Весна

 » Часть II, фрагмент №2.1

В лесу было жутко. Если неподалёку от человеческого жилья Жеану ещё удавалось регулярно напоминать себе, что ничего непоправимого пока не произошло, то здесь было так тихо и безжизненно, будто всё живое вокруг уже вымерло. Заснеженные громады деревьев угрожающе нависали над полузанесённой снегом тропой; совсем как в детстве, в темноте окружающий мир казался совсем другим, незнакомым и куда как более мрачным местом, и привязанному к седлу Плюшки фонарю не удавалось это исправить, хотя он и светил из-за всех сил. Жеан мысленно зарёкся впредь шляться по ночным чащам без великой на то необходимости, но сейчас необходимость была как раз-таки самой что ни на есть великой, так что жаловаться не приходилось. Хотя и хотелось. А если не жаловаться – так кусаться… Предательские мыслишки о доме и Реми расчётливо выбрали момент, когда породивший их разум был наиболее уязвим, и подло рисовали ему всякие, мягко говоря, неутешительные картины, а это сохранению душевного равновесия никоим образом не способствовало.
Жеан досадливо провёл рукой по волосам и протёр рукавом решившие потихоньку покрыться инеем очки. Вот как оно в жизни бывает: оказывается, он двадцать четыре года провёл в счастливом неведении относительно того, что никакой он не мужчина, а наседка, которая только и может, что трястись от страха за других. То ли дело Алисия! Дочка ведьмы ехала чуть впереди, и её лицо было спокойным и целеустремлённым, а ведь у неё не один брат, а целых семь. Вот уж точно, в некоторых людей словно железный стержень вставили, такие, может, и умеют бояться и паниковать, но осознанно не намерены делать этого ни при каких обстоятельствах. Она, наверное, и плакать не станет, что бы ни стряслось…
Жеан поравнял Плюшку с рыжей кобылой, которую Алисия взяла напрокат у кого-то из жителей Заречки. Может, девушка-сокол и была отпрыском ведьмы и вольного ветра, но он сам родился всего лишь человеком, и терпеть он больше не хотел. Ехать молча будущая ведьма могла и в одиночестве, но взяла же она с собой попутчика, а попутчики затем и нужны, чтобы совместными усилиями бороться со скукой или тоской, накатившими в дороге. То есть – разговаривать.
- Алисия, куда ты дела своего младшего брата? – спросил Жеан просто для того, чтобы что-нибудь спросить.
- Это не я, это мама, - она неопределённо дёрнула плечом. – Отправила его к кому-то из старших. Сочла, что за мной присматривать нет необходимости.
- Неужели она нисколечко за тебя не беспокоится? Даже сейчас? – не поверил Жеан.
Алисия улыбнулась.
- Сейчас у неё полно других забот, - сказала она, глядя вперёд. – Этот мир здорово перекосило, так что ей есть за кого переживать и помимо меня… Ведьмы, они ведь нужны для того, чтобы приглядывать за людьми. Не за кем-то конкретным, а за людьми в целом. Чтобы не натворили ничего такого, что разрушило бы не одну и не две жизни, а сотни жизней… и весь мир. А если всё-таки натворили – чтобы смогли исправить и спасти всё, что ещё можно…
- Сейчас исправить кое-что как раз не помешало бы, - резонно заметил Жеан, - но твоя мать что-то не спешит ничего предпринимать.
- Пока не время. Она вмешается, когда станет необходимо, - рассеянно отозвалась Алисия. – Когда и если… Ты слышишь? Кто-то едет.
Были тому виной его собственная невнимательность или проглатывающий звуки снег, но Жеан ещё минуты две никого не слышал, ограничивался тем, что верил своей спутнице на слово. А потом из-за частокола чёрных стволов показались два всадника; в темноте одна из лошадей казалась белым пятном. Светло-серая красавица… Жеан узнал её даже раньше, чем её всадника в ярком алом плаще.
- Доброй ночи, Жоаннес, - поприветствовал ландграф Шаньяти, - и вам, сударыня. Уже второй раз подряд встречаю вас на пути, в наших краях, если я не ошибаюсь, это хорошая примета…
Волчонок говорил, но думал явно о чём-то другом – он смотрел на собеседников, однако затуманенный взгляд светлых глаз порождал резонный вопрос, видит ли он их вообще. Сегодня из сопровождавшей его свиты с ним остался только Ганс; бывалый охотник, с непроницаемым лицом восседавший на своей лошади, одарил внезапно встреченных знакомых приветственным кивком, но так и не проронил ни слова.
- Эта примета определённо хорошая, - заявила Алисия, - потому что, опять же второй раз подряд, мы искали именно вас, господин ландграф. Однако, судя по направлению, в котором вы движетесь, это был напрасный труд: похоже, всё, что я имела вам сказать, вам уже известно и без меня… Мой младший старший брат всё-таки ничего не утаил, не так ли?
- Мне не известно, сказал ли он всё, что знал, - сдержанно ответил Волчонок, - но того, что я услышал, мне хватило, чтобы сделать определённые выводы. Теперь я испытываю жгучее желание встретиться с моим собственным старшим братом. К моему превеликому счастью, единственным.
- Раймонд сказал всё, что знал Таль, - поправила Алисия. – Мы, младшие, всего лишь передавали информацию, а он был во всё посвящён и видел всё своими глазами. Я так и не успела в красках рассказать ему, что о нём думаю, а теперь его во вражеском лагере уже нет; он рассказал матери то, что она хотела знать, и она отправила его туда, где от него будет… больше пользы. Пусть попробует искупить содеянное… Я не отказалась бы встретиться с ним и поговорить по душам, но это подождёт. Сегодня я отправляюсь с вами, Рональд.
- Зачем? – ландграф наконец вспомнил, на каком он свете, и очнулся до такой степени, что даже смог удивиться. – Поймите, даме лучше не…
- Вы знакомы с Бонифацией Амрэ? – перебила Алисия. – Или с моей матерью? Близко, наверное, не знакомы, а то давно перестали бы делить мир на дам и… прочих, что для внука вашей бабушки, кстати говоря, вообще очень странно. Я еду с вами, потому что, во-первых, вы не знаете дороги, а в этой темноте даже лучший из ваших охотников её не найдёт. А во-вторых, я хочу лично убедиться, что вы по своей тщательно скрываемой доброте душевной не обойдётесь с одним мерзавцем несправедливо мягко. При случае я лично выклюю ему глаза. Чтобы в другой раз неповадно было.
Волчонок усмехнулся, но в его собственных серых глазах Жеан не увидел и капли весёлости.
- Насчёт этого не беспокойтесь, - заверил он, - обещаю, вмешиваться вам не придётся.
Мягким движением руки Рональд развернул свою серую, пропуская вперёд лошадку Алисии; за плечом ландграфа виднелся ствол ружья. И правильно, на свидания с разными мерзавцами неразумно ездить безоружным… Особенно если этих мерзавцев много, и они граждане враждебного государства. Жеан понял, что им предстоит смена курса, и нельзя сказать, что это ему очень понравилось.
- Алисия, - вполголоса окликнул он, пристроившись сбоку, благо ширина считавшейся просёлочной дорогой тропы конкретно здесь позволяла ехать рядом, - разумно ли туда возвращаться? Знаешь, меня что-то не воодушевляет перспектива ещё раз встретиться с этими людьми…
- Всё в порядке, - спокойно отозвалась дочь ветра. – Людей там уже нет. Они ушли, остались одни лисы…
Жеан был близок к тому, чтобы потребовать подробностей и объяснений, однако он прикусил язык, лишь взглянув на своих попутчиков. Алисия была так же непрошибаемо спокойна, как и в начале пути, а вот по выражению лица ландграфа видно было, что скоро должно произойти нечто весьма неприятное – непонятно только, неприятное для него самого или тех, кто окажется у него на пути.
Сегодня Ласточкины врата, очевидно, приложили все свои природные силы к тому, чтобы вблизи выглядеть ещё более величественно и пугающе, чем обычно. Проезжая тёмным, хоть глаз коли, ущельем, Жеан размышлял о том, что название ему придумал либо неисправимый оптимист, либо лишённый всякого воображения орнитолог, потому что название это совсем не подходило. Лично он сам никогда не проассоциировал бы высокие и недружелюбные каменные стены с легкокрылыми птичками, которые приносят весну… Хотя, может, он просто чего-то недопонимает, недавние события дали ему шанс убедиться, что в этих краях ничто не делается просто так.
Горы остались позади, на открывшемся взгляду куполе высокого неба цвета индиго издевательски замерцали голубовато-ледяные искорки звёзд. Как ни странно, хотя все четверо хранили гробовое молчание (при посторонних желание поболтать с Алисией на разные отвлечённые темы у Жеана отпало, да и у неё самой, кажется, тоже), ехать компанией побольше было как-то уютнее, что ли. Чувство ничтожности перед лицом окружающей со всех сторон заснеженной темноты если не пропало, то хотя бы ослабло; отсутствие солнца скрадывало неумолимое течение времени, и дорога показалась Жеану чуть ли не короче, чем два дня назад. Место было правильным, среди деревьев точно так же виднелись покосившиеся стены заброшенных необитаемых домов, но что-то изменилось, и он не сразу сумел понять, что. Дым. Дымом больше не пахло. И нигде не было видно ни единого проблеска живого огня.
Алисия сказала, что люди ушли. Похоже, здесь и правда больше никого не осталось.
Рональд спешился у чего-то похожего на остатки коновязи и привязал уздечку своей серой к уцелевшему на деревянной перекладине кольцу, Ганс последовал его примеру. Жеан спрыгнул наземь и хотел проявить галантность, предложив помощь Алисии, но ему помешала лиса – она вынырнула откуда-то из теней и, видимо, не разобрав, куда бежит, порскнула прямо ему под ноги. Он чертыхнулся, пытаясь удержать равновесие, лиса, как ни в чём не бывало, махнула хвостом и поспешила туда, куда ей было нужно, а дочь ведьмы тем временем обошлась собственными силами. Видимо, уже привыкла к мысли, что муж у неё если когда и будет, то только мифический, а потому так и так придётся всё делать самой.
- Вот интересно, - вопросил Жеан у пространства, - если тебе дорогу перебежит чёрная кошка – это, по поверью, плохой знак… А если лиса? Рыжая?
- Смотря умеет ли эта лиса лаять по-человечески, - не оборачиваясь, отозвалась Алисия. Она надёжно затянула узел на уздечке, обвязанной вокруг резного столбика на крыльце ближайшего дома, задумчиво посмотрела на небо и вдруг, резко повернувшись, устремила взгляд прямо на бывшего скептика, который по её милости поверил в тонну всяких глупостей.
- Жоаннес, - сказала она, и в чёрных глазах мелькнула лукавая искорка, - как вы смотрите на то, чтобы носить прекрасных дам на руках?
И, не успел оторопевший кавалер подобрать челюсть со снега, чтобы ответить хоть что-нибудь, как она уже взмахнула полой изорванного плаща, словно крылом... Жеан не сумел уловить момент, когда серые лохмотья превратились в перья, а женщина – в птицу, всё произошло мгновенно – и вот она уже сидит у него на плече, крепко сжав его когтями, к счастью, неспособными прорвать плотную ткань зимней одежды. Он почувствовал лёгкое прикосновение перьев к своей коже и вдруг с бесконечным изумлением понял, что краснеет. Чёрт побери, с чего бы?! Да, сейчас она близко, но ночь назад была ещё ближе, он держал эту женщину в объятиях, когда на ней не было ни одежды, ни перьев!.. Но ведь это совсем другое, шепнул ему внутренний голос. Жеан знал, чувствовал, что ей вовсе не обязательно было прибегать к помощи человека, она точно так же могла бы устроиться на какой-нибудь ветке или крыше, а то и просто курсировать вокруг, перелетая с места на место. Алисия оказывала ему доверие. А может, не просто доверие, а нечто большее… Он даже не решался слишком громко думать об этом. Чтобы не спугнуть.
- Вы не видели, куда она побежала? – вдруг спросил Рональд.
Жеан не сразу сообразил, что речь шла о сгинувшей лисе. Ганс оказался сообразительнее него – он сразу без лишних слов указал куда-то вверх по улице. К центру деревни… К пепелищу на месте дома, где сгорела весна.
Без дальнейших колебаний юный ландграф зашагал в указанном направлении, Жеан, поборов внезапно посетившее его весьма неуместное желание погладить Алисию по крылу, устремился следом. Ему до сих пор не потрудились объяснить, кого или что искал Волчонок, но спрашивать у него самого не хотелось отчаянно, да и время для расспросов теперь было явно неподходящее. Так что Жеан решил просто посмотреть, что будет дальше, благо, вмешиваться его не просили, а значит, необходимость в понимании происходящего отсутствовала.
Заваливающиеся набок дома вокруг хранили гробовое молчание, притаившаяся в их окнах темнота наконец-то пришла в полную гармонию с темнотой окружающего мира, которая, впрочем, пока не была абсолютной – мешал фонарь, который Ганс отвязал от седла и взял с собой. То и дело тут и там раздавались шорохи и лёгкий топоток – то, что лис не было видно, отнюдь не значило, что они исчезли, как и люди. Хотя нет, почему не было видно? У полуразвалившегося колодца собралось с полдесятка хвостатых плутовок, они, должно быть, увлеклись болтовнёй о чём-то своём, лисьем и не обратили на незваных гостей никакого внимания. А неподалёку на ступеньках крыльца сидел ещё далеко не старый мужчина с рыжими волосами и забавлялся вознёй с лисёнком, который крутился на месте, пытаясь ухватить зубами то затянутую в чёрную перчатку руку, то свой собственный хвосст.
Рональд сделал ещё два шага и остановился.
- Признаться, я удивлён, что ты не пришёл раньше, - вкрадчиво проговорил человек, не поднимая глаз от своей живой игрушки. – Я полагал, что ты сразу примчишься… Хотя ты, наверное, и примчался сразу. Как только узнал. Люди очень хорошо умеют не замечать того, что у них прямо под носом, особенно… - он вскинул голову, отблеск фонаря прыгнул в светло-карие, почти оранжевые глаза. Какой неприятный цвет… Ржавый. - … особенно люди из семейки, где меня угораздило родиться. Если ты ещё помнишь, наш отец вообще не видел ничего, кроме себя, впрочем, это-то как раз было мне на руку…
- Что ты здесь делаешь, Лис? – холодно перебил Волчонок. – Все остальные уже ушли, зачем ты остался?
Лис… Что это – прозвище или констатация факта? Жеан никогда не встречал человека с глазами такого цвета, а у лисичек-оборотней они были почти такими же. Но что тогда означают эти слова про семью и отца? Кем бы он ни был, рыжий улыбнулся, его верхняя губа чуть приподнялась, обнажая крошечные острые клыки.
- Я ждал тебя, - мягко сказал он. – Неужели я не имею права желать встречи с братом после двух лет разлуки?
Братья… Когда в Арке два года назад со всех сторон смаковали произошедшую в Шаньяти смену власти, говорили в основном про Рональда, но, кажется, пару раз упоминали и его загадочного сводного брата. Правда, про этого врали что-то настолько несусветное, что Жеан не желал и слушать. Вот и не запомнил, а зря…
Лис тем временем небрежно отпихнул лисёнка ногой – зверёк обиделся и юркнул в лаз под крыльцом –, встал, неторопливо стянул одну перчатку и с улыбкой протянул Рональду руку для приветствия.
Жеан стоял поодаль, и обращались не к нему, но всё равно он почти отшатнулся от изумления и отвращения: тыльная сторона ладони того, кого Волчонок называл Лисом, была покрыта рыжей шерстью, короткие пальцы с чёрными подушечками кончались острыми загнутыми когтями. Полу-рука, полу-лапа… Он вдруг отчётливо вспомнил недавний разговор об оборотнях, застрявших где-то между человеком и зверем. Оказывается, такие тоже существуют на самом деле. Оказывается, ему даже было суждено встретиться с одним из них.
На лице ландграфа, однако, не дрогнул ни один мускул, он оставался всё таким же сдержанным и спокойным. Он не выказал ни малейшего желания отстраниться, хотя и протянутой руки тоже не принял.
- Ну, что же ты? – усмехнулся Лис. – Или ты не рад меня видеть?
- Ты прав, я не испытываю ничего похожего на радость, - подтвердил Рональд. – И встречи тоже не жаждал, но раз уж ты – и это меня совсем не удивляет – оказался причастен к тому, что сейчас происходит, избежать её я не могу.
Он замолчал, словно переводя дух, и, когда он снова заговорил, Жеану почудилась в его голосе нотка смертельной усталости.
- Ты так и не оставил попыток стать ландграфом Шаньяти, - промолвил Волчонок, - это я понял. Мне совершенно не ясно другое: неужели ты не смог придумать способ попроще? Я не знаю, убить меня, например. Ты талантлив, рано или поздно тебе бы это удалось. Зачем нужно было связываться с магией, которую невозможно контролировать и уж тем более повернуть вспять? Ты хоть понимаешь, чем всё это закончится? Ты вообще хоть раз думал об этом?
- Думал, - безмятежно кивнул Лис. – Это кончится тем, что я наконец добьюсь своего. Я понимаю, что тебя тревожит, кое-кто из людей, конечно, погибнет. Кто от голода, кто от рук бранорцев, которые сейчас снова вспомнили, что они не соседи, а враги… Но это ничего, лисы умирали гораздо страшнее, и всем было плевать, - его улыбка померкла, нечеловеческие ржавые глаза опасно сузились. – На людей очень редко кидаются всей толпой, с мотыгами и булыжниками, а жечь живьём вообще больше не принято, а жаль! Тем, кто забавы ради бросает пойманных лис в костёр, не мешало бы напомнить о временах, когда с ними поступили бы точно так же.
- Никто не любит воров, - жёстко сказал Рональд. – Особенно тех, кто ворует не только деньги и еду, а женихов и детей!
- Моя мать никого не украла! – почти вскрикнул Лис, и – виданное ли дело! – его брат побледнел и отступил на полшага назад. Должно быть, чего-чего, а такого он не ожидал. Впрочем, рыжий оборотень тут же справился с собой, и прорвавшиеся было эмоции снова спрятались под издевательской полуулыбкой.
- Милый мой брат, ты всю свою жизнь жалеешь себя из-за того, что твоя мать умерла во цвете лет, мгновенно и не успев испытать почти никакой боли, - промолвил он, - но, как ты наверняка и сам уже давно понял, мы с тобой совершенно не похожи. Мою мать избили до смерти, а перед этим раздетой прогнали её через всю деревню и сожгли её лисью шкуру. У неё на глазах. Всё это, знаешь ли, было весьма и весьма неприятно… Особенно для неё, ну, и для меня тоже. Она, между прочим, была, как мне кажется, единственным существом в моей жизни, которое было мне небезразлично. Подозреваю даже, что я до какой-то степени любил её, хотя у лис это и не принято… Тем не менее, я предпочёл не тратить времени на страдания. Действия всегда приносят куда больше пользы…
- И из банальной жажды мести ты, не думая о последствиях для себя же самого, решил угробить две провинции, если не весь мир? – сдерживая гнев, бросил Шаньяти. – Я искренне думал, что ты умнее!
- Жажда мести? – удивился Лис. – Помилуй, за что мне мстить? И кому? Наш с тобой покойный папенька загораживал мне путь своей жирной тушей, и я всего лишь избрал самый простой способ заставить его посторониться, потому что ждать мне надоело. Он умер раньше времени отнюдь не из-за того, что лишил меня отцовского внимания и карманных денег, напротив – он облагодетельствовал меня тем, что я на протяжении своего детства был избавлен от его отнюдь не приятного общества. Тут скорее тебе было бы уместно мстить ему за то, что он все эти годы держал тебя при себе… В лапах, конечно, мало приятного, но предыдущий ландграф Шаньяти не в ответе за капризы природы, и он не подозревал, что у женщины, которая ему приглянулась, растёт хвост. Остановить людей, убивших мою мать, он тоже не смог бы, даже если бы захотел, он не из тех, кто способен в одиночку справиться с разошедшейся толпой, в которой проснулся спящий внутри каждого человека живодёр. Кстати говоря, лишать мир солнца ради того, чтобы покарать тех самых живодёров, я бы действительно не стал, тут ты прав, с ними я мог бы поговорить по отдельности – месть должна быть личной, будучи массовой, она не доставляет никакого удовлетворения…
- Чего же ты тогда добиваешься? – вмешался Ганс. Слушать, как улыбчивый и умный человек, которого почти невозможно было представить в бешенстве, почти рычит, было страшно.
- А, вы тоже здесь, - приветливо улыбнулся Лис. – Помню ваше лицо, оно постоянно маячит где-то неподалёку от этого, с позволения сказать, ландграфа, а вот имя запамятовал, прошу простить… Вы задали умный вопрос. Я добивался того, чтобы хоть на одном кусочке земли в этом чёртовом мире не было таких, как вы.
Он снова перевёл взгляд на брата.
- Ни охотников, ни скорняков, ни кузнецов, которые делают капканы… Вообще никаких людей. Только леса и лисы, - он деланно вздохнул, - Не знаю, может, ты считаешь, что я гораздо более низкое существо, чем ты, мой благородный брат, но я прекрасно понимаю, что двигало тобой после смерти старого хряка, который заставлял тебя называть его отцом, и что движет тобой до сих пор. Ты чувствуешь ответственность за людей, которые тебе достались. А я чувствую ответственность за лис. Это во мне от человека, потому что у зверей такого понятия, как ответственность, просто не существует. И они не умеют действовать сообща, поэтому люди убивают их и будут убивать… Я всего лишь хочу создать такое место, где лисы смогут жить свободно, ничего не боясь. Бранор согласился отдать мне Шаньяти, когда всё закончится, и гарантирует проследить, чтобы никто больше на неё не посягал. Я склонен им доверять и полагаю, что они сдержат слово, а даже если нет… Что ж, я сумею что-нибудь придумать.
Рональд слушал, не перебивая и плотно сжав губы, его серые глаза теперь смотрели не зло, а просто устало и печально.
- Кто бы мог подумать, - негромко сказал он. – У тебя – и благая цель… Вот только ты не учёл одного: во время второго Великого Льда, который ты начал, лисы проживут немногим дольше людей. Да, не спорю, мы вымрем первыми, но птицы и звери тоже не продержатся долго, когда станет совсем нечего есть… Ведь ты сам говорил, что способа снова вернуть всё в нормальное русло не существует.
Лис весело усмехнулся.
- Я понимаю, что бранорцы купились, они не местные, но ты-то вырос в Шаньяти, как ты можешь быть таким доверчивым? Я сказал, что если и можно всё исправить, то я не знаю, как. И я действительно не знаю… Знают лисы. Вроде как раньше люди тоже знали, но забыли, а лисы помнят, все до единой, включая вот этих красоток, - и он кивком указал в сторону колодца.
Взглянув туда, Жеан обнаружил, что лисичек собралось уже не меньше десятка; некоторые из них скинули шкурки и теперь сидели в человеческом обличии, кутаясь в меховые накидки, и с любопытством на хорошеньких личиках слушали, о чём разговаривают мужчины.
- Они помнят, - повторил Лис, - хотя и не расскажут, если их спросить… Не рассказали даже мне, чем в своё время немало меня удивили; не расскажут и вам, потому что когда речь заходит о таких вещах, лису невозможно подкупить или запугать, её можно только убить, но это бесполезно – молчать она может и живая. Когда они почувствуют, что дело совсем плохо, они вернут весну, они умеют это делать… Между прочим, знанием о том, как погасить солнце, я тоже обязан моим маленьким друзьям. Меня воспитывали люди, и сам я, увы, этого уже не помнил…
- Я предпочёл бы, чтобы не помнил вообще, - вздохнул Волчонок. – Ибо твой поступок в очередной раз доказал, что иное знание не в тех руках бывает страшнее любого оружия… Впрочем, - он не торопясь снял с плеча ружьё, - я надеюсь, в нашем случае оружие поможет если не исправить сотворённое при помощи знания, то хотя бы предотвратить дальнейшие неприятности…
В следующий миг ружейное дуло уже смотрело Лису в грудь.
- Ты уже причинил Шаньяти достаточно вреда, - чётко и спокойно произнёс Волчонок. – Я не желаю, чтобы ты продолжал злоумышлять против меня и людей, за которых я отвечаю, и не хочу больше видеть тебя в моём ландграфстве. До границы с Бранором всего день пути, ты можешь беспрепятственно уйти к своим союзникам и увести с собой всех, кто захочет отправиться за тобой. Может быть, Бранор – не то место, где тебе хотелось бы провести остаток своих дней; если так, то уходи в Гленн, буде её ландграф тебя примет, или куда угодно ещё, откуда тебя не прогонят. Но если через сутки ты всё ещё будешь ходить по моей земле или предпримешь поползновение снова ступить на неё когда-либо в будущем, я разрешу охотиться на лис. Убивать их любыми способами и в любых количествах. Желающие найдутся, благо, жадные до мехов браконьеры в этой стране ещё не перевелись… Сейчас я даю тебе тридцать секунд на раздумье. На принятие решения должно хватить, а ты уж постарайся решать побыстрее. Потому что если ты вообще откажешься уйти добровольно, я тебя застрелю. Я не шучу.
Лис заявил, будто бы у них с Рональдом нет ничего общего, но Жеан воочию видел, что это не было правдой. Глаза у Волчонка сейчас стали точно такими же, как у его брата, когда тот говорил о своей матери – жёсткими и злыми, а лицо всё так же не выражало ничего, кроме спокойствия. Ледяного… Или каменного. Каменного спокойствия человека, в груди которого, если верить молве, бьётся сердце из железа.
Но оборотень отнюдь не выглядел испуганным.
- Да брось, - отмахнулся он. – Я же знаю, что ты не сможешь. Помнишь, два года назад ты вот так же стоял передо мной, а злился ещё сильнее, я, глядя на твоё лицо, всерьёз было поверил, что ты меня убьёшь, но ты, как оказалось, на это не способен. До сих пор гадаю, что тебя тогда остановило. Мысль о том, что хорошие люди не убивают собственных братьев? Или ты не хотел унизиться до моего уровня? Или просто испугался? Впрочем, какая разница, всё равно сейчас ничего не…
Договорить он не успел, потому что отведённые ему тридцать секунд истекли.
Грохнуло, Алисия до боли сжала когтями плечо Жеана, кислый запах порохового дыма отравил свежий и морозный воздух. Где-то позади одна из рыжеволосых девушек вскрикнула и зашлась в судорожных рыданиях. Лис осёкся на полуслове, неуверенно покачнулся, уголки его губ, так и не переставших улыбаться, окрасились алым, и он навзничь упал на снег.
Рональд как ни в чём не бывало закинул ружьё за спину.
- Я вынужден просить прощения за безобразную семейную сцену, Жоаннес, - будто произнёс он, не оборачиваясь. – Боюсь, я сейчас не в силах толково объяснить вам, что к чему, но, если вам любопытно, спросите у своего брата, я рассказал ему начало истории… Я не знаю, помогут ли мои заверения, что я сделал то, что считал правильным, или они останутся пустыми словами; в любом случае, мне очень не хотелось бы, чтобы вы сочли меня мерзавцем.
Когти, сжимающие плечо Жеана, разжались, прошуршала ткань…
- Рональд, - твёрдо сказала Алисия, - если он хоть на секунду сочтёт вас мерзавцем, я его ударю. Вы избавили меня от нужды марать когти об одного подлого оборотня, а мир – от очередного безумца, который пойдёт на всё ради цели, которую сам же и выдумал. На мой личный взгляд, единственное, в чём вы были неправы, так это в том, что ждали так долго... Будь я вами, я застрелила бы его ещё в прошлый раз.
Жеан испытывал нерациональное желание снять и протереть очки, как будто после этого проясниться должны были не только предательски замерзающие линзы, но и весь сошедший с ума мир. Как можно беспокоиться о чьём бы то ни было мнении через минуту после того, как ты своими руками застрелил собственного брата? Ведь это всё-таки твой брат, родная кровь, каким бы он ни был и что бы ни совершил. Он сам никогда не смог бы причинить зло Реми, даже если бы тот выключил солнце…
Ноги Жеана коснулось что-то пушистое – мимо него пробежала четвероногая лиса. Четыре или пять её сородичей уже собрались вокруг распростёртого на промёрзшей земле тела и опасливо принюхивались, недоверчиво дёргая носами – похоже, их пугал запах непонятной крови, не человеческой и не лисьей. Двуногие лисички не решались приблизиться, они оставались где стояли; по побледневшим личикам весенними ручьями текли слёзы. Почему они плакали? От боли утраты, которая, как пишут зоологи, зверям неведома? Или от банального страха, что их убьют следующими?
Одна из рыжулек с длинными, гладкими распущенными волосами вдруг выскочила вперёд и принялась торопливо развязывать тесёмки своей верхней одёжки. Дрожащие пальчики не слушались, но она справилась; подошла, почти подбежала, к Лису и, шмыгая носом, укрыла его тёплой зелёной тканью – мехом вверх. Она была ниже него ростом, и накидки хватило только на то, чтобы закрыть застывшее лицо с остановившимися открытыми глазами и расцветший на груди оборотня кроваво-красный цветок…
- Я говорила ему, что он совершает большую ошибку, думая, что его младший брат нисколечко не повзрослел. Нельзя недооценивать таких, как Рональд Шаньяти…
Мелодичный и невозмутимый голос прозвучал странно неуместно на фоне хора судорожных всхлипываний, доносящихся со стороны колодца. На крыльце, ступеньки которого Лис некоторое время назад избрал своим троном, стояла красивая стройная девушка с коротко остриженными рыжими кудрями. Она держала на руках сбежавшего в самом начале лисёнка. Тот явно хотел, чтобы его поставили на землю, извивался и угрожающе щёлкал зубками, но девушка не обращала на его выходки ни малейшего внимания.
- Старая знакомая! – узнал Ганс.
- Добрый вечер, Элайза, - рассеянно отозвался Рональд. – Мне жаль, что наша новая встреча произошла при таких… печальных обстоятельствах…
- Если они и печальны, то только для вас, - девица пощекотала лисёнку животик. – Если хотите знать, я не из числа этих влюбчивых глупышек, которые кинулись за Лисом, задрав хвост трубой, стоило ему только позвать… Горевать о нём я не буду, он сам виноват. К тому же ни один из его планов в итоге не сработал, и мы так ничего и не добились…
- Если так, то зачем же ты всё это время с такой завидной верностью оставалась с ним? – хмыкнула Алисия.
Элайза равнодушно пожала плечами.
- Он был сыном моей матери, - сказала она. – Это, конечно, ещё ничего не значит, я подозреваю, что у меня несколько десятков братьев и сестёр, и ни с одним из них я до сих пор не знакома; но он часто возился со мной, пока я была ещё малышкой... Учил разным человеческим штучкам. Даже имя мне придумал – мол, сестрёнка всё-таки, не говорить же ей «эй, ты!». Я к нему привыкла, - лисёнок вцепился Элайзе в рукав, и она легонько щёлкнула его по носу, - и решила пока побыть с ним. Нет, когда он разозлился на весь род людской за нашу мать, он стал совершенно несносен, и я едва не пошла своей дорогой, но потом он затеял воевать с людьми, и рядом с ним снова стало интересно. Впрочем, проблема не исчезла, в нём с рождения было слишком много человеческого, это всегда ему мешало… Зверям куда проще, они помнят, но не скорбят и не держат обид. Кое-кто из людей тоже хотел бы сохранить память, а чувства отбросить, но вы так не умеете. В перьях или в шкуре всегда проще, чем в коже… Верно ведь, та, что станет ведьмой? – она ловко подсадила лисёнка себе на плечо и искоса глянула на Алисию. – Твой брат не говорил тебе, что он теперь намного счастливее?
Дочь ведьмы закусила губу и ничего не ответила.
- Элайза, может, вы помните наш давний разговор, - вмешался Рональд. – Всё до сих пор в силе: если вам понадобится жильё или что-нибудь ещё, вы всегда можете…
- Мальчик, - янтарные глаза лисицы насмешливо сверкнули, - неужели ты так ничего и не понял в прошлый раз, всё те же пресловутые два года назад? Сейчас я отвечу вам теми же словами, что и тогда. Лисам не место среди волков… И даже рядом с ними. Господин ландграф, я понимаю, что вами движет благородное чувство вины, но поймите же наконец: мой брат для меня значил даже меньше, чем для вас, родство для лис вообще дело двенадцатое, а позаботиться о себе я могу и сама. А вы лучше воспитывайте своего волчонка, он, кажется, неплохо у вас прижился…
В это самое мгновение откуда-то из-за спины Жеана вдруг послышались удивлённые возгласы и приглушённое перешёптывание. Он порывисто обернулся и в изумлении замер: место, где только что лежало тело Лиса, теперь опустело. Исчезли и труп, и меховая накидка… Остались лишь красная клякса на белом снегу да тянущаяся прочь цепочка лисьих следов.
Девушки-лисы так самозабвенно горевали, что, похоже, сами не заметили, что произошло и как; на их мордашках, всё ещё мокрых от слёз, читалось безграничное удивление, которое, впрочем, постепенно переходило в исполненную робкой надежды радость. Они словно хотели и боялись поверить во что-то, ведомое лишь им одним.
- Ты знал! – выдохнула Алисия, впервые на памяти Жеана не обращаясь к ландграфу Шаньяти на «вы». – Признайся, ведь ты знал, что так будет!
- Не знал, а всего лишь предполагал, - серьёзно поправил Волчонок; он по-прежнему не смотрел ни на неё, ни на сборщика налогов из столицы, который невесть как оказался свидетелем ряда чудес и одного убийства. – Считайте, что я… просто помог ему определиться. Обратно он уже не превратится, а в зверином обличии он сможет угрожать разве что зайцам, мышам и курам...
- А говорят, от яблони родятся яблоки, а от свиньи – поросята, - задумчиво промолвила Алисия. – Оказывается, врут… От одного старого свина, как ни абсурдно это прозвучит, родились лис и самый настоящий волк. Уже не волчонок даже… Это истинно волчье милосердие – добивать, когда жизнь была бы мучением. И заодно чистить лес и мир от больных, слабых и прочей швали…
Мучением… Чувствовать по-человечески, думать по-лисьи – это сведёт с ума любого. Действительно, уж лучше быть бессловесной тварью, чем навсегда остаться чем-то «между», толком не зная, кто ты и чего в тебе больше – звериного или людского…
- Господин ландграф, - окликнул Ганс, поднимая поставленный на землю фонарь, - нам лучше возвращаться. Время такое, что лучше надолго не отлучаться, сами понимаете…
Волчонок ответил не сразу. Он закрыл лицо ладонями, с силой провёл ими по глазам, словно отгоняя что-то, запустил пальцы в волосы, растрёпывая светлые льняные пряди.
- Ганс, - сказал он, и голос его вдруг дрогнул, сломался, на мгновение совсем по-детски зазвенев, - Ганс, ты знаешь меня чуть ли не с самого рождения, мы дружим сколько я себя помню, с тех самых пор, когда я был ещё Ронни Волчонком, а никаким не Рональдом Шаньяти. В какой момент и почему ты начал говорить мне «вы»? Ты больше не считаешь меня своим другом? Я понимаю, что с тех пор изменилось очень многое, и всё же, всё же…
Он наконец повернулся к бывалому охотнику лицом, и Жеану показалось, что его отнюдь не идеальное зрение его обманывает. С Лисом разговаривал совсем другой человек. Мальчик, который сейчас стоял перед ними, не был ландграфом, у него на плечах не лежала судьба целой провинции; стиснув зубы, он просяще смотрел на своего старшего товарища, и ему больше всего на свете хотелось, чтобы его поняли…
Может, в конечном итоге сердце из железа отличается от живого и настоящего не так сильно, как люди привыкли думать.
Усатое лицо Ганса озарилось искренней и светлой улыбкой, хотя в обрамлённых морщинками глазах таилась печаль.
- И правда, - сказал он, - что это я? Должно быть, совсем постарел... Ты уж меня прости, постараюсь исправиться!
Рональд робко улыбнулся ему в ответ.
- Ты прав, - сказал он, - пора назад…
Коновязь не подвела – лошади не доломали ненадёжную конструкцию и не ушли куда-нибудь погулять. Ганс привязывал к седлу фонарь, Волчонок гладил свою серую кобылу по умной морде, а Алисия принялась было распутывать узел на прикреплённой к крыльцу уздечке, но задумалась о чём-то и замерла, не доведя дела до конца.
Жеан дотронулся до её плеча.
- Ты чего? – спросил он.
Алисия мотнула головой и снова взялась за узел.
- Я… думаю над тем, что она мне сказала.
- Кто? – не сразу понял Жеан.
- Элайза… - она бросила возиться с уздечкой и повернулась к нему лицом; как ни темна была затянувшаяся ночь, карие глаза девушки-сокола всё равно были темнее. – Она сказала, что Матиэль должен быть счастлив теперь. Но это неправда. Я знаю, что он не счастлив ни минуты, ни секунды… Он – он ведь забыл не только то, как сбрасывать перья и снова надевать кожу. Он… забыл всё. И себя… Вернее, ещё не забыл, а забывает потихоньку. Медленно, день за днём… - она запнулась, подыскивая слова, - С тобой бывало когда-нибудь, что какая-то мысль или чьё-то имя свербит в памяти, а вспоминаться никак не хочет? Как будто вроде ещё до конца не забыл, но уже и не помнишь… Согласись, это неприятно. А у него это происходит с самым важным… С тем, кто он. Кто я… Он это понимает. И он боится, потому что знает, что рано или поздно в нём не останется человеческого. Что он даже думать не сможет. А я, а я… Из детей моей матери я умею больше всех, и всё равно ничего не могу. Не могу помочь. Ничем. Только раз за разом напоминать ему, что он не всегда был птицей…
Она облизнула пересохшие губы, глубоко и судорожно вдохнула.
- Она сказала, что в перьях или в шкуре проще. Это… это правда. Мир становится таким понятным, как будто тебе больше не нужно задаваться никакими вопросами. Ты больше не думаешь «зачем всё это?» или «а что со мной будет завтра?». Просто живёшь. Я с детства знала, что буду ведьмой, меня с самого начала готовили, учили… Говорили, что для этого я должна быть сильной, храброй и умной, что я и так сильная, храбрая и умная. Что я всё смогу, стану достойной сменой матери и, наверное, буду даже сильнее, чем она, а я… А мне иногда просто хочется одеться в перья и больше никогда их не снимать! Улететь далеко-далеко и не помнить, какой дорогой возвращаться. Ничего не помнить…
Она зло вытерла рукой навернувшиеся на глаза слёзы и вдруг уткнулась лбом Жеану в грудь. На мгновение он замер, словно парализованный, а потом порывисто обнял её и прижал к себе.
Он гладил свою всхлипывающую, дрожащую любовь по волосам и думал о том, что семьи ведьм не слишком сильно отличаются от семейств обычных обывателей. После того, как родители убедились, что Реми ни капельки не карьерист и предпочитает просто радоваться жизни вместо того, чтобы неустанно удовлетворять амбиции старших, внимание матери с отцом всецело переключилось на их единственную надежду – на их второго ребёнка. Он-то ни разу в жизни их не подводил – с отличием закончил школу, нашёл себе прекрасную работу, всегда вёл себя как умный и рассудительный, взрослый человек, который способен добиться многого… И он так боялся в дальнейшем их разочаровать, что иногда выглядел не лучше, чем Алисия сейчас. Люди, которые хотят от себя слишком многого, рано или поздно неожиданно обнаруживают себя рыдающими где-нибудь в укромном углу, где их точно не найдут.
Хотя, скорее всего, виноваты не сами идеалисты, а те, кто приучил их быть чрезмерно требовательными к самим себе… Вон, одна ведьма заставила своих детей соревноваться за её любовь и одобрение, и что из этого вышло? В итоге один из её сыновей изгнан из круга семьи, а другой вообще скоро забудет, кто он такой…
При одной только мысли о младшем брате Алисии у Жеана до боли сжималось сердце. Терять себя, постепенно, но неотвратимо, с ужасом осознавая, что скоро ты даже имени своего не вспомнишь – страшнее участи не придумать. Один из преподавателей частной школы, где учились братья Этье, человек уже отнюдь не молодой, страдал от некой болезни мозга, из-за которой он сначала просто иногда забывал слова и мучительно подыскивал им замены, а после перестал узнавать собственную жену… Жеан тогда с ужасом и безграничной жалостью наблюдал, как умнейший человек, который прекрасно знает свой предмет и имеет учёную степень, со временем превращается в овощ, а ведь они не были ни друзьями, ни родственниками. Что же тогда должна чувствовать Алисия, которая любила и всё ещё любит своего Матиэля? Да ещё и этот конец света, который, судя по всему, прекрасно умеет ломать даже самых сильных…
Она потихоньку успокоилась и перестала всхлипывать, но отстраняться не спешила, наоборот, кажется, прижалась к нему ещё теснее. И Жеан сказал ей единственное, что он мог сейчас сказать:
- Всё будет хорошо. Слышишь? Я тебе обещаю, всё будет хорошо.

Сколько они пробирались по сугробам, пытаясь сослепу не налетать на деревья? Предположительно от двух часов до двух дней, даже при всём желании Рихард не смог бы сказать точнее. Пространство и время переплелись, сплавились и… застыли. Словно замёрзли. Ночь не кончалась, лес тоже. Рихарда не покидало стойкое чувство того, что он заперт в чьей-то мрачной и бесконечной наркотической галлюцинации, из которой нельзя вырваться, можно только ходить кругами, раз за разом видя одно и то же.
Кстати говоря, может быть, они и правда ходили кругами. Видимость уже на расстоянии пары шагов была если не была нулевой, то уж точно стремилась к нулю; он сам потерял всякую ориентацию на местности после третьей же попавшейся на пути ёлки, а лисы могли что-то знать, а могли и бесстыже врать, не зная совершенно ничего. С них сталось бы завести надоевших им бранорцев в глухую чащу и бросить там. Просто за то, что якшались с охотниками и не выказывали должного уважения к лисьему племени. В любом случае, рыжие ничего не объясняли. Даже когда Геллерт, чей характер даже при свете дня не сошёл бы за подарок судьбы, начал на них орать, старшая из двух хвостатых плутовок только досадливо отмахнулась – мол, имей терпение, всё хорошо, дорогу я знаю…
В тот день, когда солнце всё-таки не взошло, Рихард наверняка таки сумел бы напиться. По крайней мере, он приложил бы к тому все душевные силы, какие только остаются у человека, готового истерически расхохотаться, если бы не Бернар Геллерт, до которого только сейчас дошло, что он наделал.
Рихарду приходилось в буквальном смысле прикусывать язык, чтобы с него не сорвалось сакраментальное «Ну я же говорил!», потому как если бы эта фраза прозвучала, его убило бы на месте – если не тяжёлым, как восемь свинцовых слонов, взглядом начальства, то шальной пулей. Между прочим, тоже свинцовой. Куратор Геллерт был напуган, пускай он и пришёл бы в бешенство, догадайся кто-нибудь, что он вообще умеет бояться. Страх превращал его в самую настоящую бочку с порохом, и, хотя почти все браконьеры в первый же день разбежались кто куда, суеверно испугавшись темноты, пара-тройка тех, кого до сих пор прельщали обещанные в качестве награды за службу неограниченные охотничьи угодья, не ушла. Как и раньше, оставшиеся были верны одному конкретному радетелю об интересах Бранора, и, опять же как раньше, они выполнили бы любой его приказ, даже отданный в припадке буйного гнева. Попадать под горячую руку Рихарду не хотелось, и он изо всех сил заставлял себя молчать. Как ни странно, это, кажется, помогло ему успокоиться. По крайней мере, к вечеру желания бегать взад-вперёд и истошно орать что-то нечленораздельное типа «мы всё умрём!» у него поубавилось.
Другое дело, что и надежды не стало больше ни на грамм – её как не было ни капли, так столько же и осталось. Хотя…
Кто-то, неважно, из лис или из людей, имел неосторожность заговорить при Геллерте о местной ведьме. Мол, вдруг она знает, как нашаманить солнышко обратно на небо.
Разумеется, этот убелённый сединами умный взрослый человек мгновенно вбил себе в голову, что именно женщина, называющая себя ведьмой, избавит их от всех возникших проблем. Причём избавит с радостью и готовностью. Рихард со своей стороны воспринял подобную уверенность весьма и весьма скептически: уже в самом начале приключения в Ларелли ему лиска на хвосте принесла, что эта самая ведьма – дама непростая и отнюдь не безопасная. К тому же только слепой или Геллерт не заметил бы, что Таль, один из её многочисленных сыновей, не испытывает ни малейшего желания лишний раз встречаться с родной матерью. Вроде как у доблестных граждан Бранора был аргумент в виде оружия и грубой физической силы – всё-таки велика вероятность, что несколько взрослых мужчин немаленьких размеров как-нибудь совладают со слабой и одинокой женщиной –, но господина Келли всё это как-то не обнадёживало. Некое заднее чутьё подсказывало ему, что самоуверенно соваться к человеку, который, по слухам, обладает таинственными и жутковатыми силами, с оружием куда как более опрометчиво, чем без него, зато с поднятыми руками и смиренно потупленным взглядом.
Кажется, лисы разделяли его нежелание наносить визит даме, дети которой могли свободно превращаться в птиц и обратно, но, равно как и самого Рихарда, их никто не спрашивал. Дядьки в меховых шубах просто поймали за хвосты двоих лисичек, не успевших вовремя улизнуть, и деться им уже было некуда. Одной из них оказалась курносая малявка, которую Рихард в день перед равноденствием выпустил из тюремного сарая, и, когда он её узнал, ему впервые в жизни очень захотелось, забыв о страхе за собственную шкуру, ударить человека, который был гораздо сильнее него. Просто чтобы он не смел вот так вот грубо хватать тех, кому от этого больно.
Разумеется, Рихарду тоже не удалось увильнуть от утомительной обязанности играть роль спутника Геллерта уже не в первом за время их так называемого сотрудничества путешествии неизвестно куда непонятно за чем. Бернар просто доходчиво объяснил рыжим проводницам, что стоит им только помыслить о том, чтобы направить экспедицию по неправильной дороге – и они вскоре умрут мучительной смертью, и они отправились в путь. Прочь от какого-никакого, но всё-таки жилья, взяв с собой единственный фонарь и не озаботившись захватить никаких припасов. Видимо, Геллерт ожидал, что их ждёт увеселительная прогулка, а не многочасовое брожение по труднопроходимому лесному массиву…
Зря.
Рихард зверски хотел есть. И ещё он опасался, что рано или поздно ему придётся расстаться с ушами, носом или парой пальцев на выбор, потому что он давно уже перестал чувствовать руки, ступни и всё лицо целиком. Там, где он вырос, зимы, чёрт их побери, никогда не бывали такими холодными.
Впереди, на грани светового пятна, которым несомый Геллертом фонарь украшал землю, шли лисы; кажется, снег не был им помехой – ни малявка, ни её пухленькая товарка по несчастью даже ни разу не споткнулись, и людям приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы за ними поспевать. Рыжие девчонки то и дело сосредоточенно оглядывались и принюхивались, точно выискивали какие-то невидимые и непонятные непосвящённым ориентиры, и ни мгновения не колебались, выбирая направления. Бок о бок с ними, словно их непомерно большие тени, шагали двое браконьеров, и у хвостатых девиц хватало умишка не пробовать убежать. Нет, конечно, они могли бы попытать счастья, тем более что ловкости и проворства им было не занимать, но их конвоиры всё-таки были охотниками, они превосходно умели стрелять по убегающему зверю. Стрелять и попадать.
Краем глаза Рихард заметил что-то, что привлекло его внимание. Какое-то движение… Какой-то свет. Он повернулся посмотреть как следует и ошеломлённо выругался.
По левую руку от него лес был пореже, может, в той стороне находилась опушка, а может, просто просека или большая поляна. Земля там достаточно полого шла под уклон, должно быть, чуть выше начинался склон одной из гор Розовой цепи. И по этому склону медленно и беззвучно двигалась удивительная процессия – она представляла собой длинную вереницу неторопливо плывущих по воздуху голубовато-белых огней. Рихард поначалу принял увиденное за какое-то языческое факельное шествие, но потом заметил, что сверкающие в темноте искры никто не несёт, они летят сами, озаряя всё вокруг неестественным и немного зловещим светом.
Как будто заблудившиеся болотные огни, отстранённо подумал Келли. Он так пристально вглядывался в зелёное сияние, что ему начало казаться, что он различает в нём силуэты, странные, зыбкие и отнюдь не человеческие…
Геллерт тоже замер, вглядываясь в необъяснимое зрелище.
- Проклятье, что это такое?! – вопросил он.
- Звёзды, - безучастно отозвалась толстенькая лисичка. – Это звёзды… Они спускаются с гор, потому что хотят танцевать. Когда холодно и темно, а солнце ушло и не смотрит, им лучше всего танцуется… Так мы идём дальше или нет?

Жеан уже сбился со счёта, сколько раз за последние двое суток он пытался убедить себя, будто бы всё, что с ним происходит – это всего лишь странный сон и ничуть не более того. Девушка, в которую его угораздило влюбиться, превращается в комок когтей и перьев, когда ей вздумается, солнце пропало, война на пороге, у него на глазах убили человека, который к тому же оказался совсем не человеком… Всё это в сумме было слишком для того, кто вырос в Арке, где серьёзных несчастий вообще не происходило, и жизнь омрачали только разные мелкие неприятности вроде разбитой посуды или сбежавшей собаки. Жеан чувствовал себя тепличным растением, которое внезапно, без всякого предупреждения пересадили в открытый грунт, на растерзание буйным ветрам и голодным кротам. Но, как оказалось, могло быть и хуже. Могло быть – и стало.
Реми пропал.
Когда старшему из братьев Этье об этом сообщили, он не с первого раза понял, о чём вообще речь. Как так не вернулся с охоты? Люди ландграфа Гленна же вроде все здесь, и Юлиан тоже, хотя парень после этой погони за духами какой-то сам не свой. Даже Лису привели назад в стойло. Как они все могли прийти обратно, а Реми – нет? Куда, скажите на милость, он мог подеваться?
Потом наконец пришло осознание свершившегося факта, и сердце Жеана оборвалось и упало в разверзшуюся прямо у него в груди пропасть, полную непроглядной пустоты. Он до последнего не сомневался, что, вернувшись в Заречку, найдёт Реми целым, невредимым и, как всегда, вполне довольным жизнью в целом и состоявшимся приключением в частности, но всё было не так. Его брат не вернулся с охоты. Он сейчас в лесу, и никто не знает, где он, что с ним и когда он вернётся. Если вернётся вообще. От этой мысли хотелось выть, причём не столько из-за данного матери обещания приглядеть за младшеньким, сколько из-за того, что в конце концов он всё-таки недоглядел.
Жеан не находил себе места. Если бы это могло хоть чем-то помочь, он сам ринулся бы по следам – не могла же толпа людей и лошадей их не оставить! На самом деле, первый его порыв был именно таким, но не спешивший сдаваться под натиском паники здравый смысл подсказал, что гораздо умнее и полезнее будет просто поговорить с теми, кому что-то известно. Люди Гленна поведали, что дух, оказавшийся куда менее бесплотным, чем они ожидали, убил нескольких лошадей и пару парней, но можно ручаться, что навязавшегося в попутчики ландграфу городского мальчишки среди них не было. А Бонифация, успевшая молниеносно сбегать на разведку в звериной шкуре, авторитетно заявила, что пообщалась с волками, а они уверяют, что никого похожего не ели. Утешила, нечего сказать.
Алисия заметно приуныла, и, глядя ей в глаза, Жеан почти не сомневался, что её гложет чувство вины. Как будто он смог бы помешать Реми делать всё, что взбредёт в его бесшабашную голову, если бы остался в деревне. Как бы не так… Редкий младший брат добровольно послушается старшего.
Впрочем, дело, скорее всего, было в другом. Алисия знала, каково терять тех, за кем ты по долгу старшинства должен присматривать. Она сама теряла. Каждую минуту, каждую секунду, когда её собственный брат постепенно забывал, кто он такой… Наверное, она просто не хотела, чтобы кто-то другой проходил через то же самое. Жеан сам не хотел бы через это проходить.
И всё-таки, как ни паршиво было ему самому, он не мог без боли смотреть на Ярославу. Девочка не плакала, о нет, она была храброй, но глаза её выдавали – в них плескалась жгучая смесь отчаяния, от которого хочется разрыдаться, мольбы, обращённой к кому-то всевышнему и всесильному, и злости. Злости на одного бестолкового кавалера, который сбежал, когда его просили остаться, и не торопится назад. Жеан совершенно серьёзно не сомневался – когда братец вернётся, его поколотят. Возможно, даже скалкой или сковородой. Поколотят, потому что очень любят.
Но он не возвращался, и Ярослава, как и сам Жеан, не знала, к чему себя применить, чтобы не сойти с ума от предчувствий и домыслов. По правде сказать, он бы не удивился, если бы малышка выбежала на край деревни с фонарём и твёрдым намерением простоять там всю ночь, вдохновенно изображая маяк... Хотя этому самому намерению всё равно не дали бы осуществиться – старшие подруги рыжей малышки дамы отнюдь не глупые, они понимают, что первая любовь – это, конечно, хорошо, но простужаться ради неё насмерть всё равно не дело.
Жеан опёрся рукой на оконную раму и выглянул наружу. Там ничего не изменилось – мир выглядел всё так же неутешительно. Он вздохнул и устало потёр глаза. Сколько он уже не спал? И какой вообще сегодня день? Часы на стене исправно тикали, но они мало чем могли помочь, потому что Жеан неизвестно которые сутки подряд не мог отличить полудня от полуночи.
Он отодвинул стул от стола и сел, не имея ни малейшего представления, что будет дальше. Через час, завтра, послезавтра… Вообще. Ему отчаянно не думалось.
Предпринимать больше нечего. Кажется, он уже сделал всё, что мог.
А мог он, как показала жизнь, до обидного немного.

Бонифация куда-то собралась. Старые часы с треснувшим циферблатом на каминной полке в доме Ярославы утверждали, что на дворе стоит глубокая ночь; хотя ночь теперь насовсем поселилась в Заречке, и дня как такового в ней не осталось вовсе, люди по привычке пытались спать в положенное время, и только темнокожая охотница решила предпринять вылазку куда-то в обступившую деревню темень, а значит, где-то там у неё имелись важные и срочные дела.
Она вообще подчас слышала, видела и знала больше других, но сколько её ни расспрашивали – отшучивалась или коротко заявляла: «чутьё!». Мол, нельзя столько лет провести в погоне за дикими зверями и ничему у них не научиться… Алисия, кажется, её понимала, а вот Яра – не слишком. Что уж поделать, раз она родилась обычным человеком, а людям дано постигнуть далеко не всё. К тому же она чувствовала, что охотницу вовсе не обязательно понимать. Рядом с ней просто было тепло и совсем не страшно, и этого всегда хватало.
Бонифация гостила в Заречке уже тогда, когда Ярослава была ещё ребёнком, но в ту пору она редко задерживалась надолго – чаще всего просто ночевала и отправлялась дальше, в Шаньяти, в горы или за них… Поначалу Яра, даже будучи девочкой неробкой, побаивалась этой рослой женщины с чужеземным лицом, украшенным протянувшимися по смуглой коже светлыми тонкими шрамами, которая была никогда не прочь выпить и не стеснялась при необходимости кого-нибудь ударить, но потом… Потом охотница улыбнулась ей и назвала её бельчонком, и страх пропал сам собой. С тех пор они всегда находили, о чём поговорить, хотя Ярославе гораздо больше нравилось слушать. Бонифация была прекрасной рассказчицей, и когда она в красках описывала свои приключения, чересчур невероятные, чтобы быть правдой, и слишком складные, чтобы оказаться выдумкой, Яре казалось, что они все просто не могут поместиться в одну скоротечную человеческую жизнь… И вместе с тем она верила каждому слову до последнего. Верила историям об оборотнях, о диковинных птицах и зверях, о странах, где не бывает зимы, о плаще из тигриной шкуры, который превращает любого, кто его наденет, в могучего хищника... Верила – и ловила себя на том, что, как бы сильно она ни любила Заречку, ей страстно хочется воочию увидеть хотя бы малую часть огромного и удивительного мира, раскинувшегося за её пределами.
А ещё были вещи, о которых Бонифация не говорила никогда.
Она как-то раз сказала, что в переводе с одного умершего от старости языка её имя означает «счастливая судьба», но Яра видела, чувствовала, что порой охотница бывает совсем не счастлива. Впрочем, она никогда в этом не признавалась и уж тем более не рассказывала, что именно её гнетёт. Ярослава могла её понять: она и сама нередко лгала людям в участливые лица, на любые вопросы отвечая, что у неё всё хорошо, хотя на самом деле ей подчас хотелось даже не плакать – рыдать в голос. Но Бонифация ведь такая взрослая и такая сильная… Кто мог её обидеть? Кто или что?
Она ни разу не рассказывала своей младшей подружке о собственном прошлом, и той оставалось лишь собирать невысказанную вслух историю по крупицам. Порой в разговорах на совсем другие темы в речи охотницы проскальзывали фразы о её отце и её первой охоте, о безымянном человеке, который некогда был ей небезразличен, о маленькой горной стране, куда она когда-нибудь хотела бы вернуться, только позже, ещё не сейчас… А ещё она как-то раз обмолвилась, что Ярослава напоминает ей её дочь, но наотрез отказалась рассказывать, где её дочка сейчас и почему они не вместе. В тот день Яра – пусть на одно лишь мгновение – очень остро почувствовала, что ничем не может помочь дорогому ей человеку, когда ему больно.
Бонифация очень много для неё значила. Тогда, зиму и лето назад, она спасла её от косых взглядов и молвы, которая всегда рубит наотмашь, даже не пытаясь судить справедливо… А ещё Ярослава чувствовала себя совершенно счастливой от самой мысли о том, что кто-то каждый год приходит в Заречку ради неё и только неё одной. Может, это и не было правдой, но ей так хотелось быть для кого-то… особенной. Особенной и дорогой.
Она догнала охотницу только на самом краю деревни, лишь чудом не потеряв по дороге плащ, который даже не успела как следует завязать – просто второпях накинула на плечи. Полотно из разноцветных лоскутков, которые она сама собрала и сшила воедино, почти совсем не грело, но спасал бег – пока Ярослава двигалась, ей было не холодно. Поговорка про горячее сердце не лгала, как и многие другие. Люди веками подмечали разные вещи, поэтому пословицам можно и нужно верить…
Она поскользнулась на обледеневшей дорожке и едва не влетела в чужую широкую спину.
- Эй, куда ты?
Бонифация обернулась, красиво очерченная широкая бровь взлетела, выражая крайнюю степень удивления.
- Это я должна тебя спрашивать! – хмыкнула она. – Ты почему не дома, дурочка? Разве сейчас гуляют?
Не гуляют, она права. И Йохан наверняка здорово разозлится, когда проснётся и поймёт, что его названная внучка тайком ускользнула куда-то в ночь, никого не предупредив и не спросив разрешения. Хорошо хоть он никогда её не бил, и взбучки можно не бояться, но кричать он наверняка будет, и много. Просто чтобы скрыть, что на самом деле он за неё беспокоился… Старик, которого Ярослава искренне любила, терпеть не мог казаться сентиментальным, но она-то знала, каков он внутри, и сейчас её безжалостно грызло чувство вины.
Но ведь, в конце концов, она уже не ребёнок. И, пока в мире творится что-то неладное, она отказывается сидеть в четырёх стенах, как Лунолика, которую теперь круглые сутки держат под замком. Бедняжка… Её и раньше-то нечасто выпускали, да она и не рвалась. Потому что всего боялась. Темноты, зимы, лис… Дети, которых постоянно оберегают, никогда не вырастают храбрецами.
Ярослава упрямо вскинула голову:
- Не могу же я отпустить тебя одну! – заявила она. – В такое время, непонятно куда… Кое-кто вон уже ушёл, и…
Произнеся эти слова, она мгновенно поняла, что лучше бы промолчала – на глаза сразу же навернулись самые настоящие слёзы, а голос предательски задрожал и отказался повиноваться. Последние несколько часов она усилием воли заставляла себя не думать о Реми, вернее, о том, где он сейчас может находиться и в каком состоянии, а сейчас вот… всплыло и накрыло. Яра вдруг почувствовала себя очень маленькой и беззащитной перед необъятным небом в клочьях рваных облаков и громадой леса, отнявшего у неё человека, которого она любила, но сквозь нахлынувший страх уже прорастали свежие всходы злости, а бояться того, на что злишься, сложно.
Взгляд зелёных с золотыми искорками глаз смягчился.
- Что же с тобой делать?.. – вздохнула женщина. – Конечно, на такую охоту девчонок вроде тебя лучше не брать, но если уж ты так хочешь – пойдём вместе. Только чур держаться поближе и не отставать от меня!
- На охоту?! – изумилась Яра. – Сейчас? Но на кого?
Бонифация подняла голову, словно разглядывая нечто поверх рыжей макушки своей незваной спутницы.
- Обернись – и узнаешь, - сказала она спокойно.
Ярослава подчинилась, и у неё перехватило дыхание.
Они стояли за белой лентой реки с тёмной прорехой незажившей полыньи, на границе чёрного, враждебного людям леса. Стройные острые копыта, казалось, едва касались снега, гордые головы были высоко подняты; могучие витые рога взрослых и стариков с шерстью седой, как ягель, украшало кружево лишайника, пока ещё скромные рожки молодняка оплетали нити зелёного мха. Они не могли быть оленями, олени не вырастают такими большими, и ни в одном стаде их не бывает так много… Широко раскрыв глаза, Ярослава глядела на ожившую сказку, а ду́хи, похоже, её даже не замечали. Белеющие среди тёмных стволов лесные князья нетерпеливо переступали копытами и оборачивались назад, высматривая что-то у себя за плечом – они словно поджидали отставших, чтобы идти дальше всем вместе. Идти дальше… за бегущую воду, по заснеженной земле… идти туда, где за ставнями горит живой огонь и где живут люди, которые веками обижали лес и наконец переполнили чашу его терпения.
Ярослава не имела ни малейшего понятия, откуда эти мысли взялись в её голове, они просто… возникли, и всё. И в них было столько непреклонной ненависти и спокойной решимости, что она в страхе отпрянула, забыв о немалом расстоянии, отделявшем её от лесного воинства.
- Бонифация, – выдохнула она, - но их ведь… их ведь столько!
- Ничего, прорвёмся! – весело хмыкнула охотница. – Или ты уже струсила?

Звёзды спускались с гор. Разумеется, не все решились покинуть небесную твердь, но ведь среди множества струсивших всегда найдётся сотня-другая тех, кто не испугается отправиться в неизведанное.
Много лет, ровно столько, сколько существуют земля и небо, в ночи, когда бал правила яростная метель, вместе с сумасшедшими снежинками они танцевали там, где повыше, и они были так холодны, что на иных горных вершинах даже летом не таял снег… Но время неумолимо летело, и наставало утро, и солнце, взошедшее на небесный трон, клало конец веселью, на целый день до самого заката загоняя звёзды туда, где люди их не увидят, а они не увидят людей.
Но некоторое время назад солнце ушло и не вернулось. Сначала звёзды не решались поверить, что его больше нет, а потом поняли, что теперь они могут танцевать, где захотят, потому что прогнать их будет некому. И они захотели сойти с гор на заснеженные, полумёртвые равнины, чтобы плясать на просторе и, если получится, познакомиться с другими звёздами, рыжими и горячими, которые люди, их создавшие, зовут огнём.
Чтобы ходить по земле, нужно иметь хотя бы подобие тела, и звёзды… приспособились. Здесь, внизу они походили на силуэты гигантских животных, сотканные из полупрозрачного, мерцающе-голубоватого тумана или живых полотен полярного сияния. Едва касаясь земли, они двигались совершенно бесшумно и очень медленно, словно само время для них загустело от холода. У иных было четыре конечности, у других – меньше или больше, и очертания призрачных оболочек постоянно менялись, то теряя, то снова обретая форму; неизменно было одно – в «теле» каждого звёздного зверя, в голове без признаков морды или там, где у живых существ бывает грудная клетка, горел яркий и колкий белый огонёк. Сердце и разум… Холодные, древние, сияющие.
Звёзды шли, никуда не торопясь, их светящийся поток всё не кончался и не кончался, а далеко впереди волки и лисы торопились убраться с их пути. Звери из плоти и крови помнили, что случается с теми, кто имел несчастье оказаться от них слишком близко… Даже люди ещё не до конца забыли.

 » Часть II, фрагмент №2.2

- Жеан!
Он дёрнулся, всё ещё не вполне понимая, на каком он свете. Чьи-то женские пальцы сжали его плечо не хуже соколиных когтей; в комнате было темно, свечи прогорели, а он и не заметил… Он что, так и уснул за этим столом? И почему в голосе Алисии, столь бесцеремонно его разбудившей, столько тревоги?
Жеан торопливо выпрямился, машинально попытавшись пригладить растрепавшиеся волосы пятернёй, но расплывчатый и нечёткий мир что-то не спешил вставать обратно с головы на ноги до тех самых пор, пока он не сообразил, что во сне с него свалились очки, и не водрузил их обратно на нос. Всё вокруг сразу стало как-то проще и понятнее, хотя и ненамного.
Лицо дочери ведьмы больше не походило на размытое пятно, и Жеан не на шутку встревожился, заглянув в глаза Алисии, которые казались особенно тёмными на фоне её побледневшей кожи.
- Что происходит? – спросил он, стараясь сохранять спокойствие.
Она коротким и нервным кивком указала на окно.
- Смотри сам!
Ну, ничего другого ему и не оставалось, если она не хотела объяснить как следует. В конце концов, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать в различных вариациях и с подробностями, додуманными самим рассказчиком…
За окном творилось что-то несусветное.
Там больше не было темно, хотя долгожданное солнце и не думало снова карабкаться на небо. По стенам и снегу плясали голубовато-белые отблески, все тени в мире до единой стали глубже, чем горные ущелья, и будто обрели собственную жизнь, а над землёй… над землёй медленно и степенно плыли окружённые мерцающим туманом огни. Словно вереница уличных фонарей, которых в Заречке, разумеется, нет и в помине, вдруг снялась с места и отправилась на прогулку.
Жеан выругался словами, которые удивили его самого. Он и не подозревал, что знает такие.
- Алисия, мать твою ведьму, - потребовал он, - что это такое?!
Она легонько толкнула его плечом, заставляя посторониться, и тоже приникла к окну.
- Звёзды, - сказала она. – Это звёзды… Я не знаю, что они здесь забыли, Жеан! Они давно уже не спускались сверху, очень давно!
Спускались? То есть падали? Бред какой-то, булыжники из космоса, которые романтики называют падающими звёздами, сыплются с небес каждое лето… Жеан уже собирался было поддаться влиянию ситуации и сказать что-нибудь невежливое, но тут он вспомнил недавний разговор с Бонифацией Амрэ о звёздах, танцующих танец холода на вершинах гор…
- Они замораживают одним прикосновением, так ведь? – рассеянно уточнил он вслух, теперь уже готовый поверить во что угодно. – Вроде бы по легенде смотреть на них тоже небезопасно, но я вроде пока жив, и температура моего тела не сравнялась с температурой окружающей среды…
- Ты просто достаточно далеко, - серьёзно отозвалась Алисия, не отрываясь от окна, - но, как знать, это может быть ненадолго… Стены от них не защитят, они через дерево проходят, даже его не замечая… и через людей тоже.
К тому времени Жеан вроде как почти проснулся, и всё равно ему упорно казалось, что светящееся нечто, окружающее каждую звезду, складывается в подобие фигуры с некоторым количеством ног, головой и иногда хвостом. Впрочем, вскоре ему стало казаться, что ему не кажется, и действительно, он начал ясно различать огромные тела, движущиеся мучительно медленно, словно воздух для них был не газом, а чем-то густым и вязким. Однако сами они этого, очевидно, не замечали; они всё шли и шли по улице, как на каком-то дурном параде: одни скрывались вне поля зрения, на их место приходили другие, и их количество не поддавалось счёту…
Когда глаза Жеана окончательно привыкли к странному освещению, он разглядел, что двери домов на другой стороне улицы открыты настежь, и за ними темно. Похоже, люди ушли, а вернее было бы сказать, сбежали, спрятались куда-то… И правильно сделали, потому что сидеть в доме, который тебя не защитит, и притворяться, что тебе не страшно, глупо, а не храбро.
Откуда-то из-за угла внезапно выскочил здоровый кудлатый пёс – должно быть, сорвался с цепи, а может, сами хозяева, покидая дом, потрудились освободить хвостатого друга, чтобы тот позаботился о себе сам. Но собака не пожелала убегать. Видимо, привычка охранять вверенный ей двор пересилила инстинкт самосохранения, и она бросилась прямо в гущу захватчиков, заходясь заливистым лаем; в царящем вокруг безмолвии этот звук даже через оконное стекло казался звонким и очень громким. Но звёзды не остановились… Ни одна даже не посмотрела на помеху, если, конечно, им вообще было чем смотреть. А потом очередная полупрозрачная тварь шагнула лишь для порядка касающейся земли лапой, и лай оборвался.
Позабыв дышать, Жеан наблюдал за тем, как окоченевшее мохнатое тело рухнуло наземь, неловко и нелепо, словно деревянный чурбан. Алисия была права… То, что в мгновение ока заморозило бедного пса до смерти, даже не заметило, что тот попался у него на пути. Похоже, оно вообще мало что замечало. Прямо на глазах у Жеана звезда, не мешкая и не сомневаясь, прошла сквозь угол бревенчатого дома, словно сквозь неосязаемый дым. Прошла и… запнулась. Запнулось передней конечностью за каменную стенку попавшегося на её пути колодца.
Камень! Дерево их не остановит, а вот каменным стенам это, похоже, под силу. Может, жители Заречки знали это из сказок и легенд, может, догадались, но ведь куда-то они ушли! А каменных постройки в округе всего две…
- Кузница! – припечатала Алисия, словно его мысли читала. – Церковь на другом конце деревни, добираться опасно…
Жеан молча кивнул, и они, не сговариваясь, бросились к выходу.
Ворвавшийся в распахнутую дверь гостиницы воздух буквально обжигал холодом, но о том, чтобы не простудиться, Жеан думал в последнюю очередь. Алисия сбежала с крыльца, воровато заглянула за угол; в узеньком проулке между двумя домами было тихо и темно, и они рванули по нему, оставляя живой поток мерцающих зверей у себя за спиной. Несмотря на то, что теперь их двоих отделяли от звёзд заборы, стены и крыши, темно всё равно не было – мир словно освещали десятки бесшумных негаснущих фейерверков, неподвижно повисших в небе.
Проулок кончился неожиданно, так что Жеан едва не влетел прямо в создание из голубого тумана. Здесь, впрочем, звёзды двигались не плотной процессией, как там, откуда они с Алисией сбежали; тут пришельцы с небес гуляли разрозненными группками, и они всё-таки были медленными, медленнее людей… Он поймал взгляд ведьминой дочки и указал на другую сторону дороги, она согласно кивнула, и они побежали.
Жеан пропустил перед собой хвост какой-то звёздной твари и проскользнул прямо перед носом у другой, следовавшей за ней по пятам, чувствуя себя распоследней бродячей кошкой, сдуру сунувшейся на проезжую часть в час пик, когда движение там оживлённее всего. Тело из голубого тумана, которое он обогнул в следующие мгновения, было таким высоким, что Жеан даже не увидел скрытой внутри него звезды – попытка из любопытства задрать голову могла повлечь за собой весьма и весьма неприятные последствия, отвлекаться вообще не следовало. Почти добравшись до противоположной стороны улицы, он снова увидел Алисию, а она не то услышала его, не то почувствовала его взгляд и, пропустив мимо очередную звёздную тварь, улыбнулась ему. Улыбнулась. Ободряюще и ласково.
Жеану захотелось её ударить. Любя, конечно. От избытка чувств и оттого, что в такой момент нужно смотреть, куда идёшь, а не заглядываться на парней, особенно если они и красотой-то не блещут…
Краем глаза он вдруг уловил движение – движение кого-то слишком маленького и слишком осязаемого, чтобы быть ещё одним сошедшим с неба спятившим светилом. Жеан узнал его мгновенно – он очень хорошо запомнил белокурые волосы, наглую усмешку и руки, держащие отчаянно вырывающуюся рыжую девушку за плечи. Парень, за день до равноденствия помогавший обижать Ярославу, сегодня отнюдь не выглядел таким самоуверенным, как тогда, и Жеан прекрасно его понимал – в последнее время он и сам совершенно ни в чём не был уверен, а в себе самом – особенно.
Молодой человек выглядел напуганным, но стоило ему увидеть двоих совершенно не знакомых ему людей, как его лицо просветлело от облегчения и осознания, что он больше не один. Хотелось бы знать, откуда он вообще здесь такой взялся? Неужели не видел, что все вокруг куда-то торопятся? Хотя, может, он банально спал, а когда проснулся, поблизости уже не было никого, кто смог бы объяснить ему, что за чертовщина творится вокруг…
В любом случае, хотя бы сейчас он мог повнимательнее смотреть, куда идёт. Глядишь, тогда лобового столкновения с воплощённым холодом удалось бы счастливо избежать…
- Осторожно! – заорал Жеан, парень вздрогнул и отпрянул, но было на какую-то долю секунды слишком поздно – звёздный зверь на трёх ногах задел его плечом. Вскользь, но задел… или нет?
Жеан бросился вперёд и поддержал несчастного, когда тот попытался упасть. Парень определённо был жив, но его губы посинели, словно он как минимум полночи простоял на морозе, а зубы выбивали какую-то дикую чечётку.
- Потом он поймёт, как ему повезло, - заметила появившаяся рядом Алисия. – Если сумеет согреться, конечно. Не коснулась… Хотя было близко, очень близко! Будет о чём рассказать детям и внукам… Бери его, тут, сам понимаешь, лучше не задерживаться, нужно идти дальше.
Жеан кивнул и мягко потянул паренька за собой, тот пошёл, хотя и не вполне уверенно; его неподвижные глаза невидяще смотрели куда-то в пространство. Бедняга… Благо, до кузницы было уже недалеко. Они вскоре увидели её, и в её окнах призывно и утешительно горел тёплый оранжевый свет.

Рональд вернулся в Гарду очень вовремя. Он едва успел завести лошадь в конюшню, когда с тёмных лесистых холмов спустились первые звёзды.
Раймонд был не из любителей попортить собственные нервы, в подробностях представляя себе все ужасы, которые могли бы случиться, если бы не то-то и то-то, но он смотрел на жизнь объективно и прекрасно понимал, что, задержись Волчонок в своей поездке чуть подольше, всё точно не прошло бы так… гладко. Должно быть, в крови юного ландграфа и правда сохранилась некая мудрость предыдущих поколений, потому что даже без подсказки он сделал всё совершенно верно: организованно, быстро и без суеты согнал население целого города в свой родовой замок, запер ворота и велел пожарче затопить камины. Здравый смысл рассудительно нашёптывал, что куда разумнее сейчас было бы экономить дрова, чем тратить их на обогрев огромного здания, которое поглощает тепло так же жадно и быстро, как песок воду, но уж кто-кто, а Раймонд знал, что никакой здравый смысл сегодня по определению не может быть прав. Когда мучительный страх в один прекрасный день оказаться запертым в птичьем теле ещё не мешал ему летать, он иногда поднимался очень высоко, и там, вверху, было холодно. Звёзды – это холод. Холод неба и вечной темноты, что за ним… Людям с горячей кровью не остаётся ничего иного, кроме как до последнего цепляться за своё тепло.
Звёздные звери бродили вокруг крепостной стены, как кошки, караулящие забившуюся в норку мышь. Войти они не могли – мешали стены из камня и створки ворот, обитые железом, которое небесные гости тоже не жаловали. Раймонд этого не видел, из его окна открывался чудесный вид на внутренний двор, а что происходит за пределами замка, оттуда было не углядеть; он просто знал. Он вообще знал некоторые вещи, которые обычный человек знать, по идее, не должен. Например, мог в любой момент с точностью сказать, где находится любой из членов его горячо любимой семьи и как до него долететь. Другое дело, что это умение было совершенно бесполезным, потому что никто, кроме Алисии, в общем-то, не желал его видеть, но факт оставался фактом. Это знание не сваливалось на него откуда-то с небес – он как будто просто вспоминал нечто известное ему, только подзабытое. Несколько лет назад, когда всё ещё было хорошо, Раймонд понял, что даже его мать так не умеет, и страшно гордился собой. Разумеется, гордиться приходилось втихомолку и стараясь особенно этого не афишировать, но всё-таки сносить нападки старших было легче, пока он чувствовал себя особенным.
Почти самый младший сын ведьмы смотрел в окно и понятия не имел, что делать дальше. Ночь вполне могла длиться вечно, а вот осада – едва ли. Пройдут дни, напомнят о себе нехватка пищи и дров, здравый смысл будет гнусно хихикать и напоминать, что «ну он же говорил»… А звёзды могут уйти, а могут остаться. На день, на год, на десять… Для них что миг, что тысячелетие – всё едино. Время – это для слабаков… То есть для людей. Он провёл рукой по лицу, подавляя поселившуюся в нём ещё в детстве трусливую привычку бежать к матери, встретив на жизненном пути хоть сколько-то серьёзные проблемы. Причём бежать непонятно зачем, потому что она всё равно не помогала. Не утешала, не подсказывала… Просто непреклонно велела: «Разбирайся сам!». Она хотела, чтобы люди сами догадывались, что и как нужно делать, потому что, по её словам, тогда и только тогда они хоть что-то запомнят.
Раймонд бросил последний взгляд в расцвеченную голубоватыми бликами заоконную темноту и задёрнул тяжёлую штору прямо перед клювом младшего брата. Матиэль обиженно заголосил, жестикулируя крыльями.
- Нет, ты серьёзно? – закатил единственный глаз Раймонд. – Я уже сказал тебе трижды и повторю ещё раз: никуда ты не полетишь! Ты чего, в такую-то… погоду?!
Погода, кстати, и правда портилась – поднимался ветер, и снегопад снова начался. Но Раймонд, разумеется, предостерегал младшенького совсем от другого, и, хотелось верить, тот пока ещё оставался в достаточной степени человеком, чтобы сообразить, что быть замороженным на лету – не самая приятная участь.
Признаться, Раймонд недоумевал, почему мама послала Матти именно к нему, но, даже не понимая подоплёки его визита, он был рад провести время с братом. Даже странно, но с тех пор, как младшенький перестал выглядеть как человек, Раймонду стало с ним… гораздо уютнее, что ли. Наверное, оттого, что очень пронзительные и слишком глубокие для ребёнка чёрные глаза больше не смотрели на него с человеческого лица. Соколу они подходили больше.
Раймонд даже не сердился на Матиэля за шрамы и чёлку, которую вынужден был постоянно носить. Однажды они поговорили об этом и всё обсудили. Братишка горячо уверял, что он не хотел, что он не контролировал себя, что хищным птицам положено рвать когтями и клювами, это заложено у них в генах… Раймонд ему верил. Он прекрасно знал, что перья и шкуры нередко искажают восприятие, и добрейший человек в волчьем обличии может разорвать горло своему другу просто потому, что он на мгновение забыл, кто он на самом деле.
Матиэль снова подал голос. Теперь его речь приняла укоризненный тон.
Раймонд прикусил губу.
- Я знаю, что она моя сестра! – отмахнулся он. – Но она в Заречке, и она там… не одна. Она не пропадёт. Слушай, она же не просила никого из нас о помощи!
Если бы он доподлинно не знал, что птицы так не умеют, он решил бы, что его брат пожал плечами.
Матти беспокоился за Алисию, и это было довольно странно. Ни для кого уже не было секретом, что единственная дочь ведьмы на порядок сильнее всех её сыновей, вместе взятых, и уж точно умеет и может куда больше подростка в соколиных перьях и одноглазого болвана, которого выгнали из дома. Мужчинам из их семьи, пусть даже в их жилах текла трижды волшебная кровь, не светило и подобия интересного будущего. Сын ведьмы мог, скажем, избрать стезю кузнеца, мельника, травника, чернокнижника… И, каких бы вершин своего мастерства он ни достиг, вершиной его карьеры в любом случае стали бы разве что костёр или виселица, а то и просто мирная старость в кругу ничем не примечательной семьи. А на Алисию даже мать смотрела так, как стареющие дамы, ещё не так давно сиявшие на всё светское общество, взирают на своих дочерей, которые превзошли их красотой – с чёрной ревностью, восхищением и гордостью одновременно. Алисия могла постоять за себя. С ней ничего не должно было случиться.
И тем не менее – и тем не менее Матиэль не находил себе места, порываясь лететь к сестре сквозь неприютную ночь, полную снега и звёзд. Раймонд отнюдь не был глуп, и ему не нравилось поведение брата. Птицы знают больше людей, и дети ведьмы знают больше людей, а Матти, в конце концов, был и тем и другим одновременно…
Впрочем, Раймонд твёрдо решил, что это не повод потакать капризам младших и выпускать разных неугомонных мальчишек из безопасной и тёплой комнаты.
- Хватит искать приключений на свою голову, - безапелляционно заявил он, отворачиваясь. – Тебе что, мало того, что ты остаток своих дней вынужден будешь проходить в этих перьях?!
Братец прокомментировал это высказывание в весьма неуважительной манере, и Раймонд хотел прикрикнуть на него, чтобы неповадно было грубить старшим, но тут он уловил донёсшийся из коридора звук. Знакомый звук чьих-то босых шагов и оконной решётки, которую аккуратно и ловко вынимают из стены.
Когда он распахнул дверь, Лонгрен уже наполовину был по ту сторону подоконника. Во имя всего сущего, ну почему этим глупым детям даже сейчас дома не сидится?! Раймонд тщетно пытался подобрать самые веские и точные слова, которыми можно было одновременно обругать неугомонного волчонка и отговорить его соваться на улицу, в темень и зарождающуюся вьюгу, но Лонгрен, не дожидаясь, пока его остановят, недвусмысленно прижал палец к губам, прося не рассказывать никому о его побеге, и скрылся из виду.
На несколько секунд, в течение которых происходила вся эта немая сцена, Раймонд, разумеется, забыл о двери в его комнату. Она стояла открытой, и Матиэль, конечно же, не преминул этим воспользоваться: не успел его старший брат и единственным глазом моргнуть, а он уже сидел на подоконнике, готовый отправиться в полёт.
- Да вы что, сговорились?! – раздражённо бросил Раймонд, но тут же махнул рукой. – Хотя знаешь что? Князь с тобой, лети куда хочешь. Не за хвост же, право, мне тебя хватать… Да это тебя, наверное, и не остановит, пожертвуешь парой перьев и всё равно сбежишь.
Спорить с птицей – это глупо, а спорить с птицей, которая уже всё решила и не желает тебя слушать, глупо вдвойне. Тем более что нелётная погода Матти не страшна: ветер, каким бы сильным и злым он ни был, не переломает соколу, родившемуся человеком, крыльев – отец не желает своим детям зла… И братцу уж точно хватит ума не влететь прямиком в какую-нибудь звезду, верно?
Матиэль не торопился пускаться в путь, он сидел на подоконнике и выжидающе глядел на Раймонда своими тёмными и умными глазами.
Тот вздохнул.
- Я серьёзно. Лети, если думаешь, что это нужно. Только ради всего, что вы, птицы, считаете святым, будь осторожен, ладно?
Может быть, ему это только показалось, а может быть, Матиэль и правда едва заметно кивнул, прежде чем сняться с места и стремительно скрыться в сгущающейся снежной пелене.
Некоторое время Раймонд, закусив губу, смотрел ему вслед, пока у него не зарябило в глазах от нескончаемой вьюжной пляски. Тогда он оторвался от окна, совершенно бездумно поднял вынутую из него решётку и вставил её на место. Лонгрен не хотел, чтобы его отсутствие заметили раньше времени, значит, так действительно нужно. Он знает, что делает, он ведь всё-таки волк, а не юный, не нюхавший жизни человек, хотя об этом порой так легко забыть…
Метель за окном выла, жаловалась и нашёптывала, не слышать её Раймонд не мог, но уже привык не слушать. Матиэль так и не потрудился объяснить, почему он рвался к сестре. Просто переживал за неё, потому что времена нынче, мягко говоря, неспокойные? Или знал что-то? Чувствовал, видел, слышал от других птиц… Но говорить не захотел. Раймонд вдруг почувствовал, как в нём поднимается тревога за обоих младшеньких, которые никогда не нуждались в его опеке. Ду́хи, какой же он дурак – зачем-то отпустил бестолкового птенца одного, когда сам мог бы отправиться вместе с ним и не переживать….
… Если он, конечно, ещё не разучился летать. Раймонд уже точно не помнил, когда он пытался в последний раз. Оставалось только надеяться, что подобные навыки запечатлены в памяти тела и потому не забываются…
Он отдёрнул занавеску и некоторое время играл в гляделки со снежным месивом, беснующимся за окном. Кто выиграл, сказать наверное было затруднительно, но вряд ли это был Раймонд, потому что на улицу ему не хотелось. Причём это малодушное нежелание выходить относилось не столько к возможной вылазке в большой и сложный внешний мир, где он давно уже не бывал, сколько к самой перспективе вылезания из тёплого и пока ещё безопасного замка на холод.
Но, князь побери, он же не намерен просидеть в этой комнате до самой старости, верно? Тем более памятуя о том, что ни его младший брат, ни прибившийся к людям волчонок не струсили, а он старше их и бояться тем более не должен.
Алисия всегда говорила, что летать – это так же просто, как кататься на коньках. Раймонд, у которого в детстве с коленей не успевали сходить ссадины от постоянных падений, в том числе и на лёд, воспринял это заявление со здоровым скепсисом. Для него летать значило просто забыть о том, что где-то там, внизу, есть земля, о которую можно удариться. У него не всегда получалось, но если уж получалось…
Его рваный плащ, такой же, как у Алисы, остался где-то у матери, но кому вообще нужна эта старая грязная тряпка? Раймонд никогда не говорил сестре, что ему самому давно уже хватает одного лишь усилия воли, чтобы превратить руки в крылья; он хотел, чтобы она и дальше считала себя самой-самой, потом, когда она станет ведьмой, без этого ей будет не обойтись. Он забрался на подоконник и распахнул створки рамы, впуская в натопленную комнату стужу и снег; ветер тут же наотмашь хлестнул его по лицу, отбрасывая назад закрывающую покалеченную глазницу чёлку… Поприветствовал. Позвал за собой.
Раймонд усмехнулся. Хорошо, что хотя бы с отцом он не в ссоре.

В горне полыхало яркое и жизнеутверждающее пламя. Именно к горну с порога бросился парень, чудом избежавший смертельно близкого знакомства со звездой; теперь он сидел, придвинувшись как можно ближе к пышущей жаром конструкции, но расходящиеся от горячих углей тепловые волны, казалось, нисколько беднягу не согревают. У Жеана вообще сложилось впечатление, что, будь его воля, молодой человек охотно залез бы прямо в огонь. И не факт, что это помогло бы.
Алисия стояла неподалёку, пристально глядя в окно, почти полностью заросшее ледяными узорами, и Жеан полушёпотом спросил у неё:
- Что с ним будет? Можно ему чем-нибудь помочь?
Она перевела задумчивый взгляд с мутного стекла на дрожащую у огня фигуру и так же тихо отозвалась:
- Если честно, я не знаю. Я вообще не слышала о людях, которые… выживали. Во всех историях ты или не подходишь к звёздам на расстояние ружейного выстрела, или умираешь… Посмотрим. Время всё расставит по местам…
Жеану очень хотелось, чтобы благодатное расставляющее всё по местам время настало как можно скорее. Он был бы очень рад, если пусть не всё на свете, но хотя бы пара-тройка вещей снова заработала бы как полагается.
Народу в небольшую кузницу набилось как сельдей в бочку – кто-то стоял у стен, кто-то сидел на полу или на верстаке, некоторые, как Алисия, прилипли к окнам. И всё равно здесь не собралось и половины жителей Заречки. Оно и неудивительно – в кузницу, которую было слишком непрактично строить деревянной, ибо в ней постоянно горит огонь, а пожары не нужны никому, пришли те, кто понял, что до церкви ему банально не добежать. По всеобщему мнению, в святом месте, разумеется, было лучше и безопаснее. Причём не только потому, что храм несколько превосходил кузницу размерами и был более приспособлен для того, чтобы вмещать немалые количества людей. Просто сейчас все испытывали потребность в чувстве защищённости, пусть даже необоснованном, пусть даже возникшем в результате веры в некую сущность, которую невозможно постичь или увидеть. Похоже, жгучее желание помолиться не посетило пока только самого Жеана, чей атеизм, как ни удивительно, не сумели до конца подкосить никакие противоестественные приключения, и Алисию, которую в детстве, очевидно, научили уповать на какие-то другие высшие силы. Возможно, что на свои собственные.
Она в который уже раз приложила ладонь к стеклу, чтобы растопить намёрзшую на него корочку льда, и приникла к получившемуся «окошку». Жеан тоже не так давно выглядывал наружу и имел кое-какое представление о том, что там творится. А творилось неутешительное: звёзды, которые раньше без видимой цели брели куда-то опустевшими улицами, не замечая ничего вокруг, теперь собирались вокруг кузницы. Они загнали людей в мышеловку с каменными стенами, теперь им оставалось только ждать, потому что прятаться вечно невозможно…
- Там кто-то стоит! – вдруг бросила Алисия, не поворачивая головы. – Маленький кто-то…
Жеан бросился к окну, и она потеснилась, чтобы дать ему место. Мокрое и обледеневшее стекло не давало как следует разглядеть, что происходит, не помогали даже очки, но он всё-таки сумел различить на фоне бело-голубого звёздного света хрупкий тёмный силуэт.
- Ребёнок, что ли? – пробормотал он. – Но откуда?..
Закончить свой риторический вопрос он не успел: в следующее мгновение кто-то – какая-то женщина – оттёрла Алисию от окна и вскрикнула:
- Это же моя дочь! Моя Лунолика! Но как, как?!..
Жеан подозревал, что зрение у дамы было острее его собственного, ибо она вряд ли портила его долгим и упорным чтением при плохом свете, и она вполне могла издали узнать своё чадо; к тому же всё, что разглядел он сам, подтверждало предположение – тоненькая и невысокая девичья фигурка, длинные волосы… А вокруг – целая стая звёзд. Боже правый, разве можно пускать к звёздам ребёнка, из-за педагогических заблуждений матери совершенно не приспособленного к жизни в реальном мире?
Жеан вдруг осознал, что уже распахнул дверь и стоит на пороге. Ни секунды не колеблясь, он сбежал с крыльца и услышал, что Алисия поспешила за ним, со злостью бросив горе-родительнице:
- Князь тебя забери, женщина! Как ты смеешь называть себя матерью, если ты не в состоянии уследить за единственным ребёнком?!
Сделав несколько шагов, Жеан остановился так резко, что будущая ведьма едва на него не налетела. Она хотела было что-то спросить, но он, не сводя глаз с Лунолики, жестом попросил её помолчать.
Девочка стояла на месте, очень спокойно и прямо, высоко подняв голову, и не выказывала ровно никакого страха. Она ни разу не шелохнулась и не произнесла ни слова, но звёзды почему-то заинтересовались ей: одна за другой они отвлекались от кузницы и подбирались поближе к маленькому человечку, так что Жеану с Алисией приходилось то и дело менять местоположение, чтобы случайно не оказаться у них на пути. А потом… Потом на небо вышла луна. Полная. Несмотря на то, что новолуние было всего несколько дней назад.
В заволакивающих тёмный небесный свод косматых облаках открылась рваная рана, она истекала бледным серебристым светом, и Лунолика вдруг заговорила. Её голос был чужим, далёким и взрослым, и Жеану показалось, что он отозвался у него в голове едва слышным эхом; девичье личико стало маской холодного спокойствия существа, которое знает, что оно всесильно, а дивно красивые синие глаза вдруг вспыхнули, словно вобрали в себя сияние луны.
- Вы ведь пришли танцевать, - произнесла она. – Хорошо… Мы станцуем. А потом вы уйдёте.
И она, вскинув руки, легко и грациозно – не помешало даже тёплое и толстое зимнее пальто – закружилась в такт мелодии, которую не дано было слышать никому, кроме неё самой и звёзд. О, звёзды слышали, в этом не было никаких сомнений, потому что они тоже пустились в пляс. Их мучительно медленные движения теперь стали текучими и плавными, огоньки, спрятанные в сотканных из светящегося холода телах, разгорелись ярче. Центром танца была, без всякого сомнения, Лунолика – звёздные звери кружили вокруг неё, то отходя, то опасно приближаясь, но она каждый раз ловко отстранялась, не давая к себе прикоснуться…
Наблюдая за смертельно опасной пляской, Жеан позабыл дышать и разучился думать. Единственная мысль, которая у него осталась, была о том, что в воображении человека, которого попросили представить себе, как милая маленькая девочка танцует со звёздами, скорее всего, возникнет совсем другая картина. Где-то за его плечом Алисия с недоверчивым восхищением выдохнула:
- Крестница луны… чтоб её!
Интересно, видят ли это оставшиеся в кузнице? И смотрят ли? Или мешают наледь на окнах и их собственный страх?
Секунды растягивались в века, Лунолика неутомимо кружилась в танце и, кажется, до сих пор даже не запыхалась, звёзды тоже держали темп, и в конце концов Жеану начало казаться, что и сама луна там, в вышине, отнюдь не стоит на месте. А может, и не показалось, почему бы и нет? За последние несколько суток случались и более странные вещи.
А потом где-то вдруг взвыл яростный ветер, швырнул с небес пригоршню снега, и облачная рана в мгновение ока затянулось, словно её и не было. Лунный свет померк, оставляя осиротевшую землю в темноте, а Лунолика внезапно запнулась, остановилась и опустила руки. Одержимость сгинула, на месте воплощённой хозяйки ночного неба, которой подчиняются даже звёзды, снова стоял перепуганный, ничего не понимающий ребёнок, и звёздные звери это поняли. Уходить они больше не собирались. И танцевать тоже.
Жеан был слишком далеко, но звёзды снова стали медлительными. Он почти опередил одну из них, которая уже протянула к крестнице луны свою бесформенную конечность. Он даже успел схватить девчонку за плечи и толкнуть её в тёмную прореху между двумя светящимися боками.
Он не был героем и уж точно не собирался жертвовать собой. Просто так получилось.
Последним, что он почувствовал и услышал, были поистине невообразимый холод, замораживающий кровь, дыхание и мысли, и тихий хруст треснувшего стекла.

Вьюжные волки собирались в стаю.
Обычно они появлялись в минуты, когда Лонгрен вспоминал о днях, оставшихся в прошлом вместе со шкурой, которая совсем не грела тогда, две зимы назад. Узоры метели, облака в небесной синеве, танец языков пламени… В них всегда видишь то, что не хочешь или не можешь забыть. Но сегодня волки пришли без зова.
Спрятавшись за деревом, Лонген наблюдал за тем, как снежные вихри сплетались в до боли знакомые формы, обретая подобие плоти. Его не замечали или не считали нужным замечать, для них он был всего лишь человеком, он не был им ни интересен, ни опасен. Стая насчитывала уже несколько десятков зверей, а новые всё прибывали и прибывали…
Ветер донёс до чутких ушей волчонка в человеческой шкуре далёкий вой другого волка, волка с серой шерстью и горячей кровью. Сегодня какие-то небесные законы перепутались и перестали работать, и луна, волчье солнышко, взошла полной, хотя должна была быть похожей на тонкий, остро отточенный серп. Те, кто ходит на четырёх лапах, ещё ничего не поняли, они не боялись темноты и умели терпеть холод. Чтобы осознать, что вечной ночью не выжить никому, ни хвостатым, ни бесхвостым, нужно хотя бы немного побыть человеком.
Лонгрен это осознал.
Их было уже с полсотни. Волки? Вряд ли. Скорее, гончие зимы… Псы, готовые вцепиться в глотки тем, кто ей не по нраву. Волчонок чувствовал угрозу, исходящую от готовой сняться с места стаи, и он не завидовал тому, за кем – или чем – она пустится в погоню. И вместе с тем…
Вместе с тем ему нестерпимо хотелось убежать вместе с ними. Просто чтобы вспомнить, на что это похоже… Просто чтобы увидеть, за кем они погонятся.
Он никогда не скучал по своей шкуре. Останься он в ней, он бы умер. Да он и умер… В каком-то смысле. Его ведь застрелили и освежевали. Но боли он уже почти не помнил, а люди, которых он встретил в своём новом обличии, доказали, что далеко не всех двуногих стоит бояться, скорее даже наоборот...
Он никогда не скучал по своей шкуре, но до конца она его не отпускала. Как будто осталась где-то там, под кожей, невидимо и неосязаемо. Просто как напоминание о том, что волчонку никогда полностью не стать человеком. Не заговорить по-человечески, не разучиться слышать и видеть то, что двуногим неведомо. И это напоминание было ценно – оно не давало чему-то по-настоящему важному стереться из памяти.
Падал снег, ветер гнал по небу стадо косматых туч. В одном месте облачная шкура разорвалась и разошлась в стороны, в прорехе мелькнул тревожный жёлтый глаз луны, и волки побежали.
Сильные лапы отталкивались от пустоты, уши прижимались к белым головам; летящая в едином яростном порыве стая как будто снова сплелась в снежный вихрь, несущийся сквозь танец метели… И Лонгрен бежал вместе с ней.
Ни один человек на свете не смог бы обогнать вьюгу, но он всё-таки не был человеком. Количество ног не имеет значения, две их или четыре, не так уж и важно... Куда важнее не потерять дыхания и не сбиться с дороги. Звери всегда знают короткий путь, и его волчья часть ещё помнила тропы, позволяющие обмануть пространство. А время… Время сейчас и без того движется не так, как надо. Если больше нет закатов и восходов, разве можно с уверенностью утверждать, что дни вообще проходят, а не стоят на месте?
Белый ветер мчался вперёд вдоль опушки впавшего в анабиоз леса, и Лонгрен не отставал. Думать ни о чём пока было не надо, и он… Здесь и сейчас он был счастлив. Счастлив в кои-то веки вырваться из дома, полной грудью вдохнуть запах заснеженной ночи… Нет, всё-таки забыть, каково чувствовать себя волком, было бы невыносимо.

Может, время и впрямь остановилось?
Реми имел очень слабое представление о том, давно ли он отправился в путь и какое расстояние уже преодолел. Зато он весьма ясно осознавал, что, пробираясь по труднопроходимому заснеженному подлеску, он не испытывает ни голода, ни усталости, ни беспокойства о том, как он впоследствии найдёт дорогу обратно. Впрочем, может, он и в самом деле просто не успел уйти очень далеко…
Лес словно вымер. Мимо ни разу не пробежал ни зверь, ни дух… Хотя глупо было надеяться, что кто-то из князей вот так вот запросто выйдет навстречу незваному гостю – после того-то, что люди сотворили с одним из их собратьев! Постепенно Реми начал понимать, что он, возможно, принял не самое мудрое решение, и тем не менее даже сейчас, по относительно здравом размышлении, он не мог придумать ему альтернативы. Возможно, её просто не существовало, и жаловаться в таком случае не приходилось, потому что делать хоть что-то было в любом случае лучше, чем бездействовать.
Царящая вокруг тишина его не пугала – в мире есть множество вещей пострашнее тишины –, но уже начинала раздражать, так что Реми даже обрадовался, услышав невдалеке скрип снега и треск сломанной ветки. Впрочем, радость эта продлилась недолго – ровно до тех пор, пока он не разглядел пляшущий между деревьями оранжевый свет. Олени и лисы не разгуливают с огнём, а кто из людей, не считая его самого, захочет в такую пору выползти на улицу, на мороз, и отправиться искать неизвестно чего?
Ответ не заставил себя долго ждать. Приближающиеся фигуры внушительных размеров были с ног до головы закутаны в меховые одеяния, не оставляющие ни малейших сомнений относительно рода занятий тех, кому дома не сидится. Браконьеры! Реми выругался про себя и спрятался за дерево, чтобы не привлекать нежелательного внимания, но его уже заметили. Огромная ручища в перчатке сграбастала его за плечо и втащила в круг света от фонаря, который сжимала в лапках тоненькая рыжая девочка, неожиданно напомнившая Ярославу. Реми закусил губу: обещал скоро вернуться и принести с собой весну, а вместо этого попался… этим вот!
- Откуда он здесь взялся?
Из-за браконьерских спин выступил закутанный в серый плащ мужчина с короткими седыми волосами; он говорил со странным акцентом, и его голос, звучный и властный, был голосом человека, который привык к полному повиновению со стороны всех, кто его окружает.
Реми скрипнул зубами. Чёрт возьми, это ещё кто такой?!
Мужчина недобро сощурил холодные бледные глаза:
- Ты что, шпион? Отвечай!
- Ради всего святого, Геллерт! – вмешался ещё один человек, измождённое лицо которого украшала щетина, а в глазах читался категорический отказ верить в то, что с ним в этой жизни в принципе может произойти хоть что-то хорошее. – Как он может быть шпионом? И чьим? Рассудите здраво, ведь ни одна живая душа вообще не знает, где мы с вами сейчас находимся! Даже мы сами не знаем, если на то пошло...
Пока он говорил, Реми обнаружил, что рыжих девушек на самом деле двое. Он ненароком встретился взглядом со второй из них, которая была побольше и ростом, и объёмами, и вдруг узнал её: она оказалось той самой лисичкой, хвост которой он парой дней раньше освободил из крепкой хватки одного неуважительного охотника. Вот где довелось встретиться ещё раз… Реми слабо улыбнулся свей знакомой, сочувствуя ей за то, что браконьеры всё-таки до неё добрались, и она вроде бы тоже ответила ему едва заметной невесёлой полуулыбкой.
- Что это за разговоры, Келли?! – рыкнул седой. Свет плясал на его лице, искажая черты слишком глубокими тенями; Реми заметил у него на скуле тонкий светлый шрам. – Я устал от ваших вечных упаднических настроений! И если он не шпион, то, может быть, вы объясните мне, что он в такое время делает в том самом месте, где находимся мы с вами?
- Собирает хворост? – терпеливо предположил второй. – Какое наше собачье дело? Поймите, нам сейчас не с руки возиться с каждым встречным мальчишкой. Отпустите его и идём дальше… Куда бы эти лисы нас ни вели.
- Вы правы, - кивнул тот, кого вроде как звали Геллерт. – Лишнего времени у нас нет… Но и просто отпустить его я не могу. Я думаю, мы поступим следующим образом… - он властно кивнул одному из своих браконьеров, - Пристрелите его, и мы продолжим свой путь.
На мгновение Реми показалось, что он ослышался. Да этот тип, должно быть, просто сумасшедший! Он дёрнулся, не желая больше ни минуты оставаться в обществе иноземцев-убийц, но обнаруживший его исполин в мехах так сжал его плечо, что у Реми слёзы навернулись на глаза, и никуда его не пустил. Второй охотник тем временем с невозмутимым и хмурым лицом вскинул на плечо своё ружьё…
- Проклятье, ты что, убьёшь его только из-за того, что он чёртов ларелли?! – заорал небритый, но Геллерт даже не повернул головы, словно не слышал. Не шелохнулся и человек с оружием. Он был слишком занят – он целился.
Он целился в грудь. И он выстрелил. Но произошло невероятное: за долю секунды до того, как он нажал на спусковой крючок, полненькая лисичка с неожиданной для её форм прытью рванулась вперёд и с силой толкнула его под локоть.
Реми отбросило назад; плечо обожгло раскалённой добела болью, такой сильной, что он не смог даже закричать – горло проволочной удавкой сжал спазм, не дающий дышать. Наверное, он не удержался бы на ногах и упал, если бы не удачно подвернувшийся на пути ствол, к которому можно было прислониться спиной.
- Что ты творишь?! – разъярённый стрелок замахнулся ударить лису, посмевшую ему помешать, но та ловко увернулась и дерзко взглянула на него, упрямо вскинув голову. Реми судорожно глотал морозный воздух, пытаясь восстановить дыхание. У него звенело в ушах, происходящее вокруг него утратило последние остатки смысла, но, к счастью, он ещё соображал, на каком он свете.
- Ничего страшного, - спокойно промолвил Геллерт, обращаясь к неудачливому стрелку. – Попробуйте ещё раз…
Но Реми не требовалось ещё одного предупреждения. Каждое неосторожное движение отдавалось такой болью в плече, что у него темнело в глазах, но близкая опасность придала ему сил. Его больше не держали, и он, не мешкая ни секунды, рванулся прочь.

В тот самый момент, когда Рихард уже успел окончательно увериться в том, что он заблудился не в лесу, а в своём собственном помутившемся рассудке, наваждение было разрушено каким-то мальчишкой-ларелли, внезапно возникшим прямо из вконец обнаглевшей темноты. Келли был благодарен незнакомому парнишке за напоминание о том, что пока с ума сходит только окружающая реальность, а ему самому каким-то чудом до сих пор удаётся не свихнуться, однако смелости поднять голос на Геллерта и его вооружённых подручных ему придали не только и не столько личные симпатии. Он просто не любил, когда у него на глазах убивали людей. Он вообще не любил, когда их убивали. Особенно так, как сейчас – молодых и без всякой объективной на то причины, просто за то, что они оказались в дурное время в паршивом месте…
Глупо, конечно – только переживаний о разных незнакомых подростках ему не хватало, для полного-то счастья –, но на какое-то мгновение Рихард искренне возликовал, когда «шпион», хоть и раненый, но живой, дал дёру. Впрочем, ликование продлилось именно что мгновение – а потом Келли встретился взглядом с куратором, возомнившим себя вершителем судеб, и у него по спине побежали мурашки: бесцветные глаза Бернара обжигали холодом. Люди – живые люди с бьющимся сердцем – так не смотрят…
- Клятая тварь! – промазавший охотник, про которого тоже не следовало забывать, попытался огреть толкнувшую его под руку лисицу прикладом, но та сумела уйти от удара, прянув назад. Она оказалась совсем рядом с Рихардом, и он, сам не ожидая от себя ничего подобного, заслонил её плечом, предостерегающе подняв руку.
- Только попробуй! – предупредил он, надеясь, что мужик в шкуре какого-то мёртвого зверья удивится попытке сопротивления до такой степени, что забудет, из какого конца ружья нужно стрелять, и полушёпотом обратился к девице:
- Да что это на тебя нашло?! Жить надоело?
- Не твоё дело! – огрызнулась рыжуля. – Я была у него в долгу, ясно?! Вам, людям, не понять, вы и этого уже не помните…
- Господин Келли, уж не думаете ли вы встать на защиту этих… животных? – усмехнулся Геллерт, вряд ли расслышавший их последние фразы. – Никто не просил вас вмешиваться. Держите себя в руках, или я буду вынужден…
Боже, этот человек пронёс свой канцелярский слог через все их злоключения! Впрочем, расслышать конец фразы не удалось – слова унёс внезапно налетевший бешеный ветер. Вихрь дохнул в лицо лютым холодом, ледяным поцелуем ужалила в щёку белая пчела… Снежинка! Рихард бездумно подставил раскрытую ладонь, и на неё посыпались тонкие хрустальные звёздочки. Надо же, снег снова пошёл. Небо опять заплакало… Хочется верить, оно не оплакивает грешную землю там, внизу, которой ничто уже не поможет.
За первым порывом ветра последовал второй; закружив снежинки в дёрганном вальсе, он толкнул Рихарда в спину с такой силой, словно хотел сбить его с ног. Один из браконьеров выругался и поднял воротник, второй вскрикнул, когда снежная шапка с еловой лапы над его головой свалилась прямо ему за шиворот, а Геллерт… Келли в равной степени захотелось чертыхнуться и сказать «Чур меня!» – Геллерт даже рукой не шевельнул. Не попытался прикрыть от снега лицо, не стал плотнее кутаться в бессильную против дыхания зимы одежду. Он просто стоял неподвижно, глядя куда-то в пространство… и усмехался.
Ветер крепчал с каждой секундой, и за считанные минуты морозный штиль превратился в буйство зимнего безумия – снег клубился и кипел, вихри шептали что-то в самое ухо, но сейчас Рихард, к своему невыразимому счастью, не мог разобрать ни единого слова в потоке слившихся в один голосов. В отсутствие других укрытий он прижался к ближайшему дереву, надеясь, что его ствол хоть немного защитит его от поднявшейся бури; на расстоянии вытянутой руки видимость становилась абсолютно нулевой, и он больше не мог разглядеть ни одного из своих спутников – только неистовую пляску снега, от которой кружилась голова. Из-за беспорядочного движения снежинок Рихарду казалось, что во вьюжном мареве движутся неясные тёмные формы, и, надо же, одна из них оказалась отнюдь не обманом зрения – из белой пелены вдруг вынырнула тонкая рука, крепко схватила его за запястье…
- Ты! – выдохнул Рихард, когда у самого его лица, нос к носу, возникла золотоглазая курносая мордашка. Маленькая лисичка тряхнула медными волосами и улыбнулась, но как-то тревожно.
- Я тоже помню, что и кому я должна… - шепнула она сквозь ветер, снег и творящееся вокруг сумасшествие и решительно потянула его за собой.

Они подобрались почти к самой реке, когда Бонифация жестом велела Ярославе остановиться: лесные духи покинули сень голых деревьев.
Они двинулись вперёд широким клином, спокойно, шагом, никуда не торопясь. Шедший впереди всех князь был красивым и рослым, прекрасные витые рога поражали своей величиной. Его походка дышала уверенностью, однако на пологом берегу реки, у самой кромки воды, он настороженно фыркнул, потянул ноздрями воздух и отступил назад. Яра замерла, не сводя глаз с вожака; если предания не лгут, он не сможет пересечь границу бегущей воды…
Но ведь духи отнюдь не глупы. Уж точно не глупее людей.
Огромный олень коснулся поверхности чёрной воды острым раздвоенным копытом, и по ней во все стороны, извиваясь и ветвясь, побежали стрелки морозных узоров. В считанные секунды широкая полынья затянулась льдом, а ещё мгновение спустя… Ещё мгновение спустя вода замолчала. Больше не было слышно, как подо льдом тихонько мурлыкает неугомонное течение. Река замёрзла до самого дна.
Лесной князь без опаски ступил на лёд и спокойно перешёл на другой берег. Его сородичи, нисколечко не боясь, последовали за ним. Теперь Ярославе стало по-настоящему страшно – они ведь направлялись в Заречку, беззащитную, спящую, и единственная преграда их не остановила! Она порывисто повернулась к Бонифации, чтобы уговорить её вернуться и всех предупредить, но охотнице было не до того – свой первый трофей за сегодня она уже добыла и теперь крепко держала его за предплечье. Трофею не нравилось быть пойманным, и он пытался вырваться, но безуспешно. Яра узнала этого золотоволосого молодого человека – он был охотником из Шаньяти, другом Реми, которого ландграф Гленн силой взял в проводники по здешним лесам… Но откуда он взялся здесь, сейчас?
- Эй, пусти! – потребовал он, но Бонифация и не подумала подчиниться.
- Куда это ты собрался, дурак?! – рыкнула она. – Просить прощения? Но они не простят, и ты это знаешь…
- Да, знаю! – огрызнулся парень. В его светлых глазах вызов мешался с отчаянием. Никто не рассказал Ярославе, что произошло на охоте, откуда вернулись все, кроме Реми, но до неё этот юноша смотрел на мир совсем не так. До неё он улыбался…
Он вдруг ловко извернулся и, высвободив руку, устремился навстречу рогатым хозяевам лесов. Бонифация прошипела сквозь зубы одно из тех слов, которые неизменно заставляли Ярославу краснеть, когда она их слышала, но следом не пошла – лишь неотрывно следила за удаляющейся человеческой фигуркой. А та уже приблизилась к одному из князей, встала прямо у него на пути… Яра не расслышала, говорил ли охотник, а если говорил, то какие слова он подобрал, зато она прекрасно видела, что произошло потом. Исполинский олень вскинулся свечкой и обрушил на стоящего перед ним человечка сокрушительный удар передней ноги – он пришёлся охотнику в грудь, Ярослава зажмурилась, не в силах смотреть... Когда она снова набралась смелости открыть глаза, дух во плоти брезгливо перешагнул через распростёртое на снегу тело и как ни в чём не бывало пошёл дальше.
Бонифация выдохнула целую фразу на каком-то нездешнем, диковато звучащем языке, в её руке блеснул нож – обоюдоострый, чуть изогнутый, с рядом зазубрин по одному краю. Словно клык или коготь из стали… Она всегда говорила, что ружья – это нечестно, и зверей нужно побеждать их же оружием, потому что иначе некрасиво и неинтересно. Но никто не может пойти на сотню могучих и опасных созданий с одним только ножом! Даже она…
Теперь уже её саму надо было держать. Ярослава схватила женщину за руку, прекрасно понимая, что якорь из неё никудышный и охотница, если захочет, безо всякого труда стряхнёт её с себя, но тем не менее твёрдо намереваясь никуда её не отпускать.
- Пожалуйста, не надо! – в отчаянии взмолилась она. – Ты… ты же видела, что они могут сделать!..
- Если уж у этой пернатой гордячки получилось, получится и у меня! – глаза Бонифации горели голодным азартом; она выглядела ни много ни мало как хищник, почуявший добычу и готовый вступить с ней в схватку. – Ты только взгляни на эти рога! – женщина не смотрела на повисшую у неё на рукаве девчонку, огромные звери притягивали её взгляд, как магнит – железо, - Это же мечта любого охотника…
И, очевидно, забыв обо всём на свете – и об опасности, и о своей маленькой спутнице –, она без усилий отняла у Яры руку и лёгким, кошачьим шагом двинулась к тому, кого искренне считала дичью…
Но она ничего не успела.
Деревья в лесу вдруг застонали от ветра, и на равнину вырвался стремительный снежный вихрь, в котором Ярославе почудились неудержимо несущиеся сильные лапы, оскаленные морды, уши, хвосты… Она не могла поверить своим глазам – к реке мчалась стая снежных волков! Они врезались в бок стада духов-оленей, и в следующий миг весь мир исчез – его закружила поднявшаяся в мгновение ока метель.
У зимы были к людям свои счёты, она ненавидела их за огонь и горячую кровь, и она не желала, чтобы кто-то помешал ей взять то, что ей причитается, но князья не собирались отказываться от своей мести за убитых сородичей и погубленные леса. Две неподвластных человеку силы дрались за право нанести роду людскому первый удар, как два волка дерутся за добычу, которую не поделили, и было невозможно угадать, кто же победит…
Ярослава сразу же потеряла из виду и Бонифацию, и огромные фигуры лесных духов; в первые мгновения снег ослепил её, а ветер едва не уронил наземь. Она испуганно озиралась, не понимая, что происходит, а вихри яростно трепали её волосы, бросали в лицо острые снежинки, пробирая холодом до самых костей… Наконец пару минут спустя она сумела отыскать взглядом охотницу – она стояла недалеко, и она была не одна.
Пляшущие перед ней снежинки вдруг сгустились, складываясь в человеческий силуэт – в фигурку тоненькой, гибкой девушки. Словно в танце, она закружилась на месте – поднялась, обнажая стройные ножки, белая юбка, ласковой змеёй обняла нежные плечи длинная, толстая коса – и рассмеялась звонким, серебряным смехом, словно весенний ручей зазвенел по камням. Бонифация смотрела на неё, как завороженная, словно увидела чудо, нечто, чего просто-напросто не может быть на этой земле… Тем временем снег, клубящийся у самой земли, тоже пришёл в движение, принимая узнаваемую форму – рисуя в воздухе громадного матёрого волка. Этот волк не был диким и злым: он приблизился к охотнице и прижался головой к её коленям, словно домашний пёс, а потом лёг на землю у босых ног девушки, созданной метелью. Та присела на корточки, обняла зверя за шею и протянула женщине руку, глядя на неё снизу вверх…
- Яра! Ради всего святого, что ты забыла здесь в такую погоду?!
Ярослава едва не закричала – сначала от испуга, потом от невыразимой, неизмеримой радости. Реми! Слава богу, нашёлся! Неважно, как, неважно, где он был и почему так долго не возвращался, главное – теперь он здесь. Она знала, с самого начала знала, что с ним ничего не случится! У него такие тёплые глаза, здесь, в холодных краях, таких не бывает ни у кого, но он шутил, что пошёл в кареокую бабку-южанку. Люди с такими глазами зиме не по зубам…
Счастливая, как ещё никогда в жизни, Ярослава обернулась, чтобы обнять его, и у неё словно что-то оборвалось внутри – за её спиной никого не было.
- Чёрт возьми, ты же совсем замёрзла! Разве можно в такую метель соваться на улицу раздетой?! Обещаю, когда я приеду в следующий раз, я привезу тебе нормальный плащ, а то гулять в этом лоскутном одеяле всё равно что гулять без всего…
Голос звучал прямо у неё над плечом, он был до боли знакомым и родным, но он исходил из пустоты. Реми рядом не было.
Ярослава слышала разговоры о том, что метель может нашептать человеку такие вещи, что он забудет себя и сойдёт с дороги. Она бы тоже с радостью пошла куда угодно, если бы вьюга позвала голосом того, кто ей всего дороже… А ведь Бонифацию звали. Снежная девушка звала. И ещё неизвестно, куда. Навряд ли в какое-то тёплое и безопасное место…
Судорожно оглядевшись, Яра с трудом различила невдалеке знакомый силуэт. Слава богу, она ещё здесь! Каждый шаг против ветра давался девушке с трудом, но она, стиснув зубы, упрямо пробиралась по снегу. Беснующаяся метель играла с её плащом, надувая его, как парус, и вдруг совсем сорвала ткань с её плеч; Ярослава невольно обернулась, провожая взглядом пёстрое полотно, и ей вдруг показалось, что в снежном мареве она видит фигуру стройного юноши с серыми, точно седыми волосами. Он поднял голову, словно прислушиваясь, вытянул руку – и на неё, борясь с ветром, опустился встрёпанный серый сокол, его жуткие когти сжались с такой силой, что проткнули рукав рубашки, и на нём проступили тёмные пятнышки крови, но молодой человек, казалось, этого не заметил. Он улыбнулся птице и согнул руку в локте, собственным телом заслоняя её от ветра…
Были эти двое галлюцинацией или нет, но Ярослава уже почти добралась. При её приближении девушка из снега вздрогнула и мгновенно разлетелась на тысячи отдельных снежинок, лежащего на земле волка унесло ветром, но Бонифация больше на них не смотрела, вспомнив, где она и кто она. Яра подбежала к женщине и обняла её, крепко прижавшись к ней, а та укрыла её полой своего плаща из тяжёлой волчьей шкуры. Она точно была настоящей. Хоть что-то настоящее сейчас было необходимо…

Раймонд воссоединился с землёй уже в человеческом обличии и сразу же понял, что опоздал – что-то плохое уже произошло. Даже беглый взгляд на человека, лежащего на снегу, не оставлял ни надежд, ни сомнений: его губы посинели, а снежинки не таяли, опускаясь на бледную кожу… Тепло – это жизнь, ибо без него никакой жизни не бывает. Звёзды выпивают из людей тепло вместе с дыханием… Обидно всё-таки – сестра только-только встретила человека, которого вдруг решила полюбить, а ревнивое мироздание уже отняло его у неё, не дав не то что вместе побыть – даже помечтать…
Разумеется, разбитое сердце обычно не даёт человеку думать о чём бы то ни было, кроме его боли, но такой разумной девушке, как Алисия, не следовало бы упускать из виду некоторые природные явления, происходящие вокруг. В частности, звёзды, которые уже убили того, кто никогда теперь не станет её мужем, и вполне могут в следующую минуту добраться до неё самой. Раймонд без долгих раздумий сграбастал сестрёнку за плечи и потащил прочь. Алиса брыкалась не хуже молодого жеребёнка, но её брат, пусть он и не родился великим силачом, был в состоянии справиться с тощей девчонкой. Он уволок её за угол удобно подвернувшегося поблизости каменного дома; убежище, конечно, это было никакое, но всё-таки здесь опасность нос к носу встретиться со звёздным зверем была поменьше.
Не выпуская единственную дочь своей матери из объятий, Раймонд выглянул из-за угла. Людей никого, одни звёзды… И Матти нигде не видно. Он что, не долетел? Что могло задержать его в пути? Или даже не задержать, а хуже?
Старший брат усилием воли запретил себе беспокоиться о младшем – время было неподходящее –, обернулся и понял, что в мерцающем звёздном свете щёки Алисы блестят от слёз. Видеть её плачущей было странно и жутко. Раймонд вдруг осознал, что на его памяти она вообще никогда не плакала, даже в детстве. Ни когда она падала и больно ушибалась, ни когда братья накидывались на неё всем скопом, изводя её и дразня, ни когда она не на жизнь, а на смерть ссорилась с матерью, ни когда Матиэль навсегда стал другим… Никогда. Как бы больно, обидно и страшно ей ни было, она стискивала зубы и была сильнее этого…
Алисия вдруг перестала вырываться, глубоко вдохнула и спокойно, уверенно и звучно велела:
- Отпусти меня.
Руки Раймонда подчинились раньше, чем его разум осознал суть приказа, потому что не подчиниться было невозможно. Только не ей, только не сейчас.
Она расправила плечи, тыльной стороной ладони вытерла глаза, одёрнула плащ и, ни слова не говоря, вышла из-за спасительного угла.
Те из звёздных тварей, у которых были головы, повернули их к ней. Они почувствовали, что от них больше не собираются прятаться.
Мгновение Алисия стояла неподвижно, а потом сделала шаг вперёд, навстречу звёздам.
И звёзды попятились назад. Потому что они испугались, и правильно сделали.
Раймонд ещё мальчишкой усвоил этот урок: никто и ничто не может безнаказанно обидеть его младшую сестру.
Она стояла очень прямо, решительно вздёрнув гордый подбородок, и как никогда раньше была похожа на свою мать. Кто ещё, кроме настоящей ведьмы, может в одиночку пойти против звёзд и зимы? Вот только Алисии не получалось бояться, и ей не нужно было ничего доказывать. С ней можно было просто встать рядом. По одну сторону баррикад.
Раймонд так и сделал. Досадливо заправив за ухо смертельно надоевшую ему чёлку, он подался вперёд и встал бок о бок с сестрой.
Она может быть хоть сто раз самой сильной и самой лучшей, но он не позволит ей одной бороться с целым мирозданием. Просто потому, что он старше, и он будет её защищать, хочет она того или нет. Так что пусть их станет хотя бы двое…

Реми было страшно.
Говорят, холод притупляет боль, но это оказалось неправдой – холодно было как в аду, но плечо всё равно болело немилосердно. По снегу протянулся след из алых капель, рукав рубашки и плащ промокли от крови и задубели, когда она начала замерзать, а он вдруг понял, что у него нет сил идти дальше.
За ним не гнались, и это было хорошо, но, удирая от сумасшедших с ружьями, не разбирая дороги, словно напуганная лошадь, он утратил даже примерное представление о том, в какую сторону нужно двигаться, чтобы выйти из леса. Перспективы открывались невесёлые. Реми, хотя соображать, равно как и держаться на ногах, ему становилось всё труднее и труднее, и сам понимал, что выбор у него, в общем-то, невелик – или умереть от потери крови, или замёрзнуть насмерть. Причём внезапно разыгравшаяся метель значительно увеличивает вероятность того, что произойдёт именно этот последний вариант.
Из-за вьюги он совершенно не видел, куда идёт, или, если быть до конца честным с самим собой, бредёт, но подозревал, что остановиться – не самая лучшая идея. Чем остаться на месте и быстро превратиться в сугроб, лучше продолжать куда-то двигаться, пусть и бесцельно... Деревья выныривали из кишащего снежинками сумрака, как злонамеренные призраки, а в один прекрасный момент Реми едва не свалился в овраг – ну, или чем ещё могла быть эта чёртова дыра в земле, которую он не замечал до тех пор, пока на самом краю обрыва снег вдруг не посыпался вниз у него из-под ног. Он чертыхнулся и отпрянул назад; его повело в сторону и приложило обо что-то угловатое и твёрдое. Разумеется, простреленное плечо тут же поспешило отозваться чудовищной болью, и Реми невольно схватился за возникшую на его пути неизвестную штуковину, чтобы не упасть. Её бок был шероховатым, каменным и… тёплым. По крайней мере, не ледяным, как всё вокруг. Пытаясь восстановить спешащее дыхание, Реми обеими руками опёрся о почти вертикально торчащую из снега каменюку, похожую на надгробие, и понял, что дальше он не пойдёт. Его не хватит больше ни на шаг.
Чёрт побери, как же всё-таки по-дурацки вышло. Покидая Арк, он не планировал умирать. Он не планировал умирать и тогда, когда уходил из Заречки с ландграфской охотой. Он вообще этого не планировал. По крайней мере, в ближайшие шестьдесят лет, а там можно было бы и подумать – наверняка к тому времени он уже успел бы всё, что хотел сделать в этой жизни... Нормальной для Реми реакцией на такие мысли было бы разозлиться на всю непокорную вселенную целиком, но сейчас у него не осталось сил даже на злость.
Кровь никак не хотела остановиться – она пропитала весь рукав и теперь тонкой струйкой стекала по боку гранитной глыбы, которую некто поставил здесь неизвестно когда и непонятно зачем…
Стекала, оставляя сияющий след.
Серую плоскость камня пересекла испускающая яркий, тёплый золотистый свет полоса – словно кто-то приоткрыл дверь в тёмную комнату, и в щель, разгоняя полумрак, ворвались солнечные лучи. Реми отскочил назад, не понимая, что происходит: линия света стремительно пробежала по «надгробию» сверху вниз, точно расколола его жёлтой трещиной; по пути от неё ответвлялись другие, потоньше, они извивались и причудливо переплетались, рисуя на граните мерцающий узор тонкий, как паутина, и сложный, как кружево…
Затаив дыхание, Реми осторожно коснулся камня кончиками пальцев здоровой руки – на ощупь поверхность была едва не горячей, словно она нагрелась под лучами полуденного июльского солнца. А золотой рисунок, который тем временем оплёл всю каменную плиту целиком, уже змеился по земле, и там, где он проходил, снег таял, прямо на глазах превращаясь в воду.
Реми забыл и о боли, и о бушующей вокруг стихии. С колотящимся от волнения сердцем он следил, как справа и слева от него другие камни, установленные широким полукругом, раньше бывшие невидимыми в темноте, один за одним вспыхивают мягким жёлтым светом, как снег вокруг них утекает талой водой, обнажая чёрную землю и мёртвую прошлогоднюю траву… А когда все каменные глыбы до единой покрылись золотыми узорами, от каждой из них вперёд протянулся длинный сияющий луч, и тогда Реми наконец всё понял.
Там, где, дочерти кто-нибудь каменный полукруг до полного круга, находился бы его центр, была установлена ещё одна каменная плита из какой-то светлой, красноватой породы. Размерами она значительно превосходила остальные; её края были изгрызены и источены дождями, ветрами и временем, а всю широкую переднюю плоскость занимал поблекший от старости и непогоды рисунок. Он изображал небо с редкими облаками, большое лучистое солнце и… ласточек. Целые стаи стремительных, лёгких тонкокрылых птиц, которые, казалось, вот-вот выйдут из плоскости, в которую запечатлены, и улетят прочь…
Жёлтые лучи пробежали по земле, подобно солнечным зайчикам, и слились, встретившись у подножия расписанного камня. Золотой рекой свет потёк вверх, влился в нарисованное солнце, и то воссияло так ослепительно, что от него становилось больно глазам. В тот же самый миг нарисованные ласточки взмахнули крыльями, вырываясь из своего каменного плена…
Вьюга вдруг затихла, кончившись так же внезапно, как и началась, но ветер, поднятый неудержимым и свободным полётом сотен – нет, не сотен, тысяч чёрных весенних птиц был ничуть не слабее. Ликующе свистя, ласточки неслись мимо Реми и над ним, оглушая его хлопаньем крыльев, иные даже ненароком касались его щеки и волос… Они спешили, они и так уже очень, очень опоздали, но теперь они вернулись домой, они принесли с собой свет и жизнь, и теперь всё-всё будет хорошо!
Когда над плечом Реми пролетела последняя птичка, он невольно обернулся, провожая её взглядом, и замер.
Деревья на обрыве за его спиной росли редко, они не закрывали величественный вид на круглую заснеженную долину внизу и ломаную линию горного хребта за ней, небо позади которого больше не было чёрным. Там из-за горизонта дивным весенним бутоном прорастало солнце.
Звёзды меркли, и темнота отступала, а заснеженные вершины гор вспыхнули золотым и розовым огнём, когда над ними показался солнечный край. Реми в жизни не видел ничего прекраснее…

 » Часть II, фрагмент №2.3

Солнце вставало. Оно озаряло мир своими лучами, и фронт темноты стремительно отступал. Кое-где на земле было видно чёткую границу между светом и тенью, и можно было проследить, как полоса темноты убегает, смытая световой волной…
Ветер утих, снег тоже перестал. Неподалёку от безымянной речки Ярослава отстранилась от Бонифации и, обняв себя за плечи, чтобы согреться, смотрела, как вожак лесных князей попятился от ползущего по снегу света, а вслед за ним отступили и другие – нехотя, медленно, но отступили. Шаг за шагом солнце загнало рогатых духов обратно в лесную тень. При нём они не смели покидать своих чащ.
В заиндевелое окошко кузницы в Заречке заглянул первый солнечный луч, и молодой человек, безуспешно пытавшийся отогреться у горна, встрепенулся и кинулся к двери. Широко её распахнув, он подставил лицо солнцу и наконец перестал дрожать, а звёздные звери вокруг тем временем бледнели и гасли, пока полностью не растворились в воздухе… Звёзды ведь светят только в темноте, днём их не видно.
Над землёй, оглашая округу радостными восклицаниями, сновали ласточки. Как и у любых птиц, вернувшихся домой из долгих зимних странствий, у них впереди было много важных и срочных дел…
Весна пришла и вступила в свои права.

Жеан открыл глаза, но легче не стало – какое-то белое марево застилало ему зрение. Судя по ощущениям, он лежал на спине, очевидно, прямо на снегу, потому что ему было зверски холодно. Рядом надрывно, навзрыд плакала какая-то женщина. Алисия? Но почему? Что… что вообще произошло?
Он сел, стараясь не слишком сильно стучать зубами, и попытался снять очки – именно их заиндевевшие линзы мешали смотреть. Пальцы дрожали и не гнулись. Симптомы переохлаждения налицо, значит, он провалялся на голой земле не минуту и не пять… Со второй попытки очки покорились, но стоило их снять, как одно стёклышко жалобно звякнуло и выпало из оправы. По частям. Оно что, треснуло от мороза? Разве такое вообще бывает?
Безутешные женские всхлипывания прекратились, сменившись мёртвой тишиной, а в следующий миг Алисия едва не повалила Жеана обратно на землю – должно быть, от избытка чувств. Она обняла его за шею, так крепко, словно не хотела больше никогда его отпускать, и приникла к его губам. От её слёз поцелуй вышел мокрым и солёным, а её руки показались Жеану очень горячими, хотя, может, всё дело было в том, что это он сам слишком остыл... Он обнял девушку, сердце которой колотилось, как пойманная пташка, и прищурился, защищая глаза от слепящего солнца, выглядывающего из-за крыши кузницы...
…стойте. Стойте. Солнце?! Одно из двух – либо он до сих пор не пришёл в сознание и видит прекрасный бред, либо он многое пропустил…
На крыльцо одного из двух каменных домов Заречки опасливо выбирались люди. Они жмурились от солнца, как только что прозревшие котята, и это выглядело комично. Кажется, они тоже не могли поверить в то, что видят… Невредимая Лунолика обнимала свою маму – слава богу, звёзды не причинили девочке вреда. Всё кончилось, и, кажется, кончилось хорошо…
Жеан закрыл глаза и уткнулся носом в макушку Алисии, такой тёплой и близкой. Ничего страшного, потом, попозже, он заставит её в подробностях рассказать ему, что произошло – она должна быть в курсе, она же всё-таки будущая ведьма, ей по роду занятий положено знать всё и обо всём, что творится вокруг. Но это терпит… Сначала он хочет согреться.

Курносый лисёнок вывел Рихарда из леса.
Вокруг творился кромешный ад, в котором не то что время, но даже понятия «низ» и «верх» находились на грани существования, но, как бы ни бушевала зима, тонкие девичьи пальчики ни на миг не отпустили его руки, и в какой-то момент он обнаружил, что стоит на опушке, а ветер внезапно улёгся. Внизу, у подножия заросшего седыми елями холма, на вершине которого они оказались, призывно виднелись домики небольшого городка, чуть поодаль над ландшафтом доминировал приземистый старинный замок, а ещё, кажется, наступило утро.
Над горами начищенной до ясного блеска золотой монетой висело солнце. Его лучи отражались в шалых янтарных глазах маленькой лисички, зажигая в них озорные огоньки. Интересно, ночь действительно кончилась или ему только кажется? От нервного перенапряжения и обилия противоречивых впечатлений?
Потом Келли, увы, настигла суровая реальность.
- А Геллерт где? – спросил он вслух, обращаясь к пространству. Действительно, куратора было нигде не видать. В лесу заблудился? Было немудрено… Рихард испытал по поводу этого предположения смешанные чувства. С одной стороны, он никогда и никому не желал зла, с другой – перспектива больше никогда не встретиться с Бернаром Геллертом казалась едва не лучшей наградой за всё пережитое.
- Не думай о нём, - рыжая плутовка неопределённо мотнула головой. – Ты его больше не увидишь. Люди с холодными сердцами принадлежат зиме. Пусть уходят вместе с ней, так всем будет лучше… Но твоё сердце не замёрзло, - она повернулась к нему, внимательно взглянула ему в лицо огненными глазами. – Куда ты пойдёшь?
Келли постарался улыбнуться. Вышло как-то кривовато, но он хотя бы честно попытался.
- Домой, красавица, - сказал он. – Куда же мне ещё податься?
К его величайшему изумлению, лисичка подскочила к нему и цепко схватила его за руки.
- Не ходи туда! – велела она, настойчиво глядя ему в лицо. – Туда сейчас нельзя – время не то. Потом, как всё кончится, ты вернёшься, а сейчас не надо…
- Подожди, подожди, - прервал Рихард, высвобождаясь из её хватки. – Что не так со временем? Что должно кончиться?
- Война устала ждать, пока её выпустят из клетки, - глаза малышки были серьёзными, - она вырвалась на волю и крушит всё, до чего может дотянуться… Те, кто хотел спустить её с цепи на других, сами виноваты, они заслужили, но ты никому не хотел зла, ты не должен за них платить… Оставайся здесь, - рыжая головка качнулась, кивком указывая на город в низине, - здесь добрые люди… К лисам не очень, а друг к другу – вполне. Тебя примут, ты переждёшь, а потом, когда поймёшь, что уже можно – ты поймёшь, услышишь от других – ты вернёшься домой. Если захочешь…
Может, в другой день Рихард и понял бы смысл её слов, но сейчас он слишком устал. Соображать он не просто не мог – не хотел. Так что он лишь рассмеялся:
- Эй, что ты несёшь? Ты вообще умеешь говорить по-человечески?
Эмоции на золотоглазом юном личике сменяли друг друга так же часто и легко, как дожди бранорской осенью сменяют солнце – и наоборот. Она улыбнулась, лукаво и весело:
- Зачем мне? Я же лиса!
И, не успел Келли опомниться, как она приподнялась на цыпочки и поцеловала его – старого, небритого, вконец переставшего понимать, куда катится этот мир. Поцеловала, тихонько тепло рассмеялась – и исчезла, а откуда-то взявшаяся на её месте лисица, настоящая лисица, резво убежала обратно в лес, только белый кончик пушистого хвоста мелькнул…
Рихард некоторое время постоял на опушке в гордом одиночестве, после чего решительно зашагал вниз по склону. Остаётся он в Ларелли или идёт обратно в Бранор, что бы там ни происходило, сейчас ему нужны кровать, что-нибудь горячее и съедобное и бритва. Бритва, пожалуй, в первую очередь.

Боль никуда не исчезла, но утихла, кровь вроде бы тоже остановилась. Хотя мир вокруг плыл и звенел, Реми упорно заставлял себя двигаться дальше. В нём взыграло жизнелюбивое упрямство: умереть нескончаемой зимней ночью – это ещё куда ни шло, не слишком обидно, но весной? Нет уж, увольте! Нужно идти, даже если не знаешь, куда. Главное – не останавливаться… Он обещал Ярославе солнце, и он сдержал обещание, но ещё он обещал ей вернуться. И он не хочет её обманывать.
Он шёл вдоль обрыва, оставляя позади жертвенный алтарь, который он, сам того не желая, напоил кровью, горячей кровью, способной растопить снег… Когда он уходил, рисунок на самом большом, главном камне всё так же изображал небо, но оно опустело – облака и солнце остались, а ласточки исчезли. Должно быть, они вернутся туда следующей осенью, когда снова настанет черёд холода, новая зима, которую нужно будет пережить и от которой никуда не деться…
Земля полого шла под уклон, лес вокруг редел, пока наконец, взглянув налево, Реми не увидел его – маленький домик, словно сошедший с новогодней открытки.
В окне под нависшей снежной шапкой мелькнула и скрылась человеческая фигура. Его заметили… Его ждали. Ведьма ведь предупреждала, что они с ней ещё встретятся, и оказалась права…
Он добрался. Дальше можно было не идти, и он не пошёл.
С чистой совестью Реми закрыл глаза и рухнул на снег.

Потом, когда схлынули бы первые волны эйфории, кто-нибудь бы обязательно вспомнил о пропавшем юном охотнике из Шаньяти. Кто-нибудь обязательно отправился бы его искать… Но пока о Юлиане никто не думал.
Он лежал на снегу лицом вверх, с широко открытыми глазами и губами, почерневшими от запёкшейся крови…
Вокруг стояла звенящая тишина, и в этой тишине из леса вдруг показалась стройная исполинская фигура. Дух-олень легко и бесшумно перепрыгнул через реку, под ледяным панцирем которой снова пела живая вода, и медленно, с опаской приблизился к распростёртому на земле человеку. Склонился над ним, осторожно коснулся носом сперва его продавленной грудной клетки, затем – лба под рассыпавшимися прядями светлых волос…
Юлиан жадно, судорожно вздохнул, приподнялся на локте, провёл рукой по глазам... Они изменились – зрачок исчез, а радужка стала серовато-жемчужной, почти белой. Невозможно умереть и остаться прежним…
Охотник поднял голову и изумлённо выдохнул:
- Ты?!.. Но ты ведь… Я думал, что ты…
Он запнулся, не в силах договорить, а гигантский олень долго, протяжно фыркнул, словно рассмеялся, и уткнулся мордой ему в грудь. На зелёном мху, обвивающем его серые рога, прямо на глазах распускались острые звёздочки крошечных белых цветов. Юлиан счастливо улыбнулся и крепко обнял своего друга…
Через некоторое время лесной князь помог ему подняться, и они ушли в лес. Вместе.

 » Эпилог

Эпилог
Когда рассвело

Реми проснулся от звона капели, и это был самый лучший будильник, который только можно было придумать.
По подоконнику крался игривый солнечный луч, мир под безукоризненно голубым небом там, за стеклом, казался новым и молодым, и – удивительное дело! – спать не хотелось даже такому законченному самцу совы, как младший из братьев Этье. Было даже как-то странно, что в такой замечательный день приходилось с кем-то и с чем-то прощаться.
Пулевое ранение ещё напоминало о себе, но уже гораздо меньше, чем раньше – как выяснилось, местная ведьма знала толк не только в предсказании будущего, но и во врачевании. А вот её единственная дочь, кажется, не унаследовала данный конкретный талант своей матери – пока солнце было в отпуске, Жеан умудрился схватить кошмарнейший насморк, и, как Алисия ни старалась в те два дня, на которые они задержались в Заречке после рассвета, этот неприятный недуг упрямо не поддавался лечению. Впрочем, не похоже было, чтобы подкачавшее здоровье Жеана омрачало его безоблачное счастье. Реми уже понял, что ему без всяких шуток придётся морально подготовить родителей к тому, что они серьёзно рискуют заполучить в невестки ведьму. Такого сюжетного поворота они наверняка не ожидали, но счастье детей ведь превыше всего, разве нет?
Правда, первое время после возвращения солнца Жеан всё равно был обеспокоен чем-то неведомым, о чём он отказывался говорить, но его тревоги развеяли Алисия и невесть как переместившийся из Гарды в Заречку Раймонд. На второй день настоящей весны птицы принесли на хвостах неожиданные новости: в Браноре, похоже, вспыхнула гражданская война.
- Эти глупцы сами себе подложили свинью, - сказала тогда Алисия, довольная чем-то, как наевшаяся сметаны кошка. – Это же надо было придумать: стянуть к границе готовые к бою войска и выключить солнце! Понятное дело, что в армии началась паника – бранорцы ведь тоже люди, и притом люди весьма суеверные… Тамошние власти вдруг обнаружили, что сидят на бочке с порохом, а поделать ничего уже не могут. Оставалось лишь заслать к солдатам человека, который доходчиво объяснил бы им, кто убил весну и заварил всю эту кашу…
- Так вот куда твоя мать откомандировала Таля! – обрадовался Жеан.
- Именно туда, - кивнула Алисия. – Теперь в нашей соседской державе вспыхнуло славное вооружённое восстание, так что там сейчас не до грызни с Ларелли. Бравые вояки, которые ещё неделю назад были готовы отправиться в завоевательный поход во славу отечества, сейчас обратили самое пристальное внимание на свою же собственную столицу, да и кое-кто из гражданских к ним присоединился... Народ, знаешь ли, обычно бывает не в восторге от правительства, которое суётся в основы мироздания и нарушает вселенское равновесие.
- Вот видишь, - заметил сидящий рядом Раймонд, - даже наш с тобой непутёвый брат на что-то сгодился.
- Ну, знаешь ли, мой милый, я не удивлена, - отозвалась Алисия. – Если уж мой другой, самый бестолковый брат и тот оказался не таким бестолковым, каким пытался выглядеть…
Она подмигнула Раймонду, тот добродушно усмехнулся в ответ. Теперь он носил чёлку заправленной за ухо, и Реми вдруг понял, что если человек не стесняется своих шрамов, они нисколько его не портят. Нельзя всю жизнь переживать из-за одной-единственной неудачи…
Старший брат Алисии покинул деревню ещё вчера, захватив с собой Матти, её ручного сокола, и Лонгрена, которого неисповедимые дороги судьбы тоже привели в эти края. Он, впрочем, был не единственным нежданным гостем: ландграф Шаньяти лично явился в Заречку за своим сбежавшим зверинцем, чтобы забрать обоих оборотней домой. Бонифация пришла их проводить и неожиданно высказала намерение попросить Лонгрена о небольшом одолжении.
Она расстегнула пряжку у шеи и, сбросив с плеч свой меховой плащ, протянула его волчонку в человеческой шкуре.
- Я уже довольно его поносила, - ответила она на его молчаливый вопрос. – Больше не хочу. У меня… свои счёты с волками, мальчик. С другими стаями в других краях, но всё же… Я не думаю, что когда-нибудь встречу хозяина этой шкуры, а вот ты можешь с ним увидеться и узнать его. Долги надо отдавать… Если ваши пути когда-нибудь пересекутся, пожалуйста, верни её ему. И скажи, что я благодарю его и прошу прощения за то, что забрала её без спроса.
Лонгрен взглянул на неё серьёзными тёмными глазами, с молчаливым кивком принял подбитую волчьей шкурой ткань и вдруг обнял её, прижал к груди, зарывшись лицом в серый мех…
Наблюдавший за этой сценой Рональд Волчонок закусил губу и выдохнул:
- Ну зачем же вы…
Охотница сощурилась, смерила его внимательным взглядом.
- Ты что, боишься, что он убежит? – хмыкнула она. – Ну и зря… Друзьям надо верить. Ты думаешь, если бы он не хотел с тобой оставаться, стены бы его удержали? Он сбежал бы даже на двух ногах. Но не сбежал же.
Ландграф неопределённо дёрнул плечом; похоже, эти доводы его не убедили. Бонифация усмехнулась и обратилась к Лонгрену:
- Ну, хотя бы ты скажи ему! Пообещай, что никуда не денешься и будешь предупреждать, прежде чем уходить надолго.
Говорят, сколько волка ни корми, он всё в лес смотрит, но Лонгрен, похоже, уже слишком одомашнился. Или очеловечился… Он оторвался от полученного подарка и, повернувшись к напряжённо ожидающему ответа ландграфу, кивнул ему. И улыбнулся. Должно быть, эта улыбка сказала Рональду Шаньяти гораздо больше любых слов…
Когда ландграф и его волшебная свита скрылись из виду, Ярослава обеспокоенно спросила у Бонифации:
- Как же ты без плаща? Сейчас весна, конечно, но ведь холодно ещё…
Сама Яра, кстати, больше не мёрзла: она щеголяла подарком охотницы – новой накидкой. Золотистая ткань, расшитая карминными кистями рябины, была подбита тёплым рыжим мехом. Бонифация заявила, что одна из её знакомых лис согласилась подарить человеческой девушке свою волшебную шерсть, и Реми не был уверен насчёт того, шутила она или нет.
- У кого сердце горячее, тот не замёрзнет, - подмигнула женщина. – Мало ли у меня шкур, бельчонок? Волком я уже побегала, теперь побуду медведицей или львицей… Может, даже перья примерю. Скажем, орлиные… Птицей я ещё никогда не бывала, стоит попробовать.
Ну вот, проснуться-то он проснулся, и что толку, если он всё равно валяется и предаётся праздным размышлениям?! Реми наконец поднялся с кровати, оделся и, ненадолго задержавшись у окна, чтобы полюбоваться царящей за ним весной, спустился на первый этаж.
- Будь здоров, - весело бросил он Жеану, поприветствовавшему брата громким чихом, и, не задерживаясь, поспешил на улицу, чувствуя себя ребёнком, которому не терпится выбежать из дома погулять. Ему и правда не терпелось. Разве в такую погоду вообще можно сидеть в четырёх стенах?
Другие дети, кстати сказать, были с ним согласны – едва выйдя на крыльцо, Реми услышал смех и юные голоса. Эти ребята, кажется, уже и не помнят, что всего пару дней назад весна вообще не собиралась наступать… И правильно делают! Плохое нужно забывать, чтобы потом не шарахаться от каждой тени.
Реми вгляделся в группку пробежавших мимо него детей и увидел среди них Лунолику. Бонифация и Алисия провели с её матерью воспитательную работу и совместными усилиями сумели убедить Бериславу в том, что девочку, пережившую встречу и с оборотнями, и со звёздами, можно не то что отпускать гулять одну, но и, пожалуй, вообще перестать за неё беспокоиться – с таким везением ей ничего не грозит. Реми был с ними согласен. Разумеется, ему рассказали, как в самые тёмные часы затянувшейся ночи, как раз перед рассветом, Лика танцевала с сошедшими с небес холодными светилами, и он понял, что все кусочки сложной мозаики потихоньку складываются воедино. Луна не оставила в беде свою крестницу…
Немного постояв на крыльце, он нехотя отправился в конюшню седлать Лису, которой посчастливилось вернуться из приключения с лесным духом живой и невредимой. Хотел он того или нет, сегодня они с Жеаном отправлялись домой.
Алисия успокоила их, сказав, будто ей один сокол нашептал, что в Арке всё хорошо – что, как Реми и надеялся, городские ласточки принесли туда весну в положенный срок, и мирное течение городской жизни не нарушило ровным счётом ничто из ряда вон выходящее. К тому же он неожиданно обнаружил, что даже за столь короткий срок уже успел соскучиться по родным краям. И всё равно уезжать не хотелось мучительно. По большей части из-за... Понятно, из-за чего. Из-за Ярославы, которая стояла у дверей конюшни, когда Реми выводил из неё свой верный рыжий транспорт, и улыбалась сквозь слёзы.
При виде женских слёз Реми всегда терялся и искренне не знал, что ему делать. Признаться, он был неизмеримо рад, что Дарёна не пришла его провожать – иначе рыданий было бы раз в восемь больше …
- Ну, чего же ты? – он костяшкой согнутого пальца стёр со щеки Яры слезинку и улыбнулся. – Я ведь ненадолго. Вернусь в июне, честное слово, а если получится – даже раньше…
Летом в Арке всё равно совершенно нечего делать, все так и так разъезжаются на курорты и дачи. Ведь нет ничего плохого в том, чтобы порядочный молодой человек в жаркую пору выехал на природу, верно?
- Я знаю, - Ярослава смущённо дёрнула плечом и торопливо вытерла глаза. – Прости, я не знаю, чего это я… Так просто…
Реми отпустил повод Лисы, зная, что кобыла никуда не сбежит, и обнял подругу. Она прильнула к нему, спрятав лицо у него на плече.
Когда Реми вернулся в Заречку после долгой отлучки и к тому же в запятнанном кровью плаще, Жеан не стал его отчитывать – до того брат был счастлив, что младшенький наконец нашёлся. А Ярослава его ударила. Она сначала замерла на месте, словно призрака увидела, а потом на её лице отразилась такая злость, какой никак нельзя было ожидать от хорошенькой доброй девочки вроде неё, и она подскочила к своему горе-кавалеру и толкнула его в грудь. Удар вышел неловким – так нелепо бить умеют только девчонки –, зато его силы почти хватило на то, чтобы сбить Реми с ног. Он совсем не удивился – может, особенным умом он никогда и не блистал, но был достаточно сообразителен, чтобы понимать: он это заслужил. А потом Яра поцеловала его и расплакалась, и тогда он почувствовал себя распоследней сволочью… Но сволочью, счастливой, как никто другой на всём белом свете.
Секунды неумолимо перетекали из настоящего в прошлое, подобно песчинкам в колбах стеклянных часов. Солнце поднималось всё выше; вышедший из гостиницы Жеан оседлал и вывел из стойла свою Плюшку, драгоценный груз которой, как ни странно, уцелел, весь до последней монетки. Впрочем, какая тут странность – накануне конца света о деньгах вспоминают в последнюю очередь, если вообще вспоминают… Интересно, как брат объяснит своему начальству, почему путешествие заняло вдвое больше времени, чем предполагалось? Свалит всё на беспутицу? Это, кстати, отговорка хорошая, потому что снега тают с пугающей скоростью, и дороги действительно развезло, так что ещё неизвестно, сколько им придётся шлёпать до Арка по лужам и грязи… Радует одно – торопиться больше некуда. Мир снова встал с головы на ноги, и будущее – по крайней мере, сейчас – кажется долгим и светлым, как длинный день будущего лета. В нём хватит времени на всё, что нужно и хочется сделать…
В последний раз обняв Ярославу, Реми вскочил в седло. Долгие проводы – лишние слёзы…
- Эй, не хочешь поцеловать меня на прощание? – с улыбкой обратился Жеан к Алисии, пришедшей его проводить.
- Вот ещё! – рассмеялась та. – Надо же, он прощаться вздумал!..
- Не бойтесь, Жоаннес, в разлуке скучать не придётся, - усмехнулась стоявшая рядом Бонифация. – Знаете, как соколы быстро летают? Иные могут за ночь добраться до Арка и обратно… Разумеется, если их ничто там не задержит.
Может, Реми это только почудилось, но ему показалось, что при этих словах его брат покраснел. Алисия снова расхохоталась и всё-таки поцеловала его.
- Берегите друг друга, вы оба, - сказала она, отстранившись, и Реми хватило одного лишь взгляда на Жеана, чтобы понять, что этим летом он точно вернётся в Заречку не один.
Старшенький взобрался на свою Плюшку, и они тронулись в путь. Оглянуться назад Реми не тянуло. Зачем? Ведь он покидает эти места лишь на время, и к тому же на время недолгое.
Они пересекли уже вскрывшуюся реку по каменному мосту и поехали вдоль опушки леса, оставляя Заречку за спиной. Где-то в ветвях мокрых и голых деревьев неумолчно щебетали птицы. И откуда только взялись? Не сошли же с камня, как ласточки... Позавчера, рассказывая брату и его ведьме о своей встрече с бранорцами и о том, что он нашёл в чаще, Реми по привычке не ожидал, что Жеан захочет поверить в эту правдивую, но оттого ничуть не менее бредовую историю, однако он выслушал её очень внимательно и без всякого удивления. Опоздавшая весна их всех хоть чуть-чуть да изменила…
Главное – что он исполнил данное Яре обещание вернуть солнце.
Стоило Реми вспомнить об этом, как в памяти всплыло и другое его обещание, данное на день раньше. Кто бы мог предположить, что исполнить его окажется куда как сложнее?..
- Мне понадобится телега, - задумчиво промолвил он вслух. – Или даже две. И отряд женщин с серпами…
- О чём ты? – не понял Жеан.
- Да так, - отозвался Реми, - о цветах…
Путь от Арка до Заречки неблизкий, и иван-чая на полях вырастет столько, что страшно подумать, но обещания, данные в ночь на весеннее равноденствие, надо выполнять, и он не пойдёт на попятную. Нужно только дождаться лета, которое теперь обязательно наступит…
Над самым его плечом с радостным посвистом молнией пронеслась ласточка – едва крылом не задела и умчалась дальше, прямо навстречу белому солнечному диску. Реми улыбнулся и, заслонив глаза ладонью, посмотрел птичке вслед.
Теперь всё будет хорошо.

Конец.

Я пребываю в культурно-эстетическом шоке!!! Такая красивая история, такая непохожая на все, что я читала раньше. Вроде сказка и сказка, но блестит как бриллиантик, переливается. Совершенно самобытный мир, живой, дышащий, таинственный. Так и хочется узнать про него больше. Интересные герои, таинственные события, флер романтики... все это делает историю очень и очень вкусной. Вроде сказка о том, что некоторые поступки могут привести к нетривиальным таким последствиям, но в то же время и о многом другом. Тут и семейные ценности, и отношения между людьми ( и не совсем людьми), и любовь, и прощение, и силы о которых если ничего не знаешь, то не стоит и ворошить. А самое главное, что весна все же пришла, но теперь очень хочется знать, что она принесет героям. Хочется знать, что будет с братьями, с волчонком, с крестницей Луны, с юношей, которого увел с собой лесной князь, со всеми...

Здравствуйте, Нэши!
Начала читать и сразу отметила колоритный язык, яркие образы,
и... жестокое занятие, выбранное взрослыми для мальчишек!
Не приемлю жестокости, но, кажется, речь пойдет о борьбе добра и зла?
Что победит в итоге? Буду читать. Спасибо за творчество!
___________________________________

Илиль, я всегда очень рада встрече с новыми читателями, спасибо, что уделили время и внимание моей работе, и благодарю за комлименты. А что до жестокости... Надеюсь, её оправдает последующий сюжет, который завязался благодаря ей :3
Буду ждать вашего мнения о всей истории в целом. Надеюсь, вы получите удовольствие от чтения.

Нэши, доброго времени суток!

Ох, сколько всего я узнала, погрузившись в Ваш мир!
Какой он необыкновенный, сказочный и... удивительно реальный, живой, настоящий!
Спасибо за п р а з д н и к! Добралась до второй части и всем сердцем надеюсь,
что солнце вернется и весна все-таки придет!
А я уж точно вернусь в Вашу темку и с удовольствием познакомлюсь с другими!

Спасибо!
___________________________________

Илиль, это вам спасибо - ваши отзывы греют мне душу :3

Честно сказать, я и не чаял найти на этом сайте что-то помимо слезливых историй о вомпЭрах и невинных девах. Но Вы меня удивили, и очень приятно. Правда, я только начал читать, и в силу собственной лени буду делать это медленно, но история меня определенно заинтересовала своим отличием от всего, что я тут видел. Словом, Ваша история - просто бальзам на мою душу после многих и многих невразумительных и плохо написанных вещей. Чувствуется умение обращаться со словом. Буду читать. Так что мы не прощаемся.
_________________

Ремедио, благодарю вас - такой отзыв дорогого стоит. Надеюсь не разочаровать вас и впредь и буду ждать новой встречи с вами :3