Фантомные боли

 » Фантомные боли

Около-научная фантастика

Третью ночь подряд просыпаюсь от одного и того же сна. Сажусь в кровати и закуриваю бесполезную сигарету. Моему организму не нужен никотин, но успокаивает сам процесс. Взять сигарету из пачки, поднести к губам огонек зажигалки и моргнуть, когда маленькое оранжевое солнце бросится в ослепшие за ночь глаза.
Таких, как я, называют фантомами. Иногда нас боятся, когда мы появляемся в проемах дверей, но чаще убегают, стараясь скрыться в глубинах собственного сознания, одурманенного наркотой.
А мы, словно обученные легавые собаки, идем по следу этих бедолаг, чтобы вытащить на свет Божий, даже если сами они умоляют оставить их.
Мы – это те, на кого не действуют ни алкоголь, ни никотин, ни наркотики. Мы не поддаемся гипнозу и не засыпаем под наркозом. Наше сознание бодрствует почти всегда, проникая в разумы тех, кто выбирает сон вместо яви и смерть вместо жизни.
И поэтому, мы никогда не видим своих собственных снов, нам с лихвой хватает чужих.
Таких, как я, хорошо, если пара десятков на всё десятимиллиардное человечество, и спецслужбы всех стран следят за нами круглосуточно. Мы слишком опасны, чтобы жить, но и слишком ценны, чтобы умереть.

Но вот уже третью ночь я упрямо просыпаюсь от сна, которого до этого не видел ни у кого. И откуда взялась эта живописная картинка с летящими по небу мыльными пузырями, пульсирующими радугой, сказать тоже не могу. Лишь вижу, едва закрыв глаза, как от Земли в прозрачные небеса отрываются сотни, тысячи, миллионы миллионов маленьких водяных пузырей, словно все десять человеческих миллиардов одновременно дунули в детские трубочки. И уже там, наверху, почти под самыми облаками, пузыри сливаются в один огромный мыльный шар, сверкающий спектром преломленного Солнца. А потом шар лопается, и я просыпаюсь. Тянусь к тумбочке, где лежат ненужные сигареты, делаю затяжку и вздрагиваю от вибрации телефона.
- Кто на этот раз? – спрашиваю собеседника, которого не видел никогда в жизни. Мой куратор из ФСБ - человек без имени с механическим голосом.
- Сын премьер-министра. Садовая 25.
Задание выдано, и разговор прерывается, словно чья-то ладонь хлопает по выключателю. Большего мне знать не положено, а машину с молчаливым водителем, подадут, как обычно, к подъезду.

Это пять лет назад я еще пытался сопротивляться, бороться и воевать с системой, пока она методично не перемолола сначала моих родителей, погибших под колесами фургона без номеров. Потом младшую сестренку, потерявшую человеческий облик в клинике для трэвеллеров, а затем и невесту, которую мне хватило ума вовремя бросить, и сохранить жизнь и ей, и ребенку у нее под сердцем.
Даже если на тебя не действуют ни гипноз, ни наркотики, бороться с системой невозможно.
Зато сейчас я живу в элитном пентхаусе, мой банковский счет распух от вкладов, и по щелчку пальцев мне могут доставить в любое время суток любую красотку. Ирония подобной жизни в том, что все эти пять лет я только и делал, что наблюдал изнутри человеческие души. Мерзкое зрелище, скажу я вам. Когда однажды в полутьме моих апартаментов появилась звезда мальчишеских журналов, я вспомнил как вытаскивал ее, грязную и покрытую коркой засохшей спермы, из кучи мужских тел, запертых в лепрозории для больных проказой.
Нет, конечно же нет, ее реальное тело находилось в роскошной спальне на загородной вилле. Это все трэвеллер. Новейший наркотик, не вызывающий привыкания. Физического.
А вот с психологическим – гораздо сложнее. Затягивает на раз, захватывает в сеть и уже никогда не отпускает. По крайней мере, я ни разу не встречал никого, кто смог излечиться от этой гадости. Если перекрыть доступ к наркоте, человек лезет в петлю, шагает в окно, или бросает в ванну работающий фен.
Когда в клинике, в комнате, стены которой были оббиты матрасами, бесновалась моя сестра, пытаясь разбить себе голову, она кричала, что умрет всё равно. Что жить здесь – как дышать болотом, а там ее ждут.
И, видимо, кто-то дождался. Потому что ночью она откусила себе язык и захлебнулась кровью. А после обеда я подписал контракт и сейчас меня называют фантомом.
Так и не сложилось у меня с той звездой, кстати. Она меня тоже узнала, а я заметил у нее во взгляде тот самый лихорадочный блеск ожидания, когда она сможет послать меня к черту и вернуться в лепрозорий. Через полгода звездочка выпила бутылку самого дорогого шампанского, закусила упаковкой снотворного и на всякий случай вскрыла вены.


***

Легкий толчок машины говорит о том, что водитель подъехал по указанному адресу, пока я прокручивал в голове километры жизненной кинопленки.
Кованые ворота открыты, охрана давно получила указания на мой счет. Потому что если меня вызывают, значить это может только одно: человек не в состоянии выбраться сам из тех глубин, куда его увело собственное сознание.
- Это чёрт знает что такое, молодой человек!
В открытых дверях меня встречает невысокий лысый человек в белом халате и огромных старомодных очках на смешном носу.
- Чёрт знает что такое, - повторяет он, вытирая лысину клетчатым платком, - я тридцать лет в психиатрии, но до сих пор не могу понять, как действует эта проклятая зараза. Вашего феномена, молодой человек, я, кстати, тоже не могу понять.
Не ты один, целитель душ, не ты один. Когда я поставил свою роспись под тем кабальным контрактом, лучшие нейрохирурги страны исследовали содержимое моей черепушки, пытаясь понять, почему же я не поддаюсь чужеродному влиянию. Через мои вены с утра до ночи гнали чистый героин такими дозами, что загнулся бы даже робот, а я лишь чихал, чем невероятно выбешивал команду государственных изуверов.
Психиатр, кстати, первый специалист, к которому всегда обращаются родственники. Но вот уже пять лет, как врачи признали свое поражение в борьбе за разумы пациентов.
Трэвеллер не погружает человека в кому, это было бы слишком просто. Трэвеллер не рисует человеку психопатические картинки по типу старого доброго ЛСД, со всем этим люди давно научились справляться.
Нет. Трэвеллер строит в человеческой голове свой собственный мир. От первого кирпичика – основания до самых высоких пирамид. Или родной деревни, в которой живы мать с отцом и умопомрачительно пахнет свежей земляникой. Или диких, неизведанных джунглей в самом сердце Амазонии. Или первобытной Земли с разгуливающими по ней ящерами, мамонтами и охотниками, одетыми в шкуры. Или лепрозория, полного охочих до ладного женского тела прокаженных.
Это я перечисляю лишь те миры, в которых побывал сам по долгу службы. А сколько тех, куда меня не приглашали.
Чаще всего человек возвращается сам. Через какое-то время, когда заканчивается действие укола, большинство возвращается. Беда лишь в одном: никто из вернувшихся уже не хочет здесь жить. Все они хотят обратно, в свои миры, где их любят и ждут.
Но иногда сознание не хочет идти домой. Словно больной, шелудивый пёс, оно срывается с поводка и бежит туда, куда зовут инстинкты.
И вот тогда в этих бродячих головах появляемся мы – те, которых там быть не должно. Нас не придумывают и не зовут на вечеринку. Мы заходим сами, вышибая дверь ударом ноги.

Меня провожают в спальню с окнами, закрытыми тяжелыми свинцовыми шторами. Там, на огромной постели лежит мальчишка, лет семнадцати от роду, не больше. В правую руку безжалостной осой впилась игла капельницы, разгоняя по венам глюкозу. Это ведь сын премьер-министра, а не просто работяга, накопивший на дозу, и едва не умерший от обезвоживания.
Здесь бригада врачей, они бдительно следят и за пульсом, и за давлением. Молоденькая, пухленькая медсестра заботливо отирает вспотевший мальчишеский лоб стерильной салфеткой, а лечащий врач проверяет температуру тела. За двустворчатыми дверями темного дуба ждут родители этого дурака. Я знаю, видел такое не раз. Когда мать заламывает руки и спрашивает:
- Доктор, мой ребенок поправится? Может, нужны какие-нибудь лекарства?
А доктор ей отвечает, что их ребенок обязательно поправится. Что лекарств никаких не надо. А нужны только покой, безопасность и уход.
А мне хочется крикнуть, что их ребенок уже никогда не поправится. Что у этой дороги нет ответвлений, а после каждого шага позади разверзается яма. Что билеты в этот безумный круиз продают только в один конец. Без всякой надежды на возвращение.

- Сколько он здесь лежит? – спрашиваю врача.
- Вторые сутки пошли, - говорит эскулап, - впервые такое вижу.
Да уж… Ну, что сказать, я тоже впервые. Обычно хватает двенадцати, плюс минус, часов, чтобы человек вернулся в настоящее, судорожно хватая воздух и откашливаясь, словно выныривая из воды.
- Несколько доз подряд? – уточняю я.
Но окружающие мотают головами, показывая, что нет, ни о каком продолжении банкета речь не идет. А лекарь и вовсе пожимает плечами.
А мальчишка, лежащий на кровати, улыбается. Безмятежно и так… по-детски. Но чтобы войти без приглашения, мне надо знать, куда я попаду. И поэтому, двустворчатые темные двери открываются настежь, пропуская родителей пацана.
- Чем он интересовался?
Стандартный набор вопросов. Кто знает, может, парень завис в любимой компьютерной игрушке.
- Космосом, - отвечает мать, - другими планетами.
- Как его зовут?
- Иван. Он такой хороший мальчик. Учится на одни пятерки, собирается поступать в Гарвард.
Ваня, значит. Космос, Ваня, – это хорошо. С динозаврами, на которых охотился племянник прокурора страны, было сложнее. На меня наркотик не действует, поэтому и убить меня там невозможно. А вот этих горе-путешественников замочить можно запросто. И тогда мозг, живущий в вымышленном мире, пошлет сигнал настоящему сердцу, а оно послушно остановится.
В моей практике такого не было, а вот у французов, по слухам, наяву случались даже раны, появившиеся из ниоткуда.

Но отставим, пора за дело. Я касаюсь ладонью мальчишеского лба, протертого спиртовой салфеткой, закрываю глаза и рисую в своей голове дверь, которая выведет меня в чужое сознание.
Я знаю, что как только дверь появится, и я ударю по ней, вышибая наружу, мое тело тут же рухнет на пол, где его подхватят врачи и уложат в кресло.


***

Добротная металлическая застава с трудом распахивается, когда я привычно ударяю по ней.
Не знаю, каким космосом интересовался премьерский сынок, но лично я оказываюсь во вполне себе земном подвале, где на полу блестят лужи, по углам таятся тени, а в центре, привязанная к широкой доске, лежит девочка-подросток.
Герой космических одиссей стоит над хрупким девичьим телом и улыбается. Так мило и так по-детски, что если бы не нож в правой руке, можно было бы и поверить.
Но девочка испуганно смотрит на своего мучителя, а я вижу, как из уголков е глаз текут беззащитные слезы.
И пусть я знаю, что эта маленькая жертва не реальный человек, а символ, придуманный будущим английским студентом, но всё-таки вздрагиваю, представляя бездну, что плещется в безумных глазах хорошего мальчика Вани. И мне отчаянно не хочется туда заглядывать, ибо я точно уверен - ближайшие несколько ночей эта бездна будет смотреть на меня.
А Ваня подносит нож к безмолвно плачущим глазам и медленно проводит острым лезвием вниз, по щеке, до угла рта, который закрыт серым кляпом. Одним молниеносным движением выдергивает кусок тряпки, и девочка кричит.
Крик отражается от стен, покрытых влагой и черным грибком, и вонзается мне в уши, заставляя морщиться.
- Громче, - говорит мальчик, - меня возбуждает.

Это я понимаю, что всё не взаправду. Что молекул и атомов, из которых обычно собраны человеческие тела, здесь нет, а эта девочка на доске даже не картинка. Она плод дикого воображения отличника – мажора.
Но для маленького подонка эта девчушка абсолютно реальна. И пусть тело его лежит в родительской спальне, заботливо укрытое шелковым покрывалом, мозг работает и верит во всё происходящее. И чем дольше богатый негодяй живет в своей мечте, тем труднее туда открывается дверь.
- Брось нож, мерзавец, - говорю я за мальчишеской спиной
Он оборачивается ко мне медленно, еще не веря до конца в услышанное, ведь меня здесь быть не должно. Этот придуманный мир состоит только из него и вот таких вот испуганных девочек.
Но я никуда не пропадаю. Меня нельзя изгнать силой мысли, я сам открываю двери.
- Ты кто такой? – спрашивает Ваня. – Да ты знаешь кто мой отец? Да ты знаешь, что он с тобой сделает после этого?
Медленно и верно премьерчик впадает в истерику, когда до него доходит вся серьезность положения. Девочка, конечно, не реальна, зато донельзя реальны мысли, желания и мечты о ней. И если до кого-либо дойдет слух, в каком мире проводит время сын премьер-министра страны, положение папы может не просто пошатнуться.
И Ваня принимает самое идиотское в своей жизни решение: бросается на меня, размахивая ножом. Он уверен, что если убить постороннего, не произойдет ничего страшного.
Но меня нельзя убить, дурень. Это не мой мир, я в него не верю. И уж тем более не тебе, прыщавому юнцу, пытаться пырнуть меня ножиком. Ты хоть раз видел вблизи брахиозавра? А я видел.
Мысли проносятся в голове со скоростью разгоняющегося авто. Он секундной тревоги до насмешки и раздражения.
Мне надо взглянуть ему в глаза, захватить в себя взгляд, в глубине которого зреет опасное неистовство, и тогда я смогу вывести маньяка в открытую дверь. Все рассказать его родителям и похоронить в своей голове очередной мир, помеченный грифом «Совершенно секретно».
Но пацан оказывается неожиданно ловок. Юрким вьюнком он проскальзывает под моими распахнутыми навстречу руками и с отчаянием самоубийцы полосует по плечу. Металлический укус обжигает кожу сквозь разрезанную рубаху, и от неожиданности я вздрагиваю, теряя необходимые доли секунд.
Черт возьми! Меня нельзя ранить! На понимание невозможного уходит еще пара секунд, мальчишка замахивается от плеча, целясь в шею, а у меня срабатывает рефлекс загнанной в угол крысы. Я перехватываю в запястье руку с занесенным клинком, разжимаю юношеские пальцы и отбрасываю смертоносную полоску стали в угол.
Я смотрю мальчишке прямо в глаза, в расплавленное озеро ненависти и страха. Погружаюсь в его собственную бездну, чтобы взять на себя управление тем небольшим участком одурманенного мозга, который пока еще живет в реальном мире.
- Пошли домой, - негромко приказываю я, и с удовольствием вижу, что юнец обмякает.
Уходят злоба и ненависть. Приходят ужас, стыд и раскаяние.
Но тут происходит непоправимое: девочка, что до этого молча наблюдала за нашей схваткой, подает голос. Он вырывается из ее несуществующего тела раненым зверем и отвлекает меня на считанные доли мгновения. Этого хватает, чтобы пацан вырвался и бросился за ножом.
Я оказываюсь сильнее, быстрее и тяжелее. Мир трэвеллера – не мир сна, где можно парить под облаками и жить под водой. Это реальный мир настолько, насколько эту реальность понимает и принимает мозг. В этом мире нельзя оказаться на двадцать лет старше и в сотни раз сильнее. Каким войдешь, таким там и останешься до физической смерти.
Я стою над распластанным мальчишеским телом и понимаю, что не знаю как объясняться с его родителями. Меня посылают не за тем, чтобы убивать. Я должен спасать. И также я осознаю, что мне абсолютно не жаль этого подонка.
Я не могу назвать его даже животным, потому что однажды побывал в мире зверей. Приходилось вытаскивать сломавшуюся после жизненных неудач женщину. В той Вселенной ее вскормила стая волков, а она за это помогала нянчить волчат.
Вот там были звери. Огромный сизый волк – вожак стаи, его белоснежная подруга-альбинос и шестеро забавных, серых комочков.
А то, что сейчас лежало у моих ног, не было зверем. Это никто, существо из ниоткуда.
Реальность, созданная демиургом, расплывается, теряя творца. Несчастная жертва маньяка пропадает последней. Поворачиваюсь спиной и выхожу в дверь.

***
Рядом с креслом стоит мой водитель с пистолетом в руке. Над бездыханным телом сына отчаянно голосит мать, а премьер-отец рвется ко мне. Его удерживают врачи, пока медсестра набирает в шприц успокоительное.
Всё пошло не по плану!
- Я уже вызвал начальство, - говорит водитель, голос которого я слышу впервые за пять лет.
Уколотую чету премьеров уводят в другую комнату. Психиатр снимает очки, подходит ко мне и приближает подслеповатые глаза к моему лицу, словно пытаясь на нем прочитать ответ, к которому нет вопроса.
- У вас кровь, - восклицает красотка в белом халате и бросается ко мне, ведомая медицинским долгом.
- Я, конечно, не абсолютный гуру в этих вопросах, - наконец, заговаривает психиатр, - но, молодой человек, разве вы не неуязвимы?
- До сегодняшнего вечера был, - отвечаю я, морщась, когда рану на плече прижигают спиртом.

В распахнутые двери влетает невзрачный человечек в дешевом сером костюме с разводами пота подмышками. И по тому, как машинально водитель выпрямляет спину, я понимаю, что это и есть мой куратор из ФСБ. А если уж он прибыл лично, не беспокоясь о секретности, значит, дело очень и очень серьезное.

***

- Опоздал, - констатирует куратор.
По кивку головы водитель выводит из комнаты людей, оставляя нас наедине.
- Ты в порядке, Игорь?
Что? Игорь? Глаза от удивления лезут на лоб. Не то, что именем, он даже кличкой «Призрак» меня никогда не называл. Диктовал по телефону адрес и сразу отключался.
- Не знаю, - осторожно отвечаю я.
Потому что не могу понять, что произошло. Теоретическую возможность гибели трэвеллера предусматривали все, как и вероятность физического ранения в вымышленном мире.
Ничего сверхъестественного в этом нет, наш мозг способен и не на такие фортели. Максим Горький однажды потерял сознание от резаной раны живота, аккурат после написания своего «На дне».
Удивительно, что рикошетом задело меня. Хотя, если хорошенько помозговать, то и тут нет ничего выдающегося. Мне же снятся потом чужие сны, как объяснял штатный психиатр – отголосок чужого сознания. Как круги, расходящиеся на воде после брошенного камня.
А учитывая, что меня пытались убить впервые, я мог хоть и на мгновение, на самую капельку, сам того не осознавая, поверить в происходящее. И этой капельки хватило на то, чтобы псих полоснул ножом по плечу.
- Поехали, - приказывает куратор, - знаю-знаю, что ты устал, на дворе ночь и мальчик мертв. Именно поэтому и поехали.

Мы подъезжаем к моему дому в то время, когда первые лучи заспанного Солнца пробиваются сквозь ночную завесу. В зыбком мареве новорожденного рассвета я вижу машину штатного врача, припаркованную у подъезда. Нет, логично, что он прибыл, ведь я не каждый день убиваю сыновей премьер-министров. И сам удивляюсь тому спокойствию, с которым об этом думаю.
Система выловила меня после операции аппендицита, его пришлось удалять почти на живую. Врачи тупо заморозили ткани и резали, пока я глазел по сторонам. У нас оказался понижен болевой порог. А может, у нас не только порог понижен? Может, у нас, вообще, притуплены все чувства? И поэтому я так спокойно себя ощущаю, как после прогулки в парк.
Ведь я знаю, что где-то в другом городе у меня, но без меня, растет сын – забавный, вихрастый мальчишка, его фото куратор прислал мне однажды. И тоже спокоен.
Психиатр поднимается за нами. Под крышу элитного дома, где на высоте почти птичьего полета я и живу.
- Что вы видели в голове у парня? – спрашивает врач, едва устроившись в кресле.
И стоило за таким вопросом тащиться ко мне посреди ночи? А, Юрий Петрович? Обычный доклад о проделанной работе я мог представить и завтра, на очередном сеансе психотерапии, где вы до сих пор пытаетесь найти у меня какие-нибудь отклонения.
- Игорь, ответь, - негромко просит куратор, - это крайне важно.
Я рассказываю все. От девочки с плачущими глазами до бешенства, что охватило богатого отпрыска. От удовольствия, с которым он проводил ножом по ее лицу, до ощущения какой-то завершенности, когда я свернул ему цыплячью шейку. И, черт возьми, я до сих пор не чувствую себя ни виноватым, ни правым. Словно палач, опускающий меч над выбритой шеей приговоренного.
- Значит, маньяк по девочкам? – уточняет куратор. – Ну, хоть нет иноземная тварь, а то ведь не ясно как с ними бороться.
В ответ на мой удивленный взгляд Юрий Петрович начинает говорить. И говорит он такие вещи, что я достаю из бара бутылку коньяка, что держу для визитов редких женщин, и разливаю по трем бокалам. На меня не действует, но традиционность и ритуальность процесса никто не отменял.
Три недели назад неопытный американский фантом случайно убил носителя. Это такой внутренний слэнг системы. Не называть же наркош творцами миров.
Носитель тот работал капитаном космического торгового судна, и однажды бортовой компьютер «Мать» уловил сигнал бедствия из неизведанного сектора Галактики. Когда семнадцатилетняя девочка-фантом открыла дверь, капитан был инфицирован и агрессивен. Девчонка струхнула, схватила какой-то топорик и, не раздумывая, снесла ему голову.
А через два дня фермер из Алабамы нашел в зарослях кукурузы неизвестное существо. Выматерившись от души на яйцеголовых ученых, фермер пристрелил вредителя, а тушку отнес коронеру.
С экрана телефона куратора на меня смотрела простреленная голова детеныша Чужого.
- Ты понимаешь, что это значит, Игорь? – спрашивает Юрий Петрович.
Трэвеллер выходит наружу после смерти носителя! Черт знает как, неясно каким образом, но вымышленная реальность обретает плотность, массу и остальные физические параметры. И это значит, что мы, весь наш хрупкий мир находимся под таким ударом, что в случае чего Армагеддон покажется увеселительной прогулкой.
Ведь это я держал руку выдуманного президента, тот сидел перед ядерной кнопкой и мечтал «показать этим сукам, где раки зимуют», а на самом деле лежал на матрасе без простыни в куче собственных экскрементов.
И уже тогда мне хотелось его грохнуть, потому что это был реально больной ублюдок. С полностью отъехавшей крышей. Представляю, если бы я это сделал!
- Но как?!
Юрий Петрович пожимает плечами.
- Мы, конечно, далеки от мистических воззрений и убежденности в высших силах, есть только теория. Видимо, во время смерти носителя происходит выброс психической энергии. И чем старше и прочнее мир носителя, тем происходит больший энергетический всплеск, позволяя продукту воображения обретать материальное воплощение. История знает подобные примеры. Однажды органы НКВД запротоколировали случай, когда Мессинг смог воплотить в реальности давно умершую девочку. Тело ребенка было физически осязаемым.
Они прощаются со мной, когда Солнце уже вовсю танцует за закрытыми жалюзи. Их ждут другие фантомы, им всем необходимо объяснить, насколько осторожными придется быть.
- Отдохни, Призрак, - предлагает куратор, - и не волнуйся за высокопоставленного папашу. У нас на него такое количество компромата, что он дышать через раз будет, не то, что мстить.

Еще в первые дни работы на систему мне объяснили, почему нами занимаются спецслужбы, и к чему эта секретность. Представьте себе президента европейской страны – любителя проводить проводит время в XVII-м веке, в собственном замке. Утро знатный сибарит начинает с того, что пытает чернокожих рабов. Фантом, узнавший об этом, проживет ровно до порога президентской виллы, за которым личная охрана хозяина уложит его в землю носом метким выстрелом. А член Бундестага – офицер СС? А священник – сатанист? Поначалу нам хотели даже лица закрыть балаклавами, но терялся эффект от нашего появления. Носители почему-то переставали в нас верить. А именно на вере в происходящее построена работа.

***

Меня выкидывает из короткого и тревожного сна сигналом мессенджера. Экран сотового приглушенно моргает, сигнализируя о чьей-то передаче. Ожидая новых указаний, беру телефон и вижу то, что очень боялся увидеть.
В темном подвале, среди луж и каких-то бочек, привязанная к широкой доске, лежит девочка-подросток. Я даже мотаю головой, отгоняя понимание того, что на доске лежит та самая девочка. Но жуткий мираж никуда не уходит. Как и второй персонаж дурной пьесы – человек в темном плаще с низко надвинутым на лицо капюшоном.
Лихорадочно набираю номер куратора, они отслеживают мои звонки и сообщения, они должны знать кто и откуда прислал эту дрянь. И если всё, что говорилось ночью в моем доме, - правда, то спецотдел ФСБ уже должен мчаться на всех парах к источнику сигнала.
- Остынь, Призрак, - осаждает меня ФСБ-шник, - передачу невозможно отследить. Не существует ни этого номера, ни сотовой вышки, откуда послали снимок.
- Но этого не может быть! – возмущаюсь я.
- Знаю, - отрезает куратор, - однако вот так. Приезжай в контору, у Юрия Петровича есть кое-какие мысли.
Пока я пью крепчайший кофе и жду водителя, пытаюсь уложить в голове информацию, каковой меня шарахнули, словно камнем из-за угла.
Предположим, что психиатр прав, и во время смерти носителя происходит некий энергетический скачок. Но что происходит с миром самого носителя? И почему те, кто по каким-то причинам отказались отрезаны от доступа в свои вселенные, массово кончают с собой? Человека невозможно запрограммировать на самоубийство, инстинкт самосохранения не позволит прыгнуть с крыши. Но почему в случае с трэвеллером этот инстинкт не действует?
Что происходит с миром, если носитель жив, но не появляется в нем? Продолжает развиваться, или останавливается, ожидая своего демиурга?
В голове роятся сплошные вопросы, и на них нет ответов. Эта дрянь, трэвеллер, появилась на рынке в даркнете совершенно неожиданно и в таком количестве, что говорить о какой-то подпольной лаборатории, где работает сумасшедший химик, было смешно. Буквально все площадки оказались заполнены им до отвала. Героин с кокаином сошли с дистанции за считанные дни, уступив место новому наркотику, не вызывающему физического привыкания. Это же мечта всех наркош – жрать дрянь без последствий.
Но вот беда – ни одной спецслужбе мира, включая евреев, не удалось отследить канал поставки. Трэвеллер словно появлялся из ниоткуда, наводнял рынок и уходил на время в тень. Чтобы прийти опять. И опять. Чтобы затянуть в свои сети новые и новые жертвы.

Юрий Петрович ждет нас в комнате, очень похожей на пионерскую из старых советских фильмов. В комнате находятся мой куратор и статный седоволосый военный с полковничьими погонами на кителе. Молодая испуганная женщина и неопрятного вида рыхлый мужчина.
С полотна экрана со стены комнаты на нас смотрит девочка из подвала. Взгляд заплаканных глаз направлен прямо в камеру, и сейчас она совсем не кажется ни символом, ни картинкой. С неприятной дрожью я понимаю, что жертва абсолютно реальна. Скорее всего, эта испуганная девчушка – прототип выдуманной жертвы премьерского сынка. Уж и не знаю кто она в жизни – может, отказала в ухаживаниях, или высмеяла придурка при людях.
- Мы не знаем кто она, - говорит полковник, - пытаемся обработать изображение программой по поиску лиц, но пока безрезультатно. Неясно даже – живой ли она человек, либо, как та тварь, воплотилась в нашем мире после смерти носителя. Но собрали мы вас не для этого.

Я бросаю взгляд украдкой на нервную женщину с фиолетовыми тенями под глазами, словно она не спит уже вторую неделю и на беспрестанно потеющего мужчину неопределенного возраста. Кто они? Зачем они здесь?
И вдруг, где в лобной доли мозга, появляется озарение – они такие же, как я. Это фантомы. Да, вот такие вот сверхчеловеки. Хотя, с какого рожна я решил, что фантомы должны быть исключительно молодыми и подтянутыми спортсменами, не знаю сам.
Нас же не готовят, нас вычисляют, и, как правило, совершенно случайно. Как меня после аппендицита. Если бы не та дурацкая операция, никто бы и не узнал, что я могу проникать в чужие мозги.
- Юрий Петрович, - широким жестом полковник дает слово психиатру, - пожалуйста.
Врач излишне тороплив, я таким его и не помню никогда, видать, сказалась бессонная ночь. Но он всё-таки встает, роняя на пол папку с бумагами и тут же извиняясь за неловкость.
- У меня есть теория по поводу трэвеллера. Больше века назад Зигмунд Фрейд пытался ввести в психиатрическую практику термин «мортидо». Он противопоставлял его либидо и по мнению Фрейда ввергал человека в состояние депрессии, вызывая тягу к саморазрушению. Ни термин, ни его определения в среде психиатров не прижились. Врачи отказались рассматривать деструктивную составляющую психики, ибо она, по их мнению, противоречит инстинкту самосохранения.
Врач говорит долго. Чувствуется, что этой темой он интересуется очень давно, и подобранная им база вызывает уважение.
Мортидо – энергия смерти, влечение человека к деструкции, тяга к разрушению. В первую очередь себя, а потом всех остальных. Энергия накапливается в организме, как в аккумуляторе. Если не открыть условный клапан, спуская пар, может произойти выброс. Чаще всего – это самоубийства, реже – массовые убийства.
В вымышленной реальности трэвеллера носитель как раз и сбрасывает тот самый пар, что клокочет в исступленном мозгу. Но суть в том, что сбрасывает он этот пар сам в себя, неуклонно превращаясь в заряженную бомбу. Именно желание соединиться со своей темной половиной заставляет трэвеллеров откусывать языки и вскрывать вены. И не столь важен мир, который мозг создает в наркотическом дурмане, важен вход в этот мир. Оттуда есть только одна дверь наружу, и это я вышибаю её.

Вот такой ликбез получили мы в пионерской комнате, где со стены на нас так и смотрела измученная девочка.
А еще я понял одну страшную вещь – это невозможно остановить. Как и взять под контроль. Нас, фантомов, слишком мало, чтобы вытащить всех.
- Игорь, - окликает меня Юрий Петрович, - задержитесь, пожалуйста, я хочу кое-что вам показать.
Коротко киваю в ответ и выхожу в коридор, потому что мне уже не хватает сил смотреть в огромные глаза на стене. Даже моих притупленных чувств не хватает.
- Молодой человек, - робко окликают меня со спины, - скажите, а вам тоже снятся мыльные пузыри?
Что?! Я разворачиваюсь резко, едва не сшибая ту самую испуганную женщину. Нам снятся чужие миры, мы видим по ночам отголоски чужих разумов, но какого черта…. Нам что, начали сниться общие сны?!
- Значит, так и есть, - вздыхает женщина, ловя мою реакцию, - я тоже вижу. И знаете, я их боюсь.
- Почему?
Лично я ничего опасного в этих дурацких пузырях не увидел.
- Мне кажется, что это не совсем пузыри. Клянусь, я видела в одном из них лицо своего сына, он ушел в трэвел и не вернулся.
Я тоже в одном из пузырей уловил лицо сестры, но ведь это ничего не значит. Ведь не значит.

Меня окликает врач, и женщина суетливо прощается со мной, неловко извиняясь за беспокойство. Провожая взглядом ее понурую фигуру с усталостью и отчаянием в каждой линии, краем глаза вижу третьего фантома – неопрятного, потеющего мужчину. И мне очень и очень не нравится то внимание, с которым он наблюдает за нами.

Юрий Петрович привозит меня к себе домой. Радушно приглашает отобедать, на что я с удовольствием соглашаюсь. После чашки кофе на голодный желудок и длинной лекции о неминуемом всеобщем апокалипсисе, я неожиданно понимаю, что голоден, словно волк.
Юрий Петрович за обедом неуловимо напоминает профессора Преображенского. Водку из запотевшего графина он пьет в одиночку, ничуть не стесняясь и не предлагая мне. Я его понимаю – на меня только хороший продукт переводить.
Обед проходит в полном молчании, хоть я и пытаюсь завести нейтральный разговор, но врач останавливает меня жестом.
За кофе перебрасываемся парой нейтральных фраз о погоде и спорте, и после этого Юрий Петрович замолкает, словно собираясь с силами.
- Но, что ж, Игорь, - наконец, наигранно бодро произносит он, - благодарю за прекрасную компанию, вы очень интересный собеседник. Позвольте, я провожу вас до метро. Надеюсь, вы не обидитесь и доберетесь домой на общественном транспорте.
Правой рукой накрывает мой телефон, давая понять, чтобы я оставил аппарат на столе.
Игры в шпионов начинают меня забавлять. Нет, само собой, я тоже иногда подозреваю, что моя квартира напичкана прослушивающей аппаратурой, но уже ничего, кроме усмешки у меня это не вызывает.

Мы выходим с ним из подъезда под мелкий, противный дождь. Врач ёжится, натягивая чуть ли не на уши воротник пиджака, и старомодно берет меня под руку. Он, вообще, оказывается донельзя старомодным и чопорным.
- Послушайте, Игорь, - торопливо заговаривает психиатр, - вы простите меня за такое параноидальное поведение, но я не хочу, чтобы об этом разговоре узнал наш общий куратор. За телефонами мы обязательно вернемся, не волнуйтесь, я вас надолго не задержу. Мне крайне необходима ваша профессиональная помощь. Я никому ничего не говорил, но понимаете, моя дочь…

***

Когда пять лет назад я впервые вытащил из трэвела свою сестру, мы оба с ней даже не понимали, к чему нас это приведет. Мне хотелось надавать ей пощечин, наорать за то, что она сдалась после смерти родителей. Но взглянув в глаза, в которых ее не было, я испугался.
Тогда мы еще не понимали, что из сетей трэвеллера вырваться невозможно. Я запер сестренку в комнате на три замка, запретив выходить даже в туалет. Надеялся, что ее просто тупо переломает, и она вернется ко мне. Ведь мы остались с ней совсем одни против жестокого мира.
Через два дня она вышла из комнаты – свеженькая, словно майская роза. Ни следа ломки. И мне казалось, что всё закончилось, самое страшное осталось в прошлой жизни, а я смогу отказаться от работы на куратора и вернуться в программирование.
Но это лишь казалось. Через неделю я нашел ее посреди гостиной в луже собственной мочи. Она приняла две дозы подряд и зависла в трэвеле почти на сутки. Какой-то подвальный бар с дрянными коктейлями и патлатым рокером на грязной сцене. Это и было мортидо моего последнего родного человека.

А вспомнил я об этом, потому что сейчас стою в номере дешевого мотеля, где на давно не стиранном покрывале лежит молодая девушка возраста моей сестренки. Дочь моего психиатра. А Юрий Петрович за спиной торопливо оправдывается, словно я его в чем-то обвиняю.
- После смерти матери Вика совсем отдалилась от меня. Я абсолютно не знаю, чем она живет, и в каком мире бродит сейчас ее разум. Но я боюсь, Игорь. Ситуация вышла из-под контроля, и мы уже не знаем, чего нам стоит ожидать завтра. Умоляю вас, Игорь, поговорите с ней. Уговорите выйти и лечь в клинику, где я смогу обеспечить ей круглосуточный уход. Я не позволю, чтобы она покончила с собой. А за это время, авось, найдется лекарство.

Я касаюсь девичьего лба и автоматически отмечаю, что он холоден. Это плохой признак. Организм вошел в режим строжайшей экономии ресурсов. Чертов ты психиатр! Что ж ты за родной дочерью не уследил!
Если девчонка в трэвеле давно, я могу не открыть туда дверь!
- Умоляю вас, Игорь, - уже даже не говорит, а шепчет за моей спиной жалкий одинокий старик.
И я кладу на холодный лоб раскрытую ладонь, закрываю глаза и рисую дверь. Держи меня крепко, доктор.

***

Первый же неприятный сюрприз ожидает меня в виде наглухо закрытой двери. Даже с третьего удара я не могу пробить бронированные металлические листы, что -закрывают вход в чужую вселенную.
И, чертыхаясь про себя, уже готов сдаться. Вернуться в номер отеля и объяснить поникшему отцу, что зайти в мозг его дочери невозможно. По крайней мере, мне. Нужен фантом сильнее и опытней. Но дверь неожиданно распахивается навстречу, а из проема прямо в лицо бьют теплые лучи ласкового Солнца.
Мир, сотворённый умирающей дочерью горюющего доктора, оказывается на редкость уютным и приветливым. Простым, незатейливым и манящим. Мир, состоящий из ровного, словно шелкового моря немыслимо голубого цвета и огромного пляжа, покрытого мягким белым песком. А в небе над этой идиллией улыбается нереально яркое, не обжигающее Солнце.

Вика сидит на песке, подняв лицо к небу, океанский бриз омывает колени, а светило покрывает ровным загаром обнаженное девичье тело.
- Папочка прислал кавалерию, - певуче произносит девушка, поворачивая голову.
Судя по цвету кожи, она находится здесь не менее трех дней. Видимо, снаружи отец сам ухаживает за беспомощным телом.
- Здравствуй, Вика. Он хочет, чтобы ты вернулась домой и легла в клинику. Там отец сможет обеспечить тебе уход. Ты не покончишь с собой, он обещал.
- Конечно, обещал, - хмыкает Вика, - это после мамы-то…
Она отказывается идти со мной. А увести ее силой я уже не могу, мозг девчонки полностью растворился в новой реальности, не осталось крючка, за который можно было бы вытащить её в настоящее.
- Подумай об отце, Вика, - достаю из рукава последний козырь, - он очень страдает. Он плачет.
Она смотрит на меня с непередаваемой смесью иронии, сарказма и насмешки.
- Нет у вас против меня никаких средств, - произносит вредная девчонка, - ты и зашел-то сюда лишь потому, что я разрешила. Как зашел, так вылетишь, коли захочу.
И от того, что она оказывается права, я начинаю нешуточно злиться.
- Да выпороть тебя хорошенько надо, - обещаю в сердцах, - и посмотрим тогда, есть у нас методы, или нет.
Пытаюсь сделать несколько шагов вперед, чтобы подойти к нахалке и осуществить задуманное, но песок под ногами внезапно превращается в зыбучее болото и начинает засасывать в воронку.
Вика легко вскакивает на ноги, подбегает ко мне и присаживается на корточки, широко раздвинув колени. От ее просоленной загорелой кожи пахнет океанским бризом и штормовой качкой. Криком чаек и светом маяка, что светит в ночи заблудшим морским душам.
Запах дурманит голову, делая меня, словно нарочно, слабее и слабее. Но это невозможно! Я не верю ни в этот мир, ни в эту дерзкую деваху, от чьей аккуратной груди не могу оторвать взгляда.
- Говорила же я, нет у вас ничего против меня. Возвращайся обратно, фантом, и передай папе одно слово «Мама».
Вика кладет ладонь на песок, успокаивая белые волны, словно расшалившегося щенка, и воронка под моими ногами тут же закрывается, выталкивая наружу.
Я ухожу из этого мира, оказавшегося таким суровым, как побитый пёс, которого застукали в курятнике. Приходится признать, что я бессилен помочь, но тут меня в спину окликает задорный девичий голос:
- А ты забавный. Заходи иногда, поболтаем.

Ну, вот и всё. Очухиваюсь на ковре гостиничного номера и сразу натыкаюсь на взгляд психиатра, полный надежды.
- Ну, как? – спрашивает он. – Она вернется?
Я отрицательно машу головой, и тогда Юрий Петрович садится на стул, закрывает лицо ладонями и плачет. Воет по-бабски, раскачиваясь на хлипком стуле из стороны в сторону.
И от того, что он враз делается меньше ростом, слабее и как-то ничтожнее, мне становится неуютно. Я не понимаю, что должен делать: говорить какие-то слова, которых не знаю, утешать его, или обещать то, чего выполнить не в состоянии.
Доктор успокаивается сам, снимает мокрые очки, протирает их носовым платком и водружает обратно на покрасневший нос.
- Простите мою слабость, Игорь, я так надеялся. Помогите мне последний раз – ее надо покормить, а руки дрожат.
В подтверждение своих слов он протягивает мне ладони, трясущиеся мелкой стариковской дрожью, и я, конечно, соглашаюсь.
Из ванной комнаты Юрий Петрович приносит стояк капельницы, заряжает его бутылкой глюкозы, а мне остается лишь засадить иглу в катетер на вене.
Разбитый беспомощным горем отец бросает взгляд на безмятежно улыбающуюся дочь, и мы уходим, осторожно прикрыв за собой дверь.
- Я плачу малограмотным горничным этого отеля тройную цену, - почему-то шепотом рассказывает Юрий Петрович по дороге домой, - за это они дважды в день меняют простыни. А мою ее я уже сам. Каждый день вечером.
И от того, с каким чувством он описывает свою жизнь, мне очень хочется его подбодрить. Я делаю это в кухне, когда Юрий Петрович ставит передо мной чашку с чаем и нарезает батон белого хлеба. Беспокойный день, в котором смешались отчаяние и надежда, близится к концу.
- Она разрешила мне приходить в гости.
Доктор роняет на ковер нож, которым нарезал колбасу для бутербродов, опускается на табуретку напротив и глядит на меня, боясь спугнуть нечаянную птицу удачи.
- Но мне не слишком хочется этого делать, - понимаю, что убиваю его этой фразой, но я, действительно, не хочу туда возвращаться.
Есть в этом мире что-то… неправильное. Что-то опасное и мрачное. Словно вот-вот из безмятежной глади моря на тебя бросится морское чудовище с пастью, полной кривых зубов.
Ну, так и знал! Губы доктора кривятся, лицо морщится, он вот-вот опять заплачет, как баба какая-то, ей—Богу. Видимо, мое выражение лица говорит психиатру больше, чем мое молчание. Потому что он успокаивается. Снимает очки и принимается протирать их с излишней тщательностью.
- Я прошу вас, Игорь, - угомонив внутри себя слезный комок, произносит Юрий Петрович, - я очень вас прошу, помогите. Я старый человек, но готов встать перед вами на колени. Вика – единственное, что осталось в моей жизни. Я и на систему-то работаю лишь ради нее. Тут я могу изучать проблему трэвеллеров, и к моим услугам будут любая аппаратура, инструменты и средства.
Я вспоминаю, что девушка просила меня передать отцу послание. «Мама», - сказала нахалка.
Психиатр быстро и мелко кивает, показывая, что понимает, о чем идет речь.
- Лера, - говорит он, - была намного младше меня. А я погрузился с головой в работу, тут как раз пошли первые трэвеллеры, все врачи стояли буквально на ушах. Я был так погружен в эту проблему, что не заметил, как женские капризы и обиды, как мне тогда казалось, переросли в настоящую тяжелую депрессию. Вика нашла маму в ванной, полной кровавой воды, а я даже телефон отключил, чтобы мне не мешали. Приехал далеко за полночь, Вика всё это время просидела в ванной, держа маму за руку. Меня по-хорошему надо было лишить медицинского статуса, но майор – наш куратор – предложил работу в системе. Я согласился, чтобы отвлечься после смерти жены. И опять проворонил всё на свете. На этот раз - дочь.
В окна докторской кухни, закрытые пожелтевшими кружевными занавесками, уже давно заглядывает ночь, когда Юрий Петрович заканчивает свою исповедь, с которой я не знаю что делать. Мне и хочется помочь ему, ведь мы оба потеряли родных из-за этой проклятой заразы, наводнившей наш мир. И я отчаянно сопротивляюсь, потому что каким-то десятым чувством чую, что к добру меня эта дорога не приведет.

Сдаюсь я когда Юрий Петрович приносит семейный альбом и, аккуратно перелистывая страницы, подробно рассказывает о каждом фото.
- Не надо становиться на колени, - успокаиваю старика, - я согласен.
Юрий Петрович хватает меня за руку и трясет так, будто хочет вытрясти мелочь из карманов.
- Спасибо, Игорь, я знал, знал, что вы не откажетесь. Я был никудышным мужем, из меня получился никудышный отец, но врач я пока еще более-менее. Вдвоем мы справимся! Если она готова идти на контакт, значит, не все потеряно.

Я остаюсь в доме психиатра, и он расстилает мне постель в дочкиной спальне. Небольшая комнатка словно застыла во времени отчаянного подросткового максимализма, где на одной полочке расположились плюшевые котики и мишки, а по соседству с ними – демоны и горгульи. Одна стена была украшена розовыми вырви-глазными обоями, зато на второй красовался в полный рост музыкальный кумир молодежи с гитарой в руках.
Создалось впечатление, что хозяйка комнаты отказывалась взрослеть после смерти матери. Ей мучительно не хотелось входить во взрослую жизнь в одиночку, и в результате девчушке стало казаться, что стоит заморозить время, и мама вернется.

Едва я касаюсь головой подушки с рюшечками по углам, как меня накрывает тяжелый и беспокойный сон. В этом сне Вика, раскинув руки, стоит на берегу стремительно темнеющего моря и ждет, когда с другого берега на беззащитный пляж обрушится могучий, яростный шторм.
Она словно зовет стихию на себя, будто не понимая, чем это может обернуться. Я заглядываю в щелку двери и пытаюсь докричаться до глупой девчонки, раскинувшей тонкие, прозрачные руки. Но Вика не слышит меня, она точно впитывает кожей грозные раскаты грома над головой.
И тут, прямо во сне, я вижу их – мыльные пузыри, летящие по небу как тучи. Резко сажусь на кровати и понимаю, что же мне показалось неправильным в том девчачьем мире. Пузыри, что были в Викиной голове вместо облаков.

До рассвета еще два часа, но я настолько ошарашен открывшимся знанием, что бесцеремонно открываю дверь в хозяйскую спальню и расталкиваю сопящего доктора.
- Что? – пугается он спросонья. – Что случилось?
- Собирайтесь, - бросаю я, - едем в мотель. Мне надо срочно поговорить с вашей дочерью.
Юрий Петрович первым делом хватает лежащие на тумбочке очки, натягивает их на нос, а уж потом вылезает из-под одеяла и ищет ногами тапочки на полу.
- Что-то произошло, Игорь? – пытается дознаться он. – Вы так взволнованны. Дайте мне десять минут, а сами вызовите такси, моя машина заперта на стоянке.
Я собираюсь так быстро, как могу, путаясь в штанинах и надевая рубашку шиворот-навыворот. Чертыхаюсь в голос, стягиваю рубаху обратно, надеваю снова и застегиваю не на те пуговицы. Решаю, что и так сойдет, и вдвоем с доктором мы выбегаем из подъезда навстречу ночному такси, освещающему двор фарами.

***

На это раз я открываю дверь в трэвел без особого труда. В Викином мире вечер. Потрясающе красивый закат подсвечивает плывущие по небу пузыри, от чего они становятся похожи на магические хрустальные шары.
Хозяйки пляжа нигде не видно, но это ничего не значит. Если я здесь, то и она где-то поблизости.
Ну, так и есть. Вика выходит из воды, одетая в ласково ворчащие морские волны. Они словно подчиняются ей, обволакивая точеное тело цвета молочного шоколада небольшими белоснежными бурунами.
- Привет, - кричит она, завидев меня, и машет рукой, - пошли купаться. Вода – парное молоко.
- Не получится, - кричу я в ответ.
Вика, наконец, выходит из моря и подходит вплотную, дыша вечерним приливом и ночной волной.
- Я не верю в это море, - шепчу в полураскрытые губы.
- Вера, или не вера – это всего лишь вопрос… веры. Если ты веришь в то, что не веришь, тогда оставайся здесь. А если не веришь, пойдем со мной.
И вот уже моя неправильно застегнутая рубашка лежит на песке под ногами, следом слетают джинсы. Я иду за ней, как теленок за матерью – коровой.
Вика заходит в воду, я медлю несколько секунд и тоже захожу, ощущая, как напряженное море с опаской воспринимает меня, чужака. Я чувствую влагу, температуру и движение воды.
Вика весело бьет по волне ладонью, волна подхватывает ее движения и увлекает меня в глубину. Как я вскорости понимаю, утонуть здесь невозможно. Можно лишь качаться на воде, точно в колыбели, что я с удовольствием и делаю, лежа на спине, раскинув руки в стороны и наблюдая, как над головой проплывают мыльные пузыри.
- Попался! – весело кричит Вика и запрыгивает прямо на меня. На обычном пляже я бы испугался, но здесь почувствовал, как напряглись под спиной волны, мягко спружинили и аккуратно поставили меня на дно.
А сумасшедшая девчонка обвивает ногами, закидывает руки на шею и вот уже я чувствую, как ее обветренные губы прижимаются к моим.
Мне хочется сказать, что я не верю ни в этот пляж, ни в этот поцелуй, но необузданное, животное желание неожиданно вырывается наружу. И за плещущими вокруг волнами я, не понимая что делаю, подхватываю невесомое девичье тело и двигаюсь в такт.

- Вика, - говорю я позже, когда мы лежим на песке, словно морские котики, - ты же сама понимаешь, что находишься в выдуманном мире. Это не обычный трэвел, это похоже на контролируемую кому. Что происходит, Вика? Откуда эти пузыри на небе? И песок, и море слушаются тебя, как собаки. Это невозможно, Вика. Мир трэвеллера подчинен физическим законам, потому что других законов мозг не знает.
- Много ты понимаешь, - говорит Вика и садится спиной ко мне, обняв колени.- Что тебе рассказал папочка?
Я подробно, может, даже слишком подробно пересказываю ей исповедь Юрия Петровича.
- Так и знала, - в сердцах произносит Вика, - папочка в своем репертуаре. Вроде и не врет, но правду говорит так, что все шиворот-навыворот получается. А он тебе говорил, что это моя мама была тем самым первым трэвеллером? А он тебе рассказал, что я – первый фантом. А он тебе сообщил, что именно моя мама была первой, кого я вытягивала из трэвела? А он тебе сказал, что мне пришлось ее убить? Потому что она хотела убить меня. А мне было пятнадцать лет. Пятнадцать гребаных лет!

Словно чувствуя настроение хозяйки, начинает волноваться море. Бескрайняя голубая гладь темнеет, покрывается тревожной рябью и острыми, злыми волнами. Они выплескиваются на берег хищными языками и отползают обратно с гневным шипением.
Вика так и сидит спиной ко мне. Набирает в ладонь песок и высыпает обратно, пропуская через пальцы.
Похоже, этот незатейливый процесс ее успокаивает. Потому что успокаивается море. Волны уже не выплескиваются на песок, стараясь подобраться к моим ногам, они мирно плещутся за невидимой чертой.
- Я тоже недавно убил хозяина мира, - говорю тихо.
Вика порывисто оборачивается и полупрыжком приближается вплотную.
- И что дальше?
Я пожимаю плечами.
- Трэвеллер выходит наружу, у твоего отца есть теория на этот счет.
Вика резко отскакивает, запускает пальцы в темные волосы и раскачивается из стороны в сторону.
- Глупцы, - шепчет она, - глупцы, они не ведают что творят.
Я хочу ее успокоить, прижать к себе, как сделал бы любой мужчина, если его женщина плачет, но она отпрыгивает от меня. Поднимается на ноги и разворачивается лицом к неумолимо темнеющему морю.
- Возвращайся домой, фантом. Возвращайся и скажи им, что они дураки.
И все? Нет, так не пойдет! Я пришел сюда за пузырями и без них не уйду.
Вскакиваю на ноги и хватаю Вику за локоть, стараясь развернуть к себе лицом.
- Что это такое?! – спрашиваю я, тыкая в небо и стараясь перекричать стонущие волны.
- Это мы, - быстро отвечает Вика, - мы, люди. Уходи, я так зла, что могу не удержать море.
И словно заверяя слова хозяйки, из середины поднимается цунами. Она несется к берегу с крейсерской скоростью, набирая по пути обороты и злобу.
Море отвергло меня, чужака, посмевшего разозлить хозяйку. Я машинально подхватываю с песка рубашку с джинсами и бегу к выходу, пытаясь одеться на ходу, хотя и не понимая зачем. Уже распахивая дверь и вываливаясь в номер мотеля, слышу, как стихия с яростным ревом бьется в металл.

***
- С прибытием, Игорь Александрович, - радушно произносит куратор, сидя за столом и потягивая пиво. – Хорошо провел время?
Я мотаю головой, еще не отойдя от самого странного своего трэвела. А потом ищу взглядом психиатра, втравившего меня в черт пойми какую историю.
Юрий Петрович смущенно улыбается.
- Простите меня, Игорь, - произносит он, словно извиняясь,- я запутался.
Снимает очки и протирает их носовым платком. Это я уже понял – очки он протирает всегда, когда не знает, что сказать.
Куратор поднимается со стула, широко улыбается и разводит руками.
- Поехали, Игорь, - предлагает он.
На мой непонимающий взгляд отвечает, словно несмысленышу:
- Как куда? В контору, конечно же.
Я пока еще ничего не понимаю, но злость, растущую внутри, уже чувствую. А еще я ощущаю, как начинают покалывать кончики пальцев, будто откуда-то изнутри вот-вот наружу вырвется нечто, чему я сам не могу найти определение.
- Простите, Игорь, - опять бросается ко мне Юрий Петрович.
Вот только никаких добрых чувств у меня к нему уже нет. Даже жалость я оставил там, на берегу темнеющего моря. И поэтому я вытягиваю руку в его сторону и выпускаю демона из зудящих пальцев. Психиатра отбрасывает в стену, и он сползает по ней, теряя свои дурацкие очки.
- Не советую, Игорь, - сузив глаза, говорит куратор, - делать резких движений.
Со спины на меня набрасываются дюжие оперативники, что до этого момента ждали за закрытой дверью. Они заламывают мне руки, пока я пытаюсь справиться с головной болью, и тащат меня из номера. По дороге один из них ударяет меня в живот, и я теряю сознание.


***

Головная боль изматывает. Пульсирует в висках, отдается в затылок и выворачивает наизнанку. С моим-то пониженным порогом! Такую боль я ощущаю впервые в жизни.
- Держи руки на столе ладонями вниз, Призрак, - приказывает майор, - нам не нужны случайные жертвы.
Проходят годы, а методы допросов у конторы не меняются. Все тот же обшарпанный стол, что показывали в старых фильмах, лампа, направленная прямо в глаза, и сотрудник, скрытый в полумраке комнаты.
- Узнаешь?
На поверхность стола, между ладонями, ложится фотокарточка девочки из подвала. Мертвой девочки, чье подростковое тело изуродовано Y-образным разрезом анатомиста. Они нашли ее.
- Нашли, - подтверждает мою догадку куратор, - и знаешь, что интересно? У нее нет отпечатков пальцев. И ДНК не выделяется.
Значит, девчонка – воплощение. Она выделилась из мира безумца-психопата и воплотилась в нашем.
- Один вопрос остается открытым: где второй человек из сообщения на твоем телефоне. Он кто?
- Вы меня ради него заломали? – искренне удивляюсь я.
Нет, ну правда, и стоило ради такого пустякового вопроса крутить мне руки и бить в живот?
А боль в голове не унимается. От точечных ударов она переходит в непрерывный бой молота по наковальне, где на месте второго – мои несчастные мозги. И здесь происходит то, чего я никак не ожидаю: майор протягивает мне таблетку, наливает стакан воды и сочувственно спрашивает:
- Сильно болит? Ну, да представляю. У той девки из Америки болело так, что она криком кричала.
Я закашливаюсь водой, попавшей не в то горло, и ставлю стакан перед собой.
- Орала как резаная, - продолжает ФСБ-шник, - после того, как оставила на психотерапевте пару ожогов и разметала по углам прибывших санитаров. Зато сейчас сидит в палате спецклиники ЦРУ и лопает пончики ведрами.
Как мне объясняют, внезапно открывшиеся возможности фантома, убившего носителя, для всех стали полной неожиданностью. Но у психиатров и на этот счет появилась своя теория. Это мы, фантомы, становимся невольными проводниками видений. Мы впитываем в себя разряды посмертной энергии носителей и выводим наружу самые яркие персонажи трэвелов. Видать, для сладкоежки из Штатов самой впечатляющей картиной оказалось рождение Чужого. У меня – глаза несчастной жертвы, что, впрочем, неудивительно. Интересно, что же наружу вывела Вика?

- Вот мы и хотим это узнать, - с готовностью, в которую я не верю, отвечает куратор, - и решили предложить тебе сделку.
И не зря не верю. За несколько лет работы на систему я понял, что нет ничего, что могло бы их остановить. Ни моральных преград, ни этических. Мой сын побывал на приеме у стоматолога, где ему вырывали первый в жизни зуб. Я мог бы и сам догадаться, что все врачи предупреждены о пациентах, на которых не действует наркоз.
- Ты соглашаешься сотрудничать добровольно, и мы оставляем мальчика в покое до совершеннолетия, либо забираем его себе и тогда… сам понимаешь. Детство ребенка можно считать закончившимся.
И система сломает моего сына. Перемелет в фарш и выжмет досуха. Это я взрослый и могу как-то сопротивляться. Пусть на уровне лягушки, болтающейся в бочке с водой, но могу. А у пацана никаких шансов.
- Мне нужны гарантии, - твердо отвечаю я, глядя прямо в обжигающий сетчатку огонь лампы.
-Только мое слово, и ты это понимаешь.

Майор неожиданно поднимая и выходит, щелкнув по выключателю лампы. Вместо безжизненного электрического света загорается экран монитора на столе. И я вижу, как хрупкая и звонкая Леночка из соседнего подъезда моего бывшего дома катает на качелях белобрысого паренька, который смеется заливисто и заразительно. Прямо как я в своем босоногом детстве.

- Теперь вы понимаете меня еще больше, - негромко произносит за моей спиной Юрий Петрович, - вы понимаете, что я не мог поступить иначе. Ради самой Вики, которая так молода, чтобы попасть в эту безжалостную игру. Мне пришлось самолично вскрыть жене вены - сошло за самоубийство, а следствие спустили на тормозах по приказу из ФСБ.
А Вика? А дочку любящий папаша накачал немыслимой дозой трэвеллера, который, как оказалось, действует, потому что не вызывает физического привыкания. А у нас, фантомов, именно физическая такая особенность. И у нас, оказывается, есть слабое место, хотя мозг наш сопротивляется с бешеной одержимостью. И все эти пять лет он держал девчонку на глюкозе вперемешку трэвеллером, а сам отчаянно искал лекарство в лабораториях системы.
И сознание Вики закрылось сразу и наглухо от любого вторжения извне. Да и нет в распоряжении системы стольких фантомов, что могли бы достучаться до разума молодой девушки. Не убитую же смертью сына женщину посылать в путешествие по бесконечному пляжу.
- Так вот почему она взрослеет в трэвеле, хотя это невозможно. Она понимает, где находится, просто выйти ей оттуда не давали поначалу. А после, видимо, пропало и желание выходить.
Я включаюсь в разговор, чувствуя жжение в кончиках пальцев. Руки начинают жить своей жизнью, аккумулируя полученную от малолетнего маньяка энергию. Вот-вот, и она снова вырвется наружу, отбросив подонка-отца в стену, ломая ему шею и разбивая голову. А я опять завою от нестерпимой головной боли и, возможно, отключусь в очередной раз.
- Не надо, Игорь, - просит психиатр, инстинктивно закрывая голову руками, - я знаю, что поступил подло, но тогда я не думал об этом. Я хотел одного – защитить своего ребенка.
Огромным усилием воли я успокаиваю рвущиеся в бой руки, бросаю последний взгляд на монитор, где во весь экран светится счастливой улыбкой сын, и спрашиваю деловым тоном:
- Что от меня требуется?
- Вот это хороший ответ, -говорит майор, заходя комнату и включая свет.

Они перевезли Вику из клиники в мотель специально, чтобы усыпить мои подозрения. Они уже тогда знали, что после убийства носителя фантом обретает различные способности, которые до этого прятались в спящих отсеках мозга. И были высвобождены психическим ударом невероятной силы. И, конечно же, ни одна спецслужба мира не может пропустить подобное мимо себя. Мы же превращаемся в психическое оружие, а уж Вика, пестующая свою боль уже несколько лет, и вовсе переросла в атомную бомбу похлеще «Малыша», сброшенного на Хиросиму. У ЦРУ одна девочка, обожающая пончики и выжигающая силой мысли на чужих телах татуировки, а у ФСБ – я, чьи руки могут сломать человеческую жизнь, и теоретическая Вика. По мнению системы игра стоит свеч.
Мне нужно вытащить ее наружу любыми путями, как обговорилось в нашем устном с майором соглашении. Правда, путей этих у меня нет, кроме одного – ее собственного желания. А учитывая море, что подчиняется ей, как овчарка, даже пути отхода для меня лично становятся реальной проблемой. Но кого это интересует?
Обо всем этом я думаю, стоя у больничной койки с телом Вики, укрытым белоснежной простыней.
В реальности она выглядит моложе той, что встретила меня на берегу. Это понятно, она же начала взрослеть, не выходя из трэвела. А пятнадцатилетний мозг именно так воспринимает людей двадцати пяти лет: старше, чем те есть на самом деле.
Я кладу ладонь на бледный лоб, закрываю глаза и вызываю в памяти бронированную дверь. На этот раз с кодовыми замками, которых не было в прошлые разы.

***

Бить ногами по металлу, что наращивали несколько лет, бесполезно, приходится стучать, словно в обычную человеческую дверь. Стук гулким эхом отдается у меня в голове, уверяя меня в бесполезности каждым ударом.
Уже отчаявшись в попытках достучаться до несчастной девочки, я разворачиваюсь на пороге наших сознаний. Но замки за спиной начинают поочередно щелкать, набирая коды. Меня опять впускают, хотя я на ее месте этого не делал бы.
Вика лежит на песке, раскинув руки в стороны, и будто спит, успокоенная воркующим ропотом волн. Либо она в плохом настроении, либо у моря есть собственная память. Потому что волны замирают на мгновение, а потом наливаются сизым цветом гнева, и разговор их уже не убаюкивает хозяйку, а угрожающим рычанием предупреждает о приходе чужака.

Вика садится на песке, задумчиво вглядывается в бескрайнюю морскую даль и силой мысли осаживает своего сторожевого пса.
- Садись, - похлопывает она по песку рядом с собой, - купаться не приглашаю. Оно на тебя с прошлого раза зло, может и утопить.

Я сажусь. В полном молчании мы смотрим на небо с мыльными пузырями вместо облаков. Они плывут и плывут, то сливаясь по парам, то вновь распадаясь на отдельные пузыри. Неожиданно один из них лопается, взрываясь искрящейся радугой, и пропадает с небосклона, уронив вниз небольшую яркую частичку. Искорка падает в протянутую Викину ладонь и моментально впитывается, оставляя на коже светящийся след.
- Красиво, - говорю я, лишь бы начать разговор.
- И опасно, - произносит Вика, - кого-то только что убили в трэвеле.
Поднимается на ноги, подходит в морю, ждущему ласки от хозяйской руки, и обхватывает плечи руками. А я невольно любуюсь загорелым телом на фоне ярко-синих волн.
- Это я создала пузыри, - бросает Вика через плечо, а я напрягаюсь, ожидая продолжения.
- Мне было пятнадцать лет, когда я сюда попала. Я мечтала о любви и дружбе во всем мире. Чтобы отцы не забывали о семье, а мамы не уходили в путешествия, отчаявшись. А дочерям не приходилось убивать своих матерей.

Пузыри появились в ее мире на второй год, когда девочка поняла, что выбраться из собственного разума она уже не сможет. Тогда она еще крепче закрыла дверь и создала вокруг себя человечество, живущее в собственных вселенных. Это мир трэвеллеров, это их сознания, или души – кому как нравится – проплывают на Викином небе. Она же фантом, и в этом проявилась ее способность – стягивать к себе бродящие разумы.
Когда ей становится одиноко, она приближает к земле пузырь и рассматривает чье-нибудь путешествие. Бедная девочка насмотрелась за эти годы такого, что выходить в мир, полный психов, передумала.
А потом трэвеллеров начали убивать, и пузыри лопались, оставляя Вике частичку своей энергии. С этого времени ей подчинилось море.

- Поверь, - говорит Вика, - всем будет безопаснее, если я останусь здесь. Я уже не знаю, на что способна в реальности.

- О, юная леди, вы даже вполовину не представляете, на что способны.

Мы оборачиваемся на незнакомый голос, идущий от открытой двери, в проеме которой стоит тот самый фантом из кабинета полковника – неопрятный, потный мужчина.
Я бросаюсь к нему, ведомый древним инстинктом защитника. Ведь это моя женщина стоит на берегу моря.
Но пришелец отбрасывает меня пути как тряпичную куклу. Я чувствую зудение в пальцах, но тот лишь ухмыляется и шутливо цокает языком:
-Ну-ну-ну, благородный кавалер, ваш порыв понятен, но это мир юной леди, здесь другие законы.
Вика гневно хмурится и мысленно поднимает море в атаку. Разбушевавшуюся стихию непрошенный гость успокаивает движением руки.
- Я пришел с миром, молодые люди. Как же вы, человеки, предсказуемы. Всегда сначала лезете в драку, и только потом пытаетесь договориться. У меня есть к вам предложение.
В небе лопается очередной мыльный пузырь, уронив частицу чужого сознания на Викино плечо.

***

Он назвался Андреем, потому что звуки его собственного имени человеческий мозг не в состоянии усвоить. Он предлагает нам сделку: вечную жизнь в любом из выбранных нами миров в обмен на лопающиеся пузыри. Берут оптом и в розницу.
Их раса давно вышла за пределы физических тел и моральных установок. И единственное, чего им не хватает – это разнообразия. Нашу планеты они обнаружили недавно, когда один безумный ученый синтезировал первый трэвеллер и испытал на себе, выпустив сознание в эфир, где его и уловили. А уловив, поняли, на какую золотую жилу нарвались. Десять миллиардов разумов, напичканных самыми разнообразными желаниями. От благородства до похоти, от спасения волчат до убийств. И каждый человек – как ходячий аккумулятор энергии, способной воплотить все эти желания в реальности. Но вот беда – трэвеллера надо убить, чтобы мозг отпустил мортидо.
И вот удача - появились мы, фантомы, способные проникать в чужие разумы и… убивать. Мы –сотовые вышки, пропускающие через себя сигнал. Сначала работаем только на прием, но после первого убийства начинаем работать на передачу. А куда передавать – нам и предлагают сказать.
Вот так Вика из своего мира и передала мне сообщение на телефон. Она как раз смотрела в тот трэвел и видела все. Потому и место передачи обнаружить не смогли, Вика сама сработала вышкой.
- Я хотела тебя предупредить, - говорит она.
В небе лопается очередной пузырь, но искра падает на меня. Легкое жжение, как от пламени зажигалки, мимолетное недоумение, и мы беремся с Викой за руки, объединяя силы.
- Помирать, так с музыкой, - грустно улыбается Вика, направляя море в смертельный бой.
Огромная цунами поднимается над нашими головами и с ревом несется по направлению к пришельцу.
- Глупо, молодые люди, - нервно говорит он, - вы же понимаете, что моего физического тела на вашей планете не существует.
Волна ударяет в то место, где только что стоял Андрей, и с жалобным скулением возвращается к ногам хозяйки.
Вика присаживается на корточки и ласково треплет волну.
- Я обязательно вернусь, - обещает она.

В больничной палате мы одновременно открываем глаза.

***

Юрий Петрович, не веря своему счастью, медленно подходит к дочери. Снимает треклятые очки, протирает кулаками глаза и без сил опускается рядом на колени.
- Вывел-таки, - довольно говорит майор, - надо же, а я, признаться, не верил.
Вика рывком откидывает простыню, выдирая из вен прозрачные трубки капельницы. От неожиданности отец теряется, но быстро берет себя в руки. Бросается к дочери и пытается уложить обратно.
- Тебе рано вставать, маленькая, - успокаивает он ее, - ты пять лет лежала, надо набраться сил.
Но она не слушает. Опускает босые ступни на пол, поднимается с кровати и тут же падает на постель, откидываясь на подушки. И без того бледное ее лицо на глазах превращается в гипсовую маску с заложенными под глазами фиолетовыми кругами.
- У нас нет времени, Игорь, - тихо говорит она исключительно для меня, и я коротко киваю в ответ.
- Коляску и машину, быстро, - приказываю майору.
Ошарашенный моей наглостью вояка застывает на несколько секунд, но быстро берет себя в руки и наливается грозовым гневом.
Благо, психиатр не задает лишних вопросов, а лишь умоляюще просит:
- Можно с вами?
Мне не


  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Ятаган)

  Подписаться на автора

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: Ятаган; Дата последней модерации: -


_________________

Привет! Очень интересно! А продолжение будет? Или это не весь текст отразился? Оборвался на полуслове.
_________________

В читателях!
___________________________________