ, отвязал с пояса дубинку и, повернувшись к северу, издал боевой клич воинов-ягуаров.
На зов отозвался друг-тональ, подхватили звери, которые сгруппировались вокруг серебристого ягуара. Амантлан был оглушён небесным воем. И тут его накрыла волна силы, исходящая из животной массы. Казалось, что небо и земля задрожали от их одновременного рывка.
Отряды воинов, наблюдавшие до этого момента за земной битвой и не имеющие возможности вступить в неё, вмиг оживились, услышав зов предводителя. Пока сражение напоминало избиение мешиков, а теперь превратилось в сплошную озверевшую лавину диких кошек...
Тональ Амантлана мчался впереди зверей, его вой сливался с криком земного друга, отдавал ему небывалую мощь и веру в победу.
Вот теперь-то Амантлан ощутил настоящее единение со своими воинами! Его опьянила кровь врагов, и он хотел, нет, желал только одного – выбраться самому и вывести оставшихся. Кровь заливала все вокруг, приходилось ступать по телам убитых. Ноги в кожаных сандалиях скользили, люди спотыкались, падали. Поток отступающих чётко следовал за своим предводителем, который машинально опускал и опускал свою палицу на головы врагов-майя, преграждающих отступление войску Анауака. В помутнениион уже не испытывал никакой жалости ни к кому, а только знал, что перед ним враг, удел того смерть.
Теперь Амантлан не знал, он ли скачет, огромными прыжками перепрыгивая через горы трупов, или это его тональ.
Единство зверя и человека...
Перед ним бой животных. Это он кидается на ближайшего противника, это его зубы вгрызаются в загривок и рвут глотку, а шерсть забивает нос.Это он слышит хруст сломанных костей, ощущает вкус вражеской, такой сладкой крови.Это он ведёт за собою ряды единомышленников-зверей, это ему они подчиняются, пробивая дорогу туда, где была жизнь.
И тут же перед ним реальный бой. Вот он отбивает нападение двух воинов-майя, рыча как тональ и взмах палицы напоминает удар тяжёлой лапы серебристого ягуара, так легко перебивающейшейные позвонки.
Он перестал быть человеком, он стал зверем – сильным, мощным, диким и непобедимым…
Теперь это действительно была бойня между двумя озверевшими группами, преследующими равнозначные цели: не упустить и добить, выбраться и выжить...
Победить могли только те,у которых желаниежить оказалось бы сильнее, или, может быть, те, на чьей стороне в этот момент боги.
На этот раз древние были на стороне мешиков.
Не привыкшие отступать, воины-ягуары не сумели построить правильно защиту своих задних рядов, отбивались как-то очень неловко. Когда Амантлан это понял, то, развернув передние ряды, сделал резкий выпад, стремясь откинуть авангард майяского войска, дать возможность оторваться от него своим отрядам, прикрывающим отход. Столь неожиданней отпор поверг в изумление майя, считавших, что противник бежит. Это помогло выиграть время, необходимое для марш-броска за немного заболоченное пространство у реки.
Мешики не упустили этой возможности и спаслись. Майя ожидали, что будут преследовать общую вымотанную в битве массу, но с Амантланом шли те, кто терпеливо стоял все время, пока шло сражение, его отборные отряды ветеранов, которые он никогда бы не позволил положить в этой битве.
Солнце зашло, избавив мешиков от преследования.

***
Возвратившихся из похода воинов Теночтитлан встретил душераздирающими воплями. Всюду женщины выскакивали на улицы и раздирали себе лица, рвали волосы и одежды, выражая глубокую скорбь по погибшим.
«Мы ещё не знали поражений, что же теперь будет?» – мелькнула у Амантлана мысль. Он шёл на Совет во дворец к тлатоани. Амантлан знал, что обвинений в измене не избежать, и был готов отстаивать свое честное имя. Помешать ему мог только тлатоани и жрецы, которые, понятное дело, вряд ли признают свою ошибку.
У входа его неожиданно окликнули из носилок, невероятно, Тлакаелель, любивший ходить пешком. Совершенно не зная, что теперь от него можно ожидать, Амантлан неуверенно подошёл.
– Я рад, что ты остался жив, – просто и открыто улыбнулся Тлакаелель, понимая, что сдерживает Амантлана. Он спокойно сошёл с носилок и увлёк друга под одинокое дерево, на ходу раскланиваясь со спешащими старейшинами. Слухи о разгроме быстро распространялись по городу. Подождав, пока небольшая группа пилли удалилась, Тлакаелель смело взглянул Амантлану в глаза.
– Я знаю, что посеял в твоей душе недоверие, но был вынужден сделать именно так, а не иначе, друг мой. Зато теперь, после этого провала мы сможем убедить тлатоани и совет в необходимости прекратить попытки завоёвывать земли майя. Не знаю, будешь ли ты мне снова верить...
– Зачем было вообще посылать?
– Чтобы умилостивить богов... Наш долг давать им пищу, – улыбнулся Тлакаелель.
– А, может быть, жрецов?.. Тлакаелель, происходит то, о чем я не имею никакого понятия… Я как в тумане...
– Ицкоатль пытается утвердиться, ему нужен союз со жрецами. Не думаю, что ты этого не знаешь...
– И его устраивает такая цена?!
– Хвала богам, что пока такая, кто его знает, что ещё взбредёт в голову этим жрецам! Ведь у вас был шанс на успех?
– Никакого.
– Ты правильно поступил. Если бы войска повёл кто-нибудь другой, не думаю, что осталось бы столько воинов. А ты хитрец, друг мой! Все твои ветераны вернулись…
– Я не предаю друзей.
– Да, но иногда нужно чем-то жертвовать ради высшей цели.
– Мне сложно тебе что-либо ответить, но сейчас я, как никогда раньше, ощущаю вину перед теми, кто остался там. Я не хотел вести их на бойню!
– Твой опыт, мой друг, покажет теперь всю бессмысленность намерений некоторых членов Совета в отношении земель майя... – Тлакаелель понизил голос до вкрадчивого шёпота и огляделся по сторонам, вежливо отвечая на приветствия снующих по площади прохожих: – Эти бездельники не могут справиться с тем, что уже имеют, но жадность не имеет границ. Чем больше вы приносите добычи, тем богаче мы все становимся. Но мало кому приходит в голову: чем больше растягивать ткань, тем больше возможность её разорвать... Мы не можем покрыть всю свободную землю, нас слишком мало для этого... Но жадность требует...
– Только вот платят не те, кому это достаётся!
– Ты не прав. Достаётся-то больше всего вам, вот только плоды пожинают другие. Но нам уже пора… Неужели тебе не позволили даже побывать дома и поменять одежду? Ах, да – срочность!
Положив руку на правое плечо Амантлана, Тлакаелель развернул его в сторону входа во дворец тлатоани.
Этот совет совершенно не напоминал тот, состоявшийся ранее, перед самым походом. Теперь все были повергнуты в уныние, бросали на Амантлана косые и временами враждебные взгляды. Некоторые даже не пытались скрыть свою нелюбовь к нему. Другие, окинув его неопрятную одежду, оскорблено поджимали губы.
Амантлан знал, что недоброжелателей у него всегда было больше, чем друзей, и это не удивляло: он совершил слишком головокружительную карьеру за очень короткий срок, используя только свой ум и смекалку, а таких людей на совете не любили, но ценили. Вот и теперь его безжалостно использовали. Всё бы ничего, да обидно нести на себе бремя ответственности, и которое никто, очевидно, не захочет с ним разделить. Вот уже в который раз он останется один на один со своей правдой!
«Правда? Кому она нужна такая?» – опять он будет задавать только себе этот вопрос, и вновь терпеливо строить мир в безумном мире...
Большой неожиданностью для Амантлана и его недоброжелателей стало выступление тлатоани, а затем и Тлакаелеля. Правитель и главный советник объявили Амантлана героем... В длинной и пространной речи Тлакаелель подвёл Совет к главной своей идее – необходимости организовать Цветочные войны внутри страны Анауак…
Вторым важным решением было заключение мира с майя, объявление границ неприкосновенными. Залогом решили признать брак Амантлана и Золотого Пёрышка Колибри, дочери правителя главного государства майя Кокомо. Так Иш-Чель, через семь долгих лет жизни среди мешиков, получила официальный статус и неприкосновенность…

***
Опять поместье, такое родное, теперь здесь было безопасно, несмотря на близость границы. Ведь вокруг патрулировала армия воинов-ягуаров её мужа. Денно и нощно они охраняли мирных жителей. Но это были, скорее, патрули, контролирующие порядок в государстве, нежели военные отряды, всегда готовые дать отпор соседу. Мирный договор подарил жителям покой и возможность развивать поместья.
И муж, проверив посты, каждый вечер возвращался домой… Это было настоящим счастьем иногда до первых звёзд сидеть с ним у костра и слушать рассказы о походах, победах, горестном и тяжёлом пути предков в поисках этой земли.
– И собрались тогда вожди, и сказали своему народу – не время нам покоряться стихиям и болезням, мы – гордый и сильный народ, мы найдём землю, где полно дичи и рыба плещется на рассвете, и её так много, что она рвёт сети из рук… Там земля родит урожай три раза в год… Там вы все будете сыты и здоровы! И пошёл наш народ в поисках этой земли… И нашёл её, и построил великий город Теночтитлан – гордость страны Анауак…
Редко другие рассказчики тоже пересказывали легенды о любви, всегда необыкновенно красивые, но такие печальные, что, казалось, их мир не создан для счастья и пусть не вечной, но долгой любви двоих. Что любовь непременно вызывает зависть, что боги помогают не влюблённым, а тем, кто намерен разрушить такие хрупкие, как крылья ярких бабочек, отношения двух людей. Ведь миром правит грозный бог войны Уицилопочтли, и все подчинено служению ему… А любовь, счастье – это такие мимолётные мгновения, которым нет места на земле, человеку свыше даруются «на краткое время, чтобы он мог передохнуть от ликов смерти»…
И Иш-Чель ловила эти мгновения, собирала их, прятала в глубине души, благодаря свою богиню уже за то, что они есть… Стоило Амантлану покинуть ложе и отправиться к отрядам, как она бежала к краю сада, поднимала голову к диску или полукольцу Луны и благодарила богиню Иш-Чель… И падала на колени, вскидывала руки к небу, прося продлить эти мгновения, не разрушать покой и счастье её дома, убедить небесных правителей подарить милость жить в мире долго…
А вокруг неё просыпалась природа, начинали петь птицы, ветер играл с листвой деревьев, порхали бабочки, и крохотные колибри пили нектар из цветочных чаш, только раскрывшихся навстречу новому дню. И Иш-Чель хотела верить, что богиня милостива к ней, и её счастье продлиться вечно…
В этот день тучи не позволяли солнцу открыть свой лик и было прохладно, все ждали дождя и, пользуясь случаем, попрятались в домах. Иш-Чель тоже испытывала желание ничего не делать, а просто поваляться в тёплой и уютной постели. Сын, проснувшись, попытался позвать друзей поиграть, но накрапывающий дождик расстроил все планы детворы на прогулку к озеру. Маленький Ягуар грустно пошёл в комнату к матери.
Иш-Чель рассказала сыну несколько легенд о храбрых орлах. Выслушав все до конца, ребёнок задумчиво посмотрел в окно и спросил:
– Расскажи мне, куда уходят воины, когда погибают?
Иш-Чель улыбнулась, уселасьпоудобнее и погладила мальчика по голове:
– А отец тебе не говорил? Нет?.. Ну, тогда то, что знаю я, хорошо? Великие воины, которые не щадили себя и защищали свой народ и землю, погибнув в битве, уходят на небо к богу войны Уицилопочтли. Там, в его владениях они поют, пляшут и сопровождают бога весь день, пока он обходит свои земли, наблюдает за нами… Как мы его чтим, соблюдаем законы, отдаём ему почести…
– Все-все воины, которые погибли, собираются вместе? Это ж какая армия! Как они там помещаются?
– Не волнуйся, когда проходит четыре года, храбрые воины покидают Уицилопочтли и возвращаются к нам на землю!
– Да?! А почему мы их не видим?
– Как это не видим? Видим! Храбрые воины возвращаются к нам в облике птичек колибри! Они пьют сладкий душистый нектар, радуют нас своей красотой! Каждый храбрый воин заслуживает покоя и наслаждения!
– Но почему колибри?! Они такие маленькие, а воины большие и сильные…
– А ты наблюдал за ними? – рассмеялась Иш-Чель над разочарованием сына.
Мальчик пожал плечами, вздохнул и с недоумением посмотрел на мать, демонстрируя ей полное непонимание и недоверие.
– Колибри бывают разными, это уж ты точно успел заметить, – начала Иш-Чель просвещение, Маленький Ягуар утвердительно кивнул. – Они отважно защищают любимые цветы, совсем как наши храбрые воины, если что-то принадлежит им, то ничто не достанется чужому… Они единственные, кто ведёт себя, как люди: такие же подвижные, могут делать головокружительные зигзаги, как и воины-ягуары… А перья, ты видел, как они переливаются под солнечными лучами? Какими бы красивыми и разноцветными ни были, отблески их имеют один и тот же жёсткий цвет, который говорит каждому: «Я нежно и осторожно целую прекрасные цветы и пью нектар, пусть я малпо сравнению с вами, но берегитесь, противники, глупые захватчики, я отважен и смел и никому не дам себя в обиду!»
– Пробовал я сок цветов, ничего вкусного… – вздохнул Маленький Ягуар. – Расскажи мне что-нибудь смешное?
Иш-Чель подумала, вспоминая забавные истории, услышанные в детстве. Потом он попросил её уточнить и показать, какое выражение лица было у противника, когда его перехитрил воин. Оба покатились со смеху и устроили возню, закутывая друг друга в одеяла из шкур. Они весело возились и не услышали, как очень тихо в комнату вошли четверо мокрых воинов.
Мужчины приблизились к ложу, где копошились хозяйка дома и ее сын, и быстро замотали их в шкуры. Брыкающихся и пытающихся освободиться, Иш-Чель и Маленького Ягуара пару раз ударили по месту, где находились головы и, взвалив на плечи, незваные гости покинули комнату, посчитав, что сделали все бесшумно и незаметно…

***
Иш-Чель очнулась от тряски. Тело, укутанное в одеяло, затекло, болела макушка, кожу покрыл липкий пот – дышать было нечем. Чтобы освободиться, она забарахталась и получила сильный удар в спину. Тряска продолжилась.
«Что происходит?! Куда меня тащат?! Где Маленький Ягуар?!»
Бег продолжался ещё долго. Когда похитители наконец-то остановились, то небрежно скинули тюк с Иш-Чель на землю. А когда развернули его, женщина пришла в ужас. Мужчин было пятнадцать, достаточно крупный отряд, в боевой раскраске, немного размытой под струями дождя, но легко читаемой – майя, вышедшие на тропу войны…
Подошёл воин, и когда он заговорил, наклонившись к самому лицу, Иш-Чель поняла, что похититель – её бывший муж и брат Кинич-Ахава.
– Здравствуй, Иш-Чель! Я выполнил своё обещание!
– Немедленно отпусти нас!
– Вы теперь свободны! Я освободил вас из рабства!
– Верни нас домой! – вскочила на ноги Иш-Чель. – Какое рабство?!
Кинич-Ахава отпрянул, скрипнул зубами, но отрицательно мотнул головой:
– Ты не понимаешь! Мы идём домой, в Митлу! Успокойся. Теперь все будет хорошо! Наша семья воссоединилась. Не бойся погони…
– Мой дом там! – махнула рукой Иш-Чель, она не успела ещё определиться, в какой стороне имение, но лишь бы не идти с ним.
– Нет, – Кинич-Ахава схватил её за руку и заставил опуститься на шкуру, в которую она была недавно завёрнута. Иш-Чель снова сделала попытку вскочить, но неожиданно получила сильную оплеуху. В глазах потемнело.
Боль. Обида. Гнев. Ярость. Недоумение…
Кинич-Ахава пришлось ещё несколько раз ударить жену, чтобы она на некоторое время затихла и не пыталась сопротивляться, прикрыв голову руками. Мелькнуло подозрение, что Иш-Чель может попытаться сбежать, поэтому он опять связал ей руки и ноги. Сына перетащил и устроил рядом с нею.
Маленький Ягуар молчал, презрительно поджав губы, но прищуренные глаза и то, как он смотрел на Кинич-Ахава, выдавали его гнев и едва сдерживаемую злость. Что вызвало у отца довольную улыбку – мальчик становится настоящим мужчиной, а совсем скоро станет и мужественным воином-майя!
Слова Иш-Чель были для него неожиданными. Он едва заставил себя прекратить бить её.«Мой дом там!»? Отпустить?! Никогда!.. Она просто не понимает, что я освободил их. Теперь мы вернёмся в Коацаок и станем жить счастливо!.. Завтра, когда успокоится, перестанет бояться, и я все ей объясню!»
Ещё не рассвело, а отряд двинулся в путь. Теперь Иш-Чель и сын вынуждены были идти сами, постоянно подгоняемые воином, идущим сзади.
Дневной переход беглецы завершили, когда уже стемнело. Стремительный ритм движения, заданный Кинич-Ахава, утомил не только женщину, но и всех воинов. Кроме постовых, расставленных неутомимым предводителем, все забылись глубоким сном. Вокруг начиналась дикая жизнь леса, звери вышли на охоту, и Иш-Чель прижала Маленького Ягуара к себе, внимательно прислушиваясь к шорохам и свистам лесной жизни. Всю дорогу её мучил вопрос: «3ачем Кинич-Ахава выкрал их? С какой целью уводит к сапотекам? Зачем нарушил мирный договор?!»
Иш-Чель не сомневалась, что у бывшего мужа есть план, который ничем хорошим не мог для них всех кончиться. Целый день, после того, как кляп изо рта вынули, она порывалась поговорить с Кинич-Ахава, но он упорно избегал её. Дорогу, если можно так назвать едва проходимые тропы, лежащие далеко от людных и торговых путей, Кинич-Ахава выбирал самую глухую. Она угадывалась в зарослях кустов и тут же смыкалась за их спинами. Только очень опытный охотник мог заметить, что по ней несколько часов назад прошёл небольшой отряд. Женщина надеялась – такой следопыт у Амантлана будет. Ни на миг она не позволяла себе усомниться – муж бросится в погоню и сможет их отбить. Кинич-Ахава также знал – в запасе у него всего несколько часов, потому гнал вперёд свой отряд, не давая никому отдыха.
Иш-Чель и ребёнка вновь устроили на шкурах возле больших камней. Когда лагерь уснул, Кинич-Ахава был вынужден подойти к пленникам, чтобы ослабить верёвки.
– Зачем ты нас выкрал? – голос Иш-Чель был спокоен, хотя волнение за сына едва позволяло держать себя в руках. Она знала, что ей предстоит противостоять очень жесткому человеку, способному пойти на всеради своей цели.
– Три года назад, когда я уходил из Теночтитлана, обещал тебе вернуться... – он примирительно улыбнулся и попытался погладить её по щеке. Она увернулась от ласки. Нехороший огонёк в глазахвстревожил Кинич-Ахава, но он продолжал верить, что после объяснения жена не только успокоится, но и обрадуется их будущему счастью.
– А я тебя об этом просила?
– Ты – моя жена, он – мой сын, я не мог позволить своей семье быть рабами!
– А мы и не рабы. Ты не знаешь, что я жена Амантлана?
– Но наш сын! Я не мог позволить ему вырасти мешиком!
– Всё тот же патриотический порыв!.. Он может быть последним майя, но не первым мешиком! А тебе не кажется, что он уже слишком взрослый, чтобы стать майя? Или он так нужен, потому что у тебя за это время не появилось больше детей, брат мой? И Маленький Ягуар твой единственный сын?!
– Почему ты меня называешь братом? Посмотри, Иш-Чель, на меня! Это я, Кинич-Ахава, твой муж!
– Ошибаешься, твоя жена умерла на сухом водопаде! Ты забыл, как сам отдал меня жрецам?.. Тогда ты не подумал, что у нас может быть ребёнок, а теперь к чему эти напыщенные фразы о сыне, которого тоже могло не быть?! Моё имя – Золотое Пёрышко Колибри! Оставь нас в покое! Ведь у тебя уже есть ещё дети? Есть другая жена!
– Зачем ты спрашиваешь? Что это изменит? – Кинич-Ахава присел на корточках рядом с разгневанной Иш-Чель и сыном.
– Я не хочу идти к сапотекам! Там ты снова вручишь нас в руки своей матери и её жреца!
– Тебе совершенно нечего бояться за вашу жизнь. Моя мать умерла. А жрец… Его забрал Ицамна… Пока мы будем жить в Митле у ...
– У твоей новой жены?.. Ты удивлён, что мне известны подробности твоей жизни? Странно, что ты побоялся признаться...
– Мне нечего скрывать! – Кинич-Ахава гордо вскинул голову, задетое самолюбие давало о себе знать. Разговор уходил в сторону от намеченной цели, он понял, что не сможет рассчитывать на смирение Иш-Чель: – Мы будем жить в Митле в моем доме. Наш сын будет залогом нашего мира. Ты можешь не тревожиться в отношении моей второй жены. Она послушна и не задаёт лишних вопросов. Её хорошо воспитали.
– А ты уверен, что меня достаточно хорошо воспитали для твоего нового дома?
– Я знаю, ты ревнива, но разума-то не занимать, не захочешь же ты испортить жизнь себе и сыну?
– Не стоит мне угрожать, Кинич-Ахава.Пока не поздно,одумайсяи отпусти нас!
– Ты начинаешь меня раздражать!..
– Скоро ты будешь постоянно находиться в этом состоянии. Посмотри на моего сына. Он думает, ходит, ест и даже спит, как мой муж Амантлан. Он воспитан и живёт, как его учил отец, а не ты... Ты никогда не станешь ему отцом!.. Хотя что мои слова! Очевидно, опять плохи дела, и возникла необходимость в воинах моей семьи… Ты же всегда вспоминаешь о моих братьях Кокомо, когда нет выхода. Ты поэтому нас выкрал?
– Хорошо, я не буду скрывать от тебя. Да, они обещали мне помочь и восстановить наш город Коацаок!
– Твой Коацаок разрушен, там нет жителей, с кем и за что ты собираешься воевать?.. Вот почему тебе нужны мои братья! Конечно, среди сапотеков не нашлось ни одного сумасшедшего вождя! А что же ты обещал сапотекам и моим братьям? – гневная речь Иш-Чель заставила Кинич-Ахава нахмуриться. Иш-Чель явно не та – горящая любовью и думающая об удовольствиях. Перед ним стояла взрослая и уверенная в себе гордая женщина. А ее одежда и украшения только подчеркивали принадлежность к мешикам. Очевидно, думала она так же, как и ненавистное племя страны Анауак. Внезапно ему стало противно все: ее одежда, она сама, ее голос и манеры, даже то, что он совершил и вынужден здесь сидеть и видеть это.
– Мы договорились, что ради твоего сына Кокомо помогут отстроить заново Коацаок. Сапотекам я ничего не обещал. Они просто дали мне дом, жену, пищу, благодаря матери.
– Значит, ради моего сына мои братья поддались на твои уговоры и решились на предательство? А ты не подумал, что им выгоднее заключить мир с мешиками, который уже заключен, ведь даже брак – это наш союз с Амантланом! И он ничего им не стоил? А дал целостность границ между двумя народами?! Он дал мир, понимаешь, Кинич-Ахава, мир на их землях? Кто ты для них теперь, когда меня признали залогом мира между страной майя и Анауаком?! Два месяца назад мой брат Кулькан, представляя всю семью Кокомо, заключил договор с мешиками! А зачем им нужен ты, кто не давал покоя в течение стольких лет на границе Анауака? И, последнее, Амантлан найдёт нас, даже если тебе удастся притащить меня силой в Митлу, и только силой, сама я не сделаю ни шага по своей воле! – Иш-Чель гордо встряхнула головой и села рядом с сыном, пытаясь успокоиться.
Кинич-Ахава был потрясён. Получалось, что все его планы были призрачным лунным светом? Братья Кокомо притворялись, делая вид, что хотят помочь ему, обеспокоены судьбой сестры, а сами тем временем посылали гонцов в Теночтитлан, за его спиной заключили с ацтеками договор о мире?! Как же можно жить, если майя предают майя?! А, может быть, дело вовсе и не в предательстве, а в том, что, сам не заметив, он случайно свернул с прямой дороги и перестал чувствовать, что необходимо его народу? Перестал быть мудрым вождём? Когда же это стало? После осады Коацаока? После мнимой гибели Иш-Чель? Когда умер отец? Кинич-Ахава пытался вспомнить и не мог. Горечь поражения угнетала и выбивала из налаженного ритма жизнь-борьба. Оказалось, что никому теперь не нужна война на границе! Два народа, столкнувшись один раз и уничтожив его город, семью, разошлись и решили жить в мире, а он остался выброшенным из жизни этой волной. Невостребованным и в некотором смысле даже лишним, приносящим только беспокойство и угрозу их миру. Он, который так стойко отражал неприятеля и защищал путь в страну майя. Кто отдал всё и не получил ничего, оставшись один на тропе войны… И для чего жить?
Последующий день только подтвердил догадку Иш-Чель – Амантлан преследует похитителей, он действительно наступает им на пятки, стремительно сокращая расстояние. Казалось, что мешики пробиваются даже ночью через лесные заросли.
Иногда вой ягуара раздавался практически рядом! Для неё это был глас свободы – она знала, что муж идёт за ними и скоро он настигнет их. Вчера на рассвете воины Кинич-Ахава видели огни факелов за разлившейся рекой, которая несколько задержала Амантлана, не готового к неожиданной переправе. Мешики искали брод и решили перебраться через реку вплавь.
Всю ночь Амантлан не сомкнул глаз, интуиция подсказывала ему, что похитители недалеко, но тревога за жену и мальчика судорогой сводила скулы. Он позволял себе поспать только пару часов на рассвете, чтобы утомление не могло помешать трезво мыслить, но и во сне постоянно прислушивался, ожидая разведчиков. Эта погоня через лес, безостановочное движение на последнем дыхании, гнали его вперёд. Он ни на миг не сомневался, что жену похитили, и она не ушла сама. Иш-Чель не могла его предать!
Лес. Стволы деревьев, которые не обхватить человеку, а солнечные лучи едва пробиваются через листву, густые заросли травы... Как же найти следы и догнать похитителей, не уйти в сторону по ложному пути?
Амантлан ушёл от воинов и призвал тоналя. Ему пришлось долго ждать, но небесный покровитель появился, выпрыгнув на залитую луной поляну.
«Приветствую тебя, брат мой!» – серебристый Ягуар подошел к Амантлану.
Что-то было непривычным в его поведении, и человек задал вопрос, не совсем тот, что хотел:
«Ты долго не шел, твоя охота удалась?»
«Да, брат мой! Моя охота удалась!» – Ягуар оскалился, и Амантлан воочию увидел, как животное лукаво улыбается.
«Я рад за тебя! Мне нужна твоя помощь – мою семью похитили! Куда идти? Как там они?!»
«Я был с ними, – просто ответил небесный друг. – Я видел их. Не переживай! Ждут. Я отведу тебя к ним!»
«Ты…» – у Амантлана не нашлось слов, чтобы отблагодарить тоналя, а зверь смущенно переступил с лапы на лапу, опустил голову и нервно забил хвостом.
«Их охраняет Ягуар. Завтра я укажу путь»
Утром Амантлан увидел серебристого тоналя и крупную, с переливающимися зелёными и синими чешуйками Змею, которая внимательно слушала его небесного помощника, положив большую голову на сложенное в кольца тело. Проводника-охотника звали Голубой Змей.
Едва небесные покровители закончили общение и направились на юго-запад, проводник указал направление, и отряд сорвался с места в погоню.
Амантлана с удвоенной энергией пробивался через заросли леса. Они настигли похитителей на рассвете пятого дня, но сразу атаковать не стали.
Амантлан услышал зов тоналя, приказал воинам спрятаться и ждать, а сам прислушался к словам друга:
«Не спеши, брат мой! Сначала я сражусь с черным Ягуаром, и только потом ты войдёшь в их лагерь!»
«Но почему?!»
«Так решили боги!» – грустно ответил тональ, трясь о колени Амантлана.
Тот вдруг почувствовал необыкновенную слабость во всем теле:
«Что это со мною?! Жизнь уходит?!»
«Нет. Мне нужна ещё и твоя сила, чтобы победить твоего врага! Я верну ее, не вол-ну-у-йся!» – донеслось до Амантлана.
Серебристый тональ в три огромных прыжка пересек расстояние, выскочил на поляну, где расположились похитители, и остановился недалеко от черного Ягуара, который охранял покой майя. Между кошками был костер, пламя взметнулось вверх, рассыпая искры, как от только что подкинутых сухих веток.
Битва, в которой решалась судьба, началась.
Серебристый тональ выгнул спину. Шерсть вздыбилась на загривке. Кошка издала протяжный вой, обнажив белоснежные клыки в распахнутой пасти. Кончик длинного хвоста заметался.
Черный Ягуар резко вскочил, присел на задние лапы и ответил грозным рыком, перешедшим в пронзительное мяуканье. Мощное тело напряглось, зверь готовился к прыжку.
Оба Ягуара сделали первое движение – мягко переступили передними лапами, пробуя твердость земли.
Они смотрели неотрывно друг на друга через все больше разгорающийся костер – Амантлану казалось, что тот вот-вот подожжет ветви деревьев и достанет неба.
Звери припали к земле, разостлавшись по ней во всю длину, даже кончики хвостов напряженно замерли.
Секунда. Бросок. Одновременный взлет двух красивых животных.
Их подхватило огненное пламя и унесло в небо, запылавшее кроваво-золотыми всполохами, прогнавшими отступивший рассвет.
Два зверя не смогли с налета вцепиться в глотки друг другу и отпрыгнули, не покидая огненного пламени, которое очертило арену битвы.
Опять припали к воображаемой земле тела, но вот звери схлестнулись мертвой хваткой. Серебристый Ягуар вцепился в загривок противника, а черная лесная кошка в ключицу, чуть-чуть не достав до пульсирующей артерии.
Визг, рев.
Мерцание искр огня.
Капли первой крови летят в костер, принося жертву богам, дразня и возрождая древний инстинкт борьбы за жизнь.
«Так решили боги…»
Черный Ягуар вырвался из пасти серебристого тоналя. И, отхватив клок у противника, отпрыгнул в сторону, припав на лапы. Боль от укуса заставила второго зверя выгнуться и попытаться лизнуть рану.
Вкус собственной крови привел животное в ярость, и он мощным прыжком взлетел и упал на противника.
Глухой удар, затем треск костей.
Короткая возня, жалобное мяуканье и рык. Шипение и визг.
Все было кончено. Чёрный Ягуар – ещё живой, но обессиленный – лежал распростертый на земле весь в собственной крови. Рядом с ним сидел его противник и слизывал с серебристой шерсти багровые пятна, изредка порыкивая в сторону поверженного врага.
«Ты можешь теперь идти, брат мой!»

***
Амантлан приказал окружить похитителей, и в одиночку вышел на их стоянку. Мгновенно к его горлу приставили десяток копий. Иш-Чель проснулась от шума, с трудом сдержала крик радости.
– Я – Амантлан, предводитель ягуаров на южных границах Анауака. Вы украли мою жену и сына. Я пришёл за ними.
– Я – Кинич-Ахава!.. Это я забрал свою семью!
Копья воины опустили. Кинич-Ахава вышел Амантлану навстречу. Они встали напротив, внимательно оценивая соперника.
– Между моим народом и народом майя подписан договор мира. Мне не нужны ваши жизни. Отдайте семью и уходите. Мы никого не тронем, – Амантлан махнул рукой в сторону Иш-Чель и Маленького Ягуара.
– Об этом договоре нам ничего не известно. Моя жена попала к вам в плен, и я забрал ее.
– Теперь Золотое Перышко Колибри не только моя жена, она является залогом мира между нашими народами. Если ты заберешь ее, то это нарушит договор, который заключили вожди. Ты станешь преступником. К тому же мои люди и я подтвердим – ты забрал ее силой, – Амантлану было хорошо видно, что его семья лежит связанной. – Они пленники, а не члены твоей семьи!
Кинич-Ахава с трудом сдерживал гнев и разочарование, он горел желанием вонзить нож в сердце мешика. Но тут его воины начали шептаться, тихо проявляя недовольство: целью похода было освобождение женщины, а получалось, что нарушали договор, подписанный вождями, становились преступниками. На такое многие идти не хотели.
– Верни женщину и ребенка, Кинич-Ахава!..
– Мы не преступники, договор о мире нельзя нарушать!..
– Вы верите какому-то мешику?! Он – наш враг! Его уста лгут! Он скажет вам что угодно, только бы не вступать с нами в бой, он трус, у него мало людей!.. – начал выкрикивать Кинич-Ахава в отчаянии. Он переводил взгляд с воина на воина, пытаясь найти поддержку и посеять сомнения. Но мужчины опускали глаза или отворачивались…
– Он не трус! Амантлан говорит правду! Если не хотите верить мешику, то его слова подтверждаю я! – донесся голос Иш-Чель, которой удалось таки сесть и опереться спиной о дерево. Она внимательно наблюдала за происходящим и не могла допустить, чтобы Кинич-Ахава взял верх.
– Нужно спросить женщину, пусть она скажет правду! – проявил неповиновение один из воинов.
Кинич-Ахава выхватил нож и угрожающе занес его, преграждая дорогу.
– Отойди, ахав, мы много лет знаем друг друга. Я не предаю тебя, а лишь не даю совершить глупость… – не дрогнул воин, спокойно отстраняя вождя и направляясь к Иш-Чель.Он развязал веревки на женщине и Маленьком Ягуаре и помог подняться. Втроем они подошли к отряду, который стоял молча в ожидании.
– Говори, женщина!
– Амантлан сказал вам правду. Майя и мешики заключили мир, вы можете его сейчас разрушить. Я и Маленький Ягуар – члены семьи Амантлана, и мы хотим вернуться домой.
Воины стояли молча, потом тот, который развязал Иш-Чель, взял за руку и подтолкнул к мешикам:
– Забирай свою женщину и сына, вождь! Мы не нарушим мир!
Кинич-Ахава попытался сделать шаг, но воины, стоящие рядом, удержали. Маленький Ягуар, не спеша, как-то совсем по взрослому, взял мать за руку и пошел к Амантлану. Когда мешик пропускал их на лесную тропу впереди себя, мальчик кинул прощальный взгляд на вождя майя. Кинич-Ахава, не отрываясь, смотрел вслед уходящему от него навсегда прошлому.