Тери Браун "Порожденная иллюзией"

Тина, Катя, Лиля, спасибо за новую главу!
_________________

Спасибо за продолжение!
Анна в окружении всех эти людей совершенно одинока.Удивительно,что она доверяет людям,если даже ее мать постоянно ее обманывает.Только сейчас она немного научилась ощущать эмоции людей и понимать их,и определять ложь.

Спасибо за перевод и редактуру
И всё-таки мне не кажется, что матери Анны так уж на неё плевать, тут скорее всего есть какая-то причин, думаю и о способностях дочери она прекрасно знает.
___________________________________

Вокруг Анны вообще происходит что-то непонятное. Очень уж многие проявляют к ней интерес, к ее способностям.

Спасибо за главу!

Тина, Катя, Лиля, СПАСИБО за новую главу!!! Ну и зачем мать столько времени лгала Анне по поводу отца...И отношения с Коулом не налаживаются и видения страшные преследуют... Надеюсь доктор Беннет не солгал о Линдсей и ее в самом деле упрятали в психушку...

Наконец-то добралась до форума, прочитала сразу две главы. Спасибо!

Хорошо, что у Анны появилась подруга. Синтия - то, что нужно, чтобы отвлечься от всех проблем. А проблем хватает...
Миссис Линдсей упрячут в психушку? И все? Вот так просто? Хмм... Интересно, за сколько эпизодов из всех несчастий, произошедших с Анной, она на самом деле ответственна? И по-прежнему непонятно, что же все-таки хочет от Анны Оуэн?..
С мадам опять не пойми что происходит, нет Анне дома покоя ни ночью, ни днем.
Еще и письмо это такое зашифрованное... Предводитель врагов пропал, и Коул в прошлом задал ему трепку. А в голову приходит один доктор Беннет.
Надеюсь, Анна скоро поговорит с Коулом и все начнет проясняться. Потому что слабо верится, что миссис Линдсей - главный злодей
_________________

Спасибо за продолжение!

Спасибо за продолжение!
___________________________________

 » Глава 24

Перевод: KattyK
Редактирование: gloomy glory, Королева

Глава 24

Я смотрю на четырехэтажный дом. В лицо дует ледяной ветер. Шляпку на голове не удержать, так что сую ее в карман. Она уже не будет прежней.
Но, в общем-то, и я изменилась безвозвратно.
Уходя из квартиры, я понятия не имела, что окажусь перед домом Гудини. В кармане пальто все еще лежит визитка, которую он дал мне в магазине магии, но мне она не нужна – адрес я и так запомнила. Внутри никого. Может, Гудини уехал на гастроли?

Я оставила мать, во всех смыслах, и вот стою перед домом отца. Но в действительности он так же далек от меня, как мадам.
Кажется, я хотела с ним поговорить, но сейчас перед этим четырехэтажным выстроенным из песчаника особняком, мой план сходит на нет. Насколько мне известно, мама не сообщила Гудини о дочери.
Дыхание перехватывает, когда в глубине души я осознаю правду.

Будь я на самом деле дочерью Гудини, мама перевернула бы небо и землю, чтобы ему рассказать. Она всегда дает ход слухам о моем родстве с известным иллюзионистом, куда бы мы ни приезжали, поэтому не стала бы отказываться от финансовых и социальных благ, которые мог бы предоставить мой предполагаемый отец.
Я помню милое живое личико его супруги. Она и в подметки не годится моей матери. Не думаю, что она прятала письма от мужа. А вместе с тем, что мать даже не знает, какого цвета у Гудини глаза, правда очевидна.

Горло сжимается. Я никогда не сознавала, как мне хочется, чтобы он был моим отцом, пока не поняла, что он им не является.
Я отворачиваюсь от дома и утираю слезы, пока они не полились. Если не дочь Гудини, то кто же я такая?
Я поспешно дохожу до Центрального парка, унылого и пустого. Немногие решились выйти на кусачий ноябрьский ветер. До дома далековато, но не хочется садиться в трамвай.
Да и домой не хочется, ведь там мама.

– Анна?
Я вздрагиваю, а повернувшись, вижу Гудини под руку с супругой. Оба одеты по погоде в толстые шерстяные пальто, шарфы и перчатки. Щеки женщины порозовели от холода, и она изучает меня с дружеским любопытством.
Гудини знакомит меня с женой:
– Бесс, это Анна. Она тоже иллюзионист. Анна, моя жена Бесс.

Если он и удивился нашей встрече, то виду не подает. Я пожимаю протянутую руку Бесс. От нее веет простым и легким довольством.
– Рада с вами познакомиться.
Жена Гудини улыбается во весь рот:
– Мужчины глупцы, не умеют толком знакомить. Милочка, а как ваша фамилия?

Я гляжу по сторонам. Если назову Гудини свою фамилию, насколько быстро он меня найдет? Начнет с меня, потом доберется до мамы, явится на сеансы и все разрушит.
Но разве еще осталось, что разрушать?

Пусть мама и лгунья, но я-то – нет. Внутри просыпается бесенок.
– Ван Хаусен, Анна Ван Хаусен, – улыбаюсь я.
Супруга Гудини хмурит лоб:
– Звучит знакомо. Вы не из филадельфийских Ван Хаусенов?

Я качаю головой, а бесенок меня подначивает.
– Нет, вообще-то, эту фамилию мама взяла после переезда сюда из Европы. – Я улыбаюсь Бесс, но не свожу глаз с ее мужа. – Ее настоящее имя Моше. Мэгали Моше.
На долю секунды глаза иллюзиониста округляются, а губы и челюсти напрягаются, лишь затем превращаясь в любезную улыбку.
Мое сердце колотится, кончики пальцев теряют чувствительность. Гудини знакомо имя моей матери. В итоге меня словно пронзает стрелой. Если так, возможно, она не лгала о том, что они знакомы. Может, рассказала лишь часть правды, и в таком случае…

От одной только мысли кружится голова.
– Нет, это имя мне ничего не говорит, – продолжает Бесс, не замечая моего состояния, – а вот Ван Хаусен…
Гудини берет супругу за руку:
– Дорогая, нам пора домой, на улице слишком похолодало.

– Я только оправилась от простуды, – поясняет она. – Гарри слишком суетится.
– Анна, вам тоже лучше пойти домой. Темнеет, а по ночам парк не самое безопасное место для молоденьких девушек.
Он ведет себе спокойно, но я чувствую его тревогу – она трепещет и трещит, точно флаг на ветру.
– Рада с вами познакомиться, – кричит Бесс, когда муж уводит ее прочь.

Я обхватываю себя руками, хотя ногам все равно холодно. Откуда Гудини узнал имя моей матери? Неужели она не солгала? Прижимаю ладони к глазам, пытаясь успокоить суматошные мысли. Не знаю, сколько я так стою, но постепенно понимаю, что Гудини прав: темнеет, и мне небезопасно бродить одной, пусть даже миссис Линдсей больше не представляет угрозы.
Я сажусь в полупустой трамвай и вскоре уже нахожусь перед собственным домом. И задерживаюсь снаружи, несмотря на то, что замерзла. Встречаться с матерью не хочется.
Наконец я поднимаюсь по лестнице – как раз, когда из квартиры выходит Жак.

– Анна! Твоя мать так переволновалась. Ты же знаешь, что врач наказал тебе отдыхать. И небезопасно гулять одной, – неодобрительно отчитывает меня импресарио.
– Я в порядке.
Он качает головой:
– А твоя мать считает иначе.

Я поднимаю на него взгляд, и душа уходит в пятки.
– О чем вы?
– Она сказала, что ей не нравится, как медленно ты поправляешься. По-моему, двенадцать недель отдыха перебор, но она очень беспокоится.

Я застываю второй раз за день:
– Двенадцать недель?
Жак склоняет голову и странно смотрит на меня:
– Так считает твоя мать. Мне это совсем не по вкусу, совсем. Представление популярно во многом благодаря тебе, и я не уверен, что Оуэн справится.

Я сглатываю гнев:
– Мама слишком мнительна. Я буду выступать всего дважды в неделю, как советовал врач, и обещаю, что зайду к нему, прежде чем вернуться к прежнему ритму. Я в порядке. – Я принимаю расслабленную позу и пытаюсь выглядеть здоровой и искренней, насколько это возможно.
Жак морщит лоб, пока его профессиональные инстинкты борются с той частью, что хочет угодить моей матери. Деловая половина одерживает верх, и он кивает:
– Как скажешь.

Затем проходит мимо меня, и я тяну его за рукав пальто:
– Я хочу также попробовать новый трюк. Только не говорите маме, я намерена удивить ее на репетиции. Это произведет настоящий фурор.
– Превосходно. Жду с нетерпением. Я не раз думал, что ты могла бы расширить магическую часть вашего представления, но, по словам твоей мамы, тебя это не интересует.
Я стискиваю зубы, однако умудряюсь выдавить вслед Жаку приятную улыбку. Если мама рассчитывает так просто от меня избавиться, то ошибается.

***

– Нам надо поговорить.
– Ты повторяешься.

Коул пристально смотрит на меня черными глазами. В них нет гнева, но и особого дружелюбия тоже. Мистер Дарби, поспешно проводив меня в квартиру, тут же удалился. И вот я стою посреди гостиной, сцепив руки перед собой, и нервничаю сильнее, чем перед выступлением.
– Я прочла письмо.

Коул склоняет голову в ожидании. Он не собирается облегчать мне задачу, но ведь я этого и не ожидала.
– Не знаю, что происходит, – продолжаю я, – и даже не уверена, что это мое дело. Просто хотела снова извиниться. Я взяла то письмо… – Я с трудом сглатываю, так как горло перехватывает от наливающихся слез. – В общем, это связано только со мной.

Коул не сводит с меня глаз и молчит. Я знаю, что должна пояснить, зачем вообще залезла к нему в карман. Но как это сделать, чтобы не показаться неопытной и неуклюжей? Как сказать, что я не могла дышать, думать и шевелиться из-за его близости? Я краснею и продолжаю:
– Я залезла в твой карман, потому что никогда не испытывала ничего подобного ощущениям в вагоне тем утром. Я имею в виду... мои чувства к тебе.

Я смущенно смотрю на потрепанный серый ковер. Объяснение так себе, но на лучшее я не способна.
– И что же ты чувствовала?
Я поднимаю взгляд на Коула и вздыхаю. Вот, вот они, те же чувства, что и тогда: я хочу его поцеловать больше всего на свете.

Меня захлестывает волна смущения, я падаю в ближайшее кресло и закрываю лицо ладонями:
– Я знала, что ты об этом спросишь! Понятия не имею!
После долгого молчания Коул тихо отвечает:
– И я тоже.

Я опускаю руки и внимательно смотрю на него. Выражение лица такое спокойное, глаза – ледяные. Что это значит? Коул не знает, что чувствую я или он сам?
– Анна, я никогда не думал, что ты украла письмо, потому что имеешь отношение к проблемам у нас в Обществе. Я просто хотел знать, зачем ты это сделала. – Коул прокашливается. – Я так этого и не понял, но принимаю твои извинения.
– Спасибо, – просто говорю я.

Повисает неловкое молчание, а потом Коул встает и идет к двери.
Встреча окончена.
Я следую за ним, но останавливаюсь, не в силах больше сдерживаться:
– Скажи мне только: ты в опасности?

Коул пожимает плечом:
– Может, да, а может, и нет. Ты была права в одном.
– И только? – Жалкая попытка пошутить, но в глазах Коула нет ответного веселья.
– Это и правда не твое дело.
Я поеживаюсь от холодности его тона. Коул открывает дверь, и я выхожу. Он не предлагает проводить меня наверх, и сердце ноет. Жаль, что нельзя повернуть время вспять.

Я оборачиваюсь:
– Если ты в опасности, то почему просто не вернулся в Англию?
Коул смотрит на меня:
– Разве ты не знаешь?
И, не дав мне ответить, тихо закрывает дверь.

***

Я вышагиваю из угла в угол по театральному вестибюлю, чувствуя тяжесть в груди. Мистер Дарби пообещал доставить все необходимое для трюка за час до выступления. Я договорилась с матерью, что мы встретимся в театре, а потом ушла из квартиры, не вызвав подозрений, ведь всю неделю после ссоры мы почти не разговаривали. Мадам пыталась помешать мне сегодня выступить, но я стояла на своем, и в итоге она сдалась. Причем намного раньше, чем я ожидала. Значит, в ее рукаве припрятан какой-то туз. Я выкидываю эту идею из головы. Планы есть не только у мамы.

– Мисс Анна?
Кто-то касается моего плеча, и я вздрагиваю. Это всего лишь Барт, рабочий сцены, который поможет мне перенести реквизит. Я мысленно встряхиваюсь. Если не успокоюсь, ничего не выйдет.
Барт заговорщицки наклоняется ко мне и произносит внятным шепотом:
– Старик у черного хода.
Я едва не отшатываюсь от чесночного дыхания рабочего.

Затем осматриваюсь, немного опасаясь, что Жак где-то поблизости. Он был не рад моему сообщению, мол, реквизит доставят прямо перед представлением, но я намекнула, что мы с мадам уже отрепетировали новый трюк. Господи спаси, я становлюсь такой же умелой лгуньей, как мама.
Я следую за Бартом к ожидающему у черного хода мистеру Дарби.
– А мы успеем все установить?
– У меня все готово.

Я крепко обнимаю соседа:
– Вы будете в зале?
Его глаза блестят.
– Ну конечно! Ни за что не пропущу! – Он качает головой. – Я построил чертову штуковину и знаю, как она работает, но все равно не верю своим глазам.
– Вы истинный гений! Большое спасибо, – благодарю я и, немного помолчав, спрашиваю: – А Коул здесь?
Мистер Дарби пожимает мою руку:
– Конечно.

После моего пространного извинения Коул вел себя отстраненно и сдержанно. Мне ужасно хочется рассказать ему о видении, но никак не найду подходящее время. Интересно, наступит ли оно когда-нибудь? Но Коул пришел на представление. Возможно, это хороший знак.
Барт тащит стол вверх по лестнице, а потом терпеливо ждет, пока мистер Дарби прикрепляет к ножкам колесики. Реквизит просто идеальный, напоминает обычный стол. Когда его установят на нужное место, то накроют черным бархатом, и никто не увидит, что под ним.

Я облегченно вздыхаю, когда мы наконец поднимаемся на сцену. Мистер Дарби дает указания Барту и внимательно следит, чтобы все установили как надо.
– Который час? – спрашиваю я мистера Дарби.
Он вытаскивает карманные часы:
– Без четверти пять, мисси.
– Вы успеете все подготовить?

Изобретатель смотрит на тускло освещенную сцену:
– Я почти закончил.
– Отлично, я скоро вернусь.
Я бегу по коридору к боковой двери. Большинство театров – настоящие лабиринты комнат и коридоров, и этот не исключение. Я рассчитываю, что это позволит мне сохранить тайну, пока я сама не решу ее раскрыть.

От сомнений меня мутит. Весьма вероятно, что своей затеей я положу конец нашим с мамой отношениям. Она, может, и простит, что я втайне виделась с Гудини, но в жизни не смирится с тем, что я могу затмить ее на сцене.
Наверное, в этом и смысл? Видимо, я всегда знала, что этот день настанет. Тот самый, когда я раз и навсегда покажу мадам, что не принадлежу ей. Люблю ее и сделаю все, чтобы защитить – да. Но не позволю использовать меня, как клиентов. Если хочет общаться со мной, придется делать это на равных.

Сердцебиение ускоряется, когда я дохожу до двери. Мимо проскакивают танцовщицы, щебеча, словно яркие птички. Представление вскоре начнется.
– Господи, пожалуйста, пусть он придет, – тихонько молюсь я и тут замечаю объект своих мыслей в темном уголке. – Данте, – подзываю его жестом.
Мальчик приближается с широченной с улыбкой:
– Па наказал мне подождать и не помять одежду.

Данте в бархатных брючках до колена почти не походит на бродяжку, несколько недель назад раздававшего листовки. Я опасалась, что они с отцом сбегут с деньгами, выделенными мною на одежду, но все же рассчитывала на победу деловых качеств папаши. Шанс для сына стать постоянным ассистентом иллюзионистки намного лучше для будущего, чем десять долларов, которые я им дала в начале недели.
– Я впервые ездил в такой шикарной машине! – восклицает Данте.

Я смотрю на другую сторону. Синтия машет рукой и жестами показывает, что будет сегодня в зале. Я благодарно киваю в ответ, поворачиваюсь к Данте и завожу его в театр. Мы минуем оркестровую яму, в которой устраиваются музыканты, и идем к ожидающему за кулисами мистеру Дарби.
– Все готово.
Я обнимаю его:
– Большое вам спасибо.
– Рад помочь, мисси. – Он заговорщицки подмигивает Данте. Они сразу подружились, встретившись на репетиции номера.

Я встаю на колени, оказавшись лицом к лицу со своим новым помощником:
– Ты помнишь все, что мы делали вчера?
Дочиста отмытый Данте смотрит на меня широченными – под стать улыбке – глазами:
– Да, помню.
– Хорошо. Хочешь в туалет или выпить стакан воды?
Мальчик серьезно качает головой.

– Превосходно. – Я веду его за кулисы, где спрятан реквизит. – Тебе надо спрятаться под столом, пока не услышишь знак. Запомни, сначала выступит певец, потом танцовщицы, поэтому ждать придется долго.
Данте уверенно кивает:
– Не беспокойтесь, мисс, я знаю, что делать.
Я улыбаюсь, несмотря на нервозность. Он будто маленький старичок в теле семилетки. Я поднимаю черное покрывало, и он стремглав забирается под ткань.

Я протягиваю руку, и Данте пожимает ее.
– Удачи.
– Удачи.
Мне она понадобится.

***

В гримерке воздух аж звенит от напряжения. Мама сидит совершенно прямо перед зеркалом, делая вид, что поправляет идеальный макияж. Я поневоле меряю шагами комнату, мысленно перебирая все подробности нового трюка. Я рассчитываю, что мама ловко скроет свое удивление. Ей придется просто смотреть, как дочь выходит из тени на свет. Наконец настал мой черед.
Жаль только, я чувствую себя виноватой из-за того, что собираюсь сделать.

В дверь стучат – пора. Мадам поднимается, и мы молча выходим в коридор.
Тут она протягивает мне руку. Я гляжу на мамину ладонь, сжимаю ее, а в горле встает ком из-за этой нашей старой традиции.
– Мы готовы?
Я смотрю в холодные бесстрастные глаза. Желание заплакать снова сменяется болью и гневом.

– Насколько это вообще возможно, – отвечаю.
– Удивим их?
Глядя на маму, я чувствую, как губы расплываются в странной торжествующей улыбке, какую частенько можно увидеть на ее собственном лице.
– Ты себе даже не представляешь.

На сей раз, когда открывается занавес, я стою в свете прожекторов; пульс частит. Я не пропускаю ни одной реплики, ни одного жеста. Меня представляют, я выхожу вперед и жду, пока зрители успокоятся. Для верности медлю еще несколько мгновений. Я годами наблюдала, как мама удерживает внимание зала. Теперь моя очередь.
Сегодня на мне черное шелковое платье-рубашка, расшитое множеством белых жемчужин, мерцающих при ходьбе. Идеальный наряд для сказочного впечатления, которое я хочу произвести.

Я демонстрирую колоду карт, затем начинаю их тасовать. Карточные фокусы не считаются чем-то волшебным, если только не удивить зрителей, к примеру, исчезновением и появлением карт в разных местах. За подобными номерами интересно наблюдать – изящно раскрытые карты веером или сброс по дуге, – но в такой толпе мало что видно. Я немного преувеличиваю все свои движения, а из оркестровой ямы доносится тихая мелодия виолончели. Мне всегда хотелось добавить к представлению музыку, и теперь я попадаю в такт.

– Что такое магия? – громко спрашиваю у зрителей. Большую часть прошлой ночи я пыталась придумать, что сказать, ведь это выступление вроде как моя лебединая песня. – Я всю свою жизнь прожила среди магов и иллюзионистов, и всегда интересовалась истинной природой волшебства. Занимается ли им моя мать? Или Гарри Гудини? Существует ли магия на самом деле?
Я показываю залу восьмерку пик, затем поворачиваюсь к матери и демонстрирую карту ей.
– Или это обман?

Сжав карту зубами, встаю боком к залу. Веер в моей руке отвлекает внимание зрителей на долю секунды. Я провожу над ним другой рукой и вытаскиваю восьмерку пик с конца колоды. Никто не увидел, как я достала ее изо рта.
Зрители хлопают, я неглубоко кланяюсь и смотрю на мать. Она натянуто улыбается и ждет реплики, которую я не собираюсь произносить. Я дарю публике, мадам и всему миру ослепительную улыбку:
– Сегодня вам судить!

К виолончели присоединяется скрипка, и музыка усиливается. Данте выкатывает длинный стол точно так, как мы репетировали. Я едва сдерживаю смех при виде уверенно вскинутой головы и надменного выражения лица ассистента. От него веет профессионализмом, и я следую его примеру. Стол напичкан нужным мне реквизитом. Сначала я передаю Данте колоду и перехожу к тому, что мы провернули в подвале мистера Дарби. Лейтмотив выступления – парение. И публика ахает, когда разные предметы – карта, мячик и, наконец, большой обруч – волшебным образом зависают над сценой.
По моим венам несется радостное волнение, как всегда под конец любого трюка. Я слегка киваю матери:
«Смотри, мама, я делаю это без рук».

Когда подходит время финала, я останавливаюсь и, тяжело дыша, смотрю на зрителей. Это мой коронный номер. В зале раздаются редкие хлопки, потому что народ не уверен, закончено ли выступление. Но аплодисменты затихают вместе с музыкой. Театр наполняют нежные нотки «Лунного света» Дебюсси, и я протягиваю руку Данте. Он спешит ко мне – такой маленький, доверчивый и невинный. Публика ахает. Мальчишка прирожденный актер!

Я веду его к столу, с которого убран весь реквизит, помогаю забраться наверх и, на секунду удержав его руку в своей, отпускаю. Успех этого трюка, как и любого другого, в подаче: к кульминации нужно двигаться осторожно, не спеша. Музыка еще замедляется, превратившись в завораживающую колыбельную, и я чувствую, как зрители задерживают дыхание. Я переплываю к другому концу стола, наклоняюсь, чтобы поцеловать Данте в лоб, словно мать, укладывающая ребенка спать. Затем медленно провожу руками над дремлющим малышом в такт музыке и, повернувшись к передней части стола, поднимаю черное покрывало на Данте. Зрители видят все, что находится под ним.

Плавно дотанцевав до края я аккуратно отделяю половину стола. Теперь кажется, будто оставшаяся часть парит в воздухе. Я грациозно провожу рукой там, где была деревяшка, чтобы показать отсутствие каких-либо креплений. Затем перехожу к другому концу и убираю остаток стола.
Зрители вскрикивают. Я слышу изумленные шепотки. Взяв серебристый обруч, я провожу им от ног Данте через все тело.

Публика разражается свистом и аплодисментами. Я сдержанно делаю реверанс, а потом позволяю себе насладиться успехом. Глядя в толпу, я замечаю, как встает мужчина в первом ряду, розовею от похвалы, но вдруг замираю, заметив, кто он такой.
Гарри Гудини.

Сердце рвется из груди, когда все остальные зрители встают вслед за ним и устраивают мне овации. Какое-то мгновение я не могу пошевелиться. Затем вновь звучит музыка, и я вспоминаю программу. Прикладываю дрожащий палец к губам и указываю на Данте, будто напоминая присутствующим о спящем мальчике. Как только они утихают, я грациозно вновь собираю стол, снимаю черное покрывало с Данте и помогаю ему спуститься. Он уходит, и музыка замолкает.
Я смотрю туда, где прежде сидел Гудини, но его уже нет. Иллюзионист всегда знает, когда исчезнуть.

– А теперь черед моей матери вас удивлять!
Публика вежливо хлопает.
Я поворачиваюсь, сердце в груди ликующе трепещет. Я едва не забыла о мадам под конец выступления, но теперь собираюсь с духом, ожидая, когда по мне ударит волна ее гнева. Однако вместо ярости, ощущаю обиду. Мама моргает, ее глаза – бездонные водоемы шока и боли.
Она на мгновение теряется, потом приклеивает на лицо улыбку и переходит к своей части представления, только выкинув из программы трюк с чтением мышц. Все проходит идеально, но без особого энтузиазма. Двигается мадам напряженно и несколько деревянно, на лице никаких эмоций. Ее часть шоу проигрывает моей, и все это понимают, особенно сама мама.

Уходя со сцены, я слышу, как несколько зрителей выкрикивают мое имя. Мама шагает чуть впереди, держа спину совершенно прямо.
Ликование, которое я испытывала перед публикой, улетучивается, под ложечкой сосет. Я шагаю в гримерку вслед за мадам, хотя с удовольствием ушла бы куда угодно. Но, планируя свой дебют, я знала, что эта минута наступит. Только ребенок убегает, а я уже выросла и меня не запугать. Я могу выдержать все, на что она способна.

Только вот мама ничего мне не говорит, просто подходит к своему столику и в несколько больших глотков осушает бокал вина. Она молчит и не смотрит на меня. Берет щетку и неловко расчесывает волосы без привычной кошачьей грации в движениях.
Я закусываю губу, желая, чтобы она что-то сказала, а я бы защитилась. Чтобы она осознала: я другая, многое изменилось… но она молчит. Я чувствую себя непослушной девчонкой, недостойной внимания.

Дверь за моей спиной распахивается, входит хмурый Жак и бросается к маме:
– Мэгали, дорогая, ты в порядке? – Он склоняется над ней, а она прижимается к нему головой. – Я видел по твоему выступлению, что ты плохо себя чувствуешь. Анна была ослепительна, а ты – словно не в своей тарелке. Я могу как-то помочь?
Его голос пронизан беспокойством. В зеркале я вижу, что мама жмурится, и удивляюсь, насколько измученной и усталой она выглядит. Совсем на себя не похожа. Жак пожимает ее руку, склоняется, касается губами ее волос.

И тут с другого конца комнаты ко мне впервые перетекают сильные и ясные эмоции нашего импресарио.
Жак до безумия любит мою мать.
А я словно подглядываю за тем, что видеть не должна. Всеми позабытая, я украдкой выхожу из комнаты, чувствуя себя одинокой как никогда.

...продолжение следует...

_________________

Оу, продолжение!!! спасибо!!!!
Какой классный трюк! Но все еще не понимаю маму... Что она хочет от их представлений? и что за тайна связывает ее с Гудини?

Катя, Тина, Лиля, СПАСИБО за новую главу Какая пронзительная по накалу чувств глава, Встреча Анны с Гудини, с Коулом, не высказанность, триумф Анны, появление на представлении Гудини...

Спасибо большое за перевод и редактуру
Радует, что у матери Анны есть человек, который её любит, мне кажется, что возможно её категоричное поведение с талантами дочери есть своё логичное поведение
___________________________________

Привет!

Спасибо за продолжение!
Все-таки Анна смелая девушка,характер сильный.Все как-будто против нее,но она пытается изменить свою жизнь.И совершенно заслуженный успех,но главное,чтобы теперь мать ей ничего не испортила.

Анна, конечно, талантлива. Но как бы ей не остаться один на один с о своим даром и со своими комплексами.

Спасибо за главу!

Спасибо за продолжение! ! ! !