Ветер вересковых пустошей (ЛР),под впечатлением от Светорады

 » Часть 3, глава 35

Люда, спасибо за пожелания)))))


, мне стыдно, но я постараюсь испрвиться))))

ГЛАВА 35
Олаф проснулся на рассвете, оглянувшись вокруг, он увидел, что Горлунг ушла. Потянувшись, Олаф зажмурился и лениво зевнул, он довольно вспомнил все события вчерашней ночи. И все – таки он добился своего, столько времени он мечтал о Горлунг, и свершилось, она его. Олаф самодовольно улыбнулся, все теперь с ней будет так же легко, как и с Гуннхильд, он завоевал дочь Торина. Отныне она будет его ждать, любить и почитать.
Внезапный вопрос заставил Олафа сесть на ложе и нахмуриться. Почему Горлунг тогда ушла? Девичья скромность, видимо, взыграла – решил про себя Олаф. Жаль, что скромность взыграла, Гуннхильд никогда от него ночью не уходила, даже той черной зимой, когда Олаф ни о ком другом, кроме Горлунг и думать не мог. При воспоминании об этих ночах, полных тоски и рвущих сердце Олаф недовольно нахмурился. Но тут, же успокоился, таких ночей более не будет, не властна больше Горлунг над ним, Олаф получил желаемое.
Лениво раскинувшись на ложе, Олаф, представил себе, что было бы, если бы он проснулся, а рядом бы лежала Горлунг. И так ему понравились эти грезы, что Олаф решил тут же воплотить их в жизнь. Ведь совсем скоро он снова вступит на борт повелителя волн и еще очень долго не увидит свою славянку. Свою славянку.
Одевшись, Олаф быстрым шагом вошел в общий зал, где сидели за утренней трапезой хирдманны. В зале было шумно, то и дело раздавался заливистый, дружный хохот мужчин, вкушающих пищу. Стоило только Олафу войти в зал, как всеобщее веселье стало еще более шумным.
- Ну, что, Олаф, делись впечатлениями – осклабился одноглазый хирдманн, сидящий ближе всех к месту Олафа.
- Что рассказать тебе, Свенн – отламывая ломоть хлеба, спросил Олаф.
- Как это что, Олаф? Ну, достойна ли эта худая славяночка того, чтобы греть твое ложе?
Олафу не понравился вопрос Свенна, раздражение волной поднималась в его груди. Но он тут, же себя одернул, это был обычный мужской вопрос, будь Олаф на месте Свенна, он бы тоже спросил бы об этом.
- Может она и худа, Свенн, но мне пришлась по вкусу – ухмыльнувшись, ответил Олаф.
Раздался дружный хохот хирдманнов, они отпускали непристойные шуточки, стараясь выведать подробности. Мужчины соревновались в остроумии, стараясь казаться более знающими, чем они были на самом деле.
- Неужели она лучше Гуннхильд? – спросил хирдманн, сидящий рядом со Свенном, - ну, уж не знаю, что она на ложе творит, но Гуннхильд краше славянки, без сомнений.
- Как посмотреть на это – недовольно буркнул Олаф, ему начала надоедать эта беседа, все, что ему хотелось – встать и пойти в покой Горлунг.
- Краше Гуннхильд никого нет – уверенно согласился с соседом Свенн.
- Да, - быстро, чтобы закончить этот разговор, ответил Олаф.
- Так значит, черноволосая славянка тебе угодила – почесав бороду, сказал исполинского роста хирдманн, сидящий на края лавки – Жаль. Я бы не прочь взойти с ней на ложе.
- Она моя, Тронд, – зло бросил Олаф – и если кто-нибудь посмеет ее тронуть, пусть ищет себе другой двор. Свою женщину я не позволю никому даже в разговоре задевать, а Горлунг мо женщина и будет греть лишь мое ложе. И ежели я узнаю, что кто-то в мое отсутствие протягивал к ней руку, то эта рука будет отрублена мною.
Веселье в зале утихло в тот же миг, хирдманны потрясенно смотрели на Олафа, такого они еще его не видели: нервного, злого, угрожающего.
А Олаф, испугавшись вспышки своего гнева, отломил еще кусок хлеба, и быстро прожевав его, вышел из общего зала.
***
Войдя в покой Горлунг, Олаф увидел, что она сидит на сундуке возле окна и сжимает в руке шнурок. Казалось, что она даже не заметила его появления. Как в те лютые месяцы, когда Олаф только привез ее в Утгард. Она точно также сидела и смотрела в окно, пока он, как последний глупец, топтался на пороге.
Олаф отогнал от себя невеселые думы, оглядел ее тонкую фигурку, закутанную в синее одеяние, тихо сказал:
- Ты ушла рано.
Горлунг вздрогнула, посмотрела на Олафа так, словно он был для нее причиной немилости богов, и кивнула. Опустив глаза, Горлунг положила шнурок, что держала в руке, рядом с собой на сундук. И Олаф увидел, что на шнурке был маленький славянский оберег. Неужели она скучает по Торинграду?
Олаф подошел к ней и, обняв за талию, потянул вверх, пока она не встала на ноги. Руки Горлунг нерешительно обвились вокруг его рук, так, словно она не знала то ли ей оттолкнуть их от себя, то ли прижать к себе сильнее. Она не сделала ни того ни другого, просто держала Олафа за локти.
Поцеловав Горлунг в шею, Олаф продолжил:
- Я хотел проснуться рядом с тобой, а ты ушла. Я не хочу, чтобы ты уходила, утро доброе время…
Горлунг молчала, не глядя на Олафа, ее взгляд был прикован к оберегу, лежащему на сундуке, а ладони еще храни тепло железа и даже его слабый запах. Олаф не замечал этого, рука его уже поднимала подол ее платья. Горлунг сжала его локоть, словно хотела побороться с ним, словно пыталась заставить его опустить ее одеяние.
- Горлунг, я уже все видел, ежели ты забыла…
- Я помню – хрипло сказала Горлунг и ее рука безвольно опустилась.
Спустя несколько мгновений Олаф, все еще прижимая ее к ложу, нехотя молвил:
- Ты не хотела. Мне жаль.
Горлунг посмотрела на него долгим взглядом и одернула подол, встала и отошла к окну.
Олафу действительно было не по себе, он привык к тому, что Гуннхильд с радостью принимает его ласки всегда, а Горлунг просто еще не привыкла. Внезапно Олаф вспомнил, как давешня Горлунг тряслась от страха в его покое и потом сама даже испугалась тому, как ее тело отозвалось на его прикосновения.
- Э…, потом все будет иначе, тебе всегда будет нравиться это, ну, также как ночью…
Видимо, его слова Горлунг не убедили, она все также молчала.
- Я привезу тебе серьги под тот рубин. Красный тебе к лицу – немного подумав, виновато сказал Олаф, старясь загладить свою вину.
Горлунг все также глядя в окно, покачала головой:
- Не нужны мне серьги.
- Что тогда тебе привезти: ткани или может раба в услужение? – спросил Олаф.
- Нет, не надо мне ничего везти.
Олаф вздохнул:
- Я же сказал – мне жаль. Что ты еще хочешь от меня услышать? Не я же виноват в том, что твоя кровь холодная.
- Я поняла – склонив голову, ответила Горлунг.
- Что все опять по-старому будет? – взорвался он.
- Нет, Олаф, как прежде уже не будет. Никогда – жестко сказала Горлунг, но затем тон ее немного смягчился, и она добавила – Ты помнишь, что я – княгиня Торинграда?
- Помню – нехотя сказал Олаф.
- Я прошлой ночью изменила своему мужу, хотя не только давешня, но и нынче – сказала Горлунг, глядя в глаза Олафу.
- Но Карн не стоит таких переживаний – буркнул Олаф.
- Стоит не стоит, не о том речь. Я предала его.
- Ты хочешь, чтобы я и за это извинился? – гневно спросил Олаф – я не тащил тебя к себе в опочивальню, сама пошла.
- Помниться мне, ты сказал, что у меня нет выбора – ехидно напомнила ему Горлунг.
Олаф молчал, недовольно глядя на нее.
- Олаф, я - княгиня Торинграда, но боги решили, что не быть мне женой правителя, не властвовать в своем дворе – Горлунг помолчала и добавила – мне плохо здесь, тоскливо. Разреши мне навести порядок в твоем дворе. Негоже такому воину, как ты, жить в таком беспорядке.
Олаф удивленно моргнул:
- Ты хочешь навести порядок в моем дворе?
- Да – просто ответила Горлунг – твоя жена плохо ведет хозяйство, она негодная хозяйка. Разреши мне помочь ей. Мне с тоской внутри себя справиться надобно, да и ты уезжаешь надолго, а без тебя мне тут совсем худо будет. Занятие мне нужно.
- Пока я буду в походе, я оставляю хозяйкой Гуннхильд, вы же не сможете с ней вести хозяйство вместе – пробормотал Олаф.
- Отчего же – возразила Горлунг – пусть Гуннхильд остается хозяйкой - просто скажи своим людям, чтобы помогали мне навести здесь порядок. Мы с ней даже видеться не будем. Когда ты приедешь, ты не узнаешь свой двор, ты будешь доволен, Утгард будет равен Торинграду.
- Но, я не знаю…
- Прошу тебя, Олаф – с нажимом сказала Горлунг и, словно испугавшись своего напора, нервно улыбнулась, подошла к нему, обняла за плечи – прошу…
Олаф посмотрел в ее глаза, молящие и сегодня совсем не злые, и неуверенно качнул головой.
- Спасибо – ответила Горлунг, прижавшись головой к его плечу, и, подумав, добавила с улыбкой – а насчет сережек я погорячилась, вези. Я буду рада любому твоему дару.
Спустя несколько дней Олаф и его хирдманны отправились в набег, а в Утгарде осталось две хозяйки: одна - законная, но безвластная, другая – чужая и с правами, данными хозяином.
***
Грозовик 863 год н.э., Норэйг, Утгард
Летний зной накрыл Норэйг душной, жаркой волной, весь люд изнывал от жары И лишь на побережьях, где гулял легкий ветерок, налетающих с синих, соленных волн, Эгирового царства, было немного прохладнее.
Этот морской ветерок колыхал лилово – сиреневое море цветущего вереска, что рос вокруг Утгарда. Поэтому в душном воздухе, что стоял во дворе Олафа явственно различался пряный запах, доносившийся с вересковых пустошей, где было полным – полно тружениц – пчел, делающих свои запасы.
Но Гуннхильд не видела всей прелести цветов Норэйг, она яростно наступала на них ногой, прокладывая себе путь. Но куда ей идти Гуннхильд не знала, она блуждала кругами по вересковой пустоши, росшей за воротами Утгарда. Гуннхильд более негде не чувствовала себя дома, она больше не была хозяйкой Утгарда. Все, что осталось от былой власти – это лишь вершение суда, но люда в Утгарде было так мало, что последний суд вершил еще Олаф перед своим отъездом.
Гуннхильд сама себе казалась никчемной и никому не нужной, лишь маленький Рагнар воспринимал ее слова в серьез и не перечил ей. Рагнар, эх, как мог Олаф так поступить с ней, с матерью его сына? Этот вопрос не давал Гуннхильд покоя.
Олаф оставил ее хозяйкой, но при этом велел во всем слушаться этой славянки. И она гоняла ее, законную жену, словно рабыню и все нудила своим хриплым голосом о заготовках, чистоте и убранстве. Гуннхильд казалось, что таких тяжелых месяцев у нее не было никогда.
И на все жалобы и крики Гуннхильд славянка лишь улыбалась. Горлунг не грубила ей, не кричала, не ругалась и не скандалила, просто напоминала о приказе Олафа ей помогать и загружала работой. И не только Гуннхильд, все во дворе Утгарда с раннего утра до поздней ночи трудились и Горлунг наравне со всеми.
Но, несмотря на всю свою злость, Гуннхильд не могла не признать, что в Утгарде стало чище и уютнее. И от этого Гуннхильд становилось еще хуже, видя как Утгард преображаться, она без устали корила себя за то, что сама не заставляла рабынь трудиться больше. Если бы Гуннхильд знала, что Олаф настолько недоволен своим бытом, то что-нибудь изменила бы в хозяйстве Утгарда и тогда эта бы Горлунг так не поднялась в глазах всех. А что будет, когда Олаф приедет? Он, наверное, осыплет Горлунг дарами за такой труд, а ее, Гуннхильд, отругает.
Гуннхильд вздрогнула, ревность искрами зажглась в ее сердце. Неужели Олаф, придя из похода, отправиться в покой к славянке? Что нашел он в ней? У нее даже подержаться-то не за что, одни кости. Не чета она ей, не чета. Но может Олаф в походе перегорит и больше не взглянет на славянку? Ох, как бы хотелось Гуннхильд в это верить.
И успокоив себя, сей сладкой мыслью, Гуннхильд направилась обратно в Утгард.
***
Поздним вечером Горлунг сидела на ложе, в своем маленьком покое, освещенная лишь светом ночной властительницы, сияющей в темном, безоблачном небе. Полнолуние нынче, такое долгожданное для Горлунг.
Эти дни после уезда Олафа были самыми счастливыми в жизни Горлунг. Теперь она понимала князя Торина, как никогда прежде, вкусив власти, Горлунг не хотела более от нее отказываться. Она не покладая рук трудилась и, видя результаты своего труда, Горлунг переполнялась гордостью за себя.
Если изначально ей подчинялись по приказу Олафа, то теперь люд Утгарда видел, что вся проделанная ими работа видна. Хозяйство Утгарда наконец-то наладилось, везде было чисто, не только в общей зале и опочивальнях, но и во дворе, в бане. Погреба и сараи ломились от заготовок на зиму: соленой рыбы, мяса, меда. Скоро к ним прибавятся овощи, пересыпанные землей и деревянными стружками, зерно, собранное с полей.
Лишь одно отравляло жизнь Горлунг – это жена Олафа. Не то чтобы Гуннхильд ей не нравилась, хотя Горлунг ее невзлюбила с первого взгляда, просто у Олафа должна быть иная жена.
Горлунг перекинула косу через плечо, посмотрела на звездное небо, на сверкающую, словно блюдо луну. В руках у нее были высохшие длинные листья. Смертельно опасные для тех, кто их проглотит и дружелюбные для тех, кто их просто держит. Проведя по ним в последний раз тонким пальцем, Горлунг прошептала коротенькую молитву Фригг. Ну, что же, пора, время пришло.
Встав с ложа, Горлунг достала из сундука небольшую деревянную миску и положила в нее листья. Она быстро перетерла листья тупой деревянной палкой в пыль. Взяла в руки получившуюся смесь болотно–зеленого цвета и пересыпала ее в маленький мешочек на длинном шнурке.
Наука Суль не прошла даром, все вспомнилось. Закончились времена ее целительства, наступаю времена иные.
_________________

Что же это Горлунг задумала? Неужели отравить Гуннхильд решила?
_________________

Катя, спасибо огромное за внимание)))



Пока не скажу)))), все узнаешь в следующей главе, надеюсь, что завтра ее выложу
_________________

 » Часть 3, глава 36

Катя, ,но я тебя подло обманула, уж прости, пожалуйста)))



Все расскроется не в этой главе (иначе она будет безразмерной), а в следующей)))

ГЛАВА 36
Желтень 863 год н.э., Норэйг, Утгард
Небывалые для столь ранней поры холода накрыли Норэйг, даже поверхность Эгирова царства, была покрыта тонким слоем льда. Ветра дули пронизывающие лютые, словно боги решили покарать людей за небывало теплое лето, за то, что столько заготовок на зиму было сделано, за небывалый урожай зерна.
Вся земля была покрыта серебристым инеем, что больно жег глаза в лучах утреннего солнца, собравшемуся на побережье люду Утгарда. Несмотря на то, что все они стояли в теплых меховых плащах, люди ежились и нетерпеливо вглядывались в морскую гладь. Там на краю видокрая показались пять небольших черных точек, что медленно, но верно приближались к берегу Утгарда.
Это были несомненно дракканы, они продвигались к берегу медленно. Лед ломался, словно сахарная корочка, когда весла в умелых руках хирдманнов опускались на эту зыбкую гладь. И с каждым взмахом весел и хрустом тонкой белой глади дракканы становились все ближе и ближе. На самой большой из них был вырезан дракон, и изображение этого чешуйчатого змея вселяло в собравшихся на берегу людей надежду.
Маленький грустный мальчик с волосами цвета янтаря, не отрываясь смотрел на эти точки и шептал:
- Отец, отец, наконец-то….
Мальчишку окружили хирдманны, эти рослые, видавшие многое в жизни мужчины, словно виновато толпились вокруг него. Хирдманны неловко хлопали по плечу Рагнара, словно подбадривая, но мальчишка этого не замечал, он дождался отца.
Рядом с ними стояла женщина в длинном бордовом плаще, подбитым серебристым мехом. Она с волнением смотрела на морскую гладь, вздыхая каждый раз, когда весла хирдманнов ломали тонкий лед. Сердце ее взволнованно билось, но в нем не было ни надежды, как у остальных, ни страха, лишь покорность воле богов.
***
Олаф стоял на борту дракканы, вглядываясь в берег, в стоящих на нем людей, что ожидали его, он напрягал глаза, стараясь их всех разглядеть. Олаф уже не замечал ни пронизывающего ветра, ни сковывающего пальцы холода, все это стало теперь не важным.
Наконец-то он дома, какими тяжелыми были эти месяцы, вдали от Утгарда. Набег был достаточно удачным, можно будет безбедно прожить до следующей зимы, это грело душу Олафа. Но каждый день этих тяжелых месяцев, он хотел скорее вернуться в Утгард, Олаф молил богов о приближении этого дня.
В этот раз он привез много тканей, украшений, безделушек для своих женщин: с изумрудами для Гуннхильд, с рубинами для Горлунг, с перлами для обеих. Конунгу Ингельду Молчаливому Олаф привез из этого набега богатый, украшенный редкими самоцветами кинжал. Золото было ссыпано в кожаные мешки, эти мешки были разделены поровну между всеми повелителями волн, и эти мешки одинаково стояли в середине драккан. Трепли были привязаны крепкими веревками друг к другу, в Утгарде появится много новых рабочих рук, а остальных Олаф решил продать.
В нынешнем набеге Олаф нанял еще одного хирдманна, думая об этом викинг улыбнулся, вот он главный дар для Горлунг – у этого нового хирдманна была женщина, что сейчас стояла подле него. Женщина была красива, ее спутанные золотые волосы были заплетены в неряшливую косу, но это ее нисколько не портило. Вторая дочь Торина, сестра его Горлунг. Ведь ей так одиноко в Утгарде, а эта будет Горлунг веселить.
Когда дракканы приблизились настолько, что Олаф мог разглядеть, стоящих на берегу людей, он с гордостью посмотрел на маленькую фигурку Рагнара, вырос – то как! Настоящим воином будет. А вот и Горлунг, в бордовом плаще, как же он соскучился по ней, нынче ночью он осыплет ее своими дарами, взойдет с ней на ложе наконец-то не только в своих мыслях, но и наяву.
«Но где же Гуннхильд?» – подумал Олаф, обычно она стояла впереди всех, протягивая к нему руки. Неужели приболела, а может, осерчала на него за холодное прощание, да так что решила не встречать? Но Олаф загладит перед ней вину, вон сколько даров ей навез, ни чуть не меньше, чем Горлунг. Более он никогда не будет Гуннхильд пренебрегать, она ведь его законная жена, мать его сына.
Едва Олаф ступил по колено в воду, омывающую берег Утгарда, как к нему на шею бросился Рагнар. Мальчик прижимался к нему всем телом и сквозь слезы шептал:
- Отец, наконец-то ты приехал.
Олаф был поражен таким приемом, Рагнар даже когда был совсем крохой, не встречал его из набега со слезами на глазах. Он обводил изумленным взглядом всех присутствующих, хирдманны и их жены отводили глаза, трепли потупились, лишь одна Горлунг смотрела прямо ему в глаза спокойным взглядом и хрипло сказала:
- Приветствую тебя, Олаф Ингельдсон.
Олаф кивнул, в тот же миг Рагнар повернулся на руках у Олафа и сказал:
- Мама умерла.
- Что? - переспросил Олаф.
- Мама умерла – тихонько повторил Рагнар.
Олаф удивленно смотрел на собравшихся на побережье людей и в их серьезных, безрадостных лицах он видел страшное подтверждение слов сына.
А позади него шумно разбрызгивая соленную воду, прыгали с борта дракканов хирдманны, радостные, что наконец-то причалили домой. Вместе с ними в воду прыгнула молодая женщина в грязном, порванном одеянии, больше напоминавшем тряпицу и, бредя по холодной воде, она, прижав руки к груди, крикнула:
- Горлунг.
Горлунг же не видела женщины, все внимание ее внимание было приковано к Олафу и его сыну. Внезапно Горлунг послышалось, что кто-то зовет ее по имени, она недоуменно смотрела вокруг себя, пока не увидела ее. Что-то смутно знакомое показалось Горлунг в этой женщине, словно она когда-то уже ее видела. Неужели это… это Прекраса?
- Прекраса? – хрипло спросила Горлунг, подходя к ней ближе.
Прекраса лишь всхлипывала и качала головой, протягивая к сестре руки. Горлунг, несмотря на всю свою былую ненависть к Прекрасе, несмотря на ее грязный неопрятный вид, дурной запах, исходивший от сестры, обняла ее.
В это время к дочерям князя Торина подошел рослый, широкоплечий мужчина с седыми волосами, Горлунг немедленно узнала в нем дружинника Торина.
- Ты? – резко спросила она.
Даг кивнул, и, презрительно оскалив зубы, добавил:
- Хорошо ли устроилась здесь, княжна Горлунг?
- Не дурно – быстро ответила та, сверля его взглядом, и добавила – что в Торинграде стал новый князь плохо платить, раз ты решился вернуться на родину?
Даг долго смотрел на Горлунг непонимающим взглядом, а затем раскатисто рассмеялся:
- Нет больше Торинграда, княжна, нет его.
Прекраса при упоминании Торинграда зажмурилась и закрыла уши руками, словно ей само название приносило нестерпимую боль.
- Как ты оказалась здесь? – по-славянски спросила Горлунг, глядя в голубые глаза Прекрасы.
- О, это длинная история – грустно вздохнув, сказала она.
Горлунг обернулась, ища глазами Олафа, он разговаривал с самым старым и опытным из хирдманнов – с Трувором. Ему и без нее все расскажут, так, пожалуй, и лучше. Нечего ей более здесь делать.
- Пойдем – сказала Горлунг Прекрасе – тебе нужно в баню, да поесть.
И Прекраса послушно поплелась за сестрой, не обернувшись на берег.
***
Позже, сидя на ложе в покое Горлунг, Прекраса начала свой невеселый рассказ.
- Когда ты покинула нас – потупив глаза, сказала Прекраса, - никто ведь и не думал, что ты бежала с Олафом. Эврар всем сказал, что ты ушла вниз по реке, потому что видела падение Торинграда. Мы ведь все в Торинграде помнили, что ты лечила людей, да и потом твоя нянька часто хвастала, что ты видишь грядущее по рунам, что боги дали тебе дар, которым был наделен ваш верховный бог .
Горлунг после этих слов недовольно хмыкнула.
- Горлунг, как же страшно нам всем было – продолжила Прекраса – Карн метался, словно раненный зверь, по двору Торинграда, у него ничегошеньки не выходило. Даже отцовские гридни были более могущественны и сведущи, чем новый князь Торинграда. Те из людей, что были попрозорливее, потянулись прочь из Торинграда. Все мы жили одним днем: старались сделать как можно больше до наступления темноты, никто не знал в какой именно день нападут на нас, кузнецы работали день и ночь, куя все новые и новые мечи, даже чернавок последних обязали носить при себе кинжалы, волхвы, пришедшие из лесов, денно и нощно молились, принося Перуну жертвы. Страшные то были дни. Если бы не Эврар, не знаю, что со мной бы было, он заботился обо мне, не давал в обиду Карну, всегда его метким словом отгонял.
Горлунг шумно вздохнула, до сих пор при воспоминании об Эвраре, злость вскипала в ее сердце.
- Карн же, ну, после того, как ты убежала с Олафом – виновато сказала Прекраса – Карн, ну, чтобы удержать Торинград, взял в жены меня.
Горлунг удивленно посмотрела на нее, потом спросила:
- Но как же, а что сказал брат его?
- Ничего Рулаф не сказал – печально покачав головой, ответила Прекраса – а я ведь так ждала его, до последнего надеялась, молилась, но все тщетно. Когда приходит беда, мужчина забывает о некогда любимой женщине.
- Значит мы обе стали княгинями Торинграда? – криво улыбнувшись, спросила Горлунг.
- Да, правда я пробыла княгиней меньше твоего, всего несколько дней – без тени улыбки, ответила Прекраса.
- Значит Карн не смог отстоять Торинград? – вставая, спросила Горлунг. В ее душе не было жалости к отцу, к его граду, нет, она даже немного злорадствовала.
- Нет – покачала головой Прекраса, и надолго замолчала.
- О, представляю, как Карн побежал, поджав хвост в Фарлафград, к отцу с матерью – ехидно сказала Горлунг – а они его приняли с распростертыми объятиями. Никудышный муж, еще худший князь.
- Горлунг, он не бежал, его убили. Всех убили…. Остались лишь мы с Дагом, чудом, не иначе, чем милостью богов. Нет больше ни Торинграда, ни Фарлафграда – грустно сказала Прекраса.
- Всех убили? – переспросила Горлунг.
- Да.
Горлунг показалось, что в груди у нее разверзлась пропасть, в которую медленно, но верно падает сердце. Эврар был прав, как всегда прав. Если бы она осталась, если бы он не ударил ее, лишив сознания, решив за нее, была бы она уже мертва. И, словно две Горлунг появилось в ней: одна, та, что больше, кричала слова благодарности своему старому рынде, другая же, что была меньше, проклинала его, свою жизнь, ведь умри она вместе с градом Торина, то была бы уже подле Яромира.
- О, Горлунг, если бы ты знала как это ужасно – продолжила Прекраса – видеть как двор твоего отца, место, где прошло детство, горит синим пламенем, везде чужаки, которые словно озверели от предвкушения победы, а те, кого ты знала, умирают… Я видела, как катилась по земле голова Рулафа – Прекраса всхлипнула и продолжила – как умирая Кран, продолжал держать меч, как дружина отца, что когда-то слыла одной из самых сильных на севере Руси, терпела поражение.
- Но как вам с Дагом удалось спастись? – сглотнув, спросила Горлунг.
- Я ведь была такой глупой, я даже не представляла, что Торинград может пасть – горько сказала Прекраса – я выбежала посмотреть, как наши воины погонят захватчиков, но вместо этого увидела лишь смерть отцовского града. А когда я вернулась в светлицу, я увидела, что там уже побывали славяне, все было перевернуто, разбито, разрезано, но самое страшное, я увидела, что… - на этом месте она замолчала, не в силах продолжить свой горький рассказ, и слезы полились по лицу, некогда самому красивому в граде, которого больше не было.
Горлунг, положив руку на плечо сестры, ждала продолжения ее рассказа, она ожидала, что сейчас Прекраса расскажет о смерти Эврара, но та, вздохнув и всхлипнув, бесцветным голосом молвила:
- Они убили Растимира, чем, ну, чем он им помешал? – слезы градом полились по лицу Прекрасы, а Горлунг лишь кивнула, понурив голову.
- Что было потом, Прекраса? – спросила после долгого молчания Горлунг.
- В мою светлицу ворвался Даг – тихо продолжила она – он решил, что меня надо защитить. Я схватилась за него, пыталась показать Растимира, но он тащил меня в ночь, мы бежали прочь из Торинграда. Долго, очень долго, без передышки. Мы так боялись, что нас будут преследовать, но нет, мы были никому не нужны. А потом мы набрели на заброшенную избушку, где мы и зимовали – закончила свой рассказ Прекраса.
- Но как вы встретились с Олафом? – спросила ее Горлунг.
- Когда наступила лето, мы решили выйти к берегу речному, в надежде, что мы наткнемся на викингов, и Даг наймется в дружину. Долго мы бродили, но, видимо, слухи о восстаниях на Руси быстро охватили всю Норэйг – невесело улыбнулась Прекраса, - к концу лета мы поняли, что надежды почти не осталось. Тогда мы и решили пойти верх по течению к тому месту, где раньше был Торинград, все-таки там место хорошее, может, кто и причалит. Целую седмицу мы шли днем и ночью, спеша, потому что уже заканчивался сезон набегов и когда, наконец, мы вышли к берегу, где раньше стоял Торинграда, то увидели, что он пуст. А на месте отцовского двора зияет пепелище. Ни одной живой души… Черные то были дни для нас с Дагом, безрадостные. Выходило, что надлежит нам вернуться в свою избушку и зимовать еще одну зиму. Без капли надежды, не веря более в богов, мы пошли еще выше по реке, шли мы долго, очень долго. Вокруг исчезали деревья, оставались лишь низкорослые кусты, и становилось очень холодно, словно лютая осень уже вступила в свои права. Однажды мы увидели за небольшим утесом несколько норманнских драккан и так обрадовались! Оказалось, что это были дракканы Олафа. Даг оставил меня за утесом, а сам пошел попытаться наняться в дружинники – на этом месте Прекраса остановилась, глубоко вздохнула и продолжила – я так боялась, что он не вернется за мной, так боялась.
- Но он вернулся – закончила за нее Горлунг, затем презрительно скривив губы, добавила – Прекраса, он же простой дружинник, а ты княжеская дочь. Как ты могла так низко пасть?
- Что я могла еще сделать? Я хотела жить, забыть весь этот ужас, что я пережила. В те зимние дни, когда было холодно и голодно, мне так хотелось тепла и не просто чтобы отогреть свое тело, но и руки. Ты сама – то сбежала с Олафом, как можешь ты меня осуждать? – яростно набросилась на сестру Прекраса.
- Я не сбегала – понурив голову, ответила Горлунг – нет, я думала над этим. Олаф еще в первый свой приезд, накануне брачного пира с Карном, проявлял ко мне некий интерес, звал с собой. Но я видела иной путь для себя. Я ошибалась, все пути мои вели сюда. А когда пошла весть о восстаниях славян, Олаф повторил свое предложение, я была не согласна, но Эврар меня уговаривал, убеждал, заставлял. Я даже сама дошла до побережья, где стояли дракканы Олафа, но там я передумала и хотела вернуться назад. Но Эврар решил за меня … очнулась я лишь, когда мы уже плыли.
- Вот, значит, почему Эврар в день вашего побега постоянно смотрел в окно, словно ждал тебя назад.
- Эврар, я была к нему так несправедлива – тихо сказала Горлунг.
- Он умер как подобает воину – молвила Прекраса.
В покое опять воцарилась тишина, Горлунг хотелось выть дурным голосом, вымаливать прощение за свои дурные мысли об Эвраре. Прекраса же с любопытством смотрела на сестру: Горлунг совсем не изменилась, такая же горделивая осанка, исполненное высокомерия лицо, что скрывает все чувства за непроницаемым взглядом черных глаз, она все такая же худая. Но при всем при этом в ней есть некая ухоженность, она не жила в лесу, не разводила костры, не купалась в ледяной воде. При этих мыслях Прекрасе стало так жаль себя, что она зло бросила Горлунг:
- Значит ты наложница Олафа? Его жена тебя не притесняет?
- Его жена мертва – тихо сказала Горлунг – а я буду его женой. Скоро.
С этими словами Горлунг вышла из своего же покоя, оставив Прекрасу одну, а та осталась жалеть о сказанных ею словах.
_________________

Знаешь мне вот жалко что наша Горлунг отравила жену Олофа она итак не соперница ей была хотя времена такие были или ты или тебя ВСЕ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДУ ПРОДОЛЖЕНИЯ !!!!!!!!!!!!!!!
_________________

Да ладно тебе, подождем и следующую главу))

А я вот всё-таки надеюсь, что это не Горлунг, и Эля завернет сюжет так, чтобы снять с неё обвинения.
_________________

Да было бы не плохо !!!!
_________________

Эля, я так рада что Горлунг и Прекраса вместе
Я то же надеюсь, что Горлунг не убийца Хотя , может, Эля, сделает из нее хорошую убийцу тогда ладно.
_________________

Антонина, спасибо огромное за комментарий, очень приятно))))



Именно это я и стараюсь донести, во-первых, это викинги, у которых убийства и жестокость - норма жизни, а во-вторых, нельзя равнять 9 век и 21 век по принципам жизни и гуманности. Времена были дикие и страшные, хотя в Норвегии того периода убийца не скрывался, а приходил в дом жертвы, признавался и платил дань, на этом полюбовно и расходились.



Катя, спасибо большое за великодушие))))) и внимание)))



Боюсь, что я разочарую))) Но Горлунг очень сильно аукнется ее преступление, причем так как она и ожидать не может.

Люся, громадное спасибо за комментарий, очень приятно



Я тоже рада, что наконец -то их свела, все-таки жалко мне Прекрасу)))



Я очень постараюсь))))
_________________

Так... а ХЭ мы в конце ожидать можем? Или всё как в жизни будет?
Вот все героини у тебя реальные - я даже и не сильно удивлена, что Горлунг такое сделала (хотя в глубине души теплилась надежда ). У них тогда ядами врагов убирали, сейчас тоже найдутся люди, которые по головам пойдут ради своей цели. А куда деваться? Или ты, или тебя. И не могу с уверенностью сказать, что на месте Горлунг я бы не поступила так, как она.
_________________

Катюш, ну, ответить сама понимаешь не могу)))) интригу всю задушу сама же, своими же рученьками))))



Катя, спасибо, отвесила комплиментище мне просто изумительный!!! Я не хотела создавать идеальных героев: очень добрых, кристально честных, благородных, смелых и прочее, потому что хоть каждое произведение - есть выдумка, но все таки, как говориться "сказка ложь, да в ней намек...". Поэтому моих героев вряд ли можно ставить на пьедестал: Горлунг - убийца, Олаф - слабовольный, Прекраса - глуповатая, Торин - жестокий... И то что по вашим отзывам я понимаю, что Горлунг вы не осуждаете, а принимаете ее вместе с совершенным ею преступлением меня безумно радует))))
_________________

 » Часть 3, глава 37

Выкладываю продолжение:
ГЛАВА 37
Горлунг быстро шла, пересекая общий зал, ей казалось, что на плечи давит непомерный, огромный груз, нести, который более у нее нет сил. Она не замечала встревоженных взглядов рабынь, ожидавших порицания за недобросовестно исполненную работу, хмурых и удивленных взоров хирдманнов и их жен. Горлунг вообще не видела никого вокруг себя, слова Прекрасы адским звоном звучали в ее голове, и этот нестерпимый гомон с каждым вздохом становился все громче и громче.
Схватив лежавший возле очага, подбитый темным мехом мужской плащ, Горлунг не глядя, накинула его на плечи. Плащ был ей длинен и волочился позади, собирая своим подолом свежую солому с пола в общем зале, а во дворе грязь и мелкие сучки.
Почти бегом пересекла Горлунг двор Утгарда, не останавливаясь рядом с теми, кто окликал ее, не оборачиваясь, она, словно безумная, бежала от демонов, терзавших ее сердце, от проснувшейся совести. Дозорные открыли ей ворота и, выйдя за них, Горлунг побежала, подбирая руками тяжелый плащ, волочившийся за нее по земле, цепляющийся за кусты.
Вот уже и огни Утгарда остались далеко позади, и голые ветки вереска, одиноко торчавшие на некогда цветущей пустоши, а Горлунг все бежала, все дальше и дальше. Теперь уже и темные без единого листочка деревья мелькали перед ее глазами, а она бежала мимо них, не замечая, все глубже в лес, чтобы ни один человек не стал видоком ее мук.
Наконец на круглой лесной полянке она остановилась, хриплые рыдания сотрясали ее худую маленькую фигурку, плечи всегда гордо расправленные, в этот миг печали горбились, как у древней старухи. Кусая губы, она сдерживала крик, что комом стоял в ее горле, но ненадолго ее хватило, вопль, леденящий душу, все-таки сорвался с губ и эхом прокатился по лесу:
- Эврар…. Эврар….
Горлунг упала на колени, как подкошенная, раздался глухой стук, колени сильно ударились о подмороженную землю. Она хваталась за скованную первыми заморозками пожелтевшую траву, сдирая кожу с ладоней, ломая ногти, хищно согнутые пальцы, оставляли борозды в земле. Но Горлунг не заметила этого, рыдая, она твердила лишь одно:
- Прости меня, …прости за отсутствие веры, и к кому? К тебе… прости меня, мой верный Эврар… Прости. Прости.
Горлунг повторяла и повторяла это простое слово «прости», словно это могло изменить, вычеркнуть из памяти богов, из ее собственной памяти те страшные проклятия, которыми она осыпала своего рынду еще совсем недавно.
***
В Утгард Горлунг вернулась поздним вечером, хриплая, но уже невероятно спокойная, выстроившая опять между собой и всем остальным миром крепкую, непробиваемую стену. Вечерняя тьма смыкалась над ее головой, становилось холоднее, но она всего этого не замечала. Душа Горлунг по-прежнему терзалась, но в тоже время она чувствовала странное успокоение, словно Эврар, где бы он, ни был, простил ее. Или может ей это только чудилось.
Зайдя в общий зал, Горлунг увидела, что взгляды всех присутствующих обратились к ней. Молча, она сбросила с плеч чужой плащ и положила его у очага, там же где и взяла, и тихо пошла в свой покой. Но в него Горлунг не вошла, уже подойдя к двери, она вспомнила, что там Прекраса, а ее видеть Горлунг сейчас не хотела, да она никого в тот миг видеть не желала.
Поэтому Горлунг бесцельно бродила между дверей в одрины, лихорадочно думая, куда ей пойти. Но в тот же миг она услышала шаги и, обернувшись, увидела Олафа, он был хмур, лицо его выражало тоску и злость. Осмотрев ее с головы до ног, Олаф подметил все и грязное платье, и распавшуюся косу и руки, перепачканные донельзя.
Олаф, схватив Горлунг за локоть, втолкнул ее в свой покой и закрыл дверь на засов. Обернувшись к ней, Олаф долго смотрел на нее, словно хотел задушить на месте, но вместо этого он вздохнул, провел рукой по волосам.
- Как ты могла? – закричал Олаф, словно только что смог немного умерит свою злость. Это были его первые слова, что он сказал ей с момента их встречи на берегу. Не так Олаф представлял себе все это долгими одинокими ночами.
- Что? – удивленно подняв бровь, спросила Горлунг. Ни одна жилка в ее теле не затряслась от страха, ежели обвинит Олаф ее в смерти Гуннхильд, она не станет отпираться, пускай забьет насмерть.
Но Олаф, увидев ее спокойное лицо, лишь тихо спросил:
- Почему ты ей не помогла, позволила ей умереть? Ты же целительница.
- Олаф, она не брала из моих рук ничего, я предлагала ей настои. Но Гуннхильд ненавидела меня и думала, что я ее отравлю. Она считала, что я ревную тебя к ней, она думала, что …
- Как можешь ты отравить, ежели ты – знахарка? Как могла она такое подумать? Глупая, глупая …
Горлунг усмехнулась про себя, знахарка. Она вспомнила, как подсыпала Гуннхильд в питье и еду отраву. Горлунг, словно со стороны увидела, как на глазах у полного хирдманнов общего зала просила Гуннхильд разрешить вылечить ее. Но жена Олафа упрямо мотала головой, ну, что, же она сделала свой выбор сама.
Лишь одно удивляло Горлунг, почему никто не заподозрил ее? Горлунг не знала ответа на сей вопрос. Какая-то маленькая, совсем незначительная часть ее души отчаянно хотела, чтобы ее поймали, уличили, чтобы доказать Суль, что злодеяние никогда не остается ненаказанным. Но никто: ни хирдманны, ни их жены, ни сама Гуннхильд не связали внезапную болезнь жены Олафа и, то, что Горлунг руководила заготовками пищи на зиму и постоянно была там, где варят еду. Неужели это не очевидно? Почему они так доверчивы и глупы? Неужто то, что Олаф оставил ее почти хозяйкой Утгарда, снимало с нее все подозрения?
От размышлений Горлунг отвлек голос Олафа:
- Ты хотела ей помочь? – спросил он, совсем иным голосом.
- Да – хрипло ответила та.
Олафу показалось, что тяжкий груз свалился с его плеч. Он так боялся, что Горлунг даже не пыталась помочь Гуннхильд, что она просто стояла рядом и смотрела на ее мучения. Ведь женщины они такие, непредсказуемо жестокие, а Горлунг, кто ее знает? Олаф никогда не мог предвидеть ее реакцию на его слова или поступки.
Олаф подошел и обнял Горлунг за плечи, уткнувшись ей в волосы, он прошептал:
- Ты хорошая, не все видят это, но я знаю. Я скучал по тебе.
- Я рада, что ты скучал – ответила она.
Словно заглаживая свою вину перед ним, Горлунг подняла свою испачканную руку и погладила Олафа по щеке. Боги выбрали его в пару к ней, значит, им суждено быть вместе. Им суждено любить друг друга и почитать и совсем неважно, что она хотела, чтобы на месте Олафа был совсем другой человек. С богами спорить нельзя.
- А ты, правда, ревновала меня к Гуннхильд – тихо спросил Олаф.
- Да – помолчав, сказала Горлунг и опустила глаза долу, чтобы Олаф не заметил ее холодных, равнодушных глаз.
***
Прекраса проснулась в незнакомом покое, впервые за такое долгое время она спала на ложе, укрытая меховой полостью и в тепле – блаженство. Потянувшись, Прекраса села на ложе, и вспомнив прошедший день, она поняла, что это покой Горлунг.
Оглядевшись, Прекраса подумала, что покой небогатый, ежели сравнивать его с торинградскими одринами, но если представить избушку, в которой они с Дагом зимовали, то этот покой покажется самым лучшим в подлунном мире.
Прекраса взяла с сундука у окна черепаховый гребень и расчесала свои золотые косы, пропуская их сквозь пальцы, любуясь ими, наконец-то они чистые и благоухающие. Она так увлеклась этим занятием, что не заметила, как отворилась дверь в покой, и вошел Даг.
Он казался таким неуместным в этой маленькой одрине, что Прекраса невольно улыбнулась, глядя, как Даг в два шага пересек покой.
- Ты здесь была? – грозно спросил он.
- Ты напугал меня, Даг – улыбнувшись, ответила Прекраса.
- Ответь мне – грубо схватив ее за локоть, потребовал хирдманн.
- Да, я была здесь, а где мне еще было, по-твоему, быть?
- Не знаю. Здесь воинов много – уклончиво сказал Даг, не глядя ей в глаза.
- Воинов много – повторила Прекраса, не совсем понимая, что он имеет в виду, и удивленно подняв на Дага глаза, она спросила – неужели ты подумал, что я…
- Ну, ты это же…. Но знай, я не потерплю, поняла? – хмуро прошипел Даг, осматривая Прекрасу с головы до пят.
- Ты думаешь, что я буду с кем-то из них ложе делить? – неуверенно спросила Прекраса.
- А что оснований у меня так думать нет? Ты же родила дитя от брата жениха своего – напомнил ей Даг – все ходила в девках перед дружинниками хвостом вертела.
- Вертела? – переспросила Прекраса, ей казалось, что Даг будто наотмашь ударил ее по лицу.
- Ну, да, они, как олухи последние все тебе в след глядели и глумливо улыбались. Не будь ты дочерью Торина, ручаюсь, что они всей дружиной бы тебе под подол руки бы запускали.
Прекраса стояла и удивленно смотрела на Дага, ответить ему ей было нечего. Слова его жгучие, обидные стояли у нее в ушах, но внезапно вместо слез вызвали улыбку. Никогда прежде Даг столько с ней не разговаривал, значит, она ему все-таки небезразлична. Может быть, он даже когда-нибудь ее полюбит, будет относиться к ней, так же как и она к нему.
Прекраса улыбнулась и обняла Дага за шею, приподнявшись на цыпочки, она прошептала ему прямо в ухо:
- Я гляжу лишь на одного воина, что знаю давно. Того, кто не бросил меня в беде.
Прекраса не видела, но чувствовала, что Даг впервые за время их знакомства улыбнулся.
***
Спустя несколько дней постоянных возлияний браги, да пьяных слез в обнимку с Рагнаром, Олаф отбыл к конунгу Ингельду Молчаливому, дабы вручить ему дары, что были привезены из последнего набега.
Горлунг вздохнула с облегчением, когда резвые скакуны и их всадники скрылись из вида. Олаф вел себя, словно бесхребетный слабак, вызывая своими постоянными разговорами о Гуннхильд у нее лишь раздражение. Разве так должен вести себя воин? Горлунг передернуло.
Поскольку Олаф был либо пьян, либо хворал после выпитого, Горлунг так и продолжала вести все хозяйство в Утгарде. И если кто-то, из живущих во дворе людей, и надеялся, что с приездом Олафа все вернется на круги своя, то этого не случилось. Олаф отмахивался от всех вопросов, а Горлунг стоило ей лишь что-то услышать, старалась сразу узнать суть проблемы и разрешить ее.
Это доставляло ей ни с чем несравнимую радость, которую омрачал лишь тот факт, что двор был маленький и небогатый. Если бы, ох, если бы у нее в руках был бы большой двор, такой как Торинград или Фарлафград, а лучше бы как они вместе взятые, как бы тогда она развернулась! Горлунг не приходило в голову, что такие мысли могли роиться только в голове истинной дочери князя Торина, его плоти и крови. Горлунг вообще в последнее время не вспоминала Торина, он умер для нее и наконец-то был погребен.
Прекраса, как и все остальные женщины, во всем слушалась Горлунг и послушно выполняла все ее поручения, что рождало в сердце Горлунг приятную теплоту. Все годы своего девичества она в тайне лелеяла мечту помыкать сестрой, и надо же боги предоставили ей такую возможность. Единственное, что не нравилось Горлунг – это Даг. Она презирала его и постоянно твердила Прекрасе о том, что негоже княжеской дочери миловаться с простым хирдманном. Но больше всего Горлунг стала ненавидеть Дага после его слов, что он бросил однажды днем, проходя мимо нее, возвращаясь с ратного поля:
- Знаешь, княжна Горлунг – Даг упрямо называл ее так, словно подчеркивая этим словом каждый раз ее побег из Торинграда – а ты всегда была не такой как все.
Горлунг холодно смотрела на него, ожидая, что Даг, памятуя о ее целительстве в Торинграде, обвинит Горлунг в смерти Гуннхильд.
- Ты была еще совсем девчонкой, но в тебе столько было от князя Торина. Хоть и лицом вы не схожи, но манерами, словно две капли воды.
- Хирдманн, - презрительно поджав губы, сказала Горлунг - никогда не смей даже упоминать его имя. Родство с ним не красит никого, да и не похожи мы.
- У тебя, княжна, – усмехаясь, сказал Даг – нутро такое же, как и у князя Торина. Прекраска моя не такая, как ты. Ты же, словно железо закаленное огнем кузнечным, несгибаемая.
Горлунг покоробило то, как Даг сказал о сестре, словно та была его вещью, хотя его слова о скрытой в самой Горлунг силе ей польстили.
- Прекраса тебе не жена – заметила Горлунг – она вообще не твоя.
Но с этого мига Горлунг невзлюбила Дага пуще прежнего, нет в ней ничего от Торина, наговоры все это.
_________________

Вот я все думаю а верней у меня сложилось такое впечатление что она уже и не полюбит не кого и не оттает не когда власть и магическая сила убьют в ней все чувства и желания кроме ВЛАСТИ НАД ВСЕМ !!!! Надо же она еще и Прекрасе теперь жизнь подпортит хотя сама была влюблена в простого война!!!!!!!! Вот после прочтения даже захотелось ей боль причинить !!!!!!!!!!! У нее совершено отсутствует чувство благодарности !!!!! ДА ОНА ИСТИННЫЙ ТИРАН И ПРАВИТЕЛЬ И ЭТО МНЕ ОЧЕНЬ НРАВИТЬСЯ !!!!!!!! МНЕ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО ПРО ВСЕ ЭТО ЧИТАТЬ !!!!!!!! С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДУ ПРОДОЛЖЕНИЯ !!!!!!!!!Эля СПАСИБО !!!!!!!!!!!!!
_________________

Горлунг кремень просто! Ну должен же хоть кто-то себя по-мужски вести. А то, видите ли, Олаф то любит её так, что на жену смотреть не хотел, а потом вроде и Гуннхильд ничего оказалась. Размазня! Эля, он похож на Али или мне это кажется?

Не согласная я. Прекраса сама за ним увязалась, его заслуга лишь в том, что духу бросить её не хватило. Ой, что-то я разошлась.
_________________

Дааа
Что-то Олаф и правду раскис, запил. Не, я конечно понимаю жена умерла, но он же воин
Горлунг мне все равно нравится , даже если она половину людей перетравит в Утгарде . Порадовало, что она за Эваром горевала, значит способна Горлунг на чувства надеюсь.
_________________