Мой ангел злой, моя любовь... (ИЛР)

Марина! Здравствуйте!
Да, глава получилась тяжелая, чего скрывать, сама читала в 2 подхода. Но +1. без диалогов держать в напряжении, нужен талант, за что Вас огромное спасибо!

Андрей, тут без вариантов, его чувство глубокое и искренне, этим поступком перечеркнул все свои недостойные выходки в прошлом. Начинает герой входить ко мне в доверие. Ибо ради вещицы могли и убить (Верю, что не убьют, как говорится, кина бы не было (с) )

Буду ждать продолжения!
_________________

Марина, интригуете))))
люблю спойлеры,а такие масштабные совершенно люблю))))))
нас ждет много крутых поворотов и любовь....все равно любовь, поэтому ничего не боюсь, никаких испытаний, препятствий, измен...хотя...измен...хм...это я погорячилась)))))

Спасибо, я рада, что это мне удалось



Смотря, про кого кино это...


Стараюсь...
_________________

Что-то мне кажется, что ребенок будет не совместный (если так можно выразиться) для Ани и Андрея.
Будет измена - представляю какие будут переживания по этому поводу у героев, и у нас. Ох, надо запастись бумажными платочками.

Марина, спасибо за интересное продолжение! С каждой главой все больше и больше захватывает!!!

Елена, поздравляю с повышением! Говорят, украшения с янтарём способствуют укреплению здоровья, так что носи на здоровье!


_________________

 » Глава 16

Глава 16

В душном дормезе Анне не спалось. Быть может, из-за неудобной позы полусидя или из-за дневного зноя, который разморил остальных. А может, из-за тихого похрапывания графини и болонок, что лежали на подушках на полу кареты. Или из-за качания кареты по неровностям пути, убаюкавшего всех пассажиров, кроме нее. Или из-за страхов, что терзали душу сейчас. Страхов из-за неизвестности, из-за того положения, в котором оказались они ныне, и из-за того сна, что снова привиделся ей в прошлую ночь, первую в дороге.

Поле в тумане. Разноцветье мундиров на утоптанной, залитой кровью земле. Следы свершившегося сражения повсюду, куда только не кинь взгляд. И знакомый ей уже маршрут к офицеру в светлом мундире, лежащему лицом к земле, с кроваво-грязными прядями светлых волос. Только в этот раз Анна просто села на землю подле него, но так и не смогла коснуться холодной белой кожи. Только сидела рядом, обхватив колени, и наблюдала, как медленно рассеивается туман над полем. Словно вечный сон своего любимого сторожила.

Мадам Элиза, которой Анна рассказала о ночном видении поутру, когда приводили себя в порядок прежде чем снова двинуться в путь, успокоила ее, заверив, что это увиденное днем не оставляет на покой ночью, что страхи и тревоги дня настигают ее даже во сне.

А страшиться днем было чего. Едва подъехали к Гжастку, как встали в бесконечную очередь из желающих покинуть город и выехать на дорогу к Москве. Сделать это можно было, переправившись через речку Гжать по деревянному мосту в городе, подъезды к которому были запружены с самого рассвета. Казались, жители всех окрестных земель пустились в путь, спасаясь от французов. Продвигались дормезы от этого скопления людей, животных и экипажей медленно, заставляя пассажиров нервничать. Летела пыль из-под колес и ног пеших путников, проникала через опущенные окна в карету, вызывая кашель и неприятное першение в горле. А если поднимали стекла вверх, то изнывали от духоты и жары, что тут же наполняли дормез.

Яростно лаяли болонки графини на каждого, кто мелькал в проеме окна, этот лай раздражал, злил даже графиню, которая не выдержала и вскоре отдала собак своей горничной, ехавшей позади господских карет в коляске вместе с Глашей, сидя подле барского багажа.
- Juste Dieu! (Боже мой! (фр.)) – не выдержала графиня, когда возле окон дормеза протиснулись по обочине дороги очередные путники, неся на руках малых детей и ведя за собой на поводу единственное свое богатство – тревожно мычащую корову. От животного духа, наполнившего карету, мигом закружилась голова, даже дурнота нахлынула, отчего женщины тут же приложили платки, пропитанные духами к лицу, спасаясь от дурного запаха.

Марья Афанасьевна схватила трость и постучала ею в стенку кареты, зовя к себе кого-нибудь из сопровождающих слуг. Вскоре в проеме окна показалась голова пожилого лакея в напудренном парике с тонкой косицей, комкающего головной убор в руках.
- Это, по-твоему, мы едем, Григорий? Это невыносимо! Нельзя ли что-нибудь сделать? – раздраженно обратилась она к нему, с каждым произнесенным предложением постукивая тростью о пол кареты. – Неужто нельзя проехать никак? Я графиня Завьялова! Я вдова кавалера с лентой через плечо (Т.е. кавалера ордена 1-й (высшей) степени, когда выдавалась лента в цветах ордена и звезда)! Героя турецкой войны! Григорий, мы так и до Судного дня простоим здесь! Уж полдень минул, а мы и на десяток верст не удалились от развилки с дорогой к Святогорскому. Что хочешь делай, но чтоб с места двинулись! Аль думаешь пешим ходом идти твои баре должны?

Голова Григория скрылась из вида, и графиня откинулась на подушки, подав знак Марии, чтобы та подала ей веер, которым тут же принялась яростно обмахиваться. Анна же только снова вернулась к своему занятию – чтению одного из старых выпусков журналов, что взяла с собой из библиотеки отца, чтобы занять себя в дороге, стала медленно перелистывать страницы.
- Что там, милая моя, пишут? Не о politique ли часом? Не пристало девицам про то очи свои портить, - заметила слегка раздраженно графиня и, получив от Анны на удивление кроткий ответ, что только стихи читает да сказы, проговорила. – Уважьте старость, душенька, прочтите и мне, что там поэты сотворили. Отвлеку свой взор от того, что кругом нас, и мысли…
Марья Афанасьевна умолкла, прикусила губу, только знак подала Анне приступать, и та не посмела не быть послушной ей, перевернула страницу и принялась читать вслух, громко и с выражением, как учили декламации крепостных актеров в Милорадово. От тех даже читку пьес требовалось проводить так, чтобы с первых же минут поверить в творчество автора.

- Где ты, милый? Что с тобою? (Тут и далее строки из поэмы «Людмила» Жуковского В.А.) – и с первых же строк сжалось сердце у Анны, чуть дрогнул голос, выдавая ее чувства. Но ее спутницы тоже вдруг замерли на месте при этих строках, отвели взгляды в сторону, пытаясь скрыть мысли, что возникли в голове.
Стенала в голос Людмила, получив известие о гибели витязя: «полно жить; сердцу дважды не любить». И каждое слово из ее плача падало в самое сердце чтицы, заставляло вспомнить тот дурной сон, что виделся в прошлом – застывшее тело, окровавленная светловолосая голова, перепачканные землей пальцы, сжимающее кольцо.

- Милый друг, всему конец; что прошло – невозвратимо, небо к нам неумолимо…
Читала и не могла не думать, не вспоминать. Уже не слышала, как за стенкой кареты проходят пешие путники, шумят животные, плачут младенцы в голос. Только отчего-то его лицо видела перед собой. Тогда, когда смотрел на нее, уходящую из оранжереи, тем самым взглядом – нежным, светлым, обволакивающим своим теплом.

- Барыня! Барыня! – в окошке кареты вдруг снова показалась голова в парике с косицей. Женщины, каждая погруженная в свои мысли, вздрогнули при этом появлении от неожиданности. Графиня пристукнула тут об пол тростью, досадуя на свой мимолетный страх и дурные мысли, что полезли в голову при прочтенных строках.
- Что ты орешь, окаянный? Аль я глуха? – резко бросила она лакею, и тот потупил взгляд, сразу же забормотал слова раскаянья в том, что повысил голос. – Ну доле! Доле! Что там решили, Григорий?
- Я, ваше сиятельство, человека нашел, - сбивчиво и торопясь, стал говорить Григорий. - Он знает путь от Гжатска до Можайска иной, не по тракту. Брод знает, где у Гжати. По лужку, потом по лесу, через деревни, через брод да на Новую Смоленскую выедем еще до Можайска. Объедем всех, кто на Москву идет. А со Смоленки уезжать надобно – скоро, люди говорят, армия на дорогу ступит. Погонят нас всех с тракта-то, покамест войска не пройдут. Голову армии уже заприметили люди…
- Авангард показался? – нахмурилась графиня. То, что уже показались первые полки русской армии, говорило о том, что французы ближе, чем она думала. – Вот, что Григорий покажи-ка мне этого человека. Я по физии его пойму, что за душой у него на сей счет. По добру помогать решил аль по худому умыслу.

Марья Афанасьевна долго вглядывалась в грязного низкого человека, что стоял перед распахнутой дверцей кареты, потупив взгляд в землю и сминая шапку из войлока в руках.
- Из чьих будешь? – сурово спросила она, и человек ссутулился еще больше, словно пытаясь скрыться с вида ее пронзительных глаз.
- Я не холоп, барыня любезнейшая, я земельный крестьянин, - тихо проговорил тот, не поднимая глаз. – Посевы мои близ тракта. Их пехом уходящие вытоптали вчистую, а телеги разбили землю вконец. А у меня ребятишек пятеро да жена брюхатая, - при этих словах графиня шикнула на него, покосившись на Анну, и крестьянин еще больше сжался. – Мне бы монет аль бумажных раздобыть хоть как. Вот и вызвался… чего ж, думаю, Федор Потапович, хорошим людям не подсобить-то?
- Получишь, Федор Потапович, серебром, коли все будет так, как обещался. Коли проведешь до Можайска путем окольным без хлопот. А коли нет! Пулю получишь!
Крестьянин испуганно закивал головой и стал креститься, клянясь именем Божьим и спасением своей души, что не обманет барыню, но графиня уже откинулась назад, в глубину кареты, подавая знак стремянному оттолкнуть того и закрыть дверцу дормеза.

- Ну, с Богом, мои милые, - прошептала она своим спутницам, когда карета тронулась с места, раскачиваясь из стороны в сторону, стала разворачиваться, чтобы съехать с тракта. За ней повернул и другой дормез, и коляска с багажом. Поскакали стремянные, разделившись – часть в голове поезда, часть позади замыкающими, а несколько – сбоку от карет, если позволял путь на то.

Ехали, по мнению графини, очень медленно, о чем она ругала беспрестанно кучера в голос, стучала ему в стенку кареты тростью, грозилась выпороть нынче ж вечером, если не прибавят лошади. А тот и поделать ничего не мог – дорога, по которой вел крестьянин, была неразъезженной, заросшей травой, вся в неровностях. Ехать по ней во всю прыть – означало переломать оси, задержаться в этих местах, неизвестно насколько оттого.
Марья Афанасьевна, разумеется, понимала это, но, когда встали на ночной отдых, от души побранила кучера за нерасторопность и медлительность, даже ударила пару раз по спине тростью, выпуская свой гнев и тревогу таким образом. Она ясно слышала отдаленные раскаты грозы вдалеке, что доносились с той стороны, откуда они выехали, и опасалась, что это вовсе не природа бушует над Гжатском и окрестностями.

Едва стали опускаться сумерки, как небеса разверзлись, и на землю и путников пролился стеной холодный ливень, заставляя стремянных и кучеров кутаться плотнее в плащи, пытаться укрыться от дождя в наспех сложенном шалаше из еловых лап, которые они нарубили в ближайшем лесу. Несмотря на то, что графиня все время, пока устраивались на ночлег, ворчала недовольно, возмущаясь близкой стоянкой к лесу, а значит, и к зверям лесным, возмущаясь непогодой и холодом, который та принесла, заснула она самой первой, согревшись в кацавейке на вате и под толстым одеялом. Спустя некоторое время тихо засопела Мария в своем уголке, рядом с Анной, некрасиво приоткрыв рот.
Анне не спалось. Она прислушивалась к шуму дождя, к тихим разговорам холопов. Мысленно все повторяла и повторяла фразу, прочитанную ныне в журнале, да так и не ушедшую из головы, когда тот был закрыт и отложен в сторону. «Сердцу дважды не любить… сердцу дважды не любить…»

Справилась ли Людмила со своей болью от потери любимого витязя? Прислушалась ли к словам матери и перестала роптать на судьбу, принесшую ей такое горе? Как скоро забыла о нем? Анна бы прочитала далее, но графиня настойчиво попросила ее закрыть журнал и развлекать ее разговором в пути. Говорила, что по таким неровностям, по которым ехали, свернув с дороги, и глаза растрясти недолго, но промолчала о том, как бледна стала Анна и белела лицом с каждой последующей строкой страданий Людмилы. А ныне было слишком темно для чтения, оттого и оставалось только мучиться от неизвестности и гнать от себя мысли о том, что суровая реальность может принести и ей, Анне, схожую судьбу. Она тихонько вздохнула и написала на стекле, запотевшем от дыхания пассажиров кареты: «Andre». А потом стерла ладонью надпись и долго смотрела на постепенно очищающееся от темных туч небо, снова вспоминая те дни, когда она была так счастлива…

- Тпруууууу! Стой, стой, окаянные! – вдруг громко крикнул кучер, когда Анна только-только сомкнула глаза в который раз, пытаясь скользнуть в дневной сон. Дормез резко тряхнуло вперед, а после он склонился немного вправо. Залаяли собаки, закричала испуганно Мария, еще толком не выскользнув из объятий дремы. Даже графиня вскрикнула, широко распахивая глаза, цепляясь за ткань, которой были обиты стенки дормеза изнутри. Анна едва сумела удержаться на месте, ухватившись за дверцу, благо стекло окна было опущено вниз, чтобы пассажиров обдувало легким ветерком, прогоняя жару летнего дня.

- Что там, Григорий? Что там? – высунулась Марья Афанасьевна в окно, толкая при этом намеренно локтем Марию, чтобы смолкла, не кричала в голос. Карета въехала в мелкую реку шириной около десяти саженей, не более, встала на расстоянии несколько шагов от песчаного берега. Вода плескалась почти у самого низа кузова дормеза, наполняя душу графини тревогой за сохранность туфель пассажирок.
- Ты чай, барыню утопить надумал, Григорий? – крикнула она лакею, обернувшемуся с козел на хозяйку. – Куда завезли, окаянные?
- Вечор же лило, аки из ведра, ваше сиятельство, - лакей, озабоченно хмурясь, оглядел и реку, и противоположный берег, и тот, что за спиной остался, на котором остановились другие экипажи из маленького поезда. – Залило вот брод-то…. вода вверх пошла.
- Мне нет дела до того! – резко ответила графиня. – Давай выезжать отсель и другой переход искать!

Но карета плотно увязла высокими колесами в иле, не желала двигаться, несмотря на все усилия стремянных по знаку барыни, полезших в воду, и на недовольство графини этой задержкой. Она даже колотила по спинам холопом тростью, если доставала до них, стоя в проеме дверцы, распахнув ту настежь. Только выдохлась сама в итоге да лошадей взволновала своими криками. Вернулась на свое место, когда уставшие холопы выбрались на берег и расселись на песке, чтобы отдышаться. Ее тут же принялась обмахивать веером Мария, подавала ей взвара ягодного, который взяли с собой для утоления жажды.
- Ироды окаянные! Дурни! Олухи! – горячилась графиня, а потом шикнула на лающих болонок, четко уловивших злость хозяйки, недовольно взглянула на Анну, что тихонько сидела в углу кареты, наблюдая за птахами на зарослях орешника на том берегу. – Вижу, вы нисколько не взволнованы этим происшествием? Может, ведаете, как выбраться нам из него, милая?
- Ежели вы желаете совета…, - начала Анна, и графиня оборвала ее своим резким: «Желала бы!». Потому пришлось продолжить. – Для начала нам бы стоило выйти на берег, полагаю. Вполне возможно, что тогда и вытянут из ила дормез столь малым числом.

Но этому замыслу не суждено было случиться так, как думала о том Анна. Не успела графиня кивнуть, соглашаясь с ее словами, как тишина летнего дня была нарушена криками и плеском воды, когда с противоположного берега в речку с размаха въехали стремянные, посланные барыней поглядеть.
- Барыня! Барыня! Хранцузы! – от этого крика все в дормезе переглянулись тревожно. Мария вжалась в стенку кареты, будто пытаясь слиться с ней, а Анна схватила графиню за руку, словно только та могла спасти ее. Зарыдали в голос стоявшие на берегу горничные, что-то крикнула мадам Элиза (как оказалось позднее, заметив, что Катиш упала в обморок от страха при этих словах).
- Хранцузы, барыня! – подъехал к окошку кареты один из стремянных. Рядом встал верный графине Григорий, вот уже двадцать три года сопровождающий свою хозяйку в поездках, готовый даже жизнь отдать ныне, если она прикажет. – Не счесть их, барыня!
- Сотня что ли? Аль меньше будет? – спросила Марья Афанасьевна, уже раздумывая, что следует делать ныне, вспылила, когда стремянной растерянно взглянул на нее, услышав вопрос. - Вот напасть-то! Думала я вас счету учить, да толку-то и нет! Тогда как спрошу – более их числом, чем людей у нас?
- Более, барыня, более, ваше сиятельство! – закивал головой стремянной, и графиня нахмурилась. А потом поманила к себе Григория, что тут же оттолкнул холопа и встал у окна.

- Вот что, Григорий! Дормез второй и коляску в лес надобно отвесть, покамест француз к реке не выехал. С барышней Катериной Петровной и остальными пяток людей отправишь на всякий случай. Пусть тотчас же отправляются! И холоп земельный с ними пусть идет. А то завел сюда, не выехать самим-то. Анна Михайловна, верхом уедешь, коли нужда на то будет? – обратилась графиня к Анне. Та тут же кивнула, несмотря на то, что была совсем в неподходящем платье для езды. – Мария с тобой поедет. И стремянных возьмите пару с собой. Нынче ж вас на берег перенесут. Распорядись, Григорий!

Тот тут же скрылся из вида, криком отдавая распоряжения графини. Заскрипели колеса дормеза на берегу, который быстро разворачивали в сторону леса в трети версты от реки. Заржали лошади, когда тех стегнул кучер, вынуждая перейти на быструю рысь, чтобы поскорее укрыться в тени деревьев от нежданной встречи.
- Барышня, - снова возник в проеме дверцы Григорий, но Анна только мотнула головой в сторону заплаканной Марии, которая и рада была выйти первой из душной кареты. Ее тут же втащил к себе за спину стремянной, и она прижалась к нему всем телом, обхватила руками.
- Пошла! – громкий крик, и стремянной рванул с места, обдавая брызгами женщин в карете, едва не сбивая с ног Григория, что удержался за дверцу дормеза.
- Et vous? ( А вы? (фр.)) – Анна в тревоге взглянула на Марью Афанасьевну, которая ныне выглядела такой спокойной. Сидела, откинувшись на стенку дормеза устало, медленно поглаживая болонку, пытаясь успокоить ту при это шуме, что стоял вокруг. – Как же вы?
- Ne vous en faites pas, ma chere (Не беспокойтесь, моя дорогая (фр.)), - ответила графиня, улыбаясь одними уголками губ. – Что могут сделать старухе? Ровным счетом ничего. Но я никогда не прощу себе, коли что-то худое свершится с вами. И он…. Он тоже не простит мне того! Allez (Ступайте (фр.)), все уже готово для вашего отъезда!

Анна порывисто склонилась к Марье Афанасьевне и коснулась губами ее морщинистой руки, пытаясь скрыть слезы, что навернулись на глаза в тот миг.
- Au revoir, Марья Афанасьевна!
- A bientôt, ma fillette! – ласково пробежалась по русоволосым локонам рука графини, прощаясь. - A bientôt! (До свидания…. До скорого свидания, моя девочка. До скорого свидания! (фр.) ) Ну же! Идите, не то поздно будет укрываться!

Анна уже стояла в проеме дверцы, когда на противоположном берегу показались всадники в красно-синих мундирах и высоких шапках-конфедератках. Развевались под порывами летнего ветерка бело-красные флюгерки пик, что были в руках всадников, плюмажи на головных уборах. Всадники задержались всего на миг, оглядывая окрестности, а после пустили коней на пересечение реки по знаку своего капитана, едущего во главе отряда.
Анна отшатнулась резко назад, в глубину дормеза, опустилась на сидение подле графини, что взглянула в проем поверх ее головы, на едущих к ним воинов. «Tranquille, ma chere, tranquille» (Тихо, моя дорогая, тихо (фр.)), прошептала та Анне, а после сбросила с колен болонку, аккуратно пробралась к проему и выглянула из кареты, раздумывая, что ей следует делать ныне. Всадников было около трех десятков, а людей ее ныне не более десятка. Тут только на милость и благородство капитана оставалось надеяться, который уже был в пятке шагов от дормеза.

- Вот олухи-то! – вдруг воскликнула тихо графиня, когда до нее донеслась короткие переговоры между всадниками. – Это ж надо так напутать! Французскую речь со славянской!
И уже совсем по-иному взглянула на подъехавшего к карете капитана, даже взглянула него с некой теплотой в глазах, что редко позволяла себе. Это были польские уланы. Значит, они заехали близко к расположению русской армии. Но успокоилась только, когда капитан улан представился:
- Пан Влодзимир Лозинский из фольварка Бельцы, что под Гродно.
- Dieu merci (Слава Богу (фр.) ), - графиня протянула капитану руку, которую тот учтиво поцеловал. Ей довелось встречаться с полковником Гродненских гусар, потому и доли опасения не возникло в ее голове в этот момент. – Графиня Завьялова Мария Афанасьевна. Мои люди приняли вас за французов, чем вызвали переполох и панику! Едва сердца не разорвались от страха такого…

Она заметила, как капитан взглянул поверх ее плеча, расслышав тихий шелест в глубине кареты, увидела, как чуть расширились его темно-карие глаза, и дрогнули уголки губ. Короткие мимолетные признаки того, что поляк заметил Анну за ее спиной.
- Смею просить вас о помощи, сударь, - проговорила Марья Афанасьевна, снова привлекая внимание капитана. – Мы совершенным образом застряли в этой реке! Быть может, ваши люди могли бы при участии моих холопов сдвинуть дормез с места? Я уже оставила надежду перебраться на тот берег и с радостью встала бы на этом!
- Avec un grand plaisir (С превеликим удовольствием (фр.)), - произнес поляк, возвращаясь на миг взглядом к Анне, а после отступил в сторону, подавая знак своим людям, что прислушивались к разговору. – Стефан и Лодзь помогут вам переправиться на берег, пани графиня, а остальные толкнут карету из воды.

Уланы проехали к берегу, часть из них оставила пики и лошадей и вернулась в воду на ногах, чтобы помочь людям графини вытащить дормез. Двое из них, сложив руки таким образом, чтобы Марья Афанасьевна ступила на них будто на площадку, приблизились к карете.
- Но…, - нахмурилась графиня, не желая оставлять Анну наедине с капитаном, что по-прежнему держался близи кареты верхом. Но тот только поторопил ее: «Быстрее, пани графиня, быстрее! Мы не можем стоять тут долго! Вы должны понимать наше положение», и она смело ступила на эту импровизированную площадку из переплетенья рук, позволяя отнести себя на берег, то и дело оглядываясь назад.
Капитан склонился к проему каретной дверцы, улыбнулся, пытаясь успокоить взволнованно сжимающую руки Анну.
- Панне ненадобно тревожиться. Ей никто не причинит вреда. Пан Влодзимир жизнь положит за то.

Он был красив, этот уланский капитан. Красивее даже, чем ее брат, вынуждена была признать Анна. Тонкие благородные черты лица, чуть тронутая загаром кожа, темные глаза под козырьком конфедератки. Анна разгадала тут же натуру поляка: красивый и мужественный, он явно был избалован женским вниманием и быстро получал плоды от своих благородных поступков в сторону девиц.

- Панна может выходить из возка. Я отвезу панну на берег, - продолжил поляк, удерживая коня возле кареты. Ах, вот что он удумал, этот хитрый пан, не могла удержать губы от легкой ироничной улыбки Анна. Что ж, хочет быть спасителем душ – пусть им будет!
Она подняла болонок с пола кареты, взяв каждую подмышку, шагнула к проему.
- Ах, как это мило! Как это удивительно благородно с вашей стороны прийти на помощь в нашей беде! Вы – истинный спаситель! – пропела она мелодично, как всегда обращалась к тем, кого хотела очаровать своей красотой, улыбнулась очаровательно и .... сунула поляку в руки двух болонок графини, а сама махнула рукой Григорию, что ухмыляясь, стоял поблизости, прыгнула крепкому, хотя и пожилому лакею на руки. Капитану только и оставалось, что пустить коня следом за лакеем, несущим барышню к берегу, пытаясь изо всех управиться с маленькими злыми созданиями в руках под крик графини: « О, mes bébés! Avec précaution, monsieur! (О, мои малютки! Осторожно, сударь! (фр.))». Он был готов поклясться, что помимо деланной тревоги в ее голосе слышался смех.

Но как же красива была эта русоволосая нимфа, которую он отыскал среди этих речных вод! Какой же обворожительной была ее улыбка! Каким светом светились глаза! Жаль, что она – русская, с легкой горечью подумал капитан, передавая на берегу собак в руки графини. И как жаль, что столь многое разделяет их ныне…

- Благодарим от всей души, сударь, за вашу помощь. Вы часом не ведаете ли переправы поблизости через эту реку? – спросила его графиня, пока выталкивали дормез из плена речного ила и вывозили его на берег. Владимир снял конфедератку с головы, поправил тут же растрепавшиеся на ветру волосы, украдкой наблюдая за панной. – Хотелось бы до вечера на тот берег перейти.
- Увы нет, пани графиня, - ответил ей капитан, спешиваясь, согласно правилам хорошего тона. Вдруг повернулась к нему панна, спросила тихо:
- Не встречали вы, сударь, кавалергардский полк?
И снова поляк покачал головой, только тут понимая ошибку женщин, ощущая какое-то странное сожаление при последних словах панны. Он очень хотел бы надеяться, что она спрашивает, движимая тревогой о брате или ином родственнике. Но Анна взяла одну болонок из рук графини, видя, что той тяжело справляться с двумя собаками одновременно. Сверкнули в солнечных лучах кроваво-красные камни в кольце на одном из ее пальцев. На котором носят по обыкновению обручальное кольцо.

- Мне не доводилось встречаться с кавалергардами, панна, - честно ответил Владимир. Он еще и сам не знал, что вскоре ему придется столкнуть с ними лицом к лицу. Через считанные дни, ведь менее седмицы оставалось до того кровопролитного сражения, что состоится на поле близ деревеньки Бородино. Но пока же о том, что уготовано судьбой для русской и французских армий не ведал еще никто из тех, кто стоял на этом песчаном берегу неширокой реки, наслаждаясь теплотой солнечных лучей и дивным светло-голубым небом без единого облачка.

- Вы не ведаете, как далеко ныне француз? – спросила графиня, и Владимир повернулся к ней, с трудом отводя взгляд от лица панны, освещенного солнечным светом. Она была без шляпки, простоволоса, и лучи блеском разливались в ее туго завитых локонах, отражались в серых глазах. Пришло время развеять тот флер, которым был так полон воздух вокруг них ныне, указать им на допущенную ошибку и потерять то расположение, которое столь дорого вдруг стало ему сейчас. Тем более что и дормез уже вывели из реки, и тот стоял в ожидании своих пассажирок.
- До свидания, милая панна, - с легкой грустью проговорил Владимир и завладел рукой Анны, той самой, с кольцом на пальце. Поднес к губам, прижимаясь пусть мимолетно, но так горячо к этим хрупким пальчикам под удивленными взглядами графини и девушки. При этом блеснула в солнечном луче «погоня» (Кокарда в виде герба Литвы, которая крепилась на головные уборы литовских улан) на конфедератке капитана, и Марья Афанасьевна не могла не взглянуть на нее, побледнела, заметив кокарду возле плюмажа.

- Annette, approchez-vous de me (Аннет, подойдите ко мне (фр.)), - проговорила медленно графиня, и Анна нахмурилась встревожено, чувствуя, как холоден вдруг стал голос Марьи Афанасьевны. Тут же выпрямился резко капитан, грустно улыбаясь, но ее пальцев не выпуская из своей руки.
- Вам не стоит ехать за тот берег реки, пани графиня, - проговорил Владимир медленно. – Коли не желаете попасть в руки авангарда армии Наполеона. Гжатск был сдан прошлого дня русской армией, что отступила далее к Можайску. Возвращайтесь в имение, пани. Нынче опасно ездить окрест, вы сильно рискуете…

Быстро испарилось тепло из глаз панны, сменяясь презрительным холодом, отнюдь не удивившим его. Где ей понять, этой русской, отчего он носит ныне на своем кивере трехцветную кокарду Наполеона? Анна так резко вырвала пальцы из хватки поляка, что даже шатнулась назад, едва не упала, отступившись. Но остановила его взглядом, когда он попытался удержать ее, не дать ей упасть. Отныне им не нужна его помощь, верно, усмехнулся Владимир, надевая кивер.

- Езжайте в имение свое, полагаю, оно где-то поблизости, послушайте моих слов, пани. И примите благосклонно новую судьбу, которую уготовило для России Провидение. Лес не всегда способен уберечь слабых и беззащитных, - проговорил он, намекая на то, что видел, как прятали в ближайшем лесу и карету, и коляску с багажом.
- Которое и толкнуло вас на предательство, полагаю? – едко произнесла панна, презрительно кривя губы в своей привычной улыбке. О, она определенно была схожа по темпераменту с гордыми уроженками его стороны, чем с северной надменностью и холодом!
- Annette, taisez-vous! (Аннет, молчите! (фр.)) – вскрикнула перепуганная дерзостью Анны графиня, в душе одобряя каждое слово из сказанного в лицо тому, кто еще недавно был подданным российского императора, а ныне носил кокарду цветов Наполеона на головном уборе.
- Вы удивительно безрассудны, панна, - усмехнулся Владимир, а потом в одном резком движении занял место в седле. Снова взглянул на нее свысока. – Безрассудны и смелы. Вашу бы смелость русской армии, что так спешно бежит от границ к самому сердцу своей страны! Так к концу месяца мы будем салютовать в честь победы над Александром возле стен Кремля.

Теперь уже злились обе, он ясно видел это со своего места и улыбнулся этой злости, с трудом спрятанной за маской вежливого презрения. Приложил ладонь к киверу, отдавая честь, прощаясь с пани, отъехал к своим людям, все еще стоявшим у дормеза рядом с людьми путешественниц, приказал тем готовиться к отъезду.
- Откуда едете, добрый человек? – обратился Владимир к усталому кучеру.
- Вы про кого, ваше благородие? Ежели про барыню, то из Святогорского мы. Ежели про барышень, то из Милорадово, что подле, всего в пятке верст, - проговорил тот, похлопывая по боку лошадей, а потом вдруг прикусил язык, заподозрив, что сболтнул ненароком лишку. Вон как осклабился офицер, гладя шею своего коня. Но думать долго о том не стал – его тут же кликнул Григорий, сказав, что барыня приказывает поворачивать в обратную дорогу, и он послушно взял за узду передних лошадей в упряжи, стараясь аккуратно подставить большой дормез на новый путь. Когда поляки скрылись из видимости, а дормез графини доехал до окраины леса, соединились с остальными путниками.

- Это был неприятель, - коротко сообщила графиня, и женщины ахнули, кто в страхе, кто тревожно. А потом все, даже холопы, тихо заплакали, когда Марья Афанасьевна проговорила то, во что сама верила с трудом. – Гжатск сдан французу. Господь оставил наши земли своей милостью – армия отступила к Можайску.

Все время, что заняла обратная дорога, хранили молчание. Даже кучера редко прикрикивали на лошадей, подгоняя тех в пути. И собаки притихли, жались отчего-то к графине, словно боясь чего-то. Тихо рыдала в платок Мария в страхе перед неизвестностью, плакала беззвучно, даже не утирая слез, Анна, не понимая, как могло случиться, что французы продвинулись так далеко. Где же ныне Андрей, где ее брат? Живы ли? О, об этом даже страшно было подумать!
С неудержимой силой гнало вперед путников желание оказаться в собственных землях, укрыться от всего худого за родными стенами, словно они могли защитить. Оттого даже на ночь не стали становиться, опасаясь появления французов. Странно, но первые солдаты неприятеля встретились их маленькому поезду, только когда уже выехали на Смоленскую дорогу, на которой была сооружена импровизированная застава в нескольких верстах при въезде в Гжатск.

С ними общалась мадам Элиза, которой пришлось вспомнить диалект родной провинции, ведь солдаты, что остановили их, были из земель северного Прованса, где она родилась и жила до того, как сожгли и разграбили их родовой замок в период Революции. С болью в сердце за эту землю, что стала ей уже родной, за будущее, что ждало ее девочек, испуганно застывших за шторками на каретных оконцах, она улыбалась своим землякам, чтобы те пропустили их ехать далее без лишних проволочек. Солдаты только заглянули в кареты и внимательно осмотрели сопровождающих поезд стремянных, которые косились на них недобро, хотя и старались этого не делать. Но махнули рукой, пропуская их маленький поезд, хотя до того недавно взяли небольшую «плату» за проезд с каждого, кто миновал их пост, совсем не опасаясь близкого присутствия императора, что остановился в Гжатске. Недаром перед съездом на большую дорогу графиня приказала оторвать с дверец дормеза графские гербы, что везла с собой, спрятав тот в подушках, недаром приказала своим спутницам снять любые украшения, а лица прятать за эшарпами, наброшенными на головы. Даже с ливрей своих людей приказала оторвать шнуры с серебряными нитями, чтобы не привлекать внимания к своему статусу.

Уже на закате, за несколько верст до поворота на дорогу, что вела в сторону имений, Анна все же осмелилась выглянуть в оконце, чтобы посмотреть, как изменилась земля с приходом французов. Странно, но все было практически как обычно, за исключением того, что обочины тракта заметно расширились, утоптанные неисчислимым количеством ног и разъезженные колесами повозок и орудий. А спустя некоторое время Анна вдруг заметила телегу, полную соломы и сена, которой правил сутулившийся крестьянин в шапке, сплетенной из лыка. Но не возница привлек ее внимание настолько, что она даже высунулась в окно, откинув занавеси, невзирая на гневное замечание графини.
На сене ярким пятном бросился в глаза ярко-красный гусарский ментик, наброшенный на раненого, которого везла эта медленная колесница. Густые усы, некогда гордость своего хозяина, казались иссиня-черными на белом как мел лице.

- Остановите! Остановите! Прикажите остановить! – вдруг закричала Анна, а потом так посмотрела на графиню, что та резко застучала в потолок кареты тростью. Анна выскочила из дормеза, не дожидаясь, пока лакеи спрыгнут наземь и откроют ей дверцу, откинут ступеньку. Побежала к телеге, от которой уже отъехали на приличное расстояние, путалась в юбках, едва не упала, но даже шага не замедлила, несмотря на удивленные вскрики и взгляды, которыми ее сопровождали.
Возница резко остановил телегу, когда заметил побежавшую к ней барышню, но раненый даже звука не издал, только поморщился, кусая нижнюю губу. Анна, привстав на цыпочки, перегнувшись через борт телеги, протянула руку и коснулась мужских пальцев поверх ментика. Раненый медленно открыл глаза, и Анна с тревогой заметила темные тени под его глазницами, мертвенную бледность его лица и ладоней.

- Я умер, верно… и ныне… в небесах…
- Нет, Григорий Александрович, вы живы, - Анна прикусила губу, стараясь не расплакаться. Бранов выглядел совсем неважно: его руки были так холодны, что казалось, она касается мертвого, а не живого. Из-под ментика виднелись бинты – кроваво-красные, как сукно обмундирования, под стать камням, что блеснули в закатном луче на ее руке.
- Вы… fiancée (Невеста (фр.))… Ротмистр – счастливчик! Пусть… будет им и далее… Я же… кончено!
- Не говорите так, не надобно, - а после спросила у возницы, видя, как тяжело Бранову говорить при его ранении. – Куда везешь господина офицера?
- Куда попросили, барышня, в Вязьму! Сказали, к родному дому умирать, - ответил возница, сплевывая травинку, что жевал в дороге. - Да не доедем мы до Вязьмы. Постов понаставили антихристовы, еждому дай на лапу! А чем давать-то? Рубаху что ль снять? Аль снуры оторвать с одежи офицерской? Говорю ему, нешто он понимает то? Все в мороке лежит…
- Il n'en a pour longtemps (Он недолго протянет (фр.)), - тихо проговорила, чтобы не услышал ее раненый, графиня неслышно подошедшая со спины к Анне. Она уже видела, как заострились черты гусара, видела тени под его глазами. – До Вязьмы не доедет.
- Нет, - покачала головой Анна, отказываясь в это верить. Бранов снова распахнул глаза, и то, что она заметила в их глубине, вдруг заставило ее душу сжаться от боли. – Нет, мы отвезем его в Милорадово. Доктор Мантель поставит его на ноги. Непременно поставит!
- Господин Мантель всего лишь эскулап, а не апостол! – бросила графиня, не желая, чтобы Анна питала напрасных надежд, но та уже не слышала ее – склонилась к раненому еще ниже и стала уговаривать его поехать с ними в Милорадово, где ему окажут помощь.
- Куда угодно… коли вы просите… Только после… после… непременно в Вязьму меня… к матери… к родному дому… под тополь на погосте, - Бранов из последних сил напряг руку и пожал ее пальцы, лежащие на его ладони поверх ментика. – Так даже благостнее… уйти подле ангела… подле вас…

Для Бранова освободили один из дормезов, куда его аккуратно перенесли лакеи. С раненым вызвалась ехать мадам Элиза, а графиня, Мария и Анна перешли во вторую карету. Пришлось рассесться теснее и ехать почти плечо к плечу к имениям. Но никто даже слова не произнес по поводу неудобств, кроме Марии, заметившей, что из-за доброты Анны вынуждены страдать все остальные.
- Ты удивляешь меня, душенька, - резко заметила ей графиня, в то же время с силой сжимая руку Анны, сидевшей подле, явно не желая ссор ныне. – Неужто я так и не сумела взрастить в тебе милосердие христово?

Далее ехали в полном молчании, которое только однажды было нарушено Анной. Она долго не могла понять, что не так в пейзаже, который медленно двигался за окном по ходу кареты, а потом вскрикнула глухо:
- О, мадам графиня, где же шпиль бельведера (строение над кровлей. От мезонина отличается тем, что предназначен не для жилья, а для любования ландшафтными видами ) в Святогорском?
Все тут же склонились к окну, стали всматриваться вдаль, где обычно виднелся поверх верхушек лесных деревьев, блестя в лучах солнца, золоченный шпиль бельведера усадебного дома имения графини. Нынче же его не было.

Когда въехали в липовую аллею, ведущую к дому Шепелевых, Анна вдруг заплакала и никак не могла успокоиться. Слезы катились и катились из глаз, и когда дормез выехал из тени лип, останавливаясь у подъезда, и когда выскочила навстречу бледному отцу, выбежавшему на крыльцо, бросилась тому на шею. Но сумела все же справиться с истерикой, рвавшей грудь, потянула его за руку к одному из дормезов, где уже распахнула дверцу мадам Элиза.
- О папенька! Скорее! Надобно послать к господину доктору! Скорее!
- Ненадобно беспокоить доктора, Михаил Львович, - остановила их мадам Элиза, вытирая уголки глаз платком. – Господин поручик… il s'en est allé (Он умер (фр.)).

Зелень листвы в аллее вдруг превратилась в луговую зелень трав. Два противника друг против друга. Белеет полотно рубах на фоне этой изумрудной красоты. И ярко-красный ментик на плече одного из них. Ярко-красный, как кровь на бинтах поверх груди смертельно раненого под Гжатском гусара, который среди прочих пытался задержать неприятеля на переправе через мост в городе, не пустить того так скоро пройти дальше.

Анна протиснулась к карете мимо мадам Элизы, взглянула на белое лицо поручика, коснулась холодных пальцев, сложенных на груди.
- Григорий Александрович, - позвала его тихонько, вспоминая, как частенько дразнила его, как забавы над ним разыгрывала, заставляя его нервничать и чуть краснеть лицом. Он так злился смешно – только кончик носа алел. Вспомнила его громкий смех, будто раскаты грома в тишине комнат, звон его шпор, когда он шел своей неизменно спешной и резкой поступью. Бас его голоса, когда они пели дуэтом. «…Люби ты меня, как я люблю тебя!»
И вот он мертв… мертв…. Как был мертв Андрей в том страшном сне.

Тихо шелестела над головами зелень, раскачиваясь в танце с легким ветерком. Где-то в парке перекрикивались дворовые. Алело небо закатными лучами солнца. Приближалась ночь, уже не теплая, как обычно летом, когда можно было не закрывать окон, а засыпать, вдыхая ароматы цветов сада. Холодная ночь августа. Словно символ того, что, несмотря на жару, стоящую днем, природа уже обещала осень с наступлением темноты. Осень, уже неспешно шагающую к Милорадово все ближе и ближе с каждым днем…





/

Марина, спасибо за продолжение!

Конец главы очень трагичный.

А в середине даже немного смешно было ворчание графини читать, наверно нервное, от напряжения.

А сцена с болонками вообще разрядила напряжение.

Интересно, что графиня не знала, что поляки на стороне Наполеона.

Спасибо, Марина.
Так и не смогли никуда уехать женщины, опоздали.
Вот и первая смерть, которую пришлось перенести Анне- поручик Брадов, а ведь еще недавно кокетничала с ним, пела романсы. Да, начались военные ужасы. А еще эта неизвестность о судьбе Андрея и брата. Закончилась беззаботная юность Анечки.
Жду теперь известий об Андрее.

Соечка, поздравляю с янтарем!
Марина, глава захватывающая! Похоже что встретился Анне еще один претендент на ее сердце? Поэма Жуковского, так ее захватила, сон с мертвым Андреем, как она все это примет. Встреча с Брановым, так жаль его, но умер рядом с Ангелом своим, девочки, теперь то вы Анну полюбили? В такие минуты человек проявляет свою истинную сущность, Анна, графиня и в противоположность им, Мария, жестокость и бессердечие. Сцена с болонками , очень понравилась! Спасибо Марина!

Девочки, спасибо мои хорошие за поздравления!!!
Каюсь, я и не заметила своего повышения, так что отписываюсь с опозданием.

Не буду возражать, потому что так и есть. И я вас, Девы, немножко обманула , сама того не желая... Неправильно я посчитала. Смертей у нас побольше будет, не четыре... увы...


Ну, смех сквозь слезы - тоже смех...


Она знала. Ведь поляки воевали с Наполеоном еще задолго до компании 1812 года. Да только кто ж мог подумать, что будет похожа форма так на форму польских улан русской армии? Да и кто знал, что Литва, будучи губернией империи, вступит в войну на стороне Бонапарта? Недаром же она успокоилась, только услышав, что он из Литвы, а не из Варшавского герцогства.


Увы! Теперь они вынуждены жить на оккупируемой территории да еще раздираемой "малой войной".


Да, закончилось лето для моей стрекозки... Уже веет холодом осени, а там и зима не за горами...

Елена , вас с повышением! "Растите" до следующего только с приятными эмоциями и собеседниками!


Ага... Только кому она отдаст свою руку?


Я думаю, у нее эти слова вырвались с нервов. Столько же пережить пришлось за последние дни!

sveta , спасибо за очаровательного котэ! Такие у него глазенки...
_________________

Марина, я просто в восхищении! Эта глава она такая... В ней всё переплелось веселье (браво, Аннет, как оно ловко с уланом!), грусть тревога и боль - от одного до другого маленький шажок и я испытала самую невероятную гамму эмоций. Тяжёлый путь, который привёл кажется в никуда и в то же время не столкнул ли Анну с её судьбой в лице польского война? Он сказать по-правде мне понравился. Я всегда испытывала сочувствие к полякам которым довелось во временна Величия Российской империи - этот варварский раздел Польши... не удивительно что потом они поднимали восстания желая вновь объединить страну, как по мне так это стремление достойно уважения. Конец главы -заставил сжаться сердце - встреча и смерть Баранова о которой ты сказала так кратко и ёмко, Молодчина И последние строки:



Осень, а затем и зима в природе и в жизни наших героев неотвратимо приближается.... Жду продолжения...


_________________

Марина, спасибо за продолжение!
Как всегда замечательно!!!
Но глава такая тревожная и печальная...
При прочтении такое волнение в воздухе чувствуется, так и кажется, что сейчас какая-нибудь гроза (образно или нет) разразится, что-нибудь нехорошее вот-вот произойдёт.

И опять мрачный сон. Да уж, от таких снов спокойной остаться невозможно; тем более что сейчас война, и так напряжены до предела.
Ещё и стихи ну очень в тему, как-то зловеще... будто знак.

Поляк вроде весь такой обходительный, но хитрый какой-то)) Ещё и глаз на Аню положил.

Молодец Пусть болонок таскает)))

Злобная козявка, эта Мария

Очень жалко Бранова...
Ещё и женщины уехать никуда не смогли...

(Эх, что-то мои доспехи треснули...)

Новая глава, какой подарок!!!

Марина, вы великолепны!
Очень интересно было читать. Забавная ситуация с собачками, очень интересный новый герой...ммм...заинтриговал-заинтриговал, определенно.

Тревожно за будущее нашей стрекозки, потому что пришел конец играм и забавам, начинается непростой период, ей придется повзрослеть и научиться брать на себя ответственность. Сцена с Брановым

Как же жаль этих молодых офицеров, которые погибали в самом расцвете жизненных сил Навеяло воспоминаниями о стихах Ахматовой:

Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках,
Для того ль сияла сила
В голубых твоих глазах!

Вырос стройный и высокий,
Песни пел, мадеру пил.
К Анатолии далекой
Миноносец свой водил.

На Малаховом Кургане
Офицера расстреляли.
Без недели 20 лет
Он глядел на белый свет.