Калейдоскоп историй

Неожиданно, она стала ему важна. Он стал беспокоиться за кого-то, кого прежде не знал, и чувства, что раньше были лишь странной чуть волнующейся водой, затопили его сознание. Что в ней было такого, на что он столь резко реагировал? Каким секретом, оружием она обладала, что так манила его? Ему было необходимо разгадать её загадку, и он не боялся капитулировать перед ней. Всё это было аномально. Тем более, для Энцо, который всегда считал любый эмоции какой-то ошибкой в организме человека. 

Нежное, невесомое, но от того более яркое ощущение пронзило всё нутро. Чуть влажные губы касались его ладони, и ни он, ни она не делали попытки прекратить это. Это соприкосновение ничего не значило. Случайное и лишённое тайного смысла оно было лишь стечением обстоятельств: движения руки, повоторота головы. Но, понимая это мозгом, Энцо всё же не мог контролировать то, что начало с ним происходить. Он чувствовал сумасшедший приток крови к лицу, как горят щёки, шея и кажется, даже губы. Он не мог это контролировать, странную лихорадочную реакцию на прикосновение женских губ. И он понимал: она видит. Видит, что сейчас с ним происходит, как расширяются зрачки, и кровь окрашивает скулы. 
Напуганная, доведённая до отчаяния женщина, каким-то непостижимым образом довела его до дрожи, вызывав желание в каждой частице тела.
Чувствуя себя извращенцем, проклиная за то, что сейчас ощущал, Энцо нахмурился, стараясь запрятать все эмоции и картины глубоко, на самое дно своего сознания.
-Моя нервная система на вас реагирует слишком сильно. 
Кажется, такого объяснения было достаточно, прежде всего ему самому. Ему нужно было вспомнить, что он доктор, что его обязанность - оказывать помощь всем и каждому. Но, почему-то, сейчас это казалось лишь очередным предлогом, чтобы остаться с Кэтрин наедине. И он намеревался этим воспользоваться, осознавая то отвращение к самому себе, которое возникло с этой мыслью.
-С вами не всё в порядке. Вам нужен покой.
Конечно, этот покой мог обеспечить ей только он. Покой возле него. В его кровати. Под его пристальным взглядом. Вряд ли соседство с кем-либо её успокоит. Но ему было достаточно лишь знания, что она находится за хлипкой стенкой, на расстоянии пары шагов от неё, пока он проверяет настойки или читает какой-то справочник, не видя букв и иллюстрация, а лишь - загадочную монахиню в его постели.
Энцо поднялся на ноги и, подхватив Кэтрин на руки, вышел из опустевшего помещения.
Они преодолели тёмные переходы, пока вновь не оказались у его спальни. Аккуратно доктор опустил Кэтрин на ноги и отступил на шаг. 
-Вам нужно поспать. 
Почему она не могла спать в своей каюте? Потому что он этого не хотел. Потому что ему нужно было видеть её именно здесь. Знать, что она находится рядом. Слишком близко, настолько, что ему придётся самому накачаться снотворным, чтобы удержаться от прикосновения к ней.
Энцо развернулся и направился к выходу. 
_________________

Происходящее в кают-компании сложно было назвать нормальным, как и ожидалось. Почти что очная ставка, аккуратное давление, раздражитель - было предпринято все, чтобы заставить убийцу явиться миру. Почти удалось, когда Судьба решила поставить на нем крест женскими руками. По палубе разлилась алая кровь, по палубе моего корабля, пропитывая дерево. Эту кровь будет не оттереть. Придется стелить ковер на этом месте. Я подумал об этом в тот момент, когда прижимал к себе взволнованную Имоджин, держа за плечи. Уткнулась в шею, щекоча свои теплым дыханием. Махнув Берту, я подал знак помочь людям покинуть зал. Мне же нужно было срочно посмотреть карту и определить наше местоположение. Нужно было сворачивать к ближайшему берегу.
- Жаль не моими руками, но справедливость свершилась. Твоя тетушка отомщена. Ты довольна, моя дорогая? - спросил я у юной леди.
Она подняла ко мне глаза, сглотнула, и я понял, что пора уводить ее отсюда. Но не куда-нибудь, а в свою каюту, чтобы не вдруг чего еще, чтобы не украли, чтобы не сбежала сама. Я чувствовал необходимость в том, чтобы позаботиться о ней до конца рейса. Хотя, кому я врал, когда чувствовал необходимость... в ней. Приворожила со своей невинностью, даже не спросив разрешения. Теперь придется расплачиваться за это. Обоим...
- Думаю, до конца рейса тебе лучше побыть со мной, - не предложил, поставил перед фактом, заводя в свою каюту и для приличия уточняя: - Если ты, конечно, не против? О членах твоей семьи позаботятся, можешь не переживать, мои люди все знают.
_________________

Не понимаю, ночь снаружи или день. Где штормит сильнее - внутри меня или за бортом? Или же море спокойно, а буря творится только во мне.
Совершив посадку на галеон «Герцогиня Джулия», мы надеялись отправиться в комфортное путешествие к берегам далекой прекрасной страны. Но череда страшных событий словно протащила нас сквозь невидимый барьер, за которым осталась позади вся привычная жизнь, без забот, тревог и серьезных испытаний.
И со мной теперь все не так. Прежней Имоджин нет. Вместо нее на кресле в каюте капитана сидит совсем другая женщина. Я еще не знакома с ней, плохо понимаю, о чем она думает. Почему чувствует себя так, а не иначе. Как вообще назвать то, что она ощущает?
Я сижу, подобрав под себя ноги. Поза совсем не приличествует юной леди. Но к чему церемонии, когда я и так позволила себе несравнимо больше, чем истинная леди может позволить себе даже в самых смелых мыслях.
Тетя Горация пришла бы в священный ужас, узнав о том, на что оказалась способна тихоня Джинни. Но... тетушки нет. И вместе с ней умерло что-то во мне самой. К чему соблюдать правила, если они не могут уберечь от реальных бед? Притворство незаметно на радужной стороне бытия, а мрачная грань реальности стирает все иллюзии и показывает истину. Как раскрыла истинную личину лорда Дигрэ. Но какой ценой...
Я вздрогнула, вспомнив кровавую драму, разыгравшуюся в гостиной галеона.
Думаю, за эти дни я дважды проходила сквозь барьер. Первый раз, когда поняла, что никто из нас не защищен от внезапной опасности, и безвозвратно потерять дорогого человека можно за один ничтожный миг.
Также как и обрести, и в этом состоит еще одно внезапное откровение.
Я смотрю на Блейка, сидящего чуть поодаль во втором кресле. Его сумрачный взгляд устремлен перед собой, поза неподвижна. Мы оба молчим, ожидая чего-то, размышляя каждый о своем.
Я стараюсь не вспоминать тетушку, бездыханно лежащей на полу. Хочу помнить ее живой, неутомимой, полной огня. Думаю о матушке, о Чарити, о том, что бесконечно благодарна провидению, что уберегло их от страшной участи, постигшей тетю.
А еще осторожно, хоть и запоздало, примеряю мысль о том, что нахожусь в каюте мужчины, который не является моим родственником. Случись мне хоть на миг зайти в комнату к малознакомому мужчине в той, прежней жизни, и узнай об этом в обществе, на моей репутации можно было бы ставить крест. Но сейчас мне все равно, я равнодушно думаю об этом и снова смотрю на капитана.
«Поговори со мной», - хочется сказать мне вслух, но пока молчу. Я вспоминаю наш поцелуй и сожалею, что попросила его дать мне глотнуть рома, а не поцеловать меня еще раз...
- Джонатан, что будет, когда мы высадимся в Лиссабоне?
Я замолкаю, поняв, что мой вопрос звучит двояко. Но ничего не уточняю, просто хочу услышать ответ.
_________________

В моей каюте очень тихо, едва выносимо. Скрип дерева, плеск волн за бортом, голоса матросов - это все не считается. Она сидит напротив и молчит. А я думаю о том, что мне теперь с ней делать. Словно обуза, от которой я не могу отказаться. И не могу позволить себе ничего лишнего, на чем начинал зацикливаться, ловя каждый скромный взмах ее ресниц, каждый редкий жест. Она леди, - напоминал себе. Но черта уже пройдена, нормы морали размыты, которые изначально и были только для нее... Черт! Мне надо выпить.

Вопрос по делу, но я не знал, как на него ответить. Что я не знаю? Еще бы, достойный ответ мужчины. Вместо слов, я встал и подошел к столу. Плеснул остатки рома в железную кружку. Но когда ставил бутылку, промазал, так что та соскользнула по краю и свалилась на пол. Благо что не разбилась, лишь треснула. Только тогда я понял, насколько сильно злюсь. То ли накопилось, то ли от воздержания в обществе той, что так страстно желал. Эта леди заставляла меня чувствовать себя голодным, неуклюжим, слабым - перед ней. Словно мальчишка, ей Богу. Подобная мысль даже позабавила капитана, отчего я тихо рассмеялся себе под нос.
- Почему бы нам сейчас об этом не думать? - даже не спросил, предложил я, махнув рукой с кружкой, и весь ром выплеснулся на пол.
Я крепко выругался, совсем не заботясь об ушках юной леди. Выкинул через плечо ненадежную кружку и полез в шкаф за новой бутылкой.
- Ты куда-то спешишь? - спрашивал, словно у шкафа. - Хотя я понимаю. Наверняка не терпится свалить с моего проклятого корабля, раз уже думаешь о прибытии.
Не сразу подумал о том, что сказал. Но я сказал именно то, о чем подумал, ничего лишнего, только мысли. Бутылка нашлась быстро, но выниматься никак не хотела, застряв сначала между хламом, а потом и вовсе между полками, от донышка до горлышка. Тогда я просто дернул, пихнув верхнюю полку. Раздался грохот, с которым вещи посыпались на пол. Переступив кучу, невозмутимо открыл бутылку. Подобрал две новые кружки, разлил по ним ром и предложил одну Имоджин:
- Возьми. Не сиди без дела, моя прекрасная леди.

»» 09.01.16 00:10 Обсуждение игр цикла Калейдоскоп историй
_________________

Они смотрели друг на друга, долго, пристально, глаза в глаза, будто оба, и мужчина, и женщина опасались – стоит отвлечься, и они упустят нечто важное. Беатрис провела указательным пальцем по лицу князя от виска до подбородка, и рука замерла в дюйме от его губ.
Что Николай хочет увидеть за туманной преградой, подернувшей ее расширенные зрачки? Согласие? Но разве не она демонстрировала свое расположение, едва ли, не с первых мгновений их знакомства, не смотря на обстоятельства, что свели их?
Мольбу? Она готова молить коленопреклонная о его милости и снисхождении к маленькой слабой женщине, в чьей груди сейчас для него одного рвано стучит глупое сердце.
Правду? Она откроется. Рано или поздно. Ужасная, унизительная. От нее не отмахнешься. От прошлого не отмыться. Несправедливо по отношению к нему кутаться в ложь и представляться той, кем никогда не была и не будет. Беатрис зашла слишком далеко, заигралась, даже не представляя, что ставкой в этой игре станут ее собственные чувства. Беатрис сделала, как он просил, понимая, что готова сделать для него едва ли не все, что попросит и пока сама не знает, где граница ее готовности подчиняться этому мужчине. Пальцы слегка подрагивали , расстегивая пуговицы и нетерпеливо дергая одежду с широких плеч, прерываясь лишь для того, чтобы отвечать на жаркие поцелуи князя. Щеки вспыхнули румянцем под очередным откровенным взглядом, голова шла кругом от его запаха и вкуса. С Николаем все, будто впервые. В первый раз она с такой готовностью дарила себя мужчине, не потому, что так диктовали обстоятельства, а потому , что хотела этого с той же страстью и потребностью.
Два жадных шумных дыхания слились в одно, заглушая шуршание сбрасываемой в спешке одежды. Беатрис прильнула с Николаю всем телом, так как мечтала и тут же погрузилась в водоворот нового поцелуя, цепляясь за его плечи и оставляя на гладкой влажной коже метки от ногтей, когда наслаждение становилось особо острым.

Она тоже не могла больше ждать, потому подчинилась. Было так сладко чувствовать легкое прикосновение широкой ладони к спине, сводящее с ума умелой лаской. Беатрис выгнулась навстречу нежной пытке, открываясь для Николая, сплетая его пальцы со своими поверх шелковой простыни. Резкое болезненное, но от этого не менее желанное, проникновение вырвало из груди короткий вскрик, который князь заглушил медлительно-сладостным поцелуем. С ним все иначе, так как никогда и ни с кем. Испытать такое хоть раз в жизни, стоило долгих лет удушающего одиночества. Двигаясь в едином ритме с ним, Беатрис крепче сжала пальцы князя своими, прихватывая прохладную ткань Боль смешанная с наслаждением от очередного резкого выпада унесла в запредельный мир, где ясно и остро ощущалась только приятная тяжесть мужского тела и бурлящий в венах жидкий огонь, который повиновался каждому движению мужчины, умело подталкивающему обоих к черте Рая. Она умрет, если он не остановится сейчас. И не выживет, если он решит прогнать ее потом. Лучше сейчас, в этот самый миг сгореть от удовольствия обладать им, чем медленно погибать в мире без него. Слегка подавшись назад, Беатрис сжала Николая внутри себя, получив в награду за свои старания приглушенное рычание
- Это только начало, мой лорд, – промурлыкала в ответ Беатрис, слегка ослабив давление, чтобы в следующий миг продолжить обоюдоострую пытку наслаждением. Свободная рука сжала бедро князя, вдавливая ногти в теплую кожу. Реакция князя вырвала у нее низкий рваный стон. Она таяла в руках умелого заботливого любовника, чувствуя, что близка к чувственному обмороку. Откинув голову на плечо князя для поцелуя, Беатрис разомкнула саднящие припухшие губы. - Обними меня крепче. Не отпускай.

Гораздо позже, лежа в сильных обьятьях и чертя пальчиком тайные знаки на груди Николая, Беатрис подняла голову и серьезно посмотрела на мужчину:
- Николай, что вы собираетесь предпринять в отношении лорда Дарема? понимаю, что сейчас не время и не место задавать подобные вопросы, но он до сих пор опасен. Всегда был таковым. Я боюсь, что он постарается вернуть дневник. - протянув руку, Беатрис нежно провела пальчиком по нижней губе князя. - Я боюсь, что из-за меня вы можете пострадать.
_________________

Блейк злился и не скрывал этого. Ругнулся так, что если бы «леди» во мне сейчас не безмолвствовала равнодушно и разочарованно, я бы, пожалуй, по привычке изобразила трепетный ужас. Или хотя бы покраснела.
Но мне почему-то нравилось, что капитан злится. Он не торопился отвечать на мой вопрос, и я успела раз двадцать пожалеть, что задала его и столько же раз убедить себя, что молчать и злиться проще всего.

Блейк носился по каюте, и каждое его движение напоминало танец войны. Капитан сражался с самим собой и с ни в чем не повинными бутылками рома. Почти угробил одну, зато подчинил вторую.
Не думать, конечно, проще всего. Но мне хотелось знать, сколько времени займут формальности, касающиеся страшных событий на галеоне. Что будет с... С останками тети. С моей семьей - с матушкой и сестрой. Как долго нам придется задержаться и что делать потом?
И еще. В португальском порту мы, скорее всего, расстанемся с капитаном Блейком и не увидимся никогда больше, и для меня это лучший повод сказать то, что я думаю. Знаю, что пожалею, сделав это. Но пожалею еще больше, если не решусь сделать ничего.
«Хочу, чтобы ты запомнил меня. Не той, которой вообразил себе, а настоящей. Какой я бы хотела и могла бы быть... с тобой».
Я наблюдала за попытками капитана разрушить окружающее пространство и, почему-то, оставалась совершенно спокойна.

- Я не спешу, но не могу не думать, - искренне ответила я. - Для меня все это все равно, что попасть в... шторм. Ты можешь не думать о своем корабле, когда он попадает в ураган? Не думаешь разве, куда ветер может занести, какие разрушения способны причинить волны? - Посмотрела на закаменевшее лицо Блейка и добавила: - Вот теперь вижу, что ты меня действительно понимаешь.
Переступив через выпавшие из недр шкафа вещи, капитан плеснул из найденной бутылки рома в две кружки. Одну порцию - для меня. Что это? Считает, что я вошла во вкус? Или думает, что так ему будет легче терпеть мое общество?

Без дела? Я могла бы прибраться в каюте, ликвидируя разруху, учиненную капитаном. Но пусть прочувствует собственный шторм.
Я поднялась с кресла, взяла предложенную мне кружку и поставила ее на стол. Шагнула ближе, остановилась перед капитаном и посмотрела ему в глаза.
- Пей свой ром, если тебе так это нужно, и поцелуй меня, - сказала я, не сводя с Джонатана взгляда.

»» 08.01.16 21:26 Обсуждение игр цикла Калейдоскоп историй
_________________

И он верил, что это только начало. То, которое ещё несколько часов назад казалось невозможным. Будто что-то принадлежащее другому миру, где не было Николая и никогда не могло бы быть. Оказывается, могло. Этот путь, который он начал сегодня, мог привести его куда угодно. К полному краху или к обретению того, чего Раду был лишён - простого человеческого счастья. Но даже не зная, чем мог завершиться путь, Николай бы не раздумывая сделал этот шаг снова. Шаг вместе с Беатрис.
- Не отпущу, - пообещал он, крепче прижимая к себе свою герцогиню. Он двигался в ней, ускоряя темп с каждым движением, сходя с ума от того, как плотно она обхватывает его собой. Тесный плен, в котором так сладостно было оказаться. Плен, в который он попал, должно быть, в тот момент, когда увидел черты лица Беатрис, освещённые скупым отблеском пламени от зажатой в её руке свечи. Плен, в котором он очутился, когда впервые вдохнул аромат её духов. И сейчас он знал, что никуда её не отпустит, потому что покинуть этот сладостный плен - значит отказаться от самого себя.

Если Беатрис не понимала, что делает с ним, Николай собирался показать ей всю степень своего безумия. Балансируя на тонкой грани между сдержанностью и желанием обладать герцогиней жадно, порабощая её и становясь её рабом, Раду смог остановиться, но лишь для того, чтобы через мгновение они оба оказались на его постели. Она лежала перед ним обнажённая, призывно раскинув бёдра и подводила его к той черте непереносимого сумасшествия, которую он жаждал переступить как можно скорее. Оказавшись в ней, Николай замер, опираясь на руки по обеим сторонам тела Беатрис и всмотрелся в её лицо. Он успел подумать о том, что с каждым разом, когда их взгляды пересекаются, он находит в этом что-то новое, бесконечно влекущее. Потемневшие глаза Беатрис, в которых он видел своё отражение - вот то, на что Николай хотел смотреть бесконечно. Он неспешно задвигался в ней, подводя герцогиню и себя к разрядке в мучительно-сладостной пытке. Увидел, как Беатрис прикусывает губы, словно сдерживает стон. Ему хотелось слышать её крики. Стоны и мольбы. И своё имя, слетающее с её уст в тишину. Удар бёдрами показался ему самому наказанием, вот только бы понять, чьим. На то, чтобы сдерживаться и дальше, не осталось ни сил, ни желания. Заглушив крик Беатрис глубоким поцелуем, Николай продолжил вонзаться в её тело. Яростно, быстро и беспощадно. И замер только тогда, когда сладостная нега разлилась по венам, а герцогиня заметалась под ним, то отталкивая его прочь, то прижимая к себе с такой силой, будто и сама клялась никогда его не отпускать...
- Ты только моя, - шепнул он, разрывая поцелуй и ловя её затуманенный наслаждением взгляд: - Только моя...

Он прижимал её к себе, не желая отпускать ни на миг не то, что из своей жизни, но и из своей постели. Мыслей о том, что случилось совсем недавно в кают-компании, не было. У них будет время на то, чтобы решить насущные вопросы, окрашенные в алые цвета кровавого безумства. Сейчас думать об этом было бы кощунством. Но всё же наслаждение не может быть бесконечным. И Беатрис напомнила Николаю о том, с чем им предстояло разобраться в самом обозримом будущем.

Поймав ладонь Беатрис, Раду поцеловал тонкие пальцы миледи, после чего переплёл их со своими.
- Если он приблизится к тебе хоть на шаг, я его убью, - просто ответил он, серьёзно глядя в глаза Беатрис. - Граф задолжал мне так, что самое время будет спросить с него. И боюсь, что ему не удастся расплатиться. Впрочем, не буду лгать - я надеюсь, что ему не удастся расплатиться. В любом случае, что бы ни происходило, ты должна оставаться в стороне. Пообещай мне это. Иначе мне придётся запереть тебя в своей каюте. Хотя... нет никаких оснований так не сделать.
Он улыбнулся, смягчая свои слова, притянул герцогиню к себе и нежно поцеловал.
- Не бойтесь за меня, моя леди. Я вряд ли пострадаю от встречи с Даремом. А если и пострадаю, тем лучше. Вы же залечите все мои раны, не правда ли?
_________________

Катерина чувствовала, как под кожей занимался жар, пробегая невидимыми импульсами и концентрируясь где-то там, где сейчас так быстро и гулко стучало ее сердце. Она точно не в себе, раз, не смея шелохнуться, во все глаза смотрит в лицо доктора, пока пусть и невольно, пусть и совершенно случайно все еще касается губами кожи на его ладони. Теплой и сухой.
Она касается. Мужчины. Губами. И не торопится отодвинуться и установить четкие границы, пересекать которые для нее подобно смертному приговору. Безумие, что граничило с зарождающейся в ней паникой. И Катя действительно паниковала, не понимая, почему не спешит прекратить это мимолетное прикосновение, невольно продлевая контакт. Это касание было столь интимным в своем проявлении, что у Катерины перехватило дыхание, будто не хватало кислорода. Еще никогда ей не доводилось переживать подобное: чувствовать, как замирает сердце, и мысли несутся вскачь, опережая одна другую и путаясь, чтобы в итоге разбиться в прах о те ощущения, которые последовали в ответ на это совершенно невинное по своей природе прикосновение. Невидимая дрожь, трепет и что-то еще пока неясное, что зарождалось где-то в глубинах подсознания. Это было чуждо ей. Это казалось неправильным. Это должно быть неправильным! Неправильным, потому что она не привыкла к чему-то подобному. Не переживала этого раньше.
Но что казалось еще более неправильным, так это то, как отреагировал на все произошедшее доктор. На лице Винченцо проступили едва заметные на загорелой коже алые пятна, а глаза, глубокие, словно темная бездна, и спокойные, будто морская водная гладь перед штормом, загорелись неуловимым огнем, что вспыхнул в них всего на какое-то мгновение и тут же угас, точно его пытались затушить, не дав разгореться еще сильнее. Все правильно, не следует поддерживать огонь там, где он не может пылать. Катя знала, что в столь щекотливом положении подобная реакция любого мужчины будет вполне закономерна, но не с ней. Она могла вызывать лишь жалость, сочувствие, обделенная природой тем, что в миру называлось женской красотой. Простушка, серая мышка, невзрачная и неинтересная – все это про нее. И те эмоции, отблеск которых случайно увидела на лице доктора, видимо, и были тем, к чему привыкла Катя за годы своей жизни. Она словно была бестелесным привидением, которое замечали лишь тогда, когда оно смело обратить на себя внимание.

Слова доктора прозвучали в тишине каюты слишком громко, словно подтверждая ее такие же неказистые, как и она сама, мысли. Да она и не ждала чего-то сверхъестественного, ведь это было бы чем-то надуманным. Нервная система…. Она вызывает в нем лишь нервные реакции, как некий раздражитель, как паразит, который посмел нарушить привычный уклад его жизни, заставляя терпеть дискомфорт от своего пребывания рядом. Иначе и не могло быть. Она ведь и не надеялась на что-то другое. Она жила с этим, свыклась. Оно прочно въелось под кожу, в сознание. Такие как она не могу вызывать каких-то иных желаний, кроме как желания избавиться от назойливого паразита, что мешает спокойно жить. Желания раздавить и отшвырнуть. Или заточить в глушь, как это делал ее муж. Но она была рада оказаться в глуши, не желая терпеть мерзкое общество дьявола, которое вызывало в ней лишь тошноту. Вдали от него она жила своей жизнью, выдумками и фантазиями, которые были ее сокровищами, ее тайной, ее сказкой.

Доктор поднял ее на руки, унося в темноту переходов коридоров, так что Катерина оказалась в тесной, но осторожной колыбели его объятий. Он так и обдавал ее жаром, нестерпимое тепло которого она ощущала даже сквозь его и свои одежды. Или же ей это просто казалось? И она все выдумала, ощущая то, чего не было? То, что хотела ощущать? То, что было запретным, но чего почему-то желала? Господи, откуда взялись эти мысли? По телу пробежал озноб, когда она поняла, о чем она думает в эти бесконечно долгие секунды, пока грелась у груди доктора, пользуясь положением. Жалкая беглянка… которая жадно впитывала в себя тепло тела доктора, затаив дыхание слушала стук его сердца, тайком вдыхала его запах – едва заметный аромат мыла и каких-то лекарственных трав, которые отдавали запахом соленого океана, по безбрежным водам которого их нес галеон.
За своими мыслями, Катя не сразу поняла, что они вновь оказались в комнате доктора. Зачем он принес ее сюда? Видимо, не желал бросать ее одну после обморока, решив оставить под своим профессиональным наблюдением, если ей вновь станет худо? Или же за всем скрывалось что-то другое? Катерина в растерянности смотрела в лицо Винченцо, не понимая, зачем нужно было приносить ее именно сюда, в его покои. Ведь вполне можно было отправить в ее каюту и просто время от времени справляться о самочувствии незнакомой монахини. Или он хотел, чтобы она была рядом?

Поспать? Здесь? В его… постели? Обняв себя руками, Катя в недоумении смотрела на доктора, силясь переосмыслить то, что она ощущала, и то, что происходило в этот момент. А он уже направился в сторону двери, собираясь оставить ее наедине с собой и темы мыслями, которые обуревали ее, кружа вокруг, словно стервятники, так и норовя наброситься и погрести под собой, терзая своими колючими ударам. Катя нервно поежилась.
Почему он уходит, оставляя ее в этой звенящей тишине? Она не хотела находиться здесь одна.
Она хотела не этого. Она хотела другого, хотела то, в чем боялась себе признаться, но то, что поняла, глядя в спину уходящего мужчины. Почему он уходит? Почему не может остаться? Потому что она жалка и ничтожна? Потому что она хуже остальных? Потому что на ней монашеское облачение, которое стоит между ними непреодолимой преградой?
Она хотела снова ощутить его объятия, в которых ей было так уютно и спокойно. Хотела снова чувствовать его совсем рядом. Именно его – этого странного доктора, который посмел всколыхнуть в ней столько эмоций, столько противоречий. Хотела, чтобы он прижал ее к себе, хотела снова коснуться губами его пальцев, хотела снова пережить тот непередаваемый трепет, который вызвала в ней эта нечаянная ласка. Пусть это неправильно, но что вообще тогда является правильным в ее жизни? Замужество, принесшее лишь разочарование, боль, тоску и одиночество? Существование, которое было наполнено лишь жалкой попыткой жить? Разве это то, о чем она мечтала, строя планы на жизнь?
Катя не узнавала себя, не понимала. В ней словно проснулось что-то такое, что доселе дремало крепким сном, но сейчас пробудилось, вынуждая думать не о том, желать то, о чем раньше и помыслить не могла. Наверное, душа Кати столь же черна, как и душа покойного деспота-мужа, если ей с такой силой были желанны объятия незнакомца.
- Не уходи - тихие, едва слышные слова, которые пронеслись в полумраке комнаты словно шелест бродяги-ветра, что нечаянно заблудился в полях скромных и невзрачных ромашек, которые Катя так любила собирать до того, как покинула родные края. Катерина даже не была уверена, что доктор услышит их. И хотя не верила, что произнесла все вслух, понимала, что не могла не сказать этих слов. Потом бы жалела о том, что не остановила доктора, дав ему уйти. Но сейчас не могла этого позволить. Не сейчас, когда он был ей нужен. Когда было нужно тепло его рук. О том, что будет дальше она не хотела думать. Не в это мгновение.

Что-то в ней было... Что-то пробуждающее в нём странные эмоции. Она пробралась в тёмные потаённые уголки его души, скрытые даже от него самого. Каким-то непостежимым образом скромная испуганная монахиня забралась ему под кожу, проникла в потаённые глубины, где он хранил от самого себя дикие, животные желания. 
Прикосновения её губ там, в кают-компании, было жестокой провокацией, на которую он не мог податься. Только сейчас, стоя перед дверья и, стараясь не смотреть на Кэтрин, Энцо мог позволить воображению показать ему то, от чего он тщетно пытался отвернуться. Там, в его одержимых фантазиях, прикосновением её мягких губ всё не ограничилось бы. Он отчётливо видел, как наклоняется над Екатериной, как она сначала приоткрывает от удивления губы, а затем медленно облизывает их, может от неожиданности, а может, чтобы умышленно спровоцировать его на большее. И именно на это он надеялся в этих сумасшедших фантазиях. Он отчётливо видел, как нависает над ней, как касается языком её чуть влажных губ, как их поцелуй, медленный, влажный, сопровождаемый стонами и шумным дыханием, заставляет её кровь бурлить и кипеть, хоть это и противоречило всему известному науке. Какая к чёрту наука, когда он поддался тому, чего боялся более всего в жизни. 
Чувства и эмоции - для Винченцо они несли лишь зло. 
Он так старательно не позволял желанию пробраться в его голову и руководить им. Ему всегда казалось, что сохранять рассудок трезвым - задача вполне посильная. К сорока одному году он с уверенностью полагал, что ничто не может его поколебать. Он глупо полагал, что сможет остаться равнодушным к любой женщине. Пока в шумную кают-компанию не вошла бледная испуганная монахиня. Он помнил, как она сжимала ладони, от чего он подумал, будто ей холодно. И почему-то был уверен в этом до сих пор. Желание согреть её, заменить одну дрожь другой, было каким-то слишком настойчивым. Оно поднималось из глубины, затапливая тот трюм, которым было его сознание. Болезненное чувство, которому Энцо не мог найти объяснения, так глубоко пустило корни в его вены и жилы, словно их встреча произошла давным-давно. Но нет, он бы помнил эту встречу. Не смог бы забыть. Эта женщина, хранящая свою тайну более всех сокровищ мира, оставила бы в его памяти огненный след. Она обожгла бы его калёным железом, то ли прижигая его раны, то ли пытаясь доставить адскую боль, которую он помнил бы до смертного одра. Он бы не смог её забыть. Никогда. Вряд ли они встречались. Но именно её он ждал. Всю жизнь. Стремясь убежать, стремясь выбраться из того отчания, в котором однажды утонули и мать, и отец, Энцо, сам не подозревая того, делал каждый шаг навстречу ей. 

Два слова врезались в его спину длинным кинжалом. Тонкая хрупкая рука монахини повернула рукоять, и зазубренное лезвие разрезло его рёбра, проткнуло жизненно-важные органы, вызывая внутреннее кровотечение. Болезненная, мучительная смерть. 
Энцо остановился на одно короткое мгновение, не доступное человеческому глазу, и всё же распахнул дверь. Он вышел в амбулаторию, взял со стола поднос с едой и вернулся в каюту.
-Возможно, вам следует поесть. И раздеться. Корсет мешает кислороду проникать в вашу кровь. Отсюда головокружения. 
С тихим звоном поднос опустился на маленький столик у кровати. Энцо остановился рядом. Она попросила его не уходить. Зачем? Для чего? Служить успокоением? Чтобы быть рядом и помочь, если вновь будет приступ?
Зачем просила его сделать то, что могло стать очередной зазубриной на её клинке. Понимала ли сестра Кэтрин, что своим невероятным тихим голосом просила его собственноручно вырыть самому себе могилу.
-Разденься передо мной. 
_________________

Ушел. Он все же ушел, широко распахнув перед этим дверь, гулкими шагами направляясь вон из каюты, которую сам же отдал ей. Не услышал ее. Или просто не хотел услышать. Катерина то ли выдохнула, то ли едва слышно всхлипнула, глядя на его удаляющуюся спину, которая вскоре скрылась из глаз. Глупо было полагать, глупо было надеяться, будто он и правда останется с ней. Какое ему дело до монахини? Все правильно, никакого.
Катя опустила руки, глядя на зажатые между пальцами четки. Не все ли равно? Ей должно быть все равно. Должно быть. Все равно. Но почему-то сердце гулко стучит рваными ударами, вторя шагам доктора, который… Катя не поверила своим глазам, когда снова увидела в дверном проеме Винченцо, который вносил в комнату поднос с едой.

Поесть? Она не хотела есть, хотя следовало бы. Но сейчас все мысли Катерины были заняты не этим. Сейчас все ее мысли были заняты тем человеком, который стоял перед ней. Он остановился совсем близко, глядя на Катерину своими проницательными глазами, пока удерживал перед собой поднос с яствами. Откуда он мог знать, что она носит корсет? Наверное, почувствовал, когда нес Катю в своих руках, безошибочно нащупав его даже сквозь толстое сукно балахона. Даже прячась за черный нарядом монахини, Катерина не могла отказать себе в такой малости, как корсет. Раздеться? Здесь? Ах, да, ведь на ней туго зашнурованный корсет, который мешает нормально дышать – именно об этом и говорит Винченцо. Доктор Винченцо. Доктор. Именно об этом. Не подразумевая своими словами ничего иного, кроме того, что говорили его губы, ясно проговаривая каждое слово.

Катерина четко уловила этот момент, когда доктор с официального «вы» перешел на «ты», словно пересекая невидимую черту, за которой не будет возврата. Раздеться перед ним? Сейчас? Деревянные четки выпали из дрогнувших пальцев, но она даже не обратила на это внимания. Он просит ее раздеться. Перед ним. Он хотел видеть то, что скрывалось под одеждой? Катерина тяжело сглотнула, вдруг почувствовав нестерпимую жажду и отчаянную дрожь от того, что Винценцо просил ее сделать. Что он сделает затем, когда она скинет свои одежды? Начнет медленно осматривать ее, помогая ослабить шнуровку корсета, чтобы она могла вдохнуть полной грудью? Коснется своими горячими руками ее обнаженной кожи? И неужели на этом остановится? Неужели ему будет этого достаточно? Или наоборот – будет мало? И он заключит ее в свои объятия, осыпая поцелуями ее шею, грудь, чтобы потом спуститься ниже, не упуская не единого островка кожи, которая будет гореть от его ласк?
Внезапно захотелось пить, что она и сделала, разрывая зрительный контакт, чтобы сбросить наваждение, которое окутало ее, едва Винченцо произнес то ли просьбу, то ли приказ. Он заставлял ее грезить о невозможном. Он вынуждал ее думать о чем-то порочном и запретном. Тяжело дыша от крамольных мыслей, что роились в ее голове, дрожащей рукой Катерина потянулась к подносу, на котором стоял и бокал с каким-то напитком. Коснулась губами холодного края, почувствовала, что в нем было вино. Тем и лучше. Оно лишь придаст ей храбрости, которая несмело теплилась в ней, не смея проявить себя. Сделав еще пару глотков, Катя поставила вино назад, и снова подняла взгляд на выжидающие пытливые глаза доктора.
- Только если ты поможешь мне. Самой мне не справиться с тяжелым балахоном. – Она лгала, и видела, что доктор понимает это. Иначе, как она привела себя в порядок, когда всего некоторое время назад собиралась в этой же каюте после того, как ей стало плохо в первый раз.

Волны мягко, но настойчиво бились о борта галеона. Корабль покачивался на воде, но если раньше это успокаивало и навевало сон, то теперь возбуждало. 

Взгляд Энцо приклеился к чёрным бусинам на простом шнурке. Простой крестик на белых простынях взывал ко всем грехам в его душе. Он смотрел на этот крест, будто это был последний шанс на спасение. 

Энцо сглотнул. Он оттянул ворот рубашки и сжал ладонь, которой касались её губы. В каюте было прохладно, но ему казалось, что это настоящее пекло. Медленно переведя взгляд с чёток на Кэтрин, Энцо посмотрел на неё так, словно она сейчас душила его этими самыми чётками. Неужели, они увидела в нём что-то? Посчитала достойным прикоснуться к ней? 
Винченцо разжал пальцы, на которых горел след прикосновения её губ. Эти губы притягивали. Полные, розовые, мягкие. Энцо хотел видеть их влажными. Хотел видеть, как они открываются, чтобы произнести его имя, выпустить наружу громкий стон... Странная тишина каюты давила на слух, ему нужно было слышать её голос. Как будто именно от этого зависели все жизненноважные функции его организма. От этой женщины. От того, как она просит его остаться. Потому что он нужен ей? 
Напряжение, охватившее его тело, было несравнимо с тем, что сейчас творилось в голове доктора. И если бы юная наивная Кэтрин подглядела хотя бы одну картину в его больном сознании, она убежала бы от него. Спряталась бы. 
Но она сама просила его остаться и помочь снять это чёрное одеяние. И Энцо понимал, что не сможет отказаться, что ему не хватит выдержки и силы воли, чтобы поступить благородно и уйти. Проклятье! Он должен убежать отсюда, запереть каюту на ключ и выбросить его в океан, чтобы не сметь прикасаться к ней. Но Винченцо понимал, что скорее всего, это лишь отговорки. Он и без ключа выломает проклятую дверь, а ключ ему понадобится лишь для того, чтобы запереться здесь с Екатериной.
Стянув шейный платок, от которого уже невозможно было дышать, Энцо, кажется, сдался. Он перестал пытаться вырваться из этого плена. Какой смысл, если он имеет возможность воплотить мечты и сумасшедшие сны в реальность.
Опустившись на кровать, он потянулся к простому пояску, перехватывающему талию Кэтрин. Она была такой стройной. Слишком худой и хрупкой для его ладоней, что дрожа развязывали узелок. Пояс упал возле чёток, и Энцо взялся за плат. Чёрным монстром он упал на пол, Винченцо, наконец, добрался до бесформенного балахона. Слишком быстро и грубо он стащил его и швырнул куда-то в угол каюты. Кэтрин осталась в корсете нижней сорочке и чулках. Никогда раньше никто его так не возбуждал. Держать свои эмоции в узде всегда было просто. Но не сейчас. Оказалось, что он просто копил всё, а Кэтрин, по неосторожности, выпустила наружу всех его демонов. Несколько долгих мучительных минут он пытался расшнуровать корсет, проклиная собственную неуклюжесть и дрожь в пальцах. Всё это время Энцо смотрел лишь на плотный белый шнурок. Так было легче. Что с ним случилось бы, если бы увидел её плоский живот, округлую маленькую грудь, ждущую его ладонь, длинную тонкую шею, стройные ноги, которые должны обхватывать его бёдра? Корсет упал на пол, белым облаком на постель упала тонкая сорочка. 
Лишь простой крестик на шее и белые чулки на ногах. Что может лучше напомнить о том, что перед ним скромная монахиня, чем этот крестик? И что может искушать так же, как эти чулки?
Взгляд Энцо намеренно быстро перескочил на её лицо. Он честно пытался не смотреть на её живот, который хотелось гладить и целовать, на её грудь, которую хотелось лизнуть и сжать в своей ладони, на её...
Энцо рывком придвинулся к Катерине, замерев в миллиметре от её губ. Его дыхание вырывалось с шумом, неровными толчками. Энцо не удержался и медленно лизнул нижнюю губу, которая так давно его манила. Мягкая, с неповторимым искушающим вкусом той самой женщины. Винченцо видел, как влажно блестела её губа после его языка. И только этого было достаточно, чтобы сорваться с цепи, удерживающей его у грани безумия. 
-Однажды я был в Японии. Там мужчина и женщина не издают ни звука, оказавшись наедине. Потому что между комнатами и домами слишком тонкие стенки, через которые слышно всё... - Не в силах удержаться, Энцо снова провёл языком по губам Кэтрин, заставляя их блестеть ещё больше. - Если бы мы оказались в Японии, я хотел бы... - Он приксил губу Кэтрин и вновь лизнул, - чтобы ты забыла об этом правиле... 
_________________

Что означал тот долгий взгляд, которым доктор смотрел на Катерину после того, как она попросила помочь ей раздеться?
Он смотрел так, словно... задыхался? И Катя задыхалась вместе с ним – от того, что происходило с ней, пока Катя стояла перед ним. Задыхалась от напора тех эмоций, которые обуревали ею в присутствии мужчины, которому позволяла снимать с себя монашеский наряд. Ни один мужчина никогда не слышал от нее этих слов.
Он смотрел так, словно… тонул? И она тонула вслед за ним, пока Винченцо касался ее своими ладонями – уверенные движения, от которых бросало в дрожь. Ни один мужчина никогда не касался ее так, как делал это доктор, даже просто раздевая.
Он смотрел, словно и правда желал ее? Или это просто пригрезилось в пляшущем свете огня? Боже, Катерина сошла с ума, если посмела сделать что-то подобное! Просить мужчину помочь раздеть ее, показать свое тело…. Такое она могла представить лишь в своих самых смелых фантазиях, зная, что эти грезы никогда не сбудутся. Но теперь этот вымысел обретал четкие черты, становясь явью. Она потеряла рассудок! Да, именно так. Да сейчас Катя и не стремилась внимать здравому смыслу, запирая его на замок в самый дальний угол собственного сознания. Сегодня она хотела быть другой. Сегодня она хотела быть женщиной, а не бледной тенью, в обличьи которой проживала жизнь. Сегодня она соврет себе, что всегда была такой – раскованной и смелой, распутной и дерзкой, готовой делать то, что всегда было под запретом, что всегда тщательно пряталось. Сегодня она соврет себе, что красива, выставляя на обозрение этого мужчины свое тело, которое просило, молило, чтобы его касались, ласкали, заставляя трепетать.
Ей надоело быть серой и убогой. Ей надоело быть неприметной и слабой. Ей надоело быть обычной. Катя хотела стать особенной. Хотя бы на короткое мгновение, которое было у нее сейчас. Сейчас она чувствовала себя живой и настоящей, вздрагивая от предвкушения и ожидания того, что последует дальше, вслед за рывком доктора, когда он придвинулся к ней так близко, что она чувствовала его горячее дыхание у себя на лице. А после и на губах, которых мужчина коснулся своим жарким горячим языком, посылая по телу импульсы, что скапливали в низу живота тягучей сладкой болью. Болью, которая была слишком непривычна, но так необходима, что Кате казалось, будто она сходит с ума. Болью, которая выкручивала наизнанку, заставляя каждым своим движением, каждым своим вдохом и выдохом, взмахом полуопущенных ресниц молить о чем-то большем. Молить о том, что мог дать только тот, кто стоял перед ней. Кожа покрылась испариной, грудь отяжелела и набухла, соски болезненно заныли, желая, чтобы их тоже коснулись, не обделяя вниманием. А ведь Винченцо даже толком и не дотрагивался до нее, лаская всего лишь языком ее рот.
Звук его голоса, чуть охрипший и густой, обволакивал собой, увлекая в бездну порока, чему Катя и не думала противиться. Она уверенным шагом следовала за ним, упиваясь каждым прикосновением его языка к своим губам, каждым выдохом, с которым доктор произносил свои слова. Он хочет, чтобы монахиня громко стонала, задыхаясь от его умелых прикосновений, задыхаясь от тех безумств, которые он обещал, глядя на нее своими потемневшими глазами, обещая каждым движение своего жаркого языка, которым ласкал ее губы? Она будет кричать так, что сорвет голос, пока, доведенная до предела, будет извиваться в его руках, отдавая всю себя так, как только сможет, как он научит ее отдавать себя. Ведь она никогда не испытывала того, что вынуждало бы ее кричать от наслаждения. Вся супружеская жизнь Катерины проходила в густом полумраке, практически в полной тишине, где единственным звуком, который нарушал ее, было сопение мужа, пока он истязал ее хрупкое тело своими жалкими попытками зачать наследника. Сегодня она не будет прятаться в темноте. Сегодня ее союзником будет мягкий свет факелов, что висели на стенах.
Боже, почему он медлит? Почему не поцелует ее? Ей необходимо ощутить его поцелуй – глубокий и беспощадный, который сведет ее с ума. Ей необходимо ощутить его всего, иначе она и правда превратится в умалишенную. Катя впилась непослушными пальцами в лацканы мужского сюртука, притягивая Винценцо к себе так близко, что негромко застонала, когда соски прижались к прохладной и казавшейся грубой ткани. Между ног стало нестерпимо жарко. Распутница. Катя чувствовала себя распутницей, которая истекала влагой лишь для него одного.
- Я забуду обо всем и сделаю все, о чем только попросишь. Но лишь после того, как, наконец, поцелуешь меня, - выдвигая и свои условия, словно в бреду шептала она, раскрывая губы для несмелого поцелуя, который подарила Винченцо сама, не в силах ждать. И пропала, став заложницей его горячего жадного рта. Катя задыхалась от переполнявших ее ощущений, но этого было мало. Не отрываясь от мужских губ, она принялась стаскивать с доктора одежду, одержимая жаждой прикоснуться к его обнаженной коже - сначала вздрагивающими от нетерпения пальцами, горячими ладонями, лаская и дразня, чтобы затем, позже, исследовать все губами, языком. Когда преграда в виде тонкой ткани мужской сорочки была устранена, Катерина со стоном, которым громко делилась со своим любовником, прижалась обнаженной грудью к груди Винценцо. А после провела ладонями по его животу, следуя вдоль чуть колючей дорожки волос, что вела вниз, под брюки, чтобы забраться туда пальцами, коснуться его плоти, плотно обнимая ее, и услышать судорожный стон Винченцо, который он выдохнул в губы Катерины.

Существует ли страх больший, чем страх потерять то, чего только достигла, к чему так долго стремилась и уже начала привыкать считать своим. Ты удерживаешь его в ладони, долгожданное и необходимое, как само дыхание жизни, боясь сжать чуть крепче, чтобы не повредить, не покалечить, и не решаешься раскрыть ладонь, опасаясь, что взмахнет невидимыми крыльями, упорхнет, а ты вновь останешься ни с чем. Разлететься на тысячи осколков, которые уже никогда не собрать воедино, без риска сотворить нечто уродливо-бездушное, лишь отдаленно схожее с человеком. Живое с виду, но мертвое нутром.
В жизни мадам было мало ярких моментов, достойных отдельной каморки в памяти, но этот впечатался намертво, подобно клейму. Урок на всю жизнь. В школе для девочек при *** ском монастыре, где Беатрис попрощалась с детством в неполные шесть лет, провинившихся проказниц запирали на ночь в угловой комнате с узким окошком, обреченно взирающим на внутренний дворик и убогой меблировкой, которую составляли полуразвалившийся табурет и жесткая кровать, застеленная старым пледом. Маленькое тщедушное создание, коим была в то время Беатрис, слишком хрупкая для своего возраста, с непримечательными мелкими чертами лица, на котором, выделялись лишь огромные глаза, умудрялась попадать в «черную» комнату чаще остальных учениц и была не единожды бита монахинями за дерзкий норов.
В заточении она быстро привыкла к одиночеству. Даже в таком незавидном положении были свои плюсы – реже встречаться с заносчивыми дочерьми богатых буржуа, взирающих свысока, и водить дружбу с большим мохнатым пауком, облюбовавшим уютное местечко в изголовье кровати. Но у Бога свои планы на каждого и в одну прекрасную ночь одиночество было разбавлено появлением медноволосой голубоглазой красавицы в едва прикрывающем щиколотки клетчатом форменном платье, на кого Беатрис впервые в своей жизни смотрела с завистью смешанной с восхищением. С короткого рукопожатия и сдержанной улыбки началась странная дружба двух разных, как огонь и вода, маленьких людей, связавшая настолько сильно, что обе юные леди намеренно нарывались на наказание, лишь бы попасть в «черную» комнату и поговорить обо всем на свете. Дружба, обретенная ценой маленькой лжи, скоротечна, как летняя ночь и длиться ровно до тех пор, пока правда ядовитым шипением завистников не заползет под одеяло в общей комнате. Финал такой дружбы очевиден – грязный отпечаток на облупившейся стене от, раздавленного в припадке злости, паучьего тельца и короткая записка в две строчки, пропитанных ненавистью и презрением. Дружба – непозволительная роскошь для герцогского ублюдка. В свое удушающее одиночество, с горьким привкусом утраты, Беатрис возвращалась с отрешенностью приговоренного к казни.



Простой жест, исполненный нежности, говоривший о многом… Беатрис тряхнула головой, прогоняя неприятные воспоминания. Несколько длинных завитых прядей зазмеились по груди князя, точно хотели привязать его к любовнице тугими неразрывными узами. Казалось, вся суть ее протестовала против промелькнувшего в мыслях намерения остановиться, пока все не зашло слишком далеко и она не сделала больно не только себе, но и ему.

- Поверьте, он того не стоит. – или она хотела сказать «Я того не стою»? «Князь, я не стою ваших добрых намерений и желания защитить меня от отъявленного мерзавца, который не заслуживает даже смерть от вашей руки принять». Пальцы заметно задрожали. Холод шел изнутри, будто сердце сдавливали ледяной ладонью. – Я сделаю как вы просите, мой лорд, но и вы пообещайте не рисковать без особой на то нужды. Дарем никогда не действует открыто. Иногда укус бродячей шавки из-за угла опасней открытой стычки со львом.

Беатрис по прежнему не видела повода для веселья. Машинально облизнув нижнюю губу, снимая с нее свежий вкус жаркого поцелуя, она серьезно посмотрела на Николая.
- Князь, вы невыносимы, это вовсе не смешно пугать бедную слабую женщину, которая сходит с ума от беспокойства за вас. – Беатрис обвила торс князя руками и ногами и уткнулась лицом в теплую выемку между шеей и плечом мужчины, желая хоть на несколько коротких счастливых минут отсрочить момент, когда ей все же придется покинуть каюту Николая. Молодушно красть их у судьбы, но отказаться было выше ее сил.

Спустя два часа Беатрис шагнула в сумрачную тишину своей каюты, чувствуя за спиной ровное размеренное дыхание князя. Николай даже слышать не хотел о том, чтобы отпустить ее одну.
- Мари! – Камеристка не откликнулась на негромкий голос мадам. Надежды найти ее спящей в небольшой комнатушке, примыкающей к спальне, рухнули, стоило заглянуть туда, и тревога ядовитой змеей сдавила грудь. Вернувшись в гостиную к Николаю , Беатрис обнаружила красный конверт на столике у иллюминатора. Вскрыв его, мадам заглянула внутрь и зажала рот ладонью. Конверт выскользнул из ослабевших пальцев и на мягкий ворс ковра спланировал рыжеватый локон.

»» 03.01.16 18:13 Обсуждение игр цикла Калейдоскоп историй
_________________

Почудилось ли Николаю, или на челе герцогини проступила тень печали? Странно, но князю казалось, что он уже успел научиться распознавать оттенки эмоций Беатрис, даже те, которые так же быстро исчезали, как и появлялись. Но сейчас было не время расспрашивать мадам о том, что её тревожило. Тем более, что и сам Раду ощущал в груди что-то, чему он пока не мог дать определения. Может быть, то была тревога, а может, всё та же тоска, с которой он уже успел сродниться.

- Мне достаточно того, что открыто действую я, миледи, - мягко, но беспрекословно ответил Раду, вглядываясь в бездонную пропасть глаз Беатрис. Положим, он немного приукрасил события, ведь все эти годы, что он выяснял, кто является убийцей Кэтрин, ему приходилось действовать тайно. Но сейчас, когда всё встало на свои места, князь больше не собирался оставаться в тени. - Я обещаю вам, Беатрис, не рисковать без особой нужды, - заверил он её, зная, что непременно выполнит её просьбу, прозвучавшую для него сродни мольбе. А может, стоит всё послать ко всем чертям, сойти с галеона в Лиссабоне вместе с Беатрис и направиться домой? К нему домой. Нет, к ним. Но сможет ли он жить спокойно, если будет знать, что за равнодушными каменными стенами склепа лежит неотомщённая Кэтрин? Сможет ли он сам простить себе ещё и это? Да и захочет ли его леди, та, которая так уютно устроилась в его объятиях, отправляться с ним туда, куда он её позовёт? Она тоже хранила секреты, не торопясь делиться ими с Николаем. А он, в свою очередь, не торопился расспрашивать её ни о чём, зная, что порой тайнам лучше оставаться таковыми, чем являть вместо себя ту правду, которая может уничтожить что-то бесконечно дорогое. Впрочем, если эта правда могла помочь ему обезопасить Беатрис от Дарема, он предпочитал её знать. Но не сейчас, а тогда, когда сама миледи решит ему её поведать.

- Смею вас заверить, моя леди, вы правы на все сто. Я действительно невыносим. Иначе как можно объяснить то, что доведись мне снова вас "напугать", я бы непременно это сделал бы, ибо слышать о том, что вы беспокоитесь обо мне, несказанно приятно, - он улыбнулся, испытывая сожаление оттого, что минуты их близости были столько скоротечны. В их силах было продлить их. Князь желал, чтобы они растянулись до бесконечности. Сейчас, когда он, впервые за долгое время, испытал настолько полное чувство свободы от всего того, что иссушало его, ему хотелось позволить себе возможность как можно дольше дышать полной грудью. Но всему хорошему когда-то приходит конец.

Он не собирался отпускать её от себя ни на шаг. И это желание имело под собою все оправдания, ведь над нею витала опасность. О том, что в опасности находится и сам Николай, он как-то не думал. Однако, стоило ему только шагнуть следом за Беатрис в каюту мадам, как он понял, что за ощущение не давало ему покоя. Всё же тревога, которая, казалось, разлилась в воздухе. Одного взгляда на красный конверт, лежащий на столике, хватило для того, чтобы понять: немногим ранее Дарем был здесь. Беатрис, которая вернулась к нему из спальни, выглядела растерянной. А Николай почувствовал злость. И это чувство, совершенно противоестественное тому, что он испытывал совсем недавно наедине с герцогиней, усилилось, когда мадам испуганно зажала рот ладонью, а из вскрытого конверта выпал локон волос.
Сделав к нему шаг, Раду машинально нагнулся, поднимая с пола рыжую прядь, повертел её в руках и зажал в кулаке, поймав взгляд Беатрис, в котором рождался даже не страх, а ужас. Нет, он сотрёт Дарема с лица земли, тем самым навсегда стирая это выражение с лица его герцогини.
- Миледи, мне совсем не хочется быть грубым, но всё же, - в противовес своим словам мягко проговорил князь, обхватывая миледи за плечи и проводя по ним ладонями сверху-вниз, - но всё же вы меня выслушаете и сделаете так, как я вам велю. Вы останетесь в своей каюте, запрётесь изнутри и никому не откроете до моего прихода, даже если вдруг вам сообщат, что за дверью разверзлись врата в Рай и сей же миг можно будет посетить его без индульгенций. Отпирать я позволяю вам только мне. Вы слышите? Я не разрешаю вам действовать иначе. - Он долго всматривался в её глаза, словно хотел прочесть в них ответ и знать, что герцогиня не станет ему противоречить. Но после всё же веско добавил: - В противном случае, - и вы можете считать это угрозой, - стоит нам добраться до порта в Лиссабоне, и вы больше никогда меня не увидите.
Он не хотел говорить этих слов, но страх за ту женщину, которая стала настолько ему дорога, был сильнее всего, что властвовало сейчас в душе Николая. Дарем уже отнял у него любимую женщину, отнять вторую Раду ему не позволит. Больше не прибавив ни слова, князь повернулся и направился в сторону выхода.

Дверь в каюту Дарема была приоткрыта. Николай приостановился, словно не решаясь войти, а после всё же переступил порог, оказываясь там, где ждали вовсе не его. Что именно успел доложить лакей графу, до сих пор оставалось загадкой. Знал ли Дарем о том, что на борту "Джулии" находится Раду - тоже. И если знал, сопоставил ли он наличие в его шкафу именно Николая в компании Беатрис? Впрочем, на все эти вопросы Раду планировал получить ответы в самом обозримом будущем. Девушку - кажется, герцогиня называла её Мари - он обнаружил сразу же, стоило ему увидеть хрупкую фигурку, лежащую поверх постели графа. Рыжие локоны разметались по подушке, сама Мари крепко спала и, на первый взгляд, никак не пострадала. Подойдя к кровати, Николай склонился к девушке и легонько похлопал её по лицу, уже зная, что скорее всего, она находится под воздействием опия.
- Тот самый тайный гость, о котором мне уже сообщили? - раздался позади Раду насмешливый голос, в котором всё же сквозило удивление. - Я ждал вовсе не вас.
Обернувшись, Николай заложил руки за спину, сначала вопросительно посмотрев на пистолет, направленный ему в голову, а следом переведя взгляд на лицо графа.
- Вы всегда так встречаете гостей, Дарем? - поинтересовался он тоном человека, который вёл светскую беседу о погоде. - Опий. Пистолет. Какие ещё сюрпризы ждут ваших посетителей?
- Будет зависеть от того, какие у них цели...
- Ваша Светлость, - подсказал Раду, учтиво кланяясь. - Но вы можете просто называть меня Николай. Князь Николай Раду к вашим услугам.
Если Раду и сомневался в том, что Дарем непричастен к гибели его жены, то стоило ему взглянуть на выражение лица графа, всё окончательно встало на свои места. Удивление, которое отразилось на нём, не смог бы скрыть даже очень опытный актёр театра, коим Дарем, разумеется, не был.
- И у вас... ко мне какое-то дело? - после непродолжительной паузы уточнил граф, так и держа князя на мушке.
- Да. Есть одна беседа, которой я жду уже несколько лет. О письмах.
Он старался говорить учтиво, хотя, видит Бог, скольких усилий ему это стоило. Если бы не его обещание, данное миледи, и если бы не эта женщина, которая вошла в его сердце, даря ему то, что Николаю казалось бесценным - жажду жить - он бы, не задумываясь, бросился на Дарема, желая только одного - убить. Но сейчас Раду лишь сжал руки в кулаки до боли в побелевших костяшках и продолжил вести учтивую беседу.
- Вряд ли я могу вам чем-то помочь, - Дарем махнул пистолетом в сторону двери, давая понять, чтобы Николай выходил. И когда князь сделал шаг в сторону, пояснил: - Время сейчас самое полезное для прогулок.

Он так и шёл по пустынной палубе. Спиной чувствуя направленное ему в затылок оружие и держа руки за спиной. За бортом галеона бушевали ледяные воды Атлантики. В душе Николая бушевал шторм из необузданной злости, щедро замешанном на безрассудстве и желании отомстить. И только лишь тепло, которым совсем недавно делилась с ним Беатрис, давало ему силы не сделать то, о чём впоследствии он пожалеет. Если выживет.
- И всё же как вы меня нашли? - вопрос, заданный Даремом, побудил князя остановиться и повернуться к графу. Тот застыл в нескольких шагах от него, опираясь одной рукой на резные перила так, словно просто остановился отдохнуть. И если бы не направленный второй рукой в сторону князя пистолет, то Раду бы с удовольствием поддержал его игру и немного побеседовал перед тем, как убить графа. Но пока ему лишь только предстояло решить, как обойти эту маленькую "трудность" в виде оружия Дарема.
- Разве это имеет значение? - он пожал плечами и бросил взгляд на воды океана. - Меня больше интересует вопрос "зачем?". И думаю, вы знаете, что я имею ввиду.
Возникла пауза, во время которой Николай цепко следил за выражением лица Дарема. На челе графа отражалась работа мысли, которую было видно невооружённым взглядом. Он словно решал, сделать что-то или не сделать и, наконец, выбрав первый вариант, заговорил:
- Это была месть. Всего лишь. Давняя вражда с отцом маленькой Кэтрин и немного выдумки, которой я всегда славился, - он скопировал жест Николая и тоже пожал плечами.
Помоги ему Господь так и остаться стоять на месте и не наделать глупостей! Произнесённое Даремом, имя жены довершило то, что было начато в тот момент, когда Николай обнаружил шкатулку с письмами - донельзя сжало тугую пружину, которая готова была распрямиться в любой момент. Но пока Николай лишь огромным усилием воли оставался на месте, словно желал понять, насколько много в нём ещё терпения.
- Славились, - напомнил он графу, когда пауза затянулась.
- Да. Я знал, что дочь Дорсета больна. Меланхолия, душевные расстройства. Было очень просто привести её в то состояние, в котором она не смогла больше владеть собою. Но думаю, вы узнали это из писем, Ваша Светлость. - Последние два слова Дарем произнёс насмешливо, словно сомневался в том, каким титулом обладает Раду.
- О, я почерпнул из них очень многое, Дарем. Даже больше, чем стоило. Но на вопрос, почему Кэтрин покончила собой, в них ответа нет.
- Она считала себя угрозой тому, кого любила больше жизни. Вам. Если бы вы только знали, - в голосе Дарема зазвучали издевательские нотки, - что она писала мне. И как умоляла не трогать вас, её любимого мужа. По той же причине она и не обратилась к вам, просто боялась, что вместо неё я убью вас. Это были очень проникновен...
Остаток фразы потонул в прогремевшем выстреле, когда Николай не выдержал и бросился вперёд. Всё к чёрту. Выдержку, обещания, данные Беатрис, то, что их могли увидеть. И горячую влагу, текущую по виску. Всё к чёрту. Был только он и Дарем.
Ошарашенный взгляд графа сменился наполненным ужасом, когда руки князя сомкнулись на шее Дарема. Раду хотелось чувствовать, как ломаются под пальцами позвонки, но времени на такую роскошь у Николая не было. Совсем скоро на выстрел сбегутся люди, и Николаю сейчас оставалась лишь малость. Всего лишь разжать пальцы и отпустить Дарема, который, взмахнув руками, тяжело перевалился через перила, а через секунду скрылся в пучине океана.
Вот и всё. Всё кончилось слишком быстро. Он даже не успел насладиться тем, что заслужил долгими мучительными часами ожидания расплаты. Он вообще ничего не успел понять. Стирая рукавом сюртука бегущую по лицу кровь, Николай развернулся и зашагал куда-то, не видя ничего кругом себя. Если кто-то и встретился ему по пути, и если кто-то и спрашивал его о случившемся, внятного ответа дать он не мог.
В голове всё ещё звучали слова, сказанные ему Даремом. Выходит, он, Николай, и стал сам причиной гибели Кэтрин? Он и был её убийцей? Отчего же сейчас ему кажется, что это не так? Словно луч солнца, выглянувший из-за серых туч, хотел сказать ему, что князь ошибается. Он не убивал свою жену. Это был фатум, злой рок, жажда мести Дарема, но только не он сам. У него могло быть тысячу шансов закончить свою никчёмную жизнь тотчас, как воды океана завершили то, что начал Раду - унесли жизнь графа. Но вместо этого он направился к той женщине, которая единственная могла его спасти. В полном смысле этого слова.
Постучав в дверь каюты Беатрис и назвавшись, князь дождался, пока герцогиня откроет ему, стёр с лица кровь рукавом и тихо спросил:
- Вы же залечите все мои раны, моя леди?
И в этих словах было всё, что сейчас разрывало душу Николая на части.

»» 03.01.16 18:30 Обсуждение игр цикла Калейдоскоп историй
_________________

Винченцо не знал слов, чтобы описать то, что сейчас происходило. Впервые в жизни он сознательно отбросил контроль. Странное пьянящее чувство свободы и возможности делать то, что хочешь. И все эти действия были связаны с Катей. Странное русское имя, которое он боялся произнести. Она стояла перед ним обнажённая, вся, как будто светящаяся. Белоснежная кожа, матово сияющая соблазном. Белые чулки, скрывающие стройные ноги. Волнистый ореол волос - солнечный свет, затеявший невинную игру с пламенем костра, которая внезапно превратилась в неприкрытое соблазнение. Волосы Кати завораживали. Они светились то ли золотом, то ли лунным сиянием. Длинные пряди крупных локонов морскими волнами струились по плечам и скрывали от Винченцо её грудь. Монахиня? Кем она была на самом деле? Хитрой русалкой, решившей погубить всех моряков? Печальным ангелом с фресок в старой часовне? Или опаснейшим демоном из самой преисподней? 
Винченцо было всё равно. Он полностью подчинился дикому животному желанию оказаться в ней, узнать, какова она на вкус, понять, что заставит Катю кричать и просить большего. 
Пытаясь быть нежным, он всё же нетерпеливо перебросил её волосы за спину, открывая для глаз округлую грудь с маленькими розовыми сосками, которые уже набухли. Какой же она была... Совершенная. 

Он не встречал женщин, подобных ей. Если на свете существовала какая-то тайная власть, то Катя в полной мере обладала ею над Винченцо. Он забыл о всех своих правилах и устоях. То, что раньше так яро отрицалось им, теперь стало самым важным. Единственно важным. Он понимал, что попадает под зависимость этой женщины, но не делал попыток предотвратить это. Наоборот, он отчаянно стремился познать её всю. Узнать, сколь гладка её кожа, каков её вкус, сделать её свой. Подчинить себе. А может, самому покориться. 
Все эти странные мысли раздирали Винченцо. Он пытался подавить эти мысли, но воспалённый мозг работал сам по себе, создавая водоворот из мыслей и страхов. 
Но всё перестало существовать, когда тонкие пальцы Кэтрин притянули его ближе. Он не смог сопротивляться ей. Когда она прижалась к нему, Энцо понял, что разум отступает. Его наполнили лишь звериные инстинкты. Тихий стон Кати заставил его вздрогнуть. Поток крови устремился к лицу, а затем хлынул к паху. Проклятье! Ему хотелось оставить алые укусы на её бледной шее, как свои метки, будто он был её хозяином, владельцем. Хотелось видеть покрасневшие следы прикосновений на её руках и талии. Необходимо было узнать вкус её влаги, насколько она горяча. Потребность сделать всё, что Катя истекала, чтобы он мог пить шелковистую влагу, слушая её стоны, крики.

Робкое прикосновение губ. Влажный быстрый поцелуй. Винченцо отстранился, пристально вглядываясь в её лицо.
-Всё, о чём попрошу?
Почему-то ему нужно было знать, что она пойдёт на всё. Согласится на любую его просьбу, на каждое требование. 
Он набросился на рот Кати, словно голодный зверь. Губы терзали её губы, грубо и жадно. Язык медленно проник внутрь желанного рта, вкрадчиво соприкасаясь с её языком. 
Ни намёка на нежность. Никакой попытки сделать этот поцелуй ласковым. 
 
Это было самым потрясающим, что он когда-либо испытывал - чувствовать, как Катя его раздевает, наблюдать, как её пальцы сжимают тонкую ткань, стаскивают с его плеч. Внезапно Винченцо испугался, что она отстранится, захочет уйти, когда увидит десятки шрамов, полученных в драках и которые он нанёс себе сам, проводя опыты. Но она их или не заметила, или не считала настолько ужасными. И почему-то то, что она не отвернулась, ещё больше возбудило Винченцо. 
Её грудь прижалась к его, и Энцо не сумел сдержать стона. Он обхватил Катю за талию, усаживая себе на колени, и прижался губами к маленькому соску. Обхватил его, втягивая в рот, обводя языком, надавливая. Прикусил вершинку, сходя с ума от вкуса и аромата её чуть влажной кожи. Когда сосок затвердел и набух ещё больше, он перешёл к другому, прикусывая вершинку. Пальцы же не прекратили мучить первый, то сжимая его, то нежно гладя, чтобы затем оттянуть, в попытке вызвать стон из груди Кэтрин.
Но застонал он сам, когда почувствовал, как её горячие ладони несмело скользят по его животу, а затем опускаются ниже, за пояс брюк. Когда она сжала ладонью напряжённый член, Винченцо не смог сдержать стона, больше походящего на рык. Он резко двинул бёдрами, вбиваясь в её ладонь, представляя, что это рот Кати, а затем и её горячее влажное лоно. Плоть болезненно пульсировала, и её прикосновение не несло никакого успокоения. Лишь сумасшедшую муку, которой ему хотелось снова. 
Кое-как Энцо расстегнул пуговицы, чтобы видеть, как Катя обхватывает пальцами член, как гладит, размазывая по стволу выступившую смазку. Одним прикосновением она превратила его в помешанного, превращая в потребность то, о чём он раньше и не думал.
Жалкие попытки сдержаться, лишь отсрочивали неизбежное. Энцо откинулся на подушки у спинки кровати и, впившись пальцами в талию Кати, словно боялся её отпустить, приподнял над собой. Её волосы острыми лезвиями скользнули по его груди, заставляя дыхание участиться ещё больше. Он развернул её спиной к себе, усаживая над собой. На гладкой спине проступили острые позвонки, и Энцо не смог удержаться, оставляя на них влажные поцелуи, царапая зубами кожу, спускаясь ниже, к округлой попке. Быстрый шлепок, красная отметина, вздрогнувшая и приподнявшаяся над ним Катя. Винченцо подтянул её ближе к себе, чтобы влажное лоно оказалось над его лицом. Да... Сердце, испытывая все свои пределы, застучало ещё чаще, когда Энцо увидел, как набухли складки её плоти, как они влажно блестят. И вся эта влага была для него. 
Медленно, растягивая это мгновение, он провёл языком по влажному лону, от набухшего клитора, до расщелины ягодиц. Смазки было так много, что он мог бы пить её. Винченцо застонал, чувствуя насыщенный вкус. Какая же она... Не в силах сдержаться, он снова коснулся горячей плоти, углубляясь языком туда, куда вскоре будет вдалбливаться его член. Губы обхватили влажные лепестки, посасывая их, втягивая в рот. 
Каждый его выдох сопровождался стонами, которые Энцо уже не мог сдерживать. Он мечтал о её сумасшедшем нереальном вкусе. Это было что-то фантастичное, что не описать словами. 
Оторвавшись от Кати, Винченцо надавил ладонью на её спину, заставляя наклониться вперёд, обхватил рукой её ладонь, и накрыл возбуждённый до боли член. 
-Сожми его.
Отпустив её руку, пальцы впились в бёдра Кати, заставляя ещё сильнее развести ноги над его ртом, и Энцо вновь прижался губами к её лону, язык ворвался вглубь, чтобы через несколько секунд выскользнуть с влажным звуком и пройтись по клитору.
Он сходил с ума от её вкуса. От того, какой горячей и влажной она была. Оказавшись на грани помешательства, Энцо готов был поверить во всех демонов и ангелов, которых прежде так упорно отрицал. И если на свете существовал кто-то, кому можно было продать свою душу в обмен на вечное обладание Катей, он бы не раздумывая, совершил эту сделку. 
-Скажи, что ты моя...

»» 03.01.16 18:47 Обсуждение игр цикла Калейдоскоп историй
_________________