Гора Последнего грома (фантастика, драма, мистика, 18+)

Всем привет!
Элли, спасибо за продолжение!
Неужели развоплощенный бестелесный Тран и есть та тьмя, что достигла Земли? Вообще, мне в предыдущей части показалось, что он за справедливость, потому была удивлена, что его "справедливость" вылилась в месть и убийство и невиновных в том числе.
А в Лестеруолле происходят странные вещи. И община эта, кажется, стала еще опаснее. Словно, чем больше они безнаказанно совершают ужасных деяний (убийств), тем становятся чернее и злее, ужаснее. И сам Милтон, словно продавший душу дьяволу.
Жалко Тефаса, не успел закончить дело. А может он снова "вернуться"? Загадочные эти Акацита. Что там у них еще в пещерах кроме плененной опасной твари?
Элли, и спасибо за рассказ о Монтане!
___________________________________

Элли, большое спасибо за продолжение!!!
Какими жестокими получаются "Мгновения". Столько убийств, человеческих страданий, подлости, предательств. От одной общины мурашки по коже от ужаса. Хотя спустя столетия мало что меняется, и в наше время существуют подобные секты с "больными" фанатиками и лидерами с извращенной идеологией.
Интересный персонаж Тефас. Возникла мысль, что однажды умершего невозможно убить, и может быть, он останется жив. И тогда хозяин салуна не останется безнаказанным.
Элли, очень жду продолжения. Переживаю, как там Томас.
P.S. Прочитала статью.Очень интересно и познавательно. Самое то в ожидании продолжения. Не нужно ничего прятать в сундучок.
_________________

И я таки приползла в родную тему, да ))) Тяжелые праздники выдались, увы... все как-то сразу...
Спасибо большое всем, кто комментирует здесь и в блоге, не представляете, как приятно



Угадали, угадали )) Добрался, гад, а мог бы и на метеорит где-нибудь в созвездии Лебедя нарваться... Но не судьба.
Самое смешное - что он думал выбраться на свободу, ан не тут-то было, сидит голубчик и злобится у себя в норе... И всем пакостит по полной программе.



))) Светлана, так справедливость Тран хотел исключительно для себя родимого ;) Помнишь, что до неких событий его все полностью устраивало в системе? Служил, глотки резал, в ус не дул. Но стоило его гордость задеть и отправить в ссылку - и полезла наружу сущность. А уж когда случилось то нападение на крепость - все. Наш вояка послал всех на четыре стороны света и стал диктовать свои условия встречному-поперечному. Итог закономерен - попался в лапы закона и правосудия, нагадючил и там, и получил свое. Эх, мне лично одного жаль - что его не отправили на местные рудники вместо космической высылки. Называется - сбросили бяку в свободный полет, ловите, добрые инопланетяне...

А что касается системы вообще - все цивилизации военного типа рано или поздно заканчивают плохо, конечно. Потому что государство же не в вакууме, рядом соседи. А какому соседу приятно, что к нему постоянно лезут с ножиком? Как правило, обиженные объединяются и давят агрессора массой. Думаю, и на Сурхте именно так все и случилось...



Увы, из песни слова не выкинешь.
Честолюбие и гордыня плюс стремление послужить кое-кому забросили Милтона и Ко на самый верх. Но... как известно, не все на этом верху вечно держатся.
И на старуху бывает проруха.
И невозможно до бесконечности наращивать потенциал зла, он в итоге прорывается и уничтожает сам себя...


К сожалению, в наши дни их развелось как грязи
Вот справка, например.
Когда-то я довольно много читала по этому поводу, могу сказать - хватаешься за голову и не веришь в то, что в современности люди могут настолько слепо доверять проходимцам и себя, и детей, и имущество.
И добро бы в Америке, но и у нас после 1991 года их количество стало резко возрастать. Знаю людей, которые туда попадали и не могли вылезти никакими способами.

Принцип веротерпимости и религиозной свободы хорош, конечно. Но - до тех пор, пока не вредит людям и природе. Если честно, поражаюсь, как могут в Штатах и у нас регистрировать явно деструктивные, мошеннические организации.
А еще лично меня возмущает тот факт, что многие из сект примазываются к христианству. И тем самым порочат верующих людей в глазах мира... В общем, крайне сложная, больная тема со всех сторон.


О том, кто они такие, будет в следующих главах )) Причем подробно )
Но могу сразу сказать - билет на "возрождение" только в одну сторону. Если вернувшегося убить, он уходит насовсем.
И Тефаса мне жаль, но... условия, в которых он находился, предполагали крайнюю осторожность. А он сорвался, именно с эмоциональной стороны. И совершил роковую ошибку. А ошибиться тут можно только один раз, и все.




Поняла )) Сундучок будет пуст )

И традиционно небольшой спойлер...


Фантазировать разрешается
_________________

Всем привет!
Столько лет топчу ,землю, а все, наивная, верю в добро... Эх, и правда, лучше бы Тран отрабатывал на рудниках у себя на планете, а не множил черное зло на Земле!
Но у нас должно быть выздоровление Томаса. И помощь придет, верно, от индейцев. Заодно и узнаем об акацита...
Ой, какой красивый внутренний огонь! Там будет такой волшебный очаг? А мак - то ли лекарство, то ли наркотик...
___________________________________

Прям космический мусор, но в кои-то веки виноваты не мы))

Когда была студенткой, нас во время занятий провели по психиатрическому отделению, врач подходил к пациентам расспрашивал их, мы стояли кругом слушали, по кому-то сразу видно, что нездоров человек, по другим нет. Очередная пациентка, интеллигентная, ухоженная женщина лет сорока пяти, рассказала историю, как муж с дочерью её обманом привели в больницу, принудительно здоровую лечат, в общем подробностей не помню, но она была очень убедительна, у меня после этого был страх, что не дай бог, я останусь в отделении без халата, мне не доказать, что я просто мимо проходила... Потом разбирали истории болезни, женщина оказалась свидетельницей Иегова, вынесла имущество из дома, отдала все сбережения, хотела квартиру продать, когда родственники воспротивились случился припадок.

Половник всю героическую историю портит
Так, Ирхас с компанией Акацита, будут проводить церемонию очищения огнем, и Томас , как Феникс, возродится душой и телом. А так как обновленному телу нужен ужин, да и что полену пропадать зря, гостеприимные индейцы сварят уху.
_________________

 » Глава 7. Томас

«Демократия — это когда два волка и ягненок
голосуют насчет обеденного меню.
Свобода — это когда хорошо вооруженный ягненок
оспаривает результат такого голосования».
Бенджамин Франклин

Лицо старухи выглядело, как смятая пергаментная бумага или как вылепленный из желтоватой глины горный рельеф.
— Далеко он ушёл по Дороге снов?
— На середине поймал, — ответил ей Ирхас. Они разговаривали, будто меня тут не было.
Пещера с высоким потолком и полом, посыпанным крупным красноватым песком, очаг и огонь: разлетающиеся искорки добирались порой и до моего одра, располагавшегося в углу, у бочки с водой.
Озноб сменился лихорадкой, я чуял, как лоб раскаляется, а позвоночник превращается в мяклую макаронину.
— Шустрый ты, Рыбак, — сощурилась старуха, выделив последнее слово так, что прозвучало оно как имя. Длинные седые косы она перекинула вперёд, и те свисали по почти плоской груди; кожаное платье лоснилось и было сильно потёрто, крепкие ноги в чёрных гольфах и мокасинах беспокойно двигались — то ближе к огню, то подальше от него. — Такой же шустрый, как зимородок.
— Че-че-че, — отмахнулся Ирхас. Он улыбнулся, и лицо сразу помолодело лет на пятнадцать. — Скажу тебе, Тиргиль, враг его шустрый, да. Выстрелил ядом, думал, всё, конец.
— Ай-я. До чего ж эти белые докатились, — покачала головой женщина. Закряхтев, потянулась к невысокому пню-столику, взяла трубку, зажгла — я снова не увидел ни спички, ни зажигалки — и раскурила. — Чимата огэн илихит, даже у скунса найдётся в запасе новая вонь. Хотя почему новая? Мой прадед говорил, ядовитые стрелы в их племени многие любили использовать. Выходит, и тут белые люди украли нашу находку. Скунсы лучше.
Мне было плохо, как никогда, но тут я хрипло засмеялся. И сразу смолк — Тиргиль посмотрела на меня, как тот пёс. Надменно, словно одолжение мне делала.
— А сюда притащил зачем? Вылечить и сам бы смог, не напрягся. — В голосе слышалось недовольство.
— Э, — развёл руками мой спаситель. — А ты в его гехет сейчас смотрела или только о том думала, что к ужину приготовить?
— Тьфу, — старуха плюнула, прицельно, плевок попал на раскалённые угли и зашипел. — Так и знала, что ты эту глупую мысль не бросил. Его? Какой гехет у «лоскута»-полукровки? Я в жизни его не подпущу к Пасти, и не надейся.
— Женщины, — расхохотался собеседник. Лисьи глаза сощурились, в них был едкий укор. — С вами и вечного проклятия не надо — вы любого доведёте до Страны духов одним движением брови.
Тиргиль в ответ запыхтела трубкой и стала так похожа на Хана, что я моргнул и протер дрожащей рукой глаза.
— Ещё что скажешь? — поджала она и без того тонкие лиловатые губы. Чёрные бусинки под широкими полуседыми бровями негодующе упёрлись в мой угол. — Иди лечи. Целиком. И без меня. Пальцем его не трону, так и знай.
Проваливаясь в пустоту, я успел еще ощутить прохладную крепкую руку на обросшей щеке. И снова — в тысячный раз — позвать свою женщину. Женщину, которую не любил. Не смел любить.

Замычав, я дёрнулся и очнулся. Руки сами собой взметнулись вверх и что-то искали.
Темноту рассеивали несколько расставленных по периметру пещеры «индейских свечей». Пахло дымом, лесом, тишиной.
Рядом заворчал пес.
Повернуть голову было неимоверно трудно, но я справился. Кобель с белой полоской — Фатум — лежал справа, уши настороженно двигались, ноздри блестящего чёрного носа сокращались.
— Что, плохо пахну? — Своего голоса я не узнал — таким он стал скрипучим и старым, как несмазанная дверь дедова амбара.
Фатум заскулил.
— Пошёл ты. Сам не лучше.
Пёс повернул башку и рыкнул.
— Х-ха.
Мочевой пузырь, кажется, раздулся до размеров футбольного мяча. Горло превратилось в забитую камнями канализационную трубу.
Я попытался встать. Удалось. Цепляясь рукой за стенку, я пополз к выходу.
Сзади рявкнул пёс. Легко вскочив, он меня опередил и встал, преграждая путь.
— Иди в задницу, — оскалил зубы я. — Мне бы отлить, а ты…
Полосатый зарычал так, что стало ясно: хозяин положения сейчас он. И точка.
— Тварь, — безнадёжно сказал я, привалившись к стене, холодной и успокоительно твердой. — Предлагаешь прямо здесь? Ну, как прикажешь.
Расставив пошире ноги, я расстегнул зиппер, развернулся и только приготовился пустить струю на камни, как пёс вцепился мне в штанину и дёрнул. Ноги разъехались, я рухнул, едва не въехав лицом в ту же самую стену.
— М*-*-*ть, — заревел я, смешав свой голос с воем разозленного Фатума. — Злобный ты убл*док. Да что ж ты от меня хочешь?
— Он хотел тебе сообщить, что туалет немного ближе, чем ты думаешь. — Ирхас стоял в ярко освещённом, будто вырезанном из золота, проёме, и по лицу видно было — сейчас он внутренне смеётся. Надо мной. — Вон там, пройдёшь налево в малую пещерку, где горячий источник. Облегчишься и помоешься заодно. Фатум прав — воняет от тебя страшно.
Прикусив язык, я поплёлся в указанном направлении.
Источник, весь покрытый мелкими пузырьками и дышавший паром, жил своей, никому не ведомой жизнью. Палец, опущенный в воду, как ни странно, не обожгло — температура воды по ощущениям была не выше той, что я устанавливал дома, в душе.
Дом. Господи.
Двигаясь, как под гипнозом, я стащил с себя неимоверно вонючую одежду, влез в источник и почти сразу исторг из себя мощную струю. Вода на мгновение стала жёлтой, но быстро побледнела.
Нащупав грубые ступеньки сбоку, я осмелился сесть и даже откинуться, как в кресле. Живительный жар расслаблял, все поры раскрылись, тело стонало от счастья.
Милли, Милли. Где ты сейчас? Пытаешься дозвониться? Или просто сидишь там, в своей гостиной, в старомодном кресле-качалке, вяжешь что-то одному из ребят, мурлыча последний услышанный по радио шлягер? А может, работницам раздаешь указания: поменять рецепты десертной выпечки, а вон тот торт вчерашний — его забывчивый клиент не забрал — выставить в витрину магазинчика?
Я резко, хлопнув ладонями по щекам, бросил в лицо воду. Потом ещё раз. И Милли словно смыло куда-то — теперь, выступая наполовину из камня, стоял передо мной Кравчек.
Стоял и смеялся надо мной. Хохотал, и его дорогие белые зубы от лучшего дантиста сверкали.
«Ну что, Томас. Сделал я тебя. Ох, сделал».
И не поспоришь.
Наступил на те же грабли, что и Клейтон. Не послушал внутреннего голоса — дважды. В первый раз — когда согласился взять срочный заказ чёрт знает у кого. Во второй — когда не прервал охоту, обнаружив, что клиент накачан д*рьмом, и не проводил его вниз в город под прицелом ружья.
Идиот. Гэллоуэй, ты круглый, законченный идиот. А всё жадность и самоуверенность. А может, поганые таблетки. Или безумные сны. Или… Да какое теперь это имеет значение.
Открыв глаза, я невидяще уставился в стену и спустя несколько мгновений понял, что там: загадочные фигурки, несколько человечков и какие-то звери, утыканные копьями и стрелами. Петроглифы.
Миллионы лет прошли, но ничего не изменилось. Охотник и жертва. Ты — или тебя.
Я жив.
Неважно, как. Неважно. Просто жив. Значит — поправлю здоровье и выйду на тропу войны. Ту, что вела меня все эти годы. Ту, что я опрометчиво посчитал пройденной и ненужной.
Откуда-то из подсознания повеяло ароматом свежих булочек с корицей, потом запах горелого макового поля перебил первый, и я мотнул головой, как бык, отгоняющий слепня.
— А твоя женщина? — мягко спросил чей-то голос.
Болтун, рыбак, спаситель, «тёмная лошадка». Ирхас сидел на корточках на краю источника, спокойно пошевеливая пальцем правой руки в воде.
— Что? — проскрипел я. Откашлялся. Попробовал заново: — Что моя женщина?
— Когда я звал тебя на Дороге духов, ты откликнулся на её имя. Оно и на твоем браслете вытиснено, рядом с ликом смерти. Значит, она — твой гехет. Вернее, его часть.
Я согнул ноги в коленях, обхватил их руками. Вода ласково толкала меня снизу. Но мысль о Кравчеке смела всю блаженную расслабленность.
Индейское слово деда. То, которое я вспомнил в момент смерти. То, которое употребили в разговоре Тиргиль и Ирхас.
— Ты бы сказал мне, отравленному недоумку, что такое гехет.
Индеец протяжно свистнул. Почесал подбородок, потом провёл пятернёй по свободно распущенным патлам, растрепав их, и отозвался:
— Белые плохо понимают в высоких материях. Скажем, гехет — это ты настоящий. Внутренний человек, такой, каким задуман изначально. Первообраз. Чистый свет, частица Великого Духа… или вашего Бога. И женщина — часть этого. Что-то вроде… якоря. Или маяка.
Молчание повисло в воздухе.
— Я должен убить Кравчека. — К своему удивлению и стыду, я понял, что говорю, точно оправдываясь перед покойным дедом. Или отцом. — Должен. Обязан.
— Обязан? Кому? Себе? — Ирхас встал и пожал плечами. — Подумай ещё. А то ведь я могу пожалеть о том, что звал тебя в темноте, среди мёртвых.
Он ушел с охапкой моих вещей, на миг заслонив широкими плечами мерцающий в той части пещеры свет.
Медленно я опустился в воду и лёг на дно. Когда пузырьки перестали всплывать и в ушах зазвенела вечность, образ моего убийцы поблек и растаял.
Темнота сомкнула надо мной крылья.

Старуха пела над очагом.
Заунывные звуки, цепочка повторявшихся «че-че-че» — припевом, тени, разбегавшиеся по углам от её движений… Неловко ступая босыми ногами по песку, придерживая обвязанное вокруг пояса тонкое одеяло, я подошёл ближе.
В котелке булькал суп, судя по запаху — бобы с приправами. Желудок громко напомнил о насущном.
Тиргиль хихикнула и показала мне на разложенные на пне приборы — три керамические миски, большие и уродливые пластмассовые ложки. Взяв одну, я увидел внутри яркий нахальный мак. Поморщился — снова запахло сгоревшими полями и страхом товарищей.
Нагрёб себе погуще, налил Тиргиль и появившемуся Ирхасу, поставил их порции на пень, сам присел и стал работать ложкой, медленно, но без остановки. Бобы глотал, почти не прожевывая, чувствуя, как они скользят внутрь, жмурясь от наслаждения. Вкус пищи был божественным. Как в первый раз. Кусочки таяли во рту. Наверное, только молоком из бутылочки я наслаждался так же, много лет назад в колыбели.
Старики ели молча, степенно. Ирхас закончил ужин первым, обтёр пальцами краешек миски, облизнул и погладил себя по животу.
— Хорошо, — сказал он, никому и всем.
— Хорошо, — откликнулся ему я.
Тиргиль зачмокала губами:
— Я всегда готовлю хорошо, не придраться. Свекровь научила, Лайза.
— До того, как ударила тебя ножом? — поинтересовался Ирхас. — Или после?
— Ах ты, старый забияка!
Они смеялись. Я замер с ложкой, поднесённой ко рту, ощущая бежавший по спине холод.
Потом поставил недоеденную порцию наземь, выпрямился.
— Так я правда умер там, на берегу?
— Конечно. — Тиргиль еще хихикала и грозила кулачком соседу. Утерев слёзы старым платком в красную клетку, она пояснила: — Если б не умер, сюда бы не попал. Это же прихожая Пасти. Сюда простым ходу нет.
— И вы тоже умерли. — Я пытался выдавливать из себя слова, они застревали между зубов, как только что съеденные бобы. — Вы оба.
Они замолчали.
— Тебя ударила ножом свекровь. — Говорить вдруг стало легко, и я заспешил, глотая окончания слов: — А Ирхас? Что произошло?
Старики переглянулись, Болтун поджал губы и затеребил подбородок.
— Автокатастрофа. — Он задумчиво вытирал жирные пальцы о рубашку. — Сбили меня на перекрестке Оук-роуд и Кэвинью.
Оба погибли насильственной смертью.
Но они были здесь. Как и я.
— Это ад? Чистилище? — Я не мог остановиться. — Это реальность? Что это, а?
Мои руки тряслись, несмотря на то, что лежали на коленях. Я сжал их, стиснул между ног, но не помогало — колени затряслись вместе с ними. Бобы бунтовали внутри, просясь наружу.
— Эх ты, старый дурень, — вздохнула Тиргиль. — Видишь, напугал мальчика. Совсем уже отвык от новеньких, забыл, как себя вести.
Ирхас неловко поставил пустую миску на импровизированный столик.
— Прости. Извини, Томас, не так надо было тебе всё сказать.
— Говори, — разлепил я губы. Закашлялся, сплюнул. Меня снова знобило. — Говори, как есть. Мне терять нечего.
— Ошибаешься, - начала было Тиргиль, но под взглядом старика стихла. — Молчу.
— Это место, — начал рассказывать Рыбак — или дух, или ходячий труп, или неизвестно кто, — недаром зовется Пастью, или Проглоткой. В древности здесь никто не жил. Все знали, что жить здесь нельзя.
Ирхас перевёл дух. А дышал ли он? Или это было обманом чувств, как всё кругом?
Может быть, ничего этого нет, и я просто сошёл с ума?
Но его речь была предельно чёткой. И от неё становилось нехорошо.
— Понимаешь, Томас… здесь поселился чужак. Оо-ама, создатель вендиго, пришедший со звёзд. Между ним и нами есть препятствие. Тонкое, как волос или шерстинка оленихи. Мы зовем его «звёздная сеть». Иногда оно ослабевает из-за человеческих пороков — ненадолго. И тогда происходят разные вещи… не очень хорошие вещи.
Я дико смотрел на него, Ирхас возил по песку палкой, чертил что-то причудливое, глядя вниз.
— Продолжай. — Кашля как не бывало. И даже колотьё во всем теле, кажется, отступило из-за новой волны панического ужаса.
Старый индеец наконец соизволил посмотреть прямо на меня.
— В последний раз, когда такое случилось, в посёлке внизу — там, где сейчас город Лестеруолл — погибли от огня многие, в том числе старики. Женщины, дети. В некоторых текла наша кровь, густая, настоящая кровь шайеннов и кроу. А пролитая кровь, как известно, взывает к воздаянию, и чем страшнее было убийство, тем громче это вопль… Не знаю, отчего силы земли и небес не смогли сразу уничтожить виновника; возможно, в этом есть некий смысл, мне пока неведомый… Стало так: кое-кто решил поставить здесь Акацита. Женщину. И возвратил её из Страны духов почти такой, как была — живой и покрытой искрами призрачного огня.
— Кое-кто, — хохотнула, но невесело, Тиргиль. — Не будем тыкать пальцем, но уж ты-то знаешь, кто.
— Че, — осёк её старик. И показал пальцем на потолок. — Он всё слышит, Отец миров, Голос истины, Великий Дух, Солнце солнц. Итак, она должна была стеречь ослабевшую границу и вовремя предупреждать людей об опасности. Не подпускать их близко к горе Последнего грома. Охранять их — от них же самих. Ничего себе задачка, верно? И поначалу всё шло, как надо: люди избегали этих мест, не приносили сюда своё зло, не тревожили «звёздную сеть» и того, кто в ней сидит. Но оказалось, что даже и на расстоянии пленник горы смог воспользоваться человеческой тёмной стороной. Он звал, он копил силы. Чем сильнее он был, тем ближе могли подходить его почитатели… замкнутый порочный круг. Напасть на них? Нам, Томас, нельзя убивать людей ради их блага. И вот… Женщине-Акацита стало тяжко, усталость брала своё, и она попросила себе напарника на смену, а лучше двух. И ей пошли навстречу. Дали двух соседей и товарищей. Акацита стало трое, и они жили здесь свои вторые жизни, надеясь, что потом эта служба многое искупит. Мы даже задумали одну вылазку… А потом Оо-ама, лживая и многоликая тварь из неведомого мира, решил сыграть в свою игру и устроил ловушку для одного из нас, Тефаса. Все кончилось… плохо. Не так, как полагается.
Я начал кое-что понимать. Да, даже во всем этом безумии прослеживалась определенная логика.
— Вас было трое. Теперь — двое. И один из вас, — я пристально уставился на Ирхаса, всё ещё сидевшего с опущенной головой, — думает, что я… могу быть…
— Видела я твой гехет, — зашипела на меня кошкой Тиргиль. — Видела, мальчик мой. Он у тебя на двенадцати цепях че-сем подвешен — вы, белые, их зовете грехами. И пока он там — не бывать тебе вторым Ирхасом-Болтуном. Или вторым Тефасом-Бродягой. Ох, не бывать!
И она вскочила с места, шваркнула миску на место и умчалась прочь, как молодая — только мелькнули седые косы.
— Женщины, — нарушил тяжелое молчание Ирхас. — Точно доведут. Хуже Пасти. Намного. Говорил я Тефасу, а он… А с той поры, как его насовсем убили, многие умирали поблизости, и никто не смог его заменить. Я старался, правда, искал, но видишь ли, Томас — мало в ком достаточно настоящей крови и настоящего духа… скоро два века будет, и – ничего. Измельчали наши люди…
Вот оно что. Рыбак ловил не рыбу. Рыбак ловил человека. Нужного ему человека. Ошибся, выходит? Я — не тот? В уме мгновенно всплыла старинная шутка горцев: медведям всегда нужны лососи пожирнее, тощих они выплёвывают, не жуя.
…но если я не тот… если…
Значит, впереди неизвестность.
Обхватил руками голову, затем встряхнулся, встал и почти твёрдым шагом пошёл к выходу. На пороге пещеры замер и, как в первый раз, посмотрел на небо. Бездонное вечное небо Отца миров.
Луна всходит. Деревья шумят. Бьётся сердце.
Кто я? Где? И что дальше?
Что?..

_________________

О как, начинают все рассказанные истории соединятся в одну. Спасибо, Элли!
___________________________________

Всем здравствуйте! С наступающим вас Днем Победы!
Элли, спасибо за продолжение. Пока страшновато, но наблюдать за тем, как начинают переплетаться линии сюжета - завораживает. Я главы немного "поднакоплю" и отпишусь о впечатлениях.
_________________

С праздником всех!
Спасибо за главу!
Получается стражей не так уж и много, а Томас избран впервые за столетия. Оказывается наш герой полукровка. Тиргиль понравилась (вернее оба старика), заслужить её уважение будет сложно.
_________________

С Днем Победы всех! Мирного неба, улыбок, здоровья вашим ветеранам! Пусть все у вас будет замечательно и сегодня, и всегда!

Все верно, фрагменты наконец стали вставать в один ряд. И события будут развиваться, скажем так... непредсказуемо и лавинообразно.
Прошлое-настоящее-будущее переплетутся очень крепко.


Это пока присказка и пол-страшилки, Светуль. Самый страх-то впереди... *вздыхая, разливает всем мужественным читателям валерьянку и чаек с коньяком, по желанию* Но напоминаю - свет в конце тоннеля должен быть непременно.


Три стража, верно. И один пропал...
И если Томас и есть предполагаемая "замена", не факт, что он захочет такой великой чести. У него сейчас другое на уме...
А перемены, увы, будут болезненными.


Даже не "полу-" )))
В Томасе, как верно сказала Тиргиль, индейской крови чуточку. "Лоскут" махонький - как в одеяле "пэчворк".
Да и с силой духа сейчас у него как-то... не особо.


Это да. Бабка дюже вредная и придирчивая )))) Даже Ирхас от нее стонет, а уж сколько вместе прожили...

Спасибо за отклики
_________________

Вот так поворот!!! То-то мне показался странным этот индеец, и будто Томас попал в другое время. Оказывается время не изменилось, изменился он сам?! Очень интригующие персонажи Ирхас и Тиргиль, вызывают симпатию. Вот уже несколько веков они являются стражами, получается они бессмертны, и в то же время могут быть убиты насильственной смертью? И как именно они спасают людей, обладают ли какими-то сверхспособностями? В голове столько вопросов, просто первый раз читаю мистику, не знаю чего ожидать.
А на Томасе столько грехов, но внутри стальной стержень, настоящая сила и дух, оттого и выбран в стражи?!
Но тоже хорош!!! На границе между жизнью и смертью вспомнил о Милли, как о своей женщине(я даже не сразу поняла, кого он имеет в виду). В первых главах он вспоминает о ней вскользь, как о чем-то незначительном, типа " я старый солдат и не знаю слов любви", весь такой неприступная скала - все строго по уговору, только секс и то по его желанию, а тут вдруг такое потрясение и Милли не выходит у него из головы.
Что ж интересно, что же будет дальше. И сможет ли Томас заглушить в себе желание кровавой мести, ведь если станет одним из стражей должен будет оберегать людей, а не убивать, тем самым усиливая зло.
Элли, огромное спасибо за продолжение!!!
И всех с праздником Великой Победы!!! Счастья Вашим семьям, мира, добра, любви и крепкого здоровья!!!
_________________

Буквально на минутку заглянула )))

Наташа, в первый раз мистику читать бывает порой сложно, да )
Ответы на вопросы непременно будут. Может быть, не на все. Потому что Акацита могут рассказать, что знают они, Томас - что знает он, то же самое касается остальных персонажей истории. Но некоторая загадка все равно останется, ибо вводить в повествование Господа Бога я точно не собираюсь, а все ответы на мировые тайны - только у Него


Томас за свою жизнь смертей наелся, физически и психически разбит, потрясен произошедшим, и ему хочется только уползти куда-то в угол, и чтобы его никто не трогал. Но никакой передышки пока что, сплошь новая информация, новые тревоги.
Милли в таком ракурсе для него - опора, крючочек на отвесной стене, то привычное и приятное, за что хватается утомленное сознание, чтобы не съехать вообще в никуда. И тут, кстати, если заметили, проскользнула важная оговорочка: "женщина, которую я не любил, не смел любить". Страх. Это одна из причин, почему Томас установил границы в их отношениях. Но помимо страха, там еще масса всего. Там такой клубок, что... эх.
Далее ниточка Томас-Милли будет разматываться вместе с другими. И все будет зависеть от того, справится ли Томас с самим собой. Станет ли он снова единым целым, каким был до армии и войны... Как сказала уже выше - процесс крайне болезненный. Без всяких гарантий. Но с надеждой, конечно же. Куда же без надежды, веры и любви ))

Спасибо за отклик

***
И немного мыслей вслух.
Вчера успела поработать над следующей главой. Еще буду сегодня и завтра, если реал позволит.
Снова маятник качается между эпохами. И там есть тяжелые моменты... связанные с плохими людьми.
Я правда очень надеюсь, что не перегнула палку с негативом. Все-таки драма выше указана... хотя тут местами даже трагедия, похоже.
Могу сказать только, что ни одного эпизода со смертью не писала только ради "чтобы было круче". Они шли так, как того требовала внутренняя логика повествования. Если кому-то не понравится - пойму, приму. Не всем такое по душе. Не все хотят сочувствовать героям, в которых много и добра, и зла одновременно, да еще мечущимся между полюсами ежесекундно.

Пока убегаю, вернусь.
Добра всем!
_________________

Элли, я всё читаю и молчу не потому, что не нравится, а как раз наоборот.
Это так сильно и необычно. Перекрутить столько историй в одну (правда, я не совсем поняла, куда вырулила часть с протестантами). Затягивает, очень. А индейцы описаны так колоритно. Только почему акацита индейцы? И погибший Тефас тоже принадлежал к ним, верно? Это что-то значит? И у меня тоже отношение к инопланетянину было нормальным, изначально я его не таким монстром представляла, а каким гадом обернулся...
_________________

 » Глава 8. Мгновения

Лестеруолл. 1977 год

Она долго сидела, наблюдая за тем, как шапка пены в ванночке опадает. Пузырьки неслышно лопались, все цвета радуги переливались и исчезали меньше, чем за долю секунды. Совсем как жизнь. Дунь — и нет её.
Розы лежали на коленях. Беззащитные. Их шипы истребили опытные селекционеры-садоводы, и гладкие прохладные стебли ничего уже не защищало. Белые холёные пальчики принялись обрывать лепестки.
Лепестки падали на воду, пузырьки путались в их изгибах. Красота, недолговечная, обманчивая красота мгновения, которое никогда более не повторится. Они с Мейсоном любили изысканные вещи и соревновались в том, чья коллекция богаче и интереснее.
У Марты было абсолютно всё. И всё — лучшего качества. Дом, выстроенный по уникальному проекту знаменитого мексиканского архитектора. Машина из Англии, также созданная по чертежам с грифом «только один экземпляр». Бриллианты и чёрный жемчуг из Азии. Меха русского соболя и канадского бобра. Муж. Ребёнок. Она была на вершине мира, она была некоронованной королевой города и носила фамилию знаменитого человека. Ей нечего больше пожелать.
Но она желала. И сильно. Только одной вещи. Малюсенькой, но такой необходимой для душевного спокойствия вещи.
Прекращения собраний на горе Последнего грома.
О, она прекрасно знала об их важности. Понимала, что собрания необходимы для процветания и благополучия и общины, и бизнеса «Сион индастриз». Чувствовала, что любое изменение с этой стороны станет роковым для всех.
И всё равно Марта отчаянно хотела, чтобы эти распроклятые собрания прекратились раз и навсегда. И чтобы постоянно звучавшие в её ушах вскрики стихли. И чтобы сны, которые не оставляли её в покое, пропали, растаяли, как туман на рассвете. И эти странные мысли, посещавшие её после таких снов — они наверняка тоже растают, не будут её мучить.
Портрет. Она бы хотела ещё, чтобы тот портрет сожгли, а комнату, в которой он висел, заколотили наглухо. Высокий благообразный старик, он был бы даже красив, но… глаза и улыбка. Оскал черепа под морщинистой кожей и чёрное облако, повисшее где-то за левым плечом.
Ребёнок, лежавший рядом с ванночкой на пеленальном столике, проснулся, загулил и замахал освобождёнными от пут ручками. Марта улыбнулась в ответ и поймала обутые в башмачки ножки. Розовые, восхитительные младенческие ножки сына и наследника Мейсона Лестеруолла.
— А кто у нас сейчас будет куп-куп, а? Кто у нас научится плавать быстрее, чем ходить этими сладкими ножками?

Поздним вечером Мейсон был уже порядком уставшим и вошёл в особняк, на ходу снимая пальто и бросая его на руки подошедшему дворецкому Ламентеру.
— Моя жена наверху?
— Да, сэр.
Кивнув, Мейсон неторопливо поднялся по великолепной каменной лестнице и прошёл по коридору к спальне Марты. Он, разумеется, и не подумал постучать. У Марты не было и никогда не будет от него секретов, поскольку она — образец супруги. И его собственность. Причем дорогая, надо признать. Но она стоила каждого потраченного на содержание цента. Южанка, королева красоты штата Луизиана, отличница юридического факультета Гарварда, так и не закончившая обучения из-за спешного брака с Мейсоном Лестеруоллом. Истинная жемчужина в его коллекции приобретений.
В комнате никого не оказалось, и он уже развернулся было, но вдруг из смежной ванной донесся еле слышный смех.
В нем слышались неприятные нотки. Или, может быть, ему всё просто почудилось. Но так или иначе, на Марту — уравновешенную и практичную женщину — всё это не похоже. Может, это магнитофон работает или радио?
Мейсон решил войти в ванную также без стука.
В последующие годы он горько сожалел об этом решении. Он вспоминал против собственной воли каждую секунду и покрывался ледяным потом. Дал бы многое, чтобы забыть, но эту просьбу, единственную из всех, Горный Господин отчего-то не исполнил.
В одно мгновение вместилось всё: глаза Марты, сидевшей на полу с всклокоченными кудрями и мокрым передом платья, осколки стеклянной вазы на пеленальном столике, детская ванночка по соседству, с лепестками красных роз, плывшими по голубой — нет, красной — воде, а в ней…
— Почему вода красная?
Мейсон заикнулся на предпоследнем слоге, потом смолк.
Лепесток изогнулся, и крошечная ручка рядом, похоже, приняла ту же форму.
Ручка не шевелилась. Было очень тихо. С крана сорвалась капелька воды. Он заметил это, заметил даже то, что кран не такой блестящий, как обычно. Скорее тусклый. Грязный.
«Убрать, слуги должны убрать это скорее…», — подумал Мейсон и тут же забыл.
Стало слышно шумное дыхание Марты. Она вдыхала и выдыхала резко, с натугой: «Х-ха! Х-ха!». Потом её глаза, словно плававшие вместе с этими красными лепестками по красной воде в ванночке, остановились на его лице. Мейсон не узнал их. То были глаза вышедшего откуда-то из древних эпох зверя.
— Верни мне ребёнка.
Мейсон открыл было рот, но тут же закрыл. Он взмахнул руками, как птица — крыльями, и тихо сел на корточки.
— Что? Что?.. — Слова срывались одинаковые, пластинку заедало, он это понимал, но изо рта вылетало идиотское: — Что?
Марта перестала дышать на миг, моргнула, а потом стремительно, подобно атакующей змее, качнулась к мужу и схватила его за волосы. Пальцы впились в кожу клещами, ногти вспахали борозды, из которых выступили капельки крови. Мейсон не почувствовал боли, он как зачарованный взирал на незнакомое белое лицо напротив.
— Ты. Вернешь. Мне. Ребенка. Которого. Она. Украла. Она. Эта дрянь! Мёртвая проститутка пришла из снов и забрала нашего сына! Дженни, её зовут Дженни, слышишь! Это не я убила его, это она! Её нужно сжечь, эту грязную девку, ещё раз, ещё раз!
В попытке уйти от накатывающего безумия Мейсон взялся за женины запястья, попробовал их оторвать. И тут Марта взвизгнула и, раскрыв рот, свирепо вцепилась зубами в его щёку. Она не просто кусала — грызла. Стараясь оторвать кусок побольше.
Их крики слились в один. Осколки мира закружились и осыпались вместе с разбитой вазой, каплями воды, розовыми окровавленными лепестками.

Эту беременную он заприметил сразу. Ещё одна заблудшая канадочка, решившая пересечь границу с Америкой в поисках счастья. Её историю Мейсон знал, даже не заглядывая в отнятые документы: несовершеннолетняя, бросила школу, гуляла с дружками напропалую и, конечно же, и не подумала о контрацептивах. Куда уж там о них думать, когда в голову бьют гормоны и американские мечты маячат прямо перед носом.
Гм, все-таки надо бы поглядеть на её сумочку… Ага. Мари-Анжелина Дюпон. Забавно, как зажигалка. Француженка. Семнадцать лет, родилась в Ванкувере. Беременность, судя по дате последних месячных в розовеньком блокноте, наступила восемь месяцев назад. Группа крови первая положительная. Никаких хронических заболеваний… и волосы точь-в-точь как у Марты. И кожа: белоснежная, прозрачная, почти что лепесток магнолии, расцветшей за высоким кованым забором. Прекрасно. Лучше и быть не может.
Он отвел в сторону одного из братьев-служителей. Лэндон Стуркан. Звёзд с неба не хватает, зато исполнителен и ни на йоту не отклонится от инструкции начальника.
— Вызовите у неё роды до начала собрания.
— Но…
— Такова воля Господина, — прервал Мейсон голосом, не допускающим никаких возражений. — Выполняйте. Ребёнка сразу же заберу в особняк, там наш семейный врач… с Мартой. Моя жена хочет увидеть его и взять на руки — как можно скорее.
Ложь. Двойная ложь, если быть совершенно точным. Горный Господин ничего ему не приказывал на этот счет, а Марта уже месяц никого не хотела видеть, тем более детей. От одного упоминания о них у жены начиналась чудовищная истерика, которую врач прерывал уколами сильнодействующих препаратов. Ни о каких новых родах и речи не шло, причём, как заверил соболезновавший медик, надеяться на исцеление временем бессмысленно. Марта больше не способна производить потомство.
Его жизнь — их жизнь — превращалась в руины. И Мейсон обязан всё восстановить.
Всё должно быть как прежде. Марта снова будет улыбаться. Снова будет рядом. Любить его. А в доме появится новый наследник, и новая колонна встанет под свод великого здания, которое столь долго и с таким тщанием возводили все члены семьи. И если для этого понадобится ножом вскрыть десяток беременных идиоток, так тому и быть. Не труднее, чем справиться с таким же количеством консервных банок.
Он проследил за исполнением приказа, конечно же. И услышал первый крик мальчика, и первым ощутил живой вес на руках. Проведя пальцем по покрытой кровью головке, Мейсон Лестеруолл впервые за долгий срок улыбнулся — искренне, широко.
— Твоё имя — Джошуа. И ты теперь наш. Сынок, ты весь наш.
— Что делать с матерью? — Голос сестры, принимавшей роды, отвлек от любования новой жизнью.
— Она разве ещё жива? Да как обычно. Поступайте, как повелел Господин наш, во благо и во спасение избранных. — Он запнулся. — Хотя… используйте быстрый метод. С обезболиванием.
Сестра кивнула и ловко набрала шприц. Канадка умрёт куда более лёгкой смертью, раз уж подарила ему такое чудо — это справедливо. Не обращая более внимания на собрание, Мейсон откланялся и удалился с драгоценным сокровищем.
Только их. И ничей больше. Их сын и продолжение рода.
Этот мальчик будет в безопасности, насколько возможно. Мейсон даже решился на один рискованный шаг. Если всё сложится, Джошуа останется на светлой стороне улицы и никогда не перейдёт на тёмную. Вместо него туда отправится другой. Родственник. Они поделят обязанности. Одному — дело и деньги перед очами солнца, другому — служение и слава перед очами луны.
И тогда две чаши уравновесятся, и всё будет замечательно.
Так и должно быть.


Лестеруолл. Наши дни

Они уехали.
На улице хлопнула дверца автомобиля, кто-то из продавщиц весело закричал вслед: «Повеселитесь там, ребята!».
Милли опустилась в кресло-качалку, не глядя, взяла в руки недовязанный шарф, тут же отложила.
Родители прогостили недолго. Милли постоянно ощущала их невысказанное неодобрение, но ради детей терпела всё: и многозначительные взгляды матери, и покашливания отца при упоминании имени Томаса. Но молчать о нём она совсем не могла, тем более, что в первый же день Джей Ди и Хэнк прямо на пороге взахлёб стали пересказывать деду и бабке свежие новости, одной из которых был и его подарок.
В последний приезд Томас передал через неё ребятам антикварную железную дорогу. Настоящий раритет: сборную модель с крохотными домиками, поездами, дорогами, машинками, даже пассажирами. Милли же сказал: «Просто захотелось».
Томас. Ох, Томас.
Она рассеянно поднесла ладони к лицу, осмотрела. На руках всё так же видны пятнышки легких ожогов — вчера умудрилась схватить горячее без рукавичек.

Это произошло сразу после разговора с матерью.
Пока сотрудницы кондитерской помогали приехавшему поставщику муки разгружать фургон, Милли взялась печь фирменные креольские пирожки. Она делала их редко — не слишком любила острое.
Главный принцип пекаря — никогда не берись за тесто, когда на душе кошки скребут. К тому моменту, когда опара дошла до нужной кондиции, вместо кошек в душе Милли Сегенетти рвали когтями почву здоровенные львы. По-хорошему, надо было выкинуть все и забыть о пирожках.
Однако в кухню вошла мать и, прислонившись плечом к шкафу с посудой, небрежно спросила:
— Он так и будет использовать тебя, как проститутку, а ты будешь ему это позволять?
Милли со стуком поставила только что взятый с полки флакон специй и почесала переносье испачканным в муке мизинцем.
Мать выжидала. Её вздернутая бровь и холодный взгляд напомнили почти забытый случай из детства. Маленькая Милитис почти никогда не делала ничего такого, за что бы её могли отругать, но и самые лучшие порой ошибаются. Однажды она принесла в дом умирающего голубя: он тихо похлопывал крыльями, закатывал глаза и, видно, искал спокойного местечка, чтобы отлететь на небо уже насовсем. Милли бы, может, и прошла мимо, но там, возле мусорного бака в переулке, было много котов, и они уже крались к птице. Того и гляди, порвут, не дожидаясь естественной смерти. Дом — это безопасно, вот домой она его и потащила, спрятав под курточку.
А мама увидела и приказала уносить обратно. «Грязная птица, если ты заболеешь из-за него, сама будешь виновата».
Милли унесла голубя, но не в переулок, а в сад. И долго сидела около него на корточках, наблюдая, как он трепещется всё тише, тише, тише…
Это было её первое соприкосновение со смертью. И первый раз, когда она ослушалась. Но не последний.
— Милитис, ты слышишь? Я спросила…
— Я прекрасно тебя поняла, мама, — устало обронила она, поправляя на голове косынку. — Ответ — да. Я и дальше буду позволять использовать себя. Когда он этого захочет.
На щеках миссис Сегенетти появились красные пятна. Она не изменила позу.
— Похоже, тебе не следовало уезжать от нас. Уезжать из Флориды. Тем более с детьми. Здешний климат и нравы странно на тебя влияют.
Милли придвинула к себе таз с опарой. Начала работать с тестом размеренными чёткими движениями.
Шлёп. На посыпанный мукой стол шмякнулся кусок. Руки запорхали над ним, скатывая в длинную «колбаску», затем разделывая на порционные части.
Эванжелина Сегенетти выпрямилась и провела пальцем по поверхности шкафа. Потом не спеша прошлась по всей кухне, проверяя её на наличие пыли и грязи. Во второй раз с момента приезда.
Милли терпеливо работала над пирожками. Отставив готовые лепёшечки в сторону, взялась за мясную начинку.
— Чистота, Милитис — это важнейшее для женщины качество.
Милли, стиснув зубы, посыпала начинку кайенским перцем. Хотелось чихать и ругаться, но невероятным волевым усилием она сдержалась.
— Та, которая не хранит чистоту, та, которая позволяет грязи налипнуть на свои тело и душу — на пути к катастрофе. Но ты ведь и сама это знаешь, не так ли? — Эванжелина сделала паузу, полюбовалась на только что снятые с витрины образцы — их не купили свежими, поэтому предстояло переклеить ценники и выставить завтра утром в специальном разделе «распродажа». — Ты это знаешь даже лучше меня, пожалуй. Свадьба с Франко была поспешной именно из-за того, что ты в первый раз плохо выучила урок.
Руки Милли застыли над начинкой. Потом процесс пошел быстрее: придвинуть лепешки, разбросать по ним начинку, быстро, хирургически точными движениями защипать края, разложить по противню, сунуть в духовку.
Она набрала на таймере нужное время и взяла полотенце — обтереть руки и на всякий случай лицо.
Мать изящно подхватила с подноса пирожное, откусила, закатила глаза.
— М-м. Превосходно. Изумительно. У тебя с каждым разом они выходят всё лучше. Ты профессионал своего дела.
Милли наконец повернулась к ней.
— Вот именно. Профессионал. Кроме того, взрослая женщина, которая живет своей жизнью. Думаю, тебе не стоит в неё лезть. Если я захочу советов, мама — я их у тебя попрошу.
Эванжелина сощурилась и прицокнула языком. В уголках её красивого рта виднелись крошки и следы пудры. И тут же они исчезли под белоснежным уголком бумажной салфетки. Никакой неряшливости. Железный принцип матери соблюдался всегда и везде.
— Смело. Правда, смело, Милитис. В таком случае обойдёмся без моих бесполезных советов. Скажу то, ради чего сюда пришла. Я бы хотела — и твой отец тоже — видеть внуков в гостях в ближайшее время.
— Когда именно? — Милли ощутила, как беспокойные львы стали чесать когти уже о самое сердце.
— Я бы сказала — мы готовы забрать их прямо сейчас. Малышам пойдёт на пользу пребывание на солнышке. Да и в Диснейленд в прошлом году мы так и не попали, а ты же знаешь Хэнка. Он не успокоится, пока не получит своё.
Мать доела пирожное и облизнула пальцы, потом небрежно добавила:
— В точности, как и ты.
На виске билась жилка. Милли сжала полотенце, молясь, чтобы терпение не лопнуло, и всё не кончилось бешеной ссорой.
Вдох, выдох, вдох.
— Если вы оба этого так хотите…
— Очень хотим. Да, и у твоего папы в последнее время плохо с сердцем, так что этот визит в Лестеруолл для нас, скорее всего, последний. Сама понимаешь. С таким диагнозом и постоянными курсами лечения разъезды — это…
Чувство вины немедленно присоединилось к другим львам. «Скоро внутри станет как на римской арене», — смутно подумалось Милли.
— Хорошо. Я скажу мальчикам о поездке.
Улыбка Эванжелины была, как и всегда, ослепительной.
— Чудесно, милая. О, я пойду к Ричарду, он просил растереть поясницу на ночь ароматным маслом.
После её ухода Милли села на ближайший стул и бессмысленно уставилась на стену.
Прозвенел таймер. Встрепенувшись, она вскочила, подбежала к духовке и вынула противень. Голыми руками.
Крик и грохот раздались одновременно.
Вбежавшие Диона и Лисси, её продавщицы, обнаружили хозяйку на полу, с лицом, искажённым от боли.
— Только не поднимайте шума, — говорила им Милли, пока девушки с причитаниями суетились вокруг. — Только не поднимайте шума. Пожалуйста.
По полу растекались лужицы мясного сока из раздавленных пирожков.

Кресло раскачивалось, Милли думала. Вспоминала.
От первой встречи и до последней, всё в деталях — такое ясное, такое горькое. И радостное. Горечь и радость всегда ходят рука об руку, свет и темнота стерегут друг друга каждое мгновение жизни. Томас Элджернон Гэллоуэй, солдат. Горец Томми — проводник и охотник. Том, любовник. Её любовник.
Она разомкнула губы и в первый раз попробовала это слово на вкус:
— Любовник.
Любовь без благословения церкви и одобрения родных. Любовь с оглядкой, несмотря на современные нравы. Не такие уж они и современные здесь, в Монтане, в маленьком патриархальном Лестеруолле.
Слухи о ней и Томе ползли уже давно, и не зря говорят, что на чужой роток не накинешь платок. Милли и не пыталась. Спокойно, как и встарь, общалась с подругами и друзьями, с сотрудницами и покупателями. Слава небесам, альтернативы её пекарне-кондитерской в городе не было. Несколько местных высокопоставленных дам в пику ей перестали покупать десерты, пусть.
Пейдж отвернулась после той истории с Томасом. И это терпимо. Не такие у них были близкие отношения, в конце концов.
Сожалела и стыдилась Милли всего два раза.
Первый случился в церкви св. Петра, когда на очередной исповеди отец Редделл после обычного отпущения грехов сказал: «Опять всё то же, Милитис. Исправься, даже мне уже скучно это выслушивать, подумай, каково Ему».
А второй… Второй произошёл как раз перед приездом родителей. Пока мальчики возились на первом этаже с подарком Томаса, Милли поднялась наверх, чтобы переодеться. Дверь она закрыла на замок. Встала перед зеркалом, которое заказала недавно — большим, в рост человека — и разделась. А потом, словно впервые, увидела своё тело. Небольшую крепкую грудь с твёрдыми сосками, длинные изящные ноги, слегка оплывшую талию, так и не пропавшие после родов растяжки, бледный синяк на левом бедре. Том в прошлый раз любил её так неистово, что не сдержался. Неловкое движение, и она вильнула бёдрами и ударилась о массивную рельефную спинку кровати. От вида этого зеленовато-жёлтого пятнышка ей захотелось плакать.
Их первый раз с Франко был на чердаке в доме Сегенетти. Явный акт непослушания девятнадцатилетней девчонки-отличницы, вызов себе, отцу, матери, всему миру. И Франко, такой же неопытный, не сумел надеть презерватив как надо, в результате через четыре месяца им обоим пришлось расплачиваться за этот бунт. А потом, после свадьбы и раннего рождения Джей Ди — расплачиваться снова.
Невидимые счета росли и росли, пока Милли не уговорила мужа переехать и открыть своё дело в другом месте — где угодно, но подальше от Флориды. Франко согласился не сразу, всё затянулось, а когда наступил решающий момент, у мужа обнаружили рак крови.
Долгие месяцы между раем и адом, между надеждой и отчаянием; врачи, анализы, лекарства, снова анализы и врачи, взгляды мужа, полные свирепой, сверхчеловеческой жажды жизни… Жить. Только жить. Франко Контальмо хотел жить любой ценой, он хватался за любую возможность, за экспериментальные препараты, умолял отвезти его за границу, в известную французскую клинику. Когда семейный врач запретил ему отъезд из-за нестабильного состояния, Франко вышел из себя и — откуда и силы взялись — разгромил свою палату в пух и прах. Пришлось вызывать больничную охрану, улаживать конфликт, подписывать какие-то бумаги и бесконечно краснеть от стыда. Ей, Милли, пришлось. Не ему.
Муж после этой вспышки впал в мрачную задумчивость, а через сутки ему стало гораздо хуже. Ещё через три дня он скончался, не приходя в сознание, без исповеди и причастия. Совсем как язычник.
Когда всё закончилось, Милли поняла, что уезжать нужно срочно. Иначе окружающий мир её просто-напросто раздавит. Она официально вернула себе девичью фамилию, продала дом, получила страховые деньги и немного заняла у отца. Спустя полгода после похорон Милитис Сегенетти уже въезжала с сыновьями на второй этаж скромного особнячка в центре Лестеруолла, а на первом этаже без устали стучали молотками и визжали пилами вызванные мастера, обновляя помещение для пекарни-кондитерской.

Скрип качалки становился громче. Милли ощутила легкую тошноту, встала и пошла в ванную.
Как ни странно, но едва она переступила порог, позыв утих. Она встала перед раковиной, пристально вгляделась в отражение. Как тогда.
Они с Томасом подошли к рубикону. К грани, где отношения должны были либо развиваться, либо… Она всё-таки солгала матери: позволять ему и дальше себя использовать было бы нечестно. И не только из-за неё или её детей и прочего. В первую очередь — нечестно из-за самого Томаса.
Он погибал на глазах, Милли знала это. Таял. Исчезал из мира живых. И мог решиться на невообразимую глупость. К примеру, напиться и вылететь на машине с серпантина. Или же…
— Томас. Прошу тебя. Не уезжай. Не бросай меня, не бросай себя самого в никуда.
Только четыре фразы. Они непроизвольно сорвались с языка и повисли в воздухе. Милли повернула до упора кран, шум воды успокаивал. Словно во сне, она шагнула к аптечке, открыла дверцы и вынула тест на беременность.
По инструкции ждать нужно было три минуты.
Сидя на унитазе, Милли продолжала слегка раскачиваться. Как в гостиной, в любимом кресле.
Вода с шумом текла, ударялась о стенки раковины, уносилась вниз по трубам. Где-то там была подземная система, без которой город задохнулся бы в собственных отходах; где-то внутри неё система, по которой сбрасывались все плохие эмоции, закрылась наглухо.
— Томас.
Слёзы давно уже капали на пол, три минуты истекли.
«Бобы. Почему здесь пахнет бобами?..»
Трусиха. Боится поднять трубку телефона. Боится задать Томасу главный вопрос, ответ на который может разрушить её до основания. Проклятая трусиха, вот кто она такая.
«Ты возьмёшь меня с собой, Томас? Возьмёшь или бросишь здесь в одиночестве?»
Милли вытерла щёки и, встав с унитаза, решительно закрутила кран.

_________________

Всем привет!
Элли, спасибо за продолжение, и за комментарии, и за анонс будущих событий!
Вот оно что! Индейцы, оказывается, стражи. И Тефас был их современником. А теперь таким же может стать Томас. Да уж, сложно представить себе, что тебя вернули с того света, вот и мечется в шоке, не понимая, как это воспринять. Да еще и разговоры между индейцами обрывочные: они-то за века понимают друг друга с полуслова, а Томас... Поди, разберись, на каком ты свете.
Интересно, если Тиргиль видит, что его гехет на двенадцати грехах подвешен, то нужно их искупить? Иначе какой-то из них может быть на руку тому злу, что в пещере? Почему она считает, что Томас не подойдет в стражи?
Пока писала, новая глава появилась. Пойду сразу почитаю. Вернусь.
Продолжаю. Милли - часть его гехета. Наверное, они связаны. А теперь и не только духовно. Это бобы, которые ел Томас, почувствовала Милли у себя дома? Ну что тут сказать? Мистика.
Вообще, я всегда подозревала, что небольшие американские городки довольно замкнуты и патриархальны. И, как Листеруолл, объединяют граждан то ли в секту, то ли в религиозную общину, как правило консервативную и со старыми взглядами на жизнь. Кажется, Милли из одной попала в другую. А еще и родители, которые капают на мозги взрослой самостоятельной дочери.
А Томас сможет жить теперь, как раньше? Может, Милли - тот свет, которого ему не хватает?
И почему зло только стерегут и охраняют от него людей? Почему его нельзя уничтожить. Та чернота, что была на портрете слева, это и есть оно. И это оно так удаленно может влиять на мысли и поступки людей? Погибшая Дженни. Неужели она теперь мстит всем потомкам своего отца или это опять проделки черноты? Сколько же крови пролито в этом месте.
___________________________________