Никто не придет (История последней пары)

 » Никто не придет (История последней пары)  [ Завершено ]

Собственно, еще один не слешный рассказ. В нем мало романтики, ровно как и радостных моментов - много отчаяния, и размышлений.
Можно ли вернуть мир, который любишь? Можно ли верить тому, кто считает себя Богом? Можно ли простить ему то, что он оставил тебе жизнь, отобрав ее у остальных?

автор: я, марта буже
персонажи: Винни и Инга
рейтинг: почти детский)
предупреждения: нецензурная лексика!!
описание: "-Мне очень жаль, ребенок... Третья мировая война, которую отчаянно пытались предотвратить правительства большинства стран последние девятнадцать лет, развязалась точно по моим прогнозам, в тот же день, час и минуту... Она началась, когда мы с тобою садились в лифт, продлилась четыре часа двенадцать минут, и, закономерно, закончилась гибелью всего живого на планете. Твой мир погиб. Мне, правда, жаль... "


  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (marta buzhe)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: -


_________________

 » часть 1

Сумев, наконец, перебежать дорогу, подсчитывая в уме сумму накладной, я в какую-то секунду замерла на месте, прерывая бесконечность ускоренных от бега выдохов - рулоны и свертки упаковочной бумаги, шелестя, выскользнули из-под руки, катушки с лентами покатились тротуаром. Ты стоял у входа в мою цветочную лавку и смотрел на меня издали. И это точно был ты. Вне всяких сомнений. В миг, когда я осознала, что не зря реанимировала свою паранойю все эти годы, мир вокруг стал еще безумнее.

Одна половина меня всегда верила в невозможное – мы встретимся снова, когда-нибудь, непременно. Вторая – всячески отрицала твое существование в моем прошлом, в моей памяти и в этой вселенной вообще. Воспоминания о тебе находились где-то за гранью логики и здравого смысла, но я отчаянно не позволяла себе отпустить их. Даже когда с течением лет последние понемногу начали терять свою яркость и реализм – я помнила реальность твоего феномена яснее и четче чем самые важные, трагические кадры из детства.

-Что случилось? Задумалась? – у моих ног засуетился Гарри, спешно собирая рулоны фольги, догоняя носком мокасина покатившуюся тротуаром катушку, прося прохожих не топтаться по рассыпавшимся пакетам – но я не видела всего этого, так как попросту не смотрела. Пыльная, залитая солнцем улица продолжала ленивое движение вокруг меня, по-прежнему вливаясь шумом в слуховые каналы – но я ничего не воспринимала.

Длился и тянулся момент неожиданности, взбунтовавший сердцебиение под рубашкой и прервавший дыхание – сейчас я не имела ни сил, ни права отвести от тебя взгляд, словно ты мог исчезнуть так же, как и появился, оставляя меня с теперь уже не просто инфицированным, летально пораженным догадками сознанием. – Эй, растяпа, нужно хотя бы изредка баловать организм ночным сном, мой тебе совет...

Подобрав все, Гарри вознамерился помочь мне донести упаковку до магазина, бурча что-то под нос, видимо, продолжая приводить доводы в пользу полноценного сна – к несчастью, Гарри являлся как моим поставщиком упаковки, так и въедливым читателем моего блога, отлично знающим о сложившейся у меня нездоровой привычке писать исключительно по ночам.

- Ну, до пятницы значит, я поехал! Накладная там, на пакетах...

Спеша развести остальные заказы, Гарри умотал сразу же, как только выгрузил упаковку на один из свободных прилавков магазинчика, промчавшись мимо застывшей у входа меня, мимо тебя, стоящего в нескольких шагах от двери, незнакомого, и казалось, незаметного, как для Гарри, так и для всех остальных безликих прохожих послеполуденной Гаттен-стрит. Как если бы тебя вообще реально было назвать незаметным, как если бы ты вообще имел возможность не привлекать к себе внимание и не вызывать интерес. Я недоумевала – меня разыгрывали?

-Ни привет, ни пока... он хотя бы записал, что ты взяла? Ты проверила? – из магазина показалась мой компаньон, вытирая руки о зеленый фартук с эмблемой нашей цветочной лавочки, Марсия брезгливо скривилась вслед отъезжающему фургончику Гарри. – Хамло. Снова сделал вид, что меня не заметил.

Мне не было, что ответить коллеге, и не было времени – если на тебя никто не бросал долгих недоуменных жадных пораженных взглядов, значит, ты элементарно мог оказаться видением, способным раствориться в пространстве, едва я отведу или закрою глаза. Всему остальному миру следовало стать менее навязчивым – мир чертовски отвлекал.

-Пойдем, у нас мало времени.

Но я продолжала не доверять происходящему и когда ты, наконец, озвучил себя вполне настоящим, живым голосом, и когда вместо приветствия крепко сжал мое запястье в ладони, увлекая за собою. Я могла продолжать не верить в тебя и дальше, но в таком случае, мне пришлось бы чувствовать себя все глупее и глупее... Ноги непослушно семенили тротуаром, притормаживая тебя и заставляя тебя считаться с моим пассивным нежеланием куда-либо идти.

-Остановись... слышишь?

Ты слышал, но столь вялому протесту, конечно же, не внял, и мы уже молча, продолжали движение. Отчасти против моей воли. Против бьющих в глаза лучей послеполуденного солнца, прячущихся за столбами и дорожными знаками, и снова появляющихся поверх потока валящей нам навстречу серой толпы.

Я смогла перевести дыхание, лишь оказавшись в салоне твоего авто – ты, правда куда-то торопился, тут же заводя двигатель и выруливая с парковки, включаясь в нехитрый дорожный процесс. Испытывая остаточное легкое головокружение от недавнего маневрирования в калейдоскопе прохожих, следуя за кем-то совершенно нереальным, я осторожно перевела на тебя взгляд не находя слов.

Если бы ты умел улыбаться, твоя едкая червивая улыбка случилась бы именно сейчас.

-Столько вопросов, да?

-...

О чем, прежде всего мне следовало тебя спросить?
***
Ты переехал в квартиру напротив, как-то для меня незаметно – вот, в сто третей жила тучная старуха с мопсом, а спустя пару дней, там уже обитаешь ты. Тихий, привлекательный, жуткий. Немного странный. Нет, очень странный. Не курящий, не пьющий, одинокий и злой. Ты не казался злым, ты таковым являлся – каждый раз, когда с тобою пытался заговорить кто-то из соседей, отвечал грубой обламывающей фразой, навсегда отбивающей у людей охоту затрагивать тебя повторно. Мы с тобою не разговаривали, но частенько молча сидели рядом, на одной скамейке, единственной имеющейся во дворе нашей высотки – я с тоской и завистью наблюдала за своими сверстниками играющими в подвижные игры на площадке, а ты, почти все время, таращился на небо через густые ветви деревьев.

Нам, по сути, и не о чем было говорить – девочка-инвалид, обреченная провести остаток жизни на костылях, и безработный мрачный мужик без дурных привычек, но с дурными манерами. Хотя, если ты к восьми утра не высыпался из подъезда вслед за всеми живущими в нем бюджетниками, спеша на переполненный общественный транспорт, это еще не говорило, что ты не работал вообще – я, помнится, даже сочинила несколько сюжетов в своей тетради относительно тебя, спец агента секретной службы... Так вот, два или три раза в неделю, если ты не был на очередном задании по спасению мира, и если с неба не наблюдалось дождя, мы сидели с тобою во дворе и молчали вместе. С раннего вечера и до полной темноты.

В те тревожные, замечательные часы, мне очень хотелось услышать тебя, но ты молчал. У нас не могло быть общих тем для разговора. Я не являлась той, кому бы ты решил излить душу или просто рассказать, как прошел твой день. И у меня по этому поводу не возникало иллюзий – я уже давно перестала верить в чудесные случайности. Вместе с тем, казалось, ты был совершенно не против моего присутствия на одной скамейке с тобою, притом, что ты никогда не делал вид, будто не замечаешь меня – иногда оборачивался в мою сторону, разглядывая меня, как если бы внезапно накатывало желание обратиться ко мне с какой-то просьбой...

Возможно, я казалась тебе забавной. Еще вероятнее – жалкой. На тот момент, спустя два с половиною года после аварии, я уже научилась абстрагироваться от причиняющего дискомфорт чужого внимания: презрения, жалости или насмешек – злорадной ухмылки или даже подобия улыбки на твоем лице, я не замечала ни разу. В любом случае, недружелюбный ты, нравился мне куда больше всех остальных моих наигранно-дружелюбных знакомых, даже с этим твоим несуществующим не выказанным безразличным отношением.

Наш первый диалог произошел не по твоей и не по моей инициативе, а в силу предшествующих ему обстоятельств, я не успела испытать особого удивления или радости. Тетка с мужем, ставшие моими опекунами после смерти отца, и в квартире у которых я собственно и жила, погрязали в долгах, постоянно скрываясь от кредиторов. При их очередном визите, тетка в буквальном смысле слова выставляла меня на лестничную площадку вместо себя, вынуждая врать назойливым гостям – «дядя нас бросил, тетя лежит в больнице», - слезно извиняться от ее имени, выпрашивать еще один месяц отсрочки. У меня выходило натурально, возможно, потому, что я наивно верила – теткин муж вот-вот устроится на постоянную работу и найдет чем гасить наши огромные долги, и сегодня – самый последний раз, когда мне приходиться унижаться и умолять кого-то.

В тот памятный день солнце взошло на западе – пришедшие за долгом бандитские рожи, впервые мне не поверили. Обозлившиеся на тетку кредиторы, выслушав заученную ложь, засомневались – правда ли, что все так хуево, как я говорю? Двенадцатилетняя девчонка, не способная самостоятельно ходить, осталась одна в квартире? Выбив костыли из рук, искренне недоумевая причине моего мгновенного падения, - я ведь прикидывалась, что не могу стоять, - теткины гости подняли меня за шкирку и, сыпля отборным матом, впечатали спиною в твою дверь. Мне советовали не разыгрывать спектакль, не пробивать никого на жалость и элементарно держаться на ногах, если я не хочу разозлить их еще больше и отправиться под нож штатного хирурга, вынимающего из меня все, что можно будет продать. Советовали не рыдать – со злостными должниками они обычно не ограничиваются простыми угрозами.

...-Какого хуя тут творится? – спросил ты того козла, что минутой ранее вжимал меня в твою дверь и трусил как мешок с опилками.

Раздраженный? О, нет, взбешенный, каким мне выпадало видеть тебя впервые – твои небесно-синие глаза почернели до мазутного. – Ты орешь на весь подъезд, высаживаешь мою дверь, ты, мать твою, разбудил меня, - и все ради чего? Сколько эта малолетка тебе должна?

Вернувшись в квартиру, уже спустя пару минут, ты вынес необходимую, скажем так, не маленькую сумму, предупреждая моих обидчиков – вырвешь ноги любому, кто еще раз придет и поднимет шум у тебя на этаже. Ты отдал долг за меня и моих опекунов, и даже если, не желая этого – заступился за меня.

Унявшихся кредиторов скоро увез лифт, а я по-прежнему сидела под стенкой и плакала, безуспешно пытаясь подтянуть к себе чертовы костыли. Плакала, и, не поднимая лица, не смея встретить твой, наверняка осуждающий, наверняка брезгливый взгляд, благодарила тебя. Я обещала все возвратить – еще понятия не имея, как это сделаю, но, ни грамма не сомневаясь, что смогу. Прежде чем скрыться за дверью, ты подал мне костыли, и, наклоняясь так низко, словно хотел прошептать все это на ухо, устало произнес в макушку:

-Ребенок, ничего ты мне не должна. Но если планируешь рыдать тут и дальше – я бы не советовал. Ненавижу слушать, как кто-то плачет.
***
-Можешь мне не верить, но я знала, что однажды мы снова встретимся.

Это являлось первым, что я произнесла в авто, и это не являлось вопросом. Мы уже минут двадцать, как ехали, из них минут семь, как стояли в пробке, и если ты не выглядел раздраженным, то это означало, что я просто невнимательно на тебя смотрю. Пока еще любой, длящийся дольше нескольких секунд взгляд в твою сторону, казался мне наглым – я боялась наглеть, и я боялась тебя. Тот самый, прежний страх, перемешанный с нелепым восторгом от твоей близости и почтительным терпением – когда ты захочешь, чтобы наши взгляды встретились, так и произойдет.

Ты ответил, не отрывая сощуренных глаз от дороги, заваленной гудящим, раскаленным солнцем металлоломом, на сотни метров вперед.

-Подобное знание было нашептано нашим кровным родством. Ты всегда ощущала мое присутствие где-то неподалеку. А я, каждые три-четыре дня, старался возвращаться в твой город, как бы далеко ни находился, и как бы ни был занят наблюдениями.

-Родство? Ты о чем? - к сожалению, я не совсем понимала, о чем речь. Я не понимала сути происходящего, и когда ты, огорченно вздыхая, кивнул мне выходить из авто, в это время уже открывая свою дверь и выбираясь наружу, позволяя уличному шуму, выхлопным газам и преломленному стеклобетонными фасадами зданий солнечному свету, поглотить себя. Я не понимала, но больше не перечила.

-В тебе есть кое-что, что принадлежит мне, и что я не могу забрать. – С этими словами, ты снова взял мое запястье в ладонь и потащил за собою, между стонущих сигналами, намертво вставших в пробке машин. - Считай меня своим кровным родственником, а нашу встречу – неизбежным семейным воссоединением. С этого дня и навсегда.

-Мы бросили твою машину! – Прокричала я тебе, боясь, что иначе не разберешь – клаксоны автомобилей, среди которых мы затерялись пробираясь к тротуару, теперь ревели безжалостным диссонансом. Очевидно, что бросили. Но твой голос, отвечающий мне спустя бесконечные шестнадцать лет – достойная причина задавать идиотские вопросы. – Твоя машина! В нее могут въехать... Она вроде новая... Эта затея стоит того?

-Сейчас пешком будет быстрее, и это не моя машина.

Выходило, что стоит.

-Ты настолько спешишь? Впереди авария, наверное... как думаешь? Обычно днем эта дорога свободная... еще ведь не час пик...

В тот момент я уже жалела, что не начала расспрашивать тебя в авто – куда мы, действительно, так торопимся. Ты явился спустя шестнадцать лет, ни много ни мало, лишь спустя шестнадцать лет, ни годом ранее, ни днем до этого, - чтобы сейчас нестись куда-то сломя голову? Выходить из угнанной машины и идти пешком, лишь бы успеть. Со мною за руку.

«С этого дня и навсегда».
И только когда ты обернулся, на ходу ловя и читая мой рассеянный взгляд, меня осенило – взволнованным я видела тебя впервые. Ты не выглядел взволнованным, поднимаясь из лужи собственной крови. Взволновать тебя могло лишь столкновение с реальной угрозой. Означало ли это, что сейчас мы убегали?
***
С неба срывались стальные дождевые горошины, и погода, мягко говоря, не располагала к прогулкам, однако я, натянув на голову капюшон, и обернув бесполезные ноги в дождевик, упрямо продолжала сидеть на мокрой скамейке, ожидая фантома тебя. Ветреный ноябрь сдул последние листья со старых кленов, уродуя импровизированный навес из ветвей над головой – ты обычно любовался этими деревьями. А может, небом, просматривающимся сквозь густые кроны... Куда ты постоянно пялился, пока я рассматривала тебя украдкой? О чем думал?

На улице уже давно стемнело, и в свете одинокого молочного фонаря на углу высотки, летящие вниз редкие крупные дождевые капли, казались пулями, со свистом прошивающими пространство.

У меня не было и не могло быть иных ассоциаций, еще вчера я видела, как в твою входную дверь высадили обойму. Слышала, как оглушающе-громко раздавались выстрелы в пустом подъезде, как громогласное эхо тянулось этажами, отбиваясь от бетонных стен и дублируясь... Затыкая уши, я сползала вниз по входной двери, боясь высунуть нос из квартиры. Я молилась, чтобы тебя просто не оказалось дома, одновременно с этим, трезво и решительно принимая как необратимость – если услышу твой голос, выползу и стану оттаскивать их от тебя за ноги. Их, тех, всех, кто решил, будто имеет право лишить тебя жизни, за что-то там, что ты натворил или задолжал кому-то. Всех тех, кого я не знаю, но наверняка знаешь конфликтный нелюдимый ты. Я бы бросилась защищать тебя ценой собственной никчемной жизни, окажись ты на тот момент дома – но ты отсутствовал. Вчера.

Сегодня. Я удостоверилась, что тебя нет в квартире, прежде чем выходить под дождь. Позвонила в двери, и, не услышав шагов за ними, давясь ускорившимся от волнения пульсом, стала повторять попытки, прекрасно осознавая – ты не будешь терпеть ничьей наглости давить на твой звонок снова и снова. Ты отсутствовал дома и сегодня.

Спустя какое-то время, заботливая тетка, наконец, позвала из окна – столь явным стало мое отсутствие в квартире в половине десятого вечера, в дождливую холодную погоду. Пообещав скоро зайти, я вся подобралась, сжимаясь от пробирающей насквозь сырости, напоследок отчаянней прежнего, с мольбой всматриваясь в темноту липовой аллеи, тянувшейся от двора к проспекту – ты, ведь, обычно приходишь отсюда?
И на этот раз действительно, тем, кто шел оттуда, был ты. Ты приближался. Крохотной, размытой дождем черной точкой, вытянувшейся в высокий силуэт, с каждым следующим шагом все четче и яснее обращающимся тобою. Я была вне себя от счастья, что дождалась.

Забывая о том, что с тобою нельзя говорить, и что еще пару минут назад сама себе напоминала, насколько я для тебя никто, насколько пустыми могли бы показаться тебе любые мои слова, - я сбросила с колен дождевик, и, опираясь на костыли, в одном безрассудном порыве захромала тебе на встречу. В тот момент, мною почти не ощущалось страха, почти не ощущалось слабости. Я удостоверилась – ты до сих пор жив. Остальное всё, включая опасения быть посланной тобою по известному адресу, могло катиться к чертям собачьим.

-Тебя приходили убить! Вчера! Четверо! Расстреляли твою дверь! Они вернутся! Тебе нельзя оставаться в этой квартире... постой, ты возвращался домой вчера? Ты уже знаешь? Ты... ты знаешь...

Ты не имел при себе зонта, и ты уже довольно продолжительное время провел под дождем. С твоих отросших темных волос капала вода и это зрелище завораживало. Мокрые ресницы казались угольно черными, а синева глаз пугала вязкой, почти трагической глубиной. Все, что я собиралась произнести дальше потеряло смысл. Я просто стояла и смотрела на тебя, не в силах осознать природу терзавшего мою сердечную мышцу волнения. Мне было двенадцать, и если я на тот момент и любила тебя, то только так, как мог любить кого-то впечатлительный подросток, рано потерявший родителей, живущий у людей, которым он совершенно безразличен, и отчаянно ищущий защитника в лице любого, кто проявит о нем заботу, – искренне и бескорыстно.

-Знаю. К сожалению, я переживу всех на этой долбанной планете, включая тебя, твоих детей, внуков и правнуков. Твои волнения напрасны.

Тогда мне, почему-то подумалось, что ты мог бы улыбнуться, если бы умел. Что ты хотел улыбнуться мне, но элементарно не сумел или побоялся.

-Но они не шутили... Это были не такие козлы, какие приходят к тетке за долгами, эти – стреляли!

-Ты не слышала? Я переживу всех, ребенок. - С легким укором, и нотками обреченности в голосе. Без превосходства и хвастовства. Без пафоса и без налета безумной идеи – ты не был в восторге от того, о чем говорил.


-Врешь...- но я видела твою грустную, полную горького сарказма улыбку, ту, которой не существовало у тебя на губах, и это она выводила меня из себя – ты издевался надо мною?! – А если они вернуться завтра? Если вернутся за тобою? У тебя есть оружие, чтобы защититься? Что ты скажешь им – «я переживу вас, парни, я переживу всех»?
-Назойливый, глупый ребенок... – переведя рассеянный взгляд куда-то вверх, на зажженные и не зажженные окна нашей высотки, ты бессмысленным жестом поправил горловину мокрой футболки под расстегнутым мокрым плащом, казалось, не замечая стекающих по лицу дождевых струй. - Я переезжаю завтра, туда, где эти люди меня не найдут. Если тебе по какой-то причине небезразлична моя судьба, живи с мыслью, что я от них убежал.

И кивнув следовать за тобою, ты вошел в подъезд, не обернувшись ни разу, пока мы поднимались на первый, но, безусловно, до смешного замедляя шаг, тем самым позволяя мне догнать тебя, не отставать, сесть с тобою в лифт и вместе подняться. Я оценила.

Ты открывал ключом, украшенную созвездием от пулевых отверстий, дверь. Я, опираясь на костыли, стояла около своей, напротив, не желая входить. Два с половиной года назад, мне казалось, что я умираю. Казалось, что большей пустоты и одиночества, чем я испытывала тогда, мне уже не придется испытать. Звучало ужасно, но мысленно прощаясь с тобой, я понимала, насколько ошибалась.

- Ты уедешь прямо утром? Можно, я зайду завтра, попрощаться? Скажешь свое имя? Я должна знать.

Ты замер, обернулся. Ты смотрел пристально и испытывающе долго, надеясь, вероятно, что мне от этого взгляда станет неуютно или стыдно или просто нехорошо – я напрашивалась к тебе в друзья, коих, выскажу смелую догадку, ты отроду не заводил.

-Ненавижу вести с кем-либо беседу, ребенок.

-Тогда я буду молчать. Молча, проведу тебя на первый этаж...

Словно сгоняя с сознания минутное наваждение, а может, подводя некую черту в идиотском споре, ты решительно замотал головой, становясь еще чуть более угрожающим и мрачным, чем обычно.

-Нет. Нельзя. Не заходи. Отныне я для тебя – незнакомец. Способный причинить тебе боль не задумываясь.

-Ты и так для меня незнакомец. И я тебя не боюсь.

-Твою ж мать... Назойливый, глупый, беспардонный ребенок...

И ты, матерясь, скрылся за дверью, оставляя в моем воображении место для еще одной твоей не случившейся грустной улыбки. При всем этом, твой тяжелый взгляд, наполненный ноябрьским холодом и грязной синевой дождя, только что, все-таки, откровенно смеялся.
***
Я провертелась в постели всю ночь, мне слышались шаги и голоса на лестничной клетке, представлялись выстрелы. В промежутках забвения, заполненных обрывочным сном, мне виделся поезд, с сотней вагонов уносящий тебя во тьму, самолет, огромным коршуном кружащий прямо над нашей высоткой – он хотел забрать тебя просто ночью, пока я сплю. Я просыпалась и вскакивала, растирая к вискам немые слезы, заново вслушиваясь в монотонные звуки дождя за стеклом, что могли скрывать разного рода ужасы, связанные с твоим отъездом, с твоей гибелью, и, так или иначе, с потерей тебя навсегда.

Едва только расцвело, я, сонная и измученная ночными кошмарами, направилась к двери, чтобы посмотреть в глазок, не уходишь ли еще? Удастся ли увидеть тебя в последний раз... Двое каких-то уродов, как раз покидали твою квартиру, небрежно притворив за собою дверь и явно торопясь.

Внутри что-то оборвалось, на долю секунды память закинула меня обратно в прошлое, где я теряла в последний раз, последнего родного мне человека – ни за что не хотелось снова. Расстояние до твоей квартиры я преодолела так быстро, как только этого позволили ноги. Я плевала на боль. В моем случае, я бежала.

Свет горел только в коридоре, практически не проникая за порог остальных комнат, погруженных в пепельную серость раннего пасмурного утра. Ты не отзывался на мое встревоженное «эй, незнакомец!», ты прятался от меня, и пугал меня этим. Я осторожно заглянула на кухню и не нашла. В спальне тоже. Крохотная надежда на то, что ты, перехитрил наемников, успев съехать еще ночью, умерла, едва я толкнула дверь в гостиную – ты лежал под окном, через разбитые стекла которого со свистом врывался ледяной ветер с дождем. Лежал на полу, посреди ползущей во все стороны, зловещей черной лужи.

Мне поплохело. Грязно-серые краски реальности расплывались в пятно, очертания нехитрых предметов комнаты кренились... Хотелось кричать, но из горла не вырывалось, ни звука.

Белая футболка стала холстом, подающим рисунок в мельчайших подробностях – тебя изрешетили пулями, не оставив на теле живого места. Тебя добили выстрелом в голову – крови, похожей на кашицу, впитавшейся в волосы, затемнившей половину твоего лица, в утреннем сизом полумраке гостиной вовсе не алой, а мутной, буро-черной крови было охрененно много.

Я подавилась заполнившим гортань воплем, в голове, почему-то, вертелось одно: «дурак... ты соврал мне!». Словно погруженная в транс, не понимая, что собираюсь делать, - толи опускаться около тебя и искать пульс на шее, надеясь на невозможное, толи опускаться около тебя и требовательно трясти тебя за плечи, проклиная, - я шагнула ближе. Успевая ощутить, как под тапком хрустнули осколки, и резиновый наконечник одного из костылей скользнул мокрым линолеумом куда-то в сторону, я растянулась на спине, взвывая от боли – не додумавшись выпустить второй костыль, при падении подвернула под себя руку. То, что лежу в луже твоей крови, и то, что одним из осколков оконного стекла мне здорово рассекло ступню левой ноги, в результате давней травмы практически потерявшей чувствительность, - я узнаю значительно позже.

-Идиот... Какое имел право... – бессильно распластавшись у тебя в ногах, утыкаясь лицом в пульсирующий прострелами, ушибленный локоть, я затряслась от рыданий и боли - обыкновенной, острой, физической боли, никак не связанной с той, что раздирала сейчас на ошметки мое детское сердце. – Врун, трепло... дурак... не прощу тебя... будь проклят...

В течении всего нескольких секунд, неуютный, неприглядный ранее мир стал чужим и уродливым для одной конкретно взятой, окончательно осиротевшей меня. Мир стал непригодным для моего проживания в нем, когда ты оказался третьим, после матери и отца, близким мне существом, чью потерю я должна была пережить, и психологически пережить не могла.

Случившееся далее, за последующие шестнадцать лет я так и не научусь опровергать логикой, мучительно анализируя по нескольку раз за ночь, в видениях и кошмарах, а в дневное время, с маниакальной настойчивостью добровольно возрождая из воспоминаний – произошедшее, не могло быть галлюцинацией или выдумкой! Я годами буду искать доказательства, и хотя бы уже в своем собственном аномально отменном состоянии здоровья находить неопровержимые.

...Ты шевельнулся, задевая ногой мою, а спустя пару секунд, перевернувшись на бок, звучно кашлял, сморкался и харкал кровью, забившей твои дыхательные пути.

Ты попробовал привстать, оторваться предплечьем от пола, и со второй или третей попытки тебе это удалось.

Ты, удрученно вытирал ладонями лицо, брезгливо откидывал налипшие на лоб, вязкие от крови пряди, манерно матерясь – додумались, ублюдки, стрелять в голову.

Ты, разочарованно вздыхая, с упреком уставился на меня.
- Чего приперлась, ребенок? Не спалось? Не трепись, что тебя разбудили выстрелы – стреляли эти ушлепки с глушителя...

-...Ты... ты... ты...

Ты, кривясь от дискомфорта, стащил с себя футболку, сминая ее в руке и обтирая импровизированной тряпкой грудную клетку и живот, что желаемых результатов не давало – материя, несомненно, уже успела впитать кровь и сейчас просто растирала ее по коже еще более сочными полосами.

-Надо сходить в душ... Блядь, я весь грязный...

-Ты... ты... ты-ты-ты...- Заикаясь от страха, я, тем не менее, уже подтянула под себя ноги, собираясь подползти ближе, дотянуться до тебя, проверить и убедиться – настоящий. Несмотря на охвативший меня панический ужас, я ни на мгновенье не допускала, что происходящее могло быть порождением моей фантазии, - настолько сильно хотелось, чтобы ты жил. Не имея возможности сразу принять факт твоего чудесного воскрешения, я искала доказательств посредством тактильного контакта. Но удрученный своим внешним видом ты, только что валялся с мозгами наружу - с таким смириться трудно, - а мой язык все еще безбожно заплетался, и руки дрожали...

-...единственное что радует - теперь они отцепятся... Эй! Да у тебя шок...

Когда ты, без особых усилий пересел на корточки, наклоняясь ко мне, опуская мне на лоб липкую, перепачканную ладонь,...сознание предательски укатило в спасительное никуда.

...Очнувшись под вечер, в своей спальне, я услышала от тетки, что заболела – весь день провалялась с сильным жаром, даже врача вызывали. Это все вчерашняя прогулка под дождем, когда она меня звала, а я никак не хотела заходить... Где, кстати, я умудрилась набрести на стекло? Рассекла ступню, вся пижама была в крови... Осторожно спросив о тебе, я с удивлением услышала теткино безразличное: «Переехал этот недоделок, там, на кухне лежит записка от него. Вы что, общались? Никогда бы не подумала...».

Вырванный из тетради лист, с двумя короткими фразами небрежным почерком, как твой ответ на все терзающие меня вопросы и что-то по-взрослому философское, вместо емкого «прощай».

«Больше не жди под дождем. Никто не придет».
_________________

 » часть 2

Ты украл мотоцикл кого-то, из молодежной организации «Поколение без наркотиков» - мимолетом прочитала я надпись с наклейки на руле, выглядывая поверх твоего плеча. Обжигающий горячий ветер, несущий в лицо дорожную пыль с песком, заставил снова спрятаться за твою спину. От тебя неуловимо пахло хвоей.

-Жаль, что тот парень унес шлем с собой. Некоторые оставляют на руле...

Искаженный низким рычанием двигателя, мой выкрик унесся далеко прочь, едва только достигнув твоего слуха.

-Мы не разобьемся.

И у меня не нашлось ни единой причины сомневаться в твоих словах. Мы покидали город, уезжая прямо в ползущее к западу, приятно жалящее, майское солнце. Вцепившись пальцами в твою футболку на животе, и уткнувшись носом в плечо, я, закрывая глаза, представляла, как было бы замечательно, если бы мир, во всей своей суете, остановился сейчас, затих и прекратился как явление вообще, навечно оставляя меня в этом инертном состоянии внутреннего покоя и безразличия.
Я не могла предположить, насколько в свете грядущих событий, моя эгоистичная мечта будет близка к исполнению.

Конечным пунктом нашей поездки стал, спрятанный в сосновом лесу, отдельно стоящий, надежно укрепленный от посягательств извне, дом. Новый, просторный и абсолютно пустой внутри, - если не считать разложенного дивана и большого новомодного холодильника сразу в прихожей. С засеянным газонной травой, огромным по территории двором, обнесенным четырехметровым бетонным забором, увенчанным несколькими рядами колючей проволоки, - закономерно вызвавшим у меня ассоциации и с тюрьмой и с военной базой одновременно.

-Ты тут живешь?

-Набегами. Последние пятнадцать лет.

-Да, никакие соседи не потревожат...

-Возьми, выпей. Это необходимо. - Достав из холодильника воду, по-хозяйски отвинтив крышку, ты на ходу протянул мне бутылку, скорее, заставляя, чем предлагая отхлебнуть. – Угощайся же...

Походило на то, что даже зайдя в дом, ты не почувствовал себя в достаточной безопасности – не выпуская моего запястья из ладони, теперь уже бесцеремонно тянул меня долгим коридором, через залитые оранжевым закатным светом комнаты, куда-то в глубь этого жилого необжитого здания.

-Постой... Я не умею пить на бегу... Не представляю, чего ты можешь бояться? Тебе стреляли в голову.

Хорошо отхлебнув из бутылки, я поморщилась – у воды, помимо того, что она была чертовски холодной, имелся неприятный долгий приторно-сладкий привкус. Следовало испытывать очень сильную жажду, чтобы соблазниться на следующие глотки.

-Верно, мне нечего бояться.

Ты обернулся, чтобы оценить, успело ли выпитое мною в пару глотков, произвести необходимый эффект – эффект начинал ощущаться мгновенно... Ты остановился. Как выяснилось, мы наконец-то пришли, хотя стояли просто по центру огромной шестиугольной гостиной, с обзорными окнами до пола. Я чувствовала, как подкашиваются ноги, и не была против, когда, ты подхватил меня под спину, предупреждая падение.

-Сейчас начнутся ступени – нам необходимо спуститься к лифтовой кабине. Я понесу тебя.

-Я могла бы идти сама. Это... снотворное? Зачем?

Ты действительно поднял меня на руки, так легко, словно я ничего не весила. Часть белых, мраморных плит пола, с низким гулом отошла в сторону, являя широкий, освещенный проход, ведущий круто вниз, на некую платформу в метрах шести-семи ниже. Пальцы сами потянулись к твоей футболке, снова, как еще недавно при езде на мотоцикле, инстинктивно желая зафиксировать мое местоположение рядом с тобою.

-Яд. Снотворное на тебя не подействует.

-Яд...? хах... меня же не берут медпрепараты. Яд, значит...

-Не истери. Ты не можешь умереть.

Едва мы спустились на достаточное количество ступеней, проход над головой автоматически закрылся, и золотисто-рыжие отблески солнечного света на потолке гостиной окончательно сменились холодным искусственным освещением твоего подземного убежища. Я не успела испытать огорчения, внезапно потеряв звенящую тревогой, протянутую через сознание, нить рассуждений... Картина реальности расплывалась, и слишком много оставалось вопросов, которые я так и не задала – пусть ты, по какой-то причине и хотел видеть меня без сознания. Мысли стремительно покидали голову, оставляя пустоты, пробелы и паузы…

-Погоди... Я… я не хочу уснуть! Для тебя… кто может представлять опасность?

Расположенные вдоль уходящих под углом чуть ли не в сорок пять градусов стен, и по всему низкому потолку, планшеты белых светодиодных ламп раздражали зрение до рези под веками, множились собственным отражением в мутном белом пластике, - но я упрямо не закрывала глаза, не желая покидать эту реальность со вновь обретенным тобою, где-то под землей, за минуту-две до появления чего-то, так сильно пугающего тебя.

Прижав меня к себе, ты ускорил шаг, уже сбегая на площадку, ведущую к дверям внушительной по размерам лифтовой кабины, когда все вокруг зашлось мелкой вибрацией и где-то сверху, мир оглушило мощным раскатистым ревом, отголоски которого прошли через меня словно электрический разряд. Сердце жалобно заныло, содрогнулось, и остановилось.

Я не видела, как мы опускались лифтом куда-то на самое дно.
***
Нагромождение душных кошмаров, сменяющих друг друга со скоростью поставленной на перемотку киноленты, схлынуло с экранов сознания так резко, что я, приходя в себя, закричала. Не разобрала что, не услышала. Просто знаю.

Взгляд воткнулся в статичную картинку потолка какой-то реально существующей комнаты вокруг меня, пальцы нашарили реально существующую подо мною горизонтальную поверхность кровати. Еще секунда на осмысление и принятие собственного пробуждения, и я делаю вдох на полную грудь, и такой же долгий облегченный выдох, расслабляя напряженные от испуга мышцы. Дышать приятно и легко – помещением циркулируют прохладные, свежие воздушные потоки, почти ощутимые на вкус - невольно успокаивает.

Все верно... я спала. То, что было пережито – обыкновенные кошмары, бред, нагнанный головной болью, до сих пор пульсирующей в висках, - а я уже совершенно позабыла, каково это – ощущать боль. Ты заставил меня отрубиться, когда мы убегали от кого-то в подземное убежище... Слепящие лампы, идиотский вертикальный коридор, ведущий вниз... лифт? Мысль о том, что я, возможно, сейчас нахожусь глубоко под землей, заставила приподняться на локте, чтоб убедиться в догадке или откинуть последнюю.

-Не вставай, головокружение.

Голова, и правда, не просто болела, но и зверски кружилась, что не так остро ощущалось, пока я лежала – едва оторвавшись от подушки, пришлось рухнуть обратно. Наверное, если бы не твой голос где-то рядом, я поддалась бы панике.

-Где ты? Эй!

По причине приглушенного освещения в комнате, и моей неспособности обнаружить, откуда доносится голос, найти тебя удалось не сразу. Вцепившись рукой в матрас, я перекатилась на бок, охреневая, насколько все вокруг, в одночасье пошло кубарем, насколько новым было это ощущение, и насколько тревожным. Но после непрекращающегося сеанса кошмаров, смотреть на тебя снова, уже являлось своего рода терапией. Странно, в раскачавшем комнату, и остановившем время, волнительном «здесь и сейчас», я не ждала твоих ответов. По крайней мере, тех, которые расскажут, насколько сильно, в этот раз ты был напуган, и насколько уязвим.

- Я бы не советовал подниматься с постели. Пройдут еще, может быть, сутки, прежде чем ты сможешь вернуться к нормальному состоянию. У меня нет опыта в таких ситуациях, могу лишь строить предположения, поэтому - лежи.

Произнеся это, ты, какое-то время, отвлеченно следишь за снующими туда-сюда крошечными пестрыми рыбками, с моего места кажущимися водяными светлячками. Именно всесторонняя подсветка большого круглого аквариума, стоящего по центру комнаты на массивной подставке, и являлась здешним освещением на данный момент.

Произнеся это, ты нехотя поднимаешься из глубокого кресла, в котором ранее, вероятно, дремал, и так еще до конца и не проснулся. Твой внешний вид, и я подозревала самочувствие, оставляло желать лучшего, а всколоченные волосы указывали, какой все-таки наивностью с твоей стороны, была попытка разместить столь высокое тело в столь ограниченном пространстве кресла.

-Судя по тебе, я пропустила что-то интересное.

-Мега-вечеринку.

-Выглядишь совершенно больным. Как себя чувствуешь?

-Как я? – Теперь ты выглядел не только больным, но еще и удивленным, словно я задала один из самых идиотских вопросов, которые тобою ожидалось услышать. - Почему не поинтересуешься, как ты? Тебя сейчас должна изводить чудовищная головная боль. Позабытое чувство родом из детства, верно?

Ты сменил футболку на черную водолазку, прекрасно оттеняющую новоприобретенную тобой нездоровую бледность кожи и внушительные серые круги под глазами, воспаленными, слезящимися, словно ты длительное время смотрел на сварку. И пребывая в подобном состоянии, ты умудрялся оставаться не менее циничным и небрежным, возможно, даже еще чуть более подонком и похуистом, чем прежде. У меня потеплело в груди – я встретила своего старого друга. Единственного своего друга.

-В такие моменты, мне удается увидеть твою улыбку. Ты злорадно улыбался, только что. Эй! Куда...

Удалившись из моего поля зрения всего на минуту, ты принес откуда-то из другой комнаты бутылку с водой, и присев на край постели, просунул руку мне под голову, заставляя опереться на тебя затылком и немного приподнявшись, пить.

-Прости, если огорчу – у меня нет причины радоваться твоему плохому самочувствию. Ты видишь то, что хочешь видеть.

И все же, ранее в твоем голосе слышался сарказм - но я не настаивала. Вцепившись обеими руками в прохладный пластик бутылки - пила. Пила долго и жадно, как никогда много, жалея – не успела спросить, что на этот раз может оказаться растворенным в воде, но надеясь – сидеть здесь одному, где бы мы сейчас не находились, кое-кому уже должно было стать невыносимо скучно.

-Спасибо... Будто не пила много дней. Ох... черт возьми, хорошо...
Мокрая от пролитой на нее воды, синтетическая рубашка, в которой я оставалась все это время, начинала неприятно холодить, и мне подумалось, что если опасность для тебя миновала, то было бы неплохо отправиться домой, обратно в город, и переодеться. Конечно, когда головокружение позволит нормально передвигаться. Конечно, чтобы вернуться сюда снова, если ты не поедешь со мною.

- Спрошу кое-что глупое... Как тебя зовут?

Неудобно было говорить об этом, как и вообще о чем-либо, все еще лежа на твоем локте, не видя выражения твоего лица, но различая исходящее от тебя, вполне обычное, человеческое тепло, различая слабые толчки сердцебиения под водолазкой, пропитавшейся твоим уникальным запахом, почему-то вызывающим ассоциации с пустившимся в хвойном лесу ливнем. Сверх-человек с параллельной реальности, где никто не улыбается, не погибает от смертельных пулевых ранений и не пользуется зонтом во время дождя – поразивший и изменивший меня сверх-человек, существует. Я была поэтична, про себя подбирая тебе сравнения – почему, черт возьми, нет? Именно обыденность условий, в которых мы находились, и обескураживала – еще недавно я имела все шансы загреметь в психушку, продолжая убеждать себя в твоем существовании. Мир, подтверждающий тебя сегодня, обязывал принимать его новые законы – смущало меня нынешнее положение дел или нет, следовало, наконец, узнать, как к тебе обращаться.

-И, правда, глупо... Давно могла бы сама придумать мне имя. Хм. Дай подумать... Винни. Не звучит? Тогда Густав. Или Хьюго. Руфус, Руби... посмотри на меня и выбери любое. Все равно.

Ты аккуратно вернул мой затылок подушке, однако с постели вставать не торопился. Я не хотела, чтобы ты вставал – твое близкое присутствие лечило от неведомой болезни и возвращало силы. Да что уж там, твое близкое присутствие делало из меня счастливую идиотку.

-Ну, женским именем я называть тебя точно не стану. - Насколько теперь позволял ракурс, я разглядывала снова пялящегося на своих рыб, уставшего и вымученного недосыпом тебя, гадая, способен ли по определению, шутить тот, кто не способен улыбаться. – Тебе подойдет любое, и ни одно из них не будет твоим настоящим, отгадала? Твое, оно, непроизносимое? В Земных диалектах нет подходящего по звучанию? Наверняка ты пришелец. Отгадала?

Фыркнув, ты всем собою изобразил брезгливость – в очередной раз, разочаровываешься во мне как в собеседнике. Твоя новая, скользнувшая бликами света по синеве глаз, несуществующая на губах улыбка была так кстати, и так тебе шла.

-Не отгадала.

-Врешь!

-Ребенок с воспаленным воображением... Говорю же, мне нравятся имена, которые хорошо звучат – и всего-то. Люди ограничивают своих детей одним-единственным, в то время, когда могли бы давать им право самим выбирать и менять имена в течении жизни и в зависимости от настроения. Люди, зачем-то делят имена на мужские и женские – как безмозгло и скучно.

-«Люди»? Хах! Видишь, уже этим ты отрицаешь свою принадлежность к человеческой расе... «Я переживу всех на этой планете, включая тебя, твоих детей, внуков...» - высокомерный тип, кем бы ты ни был. И совершенно не изменился, будто и не прошло шестнадцати лет!

Я не скрывала своего раздражения необходимостью поиска общего языка с тобою, но, глубоко внутри, безмерно радовалась прежнему тебе. Не наблюдая особой проблемы в том, что с момента твоего появления у моей цветочной лавки, вещей, не поддающихся объяснению, становилось неисчислимо много.

-Ты тоже не особо изменилась. Рост, кажется, остался тем же. А смыть с тебя косметику – прежний угловатый неуклюжий ребенок, возможно, на год-два старше, за счет жизненного опыта отягощающего взгляд. Тебе повезло, что твое детское тело успело более-менее сформироваться к тому времени, как мы стали родней.

-А вот тут помедленнее... – позабыв о невозможности следующего, я в одном жарком порыве попыталась привстать, и тут же об этой попытке пожалела, раздражаясь сильнее прежнего... - Это такая шутка, да? Потому, что я хорошо помню, откуда тебя знаю. Ты был моим соседом, часто сидел со мною во дворе на скамейке, однажды за меня заступился, чем и заслужил мою собачью преданность... Тетка сказала бы, если бы ты был из нашей семьи, она знала всех родственников по линии ее брата и по линии моей мамы. А ты сочиняешь, что мы родные друг-другу... просто смешно!

Мне показалось, твои губы дрогнули. Мне показалось, послышалось – ты слегка сжал пластик полупустой бутылки своими длинными, бледными пальцами. Чернота дождливого вечернего неба посмотрела на меня твоими глазами, топя в непролитых слезах. Как если бы сказанное мною только что являлось оскорблением, как если бы сказанное тобою после, являлось приговором для нас обоих.

- Если это шутка, то охуенно жестокая, и не моя. С начала времен, со мною никто не шутил подобным образом! Да, мы с тобою семья, навсегда. Одни друг у друга на всей этой долбанной планете. Сам шестнадцать лет свыкаюсь с мыслью, и никак не свыкнусь...

Я сглотнула тяжесть твоего осуждающего взгляда, принимая горечь твоего голоса, различая за всем этим твою личную трагедию, одним из виновников которой, видимо, являлась сама. Стало немного не по себе, и почему-то, офигенно обидно, от внезапного понимания, насколько тебе может быть неприятно мое общество. Прозвучало так, будто ты был вынужден появиться в моей жизни и признать меня своей родней. Будто сам ты этого нисколько не хотел. За несколько последующих секунд, я утвердилась в желании убраться отсюда, ненавидя собственную беспомощность воплотить подобный план в жизнь просто немедленно. Я цедила слова сквозь зубы, не собираясь выдавать через голос, свою, вот уж правда, по-детски глупую обиду и гнев.

-Допустим. И как же так вышло?

-У тебя имелось дохрена времени, чтобы догадаться.

В комнате не было слышно тиканья механических часов, но взамен их, сердце, вторя пульсирующей о черепную коробку изнутри, головной боли, послушно отбивало секунды в висках, слаживая их в минуты ожидания... переплавляя гнев в обиду, я упрямо смотрела тебе в глаза, так долго, как только могла выдержать. Видя, что понимание ко мне все не приходит, а растерянность на моем лице, если чем и сменяется, то не просветлением, ты вздохнул, разочарованно качая головой.

-Глупый ребенок... Кровь. Ты упала около меня и стеклом порезала ступню, припоминаешь? Моя кровь попала в твой кровоток и вернула тебе здоровые ноги, подарила иммунитет ко всем вирусам, и, если еще не дошло, вечную жизнь. В тебе течет моя кровь.

Ни черта ты не выглядел убедительным. Твои слова, просто пожелай ты этого, могли бы прозвучать убедительнее в разы. Притом, что я, никогда с того памятного дня не болевшая даже элементарной простудой, в уникальности твоего влияния на меня убедилась уже давно.

-Хах... правда, конечно, что я снова стала ходить, но... Ты врешь. Какая еще, блядь, вечная жизнь? Не пудри мне мозги... – первой моей реакцией было глумливое неверие, а твоей на него, не сходящее с лица разочарование – причем, через пару секунд, рыбы снова привлекали тебя куда больше недалекой, ограниченной меня. Второй моей реакцией стала попытка обосновать первую - не собираясь оправдываться, я уже делала это. – Эээ... Винни? Думаю, Винни – звучит. Это очень неожиданно, Винни, услышать такое. Ты ворвался в мою реальность, в буквальном смысле утащил меня за собою. Смог усыпить какой-то херней...

-Это был яд.

…- По твоим словам, я бессмертная, но почему же, у меня-бессмертной сейчас так сильно раскалывается голова? Не удивлюсь, если завтра ко мне начнет возвращаться прежняя слабость, и я встану с этой постели уже на костыли, если вообще встану...

Сложив руки в замок, ты, поерзав одеялом, принимая более-менее удобное положение сидя, откинулся на высокие диванные подушки, - о наличии, которых над своей головой, как и о том, что лежу, собственно, не на постели, а на разложенном диване, я еще недавно и не догадывалась. Ты не смотрел на меня. На своих долбанных рыб – возможно.

-Достаточно ли будет уверения с моей стороны, что твой иммунитет к болезням никогда не ослабнет? Достаточно ли авторитетными для тебя будут мои слова? В любом случае, я уже все сказал и не собираюсь ничего повторять дважды. Я хочу спать. И ты спи. Нам обоим это нужно сейчас больше всего.

-Но ты сказал...

-...Лишь добавлю, - с легким нажимом, и, прерывая бессмысленную попытку возразить, - твое бессмертие имеет некоторые нюансы, и именно поэтому мы здесь, в безопасности. Но так как я, один черт, все время буду находиться рядом с тобою – о нюансах вскоре сможешь забыть.
В полумраке комнаты трагически темная синева твоих уставших, и по-прежнему чудовищно красивых глаз, вновь обращенных ко мне, осуждающе обожгла напоследок, скрываясь под веками. Длинные иглы ресниц, сделав несколько медленных махов, опустились и замерли над болезненно-бледными щеками – красноречивый конец беседы.

Просто пиздец... Я не хотела нарушать твой покой, помня, как ты ценил сон и, догадываясь, насколько остро сейчас нуждаешься в нем, если собираешься уснуть, довольствуясь неудобной позой полусидя, на одном диване со мною.

Но я хотела элементарного уважения к своему выбору. Вопроса, собираюсь ли я убегать куда-либо вместе с тобой, помнится, ни разу не последовало. А нашему «семейному воссоединению» не предшествовало ни одного телефонного звонка на мой номер за шестнадцать лет и ни единой открытки от тебя на рождество – так с чего ты, блядь, решил, будто я с восторгом отнесусь к подобному сюрпризу?! Будто позволю за меня, твою «бессмертную, глупую, родственницу», сегодня что-либо решать?

-Ты же не думаешь, что наш разговор окончен? Эй! Винни! Если я не ошибаюсь, тут нет окон, и помещение, слишком хорошо вентилируется, как для наземного...

Сомнений, касательно того, что мы находимся под землей, больше не возникало. Не отрывая головы от якоря-подушки, вспоминая, чем это грозит, я отодвинулась от тебя по дивану, чтобы лучше видеть того, кого сейчас планировала уличить в обмане, разбивая собственные, свежие и недавние, наскоро возведенные постройки иллюзий. Уже шестнадцать лет как я перестала быть наивным ребенком – ты далеко не сказочный принц, а я не твоя возлюбленная, которую ты все эти годы искал. Просто твоя кровь в моем кровотоке, да?

…- Так раз уж вечеринка закончилась, будь добр просветить, почему мы до сих пор здесь? Если ты такой крутой чувак, выживший после расстрела, уверенный, что переживешь всех, - ну да, бессмертный, - то от кого тогда прятался и, что куда важнее, зачем потащил с собою меня? Я-то никому ничего не задолжала! Ты меня слушаешь? Я вообще не видела тебя с двенадцати лет, я почти убедила себя, что ты - моя детская фантазия, и могла бы преспокойно жить с этим убеждением дальше! Кто давал тебе право вламываться в мою жизнь, везти куда-то на угнанных авто, не удосуживаясь объясниться или хотя бы элементарно представиться: «привет, Инга, помнишь меня? Мое имя Винни, я искал тебя все эти годы, потому что нам есть о чем поговорить»?! Что вместо этого? «В тебе есть что-то, что принадлежит мне, и что я не могу забрать»? Какой замечательный повод для встречи! Сложить все твои слова воедино, на бред полоумного похоже, Винни. На дешевое такое, сериальное, мистическое пафосное дерьмо!

Ты отозвался не сразу. Быть может, подбирал слова. Быть может, досматривал короткий быстрый сон, с участием своих любимых рыбок, но без участия глупой меня. Ты в очередной раз перевел дыхание, прежде чем начать, и начал, размеренно, тихо, и не открывая глаз.

-Абсолютно права, ребенок, мы под землей. На глубине трехсот двадцати метров. Когда сможешь встать, пройдись, осмотри все, только, не буди меня по пустякам... – Ты сделал небольшую паузу, и я не встревала. - Конечно, мне следовало учесть, какой неожиданностью может стать для тебя наша встреча. Следовало прийти раньше как минимум на час, чтобы не тащить тебя силой, возможно, следовало даже объяснить причину спешки. Но я не рассказал тебе обо всем, пощадив твои моральные чувства. Я отравил тебя, так как хотел оградить от информации, приносящей боль, боль, которую ты бы не смогла проигнорировать – ты вела бы себя совершенно непредсказуемо, чем доставила бы мне лишние проблемы. И, знаешь, я ненавижу, когда кто-то плачет.

-Я помню. – На одно неуловимое мгновенье, ты, будто бы снова склоняешься над рыдающей мною, протягивая костыли, шепчешь в макушку предостережение…

-Мне не стоило умалчивать правду? Считаешь, было бы честнее разрешить тебе пережить все это в реальном времени?

-Да о чем ты вообще?

- О вечеринке, с которой тебя сорвал, ребенок. Я бы не отсиживался сейчас здесь, останься сам. Если бы ты не пришла тем утром ко мне, запустив механизм необратимого изменения моего будущего, я бы уже вернулся домой! Умотал бы с этой проклятой планеты, где все пропитано вашей кровью и слезами на километры вглубь, где ваши ебаные вопли и вытье, зловещей, неумолкающей какофонией звенят в моей голове, заставляя при первой подвернувшейся возможности трусливо убегать в сон, лишь бы не слушать... Да я только и делал, что спал, последние столетия! – Ты мучительно застонал - не так, как стонут от боли, но так, как, бывает, от скуки, или просто с досады. - Если бы я только сразу понял, что моя кровь будет течь в тебе... Если бы придал значение тем первым тревожным сигналам, которые принимал, относя тебя в твою квартиру – навязчивую малолетку, изменившую ход моей истории...

Ты запутал, но еще больше, глубоко задел меня. Я внимала грохочущему сердцебиению в висках, вспоминая, тот единственный раз, когда, волнуясь за твою жизнь, взяла на себя смелость воспринять твои слова наоборот. «Нет. Нельзя. Не заходи. Отныне я для тебя – незнакомец. Способный причинить тебе боль не задумываясь...» Что было бы сейчас с каждым из нас, не отправься я тогда к тебе домой? К моему огромному стыду, поданная тобою информация, изведенным головной болью, разжиженным сознанием, непроизвольно делилась на «важную», и «ту, которая касалась твоего отношения ко мне». Вдвойне стыдно, что в приоритете была вторая. Как будто у тебя могло за шестнадцать лет нашего не общения сложиться какое-то особое ко мне отношение. Как будто я интересовала тебя чем-то, кроме своей крови, крови, с ничтожной примесью твоей.

-Выходит, я виновата в том, что мы сейчас находимся здесь?

-Верно. Если бы не ты, я бы не убегал под землю, как слепой безмозглый червь. Я бы предпочел вернуться домой еще в тот день, немедленно. Этому могло поспособствовать абсолютное уничтожение моей физической оболочки – трудновыполнимо, но обстоятельства сопутствовали успеху, и я бы справился. Понимаешь, насколько на тот день все было бы просто? Я бы отправился в самый эпицентр любого взрыва, и вспыхнул там, сгорая до пепла, свою физическую смерть, находя необходимым оправданием, чтобы вернуться... Сейчас я уже был бы дома. Очень, очень далеко отсюда. Там, где нет ни криков ни слез.

-Совершенно не понимаю, о чем ты...

Я деградировала. Я заставала себя за разглядыванием твоих движущихся пересохших губ, тонких ноздрей, опущенных, чуть подрагивающих ресниц, - вызывавших несвоевременный интерес, и эстетический восторг, уводящий в свою очередь, впечатлительное сознание куда-то в дебри фанатичного любования тобою как объектом. Я думала совершенно не о том. Ни о чем и ни о ком кроме.

- Не понимаешь, почему мы здесь? Ну да. Отгадываешь. Злишься, когда не выходит. Но вижу, радуешься, что я нашел и забрал тебя с собой, а в отдельные моменты ценишь меня и даже любишь меня своей ограниченной человеческой любовью, как будто, уже сама чувствуешь наше родство... и снова, какого-то хера сердишься. Ты не доверяешь мне – вот главная причина. А мне необходимо, чтобы ты доверяла, поэтому, прости. За то, что нет другого выхода. Прости, за все, что сейчас расскажу. Возможно, уже и пора…

-Скажи... тебе легче, когда ты на меня не смотришь? Ты так сильно ненавидишь меня за то, что я пришла тогда и узнала твою тайну?

После, я пожалею, что ты открыл глаза, что позволил черпать из них отражения твоих личных эмоций, просматривать их, как ожившие иллюстрации к уродливому рассказу, которым ты, исключительно из гуманных побуждений, до этого отказывался со мною делиться.

- Твой мозг странно устроен – почему я должен ненавидеть единственное близкое мне существо, пусть и привязавшее меня навеки к этому месту? – Как одна сплошная рана, синева кровоточила грустью и тоской за чем-то, потерянным тобою навеки. Твоя грусть вливалась в меня, неспешно и незаметно заполняя меня, как пустой сосуд.

-Значит, ты просто злишься, что тебя лишили выбора? Я, не зная того, лишила тебя выбора? Я не хотела...

-Пиздец... ребенок, ты даже не представляешь, насколько сейчас маловажны лично для тебя, мои ответы на подобное! Ты хоть понимаешь, о чем я сейчас тебе расскажу?! Ты вообще не догадываешься? Ты помнишь, на какой хер, люди строят подземные убежища? – повышать голос там, где тихо, нет оппонента в споре, а есть только двое на расстоянии полуметра на одном разложенном диване, было, действительно глупо. Я повышала голос перед этим – я поступала глупо. Ты больше не повышал его. Лишь дышал тяжелее.

- Знаешь, почему мы здесь? Потому что наверху находиться невозможно. Наверху всё кончено. Я поднимался. Исправлял ошибки, которые сам допустил перед этим. За двое суток, побывал везде – не пропустил ни единого сантиметра на земле, над ней и под ней. Все действительно закончилось. Самому до конца не верится...

-Винни?! – уже через полторы секунды мне стало не хватать кислорода. Мне отчаянно не нравилось начавшееся в твоих глазах представление, ожившее из обрывков чьих-то образов, сменяющих друг друга с фантастической скоростью. Я подумала, что больше не хочу этого видеть, но, блядь, одного желания оказалось мало – отвести взгляд не удавалось даже ценою огромных усилий. – Что это... какого хера ты творишь...

-Ты видишь их? Что именно видишь? – Подавшись ко мне, ты, с лишней заботой убрал у меня со лба жидкую прядь волос, к сожалению, не являвшуюся помехой для пересечения наших взглядов. Ты намеренно делал мне больно. - Видишь их лица, их глаза, в которые я смотрел, как сейчас в твои? Как много ты можешь получать из моего взгляда, ребенок? Как глубоко ты можешь проникать в мои воспоминания?

-Я не хочу... – под веками жгло, словно в глаза попала щелочь, и твои долбанные пальцы в моих волосах, холод которых я больше не хотела ощущать, - не собирались исчезать. Нашарив на себе одеяло, я потянула его к лицу, в надежде скрыться от твоего убийственного взгляда, предоставляющего мне в качестве доказательства твоих слов демонстрацию чьей-то гибели, поставленную на конвейер. Ты не позволял повернуть голову и не смотреть.

-Пока ты спала, я не единожды вводил в твои вены свою кровь, надеясь, что это даст тебе иммунитет, когда ты поднимешься наверх впервые – отсюда головная боль. Сейчас ты должна чувствовать меня как никто... – Задержав руку на полпути, ты не позволил мне спрятаться под толщей одеяла. – И, правда, все еще ребенок... Только дети накрываются с головой, полагая, что это их укрытие от всех ужасов ночи.

Безрезультатно пытаясь вырвать руку, я, наконец, замотала головой, отрицая и не принимая предлагаемую тобою ментальную пытку. Мне не удавалось сложить детали в общую картину – хотя ответ уже был очевиден. Мне не удавалось увидеть ничего конкретного в калейдоскопе чужих трагедий – только чужое изумление, и нагнетающийся, приумножающийся в разы, наползающий на меня грязевой лавиной страх... Зато я отчетливо видела вопль, вырывающий последние силы из чужой груди. Непонятно как, но, не слыша, я ВИДЕЛА когда все они кричали в последний раз, срывая горло, опустошая легкие от кислорода, и тут же заполняя их едким желтым дымом... Огонь заставал врасплох.

-Они сгорели... – Мой голос, в неожиданно тихой и пустой комнате, прозвучал бесцветно, безразлично, сухо, хотя, казалось, голову сейчас разнесет от боли, разрывая грудную клетку и высвобождая на волю, истерический животный вопль. Я боялась смотреть и отражаться в твоей ледяной синеве, прячась где-то на дне самой себя.

-Сгорела лишь меньшая часть. Ты ведь тоже слышала, про обещанный людям Высший Суд, где праведники, не испытав боли и страданий, отправятся в лучший мир, а грешники при жизни вспыхнут адским пламенем? Примерно это и произошло. Да... первые три дня наверху было охуенно жарко... Вернувшись, я почти сутки наращивал новую кожу, взамен выжженной химическими парами и облучением – медленно, болезненно. Проснись ты на десять-одиннадцать часов ранее, вероятно, испугалась бы – от привычного меня мало что оставалось.

Не видя больше в этом смысла, ты отпустил мое запястье, позволяя делать с одеялом, что хочу. Я ничего с ним не делала - слишком поздно было закрывать глаза. Злые, рыжие, фиолетово-алые, огненные всполохи оказались пойманы колодцем моего зрачка, переданы в архивы памяти, готовой воспроизвести красочную отвратительность чужой смерти в любое мгновенье, или даже без моего на то согласия...

- Мне и сейчас чертовски хреново, хочется забить на все, упасть в долгий спасительный сон, хотя бы на сутки-двое...

-Ты горел... – я отчетливо видела это.

-Радиация в очагах взрывов, естественные и химические пожары, вулканическая лава... Волей-неволей загоришься. Но у меня была причина страдать. Ты существуешь в этом мире, и я не мог себе позволить предать тебя, оставив здесь одну, избавиться от физической оболочки и свалить домой. Я боролся за эту осточертевшую мне оболочку, сколько оставалось сил. Опускал себя в воду, собирал себя по каплям, возвращая жидкую и твердую форму тканей, восстанавливал организм на клеточном уровне, меняя состав крови, подстраиваясь под новые особенности окружающей среды там, наверху. Ты, та, ради кого я пятнадцать лет строил это убежище. Едва я узнал, что в наших венах течет одна кровь, стал обдумывать, как спасти тебя от надвигающейся угрозы. Останься ты в тот день в своем цветочном магазине... конечно, ты бы не умерла абсолютно, но, наверное, нет ничего хуже – существовать мыслящим, разумным комком биомассы, который никогда не сможет обрести какую-либо приемлемую для регенерации физическую форму. Это как... как те твои кошмары во сне, но наяву и до конца Земной вечности. Я не позволил этому случиться.

Я не соображала, что происходит, и почему плачу. Оцепенев, не издавая ни звука, не разрывая зрительный контакт между нами, я ощущала, как слезы скатываются по виску, ползут по губам и подбородку, оставляя мокрые ожоги. Не собираясь вникать в навязанную мне апокалипсическую суть кадров, запечатленных ловушкой твоих ресниц и воспроизведенных для меня только что, я, испытала что-то сродни избавления от воткнутого под сердце лезвия, когда ты зажмурился, переводя дыхание – еще не все сказал. Чернильные ресницы дрогнули, взлетая – ты смотрел просто в меня, просто в отказывающееся реагировать на подобный вызов, оглушенное, отупевшее сознание. Ты вынуждал меня ПОНИМАТЬ.

-Мне очень жаль, ребенок... Третья мировая война, которую отчаянно пытались предотвратить правительства большинства стран последние девятнадцать лет, развязалась точно по моим прогнозам, в тот же день, час и минуту... Она началась, когда мы с тобою садились в лифт, продлилась четыре часа двенадцать минут, и, закономерно, закончилась гибелью всего живого на планете. Твой мир погиб. Мне, правда, жаль...
_________________

 » часть 3

Сознание, как набитый камнями, изношенный мешок, начало рваться, вспарываясь изнутри, выталкивая из себя слишком тяжелые или слишком острые мысли. Я не была так простодушна, как ты бы хотел. Я собирала очевидные факты, чтобы опровергнуть столь грубую, охуенно невежественную ложь. Ты же лгал!

-Неправда, нет... сколько же...

-Ты спала восемь дней. Но это не являлось сном в привычном...

-Нет! Не правда... Тетка, Дик, Марсия, Тина, Гарри... ВСЕ... Нет, черт возьми... Люди... люди наверху... сколько их... их было ЧЕРЕСЧУР много, чтобы... там... – в итоге, голос опал до хрипа и оборвался, губы задрожали. Я не контролировала слезы, и по этой причине, практически ничего за ними не различала. Не соизмеряя усердия, я прикусывала руку, чтобы внезапно не издать рвущийся из груди вопль, поначалу не ощущая физической боли, не ощущая к ебаной матери, совершенно ничего, помимо раздирающего на куски чувства вины. А еще одиночества. И гнева. Но первей, неверия.

-Они не могли... все...

-Все, до единого, ребенок. Твоя тетка, бывший парень, друзья, соседи, прохожие... Твой мир не первый. Таков итог очередной попытки человечества развиваться самостоятельно – на ближайшие двадцать лет флоре и фауне еще одной планеты наступил пиздец. Борьба алчных и немощных, за выдуманную ими же власть – люди не исправимы.

- Что ты несешь…! Бункеры… оставались же бункеры! Подземные города! – я хваталась за соломинку.

-Они и сейчас есть. Многочисленные подземные убежища мировых лидеров, разбежавшихся по норам, как крысы... Не в моих полномочиях вмешиваться в процессы запущенных вами глобальных катаклизмов, но в этом исключительном случае очень сильно хотелось – я уже готов был увеличить сейсмическую активность в нужных районах, но огонь избавил меня от необходимости пачкать руки. Никто не выжил, уверяю. Те, кто затеял эту войну, кто вел планету к уничтожению, все, чья начинка должна была сгореть вместе с оболочкой – сгорели заживо. Ты видела только что, как это было.

-Но ведь тетя не могла! За что ее…? – В глазах потемнело.… Казалось, горло сейчас разорвет скопившимся в груди воплем.

-Огонь уничтожил не всех: кого ждали новые миры – отправились туда, не успев испытать ни боли, ни страха, ни сомнений... Рай, по-вашему, по-примитивному, ребенок. Слышала о таком? Многие, не поверишь, ринулись в мой мир, в то время, как я сам застрял здесь, чтоб нянчиться с тобой! Черт... это действительно чья-то злая шутка...

Я услышала свой собственный лающий смех, истерически сотрясающий внутренности, и подавилась им – ты сейчас кормил меня высосанной из пальца бредовщиной. Нет, блядь, смотри на долбоеба! Ты считаешь себя кем-то из касты богов?! Гордишься собою, взявшим на себя право оглашать мне столь точные данные относительно жертв – «все»? Как будто ты говорил о чем-то действительно случившимся там, снаружи. Плохие, хорошие... ад, рай... Боль, и ее отсутствие для избранных. Непосредственные участники последней битвы, отправившиеся к тебе «домой», и один единственный зритель, знающий так много. Так похуистично относящийся к гибели человечества! Сердечная дробь надрывалась в висках громовыми раскатами.

-Не убедил. Ни на мгновенье! Ничего подобного не могло случиться...- Просто навязанная тобою мысль была чудовищно жестокой и до комичного громадной. Мысль элементарно не умещалась в шкарлупке черепа, не поддавалась анализу. Мысль, как чужеродное тело, введенное под кожу, отторгалась организмом. Некоторое время, даже не принималась к рассмотрению, в силу своей гротескности и нелепости. Смешно-то как вышло... – Ты разыграл меня... Хах... верно... я же ничего не видела... обычный гипноз... ебаный спектакль... тлеющие головешки из людей…. А я и поверила! – мертвой хваткой вцепившись в простыни, как в единственный якорь среди невесомости твоей проклятой комнаты, не отрывая лба от опасно закачавшейся горизонтали дивана, я пододвинулась к самому краю. - Сумасшедший урод, который знает пару фокусов и не стареет, всего-то... И ты мне никто! Боже... как все просто! Я сейчас же возвращаюсь наверх. Хах... Ебаный псих-одиночка... что придумал! Война...

Скатившись на пол, и в первую же секунду встретившись с протестом вестибулярного аппарата, я, не имея возможности подняться во весь рост, зажмурившись от страха и паники, поползла на четвереньках, а потом и вовсе по-пластунски, в сторону единственной замеченной ранее в пределах комнаты двери.

Никто тебе не давал права останавливать меня, но ты сделал это. Не прошло и минуты. С привычным усталым стоном подхватил меня под спину, поднял на руки, и отнес брыкающуюся и извергающую проклятья обратно на диван. Напомнил, о невозможности для меня самостоятельно передвигаться в ближайшее время. Осведомил об опасности принятия импульсивных решений, тем более таких, как подъем на поверхность, где земля еще тлела, выделяя токсичные испарения. Пригрозил, что свяжешь. Пообещал, что покажешь и докажешь гибель всего, что люблю, когда я успокоюсь. Остановил хаотично бьющую по твоему лицу, ладонь, смял в своих, успевшие расцарапать тебе лицо, пальцы. Завел мою руку за голову, оба мои запястья, вдавливая в подушку, и практически обездвиживая меня. Терпеливо внимал моей истерии и моим слезам. ...Но уже через несколько минут, с раздраженным: «блядь, предупреждал же, ненавижу, когда кто-то плачет...», наклонившись, накрыл губами мои, одномоментно прерывая и всхлипы и рыдания и вдохи.

Долго, сильно и глубоко - ты целовал, пока толкающий меня на саморазрушение протест не лишился смысла, пока я не сдалась, и не затихла под тобою, теряя всякую связь с реальностью.
***
Часов в этой комнате не существовало, и я не имела понятия, сколько времени провела во сне. Поразительная легкость в конечностях и относительная тишина в голове натолкнули на мысль, что долго. Достаточно долго.

Я смотрела на твою переброшенную через меня руку, на умиротворенное, спящее лицо в сантиметрах от моего, и не ощущала ничего. Мир погиб. А ты тот, кто спас меня и с чувством выполненного долга провалился в глубокий сон. Ты придумал все это, подчиняясь правилам какой-то своей, извращенной игры, добиваясь какой-то своей нихрена не стоящей цели. Ты не мог мне соврать.

Ты соврал.

Я жалела, что ничего не чувствую. Я очень хотела ненавидеть тебя каждым нервным окончанием. Потеряв все, я имела полное право ненавидеть единственного, оставшегося рядом, как основную и единственную причину своих лишений, и как их предполагаемое следствие. Когда я оплакивала гибель человечества, ты не придумал ничего лучше, чем утешать меня, проникая в мой рот языком и прижимая собою к дивану – высокоморально, заботливо, сочувствующе, Винни, - или как там тебя, - точно в твоем стиле…

Я безуспешно собирала обратно в воспаленный узел расползающиеся метастазы исключающих одна другую мыслей. Я в одинаковой степени верила и не верила - потеряла все. Ты лишил меня возможности делать сложные правильные выводы, из собственных умозаключений, основанных на анализе произошедшего – запретил подниматься наверх, убеждаться в своих догадках ровно, как и не верить тебе. Прости, что не верю, Винни, но… и, правда, весь мир? Ты не шутишь, мать твою?

Бесшумно сползая на пол, не видя проблемы в том, что могу тебя разбудить, но разумно предупреждая подобный поворот событий, я, становясь на ноги и делая первые неуверенные шаги, отметила – головокружение фактически прекратилось. Ерунда, что я все еще плохо, охрененно плохо соображала - больше меня ничто не удерживало рядом с тобою. Под землей. На глубине трехсот двадцати метров от правды и солнечного света. Ты мог, но ты крепко спал.

Взамен своей, не найденной возле дивана обуви, я обнаружила там же оставленные тобою для меня домашние тапки – надеялся, стану считать это место своим домом, тогда, как у меня все еще оставался настоящий, мой? К черту притворство – я большую часть жизнь мечтала просыпаться с тобою в одной постели, рассматривать спящего тебя, упиваясь моментом. Казалось, я готова была отдать за подобные привилегии абсолютно все. Но мир – чересчур высокая цена. Оказалось, ты стоишь немного меньше. Может, самую малость дешевле, чем судьба семи миллиардов и не уничтоженные войной привычные мне городские урбанистические пейзажи.

Внезапно, представилось, каково это – восемь дней не есть, не принимать душ и не ходить в туалет. Речь шла о моем собственном теле, которое за прошедшее время не претерпело никаких видимых изменений, не требовало прежней роскоши быть накормленным, и, похоже, даже не жаловалось на несвежую одежду. Невозможно.

Ты соврал мне о восьми днях. Сутки, не более.

Я обернулась уже в дверях, я смотрела на спящего тебя, умоляя кого-то незнакомого, всемогущего, безусловно наблюдающего за нами двумя сверху, чтобы ты просто обо всем наврал. Такое ведь возможно – ты психопат-фаталист с бурной фантазией, чертов затейник и стратег, я – твоя несчастная жертва. Мне некуда деваться, я останусь с тобою, даже с психопатом, честно. Даже под землей, правда. Ты – самое близкое для меня существо, даже если ты болен, безумен и опасен. Я не стану искать в своем сердце прощения для тебя, когда узнаю, что ты все это придумал, так как не испытываю к тебе ненависти. Негодование. Гнев. Обиду. Только не ненависть. Мне следует просто подняться на поверхность и убедиться в твоем обмане, чтобы чуть погодя, вернуться сюда спокойной и здравомыслящей, из прежнего, не претерпевшего изменений мира, в одинокий твой. Когда-нибудь. На закате.

А кто-то всеслышащий, там, за облаками, слушал мои просьбы к нему, слышал мои обращения к тебе, никак на это не отвечая. Комната без часов оставалась тихой, храня твой глубокий сон и, в какую-то решающую секунду, становясь невыносимо тесной и темной для меня...

Пришлось пройти не меньше чем через десяток помещений, прежде чем выйти к лифту – в твоем убежище, помимо технических комнат, имелось несколько просторных спален, похожий на лабораторию, наверняка медицинский бокс, библиотека, спортзал, кинотеатр, и, конечно же, кухня. Я откуда-то знала, что ты запасся продовольствием, даже если не собиралась проверять свою догадку – считал, привычка возьмет твое, считал, стану есть, пусть и будучи не голодной? Я с тоской понимала, и в который раз недоумевала – действительно не нуждаюсь в еде.

Испытывая жажду ранее, ни тогда, ни теперь не чувствовала голода.
Пребывая в особом состоянии подавленной отстраненности, я попросту не могла сейчас переживать по поводу чего-либо, помимо твоего БОЛЬШОГО ОБМАНА. Уводящие в никуда мысли продолжали множиться под сводами черепной коробки. Ты отравил меня – поэтому организм отрицает голод? Если я больше не смогу есть – я протяну хотя бы пару дней? Я же должна буду успеть вернуться к тебе...

Свет горел везде, и это облегчало поиски – ты не хотел, чтобы я плутала в темном лабиринте комнат? Ты ведь предлагал мне осмотреться, как только смогу ходить. Осмотреться и остаться. Ты считал, что я поверю тебе? Что просто сразу, блядь, откину элементарную и самую доступную идею подняться наружу и все увидеть собственными глазами?
Что ты сделал, для того, чтобы заслужить мое доверие?

Лифт оказался огромным – ты ведь опускал сюда действительно крупногабаритные вещи. Мебель. Технику. Провизию. Прижавшись затылком к прохладной стали, я внимала низкому и тяжелому рычанию - звуку передвижения, пока лифт скользил рельсами, вынося меня на поверхность. Возможно, все эти напряженные и бесконечные, без малого три минуты, я вообще не дышала.

На площадке у лифта оказалось темно. Я мучительно долго и тяжело вспоминала, горел ли свет здесь, когда мы спускались, и что собою вообще представляло в ту минуту это самое «здесь». Размышления изнуряли. Голова работа в полсилы, казалось, еще какие-то секунду-две назад все выглядело куда проще… коридор, ведущий вниз. Лестница. Ослепляющие белые лампы. Твоя футболка, судорожно зажатая в пальцах. Нет, я все еще могла вычленить реальное прошлое из той нереальной вязкой массы кошмаров, которые владели моим мозгом, по твоим словам, восемь долгих суток нон-стоп – прежде здесь горел долбанный свет!

Я не до конца доверяла собственной размытой тени на уходящей круто вверх лестнице, я усиленно перебарывала трусливое желание вернуться в просторный светлый лифт, спуститься к тебе, разбудить, попросить провести наверх, чтобы не было так страшно, чтобы не испытывать подобной неуверенности в происходящем, чтобы держать тебя за руку, поднимаясь туда. В темноте может скрываться что угодно, если теперь это мир без людей, и раз даже ты сбежал от того, что осталось под землю!

С каждой новой минутой дышалось тяжелее – я без зазора совести внушала себе всякую ерунду! Какая разница, освещена ли лестница – у меня есть пару десятков ступеней наверх, всего пару десятков ступеней вдоль ровной, надежной стены… там, наверху, меня ждет шестиугольная гостиная с огромными окнами, и, может, закатное солнце, скользящее оранжево-красным по потолку. Поднявшись, я увижу это первым, и все в одночасье встанет на свои места.

Мне просто следует помнить, что ты болен.

Каждый шаг давался труднее предыдущего, словно я не поднималась, а погружалась под воду. Повисшая в пространстве звенящая тишина, раздражающая еще несколькими минутами ранее, утонула в раскатах сердцебиения раздающихся теперь в ушах так громко и гулко, будто сердце билось где-то снаружи, ломилось в стены, ища более простой и быстрый выход из состояния панического страха.

Я поняла, что плиты над головой расходятся. Я вспомнила, что они и должны – секретный ход в твое секретное убежище закрывался и открывался сам собою, стоило стать на нужную ступень. Вдох на полные легкие, вызвал приступ странной боли – грудную клетку стянуло спазмом и во рту окончательно пересохло. Открывая глаза, я не доверяла им, и, будь все проклято, правильно делала.

-Закат… и, правда. Черт возьми…

Дом выглядел таким, каким я его запомнила. Ерунда, что прошло, опять-таки, по твоим словам, восемь суток. Ерунда, что совпадение являлось до нельзя подозрительным – свет заходящего солнца жег верхушки елей, там, за высоким бетонным забором, пробираясь в дом через оконные стекла и заполняя пустую, холодную громадину здания теплым уютом. Ерунда, что рухнувший мир не имел возможности быть таким.

Меня ожидало то, во что я верила. Горькое разочарование в тебе.

Я чихнула – что-то противно защекотало ноздри. Пылинки кружились на свету, обозначая границу золотящих стены, усталых солнечных лучей, - не было больше ничего кроме, но в понимании увиденного, и заключалось все! Мир за окнами, рядом со мною, тот, неотъемлемой частью которого я оставалась – по-прежнему жил.

Я снова могла дышать, пусть на языке и оседало неприятное сладковато-едкое послевкусие вдыхаемого воздуха, как если бы кто-то неподалеку жег пластик, и ветром несло запах в открытое окно, – дышать пылью и гарью, будучи вне себя от счастья. Грудную клетку распирало от страха и восторга одновременно, сердце внутри расшибалось о решетку ребер, заходясь колокольным боем – и представить, не могла ранее, насколько это упоительно, видеть окружающие тебя вещи целыми, не разрушенными третьей мировой, не испепеленными в ее пожарах! Откуда мне было знать, каково это – обретать непотерянное?!

Покидая дом так быстро, как этого позволяли ноги, я опьяненная своим вновь обретенным настоящим, каким-то впервые личным, только моим собственным миром, торопилась выйти за территорию твоего. При виде внушительных ворот в два человеческих роста высотою, меня на мгновенье охватила ярость – я не планировала оставаться здесь, за бетонным забором, возможно и выстроенным ради того, чтобы однажды удержать меня. Однако ворота оказались просто прикрытыми, стоило лишь хорошенько дернуть огромные створки на себя – электроника вырублена.

Ты считал, что я не найду смелости подняться лифтом, раз не стал утруждаться и запирать ворота? Ты имел уверенность, что абсолютно все предусмотрел, сооружая свою ловушку? А, может, твоя стратегия заключалась в том, чтобы сбить меня с толку? Не мог подумать, что я решусь уйти после того, как ты меня целовал? Ты же запомнил меня впечатлительным ребенком, готовым поверить любой твоей лжи. В двенадцать, мои обращенные на тебя глаза горели преданным обожанием – было настолько заметно?

Близилось лето... поэтому на улице стояла такая чудовищная жара. Я закатала рукава на рубашке, жалея, что нельзя снять ее вообще – в одежде было невыносимо. Снова чихая от непонятной сухости в носу, я с минуту простояла в распахнутых воротах, с расстояния в тридцать семь шагов наблюдая за твоим разукрашенным в красно-рыжее домом-призраком, облаченным в призрачное марево. Я гадала, когда проснешься и что почувствуешь, не обнаружив меня рядом.

Ты соврал. Плевать, я хотела на то, что ты почувствуешь.

Удача сопутствовала мне – стоило подумать, что неплохо было бы сейчас связаться с тетей, как пальцы руки, рефлекторно потянувшиеся к заднему карману джинсов, нащупали мобильник. Не мудрено, что я не нашла его раньше – было, мягко говоря, не до этого. Не мудрено, что телефон не мешал мне все это время: мобильный в кармане - привычное, знакомое ощущение, автоматически теряющее свою значимость, когда все остальные абоненты планеты считаются тобою трагически погибшими. Любопытно, смогла бы я позвонить кому-то из твоего убежища? Не слишком ли глубока твоя нора для поимки сотового сигнала?

Мобильный послушно заработал, стоило включить. Чудно, что аккумулятор не сел. Я шла по проселочной дороге, вдоль бесконечной стены твоего высоченного забора слева\темной громадины хвойного леса справа – любуясь наколотыми на сосновые ветви, последними солнечными лучами, изредка отвлекаясь, бегло просматривая сообщения в мобильном, – сколько же людей могло звонить мне? Однозначно, тетка – много раз. Время в телефоне сбилось, и сейчас стояло на нулях, в графе даты предлагалась пятница, седьмое третье две тысячи тринадцатого – дата выпуска мобильного, дата первых установок в нем?

-Твою мать…

Когда телефон ожил в ладони, то едва не полетел в песок. Сердцебиением заложило уши. Вспотевшие пальцы дрожали, выбивая какой-то дурацкий мотив на аппарате, поспешно принимай я звонок – как это, говорить с той, кого могло уничтожить взрывной волной еще восемь дней назад? Видение прогонялось с трудом...

-Марсия?! Ап… Апчхи! Ты?

-Будь здоров! Еще, блядь, удивляться будешь?! Где тебя носит, женщина! Я все больницы обзвонила… Тетка твоя меня достала уже, подняла панику, сто раз тебя мысленно похоронила, и сто раз оплакала.… Мне пришлось с самого утра закрывать магазин и ехать успокаивать ее!

-Я была… я…. Спала.

-Двое суток? Где это ты спала два дня, Инга? Эй, тормоз, чего молчишь? А телефон отключать было обязательно?

Праведно негодующая Марсия плохо вписывалась в атмосферу последних событий, будто звонила откуда-то из другой галактики – именно это и пугало. Пугало чувство отстраненности, нелепое и несправедливое – я-то находилась здесь, в реальности, среди живых и знакомых, как полноправный член мирового человеческого сообщества. С единственной поправкой – последние двое суток за городом и под землей. При осторожной мысли о каких-то явных временных несовпадениях, как о подкормке моей буйно цветущей паранойи, голова, почему-то, снова налилась жидкой болью, пока еще далекой, но многообещающе лижущей лобную и височную часть черепа. Откуда, чтоб тебя, мудак, ко мне через годы возвращается моя головная боль? И еще эта адская жара…

-Я была пьяной. Причем, пила что-то подозрительное... даже не знаю что. – Яд, правда, Винни? - Состояние невменяемое…. Еле выбралась из постели. – И тут обошлось без вранья.

Марсия хихикнула в трубке – нотки облегчения в ее голосе, остаточная легкая нервозность и все еще плохо подавляемое раздражение на мою беспечность дали желаемое, необходимое мне, подтверждение – исчезнув, заставила ее волноваться. Моя пропажа не осталась незамеченной.

-Да уж… Слышно, что невменяемое. У тебя язык до сих пор заплетается. Что за повод, хоть был напиваться?

«Чудо-человек, которого я болезненно любила с самого детства, и ждала всю свою жизнь, оказался психопатом, попытавшимся навязать мне идею падения мира и гибели человечества. Он выкрал меня, усыпил (отравил?), утянул в шахту, разыграл, довел до слез, и с ненавистью целовал, прежде чем уснуть рядом, обнимая словно любовника…»

Где-то вдали гудело двигателем авто – звук нарастал и приближался. Я остановилась, оборачиваясь – проселочной дорогой, тая в созданном солнцем мираже, и правда, ехала машина, сердобольный водитель которой, дай Бог, сейчас согласится подбросить меня до города. Не в такой уже и глуши ты выстроил дом.

-Просто… встретила своего старого знакомого. Удивительный парень, но…. Некоторые его слова шокировали меня…. Это когда, знаешь… ну…. Разочаровываешься.

-О… твой бывший? Ты, вижу, и выражений подобрать не можешь! – Марсия откровенно потешалась с моей растерянности выдать твою характеристику одним предложением. - Вернешься, расскажешь подробнее. Я за все время, что мы знакомы, ни с кем я тебя ни разу не видела… Кто же этот парень? Любопытно, в кого тебя угораздило так втюриться, чтобы никого не предупредив, исчезнуть с наших радаров на два дня?

Не хотелось говорить о тебе, как самый страшный секрет выдавать тебя кому-либо, некомпетентно навешивая на твое психическое состояние оскорбительные ярлыки – Марсия не услышит о тебе ничего, кроме только что произнесенного мною.

Я нахально встала посреди дороги, жестами прося водителя остановиться, имея надежду, что он человек вменяемый и не станет добровольно на кого-то наезжать. Так и случилось – машина разумно сбавила скорость еще в десятке метров от меня, и, обдавая жаром разогретого двигателя, остановилась рядом - сидевший за рулем пожилой мужчина приветливо кивнул, приглашая в салон.

-Вам ведь в город?

-Было бы не плохо… пешком далековато.

-Инга, эй? Ты меня слушаешь? Не вздумай пропадать снова! Не протрезвела еще, что ли?

-Извини, я тут тормознула попутку. Скоро буду, надеюсь…

-Попутку?! Ты настолько далеко от цивилизации?

-Не поверишь. Еще полчаса назад думала, что в миллионе световых лет…
***
-Все такое странное, будь я проклята! И никто к нам не заходит…. Будто нас нет здесь.

-Вот заладила…. Да что на тебя нашло?

В магазине не было новых поставок, и это волновало. Могло бы волновать самочувствие тетки, в прошлом году пережившей инфаркт, избегающей теперь любых стрессов, но разыскивающей меня уже вторые сутки и до сих пор не получившей заслуженных оправданий по телефону. Могло, хотя бы вот, собственное состояние, последние минуты оставляющее желать лучшего – присев на край одного из свободных прилавков, я с беспомощностью прислушивалась к мощным всполохам фейерверков внутри головы, бесконечно сморкаясь в рулон салфеток, но, упорно продолжая не замечать, что это не насморк. Однако волновало и возмущало именно отсутствие обязанных находиться на витрине еще со вчера, многочисленных упаковок лилий, роз, орхидей и хризантем, с очередной из еженедельных поставок, - я продолжала придирчиво интересоваться у Марсии причиной последнего. Она не могла дать внятного ответа, на то, почему сегодняшняя витрина выглядит так же, как и позавчерашняя, хотя, - останавливала я поток внутреннего раздражения происходящим, - если представить, что подруга пропустила получение в связи с моей пропажей, и моими затянувшимися поисками – все сходится. А если учесть, что я задаю вопросы грубо и нервно, не имея права вести себя так, и обижаю тем самым своего не только компаньона, но и давнюю знакомую, то поведение Марсии сейчас – самое оно. В итоге, она не обязана оправдываться за что-то, что меня не устраивает в том мире, куда я вернулась после двухдневного плена у человека со сдвинутой психикой. Кажется, твое безумство заразное, Винни. Я на минуту запрокинула голову назад, вынужденно глотая приторную дрянь, все текущую из носа и не желающую прекращать.

-Хреново себя чувствуешь?

-В точку. Как во сне.

-Это, Инга, называется похмелье… Ничего. Поедешь домой, отоспишься… может, к завтрашнему дню придешь в себя и прекратишь пороть чушь.

-Не злись, я… скоро уеду. Просто, тут все такое знакомое. Я как дома. Хочется держаться за это ощущение и не отпускать. - С зажатыми ноздрями говорить выходило смешно, притом, что смеяться мне не хотелось, ровно, как и радоваться чему-либо – что-то невидимое, необратимо просачивалось и ползло из темных углов магазина, удушающим зловонием… Мне по-прежнему было жарко, хотя я отчетливо слышала – в зале, мерно гудя, работал кондиционер. - Ты газировку не покупала? Лень до холодильника дойти посмотреть…. Нет? Блядь, запить хочется гадость во рту…

Состояние ухудшалось, хватало у меня ума признавать это или не хватало. Оставалось ли упрямство продолжать или нет…. Пока я находилась с тобой, мой мир стал ко мне враждебен. Головная боль - отсюда? Это так он меня встречает, Винни?

-Вызвать тебе такси? Я отвезу тебя домой. Ты побледнела как-то совсем…

-Все голова. Чертова мигрень…. Слушай, тебе не жарко? Мне хочется догола раздеться….

-Да, кондиционер барахлит. Так я вызову? Поезжай уже…

-Нет! Я еще немного здесь побуду. Здесь ведь все началось. Боюсь… я мало что помню кроме нашего магазина.

Розы в вазах казались картонными, и мне стоило огромного труда преодолеть любопытство и не потрогать лепестки – возможно, я опасалась убедиться в своей догадке, что свидетельствовала бы о каком-то моем психическом отклонении. Здесь не могло находиться бумажных цветов.

- Марсия, ты не считаешь это странным… по-твоему, ничего, абсолютно ничего не изменилось? – головная боль роилась в тесноте черепа, как мыльные пузыри лопала мысли, нанизывала мозг на осиные жала, разбухала, начиная сводить с ума, пытаясь парализовать меня, пусть пока и безуспешно. Я не отрывала взгляда от подруги – последние минуты, запустив руки в карман своего зеленого фартука, совсем уж бестолково снующей по магазину, словно не имея идей насчет того, чем она может здесь заняться или хотя бы где присесть. Я не осознавала, что ищу в ней лишнего или недостающего, но рисковала ставить под сомнение каждое, из ее слов, - будто Марсию могли подговорить СОВРАТЬ МНЕ. Ее подлинность, ее чертову подлинность, - будто Марсию могли, как вещь подменить. – Ты утверждаешь, что я отсутствовала двое суток, но, посмотри за окно, посмотри, видишь?! Откуда сегодня на улице столько людей? Какой день недели, вторник, говоришь? Вечер вторника, Марсия! Не суббота! А за окном толпы, как если бы в городе проходил фестиваль! Посмотри на их лица – люди, все как один улыбаются…. С чего им улыбаться?! Тебе, разве они не кажутся… - я запнулась, неожиданно с горечью понимая тщетность своих попыток. Сраное отрезвление, как будто я в нем нуждалась! Оторвав еще салфеток, высморкалась в них, чувствуя, как плывет и сунется подо мною куда-то в сторону, еще недавно твердая поверхность пластикового прилавка.

Марсия выглядела потухшей, а ведь не так давно она с азартом пыталась вытянуть из меня подробности моей пьяной авантюры «побега с таинственным бывшим». Марсия выглядела уставшей и больной.
Оскорбленной, но не как взрослый, словами и поведением другого взрослого, а как старшая сестра, бестолковым невежеством младшей.

Стало стыдно. Стало неприятно и грустно, словно мы сейчас прощались с ней, словно кто-то вынуждал нас делать это, против нашей воли. За окнами вовсю гудели клаксоны авто, и даже через запертые двери в магазин доносился чей-то радостный смех. Солнце, как ни в чем, ни бывало, обагряло здания на противоположной стороне Гаттен-стрит.

У нас же здесь было адски жарко, царил полумрак и тишина.

-Не смотри так… что-то явно не складывается… ох, мать твою… - сжав виски руками, я взвыла от очередной ослепительной вспышки боли под пергаментными веками, роняя салфетки на кафельный пол, наверняка тут же покрывающийся темными точками капель.

-Пойду, словлю такси, отвезу тебя домой. Обрадуем твою тетку. – Тоном, не предполагающим возражений, перед, и после тяжелого вздоха. -Да, так будет лучше. Тебе действительно уже пора.

-Прости меня за все... помню… ты всегда обо мне волновалась.

Но когда я открываю глаза, Марсии уже нет рядом. Марсия уже где-то снаружи – звоночек на входной двери забывает звякнуть, выпуская ее, а низкие стекла витрины забывают показать мне Марсию идущую к проезжей части, высматривающую такси в аномально шумном для этого часа потоке машин.

Подкатившие к горлу слезы удушающе едкие, казалось, если заплачу, кислотой выжжет дорожки на щеках…. Мозг устал вести междоусобные бои, взваливая понятия приемлемого настоящего на одну чашу весов, и неприемлемого на другую. Та, заваленная прохожими Гаттен-стрит, которую я вижу за окнами магазина, отзывает с сознания последнюю из возможных вариаций моего отрицания реальности. Нечего больше отрицать, если в трезвом уме отрицаешь время, имеющее одну единственную специфическую способность – неумолимо бежать вперед.

Улица залита закатным солнцем, должно быть, в моем желаемом мире больше никогда не заходящим за горизонт.

Все закончилось, выталкивая меня обратно в первобытный ужас, словно кто выключил кинопроектор, и я, внезапно обнаружила, что сижу в огромном темном зале на миллион мест, совершенно одна.

-Винни? – Сперва неуверенно, воровато, жалко и тихо… - Мне страшно... Винни? Винни!! Вииинниии!

Пряча лицо в липких ладонях, я, теряя самообладание, зову тебя, кричу тебе, срывая связки, кашляя и давясь твоим именем, стекающим по стенкам горла вместе с кровью, повторяя его снова и снова, будто только секунду назад осознала, насколько глубоко погрязла в кошмарах, и до какой степени это просто – провалиться в них еще глубже, туда, откуда уже нет возврата. Крича откуда, тебя уже не дозваться.

В зажмуренных глазах плавают чернильно-синие, сизые, изумрудно-голубые кляксы, набирающие цвета, пульсирующие всеми оттенками лилового в моменты, когда головная боль оглушает новыми накатами, и, казалось, трансформируется в траурную музыку оркестра из миллиарда музыкантов. В ушах звенит, и становится невыносимо душно в собственном раскаленном теле – руки тянут, рвут рубашку, желая содрать ее с кожи, или вместе с нею... Нет контроля над ситуацией, нет привязок к какому-либо событию, человеку, воспоминанию – больше нет. Я не на Гаттен-стрит, и это не цветочный магазин, и вовсе не Марсия вышла только что из него ловить мне такси. Никто ниоткуда не выходил. Никого рядом нет. Есть только обвиняющая память, чернота абсолютной потери и отторжение самой себя, по какой-то омерзительной ошибке до сих пор живой.

-Ваша эта ебаная привязанность к прошлому меня откровенно бесит!

Дьявольская карусель в голове приостанавливается, и струящийся по венам жар снижает градусы, когда по-настоящему прохладные руки смыкаются на моих предплечьях, встряхивая меня, как если бы подобное способствовало немедленному возвращению в абсолютное сознательное. Я чувствую тебя рядом.

-Винни… жарко…

-Ты, кажется, плохо меня слушала, ребенок…. Открывай глаза! Смотри, где мы сейчас! Любуйся! Ну же… - ты тянешь меня на себя, - словно хочешь выплюнуть свои обвинения просто мне в лицо, - вынуждаешь подаваться вперед и вверх, удерживать вес собственного тела на неожиданно слабых и хрупких ногах, налитых свинцовой тяжестью. – А я-то думал, ты мне доверяешь…

-Винни, я горю! Отойди… не трогай!

Не слыша последнего, я знала, что ты устало и зло вздыхаешь – осточертело возиться со мною: с не доверяющей ранее, с без малого, уничтоженной теперь - сыт по горло уговорами.

-Мечтай… ты не можешь сгореть.

-Но мне так жарко… внутри…. - Я поднимаю к тебе лицо, и кровь затекает в рот. Сплевываю ее, чтобы говорить с тобою, растираю по подбородку, растерянно комкаю слипшимися пальцами рванье рубашки, но, ты, вдруг, снова встряхиваешь меня, сжимая в своих руках, пока позвоночник не пронзает разрядом боли, и я не издаю непроизвольный стон. Ты требуешь моего внимания – раздражен, и не собираешься скрывать этого.

-Внутри тебя одна сплошная рана, но ты сама виновата! Пока я спал, сочинила красивый план побега и попыталась воплотить его в жизнь, посылая нахер все, о чем я тебя просил! Что, до сих пор куда-то бежишь от меня? Открой глаза! Ну?

Я выла, сцепив зубы, я простестующе мотала головой – куда бежать? Это конечная остановка. Кажется, даже сердце плавится…

-И как долго продержалась твоя иллюзия? Пока, ты, мать твою, не иссушила все внутренние органы, не выжгла легкие и не начала харкать кровью?! Разве для этого я часами вливал в тебя свою кровь, делая тебя сильнее? Смотри же на меня, идиотка, пока я не вышел из себя окончательно! Осознанно вдохни эту херню, почувствуй, чем мы сейчас оба дышим, где и на чём стоим…

И я посмотрела. Впервые, поднявшись наружу. До предела заполняя грудь тошнотно-сладкими испарениями, исходящими с перепаханной, ржаво-красной земли, раскинувшейся до самого горизонта, насколько хватало взгляда. Газообразное небо, такое же рыжее, тяжелой и плотное, зависло в абсолютном безветрии совсем низко над почвой, чуть выше моей и твоей головы. Небо без дождя. Не дневное, не ночное. Горячее и ядовитое. Мы являлись единственными движущимися – чужеродными предметами на этой постапокалипсической картине нового мира.

-Все погибло. Видишь? Видишь?! И на данный момент, у тебя есть только я, охуенно злой, что был разбужен твоими воплями! У тебя из носа течет в два ручья, так что пейзажем полюбуешься в следующий раз, нужно спускаться и немедленно.

-Погоди, я… не пойду! - будто в порядке вещей, я глотала собственную кровь вместо слюны, лишь теперь в полной мере отдавая себе в этом отчет. Слезы сбитым ритмом вздымали набитую жаром грудь, выплескиваясь наружу короткими сорванными всхлипами. Дрожащие красные мокрые руки, хватающие тебя за водолазку совершенно меня не слушались. – Ответь мне, зачем это все?! Зачем мне твое бессмертие, после смерти всего, что я любила? Ради кого мне жить?!

По всей видимости, у тебя не имелось ответа. Ты держал меня за плечи и молчал, отражая и поглощая мой взгляд своим. В твоих глазах было разлито прежнее прекрасное, хмурое, синее вечернее небо, каким мне его посчастливилось запомнить – боль стала нестерпимой.

-Ты сказал, что у меня есть что-то принадлежащее тебе, что ты не можешь забрать. Кровь – и больше ничего нас не связывает! Почему бы не забрать ее? Я совершенно не против, Винни… буду только рада, если ты позволишь мне вскрыть себе вены и выпустить всю твою ебаную кровь до последней капли…. Чтобы у тебя не оставалось ни грамма сожалений! Чтоб не было причины сидеть со мною, взаперти под землей, на ненавистной тебе планете! Люди погибли! Не делай же для меня исключения лишь потому, что я однажды оказалась не в то время не в том месте! – Обожженное горло пылало, и слова давались через невыносимую боль. Ты видел, каких усилий мне стоит каждое. В мире, потерявшем время, все до сих пор измерялось несуществующими теперь секундами. Три секунды на опаляющий легкие вдох, еще несколько на пустую попытку сдержать мучительный стон, …и щедро подаренная тобою бесконечность на выдох. – Так если все дело в "кровном родстве" - отказываюсь от него. Оставь меня здесь… с моим прошлым. Уйди, и больше не возвращайся…

Ты удрученно молчал, внешне никак не реагируя на мои мольбы. Ты измерял глубину привитого тебе в твоем чудесном мире чувства ответственности за другого, более слабого, кого ты, назвав кровным родственником, обязан был беречь, - при этом, несомненно, уже ощущая готовность снизойти до одолжения, о котором я тебя просила.

Вышел бы едкий смех, не издай я вместо этого сдавленный фыркающий хрип. Мне следовало попросить об этом еще раньше. Я разжала пальцы, отпуская твою водолазку, отшатываясь от тебя, и едва не падая. На очередные девять секунд заходясь кровавым кашлем. Ты не настаивал – причинявшие боль, прохладные сильные руки тут же ушли с плеч, позволяя держаться на ногах самостоятельно, держа необходимую между нами дистанцию. И мне снова было двенадцать, с той лишь разницей, что ладоням не доставало надежного ощущения костылей. И я снова была одна, только на этот раз с уродливой приставкой «бесконечно».

-Ребенок, я не стану…

-…Станешь! Мир погиб, а ты посмел оставить жизнь мне единственной!– я будто ждала, когда ты что-то ответишь, чтобы перебить тебя, бросая вызов любому твоему ответу. - Жестоко, Винни! Но так на тебя похоже! Ты написал мне в той записке – «больше не жди, никто не придет», но я все равно… все равно тебя всю жизнь ждала! А ты пришел лишь потому, что во мне течет твоя никому не нужная, проклятая, вечная кровь! Исполни теперь свое обещание и в этот раз не вернись! – Слезы предательски кричали о моей обиде, затаенной на тебя еще много лет назад, - на которую, впрочем, тебе было плевать, - из горла вырывались хрипы, дышалось через раз, и я сомневалась, что спустя не существующие здесь больше минуту-две, смогу произнести еще хотя бы что-то.

-Я-не-стану-ждать-тебя! Не хочу отвлекать, пока ты тут сочиняешь драму в трех действиях, но я уже задолбался дышать этой токсичной хуйней! И если ты сейчас же не прекратишь орошать слезами все вокруг, и не закончишь истерику, мне придется волочь тебя силой… Даю тебе последние тридцать секунд чтобы прийти в себя – что я, черт возьми, сделал тебе такого плохого, все не пойму?

Сил спорить не оставалось, ровно, как и сил стоять на ногах – я привалилась к твоей груди, потяни ты меня на себя, обнимая за плечи. Теперь ответа не было у меня. Твою мать, Винни, у меня в сознании не находилось ни одного связного ответа на твой вопрос, и я просто уткнулась лбом в твою шею, еще больше пачкая тебя в нашу общую кровь и звучно всхлипывая.

Получалось, для тебя переместиться в пространстве, что пальцами щелкнуть – мое время в тридцать секунд вышло, и теперь мы стояли посреди уже знакомой мне спальни, просто возле аквариума.

-Терпеть не могу кровь на одежде… я же весь грязный… Эй, ребенок! Прекрати реветь! Мы сейчас отправимся с тобою в душ, вместе, и там я долго буду целовать твою чисто вымытую мордочку…. Даже когда ты успокоишься. Даже когда скажешь, чтобы я отвалил нахрен…

Горько, высокомерно, язвительно, именно так, как я всегда себе представляла это - ты впервые мне улыбался.
_________________

А-а-а!!! Оксаночка!!! Как же я скучала по твоим произведениям про великую, жгуче-горько-сладкую любовь!!!

Это просто нечто... Одни эмоции...

Читала взахлеб, не отрываясь... И как всегда поражаюсь твоему слогу, образам, словарному запасу и прочему, прочему... чего постичь мне не дано, как бы не старалась))
Спасибо огромное за твой уникальный стиль, за твои жизненные, глубокие, мудрые истории... За облегчение, которое сметает едкую боль.

Ух... до сих пор трясет от всего... пережитого вместе с героями.

Это нечто!!!

Крутая фантазия... и очень реалистичная.
Но, надеюсь, в жизни только любовь их будет иметь место=))
Пусть даже такая... черство-цинично-игривая))

Много бы выделить моментов, но в голове пока хаос эмоций. Спасибо огромное, отдельное за ХЭ. Без него... бы я точно в депрессию надолго впала.
А так - ну прям... катарсис в чистом виде под 90 градусов))

з.ы. в какой-то момент "гребанных рыбок" я тоже стала ненавидеть) а в последнее их появление - возрадовалась... им, так как они то единственное, что олицетворяло прошлое... и жизнь. Олицетворяло время.

Благодарю от всей души за столь замечательное, невероятное произведение!!!

И с нетерпением жду еще!!!

И вот тебе подарок от меня в виде мини-трейлера))

Не суди строго... и искренне надеюсь, что понравится...

Здравствуйте, Марта! Прошусь в читатели...
_________________

О-о-о!!! Ленчик!!! Как я рада тебя здесь видеть!!!
Очень советую творения Оксаны почитать!
Хорошие они... надрывные, терпкие... но и вместе с тем очень вкусные=)
___________________________________

Необычно и сложно для восприятия...
Спасибо!
_________________