Карта ролевой игры "Сказочные Вечеринки"

Фото на память
 
Елена Петровна не успела ответить графине, потому что к них подошла именинница и вместе с ней человек с треногой и фотоаппаратом. Фотографироваться Докки не любила, потому что надо было замереть на несколько секунд, а она то моргала, то улыбалась и получалась на фото смазанная, а то и с закрытыми глазами. Но, когда Долли Мещерская предложила сфотографироваться втроем, девушка согласилась.
– Спасибо, Долли, мы все сегодня радостные и счастливые на первый взгляд, – улыбнулась Докки. – Словно вернулись лет на десять назад, в те добрые времена, когда мы были юны и бегали в лес по ягоды или играли в салочки, не нужно было выезжать, держать лицо и спину. Можно было просто быть собой. Я не люблю сниматься, но попробую дать фото еще один шанс.
 
Они встали около крыльца, фотограф установил треногу и сделал снимок, потом попросил девушек подняться на крыльцо, перезарядил пластину и – снова вспышка, и миг увековечен.
Тут к их компании подошел князь Трубецкой
И уговорил Долли на отдельное фото с ним. Докки улыбнулась, она помнила. Как они танцевали на каком-то балу – было ощущение, что в зале они одни. Это тогда заметила не только она, поползли шепотки, но как-то быстро заглохли, чему Докки была рада – слухи и сплетни это так неприятно.
Она немного задумалась, когда услышала:
Николай Александрович обращался к отцу Элен, но Докки вдруг почувствовала, что краснеет от этого милого завуалированного комплимента, и обрадовалась, что платье полностью закрыто, и ее смущение не так заметно.
– Доброе утро, Николай Александрович, – она нашла в себе силы успокоиться, и голос звучал ровно и спокойно. – А давайте с вами сфотографируемся, на память, – слова вырвались прежде, чем девушка подумала, что, наверное, это ее предложение звучит несколько фривольно, с другой стороны, она же не сказала – вдвоем, и ее с вами можно было истолковать как угодно, а не только она одна и Звегинцов.

Все еще у крыльца


Николай Александрович согласился сфотографироваться вместе, и в отличие от уклончивого предложения Докки он подразумевал в этом – исключительно вдвоем с ней.

Девушку это вдруг так обрадовало, что она заулыбалась, открыто и радостно, тем более что и Звегинцов тоже ей улыбался.
Пока мужчины фотографировались, потом Звегинцов беседовал с Жоржем Загряжским,
А Долли рассказывала, куда в имении можно пойти и что посмотреть. Докки пребывала в каких-то радужных мечтах. Сегодня ей нравилось все, даже нелюбимое фотографирование и радовало тоже все – даже солнце, которое уже начало припекать. Графиня раскрыла над головой зонтик и просто грелась в солнечных лучах, стараясь, однако, не подставлять ему лицо, чтобы не сгореть. Она была очень белокожей и даже немного времени, проведенное на солнце, могло вызвать покраснение щек и носа, чего бы ей явно не хотелось перед балом.
Потом они фотографировались вдвоем с Николаем Александровичем, и девушка спокойно стояла, позировала и даже не моргала, только, улыбаясь, смотрела на стоящего рядом мужчину, на чью руку она опиралась. Радость переполняла ее сердце, радость, причину которой она не могла или не хотела назвать даже самой себе. Она просто смотрела на своего спутника и улыбалась. И это была не дежурная светская улыбка, Докки словно вся светилась изнутри, но свет этот распространялся только на одного человека.

, но, похоже, и Николай Александрович тоже пребывал в своих мыслях, а не только она.
Они отошли от тех, кто еще продолжал фотографироваться, краем глаза Докки отметила при этом, как засмущалась Элен, принимая знаки внимания от князя Загряжского, и ей стало радостно за подругу.

– Я бы посмотрела на солнечные часы, всегда интересовал механизм их действия, – она снова улыбнулась. – А вот ягоды собирать я не большая мастерица. Вы в разговоре с Георгием Александровичем про грибную охоту вспомнили. Так вот грибы я собирать люблю, а из ягод разве что малину. Мы однажды с Элен, когда она у нас гостила лет тому назад, – Докки махнула рукой, – пошли по малину, не одни, конечно, девушки крестьянские с нами были. Собираем, смеемся, все измазались, потому как больше в рот собирали, чем в туесок, а потом вдруг кто-то зашумел, кусты ломать стал, и девушки закричали: «Потапыч, леса хозяин», ну, медведь, то есть. Мы как припустили бежать!, – Докки рассмеялась, – хорошо, еще малы были, в юбках недлинных, а то бы точно запутались. Не знаю, был там медведь, не был, но страху мы натерпелись. Потом-то, конечно, смешно было вспоминать. – Она снова радостно и открыто посмотрела на Звегинцова. – Так пойдемте к часам, Николай Александрович, если не возражаете.

На прогулке


Спутник Докки, похоже, тоже был непрочь посмотреть на солнечные часы.
Он шел по дорожке аккуратно, чтобы Докки было удобно рядом с ним, и она отметила это про себя с благодарностью , потому что не приходилось прибавлять шаг, как это было всегда, когда Докки шла рядом с отцом. Тот просто не замечал, что дочь не поспевает за ним.
Николай Александрович рассказал графине про солнечные часы.

И относительно грибов и ягод и их собирательства взгляды у них оказались схожи

Рассказ Докки про медведя его тоже развеселил, правда, Звегинцев посчитал, что это был всего лишь розыгрыш мальчишек

– Возможно, вы и правы, Николай Александрович, – не стала спорить девушка. – Сейчас я, наверное, тоже так решила, но тогда мы были малы – лет десяти или двенадцати, поэтому не стали выяснять, кто пришел в гости, а просто подхватили юбки и пустились бежать. Хорошо, на нас были юбки еще девчачьи, в длинной далеко не убежишь, – она, улыбаясь, посмотрела на Звегинцова, и он как раз к слову похвалил ее костюм и расторопность слуг.
– Да, я проснулась, она уже в комнате была. Всю ночь, наверное, не спали ни Алена, ни Гришка. Я ушла гулять, оставила ее у меня отдохнуть. Она хорошая девушка, ее семья давно нам служит, еще с крепостных. ПапА многим вольную подписал ранее манифеста, но они у нас так и остались в доме. Спасибо за комплимент. Это мой любимый наряд, он имеет небольшой секрет, думаю, вашей дочке такое бы пошло – для катания на лошади или на велосипеде. Мне из Англии привезли. – Докки отпустила руку Николая Александровича, на которую опиралась, быстро наклонилась и расстегнула три нижние пуговицы юбки. – Вот, смотрите, – над ботиночком показался край скрепленных на пуговицу на щиколотке брюк. – Да, это брюки. Очень удобно и на коне, и на велосипеде, и на пикнике сесть на покрывало на траве. Только надо расстегнуть юбку еще на пару пуговиц. – Она все-таки слегка покраснела, потому что, конечно, предмет разговора был явно не для обсуждения с мужчиной. Докки сама удивилась, что рассказала Звегинцову о секрете своего костюма. – Надеюсь, я не сильно вас шокировала? – проговорила она уже не так уверенно, и, увидев впереди солнечные часы, решила перевести разговор. – Я вообще думала про часы цветочные, их еще называю часами Карла Линнея. При матушке у нас такие были в имении. Красиво, когда цветы по очереди распускаются. Тут же настоящие солнечные. – Она указала рукой на большой каменный круг с металлическим циферблатом или подобием оного, из которого торчал треугольник острым краем вверх. – Никогда не понимала, как по тени можно время определить.

У солнечных часов
 
Нет, Звегинцов не был шокирован ее поступком, и Докки сначала вздохнула свободно, потом слегка покраснела от комплимента,

затем вспомнила строку из любимого поэта «у вас воображенье в минуту дорисует остальное» и вконец стушевалась. Когда же он сказал
Обрадовалась и выпалила, сама не зная, как это вышло:
– Вы – провокатор, Николай Александрович, – и засмеялась, чтобы скрыть неловкость и удивление собственной персоной. С чего это я флиртовать вздумала? – поразилась Докки самой себе, но была рада, что разговор сменил тему
– Одно другого не исключает, я тоже люблю и чтение, и музыку, но езда верхом или на велосипеде – непередаваемы ощущение, особенно быстрая езда. Сколько ей – 14, 15? – еще полюбит, тут нужен кто-то, кто покажет ей, как это здорово. Не на словах объяснит, а именно покажет.
У часов Звегинцов стал объяснять Докки их действие
Она все поняла, это оказалось не сложно, но поймала себя на мысли, что ей нравится его слушать, при этом предмет разговора не столь важен, просто смотреть и слушать, снова поразилась этому и была рада, когда Николай Александрович предложил пойти к реке. Там ветер, вода, Докки мечтала слегка освежиться
 – Пойдемте к реке, я бы с удовольствием покаталась на лодке. – Она бы еще с радостью искупалась, но не была уверена в наличии купальни, да и не имела с собой ничего для плавания, купаться же, как в имении тут не было никакой возможности.

У реки

От теплого дыхания и шепота на ухо
Докки сначала растерялась, потом улыбнулась и решила, что флиртовать с мужчиной, когда и он, похоже, настроен на ту же волну, весьма мило и приятно, поэтому пробормотав: «Я это учту», взяля Николая Александровича под руку, и они направились к реке. У нее было ощущение, что ее спутник едва сдерживает смех, и ей хотелось этот его смех услышать, и рассмеяться самой. И Докки поняла, что она сделает, когда они окажутся у реки, но это потом, пока же они беседовали, и Звегинцов заговорил о дочери.
Ясно было, что он очень любит свою Аню и на все готов ради нее.
– Да, мы семьями дружили, – откликнулась Докки на вопрос про Элен. – Она младшая, с разницей приличной, а мы с ней погодки, она на год младше, потому часто в гости ездили, общались, дружили, Часы цветочные, что я рассказывала, это было для нас сделано. А вы про то не знали, потому что тогда тут не жили. Если вашей Анечке пятнадцать, то это еще до ее рождения было. Пару лет у нас были часы, потом садовник умер, а новый не умел такого, да и мы подросли.
Разговаривая, они подошли к реке, Докки обрадовалась водной глади, на которой бликовало солнце, она вообще очень любила воду, купание, она словно оживала в воде, сбрасывая напряжение. Отпустив руку Звегинцова, Докки пошла по причалу до самого края, а потом ловко опустилась на доски, свесив ноги почти до воды. Она наклонилась, сняла ботиночки, ухитрившись стянуть и носки, которые надевала под брюки. Обычно носки надевались с подтяжками, но ей это было очень неудобно, поэтому она просто скатывала их верх к ботинкам и цепляла за крючки обуви. Докки носила брюки столь часто, что научилась снимать конструкцию из ботинок с носками довольно быстро и аккуратно. Поставив ботинки за спину на причал, она еще раз наклонилась и слегка поддернула брюки, чтобы не замочить их или замочить не сильно. Потом подобрала юбку и прыгнула в реку.
– Ой, – вода оказалась холодноватой, но Докки все равно была счастлива. Она подняла голову, правда, из-за солнца не смогла разобрать выражение лица Звегинцова, который наблюдал за ней с причала, прошла немного по воде, наклонилась, набрала воды в пригоршню и брызнула на своего спутника, стараясь, впрочем, не испортить его костюм. Ей просто было весело и захотелось созорничать. Докки рассмеялась, и надеялась, что Николай Александрович тоже воспримет это как игру и шутку и рассмеется. Ей очень хотелось услышать его смех.

На берегу у причала

Шалость удалась лишь частично: Звегинцов не отругал Докки (впрочем, он вряд ли мог повысить голос на женщину), не обиделся, но и не рассмеялся, только улыбнулся. И улыбка ему удивительно шла: она была искренней и доброй, улыбались не только губы, но весь Николай Александрович, и улыбался он ей, Докки, и это было приятно. Она отвыкла от настоящих, а не приклеенных к лицам улыбок.
Он еще и озаботился тем, чтобы Докки не упала:
– Не оступитесь, Евдокия Ильинична, иначе промокнете, а в мокрой одежде и простыть недолго, несмотря на жару.
– Благодарю, тут мелко и песок, – ответила Докки тоже с улыбкой.
– Обгореть не боитесь? – осведомился Звегинцов. – У воды солнце особенно злое.
А вот об это она как-то не подумала, надо было взять зонтик, а не бросать его на причале, но графиня была так увлечена осуществлением своего коварного плана, что напрочь забыла и про зонтик, и про солнце.
– Я уже выхожу, благодарю за заботу, – Докки, осторожно ступая и поддерживая юбку, прошла по воде до самого берега. – Я так обрадовалась реке, что забыла обо всем на свете.
Она не выдержала и снова рассмеялась, когда Николай Александрович рассказал про злоключения дочери:
– Анюта моя купаться очень любит, но днем на речку не ходит, только утром или вечером. Помнит, как два дня вся в сметане просидела. Вы ведь не хотите вместо бала сидеть обмазанной сметаной?
– Пожалуй, блюдо графиня Аристова в сметане мы сегодня заказывать не станем, – Докки представила себе это в красках, в том числе и себя в сметане, как карася.
Спутник очень тактично напомнил девушке, что стоит уже выйти из воды и обуться:
– К тому же, скоро наверняка появятся слуги, чтобы готовить все для пикника, а за ними и гости соберутся.
– Вы правы, Николай Александрович. Сплетни и слухи – последнее, что вам необходимо. У вас дочь на выданье, – Докки приняла протянутую руку и вышла на берег. Машинально ища, куда бы присесть, чтобы обуться, не шокируя Звегинцова своими голыми ногами.
– Кстати, о бале: не подарите мне танец, если, конечно, вы еще не все их обещали? – неожиданно спросил он.
– Конечно, какой хотите, моя карне еще абсолютно пуста – господа, гостящие в имении, имели честь танцевать со мной в столице и, вероятно, будут искать кого помоложе, – спокойно проговорила Докки, усаживаясь наконец на поваленное дерево вполоборота к Звегинцову и беря в руки обувь. – Буду рада станцевать с вами второй вальс и, если пожелаете, котильон. Не знаю, какие танцы будут на бале. Долли не объявила программу заранее. Впрочем, на бале соберется весь уезд, как я слышала, так что у вас будет с кем танцевать, вальса, вероятно, вполне хватит: мое место теперь с матронами на креслах. – Докки достала из кармана платок, ловко отерла ступню, быстро надела на нее носок и ботинок и зашнуровала его, потом проделала то же самое со второй ногой, опустила брючины ниже, встала, одернула юбку и села снова. – Хотела бы я еще на лодке покататься, но, вы правы, сейчас уже все соберутся, – она не договорила, потому что увидела купца Демидова с актрисой, они шли чуть в стороне и о чем-то беседовали, потому не заметили графиню и ее спутника.

У реки, пикник

И снова Звегинцов проявил себя джентльменом, заметив, что не стоит давать уезду, а на пикник и бал съехался почти весь уезд, повод для сплетен.
– Да, злые языки страшнее пистолета, – согласилась Докки. – Порой расскажут то, чего не было и быть не могло, так, словно сами все видели, – она усмехнулась.
Николай Александрович был рад, что Докки отдала ему вальс, и она отметила себе непременно записать это в карне по возвращении в усадьбу.
Обувшись, она повернулась к собеседнику, и он тоже повернулся к ней. Ее его такая забота не только о ее репутации, но и ее душевном спокойствии порадовали, и девушка снова подумала о том, что ей приятно общество соседа. Приятно настолько, что она и дальше желала бы оставаться рядом с ним, во всяком случае, на пикнике. В душе ей было немного стыдно за свои шалости, чай, не девочка, но извиниться показалось еще нелепей.
– Мне кажется, вы снова преувеличиваете: такой красивой барышне рано сидеть в углу с матронами, а то, что никто не успел пригласить вас на танец раньше, скорее всего, связано лишь с одним – никто не знал, выезжаете ли вы уже или предпочтете остаться дома, – сказал Звегинцов.
– Да нет, увы, дело обстоит именно так, – Докки смущенно пожала плечами, чтобы скрыть, что комплимент Николая Александровича, назвавшего ее, старую деву, красивой и молодой, был ей приятен. Да, он воспитанный мужчина, и говорить подобные словеса девушкам обучен едва не с пеленок, но ей показалось, возможно только показалось, что Звегинцов говорил искренне, и что ему тоже приятно ее общество. Но она все-таки не преминула добавить: – Еще в тот год, когда жив был папА, и мы выезжали, охотников пригласить меня было мало. Je suis une vieille fille (я старая дева (фр.)), – нисколько не манерничая, спокойно произнесла графиня. – Мужчины же чаще всего выбирают в партнерши для танцев ту, кому смогут впоследствии сделать предложение. Мне двадцать шесть, и мой шанс на счастливое замужество утерян, впрочем, мы с вами говорили о том – я сама не хотела замуж за тех, кто предлагал, и не нашла того, за кого бы пойти захотела. – Тут голос ее неожиданно прервался, она замолчала и была рада, что Звегинцов сменил тему, а также тому, что и в самом деле начали собираться гости, и слуги накрывали столы на пикник.
– Если представится возможность воспользоваться лодкой до бала – можно и прокатиться, но все будет зависеть от времени, – улыбнулся Звегинцов.
– Боюсь, что после пикника не успеть, да и народу много, шумно. Я вообще упустила из виду, что пикник будет тут, хорошо хоть успела выбраться из воды до его начала, – она тоже тепло улыбнулась Звегинцову и посмотрела на него. – Разве завтра поутру покататься? Если будет возможность, я думаю остаться ночевать сегодня тут. Долли предложила. Бал завершится поздно.
Они как раз подошли к столам. Николай Александрович предложил Докки бокал вина и, подняв свой, произнес здравицу в честь именинницы. Докки понравился тост, особенно последние слова о том, что благодаря этому событию все сегодня тут собрались, и Провидение предоставило ей возможность чуть лучше узнать соседа и проникнуться к нему теплом, чему Докки была рада.
– Прекрасное вино, должен заметить, достойное прекрасной именинницы! – отметил Звегинцов, с чем нельзя было не согласиться. Вино было вкусным, а Долли выглядела сейчас как-то особенно красиво и радостно. Она светилась изнутри, словно получила драгоценный и долгожданный подарок, и теперь счастлива. И это случилось совсем недавно, еще вчера и даже нынче утром она была грустна и улыбка словно приклеилась к лицу. Сейчас же Долли улыбалась тепло и радостно. Докки порадовалась за приятельницу и тоже улыбнулась. Она пригубила вина, поставила бокал на столик и, взяв на тарелку немного еды, села в плетеное кресло у стола, положив перчатки в карман юбки. Над столами были натянуты тенты, что не давало солнцу печь слишком сильно, от воды веяло прохладой, и Докки вдруг подумала, как хорошо вот так сидеть и смотреть на воду. Она прекрасно понимала, что надолго ее не хватить – Докки не могла сидеть без какого-либо дела долгое время, но сейчас на нее накатило какое-то умиротворение и спокойствие. Радостно-счастливое спокойствие. На душе и сердце не было той грусти, что поселилась там с момента смерти отца, но было радостно и тепло. Имел ли к этой радости отношение Николай Александрович Звегинцов, Докки не знала и думать о том пока не хотела.

Пикник

Внезапно идиллия тишины и покоя была нарушена появлением цыган. Докки знала, что табор стоит на землях купца Демидова, ее покойный отец тоже их привечал, и иногда вечерами в Аристово звучала гитара и развевались пестрые юбки этого вольного племени. Сама она их не боялась, но и желания погадать или просто пообщаться с загорелыми темнокосыми цыганками у нее не было – когда-то давно на ярмарке мать Докки спасла цыганенка, которого уличили в воровстве и собирались побить. Она убедила не устраивать расправы над мальчиком и заплатила за утянутый им калач. На другой день пацаненок появился в усадьбе «Аристово» вместе со старой цыганкой – его бабушкой, которая поблагодарила барыню и предложила предсказать ей будущее. Мать согласилась. Что сказала цыганка, Докки так и не узнала, но матушка долгое время ходила грустная и потерянная, потом у нее случилась тягость, но мальчик родился мертвым, а через несколько лет и мать преставилась ко Господу. Потому предложение купца наведаться в табор Докки встретила несколько настороженно.
Но когда идею поддержала Долли и Звегинцов, она подумала о том, к ним присоединиться.
Правда, его намек на смелое предположение немного сбил графиню с толку – вроде она никаких смелых идей не высказывала.
– Евдокия Ильинична, не желаете посетить табор? – негромко обратился он к графине. – Говорят, цыганки гадать мастерицы, вдруг подтвердят ваше смелое предположение? Или боитесь будущее узнать? – он с трудом сдерживал смех. Видимо, озорство девушки оказалось заразительным.
– Простите, Николай Александрович, я теряюсь в догадках, о каком предположении речь? – прямо спросила она Звегинцова. – И нет, меня не страшит будущее, а узнать, что уготовано Провидением, даже интересно. Тут главное – верить или не верить в то, что скажет гадалка, и этот вопрос я для себя пока не решила. Но прогуляться в табор согласна. Цыганки красиво танцуют, играют на гитаре. Я сама умею тоже цыганским перебором, – неожиданно сообщила она. – Так что идемте, посмотрим, возможно, и погадать решусь, – она оперлась на протянутую Звегинцовым руку и встала с кресла. – Идем? – графиня поймала взгляд Николая Александровича – задорный и не то насмешливый, не то радостный, тоже посмотрела на него и улыбнулась живой открытой улыбкой.

Табор

Видимо, я очень сильно в этой жизни нагрешила, – подумала Докки, когда услышала, слова Звегинцова
– Ну как же, Евдокия Ильинична, вы ведь сами высказали предположение, что мужчины предпочитают приглашать на танец тех барышень, которым впоследствии смогут сделать предложение. Я вас услышал и отнесся к вашим словам со всей серьезностью, а вы так быстро позабыли о сказанном. Восхищен вашим коварством, но не намерен оставаться в долгу.
Она сначала даже не осознала их смысл, а когда поняла, первым желанием было дать Николаю Александровичу пощечину или стукнуть его зонтом, кулаком, да чем угодно, потому что это его коварство было выше всех пределов. Естественно, графиня ничего подобного делать не стала – не на людях же! Отчего-то вспомнив Лопе де Вега: «Когда такая, как Она, – ведь надо знать мою кузину, – себя не помня, бьет мужчину.... Картина, думаю, ясна…», там, конечно, повод был другой, но в любом случае, дай она сейчас волю гневу, это вызвало бы слухи, сплетни, недоумение гостей Долли, да и самого Звегинцова. На самом деле он ничего такого не сказал, просто слегка переиначил сказанную Докки фразу, вернее, вложил в нее тот смысл, которого она туда не вкладывала. Или все-таки подсознательно вложила??? Докки заалела щеками, глубоко вздохнула, стараясь притушить эмоции, но глаза ее искрились, когда она тихо заявила Звегинцову.
– Вы мухлюете, Николай Александрович! Мои слова были сказаны после вашей просьбы о танце, и я ничего такого не имела в виду. Вы… вы… вы… – Докки запнулась и замолчала.
Их диалог перебили подбежавшие цыгане, и когда Звегинцов повторил свой вопрос:
–Так что же, Евдокия Ильинична, желаете погадать и узнать, окажется ли ваше предположение правдой?
Решительно ответила:
– Да, хочу, и мне совершенно не страшно заглянуть в будущее, но уверены ли вы, что хотите, чтобы это оказалось правдой?

В таборе

То, что говорил Звегинцов, будило в Докки какие-то совершенно новые чувства и ощущения, каких она ранее не испытывала. Обычно общение с мужчиной навевало скуку и тоску, а Николай Александрович, мало то. что говорил о вещах, о которых с девицей говорить не пристало, так и из Докки вынул, можно сказать, слова, желания, откровения, какие она никому не поверяла. Они шутили и смеялись, он говорил с ней открыто, и она отвечала ему тем же. Это не было прямо неприлично, оба ходили по той тонкой грани, за которой приличия заканчивались. Выдавая ему фразу о том, что мужчины танцуют с теми, кому готовы сделать предложение, она имела в виду лишь то, что уже вышла из возраста невест, и именно ее замуж никто из собравшихся у Долли мужчин не позовет, сам Звегинцов в том числе – на что ему девица не первой свежести. Он же поставил все с ног на голову и выдал фразу, от которой Докки сильно растерялась.
– По сути, Евдокия Ильинична, вы сделали мне предложение, но предпочли забыть об этом почти мгновенно. Ужасно коварно с вашей стороны!
Хорошо, что Звегинцов сказал это шепотом ей на ухо, и никто того не слышал, потому что Докки сначала покраснела, потом вспылила, потом попыталась что-то ответить, но кроме «Вы, да вы, да что вы…» произнести не смогла. В ней снова проснулось желание ударить собеседника и не просто ударить, а поколотить, и она его еле сдержала.
Он же продолжал, словно ничего не случилось:
– Я абсолютно уверен, что склонен сегодня побыть фаталистом, потому поверю в гадание.
Докки попыталась осознать эту фразу, и когда до нее окончательно дошел смысл сказанного Николаем Александровичем, она вдруг испугалась. Испугалась того, что цыганка скажет что-то неотвратимое, неправильно неотвратимое, что никак нельзя будет исправить. Пока слова не сказаны, все можно изменить, но стоит произнести слово, как оно обретет некую визуальность, и произойдет именно то, что сказано. Она уже успела пожалеть, что согласилась и даже готова была постыдно улизнуть под предлогом послушать песни, а потом обратить все в шутку, но Звегинцов уже позвал цыганку и попросил ее погадать графине.
Докки, как зачарованная, протянула руку, ее спутник дал цыганке монету. Несколько секунд все молчали, и графиня вдруг задрожала, уверовав, что вот сейчас решится ее судьба, потом цыганка заговорила:
– Ты, барин, в сторону иди, не надо судьбу чужую слушать, потом тебе отдельно скажу, что ждет. Ступай, подожди барышню, не смущай, видишь, волнуется. Дочь у тебя красавица, замуж выйдет за человека хорошего. Иди, барин, иди, – и цыганка за руку отвела Докки под дерево, потом долго смотрела на ее ладони – на одну, на другую. Улыбалась. Она сказала графине много интересного о ее дальнейшей судьбе. Это было не то, чтобы совсем неожиданно, но, однозначно, собираясь на именины к Долли, Евдокия Ильинична совсем не предполагала, что в ее жизни может что-то измениться. Теперь оставалось поверить или не поверить в сказанное, и вот тут Докки несколько растерялась. Она не была фаталисткой, но почему-то хотела верить в гадание, в то же время то, что сказала цыганка, значило для Докки слишком много, а еще был Звегинцов, который обещал поверить в гадание, но вот так сразу рассказать ему все? Нет, это решительно невозможно.
Увидев, что Звегинцов ждет ее в стороне, Докки задумчиво подошла к нему, некоторое время постояла, глядя на мужчину, потом тихо проговорила:
– Я скажу вам, что мне нагадала цыганка, когда сама осмыслю это. На балу или после бала, во всяком случае, до отъезда. – Графиня помолчала еще пару секунд, а потом спросила, – Николай Александрович, а вы сам не хотите узнать у нее судьбу? Она готова была вам погадать.

У ротонды

Звегинцов гадать отказался, а вот ждать ответа Докки пообещал. Она же была пока решительно не готова рассказать ему, что напророчила цыганка. К тому же, было не до конца понятно, имеет ли гадание отношение к нему.
Решив, что в таборе делать больше нечего, они медленно направились к усадьбе. Докки заметила, что ее спутник выбрал самую длинную дорогу, но ничего не сказала – ей было приятно общество Николая Александровича: с ним рядом даже молчать было очень комфортно.
– Судя по вашему настроению, вам уже нет необходимости выплескивать свой праведный гнев, но, ежели вы желаете назвать меня негодяем, мерзавцем и прочими эпитетами в том же духе, то сейчас самое время. Вокруг никого, вас никто, кроме меня, не услышит. Другой возможности до бала может и не представиться, а вы ведь наверняка хотите на балу не перебирать в уме все, что хотели бы высказать, но не высказали, а наслаждаться праздником. Опять же взбодритесь, а то вы что-то совсем загрустили. Напоминаю: провокатором вы меня уже называли.
Слова Звегинцова прозвучали неожиданно. Останавливаясь, Докки запнулась и едва не упала – чтоб сохранить равновесие, ей пришлось сильнее ухватиться за спутника, он придержал девушку, и она оказалась стоящей к нему лицом, причем, очень близко. Докки заалела щеками и потупилась. Какое-то время стояло молчание, но он было каким-то спокойным и легким, потом девушка заговорила:
– Николай Александрович, знаете, сегодня какой-то очень странный день, впрочем, это началось еще вечор. Вы же мне, в общем, абсолютно не знакомы, впрочем, как и я вам. Что для вас – взрослого женатого мужчины, офицера, соседская девочка, которая играет в куклы? Ровным счетом ничего, вы меня, поди, и не замечали, как и я вас – у нас были совершенно разные интересы. – Она слегка усмехнулась. – А вчера этот случай на дороге, потом в беседке у Долли: мы говорили как добрые знакомые, мало того, вы сумели понять то, что не понял даже папенька. Он просто в какой-то момент махнул на меня рукой, а вы – поняли. Вы умеете слушать и слышать собеседника, с вами рядом тепло и покойно. Не знаю, как еще объяснить, мне сложно, я никогда так откровенно не говорила с чужим, в сущности человеком, а от вас я чувствую понимание и тепло, ощущение, что могу сказать, и вы поймете, не поднимете на смех, и не расскажете никому. Это такое странное ощущение. – Докки улыбнулась. – Да, сегодня было несколько моментов, когда мне хотелось вас поколотить, но вы так смотрели, что это желание пропадало. Не смейтесь, право, я сейчас скажу страшную вещь – я никогда не влюблялась, и не знаю, как это бывает. Может быть, это оно? – Графиня опустила голову и снова покраснела. Она понимала, что допустила, по меньшей мере, бестактность, но ей надо было выговориться, и в сердце теплилась надежда, что Звегинцов ее поймет.
Некоторое время они так и стояли молча, вероятно, он ждал, пока девушка выговорится, а она не находила слов, чтобы озвучить свою просьбу.
– Николай Александрович, – Докки, наконец, решилась, и подняла на него глаза. – Николай Александрович, поцелуйте меня, пожалуйста. – Проговорила она еле слышно. – Нет-нет, вы не думайте, я, мне, меня… меня уже целовали, и это, это было ужасно. Возможно, со мной что-то не так, но… все трое, никто из них даже не спросил моего разрешения или хотя бы согласия. Ощущение, что в вашем мужском мире, у мужчин есть уверенность, что, делая предложение, они делают девушке одолжение. И вот, позвав барышню замуж, или только собираясь это сделать, мужчина приобретает уверенность, что девица – его собственность, и он может делать, что пожелает, независимо от ее желаний, и слово «нет» не слышится вовсе. И потом, все эти трое, они были мне неприятны, а вы, вы мне …симпатичны. – Она отпустила Звегинцова и, стояла, потупившись, одновременно готовая в любой момент сорваться и пуститься наутек.

Ротонда – усадьба – бал

Докки слышала и не слышала, что говорил ей Звегинцов, а понимала и того меньше. Первой ее мыслью было – «он мне отказал, и это ужасно стыдно, значит, я настолько стара, что меня уже и целовать не стоит», второй: «после бала. Он меня поцелует после бала. Сердце, сердце, глупое сердце, перестать стучать так отчаянно», третьей – «Докки, тебя замуж позвали или нет?» И на эту третью мысль она смогла только пролепетать:
– А вам разрешено во второй раз… – и даже эту фразу она не договорила до конца.
– Мне – да, – спокойно ответил он.
И тут она стушевалась окончательно. Настолько, что не сразу забрала свою руку из больших теплых ладоней Звегинцова. То, как он держал ее, было, по законам общества, не дозволительно, но ей вдруг захотелось еще более недозволительного – провести рукой по его щеке, дотронуться, ощутить под пальцами его бороду… У Докки не было братьев, и она не имела представления, что чувствуешь, дотрагиваясь до бороды. Она заалела щеками и, осторожно высвободив свою ладонь, положила ее на рукав спутника.
– Николай Александрович, – тихо проговорила девушка, стараясь, чтобы голос ее не дрожал и не выдал всех тех мыслей, что бились, накатывая словно волны, одна на другую, в ее голове. – Пойдемте в усадьбу… Пожалуйста.

Дальнейший путь они проделали в молчании, и, только прощаясь в холле, Докки посмотрела в глаза Звегинцову и прошептала так, чтобы слышал лишь он:
– Помните, вы обещали, – и быстро пошла по ступеням наверх. Что она подразумевала под этим – вальс, поцелуй или замужество, она предоставила додумать ему самому.
В комнате, одеваясь к балу, Докки то смеялась, то, что-то напевала, несколько раз попросила Алену переделать прическу и не смогла съесть ни кусочка из холодных закусок, которые горничная принесла из буфетной, чтобы графиня подкрепилась перед балом.

Когда Докки спустилась в бальную залу, там уже собрались некоторые гости, оркестр настраивал инструменты. Графиня оглянулась в поисках Звегинцова, но, чтобы ее интерес не был столь уж очевиден, подошла к накрытым столам и взяла бокал шампанского. В горле и в самом деле пересохло, но Докки скорее выпила бы воды, чем вина, бокал игристого она взяла машинально, чтоб чем-то занять руки.

В бальной зале

Подошедший князь Загряжский галантно поздоровался и пригласил всех барышень на танцы. Докки согласилась оставить за ним котильон и немного удивилась, когда у Элен он попросил вальс и мазурку. Тот самый танец перед ужином, который девушка отдает не каждому кавалеру… У нее самой мазурка была еще свободна, и сейчас Докки была уверена, что откажет всем на этот танец, ну разве ее ангажирует Николай Александрович… но он просил только вальс. Докки отвлеклась на свои мысли и сначала машинально что-то ответила заговорившей с ней Элен, потом не сразу поняла заданный тою вопрос, поняв, удивилась.
– Каково это было – танцевать котильон с Георгием Александровичем в Петербурге? – спросила Элен, глядя при этом на Загряжского.
Докки тоже посмотрела на князя, поймав на его лице легкую смесь досады и удивления. Правда, он тут же раскланялся и отошел, и графиня облегченно вздохнула, поскольку не знала, как сказать то, что ей пришло в голову, в присутствии Жоржа.
– Понимаешь, Элен, – Докки поставила бокал на столик и доверительно взяла подругу за руку. – Офицеры все прекрасные танцоры, и князь – не исключение. И я танцевала с ним в Петербурге не только котильон. Но… – она сделала паузу и стала говорить много тише. – Когда танцуешь с мужчиной, который тебе безразличен, когда при касании рук не краснеешь, сердце не уходит в пятки или не стучит как бешеное, это просто танец. Танец как на уроке с танцмейстером – ты делаешь па, заученные с детства, ведешь светскую беседу, улыбаешься. И не важно – Петербург это, Москва или Энск. Ты просто танцуешь, не замирая душой, и тебе не так важно, кто именно танцует с тобой, главное, чтобы он хорошо вел в танце. Удовольствие ты получаешь просто от самого танца, а не от того, с кем ты его танцуешь.
– А ты уже замирала душой вот так, с кем-то? – не удержалась от вопроса Элен.
– Нет, – покачала головой Докки. – Пока нет. – Она снова взяла свой бокал и выпила шампанское. Залпом.

Докки немного витала в облаках после выпитого почти на голодный желудок шампанского, а потом вдруг поймала вызывающий взгляд Элен и услышала ее слова.
– Ты говоришь сейчас со мной, словно директриса гимназии! Вроде бы все правильно, но несколько запоздало учить. Со мной все это уже было, поверь. И замирание сердца, и дрожь в теле, и головокружение, как от выпитого бокала шампанского. Ощущение счастья. И все это при виде одного-единственного мужчины, который на деле оказался не тем, кем хотел казаться. Но танцор он был прекрасный. – Она усмехнулась. – Прости, Докки, не знаю, зачем я это сказала… Ты ведь не могла этого знать…
Это было странно, нелепо, в общем-то даже обидно. И хоть Элен извинилась, Докки все равно осталась стоять, как оплеванная. Элен убежала чуть не в слезах, Докки смотрела ей вслед и абсолютно не понимала, что только что произошло.
Что это было? За что она со мной так? Директриса? Поучительный тон? Я просто поделилась тем, что на сердце… Да. наверное, попала на больное, но я же не знала… Эта грубая отповедь – за что? Мы не виделись меньше года, и я всегда считала Элен подругой. С самого детства… А она… Скажи она мне все это наедине, я бы поняла и даже как-то утешила, потому что явно это какая-то рана, нанесенная ей мужчиной, и рана, что еще болит. Да, будь мы наедине, но так посреди бальной залы… Она вроде бы не хотела меня оскорбить, надеюсь, не хотела, и все же… – к горлу подступил комок, а к глазам слезы. Докки реально не понимала, какая муха укусила Элен – сначала нелепый вопрос о мужчине в его присутствии, потом эти слова. Докки хотела тоже сбежать куда-нибудь, чтобы просто успокоиться, но тут все зашумели, потом затихли, начали говорить поздравления имениннице, а потом зазвучали первые такты музыки. Докки ожидала полонез, который можно будет постоять у стеночки, но оркестр заиграл вальс…

Бальная зала

Докки, наверное, все-таки убежала бы – передохнуть и прийти в себя, поскольку обещан у нее был только котильон князю Загряжскому и второй вальс Звегинцову, так что время было, но едва она вознамерилась совершить побег, появился Звегинцов с Пушкиным и комплиментами. Докки сначала растерялась от такого неожиданного напора – стихов ей никогда не читали, потом обрадовалась, посмотрев в глаза Николая Александровича и понявпо блеску его взгляда, что комплименты искренни, а еще Звегинцов понял, что она расстроена, снова почувствовав ее настроение, уже не в первый раз. И такое необычное приглашение. Она как-то сразу успокоилась и вложила свою руку в его, готовая танцевать. А еще – довериться.
– Простите меня, Евдокия Ильинична, я не хотел вас расстроить. Сам не могу понять, как умудрился пропустить начало бала, – мягко произнес Звегинцов.
– Рада видеть вас, Николай Александрович, – улыбнулась Докки. – Смею вас уверить, причина моего расстройства не вы и вы ничуть не опоздали. Польский сегодня отменили. Этот вальс – первый танец бала. И я готова танцевать его с вами. Расстроила же меня Элен. Она сначала спросила при князе Загряжском, хорошо ли мне было с ним танцевать ранее, а после, когда я поделилась мыслями, что удовольствие от танца во многом зависит для девушки от того, с кем она танцует, она отчитала меня. И голос ей мой не понравился, и тон… Не знаю, право, какая муха ее укусила. – Докки уже и на Элен к этому моменту не сердилась, увидев, что та вальсирует в паре с Загряжским, и даже не знала, права ли, рассказывая это Звегинцову, но ей требовалось поделиться кем-то, и при этом стало неожиданно очевидно, что довериться, чтобы ее поняли и не высмеяли, она может только Николаю Александровичу. Как странно, – подумала вдруг Докки. – За один день он стал мне ближе подруг. Разве такое бывает? И сейчас я чувствую именно то, что говорила Элен – и трепет души, и теплоту сердца, и мне так радостно танцевать этот вальс, как никогда прежде, и дело не в том вовсе, что мой партнер великолепно танцует, а в том, что это именно он. Жаль только, что вальс скоро кончится. Сказать ему, что у меня свободна мазурка или это неприлично?