Линия жизни. Рассказы

 » Линия жизни. Рассказы  [ Сборник ]

Автор обложки: Sunny

Линия жизни...
На каждой ладони она с рождения
выписана Творцом.
Эта линия уникальна, так же, как и судьба.
Но следует ли человек ей безвольно или всё же сам в силах изменить её рисунок?..
В этой книге - судьбы. Разные, но каждая, однажды случившись, уже не повторится.

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Sunny)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: -


___________________________________

 » МИТРИЧ. Быль

Он появился на нашем вокзале как-то зимой, в особенно морозные дни: прибился к буфету. Я срисовал его, когда он стоял за одним из оставшихся еще от советских времен столов, доходящих таким невысоким, как я, почти до груди. К этим столам не полагаются стулья: быстро пожрал и отойди, не задерживай другого пассажира, решившего перекусить.

Этот кадр на обычного клиента был не похож: уже битый час, ничего не купив, он торчал в буфете, глядя голодными глазами на жующих людей и явно высматривая, не осталось ли что-нибудь на тарелках.

Каким-то шестым чувством я сразу понял, что он «наш». Почему? Не знаю. Одет он был аккуратно, хоть пальто его было сильно поношенным, а шапки не было вовсе. Седые волосы и борода вроде бы были подстрижены. Но ЭТОТ взгляд бывает только у таких, как мы.

Сперва я разозлился: какого черта он сюда приперся? Здесь наша территория. Самим не хватает кормиться – город у нас не то чтобы большой, вот и вокзал тоже так себе, занюханный. Здесь давно уже все поделено: кто-то попрошайничает, кто-то ворует, кто-то, как я, в буфете чернорабочим. Лишний рот тут не нужен. Но что-то в нем не сходилось. И, понимая ведь, что новый человек – это часто неприятности, но не в силах преодолеть свое любопытство, я пошел в наступление.

- Эй, ты, проваливай отсюда, - ощетинившись и подойдя к новенькому со спины совсем близко, сказал я негромко, но с нажимом, обещающим дальнейшие проблемы.

Однако этот тип повел себя необычно. Когда он обернулся, на его лице я не увидел ни страха, ни злости. Спокойно и с достоинством он протянул мне руку и произнес:
- Иван Дмитрич.

- Санька, - не успев подумать, что делаю, оторопело произнес я в ответ и пожал протянутую ладонь.

Так началось наше знакомство с Митричем.

Я, удивляясь собственной доброте, замолвил за него словечко и пристроил в буфет. Работал дед усердно и не тырил, что плохо лежит. Был немногословен, но от него так и веяло расположением к людям – что делало его абсолютным инопланетянином среди нас.

Историю его я узнал позже. Вообще, у нас тут у каждого есть своя история. Тысячу раз пересказанная по пьяни, она обрастает все новыми подробностями и становится все дальше от истины. Но, во-первых, Митрич не пил. То есть совсем! А, во-вторых, я ни разу не поймал его на вранье в мелочах, чем наши грешат постоянно. Так что я как-то сразу поверил в то, что новенький, как он сказал – отставной офицер.

В нашу «гостиницу» он ни разу не попросился – да и вряд ли бы его кто туда пустил: нам самим едва хватало места в колодце теплоцентрали на наброшенных на теплые трубы тряпках. Я удивился, когда узнал, что Митрич устроился по-королевски: на чердаке многоэтажки неподалеку, и совсем обалдел, когда новенький объяснил, что все жильцы в курсе и не возражают.

Но почему старик лишился дома, он рассказывать не хотел. Эту историю я узнал значительно позже и совсем случайно.

Уже по весне буфетчица Ленка отправила меня и Митрича с машиной загрузить «паленую» водку, которой потихоньку торговала, предупредив, что старую точку «накрыли», поэтому поедем по новому адресу. Прибыли мы на место часов в девять вечера, уже темнело, и, как назло, пошел дождь.

Митрич, дремавший по дороге, вылез из машины, как всегда невозмутимый, сделал несколько шагов к гаражу, из которого предстояло перегрузить водку, и вдруг, словно споткнувшись, замер, глядя на окна многоэтажки напротив. Я окликнул его, и он обернулся с остекленевшими глазами. Я готов был поклясться, что по щекам его стекали не струи дождя, а настоящие слезы! Это у Митрича!

- Что случилось? – спросил я, потянув его за рукав.

Старик, по-прежнему глядя сквозь меня, произнес отсутствующим голосом:
- Вон те три окна слева на третьем этаже. Это моя квартира. Я прожил там двадцать лет.

Мне было понятно это щемящее чувство, когда ты заглядываешь в ярко освещенные окна, за которыми люди весело живут и сытно едят, но у меня никогда не было СВОИХ окон. Вроде бы мне полагалось какое-то жилье, но, как я понял уже гораздо позже, я не там поставил пару подписей, и квартира, которой я так никогда и не увидел, уплыла к ушлым людям. Когда мне исполнилось восемнадцать, меня просто выставили на улицу из детдома, и я ушел оттуда с облегчением, не имея никакого желания обернуться – слишком много плохого мне пришлось там пережить.

- Пойдем. Все равно это теперь не твое, - снова потянул я Митрича за рукав.

- Я не сдамся. Я все равно докажу, что это было мошенничество, - на его щеке заходили желваки.

- Ну-ну, - пожал я плечами. – Дохлое это дело кому-то у нас что-то доказывать. Пошли работать.

Старик, словно с трудом, оторвал взгляд от заветных окон и зашагал к гаражу.

Шли месяцы. Мы продолжали существовать с Митричем на одном вокзале в параллельных реальностях. Наши давно к нему привыкли, перестали ревновать к буфету, где Митрич работал за еду и пару мятых купюр. Старик стал таким же привычным местным персонажем, как и все мы.

Но однажды он исчез, три дня подряд не выходил на работу, и это было так не похоже на него, что я решил проведать Митрича, удивляясь своему порыву, потому что у нас, вообще-то, каждый сам за себя.

Поднявшись на последний этаж «его» дома, я увидел, что люк, ведущий на крышу, не заперт, как обычно, а лишь прикрыт. Забравшись на чердак, я огляделся и в свете, падающем через слуховое окно, увидел, что вокруг необычно чисто, нет ни пыли, ни паутины. В углу, у стропил, стояло подобие кровати, сооруженное из досок, а рядом - старый стол и перевернутый деревянный ящик вместо стула. Какие-то пожитки были аккуратно сложены в картонные коробки, а еще там были книги. Много книг.

На кровати лежал Митрич, бледный, с синими кругами под глазами, а в ногах у него сидел старый облезлый кот. Старик обрадовался, увидев меня, но с кровати не поднялся:
- Санек! Проходи. Гостем будешь. А мне тут, видишь ли, поплохело невовремя. Сердце шалит.

Я просидел у старика четверть часа, а потом ушел, на прощанье погладив кота и пообещав вернуться назавтра, раздобыв еду и лекарства.

Но вечером меня неожиданно загребли менты: буфетчица Ленка повесила на меня свою растрату, заявив, что я спер деньги из кассы. Разумеется, в мою невиновность суд не поверил, и мне дали шесть месяцев колонии.

Выйдя на свободу, я опять вернулся на свой вокзал – мне просто некуда больше было идти.

Буфетом уже заправляла другая тетка, наотрез отказавшаяся взять в чернорабочие «зэка». Деваться было некуда - теперь мне оставалось только воровать, благо, в колонии кое-чему научили.

Вечерком я спустился в «гостиницу», собираясь перетереть с нашими эту тему. Застал только Витька и Любку Зонт, прозванную так за то, что та всегда была готова за пару стакашков раздвинуться перед каждым желающим, словно зонт-автомат. Уже «под мухой», парочка продолжала банкет. Так как я пришел не с пустыми руками, меня приняли «на ура», и дальше мы уже втроем раздавили мой «пузырек».

Между делом заговорили о старых знакомых. И тут я спросил о Митриче: как, мол, старик?

Витек как-то смущенно крякнул, потер грязной пятерней опухшее лицо и ответил:
- Так помер он, дед этот. Уж давно, почти сразу, как тебя замели. У себя там, на чердаке, и скопытился. Кот его так орал, что соседи залезли посмотреть, чего он надрывается. Тут-то Митрича и нашли. Он уж вонять начал.

- Врешь ты, сука, всё, - вдруг зло сказала Любка. – Ничё он не помер. Я другое слышала: что он свою квартиру назад отсудил. Потому и здесь больше не околачивается, что всё у него теперь хорошо.

- Сама ты, дура, брешешь, - произнес Витек, толкнув собутыльницу в расплывшееся плечо, и вдруг, сквозь злой пьяный угар, взглянул на меня с отчаянной надеждой. – А может, и не брешет, а?..

Вот и я теперь, сам не знаю, почему, время от времени возвращаюсь под те окна, на которые смотрел с такой тоской старик. Что-то тянет меня туда, и я, запрокинув голову, подолгу разглядываю задернутые шторы и изо всех сил стараюсь себя убедить, что за ними счастливо живет Митрич вместе со своим старым котом.


___________________________________

 » ДЖОНАС ХЭНВЭЙ - ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ГУЛЯЛ ПОД ДОЖДЕМ

Лондон, 27 апреля 1757 года, среда.

Улица Гановер Ярд*, соединяющая оживленные Оксфорд-стрит и Тоттенхэм Корт, не радовала глаз. Она была узкой, извилистой и довольно грязной, со скромными домами и магазинчиками, торгующими по большей части фарфором и тканями. В одной из расположенных на ней лавок, глядя на дождь за окном, скучала пожилая торговка в белом переднике и высоком муслиновом чепце, из которого выглядывало сморщенное лицо с острым носом и впалыми щеками.

Над входной дверью звякнул колокольчик.

- Что угодно вашим светлостям? – лавочница угодливо вскинулась навстречу вошедшим с улицы двум молодым щеголям-«макарони»* в сюртуках и жилетах кричащей расцветки, узких панталонах до колен, полосатых чулках и с огромными бантами под подбородками.

Модники, похоже, обычные эсквайры, явно незаслуженно возведенные льстивой лавочницей в герцогский титул*, сунув под мышки свои трости, украшенные шелковыми кистями, первым делом стряхнули с рукавов сюртуков дождевые капли. Затем они обвели скучающими взглядами полки, помимо банок и коробок со съестным, заставленные и заваленные всякой всячиной: от детских игрушек до каминных щипцов. Наконец один из щеголей снисходительным тоном произнес:
- Мы вовсе не покупатели, миссис… э…

- Оулдридж - торопливо подсказала торговка.

- Если не возражаете, миссис Оулдридж, мы переждем здесь дождь. Как назло, на улице ни одного наемного экипажа.

- Возражаю? Как можно! – залебезила старуха. - Это честь для меня, милорды! Думаю, вам не придется долго ждать: извозчики сейчас появятся: в такой ливень у них, почитай, самый заработок.

Пропустив эти слова мимо ушей, щеголь обернулся к спутнику и капризно произнес:
- Подумать только, Хокинз, я чуть не угробил под дождем свой новый парик! А ведь он обошелся мне в целую гинею! - франт поправил чуть перекосившееся произведение куафера - «крыло голубя» с тремя рядами закрученных на висках локонов и стянутой лентой косичкой сзади.

- Да ладно тебе, Пирси, - отозвался его друг. – Такие парики все равно скоро выйдут из моды.

- Может быть, милорды не откажутся приобрести у меня чай? – сделала осторожную попытку навязать свой товар торговка. – Прекрасный чай! Высшего качества. Я вовсе не подмешиваю в него, как другие, пепел, опилки или терновник*!

- В таких лавчонках чай почти всегда контрабандный, - лениво бросил Пирси Хокинзу.

- Контрабандный? Как можно! - слегка покраснев и скосив глаза к носу, поспешила возразить миссис Олдридж. – С тех пор как наш добрый король Георг* в четыре раза снизил налог на чай…

- Кстати, Хокинз, - оживившись, произнес Пирси, перебив старуху. – Ты слыхал про этого оригинала Хэнвея, объявившего войну чаю?

- А, это тот чудак, что настрочил целое эссе о его вреде? Подумать только! Он утверждает, что чай вызывает нервные расстройства, уныние, а еще делает женщин некрасивыми!

- Последнее, пожалуй, недалеко от истины: жена нового архиепископа Кентерберийского обожает чай, а ты видел ее, Хокинз? Страшнее смертного греха, - Пирси рассмеялся над собственной шуткой. – А этот Хэнвэй вообще странный малый. Лет десять назад отправился чуть не на край света – побывал в России, добрался до Персии*, где видел самого Надир-шаха. На обратном пути был похищен пиратами, но сбежал переодетым. Во всяком случае, он утверждает это в своей книге.

- Да, я читал ее. Довольно занимательно. Не зря она сделала Хэнвэя знаменитым. Но упаси тебя господь, Пирси, прочесть его недавно изданные дневники о восьмидневном путешествии по Темзе. Скукотища! На днях доктор Джонсон, тот, что издал недавно свой словарь, заявил, что Хэнвэй приобрел славу, путешествуя за границей, и растерял ее, путешествуя дома.

Макарони дружно хохотнули.

- Ну, теперь-то, похоже, Хэнвэй основательно осел в старой доброй Англии, - заметил мистер Пирси. - Нынче у него новое хобби: филантропия. Бедняки, сироты, - тут он, оглянувшись на миссис Олдридж, понизил голос и поиграл бровями, – девицы легкого поведения.

- О! – проявил неподдельный интерес к сказанному его приятель и так же вполголоса спросил. – А ты уверен, Пирси, что интерес Хэнвэя к шлюхам чисто благотворительный?

- Ну да, в такие вещи действительно верится с трудом: он время от времени берет кающихся проституток к себе в дом, якобы в прислугу. Хотя, я слышал, этот чудак и вправду собирает пожертвования для больницы Святой Магдалины и Приюта Найденышей.

- Уж позвольте, милорды, и мне вставить парочку слов, - не утерпела торговка, не смотря на возраст, обладавшая острым слухом и любовью к сплетням. – Как я погляжу, вы изволите говорить про мистера Джонаса Хэнвэя. Он живет тут неподалеку и часто проходит мимо моих окон. Бывает, покупает у меня то да сё. Если бы вы видели, что он придумал! Купил в лавке мистера Крэншоу зонтик. Обычный зонт, из тафты и кружева. И что он с ним сделал? Приладил вместо тафты более плотную ткань и теперь гуляет под ним в дождь*!

- В дождь? – воскликнули одновременно оба щеголя в изумлении.

- Хоть латынь и наводит на меня скуку, - высокомерно выговорил мистер Пирси, - но ведь древние римляне не зря называли зонт ««umbraculum», от слова «umbra» - «тень»*. Уже из одного этого ясно, что зонт пригоден лишь для защиты от солнца! Да и где это видано, чтобы джентльмен разгуливал с женским зонтом?

- А Джонас Хэнвэй разгуливает, милорды. Помнится, он мне как-то даже сказал: «Я под ним, как в чреве кита*, миссис Олдридж: дождь или снег - мне всё нипочем». Уж очень он печется о своем слабом здоровье. И ведь не обращает внимание на то, что все смеются над ним, показывают пальцем, кричат: «Эй, француз!»* А уж как ярятся на него извозчики! Он же отбирает у них хлеб! Всем известно, что люди из привилегированного класса в дождь обязательно ездят в экипаже!

Тут старуха указала острым подбородком в сторону окна, находившегося справа от двери:
- Ба! Да вот и сам мистер Хэнвей. Легок на помине. И этот его странный зонт при нем. Взгляните, милорды.

Щеголи обернулись к оконному переплету, разделенному на двенадцать остекленных квадратов, служившему витриной, и губы обоих джентльменов сложились в букву «О».
- Какой странный «робинзон»!* Да этот Хэнвэй и вправду большой оригинал, – удивился мистер Пирси. – Но ты посмотри на его парик, Хокинз! Абсолютно сухой! А сюртук! На него не упало ни капли! – и франт резко обернулся к торговке. - Как вы сказали, милейшая? Где он купил этот зонтик?

- У мистера Крэншоу, в лавке, что прямо напротив моей, милорды. За семь шиллингов.

- Проклятье, целых семь шиллингов! – выругался Пирси, не сдержавшись. - Я сейчас на мели. Мой опекун снова задерживает выплату моего содержания.

- Брось, дружище, бутылочка воды от доктора Проссилли* обошлась тебе вчера дороже, - ухмыльнулся его приятель. – Да и каждый испорченный парик обходится тебе в целую гинею…

***

Уже на следующий день мистер Пирси и мистер Хокинз важно вышагивали в дождь по лондонским улицам под зонтами*, а в спину им свистели мальчишки и ругались извозчики.



Примечания

* «Улица Гановер Ярд» - впоследствии эта улица была переименована в Хэнвэй Ярд, а затем в Хэнвэй-стрит. По слухам она была так названа в честь Джонаса Хэнвэя.

* «Макарони» - в Англии XVIII века модников называли «макарони», так как после поездок в Италию многие следовали ее более яркой моде в одежде. Мужчины-«макарони» были напудрены, нарумянены и напомажены, отличались экстравагантностью своих нарядов, любили резкие, "попугайские" сочетания цветов, громадные сложные прически, практически, как у дам, и туфли на высоких каблуках. Не зря в моду тогда вошли тросточки - при таком смещении центра тяжести удерживать равновесие без дополнительной опоры было сложно. Над «макарони» смеялись, на них рисовались многочисленные карикатуры. Но разве это когда-нибудь останавливало настоящих пижонов?

* «незаслуженно возведенные льстивой лавочницей в герцогский титул» - по этикету «ваша светлость» обращаются только к герцогам (некоролевской крови).

* Чай в Англию попал только в середине семнадцатого века, но постепенно становился все популярнее. Однако цена его была по карману только богатым людям. Так, около 1700 года цена одного фунта (ок. 450 гр.) чая хорошего качества была равна зарплате искусного ремесленника за три недели. Поэтому торговцы очень часто продавали фальсифицированный чай, не смотря на угрозу тюремного заключения за такие действия (использованные чайные листья перемешивались с невероятными примесями, включая пепел, опилки, сушеный терновник, листья боярышника и т.д., затем эта масса спрессовывалась, высушивалась и обжаривалась для создания суррогатного чая). Также именно из-за дороговизны чая, вызванной непомерным налогом на него, расцвела контрабанда этого продукта. К концу 18 века контрабандным путем в Англию ввозилось больше чая, чем официально, пока в 1785 году налог не был наконец снижен со 119 процентов до 12,5.

* «добрый король Георг» - речь идет о Георге II Ганноверском (Георге Августе), род. 10 ноября 1683 г., ум. 25 октября 1760 г.

* Персией до 1935 года в западных странах называли Иран.

* «гуляет под ним в дождь» - в Англии до середины XVIII века зонт оставался чисто женским аксессуаром, причем укрывались им только от солнца. В 1752 году англичанин, лейтенант-полковник Джеймс Вольф писал из Парижа: «Люди здесь в жаркую погоду для защиты от солнца пользуются зонтами, и еще чем-то подобного рода, чтобы спасаться от дождя и снега. Мне удивительно, что эта столь полезная практика не имеет места в Англии».

* «римляне не зря называли зонт ««umbraculum», от слова «umbra» - «тень» - именно отсюда возникло английское слово «umbrella» - «зонт».

* «Я под ним, как в чреве кита…» - Джонас (Jonas) – английский вариант библейского имени Иона.

* «показывают пальцем, кричат: «Эй, француз!» - как уже было сказано выше, мужчины во Франции начали раньше пользоваться зонтами, чем в Англии, поэтому насмешники кричали смельчаку, идущему по Лондону под зонтом: «Эй, жеманный француз!» Некто Джон Макдональд, ливрейный лакей, оставивший свои мемуары, писал, что в 1770 году, когда он появился на улице с шелковым зонтом, привезенным из Испании, прохожие кричали, завидев его: «Эй, француз, почему бы тебе не нанять экипаж?»

* «Какой странный «робинзон»!» - после выхода в свет романа Даниэля Дэфо «Робинзон Крузо», ставшего очень популярным, герой которого соорудил себе зонтик из козлиных шкур, англичане начали называть зонты «робинзонами».

* «бутылочка воды от доктора Проссилли» - противосифилисное средство, стоило на тот момент 10 шиллингов 6 пенсов.

* «мистер Пирси и мистер Хокинз важно вышагивали в дождь по лондонским улицам под зонтами» - в то время, действительно, из мужчин только жеманные модники «макарони» да такие большие оригиналы, как Джонас Хэнвэй, решались на то, чтобы ходить под зонтами.

* В качестве иллюстрации перед рассказом Автор прилагает портрет того самого Джонаса Хэнвэя, реального исторического персонажа, до сих пор считающегося первым человеком в Лондоне, который стал пользоваться зонтом для защиты от дождя и снега.
___________________________________

 » ДРАГОЦЕННЫЕ МГНОВЕНИЯ

- Ну пока! – сказал он и растаял.

- Вот так всегда, - подумала я, наблюдая, как последние атомы его руки просачиваются сквозь мои слишком материальные пальцы. Если бы и мне было дано так же легко существовать, презирая условности ограничений! Я бы всюду следовала за ним, во всех его метаморфозах.

- Нет, - произнес он вдруг ниоткуда, как всегда, прочитав мои мысли. – Если бы ты была так же свободна, как я, ты бы не следовала ни за кем. И за мной тоже.

- Но ведь я люблю тебя, - не решилась я произнести вслух.

- Тебе это только кажется, - глухо донесся его голос откуда-то снизу, и земля шевельнулась у моих ног. – Ты внушила себе, что без любви жить нельзя. Когда же ты перестанешь верить глупым книжкам и людям?

Он опять материализовался и грустно погладил меня по волосам:
- Поверь, я очень хочу, чтобы ты была счастлива.

- Без тебя это невозможно, - выдали меня мои глаза.

- Чушь, - он превратился в браслет и тихонечко пожал мое запястье.

- Полная чушь, - нашел нужным еще раз повторить он, воплощаясь в привычное моему глазу тело. – Ты просто глупая девчонка. Надо заняться твоим воспитанием.

- Ну почему ты никогда не принимаешь меня всерьез? – зло кричу я изо всех сил, уже почти ненавидя его в этот момент.

- Ну, успокойся, маленькая, - голос его звучит прямо в моей голове. – Это же смешно: принимать все так близко к сердцу. Ты не должна так вести себя. Ай-яй-яй.

Я почти вижу, как он с издевательской укоризной качает головой.

- Знаешь, я напишу о тебе рассказ, - неожиданно говорю я.

Кажется, он удивленно вздрагивает.
- Обо мне? Но послушай, котенок, все, что бы ты ни написала, все это – о тебе самой. Ты описываешь лишь тот маленький кусочек мира, который доступен твоему сознанию. А это всего лишь кроха от пирога. И знаешь, что самое страшное? То, что ты будешь питаться этой малостью всю жизнь, так и не добравшись до Целого.

- А тебе, тебе это Целое доступно?

- Я могу сказать «да», но кто поручится за то, что мое Целое не есть фрагмент еще чего-то Большего?

Он появляется отражением в зеркале и хитро щурится, вертя в руках зонтик:
- Знаешь, моя девочка, мне кажется, тебе не стоит забивать голову такими серьезными вопросами. Ведь на свете столько простых вещей, о которых надо успеть подумать, и которыми надо успеть насладиться. Смотри, - он распахивает зонт над головой, и по нему тут же начинают стекать струи. – Дождь. Видишь?

- Вижу, - равнодушно пожимаю я плечами.

- Нет, ты смотришь, но разве ты видишь? Когда ты последний раз внимательно глядела в небо, с которого тебе на голову падает вода? Ты хоть раз изучала близко-близко каплю дождя на лепестке цветка? А ведь после каждого дождя бывает радуга. Ее только нужно суметь различить среди туч. У тебя это получается?

- Прекрати паясничать Какой дождь? Какие радуги? Ты же знаешь: мне некогда разглядывать тучи. Я смотрю лишь на тебя. И думаю я лишь о тебе.

Он насмешливо склоняет голову набок, зонтик тает в его руках, и теперь дождь, идущий в зеркале, льет ему прямо на голову, отчего длинная челка сразу прилипает ко лбу:
- О да, ты не сводишь с меня глаз. Но ведь меня ты тоже не видишь. Ты говоришь, что любишь меня. Но на самом деле ты любишь свою любовь ко мне. Ты меня себе придумала.

По зеркальному отражению бежит легкая рябь, он делает шаг вперед и, легко пройдя сквозь амальгаму, усаживается передо мной на тумбе трюмо, скрестив длинные ноги.
- Посмотри внимательно: я совсем не такой. И я не тот, кто тебе нужен.

- Мне лучше знать… - я пытаюсь его обнять, но он снова тает, и до меня доносится лишь его смех.

- Вот так всегда, - успеваю подумать я и просыпаюсь.

Он лежит рядом. Тени ресниц на щеках. Грудь мерно поднимается и опадает. Он спит. Как я люблю эти драгоценные мгновения! Вот сейчас, в этот момент он принадлежит только мне. Но настанет утро, он откроет глаза и вновь, словно песок, побежит сквозь мои пальцы. И снова мне придется доказывать ему, что я не могу без него жить…


___________________________________

 » ПРИМИРЕНИЕ

- Добрый день, я к Румянцевой.
- Это которая неделю назад попала в ДТП?
- Лен, да это ее сын, он по два раза на дню к ней ходит. Пришла ваша мама в себя. Она по-прежнему в реанимации.
- Я могу ее увидеть?
- Только на пять минут. И учтите: ей пока нельзя разговаривать…

***

- Мама!
- Володя… А где…
- Ш-ш, молчи, тебе нельзя говорить. Я посижу рядышком, подержу тебя за руку. Вот так…

***

- Доктор, скажите, как самочувствие Румянцевой? Я ее сын.
- Мне нечем вас обрадовать. После первоначального относительного улучшения нарастает отрицательная клиническая симптоматика. Такие травмы очень коварны.
- Но она поправится?
- Я не могу вам сейчас ничего обещать…

***

- Мама!
- Володя!
- Почему не пришла Вера?
- Вера?
- Твоя сестра.
- Мама, но ты же знаешь…
- Что я знаю? Что она не хочет навестить родную мать в больнице?
- Но ведь она…
- Уехала в другой город? Я помню. Ну да, мы тогда сильно поссорились. Я так виновата перед ней! Но не пора ли нам помириться? Передай ей, что я прошу у нее прощения и очень хочу ее видеть…

***

- Доктор, как ее состояние?
- Налицо вторичное посттравматическое повреждение мозга. Тяжесть состояния больной усиливается. Это может быть более серьезным и угрожающим жизни, чем первичная травма.
- Неужели ничего нельзя сделать?
- Мы делаем все возможное, поверьте…

***

- Мама!
- Володя! А где Вера?
- Я позвонил ей, рассказал, что с тобой случилось. Она очень расстроилась. Говорит, что приехать сейчас не может. Она прислала для тебя письмо. Вот оно. Я прочту.
- Я сама.
- Тебе наверняка нельзя читать.
- Пустяки. Просто дико болит голова. Но ведь это от Верочки… Нет… прочти ты…

***

- Она простила меня! Видишь! Я же тебе говорила! Она больше на меня не сердится! У тебя есть ручка и листок? Я продиктую ответ. И еще не забудь попросить у Верочки свежую фотографию. Я столько лет ее не видела! Слышишь? Про фото не забудь!..

***

- Доктор, ей не лучше?
- Увы, нет. Готовьтесь к худшему. Я не буду от вас скрывать. У нее довольно быстро развивается диффузный отек мозга. Мы не в силах ей помочь…

***

- Мама!
- Володя… Есть новости… от Веры?
- Да, она прислала письмо и фотографию.
- Когда я… выйду отсюда… поеду к ней… в гости... Сколько же можно… жить в ссоре. Я должна увидеть… своих внуков… Где фото… графия…
- Вот она. Держи.
- А вы по-прежнему… с ней… очень… похожи.
- Да, мама, ну разумеется! Мы же с Веркой двойняшки... А сейчас отдохни. Тебе нельзя так много говорить.
- Письмо…
- Поспи чуть-чуть, а потом я его тебе прочту…

***

- Доктор! Как она сегодня?
- По-прежнему не выходит из комы.
- Хоть что-то еще можно сделать?
- Нет. Скорее всего, она больше не придет в себя…

***

- Мама! Мамочка! Это я. Володя. Ты меня слышишь? Дай руку. Вот так… Мамуля, только не уходи. Ну пожалуйста!.. Держись, прошу тебя!.. Не умирай!..

***

- Вы к Румянцевой? Ее увезли.
- Куда?
- В морг. Она умерла сегодня ночью. Вы сможете забрать ее тело чуть позже. Сперва будут делать вскрытие.
- …
- Постойте, вы Владимир, ее сын?
- Да.
- Подождите. Возьмите вот это – на тумбочке осталось. Фото. Она его из рук не выпускала. И все время твердила о дочери. Она ею, похоже, очень гордилась.
- Дочерью?.. Ее дочь… Моя сестра Вера умерла много лет назад, еще ребенком… Утонула по недосмотру…

Говоривший, мужчина лет тридцати, рассеянно повернулся и побрел к выходу, не оборачиваясь на удивленную медсестру.
Сев в припаркованную у больницы машину, он кинул зажатое в руке фото в бардачок, где уже лежали в пакете женский парик, тюбик тонального крема, тушь, помада и фотоаппарат «Полароид».
А потом закрыл руками лицо и заплакал.


___________________________________

 » ПРЕДЛОЖЕНИЕ

"Ненавижу оборотней, особенно мужиков!" - процедил сквозь стиснутые зубы здоровенный детина в кожаной куртке с эмблемой байк-клуба, обводя взглядом зал. Отчаянно хотелось поделиться с кем-нибудь своей обидой. Но, как назло, нынче в кафе "У Ашота" собрались одни ханурики и забулдыги. По вечерам здесь к официальному меню из чебуреков и прочей съедобной гадости добавлялась неофициальная карта дешёвых крепленых вин и шансон из охрипших динамиков, что привлекало соответствующий контингент.

"Ну хоть бы одно интеллигентное лицо!" - мрачно думал байкер, блуждая глазами по испитым харям под надрывное "Эх, прости-прощай свобода, здравствуй, Магадан".

Поняв, что выбор не велик, он брезгливо поморщился и поманил к себе пальцем помятого типа из-за соседнего стола. Кажется, этот алконавт уже совершил выход в открытый космос приятного опьянения, потому что приблизился не совсем твердой походкой.

Новоприбывший, плюхнувшись на стул напротив, навалился грудью на столешницу и перешёл сразу к делу:
- Ну чё, выпьем, что ли, дуся? Пузырек поставишь?

Байкер испуганно вздрогнул:
- Откуда ты меня знаешь? Ты что, из наших?

Он вскочил и, перегнувшись через стол, обнюхал пьяницу, словно собака. Но от того несло только "бормотухой", несвежим бельем и одеколоном "Тоска Маруси".

Алкаш, туго посоображав пару секунд, наконец, удивился такому обращению:
- Э, ты чё меня нюхаешь? Я те тюльпан, чё ли? Ах, ты, блин, изра... ивзра... извращенец. Я не из ваших, понял? - и сделал попытку встать из-за стола.

Но вдруг зрачки байкера вспыхнули красным огнём, и он рявкнул:
- Сидеть!

Бухарик плюхнулся обратно на стул, а здоровяк, жестом подозвав разбитного официанта, указал пальцем на собеседника и коротко приказал:
- Порадуй приятеля.

Вскоре на столе появилась бутылка вермута.

Мужичонка, оживившись, приложился к ней поцелуем, потом залпом выпил первый стакан, пожаловался: "Чё-то не бьёт по шарам", и налил ещё. Прежде чем проглотить вторую порцию, он хлопнул ладонью по столешнице и заявил:
- Хороший ты человек, дуся! Уважаю! Как хоть тебя зовут?

Байкер огляделся по сторонам и, понизив голос, ответил:
- Меня так и зовут - Дуся. Точнее, Евдокия Евлампиевна.

Осушив второй стакан, алкаш, кажется, уже успел войти в состояние абсолютного добродушия и понимания непонимаемого. Он кивнул, словно каждый день встречал брутальных мужиков с таким именем, и, наливая третий стакан, уточнил:
- Ты баба, что ли?

- Хуже. Я - оборотень. Могу в кого угодно превратиться. А вообще-то я - учительница на пенсии.

- Хе, - осклабился ханурик, похоже, дойдя уже до кондиции неудивления удивительному. - Прикольно.

- Прикольно, если ты единственный оборотень в округе, - отрезал байкер. - А в последнее время нас столько развелось! Уже и не знаешь, где повстречаешься с таким же, как ты сам. Вот, на днях, в полночь, превратилась я в Анджелину Джоли, иду по парку и вижу: стоит мужик. Сейчас, думаю, поужинаю. Сам ведь напрашивается: нечего шляться в такой поздний час. Нацелилась я вцепиться ему сзади в шею, а он вдруг повернулся, и я обмерла: ну вылитый Брэдд Питт! Правда, несло от него вот так же, как от тебя, дрянным парфюмом. Но в остальном хорош! Даже жалко его стало есть. Охмурила я его и притащила к себе домой. Ох и жаркая была ночка! - байкер поёжился и сплюнул. - А утром проснулась я в одной постели со своим соседом Ферапонтом Дормидонтычем - лысым старпёром с бородавкой на щеке. С тем самым уродом, который вечно что-то сверлит утром в воскресенье и курит на лестничной площадке. Этот гад тоже оказался из наших. Какую только шваль теперь не встретишь среди оборотней!

- А ночка-то всё же была жаркая, - пьяно подмигнул алкаш.

Байкер покраснел до корней волос, взгляд его на секунду затуманился, а потом снова сверкнул огнём.

- Я этого козла утром чуть не загрызла. Выгнала взашей и велела больше мне на глаза не попадаться. А сама решила после такого конфуза имидж сменить. Буду теперь в мужиков превращаться. Как тебе из меня байкер?

Мужичонка, смерив оборотня глазами, вынес вердикт:
- Говённый.

- Это еще почему? - обиделась Евдокия Евлампиевна.

- Ты где это видал байкера, который, вместо того, чтобы глушить "Будвайзер", гоняет чаи под конфетки с ликёром? А ты ж, ё-моё, ещё сидишь и вяжешь носок. Во, блин, уже полноска состряпала.

- Вязание хорошо успокаивает нервы.

- Нервы надо портвешком лечить, - изрёк алкаш, подняв вверх указательный палец, а потом ещё больше налёг грудью на стол и, обдав оборотня винными парами, добавил. - Ты, конечно, на байкера не больно-то и похож. Но на бабу ещё меньше. А может, ты того? - он выразительно покрутил пальцем у виска.

Недовязанный носок полетел в сторону.

- Я тебе сейчас докажу, что не вру! - Байкер-Дуся растянула губы в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего, и вскочила во весь свой двухметровый рост. Затем она сгребла за воротник бухарика, который едва успел цапнуть со стола недопитую бутылку, и потащила его в туалет, направившись сперва по привычке в женский.

- Э, ты куда? - заверещал алкаш.

Дуся, исправившись, втолкнула его в мужской, где сейчас никого не было.
- Ну, смотри.

Она резко крутанулась на месте и прямо на глазах трансформировалась в худосочную остроносую старушонку в растянутой кофте, надетой поверх платья в мелкий цветочек, и в стоптанных туфлях.

- А? Каково? Вот такие мы, оборотни, - гордо заявила бабка и тут же подумала, поморщившись: "Чёрт, опять разоткровенничалась! Вечно у меня из-за конфет с ликёром язык развязывается. Придётся сожрать этого алкоголика".

Но выпивоха вдруг тоже пару раз обернулся вокруг себя и превратился в лысого старичка с бородавкой на щеке.

- Ферапонт Дормидонтыч! - ахнула Евдокия Евлампиевна.

- Я, Дуся. Совсем по тебе извёлся после той ночи. Не могу забыть твоих страстных объятий. Вот, пришлось ради маскировочки перевоплотиться чёрт знает во что, - он кинул взгляд на почти пустую бутылку вермута в руке, и лицо его брезгливо перекосилось. - Никогда ещё не приходилось пить такую дрянь.

- Как же я тебя, заразу, два раза подряд не учуяла?

- Так ведь, милая моя, одеколон "Тоска Маруси" - штука ядрёная. Даже запах оборотня перешибает.

- Я же велела ко мне не приближаться. Ты зачем за мной таскаешься?

- Я к тебе, Дуся, с предложением. Брачным.

- Еще чего надумал! - взвизгнула бабка. - С чего бы мне за тебя, старпёра уродливого, замуж идти?

Ферапонт миролюбиво пропустил оскорбление мимо ушей.

- Так ты в душу смотри, Дуся, а не на лицо. Я ж могу кем угодно обернуться. Сегодня - Арнольдом Шварцнеггером, завтра - Колей Басковым. Ты сама призналась, что ночка у нас была жаркой. А сколько их таких ещё будет! - встав на одно колено, он выдохнул: - Ну, Евдокия, соглашайся!

Вспомнив ласки Брэда Питта и подумав, что с Басковым и Шварцнеггером она ещё не целовалась, да и охотиться вдвоём оно сподручнее будет, Евдокия Евлампиевна вздохнула и ответила:
- Вот до чего же я всё-таки вас, мужиков-оборотней, ненавижу! Всё у вас не по-людски. Ладно, шут с тобой, Дормидонтыч, пойду я за тебя.

Ферапонт радостно вскочил, чмокнул старушенцию во впалую щечку и попросил:
- А давай, душа моя, в следующий раз ты в Софи Лорен обернёшься? И главное - больше никаких байкеров!

- Ну, тогда курить - на балконе, - не осталась в долгу Дуся.

***

Помолвку отметили сожранным официантом.
___________________________________

примите в читатели
___________________________________

Оксана. Добрый день. Оригинальные рассказы есть над чем задуматься... Я желаю тебе удачи в творчестве и океан вдохновения.

Спасибо тебе, что пишешь для нас...
___________________________________

Наталья! С превеликим удовольствием!))) Очень приятно видеть Вас у себя в гостях.)))


Наташа, я очень рада, что ты заглянула и в эту темку. Спасибо огромное за добрые пожелания! Мне очень нужна поддержка читателей, чтобы чувствовать, что я пишу не "в стол".)))
___________________________________

 » ЛИШНЯЯ. Быль

«От сумы не зарекайся» - верно подмечено. Да разве могла Мария когда-то даже представить себе, что станет профессиональной попрошайкой! Что будет каждый день, в любую погоду сидеть у крыльца храма Покрова Божией Матери вместе с восемью другими собратьями по несчастью.

Сперва Мария очень боялась, что ее могут увидеть за таким занятием соседи. На выручку пришел зонт, всегда раскрытый над головой, чтобы успеть прикрыть им лицо при появлении знакомого. Но прошел месяц, другой, третий, и постепенно Марии стало плевать на соседей: пусть знают. Однако с зонтом она так и не рассталась: эта штука оказалась довольно полезной при ее «профессии»: помогает от солнца, дождя и cнега, когда сидишь целый день под открытым небом. Сидишь, скучая, в тысячный раз оглядывая изученную до мелочей картину: стены храма-новодела, сложенные из красного кирпича, ограду, тоже кирпичную, закатанный в асфальт двор и «коллег» по паперти с испитыми или изможденными лицами, лениво перебрасывающихся фразами в ожидании щедрых прихожан.

Лучше всего подавали по воскресеньям, особенно по праздникам, но и в будние дни народ, забегающий в церковь поставить свечку-другую, тоже кидал кой-какую денежку в протянутые у церковного крыльца руки. Когда Марии вкладывали в ладонь купюру с просьбой помолиться за чье-то здравие или за упокой, она кивала в ответ, бормоча: «Благослови вас Господь». Но в бога Мария не верила: будь он на самом деле, ни за что бы не позволил, чтобы так повернулась ее жизнь!..

В тот мартовский день Мария, как обычно, сидела в своей инвалидной коляске у храмового крыльца. С утра настоятель, отец Василий, почему-то был необычно суетлив и криклив. Всё разъяснилось, когда прямо за церковную ограду въехала черная машина и остановилась почти у самого входа. Из нее вышел незнакомый человек в костюме и галстуке. Поп подбежал к нему и повел к дверям храма. Когда они проходили мимо Марии, та услышала обрывок разговора: «…сам архиепископ должен подъехать через пару часов… Да, кстати: вот это, - «костюм» брезгливо обвел пальцем глазеющих на него христарадников, - лишнее. Чтобы через полчаса никого тут не было».

Другие обитатели паперти тоже, кажется, расслышали эти слова: не дожидаясь, пока их начнут прогонять, они сами потихонечку рассосались кто куда. Поэтому когда к церковному крыльцу подошли два дюжих парня, кроме Марии никого уже не осталось.

- О! Гля: гриб на колесах, - хохотнул один из мордоворотов, ткнув пальцем в зонт.

- Чё сидишь, встала и пошла. На сёдня у тя рабочий день окончен, - лениво произнес, растягивая слова, второй.

- Ишь, калеками они тут все прикидываются, - первый грубо сдернул с колен Марии теплый плед и швырнул его на землю. – Вали давай, а не то…

Он не договорил, увидев, что у женщины нет ног выше колен, и озадаченно выдохнул:
- Блин, она в натуре неходячая. Чё с ней делать?

Его напарник заозирался вокруг и вдруг оживился:
- А давай ее пока вон туда оттащим, - и указал пальцем на небольшой овражек, начинавшийся сразу за задним двориком храма, непонятно как уцелевший среди плотной городской застройки.

Сказано – сделано. Уже через пять минут парни пристроили кресло с Марией в нескольких метрах от проходящих в овражке толстых, обмотанных изоляцией труб теплоцентрали и, весело зубоскаля, поднялись по склону и скрылись из виду. Мария пожала плечами: ей не привыкать сидеть и ждать. Она подставила лицо лучам весеннего солнца, уже дарящего тепло, и блаженно зажмурилась: вот и окончились холода, зачирикали птицы, почернели и съежились сугробы. Скоро все зазеленеет, и ее ежедневная кирпично-красная картинка перед глазами наконец разбавится зеленым цветом листвы растущих за церковной оградой тополей.

Так Мария просидела несколько часов, то впадая в легкую дремоту, то снова просыпаясь и глядя наверх, на целящиеся прямо в небо позолоченные купола храма. Часа через три она забеспокоилась: почему никто за ней не идет? Толкая колеса своего кресла руками, она попыталась самостоятельно выбраться из овражка, но склон, хоть и не очень крутой, для нее был непреодолимой преградой. Раз за разом женщина, откатываясь назад, повторяла свои попытки, пока едва не перевернулась на смешанный с грязью снег. Просить о помощи было некого: вокруг было безлюдно. Мария, подумав, что визит высокого гостя, наверное, затянулся, решила подождать еще немного.
И лишь когда окончательно стемнело, а потом в храме погасли окна, она наконец поняла, что никто за ней не придет. Осознав это, Мария начала кричать: сперва несмело, затем надсадно, отчаянно. Но, очевидно, ее никто не слышал – слишком далеко отсюда было до жилых домов и оживленной улицы.

К ночи резко похолодало. Пошел снег. Ветер усилился. Март – коварный месяц, который в любой момент может обернуться самой настоящей зимой. Мороз быстро пробрался под пальто, и Мария с тоской вспомнила про свой теплый плед, сдернутый с нее мордоворотом. Сперва она пыталась закрыться зонтом от пронизывающего ледяного ветра, бросающего в лицо колючие горсти снега, потом, когда руки совсем окоченели, и согнутые пальцы начало ломить от холода, она засунула ручку зонта под мышку, по прежнему пытаясь хоть немного защититься им от метели. Сжавшись в комочек и обхватив себя руками, она пыталась сохранить остатки так быстро уходящего тепла. Но тщетно. Ее била крупная дрожь, стучали друг об друга зубы.

Бездомная собака неслышно возникла из темноты, настороженно и угрюмо посмотрела на Марию и пробежала мимо, скрывшись в снежных завихрениях. Где-то в отдалении прозвучала сирена «скорой помощи». И вновь наступило гнетущее безмолвное одиночество.

Глядя на окна многоэтажек, сияющие на расстоянии каких-то двух-трех сотен метров, Мария решилась. Она отбросила зонт, неловко, боком, упала с кресла и поползла на локтях туда, на теплый желтый свет. Но руки почти не слушались ее, уже онемев. Она преодолела лишь несколько шагов и ничком упала в снег.

И в этот момент Мария вдруг остро осознала, что не переживет эту ночь. В мозгу, как в калейдоскопе, промелькнули картинки из прожитой жизни: детство, юность, двадцать лет брака, гибель мужа, потеря ног из-за диабета, ухмыляющийся зять, в лицо ей заявляющий, что не может кормить «лишний рот» и что он «договорился с попом», ее дочь, отводящая глаза, боящаяся перечить тяжелому на руку супругу. Вяло мелькнула мысль, что зять наверняка почувствовал облегчение, когда сегодня не нашел ее, приехав забрать, как обычно, с паперти. Напоследок в голове всплыли слова увиденного утром незнакомца, перед глазами возник его палец, указывающий на нее: «Вот это - лишнее».

Вспомнилось, каким равнодушием был полон его взгляд, скользнувший по ней на пару секунд. «Лишняя! Я – везде лишняя!» - по лицу заструились слезы, но застывшие щеки уже не ощущали их тепла. Из последних сил перевернувшись на спину, Мария вскинула взор на абрис куполов, прорезающих звездное небо и сквозь застывшие губы выдохнула: «Боже, если ты все-таки есть, неужели даже тебе я не нужна?» В ответ ей лишь швырнуло в лицо очередную горсть снега, запорошив уже стекленеющие глаза. Окоченевшее тело замерло в неловкой позе…

И вдруг кто-то тихо и нежно окликнул ее: «Мария!» И в ласковом голосе этом было столько любви…


___________________________________

 » САЛОН СИЮСЕКУНДНОГО СЧАСТЬЯ

Две девушки под яркими зонтами одиноко стояли на остановке в ожидании автобуса, глядя, как неожиданно брызнувший весёлый дождь гонит пешеходов до ближайшего укрытия, и те несутся вскачь по лужам, держа над головой сумки, газеты и пиджаки...

Вдруг шелест дождевых струй прорезал автомобильный гудок. На противоположной стороне улицы остановился красный спортивный автомобиль с откидным верхом. За рулём, вальяжно раскинувшись, сидел парень с внешностью киноактёра, которую лишь немного портило родимое пятно в виде кляксы на щеке. Небрежным жестом он поманил к себе девушек. Подруги переглянулись, пожали плечами и, перебежав через дорогу, несмело приблизились к машине.

- Вы что-то хотели спросить? - задала вопрос та, что повыше и посмелее. – Но учтите: мы не из тех, кто знакомится на улице.

Незнакомец белозубо улыбнулся и сказал:
- А я и не собираюсь спрашивать ваши имена, тем более, я их знаю. Тебя, - бесцеремонно ткнул он пальцем в ту, что повыше, - зовут Ирина. А тебя, - палец, описав дугу, указывал теперь на вторую девушку, - тебя зовут Даша.

Судя по удивлённым взглядам, которыми обменялись подруги, незнакомец угадал.

- А откуда... - начала фразу Ирина, но странный парень не дал ей закончить вопрос.

- Откуда я вас знаю? Да ни откуда. Я вас вообще в первый раз вижу. Просто наш компьютер выбрал вас - и вот я здесь. Позвольте представиться, - он извлёк визитку откуда-то между пальцев. - "Эс Эс Эс - Салон Сиюсекундного Счастья".

- Что за бред, - фыркнула Ира. - Чем это вы, интересно, в своём салоне занимаетесь?

- Исполнением желаний, - невозмутимо ответил парень. - У вас есть какое-нибудь заветное желание? Я могу его исполнить прямо сейчас. Но учтите, желание всего одно на двоих.

- Пойдём, Дашка, - Ира потянула свою подругу, слушавшую незнакомца с открытым ртом, за рукав. - Не видишь, у человека не все дома. - И тихо добавила. - Может, он вообще извращенец какой или сутенёр. Видела, какая у него машина? Честному человеку такую взять просто неоткуда.

Очевидно, незнакомец обладал отличным слухом, потому что он живо откликнулся вслед девушкам на последнее замечание:
- А я и не человек вовсе.

Подруги обернулись, но машины на прежнем месте уже не было. Если она и уехала, то подозрительно тихо.

Вновь перейдя дорогу, девушки вернулись на по-прежнему безлюдную остановку.

- Каких только придурков не встретишь, - поёжилась Даша.

- Как он сказал? Салон чего? - смеясь, спросила Ира.

- Сиюсекундного Счастья, - раздался вдруг скрипучий старческий голос, а Даша с выражением ужаса уставилась за плечо подруги. Обернувшись, Ирина увидела невысокую, мерзкого вида старушонку с родимым пятном в виде кляксы на щеке. Довольная произведённым эффектом старушонка рассмеялась - словно сухой горох рассыпала:
- Может, в таком виде я внушаю больше доверия?

- Вам чего, бабуся?

- Это вам чего, снова спрашиваю. Чего желать изволите, девочки? Не задерживайте пожилую женщину, - она, кажется, издевалась. - Всего пару минут назад я сделала вам преинтереснейшее предложение - исполнение желания. Пусть всего одного. Негусто, согласна. Но покажите мне другую контору, которая вам это обеспечит! - Она издевалась - это точно.

Ира не выдержала:
- Шли бы вы отсюда подальше, бабушка, а то слушаю вас и думаю: кого сначала вызывать - полицию или "скорую"...

- Мне здесь не верят! - голосом трагической актрисы изрекла противная старуха. - Ну что ж, этот случай предусмотрен инструкцией. Вам разрешается загадать одно желание, чтобы убедиться, что фирма не обманывает.

- Ага! И оно тут же исполнится? - Ира ядовито рассмеялась, а Дашка ей подхихикнула. - Мороженого хочу, - ляпнула Ира первое, что пришло в голову. - Ведро.

- Извольте, - тоном бывалого официанта ответила странная бабка и щёлкнула пальцами.

В ту же минуту руку Ирины резко оттянула непонятно откуда взявшаяся тяжесть. Она опустила глаза и увидела, что крепко сжимает ручку эмалированного семилитрового ведра, полного самого настоящего мороженого. Девушка взвизгнула и выронила ведро. Оно упало, завалилось набок и перевернулось. Подруги остолбенело смотрели, как нежное крем-брюле сползает в грязную лужу.

Первой голос вновь обрела Ира:
- Кто вы? - сверля глазами фиолетовое родимое пятно на щеке старухи, спросила она. - Ведь это вы были там, в машине?

- Ну да, я этого и не скрываю. Обычная метаморфоза третьего уровня. Не самого высокого, между прочим. Но я-то думала, что ведро с мороженым вас удивит больше.

- Так вы на самом деле исполняете желания! - восхищённо произнесла наконец пришедшая в себя Даша. - Вы что, эта... как её... фея?

- Можете называть меня так, как вам удобно. Фея - так фея. Как меня только не называли! А исполняю я всего одно желание - я же вас предупредила. Мороженое, так и быть, не в счёт. Подарок от фирмы, - скосила она глаза на почти смешавшуюся с лужей сладкую массу. - А ведёрко я, пожалуй, заберу. Инвентарь, всё-таки. Ещё пригодится, - старушенция щёлкнула пальцами, и ведро тихо растаяло в воздухе.

Окончательно обалдев, подруги замялись на пару мгновений, а потом Ира выкрикнула:
- Ну тогда вот мое желание: хочу замуж за олигарха!

- И я хочу замуж за олигарха, - пискнула Даша.

- У вас всего одно желание на двоих,- напомнила противная старуха, – Одно желание – один олигарх. Оптом не отпускаем. Так кому из вас олигарха? Между прочим, молодого и симпатичного, - подлила карга масла в огонь.

- Мне! – взревела Ира.

- А с чего это тебе? Нет уж, бабка, богатого жениха – мне! Ирка перебьется! – вдруг проснулся зверь в тихой Даше.

- Ах так! – долговязая девица, отбросив зонтик, вцепилась в волосы коренастой подруге. Та не осталась в долгу, изловчившись пнуть соперницу. И скоро завязалась настоящая женская драка.

Старушенция, минуты три понаслаждалась зрелищем, от души хохоча, а затем потерла ладони, крутанулась на месте так резко, что взметнулся подол юбки, кокетливо обнаживший аккуратное копыто, и растворилась, оставив после себя на мокрой земле фиолетовую кляксу…

Дерущиеся подруги наконец выдохлись и замерли, тяжело дыша, с растрепанными прическами и расцарапанными лицами. Старухи не было. А на земле, там, куда стекло с ее щеки фиолетовое родимое пятно, белела визитка с золотыми буквами «ССС» и словами на обороте: «Соблазняем. Ссорим. Сбиваем с пути».


___________________________________

 » САМАЯ СЛОЖНАЯ РОЛЬ

Верочка была рождена, чтобы блистать на сцене.

С детства у нее была лишь одна мечта - стать звездой театра. Вера часами могла стоять у зеркала, кому-то подражая или кого-то передразнивая. После школы вприпрыжку бежала заниматься в театральную студию. Подрастая, постепенно превращалась в настоящую красавицу, и все твердили ей: «Ты обязательно будешь актрисой!»

Окончив школу, она поехала из своего провинциального городка в столицу поступать в театральное училище. Конкурс был велик, а все-таки Веру приняли, и ей поверилось, что заветная мечта вот-вот исполнится.

Но после получения актерского диплома она попала в заштатный театрик с труппой без громких имен. Хотя, может, это было и к лучшему, потому что именно Верочка скоро превратилась в приму этого театра после того, как стала любовницей главного режиссера.

Она играла молоденьких главных героинь, принцесс и снегурочек, пока ее возраст не начал угрожающе подбираться к сорока. Впрочем, можно было бы еще долго держаться за такие роли, благо в театре многое можно скрыть за гримом, но у главрежа появилась другая фаворитка. И вот уже все чаще приходилось играть зрелых красавиц, а то и вовсе не красавиц.

Не смотря ни на что, публика ее по-прежнему любила. После спектакля Вера непременно возвращалась домой с цветами. Поклонников было очень много - ведь она так и не вышла замуж, считая себя обрученной с искусством, не желая растрачивать себя на что-то, кроме сцены. Ей было достаточно кратковременных романов. Всех своих любовников она держала на расстоянии. Ведь звезда сцены не жарит по утрам в бигуди яичницу на кухне - ее всегда должен окружать романтический флёр вместе с тонким ароматом дорогих духов.

Время летело, безжалостно коверкая прекрасное лицо, сжимая его в морщины, расписывая старческими пигментными пятнами. Сперва Верочка яростно боролась за молодость, но постепенно оказалась бессильна перед старением. И тогда последовала одна пластическая операция, вторая. Ненадолго наступление безжалостного врага было остановлено, но вскоре тот снова схватил Веру за горло. На этот раз врачи сказали, что с ее сердцем можно не пережить следующий наркоз, и пришлось смириться с неизбежной утратой былой красоты.

Годы бежали все быстрее. Все чаще режиссер прочил ее на роли комических старух. Сперва Верочка наотрез отказывалась. Однако других ролей ей уже не предлагали, и поневоле пришлось смириться.

Но появилась новая напасть: она стала забывать текст прямо на сцене. И поделать с этим уже ничего не могла. Старость. Деменция. Верочку уволили. Она осталась наедине со своим одиночеством и грошовой пенсией.

И вот еще один поворот колеса судьбы - новая роль.

Сидя у зеркала, Вера готовится к этой роли так же тщательно, как всегда готовилась ко всем своим ролям. Ведь она – настоящая актриса.

До чего же эта роль кажется непростой! Это хорошо, что в ней практически нет слов. Но придется напрячь все душевные силы. Она не уверена, что у нее получится. Это почти за пределом ее возможностей.

И вот уже пора выходить на подмостки...

Шаркающей походкой, кутаясь в старенькое пальтишко, Верочка выходит на улицу, несмело встает на углу двух улиц и, протянув руку, через силу произносит: «Люди добрые, подайте, пожалуйста»...


___________________________________

Привет.
Очень интересные рассказы! Очень Разноплановые, яркие, отлично написанные, непохожие друг на друга зарисовки простых и не очень простых мгновений жизни. Большое спасибо, получила необыкновенное удовольствие
_________________

 » ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

По статистике в России по тяжким преступлениям
обвинительный приговор выносится с вероятностью 98%,
а оправдательный – с вероятностью 0,3%.
Примерно в 40 % уголовных дел, дошедших до Верховного суда
обнаруживаются допущенные судебные ошибки

«…И бесы веруют, и трепещут» (Иак.2:19)

– Следующий! – раздалось из-за высоких белых дверей, они распахнулись, и оттуда полилось яркое сияние, не давая возможности проникнуть взглядом в зал заседаний.
Скучающий ангел за конторкой в углу приемной встрепенулся, сверился с лежащим перед ним гроссбухом и торжественно провозгласил:
– На Страшный суд вызывается Виктор Семенович Хлудов!

Стоящие перед небесным клерком две-три дюжины очередников напряглись было в тревоге, но, услышав не свое имя, облегченно выдохнули. Зато тот, кого выкликнули, побледнел, пошатнулся и на нетвердых ногах направился к слепящему сиянию.

Миновав белые двери, Виктор Семенович обнаружил, что в зале невыносимый свет уже не режет глаз, а мягко рассеивается, открывая взору потолок с затейливой лепниной и стены, обшитые панелями из темного дерева. Впрочем, Хлудову сейчас было не до изучения окружающей обстановки – он уставился на возвышение перед собой, где за большим столом восседал судья.

Это же Васька! То есть, Василий Лукич Котов. Коллега и закадычный друг.

Страх, переполнявший Виктора Семеновича, тут же рассосался, и в голове мелькнуло: «Ну, с этим-то мы договоримся».

Судья, кинув равнодушный взгляд на подсудимого, затянул невнятной скороговоркой, в которой тонули куски некоторых слов:
– Слушается дело номер…ое дробь…адцатое… – Пробубнив стандартные фразы, знаменующие начало судебного процесса, Котов указал на стоящего справа от Виктора Семеновича тощего, явно ушлого черта в кургузом пиджачке: – Подсудимый, это – ваш адвокат. А это – прокурор, – палец судьи ткнул в кого-то за левым плечом Хлудова.

Обвинителем оказался дебелый черт в очках, который и взял первым слово:
– Уважаемый суд! Ну что тут можно сказать? Перед нами классический случай… Подсудимый начал трудовой путь в прокуратуре… – Черт подмигнул Виктору Семеновичу: – Привет коллеге!.. – и продолжил: – Последние десять лет наш герой проработал судьей в областном суде. Там регулярно брал взятки и выносил решения по звонку «сверху», чем помог отправить в тюрьму сотню-другую невинных людей. За всё это время оправдал лишь одного обвиняемого, и то – полицейского начальника, спьяну застрелившего двух человек. Остановить издевательство подсудимого Хлудова над законом смог только «Камаз» с щебнем, на полном ходу врезавшийся вчера в его новенький «Лендкрузер». – Черт поправил хвостом перекосившиеся на рыле очки и снова заглянул в обвинительное заключение. – Тут еще много всего: чревоугодие, гордыня, стяжательство, супружеские измены и всё такое прочее, но, полагаю, сказанного уже достаточно для отправки подсудимого в ад.

Виктор Семенович в ужасе перевел взгляд на своего адвоката. Тот со скучающим видом произнес, противно растягивая слова:
– Защита возражений не имеет, считает доводы обвинения законными и обоснованными, предлагаемое наказание – справедливым.

Хлудов дернул его за тощий хвост.
– Ты что творишь? Ты мой адвокат или кто?

Черт в пиджачке окрысился:
– А ты мне заплатил, чтобы я тут за тебя впрягался? Я ж назначенный судом. – Он наклонился к уху Виктора Семеновича и доверительно зашептал: – Да ты не дергайся. Твое дело – решенное. И приговор уже написан – по обвинительному заключению. Так что ада тебе все равно не миновать. А весь этот процесс – так, формальность. Сейчас тебя скоренько засудят. Стой тихо, не вякай.

Хлудову резко поплохело. Он подбежал к возвышению, протянул руки к Котову и воззвал к нему:
– Уважаемый суд! Василий Лукич! Васька! Это же я, Витек. Ты что, меня не узнаешь? Мы ж с тобой столько лет в одном суде… Пуд соли вдвоем съели: вместе и на рыбалку, и по бабам…

Котов, на мгновение утратив бесстрастное выражение лица, рявкнул:
– Подсудимый, вернитесь на место. Вы что себе позволяете! Превратили суд в балаган! – И добавил: – Сужу – как всегда. Между прочим, не взирая на лица.

Черт в пиджачке подскочил и потянул своего подзащитного назад. Виктор Семенович оттолкнул свинорылого адвоката и, вспомнив о своих процессуальных правах, визгливо выкрикнул:
– Я ходатайствую об истребовании доказательств! Прошу вызвать свидетелей! Ну хоть последнее слово мне дайте!

– Все ходатайства отклоняются, – вновь обретя отстраненное выражение лица, пробубнил Котов. – Суд удаляется для вынесения приговора. – Он встал, обошел вокруг своего стула с высокой спинкой, снова уселся, а затем взял со стола лист пергамента и начал читать той же неразборчивой скороговоркой. На этот раз подсудимый смог четко расслышать лишь фразы «Оглашается приговор…» и «Назначить наказание в виде бессрочного помещения в ад». А затем кто-то невидимый зычно выкрикнул: «Следующий!»

Виктор Семенович издал душераздирающий крик и… очнулся под звонок будильника.

С облечением поняв, что жуткая сцена лишь приснилась, Хлудов мрачно посмотрел на дрыхнущую рядом жену, основным достоинством которой был папа – председатель облсуда. Растолкать ее, что ли, и рассказать о кошмаре? Ведь третий день подряд одно и то же видится… Да ну ее. Пусть дрыхнет, дура никчемная – даже ребенка родить ему не сумела.

Дальше будний день пошел по привычному расписанию. Через пару часов Виктор Семенович уже председательствовал в «тройке» судейской коллегии, бойко верша человеческие судьбы. Нынче предстояло рассмотреть двадцать две апелляции. Если по пять-десять минут на каждую, вполне можно успеть до перерыва. Только бы не было неожиданностей.

Впрочем, как всегда, все шло словно по маслу, и Хлудов даже умудрялся умиротворенно задремывать на пару минут, пока один или второй его коллега невнятно бубнил, докладывая обстоятельства дела. Если же кто-то из подсудимых пытался оправдываться, Виктор Семенович раздраженно вскидывался и перебивал таких умников привычной фразой: «Все материалы дела суд уже изучил».

В основном на все жалобы следовали отказы: приговоры оставлялись без изменения. А особо рьяным жалобщикам, с пеной у рта доказывающим свою невиновность, суд накидывал годик-полтора к уже вынесенному ранее сроку заключения – для острастки.

Таким макаром удалось рассмотреть все дела по-стахановски, до обеда, а потому Хлудов решил, как и собирался, смотаться за город к любовнице, прикинув в уме: час туда – час обратно, и останется еще часика два-три на развлечения, чтобы потом вовремя вернуться домой «с работы».

Вскоре его здоровенный черный внедорожник уже мчался по видавшей виды бетонке, а мимо мелькали поля и перелески. Магнитола хрипела голосом Лепса, судья подпевал, не попадая в ноты.

«Я уеду жить в Лондон», – завел надрывающийся Григорий очередную песню, и сердце Виктору Семеновичу согрела мысль о заначке в «Барклиз Бэнк»*, не первый год откладываемой на покупку особнячка в Белгравии**. «Уеду, уеду, обязательно», – пообещал Хлудов себе и Лепсу – ведь до заветной суммы не хватало всего каких-то полмиллиона фунтов.

Неожиданно пошел сильный дождь: словно там, наверху, кто-то резко повернул кран. Струи хлестали по ветровому стеклу так, что дворники едва справлялись. Виктор Семенович выругался под нос, не желая сбрасывать скорость, – ездить медленно он не любил.

Дальше всё произошло почти мгновенно: на самой высокой Лепсовской ноте магнитола вдруг заткнулась, Хлудов машинально опустил на нее глаза, отведя взгляд от дороги, а через секунду раздался глухой удар, и машину дважды мягко подбросило.

«Черт! Собаку, что ли, сбил?» – раздраженно подумал судья, остановил автомобиль и посмотрел в зеркало заднего вида.

На пустынной дороге, заливаемой дождем, ничком неподвижно лежал человек.

В голове одна за другой пронеслись мысли: «На капоте, наверное, осталась вмятина. Обидно: «крузак» всего пару недель как из автосалона. Твою мать, только этого не хватало! Бродят тут всякие! Дачник это был, что ли? Хорошо хоть, что место тихое».

Зацепившись сознанием за последнюю мысль, Виктор Семенович оглядел дорогу в обоих направлениях – машин нет, по обочине растет чахлый березовый лесок, ни жилья, ни людей не видать.

«Повезло!» – облечено вздохнул Хлудов и дал по газам.

Заткнувшийся Лепс неожиданно снова обрел голос. Но настроение у судьи уже испортилось – подпевать не хотелось. Через пару песен он выключил магнитолу.

– Вот-вот, – донеслось из-за спины. – В тишине беседовать куда удобнее.

Чуть не подпрыгнув от неожиданности, Виктор Семенович нажал на тормоз, обернулся, и у него отвисла челюсть.

На заднем сидении вальяжно развалился… давешний дебелый черт. И даже очки тоже были при нем.

Хлудов зажмурился, затряс головой и ущипнул себя за руку: может, это опять сон?

– Давайте я вам помогу, – подался вперед нечистый и пребольно дернул судью за волосы. – Видите – на этот раз вы, Виктор Семенович, не спите.

Судья, на пару минут утратив дар речи и способность соображать, ошалело смотрел на неожиданного пассажира. Лишь где-то на задворках сознания вертелась мысль: «Как к этой твари обращаться? На ты или на вы?»

Черт изящным щелчком смахнул невидимую пушинку с волосатой лапы и снова уставился на Хлудова маленькими желтыми глазками с козьими зрачками.
– Звать меня Мартемьян Демьяныч. И да, на вашем месте я бы мне не тыкал и уж тем более «тварью» не обзывал. Я ж при исполнении. Посланец от высших сил.

– А почему не ангел? – машинально удивился Хлудов, всё ещё до конца не осознавая реальность происходящего.

– Ангелов на всех не хватает, вот и шлют их в первую очередь к праведникам. А таким, как вы, коллега, и черт за ангела сойдет – чай не первый раз вам черное белым-то называть, а? – Нечистый нагло ухмыльнулся и громко испортил воздух. – Пардон, кажется, что-то в брюхе расстроилось. И не мудрено – между прочим, это именно меня вы только что переехали. Признаться, малоприятное ощущение. Но как вас еще остановить было? Носитесь как угорелый.

– Так это вы… там?.. – проблеял Виктор Семенович.

– Я, – признался нечистый. – А после, сидя здесь, – он похлопал по кожаному сиденью, – имел удовольствие видеть, как вы с места происшествия без оглядки улепетывали! Ай молодца! Люблю таких.

– Значит, вы явились за моей душой? – обмирая от страха, вопросил Хлудов, не решаясь назвать черта по имени-отчеству.

Мартемьян Демьяныч расхохотался.
– Да кому она нужна? Уж давно была бы дьяволу продана и сто раз перезаложена, представься вам такая возможность, коллега. Сказано же: я тут не по своей воле. Велено вам оттуда, – он вскинул вверх палец с длинным кривым ногтем, – кое-что на словах передать, раз уж предыдущие три предупреждения не подействовали.

– К-к-какие предупреждения? – дрожащим голосом переспросил судья.

Нечистый, неожиданно испарившись с заднего сидения, материализовался в переднем пассажирском кресле и пояснил:
– Сон про Страшный суд три дня подряд вам посылался? Посылался. Внимательнее нужно быть к таким вещам, голубчик. Задумываться над ними, пытаться разобраться. А вы чихать хотели на тонкие намеки. Вечно вашему брату все нужно в лоб растолковывать. А лучше по лбу, – Мартемьян Демьяныч раздраженно хлопнул себя ладонью меж рогов. – Таскайся из-за вас туда-сюда с поручениями…

Хлудов скукожился и вжался в сидение, а черт, склонив голову набок, с интересом уставился на собеседника и полюбопытствовал:
– Кстати, намедни вы слушали жалобу некоего Сергея Ладыгина… Помните?

Судья развел руками:
– Да разве я упомню всех, чьи дела разбираю?

Мартемьян Демьяныч ухмыльнулся:
– Ну, этот-то должен был в памяти у вас задержаться: подсудимый так горячо настаивал на своей невиновности в двойном убийстве.

– Ах, этот! Припоминаю, – соврал Виктор Семенович.

– Так и не вспомнил, – произнес черт с веселым удивлением. – Вот дает, крапивное семя! – Он посерьезнел, расправил жирные плечи, вскинул подбородок и строгим тоном произнес: – Объявляю вам, Виктор Семенович Хлудов, последнее предупреждение. На вас налагается особое проклятие: за каждый несправедливый приговор у вас будет забираться месяц из оставшихся лет жизни. Между прочим, – добавил посланец, судя по всему, отсебятину, – хотите знать, когда помрёте? Могу сообщить.

– Нет!!! – торопливо воскликнул Хлудов. И всё было в этом вопле: и нежелание знать дату своей смерти, и протест против такого страшного проклятия, и тайная надежда, что всё это ему снова снится.

А черт вдруг откуда-то – похоже, прямо из воздуха – извлек большую круглую печать, дохнул на нее и шлепнул прямо судье на лоб. Страшная боль обожгла, достала раскаленной иглой до самого мозга, затопила его. Перед глазами Виктора Семеновича все завертелось, и он потерял сознание.

Придя в себя, Хлудов увидел, что сидит, прижавшись лбом к рулю, в своей машине, припаркованной на пригородной обочине. Тело затекло от неудобной позы, но голова уже не болела.

Дождя не было. Светило солнце. И – вот странно! – даже дорога была сухая.

Судья кинул беглый взгляд в зеркало заднего вида, отвел глаза, но тут же снова испуганно уставился на свое отражение: в середине лба виднелась багровая отметина. Присмотревшись, Хлудов вздохнул с облегчением: это всего лишь след от руля, вдавившегося в кожу во время сна – сейчас краснота исчезнет. «И когда я успел остановиться и задремать? Даже не помню, – тревожно подумал Виктор Семенович. – Что-то со мной не то. Надо на всякий случай провериться у врача».

Забыв про любовницу и предвкушаемые ранее ласки, Хлудов набрал на «сотовом» номер знакомого профессора медицины…

Через несколько дней, после полного осмотра, профессор заявил, что у Виктора Семеновича отменное здоровье, с которым можно вполне себе дожить чуть не до ста лет. А что касается кошмаров… Достаточно отдохнуть хорошенько – и всё пройдет.

Судья тут же взял пару недель отпуска и умотал в тропический рай, разумеется, без жены – а иначе разве это отдых? Вернулся посвежевший и внешне даже помолодевший. Странные сны, и в самом деле, перестали его беспокоить.

Жизнь покатилась по привычной колее. Впрочем, сначала Хлудов все-таки боялся судить вкривь, осторожничал. Потом не смог отказаться от одной взятки, второй, и… все пошло по-старому. Впереди маячила, звала к себе заветная цель: безбедное существование в лондонском особнячке.

Время от времени Виктор Семенович, вспоминая посетивший его кошмар, придирчиво разглядывал себя в поисках признаков преждевременной старости – и не находил их. Из зеркала на него по-прежнему смотрел бодрый сорокалетний мужчина с тугими, словно наливные яблоки, щечками. Впрочем, на всякий случай, он то и дело забегал на осмотр к врачам.

Так прошло два года. Все чаще в судейской практике Хлудова начали встречаться политические процессы. Виктор Семенович помрачнел. В такие игры он играть не любил: чувствовал, что ходит по краю. Политика – вещь слишком ненадежная. В любой момент ветер перемен может подуть в какую угодно сторону. И кого сделают крайним? Легко догадаться.

А тут как раз на лондонском счету набралась требуемая сумма, даже с гаком. И судья понял: пора.

Он ушел с почетом в отставку, развелся с надоевшей женой, а вскоре купил вожделенный двухэтажный особнячок с небольшим садиком и переехал в Англию.

Всё, что было до сих пор, казалось ему в тот момент лишь нудным предисловием к лежащей впереди чистым листом новой, восхитительной жизни. И Хлудов окунулся в нее с головой.

Быть тихим рантье ему быстро надоело, он заскучал. Решил найти себе занятие – стать предпринимателем. Приобрел небольшой магазинчик коллекционных вин. Правда, в винах мало что смыслил, и все дела вел нанятый управляющий. Зато Виктору Семеновичу казалось, что этот бизнес его облагораживает и приближает к местной элите. Он даже подумывал взять к себе на службу настоящего английского дворецкого, чтобы тот подавал ему почту в белых перчатках и называл его «сэр».
Хлудову нравилось считать себя богемой: он спал допоздна, потом отправлялся развлекаться в Сохо*** или на частную вечеринку – благо людям с деньгами несложно обзавестись знакомствами. Но после возлияний и прочих излишеств по пробуждении всё чаще гудело в голове.

В тот день бывший судья тоже проснулся с головной болью и мрачно поплелся в ванную. Открыв дверь, он обмер: в джакузи, вытеснив своей тушей на пол часть воды, нежился Мартемьян Демьяныч.

Увидев Хлудова, он расплылся в улыбке, сморщив рыло и обнажив гладкие белые зубы:
– Виктор Семенович, коллега! Изволили наконец встать с постели? Я уж заждался. Решил тут время скоротать. – Черт обвел рукой огромную ванную комнату в классическом стиле: – Кучеряво живете.

– Н-не ж-жалуюсь, – еле вымолвил испуганный хозяин дома, лихорадочно соображая: неужели кошмары снова вернулись? Но происходящее казалось до жути реальным: даже остро чувствовался запах псины, исходящий от купающегося черта.

– Телефончик свой сотовый вы где вчера оставили? – поинтересовался непрошеный гость. – В гостиной? Так подите туда. Вам ведь сейчас позвонят.

Хлудов непонимающе уставился на него, и тут из гостиной действительно раздался звонок его «мобилы».

– Ступайте, к чему заставлять ждать своего врача? Тем более, у него есть для вас новости. Он будет приглашать вас на прием, чтобы сообщить результаты последнего медосмотра. Соврите, что не сможете заехать и попросите его сказать всё по телефону – чего уж кота за хвост тянуть.

Черт проводил взглядом пятящегося на негнущихся ногах «коллегу», затем вылез из джакузи, завернулся в махровую простыню, словно в римскую тогу, и, оставляя мокрые следы на полу итальянского мрамора, направился в гостиную.

Войдя туда, он застал Хлудова, сидящим в кресле. Лицо бывшего судьи страшно побледнело, вцепившись пальцами в подлокотники, он смотрел перед собой остановившимся взглядом.

Гость удовлетворенно кивнул:
– Я смотрю, вы уже побеседовали с доктором. Да, голубчик, у вас опухоль мозга. Неоперабельная. И откуда только взялась? Сколько, по словам этого эскулапа, вам осталось? Три месяца? – Виктор Семенович, не отвечая, по-прежнему смотрел в никуда, но черта его молчание не смутило. Он продолжил: – Собственно, я и явился нынче лишь для того, чтобы вы, узнав о своем смертельном недуге, часом не подумали, что это случайность. На самом деле – сие есть исполнение наложенного на вас проклятия. Вам же не сказали, когда оно вступит в силу. Все заработанные вами «штрафные» месяцы однажды взяли и сплюсовали, а, точнее, вычли из вашей жизни. Вам предъявили счет. Извольте расплатиться.

Нижняя губа Хлудова задрожала, лицо сморщилось – словно он вот-вот заплачет. Виктор Семенович перевел на нечистого мутные глаза и с трудом выдавил:
– Но за что мне такое суровое наказание?

Мартемьян Демьяныч протопал к бару и нагло налил себе самого дорого коньяка. Подняв бокал, он задумчиво посмотрел сквозь него на свет и заговорил вдруг высоким штилем:
– Все сущее подчиняется небесным законам – даже мы, нечистая сила, – черт зло скрипнул зубами. – И только человек эти законы нарушает. Он отрицает власть Бога, отказывается признавать в Нем высшего судию. Человек желает сам судить себя по собственным нормам. Однако – вот парадокс! – даже своих, пусть и несовершенных, законов при этом не соблюдает. – Черт понюхал коньяк, сморщился и выплеснул через плечо. – Клопами пахнет. Это не «Ричард Хеннеси». Обманули вас, втюхали подделку. – Передумав пить, он плюхнулся на кожаный диван и закинул мокрые копыта на кофейный столик. – О чем я говорил? Ах, да! – Мартемьян Демьяныч напялил на рыло очки – и откуда только их вынул? – и продолжил назидательным тоном: – Один из столпов, на которых держится Вселенная, – это принцип справедливого воздаяния. И потому нет в глазах Бога более мерзкого существа, чем тот, кто, осмелившись возложить на себя Его судейскую мантию, плюет на закон, извращает и обесценивает понятие справедливости. Лишающий людей последней надежды на то, что зло ждет заслуженная кара, а невиновного – оправдание, собирает на свою голову погибель. А посему продажного судью наказание настигает всегда – рано или поздно. Несправедливо отнимающий у других годы свободы расплачивается за это собственными годами жизни…

– Но почему я? – жалким и обиженным голосом перебил его Хлудов. – Почему именно ко мне вы тогда явились?

– Думаете, вы какой-то особенный, коллега? – хмыкнул черт. – Да вас таких – тьма тьмущая. И к каждому вашему брату отправляют посланца. Впрочем, на большинство из вас даже последнее предупреждение не действует. – В голосе его зазвучало презрение: – Странное все-таки создание – человек. Как же надо любить себя и свои грехи, чтобы платить за них такую цену! Впрочем, – гость опять заговорил тоном фигляра, – вся наша чертова братия там, в аду, этому только рада. – Он небрежно кинул пустой бокал на диван рядом с собой, встал и направился в сторону кухни.

Виктор Семенович, не шевелясь, продолжал сидеть в кресле, совершенно раздавленный чудовищным известием. В голове бешеным вихрем вращались обрывки мыслей: «Сдохнуть в сорок два года?!.. И чего мне не хватало? Ведь неплохо жил... Гори оно синим пламенем!.. Кому же это всё теперь достанется? Даже детьми не успел обзавестись…»

Мартемьян Демьяныч снова появился в гостиной. Судя по тому, что в руках у него была палка сырокопченой колбасы, он уже успел залезть без спроса в холодильник.

– Ах да, чуть не забыл! – воскликнул посланник. – Помните очаровательную юную Наденьку Ладыгину, с которой вы, коллега, в студенческие годы закрутили роман, обрюхатили ее, а после бросили? – При этих словах в памяти Хлудова всплыл полузабытый образ, чуть размытый за давностью лет. – Так вот, Наденька вовсе не сделала аборт, как вы ей на прощание посоветовали, а родила мальчика и назвала Сережей. Это ему вы два с лишним года назад оставили в силе приговор: «пятнашку» за двойное убийство, которого он не совершал. Обычное дело: молодой, совсем еще дурак, оказался не в то время не в том месте, попался под руку, на него и повесили всех собак. А вы-то даже не смогли вспомнить, как его засудили.

Эти слова пробились сквозь охватившее Хлудова оцепенение, и мысли резко приняли новое направление. Даже страх смерти на пару мгновений отпустил.

– Сын? У меня есть сын? – Виктору Семеновичу показалось, что слово «сын» вдруг зазвучало для него необычно, по-новому. Хотелось повторять его опять и опять. – Сын… Сергей… Сын! У меня есть сын! – Его сердце внезапно наполнилось гордостью. – У меня взрослый сын! – Он мучительно пытался вспомнить, как тот выглядит. Бесполезно. Хлудов никогда не всматривался в подсудимых. Для него они все были на одно лицо. А ведь сын когда-то стоял перед ним! Почему-то подумалось: «Похож ли он на меня? Знает ли, кто его отец? – И тут же охватило внезапное осознание: – Я засудил собственного сына! Отправил его, невиновного, в тюрьму!.. Он получил пятнадцать лет за чужое преступление!.. Что я наделал!.. И теперь я умираю… Умираю… Я скоро умру… – Он опять оцепенело уставился в одну точку, мысленно твердя: – Я умру… Умру… Меня не станет… Я не хочу умирать!..»

Окинув его холодным оценивающим взглядом, черт брезгливо уронил:
– Ну, здесь мне больше делать нечего…

– Постойте! – крикнул Хлудов, повернув к нему лицо с расширившимися, полубезумными глазами. – Скажите… А как там… мой сын?

Мартемьян Демьяныч равнодушно пожал плечами:
– Убит на зоне полтора года назад. Бывает… А как вы хотели? Чай, не на курорт его отправили… – Он почесал за ухом палкой салями. – Зато вы, Виктор Семенович, наслаждайтесь жизнью. У вас тут хорошо, красиво… И до смерти вам еще целых три месяца… А после мы снова встретимся. Чтобы больше не расставаться... Пойду готовить для вас в аду сковородку побольше.

Черт громко, по-мефистофилевски, расхохотался над собственной шуткой, топнул копытом, его окутали клубы черного дыма со сполохами огня, и он исчез. Вместе с колбасой и махровой простыней.

Хлудов сперва замер в ужасе, а после, ощутив новый приступ боли в голове, обхватил ее руками и утробно, безысходно завыл.

* * *

Мартемьян Демьяныч любил придать действу театральности. Довольный произведенным на бывшего судью эффектом, он материализовался на скамейке в садике хлудовского особнячка. Откусив приличный кусок салями, нечистый щелкнул пальцами, и на коленях у него появился лист пергамента, а рядом, на скамейке из воздуха нарисовались перо и чернильница. Дожевывая колбасу, черт провел ногтем по длинному списку имен, нашел фамилию «Хлудов» и поставил напротив нее галочку.
Затем он тяжело поднялся, вздохнул и устало произнес:
– Так, кто у нас следующий? Котов Василий Лукич? Что ж, начнем с первого предупреждения…


Примечания

* «Барклиз» – один из крупнейших банков в Великобритании и в мире
**Белгравия – самый престижный и дорогой район в центре Лондона.
*** Сохо – торгово-развлекательный квартал Лондона с большим количеством театров и кинотеатров, ночных клубов, пабов, публичных домов и секс-шопов.



___________________________________

Привет, Нат! Очень рада, что ты заглянула ко мне в гости и нашла время прочесть мои рассказы, и, разумеется, мне ужасно приятно, что они тебе понравились!)))
___________________________________