Карта ролевой игры "Сказочные Вечеринки"

Дом отдыха для джентльменов «Магнолия»
 
Губы Элис были сладкими и податливыми и дурманяще пахли мятой, это выбивало все мысли, и Анри стоило большого труда не углубить поцелуй, а остановиться и отстраниться. Зато заданный молодой женщиной вопрос заставил его окончательно прийти в себя
Что значит, зачем? Такого вопроса ему никогда не задавали, он даже несколько растерялся. Анри всегда считал, что мужчина целует женщину, если она ему …нравится, приятна, он влюблен, хочет ее, в конце концов. Что значит, зачем? Он несколько удивленно посмотрел на мисс Элис, а ее следующее утверждение вообще выбило его из колеи.
– Moi? Vous êtes sûr? Je l'ai dit? – от волнения преподобный перешел на французский, но тут же опомнился и повторил уже по-английски, – вы уверены, что я ...так сказал? Но… это ошибка. Уверяю вас. Я нормальный мужчина и интересуюсь женщинами, другое дело, что, пережив в юности трагическое расставание с любимой, никого другого по сердцу пока не нашел. – Он снова сел и даже сделал глоток чаю. – И вы так странно задали вопрос… Вы поэтому так его задали, что решили, что я… – он несколько замялся, потом выговорил, – не мужчина в традиционном смысле? Я мужчина. И вы мне нравитесь. Я такой, как вы, не встречал. Прошу простить, что повел себя слишком вольно. Я бы не посмел, но сегодня какой-то странный день. Я бы и на танец вас не посмел пригласить, но меня словно вело что-то или кто-то, и, казалось, что это правильно. И этот поцелуй… Я не хотел вас обидеть, или, – он снова замолчал, не зная, как объяснить мисс Элис, что не считает ее одной из пташек, что для него она красивая женщина, которая ему очень нравится, чистая женщина, по-видимому, с очень непростой судьбой, что он поступил достаточно эгоистично и перешел границы, но ее губы были такими манящими, что он не удержался. И вот как теперь это сказать? Чтобы не обидеть, не оскорбить, не оттолкнуть? – Мне очень хотелось вас поцеловать, простите, что не спросил разрешения, – наконец выдавил он и себя странную фразу, которая ничего не объясняла, и замолчал. – Может быть, это странно, – заговорил он снова после небольшой паузы, – но рядом с вами я чувствую себя живым и настоящим, не проповедником, на которого смотрят снизу вверх с благоговением, а тем Анри, каков я под этим черным костюмом. И мне нравится это ощущение. Я безумно устал на этой ярмарке – улыбаться, говорить, пробовать выпечку, держать лицо и спину, и к вам я пришел отдохнуть от всего этого. Как путник в пустыне добирается до оазиса и там оживает, так и я. А этот поцелуй – словно глоток воды этому путнику в той пустыне. Простите, я, вероятно, очень высокопарно изъясняюсь, издержки профессии, – он горько усмехнулся. – Теперь вы, наверное, укажете мне на дверь? – Анри встал и поклонился. – Благодарю вас, мисс Элис. Сегодня я был счастлив. – Хотелось назвать ее просто Элис, но он побоялся быть неправильно понятым, да и уходить тоже не хотелось, поэтому он остановился, ожидая ответа. А еще ему очень захотелось снова ощутить вкус ее губ.

Дом отдыха для джентльменов «Магнолия»
 
Анри и в самом деле был счастлив, пусть и поступил эгоистично, получив и танец и неспрошенный поцелуй. Он, конечно, понимал, где находится, и где живет, и в какой среде жила, да и сейчас живет мисс Элис, и что он со своими манерами и воспитанием – белая ворона. Здесь не спрашивают, а приходят и берут, не просят, а требуют, и то, что ему не залепили затрещину – не потому что Элис имеет претензии к нему лично, а просто машинально, как, наверное, привыкла отвечать на мужские заигрывания – женщина в таком месте должна уметь за себя постоять – уже везение. Умом он это понимал, но воспитание и память поколений никуда деть не мог, как не мог и сердиться на мисс за ее оплошность в его ориентации. Он даже подумал, что она так раскованно вела себя с ним, потому что была уверена, что он не по девочкам, и не опасен, а он, дурак, понадеялся, что вызвал симпатию. Впрочем, хотя бы не антипатию, что уже хорошо, – Анри улыбнулся и собрался все-таки откланяться, когда в комнату влетел весь взъерошенный Патрик с каким-то странными объяснениями, словами и в гневе. Анри тут же загородил собой Элис – не важно, что Патрик его друг – мужчина в гневе, да еще и выпивший, может и наговорить, и натворить невесть что, в чем потом сам будет раскаиваться. Патрик же с юности был горяч и часто сначала делал что-то, потом думал. В его словах Анри уловил ревность, друг, похоже, ревновал Элис к нему. Это было неожиданно, странно, хотя еще в прошлый раз он заметил, что Патрик тоже симпатизирует хозяйке «Магнолии». С другой стороны, он тут живет давно, почему сейчас? Ко мне? Ревность из серии – есть девушка, которой никто не интересуется, ок, заинтересовался другой – да как он посмел? Ладно, с этим разберемся потом, сейчас надо успокоить его и увести.
Только успокоить не удалось. На очередной хамоватый словесный выпад друга в сторону мисс Элис Анри машинально бросил ему перчатку. Это была снова та пресловутая память предков, что нельзя задеть даму – словом, взглядом – нельзя.
Анри владел любым оружием – и холодным, и огнестрельным, но выбрал шпагу в память их дружбы и юношеских поединков по поводу и без. До первой крови. Револьвером до первой крови не получится. И шпага честнее, револьвер – безжалостнее.
И тут мисс Эллис задала вопрос, от которого Анри стало неловко.

Нет, она над ними не смеялась, но это было как ушат холодной воды: вся нелепость ситуации стала вдруг очевидна. Два петуха в курятнике меряются клювами. Это не про честь женщины, а про двух идиотов, возомнивших о себе невесть что и способных сейчас эту честь порушить. В этом месте слухи разнесутся быстро, и виноватой сделают ее. Ее имя будут полоскать по всему городу из их глупой гордости и самомнения.
– Простите, мисс Элис, – поклонился Анри. – Вероятно, вы правы, мы выпили или съели что-то не то, и наши рассудки слегка помутились. Надеюсь, мы вас не обидели. – Он взял Патрика под руку и буквально вытащил того из «Магнолии».  Черным ходом, разумеется, чтобы не привлекать внимание.
Когда они отошли от заведения на некоторое расстояние, пастор остановился, отпустил Патрика и спросил:
– И что это сейчас было, друг мой? Да, я тебя вызвал и готов встать к барьеру, но чем было вызвано твое поведение и слова в адрес мисс Элис? Может быть, объяснишься?

Улица – площадь, праздник
 
Выговорив все Патрику и получив от него не особо вразумительные ответы, пастор погрузился в молчание и нерадостные мысли. Особенно его выбила из колеи фраза, что Элис несвободна. А что ты собственно, хотел? Она взрослая женщина, красивая, умная… И скорее всего – не одна. Слишком многие должны иметь на нее виды – тут требуется защита, муж или постоянный кавалер. И кто я такой, чтобы упрекать ее? Кто я такой, и что могу ей дать, чтобы претендовать на это место? Пастор, святоша. Да, я мог бы снять сан, которым тягощусь изначально, и уйти в светскую жизнь, испросив у брата свою часть наследства, но это надо уезжать. А захочет ли Эллис все изменить ради меня? Глупец, какой же я глупец! Дуэль, да еще на шпагах? Романтик и глупец! Да, Патрик был, безусловно, неправ со своими претензиями и всем тем, что он высказал в адрес Элис, но я тоже хорош – начал всю эту комедию, иначе не скажешь – на глазах у нее! Хорошо хоть в комнате больше никого не было, а Элис женщина тактичная, иначе уже сегодня ночью над нами смеялись бы все «птички» и их кавалеры, а завтра – весь город. Надо же быть таким глупым и косноязычным, что сначала меня приняли за «девочку», а потом – за романтического идиота.
Анри шел, заложив руки за спину, слегка ссутулившись и глядя себе под ноги. Хотелось провалиться сквозь землю от стыда или того лучше – просто умереть, исчезнуть. Но перед его мысленным взором встали лучистые глаза Элис, и ему показалось, что его смерть вряд ли порадовала бы хозяйку «Магнолии». Он улыбнулся, вспоминая ее губы. Да, Элис не ответила на поцелуй, но и не оттолкнула. И он действительно был счастлив в эти минуты… Ему захотелось снова поцеловать ее, добиться ее расположения – вот только как это сделать? И что дальше? Предложить Элис стать его любовницей – значит унизить ее, позвать замуж – скорее всего, откажет. Но попытаться же можно! А семья – он всю жизнь живет так, как ему указывает семья, может быть, пора вырваться из этой клетки?
Из мыслей вырвала громкая музыка и пыль, которая была везде – танцевали громко, весело, с топотом. Сразу снова заболела голова.
– Ален, ты где был? – окликнула его сестра.
– Гулял, – усмехнулся преподобный. – Хорошо повеселилась? Не пора домой?
– Нет, я еще побуду, – покачала она головой. – Надо дождаться Франсуа с Моник и Одри. Они пошли отвозить все в приют.
– Хорошо, если я тебе не нужен, отправлюсь домой, не возражаешь? Голова болит. Приму порошки и могу вернуться за тобой.
– Да, конечно, Ален. И можешь не возвращаться, – улыбнулась Бэатрис.
– Я подумаю, – Анри повернулся и пошел прочь, надо было и в самом деле выпить что-то от головной боли.

Зайдя домой, преподобный первым делом открыл окна, впуская прохладный вечерний воздух, потом налил себе воды и принял порошки от головной боли.
Ну и натворили мы сегодня дел с Патриком, хорошо хоть у Элис хватило ума и такта пресечь нашу глупость.
При упоминании хозяйки «Магнолии» губы Анри непроизвольно растянулись в счастливую улыбку.
Как мальчишка, право слово, влюбленный мальчишка.
Продолжая улыбаться, он подошел к окну и вдохнул полной грудью. Голову постепенно отпускало. Преподобный снял сюртук и бросил его на стул, следом туда же отправился шейный платок. Оставшись в жилете и рубашке почувствовал себя так, словно сбросил с плеч пару фунтов груза. Расстегнул верхнюю пуговицу – ветер из окна приятно обдувал шею. Анри снова улыбнулся, вспомнив теплые губы и лучистые глаза Элис. Давно он так много не думал о женщине. После Мари никто так не пленил его воображение, но тогда он был юн и ощущал все иначе…
За окном раздался выстрел, другой. Сначала пастор не обратил на это внимания – на площади весь день стреляли в тире, но выстрелы сейчас были слишком частыми, и стреляли из разного оружия. А потом тишину сумрачного вечера прорезал крик: «БЭА»! Кто-то громко и отчаянно звал его сестру! Что-то случилось с его малышкой Бэатрис, что-то очень нехорошее!
По привычке осенив себя крестом, пастор крикнул, чтобы седлали коня, и помчался в кабинет взять из ящика стола оружие. Новенький револьвер системы Галана – подарок одного из прихожан в Бель Фуше. Самовзводный, шестизарядный – роскошная вещь. Убрав револьвер за пояс, Анри, как был в полурасстегнутой рубашке и жилете, вскочил на коня и помчался к площади.
Там царила неразбериха. Слышались выстрелы, кричали люди, на сцене и около нее кто-лежал в луже крови. Оседала пыль от ускакавших в сторону городских ворот лошадей. Анри пришпорил коня, собираясь в погоню, когда был окликнут Патриком:
– Друг стой, куда один?
– В погоню. Кто-то кричал, зовя Бэатрис. Что с ней? – Анри придержал коня, приноравливаясь к ходу лошади друга, которой тяжеловато было везти двоих.
– Они, она, – начала Слоун и замолчала, заплакав.
– Ее украли индейцы. Не лакота. Сейчас отвезем домой Слоун и в погоню. Я умею читать следы, не упустим, – Патрик говорил отрывисто и четко.
Сначала Анри хотел скакать сам, предоставив другу возможность нагнать его, но слова о возможности прочесть следы индейцев остановили его.
– Хорошо, я с тобой, – кивнул он. – Мы тут недавно, и я совсем не знаю местности.

Погоня
 
Notre Père, qui es aux cieux,
que ton nom soit sanctifié,
que ton règne vienne,
que ta volonté soit faite,
sur la terre comme au ciel.
 
 
Анри следовал за Патриком машинально держа повод коня. Все мысли были там, где какой-то урод вез его сестру. Его малышку Бэа. Она была для Анри практически как дочь – ненужная родителям, маленькая и несчастная, следовавшая за ним как хвостик. Сейчас она выросла и уже не смотрела на него, как на божество, но раньше всегда – и смотрела, и слушалась беспрекословно. Зачем он оставил ее на площади? Надо было настоять, чтобы шла с ним домой. Решил, что взрослая, дал больше свободы, и что из этого вышло? Сердце сжималось от страха за нее, но Анри понимал, что его молодой красивый труп никому не нужен, а он прекрасно может им стать в незнакомой местности, не зная, откуда ждать опасность. Это не прерии, где все видно на много километров, не спрятаться и можно просто нестись за похитителями. Тут все иначе. А он тут чужак, местности не знает. Лучше немного задержаться, но успеть, чем попасть впросак.
Они уже подъехали к дому Патрика, когда прозвучал выстрел.
Один, другой.
Спешиться и вбежать в дом – доли секунды.
Зрелище неприятное, но главное, девочки живы. Испугались, но целы.
С Кати надо будет потом поговорить – и о смерти, и о ее выстреле. Девочка в шоке.
Хорошо, что с ними Слоун. Она постарше, справится.
Им надо дальше, срочно, слишком долго, слишком медленно.
Остается только молиться и уповать на милость Божию, что успеем, что ничего с малышкой не случится.
Двое мужчин вышли из дома, вскочили на коней и понеслись вскачь, когда уже довольно сильно стемнело. Анри очень надеялся на то, что Патрик знает куда ехать. Он давно не чувствовал себя таким никчемным и беспомощным – взрослый, сильный, старший – позволил случиться такой беде и сейчас зависит от друга, от его умения найти нужный путь и выследить индейцев.
Надо было первым делом изучить местность! И глаза Патрика блестят задором погони… чертов гасконец, это не игрушки. Мы уже выросли, и на кону – жизнь моей сестры.

Стоянка индейцев

Анри умел стрелять, даже с двух рук – когда-то научился владеть левой не хуже, чем правой в любой ситуации. Отец и старшие братья смеялись над ним, что такое умение никогда не пригодится. Сейчас бы пригодилось, будь у него второй револьвер. Но приходилось обходиться тем, что имелось в наличии. Зато бегать и говорить разными голосами – пригодилось вполне. Это было из увлечения кукольным театром – в детстве и юности ставили спектакли. Кукол было много, а артистов мало, вот и приходилось говорить за всех. А еще он Бэатрис сказки читал – по ролям. Бэа, девочка моя, как так вышло, что ты осталась без присмотра? Плохой я брат. Если  с тобой что случится, я себе этого не прощу.
Первый натиск и блеф констебля удались вполне. Про Бэатрис забыли. Но переговоры пошли не так. Их закончила пуля. Не понимают язык переговоров, поймут язык выстрелов.
Дальше все смешалось. Треск револьверов, крики, клич индейцев. Они сражались отчаянно. Это было понятно – сдача в плен означала смерть. И они пытались продать свои жизни подороже.
Анри десять раз пожалел, что оставил дома сюртук – белая рубашка слишком хорошо видна в темноте. Сначала везло – спасало умение хорошо бегать, и даже пулю он сначала не почувствовал в горячее боя – словно ужалило что-то в руку, и она повисла плетью. Просто перехватил револьвер в другую, машинально. Это было совершенно неважно. Главное – Бэатрис.
Анри увидел, что около нее оказался Патрик, и стал стрелять в оставшихся индейцев, чтобы они ему не мешали. Их оказалось больше, чем увидели вначале, а патронов было всего шесть. Он даже последний себе не оставил, все ушли в цель. Револьвер был подарочный, без дополнительной обоймы. Тот джентльмен преподнес пастору игрушку, как он сказал, похоже, не предполагая, что придется использовать эту вещь по назначению… Хорошо хоть стрелял по живым мишеням не впервые, потому что убивать человека тяжело и страшно. Пастор старался об этом не думать, просто стрелял, как в тире, главное – метко. И все время повторял про себя слова молитв – не за себя, за сестру, чтобы Господь сохранил ее жизнь и рассудок.

Лес – дом пастора
 
Анри был рад получить передышку, когда пришло подкрепление, потому что не только патроны в его револьвере кончились, силы тоже были на исходе.
Второй констебль занялся пленными, солдаты складывали в одно место погибших, Рассел отправился искать Бэатрис и вскоре привел ее туда, где сидели Патрик и Анри. Девушка еле передвигала ноги, платье ее было измято и испачкано, на лице – какое-то отрешенное выражение. Она явно была растеряна и испугана, но в целом держалась молодцом, насколько это было возможно в сложившейся ситуации.
– Тебя надо перевязать, – встрепенулась она, увидев рану Анри.
– Справимся, – махнул на нее рукой Патрик, обрывая полы рубахи пастора, которыми и забинтовал тому руку. Потом вынул из кармана флягу со спиртным, и заставил преподобного сделать пару глотков для поддержания сил.
– Надо найти лошадь для Бэа, – благодарно кивнул другу Анри.
– Поедет на моей. Ты сам-то в седле удержишься?
– Думаю, да, – кивнул Анри, держась так, чтобы не беспокоить раненую руку.
Подошедший констебль сообщил, что его срочно вызывает полковник, и ускакал, предоставив Патрику и остальным добираться в город самостоятельно.
Бэатрис сказала, что в состоянии усидеть в седле, так что все трое тронулись из лесу в сторону Энска. Ехали медленно – у Анри слегка кружилась голова, да и сестра его была еще слаба, к тому же ехать ей пришлось в мужском седле, что в юбке не сильно удобно.
На развилке к дому Патрика договорились, что он поедет к себе, и или сам потом доставит Одри восвояси или за ней приедет ее отец.
 
Добравшись до дому, преподобный прошел к себе в комнату и лег на постель, не раздеваясь. Он очень устал за эту ночь. Прибежавшая по зову Бэатрис Моник с охами и ахами промыла рану пастора, перебинтовала ее. Обтерла его смоченной в воде с уксусом тряпкой и переодела в чистое. Бинтуя рану, она все время неодобрительно цокала языком, потом заставила его выпить какой-то отвар, и радовалась, что пуля прошла навылет.
К обеду у Анри поднялся жар, и он впал в забытье. Моник приготовила какую-то мазь, которой велела Бэатрис смазать рану. Жар слегка спал, но пастор все равно был в полубессознательном состоянии, бредил, и Бэатрис, менявшая ему компресс на лбу, никак не могла понять, какую Элис он зовет…