Человек из племени Ад (ИЛР, 18+)

 » Глава 11.1. Исцеление Лейлы

- Не понимаю, с какой стати я должен жениться на этой сопливой девчонке, - заявил Амиран, упрямо поджав толстые губы.
- Ты хочешь получить в свой удел целый город? - спросил его Сарнияр.
- Хочу, но не столь отдалённый.
- До Аль-Акик всего четыре дня пути. Я потому и начал с него свою эпопею.
- А почему ты решил уступить его мне?
- Потому что не могу в нём оставаться. Мне нужно продолжить свою кампанию, а следующий город - Аба-Сеуд - куда более крепкий орешек.
Амиран продолжал упрямствовать. Слова старшего брата его не убедили.
- Почему непременно нужно жениться на дочери поверженного врага?
- Потому что это мудрая политика, - терпеливо объяснял Сарнияр, - к сожалению, пока недоступная твоему пониманию. Возможно, тебя убедит, если я скажу, что её применяли многие известные завоеватели: и Искандер, и Бабур, и Хумаюн, батюшка нынешнего султана Акбара.
- Дитя моё, не упрямься, - вступил в разговор Аль-Шукрейн, - в конце концов, все женятся раньше или позже. А эта девочка, Зулейка, совсем неплохой вариант для тебя. Будучи старшей дочерью калифа, она могла рассчитывать на замужество с чьим-нибудь наследником, а не вторым сыном, коим ты являешься.
- Ага, - хихикнул Амиран, - если бы её отец не погиб в сражении. Пусть благодарит судьбу за то, что её вообще берут в жёны, а не в шлюхи!
- Амиран! - сурово одёрнула его царица Хафиза, сидевшая на диване и низавшая жемчуг для его невесты. - Что за выражения, сынок? Где ты нахватался таких грубых слов?
- И что мне делать с этой малолеткой? - продолжал ворчать Амиран. - У неё же ещё молоко на губах не обсохло.
- Ты тоже ещё не оперился, сынок, - резонно вставил отец.
- Ты не знаешь, что делать с женщиной? - усмехнулся Сарнияр. - Приходи ко мне, я тебя научу.
- Сарнияр Измаил! - возмутилась царица Хафиза.
- Меня нечему учить! - задрал свой мясистый нос Амиран. - Я уже попробовал одну рабыню.
- Только одну? - насмешливо хмыкнул его старший брат.
- Сарнияр Измаил! - возвысила голос царица.
- С принцессами делают то же самое, что и с рабынями, - не обратив внимания на окрик матери, продолжал Сарнияр. - То есть, любят, нежно обнимают и целуют. Верно, матушка?
- Верно, сынок, - смягчилась царица Хафиза.
- А когда они выходят из повиновения, их так же, как и рабынь, наказывают.
- Как? - заинтересовался Амиран.
- По-разному, братишка. Можно снять с них шальвары и всыпать им по первое число. Кстати, с малолетками это особенно уместно. Если бы у меня была малолетняя супруга, я бы порол её пару раз в неделю просто так, для острастки.
- А ещё как? - требовательно спросил Амиран.
- О Аллах, да так же, как ты наказал бы провинившегося ребёнка. Пойми, для тебя это только забава, а для твоей жены нахлобучка.
- Сарнияр Измаил! - вышла из себя царица Хафиза. - Чему ты учишь брата? Неуважению к женщине?
- Жизни. Мои уроки пригодятся ему в любом случае. Если его жена окажется упрямой, непослушной, дерзкой или злой, он будет знать, что с ней делать.
- А если это окажется счастливый брак?
- В таком случае ему и в голову не придёт воспользоваться моими советами.
- Ах, бедный мой мальчик! - прослезилась царица, нечаянно уронив на пол жемчуг.
Две рабыни услужливо кинулись подбирать его с пола.
- Оставьте всё, что упало, себе на браслетки, - велела им царица.
- Хафиза! - неодобрительно насупился государь, привыкший к строжайшей экономии за годы ссылки. - Это же отборный персидский жемчуг!
- Ну, что упало, то пропало! Не будь таким скрягой, муженёк. Мы теперь можем позволить себе не мелочиться благодаря нашему сыну, - она снова всхлипнула, - который принёс себя в жертву ради нас.
- Полно вам, матушка, - засмущался Сарнияр, - не оплакивайте мою жизнь. Я уверен, что она скоро наладится. Покончив с делами брата, я намерен заняться своими собственными делами, ради которых и приехал в столицу.
- Что за пугало ты привёз с собой? - полюбопытствовал отец.
- Это тибетский знахарь, последняя надежда моей умирающей жены.
- Ну, иншаллах, иншаллах (прим. автора: дай-то бог!)! - вздохнул царь, не решаясь ничего прибавить к этой коротенькой реплике.
- Я тоже хочу жениться, - заявил внезапно красавчик Зигфар, до этой минуты хранивший высокомерное молчание. - На принцессе Раминан - моей невесте, между прочим, папенька. Мы были помолвлены, если вы не забыли.
Аль-Шукрейн с сожалением и нежностью посмотрел на своего любимца.
- А ты не забыл, сынок, что впоследствии сказал по этому поводу султан Акбар? Что он отдаст свою дочь только за твоего старшего брата.
- Мой брат слишком стар для принцессы, - возразил Зигфар. - И недостаточно красив. Я больше подхожу ей по возрасту и внешности.
- В браке это не главное, мой мальчик.
- А что главное? - взвился младший царевич. - Польза для страны? Мы, румалийцы, женимся лишь единожды и при этом должны думать о чём угодно, только не о своих чувствах. По-вашему, это справедливо, отец? Нам даётся всего один шанс построить своё счастье, а мы опираемся в своём выборе на благо государства.
Все собравшиеся в салоне царицы были ошеломлены разумными речами, прозвучавшими из уст десятилетнего ребёнка. Почувствовав всеобщее внимание, Зигфар рассудительно продолжал:
- Возьмём, к примеру, моего братца. Что он получил от своего брака, кроме права распоряжаться денежным мешком? Его жена спит мёртвым сном, и он не может её ни целовать, ни ласкать, ни любить. Ещё хорошо, что его сердце осталось свободным, и он не страдает от невозможности жениться на другой женщине.
Сарнияр подавил тяжёлый вздох, но лицо его при этом стало мрачнее тучи. Никто из присутствующих ничего не заметил; всё их внимание было приковано к Зигфару.
- А вы только послушайте, каким циником он стал! И всё из-за своей женитьбы. Он скоро возненавидит весь белый свет и особенно его женскую половину.
- Думаю, до этого не дойдёт, - возразил Аль-Шукрейн. - Твой брат вскорости освободится от своих уз, уедет в Голконду и женится на дочери Акбара.
Зигфар в отчаянии топнул ногой.
- В таком случае, - воскликнул он, - я буду молить Аллаха, чтобы его жена оставалась в своём нынешнем состоянии ещё лет двадцать. Тогда султан Акбар будет вынужден отдать свою дочь за меня, если не хочет, чтобы она ходила в перестарках.
Выпалив последнюю фразу одним духом, он выбежал из материнских покоев весь в слезах.
- Ах, ну что за негодник! - всплеснула руками царица Хафиза, обронив ещё несколько жемчужин.
- Вынужден признать, что его увлечение этой голубоглазой малюткой стало походить на навязчивую идею, - вздохнул Аль-Шукрейн.
- А я бы сказала, на затяжную болезнь, - присовокупила царица Хафиза.
Сарнияр подошёл ближе к отцу и спросил, уставившись на него в упор и словно пронизывая насквозь своими чёрными глазами:
- Что за дела, отец? Когда это вы успели договориться с Акбаром о моём браке с принцессой Раминан? Ещё в Индии, надо полагать?
- Ах, сынок! - сконфузился царь. - Не буду отрицать, что мы обсуждали такую возможность. Но, согласись, твой брак с княжной перечеркнул её... - Аль-Шукрейн запнулся, не находя нужных слов.
- На какое-то время? - закипая от злости, подсказал Сарнияр. - Ведь вы же знали, что княжна Лейла неизлечимо больна? И Акбар наверняка знал. И что же, вы рассчитали, что я освобожусь от своих уз к тому моменту, когда его дочь достигнет брачного возраста?
- Ну, полно, сынок! - смутился государь ещё пуще. - Ручаюсь тебе, что мы не заглядывали так далеко.
- А я уверен, что заглянули. Помнится, вы мне говорили, что никогда всерьёз не задумывались о моём браке с дочерью Акбара, ибо я уже не в том возрасте, чтобы согласиться на неполноценный брак. Однако мой брак с княжной Лейлой тоже трудно назвать полноценным. Так в чём же здесь всё-таки дело, батюшка? Почему вы заставили меня вести под венец не малолетнюю вполне здоровую принцессу, а взрослую дочь умирающего магараджи с букетом тяжелейших заболеваний? Не потому ли, что султан Акбар хотел увенчать меня короной Голконды, прежде чем брать себе в зятья?
- О Аллах! - взмолился царь, воздев руки к потолку. - Помилосердствуй, сынок!
- А где было ваше милосердие, когда вы хладнокровно выстраивали свои мудрёные комбинации с Акбаром? Отчего он сам не женился на княжне? Какая разница, что ему уже под сорок, а в его гареме более дюжины жён, если он продолжает каждые полгода заключать очередной брачный договор!
Аль-Шукрейн искоса глянул на сына, и уголки его губ потянула лёгкая, чуть ироничная усмешка.
- Даже на смертном одре магараджа не желал родниться с Акбаром. Иначе Голконда, потеряв свою независимость, вошла бы в состав империи Великих Моголов, как другие индийские княжества. Хумаюн присоединил бы её своим мечом, но Акбар не завоеватель, как его отец, а дипломат и миролюбивый политик. Я не сомневаюсь, что ему удалось бы убеждением сломить волю угасающего горемыки, но я опередил своего шурина и первым заявился к магарадже. Он ухватился за меня, как утопающий за соломинку. Акбару ничего не оставалось, как уступить мне Голконду с её высокогорными чайными плантациями и бесперебойной золотодобычей.
Сарнияр выслушал откровения отца с большим вниманием, после чего спросил:
- А за эту уступку вы обещали ему, что я женюсь на его дочери, как только овдовею? Одного вы не предвидели, отец: что это случится так скоро, и дочь Акбара не успеет созреть.
- Принцесса Раминан наделена многими достоинствами, - завёл Аль-Шукрейн.
- Но ей всего восемь лет, отец!!! И прелести этого зелёного персика способен оценить разве что такой молокосос, как Зигфар.
- Я не спорю, она ещё дитя. Но время летит быстро, сынок. Ты не успеешь оглянуться, как она оформится в прекрасную девушку. Её мать-француженка, любимая жена Акбара - жемчужина необычайной красоты. А дочь пошла в неё и лицом, и фигурой. У неё кожа цвета нежных сливок, огромные голубые глаза с поволокой и роскошные каштановые волосы. Она обещает стать дивной красавицей западного типа, который особенно ценится на Востоке.
Слова отца произвели ожидаемое впечатление на Сарнияра; и всё же разница в возрасте сильно смущала его.
- Если я обручусь с ней сразу после смерти Лейлы, мне придётся выжидать пять-шесть лет, прежде чем я смогу взять её в жёны. А это мои лучшие годы, папенька. За это время я обрасту гаремом и детьми. И даже если не женюсь на матери своего первенца, всё равно, по нашим законам, он будет признан моим наследником. И тогда Акбар вряд ли сочтёт меня завидным женихом для своей любимой доченьки. Он просто не допустит, чтобы его внуки, кровь и плоть Великих Моголов, оказались ущемлёнными в своих правах на наследство.
- Но если за эти годы ты не обзаведёшься сыновьями...
- Тогда и вернёмся к этому разговору, отец. Но это маловероятно. Кто, глядя на меня, осмелится сказать, что я негодный производитель? Лучше оставьте эту затею, и обратите своё внимание на моего брата Зигфара. Он, и в самом деле, больше подходит принцессе по возрасту. А главное, сможет сделать её счастливой, ибо уже сейчас сгорает от своей любви к ней.
- Да-да, батюшка, подумайте обо мне, - поддакнул Зигфар, выглянув из-за двери, где прятался всё это время.
Аль-Шукрейн с досадой махнул рукой.
- Акбар никогда не отдаст свою старшую дочь за моего третьего сына. Зигфар вправе рассчитывать лишь на её младшую единокровную сестру, четырёхлетнюю Кандру.
- Ни за что я не женюсь на этой хромоножке! - зарыдал Зигфар. - Вы совсем не любите меня, папенька!
- Я обожаю тебя, родник души моей!
- Почему же тогда всё лучшее отдаёте своему первенцу?
Аль-Шукрейн горестно вздохнул.
- Потому что тебе не посчастливилось родиться у меня первым, бедное дитя. И всё же, будь на то моя воля, я бы исполнил твоё самое заветное желание, мой ангелочек. Но Акбар и его жена Элизабель отдадут свою любимицу только за престолонаследника, потому что хотят для неё самой лучшей доли.
- Но мой брат не желает жениться на их дочери. Она слишком мала, чтобы делить с ним постель, и он не хочет ждать, когда она подрастёт. А я бы подождал, потому что мне и самому ещё нужно подрасти.
Аль-Шукрейн с досады вырвал из своей бороды целый клок.
- Устами младенца глаголет истина, - влез в их спор Сарнияр. - А я и не подозревал, какой разумненький мой младший братик. Будь ты постарше, Зигфар, я бы тебя посадил управлять Аль-Акик вместо нашего новобрачного.
- Но ведь ты и для меня завоюешь парочку городов, - мигом утешился Зигфар, и слёзы у него на глазах волшебным образом высохли. - Тогда я смогу предложить принцессе лучшую долю, какой желают ей родители.
Аль-Шукрейн и Сарнияр посмотрели друг на друга, и эти взгляды были значительнее любых слов.
- Зигфар поражает меня своим недетским умом, - отметил Сарнияр. - Вам необходимо уделить побольше внимания его образованию.
- У него лучшие учителя, каких только можно было отыскать в Румайле, - заверил его государь. - Он мой третий сын, и ему самому придётся пробиваться в жизни. А ты, мой первенец, умерь своё сочувствие и лучше объясни ему, что корона Румайлы неделима. Что по нашим законам даже у твоих внебрачных детей больше прав на неё, чем у младших братьев. И что «управлять» отнюдь не означает «владеть»! Не порти мне мальчишку. Не внушай ему, что когда-нибудь он получит руку принцессы Раминан, если ты откажешься от неё. Акбар считает тебя наиболее подходящим зятем, но ты не единственный престолонаследник на земле.
От дверей понеслись горькие всхлипывания. Услышав слова отца, Зигфар живо уяснил, что они значат для него; он и впрямь был умён не по годам.
- Кто тут рыдает в такой счастливый день? - раздался весёлый голос, и в покои царицы Хафизы впорхнули, держась за руки, две юные царевны: Сухейла и Марджин.
- Матушка! - строго позвала старшая царевна Сухейла, рослая и чуточку нескладная двенадцатилетняя девочка. - Нам пора готовиться к отъезду в Аль-Акик. Почему вы до сих пор не выпроводили мальчишек?
- Я тоже хочу повеселиться на свадьбе Амирана! - захныкала меньшая, царевна Марджин. - Братец Сарнияр! Скажи им, пусть они возьмут меня с собой.
Она без церемоний забралась на колени к Сарнияру. Он с нежностью прижал к себе младшую сестрёнку. Марджин была его любимицей. Он находил её самым очаровательным существом на свете, восхищался её жизнерадостным, бойким и весёлым нравом, прощал ей любые шалости и баловал сверх меры.
- Нельзя, Марджин, - сурово покачала головой царица. - Это праздник для взрослых, и тебе там делать нечего, как и Зигфару.
- Ну, пожалуйста, братец! - принялась к нему ластиться, точно котёнок, Марджин. - Ты можешь уговорить родителей, они тебя послушают.
Сарнияр улыбнулся девочке и наградил её за доверие поцелуем в лобик.
- Хорошо, кисонька, я попытаюсь.
- Не порти мне детей, Сарнияр Измаил, - рассердился государь, с неодобрением наблюдавший эту сцену. - Когда у тебя будут собственные дети, можешь позволять им всё, что заблагорассудится.
- Боюсь, это случится не так скоро, как мне хотелось бы, - притворно вздохнул Сарнияр. - Пока я женат на княжне Лейле, мне не дождаться потомства. И вы тому виной, отец. Так что сделайте одолжение, не мешайте мне изливать мою нежность на ваших чад.
Аль-Шукрейн не нашёлся, что ему возразить. А маленькая плутовка, радуясь тому, что её старший брат одержал верх над отцом, спросила:
- Так я поеду в Аль-Акик с матушкой и сестрицей Сухейлой?
- Конечно, киска, - заверил Сарнияр, - тебе непременно надо побывать там и увидеть всё своими глазами. Ты ведь тоже когда-нибудь выйдешь замуж и даже скорее, чем твоя чопорная сестрица.
Марджин благодарно обвила его шею пухлыми ручонками и чмокнула в щёку.
- А ты сам отвезёшь меня туда, братец?
- Нет, котёнок, не обещаю. У меня масса неотложных дел в столице.
- Твоему брату негоже веселиться на свадьбе, когда его жена так серьёзно занемогла, - объяснила дочери царица Хафиза, стаскивая её с колен Сарнияра. - Ступай в свою комнату и скажи няне, что тебе пора укладываться в постель.
- Но мне тоже нужно готовиться к свадьбе, - возразила Марджин. - Я хочу выбрать самое нарядное платье, подобрать к нему украшения, и туфельки, и всё прочее. Когда же я займусь этим, если буду спать, как малышка?
- Мы с твоей сестрицей приготовим всё для тебя. Ступай, Марджин. Не заставляй меня с тобой возиться, у нас и так дел невпроворот.
Помахав своему заступнику ручкой на прощание, девчонка вприпрыжку умчалась из комнаты, нескрываемо радуясь тому, что её берут на свадьбу, как взрослую.
- Мне тоже пора, пожалуй, - подхватился вслед за ней Сарнияр. - Я ещё не был у своей жены. Желаю всем приятного отдыха - и тем, кто уезжает, и кто остаётся. Да пребудет с вами Аллах!
Выйдя из приёмной матери, он ободряюще погладил по плечу Зигфара, который всё ещё жалобно всхлипывал, и сказал ему:
- Не плачь, малыш. Я что-нибудь придумаю, обещаю. У нас впереди ещё уйма времени.
Зигфар вытер слёзы и посмотрел на него поразительно красивыми оленьими глазами.
- Ты не женишься на принцессе, братец?
- Не женюсь.
- Потому что она малолетка? А через пять-шесть лет, когда она станет взрослой?
- И тогда не женюсь, даю тебе слово. Это слишком большой срок. Я не могу холостить так долго в свои лучшие годы.
- Значит, ты намерен жениться на другой женщине?
- Верно, малыш, - улыбнулся Сарнияр. - На женщине, наделённой отменным здоровьем, которая проживёт со мной много лет и родит мне кучу детишек.
- А ты уже выбрал такую женщину?
- Пусть это пока останется моей тайной. Обещаю, ты всё узнаешь в тот день, когда преставится Лейла.
- А если она умрёт не скоро? Если всё выйдет, как планировали отец с султаном Акбаром? Твоя жена протянет ещё несколько лет и скончается к моменту совершеннолетия принцессы. И ты, увидев её несравненную красу, забудешь о других женщинах.
- Не говори ерунду, Зигфар, - рассердился старший царевич, - моя жена безнадёжна, врачи дают ей не более года.
- Зачем тогда ты разыскал тибетского целителя? Эти буддисты способны творить чудеса, потому что водятся с бесом.
- Я не искал его, он сам подвернулся мне под руку. И к тому же, этот китаец выхаживает брата нашей будущей невестки Камала. Мне ничего не оставалось, как пригласить его к ложу Лейлы. Это был мой долг, пойми, Зигфар. Но я уверен, что он так же окажется бессилен спасти её, как и все другие врачи. Кстати, а ты не хочешь поехать в Аль-Акик на свадьбу Амирана?
- Нет, не хочу.
- Я позволил Марджин сопровождать матушку и Сухейлу. Думаю, будет несправедливо, если ты останешься тут на время свадебных торжеств.
- Но ведь ты остаёшься, и батюшка тоже. И этот наш новый родич, брат Зулейки. Что мне делать на празднике, где соберутся одни женщины, не считая новобрачного?
- Хочешь, я познакомлю тебя с Камалом? - предложил Сарнияр. - Он твой сверстник, я хочу, чтобы ты подружился с ним.
- Какой мне прок от дружбы с калекой? - брезгливо выпятил нижнюю губу Зигфар. - Он не может составить мне компанию в играх.
- Сейчас не может, но в перспективе…
- Хм! Значит, ты уверен в его исцелении?
- Конечно. Сун Янг вернёт подвижность его рукам.
- Как странно! Этот чародей способен вылечить калеку, но бессилен спасти твою жену?
- Иди-ка ты спать, умник, - проворчал Сарнияр. - Раз не желаешь веселиться на свадьбе брата, изволь соблюдать режим.
Найдя китайца в комнате, отведённой ему на женской половине дворца, царевич тщательно проинструктировал его, что именно он должен делать и говорить в покоях княжны.
- Главное, не забудьте: вы теперь Сун Янг. Никто, кроме Камала, не знает вашего настоящего имени. Но я изолирую его от членов моей семьи, сославшись на ваше предписание. Это будет несложно, поскольку они не горят желанием общаться с увечным родственником. Запомните, Маолин: вы так же, как и ваш подопечный, остаётесь моим пленником. Если нарушите мои указания, я прикажу отрубить вам голову.
Маолин усмехнулся.
- За то, что я лечил арабов «живой водой»?
- Вот именно. Не воображайте, что я об этом забыл и постарайтесь заслужить моё прощение.
Продолжая нагонять страх на Маолина, Сарнияр довёл его до покоев жены и пропустил вперёд себя в опочивальню, пропитавшуюся запахом лекарств. У постели Лейлы сидел маленький Якуб, обмахивая её опахалом из павлиньих перьев.
- Где Гюльфем-ханум? - спросил у него Сарнияр.
- Спит, - ответил мальчик, - совсем из сил выбилась: дежурила тут бессменно днями и ночами. Мне еле удалось уломать её прилечь на часок-другой.
Сарнияр заскрежетал зубами.
- Я больше не позволю ей так себя изводить! Жалко будить её, однако придётся. Иди, Якуб, позови ханум.
- А может, всё-таки немножко подождать? - с робкой надеждой вопросил мальчуган. - Пускай отдохнёт: лучше будет выглядеть, а то совсем уже с лица спала.
- К сожалению, у меня нет времени ждать. Если она так устала, как ты говоришь, может проспать до утра. Ты скажи ей, Якуб, что я доставил к госпоже Сун Янга, как и обещал. Эта новость освежит её лучше, чем сон.
Услав мальчишку за Гюльфем, царевич повернулся к китайцу, раскосые глаза которого были прикованы к умирающей Лейле.
- Только не говорите, Маолин, что её можно спасти, - воскликнул он, испугавшись выражения его глаз.
- Я этого не утверждаю, - спокойно отвечал китаец.
- Вы помните о моём предостережении?
- Ещё бы не помнить!
- Вы оставили склянку с живой водой в покоях Камала, а с собой принесли самую обычную воду?
- Как вы и велели. Почему вы вдруг занервничали?
- Я заметил, как у вас загорелись глаза при виде потенциального объекта для ваших исследований.
- Нет-нет, тут дело в другом, грозный Марс. Мне кажется, я уже видел эту женщину. Её лицо не совсем незнакомо мне.
- Вы обманываетесь, уверяю вас. Да и можно ли назвать лицом эту застывшую восковую маску?
В это мгновение дверь распахнулась, и в комнату вбежала запыхавшаяся Гюльфем.
- Сун Янг! - закричала она, не обращая внимания на Сарнияра. - Боже мой! Вот радость-то!
- Душенька, - завёл царевич, - как видишь, я исполнил…
Не слушая его, Гюльфем кинулась к ногам растерявшегося китайца.
- Вы - лучик света в царстве беспроглядной тьмы, Сун Янг! Какое облегчение - узнать, что вы откликнулись на мой отчаянный призыв! Вы сделали это в память о нашем любимом учителе?
- Не совсем, - смущённо потупился китаец. - Я и не подозревал, что меня везут к умирающей ученице Рамина.
Гюльфем с осуждающей миной на лице покосилась на царевича.
- Его высочество совсем ничего не рассказал вам о моей госпоже?
- Э-э, - замялся китаец, - только то, что она прикована к постели.
- Прекратите говорить обо мне так, будто меня здесь нет! - разозлился Сарнияр, испугавшись, как бы он невзначай не сболтнул чего лишнего.
Гюльфем виновато опустила глаза.
- Простите меня, ваше высочество, - произнесла она, - за то, что я так бурно выразила свою радость при виде друга.
- Друга? - огорошенно переспросил Сарнияр. - Ничего не понимаю. Ты знакома с Сун Янгом?
- Не так близко, как мне хотелось бы. Мы встречались с ним в Лхассе, в монастыре Потала, во время наших с княжной наездов к Рамину.
- Теперь и я припомнил этих двух женщин, в ту пору ещё совсем юных девушек, - признался Маолин, он же Сун Янг.
- Прохвост! - сквозь зубы процедил царевич. - Какого дьявола ты назвался Маолином?
- Я вам уже говорил, - шепнул в ответ Сун Янг, - меня повсюду преследуют за то, что я двигаю науку вперёд...
- Кем бы ты ни был, не вздумай уверять Гюльфем, что у моей жены есть шанс на выздоровление, - грозно прошипел Сарнияр.
- Упаси меня бог внушать напрасную надежду этой женщине!
- Ведь вы же спасёте мою госпожу, Сун Янг? - с замиранием сердца спросила Гюльфем.
- Я попытаюсь, - ответил китаец. - У меня есть одно сильное средство. На парализованных больных оно производит почти гальваническое действие. Но если молниеносного эффекта не последует, значит, увы, спасения нет.
Сарнияр улыбнулся, с тайным наслаждением предвкушая полный провал его опыта. Сун Янг выудил склянку с водой из глубокого кармана вполне пристойной одежды, напяленной на лохмотья с отрывками из священных писаний. Открутив пробку, он приложил узкое горлышко стеклянной бутыли к пересохшим губам княжны. Минуты текли мучительно долго, не принося никаких видимых изменений в её состоянии.
Гюльфем закрыла лицо руками и в отчаянии разрыдалась, не смущаясь присутствием мужчин. Рука Сарнияра потянулась к ней и по-хозяйски императивно опустилась на её плечо.
- Не плачь, душенька. Господь не желает возвращать нам Лейлу. На всё его воля. Да примиримся с ней и подумаем о себе, грешных!
Движением плеча Гюльфем стряхнула его руку и бросилась к ногам княжны.
- Просыпайся! - лихорадочно взмолилась она. - Просыпайся, прошу тебя, просыпайся! О Аллах, разбуди госпожу, не дай ей умереть!
И тут случилось невероятное. Словно бы вняв её отчаянной мольбе, Лейла пошевелила исхудавшей рукой, похожей на сухую ветку.
- Импульс есть! - неосторожно брякнул китаец, но тут же прикусил язык.
Гюльфем вновь зарыдала, на этот раз от радости и облегчения.
Сарнияр схватил целителя за шиворот и без церемоний выволок в приёмную.
- Ты подменил склянки, пройдоха! - обрушился он на него, размахивая кулачищами.
- Нет-нет, уверяю вас! - бойко отбивался китаец. - То, что произошло, иначе, как чудом, не назовёшь. И родниковая вода из Эль-Хаса не имеет к этому никакого отношения.
- А что имеет? Мольбы Гюльфем?
- Порой молитва, услышанная создателем, действеннее любых усилий врача.
Царевич вырвал у него из рук склянку, поднёс её ко рту и одним глотком осушил её.
- На вкус это самая обычная вода, - нехотя признал он.
- Это и есть обычная вода, которую мы набрали из колодца у ворот. Ничего не поделаешь, сердитый Марс. Вы должны мне позволить заняться лечением вашей жены. Так угодно создателю.
- Мне ничего другого и не остаётся, - пробурчал Сарнияр, помрачнев. - Все мои надежды рухнули, а воздушные замки растаяли как дым.
- Не говорите так. Создатель выразил вам свою волю, вы должны её покорно принять.
- В таком случае, пусть он не прогневается на меня, если я сей же час покину эту печальную обитель и отправлюсь туда, где властвует веселье.
- Пожалуй, и, правда, вам лучше поехать в Аль-Акик, - согласился китаец, желая поскорей избавиться от всепроникающего ока царевича. - На свадьбе брата вы отвлечётесь, развеете грусть-тоску.
- Да будет так, - произнёс Сарнияр и ушёл, даже не попрощавшись с Гюльфем.
Оставшись в приёмной один, китаец вознёс хвалу своему божеству за то, что вода из целебного родника в Эль-Хаса на вкус не отличается от обычной воды.
- Сун Янг, где же вы? - донёсся из спальни голос Гюльфем.
- Иду, милая, иду, - радостно откликнулся тот, поднимаясь с колен. - О премудрый Рамин, если бы ты мог видеть меня сейчас, как бы ты возгордился своим учеником!

 » Глава 11.2. Влюбленность Камала

Сарнияр брёл по пустынным коридорам женской половины, твердя себе под нос:
- Всё кончено! Всё кончено, всё кончено, всё кончено!
Вдруг до его слуха долетел жалобный плач. Сарнияр вздрогнул и застыл на месте, прислушиваясь.
- Неужели здесь ещё у кого-то есть повод убиваться, как у меня?
Выглянув из-за мраморной колонны, он увидел свою маленькую сестрёнку Марджин. Она сидела на верхней ступеньке лестницы, ведущей во двор, свесив короткие ножки в нарядных сафьяновых туфельках.
- Ох, мама, мамочка! - горько всхлипывала Марджин, размазывая слёзы по распухшему личику.
У царевича сжалось сердце. Он хотел броситься к ней со словами утешения, но резко остановился, завидев Камала, очень красивого мальчика с длинными чёрными кудрями, обрамлявшими его бледный лоб и высокие скулы.
- Почему ты плачешь? - спросил Камал, присев рядом с девочкой на ступеньку. - Кто обидел тебя?
Марджин подняла на него заплаканные глазки.
- Мама… - всхлипнула она.
- Неужели мать способна обидеть своего ребёнка? - не поверил Камал.
- Она приказала мне ложиться спать, - начала свой невесёлый рассказ Марджин. - И пока я спала, уехала с сестрицей Сухейлой в Аль-Акик на свадьбу Амирана и Зулейки. Она сделала это нарочно, нарочно, нарочно! Мой брат Сарнияр обещал, что я поеду на свадьбу. Сказал, что мне полезно своими глазами увидеть этот ритуал, потому что я тоже когда-нибудь выйду замуж. А матушка согласилась с ним, но сделала по-своему. Они оба не любят меня, и мать, и отец. Один братец Сарнияр обожает меня, потому что я хорошенькая, и он бы хотел иметь такую дочку как я.
Камал прижался губами к румяной щёчке Марджин и прошептал:
- Ты невообразимо хорошенькая, даже когда плачешь. Да что там! Ты точно звёздочка в небесах! Прекраснее тебя я не встречал никого.
Слегка утешенная его ласковыми словами, девочка вытерла слёзы и с любопытством спросила:
- А как же твои сёстры?
- Им далеко до тебя.
- Как до звёзд в небесах? - невольно улыбнулась Марджин.
- Ещё дальше, - улыбнулся он в ответ.
Она надула пухлые губки и сообщила заговорщическим тоном:
- Далеко-далеко отсюда, в Индии живёт султан Акбар, и у него есть дочка ещё красивее меня. Мой другой брат Зигфар сходит с ума от своей любви к ней. Я думаю, если бы ты увидел её, сказал бы, что я дурнушка в сравнении с дочкой султана.
- Нет, моя звёздочка. Для меня нет никого красивее тебя.
- Ты говоришь так, потому что не видел принцессу.
- А разве ты не принцесса?
- Я всего лишь царская дочка, а батюшка принцессы Раминан владеет целой империей.
- Тогда она наверняка зазнайка и гордячка, - предположил Камал.
- Да, пожалуй, - согласилась с ним Марджин. - Когда мы вместе жили в Индии, я хотела с ней подружиться, потому что мы ровесницы и у нас есть общие интересы. К примеру, мне тоже понравилось играть на ситар. Это такой музыкальный инструмент с длинным грифом, похожий на лютню. Принцесса играет на нём лучше всех в империи. Я попросила её научить меня, но она не захотела со мной водиться. А над Зигфаром так и вовсе потешалась, дразнила его и доводила до истерик. Она ещё совсем малявка, но уже считает себя выше всех.
Марджин перевела дух и продолжала:
- Я на неё ничуточки не сержусь. Наверно, я бы тоже загордилась, если бы меня так баловали, как её. Но со мной всё по-другому. Отец любит одного Зигфара, а матушка маленького Явида. Ему нет ещё и года, и он её последний ребёнок. А меня никто не любит, кроме Сарнияра, да и он наверняка разлюбит меня, когда у него пойдут свои дети.
- Если ты позволишь, звёздочка моя, - возбуждённо заговорил Камал, - я буду любить тебя ещё крепче, чем твой старший брат.
Девочка оценивающе посмотрела на Камала.
- У тебя красивое лицо. Пожалуй, я позволю тебе любить меня. А как ты будешь выражать свою любовь?
- Я буду сочинять для тебя осанны.
- А что это такое?
- Это восхваления в стихах или прозе. Но тебя я буду восхвалять только стихами. Ты станешь моей музой.
Марджин засмеялась.
- Будь я принцессой Раминан, пришла бы в полный восторг. Это она неравнодушна к лести. Если бы Зигфар распевал ей осанны, уже давно завоевал бы её сердце. А можно я скажу ему, что ты умеешь слагать стихи? Он наверняка попросит тебя сочинить парочку для султанской дочки.
- Я с радостью помогу ему завоевать сердце индийской принцессы. Но ты ещё не сказала, как завоевать твоё сердце, моя звёздочка.
- О, нет ничего проще! Обнимай меня покрепче и целуй сладко, только не в лобик, как братец Сарнияр.
Мальчик грустно опустил глаза.
- Я не могу обнять тебя, звезда моя. Мои руки непослушны мне.
- Тогда я сама обниму тебя, - великодушно решила Марджин.
Она обвила ручонками худую шею Камала и звонко чмокнула его в губы. Cарнияр решил, что пора ему вмешаться, пока наивные дети не заигрались в любовь. Он вышел из-за колонны и приблизился к ним.
Заметив его, Камал испуганно отпрянул от девочки, но не смог встать на ноги без помощи рук. Колени его подвернулись, и он упал на пол ничком. Не обращая на него внимания, Сарнияр поднял сестру и несильно шлёпнул по пухлой попке.
- Что за дела, бесстыдница? Как ты ведёшь себя с мальчиком?
- А как я веду себя, братец? - вызывающе спросила Марджин.
- Как дрянная девчонка из трущоб!
- Это всё потому, что моим воспитанием никто всерьёз не занимается, братец.
- Возьми пример со своей сестрицы Сухейлы. Она никогда бы себе не позволила ничего подобного.
Марджин презрительно рассмеялась.
- Эта тощая прыщавая дылда тоже грезит о любви, только прикидывается тихоней. Такая же ханжа, как мать с отцом. В глаза говорят одно, а делают другое. Не взяли меня на свадьбу Амирана, и я не получила свою долю знаний и жизненного опыта. Вот и восполняю этот пробел, как могу.
Сарнияр оторопел от её филиппики, а придя в себя, пробурчал:
- Что же получается - в нашей семейке все такие скороспелые?
- Да, братец, потому что наш батюшка - потомок крестоносцев, а матушка из династии Великих Моголов, - с гордостью провозгласила Марджин, забыв, как всего минуту назад уничижительно отзывалась о родителях.
- Грешно лишать такую умницу необходимых знаний о том, как заключаются браки, - решил царевич. - Собирайся, киса. Я отвезу тебя в Аль-Акик на свадьбу нашего брата Амирана.
- А как же твоя больная жена? - спросила девочка.
- Я оставляю её в надёжных руках тибетского целителя. Кстати, ей уже немного лучше. Поторопись, Марджин. Я не буду ждать тебя до утра.
Марджин радостно взвизгнула и, приплясывая, убежала в свои покои. Сарнияр смерил надменным взглядом притихшего мальчугана и строго произнёс:
- Я запрещаю тебе приближаться к моей сестре, Камал.
- А если бы я не был калекой? - воскликнул мальчик, кое-как приподнявшись и поджав под себя ноги.
- Это не имеет значения, - ответил Сарнияр, не делая никаких попыток помочь ему встать. - Я позволил своему брату жениться на твоей сестре по примеру наших предков Моголов, которые традиционно брали себе в жёны дочерей поверженных врагов. Но наши женщины никогда не доставались врагам. Запомни это, мой мальчик, и не помышляй о Марджин.
Он удалился, не прибавив ни слова. А Камал упал лицом на мраморные плиты пола и принялся исступлённо целовать следы сафьяновых туфелек Марджин.

 » Глава 12.1. Беременность Гюльфем

Аравия, 1579 год
- Я так рада, что речь, наконец-то, вернулась ко мне, - с трудом прошепелявила Лейла и от чрезмерного напряжения сил откинулась на подушки.
- Вы делаете поразительные успехи, госпожа, - откликнулась Гюльфем, укрывая её лёгким одеялом из козьего пуха.
- Не надо, убери его, Гюль, - попросила Лейла. - Меня больше не знобит.
- Хорошо, госпожа, - кротко согласилась Гюльфем. - Я принесу вам тёплого молока.
Она вышла за дверь и натолкнулась на Бесму, дородную служанку в годах с простодушным лицом и добрыми тёмно-карими, как зрелые каштаны глазами.
- Тебе снова письмо от его высочества, Гюль, - сообщила толстушка, вручая ей свиток, привязанный к пучку полевого мисканта.
Теперь вместо золотых колечек, жемчужных бус и драгоценных поясов царевич неизменно прилагал к своим письмам скромные букетики луговых цветов. Гюльфем развернула свиток и быстро пробежала его глазами. Бесма следила за ней, не скрывая своего любопытства.
- Что он пишет, милочка? - не удержавшись, спросила она.
- Ничего нового, - буркнула Гюльфем. - Штурмует Аба-Сеуд, как всегда в авангарде.
- На побывку не собирается?
- Нет.
- Это потому, что ты не отвечаешь на его письма. Черкнула бы пару строк, он бы сразу примчался.
- Аба-Сеуд слишком далеко отсюда.
- Эх, милая! Для влюблённого мужчины не существует расстояния.
Гюльфем молча потянулась за кувшином с молоком, томившимся на остывающих углях в камине.
- И сколько ещё ты будешь скрывать от него своё интересное положение? - в лоб спросила Бесма.
Хрясть! Переполненный кувшин выскользнул из дрожащих пальцев Гюльфем и разбился на мелкие осколки. Молоко растеклось по полу густой белой лужей. Рыженький пушистый котёнок, любимчик Лейлы, принялся лакать его, пофыркивая от удовольствия.
Гюльфем опустилась на колени и тяжело привалилась спиной к дверному косяку.
- Тебе плохо, девочка? - испугалась Бесма.
- Так… Голова закружилась.
- Ну, это немудрено в твоём положении.
- Откуда вы знаете? - шёпотом спросила Гюльфем.
- Эх, молодо-зелено! Чай, не первый десяток лет на свете живу. Приметила, глаз-то у меня опытный, недаром в повитухах прежде ходила.
- А что, уже так заметно? - забеспокоилась Гюльфем.
- Пока вроде не очень. Ты полненькая, хотя до моих объёмов тебе ещё расти и расти. Послушайся моего совета, детка. Не тяни с этим делом, сообщи царевичу-то. Ребёночек, как-никак, от него в твоём чреве зреет.
- С чего вы решили, что я ношу его ребёнка?
- Чьего ж ещё, сама посуди. Или ты позабыла, что я прислуживала этой злючке Фериде? А она мне все уши прожужжала про то, как царевич тебя домогался. Так его своей ревностью доняла, что он со двора её прогнал.
- Вы заблуждаетесь, ханум. Его высочество выдал её замуж за своего телохранителя.
Бесма невозмутимо пожала полными плечами.
- Что ж, поступил, как и подобает благородному человеку, сбыл свою подстилку в хорошие руки. Всё одно, избавился от неё, когда ты его любовью поманила.
- Никогда я не манила его любовью, - заплакала Гюльфем, слух которой резали, будто ножом простонародные выражения Бесмы. - И подстилкой ему не служила, как Ферида.
- Откуда ж тогда ребёночек-то? - усмехнулась пожилая провидица. - Сколько ни отнекивайся, ни за что не поверю, чтобы такая тихоня могла с кем другим любовь закрутить.
- Ах, ничего-то вы не понимаете, ханум! - всхлипнула Гюльфем.
- Неужто снасильничал королевич-то наш? - ужаснулась толстуха.
Гюльфем прикрыла глаза, вспоминая сумасшедшую вакханалию в той комнате, которую царевич называл «шкатулкой с секретом». Той ночью ей довелось испытать всё сразу: и ужас насилия, и неземное блаженство. В ту ночь в момент острейшего наслаждения в её чреве зародилась новая жизнь и в ту же ночь она чуть не потеряла самое дорогое, что у неё было: свою госпожу. Всё самое знаменательное в её тоскливо-однообразной жизни случилось в ту безумную ночь.
Она очнулась от своих мыслей, почувствовав, как рука Бесмы гладит её шелковистые волосы.
- Ну, ничего, милая, - успокаивала её толстуха. - Может, оно и к лучшему, что твоей вины здесь нет. Царевича прижать будет проще. Признает он своё дитя, не сомневайся в этом.
- Я не сомневаюсь, - вздохнула Гюльфем. - Только не думаю, что ему следует знать о моём положении.
- Как же, - всплеснула пухлыми руками Бесма, - животик-то скоро на нос полезет. Не глупи, детка! Ты что, своей выгоды не понимаешь? У его высочества это первый ребёнок. Уж от своей жены ему век детей не дождаться. А значит, быть твоему чаду наследником, а тебе - матерью наследника. Избавишься навсегда от рабской доли, заживёшь по-царски, без забот, без хлопот.
- Это при живой-то жене?
- Какая она ему жена? - презрительно фыркнула Бесма. - Кость в горле, а не жена!
- Замолчите, ханум, - возвысила голос Гюльфем, - и оставьте при себе свои досужие домыслы. Сахиб никогда меня не домогался и не насиловал. Ферида возвела на меня напраслину. Этой ревнивице всюду мерещились соперницы.
- А как же письма? - лукаво прищурилась Бесма.
- В них нет ничего личного. Сахиб интересуется, как проходит лечение его жены.
- Почему же ты не отвечаешь на них?
- Сун Янг отвечает, ведь он её врач.
- А ребёнок тогда от кого? От китайца, что ли?
- Ветром надуло! - разозлилась Гюльфем. - Не обижайтесь на меня, ханум, я не желаю вам зла. Но если вы сболтнёте госпоже о моей беременности и своих подозрениях, я буду вынуждена удалить вас со двора. Подумайте о себе, ханум. Такой почётной службы вы больше нигде не найдёте.
С этими словами Гюльфем вернулась в спальню госпожи, которая мирно уснула, не дождавшись молока.
- Ишь ты, - фыркнула толстуха, - как разошлась! Полной хозяйкой себя чувствует, да оно и понятно. Госпожа в ней души не чает, и господин к ней благоволит, что бы она ни говорила. Обласкана обоими, вот и мечется, места себе не находит. А всё же придётся ей выбирать между ними, время-то не терпит. Ребёночек скоро в мир постучится. А ведь ему судьба страной править, коли он мужеского пола. Обычаи здесь такие: если у наследника нет законных детей, побочным трон достаётся. Ох, как бы мне не прозевать своей выгоды! Царевич меня золотом осыплет, если я сообщу ему, что он отцом скоро станет. Фериде вон, сколько добра за любовь отвалил, в трёх комнатах еле уместилось. А это дельце поважнее будет, нежели их амуры. Пойду-ка, напишу ему письмецо, а мой сын в Аба-Сеуд благую весть доставит.
* * *
Гюльфем вошла в комнату китайца и без сил повалилась ему в ноги.
- Помогите мне, Сун Янг, молю вас! Я не знаю, что мне делать, как мне дальше быть.
Сун Янг кинулся поднимать Гюльфем и с трудом дотащил её до кушетки.
- Совсем ты не бережёшь себя, Гюль, - упрекнул он её. - Госпоже уже намного лучше, а ты всё не отходишь от её ложа, никого к ней не подпускаешь.
- Никто не позаботится о ней лучше меня.
- Так-то оно так, но ведь и о себе забывать не стоит. В твоём положении надо больше отдыхать…
Сун Янг замолчал, понурив голову.
- Значит, и вы уже заметили? - горестно усмехнулась Гюльфем.
Китаец кивнул.
- Я же врач и не мог не заметить.
- Скоро все узнают, - в отчаянии произнесла Гюльфем. - Нужно что-то делать, дольше тянуть нельзя.
- Что ты задумала, Гюль? - испугался Сун Янг.
- Я должна избавиться от этого ребёнка.
- Ты с ума сошла!
- Нет! - воскликнула девушка. - Вы не понимаете, Сун Янг. Его отец - Сарнияр Измаил.
К её удивлению, эта весть скорее опечалила, чем поразила Сун Янга.
- Тем хуже для тебя, - отметил он. - Как ты можешь избавиться от ребёнка, принадлежащего царскому дому? Даже думать об этом не смей.
- Никто ничего не узнает. Эту тайну мы унесём с собой в могилу, если вы поможете мне вытравить плод.
Китаец задрожал с головы до ног.
- Ты хочешь, чтобы с меня живьём содрали кожу?
- Ни одна живая душа, кроме Бесмы, не подозревает о том, что я беременна. Но я пригрозила ей увольнением, и она меня не выдаст.
Сун Янг покачал косматой головой.
- Я не могу, Гюль. Это тяжкий грех - убить младенца в чреве.
- Этот грех я возьму на себя, вы не будете его соучастником.
Китаец горько усмехнулся.
- А кем же я буду, Гюль, если изведу едва зародившуюся жизнь?
Гюльфем в отчаянии заломила руки.
- Если вы так боитесь согрешить, - воскликнула она, - оставьте всё как есть, и на вашу совесть лягут две загубленные жизни вместо одной. Потому что я убью себя, но моя госпожа никогда не узнает о том, что я ношу под сердцем плод предательской любви.
Гюльфем рухнула на колени, нечаянно ударившись лицом о пол. Но китаец перепугался, как бы она и в самом деле не осуществила свою угрозу, разбив себе голову о каменную плиту.
- Эх, девочка, - вздохнул он, поднимая её на ноги, - если бы ты знала, какие муки тебе предстоят при изгнании плода из чрева…
- Но я готова перетерпеть любые муки, - прошептала Гюльфем, - только бы госпожа ничего не узнала о моей измене. Вы же знаете, что довело её до того ужасающего состояния, в котором вы её застали. Я много вам рассказывала о том, какие страдания выпали ей на долю, как сразила её измена мужа и Фериды. А ведь Ферида не была ей близкой подругой как я...
- Но теперь всё обстоит иначе, - возразил Сун Янг. - Я вернул её к жизни, но здоровья ей вернуть не могу. К сожалению, время было упущено. Вероятнее всего, ниже пояса она останется парализована. Суди сама, до любви ли ей теперь! И на что ей надеяться сейчас, если и раньше не было надежды на взаимность?
- Она понимает это умом, но не сердцем, - проговорила Гюльфем, - своим недужным сердцем, которое любит и страдает, как сердце любого из нас! Если она узнает, что я жду ребёнка от её мужа, это разобьёт ей сердце. Вы не должны этого допустить, иначе для чего вы спасали ей жизнь?
- Есть один выход, - предложил китаец. - Давай скажем всем, что ты беременна от меня.
Гюльфем в ужасе отшатнулась от него. Но испугавшись, как бы он не принял это за отвращение, она ласково взяла его костлявые руки в свои и прижалась к ним лицом.
- Это не выход, - промолвила она. - Вам отрубят голову за связь с рабыней, это ведь строжайше запрещено, и кто тогда продолжит лечение госпожи? Её жизнь полностью в ваших руках, Сун Янг, так же, как и моя. Решайтесь же, нельзя терять время.
- Сейчас я не возьмусь за это, - возразил Сун Янг, - надо выбрать благоприятный день по восточному гороскопу. Если что-то пойдёт не так, я никогда не прощу себе, что ввязался в эту историю.
Гюльфем подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза.
- Обещайте хранить мою тайну, что бы со мной ни случилось. Если мне суждено умереть в родовых муках...
Сун Янг порывисто прижал её голову к своей впалой груди и со слезами в голосе произнёс:
- Умоляю, не говори мне о смерти. Я этого не допущу, не допущу!..

 » Глава 12.2. Расставание с Гюльфем

- Можно, я войду, госпожа? - спросила Ферида, заглянув в покои княжны.
Лейла с видимым усилием повернула к ней голову. Её тело ещё плохо слушалось свою хозяйку.
- Зачем ты пришла, Ферида? - слабым голосом проронила она.
- Услыхала, что вам стало лучше, вот и решила вас навестить, - невозмутимо ответила рыжая плутовка, пройдя через всю комнату, и не дожидаясь приглашения, уселась у её постели.
Лицо Лейлы исказилось от боли и гнева.
- И тебе хватило наглости прийти сюда?
- А что в этом такого? - ничуть не смутившись, заявила Ферида. - Ну, была я фавориткой вашего мужа, только это уже в прошлом. Теперь я замужняя женщина. Бехрам обожает меня, и я плачу ему тем же. Он верный, заботливый муж, и собой неплох, хоть и темнокож. Одного не понимаю: зачем ему вздумалось сопровождать своего господина в Аба-Сеуд. В средствах мы не стеснены, дом - полная чаша. Он мог бы совсем уйти со службы и целиком посвятить себя семье. Ах, а какие письма он присылает мне с царским гонцом!
- Зачем ты рассказываешь мне всё это? - пролепетала Лейла, с лица которой схлынула вся кровь.
- Ах, госпожа! Меня мучает совесть.
- Неужели? Что-то поздно она в тебе проснулась.
- Лучше поздно, чем никогда. Ах, поверьте мне, я вовсе не такая бесчувственная себялюбка, как вы, вероятно, считаете! Мой муж служит его высочеству, а я лишена возможности служить вам. Мне тоже хочется быть полезной. Я изнываю от скуки, сидя запертой в четырёх стенах. Мне не хватает дворцовой суеты, совместных посиделок, сплетен, всего, что заполняет и скрашивает жизнь. Примите меня обратно на службу, великодушная госпожа!
Лейла вытянула худую руку, указав ей на дверь.
- Уходи отсюда, наглая дрянь! Чтобы твоего духу здесь не было!
Ферида скорчила кислую гримасу.
- Если вы боитесь, что я опять закручу интрижку с вашим мужем, то напрасно. Я помню своё место и всегда помнила. Просто раньше я была бесправной рабыней и не смела противиться своему господину. А теперь я свободна и, к тому же, люблю своего мужа.
- Уходи, Ферида! - повторила Лейла. - Убирайся прочь! Гюльфем, Гюльфем!
На зов княжны примчался малолетний Якуб.
- Гюльфем-ханум занемогла, - озабоченно сообщил он.
- Так позови ей врача, дурачок, - хмыкнула Ферида.
- Сун Янг сейчас у неё. Он велел никому не заходить к ним.
- Почему? - удивилась Ферида.
- Потому что её болезнь может оказаться заразной. Пока всё не выяснится, пусть никто не заходит. Так он сказал.
- Не могу ли я заменить Гюльфем, госпожа, хотя бы на время? - снова предложила свои услуги Ферида.
- Я же сказала - нет! - раздражённо повторила княжна. - Ты не можешь заменить мне мою Гюль.
- Напрасно вы так думаете, госпожа. Я уже заменяла её однажды и весьма успешно.
- Прогони эту ведьму, Якуб, - взмолилась Лейла, - видеть её не могу.
- Не трогай меня, - оттолкнула мальчишку Ферида. - Я ещё не забыла, где тут дверь.
Она медленно вышла из спальни, гордо вскинув голову, расправив плечи и покачивая стройными бёдрами.
- Когда это она заменяла Гюльфем, Якуб? - спросила Лейла. - Что-то я не припомню такого случая.
- Был такой случай, госпожа, - подтвердил мальчуган. - Как-то вы поручили ей вместо Гюльфем-ханум отнести целебный отвар вашему мужу.
На бледных щеках Лейлы проступил болезненный румянец.
- И что из этого вышло? Вот дрянь! Как она посмела напомнить мне об этом? Я чуть не умерла из-за неё!
- Успокойтесь, госпожа!
- Позови ко мне хотя бы Бесму, Якуб, - попросила Лейла, - мы вместе помолимся за скорейшее выздоровление Гюльфем. Я без неё всё одно как без рук.
* * *
Ферида вышла из опочивальни княжны, кипя от ярости.
- Ну, погоди, змеюка! - грозилась она. - Я тебе ещё припомню, как ты меня вышвырнула, точно шелудивую кошку. А пока наведаюсь-ка я к моей подружке Гюльфем, разузнаю, что за хворь к ней пристала. Нутром чую, здесь найдётся, чем поживиться.
В слабо освещённом коридоре было безлюдно и тихо. Никого не встретив по дороге, Ферида доковыляла до двери в комнатку Гюльфем. Потом по старой привычке приникла ухом к деревянной створке.
- Ого! За этой дверкой явно что-то происходит, - недобро оскалилась она, услыхав прерывистые стоны Гюльфем, мужской голос и скрип половиц. - Ушам своим не верю! Наша смиренная овечка стонет! Уж не взяла ли она себе в любовники врача? Как это мудро: всегда можно сослаться на недомогание. И как любопытно будет об этом узнать его высочеству.
- О, какая жестокая боль! - донеслось до слуха Фериды. - Я не в силах терпеть!
- Я предупреждал тебя, Гюль, что так и будет, - ответил мужской голос, - но ты не послушала меня.
- О, Сун Янг, кажется, пришёл мой последний час!
- Успокойся, Гюль, ты не умрёшь. Всё идёт хорошо, потерпи ещё немного.
Ферида, цепенея, слушала этот странный диалог.
- Ну и дела! Кажется, я случайно раскрыла весьма неприглядную тайну.
Она снова прислушалась. После довольно продолжительной паузы мужской голос проронил:
- Это был мальчик, Гюль, мы убили наследника Сарнияра Измаила.
- Ах! - оторопела Ферида, прижав ладонь ко рту.
Из-за двери понеслись горькие всхлипывания.
- Как жаль! - вымолвил опечаленный голос Гюльфем. - Лучше бы это была девочка. Сун Янг, прошу вас, поскорее уничтожьте все следы. Не дай Аллах, госпожа пришлёт кого-нибудь справиться о моём здоровье.
- Не волнуйся, я предупредил всех, чтобы нас не беспокоили. Сейчас всё здесь приберу, потом зайду к госпоже, скажу ей, что у тебя нервное расстройство от переутомления и тебе необходимо соблюдать постельный режим.
- Благодарю вас за заботу, Сун Янг. Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня.
Ферида отскочила от двери и спряталась за колонной, дожидаясь, когда сообщник её бывшей товарки выйдет наружу. Наконец, дверь со скрипом приоткрылась, и китаец вышел в коридор, держа в руках большой окровавленный узел. Воровато оглядываясь по сторонам, он направился в прачечную, где топились печи.
Недолго думая, Ферида юркнула в комнату Гюльфем. Глаза её впились в несчастную страдалицу, лежавшую в постели на боку, с подтянутыми к груди коленями. Услышав шаги, Гюльфем повернула к двери осунувшееся личико, в котором не было ни кровинки.
- Ферида! - удивлённо проронила она. - Что ты здесь делаешь?
- Вот, решила навестить тебя по старой памяти, - криво ухмыляясь, ответила Ферида. - Только, кажется, я не совсем во…
- Ты всегда появляешься не вовремя, - резко оборвала её на полуслове Гюльфем. - Ладно, раз уж ты здесь, выкладывай, что тебе нужно.
- Мне нужно, чтобы ты уговорила госпожу принять меня обратно на службу.
- И не подумаю, - отрезала Гюльфем.
Полные губы Фериды сложились в макиавеллевскую усмешку.
- А я бы рекомендовала тебе хорошенько подумать, прежде чем отказывать мне в моей необременительной просьбе. Не забудь, твоя записка с рецептом отворотного зелья, адресованная Хаджи-хакиму, всё ещё хранится у меня.
Гюльфем обречённо вздохнула, не находя в себе сил даже как следует рассердиться на нахалку.
- Ты опять пришла шантажировать меня, Ферида?
- Думай что хочешь, но помоги мне вернуться на службу.
- Зачем тебе это? Насколько я помню, тебя всегда тяготили твои несложные обязанности. Ты обрела желанную свободу, наслаждайся ею от всей души, как тебе когда-то мечталось.
- Я вовсе не мечтала вести жизнь затворницы, - заявила Ферида. - Как это ни странно, но именно теперь, обретя свободу, я чувствую себя пленницей.
- Я понимаю, чего тебе не хватает, Ферида, - сказала Гюльфем. - Ты потеряла возможность плести интриги, которые составляли смысл твоей жизни.
- Тонко подмечено, - усмехнулась Ферида. - А ещё мне хочется вернуть благосклонность нашего господина.
- Так поезжай в Аба-Сеуд. Там ты будешь ближе к цели.
Ферида с притворной скромностью потупила глазки.
- Увы! Не будь я замужем за Бехрамом, непременно последовала бы твоему совету. Но мой новый статус не позволяет мне вести себя столь разнузданно. К тому же, я уверена, что его высочество со дня на день вернётся в Алькадир.
- И на чём основана твоя уверенность? - спросила Гюльфем.
- Разве потеря первенца недостаточно веская причина для его приезда?
- Я не понимаю, о чём ты, - обронила Гюльфем, покрываясь испариной от смутного страха.
- О твоём выкидыше, душа моя. Только не говори, что тебя приковало к постели нервное расстройство. Ты истекаешь кровью, как корова на бойне.
Гюльфем поспешно прикрыла льняной простынкой багровый след на бедре.
- Это обычное женское недомогание, - пробормотала она.
- Если так, - возразила Ферида, - почему ты позвала не акушерку, а врача? Я видела, как он выходил отсюда с грудой окровавленных тряпок. Ах, какой скандал разгорится, когда я разнесу по дворцу, как ты лечишь свои женские болячки у врача, к тому же, молодого и явно не кастрированного!
Она сделала несколько шагов по направлению к двери.
- Не смей, - остановила её Гюльфем, - я уже поняла, что ты так и не избавилась от своей гадкой привычки подслушивать под дверью.
- Тем лучше, - усмехнулась Ферида, - долой притворство! Сделай, о чём я прошу тебя, по-хорошему, Гюль. Иначе, клянусь Пророком, и часа не пройдёт, как все узнают о том, что сделал этот узкоглазый.
- Но он всего лишь облегчил мою боль!
- Ага, боль от искусственных родов, которые он сначала вызвал, а затем принял у тебя.
- Умоляю, Ферида, не губи нас обоих!
- Верни меня на службу.
- Только госпожа может вернуть тебя.
- Если ты замолвишь за меня словечко, она прислушается к тебе.
- Не преувеличивай моего влияния на неё, Ферида.
- Что здесь происходит? - раздался громоподобный возглас, и обе спорщицы, как по команде, умолкли.
В дверях горницы стоял Сарнияр и, хмуря чёрные как смоль брови, переводил недоумённый взгляд с одной женщины на другую.
Увидев его, Гюльфем онемела от страха. Ферида придала своему красивому личику самое приветливое выражение, на какое только была способна.
- С приездом вас, господин, - пролепетала она голосом, нежным как эолова арфа, - да прольёт он свет на чёрные дела, творимые за вашей спиной...
При этих словах Гюльфем натянула простыню до самого подбородка, а Сарнияр скорчил недовольную гримасу.
- Какого дьявола ты тут делаешь, Ферида? Твой муж приехал вместе со мной. Сейчас же ступай к нему, он истосковался по тебе и, наверно, опечален тем, что не застал тебя дома.
- Ещё успеется, - отмахнулась Ферида, - у меня есть дела поважнее.
- Что может быть важнее встречи с любящим мужем?
- Например, вернуться на службу к вашей жене.
Сарнияр сдвинул брови так, что они сошлись в одну линию.
- И не думай об этом. Ты не будешь прислуживать моей жене. Мне только скандалов здесь не хватало! Я приехал, чтобы насладиться покоем и не впущу в свой дом ураган.
- Хм! - зловеще издала Ферида, впиваясь взглядом в соперницу.
Гюльфем показалось, что в глазах у неё спрятано по кинжалу.
- Это я попросила Фериду подменить меня, - пролепетала она. - Мне нездоровится, и я не в силах ухаживать за вашей женой.
- А что с тобой, Гюль? - встревожился Сарнияр, устремляясь к её ложу. - Надеюсь, с нашим ребёнком всё в порядке?
- Вы знаете про ребёнка? - помертвела Гюльфем.
Сарнияр кивнул.
- Бесма написала мне, что ты беременна, но вынуждена скрывать от всех своё положение, поскольку никто во дворце не подозревает о том, что мы были близки. Бедняжка, тебе несладко пришлось, но ты сама так хотела. Нам давно следовало объявить во всеуслышание о нашей любви. Как я проклинал себя, читая это письмо, за то, что пошёл у тебя на поводу! Я загнал трёх коней, спеша всё исправить.
- Теперь уже нечего исправлять, - заплакала Гюльфем, - а посему пусть всё остаётся по-прежнему.
- Ты… потеряла наше дитя? - обескураженно промолвил царевич.
Плечи Гюльфем задрожали. Её тихий плач перешёл в бурные рыдания.
- Ну-ну, - неуклюже попытался её успокоить Сарнияр. - Не надо плакать, любимая! Аллах милостив, он подарит нам ещё дитя, много, много детей. Главное, что ты осталась жива, душенька.
Царевич нежно прижимал её к себе, осушая горячими поцелуями её слёзы.
- Когда это случилось? - спросил он.
- Сегодня, - всхлипнула Гюльфем.
Голова её была плотно прижата к его груди, и она услышала, как тяжело забилось его сердце.
- Сегодня? Какая жестокая ирония судьбы! Это был мальчик или девочка?
- Мальчик, - снова разрыдалась Гюльфем, испытывая угрызения совести, сравнимые с муками души в аду. «Прости меня, Аллах, - взмолилась она, - надо было найти другой выход, уехать куда-нибудь на время, но родить этого ребёнка!».
Царевич заскрежетал зубами. По его резко очерченным скулам пробежали желваки.
- Где его останки? - спросил он. - Я хочу похоронить своего сына в семейной усыпальнице.
Гюльфем перестала плакать и машинально отстранила от себя царевича.
- Где его останки, Гюль? - повторил Сарнияр.
- Простите, - пролепетала она, - я решила, раз уж так случилось, тайком похоронить дитя.
- Без поминального намаза? - вскинулся он. - Кому ты это поручила, Гюль?
- Ну, и стерва же ты, - шепнула Ферида, склонившись к уху Гюльфем, - вывернулась из-под удара, как гадюка.
- Умоляю, Ферида, - прошептала в ответ Гюльфем, - клянусь, я сделаю всё, чтобы вернуть тебе его приязнь, только скажи ему, что это ты похоронила младенца.
- Нет уж, дудки, - испугалась Ферида, - не впутывай меня в свои греховные делишки.
В это мгновение дверь распахнулась. В комнату влетел пулей запыхавшийся Сун Янг.
- Я всё спалил в печи, Гюль, - радостно возвестил он, не сразу заметив стоявших за пологом кровати гостей. - Так будет лучше, никаких следов, всё шито-крыто...
Сарнияр резко отдёрнул полог, и китаец в ужасе замер, словно увидел голову Горгоны. Его успевшая отрасти за несколько месяцев, клочкастая чёрная борода встала дыбом, а бычий пузырь со льдом, который он принёс для Гюльфем, выпал из его онемевших рук.
- Ты... спалил в печи моего сына? - тихо произнёс Сарнияр, наливаясь гневом.
Китаец повалился на колени в полной уверенности, что ему уже всё известно. Его раскосые глаза скользнули по злорадно скалившей зубы Фериде, затем переместились на залитое слезами личико Гюльфем. «Конец всему, мы пропали, - решил он. - Эта рыжеволосая женщина, по-видимому, разоблачила нас. Но что за знаки подаёт мне Гюль? Хочет, чтобы я взял всю вину на себя? Что ж, так и сделаю, всё равно мне не выйти сухим из воды».
- Гюльфем ни в чём не повинна, сахиб, - молвил он, склонив косматую голову. - Это я уговорил её избавиться от плода. Рождение этого младенца нанесло бы слишком тяжёлый удар здоровью вашей жены. Мне пришлось взять на себя этот грех ради той, за чью жизнь я бьюсь уже несколько месяцев.
Гюльфем, в отчаянии из-за того, что он неверно разгадал её знак, заломила руки, а Ферида так откровенно наслаждалась этой сценой, что на неё было противно смотреть.
До царевича не сразу дошёл смысл сказанного Сун Янгом, и он переспросил:
- Ты... уговорил Гюльфем избавиться от плода моей любви?
- Воистину это так, да простит меня бог.
Сарнияр в ярости схватил его за грудки и прижал к стене.
- Уничтожу, сотру в порошок, изжарю живьём на огне! Окаянный иблис (прим. автора: одно из имён дьявола в исламе)! Будь проклят тот час, когда я привёз тебя в свой дом!
Глаза его метали такие молнии, что Гюльфем в страхе зарылась в подушки, и даже Ферида сочла за благо укрыться от его гнева. Она спряталась за сундуком и оттуда следила за ним, как испуганный зверёк следит за хищником из своей норки.
Отвесив китайцу с полдюжины крепких затрещин, царевич оттащил его к порогу и крикнул в распахнутую дверь:
- Эй, стражу сюда!
Сун Янг попробовал вырваться, но Сарнияр сильным ударом сбил его с ног.
- Для начала тебя оскопят, - прорычал он, нависая над ним, как гигантская глыба, - за то, что ты, не будучи ни старцем, ни евнухом, осмелился принять роды, прикасаясь руками к сокровенным женским местам. Ну, а затем я предоставлю тебе на выбор любой вид казни: либо удушение, либо отсечение твоей безрассудной головы.
- Нет!!! - пронзительно завизжала Гюльфем, вынырнув из-под горы подушек.
Сарнияр устремил на неё наливающиеся кровью глаза.
- Не вмешивайся, Гюль, - сурово приказал он, - пусть правосудие свершится.
- Нет, - твёрдо повторила она, - вы не сделаете этого, не лишите госпожу спасителя!
- Ошибаешься, Гюль, сделаю, - возразил он, - так велят мне хадисы (прим. автора: пересказы деяний и изречений пророка Магомета): око за око, кровь за кровь.
- Тогда пролейте мою кровь, - потребовала Гюльфем, - потому что это я упросила Сун Янга убить плод, а он в своём великодушии принял мою вину на себя.
В комнате повисла гробовая тишина; было слышно, как журчит вода, переливаясь из мраморного фонтана за окном.
Сарнияр в два прыжка оказался у постели Гюльфем и схватил её за плечи.
- Это правда, Гюль? - спросил он, пристально вглядываясь в её бледное измученное лицо. - Ты сама захотела избавиться от плода моей любви к тебе, ниспосланного нам Аллахом?
Гюльфем кивнула, отвернув голову, чтобы не видеть его налитых кровью глаз.
- Это всё ради госпожи, - пролепетала она, - ради её спасения.
Сарнияр почувствовал такую тяжесть в груди, как будто его сердце превратилось в камень.
- Будь ты проклята, изуверка, за то, что принесла невинное дитя в жертву своей патологической любви к этой женщине. Я оставляю тебя на суд Аллаха, пусть он решает, покарать тебя или простить.
Покидая комнату Гюльфем, он приметил Фериду, круглая попка которой торчала над сундуком. Сарнияр сгрёб её в охапку и небрежно вытолкнул в коридор.
- В мои покои, живо! - приказал он. - Надеюсь, ты не откажешь в утешении своему бывшему хозяину?
- Никогда! - горячо откликнулась Ферида, забыв на радостях, что дома её ждёт истосковавшийся в разлуке муж.
Оставшись вдвоём, Гюльфем и Сун Янг услышали приказ царевича, обращённый к страже:
- Разойдитесь по своим постам, здесь вы уже не нужны.
- Слава Аллаху, - вздохнула с некоторым облегчением Гюльфем, - наказание вам больше не грозит. Его высочество внял моим увещеваниям.
- Кто была эта женщина, Гюль? - спросил Сун Янг, поднимаясь на ноги.
- Та самая Ферида, про которую я вам рассказывала.
- Жена его телохранителя? Занятно! Похоже, что он использует её как отдушину уже не в первый раз. Может, нам стоит предупредить Бехрама по-дружески?
- О чём? - безучастно спросила Гюльфем.
- Ты не слышала? - удивился Сун Янг. - Его высочество позвал её в свои покои, и она с радостью согласилась.
- Умоляю вас, - воскликнула Гюльфем, - не вмешивайтесь в это! Вы только что избежали гнева господина, зачем снова навлекать его на себя из-за такой ерунды?
- Не похоже, что для тебя это ерунда, Гюль, - ревниво отметил китаец. - Вот уже сколько времени ты сидишь, словно в воду опущенная.
- Поверьте, не из-за этого, - всхлипнула она, вытирая слёзы, неудержимо катившиеся из глаз.
Сун Янг поднял с пола пузырь со льдом и заботливо подсунул ей под простыню.
- А из-за чего же тогда? - пытливо спросил он. - Из-за проклятия его высочества? Зачем ты призналась во всём, если это так угнетает тебя?
- Я не могла допустить вашей казни. Если вы умрёте, госпожа тоже умрёт. Никто, кроме вас, не сможет поддерживать в ней жизнь.
- И в этом вся причина? - разочарованно протянул он. - Это всё, что ты чувствуешь ко мне - благодарность, и только?
Гюльфем ничего не ответила, и Сун Янг придвинулся к ней поближе.
- Я думал, ты была вынуждена принять его любовь, ибо нелегко противостоять человеку, наделённому всей полнотой власти. Но теперь вижу, что это не так. Ты любишь его вопреки всему - своей воле, желанию и здравому смыслу. Забудь его, Гюль, изгони из своего сердца. Всё равно того, что случилось, он никогда тебе не простит. А ты даже не подозреваешь, каким жестоким он может быть. Я скажу тебе кое-что, чтобы легче было вырвать его из сердца. Он обманул тебя, пообещав найти меня в любом уголке земли. Когда мы встретились в Аль-Акик, я носил другое имя, но он посчитал меня подходящим актёром на роль Сун Янга - единственного человека на свете, который мог убедить тебя в том, что конец его жены уже близок.
Сун Янг в мельчайших подробностях изложил всё, что произошло между ними в этом городе, завершив рассказ нервными восклицаниями:
- Он загнал меня в угол своими угрозами! Мне пришлось пойти на хитрость, рискуя шкурой, чтобы исполнить свой врачебный долг!
- Это ужасно, - чуть помедлив, согласилась с ним Гюльфем, - но ваше признание не заставит меня отвернуться от него. Не так-то просто вырвать свою любовь из сердца, Сун Янг.

 » Глава 12.3. Изумрудное ожерелье

- Я вырву из своего сердца эту проклятую любовь! - бушевал Сарнияр. - Убить моего ребёнка! Моего первенца!
- Успокойтесь, прошу вас, - сказала Ферида, прижимаясь к его широкой груди. - Гюльфем просто ненормальная.
- О нет, она хорошо знает, что делает. Она могла бы верёвки из меня вить, если бы только пожелала.
Ферида скрипнула зубами от злости.
- А я вам говорю, что она безумна. Только безумная могла избавиться от вашего чада. Вот если бы мне на долю выпало такое счастье - родить вам наследника…
- Ты это серьёзно? - усмехнулся Сарнияр.
- Конечно. Уж я бы…
- Не надо клятв, Ферида. Я и без того верю, что ты, в отличие от Гюльфем, не упустила бы возможности возвыситься.
- А если бы я родила вам наследника, вы женились бы на мне? - спросила Ферида, затаив дыхание.
- Ты забываешь, что я всё ещё женат, - вздохнул Сарнияр.
- На женщине, чью кончину спровоцирует рождение вашего сына.
Сарнияра всего передёрнуло от её жестоких слов.
- Временами ты пугаешь меня, Ферида, - проговорил он, невольно отстраняясь от неё.
Но рыжеволосая бестия снова прильнула к нему, требуя ответа.
- Со мной вы можете быть откровенны. К чему кривить душой? Я знаю, что вы жаждете освободиться от своего ненавистного брака.
- Если и так, ты зря мечтаешь занять место моей жены, Ферида. У тебя есть муж. Он признает своим твоё дитя, от кого бы ты ни зачала.
Ферида коварно улыбнулась.
- Но ведь он черномазый, ваше высочество.
- И что из того?
- Если у меня родится темнокожий младенец, Бехрам, разумеется, признает его своим. Но если я рожу белого… надеюсь, в этом случае вы не усомнитесь в своём отцовстве?
Сарнияр на мгновение задумался, а затем ответил:
- Пожалуй, ведь белый младенец не может быть зачат от моего мавра. Ну что ж, если такой казус случится, я обещаю признать своё отцовство.
- И вы заберёте нашего сына к себе во дворец?
- Само собой! Мой сын должен получить соответствующее воспитание. Но хватит об этом, болтунья. Дети не появляются на свет от пустых разговоров. Почему на тебе до сих пор эта тряпка? Сейчас же скинь её, слышишь!
Ферида поспешно стянула через голову нижнюю сорочку.
- Замужество пошло тебе на пользу, - с одобрением отметил Сарнияр, оглядывая её совершенное тело.
- Материнство ещё больше украсит меня.
- Я сказал, довольно об этом. - Он прильнул к её груди жадным поцелуем, и Ферида замурлыкала от удовольствия.
Её руки потянулись к его члену и, приведя его в боевую готовность, направили головкой к жаждущему лону. Сарнияр рывком проник в её глубины и качался на ней, как на волнах, уносивших с каждым движением горечь и боль его разбитого сердца.
Насытившись друг другом, любовники некоторое время лежали молча. Потом Сарнияр, приподнявшись, пошарил рукой в изголовье кровати и положил на колени Фериде сафьяновый футляр с золотым тиснением. Нетерпеливо открыв его, она увидела на белой подкладке изумрудное ожерелье необычайной красоты. Каждый камешек был оправлен в чистое золото, а самый крупный изумруд грушевидной формы окружён мелкими бриллиантами.
- Какая роскошь! - ахнула Ферида. - Я даже не представляла себе, что на свете может существовать такое великолепие.
Она захлопала в ладоши, испытывая почти детский восторг.
- Теперь это великолепие твоё, - усмехнулся царевич, поглядывая на неё сквозь полуопущенные ресницы. - Кому, как не рыжеволосым женщинам, пристало носить изумруды?
- Я хочу его примерить, - капризно заявила Ферида.
Закрывая футляр, она невольно обратила внимание на его крышку и прочла вытисненную на ней золотыми буковками надпись. Улыбка на её лице мгновенно померкла.
- Вы везли его в подарок Гюльфем, - вымолвила она упавшим голосом. - Ну, конечно, и как я сразу не догадалась! Такие дорогие украшения дарятся лишь матерям наследников. Наверняка ко дню рождения сына вы поднесли бы ей изумрудную корону в дополнение к ожерелью. Только эта глупышка разочаровала вас по своему обыкновению, поэтому колье досталось мне.
По красивому личику Фериды покатились крупные, словно горошины, слёзы.
- Почему вы так безжалостны ко мне? - всхлипнула она. - Даже не потрудились переложить свой подарок в другой футляр.
- Прости, крошка, я как-то не подумал об этом, - сказал Сарнияр. - Если не хочешь, не бери его.
- Нет уж, возьму, - запротестовала Ферида, - но, естественно, без футляра. А вы пообещайте заказать лучшему ювелиру диадему в тон ожерелью, когда я рожу вам наследника.
- Сначала роди, а там посмотрим, - уклончиво ответил царевич, как обычно, не приняв всерьёз её слова. - Ты всё время забываешь, что у тебя есть муж. Что, если его семя окажется сильнее моего?
Ферида презрительно расхохоталась.
- Я даже мысли не допускаю, что этот недоумок может хоть в чём-то обскакать вас.
- Не обижай своего мужа, - попросил её Сарнияр. - Он верен мне и не заслуживает, чтобы его предавали.
- В таком случае, определитесь, кто вам нужнее, он или я.
- Пока я здесь, в Румайле, конечно, ты, моя прелесть, - осклабился царевич, запуская руку в золотистые заросли между её бедёр.
Его пальцы слегка потянули волоски на её венерином холме, причинив ей лёгкую боль. Затем подушечкой указательного пальца он принялся нежно дразнить бутон её чувственности.
Ферида закрыла глаза, подавляя сладострастный вздох.
- Мне, определённо, нужно родить ему сына, чтобы он зауважал меня, - произнесла она так тихо, что царевич ничего не расслышал.

 » Глава 13.1. Семейная жизнь Фериды

Воротившись домой, Ферида застала мужа в том состоянии, которое военные характеризуют двумя словами - на взводе. Это удивило её. Обычно он бывал спокойным как удав; мог рта не раскрыть за весь день. Недаром при дворе его прозвали молчальником. Но сейчас, казалось, он был готов обрушить на неё весь свой словарный запас, исключая бранные слова, употреблять которые ему не позволяла его богобоязненность.
- Где тебя носит? - вопил Бехрам. - Жена обязана дома сидеть, а не слоняться по базарам день-деньской. Да ты, похоже, на рынке и не была, раз возвращаешься без покупок.
- А вот и была, - возразила Ферида, извлекая из внутреннего кармана своей верхней суконной накидки ожерелье, - в лавке ювелира Абрама. Посмотри-ка, чудесная вещица, не правда ли?
Она показала мужу украшение, но тут же спохватилась и спрятала его в зелёную малахитовую шкатулку, обитую золотыми гвоздиками, в которой хранились их семейные ценности.
- Да ей цены нет, - поражённо молвил Бехрам, немного разбиравшийся в тонкостях ювелирного дела, поскольку всё же служил при дворе.
- Ты ошибаешься, - заявила она, - бриллианты фальшивые, а изумруды, хоть и настоящие, но с дефектами. Это совсем недорогая поделка.
- И сколько ты за неё заплатила? - нахмурился Бехрам.
- Немного. Всего сто дирхемов (прим. автора: серебряная монета, составлявшая примерно одну двадцатую динара).
- Лучше бы служанку на эти деньги наняла, - проворчал мавр. - В доме порядка не стало с той поры, как ты Хариму прогнала.
- Эта дрянь стащила у меня мои любимые рубиновые серёжки.
- Харима клялась, что в глаза их не видела.
- А ты больше веришь всяким проходимкам, чем своей жене? - неожиданно расплакалась Ферида.
Бехрам с виноватым видом подсел к ней на диван, успокаивающе гладя её по плечу. Но она сердито смахнула его руку.
- Не трогай меня!
- Почему? - удивился он. - Я твой муж. Я приехал домой на побывку. Мы давно не виделись, а ты, похоже, ничуть не скучала по мне. В чём дело? Ты сама не своя сегодня. Я тебя совсем не узнаю.
Ферида прикусила губу. Снова почувствовав руку мужа на своём плече, она заставила себя повернуться к нему и обвить руками его шею, боясь, что он заподозрит неладное, если она будет вести себя с ним не так, как обычно. Бехрам тяжело задышал. Его ласки становились всё смелее и напористее. Но у Фериды после интенсивных занятий любовью с царевичем болела и ныла каждая клеточка тела. Она судорожно упёрлась руками в плечи Бехраму, отталкивая его, но он только крепче стискивал жену, не в силах оторваться от неё. В конце концов, ей пришлось уступить ему.
Утолив свою страсть, он ушёл во дворец на ночное дежурство, а Ферида с трудом доплелась до кровати и рухнула на неё с протяжным стоном, чувствуя, как всё тело наливается свинцом от усталости. «С завтрашнего дня, - решила она, - начну поить мужа отворотным зельем по рецепту Гюльфем. Как хорошо, что я его сохранила, теперь он мне самой пригодится. Не хочу невзначай забеременеть от этого слюнтяя, когда его высочество снизошёл до меня и есть шанс родить ему наследника».
Утром она ускользнула из дому ещё до возвращения мужа, разыскала в соседнем квартале скромное жилище знакомой повитухи и спросила у неё надёжное средство для зачатия.
- Мне нужно забеременеть как можно скорее, - объяснила ей Ферида, - желательно, уже сегодня.
Повитуха несказанно удивилась.
- А почему бы вам не подождать, - спросила она, - пока зачатие произойдёт естественным образом? Вы так молоды, ханум, если не сказать, юны и замуж вышли недавно.
- Не твоё дело, Гузель, - огрызнулась в ответ Ферида, - я хочу стать матерью через девять месяцев, и точка.
Она сунула ей в руку золотую монетку, и та сразу сделалась сговорчивее.
- Ладненько, помогу вам, чем смогу, ханум. Когда у вас в последний раз были месячные?
Ферида наморщила лоб, вспоминая точную дату.
- Отлично, - заулыбалась повитуха, - сейчас наиболее благоприятные дни для зачатия. Возьмите эти пилюли, принимайте по две штуки перед тем, как лечь в постель со своим мужем.
- Ты хотела сказать, с отцом моего будущего ребёнка? - уточнила Ферида.
Маленькие глазки повитухи полезли на лоб от удивления.
- А разве вы не от своего мужа хотите ребёнка, ханум?
- Конечно, я просто оговорилась, - выдавила улыбку Ферида и быстро перевела разговор на другую тему. - Много ли ты зарабатываешь своим ремеслом, Гузель?
- Какое там, - вздохнула бедная женщина, - детки ведь не так часто родятся, а повитух, помимо меня, пруд пруди.
- Я буду тебе хорошо платить, - пообещала ей Ферида, - если ты мне поможешь вести домашнее хозяйство. Мой муж приводит в дом нечистых на руку мошенниц. А ты, я знаю, женщина порядочная и честная. Заодно будешь следить за тем, как протекает беременность, потому что я должна родить здорового малыша. Но если мои надежды на скорое материнство не оправдаются, я прогоню тебя, уж не взыщи.
Гузель с радостью согласилась на предложение Фериды.
- Ребёнок у вас в скором времени родится, - заверила она, - вот помяните моё слово. Эти пилюли чудодейственные.
- А они могут сотворить такое чудо, чтобы у меня родился сын? - спросила Ферида.
Повитуха с улыбкой покачала головой.
- Нет, ханум, такое чудо подвластно одному Аллаху. Молите его, чтобы он послал вам сына.
* * *
Вернувшись с ночного дежурства, Бехрам не застал жену дома и вышел из себя.
- Опять где-то шляется, ну что за женщина! Отчего ей не сидится дома, как другим жёнам? Бродит целыми днями по базару и скупает всякую дрянь вместо того, чтобы за хозяйством присматривать. И откуда у неё эта страсть к мишуре?
Он открыл шкатулку, в которой хранились украшения Фериды, достал из неё изумрудное ожерелье и повертел его в руках, любуясь блеском золота и переливами камней.
- Однако, - протянул он, поднеся его ближе к свету, - не похоже, что это имитация брильянтов, а изумруды бракованные. Все камни чистые, без видимых изъянов, и огранка ювелирная. Впрочем, я в этом деле не специалист. Схожу-ка я к Абраму, спрошу у него, сколько в действительности моя жена заплатила ему за ожерелье.
Он завернул украшение в шейный платок Фериды, сунул его за пояс и отправился на рынок, в так называемые еврейские ряды. Разыскав лавку Абрама, он сперва заглянул в мастерскую, где трудились его подмастерья, затем проследовал в залу с выставленными на продажу всевозможными изделиями на любой вкус и кошелёк. За прилавком сидел сухопарый пожилой еврей в чёрной ермолке и чистил специальной мягкой кисточкой серебряную брошь в форме павлина.
- Аллах тебе в помощь, мастер Абрам, - дружелюбно поздоровался мавр.
- Яхве, - поправил его старичок, - наш бог зовётся Яхве, господин придворный. Чем могу служить?
Бехрам развернул платок и выложил на прилавок ожерелье.
- Вчера моя жена купила у тебя это украшение.
- Нет-нет, - затряс жиденькой бородёнкой Абрам.
- Хочешь сказать, что она приобрела эту вещицу в другом месте?
- Нет-нет, - повторил еврей, - я узнаю свою работу. Но вчера мне нездоровилось, и вместо меня покупателей обслуживал мой сын Юсуф. Именно это я и собирался сказать, если бы вы не перебили меня.
- Позови своего сына, - потребовал Бехрам.
Старый еврей покачал головой.
- Это невозможно. Юсуф уехал в Сауд-эль-Мелек, там у меня ещё одна мастерская.
- Когда он вернётся?
- Завтра к вечеру. Чего вы хотите от него, господин?
- Хочу знать, за сколько он продал моей жене ожерелье.
- Не лучше ли спросить об этом у неё?
- Она говорит, что заплатила за эту вещь всего сто дирхемов.
Иссохшие губы старика растянулись в снисходительной улыбке.
- Сто дирхемов, уважаемый господин, стоит вот эта брошь, которую я смастерил для жены водоноса. А ожерелье, что у вас в руках, достойно украсить шкатулку самой царицы.
- И сколько же оно стоит? - насупился мавр.
Абрам оглядел украшение под лупой, затем взвесил его на ювелирных весах и, наконец, сказал:
- По меньшей мере, две с половиной тысячи динаров, господин.
Бехрам подскочил, как будто оса ужалила его в причинное место.
- Да за такую сумму можно купить целый дом! Моя жена совсем с ума спятила, если тратит бешеные деньги на ерунду. Я хочу её вернуть. Эй, старик, послушай, я ваши жидовские повадки знаю. Если ты оценил ожерелье в две с половиной тысячи динаров, значит, его рыночная стоимость вдвое больше.
- Нет-нет, - снова тряхнул жидкой бородкой Абрам, - хоть весь рынок обойдите, никто вам больше за него не даст.
После долгих препирательств он всё-таки согласился купить у Бехрама украшение за три тысячи динаров. Как только мавр покинул его лавку в приподнятом настроении, Абрам достал из-под прилавка кассовую книгу, нашёл в ней соответствующую запись за вчерашний день и прочёл:
- «Изумрудное ожерелье весом в пятьдесят мискалей продано за пять тысяч золотых». Ишь ты, толстогубый шайтан не ошибся. Я нажил на этой сделке две тысячи чистоганом, да простит меня Яхве. Но что это за приписка? «Продано в сафьяновом чехле, за золотое тиснение уплачено дополнительно ещё сто динаров». Гм, непонятная история. Похоже, что ожерелье предназначалось кому-то в подарок. Уж не украл ли его этот чернокожий верзила?
А Бехрам тем временем наведался к ростовщику Моисею, который не только ссужал, но и брал у людей деньги в рост. Репутация у него была незапятнанная. Его услугами пользовались многие придворные. Отдав ему три тысячи динаров на хранение, Бехрам вернулся домой и лёг спать.
Проснулся он от пронзительного визга, который, поднявшись до самой высокой ноты, резко оборвался, перейдя в глухие рыдания.
- А-а-а! А-а-а!
Бехрам привстал с кровати, щуря глаза спросонок. Ферида стояла у его изголовья, являя собой картину исступлённого негодования. В руках она держала раскрытую шкатулку, и Бехрам сразу догадался, в чём причина переполоха.
- Моё ожерелье! - стонала она, водя вокруг безумными глазами. - Моё изумрудное ожерелье пропало!
- И стоит ли поднимать такой шум из-за безделицы стоимостью в сто дирхемов? - насмешливо фыркнул Бехрам.
- Его украли, украли, - не слушая мужа, повторяла Ферида.
- Угомонись, - лениво потянулся в постели Бехрам. - Если бы в дом проник вор, унёс бы всю шкатулку, а не только это украшение.
- Но оно самое дорогое, самое бесценное, - всхлипывала Ферида, не в силах притворяться перед мужем.
- Знаю, - усмехнулся он, - ювелир Абрам оценил его в три тысячи динаров.
- Это ты украл моё ожерелье! - взвилась Ферида.
- Не украл, а обратил в деньги, - поправил жену Бехрам, - а деньги отнёс на хранение ростовщику. У него они будут сохраннее. Как я в тебе обманулся! Ты мотовка! Ещё и лгунья. Из-за тебя мы потеряли, по меньшей мере, две тысячи динаров. Это так ты бережёшь наше семейное достояние?
- Это моё достояние, - возразила Ферида. - Всё, что есть в этом доме ценного, я получила в приданое от Сарнияра Измаила.
- Не смей произносить при мне его имя! - разозлился Бехрам.
- Ты был беден как церковная мышь, пока не женился на мне, - не унималась Ферида.
- О чём теперь горько сожалею, - в сердцах выпалил Бехрам.
На самом деле он так не думал. Жена безумно нравилась ему, особенно в постели. Она была горячей штучкой, а именно такие женщины притягивают сдержанных мужчин, как огонь мотыльков. Он женился на ней безоглядно, хотя царевич и предупреждал его, что семейная жизнь с ней не будет сладкой.
- Это моя вина, - с горечью признался себе Бехрам, - что ты совсем отбилась от рук. Я был излишне мягок с тобой. Отныне ты без моего ведома даже булавки не купишь. Я сам буду выделять деньги на все твои расходы.
- Не слишком ли много ты на себя берёшь? - вскипела Ферида.
- Не слишком, - ответил Бехрам. - Приданым жены распоряжается муж, так прописано в законе. Странно, что ты не уяснила этого, пока служила княжне. На всём свете не найдётся женщины, которая была бы так лояльна к мужу, как она.
- А я снова хочу служить ей, - заявила Ферида, - тем более, если она - образец примерной жены и ты считаешь, мне есть чему у неё поучиться.
- Это ещё что за новости? - недовольно нахмурился Бехрам.
- Сегодня на площади я встретила Бесму. Помнишь эту толстушку? Она поначалу прислуживала мне, а теперь в подчинении у госпожи. Так вот, Бесма сообщила, что Гюльфем занемогла, и попросила меня временно её подменить.
- Ну, если временно, - пробурчал Бехрам, - так и быть. Но как это некстати. Мы же теперь почти не будем видеться.
- И слава Аллаху, - шепнула в сторону Ферида, - век бы не видеть твоей постной физиономии, черномазый губошлёп.
- Чего ты там бормочешь? - насторожился Бехрам.
Ферида засияла обворожительной улыбкой.
- Прошу у Аллаха скорого выздоровления Гюльфем. Ну, а пока она не поправится, я поработаю за неё. Мы ведь не можем отказать в такой малости людям, которым всем обязаны, дорогой.
- Конечно, - нехотя согласился Бехрам. - Но кто же теперь будет заниматься домом?
- Гузель, - ответила Ферида.
- Гузель? - удивился мавр. - Она же повитуха.
- И что из того? Бесма тоже раньше ходила в повитухах, а теперь заведует бельём у госпожи. Видишь ли, муженёк, родовспоможение даёт лишь временный заработок, а Гузель хочет иметь постоянный. Она в силу своей профессии женщина аккуратная, к тому же честная и бережливая. Как раз такая нам в дом и нужна.
- Ну, хорошо, если так, пусть приходит.
Бехрам поднялся с кровати и выглянул в окно, за ячеистой решёткой которого на плоские крыши соседних домов уже ложились сиреневые вечерние сумерки.
- Мне пора на дежурство, - без особого энтузиазма заметил он.
- Передай моё почтение сахибу, - сказала Ферида, косо ухмыляясь ему вслед.
С трудом дождавшись ночи, она взяла фонарь и заступ, вышла в сад и в самом дальнем его углу, под ореховым деревом закопала свою шкатулку с лучшими из украшений. В числе их был золотой ошейник, усыпанный алмазами, и браслеты в виде кандалов, которые так же, как изумрудное ожерелье, предназначались в дар ненавистной Гюльфем. Впрочем, Ферида больше не держала на свою соперницу зла; вся её ненависть обратилась на Бехрама.
- Чёрта с два ты будешь распоряжаться моим имуществом! Скоро я навсегда отделаюсь от тебя, ненасытный Молох, пиявка, кровосос!

 » Глава 13.2. Ревность мавра

На следующий день, когда Бехрам сидел за столом, уплетая за обе щеки рагу из ягнёнка, приготовленное искусными руками Гузель, в дом кто-то тихонько постучал. Служанка поспешила к двери, на ходу вытирая о рушник запачканные бараньим салом руки.
Бехрам поднялся из-за стола навстречу нежданному визитёру. Им оказался невысокий щуплый юноша со свежим розовым лицом, иссиня-чёрными вьющимися волосами и тёмными как маслины глазами.
- Моё имя Юсуф, я сын ювелира Абрама, - холодно представился он.
- Можешь идти домой, Гузель, - отпустил служанку Бехрам.
Оставшись вдвоём, хозяин дома и его незваный гость некоторое время обменивались недружелюбными взглядами.
- Как ты нашёл меня? - наконец, спросил Бехрам.
- Мой отец видел в окно, как вы заходили к Моисею, - ответил юноша, - а он наш сородич. Вы заключили с ним сделку, позволив ему пустить в рост деньги, вырученные от продажи изумрудного ожерелья. Взамен Моисей обещал вам изрядную долю прибыли. Через несколько лет вы удвоите, а то и утроите свой капитал.
- И что же в этом дурного? - с усмешкой поинтересовался Бехрам.
- Для вас ничего, но мы с отцом не желаем быть втянутыми в ваши махинации, от которых за версту несёт каторгой. Мы законопослушные евреи и никогда не занимались скупкой краденого.
- К чему ты клонишь, парень? - нахмурил брови Бехрам.
- Моисей довёл до нашего сведения, - не ответив, продолжал Юсуф, - что вы состоите на службе у его высочества, да продлятся его дни. У меня в голове не укладывается, как человек, занимающий столь высокое и прочное положение, мог докатиться до кражи.
- Какой ещё кражи? - завопил Бехрам.
- Вы сказали моему отцу, что изумрудное ожерелье было куплено вашей женой, но это не так.
- Как это «не так»? - изумился мавр.
- В тот день отца не было в лавке, я был там один. Примерно в три часа пополудни в лавку зашёл человек огромного роста, с широкими плечами, закутанный в тёмный плащ, под которым угадывалось сильное гибкое тело, натренированное физическими упражнениями и верховой ездой. При этом у него была воистину царственная поступь. Его голос звучал властно, раскатисто. Сразу стало ясно, что ко мне в лавку залетела важная птица. Вдобавок он понимал толк в женских украшениях. Из всего, что было выставлено на продажу, он выбрал изумрудное ожерелье, что говорит о его тонком вкусе и толстом кошельке.
По описанию Юсуфа Бехрам мигом догадался, о ком идёт речь. Он вспомнил, как третьего дня, едва вступив в Алькадир, упросил сахиба отпустить его до вечера, так ему не терпелось поскорей обнять жену после долгой разлуки. Царевич внял его мольбам, а сам, оказывается, поспешил в ювелирную лавку выбирать подарок для своей ненаглядной Гюльфем.
- Напоследок, - продолжал Юсуф свой рассказ, половину которого мавр, погрузившись в раздумья, прослушал, - он велел вытиснить на футляре золотой вязью «Моей возлюбленной Гюльфем за радость без границ». А на другой день вы приходите в лавку и заявляете моему отцу, что хотите вернуть ожерелье, якобы купленное вашей женой без вашего ведома.
- Я его не похищал, - придушенным голосом обронил Бехрам, краснея до корней волос от мысли, что Ферида каким-то образом украла или выманила подарок царевича у Гюльфем.
Лицо молодого еврея, напротив, стало белым словно мрамор, что особенно подчёркивали его иссиня-чёрные волосы и чёрный балахон.
- Простите, - пробормотал он, - вашу жену зовут Гюльфем?
Бехрам уронил лицо в ладони, что было равносильно признанию. Но он решил, пусть лучше этот юнец сочтёт его мужем женщины, имеющей влиятельного любовника, нежели вором.
Когда он поднял голову, Юсуфа в комнате уже не было. Бехрам наспех оделся, сунул за пояс меч и помчался во дворец.
На женскую половину мужчин, ремесленников или коробейников, торгующих вразнос, пускали в строго определённые часы и дни. Телохранителю царевича разрешали входить только в исключительных случаях и по личному распоряжению его высочества. Сейчас был не тот случай. Поэтому Бехрам попросил стражу позвать к нему его жену. Алебардисты распахнули створки дверей, за которыми проход на запретную территорию охранялся уже женщинами. Передав им просьбу Бехрама, стражники снова затворили двери.
Ждать пришлось довольно долго. Терпение Бехрама было уже на пределе, когда дверь распахнулась. На площадку вышел Сун Янг. Густые брови мавра взлетели от удивления.
- Я звал свою жену, а не тебя, - пробурчал он.
В ответ Сун Янг взял его под руку и увёл в самый конец галереи, подальше от любопытных ушей.
- С чего ты решил, что твоя жена здесь? - спросил он, прислонясь спиной к колонне из крапчатого зелёного мрамора.
Бехрам смотрел на него в полнейшем недоумении.
- Она сказала, что ей позволили вернуться на службу к княжне.
- Вот как? - хмыкнул китаец. - У твоей супруги, как видно, чересчур разыгралось воображение. Она приняла желаемое за действительное.
- Что это значит? - нахмурился Бехрам.
- Третьего дня твоя жена приходила сюда проситься обратно на службу, однако госпожа указала ей на дверь. Думаю, тебе не нужно объяснять, почему она на дух не выносит свою бывшую рабыню.
- Ты же не застал тех событий...
- Но достаточно о них наслышан. Держи свою жену подальше от моей госпожи, Бехрам, для неё она хуже чумы.
- Значит, ей не разрешили вернуться на службу даже на время болезни Гюльфем-ханум?
- Как ты узнал о её болезни? - удивился Сун Янг.
- Ферида мне сказала.
- Можешь передать жене, что Гюльфем уже приступила к своим обязанностям.
- Что за болезнь у неё была? - спросил Бехрам.
- Какое тебе дело до неё? - возмутился Сун Янг.
- Сахиб сорвался в Румайлу внезапно, получив письмо из дворца. Я уверен, что полученные им вести напрямую связаны с Гюльфем-ханум. По дороге домой он заглянул к одному ювелиру и купил ей в подарок необыкновенно дорогое ожерелье.
- Никакого ожерелья она от него не получала, - уверенно заявил Сун Янг. - С чего бы Гюльфем принимать от сахиба такие дорогие подарки? А главное, с чего бы сахибу дарить их Гюльфем?
- Видимо, это как-то связано с её недомоганием. Скажи мне правду, Сун Янг, для меня крайне важно это знать. Гюльфем-ханум ждёт ребёнка от его высочества?
Китаец понурил голову.
- Уже нет, - проговорил он, - она избавилась от его ребёнка. Это стало причиной полного и окончательного разрыва их отношений.
Сердце мавра стремительно упало, лоб покрылся горячей испариной, а руки и ноги, наоборот, похолодели.
- Благодарю тебя за эти сведения, Сун Янг, - вымолвил он глухим тоном.
- Не стоит благодарности, - пожал плечами китаец.
Поскольку уже близился вечер, Бехрам прямиком направился к покоям царевича, чтобы приступить к своей службе. За дверьми его опочивальни он услышал подозрительный шорох и схватился за ручку двери, испытывая неодолимое желание воочию убедиться в своих подозрениях. Но что-то удержало его - возможно, почтение к сахибу - и он дрожащим голосом оповестил о своём приходе.
- Заходи, Бехрам, - немного погодя позвал его царевич.
Войдя в спальню, мавр уловил тонкий аромат женских духов и узнал его. Это был запах фиалок, любимый аромат его жены. Из-за двери, замаскированной зелёным гобеленом, доносился слабый шум удаляющихся шагов. Бехрам вспомнил, что эта дверь ведёт в покои, которые в недавнем прошлом занимала Ферида и что в них имеется терраса, выходящая в сад. По-видимому, этим хорошо знакомым ей путём она и воспользовалась, чтобы ускользнуть незаметно от мужа, который пришёл на дежурство раньше установленного срока.
- Я в купальню, - пробормотал Сарнияр, избегая смотреть ему в глаза, - мне нужно совершить омовение.
Пока он отсутствовал, Бехрам, подобно ищейке, перерыл всю спальню в поисках доказательств, но обнаружил только футляр с надписью, о которой упоминал Юсуф: «Моей возлюбленной Гюльфем за радость без границ». Последние сомнения, остававшиеся у Бехрама, окончательно рассеялись. Изумрудное колье не было украдено его женой у Гюльфем. Она получила его в дар, как и другие милости, которыми пренебрегла её соперница, а именную упаковку от него даритель сохранил себе на память.
Когда царевич вернулся в спальню, Бехрам, расставляя шахматные фигуры на деревянной доске, спросил как бы между делом:
- Сахиб, у вас во дворце мало слуг?
- К чему ты спрашиваешь? - напрягся Сарнияр.
- Я теряюсь в догадках: с чего госпоже понадобились услуги моей жены, которую она, мягко говоря, недолюбливает? Или ей не хватает служанок? Конечно, женщины - существа загадочные и непостижимые. У них иной раз случаются странные капризы. Но как бы там ни было, не сочтите за труд объяснить госпоже, что Ферида теперь замужем. Она прислуживает ей в дневное время, а я вам по ночам. В итоге мы видимся с женой урывками, по полчаса утром и столько же вечером. Ну, что это за семейная жизнь, по-вашему?
- Гм, гм... - пробормотал царевич, делая неверный ход ладьёй, - пожалуй, ты прав. Это никуда не годится.
- И-и... - протянул Бехрам, снимая с доски его ладью.
- Скажи своей жене, пусть больше не приходит во дворец.
- Шах и мат, - торжествующе объявил Бехрам. - Я выиграл, ваше высочество.
- Не может быть, - воскликнул Сарнияр, ни разу до сих пор не проигравший мавру.
- Посмотрите сами.
Царевич окинул взглядом доску и был вынужден признать, что эту партию он безнадёжно проиграл.
* * *
Вернувшись утром домой, Бехрам застал жену за туалетом. Ферида сидела перед зеркалом, щедро нанося на открытые участки тела свои любимые фиалковые духи. Этот аромат со вчерашнего дня стал вызывать у него чувство глубочайшего отвращения.
- Отставить сборы, - по-военному скомандовал Бехрам. - Ты не пойдёшь во дворец.
- Как это - не пойду? - возмутилась Ферида. - Меня там ждут.
- Никто тебя не ждёт, - заверил Бехрам. - Вчера я встретил на лестнице Сун Янга, он сказал, что Гюльфем уже приступила к своим обязанностям. Странно, что тебя забыли об этом предупредить. Обыкновенно в таких случаях присылают мальчишку вроде вашего Якуба.
По спине Фериды пробежал неприятный холодок. Лицо её, и без того лишённое природных красок, побелело как мел.
- Раз не прислали, значит, ты ошибаешься, - заплетающимся языком промямлила она. - Пусть даже Гюльфем поправилась, меня всё равно могли оставить ещё на какое-то время. Ведь раньше мы трудились с ней в одной упряжке.
- Да, - кивнул Бехрам, - только теперь на твоё место взяли Бесму. Кстати, она присматривает за бельём госпожи лучше, чем ты.
- Тебе-то откуда знать? - презрительно фыркнула Ферида.
- Думаешь, если мне запрещён вход на женскую половину, я не знаю, что там происходит? Царский дворец похож на большой сарай, дорогуша. В одном конце чихнёшь, а из другого уже несётся «будьте здоровы!».
Ферида побледнела сильнее прежнего.
- Мне всё равно нужно туда пойти, - чуть не плача залепетала она, - и самой убедиться, что в моих услугах больше не нуждаются.
- Хорошо, иди и убедись, - милостиво разрешил Бехрам.
Ферида вскочила с подушки и понеслась, на бегу пристёгивая к волосам полупрозрачную вуаль из бежево-золотистого газа. Привратник, живущий с ней по соседству, как всегда, пропустил её во дворец без лишних разговоров. Но у дверей, ведущих на мужскую половину, стражники неожиданно преградили ей путь, скрестив алебарды.
- Вы не ошиблись дверью, ханум? - учтиво осведомился один из них. - Женская половина там.
Он указал рукой на противоположное крыло дворца.
- Позовите того парня, что охраняет покои его высочества днём, - потребовала Ферида.
Посовещавшись между собой, стражники исполнили её просьбу. Не успела она поправить на голове сбившуюся вуаль, как перед ней предстал Масуд, дневной охранник Сарнияра Измаила.
- В чём дело, Масуд? - напустилась на него Ферида. - Почему меня не пропускают?
Дневальный в смущении опустил глаза.
- Извините, ханум, но таково распоряжение его высочества. Он велел нам больше не пускать вас к нему.
Сердце Фериды тоскливо сжалось.
- Не могу поверить, - пролепетала она, - чтобы он мог так обойтись со мной. Прошу тебя, Масуд, дай мне поговорить с ним.
- Не просите, ханум. Сахиб рассердится на меня, если я пущу вас к нему.
Ферида стояла в растерянности, не зная, как ей быть, пока её не осенило, что в покои царевича можно проникнуть через сад. Этой дорогой она воспользовалась вчера, когда их чуть не застукал Бехрам: сначала прошла через свои бывшие покои, затем вышла на террасу и спустилась в сад. Теперь она проделала тот же путь в обратном порядке. Покои царевича оказались заперты изнутри, но это её не остановило. Она принялась колотить в дверь, крича во весь голос:
- Я знаю, что вы здесь, сахиб! Умоляю вас, откройте!
Через несколько минут дверь отворилась. Сарнияр вышел к нежеланной гостье в халате нараспашку и домашних туфлях, обутых на босу ногу. Сердце Фериды оборвалось. От него дохнуло таким холодом, что любая другая женщина, чтобы спасти свою гордость, удалилась бы, не сказав ему ни слова. Но Ферида не могла просто взять и уйти, хоть и поняла, что между ними всё кончено ещё до того, как он заговорил.
- Какая же ты упрямая, Ферида! - ледяным тоном произнёс он. - Я же ясно дал понять, что не хочу тебя больше видеть.
- Но почему, мой господин? - с несвойственной ей кротостью спросила она. - Вы не любите меня больше?
Сарнияр усмехнулся.
- Отчего же, люблю по-прежнему, но ты сама виновата в том, что нам приходится расстаться. Зачем ты сказала Бехраму, будто моя жена вновь взяла тебя в услужение? Естественно, ему это не понравилось. Он хочет, как любой нормальный муж, приходя домой со службы, проводить свободное время с женой. Это его законное право, и я сам даровал ему это право, соединив вас узами брака.
- Но, сахиб, - воскликнула Ферида, - будьте же справедливы. Шариат предписывает замужней женщине сидеть дома и слушаться мужа во всём. А если у неё есть возлюбленный, владеющий её сердцем, душой и всеми помыслами, что тогда ей делать? Как вырваться на свидание с ним?
- Разве у вас, женщин, мало хитростей в запасе? Скажем, ты могла бы договориться с одной из подруг. Она бы притворилась умирающей, а ты сделала вид, будто ухаживаешь за ней. Конечно, это большой грех, но всё же лучше, чем твоя выдумка.
- У меня нет подруг, мой возлюбленный господин.
- Очень жаль, но в таком случае я умываю руки, как сказал Пилат. А теперь сделай одолжение, уходи той же дорогой, что и пришла. И больше не появляйся мне на глаза. У меня нет ни малейшего желания прослыть совратителем замужних женщин.
С этими словами царевич вернулся к себе, захлопнув дверь у неё перед носом. Фериде ничего не оставалось, кроме как убраться восвояси, уповая на то, что деньки, проведённые с ним, не пропали втуне, и скоро она опять войдёт хозяйкой в эти пустующие комнаты.

 » Глава 14.1. Война с турками

- Как тихо вокруг, Бехрам, - заметил царевич, подъезжая к лагерю со своей дружиной. - Я предпочёл бы услышать привычные раскаты орудий, чем эту пугающую тишину. Она давит мне на уши сильнее, чем гул канонады.
- Может быть, война уже закончилась? - предположил Бехрам.
- Так и есть, - усмехнулся Сарнияр, заметив поднятый над башней Аба-Сеуд белый флаг. - Как видно, наш амирбар не терял времени даром.
Навстречу ему из штабной палатки, в которой держался военный совет, выбежал Рахим и другие офицеры. Все дружно распростёрлись на земле, купая лица в пыли, один лишь амирбар подошёл к царевичу, приложился губами к его сапогу и прочёл приветственную касыду в его честь.
- Я тоже приветствую тебя, мой поэт-воин, - улыбнулся Сарнияр.
- Воин-поэт, - почтительно поправил его Рахим. - Я, прежде всего, воин, а потом уже поэт.
- О, бесспорно, - согласился Сарнияр. - Ты снова одержал победу, и снова без меня. Как всё прошло?
- Вчера мы нанесли массированный удар по городу, - принялся отчитываться Рахим, - подорвали пороховой погреб и продовольственный склад. В городе разгорелся пожар, со стен, спасаясь от огня, спрыгивали мирные жители. Оставшись без харчей и боеприпасов, арабы вывесили над главным бастионом белый флаг.
- Машалла! - изрёк Сарнияр, подняв согнутые в локтях руки ладонями кверху. - Почему же мы не входим с триумфом в ворота Аба-Сеуд?
- Арабы попросили семь дней, чтобы подготовить город к сдаче.
- Кто правит в Аба-Сеуд?
- Эмир, прямой потомок Исмаила, родоначальника всех арабских бедуинов.
- Привести его ко мне, - коротко распорядился Сарнияр, поворачивая коня к своему великолепному шатру, сооружённому из драгоценных тканей.
Его дружина последовала за ним. Когда до шатра оставалось всего несколько шагов, воздух внезапно сотрясся от пушечного выстрела. За спиной Сарнияра прогремел взрыв. Ударной волной его сбросило с коня, затем осыпало осколками снаряда. Он почувствовал сильное жжение в груди и, теряя сознание, прошептал:
- Арабы салютуют в мою честь...
* * *
- Он не примет вас, - как сквозь вату услышал Сарнияр и открыл глаза.
У входа в шатёр маячили две тёмные фигуры - кажется, Рахим и Бехрам. У Бехрама всё лицо было в крови. Он судорожно прижимал ко лбу повязку, чтобы остановить кровь, но она всё равно сочилась из раны. Жалкий вид мавра напомнил царевичу, что сам он тоже тяжело ранен. Ему было трудно дышать; с каждым вздохом в груди как будто лопался огненный шар. Сарнияр стиснул зубы, боясь потерять сознание от боли и снова оказаться в том странном месте, где он только что побывал. Там, правда, его не мучила боль, но этот мир был населён призраками. Какие-то невообразимые видения мельтешили там перед ним, проплывая сквозь него, как сквозь облако. В этом мире он был невидимкой, бесплотным духом, освободившимся от земного притяжения. Теперь, когда сознание вернулось к нему, он с содроганием думал, что это его душа блуждала в царстве теней, отделившись от тела, слишком слабого, чтобы удержать её в себе.
- Я хочу жить! - простонал он, ворочаясь на жёстком, набитом конским волосом тюфяке. - Долой от меня, призраки в масках невероятности, прочь, прочь!
- Бредит, - шепнул Бехрам Рахиму.
- Ты так думаешь? - залился колким смехом царевич. - Плохо ты знаешь своего сахиба. Я в полном сознании, хотя оно вернулось ко мне с тысячекратной болью. Но лучше боль, чем забвение. Не болит у мёртвых. А я хочу жить. Чтобы жить, надо чувствовать.
- Не говорите так много, сахиб, - испуганно взмолился амирбар.
- Что с моей дружиной? - отчётливо произнёс Сарнияр.
Рахим и Бехрам опустили глаза.
- Не думайте о ней сейчас, - попросил Рахим.
Сарнияр с досадой отвернулся от них. Пусть ему не говорят, он и сам знает, что воины, сопровождавшие его в Алькадир и обратно, погибли. Ядро, выпущенное из вражеской пушки, разорвалось у него за спиной. А там были они, его надёжные спутники. Сарнияр вспомнил, что один из них недавно женился. Где-то далеко за пустыней, рассечённой мёртвыми холмами, осталась его молодая жена.
Глаза юноши нашарили ещё одну тёмную фигуру, которая стояла у его спартанского ложа и спокойно созерцала, как он борется со смертью.
- Ты кто? - спросил Сарнияр. - А, знаю... Ты из древнейшего рода моего тёзки Исмаила. Я велел тебя привести.
- Я происхожу не от арабов, - высокомерно отвечал незнакомец, - а как все чистокровные турки, от сельджуков.
- Ты турок? - удивился Сарнияр.
- Я посланник султана султанов, служителя Медины и Мекки, мест божественных и священных, где все правоверные провозглашают обеты; властелина святого Иерусалима, а также Дамаска, запаха Рая, равно как и всей Сирии; Триполи и Египта, редкости Века; островов Моря Красного и Моря Чёрного; Анатолии и Румелии...
- Как помпезно... - пробормотал Сарнияр.
- Греции и Боснии, - продолжал посол, - а также Кабарды, Грузии и Курдистана, и всех благородных племён татарских. К слову сказать, и Аравии, на которую вы замахнулись.
- Ну что вы, - с иронией возразил Сарнияр, - я сейчас не в силах замахнуться даже на муху.
- Вы подобрались слишком близко к границам империи. Как это расценивать - как объявление войны?
- А что предлагает ваш султан? - спросил Сарнияр.
- Султан предлагает вам убраться отсюда подобру-поздорову. Аба-Сеуд не может принадлежать вам. Он имеет большое значение для Османской империи.
- Аба-Сеуд - свободный город, - заявил царевич.
- Никак нет, - заспорил посол. - Он был завоёван в начале века прадедом нашего султана, Селимом Грозным.
- Но откупился от него контрибуцией в такой сумме, какую вряд ли нашла бы в своей казне любая европейская держава. С тех пор Аба-Сеуд никому не платит дань.
- Не будет платить и вам! - запальчиво воскликнул посол.
- Это мы ещё посмотрим, - усмехнулся Сарнияр, пряча за язвительной гримасой точившую его боль. - Впрочем, если эмир Аба-Сеуд внесёт такую же сумму в казну Румайлы, я с превеликой охотой отведу от его ворот свои войска. Так и передайте своему султану.
- Это невозможно, ваше высочество, - вмешался в разговор Рахим. - Эмир мёртв. Наши воины разорвали его в клочья, хотя он клялся и божился, что не отдавал приказа палить в вас из пушки.
- Какое неуважение к древнейшему роду Исмаила, - с наигранным сочувствием вздохнул Сарнияр.
- Изуверы! - возопил посол. - Кровожадные убийцы! Звери! Душегубы! Я непременно доложу моему султану, с какими дикарями он имеет дело.
Он бросился к выходу из шатра. Сарнияр крикнул ему вдогонку:
- Куда же вы, господин посол? Не лишайте меня вашего милого и любезного общества. Оно как бальзам для моих ран.
Рахим подошёл к царевичу, с тревогой вглядываясь в него.
- Судя по тому, что вы начали шутить, ваши раны не слишком вас беспокоят?
- Я не шучу, - возразил Сарнияр. - Пикировка с послом отвлекла меня, я почти забыл про боль.
Рахим озабоченно нахмурился.
- Да, но вы порядком разозлили его. Во что нам теперь выльется ссора с султаном?
- Во что бы ни вылилась, - ответил царевич, - я ко всему готов. Если мир между нами невозможен, пусть будет война. Разве не сказано в Коране, что двум капитанам тесно на одном корабле?
- Ну, где же этот чёртов эскулап? - простонал Бехрам.
- Я здесь, - откликнулся главный медик военно-полевого госпиталя, входя в шатёр в сопровождении своего ассистента и ещё одного юноши с порезанным до неузнаваемости лицом.
Первым делом врач бросил взгляд на тарелку с зелёными шариками, которая стояла на бронзовом столике у изголовья раненого.
- О Аллах! - поднял он глаза к небу. - Ваше высочество, почему вы не принимаете снадобье, которое я вам назначил?
- Я не буду глотать эту дрянь, - заявил Сарнияр. - У меня от неё навязчивые видения.
- И что же вам видится? - спросил врач.
- Картины загробной жизни, от которых у меня стынет кровь. Уж лучше я буду терпеть боль и жар в груди.
В шатре повисла тишина, как в мертвецкой.
- Однако, - нарушил молчание врач, - в вашем теле застряло столько свинца, что вы сгорите раньше, чем я извлеку его из вас.
Сарнияр ничего на это не ответил. Эскулап беспомощно развёл руками, не решаясь резать его, пока он в сознании.
- Отвлекайте сахиба разговором, - посоветовал ему Рахим, - желательно, приятным.
Собравшись с духом, старик приступил к своим профессиональным обязанностям. Ассистент помогал ему, подавая инструменты и вытирая пот, градом катившийся по его дряблым щекам. Время от времени врач с тревогой взглядывал в лицо пациента, медленно наливающееся свинцовой бледностью.
- У меня для вас замечательная новость, - сообщил он, вынимая из раны мелкий осколок снаряда. - Ваша дружина преимущественно отделалась лёгкими царапинами, а то и вовсе испугом. Я привёл к вам одного из везунчиков. Вот он, любимец Аллаха.
- Масуд! - обрадовался Сарнияр. - А я и не признал тебя сразу.
- Значит, буду жить припеваючи, - улыбнулся дневальный. - Правда, на лице останутся отметины.
- Это ничего, шрамы украшают мужчин, - успокоил его царевич. - А тот парень, что недавно женился, кажется, его имя Фатих, если память меня не подводит… как он?
Масуд понурил голову. Огненные шары снова начали взрываться в груди Сарнияра. Превозмогая боль, он спросил:
- Тебе известно, где живёт его жена?
- У старшины отряда есть сведения о ней, - ответил Масуд.
- Пошли ей письмо от моего имени с соболезнованиями, - приказал царевич, - и вещи мужа, если остались, и...
Он хотел сказать «деньги», но в это время врач извлекал из раны самый крупный осколок. Новый взрыв боли в груди не дал Сарнияру договорить. Глаза его выкатились из орбит, на шее вздулись мускулы. Он попытался глубже вздохнуть, от чего боль только усилилась. Не в силах смотреть на его мучения, врач хотел заставить его принять опиат, но в этом уже не было нужды. Сарнияр потерял сознание.
* * *
- Крепость называется Алиф, - сообщил Рахим, - что переводится с турецкого как «первая в ряду». Её название говорит само за себя. Это стратегически наиболее важный объект, который сподручнее всего использовать в качестве трамплина. И поскольку он первый в ряду, естественно, представляет собой неприступную твердыню.
- Но мы уже взяли Аль-Акик и Аба-Сеуд, которые тоже казались неприступными, - напомнил Сарнияр, самодовольно подкручивая усы.
- Не равняйте арабов с турками, - возразил Рахим. - Эти города мы взяли измором, потому что им неоткуда было ждать подкрепления. Турецкие крепости перекрывают все дороги к хранилищу османских сокровищ - Алла-Илему. Они специально были выстроены для этой цели. Сиятельная Порта заботится о том, чтобы эти ворота выдерживали любые нападения, прежде всего посредством «летучих эскадронов», о которых я вам рассказывал.
- И нет никакой возможности обойти эти крепости?
- Никакой. Это прочная цепь, опоясывающая побережье.
- Значит, следует обезвредить её, разбив на звенья. Поодиночке любая крепость не устоит под нашим напором. Вспомни, что говорил Аристотель своему ученику Искандеру: «Разделяй и властвуй!». Большой кусок не полезет в рот, но если его расчленить на мелкие кусочки, он сразу же станет удобоваримее.
- Боюсь, что это уже не сработает из-за вашей бравады. Вместо того чтобы улестить османского посланника, вы бросили вызов султану. Теперь он нашлёт сюда несметные орды янычаров и сепахов, а с такими силами нам уже не совладать. Э-эх! Сколько раз я говорил вам, что одолеть турок можно, только применяя военные хитрости?
- Мы и применим их, - воскликнул Сарнияр, - до того, как сюда нагрянут эти орды. Пока султан соберёт разрозненные силы, мы уже займём Алиф. Помнишь, как мы вошли в Алькадир два года назад, не произведя ни одного выстрела?
- Это было неподражаемо, - элегически вздохнул Рахим.
- Почему же? - не согласился с ним царевич. - Мы можем ту же стратегию применить в Алиф. Нуреддин вполне сойдёт среди турок за своего.
- Если мне не изменяет память, у вас были сомнения на его счёт. Вы считали его перебежчиком и сребролюбцем.
- С тех пор я убеждался, и не раз, что был несправедлив к нему. Нуреддин показал себя как человек, которому можно доверять.
- Да, но теперь мы собираемся воевать не с арабами, а с турками. Согласитесь, это не одно и то же. Не воспользуется ли он случаем, который вы ему предоставите, чтобы вернуть себе милость Великого Турка?
Сарнияр нахмурил смоляные брови.
- Зачем Нуреддину предавать меня? Я исправно плачу ему и его людям щедрое жалованье, и это помимо ежемесячного содержания, выделенного каждому бойцу. Мне известно, что свои сбережения Нуреддин-ага хранит у менялы Самуила в еврейском квартале и по завершении похода хочет построить загородный особнячок для своей возлюбленной.
- У него есть возлюбленная? - удивился Рахим.
- Да-да, вдовушка покойного брата Самуила, на которой Нуреддин собирается жениться, уйдя в отставку и достроив дом. Румайла стала для него второй родиной. Какой ему резон изменять своему новому отечеству, в котором он так прочно обосновался? Впрочем, позови его, Рахим. Я прямо спрошу у него, способен ли он предать меня. А ты, будучи недурным физиономистом, проследишь украдкой за его реакцией.
Рахим распорядился позвать старшину янычаров. Через несколько минут, откинув полотнище, в шатёр вошёл Нуреддин, немного отяжелевший с годами, но ещё не утративший отличной военной выправки. Поверх доспехов на нём красовался великолепный шерстяной плащ с опушкой из шкуры леопарда, скреплённый на груди чеканной золотой пряжкой.
Нуреддин-ага щеголевато подкрутил пышный чёрный ус и отдал честь амирбару.
- Чего изволите, сахиб? - спросил он, целуя полу плаща царевича, уступавшего по качеству кроя, шитья и отделки его собственному.
Сарнияр невольно отметил, что не только его обмундированию, но также и усам недостаёт пышности, чтобы соперничать с первым франтом и усачом своей армии.
- Прекрасно выглядишь, Нуреддин-ага, - похвалил он старшину, - как будто не воевать собрался, а щеголять перед своей будущей роднёй в еврейском квартале.
- Для меня война всегда праздник, ваше высочество, - отчеканил Нуреддин-ага.
- Даже если это война с соотечественниками? - лукаво поддел его царевич.
- Для янычара соотечественники - его однополчане, а они, хвала Аллаху, при мне и со мной, то бишь, с вами. Я ведь райя (прим. автора: христианское вассально зависимое население в Османской империи), насильственно отуреченный, как все янычары. Для меня родина не там, где родился, а где прижился.
Сарнияр с улыбкой повернулся к амирбару.
- А что я тебе говорил, Рахим? Разумно ли подозревать в измене человека с такой открытой душой, как у нашего Нуреддина? Он верен нам, к тому же у него не осталось выбора. Наверняка у турок он теперь числится в изменниках. Так можем ли мы доверить ему операцию по захвату цитадели, которая в дальнейшем послужит нам трамплином?
- Я думаю, мы должны ему довериться, - согласился с ним Рахим.
- Послушай, Нуреддин, - продолжал Сарнияр, - вот наш план. Турки уже предупреждены о нашем возможном нападении, но пока не знают, с чего мы начнём. Дозорные заметят приближение нашего войска к северным воротам крепости Алиф и немедленно вышлют через южные ворота посланцев за подкреплением. Твой полк, разбившись на несколько частей, подстережёт вестовых на всех направлениях, не дав им связаться с «летучими эскадронами». Спустя определённый срок вы с уже известным нам количеством бойцов прибудете как бы на выручку к защитникам Алиф.
- Это может сработать, если они ничего не слышали про меня, - с одобрением отозвался Нуреддин.
- Как бы там ни было, у нас нет другого плана, - сказал Сарнияр. - Мы вверяем свою судьбу в твои руки, Нуреддин-ага.
- Я не подведу вас, ваше высочество, как и в ту ночь, когда вы угощали меня финиковой бражкой, помните?
Сарнияр засмеялся и похлопал старшину по богатырскому плечу.
- Как не помнить, она явно пришлась тебе по вкусу.
- О, настолько, что я решил навсегда остаться в Румайле, где военным не возбраняется… как это, по-вашему, принимать на грудь.
* * *
- Говори, негодяй, как зовут начальника «летучего эскадрона»? - допытывался Ахмед, рядовой янычар из полка Нуреддина.
Захваченный в плен вестовой промычал что-то нечленораздельное. Ахмед снова принялся поджаривать ему пятки. В воздухе запахло горелым мясом. Ахмеда чуть не стошнило, и он в бешенстве рыкнул:
- Говори, или сдохнешь!
- Мустафа, Мустафа! - наконец заговорил пленник, не выдержав бесчеловечной пытки.
- А начальников других эскадронов?
- Мустафа, их всех зовут Мустафа. Только это не имя, а условный пароль, без которого вам не откроют ворота крепости.
- Мусульманское войско делится по принципу десятков, сотен и тысяч. Эскадрон - среднее формирование, стало быть, исчисляется сотнями. Сколько же их в «летучих эскадронах» - три, четыре, пять?
- От трёх до пяти, - ответил пленник. - Точной цифры нет, им же часто приходится перестраиваться в ходе боевых операций. За то их и прозвали «летунами».
- Что ещё необходимо знать командиру эскадрона? - продолжал допрос Ахмед.
- Ничего, кроме пароля. На вопрос, кто стучит, следует ответить «Мустафа». Этого достаточно.
- Мустафа, и всё? - не поверил подозрительный Ахмед. - Почему так незатейливо?
- Это только на первый взгляд. В военное время пароль часто меняется. Случалось, «летунов» не пускали в крепость из-за того, что им вовремя не сообщили о смене пароля. А ты мой земляк, босниец, судя по говору.
- Иуда твой земляк, - презрительно бросил Ахмед.
- Ты такой же предатель, как и я, - вспыхнул пленник.
- Я никого не предавал, - заявил Ахмед, - а как служил своему старшине Нуреддину, так и продолжаю служить.
- Нуреддин-ага! - выкатил глаза вестовой. - Знаешь, что обещано за его голову? Тысяча золотых дукатов. Целое состояние для такого босяка, как ты. Сдай своего командира, землячок, и тебе позволят вернуться в Турцию. Ты окончишь там свои дни в богатстве и праздности.
- А ты умрёшь, как собака, - разгневался Ахмед и одним ударом меча отсёк ему голову. - Смердящий пёс, не достойный погребения!
Покончив с пленником, Ахмед вернулся к командиру и подробнейшим образом отчитался ему о проделанной работе. Нуреддин-ага похвалил своего подчинённого. Известие о том, что за его голову обещано щедрое вознаграждение, нисколько не испортило ему настроения. Он доверял своим воинам, никого из них не считал способным на предательство, но всё-таки попросил Ахмеда сохранить в тайне посмертное признание вестового из крепости Алиф.

 » Глава 14.2. Сервиназ

Солнце, медленно угасая, скрылось за высокими башнями Алиф. С наступлением ночи румалийцы, пробив немало брешей в крепостных стенах, внезапно ослабили пальбу, но не ринулись в атаку, пользуясь темнотой, как ожидали турки. Комендант крепости, юный Ибрагим-бей выразил своё удивление по этому поводу начальнику гарнизона Юсефу.
- Румалийцы ведут себя странно, Юсеф-ага.
- А я бы сказал, выжидательно, Ибрагим-бей, - возразил Юсеф.
- Чего ж ещё им ждать, как не темноты, чтобы начать атаку? В крепостных стенах уже проделаны такие дыры, что в них пролез бы и верблюд. Алиф стал похож на решето, а они всё выжидают? Я в замешательстве, Юсеф-ага. Всегда считал румалийцев храбрецами, не могу поверить, что они боятся огня наших пушек.
- Румалийцы не храбрецы, а хитрецы, Ибрагим-бей, - усмехнулся Юсеф, - а возглавляет их юноша, снискавший своей первой победой славу самого хитроумного воеводы на свете.
- На сей раз каверзы сослужат ему дурную службу, Юсеф-ага. Пока он будет медлить, строя в уме свои коварные планы, со всех сторон прибудут наши подкрепления и выкурят его отсюда, как злого духа.
Юсеф покачал седеющей головой в жёлтом тюрбане.
- Вы слишком молоды, Ибрагим-бей, и потому полны оптимизма. Уж если эти мозарабы (прим. автора: потомки христиан) решились напасть на нас, значит, они хорошо подготовились к войне. Я не удивлюсь, если они обложили все дороги и отсекли нас от империи. Потому и не спешат подставлять себя под огонь наших батарей.
- Ну что ж, - дрогнувшим голосом сказал Ибрагим, - если Алиф падёт под их натиском, это будет единственный кусок Сиятельной Порты, который отвалится их вероломному принцу. Но ему недолго праздновать победу; войска султана Мюрада пробьются через заслон и вышибут его отсюда.
Начальник гарнизона безмолвно воздел глаза и руки к небу.
- Иншаллах, нам всё-таки удастся продержаться ещё немного, - продолжал Ибрагим. - Судьба не может быть так несправедлива ко мне и к моей любимой Сервиназ.
- Мне жаль вашу молодую жену, Ибрагим-бей. Ей не следовало здесь оставаться после того, как мы услышали об угрозе нападения румалийцев.
- Она не захотела расстаться со мной. Ведь мы поженились всего несколько дней назад.
- Всё равно, - проворчал Юсеф, - женщинам на войне не место. Скоро здесь будет слишком жарко для неё. А вы не должны падать духом в тревогах за свою благоверную. Не то неприятель живо обнаружит вашу ахиллесову пяту.
Ибрагим побледнел как полотно.
- Я слышал, - пролепетал он, моментально растеряв весь боевой задор, - что Сарнияр Измаил обходится с благородными пленниками честь по чести. Он не обидит нас, на худой конец потребует выкуп за меня и Сервиназ.
Юсеф усмехнулся.
- А я, напротив, слышал весьма скабрезные байки о том, как он обращается с женщинами. Насколько мне известно, его женили на какой-то гнилушке из корыстных соображений, а она так плоха, что даже ноги раздвинуть не в силах. Вот он и отыгрывается на других бабах, бедолага. Иншаллах, чтобы ваша новобрачная не привлекла его внимания!
- Что за дикость, Юсеф-ага! - брезгливо поморщился комендант.
- Да, вам не позавидуешь, Ибрагим-бей. Вы выбрали не самое подходящее время для женитьбы.
- Но вы же знаете, как было дело, Юсеф-ага. Я получил это назначение в награду за то, что женился на дочери Сулеймана-паши, прижитой им от пленной албанки. Происхождение её казалось мне недостаточно высоким. Правда, она - дочь паши, но незаконнорожденная. Я противился всеми силами этому мезальянсу, пока он не дал мне увидеть её воочию. С тех пор я дённо и нощно благословляю нашего сераскера (прим. автора: главнокомандующий у турок) в своих молитвах.
Юсеф снова поднял глаза к небу, словно пытаясь прочесть на нём исход битвы и свою дальнейшую судьбу.
- Будем надеяться, - сказал он, желая ободрить коменданта, - что в случае нашего поражения этот принц не презрит святость ваших брачных обетов. Но, между нами говоря, все румалийцы маловеры, их властелин - полнейшее ничтожество, а его сынуля - выпивоха, бабник и сквернослов. Печально, что наш султан, Защитник Веры, принуждён воевать с такими недостойными противниками.
Ибрагим не успел ничего ответить, так как в эту минуту часовой крикнул со сторожевой вышки у южных ворот Алиф:
- Я вижу конный отряд! Он приближается к южным воротам!
Ибрагим-бей заплясал на месте от радости, а более сдержанный Юсеф-ага спросил:
- Сколько людей ты видишь?
- Много, - отвечал часовой, - триста, четыреста… не менее пятисот вооружённых конников.
- Пять сотен? Так это уже не отряд, а эскадрон.
- Но без каких-либо опознавательных знаков, - прибавил часовой.
- Наверняка для маскировки, - вмешался Ибрагим. - Носить такие знаки, когда кругом враги, опасно. Это летуны, хвала всевышнему!
- Всё же дождёмся позывных, - придержал его воспрянувший боевой дух Юсеф-ага. - Если это летуны, им должен быть знаком пароль.
Через некоторое время защитники крепости услышали дробный топот копыт по деревянному настилу, а спустя ещё минуту оглушительный стук в ворота.
- Кто стучит? - спросил часовой.
- Мустафа, - донёсся зычный голос Нуреддина.
- Это они, - радостно вскрикнул Ибрагим.
- Как зовут вашего командира? - спросил более осмотрительный начальник гарнизона.
- Мустафа, - повторил Нуреддин.
- Они, - Ибрагим метнулся к южным воротам. - Я сам им открою.
- Подождите, Ибрагим-бей! - осадил его Юсеф.
- Чего ждать? Этот человек говорит по-турецки без малейшего акцента.
- Но он ещё ничего и не сказал, глупый вы юноша.
- Он назвал пароль, это главное.
- Вовсе нет, - возразил Юсеф-ага. - Главное, убедиться, что он тот, кого мы ждём. Мустафа, каковы ваши намерения?
- Хотим помочь вам расправиться с пришельцами, - ответил Нуреддин на безупречном турецком языке.
- Я открываю, - заявил Ибрагим, с усилием отодвигая тяжеленный засов.
- Погодите, безумец! - завопил Юсеф. - Это засланцы! Летуны на все вопросы должны отвечать «Мустафа»!
Но было уже слишком поздно. Ибрагим распахнул ворота и тут же получил смертоносный удар секирой, раскроивший ему череп. Увидев, как он упал замертво, истекая кровью, Юсеф закричал во всё горло:
- Румалийцы, проклятые безбожники!
Сразивший коменданта Сарнияр Измаил бросился во главе эскадрона на защитников крепости, которые сбежались со всех сторон на истошный вопль своего командира.
Завязался ожесточённый бой. Скрежет стальных клинков, выкрики, стоны и предсмертные всхлипы раненых смешались в такую оглушительную какофонию, что её отголоски достигли слуха румалийцев, подрывавших с севера крепостные стены. Ни секунды не медля, они устремились к пробоинам, а в ответ с батарей Алиф не прозвучало ни одного выстрела. Нуреддин-ага с двумя дюжинами подручных перерезали всех канониров, в чьём вооружении имелись только громоздкие неповоротливые пушки.
Как только румалийцы ворвались через проломы в стенах на вражескую территорию, турки побросали оружие на землю и объявили себя побеждёнными. Нуреддин-ага принялся допрашивать уцелевшего Юсефа и спустя полчаса явился к Сарнияру с докладом.
Царевич расположился в маленьком прямоугольном внутреннем дворе комендантского дома под финиковой пальмой. Он уже успел смыть кровь с лица и рук у бившего в центре двора фонтанчика, скинул доспехи и отдыхал на мягких подушках, наслаждаясь прохладным шербетом.
- Юноша, открывший нам ворота, - доложил Нуреддин-ага, - комендант крепости, занявший этот пост всего неделю назад.
Сарнияр почувствовал лёгкий укол сожаления.
- Чёрт! Я не думал, что ворота откроет сам комендант. Клянусь бородой Пророка, мне жаль этого мальчишку. Есть ли в крепости кто-нибудь из его родственников?
- Только молодая супруга, на которой он женился перед самым назначением. То есть… теперь уже вдова.
- Чёрт! Чёрт!! Вот чёрт!!! - повторил Сарнияр, чувствуя, как к сердцу подбирается острая жалость. - Я, ей-богу, не хотел. Нуреддин, приведи сюда эту женщину. Я... попробую утешить её и предложу компенсацию.
- Что за блажь - возмещать врагам их потери? - ворчал Нуреддин-ага, направляясь в дом коменданта. - Похоже, лёгкий успех так вскружил ему голову, что мозги растеклись.
Через несколько минут он вернулся назад, ведя за собой женщину, закутанную в феридже. Эта плотная роба, ниспадавшая широкими складками, полностью скрывала её фигуру, а пристёгнутый к ней яшмак не позволял разглядеть, молодая она или старая, красавица или уродина. Поэтому её появление не вызвало у Сарнияра особых эмоций, кроме сострадания и угрызений совести.
- Садись, ханум, - пригласил он, указывая рукой на подушки.
Женщина не пошевелилась, и Сарнияр приказал:
- Нуреддин, переведи.
- Не нужно, эфенди, - произнесла она по-арабски, и царевич замер от звуков её музыкального голоса.
- Ты... турчанка, ханум? - спросил он после недолгого замешательства.
- Албанка, эфенди, - торопливо ответила незнакомка в надежде на снисхождение. - Моя мать была албанкой, военнопленной.
- Как твоё имя?
- Сервиназ.
- Сервиназ, - эхом повторил Сарнияр. Это имя, как и голос, ласкало его слух. Ему страсть как захотелось увидеть её лицо, и он попросил. - Подними яшмак, ханум.
- По какому праву? - возмутилась она.
- Праву победителя, - гордо отозвался он.
- Если мой муж прикажет мне открыть лицо, я открою.
- Твой муж убит в честном поединке, и все его права перешли ко мне, ибо я убил его.
Сервиназ горестно вскрикнула и лишилась чувств. Сарнияр бросился к ней и нетерпеливо стянул с неё накидку и вуаль. Его взору открылось лицо редкой красоты с тонкими чертами, в обрамлении золотисто-русых волос. Её плотно сомкнутые ресницы отбрасывали густые полукружья тени на побледневшие щёчки, а прелестный маленький ротик был словно создан для нежных поцелуев.
Не говоря ни слова, Нуреддин протянул царевичу свою походную фляжку с вином, и тот приложил её к губам Сервиназ. Она сделала пару судорожных глотков и закашлялась, но Сарнияр заставил её выпить ещё немного. Наконец Сервиназ подняла ресницы. Глаза у неё оказались необычного янтарного цвета, большие и ласковые, как у лани. И вся она была, словно янтарь подёрнута золотистым светом. Царевич почувствовал, как в сердце его закрадывается уже не жалость, а нечто совершенно иное, чему пока не было названия.
- Прости, Сервиназ, - прошептал он, - поверь, я не хотел убивать твоего мужа.
С её пленительных глаз скатились жемчужинки слёз.
- Могу ли я искупить свою вину? - спросил Сарнияр.
Сервиназ не отвечала. Нуреддин-ага поспешил вмешаться в его разговор с молчаливой собеседницей.
- Отец Сервиназ Сулейман-паша, как правящий на этой земле бейлербей (прим. автора: наместник султана), получил приказ Великого Турка отразить наше нападение. Так что эта женщина представляет собой немалую ценность. Разумнее всего было бы оставить её здесь в заложницах под усиленной охраной. Со временем мы сможем выгодно обменять Сервиназ или же добиться с её помощью значительных уступок со стороны сераскера.
- Сераскера? - рассеянно повторил Сарнияр, погружённый в свои думы.
- Сераскер, ваше высочество, у турок то же самое, что у нас амирбар, - терпеливо пояснил Нуреддин.
- То есть, он теперь у нас здесь? - Сарнияр медленно сжал руку в кулак устрашающих размеров.
Следившая за ним расширенными в ужасе глазами, Сервиназ вскрикнула горше прежнего; силы совсем покинули её, и она опять упала в обморок, но на этот раз в объятия Сарнияра, который подхватил её на руки.
- Я не оставлю её тут в компании неотёсанных мужланов! - заявил юноша, голова которого пошла кругом от аромата её волос.
- Но таскать её повсюду за собой тоже не лучший выход, - пожал плечами Нуреддин. - Тогда уж разумнее освободить эту женщину, хотя союзники не одобрят вас, если вы отпустите её задаром.
- У меня есть идея получше, - сказал Сарнияр. - Я остаюсь здесь, и сам буду стеречь Сервиназ.
- Ну-ну, - ухмыльнулся старшина янычаров, - предложите ей себя в качестве обещанной компенсации?
- А это уже не твоя забота, Нуреддин. Отнеси её обратно в дом, и мы продолжим обсуждать судьбу других пленников.

 » Глава 15.1. Разочарование Фериды

- Это мальчик, ханум, - возвестила повитуха, приняв младенца. - Поздравляю вас с сыном!
Ферида облегчённо вздохнула и вытянула тонкие руки.
- Дай его мне, Гузель.
Повитуха протянула ей пронзительно вопящий свёрток.
- Какая здоровенная глотка у сыночка нашего молчуна, - восхитилась добрая женщина.
От этих слов Ферида вся побелела и поспешно откинула уголок одеяльца.
- Ах! - вскрикнула она и чуть не выронила младенца. - Что это, Гузель?
- Ваш сын, - недоумённо заморгала повитуха.
- Но он же чёрный, как головешка!
- Сущая правда, весь в своего папеньку.
- Но он должен был родиться светлокожим.
Повитуха предусмотрительно отобрала у Фериды младенца.
- Вам следует хорошенько отдохнуть, ханум. Хотя роды не были тяжёлыми, всё же вы слишком перенервничали, потому и городите чушь. Где же это видано, чтобы от чёрного мужа рождались белые младенцы?
Ферида закатилась истерическим смехом.
- Замолчи, дура! Что ты знаешь о моей жизни? О, злая судьба! Я так надеялась, так верила, что это дитя возвеличит меня!
- С какой стати? - фыркнула Гузель.
- С той самой, - воскликнула Ферида, - что это мог быть ребёнок его высочества, Сарнияра Измаила.
- Ах! - прижала ладонь ко рту повитуха.
- Если бы он родился белым!
Гузель почувствовала жалость к женщине, обманувшейся в своих ожиданиях.
- Не сокрушайтесь, ханум. Всё, что ни делается, к лучшему. Аллах так рассудил, он подал вам знак, что лучше оставаться добродетельной женщиной. Примите волю его и больше не изменяйте своему мужу.
- Ты ничего не понимаешь, идиотка! - рассердилась Ферида. - За Бехрама я вышла замуж по принуждению. Я никогда не питала к нему нежных чувств, а всегда любила лишь его высочество. И если бы у меня родился светлокожий младенец, он признал бы его своим наследником, а меня - матерью наследника. Я жила бы во дворце, в пышно убранных комнатах, о которых мечтала все эти месяцы, и растила будущего владыку Румайлы.
- А как же Бехрам? Ведь он вас любит. Разве он заслужил такие тумаки от судьбы?
- А кто просил его лезть в мою жизнь и рушить мои надежды? - вскинулась Ферида. - Вот пусть и получает по заслугам. Послушай, Гузель, хочешь возвыситься вместе со мной?
- Но разве это возможно теперь? - засомневалась Гузель. - Дитя ведь не побелеет от ваших сожалений.
- Нет ничего невозможного. Всё получится, если, конечно, ты постараешься.
- Я сделаю всё, что в моих силах, - заверила повитуха, которой вдруг страстно захотелось высунуть голову из нищеты.
- У меня есть деньги, много денег, - призналась Ферида. - Я скопила их на службе у царевича и его жены. Возьми корзинку, с которой ходишь на рынок, положи в неё этого черномазого и отнеси его в квартал, где живёт беднота. Там ты обменяешь его на точно такого же, но беленького младенца. Женщине, которая согласится на обмен, предложи для начала пятьдесят динаров. Для любой нищенки это всё равно, что миллион. А если она всё же заартачится, заверь её, что она будет ежемесячно получать такую же сумму на содержание моего сына.
- Ах, ханум! - задрожала от страха малодушная Гузель. - Дело попахивает пеньковой верёвкой.
- Не робей, никто не прознает, если мы подменим младенца. Моего мужа и царевича сейчас нет в городе, они воюют с турками. Всё сойдёт нам с рук, если ты не подведёшь. Мы обе поселимся во дворце - я в качестве фаворитки и матери наследника, а ты - моей наперсницы.
- Ну, хорошо, - сдалась Гузель, сражённая последним аргументом. - Я сделаю всё, как вы хотите, ханум.
Она положила младенца в большую пальмовую корзину, накрыла её плетёной крышкой и, надев густую чадру, вышла на улицу. Путь её лежал через главный рынок, на котором кипела бойкая торговля. Здесь под деревянными навесами скрывался целый город со своими площадями, фонтанами, десятками улочек, тупиков и переходов. Гул на рынке стоял, как внутри исполинской морской раковины. Пахло смолой, воловьими и бараньими кожами, имбирём, гвоздикой, шафраном, сандаловым деревом, мускатом и амброй. По центральному проходу можно было проехать хоть верхом, хоть конными упряжками и даже провести караваны верблюдов, до того он был широк. В боковых лавчонках были грудами навалены всевозможные товары, восхваляемые на все лады купцами, и здесь же ремесленники кроили и шили мешки, одежду, шапки, плели корзины, резали баранов, вялили бастурму и варили плов в огромных медных казанах.
- Эй, ханум, - окликнул кто-то зазевавшуюся Гузель, - подмётка у твоей сандалии оторвалась, давай-ка подошью.
Она глянула в ту сторону, откуда донёсся голос, и увидела старого башмачника, сидевшего на соломе и выискивающего в толпе людей, чья обувь нуждалась в починке.
- Снимай свою сандалию, ханум, - не отставал от неё башмачник, - вмиг подошью и возьму с тебя недорого: всего три фельса (прим. автора: мелкая разменная монета).
Гузель разулась и встала у соседнего прилавка, дожидаясь, пока старик приведёт в порядок её обувку.
- Послушай, дяденька, - заговорила с ним она, - ты наверняка тут городскими слухами пробавляешься. Я ищу для ребёнка своей хозяйки кормилицу. Не посоветуешь ли кого-нибудь? Нужна женщина здоровая, чистоплотная и желательно одинокая.
Башмачник задумчиво погладил седую бороду.
- Знаю такую, ханум, - вспомнил он. - К моему приятелю, Мустафе-пекарю каждый вечер в лавку заходит одна нищенка. Он ей всё, что не продано за день, бесплатно отдаёт потому, как сам Аллах велел помогать вдовам и сиротам. Муж этой бедняжки помер, оставив её тяжёлой. Вроде бы мальчик у неё родился.
- А твой приятель знает, где она живёт? - взволнованно спросила Гузель.
- Как же, знает. Пока она после родов отлёживалась, он ей сам караваи домой носил. В следующем ряду его пекарня, по запаху её найдёшь.
- Спасибо, дяденька, возьми дирхем, сдачи не нужно.
- Да благословит тебя Аллах, - обрадовался башмачник, - ступай с миром, добрая женщина.
Гузель отыскала лавку пекаря, купила у него большой каравай и разузнала адрес несчастной вдовы. Проживала она на самой окраине столицы. Путь туда лежал через городскую свалку. Гузель брела по ухабам, осторожно обходя зловонные лужи, горы мусора, птичьей падали и пищевых отбросов. К носу она прижимала надушенный фиалковыми духами шёлковый платок, позаимствованный у хозяйки.
Сразу за свалкой показались городские трущобы. Гузель свернула на неширокую отлогую улочку, рассечённую солнцем напополам - одна её половина тонула в тени, другая плавилась от зноя. Пройдя по теневой стороне мимо полуразрушенных хибар, женщина, произведя в уме нужные подсчёты, остановилась у крылечка глинобитного домика под соломенной крышей. Выглядело жилище так, как будто знавало лучшие времена. Его низкие окошечки были затянуты фигурными железными решётками, к двери прибито толстое медное кольцо.
Гузель постучала им в дверь. В это время новорождённый, мирно дремавший в корзине, проснулся и заплакал. В ответ ему из домика донёсся такой же жалобный младенческий плач. Через минуту дверь со скрипом приоткрылась. На пороге стояла довольно миловидная женщина лет двадцати, одетая бедно, но чисто и опрятно.
- Салам алейкум, ханум, - приветливо поздоровалась она. - Вы ко мне?
- К вам, - ответила Гузель, - если вы Зальфия, приятельница Мустафы-пекаря с центрального рынка. Он дал мне ваш адрес. Можно войти?
Хозяйка домика почувствовала себя неловко.
- Проходите, только... мне нужно покормить Хасана. Это мой сын. Ему всего две недели отроду.
Гузель невозмутимо пожала плечами.
- Не стесняйтесь, ханум, кормление грудью для меня привычное зрелище. Я ведь в недавнем прошлом повитуха.
Молодая женщина сразу расслабилась, вынула из деревянной колыбели плачущего сына и приложила его к груди. Гузель подошла к ней посмотреть на ребёнка.
- Какой прелестный малыш, да будет милостив к нему Аллах! А много ли у вас молока, ханум?
- Почему вы спрашиваете? - снова напряглась Зальфия.
Тут сынок Фериды, помолчав недолго, снова разразился плачем. Глаза Зальфии округлились от удивления.
- Ой, у вас в корзине младенец! Он, наверно, голоден. Вы ищете ему кормилицу?
- Не совсем, - туманно ответила Гузель.
- Давайте заодно и его покормлю, - великодушно предложила Зальфия, взяла младенца из корзины и присела с обоими детьми на низкий топчан, устланный толстым соломенным матрацем. - Какой он тёмненький, прямо чертёнок!
- В этом-то всё и дело, - вздохнула Гузель. - Женщина, у которой я теперь работаю, в отчаянии из-за того, что её сын уродился таким.
- Отчего же? - удивилась Зальфия.
- И она сама и её муж - оба светлокожие, - принялась Гузель излагать вымышленную по дороге легенду. - Мой господин, приближённый его высочества, ушёл с ним биться за Аба-Сеуд. И так уж получилось - не иначе как бес её попутал - что госпожа согрешила со своим соседом, чёрным мавром. Её супруг приехал домой в отпуск, а вскоре после его отъезда она обнаружила, что беременна.
Зальфия глубоко вздохнула.
- Как эта история похожа на мою! И мой муж ушёл сражаться за Аба-Сеуд. За проявленную им в бою доблесть ему разрешили сопровождать его высочество на побывку в Алькадир. Он был одним из эскортных. Мы с Фатихом провели несколько счастливых, но скоротечных дней. Царевич решил вернуться в Аба-Сеуд раньше, чем мы надеялись. После отъезда мужа я поняла, что жду ребёнка, а через месяц мне принесли весть о том, что он погиб сразу по прибытии в военный лагерь. Как грустно, не правда ли?
- И впрямь, печальная история, - согласилась Гузель, - но моей госпоже, уж поверьте, не слаще, чем вам. Хотя её муж и уцелел в этой мясорубке, но ребёнок, как видите, родился темнее сажи. Ох, беда случится, когда господин вернётся домой! Если только вы не поможете...
- Чем же я могу помочь? - изумилась Зальфия.
- Возьмите себе ребёнка госпожи, а ей отдайте вашего Хасана.
- Вы с ума сошли! - закричала Зальфия.
- Госпожа заплатит вам пятьдесят динаров! - воскликнула Гузель.
Молодая женщина посмотрела на своего сына, жадно сосущего её грудь. Затем перевела взгляд на чёрного младенца, присосавшегося к другой её груди.
- Конечно, пятьдесят динаров для меня большие деньги, но не думайте, что я продам за них своё дитя, - тихо, но твёрдо произнесла она.
- Вы меня не так поняли, - вкрадчиво сказала Гузель, - такую же сумму я буду приносить вам каждый месяц. Уже через полгода вы сможете переехать в лучший квартал, где никто вас не знает, через пять лет купить себе приличный дом. А ваш сынок получит прекрасное воспитание и почётную должность при дворе, когда подрастёт.
Зальфия медленно из-за тяжести груза поднялась с топчана. Оба младенца заснули, насытившись, у её груди. Она хотела положить своего сына в колыбельку, но повитуха протянула к нему руки.
- Подумайте хорошенько, голубушка. Не можете же вы весь свой век побираться по базарам.
На глаза Зальфии навернулись слёзы. Она вспомнила, как Мустафа-пекарь ей однажды намекнул, что пора бы с ним расплатиться за его доброту, и глазки его, утонувшие в складках жира, при этом так противно заблестели. Его благодеяния отнюдь не были бескорыстными и не могли продолжаться бесконечно. Пока она стояла в оцепенении, Гузель взяла из её дрожащих рук ребёнка и положила в свою корзину.
- А какие гарантии вы мне можете дать? - пролепетала Зальфия. - Кто поручится, что вы каждый месяц будете приносить мне деньги? Мне для уверенности нужна хотя бы расписка...
- Расписка! - всплеснула руками повитуха. - На что она вам, когда я оставляю вам сына госпожи? Неужели вы думаете, что она бросит своё дитя без содержания? - Гузель всплакнула для большей убедительности. - Видели бы вы, как бедняжка от сердца его отрывала! Возьмите мешочек. Здесь ровно пятьдесят золотых. А этот каравай с кунжутом вам пекарь передал. Сказал, что больше не будет вам помогать, потому что я обещала ему нанять вас кормилицей. Как видите, я заранее позаботилась о том, чтобы ваша честь не пострадала. Если кто спросит, откуда у вас чёрный младенец, так и говорите всем, что вы его кормилица.
- А если меня спросят, куда подевался мой собственный сын, что я скажу?
- Ах, боже ты мой! Бог дал - бог забрал! На всё его воля. Вы же всё равно в этой трущобе надолго не задержитесь. С такими-то деньжищами! До скорого свидания, ханум. Не сомневайтесь, через месяц увидимся.
Гузель подхватила корзину и выскочила на улицу, спеша скрыться, пока хозяйка не передумала. Проводив её глазами, Зальфия живо сунула сынишку Фериды в колыбель и пустилась вслед за повитухой, на ходу натягивая такую же тёмную, как у неё, непроницаемую чадру.
За всю дорогу Гузель ни разу не оглянулась. Передвигалась она так ходко, что Зальфия едва поспевала за ней. К концу пути у неё уже ломило спину, а ноги гудели от непривычно быстрой ходьбы. Наконец, они оказались на дворцовой площади. У ворот добротного каменного дома, украшенного затейливой резьбой, Гузель остановилась, осматриваясь по сторонам. Зальфия спряталась за деревом, и повитуха, не заметив ничего подозрительного, отперла калитку и скрылась в доме.
Зальфия подошла к воротам дома и оглядела его снизу доверху, потом попыталась заглянуть в окна, но все они оказались наглухо закрыты ставнями. Пока она топталась у ворот, словно неприкаянная, с рынка вернулась соседка Фериды с тяжёлой котомкой за плечами. Звали её Фатимой. Она была замужем за дворцовым привратником, нубийцем, который часто выручал Фериду по-соседски, пуская её во дворец в любое время, когда стоял на воротах.
- Извините, ханум, - обратилась к ней Зальфия, - в этом доме живут порядочные люди?
- А тебе они зачем? - насторожилась Фатима. - В прислуги, что ли, хочешь к ним наняться?
- Да, - солгала Зальфия, - только прежде хотела бы знать, каков их материальный достаток. Правду ли я слышала, будто хозяин дома служит при дворе?
Фатима снисходительно улыбнулась.
- Тут все служат при дворе. На дворцовой площади позволено селиться лишь придворным. Только это ещё не показатель достатка. Вот мы с мужем, к примеру, не можем себе позволить служанку нанять. Видишь, сама на себе покупки с рынка таскаю. А эти двое, - Фатима кивнула в сторону соседского дома, - золото лопатами гребут. У его высочества оба в большом фаворе. Так что нанимайся к ним без опаски, внакладе не останешься. Кстати, им вскоре понадобится нянька. Ферида-ханум на сносях, а может, уже и родила, пока я на рынок ходила.
Зальфие захотелось узнать побольше про семью, забравшую её сына, но Фатима уже поднялась на крылечко своего дома. Слова замерли на устах Зальфии, когда в дверном проёме показался чёрный, как эбеновое дерево нубиец, принимая из рук жены тяжёлую поклажу. Молодая вдова густо покраснела, вспомнив рассказ Гузель о том, как её хозяйка согрешила со своим чернокожим соседом. Что ж, теперь, по крайней мере, она узнала в лицо отца ребёнка, которого ей по воле судьбы придётся растить, как собственного сына.

 » Глава 15.2. Смерть Лейлы

- Ну что, ханум? - спросила Гузель, подпрыгивая от нетерпения. - Что он написал вам?
Ферида скомкала записку и в сердцах отшвырнула её в угол.
- Всё напрасно, - прошептала она, - всё напрасно…
- Что напрасно? - недоумевала Гузель.
- Мы напрасно подменили детей.
- Почему? Что написано в этом послании? Ради Аллаха, скажите мне, не то я ума лишусь от ваших недомолвок. Или вы мне больше не доверяете?
- Нет-нет, Гузель, что ты...
- Так говорите же.
Ферида разрыдалась.
- Его высочество, похоже, не в восторге от того, что стал отцом! Я ещё никогда не получала таких лаконичных и обидных писем.
Гузель застыла в ужасе.
- Он не поверил, что ребёнок от него?
- Не говори ерунды, Гузель, - осерчала Ферида. - Его высочество обещал признать своё отцовство, если мой сын родится светлокожим. А наш царевич всегда держит своё слово. Он приказал мне отнести ребёнка во дворец и передать на руки его старой няне, армянке Чемиган.
Гузель вздохнула с облегчением.
- Хвала Аллаху, малыша ждёт славное будущее.
- Какое мне дело до чужого ребёнка?!! Я-то сама остаюсь ни с чем. Ты только послушай, что он пишет! Дай-ка мне эту цидульку.
Гузель подняла с пола записку, смахнула с неё пыль и протянула хозяйке.
- «Я сказал Бехраму, что ты родила мёртвого младенца, - прочла Ферида. - Ему вовсе незачем знать, что я путался с его женой. Оставайся с ним, Ферида, твоё место рядом с законным мужем. А о нашем сыне я позабочусь, обещаю тебе».
- И это всё? - разочарованно протянула Гузель.
- Относительно меня да. Тут ещё приблизительно столько же о сыне - чёткое указание, как я должна с ним поступить. Его высочество немногословен, он выразил свою волю в нескольких строках.
- Ну, быть может, это и к лучшему? - робко спросила Гузель.
- Что к лучшему? - взвилась Ферида. - Ребёнок какой-то нищенки будет расти во дворце, а мой родной сын в трущобах?
- Кстати, - напомнила Гузель, - прошёл уже месяц. Пора заплатить ей обещанные пятьдесят динаров за его содержание.
- О боже, - простонала Ферида, - вот ещё одна докука! Чем, по-твоему, мне с ней расплачиваться? После той истории с изумрудным ожерельем муж строго ограничил меня в расходах. Он следит за всем и требует отчёта за каждый потраченный динар. Все наши денежки теперь лежат не дома, а в сундуках ростовщиков. Пропади он пропадом, этот губастый крохобор!
- Помнится, вы говорили, что у вас припрятано от мужа много золотых украшений. Я знаю одного менялу на рынке, он даст за них хорошую цену.
- Только этого недоставало, - взбушевалась Ферида, - разбазарить всё, что я заработала на своей службе, подчас рискуя головой! Думаешь, мне эти украшения за красивые глазки достались? Я свою душу за них по частям продавала!
- В таком случае лучше забрать вашего сына назад, - брякнула, не подумав, Гузель.
- И тем уличить меня в обмане? Тогда мне точно не сносить головы. Нет, тут уже ничего не поправишь. Хотя, погоди... у меня есть одна мыслишка.
- Хорошая? - с сомнением спросила Гузель.
- Просто замечательная, - просияла Ферида. - Если я сживу со свету эту зловредную мумию, царевич получит, наконец, свободу и женится на мне, как на матери своего наследника.
- О Аллах, - испугалась Гузель, - что вы задумали, ханум?
- Не бойся, у меня в мыслях нет убивать его жену. Я только сообщу ей кое-что, о чём она должна знать.
* * *
Ферида на цыпочках прокралась в спальню княжны, прижимая к груди новорождённого. Прекрасно зная распорядок её дня, рыжая плутовка выбрала наиболее подходящее время для визита. Настал час для дневного сна, и вся прислуга Лейлы разбрелась по своим комнатам, чтобы немного отдохнуть от забот. Оставленный охранять её спальню, Якуб прилёг на пороге, свернувшись калачиком, и сам не заметил, как задремал. Ферида с усмешкой перешагнула через него и плотно прикрыла за собой дверь.
Лейла лежала на кровати, обратив глаза на лепнину, украшавшую сводчатый потолок её спальни. Несмотря на все усилия, Сун Янг так и не сумел поставить её на ноги. Несчастная княжна оставалась прикованной к своей постели, её жизненное пространство сузилось до размеров этой маленькой комнаты. Но Лейла ещё не утратила интереса к окружающему и жадно впитывала городские новости, доставляемые ей китайцем, и дворцовые сплетни, приносимые Бесмой.
Поэтому её совсем не удивил визит Фериды с сыном на руках. Она знала, что её бывшая рабыня недавно разрешилась от бремени. Не было ничего охального в том, что молодая мать явилась к ней попросить благословения для малыша. И всё же ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть свою неприязнь к Фериде.
- Что ж, проходи, - пригласила княжна, - покажи своего карапуза. Я сейчас распоряжусь, чтобы Бесма приготовила ему подарки.
Ферида присела на самый краешек тахты и вдруг ни с того, ни с сего разрыдалась.
- Не надо, госпожа, - картинно всхлипнула она, - никакие подарки не заменят ему родную мать.
- О чём ты? - не поняла Лейла.
- Сегодня Икбала заберут у меня, госпожа.
- Как это? - поразилась Лейла. - Кто заберёт? Куда?
- Его высочество приказал мне принести сына во дворец и отдать на воспитание старой няне Чемиган. Госпожа, умоляю вас, позвольте мне остаться во дворце! Я согласна быть моему Икбалу кормилицей, только бы не расставаться с ним. Ваш муж поступает со мной не по совести. Это большой грех - разлучать мать с ребёнком. Хотя он ему отец, но родила-то его я.
- Мой муж - отец твоего ребёнка? - обомлела княжна.
- Ну, конечно, какие могут быть сомнения! Посмотрите на моего Икбала, госпожа.
Ферида сунула ей под нос хнычущего младенца. Взглянув на него, Лейла тотчас отпрянула, как будто увидела ядовитую змею.
- У него светлая кожа, - пролепетала она.
- Слишком, - притворно вздохнула Ферида. - Я так надеялась, что понесла от мужа, так молила об этом создателя. Но Аллах не услышал мои молитвы, и мой грех теперь у всех на виду. Я в отчаянном положении, госпожа. Бехрам разведётся со мной, и я останусь совсем одна.
- Я не верю тебе, - со слезами обронила Лейла. - У тебя давно ничего нет с моим мужем. Он воевал с арабами, потом с турками и уже много месяцев не наезжал в столицу.
Ферида потупила взор, продолжая вздыхать так тяжко, что могла бы разжалобить и камень.
- Это случилось в его последнюю побывку, сама не знаю как. Он был не в духе, а я невзначай подвернулась ему под руку. Вероятно, арабы ему сильно досадили. Он сорвал на мне свою злость, а я теперь расхлёбываю.
- Как тебя угораздило подвернуться ему под руку? - продолжала сомневаться княжна. - Ты ведь давно не служишь при дворе.
- Помните, в тот день, когда он вернулся, я как раз приходила к вам проситься назад на службу? Впрочем, я принесла вам письмо его высочества. Произведя на свет белокожего младенца, я сразу известила вашего мужа и скоро получила ответ. Прочтите, госпожа, и не обвиняйте меня во лжи.
Ферида протянула княжне записку царевича. Лейла испытала сильное смущение, взяв её в руки; он никогда не писал своей жене, и она не знала его почерка. Но записка сохранила след его печати, как какой-нибудь важный документ. С первых же прочитанных строк она поняла, почему он запечатал свою эпистолу.
«С чего ты решила, Ферида, что я позволю тебе поселиться во дворце? Насколько помню, мои обещания сводились к признанию отцовства, а это совсем не то, что ты себе вообразила. По законам шариата дети принадлежат отцу, но наш сын рождён в грехе и лучше до поры до времени сохранить его появление в тайне. Назови его Икбалом и отнеси во дворец к моей старой няне Чемиган. Она позаботится о нём, как заботилась в своё время обо мне. Я сказал Бехраму, что ты родила мёртвого младенца. Ему вовсе незачем знать, что я путался с его женой».
Лейла уронила письмо, не дочитав до конца. В глазах у неё потемнело, и она уже не различала слов, а шум в голове мешал ей вникнуть в их смысл.
- Что ж, сделай всё, как он велит, Ферида, - пробормотала она, приложив руку к ноющему сердцу. - Оставь здесь своего малыша и возвращайся домой. Так ты сохранишь, по крайней мере, мужа.
- Но, госпожа...
- Так необходимо, Ферида, во избежание огласки. Ты же не хочешь, чтобы тебя привлекли к суду за прелюбодейство? Я понимаю, что ты считала честью для себя разделить постель с наследником престола, но с тех пор, как ты вышла замуж, для тебя это уже не честь, а позор. Супружеская измена карается публичной поркой.
- Я не могу поверить, - закричала Ферида, вскочив на ноги и в ослеплении злобой бросив ребёнка на тахту, - чтобы ваш муж, обладая властью, выше которой только власть царя, ничего не может сделать для меня, женщины, подарившей ему долгожданного сына! Когда Гюльфем понесла от него, он готов был горы для неё свернуть, протрубить на весь мир о своей любви к ней.
- Что? - прошептала Лейла, покрывшись уродливыми красными пятнами. - Что ты сказала? Мой муж и Гюльфем?
- Они давным-давно любовники, госпожа! И всё ваше окружение об этом знает, но молчит. Вы живёте среди предателей, даже ваш исцелитель предаёт вас. А ваша любимица просто Иуда!
- Нет... нет... ты клевещешь на неё, - отказывалась верить Лейла.
- Как бы ни так, - закусила удила Ферида. - Напрягите свою память. Вспомните, как посылали её к мужу с разными поручениями, а она возвращалась от него через два, а то и три часа. И каждый раз при этом у неё был измученный вид, а вы по своей наивности приписывали его душевным переживаниям из-за её бессилия помочь вам сблизиться с мужем. Вы считали, что у неё отзывчивое сердце, а у меня его нет совсем. Мне так обидно было это слышать. Меня за связь с сахибом все осуждали, а эту дрянь жалели. И всё потому, что она прикидывалась жертвой. Я всем говорила, что она двулична как Янус, но никто мне не верил. Ха-ха-ха!
- Перестань, - взмолилась Лейла, корчась от невыносимой боли в груди, - позови ко мне Сун Янга... нет-нет, я не хочу его видеть...
- И то верно, - хмыкнула Ферида, - незачем звать этого сводника. Он втайне от вас принимал роды у Гюльфем.
- Хаджи-хакима... позови Хаджи-хакима...
- Но Хаджи-хаким тоже в стачке с Гюльфем. Хи-хи-хи! Он помешал вам приворожить мужа любовным зельем.
- Кого-нибудь... позови кого-нибудь...
- Но кого же, госпожа? Во всём дворце не найдётся человека, который не желал бы вам смерти. А больше всех этого желаю я. Когда вы умрёте, ваш муж заставит Бехрама развестись со мной и женится на мне. Потому что я родила ему сына, а не эта мерзавка Гюльфем!
Собрав остаток сил, Лейла нашарила под подушкой серебряный колокольчик и тряхнула им, что есть мочи. По комнате прокатился мелодичный звон. Испугавшись, как бы её не застигли на месте преступления, Ферида подхватила на руки плачущего младенца и понеслась к двери. Но дорогу ей преградил проснувшийся от звона Якуб, а следом за ним подоспели Гюльфем, Бесма и Сун Янг.
- О Аллах, что тут стряслось? - раскудахталась Бесма, всплескивая полными руками.
- Госпоже внезапно стало дурно, - попыталась вывернуться Ферида, - я хотела позвать ей врача.
Сун Янг опрометью кинулся к ложу княжны. Гюльфем рванулась за ним и в страхе застыла, увидев перекошенное лицо китайца. Он указал дрожащим пальцем на Лейлу, недвижно лежавшую в постели с кровавой пеной на губах.
- Всё кончено, Гюль! - проронил Сун Янг сдавленным шёпотом. - Она умерла. Похоже, у неё разорвалось сердце.
- Нет!!! - закричала Гюльфем, бросившись к Лейле. - Я не верю! Не умерла! Нет! Нет!!!
- Увы, Гюль! Поверь мне, я не могу ошибиться.
- Это ты убила её! - запричитала Гюльфем, кидаясь на Фериду как разъярённая пантера. - Убийца! Убийца!
Младенец на руках у Фериды испуганно заревел, заглушая своим рёвом вопли обезумевшей от горя рабыни.
- С ума сошла? - разозлилась Ферида. - Как ты смеешь нападать на меня, женщину, подарившую наследника твоему господину?
- Что ты несёшь? - вскинулась Бесма. - Какая возмутительная наглость!
Ферида сунула ей под нос записку Сарнияра Измаила.
- Читайте, вы все! Особенно ты, Гюль, тебе отлично знаком его почерк. Там сохранилась и его печать. Хоть он и велел мне отдать ребёнка на воспитание нянькам, я не могла с этим согласиться и пришла к его жене требовать справедливости. Но на мне нет греха. Я не ожидала, что она так болезненно всё воспримет.
- Лгунья! - вскричала Гюльфем, снова бросаясь на Фериду. - Ты знала, что твоя новость убьёт её! Ты пришла, чтобы убить её своей новостью!
- Чушь, - презрительно фыркнула Ферида, - чего она ждала, эта убогая инвалидка? Что её муж будет жить как монах?
- Гадина! - разрыдалась Гюльфем. - Мерзкая, подлая гадина!
Сун Янг обхватил её за талию, пытаясь оттащить от Фериды, но Гюльфем отбивалась от него, как взбесившаяся кошка. Ему пришлось применить силу, чтобы сладить с ней, и, в конце концов, он всё же оттащил её в дальний угол спальни, хоть это стоило ему царапин на лице и вырванных из бороды волос.
- Успокойся, Гюль, - обозлился он, - дракой ты дела не решишь. Если хочешь привлечь убийцу к ответственности, надо действовать по-другому.
- И как же? - всхлипнула Гюльфем.
- Напиши письмо его высочеству. Изложи в нём всё как есть, без прикрас. Пусть он сам решит, как наказать эту женщину.
Гюльфем безнадёжно махнула рукой.
- Я, конечно, напишу ему, Сун Янг, но не думаю, что он проявит к ней суровость. В глубине души он будет благодарен ей за то, что она избавила его от надоевшего брака.
- Одно дело, что он чувствует, и совсем другое, что велит ему совесть, - возразил Сун Янг.
- Хорошо, я напишу, - согласилась Гюльфем. - А пока мы не получим ответа, Ферида будет разгуливать на свободе?
- Нет, Гюль. Я отнесу записку его высочества придворному кадию, скажу ему, что она стала причиной смерти госпожи. Он должен задержать убийцу до суда или возвращения царевича.
- Но для обращения к кадию нужны четыре свидетеля.
Сун Янг улыбнулся.
- Раскрой глаза, Гюль, нас как раз четверо: ты, я, Бесма и Якуб.

 » Глава 16.1. Прекрасная пленница

- Открой мне, Сервиназ, - упрашивал Сарнияр, стоя за запертой дверью с подносом в руках. - Я принёс тебе ужин.
- Какая честь для меня! - фыркнула албанка, но не двинулась с места. - Зачем вы роняете своё достоинство, уподобляясь прислуге?
- Затем, что мне нужно поговорить с тобой, - терпеливо объяснил он.
- Мне не о чем с вами разговаривать, - отрезала Сервиназ.
- Ну, открой, прошу тебя, - настаивал Сарнияр.
- И не подумаю.
- Еда простынет.
- Ну и пусть!
- Здесь кавурма из мяса газели, и перепелиные яйца, и брынза с кусочками дыни, - попытался соблазнить молодую вдову Сарнияр. - Повар приготовил твои любимые блюда по моему приказу.
- Зря старался. Я не стану есть в вашем присутствии.
- Хорошо, - сдался Сарнияр. - Я оставлю поднос на полу и уйду, а сам вернусь примерно через полчаса.
- Прошу вас, эфенди…
- О чём, прекрасная пери? - встрепенулся Сарнияр.
- Не возвращайтесь сюда ни через полчаса, ни через неделю, ни через месяц.
- Почему? - похолодел он.
- Вы - убийца моего мужа! - всхлипнула Сервиназ.
- Я сразил его в честном бою.
- Это неправда! Юсеф-ага рассказал мне, как погиб Ибрагим. Вы его зарубили, едва он открыл вам ворота! Вы обманом ворвались в крепость и не дали ему ни малейшей возможности защитить свою жизнь.
Сарнияр погрузился в раздумья. Если он признается Сервиназ, что убил коменданта по ошибке, приняв его за часового, ей будет ещё больнее и обиднее за мужа, а сам он ничего не выиграет в её глазах. Поэтому он сказал то, что обычно говорят в похожей ситуации в своё оправдание:
- Твой муж на моём месте сделал бы то же самое. Будь я более набожен, сказал бы, что на то была воля Аллаха. Но, думается мне, в таких делах всё решает слепой случай.
- Вы хотите убедить меня в том, что случайно одержали победу? Каким же тогда образом вы узнали условный пароль для проникновения в крепость?
- Послушай, - начал терять терпение царевич, - может быть, ты всё-таки впустишь меня в комнату? Это же глупо - вести переговоры через дверь!
- Мой муж тоже так думал и поплатился за это заблуждение своей жизнью.
- Твоей жизни ничто не угрожает, уверяю тебя.
- А моей чести, которая мне дороже жизни? Ей тоже ничего не грозит, если я впущу вас в комнату?
Сарнияр хрустнул пальцами от волнения, чуть не уронив при этом поднос.
- Ты можешь быть спокойна за свою честь. Я обещаю не посягать на неё, несмотря на то, что ты моя пленница.
- Я больше не верю вашему слову после того, как вы дали волю рукам минувшим вечером.
- Это произошло спонтанно, - сознался он. - Я был навеселе, а ты приняла меня без той отвратительной мешковатой робы, что превращает женщину в говорящий кокон.
- Я решила больше не прятаться от вас под феридже, раз вы уже видели меня без покрывала. В этом была моя ошибка. Вы полезли ко мне своими руками, обагрёнными кровью моего мужа.
- Каюсь, мне было трудно сдержаться. Я сделан не из железа, а из плоти, нервов и горячей крови. Уже много месяцев я не видел женщин, а подобных тебе и вовсе не встречал.
- А вы со всеми женщинами ведёте себя по-варварски, эфенди? - вонзила в него очередную шпильку Сервиназ.
Сарнияр испытал неодолимое желание вломиться к ней в комнату и хорошенько её встряхнуть. Зажав поднос в одной руке, костяшками пальцев другой он вполсилы ударил по шаткой двери, затрещавшей под его ударом. В ответ раздался испуганный вскрик.
- Много ли ты встречала таких варваров, моя пери, которые сами бы носили пищу своим пленницам? И говорили с ними через худую переборку, высадить которую могли бы одним несильным пинком?
- Нет, вы не сделаете этого! - в ужасе воскликнула Сервиназ.
- Не сделаю, потому что я не варвар, а твой покорный раб, моя пери. Не ты томишься в плену у варвара, а варвар пленён твоей дивной красой.
- Если вы мой раб, должны исполнять мои желания.
- Приказывай, моя пери. Я сделаю всё, чего бы ты ни пожелала.
- Я желаю оказаться на воле, - заявила Сервиназ. - Я хочу выйти из этой тюрьмы, в которую превратилась для меня крепость Алиф.
- Даже не мечтай об этом, - отрезал Сарнияр.
- Вам всё равно придётся отпустить меня раньше или позже. Мой отец предложит вам выгодный вариант обмена или другие уступки, от которых вы не сможете отказаться. Я уверена, что он уже присылал к вам парламентёров в надежде договориться о моей свободе. Почему вы избегаете разговоров о моём отце?
- Потому что он не предпринимает никаких попыток освободить тебя, наивное дитя. Очевидно, Сулейман-паша считает тебя потерянной для себя, а твою честь погубленной. В своё время он сам не устоял от искушения с твоей матерью, потому и не питает никаких иллюзий на мой счёт.
- Но ведь у вас хватает благородства не принуждать меня к сожительству! - в отчаянии воскликнула Сервиназ.
Сарнияр усмехнулся в ответ.
- И, по-твоему, мне следует довести это до его сведения, пери? Начинать переговоры - прерогатива побеждённых, а я победитель. Мои люди уже захватили четыре крепости, помимо Алиф. Скоро мы прорвёмся к побережью и прогоним турок с нашего полуострова. Сулейман-паша терпит поражение за поражением. Едва ли его ещё волнует судьба внебрачной дочери, когда его собственная судьба висит на волоске. Не сегодня, завтра султан сместит его с поста сераскера, если ещё не сделал этого. И тогда твой отец потеряет всякую возможность добиться твоего освобождения.
- Но, даже потеряв влияние и власть, он всё же сможет выкупить своё дитя из плена.
- Меня не интересует выкуп. Я не обменяю тебя на деньги, даже если мне предложат целую дюжину сундуков, набитых золотом. Не всё измеряется деньгами, поверь мне.
Сарнияр оставил поднос на полу и удалился. В конце коридора его дожидался Рахим, прибывший в Алиф с донесением о захвате ещё одной турецкой крепости, уже шестой по счёту. Они обменялись приветствиями, затем Рахим доложил ему об обстановке на передовой и под конец спросил:
- Чем вы занимаетесь здесь, ваше высочество? Мне сообщили, что вы до сих пор держите в плену дочь сераскера, несмотря на то, что он уже трижды присылал парламентёров, каждый раз предлагая за неё всё более выгодные варианты обмена. Потом я нечаянно услышал, о чём вы говорили со своей пленницей и чуть не сгорел от стыда за вас. Каковы бы ни были ваши виды на эту женщину, но внушать ей, будто родной отец от неё отвернулся, когда это заведомая ложь...
- С чего ты вздумал поучать меня, Рахим? - рассерженно перебил его Сарнияр. - Не советую тебе идти по стопам своего отца. Напомнить, чем закончилось его вмешательство в мою частную жизнь?
- Вы можете разжаловать меня, как и моего отца, - не дрогнул от угрозы Рахим, - но я всё равно скажу вам, что это бесчестно - охмурять женщину, прибегая к заведомой лжи.
- В любви, как и на войне, все средства хороши, - сердито буркнул Сарнияр.
- Неужто в вашем арсенале не найдётся средств более достойных и честных?
- Безусловно, найдётся. Я пущу их в ход после того, как Сервиназ смирится с уготованной ей участью.
- А какую участь вы ей уготовили? Она будет вашей наложницей?
- Это не такая уж безрадостная перспектива, как тебе кажется, Рахим, - всё ещё дуясь, заявил царевич. - Сервиназ займёт достойное место в моей жизни. Я сделаю её своей земной спутницей, матерью моих детей.
- Мне странно это слышать, - признался Рахим. - Вы же были так влюблены в Гюльфем-ханум, собирались жениться на ней.
Лицо Сарнияра побагровело при упоминании о Гюльфем.
- Теперь об этом не может быть и речи. Я не хочу иметь детей от женщины, убившей плод моей любви в своём чреве.
- А другая нимфа, та, что подарила вам сына?
- Она замужем за моим телохранителем. Я не намерен разрушать их брак. Что до ребёнка... моё сердце уже принадлежит ему, но я не могу признать своим наследником плод адюльтера. Пора завязывать с войной, Рахим. Женщин нельзя надолго оставлять без присмотра. В моё отсутствие они совсем распустились. Одна убила моего ребёнка, другая, напротив, родила без моего согласия. Ей-ей, нельзя давать им волю!
- Не вздумайте! - испугался Рахим. - Если вы не можете обойтись без женщин, оставьте себе эту албанку, но не лишайте нас удовольствия сражаться с турками.
- А ты вошёл во вкус войны, Рахим, - поддразнил его, смеясь, царевич, - когда-то она представлялась тебе сомнительным предприятием.
- Аппетит приходит во время еды, ваше высочество.
- Сахиб! - позвал со двора знакомый голос.
Царевич выглянул в окно и увидел Мансура, который стоял у подножья парадной лестницы, размахивая двумя свитками.
- Последние новости из столицы? - предположил Рахим.
Сарнияр досадливо отмахнулся.
- Наверно, опять послание от Фериды. Эта рыжая чума засыпала меня письмами, полными нелепых требований признать её матерью моего наследника. До неё никак не доходит, что если я это сделаю, прослыву прелюбодеем, а она сама блудницей.
Царевич начал спускаться вниз по крутой лестнице, опираясь на резные перила. Рахим последовал за ним.
- Зря трудился, Мансур, - сказал Сарнияр гонцу. - В следующий раз, когда Ферида-ханум попросит тебя доставить мне письмо, сожги его, а пепел развей по ветру.
- Но эти письма прислала вам не Ферида-ханум, - заявил Мансур.
- А кто же тогда? - удивился царевич.
- Одно из них написано вашей матушкой.
- Давай его сюда скорее, - потребовал Сарнияр.
С нетерпением выхватив из рук Мансура протянутый свиток, он развернул его и углубился в чтение. И амирбар, и гонец с нескрываемым любопытством следили за выражением его лица. Дочитывая письмо, Сарнияр заметно разволновался; глаза его подёрнулись влагой, но слёзы, не пролившись, застыли на ресницах.
- Моя жена умерла, Рахим! - Он обратил покрасневшие от непролитых слёз глаза на гонца. - Кто прислал второе письмо, друг мой?
- Гюльфем-ханум, - ответил скороход.
- Гюльфем? - машинально повторил Сарнияр. - Зачем эта женщина написала мне? Она никогда не отвечала на мои письма, ты тому свидетель, Мансур. В своё время ты доставил ей целый мешок моих посланий, но ни разу не получил на них ответа. Зачем же теперь, когда я порвал всякую связь с Гюльфем, она пишет мне?
- Вероятно, - предположил Рахим, - ей тоже захотелось уведомить вас о кончине вашей жены.
- В таком случае мне незачем читать её письмо, - решил Сарнияр.
Рахим укоризненно покачал головой.
- Ну, что за ребячество? Ведь от вас не убудет, если вы прочтёте его.
- Нет, я не стану его читать, - заупрямился Сарнияр и, чтобы не поддаться соблазну, порвал письмо Гюльфем на мелкие кусочки.
Рахим и скороход обменялись кислыми взглядами.
- Ступай на кухню, Мансур, - приказал амирбар, - ты наверняка проголодался.
- Как волк, - кивнул скороход и скрылся с глаз.
- Примите мои соболезнования, ваше высочество, - сочувственно пожал руку царевича Рахим.
Сарнияр сморгнул вновь показавшиеся на глазах слезинки и вдруг с воодушевлением произнёс:
- Но это же всё меняет, Рахим!
- Что именно, мой юный владыка?
- Смерть моей жены кардинально меняет мои планы! Теперь я смогу жениться на Сервиназ!
- Вы с ума сошли! - воскликнул Рахим. - Жениться на дочери своего врага?
- Но именно так поступали мои предки. Или ты позабыл, как сам мне предлагал увенчать победу над калифом Аль-Акик союзом моего младшего брата с его дочерью?
- Но вы ещё не одержали победу над турками, - возразил амирбар, - битва в самом разгаре. Если вы женитесь на дочке главнокомандующего, вам придётся заключить с ним перемирие. Не станете же вы продолжать борьбу со своим тестем?
- Конечно, нет. Представляю, с какой радостью он ухватится за моё предложение! Ведь я спасу его не только от отставки, но и немилости Великого Турка. По правде говоря, мне уже наскучило воевать с султаном Мюрадом. Но не волнуйся, Рахим. Мировая ему обойдётся дороже войны.
- И всё из-за этой албанки, будь она неладна, - проворчал Рахим. - По отношению к женщинам вы неизменно проявляете излишнюю щепетильность. Они всегда играли ключевую роль в вашей жизни. Вы затеяли войну с турками из-за женщины и сворачиваете её тоже из-за женщины.
- О чём это ты? - сердито спросил Сарнияр.
- Всё о том же, - развёл руками Рахим. - Когда вам навязали в жёны богатую княжну, вы решили ограбить турок, чтобы развестись с ней и вернуть ей приданое. Благородная цель, нечего сказать! Но как только выяснилось, что она почти не жилица, вы передумали развязывать войну и всё-таки развязали, когда китаец вдохнул в неё жизнь. Теперь она умерла, а вы влюбились в свою пленницу-албанку и шабаш - конец войне, которая с таким успехом для вас началась.
Война никогда не являлась вашей целью или призванием, хотя на этом поприще вам сопутствовала удача. Вы играючи одерживали одну победу за другой и могли бы достичь небывалых высот, если бы не ваша слабость к слабому полу. Простите за игру слов, но это так. Вы принимаете судьбоносные решения, поддаваясь мимолётной прихоти.
- Я же сказал, что для меня это не мимолётная прихоть, - прибавил в голос децибел Сарнияр.
- Но почему непременно надо жениться на этой женщине, когда вы можете взять её и так?
- Потому что так велит моя совесть, Рахим. По моей вине она стала вдовой, едва успев выйти замуж.
- На войне такое часто случается.
- Кроме того, я не хочу, чтобы она считала меня варваром.
- Вы слишком большое значение придаёте тому, что думают о вас женщины. И что же теперь? Вы вернёте туркам всё, что награбили у них?
- Нет, я оставлю всё завоёванное себе. Их крепости - мои военные трофеи.
- В таком случае, - решительно сказал Рахим, - назначьте меня комендантом крепости Капуджа, и я немедленно выеду туда с инженерно-восстановительным отрядом.
- Я хотел направить тебя послом к Сулейману-паше. Ты не хочешь принять участие в переговорах о мире?
- Нет, ваше высочество. Думаю, что вы прекрасно справитесь без меня. Вы же всё равно не слушаете моих советов.
Сарнияр махнул рукой, решив не продолжать этот бессмысленный спор. Рахим был слишком разочарован. Оценив свои силы как полководца в боях под Аль-Акик и Аба-Сеуд, он надеялся добиться большего. Но для царевича со смертью княжны война потеряла всякое значение. Теперь у его ног лежало всё золото Голконды. А до сокровищ, хранящихся в Алла-Илеме, ещё нужно было дотянуться. У турок имелся флот. Османские галеры вывезут всё ценное из порта раньше, чем румалийцы подберутся к нему на опасное расстояние.
- Как-то отец сказал мне, что на войну с турками может уйти целая жизнь. А она у меня одна, Рахим. Человек приходит в этот мир лишь один раз. Но если ты останешься, я докажу тебе, что эту войну мы не проиграли.
- Я не останусь, ваше высочество, - упорствовал Рахим.
- Хорошо, - согласился царевич, - уезжай в свою крепость.
Он позвал писаря, который написал под его диктовку грамоту о назначении Рахима комендантом крепости Капуджа. Между тем вернулся Мансур и получил приказ ехать в ставку Сулеймана-паши с предложением начать мирные переговоры.
- Дайте мне немного времени на отдых, - воспротивился гонец, - хотя бы до утра. Я проделал такой утомительный путь.
- Отдыхай, - согласился царевич, подумав о том, что у него будет время поразмыслить о своём решении до утра.
А поскольку принятие этого решения напрямую зависело от того, как его воспримет Сервиназ, он отправился сообщить ей о нём, не откладывая в долгий ящик. Подойдя к двери её комнаты, он обнаружил поднос с едой на том же месте, где его оставил; исчезло только блюдо с перепелиными яйцами. Дверь в комнату была по-прежнему заперта. Сарнияр решил не ломиться к пленнице, а подождать, когда она захочет пить (яйца перепёлок вызывают сильную жажду) и откроет дверь, чтобы взять с подноса кувшин с лимонным шербетом.
Так и случилось. Не прошло минуты, как засов заскрипел, дверь приоткрылась, и Сервиназ выглянула в коридор. Увидев царевича, она сделала попытку захлопнуть перед ним дверь, но он втиснул руку между створкой и косяком, распахнул её и подался вперёд, так что Сервиназ, волей-неволей, пришлось впустить его к себе.
- Нет, вы всё-таки грубый дикарь! - воскликнула она, отходя от двери вглубь комнаты.
- Нет, это ты дикарка, - возразил Сарнияр, следуя за ней.
- Сколько раз вам повторять, что я не хочу с вами разговаривать?
- На этот раз тебе придётся меня выслушать.
Сервиназ спокойно уселась на тахту и взялась за рукоделие. Он встал напротив, смотрел, как она вышивает по канве и думал о том, что ещё не поздно пересмотреть своё решение. Но стоило ей поднять пленительные янтарные глаза и взглянуть на него с сердитым выражением, и он понял, что отступать уже некуда.
- Так что вы хотели мне сообщить, эфенди? - с нетерпением спросила она. - Ваше молчание наводит меня на мысль, что вам нечего сказать мне, по крайней мере, такого, о чём я ещё не слышала. Вы хотите в очередной раз подчеркнуть, что у меня нет другого выбора, кроме как уступить вашему желанию? Что я напрасно берегу свою честь, раз мои родные всё равно считают её погубленной и потому не спешат вызволить меня отсюда? Если так и вы лишь подбираете другие слова, чтобы сказать мне всё то же самое, я не желаю вас слушать.
Когда она закончила и снова взялась за иглу, Сарнияр ответил:
- Ты приписываешь мне качества, которыми я не обладаю, моя пери. Увы, я не умею говорить по-разному об одном и том же.
- Неужели? - недоверчиво усмехнулась Сервиназ. - А я слышала, что, напротив, вы владеете даром увлекать за собой толпы людей своим красноречием и своими успехами на поле брани в большей степени обязаны ораторскому, чем боевому искусству.
- Я не стану отрицать, что язык у меня неплохо подвешен, но в твоём присутствии он немеет, моя пери. Иначе я уже сказал бы тебе всё, что не решаюсь сказать.
- Если вам нужно выпить для храбрости, - язвительно молвила Сервиназ, - велите принести вам вина.
- О нет, - возразил царевич, - я не хочу смущать твою добродетель и давать лишний повод считать меня дикарём. Моя задача как раз состоит в том, чтобы рассеять твоё заблуждение относительно меня.
- Что бы вы ни говорили и ни делали, я всё равно не изменю своего мнения о вас, - заявила юная вдова.
- Даже если я скажу, что хочу жениться на тебе?
Сервиназ вздрогнула и уколола палец иглой от неожиданности. Затем уставилась на юношу с недоверием, решив, что он попросту насмехается над ней в отместку за её издёвки. Но лицо у него было таким серьёзным и даже напряжённым, что не оставалось сомнений - он говорит о своих намерениях, не шутя.
- Но ведь вы женаты, - выпалила она первое, что пришло ей на ум, - а в Румайле не принято многожёнство.
- Моя жена умерла две недели назад, - сообщил Сарнияр. - Я только что получил известие о смерти женщины, которая по сути не была мне женой. Наш брак был коммерческой сделкой. Жену мне выбрали родители, и мне пришлось жениться на ней, чтобы спасти свою семью от сумы. Теперь я хочу жениться не из корысти, а по велению сердца.
- Не могу поверить, что вы говорите об этом серьёзно, - пролепетала Сервиназ. - Брак между нами невозможен, ибо мы враги.
- А если он положит конец вражде?
Сервиназ застыла, а с его лица, наоборот, сошла напряжённость и снова заиграла улыбка на его скульптурно вылепленных губах.
- Я вижу, моё предложение застало тебя врасплох. Если тебе нужно подумать, я даю тебе время до утра. Но до первой молитвы ты обязательно должна мне ответить, выйдешь ты за меня или нет.
Царевич хотел погладить её по щеке, но она увернулась. Это рассердило его, и он продолжил уже более жёстким тоном:
- Я ни к чему тебя не принуждаю, моя пери. Если ты не согласишься на свадьбу, мы просто забудем об этом разговоре, и всё. Итак, до утра - договорились?
Он постоял с минуту, читая мысли, отображавшиеся у неё на лице, словно открытую книгу, и ход этих мыслей был ему так неприятен, что он, не сказав больше ни слова, вышел за дверь. До Сервиназ донёсся страшный грохот - это царевич, уходя, споткнулся о стоявший на полу поднос.

 » Глава 16.2. Приезд Сулеймана-паши

Навстречу Сарнияру по лестнице поднимался Бехрам, перешагивая через ступеньки. По его тёмным щекам струйками катился пот, глаза блестели от возбуждения.
- Сахиб, - воскликнул он, - вы не поверите, кто к вам приехал!
- Неужто сам Великий Турок? - мрачно пошутил Сарнияр.
- Нет, берите ниже, - хохотнул Бехрам.
- Сулейман-паша?
Мавр закивал; его толстые губы расплылись в белозубой улыбке.
- Это перст судьбы, - произнёс Сарнияр, воздев глаза к небу. - Что ж, проводи почётного гостя в зал приёмов, Бехрам.
- Он уже там, - ответил мавр.
- Много с ним приехало народу?
- Всего несколько человек. Сераскер привёз вам в подарок русские меха и ещё кучу всякой всячины.
В сопровождении мавра царевич проследовал в приёмный зал, большую комнату с высоким куполообразным потолком и двумя ярусами окон. Нижние окна были забраны ажурными решётками, верхние полукруглые выложены цветными стёклами - бирюзовыми, фиолетовыми, тёмно-красными. Стены расписаны в холодных тонах и отделаны посередине фризами из тёмно-синих изразцов, в рисунок которых искусно вплетались белыми буквами стихотворные строчки из Корана.
Вдоль стен тянулись низкие диваны, перед возвышением с тремя ступенями разложены большие кожаные и парчовые подушки, углы которых украшали пышные кисточки.
Когда Сарнияр вошёл, турок, сидевший на диване, поднялся. Это был высокий статный старик с широким смуглым лицом, длинными усами и короткой чёрной седеющей бородой. На нём был кафтан из чёрного бархата, расшитый золотом и мелким кремовым жемчугом, на голове красовался высокий тюрбан с громадным рубином, горевшим, словно кровавый глаз. С толстой шеи свисала крупная золотая цепь, пальцы были унизаны перстнями с топазами, сапфирами и рубинами.
- Салам алейкум, - поздоровался Сарнияр, прошёл к возвышению и, взобравшись на него, уселся на подушку.
Сулейман-паша подал кому-то знак, и рабы внесли в зал богатые дары: меха соболей и горностаев, шкуры сибирского тигра, чёрного, белого и бурого медведя, рулоны тончайшего египетского полотна, китайского и персидского шёлка, венецианского кружева. Сложив всю эту роскошь к ногам Сарнияра, рабы согнулись в поклоне и попятились к двери.
- Это ещё не всё, бейэфенди (прим. автора: уважаемый господин), - лукаво прищурился паша, - я привёз вам дюжину рабынь, каждая из которых не уступит в красоте моей дочери. Это, - паша показал свиток, - свидетельство врача о том, что все они девственны, непорочны и чисты как те гурии, что встретят нас в райских кущах. Если, конечно, Аллах будет к нам милостив в день Страшного Суда.
Сарнияр не смог сдержать улыбки, что показалось паше добрым знаком. Он с облегчением присел на диван, раскинув веером подол плохо гнущегося от обилия золота кафтана.
- Итак, паша, - молвил царевич, - вы предлагаете мне девственниц в обмен на вашу дочь?
- Это не совсем обычный обмен, - признал старик, - но от всех других вариантов вы наотрез отказались. Несмотря на ваш перевес в боях, мы захватили в плен много ваших воинов. Но, видимо, в вашей стране они плодятся как муравьи, раз вы совсем не дорожите ими.
- Я действительно не дорожу теми, кто позволяет увести себя в плен, - ответил Сарнияр.
- Мне не хотелось так думать, бейэфенди. Легче было поверить, что мои парламентёры не умеют вести переговоров. Поэтому я решил приехать сам, рискуя оказаться вашим пленником.
- Вы так сильно любите свою дочь? - спросил вдруг царевич.
Глаза Сулеймана-паши подёрнулись влагой.
- Она моё любимое дитя, хоть и рождена вне брака. Я безумно любил её мать, к тому же Сервиназ поздний ребёнок. Я нашёл моей дочери знатного мужа, но видно, она родилась под несчастливой звездой, если Аллах позволил ей овдоветь в столь юном возрасте. Моё сердце разбито, бейэфенди, потому я и проигрываю вам одно сражение за другим. Заклинаю вас, если вы держите её в плену с намерением доконать меня, возьмите меня вместо неё!
Сарнияр окинул старика сардоническим взглядом. Усмешка собрала в уголках его глаз мелкие морщинки, говорившие о его незаурядном уме, проницательности и лукавстве.
- Вы так боитесь гнева вашего султана, что предпочитаете сдаться мне, чем держать перед ним ответ за своё поражение? Я предлагаю вам более достойный выход - отдайте свою дочь за меня. Если вы согласны, мы сегодня же заключим перемирие.
Чёрные глаза сераскера радостно вспыхнули.
- Не могу поверить, что вы говорите всерьёз, бейэфенди. Должно быть, я сплю и слышу это во сне.
Сарнияр усмехнулся.
- Ваша дочь придерживается такого же мнения, паша. Она не верит в серьёзность моих намерений.
- Если позволите, бейэфенди, - воскликнул сераскер, - я сам поговорю с Сервиназ. Уж мне-то она поверит, надеюсь.
- Конечно, - согласился царевич и позвал мавра. - Бехрам, проведи Сулеймана-пашу к моей пленнице.
Сераскер поднялся с дивана и последовал за мавром. В доме, который прежде принадлежал его зятю, женская половина включала всего три комнаты. Две из них занимала Сервиназ, а третья, совсем маленькая, была отдана её прислужнице Мухсине. Этот порядок не поменялся со смертью бея Ибрагима. Сервиназ по-прежнему обитала в тех же комнатах, в которых жила на протяжении своего короткого замужества. Эти комнаты сообщались между собой через арки, а в коридор выходила только одна дверь.
Сулейман-паша собрался войти, но дверь оказалась заперта изнутри на задвижку. Он тихонько постучал и в ответ услышал раздражённый возглас Сервиназ:
- Вы обещали не тревожить меня до утренней молитвы, эфенди.
- Это я, Сервиназ, - взволнованно сообщил паша, - твой отец.
Дверь тотчас распахнулась, и пленница с плачем кинулась на шею старику.
- Доченька, - горячо обнимая её, вскрикнул Сулейман-паша, - моё дорогое дитя!
- Отец, - рыдала в его объятиях Сервиназ, - молю вас, заберите меня отсюда!
- Давай поговорим в комнате, - предложил он, - в коридоре не совсем удобно.
Не разжимая объятий, отец и дочь вошли в гостиную, и присели на тахту. Сервиназ склонила свою прелестную головку ему на плечо. Паша ласково перебирал пальцами длинные пряди её волос цвета спелой пшеницы.
- Этот дикарь обманул меня, - всхлипнула она, прижавшись к его плечу. - Он говорил, что вы забыли обо мне, что вас не волнует моя судьба, что вам приходится думать не о том, как вызволить меня из плена, а о том, как не упасть в глазах падишаха. Но я не верила ни одному его слову. Я знала, что вы слишком хороший отец, чтобы не думать о своей дочери.
Сулейман-паша глубоко вздохнул.
- Конечно, дитя моё, я не мог забыть о тебе. Мысль о том, что ты томишься в плену у этого дикаря, как ты его зовёшь, сводила меня с ума. Я уже не мог сосредоточиться на своих обязанностях и отбивать его бесчисленные атаки. Из Стамбула приходили гневные письма от повелителя, полные угроз и упрёков в неумелом ведении войны. Увы, я оказался никчёмным воеводой, дитя моё.
- Нет, - горячо возразила Сервиназ, - это моё пленение выбило почву у вас из-под ног.
- Настолько, - произнёс паша, - что я отважился явиться в логово врага, предпочитая плен постыдному отстранению от должности. А султан непременно отстранил бы меня после падения последней крепости, которая преграждает румалийцам проход к морю и золоту, хранящемуся в Алла-Илеме. Пусть бы лучше ему донесли, что я был захвачен неприятелем при попытке договориться с ним об обмене военнопленными.
- О, отец! - разрыдалась Сервиназ, зарывшись лицом в меховой воротник его кафтана.
- Но этот варвар, как ты его называешь, - продолжал Сулейман-паша, - совсем не таков, как я себе представлял. Столько всяких ужасов мне наплели о нём, что я готовился увидеть чудище с тремя головами, великана из племени Ад, изрыгающего жар из ноздрей. А он оказался самым обыкновенным человеком, правда, исполинского роста, но вполне симпатичным и совсем молодым, лет двадцати трёх, не более. И не стану скрывать, что он сразил меня своим благородством, предложив перемирие, когда я готов был сдаться ему на милость.
- Да, но цена этому перемирию - моя рука, а данью будет вечная неволя!
- Не неволя, а замужество, дитя моё.
- С человеком, сделавшим меня вдовой!
- Нет, с человеком, который мог сделать тебя своей наложницей, а вместо этого предлагает брак.
- Ах, отец, - воскликнула Сервиназ, заломив руки, - но ведь Аллах спросит с меня за моё отступничество в Судный День! Наша жизнь здесь, на земле коротка, а за гробом вечна. Несчастный Ибрагим перевернётся в своей могиле, если я выйду замуж за его убийцу! Его родные будут проклинать меня до скончания дней.
- Дитя моё, - прослезился тронутый до глубины души старик, - я не хочу принуждать тебя к тому, чему противится твоё сердце. Но подумай сама, если ты откажешься выйти замуж за этого юношу, какая судьба тебя ждёт? А меня? Я буду смещён со своего поста, опозорен, втоптан в грязь, а возможно, и казнён.
Ужаснувшись его словам, Сервиназ прижалась к нему ещё крепче.
- Нет, отец! Не говорите так, прошу вас! Я... выйду замуж за этого человека. Если такова моя судьба, пусть она свершится.
Сулейман-паша вздохнул с неимоверным облегчением. Желая хоть немного утешить свою дочь, он поцеловал её в лоб и сказал:
- Как знать, возможно, ты будешь с ним счастлива. Вспомни свою мать. Ведь она была счастлива со мной и стала бы ещё счастливее, если бы мне хватило мужества жениться на ней. У меня было две жены, а Пророк разрешил нам иметь четырёх. Этот румалиец задел самые чувствительные струны моей совести.
Сервиназ вскинула на отца большие янтарные глаза.
- Вы хотите сказать, что господь позволит мне возлюбить врага своего, как позволил моей матери?
- Если он предназначил тебе такую же судьбу, значит, хотел, чтобы её история послужила черновиком, который ты перепишешь набело.
Сулейман-паша ещё раз поцеловал свою дочь и поднялся с тахты. Она проводила его до двери, вернулась в комнату и в задумчивости обвела её глазами, вспоминая те несколько дней, что провела здесь со своим мужем. Эти дни были заполнены не столько любовью, сколько тревогами за его и свою жизнь из-за внезапного налёта румалийцев.
Из смежной комнаты донёсся слабый шорох, и на пороге возникла Мухсина, служанка Сервиназ. Она прибиралась в её спальне и волей-неволей слышала всё, о чём говорилось в гостиной. Это была плотная женщина с грубым лицом, которое сильно уродовали оставшиеся после перенесённой оспы рубцы. Словно прочитав мысли Сервиназ, она заявила с той прямотой, какую позволяют себе слуги, пользующиеся полным доверием своих господ:
- А ведь вы не успели полюбить бея Ибрагима, госпожа.
- Этот варвар не дал мне времени привязаться к нему, - откликнулась Сервиназ, ничуть не сердясь на служанку за её дерзость.
- Хм! - многозначительно издала Мухсина. - По мне, так он вовсе и не варвар. Он молится богу так же, как мы, по пять раз в день.
- Но при этом частенько поминает чёрта, - вставила Сервиназ.
- Ничего не ест с восхода до заката в рамадан...
- И пьёт вино, запрещённое Пророком.
- Но всё равно он вам не враг, раз он правоверный, - гнула своё Мухсина. - Ведь в Коране записано, что врагами дар аль-ислама - народов, исповедующих ислам, являются дар аль-хард - те, кто не исповедует.
Сервиназ с изумлением посмотрела на служанку.
- С каких это пор ты стала знатоком Корана, Мухсина?
- Вы же знаете, что я не умею читать, - фыркнула служанка, - но зато часто хожу слушать проповеди нашего муллы. А вчера он рассказывал о сотворении мира, и о том, что мир разделён на дар аль-ислам и дар аль-хард. И что Аллах повелел дар аль-исламу ходить войной на дар аль-хард, потому что они должны быть рабами дар аль-ислама. А этот румалиец тоже пришёл послушать проповеди муллы. И когда мулла закончил, сказал, что не первым нарушил этот миропорядок, пойдя войной на дар аль-ислам, а прежде дед нашего падишаха завоевал и обложил данью его страну, хотя она не дар аль-хард. Вот так-то, госпожа. Не скажешь, что он неправ, не так ли? Чем он виноват, если стремится восстановить нарушенное мироустройство?
- А разве я его в чём-то виню? - вымолвила Сервиназ, поражённая до глубины души мудростью служанки, которая даже не умела читать, но при этом понимала больше, чем её образованная госпожа. - Я, напротив, горжусь тем, что способствую восстановлению миропорядка.
- Но вы не должны приносить себя в жертву. Посмотрите на это проще... как женщина.
- Я едва успела стать женщиной, Мухсина.
Служанка лукаво улыбнулась, и эта улыбка скрасила её уродливое лицо.
- Румалиец недурён собой, госпожа, весьма недурён.
- Какое это имеет значение для меня?
Мухсина всплеснула руками.
- Как же не имеет, госпожа, когда вам предстоит ложиться с ним в одну кровать и просыпаться рядом каждое утро!
Сервиназ не смогла скрыть невольного волнения. Оно отразилось в её янтарных глазах, в трепете длинных ресниц, в дрожании губ, в румянце, проступившем сквозь тонкую фарфоровую кожу.
- Ваше сердце склоняется к нему, госпожа, - произнесла Мухсина, не сводившая с неё пытливого взгляда, - только разум противится.
- Что ты понимаешь в сердечных делах, Мухсина? - насмешливо спросила Сервиназ. - У тебя же совсем нет любовного опыта.
- Я знаю, что умру старой девой из-за своего уродства. Но когда человек невзрачен телом, то волей-неволей развивает свои мыслительные способности, вот я и сделала такое умозаключение, наблюдая за вами. Вы сейчас переживаете то же самое, что пережила ваша матушка в своё время. Только она была мудрее вас и не пыталась заглушить голос своего сердца, когда оно заговорило в ней громче, чем разум.
- Разве в этом мудрость, Мухсина? Ведь сердце может ошибаться.
- Но бороться с ним бессмысленно и лучше смириться с тем, что неизбежно, если сердце смирилось. Ложитесь-ка спать, госпожа, утро вечера мудренее. Завтра вы снова повидаетесь с вашим батюшкой, а если он придёт спозаранку, у вас будет вялый вид.
* * *
Наутро после первой молитвы Сарнияр сам явился к паше, скоротавшему ночь в одной из гостевых комнат, и вручил ему надёжно запечатанный свиток.
- Что это? - спросил сераскер, протирая тыльной стороной ладони сонные глаза.
- Письмо, которое вы отвезёте вашему падишаху в Стамбул, - спокойно пояснил Сарнияр.
- А что в нём? - полюбопытствовал Сулейман-паша, вертя в руках свиток.
- Условия мирного соглашения. Мы с вами договорились только о временной передышке, но быть войне или миру решать не нам, а вашему владыке. Я обязуюсь приостановить боевые действия до тех пор, пока вы не вернётесь с ответом.
Сулейман-паша растерялся.
- А могу ли я узнать, что это за условия, бейэфенди? Выполнимы ли они?
- Вполне, - усмехнулся Сарнияр, - я требую только то, чего вправе потребовать. Отправляйтесь поскорее, паша. После того, как Сервиназ выразила своё согласие на свадьбу, я пребываю в нетерпении.
- Вы позволите мне попрощаться с ней? - спросил паша.
- А разве я могу отказать своему будущему тестю?
Сулейман-паша поклонился царевичу и на сей раз без провожатых направился в комнату Сервиназ, которая уже поднялась с постели и причёсывалась перед зеркалом. Мухсина подала им лёгкий завтрак, но кусок не шёл в горло ни отцу, ни дочери.
- Вы возвращаетесь в свой лагерь, батюшка? - спросила Сервиназ, пригубив турецкий кофе, в который добавила для смягчения горького вкуса немного патоки и сливок.
- Нет, дитя моё, - ответил паша, - я еду к султану с письмом его высочества.
- А что в этом письме? - встревожилась Сервиназ.
- Условия мира, о которых я могу лишь догадываться, потому что он не счёл нужным обсудить их со мной.
- Вы везёте кота в мешке! - воскликнула Сервиназ. - А если эти условия окажутся невыполнимыми? Что, если этот варвар запросил у султана половину его империи?
- Он заявил, что его требования вполне обоснованны. Скорее всего, это полная независимость его страны от стамбульского трона и отказ выплачивать дань, которую обязался платить Османам его дядя.
- Если его требования справедливы, зачем он скрыл их от вас? Ах, отец, мне так страшно! Вскройте письмо!
- Ну, что ты, дитя моё, - испугался паша, - оно ведь запечатано.
- Мы зря доверились этому коварному румалийцу! - сокрушалась Сервиназ. - Теперь я не буду знать ни минуты покоя, пока вы не вернётесь.
Проводив отца до дверей, она излила весь свой бессильный гнев на служанку.
- И ты ещё советовала мне послушаться своего сердца, Мухсина!
- А я и теперь советую вам это, - спокойно отозвалась служанка. - С чего вдруг вы взъелись на бедного юношу?
- Разве он не мог послать в Стамбул кого-нибудь другого? Только вчера отец говорил о письмах с угрозами, которые шлёт ему султан. Наш государь так же скор на расправу, как его кровожадные предки. Ах, я не переживу, Мухсина, если с отцом что-нибудь случится!
- А я уверена, что с ним не случится ничего дурного. Наберитесь терпения, госпожа.
- Теперь часы будут казаться мне сутками, а сутки вечностью, - с тоской прошептала Сервиназ.

 » Глава 17. Жёны Великого Турка

Стамбул, дворец Топкапы, 1580 год.

Султан Мюрад прогуливался по саду, примыкающему к дворцу Топкапы, с тремя своими фаворитками, одна из которых родила ему сына Мехмеда, а две другие подарили прелестных дочерей. С Босфора подул свежий ветерок, принеся с собой моросящий дождик. Наложницы зябко ёжились от сырости, но жаловаться не смели. Неподалёку в розовом кьёшке, беседке с густыми решётками вместо окон, под присмотром нянек играли дети. Сколько ещё продлится традиционная прогулка, знал только их отец, султан султанов, повелитель трёх сторон света.
Сыну падишаха Селима и его любимой жены Нурбану исполнилось тридцать пять лет. Он был выше среднего роста, худощавый, жилистый, со смуглой, словно прокопчённой дымом кожей, крутым лбом и орлиным носом. У него были чёрные продолговатые глаза, коротко стриженная рыжая борода, усы же, напротив, густые и длинные. На голове вздымался тюрбан из золототканой парчи с двумя нитками жемчуга и золотым эгретом, скрепляющим пышные белоснежные перья.
Его любимица Сафия, мать шах-заде, венецианка по происхождению, была маленькая пухленькая женщина с пышной грудью и чудесными золотистыми волосами. Она неотступно следовала за мужем, не подпуская к нему двух своих соперниц, которые объединили силы в борьбе за султана - что не вполне обычно для гарема, где каждая одалиска стоит сама за себя - и оттого были вдвойне опасны. Одна из них была хрупкая миниатюрная, похожая на фарфоровую статуэтку черкешенка с чёрными бархатными глазами и нежным румянцем. Другая - крупная плотно сбитая суданка с кожей цвета красного дерева, большим чувственным ртом и плоской грудью.
Султан любил самых разных женщин. В гареме у него насчитывалось около четырёхсот одалисок, и почти каждый день туда доставляли новых красавиц. Он был двенадцатым султаном в династии Османов и самым сластолюбивым из этой дюжины. Все его предки предпочитали любовным утехам войну. Но султан Мюрад, получив свой гарем, как только у него начали пробиваться усы, до того погряз в чувственных удовольствиях, что смотрел на войны как на досадную помеху и если вёл их, то из глубин Баб-ус-сааде (прим. автора: султанский гарем за «Вратами Блаженства» в Топкапы).
Сейчас он пребывал в дурном расположении духа из-за войны, навязанной ему португальцами. Вдобавок румалийцы, эти коварные мозарабы, досаждали ему в Аравии, прорываясь к Алла-Илему - кладовой золота, награбленного его мореходами. Полководцы, все как один бездарные неумехи, позволяли врагам косить его воинов, рушить оборонные стены, как будто они из морской губки, а не камня, и сдавали одну позицию за другой. Было от чего впасть в уныние!
- Повелитель, - ласково тронула его за руку Сафия, - не пора ли нам вернуться во дворец?
- Отвяжись, - шикнул на неё султан, погружённый в свои мрачные думы.
Две одалиски, выступающие за супружеской четой, злорадно хихикнули.
- Сафия нарушила этикет, первой заговорив с султаном, Айше, - шепнула черкешенка суданке.
- То ли ещё будет, Гюльбахар, - прошептала в ответ темнокожая наложница.
- Когда-то это его забавляло, Айше, - произнесла черкешенка.
- А теперь бесит, - подхватила суданка. - Конец Сафии близок. Всё, что сходило ей с рук, пока повелитель пылал к ней любовью, не сойдёт теперь, когда его любовь поостыла.
- Скоро мы отправим её в Шатёр Стареющих Женщин, - вторила черкешенка. - Ей давно туда пора, с неё уже песок сыплется.
В конце садовой дорожки, усеянной битым мрамором, показался кизляр-ага, главный евнух в Баб-ус-сааде.
- Господин, да продлит Аллах тень вашего величия, - нараспев доложил чёрный как сажа евнух, - прибыл ваш аравийский бейлербей Сулейман-паша.
Султан резко повернулся к нему, но не разгневался, как ожидали женщины, а напротив, милостиво качнул тюрбаном.
- Проводи его в кьёшк, - кратко велел он, поспешил в беседку и без лишних церемоний прогнал из неё детей вместе с нянями.
Наложницы суетливо прикрыли лица чарчафами, сбились в кучу, прижимая к себе своих отпрысков, но шах-заде вырвался из материнских рук и пошёл пострелять в тыкву. Это была любимая забава всех османских принцев, их приучали к ней с малых лет, и, как правило, ещё до своего обрезания турчата становились ловкими и меткими стрелками.
На задворках сада высилась земляная насыпь. Зайдя за неё, аджемы (прим. автора: пажи шах-заде) гоняли поднятую на длинном деревянном шесте огромную тыкву поначалу шагом, а затем, по мере выучки султанского наследника, и бегом. Иногда к шах-заде присоединялись его дружки, сыновья придворных вельмож, стреляли каждый по своей тыкве, и стрелы у всех были разные: у шах-заде с золотым оперением, а у его приятелей с белым или синим. Когда устраивались состязания, никто не дерзал превзойти в меткости султанского сынка, за это можно было поплатиться жизнью.
На этот раз шах-заде пошёл упражняться в одиночестве. Его мать, не удержавшись, увязалась за ним; Мехмед был её гордостью, она безмерно кичилась тем, что одна в гареме родила султану сына, тогда как все другие одалиски производили на свет лишь дочерей.
Черкешенка и суданка переглянулись. Сегодня Сафия совершала ошибку за ошибкой. Стрельба шах-заде не предназначена для женских глаз, даже если это любящие глаза его матери. Если вести, привезённые из Аравии, недобрые, повелителю понадобится кто-нибудь для битья, и это непременно окажется Сафия, уже дважды за вечер нарушившая этикет.
Сулейман-паша прошёл в беседку следом за кизляр-агой, опустив глаза долу. Смотреть на султанских жён запрещалось под страхом смерти. Уже многие царедворцы лишились головы за то, что осмелились заглядеться на недоступных гаремных красавиц. Едва сераскер вошёл в беседку, как сидевший там султан Мюрад произнёс с затаённым гневом:
- Если ты приехал сообщить мне о своём поражении, этот кьёшк станет твоим последним приютом.
Сулейман-паша опустился на колени и хотел поцеловать ему руку, но султан не протянул ему руки для поцелуя.
- Говори же, - сурово потребовал он.
- Я готов положить свою жизнь к вашим ногам, государь, - сказал паша, - потому что не привёз фетх-наме (прим. автора: весть о победе).
Султан угрожающе навис над ним.
- Моё войско разбито?!!
- Нет, повелитель, не разбито. Я не принёс вам ни победы, ни поражения.
- Тогда что ты мне принёс, паша?
- Это письмо, - кротко ответил старик, протягивая султану цилиндрический золотой футляр, используемый для перевозки ценных посланий.
Султан с не подобающей ему поспешностью вскрыл футляр, извлёк из него свиток и, сломав печать, погрузился в чтение. По мере того, как он читал, его нахмуренные брови всё сильнее наползали на лоб, но грозная складка между ними мало-помалу разгладилась. Паша, затаив дыхание, следил за выражением его лица.
- Тебе известно, что содержится в этом письме? - спросил султан.
- Нет, мой повелитель.
- Так я тебе скажу. В нём твоя отставка, паша.
Губы султана дрогнули и расплылись в добродушной улыбке.
- Клянусь бородой Пророка, - воскликнул он, - я ещё в жизни не знавал таких отчаянных смельчаков, как этот юноша. Знаешь, чего он требует в обмен на мир?
- Нет, повелитель.
- Он желает стать моим наместником на всей территории Аравии, исключая священные города и Хиджаз. Поскольку раньше эту должность занимал ты, паша, я и говорю, что в письме содержится твоя отставка.
Сулейман-паша вздохнул с лёгким сожалением.
- Значит, вы принимаете его условия, повелитель?
- Кто же откажется принять на службу такого храбреца? Он был моим врагом, а теперь станет моим подданным. А тебе, паша, давно пора на покой. Надеюсь, ты не в обиде на меня за то, что я отдаю предпочтение молодому витязю, полному сил и боевого задора?
Сулейман-паша с почтением поцеловал руку падишаху, который на этот раз сам протянул её старику.
- Если такова ваша воля, я с покорностью принимаю её, государь. Свою отставку я не считаю позором, поскольку передаю свой пост не кому иному, как собственному зятю.
Удлинённые глаза султана стали круглыми от удивления.
- Зятю? - переспросил он.
- Именно так, повелитель. Этот румалиец попросил у меня руки моей младшей дочери, вдовы Ибрагим-бея, служившего комендантом в крепости Алиф.
- Как благородно с его стороны - жениться на вдове! - восхитился султан, ничего не слыхавший об обстоятельствах гибели молодого бея. - Если б у меня была дочь подходящего возраста, я бы отдал её в жёны этому юноше для скрепления наших уз. Такие люди мне нужны, паша. Что ж, возвращайся к нему с моим ответом и передай мои поздравления молодым.
- Когда прикажете мне ехать, государь? - спросил паша.
- Завтра же утром. К чему откладывать такое счастливое событие! Ну, а сегодня я жалую тебя своей особой милостью: приглашаю разделить вечернюю трапезу со мной и одной из моих любимиц.
Это впрямь была неслыханная честь - отужинать в обществе самого падишаха и его жены. Позволяя увидеть султаншу без чарчафа, повелитель хотел показать, что его душа и сердце так же открыты для гостя, как её лицо.
Выйдя из беседки, султан Мюрад поискал глазами Сафию.
- Она на стрельбище с шах-заде, государь, - мгновенно выдала соперницу Айше.
Султан недовольно нахмурился, с минуту поразмыслил и приобнял за талию суданку, которая была почти на голову выше него.
- Сегодня ты составишь мне компанию за ужином, Айше, - сообщил он.
- Слушаю и повинуюсь, мой султан, - просияла ослепительной улыбкой темнокожая одалиска.
Черкешенка, не без тайной зависти в душе, дружески пожала ей руку.
- Желаю удачи, Айше, - шепнула она. - За дочку не тревожься. Я сама отведу её в гарем.
Султан удалился в сопровождении паши и наложницы, избранной для его чествования. После их ухода Гюльбахар позвала девочек, сидевших у клумбы с тюльпанами. Но маленькие принцессы увлечённо ковырялись в земле и не спешили на зов. Каждая внешне была вылитой копией своей матери, но упрямство и заносчивость им передались от Османов.
Тем временем на лужайку вернулась Сафия, таща упиравшегося Мехмеда за рукав.
- Сынок, - прикрикнула на него султанша, - ты не забыл, что сегодня пятница? Мне нужно готовиться к ужину с твоим отцом.
- Можешь не торопиться, Сафия, - охладила её пыл Гюльбахар, - повелитель уже пригласил на ужин Айше.
Бело-розовое личико султанши позеленело от злости.
- Но сегодня же пятница, - возмутилась она, - по традиции этот священный день отведён матери шах-заде.
- И что? - фыркнула Гюльбахар. - Ты же сама его проворонила, с себя и спрашивай.
Вспыхнув от злости, Сафия набросилась на неё с кулаками.
- Это вы с Айше вороны! - завопила она. - Только и ждёте случая, как бы своровать чужой кусок!
Несмотря на свою внешнюю хрупкость, черкешенка не осталась у неё в долгу, но вместо кулаков пустила в ход свои острые ноготки и зубы. Их драка весьма позабавила шах-заде, он начал скакать вокруг с подзуживающим гиканьем и свистом, поднимая в воздух тучи мраморной пыли.
На шум со всех сторон сбежались чёрные и белые евнухи, разняли дерущихся женщин и загнали как овец в гарем вместе с детьми и их няньками.
* * *
В покоях Сафии султаншу окружила толпа прислужниц, но она всех выставила за дверь, оставив при себе только своего доверенного евнуха Ильбана.
- Предан ли ты мне, Ильбан? - спросила она, прожигая его насквозь изумрудным огнём своих глаз.
- Я умру за вас, моя повелительница, - пылко ответил евнух.
- Умирать не нужно, - возразила Сафия. - Нужно убить.
- Кого, госпожа? - испугался Ильбан.
- Эту гадюку Айше. Она украла у меня мою священную пятницу. Такого ещё сроду не бывало. Это просто вопиющий грабёж!
- И правда, - поддакнул Ильбан, - вечер пятницы принадлежит вам, как матери шах-заде.
- Айше первая увела у меня повелителя, - неистовствовала Сафия, меряя комнату шагами. - Много лет он дарил свою любовь мне одной. Но после рождения Мехмеда я долго не могла зачать. Валида (прим. автора: мать падишаха) нашептала султану, что одного сына недостаточно, чтобы обеспечить империи надёжное престолонаследие, и подсунула ему в постель эту чёрную обезьяну, а потом черкешенку и всех остальных. Но другие одалиски не столь опасны, как Гюльбахар и Айше. Они объединились и сообща воруют у меня одну милость султана за другой. А теперь уже и на пятницу замахнулись. Их необходимо разлучить, но для этого есть лишь одно средство - убрать заводилу. Это, конечно, Айше. Я не могу ей простить, что она была первой, с кем мне пришлось делиться любовью моего властелина.
- Я готов служить вам в вашем благородном деле, госпожа, - заверил Ильбан, преклонив колени.
- Сегодня вечером повелитель ужинает с Айше. Как тебе известно, наложниц к нему водят через особую дверь, минуя мабейн (прим. автора: охраняемый коридор в Топкапы). Эту дверь сторожат только евнухи. Подкупи их, как делал уже много раз, добывая для меня сведения о том, с кем проводит свой досуг повелитель.
- Ах, госпожа, - тяжко вздохнул Ильбан, - вы посылаете меня на верную гибель!
- Но ведь ты только что уверял, что готов умереть за меня.
- Я боюсь не за себя, а за вас, моя повелительница.
- Если ты будешь действовать с умом, нам обоим ничего не грозит. Придуши эту мерзавку и столкни её с лестницы. Все решат, что она споткнулась о ступеньку, упала и сломала шею. За это влетит евнухам, которые не смотрели за ней должным образом. Про тебя они ничего не посмеют сказать. В противном случае им пришлось бы сознаться в мздоимстве. За недозволенный бакшиш в гареме карают строго.
С последними словами Сафия протянула евнуху увесистый кошелёк. Он поцеловал край её платья и с тяжёлым сердцем вышел в коридор. Задача ему предстояла не из лёгких. Ильбан не был уверен, что ему хватит сил свернуть шею одалиске, которая была на голову выше и примерно вдвое толще него. Вот если бы на месте Айше оказалась хрупкая как прутик Гюльбахар, тогда другое дело. Поэтому он решил на всякий случай запастись оружием, завернул на кухню и стащил со стола простой нож с деревянной рукояткой.
Дверь на лестницу, ведущую в султанские покои, сторожили два тучных евнуха. Ильбан вздохнул с облегчением. Эти двое никогда не откажутся заработать лишний дукат. Завидев его, они уже потирали жирные ладони в предвкушении лёгкой поживы.
- Сегодня пятница, а мою госпожу не позвали к султану, - сказал им Ильбан. - Она послала меня разузнать, в чём тут дело. Позвольте мне пройти.
- Плати червонец, тогда и пройдёшь, - хохотнул один из евнухов.
- Почему червонец? - удивился Ильбан. - Обычная такса - пятак.
- Пятница особый день, и такса за него двойная, - упёрся жадный евнух.
Ильбан со вздохом отсчитал десять дукатов, и ему дали пройти. Поднимаясь по лестнице, он отметил про себя, что освещение здесь хуже некуда. Это было просто идеальное место для совершения убийства. Шепча молитву, Ильбан поднялся до верхней лестничной площадки. От преддверия султанских покоев её отделяла только тяжёлая кулиса из травчатого изумрудно-зелёного, как глаза Сафии бархата. Сейчас она была сдвинута в сторону, а в дверном проёме, закинув ногу на ногу, полулежал Кемаль-ага, евнух Айше.
- Ждёшь свою госпожу? - спросил у него Ильбан.
- Ещё долго ждать, - лениво потёр поясницу Кемаль. - Понятное дело, она останется с султаном до утра.
Ильбан с трудом удержался, чтобы не вцепиться ему в глотку.
- Врёшь! - зашипел он.
- А вот и не вру!
- Ни одна наложница ещё не оставалась с султаном на всю ночь. Это привилегия моей госпожи. Она баш-кадуна (прим. автора: первая жена султана).
- Уже нет, ага, - со значением отметил Кемаль. - Раз мою госпожу позвали сюда в священную пятницу, получается, теперь она баш-кадуна.
- Если ты так уверен, что она останется с султаном до утра, чего караулишь здесь? Иди спать.
Кемаль медленно покачал головой.
- Не могу. Положено дожидаться, значит, буду дожидаться, хоть бы и до утра.
- Ты же не пёс, чтобы спать здесь на полу, - попробовал урезонить его Ильбан.
- Не пойду, - неожиданно резко заявил Кемаль, - видно, ты затеваешь что-то недоброе, если хочешь, чтобы я ушёл. Не...
Он запнулся на полуслове, увидев блеснувшее в темноте стальное лезвие ножа.
- А ну, живо спускайся с лестницы, - скомандовал Ильбан, приставив его к горлу Кемаля.
Перепуганный евнух одним прыжком вскочил на ноги. Угрожая ему кухонным ножом, Ильбан свёл его вниз по ступеням. На площадке под лестницей он заставил Кемаля раздеться до исподнего и накрепко связал ему руки и ноги муслиновым кушаком.
- Если брякнешь хоть слово, я искромсаю тебя на полосы этим ножом, - пригрозил он.
Кемаль испуганно завертел головой.
- Ты надеешься, что твоя госпожа станет баш-кадуной султана, - продолжал Ильбан, - но этому не бывать. Сегодня с ней произойдёт несчастный случай. Она упадёт с лестницы и расшибётся насмерть. Если ты обвинишь меня, когда с тебя спросят за это, я буду всё отрицать. А те два пузана за дверью подтвердят, что меня здесь не было, потому что давным-давно прикормлены мной.
Кемаль замычал, всем видом умоляя дать ему сказать.
- Ну, ладно, спрашивай, - разрешил Ильбан.
- А что же мне говорить, когда с меня спросят, Ильбан-ага?
- Что твоя госпожа, спускаясь с лестницы, нечаянно оступилась, а ты ничем не смог ей помочь. Здесь так темно, что чёрт ногу сломит. Если скажешь так, я уговорю свою султаншу взять тебя на службу. И этот кошелёк тоже достанется тебе.
У Кемаля загорелись глаза от жадности.
- Позволь, ага, я помогу тебе. Айше-хатун сильная, один ты с ней не справишься.
- Нет, - отказался Ильбан, - не обижайся, но у меня пока нет к тебе доверия. Кроме того, на ней не должно быть следов насилия. Всё должно выглядеть естественно.
- Тогда разреши дать тебе совет, ага. Сначала столкни Айше-хатун с лестницы, а потом уже сверни ей шею.
- Я так и собирался сделать. А теперь извини, приятель, но мне на какое-то время придётся заткнуть тебе рот.
- Ты только потом, - торопливо заговорил Кемаль, - когда всё будет кончено, не забудь развязать меня, ага.
- Не бойся, не забуду, - уверил Ильбан, мастеря из его рубахи подобие кляпа.
Оставив связанного евнуха под лестницей, он опять поднялся наверх и выглянул в соклук - маленький коридорчик, отделявший султанские покои от мабейна. Увидев стражников, стоявших на входе в соклук с длинными копьями наперевес, он снова спрятался за кулисой, еле дыша от страха. Охранники были так близко, что могли бы, не сходя с места, дотянуться до него своими острыми пиками. Если они не расслышали перепалку двух евнухов, то лишь потому, что её заглушали звуки музыки, доносившиеся из покоев султана.
Пятничный ужин сопровождался виртуозной игрой музыкантов, блеяньем зурны, свистом флейты и звоном сааза. Ильбан вздохнул, наслаждаясь чарующей турецкой мелодией и мысленно представляя, как красавицы в прозрачных шелках кружатся под неё в покоях падишаха. Но вот музыка смолкла, а вслед за тем заскрипела дверь. Ильбан весь обратился в слух. По коридорчику пронеслись чьи-то быстрые шаги - по-видимому, удалялись танцовщицы с музыкантами. Ильбану хотелось снова выглянуть в соклук, но он не отважился. Уткнувшись носом в пыльную кулису, он терпеливо ждал, стараясь невзначай не чихнуть. Приближалась решающая минута. Если у султана не было намерения объявить Айше баш-кадуной, он ограничится одним ужином с ней и отошлёт её в гарем.
Ильбан молил Аллаха, чтобы так и случилось, и его молитва была услышана. Дверь снова скрипнула. Кто-то вышел из султанских покоев, но шаги замерли всего в ярде от него. Очевидно, Айше почуяла западню, не увидев в проёме Кемаля, или её насторожила задёрнутая кулиса. Может быть, она раздумывала, не попросить ли стражников проводить её до гарема. Нельзя было давать ей такую возможность. Сделав глубокий вдох, Ильбан высунул руку в соклук, схватил её за шею и с силой втащил за кулису.
Уже в первую минуту, нащупав «адамово яблоко», он понял, что жестоко ошибся. Его жертвой оказалась не Айше, а мужчина, притом не из робких. Придя в себя от шока, незнакомец сам напал на евнуха, не считая нужным звать на помощь стражу. Ильбану пришлось защищаться. Они молча боролись на самом краю лестничной площадки. Нога Ильбана соскочила с верхней ступеньки. Противник насел на него сверху, но евнух, вцепившись одной рукой в балясину перил, другой выхватил из-за пояса нож и всадил ему в грудь по самую рукоятку. После чего кинулся вниз по лестнице, забыв про Кемаля, который сидел на нижней площадке ни живой, ни мёртвый от страха.
Вся потасовка заняла не более пяти минут. У входа в соклук в это время проходила смена караула, сопровождаясь лязгом оружия, поэтому стражники не услышали шума. Через полчаса Айше, разочарованная тем, что султан не оставил её на ночь, вышла из его покоев, шагнула за кулису, даже не вспомнив про Кемаля, и споткнулась о мёртвое тело, преградившее ей путь. На её громкие вопли сбежались толпы охраны. Султан Мюрад тоже вышел из спальни и побледнел как мертвец, узнав в убитом своего почётного гостя Сулеймана-пашу.
- Ищите убийцу! - в бешенстве прорычал он.
Стражники бросились врассыпную. Под лестницей нашли связанного по рукам и ногам, полураздетого Кемаля и учинили ему строжайший допрос. Клацая зубами от страха, евнух во всём сознался, но при этом свалил всю вину на Ильбана, а себя выставил чуть не героем, старавшимся защитить свою госпожу. Ему поверили и отпустили.
Султан позвал дильсизов - безмолвных исполнителей его приговоров, зачастую тайных, передаваемых кивком, движением руки или просто взглядом. Эти немые палачи в высоких колпаках и длинных одеяниях с распашными рукавами устремились в комнату Ильбана. Его нашли уже мёртвым. Бедняга повесился на крюке, вбитом в потолок, предварительно сняв с него фонарь.
Сребролюбивых евнухов, охранявших двери гарема, задушили как котят, зашили в мешки и утопили в Босфоре. Султанша Сафия была выслана в Шатёр Стареющих Женщин, но пробыла там недолго. Шах-заде умолил отца простить её и вернуть в гарем. По приказу султана был срочно созван диван, на котором приняли решение послать к царевичу Румайлы султанского зятя Ахмеда-пашу. Этому удачливому вельможе, женатому на одной из сестёр падишаха, и было поручено отвезти Сарнияру Измаилу султанский фирман о назначении его наместником Аравии.
- Не говори дочери Сулеймана-паши о том, что с ним случилось, - напутствовал зятя султан. - Скажи, что я послал его на войну с португальцами. Позднее я извещу эту женщину о его героической смерти на поле боя. Она должна гордиться своим отцом. Прошу тебя, Ахмед, не проболтайся, какую позорную смерть он принял по моему недосмотру.

 » Глава 18. Свадьба Сарнияра и Сервиназ

Сервиназ больше не сидела в своих покоях затворницей. Каждое утро она выходила на прогулку в сад вместе со своей служанкой Мухсиной. В последнее время по приказу Сарнияра за садом начали заботливо ухаживать, так как здесь должен был состояться праздник по случаю их бракосочетания. Прогулки Сервиназ были своего рода инспекцией. Каждой женщине хочется, чтобы такое важное событие в её жизни прошло без сучка, без задоринки. Свои замечания она высказывала Мухсине, а та уже передавала их главному садовнику.
Как-то, бредя по дорожке сада, Сервиназ остановилась у иудина дерева, раздумывая, не приказать ли вырубить его под корень.
- Говорят, это дерево притягивает несчастья, - заметила она, - к тому же, цветы у него какой-то неестественной окраски.
- Вы слишком суеверны, госпожа, - возразила Мухсина, - пусть себе растёт. Лучше обратите внимание на те жасминовые кусты. По-моему, их постригли неровно.
Сервиназ посмотрела в ту сторону, куда указывала прислужница. За кустарниками раскинулась апельсиновая роща, и там, среди деревьев мелькали создания, похожие на фей в своих лёгких невесомых нарядах. Сервиназ насчитала их не менее дюжины.
- До сих пор я была уверена, - промолвила она, - что мы с тобой единственные женщины в крепости.
- Это не так, госпожа, - смущённо проронила служанка.
- Вижу, что не так. Кто эти девы, Мухсина? Только не говори, что мой жених выписал танцовщиц к нашей свадьбе.
- Не скажу, - вздохнула Мухсина. - Это одалиски его высочества. Ваш батюшка подарил их ему.
- Не может быть, - воскликнула Сервиназ.
- Отчего же? Сулейман-паша привёз его высочеству щедрые дары, в том числе и дюжину невольниц, в надежде его задобрить. Наверно, считал, что царевич держит вас в плену из-за того, что ему не хватает женского общества. Но всё вышло совсем не так, как рассчитывал паша. Он уехал в Стамбул, а рабынь оставил здесь.
- В качестве свадебного подарка зятю? - возмутилась Сервиназ.
- Так уж получилось, госпожа, ничего не поделаешь. Подарки назад не забирают. Теперь у вашего жениха есть маленький гарем. Кстати, все эти рабыни были девственны. Но... теперь уже вряд ли, по крайней мере, одна из них, гречанка Анастасия приглянулась вашему жениху, мне доподлинно известно.
- Покажи мне, которая из них гречанка.
- Вон та, госпожа, высокая и тоненькая как тростинка.
- У неё золотые волосы, - обескураженно проговорила Сервиназ.
- Да, но их золото не сравнится с золотом ваших волос, госпожа. У неё они скорее бронзовые, чем золотые.
- Верно, но её локоны густые и роскошные, тогда как мои тонкие как пакля. А её глаза напоминают сапфиры.
- Зато ваши глаза, госпожа, подобны кусочкам янтаря, из которого делают чётки.
- Не говори ерунды, Мухсина. Эта девица гораздо красивее меня.
- Но она всего лишь рабыня, а вы будете женой, единственной, как принято у румалийцев.
- Как знать, - покачала головой Сервиназ. - Мой жених собирается водить дружбу с турками, скоро сам отуречится и возьмёт ещё трёх жён. Я этого не потерплю, Мухсина. Он должен быть только моим.
- Почему, госпожа, если вы его не любите? Пусть себе отвлекается на других. Всё равно вашего места никто не займёт.
- Если я его не люблю, - сказала Сервиназ, - почему же моё сердце изнывает от боли, когда я смотрю на эту девушку? Позови её ко мне, Мухсина.
- Но, госпожа...
- Позови, - настойчиво повторила Сервиназ. - Я должна знать, что у неё на уме.
Мухсина неуклюже раздвинула кусты, пробралась в апельсиновую рощу и через минуту вернулась с девицей редкостной необыкновенной красоты, с лучистыми тёмно-синими глазами, безупречной фигурой и мраморно-белой кожей. Красавица окинула Сервиназ надменным взглядом и процедила сквозь зубы:
- Доброго дня, госпожа. Что вам угодно?
- Хочу познакомиться с тобой поближе. Тебя зовут Анастасия?
Рабыня вздёрнула тонкий изящный носик.
- Его высочество нарёк меня Афсуной - Чародейкой.
- Неужели? - не поверила Сервиназ. - Его высочество дал тебе турецкое имя? Разве ты приняла ислам?
- Ещё нет, но обязательно приму, чтобы стать такой же госпожой, как вы.
- Откуда такая бойкая? - спросила Сервиназ у Мухсины.
- Ваш батюшка купил её со всеми остальными на Бедестане (прим. автора: крупнейший рынок рабов в Стамбуле), - последовал немедленный ответ.
- Ты не можешь стать такой же, как я, Анастасия, - спокойно заговорила Сервиназ. - Ты всего лишь рабыня, проданная на базаре, а я дочь османского паши. Я выхожу замуж за наследника Румайлы. Как ты смеешь равнять себя со мной?
- Вы нужны своему жениху не для любви, - дерзко отвечала ей рабыня. - Он женится на вас по расчёту, желая закрепить свой союз с Османской империей. Когда его цель будет достигнута, ваша власть закончится и начнётся моё время. А вам останется только утешаться своим высоким титулом.
- Пожалуй, ты права, - неожиданно согласилась с ней Сервиназ, - сейчас у меня больше влияния. Когда я стану женой, превращусь в обычную домашнюю курицу, с которой никто не считается, даже собственный муж. Я непременно воспользуюсь своей властью, пока ещё хожу в невестах. А ты, Анастасия, хоть и наделена неземной красотой, никогда ничего не добьёшься из-за своей непроходимой тупости.
Гречанка широко раскрыла прелестный розовый ротик. А Сервиназ повернулась на пятках, как индийский дервиш и стремительно зашагала к парадной лестнице, изо всех сил сдерживая слёзы. У самого дома она замедлила шаг, поджидая служанку, которая с трудом поспевала за ней.
- Только этого не хватало, - всплеснула руками Мухсина, входя следом за ней в комнату, - плакать из-за какой-то глупой девчонки!
- Не так уж она и глупа, - грустно молвила Сервиназ, подойдя к подзеркальнику, на котором стояло серебряное зеркало, инкрустированное перламутром.
- Будь она умна, - возразила Мухсина, - скорее старалась бы угодить вам, чем ссориться с вами. Не принимайте всерьёз это ничтожество.
- Она сказала, - всхлипнула Сервиназ, придирчиво разглядывая в зеркале своё заплаканное личико, - что царевич женится на мне по расчёту. Что, если это правда, Мухсина, и он удерживал меня в плену, потому что решил помириться с турками, а вовсе не из любви? Теперь я уже не так уверена в его чувствах. Если бы он любил меня искренно, не стал бы развлекаться с другими женщинами в канун нашей свадьбы.
Мухсина крепко задумалась.
- Возможно, он уделяет внимание этим одалискам из уважения к Сулейману-паше.
- Что за глупость, Мухсина! - рассердилась Сервиназ.
- Вовсе нет. Они подарены ему будущим тестем, и он не может пренебречь его даром. Мужчины устроены по-другому, не так, как мы, госпожа. Для них это в порядке вещей - не ограничивать себя одной женщиной. Потому-то в нашем мире и существуют гаремы.
- Как же мне убедиться в искренности его чувств, Мухсина?
- Дайте-ка подумать. Пусть его высочество подтвердит свою любовь к вам, отказавшись от подарка паши. Верно, что он не может возвратить ему одалисок, не показав при этом своего неуважения. Но никто его не осудит, если он передарит их кому-нибудь ещё. Ведь они теперь его собственность, и он может делать с ними всё, что ему вздумается. Так вы избавитесь от своих сомнений, а заодно от нахальных девиц, слишком много о себе возомнивших.
Сервиназ улыбнулась сквозь слёзы.
- Какая же ты умница, Мухсина! Я не перестаю поражаться твоей смекалке. Ты позовёшь его ко мне?
- Сию минуту, госпожа.
Служанка накинула чарчаф и вышла из комнаты. В ожидании царевича Сервиназ тщательно стёрла с лица следы печали, немного подрумянила щёки и подвела глаза сурьмой, чтобы сделать их более выразительными.
Войдя в комнату, Сарнияр остановился в восхищении. Опустившись на одно колено, он поцеловал край её платья нежно-сиреневого шёлка, цвет которого придавал её золотистой коже прозрачность фарфора.
- Ты неотразима сегодня, моя пери, - воскликнул он, ласково пожимая ей руки, - вся светишься, цветёшь и благоухаешь как утренняя роза. А твои щёчки подобны лепесткам жасмина, что растёт у апельсиновой рощи. Ты - самый очаровательный цветок в моём саду, Сервиназ.
Молодая вдова поразилась, что он может быть таким поэтичным.
- А вы, наоборот, мрачнее тучи, эфенди. Что-нибудь случилось?
Сарнияр вздохнул.
- Ничего особенного, моя пери. Меня печалит, что Рахим всё ещё сердится на меня. Заперся в своей крепости как сыч, скорбя о том, что из него не вышло второго Искандера или, на худой конец, Чингисхана. Я шлю к нему гонца за гонцом, но он не отвечает на мои письма.
Слушая его, Сервиназ ласково играла его рукой, сплетала ему пальцы и рисовала у него на ладони замысловатые узоры, чем вызывала у него благодушную улыбку.
- Вашего друга нужно порадовать чем-нибудь, эфенди. Почему бы вам не послать ему в дар тех невольниц, что привёз мой отец? Вы приняли их, чтобы не обидеть пашу. Но вам они не нужны, ведь у вас теперь есть я, и мы скоро поженимся. Бедняжки болтаются без дела, им нечем себя занять. Можно было бы использовать их для подготовки к свадьбе, но они предназначены для утех и ни к какой работе не приучены. Для нас они обуза, а для холостого мужчины - совсем другое дело.
Сарнияр растерянно уставился на свою суженую, смотревшую на него невинными глазами, с обезоруживающей улыбкой на лице.
- Я не уверен, что ему понравится такой подарок, - запинаясь, сказал он.
- Отчего же нет? Или он не любит женщин?
- Слава богу, Рахим не мужеложец, иначе я не знался бы с ним. И рабыни у него всегда были. Но он вояка, понимаешь, и этим всё сказано. Женщины занимают если не последнее, то и далеко не главное место в его жизни.
- Но ведь война закончилась, эфенди. Вашему другу следует не сожалеть об упущенных победах, а приспосабливаться к мирной жизни. Если вы хотите помочь ему в этом, пошлите ему прекрасных невольниц. Они отвлекут его, развеют его тоску. Пусть поначалу он не оценит вашу заботу, но со временем будет благодарен вам за неё.
- Хорошо, - решился царевич, - так и сделаю. Я на всё согласен, чтобы вернуть ему вкус к жизни, а себе его дружбу. Спасибо, моя пери, за твой добрый совет.
Он принялся с жаром целовать ей руки.
- Но у меня к тебе есть одна просьба, - продолжал Сарнияр. - Не зови меня больше эфенди, не обращайся ко мне на вы. Говоря так, ты снова и снова даёшь мне понять, что мы всё ещё далеки друг от друга.
Сервиназ склонилась к царевичу, голова которого лежала у неё на коленях. Он обвил рукой её стройный стан. Их уста так сблизились, что смешалось дыхание.
- Обещаю, мой суженый, - прошептала она в самые губы юноше, - стать тебе преданной спутницей и подругой до конца моих дней.
- А я со своей стороны обещаю, - воскликнул он, - сделать всё, чтобы ты была счастлива со мной и никогда не пожалела о своём решении выйти замуж за меня. Обещаю, что никогда и ничем тебя не огорчу!
Их губы слились в головокружительном поцелуе, от которого у Сервиназ захватило дух. Она воспарила к небесам, и чувство полёта, отрешённости от всего земного осталось, когда поцелуй закончился. Сарнияр тоже был взволнован и тяжело дышал, не сводя с неё глаз.
- Теперь я верю, что ты и вправду меня любишь, - шепнула она. - И я тоже тебя люблю. Это просто чудо, что господь позволил нам полюбить друг друга.
- Он был милостив к нам, - прошептал в ответ царевич. - А зачем ты позвала меня, моя пери? Мухсина сказала, что ты хотела попросить меня о чём-то. Буду рад исполнить твою просьбу после того, как ты согласилась исполнить мою.
Он так внезапно сменил тему разговора, что Сервиназ вначале растерялась, но быстро нашлась с ответом.
- Как не хочется возвращаться от возвышенного к земному, мой суженый, - она улыбнулась чарующей улыбкой, от которой по его телу пробежала сладкая дрожь. - Я хотела попросить тебя расширить мои покои. Ведь я больше не твоя пленница и мне не пристало ютиться, как раньше, в двух маленьких комнатках.
- Хорошо, любовь моя, - согласился он, поднимаясь на ноги. - Вся половина дома в твоём полном распоряжении. Если захочешь что-нибудь переделать на свой вкус, только скажи, и я всё исполню в наилучшем виде.
Она вновь прильнула к нему, лукаво глядя на него снизу вверх; в глазах её засверкали золотые искорки.
- Как добрый джинн - раб волшебной лампы? - спросила она.
- Как твой раб, моя чаровница, - пылко отвечал царевич, - в которого ты превратила неотёсанного дикаря. Только будь снисходительна, если я не смогу исполнять твои пожелания с космической скоростью.
Тут в комнату возвратилась Мухсина.
- Простите за беспокойство, бейэфенди, - сказала она, скромно опустив глазки, - за дверью ваш телохранитель. Он принёс вам какую-то важную весть.
Сарнияр поцеловал невесту и с чувством лёгкого опьянения вышел в коридор, где его нетерпеливо ждал Бехрам.
- Ну, что там, говори скорей, - велел он, не отходя от двери.
- Ваше высочество, прибыл посол от султана Мюрада, - сообщил мавр.
- Один? - удивился царевич.
- Нет, не один, со свитой и с подарками.
- Я хотел сказать, Сулеймана-паши с ним нет?
- Нет, сахиб.
- Хм... - нахмурил чёрные брови Сарнияр.
- А что, это недобрый знак? - забеспокоился Бехрам. - Мне так не кажется. Видели бы вы, сколько даров вам навезли! Целый караван верблюдов, навьюченных всякими диковинками, и карликовый слон в придачу. Прикажете проводить посла в зал приёмов?
- Нет, я приму его здесь, - решил Сарнияр, - в покоях Сервиназ. Пусть всё будет просто, по-семейному.
- Но, похоже, посол сановитый, - смутился Бехрам, - не оскорбит ли его ваша простота?
- Ступай, - повысил голос Сарнияр, - я здесь у себя дома и хочу это показать послу, кем бы он ни был.
Отправив мавра за гостем, он вернулся в комнату Сервиназ и попросил её прикрыть лицо и отослать служанку.
- Султан Мюрад прислал ответ на моё письмо, - объявил он, - судя по всему, положительный. Я хочу, чтобы ты тоже его услышала, потому что у меня нет от тебя секретов.
- Почему мой отец не приехал? - встревожилась Сервиназ.
- Сейчас узнаем, - ответил царевич, ободряюще кладя руку ей на плечо. - Но сначала скажи, если бы султан Мюрад не удовлетворил мои требования, ты всё равно бы вышла за меня?
- Конечно, мой суженый, - заверила Сервиназ, - для меня уже нет пути назад.
Сарнияр крепче прижал её к себе. Они смотрелись, как счастливая семейная пара в разгар медового месяца. Во всяком случае, на Ахмеда-пашу их сердечное согласие произвело именно такое впечатление. Когда церемония знакомства состоялась, он с улыбкой сказал:
- Позвольте хоть и с запозданием поздравить вас обоих со свадьбой, бейэфенди. Да не разлучит вас Аллах!
- Мы ещё не поженились, - отозвался царевич, - ждём возвращения Сулеймана-паши.
Ахмед-паша поцеловал рукав сиреневого платья Сервиназ.
- Для меня большая честь, - заявил он, - познакомиться с вами, госпожа. В Баб-ус-сааде о вас слагают легенды, зовут миротворицей, укротившей молодого льва. А ваш батюшка был моим наставником. Его советы мне помогли продвинуться по службе. К сожалению, он не сможет приехать на вашу свадьбу. Началась война с Португалией, и повелитель назначил его командующим. Не грустите, госпожа. Ваш жених теперь займёт его место. Отныне он бейлербей Аравии высочайшим указом нашего властелина.
Глаза Сервиназ радостно вспыхнули в прорези белого чарчафа. Ахмед-паша вынул из золотого пенала султанский фирман и стал читать его так торжественно, как будто выступал с важным докладом на заседании дивана. В фирмане перечислялись обязанности бейлербея: хранить и оберегать рубежи империи, представлять падишаха в его владениях, говорить от его имени с подданными, распоряжаться его казной, землёй и армией. Закончив перечислять обязанности, Ахмед-паша упомянул о правах бейлербея: он мог сам выбрать себе резиденцию и преемника в случае ухода с поста.
- Я останусь здесь, - заявил Сарнияр, когда Ахмед-паша закончил. - Ты ведь не против, дорогая?
- Конечно, нет, - застенчиво улыбнулась Сервиназ, - Алиф давно стал мне домом.
- Позвольте мне преподнести вам дары, госпожа, - сказал посол, - их приготовили для вас с любовью жёны повелителя. В числе их платье, равноценное тому убранству, что надела его бабка Хюррем в день, когда его дед, султан Сулейман повёл её венчаться с ним в Айя-Софию.
Платье и в самом деле оказалось исключительно роскошным. Оно было соткано по сохранившейся выкройке венчального наряда Хюррем из золотой парчи, расшито по вороту, рукавам и подолу алмазными стежками и украшено на месте шейной застёжки огромным изумрудом, любимым камнем знаменитой султанши. К платью прилагался набор дорогих украшений из филигранного золота, жемчуга, изумрудов и бриллиантов.
- Ты будешь самой прекрасной невестой на свете, моя пери, - произнёс Сарнияр, глядя в глаза Сервиназ, светившиеся от восторга. - А вы, паша - почётным гостем на нашей свадьбе.
- К сожалению, я не могу надолго задержаться у вас, - ответил посол. - И меня, как Сулеймана-пашу, зовёт труба Аллаха. А ваши приготовления к свадьбе, вероятно, ещё не закончены.
- Они будут закончены к концу недели, - обещал Сарнияр.
Ахмед-паша с почтением поклонился, и пища для дальнейшего разговора была исчерпана. Они вместе вышли из покоев, предоставив Сервиназ вволю любоваться дарами падишаха. Ахмеду-паше, как представителю династии Османов были выделены самые лучшие покои в доме. Пока он отдыхал после долгого путешествия, царевич лично занялся подготовкой к празднику, рассылал гонцов с приглашениями, отдавал распоряжения слугам.
В саду были раскинуты красочные шатры для гостей, хотя их набралось не так много. На свадьбу прибыли только военачальники жениха, в том числе и Рахим. Встретив своего друга у ворот Алиф, Сарнияр крепко обнял его и повёл знакомиться с послом падишаха.
- Наконец-то ты вылез из своей берлоги, медведь, - потрепал его по плечу царевич. - Ну, и как тебе понравился мой подарок?
Рахим усмехнулся.
- Ваши небесные гурии, сахиб, собьют с пути даже праведника, но я не уверен, что сами они пребывают в блаженном настроении. Одна из них мне прямо в лицо заявила, что предназначалась для вас.
- Анастасия? - нахмурился Сарнияр.
Рахим кивнул.
- Она уверена, что это ваша невеста надоумила вас избавиться от неё. Неужели правда то, что она говорит, сахиб? Вы ещё не женились, а уже под пятой у своей избранницы?
- Чего не сделаешь во имя любви, Рахим! - вздохнул царевич. - Это и в самом деле была инициатива Сервиназ: отослать тебе невольниц, подаренных мне её отцом. Жаль, что я сам не додумался до такого простого решения. Но мне и в голову не приходило, что она меня ревнует к этим девицам. Когда я пришёл к ней, заметил у неё на лице следы слёз, хоть она и старалась скрыть их за слоем румян. О Аллах, я заставил её страдать, сам того не желая. Но клянусь Пророком, больше она не прольёт ни одной слезинки из-за меня!
Рахим неодобрительно покачал головой.
- Вы превращаете любовь к женщине в культ. Разве мало того, что вы отказались ради неё от всего, о чём мы мечтали?
- Но я ни от чего не отказывался, Рахим. Султан удовлетворил все мои требования. Румайла получила независимость, а я - неограниченную власть. Я буду царить в Аравии, как и хотел, распоряжаться всем, от малого до великого, в том числе и армией падишаха. И возможно, в дальнейшем я продолжу войну с ним, но уже в более выгодных для себя условиях.
- Боюсь, что женщина, завладевшая вашим сердцем, - возразил Рахим, - вам этого не позволит.
* * *
- Сколь горестна судьба женщины, Мухсина, - сокрушалась Сервиназ, наблюдая за праздничными гуляньями из окна. - Я виновница этого торжества, а в нём не участвую. Моего роскошного подвенечного платья никто не увидел, кроме муллы, освятившего брачный союз. Как бы мне хотелось сейчас оказаться на этой зелёной лужайке!
Мухсина тоже выглянула в окно. В саду возвышались увитые ветвями лавров и олив гладкие столбы для качелей; сверху они были накрыты полотнищами, из-под которых свисали бараньи колбаски, головки сыра и румяные калачи. Янычары Нуреддина, раскачиваясь на качелях, взмывали до самого верха и срывали привязанные лакомства зубами, без помощи рук. На лужайке канатоходцы и акробаты развлекали гостей ловкими трюками. Актёры турецкого народного театра разыгрывали забавные представления о приключениях весельчака Карагёза и его меланхоличного друга Хадживата.
- Для вас тоже устроили бы праздник, - заметила Мухсина, оторвавшись от окна, - если бы на вашу свадьбу приехали женщины.
- Но никто не приехал, - продолжала вздыхать Сервиназ. - Моя матушка покоится с миром, а мачехи и сводные сёстры знать меня не хотят. Даже если бы отец был сейчас здесь, они бы носа сюда не сунули. А моя свекровь и золовки, отчего не явились?
Мухсина замахала руками, как ветряная мельница.
- Ой, что вы, что вы, госпожа! Они ещё в трауре по покойной невестке. У румалийцев свои обычаи, отличные от наших. Говорят, им нельзя снова жениться, пока не пройдёт года со смерти жены.
- Целый год? - поразилась Сервиназ.
- Да, госпожа, - подтвердила рябая служанка. - Вот почему ваш муж не известил родных о том, что снова женится. Они не дали бы ему своего благословения. Но не печальтесь. Со временем его семья примет вас, особенно, если вы поторопитесь подарить Румайле наследника.
- Твоя Мухсина просто кладезь житейской мудрости, любовь моя, - раздался в дверях голос Сарнияра.
Он медленно прошёл в спальню жены. Сервиназ тихонько ахнула, заметив, что он уже сменил свой праздничный наряд на домашний. Она впервые увидела мужа без тюрбана. Шея у него была довольно длинная и крепкая, лоб широкий, волосы были коротко острижены и чуть заметно вились на затылке. Из-под распахнутого на груди красного бархатного халата торчала клочками чёрная шерсть. Среди этих зарослей Сервиназ разглядела следы от ожогов и другие геройские отметины, у каждой из которых наверняка была своя история. Такие мускулы бугрились под его халатом, так сильно чувствовался в нём мужчина, что она была подавлена исходившей от него силой - первобытной силой, как у Адама. У неё чуть не подломились колени. Она хотела опереться на Мухсину, но та предупредительно исчезла.
Новобрачные остались в комнате одни. Царевич приблизился к молодой жене. Одна его рука легла ей на плечо, другая откинула волосы со лба.
- Я ушёл с праздника пораньше, потому что не хотел оставлять тебя надолго одну, - шепнул он, поднимая её стыдливо склонённую голову. - Сегодня наша первая брачная ночь. Я с таким нетерпением ждал этого часа, моя пери.
Его тёплые губы коснулись её плотно сомкнутых губ. Он крепче сжал плечо новобрачной и ощутил дрожь, пробежавшую по её телу. В тот же миг она почувствовала, что он больше не держит её. Царевич выпустил Сервиназ из объятий и смотрел на неё, как на некую загадку, которую ему пока не удалось разгадать.
- Ты натянута как струна, моя пери, - сказал он с обжигающей страстью в голосе, - но я прекрасно владею смычком.
- Нисколько в этом не сомневаюсь, - пролепетала она, краснея под его пронизывающим взглядом.
- Милая, - продолжал царевич, - если ты не готова принять меня как мужа, я согласен подождать, когда в тебе проснётся желание. Но мне будет слишком тяжело проводить с тобой ночи и дни напролёт, как с сестрой. Поэтому, если у тебя нет возражений, я съезжу на какое-то время в родные края. Сегодня прибыл гонец из Румайлы. Отец просит меня приехать хотя бы ненадолго, чтобы почтить память моей покойной жены.
- И... когда вы отправитесь? - растерянно спросила Сервиназ.
- Завтра же утром.
- А... если я одолею свои пустые страхи?
Сарнияр с нежностью погладил её по щеке.
- Тогда по окончании медового месяца. Но ты уверена, что твои страхи пустые? И что именно внушает тебе страх?
- Шрамы у вас на груди, - созналась Сервиназ. - Они напоминают мне о событиях, которые я хотела бы стереть из своей памяти.
- Но я при всём желании не могу стереть их со своего тела, - мягко улыбнулся он. - Думаю, чем скорее ты привыкнешь к ним, тем меньше они будут напоминать тебе о том, что нас соединила война.
- Вы правы, - шепнула Сервиназ, пряча своё раскрасневшееся личико у него на груди.
- Прав, - прошептал царевич, напоминая, что они перешли на ты.
- Прав, - легко и радостно согласилась Сервиназ.
С этого момента она перестала принадлежать себе. Его губы, однажды уже опьянившие её, снова увлекли её в водоворот ранее неведомых ощущений. Её недолгая близость с Ибрагимом не смогла пробудить тлевшего в ней подспудного огня. С ним она не испытала ни страсти, ни нежности, ни высокого накала чувств от слияния их душ и тел. Сейчас всё было по-иному. Она как будто открывала один за другим ларцы со спрятанными в них загадками жизни. Всё в ней просыпалось в ожидании высшего блаженства. Вслушиваясь в свои ощущения, она и не заметила, что уже лежит на постели обнажённая рядом с мужем.
Густые волосы на его груди возбуждающе щекотали её чувствительную кожу. Она не утерпела и погладила их. Они оказались жёсткими как ость. Ласки мужа становились всё горячее, а она сама всё охотнее принимала их и смелее возвращала. Она чувствовала себя во власти неуправляемой стихии, которая уносила её на гребне волны в океан неизъяснимого наслаждения. Когда охвативший её чувственный восторг достиг апогея, с её губ сорвались жалобные всхлипы. Но в его ушах они звучали музыкой. Полузакрыв глаза, он с удовольствием и гордостью слушал порождённый им гимн любви.