Началось в колхозе утро...

Маша почти не заметила, как пролетел день. Увлеклась своими мыслями. Даже на уроках то и дело возвращалась к случившейся утром встрече. И почему-то улыбалась, то и дело ловя на себе недоумевающие взгляды парней и понимающие – девушек. Вела урок, выслушивала ответы учеников, а сама унеслась мыслями так далеко, что и сама подивилась. Никогда не случалось такого с ней прежде. Даже тогда, два года назад, хоть и решилась помечтать, быстро себя осадила. А сейчас вот не выходит. Лезут в голову мысли глупые, так и хочется скорее выяснить, придет ли товарищ Миронов вечером в клуб.
В школе пришлось задержаться. Нужно было проверить тетради с контрольными работами, сегодня их оказалось больше обычного, и Мария опасалась, что не успеет все сделать за завтрашний день. Да и в клуб отправлять с сумкой, полной тетрадей, было неудобно, а делать целый крюк по станице, заходя домой, не хотелось.
Она поднялась в просторную учительскую на втором этаже и невольная поморщилась: комната пропахла табаком. Курить разрешалось только здесь и учителя старались вовсю. Маша распахнула окно настежь, спеша избавиться от неприятного запаха, и присела за стол. После сутолоки и шума на занятиях было очень хорошо побыть одной.
На проверку контрольных работ ушло около часа, Маша даже подивилась тому, как быстро справилась со всеми тетрадками. Еще полчаса, и готов план занятий на завтра. Все-таки как чудесно работается, когда никто тебе не мешает!
На улице уже смеркалось, когда, наконец, вышла из школы.
– До завтра, Федор Иванович, – попрощалась со сторожем, позевывающем на завалинке,
и поспешила в клуб. К началу вечера она не успевала, но хотя бы часть выступлений посмотрит. Уж очень нравилось, как поют местные девушки: звонкими, глубокими голосами, будто речка течет, то бурная, заставляющая волноваться душу, то мирная и спокойная, от которой легко и светло становится. Маша и сама любила петь, в городе, в училище частенько выступала с подругами, да только с местными певуньями ей никогда не сравниться.
Улицы почти уснули, погрузившись во тьму, и только здание клуба приветливо сияло огнями. Изнутри доносилась музыка, чье-то пение и заливистый многоголосый смех. Маша взбежала на крылечко, на ходу отвечая на полетевшие со всех сторон приветствия. Еще бы – среди пришедших в клуб работников колхоза половина точно ее ученики.
И хоть и расстались с многими из них в классе совсем недавно, все стараются поприветствовать, поделиться местными новостями и рассказать о насыщенной программе вечера. Мария слушала с интересом, но то и дело оглядывалась по сторонам, выискивая в толпе лицо, которое очень хотелось увидеть. А когда ее мечта неожиданно осуществилась, почувствовала, как лицо заливает румянец. Да что же это такое, опять она краснеет, словно несмышленая школьница!
– Дмитрий Николаевич, вот мы и снова встретились… Доброго вечера! – улыбнулась, надеясь, что в неярком свете ламп Миронов не обратит внимания на ее полыхающие щеки.
_________________

Эх, рано Галина радовалась – вовсе и не советский был это человек перед ней, тот, второй, а тоже иностранец. Итальянский толмач. Говорил не так чтобы совсем плохо по-русски, но и сказать, чтобы хорошо – согрешить перед истиной. Парни переговаривались между собой скороговоркой на итальянском, а Гале остались в помощники только мимика и жесты итальянца. А он сверкал улыбкой словно лещ, которого выловишь и на мостки с радостным визгом бросишь, а он переливается чешуёй на солнце. Только иностранцу, в отличие от леща, жизни было отмерено побольше. А бровями выписывал такие кренделя, что галины брови тоже пустились выделывать дуги. Так оглянуться не успеешь – полный лоб морщин. Галя сказала «стоп» бровям и снова улыбнулась.
Услышав благодарственное «спасибо», Галя почувствовала, как отлегло от души – значит, согласны выступать итальянские товарищи. Дружбе народов – быть! Галя уже мысленно начала выбирать фото для Доски почёта за укрепление этой самый дружбы, как в её радужные мысли вклинился лещ, то есть Адриано.

- Что? – удивилась Галя и нахмурилась. Зачем это он так подозрительно добавил это самое «ой»?

Но поговорить не удалось. Иностранец запел, полилась красивая итальянская речь, среди которой, о чудо, Галя услышала русские слова, да ещё какие… Она смутилась донельзя, приложив к горящим щекам ладони. Мать честная, да что же это творится? Да нет, нет… Это просто такая песня. Никакая совестная девушка не поддастся на такие провокации. И Галина Ярцева тоже не поддастся! Не на ту напал. Подбоченившись, она стала расхаживать по клубу. Там поправит занавеску, тут букетик полевых цветов в вазе поворошит, дошла до лозунга, висящего прямо над сценой: «Сделал дело - танцуй и пой смело!»
Прямо сказать, дел особых Галя не сделала, но зато привела в клуб выступающего иностранца. Уже привычно стало на него зыркать, что Галя и сделала, поражаясь, как у него голос не охрипнет столько петь. Артист! Вот что значит истинный артист. Это вам не Федька Курочкин, местный певун и гармонист, который так и норовит хлопнуть компота после каждой песни, а после каждого стакана компота горлопанит на всю станицу и пугает девок луковым перегаром, невесть откуда от компота взявшимся. Всё ж-таки знала Галя, что не для местных она уродилась. Галя была балована, иностранца ей подавай!
Но с мужчинами как? Ведь недостаточно просто ресничками хлопать и губки надувать. Мама всегда говорила, что мужчины – народ простой. Им что нужно? Покушать хорошо, да чтобы глаз радовался. Что касается второго, с этим Галя проблем не видела. А вот покормить иностранца – это первое дело. Советские люди должны быть гостеприимными. Кстати, а где иностранец на постой остановился?
Галя решила выяснить всё без промедления. Налила из хрустального графинчика немного воды в гранёный стакан и поднесла певуну:
- Попейте водички, Адриано, а то горло пересохнет. Жара, солнце, а вы поёте много. Не бережёте себя, сокол ясный. – Покачав головой, Галя спросила у обоих мужчин, обращаясь взглядом то к одному, то к другому: - А где вы на постой остановились? Вы к нам надолго? А то у нас бы остановились, наша изба совсем рядом. Бабушка как раз должна накрывать на стол. А вы, небось, голодные? - Видя некоторое непонимание со стороны неместных товарищей, Галя решила помочь им сопроводительными жестами. - Ку-ша-ть. Да-мой. Ка мне, - говорила она по слогам, показывая двумя пальцами ищущего человека, потом движение ложки от тарелки ко рту и под конец стала оглаживать рукой будто бы набитый советскими харчами живот.

Запрокинув голову, Надя смотрела на него, а Костя вдруг неуместно подумал о том, что ему нравится то, какой маленькой она кажется на его фоне. Не потому, что у них негласное соперничество меж бригадами, а просто так... Приятно это было осознавать, что и говорить. И кокетства в Крестовской не было ни на грамм. В вопросе её, ему заданном. Хотя, кто их этих женщин-бригадиров разберёт?
- Нравится, - согласно кивнул Беленький, улыбаясь. - А из вежливости я не привыкши вопросы задавать. Незачем.
Он снова взъерошил пятернёй волосы, но тут же, словно спохватившись, прибавил:
- Я это к тому веду, что если тебя и спросил, то лишь потому, что любо мне голос твой звонкий послушать. Снова.
Константин вспомнил, как красивая и ладная бригадирша иногда напевала прямо на рабочем месте, когда они с ребятами с лесопилорамы им материал сдавали. Председатель требовал, чтобы от сих до сих сопровождали они свою работу сделанную. Правило у него было такое. А Беленькому что? Что скажут, то и делает. Лишь бы работу свою выполнял хорошо. А дело Костя своё знал.

- Что мне до станицы? - пожал плечами Костя. - Я только за себя отвечать могу. А в смотре участвуем - это же сейчас первое дело. Показать начальству всю нашу, понимаешь, самодеятельность. Технологии у нас новые, вот и надо до верха их донести. Так что вся бригада моя будет, знамо дело.
Константин хвалиться не любил, это было по части комбайнёров, да строителей. Но не смог удержаться и не похвастаться перед Надеждой своей новой технологией, которую они с ребятами из бригады разрабатывали.

- Да я в клуб уже иду. Там все и собираются. Репетиции у всех, так и мы со своими поспеем. - Он покосился на протянутую ладонь - узкая, с длинными тонкими пальцами. Сам не зная, почему вдруг отметил эту деталь, осторожно пожал руку Крестовской, задержав её в своей ладони. - До встречи, Надежда. А врачу показалась бы всё же. Ноги в нашем деле - вещь важная.
И снова пройдясь ладонью по волосам, засунул руки в карманы брюк и размашисто зашагал в сторону клуба. Чудная она, эта Надежда. Благодарит не знамо за что. А могла бы и председателю нажаловаться, что он со своей псиной чуть дорожно-транспортное не учинил. Мотнув головой и отчего-то безотчётно улыбаясь, Костя повернулся, махнул Наде на прощание рукой и пошёл дальше по своим делам.

Получив краткую лекцию о непереносимости долгов родом Лукиных, Клава крепко пожалела, что вообще употребила это слово в присутствии Георгия Борисовича. Вот ведь как ляпнула неудачно! Забыла совсем, что перед ней сам бригадир комбайнёров, войну прошедший, который строгостью своей славится, оттого-то и в передовиках ходит. Закусила Клавдия с досады на себя ноготь, да юркнула в библиотеку. Лучше бы ей поторопиться, у Лукина поди и без нее дел полно. Этак провозится она ежели долго - еще одну отповедь получит. А ведь не хочется этого, ой, как не хочется. Вечер-то сегодня такой хороший должен быть! Закусив губу, Клава быстро начала заполнять новый формуляр для Бориса Федоровича, а когда кинула осторожный взгляд на Георгия, обнаружила, что тот уже скрипит зубами и цвет лица у него что спелый помидор.

Сердце Клавдии сразу в пятки ухнуло - неужто рассержен бригадир, что долго она с бумажками возится? Снова очи к формуляру опустив, в два раза быстрее Клава принялась его заполнять и вскоре вскочила на ноги и затораторила:
- Чего брать-то будете, Георгий Борисович? Из последнего пришли к нам "Семнадцать мгновений весны" Семенова, "Дорогой мой человек" Германа, да второй том "Поднятой целины". Имеется еще новый сборник стихов Роберта Рождественского - "Необитаемые острова". - Предложить книжку автора какого-нибудь забугорного Клавдия не решилась. Взгляд ее метнулся к "Асканио", преступно лежавшему на столе обложкой кверху, как она его и оставила, и Клава быстро спрятала книгу в ящик стола. Не дай Бог заметит Георгий Борисович, что за книжки она тут читает! Хотя французская литература имела в Союзе свою популярность, Клавдия была уверена, что Георгий Борисович подобного поветрия бы не одобрил. Отчего-то Клавдии в присутствии этого человека было неловко за свои недавние мысли. Снова начиная теребить косу, ждала она, какую книгу пожелает взять бригадир для своего бати.

Опомнился бригадир и кое-как сделал нормальное человеческое лицо. Не дело это - выходить из себя, как малолетний. Тут нужно собраться и действовать. Решать назревшую в станице дорожную проблему.
А попутно, может, и другая разрешится сама собой. Женская. Все ж не из последних мужиков бригадир, собой видный, медаль есть, работа почетная, хозяйство свое, только б нашлась ладная дивчина, которая руки свои золотые туда приложит.
"А может, и не только к домашнему хозяйству, но и, так сказать, к моему личному мужскому?", - мелькнула совсем уж неприличная мысль, и оторопевший Лукин поспешил перевести взгляд с заметных и гладких округлостей груди и плеч Клавдии и ее теребивших косу пальчиков к глазам девушки. А и глаза хороши, даже очень хороши.
От ее смущения Лукину как-то полегчало, и он уже с чистой совестью ответил:
- Ну ее, целину. Два раза пытались меня туда отправить после перевыполнения плана на семьдесят четыре с половиной процента, но я, Клавушка, так им сказал - почетное это дело, но на кого брошу наших-то? Нашим тоже хлеб убирать надо, а в прочие времена года с ремонтами машин помогать да с транспортировкой грузов по району. Дел невпроворот. Давайте Семенова, что ли, и Германа. Стихов не надо, батя их совсем не любит.

Девушка кивнула и стала чиркать в формуляре все нужное. Ресницы ее, опущенные на красивые глазки, были пушистые и длинные. Лукин прямо залюбовался. И сам себя успокоил тем, что женщина - она вообще природой для любования создана. И даже если у тебя при этом что-то шевелится ниже... то есть выше пояса, неважно. То есть важно, но немедленно отставить безобразие. Вдохнуть, выдохнуть и посчитать про себя до пятнадцати и обратно.

- Вы сегодня наверняка в клуб пойдете на выступления? Я тоже постараюсь, хотя с работой уж не знаю как успею обернуться. - Георгий поправил ремень по старой привычке и откашлялся. - Я, может, проводить вас туда не смогу, но если что - увидимся. В нем. В клубе, то есть. Вечером.

Глазки ее удивленно округлились, а щечки налились жарким румянцем. Лукин с удовольствием наблюдал за этими переменами, придавшими облику девушки еще больше обаяния.

Попрощавшись и забрав книги, он с сожалением вышел из библиотеки и поехал на ток. Там уже заезжали на автомобильные весы тяжеленные груженые "полуторки", рабочие направляли их потом в глубь двора на разгрузку. Лукин приветливо поздоровался с начальником тока - Петром Смородиновым, поручкался с ним по обычаю и стал разглядывать весы. Все вроде бы было на месте, никакого мошенничества.
Успокоившись на этот счет, бригадир дал Смородинову полезный совет по выращиванию тепличных помидоров, попросил у него воды холодной стакан, выпил залпом и уехал обратно в поля.

Его орлы уже заканчивали убирать урожай с Серединного полюшка, и от такого зрелища сердце бригадира Лукина прямо затанцевало. Справятся еще до ночи, точно.
И тогда он вспомнил о своей подвальной тайне и едва сдержал гудевшие от нетерпения ноги. Вдруг кто увидит те па, что выделывает серьезный бригадир комбайнеров и поинтересуется, кто его учил?
А на такой вопрос ответить честно, как привык Георгий, нельзя. Ну никак нельзя. Потому что советский хлебороб и зловещее иностранное влияние - две вещи несовместные!
_________________

«Организация удесятеряет силы», говорил Владимир Ильич Ленин.
А силы ей были ой как нужны, поэтому она надеялась на свою же организацию. В школе нужно было отремонтировать парты, в клубе уже несколько скамеек повело. Необходимо было поставить вопрос о ремонте в правлении колхоза, чтобы были выделены плотники и сделали уже все по-человечески. А то как-то стыдно даже перед людьми. Мол секретарь ничего не делает, а у секретаря кружится голова от хлопот. Она никогда не думала, что ее так быстро назначат на эту должность, а ведь и она всего несколько лет назад вступила в ряды активистов, зарядившись идей Аллы Леонидовны. Та умела умело и организовать и навести порядок. Она же чувствовала себя ничтожеством по сравнению с ней. Как бы ей не хотелось ей никогда не стать такой, хоть из шкуры своей вылезь.
Но все же уже к вечеру скамейки починили, ребята строители, вроде бы хотели возмущаться, мол это не их работа, но выслушав доводы, помогли. Всем хотелось развлечений после трудового дня. Танцы, частушки, песни. Все это только предстояло, но перед этим необходимо было поработать. Она надеялась, что желающие выступить найдутся. Знала голоса, которые могут петь, не было важно кто и в каком порядке. Главное чтобы было весело.
«Умей дело делать, умей и позабавится.»
А сама села рисовать плакаты. Это она больше всего любила. Кто бы, что бы ни говорил. Она была творческой личностью с тонкой душевной организацией. Ее легко было обидеть. Хоть она и никогда не показывала своих слез, всем мило улыбаясь. Чего не сделаешь ради родной партии, но дома, она иногда давала волю слезам либо просто садилась и рисовала. Больше всего она любила пейзажи, но она никому не показывала своих рисунков, считая их чем-то личным. Прятала в комод, и лишь когда на душе было грустно доставала. Но сейчас у нее была другая задача, поэтому и плакаты были лозунгами, ей помогли их развесить в клубе.
«Вовремя в комсомол вступи и никогда из него не выходи»
«Не расстанусь с комсомолом буду вечно молодым»
«Землю колхозную сделаем навеки плодородной»
«Сделал дело - танцуй и пой смело!»
Выступать она не любила. Она больше любила говорить лично, но все же когда в клубе уже были расставлены скамейки, а народ уже потихоньку собирался, взяла слово и выступила с призывной речью.
- Вместе мы сила товарищи. Вместе мы преодолеем любую преграду. Чем больше нас - тем сплоченней мы. Давайте будем единым организмом. Хватит колебаться и выжидать, вступайте в ряды социализма – вступайте в колхоз.
Спустившись со сцены, она быстра зашла в туалет, где ругала себя, посмотрев на свое красное лицо, которое всегда почему-то краснело стоило ей выйти на сцену. Она опять растерялась, хотела же вроде бы другое сказать. Но после умылась, привела себя в порядок. Не время раскисать, она должна быть на виду. Вдруг кто захочет вступить в ряды ВЛКСМ, а ее нет, некому объяснить.
_________________

С этой встречи начался его день. Пока она рассказывала о своей жизни, Дима смотрел на её губы, вдруг совсем некстати представляя, какие они мягкие и нежные. Он хотел поцеловать, но не мог настолько нагло себя повести. Не здесь и не с ней. Было что-то такое в Марии Лебежинской, что вынуждало его быть сдержанным и серьёзным. Но это не могло остановить его мысли. Он прослушал почти всё, что она рассказывала, и очнулся, только когда узрел на горизонте Евдокию Могучую. Диме совсем не улыбалась возможность стать новым предметом этой завзятой сплетницы. Быстро попрощался с девушкой, и растерянность в её больших глазах, вызвала какое-то щемящее чувство в груди. И весь день его не отпускало чувство, что он допустил ошибку, распрощавшись с девушкой. Однако, Дима убеждал себя, что так будет правильно. Зачем он ей? Покореженный войной с детства, потом работой, угрюмый и подозрительный.
Но доводы разума словно таяли, когда он вспоминал искрящиеся глаза и теплую улыбку, которая согревает сердце, словно освобождая его от тяжкого груза.

Дима смотрел, как она направляется ниже по улице, по всей видимости, в библиотеку, и когда она обернулась, он едва не отправился следом за ней.

Весь день после этого, он думал о ней. Надо же такому было случиться, что они встретились здесь и сейчас. Что они вообще встретились здесь.

День пролетел за делами. После магазина, Дима помогал матери по дому. Там гвоздь вбить, здесь полку повесить, а здесь покрасить ножку стола. Потом он занялся перекапыванием участка за домом, чтобы на следующий год, матушка смогла высадить свой огород. А вечером, к нему заглянул друг детства и пригласил в клуб. Сказал, что сегодня там соберется вся станица, плюс приезжие. Дима согласился, ни за что даже себе не признаваясь, что из всех собравшихся в клубе этим вечером ему нужна была только одна. И когда он заметил знакомые глаза, даже подумать не успел, как оказался рядом.


- И вам, добрый вечер, Мария Игнатьевна, - вежливость на первом месте. И пусть, он целый день мечтал увидеть её, услышать этот нежный голос. – Многолюдно сегодня здесь.

Дмитрий осматривался вокруг, чувствуя присутствие Марии рядом, даже не глядя прямо на неё.

Он избегал прямого взгляда «глаза в глаза». Боялся, что если заметит на дне серо-зеленых глаз голод и нужду, просто не сможет устоять. Но ведь он не варвар, да и никогда не был им. Однако рядом с этой девушкой, привычное хладнокровие таяло, как пломбир на солнце. Песни заморского певца вызвали почти экстаз у женской половины станицы. У всех кроме одной. Повернув голову, чтобы спросить, как ей выступление итальянца, Дима почувствовал, что язык прилип к небу. Он так и не смог ничего сказать. Просто продолжал стоять рядом, и как влюбленный подросток просто смотреть в эти омуты глаз.

Но тут объявили конкурс самодеятельности. Дима пытался отшутиться, говорил, что не в форме, да и голоса у него нет, но… друзья, настояли на своём, и вот он уже на сцене, освещенный и ослепленный светом рамп. Сейчас он больше предпочитал видеть серо-зеленые глаза, но тут к нему вытолкнули музыкантов. И Дима запел.



Сначала неуверенно, но постепенно его голос приобрел твёрдость. Миронов пел, но видел перед собой огромные серо-зеленые глаза. И только уверенность, что она здесь и смотрит на него, помогла не сбежать со сцены.

Надрыв, полные боли воспоминания, всё это словно таяло, с каждым произносимым словом, словно отпускало.

А после исполнения он быстро ушел со сцены, пытаясь найти Машу. И нашел.

- Не знаете, где у них здесь лимонад? У меня в горле пересохло.

Он и так знал где стоит аппарат с газировкой, но хотелось увести девушку подальше от всех остальных. От воздыхателей, которые вызывали неконтролируемое раздражение одними только своими приветствиями и шутками, и ещё что Мария улыбалась в ответ, успевая отшучиваться.

Евдокия поспешила домой - надобно пересчитать бутыли. Да даже если и мало осталось, аппарат доставать нельзя - Димка-то милиционер, вдруг найдет? Потому как в прошлом году директор колхоза дюже сильно ругался на мужиков, пьющих во время страды. Магазин водки не продавал, а откуда доставали - никто не выдал. Директор поругался, да и махнул рукой. А что? План все выполнили, а что пьют после работы - так после же! Как не выпить после тяжелого трудового дня?
Только подумала про Миронова, а вот он - собственной персоной. Стоит посреди улицы, с учительницей любезничает. На приветствие Дуси пара внимания не обратила, на что тут же были сделаны выводы!
Забежав домой, Могучая быстро проверила запасы, да достала из шкафа модное платье - яркое, в крупный горох (самогонка давала мелкий, но стабильный прибыток, так что на модное платье деньги были). Взглянула на часы и пулей вылетела в сторону птичника. За опоздание можно и нагоняй получить - и не посмотрят, что лет уже не двадцать.
Пробегая огородами в сторону птичника, Евдокия углядела разряженную Галку Ярцеву, разговаривающую со странными типами. Быстро спрятавшись за развесистый, но ужасно пыльный куст, она впитывала каждое слово, каждый жест.

Ну Галка, ну дает! Иностранцев откуда-то нашла! Или их специально пригласили? А почему тогда их не Пётр Аркадьевич встречает? Странные дела, ох странные!

Потом Галка с иностранцами пошли в сторону клуба - точно, артисты. Жгучий брюнет ей кого-то напоминал (Евдокия любила ходить в кино), но память подвела. Спохватившись, Могучая бодрой трусцой двинулась в сторону птичников, но как специально, по пути никто не встретился. А поделиться новостями хотелось аж до зуда.
_________________

После полудня, не смотря на палящий зной, рабочие на стройплощадке копошились, как муравьи, будто гараж собирались накрыть шифером не за три дня, а за три часа, хотя Надежда предупредила, что сегодня заканчивают пораньше в связи с вечерним мероприятием. В дополнительных репетициях ее ребята не нуждались. Путь другие готовятся, а у них в бригаде таланты настоящие, народные, примарафетятся - хоть сейчас на сцену Большого выпускай.
В каптерке духота. Пыль весело кружит в косых лучах, падающих из-под коротких белых шторок и на стол оседает. Красиво. Глотнув водички из граненого стакана, Крестовская коротко выглянула в приоткрытую форточку и вновь склонилась над чертежами, пытаясь сосредоточиться. Архитектор-то ошибку в проекте допустил, зря спорил с ней позавчера в кабинете директора и авторитетом давил. Не на ту напал. Эх, жаль, директор сейчас занят гостьей, придется до завтра подождать. Карандашик зажатый между пальцев выстукивал неровную дробь по толстому картону. На сегодня, пожалуй, все. Домой еще заскочить переодеться, если поторопиться, может, на репетицию успеет. Людмила на нее очень рассчитывала, да и Петра Аркадича не охота подводить. А Надежда и так бы пришла. Не петь для нее – все равно, что не дышать.Вон даже на работе все время напевает, куда ходит, и в дороге. А дома с бабулей на пару такие концерты дают, что тебе Сан Ремо.
И потом, на смотре Константин будет. Сам же сказал – любо ему голос ее звонкий послушать, никто за язык не тянул. Подперев подбородок кулачком, Надя мечтательно вздохнула.
- Семеныч, такой раствор будешь дома замешивать. Сказано, не налегай на песок, иначе после первых морозов штукатурка паутиной пойдет. Один раз делаем и для себя, а не для галочки.
- Григорич, родимый, где ты увидел нарушение пропорций? Очки протри.
Ну что опять?! Крестовская недовольно выпустила изо рта тупой конец многострадального карандаша и подняла голову на дверь.
Двое передовиков-строителей со стажем работы посолидней Надиного возраста, одновременно пытались втиснулись в узкий дверной проем, аки малые дети, и Григорич, хоть и старше, пошустрей оказался.
- А вот мы молодежь послушаем, пусть рассудит.
- Надежда, в срок не поспеем, если снаружи наново штукатурить . - Запротестовал приземистый крепко сбитый Семеныч, комкая в руках некогда белую кепку.
- Поднатужьтесь.
- Че я тебе баба, тужиться? – Возмутился пожилой станичник
- Ты зачем в бригаду пришел, Глебов, зубы сушить или работать? - Привстав на табурете, в который упиралась коленями, Надежда сердито пригрозила в окно кулаком нерадивому ученику Тудыбея и повернулась к передовикам. Негоже так со старыми фронтовиками, но ее сюда не сопли жевать поставили, - Резче тужься Семеныч, не разлагайте дисциплину. Чтоб уже завтра качественный раствор родили. Вон у Григорича штукатуры без работы застоялись, что твои рысаки. - На сегодня закругляемся, товарищи. А с завтрашнего дня никому никаких поблажек. Заканчиваем раньше срока. Жилые новострои на очереди. Станица растет и крепнет. Некогда нам прохлаждаться.

В большом ленуголке, специально освобожденном заведующей клубом для репетиции, яблоку было негде упасть. А шумно так – уши закладывало. Кто-то из артистов распевался перед выступлением, кто-то стихи вслух декламировал. Со сцены доносился громкий голос Людмилы, выступающей перед товарищами с призывной речью. Говорили, народу в клубе нынче собралось много, считай, вся станица, да и с окружных понаехали. Дополнительные скамейки пришлось из конторы принести. Надежда устала метаться из угла в угол – что-то и впрямь волнительно ей было нынче – взбежала по ступенькам и осторожно выглянула из-за кулис. Зрителей и впрямь полон зал, но она в городе и перед большей аудиторией выступала, отчего ж переживает так, аж язык к небу присох. Вернувшись обратно, Надя еще раз оглядела собравшихся в ленуголке артистов, , привстав носочки синих лакированных туфель. Заприметила бригадира лесорубов и несмело помахала ему рукой. Да едва ли Константин увидел в эдакой кутерьме.
Нет, нужно срочно взять себя в руки. Артистка выискалась. Мало, что прихрамывает с утра, так для полного счастья дрожит, как осиновый лист.
Поднырнув под руку аккордеонисту, Крестовская выпрыгнула в большой холл и остановилась подле зеркала. Хоть бы грамм краски на бледных щеках. Оглянувшись никто ли не смотрит, Надя достала помаду из кармана и подправила ярко-красные губы. Так то лучше. Не красавица, но ясно-голубой цвет платья ей к лицу и волосы уложены сегодня по-особенному, чтобы было хорошо видно мамины серьги с бирюзой. Целый час убила , укрощая непослушные локоны. А для чего? Все равно сейчас на сцену выйдет и не сможет рта раскрыть. Случалось уже такое позапрошлой весной. Злая на саму себя, Крестовская вытащила из-за пояса аккуратно сложенный платок и начала остервенело тереть губы, избавляясь от помады.
_________________

Каждое утро Петра Аркадьевича Панова начиналось одинаково.
Просыпался он рано, задолго до того как запоют петухи, грел небольшой ковшик с водой, а затем заваривал крепкий чай.
Через несколько минут его можно было встретить на завалинке, в белой майке, семейных трусах и высоких резиновых сапогах на босые ноги, ранней весной и поздней осенью к такому наряду добавлялась старая фуфайка. Крепкий чай он пил вприкуску с кусочком сахара и дымя первой за день папиросой. Пачка «беломора» всегда была запрятана в стене между двумя, не слишком удачно расположенными, бревнами. Он любил утро, но каждое утро имело свойство заканчиваться. Утро Петра Аркадьевича Панова заканчивалось последним глотком крепкого, но уже остывшего чая и последней затяжкой папиросой. Затем начинались трудовые будни.
Сегодняшний день не должен был особо отличаться от предыдущих, за единственным исключением. Весь колхоз ждал приезда замминистра. Зачем отправили проверку, а никак иначе о приезде Даздрапермы Никитичны директор колхоза думать не мог, в их колхоз Петр Аркадьевич искренне не понимал. План они перевыполняли регулярно.
Приезд замминистра ожидался к вечеру, поэтому, особо не наряжаясь, директор «Красного богатыря» завел свой видавший виды уазик и отправился «в поля», как говориться посмотреть, что в его вотчине делается.

К обеду как обычно разжарило, директор давно скинул свой далеко не новый пиджак и, сдвинув кепку на затылок, дымя очередной папиросой, подъезжал к «Красномо богатырю», когда до колхоза оставалось каких-то полтора километра, мотор уазика задымился, несколько раз чихнул и благополучно заглох.
Негромко выругавшись и пнув пару раз по колесу, Петр Аркадьевич, попытался разобраться, что с лучилось с мотором. Попытка результата не принесла, дым из под капота валил с такой силой, что в ближайшее время разглядеть что-либо было не возможно, поэтому плюнув, мужчина достал свой пиджак перекинул его через плечо и отправился пешком. Планы у директора немного поменялись, теперь ему нужно было отыскать механика, и тому очень сильно повезет, если он не успел залиться самогоночкой Евдокии.

И всё же хорошо, что она приехала пораньше! Благодать в колхозе, все дружно работают-готовятся к её приезду. Столько жизни кругом, что хоть о каждой минуте своего пребывания книжку пиши. Не то, что в строгом министерстве, где всё просто и размеренно. Там такого не увидать. Никем не замеченная, всё так же пожёвывая в уголке рта травинку, Даздраперма прогуливалась по колхозу и наслаждалась жизнью. Строгости в ней не было никакой, а вот любопытства - с лихвою. Да и к чему строгость, когда советский люд работает, не покладая рук? Выпив стакан лимонада, купленный в сельмаге, замминистра пошла поглядеть на то, что делается в колхозных полях. А поля в этот год были на заглядение - налитые и спелые колосья, пронзительно-чистое небо на кромке горизонта и везде - такой золотистый цвет, что ослепнуть можно. Хороший нынче урожай. Богатый. Даздраперма уже собралась было пойти на поиски начальства, когда столкнулась с мужчиной приятной наружности, который шёл в сторону колхоза, перекинув через плечо пиджак.

- Дня доброго! - поздоровалась она с ним, прищуриваясь от солнца и глядя на застывший неподалёку дымящийся УАЗ. - Какие-то проблемы с техникой? Может, помощь нужна? - Она запоздало спохватилась, не зная, как будет расценен её вопрос, и добавила: - Я немного в моторах разбираюсь.

У строителей каждый день аврал. Работать на пределе возможностей, с максимальным темпом уже давно привыкли. Правда, в любом стаде есть паршивые овцы, и некоторые несознательные граждане, в основном еще молодые и зеленые, те, у кого еще молоко на губах не обсохло, но уже хочется казаться взрослыми и самостоятельными, портили картину нашей реализации плана.

Макар наблюдал за тем, как бригадир нервничает, явно какая-то ошибка в расчетах. Ему бы помочь да подойти, вот только кто его будет слушать, пока еще простого рабочего, хоть и с образованием. Решил, что товарищ Крестовская компетентна и справится с трудностями сама. Если его помощь понадобится - позовет. И тогда он не откажет.

Макар нахмурился, сцепил руки, но никак не стал комментировать приказы начальства. Посмотрел на раствор, несколько раз провел лопатой, добавил песка, снова помешал.
- Семеныч, не разочаровывай товарища Крестовскую. Григорич, давай разбираться вместе...
Пока строители изучали пропорции, товарищ Крестовская продолжила свои наставления.

Макар не очень представлял зачем сушить зубы, но скрыть то, как поднимаются уголки губ, не смог.

Эх, все-таки начальница женщина, да еще такая молодая и привлекательная, это не всегда хорошо для дела. Она перед мужиками распиналась, а они ей в рот смотрят, да на то, что ниже поглядывают. Строже с ними надо. Иногда с матом, но без этого никак. Вот если за ее спиной будет крепкий мужчина стоять, то будет проще.
- Товарищ Крестовская, я прослежу. Завтра все будет в порядке. Как надо. Вы не волнуйтесь, пожалуйста.
Бригадир ушел, а Макар остался "беседовать" с мужиками. Может, и не прав он был, что лезет не в свое дело, только и другого пути не видел. Любой авторитет и уважение надо заслужить, а девушке это сделать в разы тяжелее, чем мужчине. Поэтому и вел он подобные разговоры. Не для того, чтобы "подсидеть" бригадира, а чтобы помочь, пока у нее не наладиться двусторонняя связь со строителями.
- Все, мужики. Надеюсь, вы меня поняли и завтра все было в порядке. А теперь пошли на праздник. Слова повторять будем? Нет? Тогда пошли.
Пришлось заглянуть в общагу, чтобы привести себя в порядок. Макар надел голубую рубашку и льняные бежевые брюки. Пиджак перебросил через плечо. На улице было еще тепло. А к вечеру наверняка похолодает. В клубе бригада строителей появилась вовремя и в полном составе.
Макар стоял у стенки и слушал выступление руководства. Особенно ему понравилось с какой горячностью говорила секретарь комсомольской ячейки.

Если бы уже не состоял, то снова бы вступил.
Выступление прошло отлично. Мужики старались и вытягивали ноты. Кто-то стремился поскорее избавиться от неприятной обязанности. Кто-то действительно получал удовольствие.

Заслуженные аплодисменты стали им наградой.
Когда выступили большинство участников, Макар подумал о том, что вечер обещает быть интересным. Пирожки, приготовленные местной поварихой исчезали с тарелок. Вокруг звучали разговоры и смех. Тудыбей решил, что терять ему нечего и, прихватив со стола пару граненых стаканов с сидром и пару пирожков, направился в сторону Людмилы.
- Добрый вечер. Ваше выступление сегодня было потрясающим. Могу я вас угостить? - протянул девушке сладости и замер в ожидании ответа.
_________________

Перед тем, как начать петь, я успел заметить, что коллеге не понравилось, как я имя ее произнес. Видимо, неправильно совсем. А может и обидное что сказал по незнанию? Вон как хмурится недобро. В очередной раз за этот день в моей голове возник вопрос: "что делать?". Переспросить, как зовут? Или подождать да послушать, как другие называть ее будут? Первое - неловко как-то, второе - долго. Дилемма...

Когда я запел, девица, вместо того, чтоб подпевать, смутилась вдруг и ушла. Что за странные эти люди советские, Мадонна мия! Может, она песню и так знает, и оскорблена, что ей репетировать предлагают? Или осел этот Пьетро опять чего понял не так? И ведь даже жесты теперь не помогут в установлении истины - девица отвлеклась на другие дела. Но я все-таки допел, а едва последний аккорд отзвучал - и знакомая незнакомка вновь передо мной нарисовалась. Может, ей песня просто не понравилась?..

Воды, однако, протянула. Я взял с благодарностью, скользнув своими пальцами по ее. Улыбнулся, как положено, и жадно все выпил. Потом обернулся к Пьетро за пояснением относительно того, что девушка сказала.
- "Постой"... - Задумчиво пробормотал мой переводчик. - Она говорит тут стоять! - Радостно воскликнул он и я понял, как, должно быть, выглядел Архимед, которому яблоко на голову свалилось.
- Тут? - Удивился я и заозирался по сторонам. Народу в концертном зале явно прибыло. - А где гримерка?
- Так она же сказала - денег министр жалеет. - Снова развел руками мой переводчик.
Я нахмурился и возмущенно зажестикулировал.
- Ну так же работать невозможно! - И на родном языке я быстро высказал все, что думаю о советской организации. Отвлекло меня то, что Галка-ой-Гальина стала нам что-то показывать. Еда. Идти. И живот поглаживает. Проголодалась, что ли? Есть хочет? В этом я был с ней солидарен - мой желудок уже затянул собственную песнь голода. А девица-то не промах, полчаса как знакомы, а уже просит ее накормить! Ну да ладно, красивая женщина напротив - это всегда лучшее украшение стола. Судя по ее жестам, она знала куда идти, поэтому я просто кивнул - пойдем, мол. Ну и улыбнулся, подмигнув бровями - как без этого!

Лена пришла домой совсем подавленной. Но если она ничего не приготовит для самой замминистра – мать ей этого не простит. Танцевать она не будет - это точно, фокусы показывать не умеет, остается только спеть…
Какую песню может исполнить та, что видит в мире лишь безысходность?

Одеваясь в свою лучшую одежду, Лене казалось, что она пустая кукла, которая должна выйти на сцену и сыграть свою роль. Девушка смотрела на себя в зеркало, пытаясь растянуть губы в подобие улыбки, но выходило слишком страшно. Нет, может она и кукла, управляемая неведомым механизмом, но такая игра не для нее. Кукловод хочет, что бы она появилась в клубе и исполнила номер? Она это сделает, но на своих условиях. Как же тяжело претворяться, делать вид, что все хорошо… Как давно она стала такой фальшивой? Почему при виде самых родных людей, она берет себя в руки и не показывает, что творится внутри, сдерживается, пока не останется одна, а там… Там она медленно сползает по закрытой двери и замирает в безмолвном крике, который никто и никогда не услышит…
Лена мягко расчесывала волосы, две золотые волны стекают по двум сторонам ее лица. Сегодня она делала это удивительно долго, считая каждый раз, словно проводя какой-то древний ритуал или священный обряд.
Дорога до клуба прошла как в тумане, кажется, она даже с кем-то говорила, что-то отвечала, впопад ли?
В клубе царил праздник: песни, пляски, блеск огней…
Люди прятались здесь от своих проблем. Очень жаль, но она просто не может больше держать в себе столько боли. Когда пришла её очередь, Лена вышла из-за пестрой ширмы на сцену. Руки сотрясала нервная дрожь, и она спрятала их за спину. Разговоры и веселые смешки постепенно стали угасать, зрители увидели на сцене новую куклу и они не знают, что от неё ждать…
Мелькнула мысль сбежать, не портить людям настроение, но ноги приросли к полу. Стены безжалостно давили на испуганную девушку и, вместо побега, она вдохнула воздух, как последний раз и запела.
Первые строки она пела а капелла, потом, кто-то сумел подхватить мотив и заиграл на гитаре. Она не знала, что происходило в зале, для неё время застыло. Сколько она боролась сама с собой? Когда была достигнута крайняя степень усталости? Как долго она блуждает в темноте, в поисках двери к светлым мечтам? Но жизнь беспощадно хлестала её по щекам, безжалостный ветер потерь овевает её хрупкую душу. А счастье так призрачно… Сколько она его звала, сколько не молила о нем… От чего же мир глух к её мольбам? Почему печаль стала именно её спутником?
Лена продолжала петь, ей самой становилось зябко, она сильнее закуталась в старую бабушкину шаль. В песне пелось о маме, но она посвящала её своей бабушке, которая так рано покинула этот мир.
Как же тепло было в её объятиях, Лена засыпала в них, как будто в раю, а когда её не стало – мир померк. Но у неё было обещание, была мечта, только с каждым умершим пациентом, она все больше погружалась в пучину безысходности. Сердце надрывалось, душа пустела. Жизнь сочилась через раны, нанесенные роком, из тела.
Все то, что она испытывала – вложила в одну единственную песню…

Молодую красивую женщину Петр Аркадьевич заметил сразу, окинув внимательным взглядом приближающуюся женскую фигурку, директор остался вполне доволен - высокая грудь приятной полноты, тонкая талия и округлые бедра. Полюбоваться было чем. Чем Петр Аркадьевич и пользовался. Мысль о том, что девушка на дороге оказалась не просто так, посетила голову Панова, но виды на возвышенности и округлости, приближающиеся к нему, вытеснили все здравые мысли.

- Добрый день! – в тон ей ответил Петр Аркадьевич и, протянув руку для рукопожатия, представился. – Петр Аркадьевич Панов, директор колхоза.

Панов еще раз внимательно окинул девушку взглядом и на несколько секунд задумался. Он и сам неплохо разбирался в технике, однако сегодня было некогда заниматься автомобилем самостоятельно, но слова девушки заинтересовали, а возможность снять с нее пиджачок и полюбоваться ее попой, пока она будет осматривать автомобиль, подтолкнули Петра Аркадьевича на не свойственные ему поступки.
- Закипел мотор, - Панов махнул в сторону дымящегося уазика, - если разбираетесь в моторах, то не буду отказываться от помощи, колеса сегодня по зарез нужны. Буду очень благодарен если посмотрите. – Он ненавязчиво взял девушку под локоток и сделал шаг в сторону стоящего на обочине автомобиля.