Про туфли и ICQ (Сборник рассказов)

Спасибо!!! Сердечки лови!

Света!!!

_________________

Оленька, чудесный летний рассказ ! Превращение из Шурочки в Александру , и крестная фея в наличии.. И даже если герои никогда больше не встретятся, это лето уже принесло Александре немало - умение постоять за себя и отстоять свои интересы.

Ну я не могла пройти мимо, в самом-то деле )))))

И хорошо, что не планируешь! Вдохновение должно нечаянно нагрянуть само Тем более, что "причесывать" старое тоже полезно, важно и нужно - по себе знаю.

"Стражей", "Меч Олисавы", "Мотивацию" - у тебя богатый выбор ))))) А можно что-то еще из "Рождественских"!

Прекращай смущаться, скромняга

В общем, обеим мастерицам - респект и уважуха, ибо полностью заслужено ))
___________________________________

Настя,
Кстати, у этого рассказа есть целых две концовки. Альтернативные.
Дело в том, что "Шурочкин секрет" в ополовиненном размере когда-то участвовал в конкурсе "Курортный роман" на ныне не существующем форуме "Мадемуазель". И именно для конкурсной программы была придумана абсолютно сказочная концовка. Вот она:

Конкурс, к сожалению, не задался. В нем участвовало всего 2 произведения... Я бы, наверное, тоже за рассказ не засела, если бы конкурсной теме не объявили: "Вот дождемся Олю из отпуска, тогда и дадим старт"... Как-то совестно мне стало после таких слов...
Но и читателей набралось тоже не слишком много - от силы человек шесть.
В итоге, "Шурочкин секрет" вроде бы и занял 1е место, но... сами понимаете, при таких обстоятельствах распределение мест - это почти курьезно.

А если уж этого "старого-непричесанного" накопилась тьма-тьмущая, то еще важней. Дабы не давило морально и не совестило музу.

Так-с... со "Стражами" пока подождем... Я все-таки решилась развернуться и переписать концовку под первоначальный замысел...
А "Меч Олисавы" и "Мотивацию" можно, конечно...
_________________

 » Меч Олисавы (Славянское фэнтези)

Автор обложки Зоя

1. МЕЧ ОЛИСАВЫ

Шорох ли нечаянный, вздох ли едва уловимый потревожил его чуткий сон, но вдруг Ростислав будто нутром ощутил чужака подле своего походного ложа. Не размыкая век, настороженно прислушался к царившей вокруг тишине и уверился, не почудилось - не один он в шатре.

С добром иль с худом притаился гость незваный - до поры неведомо. Но ладонь Ростислава, по ночам привычно покоившаяся на рукояти меча, крепко сомкнулась вокруг оплетки прежде, чем сон отпустил разум из своего вязкого плена.

Приоткрыл Ростислав глаза. Сощурился, долго и пристально всматриваясь в подрагивающий в отблесках лучин полумрак. И уловил, наконец, шевеление в самом темном углу шатра. В тот же миг отслоилась от густой смолянисто-черной мглы тень, едва не до земли согбенная, и, обретя очертания ветхой старухи, замерла в рваном круге тусклого света.

С испещренного глубокими морщинами лица воззрились на Ростислава блекло-серые, точно болотный туман, глаза. Зорко. Немигающе воззрились. Оценивающе.

Ростислав решительно приподнялся на локте и, сурово сведя брови на переносице, заговорил. Грозно, но чуть насмешливо.

- С чем явилась, старая? Выкладывай.

- Не тревожься. Не с камнем за пазухой, - прозвучал в ответ голос тихий, обволакивающий. Точно дитя малое баюкающий. - Не хватайся за сей меч без устали, а предай его земле хладной.

- Да в уме ли ты, старая? - недоверчиво сощурился Ростислав. - Наследство отцовское?

- Сталь булатная, обагренная кровью братскою, славы воинской не сулит тебе более, а проклятьем обернется вскорости.

- Ведьма ли ты, врагами подосланная?

Старуха оскалилась щербатым ртом.

- Правду, стало быть, люди сказывают, - покачала головой. - Непочтителен ты, княже. И самонадеян дюже. В том и беда твоя. Но покуда благоволят к тебе Боги - то ли за храбрость, то ли слово к ним знаешь заветное.

- Твоя правда, старуха. Благоволят, - надменно ухмыльнулся Ростислав. - Но и сам я не лыком шит. Сила в теле моем недюжинная. Голова на плечах смекалистая. Быстр и ловок в бою...

- Вижу, княже. Да только удача переменчива. А ты сам будто нарочно гонишь ее от себя в дали дальние. И ныне уж близок тот час, когда придется тебе поплатиться за братоубийство.

- То был честный поединок, старая. На моей стороне стояли Боги, коли не дали пасть ни от яда, в кубок подлитого, ни от острия кинжала, над моей грудью родным братом занесенного, ни от меча его на поле ратном.

- Спорить не стану. Вышел ты правым из смертельного поединка. А брат твой остался лежать на земле хладной. Только кровь его не утекла в ее недра бесследно...

Старуха замолчала, будто раздумывая продолжать ли свою речь далее. Долго стояла она, пристально глядя на притихшего Ростислава и, наконец, снова заговорила.

- Боги дают тебе шанс, княже. Открыли они мне, как беду лютую от твоего чела отвести. Наказали к тебе идти. Я расскажу, а дальше ты сам думай...

- Говори, раз пришла, - нарочито беспечно хохотнул Ростислав. - А потом уж решу, что с тобой делать.

- Ну, что ж. Воля твоя, княже... Слушай. Обожди, покуда месяц молодой на небе народится. И тогда веди дружину свою славную на север тропами лесными заповедными, землями вятичей. Ни к городищам, ни к селищам не сворачивай. А когда до славного града Муромского останется лишь полдня пути конного, ищи у развилки дуб вековой. Опознаешь его без труда дюжего. Будет никнуть к его телу могучему тонким станом рябина кудрявая, чуть не до земли свесив грозди алые. Повернешь на восход, не заблудишься. Выйдешь вскоре к селению малому. Там у кузни уже дожидается оберег, лишь тебе предназначенный... Кузнецом Стояном сотворенный. Храни его пуще живота своего, княже. Ибо пока он будет подле, беды минуют тебя. Но коль утратишь сей дар - по злому ли умыслу завистников или по собственному разумению - отвернутся от тебя Боги. Да и сам ты перестанешь их почитать.

Снаружи - из чащи лесной, людьми нехоженой - донеслось уханье совы. Глухое. Протяжное.

Недобрая примета.

Ростислав нахмурился. Схлестнулся взглядом с глазами старухи. Сам того не желая, припомнил недавние дурные знамения - и как взвыла по утру собака, и как верный конь вороной к нему самому принюхивался давеча.

- Землями вятичей велишь идти... - задумчиво протянул князь. - Считай, на верную гибель толкаешь. Кто подослал тебя, старая?

Старуха не ответила. Лишь лукаво усмехнувшись, склонила голову на бок. Взглянула напоследок на Ростислава и вдруг, отступив к выходу из шатра, скрылась за пологом. Будто и не было ее.

Не ожидавший от гостьи такой прыти, Ростислав рывком скинул укрывавшую его овчину и, вскочив с постели, ринулся вслед за старухой.

Росистая летняя ночь дыхнула в лицо бодрящей прохладой и терпким ароматом хвои. Ростислав замер, недоуменно озираясь по сторонам. В лагере царило умиротворение. На месте костра едва алели дотлевающие угли. Вокруг вповалку, будто опоенная сонным зельем, спала бравая дружина, изредка оглашая округу богатырскими всхрапами. Дремали даже поставленные на страже воины, привалившись к стволам деревьев. Старухи нигде не было.

Из чащи вновь послышалось уханье совы. Гулким эхом разнеслось оно над лесом. Встревожено заржали кони. Захлопала крыльями притаившаяся на дереве большая птица - быть может, тетерев или филин.

Ростислав поднял взгляд на смолянисто-черное небо с щедрой россыпью звезд вокруг щербатой луны. До установленного старухой срока оставалось недолго. Пара ночей - и совсем иссохнет идущий на убыль серебристый серп, отправится освещать Велесовы Луга - мир иной. Опустится на землю непроглядная мгла. И тогда запалят люди высокие костры - в тревожном ожидании рождения молодого ночного светоча и в надежде, что в этот раз он явится миру чистым. Без изъяна... Как было во времена стародавние, коих не помнят даже мудрые старцы - когда Боги еще жили среди людей и не показывались белому свету Морана и Чернобог.

Ослушался тогда беспечный Месяц громовержца Перуна и, блуждая по небесному своду, направил свою колесницу к холодным снежным горам, от коих пятилось все живое - и леса, и реки, и звери, и травы, и цветы.

Раздираемый любопытством, спустился он во мрак сырой пещеры, где притаились злые боги, и не сумел устоять перед женскими чарами коварной Мораны, опрометчиво позволил накинуть на себя грязное покрывало. Тогда-то и покарал его Перун за непокорность - рассек своей золотой секирой надвое. Но утренняя звезда Денница исцелила Месяца - сперва срастила его изрубленное тело водой мертвой, а затем вдохнула в него жизнь живой. С той поры редко появляется он на небе полным, а иногда и вовсе пропадает, отправляясь к Велесовым Лугам. И в назидание вновь и вновь проступают на его светлом лике грязные пятна - нестираемые следы, оставленные покрывалом Мораны.

Мудрые старцы, волхвы и ведуньи велят зачинать новое дело на молодой месяц. Вот и старуха им вторит. Но верить ли ее предзнаменованиям? Вести ли дружину землями вятичей? Глухими лесами, где за каждой елью таятся опасности, и где бесследно сгинуло не одно славное войско...

Славное войско? Ростислав вновь окинул взглядом спавшую беспробудным сном дружину. Гневно стиснул рукоять меча. И без предсказаний старухи, как белый день, ясно, что славы воинской ждать боле неоткуда. Напади нынче ночью неприятель, порубил бы весь лагерь подчистую. Никто бы даже вскрикнуть не успел.

Князь широким, решительным шагом двинулся к краю поляны и, мрачной тенью нависнув над одним из уснувших на посту стражников, грозно рыкнул:

- Встать!

* * *

Могучий лес радушно распахнул объятия перед путниками. И, казалось, благоволил им - щедро делился своими богатствами - служил кровом, надежно укрывая густой листвой от палящих солнечных лучей и непогоды, стал кормильцем и гостеприимным хозяином. Дичь будто сама летела под выпущенные из тугих боевых луков стрелы. Не переводилась во флягах свежая родниковая вода.

Но на третий день пути Ростислав усомнился в верности принятого решения. Все вокруг вдруг показалось ему неестественно спокойным, дурманящим - и веселый щебет птиц, и легкое шуршание листвы, и даже подрагивающие на тропе золотистые отблески солнечных лучей, струящихся сквозь ветви деревьев. Лес словно нарочно усыплял бдительность, лукавил, заманивая путников в дремучие дебри. Расступался, готовясь навсегда сомкнуться за их спинами...

Все чаще стала чудиться Ростиславу косматая голова лешего за толстыми стволами деревьев, его хитрая улыбка, скрытая в окладистой бороде, недобрый блеск глаз. И, наконец, будто вдоволь натешившись, играя в гостеприимство, старый плут показал гостям истинное лицо своих владений. Лес начал стремительно густеть. Его раскидистые кроны почти перестали пропускать дневной свет, окутав княжескую дружину сумеречным полумраком. Дорога заметно сузилась, точно хвост змеи. И вскоре по ней едва могла проехать телега со скарбом.

Смолкли птицы. Кони навострили уши, тревожно раздувая ноздри. Лишь шелест прошлогодней листвы и хруст сучков да сосновых шишек под копытами нарушали зловещую тишину. Притихли и храбрые кмети. Настороженно озираясь, всматривались они в дремучую чащу по обе стороны дороги.

Ростислав утратил счет времени. То ли вечность прошла, то ли мгновения. То ли полдень настал, то ли вечер близился. Но пути назад уже не было. Он - князь. Он принял решение. Он повел свою дружину Муромскими лесами, землями вятичей. Осознанно повел, ибо поверил, что это единственный способ смыть с себя кровь родного брата. Пройти необходимый путь очищения.

Даже громовержец Перун во времена стародавние отправился искупать грех кровопролития в кузницу Кия. Из века в век следовали его примеру мудрые прадеды - воины, возвращаясь из походов, долго не садились за стол с сородичами, работали в кузницах и в поле. Проходили обряд очищения. Он же, Ростислав, позабыл о старинном обычае, накликал беду на свою голову. Стало быть, пора и ему пройти тропами заповедными к пока еще неведомой цели...

Знакомый свистящий звук прорезал мрачную тишину леса, вмиг заставив Ростислава принять боевую стойку и рывком вытащить меч из ножен. Пролетевшая мимо его головы черная стрела вонзилась в сучковатый ствол сосны.

- Засада! - взревел князь, краем глаза заметив, что его кмети уже готовы к бою, и сам себе вознес самодовольную хвалу, что повелел им надеть кольчуги, углубляясь в лес. Да и дальше не поддался обманным уловкам лешего, не утратил бдительности. Воин остается воином и при веселом щебете птиц.

Позади отряда с громким треском рухнула подрубленная ель, отсекая пути к отступлению. Раздался устрашающе протяжный свист. Многоголосый. Пронзительный. И в тот же миг на княжескую дружину посыпались черные стрелы вятичей. Летели они то ли с ветвей деревьев, то ли из-за стволов, а то ли вовсе из ниоткуда. Кмети привычно вскинули щиты и, с легкостью отбив первую атаку, натянули тетивы, но спускать стрелы не торопились, силясь разглядеть затаившегося противника. Безуспешно. Лучники были надежно скрыты густыми зарослями.

Снова послышался оглушительный треск, и поперек дороги рухнула еще одна ветвистая ель. Теперь путь был отрезан не только назад, но и вперед.

- Эй! - зычно крикнул Ростислав. - Выходи! Говорить будем! Мы идем с миром!

Какое-то время казалось, что слова князя не достигли цели. Но шквал стрел все же стих и в лесу опять воцарилась напряженная тишина. В точности, как перед нападением.

- Эй! - снова позвал Ростислав. Громче прежнего.

Снова послышался пронзительный свист. На этот раз одиночный. И через мгновение на тропе показались люди в волчьих и медвежьих шкурах, с тяжелыми топорами, охотничьими луками и громоздкими самодельными щитами. Два десятка человек, не более. Среди них выделялся серобородый длинноволосый старец с замысловатой тесемкой на лбу. Длинное белое одеяние, множество оберегов и богато украшенный посох выдавали в нем волхва. Медленно, будто превозмогая немощь в ногах, вышел он вперед остальных. Устремил пристальный взгляд на Ростислава

- Не стрелять! - не поворачивая головы, скомандовал кметям князь и спешился. Ровной, уверенной походкой двинулся к старцу. Остановился на расстоянии двух шагов от него и, приложив руку к сердцу, поклонился.

- Мир вашему роду, старче.

- Здравствуй, молодец. С миром, говоришь, идете?

- С миром.

- А к нам уже приходили с миром, - запальчиво выкрикнул один из молодых вятичей за спиной волхва. - Да только, оказалось, убивать нас!

Старец грозно взглянул через плечо на юношу и для пущей убедительности с силой ударил посохом по земле, без слов показав всем, кому надлежит решать судьбу пришлых людей.

- Зачем явились Вы на нашу землю? - наконец снова обратился он к Ростиславу.

- Повелели мне Боги к кузнецу Стояну путь держать.

- К Стояну, - едва слышно повторил волхв и, прикрыв глаза, обратил испещренное морщинами лицо к кронам деревьев. Будто прося Богов поведать ему истину.

Отряд напряженно замер в ожидании. Но старец не спешил. Долго стоял он неподвижно - точно окаменел. Ни один мускул не дрогнул ни на лице его, ни на теле. Ростислав ждал, затаив дыхание. Знал, что не выйти ему победителем в схватке с вятичами в чаще лесной. В чистом поле - дело другое. Там ему не нашлось бы равных. Но в дремучих лесах его дружина бессильна.

- Вижу, правду ты молвишь, Ростислав Храбрый, - наконец, заговорил волхв, переведя на князя отчего-то тревожный взгляд. - Боги велят отпустить тебя с миром, не чиня преград. А нам им перечить не по праву. - Замолчал, задумчиво морща лоб. Но с места не сдвинулся и знака оставшемуся позади отряду не подал.

Понял Ростислав, старцу есть что добавить. И не ошибся.

- Но поторопись... - спустя несколько долгих мгновений тихо молвил тот. - Иначе поздно будет искать кузнеца Стояна на этом свете. Предстоит ему вскоре отправиться к Велесовым Лугам. Не на дни, на часы идет счет. Уже дует попутный ветер в паруса кораблей князя киевского...

* * *

И вновь повел Ростислав свою дружину по лесной дороге к неведомой цели, выискивая вековой дуб на развилке. Вскоре лес опять преобразился в гостеприимного хозяина, выпустив путников из своих дремучих дебрей. На смену вечнозеленым соснам и елям явились березы, осины, клены и заросли орешника. Изредка встречались и дубы, только ни развилки, ни рябины подле них не было.

Но старуха не обманула Ростислава. Тот самый дуб не заметить было бы невозможно. Издали притягивал он взгляды своим мощным, несокрушимым величием, возвышаясь над лесом, точно былинный великан. И хрупкая, тонкостанная рябина с едва заалевшими гроздьями трепетно и доверчиво - словно влюбленная девица - никла к его необъятному стволу. Щекотала зеленой листвой шершавую кору возлюбленного.

Судя по цветным лоскутам, украшавшим его ветви, и прикрепленным к стволу зубам вепря, не одна она преклонялась пред исполином. Люди тоже считали дерево священным. Являлись к нему и в час нужды, и в минуты радости. Молились о благополучии и избавлении от невзгод. Подносили дары. Задабривали.

Ростислав спешился. По заведенному мудрыми предками обычаю, преклонил колени у дуба. Коснулся пальцами матери-земли и опустил глаза долу, испрашивая благословения идти далее.

Оставшаяся позади князя дружина не решилась нарушить воцарившуюся вокруг тишину. Терпеливо ждала. Знали воины, что хоть и принял князь Ростислав Храбрый в угоду отцу и Киеву веру греческую, в душе остался верен Богам предков. Возносил молитвы Перуну и Сварогу. Рекам и лесам. Огню и воде. Солнцу и земле. А волхвов почитал превыше епископов.

Наконец, Ростислав поднялся с колен и не спеша двинулся обратно к коню.

- Сворачиваем! - скомандовал он дружине, вскакивая в седло, и добавил, теперь уже всецело полагаясь на напутствия старухи: - Мы почти у цели.

Но прежде чем войско добралось до селения, ветер принес с востока запах гари, зародив в душе Ростислава смутную тревогу. В памяти всплыли загадочные слова волхва о спущенных на воду киевских кораблях и о том, что недолго осталось кузнецу Стояну творить свое ремесло на этом свете.

Лес расступился пред путниками неожиданно, открыв их взглядам окутанное дымом пепелище. Зловеще кружили над ним черные вороны, оглашая округу хриплыми криками. Призывали собратьев на пиршество.

Недобрая птица - ворон. Первым устремляется он - мрачный предвестник смерти - на поле брани, дабы успеть склевать обращенные к солнцу глаза павших воинов и сбить их души с верного пути, помешать преодолеть Калинов Мост, направив в чертоги своего владыки - Чернобога...

Ростислав двинулся вперед, оставив дружину на опушке. Но конь его, тревожно заржав, повел широкими ноздрями, всхрапнул и вдруг упрямо попятился, будто отказываясь идти дальше. Князь спешился. Ступил на обгоревшую землю и, задумчиво озираясь, побрел меж еще дымящихся руин, остатков очагов и бездыханных, а порой и обуглившихся тел. Горький, смрадный запах пожарища щипал ноздри, резал глаза, заставлял судорожно вздыматься грудь.

Налетел не по-летнему холодный ветер, швырнув под ноги сизые горсти пепла. На мгновение разодрал в клочья дымную пелену и снова стих. Точно затаился, оценивая пришлого человека.

Превозмогая внезапно накатившую усталость, пересек Ростислав пожарище, обходя застигнутые смертью тела, и остановился на окраине сгоревшего селения - у разрушенной огнем кузни. Опустился на корточки и зачерпнул ладонью еще теплую золу. Просеял сквозь пальцы. Это была не его земля, не его род, не его боль. Но сердце ощущало ее как свою.

Он опоздал. Как и предсказывал волхв, кузнец Стоян отправился к Велесовым лугам. Не один, а вместе со всем селением.

Которое из изувеченных мечами и копьями тел его?

Ведя дружину Муромскими лесами Ростислав мысленно представлял себе широкоплечего бородача средних лет подле пышущего жаром кузнечного горна. Будто воочию слышал, как гулко ударялся о наковальню его тяжелый молот, вздымая вокруг всполохи золотистых искр...

Но что за человек был кузнец на самом деле? Стар ли, молод? Жил ли он один, целиком отдаваясь выбранному ремеслу, или с семьей? Были ли у него дети малые, или дочерь на выданье, сыны косая сажень в плечах? А, быть может, нетерпеливо ждала дня свадьбы его красавица невеста?...

Кто принес погибель его роду? Князь ли киевский, коего поминал в своем напутствии лесной старец?

От бесплодных дум отвлек Ростислава ярко-рыжий отблеск, мелькнувший за руинами кузни. Показался и исчез, точно и не было его. Лишь мгновение спустя понял князь, что не огонь то был, а человек с волосами цвета пламени, и ринулся вслед за ним, попутно заметив отпечатавшиеся в слое пепла следы босых ног - то ли детских, то ли девичьих.

Долго гадать, кому они на самом деле принадлежат, не пришлось. Едва Ростислав свернул за угол, взгляду его предстала стремительно бегущая к лесу девушка с развевающимися на ветру длинными огненно-рыжими волосами. Бывалому воину не составило большого труда догнать беглянку. Но удержать ее, оказалось, гораздо сложнее.

Девушка сопротивлялась отчаянно, точно дикая лисица. Брыкалась, царапалась, кусалась, но ни разу не подала голоса во время этой ожесточенной схватки.

- Да успокойся ты! - яростно прикрикнул на нее Ростислав, исхитрившись повалить на землю и придавить своим телом. - Я не причиню тебе вреда!

На мгновение девушка притихла, устремив на него полный ужаса взгляд. Лишь тогда Ростислав сумел ее рассмотреть внимательнее: перемазанное в саже полудетское лицо, большие испуганные глаза цвета молодой листвы, лихорадочный румянец на щеках, вздернутый, чуть заостренный нос. Подивился, откуда в столь худеньком, почти невесомом теле могли взяться силы для противостояния опытному, закаленному в боях воину.

И едва эта мысль промелькнула в голове, девушка снова встрепенулась, пытаясь вырваться. Безуспешно. Он лишь крепче стиснул ее тонкие запястья, мертвой хваткой пригвоздив их к земле.

- Что здесь произошло? - вкрадчиво, почти ласково спросил он. - Говори!

Девушка замерла, и страх в ее глазах вдруг уступил место ярости.

- Отпусти... - сверля Ростислава тяжелым, испепеляющим взглядом, тихо прошипела она. - Отпусти.

- Отпущу. Получу ответ и отпущу. Что здесь произошло?

- А сам не видишь? - вздорно выпалила она.

- Вижу... Но кто напал?

- Пришли по реке войска из Киева водворять на нашей земле свою веру. Обнажили мечи. Сожгли капище и вместе с ним всю деревню.

- Остался ли еще кто в живых кроме тебя?

- Может, кто и остался, да только их киевляне в клети посадили и с собой увезли. Другим в назидание.

- А кузнец? Кузнец Стоян? - с затаенной надеждой спросил Ростислав.

Девушка заметно напряглась. Прищурилась.

- А зачем он тебе? - настороженно спросила она, закусив нижнюю губу. - Неужто коня надумал подковать? Так не ко времени...

- Да нет. Есть у меня к нему дело поважнее.

- Все равно. Опоздал ты. Моего отца киевляне убили первым.

- Так ты дочь его? - чуть ослабив хватку, недоверчиво переспросил Ростислав и приподнялся над девушкой.

На этот раз она не пыталась вырваться, а лишь еще пристальней посмотрела в глаза князю, но с ответом не спешила.

- Дочь, - наконец, кивнула она после затянувшегося молчания. - Отпусти меня, а? Может, и сумею чем тебе помочь. Да только не лежа под тобой на земле...

Ростислав поспешно поднялся, отряхиваясь от травы и, подав руку, резко дернул девушку на себя, принуждая встать.

- Как хоть звать тебя, красна девица?

Она поменялась в лице. Отпрянула, снова не тая недоумения и страха воззрившись на Ростислава. Точно блаженным посчитала. И то верно. Кто же в здравом уме об имени спросит, когда в небе кружат вороны - зловещие слуги Чернобога? Имя часть души человеческой. Негоже поминать его без веских на то оснований, тем более, когда вокруг вьются недобрые духи... Так и до лиха недалече.

- В роду звали Олисавою, - вдруг тихо ответила девушка, когда Ростислав уже и не ждал. - И ты так зови.

Выкрутилась плутовка. Поди ж теперь разбери - то ли имя данное отцом и матерью при рождении назвала, то ли прозвище людьми придуманное за лисий цвет волос.

- А я князь Ростислав Волынский. Направили меня Боги в вашу деревню к отцу твоему, кузнецу Стояну. Знатный, стало быть, был кузнец, коли слава о нем и до Богов дошла.

- На всей вятической земле не было ему равных, - согласно кивнула Олисава. - Ни по умению, ни по доброте, ни по мудрости. Мудрее иных волхвов был отец мой.

- Дали мне знать Боги, что есть у Стояна что-то лишь мне одному предназначенное. Потому наказали идти к нему. Иначе не видать мне более в жизни ни удачи, ни славы. Ни жизни самой. Быть может, ты знаешь, что за вещь такую сотворил кузнец Стоян?

Олисава снова замолчала. Склонила голову набок, задумчиво глядя на Ростислава из-под полуопущенных ресниц. Оценивающе. Пристально.

Отвернулась и, скрестив руки на груди в защитном жесте, отошла на несколько шагов к лесу. Долго стояла она неподвижно спиной к князю. Думала. Да и он не торопил ее. Терпеливо ждал.

- Есть такая вещь, - наконец, тихо произнесла она, не оборачиваясь. - Меч заговоренный. Только по плечу ли тебе эта ноша? Многие уже за ним являлись, да из ножен вытащить так и не сумели. Ни с чем ушли восвояси.

- Ты, девка, верно шутишь. Нет на свете такого меча, чтобы мне не под силу был.

- А это мы посмотрим, - лукаво усмехнулась она, посмотрев на Ростислава через плечо. - Меч Олисавы и тебя, и меня помудрее будет. Абы кому в руку не ляжет.

- Меч Олисавы? В честь тебя кузнецом назван, стало быть? Так давай проверим, по плечу он мне или нет. Где он этот меч?

- Не спеши. Сперва помоги мне тризну свершить над родом моим. А потом и до меча дело дойдет.

- Условия мне ставишь?

- А ты как хотел? Не воздав должных погребальных почестей мастеру и его роду, забрать плод его трудов? Не получится...

- И то верно.

- Не ляжет Меч Олисавы в руку тому, кто род мастера его создавшего не уважит. Так отец сказывал. А мне ему перечить не по праву.

На том и порешили. С жаром взялся князь Ростислав за дело, дабы исполнить древний обряд. Собственноручно истер друг об друга трухлявые деревяшки, добывая живой огонь для высоких погребальных костров. Три дня и три ночи не потухали они, освещая умершим путь к Велесовым лугам по Калинову Мосту. Не смолкали обрядные песни и звон мечей княжеских кметей. Рекой лилось поминальное вино.

Олисава не проронила ни слова, со стороны наблюдая за свершаемой тризной, и лишь когда догорел костер, обративший в прах тела павших, ступила босыми ногами на возведенный курган. Встала спиной к лесу, лицом к реке и, устремив взгляд к заходящему солнцу, резко дернула пред собой ритуальные бусы.

Разнесся над поляной глухой, устрашающий звук, призванный отпугнуть злых духов от места тризны. Притихли кмети. Замер в ожидании и сам князь, немигающее глядя на Олисаву. И вдруг она запела. Громко. Протяжно. Вложив в свою поминальную песнь всю боль и тоску непролитых слез, которые скопились в ее сердце за последние дни.

Подхватил ветер пронзительную песнь Олисавы и понес к Солнцу, заставив его замедлить свое движение к краю неба. Прислушалось небесное светило и в тот же миг вспыхнуло алым пламенем, залив и землю, и реку, и небосклон багряными слезами...

* * *

В ту ночь, когда, свершив погребальную тризну, княжеская дружина пировала у кургана, Олисава долго сидела в одиночестве на высоком берегу реки, вглядываясь в Млечный путь - Калинов Мост, соединяющий мир живых и мир мертвых. Вслушивалась в шепот ветра, пытаясь вызнать у него, благополучно ли добрался отец ее, Стоян, к Велесовым лугам. Доволен ли свершенной тризной.

Ростислав подошел к Олисаве почти бесшумно и сел рядом, отчего-то не решаясь заговорить. Время шло, а он все не мог подобрать нужные слова, чтобы спросить девушку о мече.

- По нраву ли тебе свершенный обряд? - наконец, начал он.

- По нраву, - едва слышно ответила Олисава, не отрывая взгляда от звездного неба.

- А коли так, то не пора ли проверить под силу ли мне меч?

- Не спеши, князь. Успеется, - лукаво усмехнулась она. - Род ты наш уважил - знатную тризну справил. Спасибо тебе сердечное. Но было у отца и второе условие. Не ляжет Меч Олисавы в руку тому, кто должных почестей нашей Земле-Матушке не вознесет... Разумеешь, о чем я говорю?

- Как не разуметь, - покачав головой, беззлобно усмехнулся князь.

- Не любит Земля-Матушка небрежения своими щедрыми дарами. Хлеб в этот год уродился на славу. До земли гнутся золотые колосья под тяжестью зерен. А срезать их некому. Одна я осталась из нашего рода. Так мне до Велесова дня не управиться. Уж и Морана землю снежным покрывалом укроет, когда я последний сноп вязать примусь.

- Знамо дело. Куда уж одной девке с жатвой справиться... - почесал бороду Ростислав. - Хорошо. Завтра на заре и начнем. Но ты уж сразу скажи, сколько всего условий было у твоего отца?

- Не много. Три, - вновь лукаво усмехнулась Олисава. - Только рано тебе еще о третьем условии думать, князь. Рано.

С рассветом вышел князь со своей дружиной в поле на жатву и застал там облаченную в одну исподнюю сорочку Олисаву. Стояла она с серпом в руке, по заведенному мудрыми предками обычаю обратив глаза на восход - к поднимающемуся из-за горизонта Солнцу. Испрашивала у Сварога благословения, дабы приступить к жатве.

Потекли по холму первые утренние лучи. Укрывая землю позади себя янтарной шалью, устремились они к хрупкой девичьей фигурке и тут же, ни мгновения не раздумывая, приняли ее в свои чарующие объятия. Олисава будто лишь этого и дожидалась. Ловко взмахнула серпом, срезая первые колосья.

Ростислав жестом приказал кметям обождать, пока свершится священный обряд. Издавна у жниц было заведено, что первый сноп складывает старшая в роду женщина, обвязывает его цветными лентами, украшает цветами, вознося почести земле-матушке.

Сердце болезненно сжалось в груди при взгляде на юную Олисаву - последнюю в своем роду. Не старшую и не младшую, а единственную. На чьи хрупкие плечи теперь легло бремя довершить дело, начатое всем селением, не дать пропасть труду ее рода зазря. И кто если не сильный мужчина - князь - поддержит ее в этом.

Когда сноп был сложен и празднично украшен, Ростислав шагнул к пшеничному полю. Крепко сжал в ладони рукоять серпа и аккуратно срезал первые в своей жизни хлебные колосья...

* * *

Жатва подходила к концу. Уже не далек был час, когда оставит Олисава несрезанным последний пучок плодоносящих колосьев, в коих затаился дух поля. Свяжет их жгутом - Велесу на бородку - знаменуя тем самым успешное завершение Жатвы. А Ростислав все чаще ловил себя на мысли о девушке - о ее несгибаемой воле, ловких руках, пламенеющих в солнечных лучах волосах, тихом, вкрадчивом голосе и лукавых глазах цвета молодой листвы.

Как сумеет она выжить одна без рода, без отца? Куда пойдет?

Уже в который раз украдкой взглянул Ростислав на споро орудующую серпом Олисаву. Каждый взмах руки выдавал в ней умелую жницу - не чета ему самому и его дружине. И вдруг, поддавшись мимолетному порыву, он срезал вместе с колосьями пучок синих васильков, спрятав его за пазухой. Чтобы вечером - на закате - сидя подле Олисавы на высоком берегу реки, заставить ее хоть на мгновение улыбнуться, забыв о беде, постигшей ее род.

К исходу дня жатва была окончена. Растянулись по скошенному полю золотые снопы. Двинулись усталые кмети к гостеприимному костру на опушке леса. Олисава по своему обыкновению, сварив им в котле похлебку, ушла коротать летний вечер на обрыве у реки. Вскоре к ней присоединился и Ростислав.

Будто опасаясь насмешек, смущенно достал он из-за пазухи тот самый букетик срезанных в поле васильков и молча протянул Олисаве. Девушка испуганно встрепенулась. Нерешительно протянула руку к цветам и тут же отдернула, недоверчиво посмотрев на князя.

- Это мне? - дрожащим от волнения голосом тихо спросила она.

- Тебе, - кивнул Ростислав и улыбнулся так мягко, ласково, что мог бы растопить льды в чертогах Мораны и Чернобога, а не только сердце юной Олисавы.

- Спасибо. Вот и уважил ты девицу, - едва слышно произнесла она. - Выполнил третье условие отца моего, прежде чем оно было тебе озвучено.

Повисло неловкое молчание, которое не в силах был нарушить ни приглушенный плеск рыбы в реке, ни баюкающее кваканье лягушек в камышовых зарослях, ни чарующие песни ночных сверчков в высокой траве, ни даже отдаленный хохот сидевших у костра кметей.

- Куда же ты теперь подашься? - вдруг хрипло заговорил Ростислав.

- Куда? - эхом повторила Олисава, по своему обыкновению устремив задумчивый взгляд вдаль. - А это уж куда меч укажет...

- Меч Олисавы?

- Он самый. Не задумывался, князь, почему мой отец его так назвал? А стоило бы, коли хочешь его себе заполучить. Может, и правда не по плечу ноша?

- Так расскажи мне...

- Меч тот отец для меня ковал. На меня же его и заговаривал... Чтобы он мне путь верный указывал во мраке...

- Не понимаю... То есть никому, кроме тебя, этот меч и не ляжет в руку вовсе? - грозно сведя брови на переносице, переспросил Ростислав.

- Почему же? Ляжет... одному единственному человеку и ляжет. Тому, кто род да землю нашу уважит. И с кем мое сердце в лад биться будет. Тому меч Олисавы и предназначен. За ним и мне надлежит идти.

- А коли не захочет он, чтобы ты за ним шла? - растерянно переспросил Ростислав.

- Так ведь меч Олисавы помудрее и меня, и него будет. Не признает он хозяина в том, с кем мне не по пути.

- Ну что ж... Коли так, давай проверим, кем видит меня меч Олисавы. И по пути ли нам с тобой.

- Утром, князь. Утром. Оно все же вечера мудренее, - поднимаясь с земли, улыбнулась Олисава и двинулась прочь от берега.

Всю ночь пропадала она в лесу. Не раз и не два поднимался Ростислав со своего походного ложа, мерил шагами разбитый на опушке лагерь. То к реке подходил, то замирал у деревьев, вглядываясь во мрак чащобы. Прислушивался, не слышны ли легкие девичьи шаги. Но все было напрасно.

Вернулась Олисава лишь на рассвете, неся за спиной сокрытый в ножнах меч. Ростислав встретил ее сидя у дотлевающего кострища и, окинув хмурым взглядом мокрый от росы подол платья, отвернулся.

- Что-то ты, князь, с утра не весел, - остановившись напротив князя, усмехнулась Олисава. - Боишься, меч не под силу окажется?

- А самой тебе, видать, страх неведом? Ни зверя дикого, ни лешего не боишься, по ночам в лесу пропадаешь?

- Так не того бояться надо, князь. Лес он тех, кто к нему с чистым сердцем приходит, никогда не обидит.

- И кого же, по-твоему, стоит бояться, коль не диких зверей?

- Людей, князь, людей. Посмотри вокруг, - обвела рукой пепелище Олисава. - Не лес мой род погубил, не звери дикие, а люди до власти и чужих богатств жадные. Боги им наши, думаешь, не по нраву пришлись? Не Боги, князь... а свобода.

- О свободе говоришь ты, стало быть... А воле меча добровольно подчиняешься.

- Так и не понял ты ничего, князь. Меч Олисавы меня неволить не станет.

С этими словами сняла Олисава с плеча ножны и, с легкостью обнажив булатный меч, явила его князю. Сомкнулись лучи восходящего солнца на острие темного, отливающего золотом клинка. Словно пламя живое устремилось ввысь по узорчатой стали, откидывая искрящиеся отблески на покрытую росой траву.

Ростислав выдохнул. Тяжело. Прерывисто. Никогда доселе не доводилось ему видеть подобного. Рука сама потянулась к булатной стали. Но зорко следившая за ним Олисава в тот же миг вернула меч в ножны.

- Не мне, князь, надлежит доставать для тебя меч из ножен, - покачала головой она. - Он сам должен тебе поддаться. Помни это...

Ростислав сглотнул, подняв глаза на Олисаву, и тут же столкнулся с ее ободряющей улыбкой. Взглянул на протянутое ему оружие.

- Пусть не смолкнет в веках слава мастера Стояна, сей меч сотворившего, - тихо произнес он, коснувшись рукояти. Снова выдохнул и, вновь устремив взгляд на Олисаву, рывком обнажил булатную сталь.

В тот же миг показалось Ростиславу, будто налилась его рука неведомой доселе силой. Хлынул в кровь магический бальзам, придавая телу несокрушимую мощь и гибкость, а мыслям - ясность. Меч - легкий, почти невесомый - стал словно продолжением его руки. Сросся с ней воедино, признав в Ростиславе своего истинного хозяина. Единственного на всей земле.

- Ну что ж, Олисава Стояновна, - коснувшись плеча девушки, заговорил князь. - Пришло, стало быть, время тебе в дальний путь собираться. По всему видать, быть тебе в моем доме хозяйкой.

* * *

Вновь двинулся княжеский обоз по лесной дороге. Прощалась Олисава с родными местами - с высоким обрывом над рекой, с белоствольной березой на опушке леса, с полями и превратившейся в пепелище деревней. Вспоминала отца. Кузню. Каскад золотых брызг взмывающий из-под тяжелого молота. Вырезанную из дерева фигуру богини Макоши на старом капище, сожженном киевлянами.

Проезжая мимо векового дуба Олисава вдруг спрыгнула с телеги и ринулась к его стволу.

- Дедушка Дуб! - приникнув к нему щекой, прошептала девушка, уже не сдерживая слез. - Помоги мне, Дедушка Дуб. Молю. Ты ведь все можешь. Всегда был мне мудрым советчиком и подмогой. Подскажи, что ждет меня в дальних краях? Не ошибся ли Меч Олисавы? В том ли человеке признал хозяина?

Широкая мужская ладонь ободряюще легла на плечо Олисавы, заставив ее вздрогнуть и еще крепче прижаться к могущему дубу.

- Помоги мне, Дедушка Дуб, - едва слышно повторила она и затихла.

- Я позабочусь о тебе, Олисава, - присев рядом с девушкой, прошептал Ростислав и осторожно коснулся кончиками пальцев ее мокрой щеки. - Позабочусь. Помнишь? Меч Олисавы мудрее и тебя, и меня... Он никогда не ошибается и ляжет в руку лишь одному единственному на земле.
_________________

 » Цветок Олисавы (Славянское фэнтези)

2. ЦВЕТОК ОЛИСАВЫ

Во времена стародавние, когда и не знали еще волынские земли варяжских князей, раскинулся на правом берегу реки Луга славный город Ладомир - лад и мир, стало быть. Жили в нем люди добрые, камня в сердце не носившие. Сеяли хлеб, творили ремесла.

Но годы спустя, оказалось, что на бойком месте довелось вырасти городу - на перекрестье торговых путей. Потянулись к нему по реке и по суше иноземные купцы. Привезли товары заморские - вина греческие, ковры персидские, пряности восточные и многое другое, доселе на Руси невиданное.

Рос город, богател. Много разных людей повидал на своем веку. Всех встречал хлебом-солью, и вскоре добрая слава о нем по всей земле пошла.

Прознали о Ладомире и в Киеве. Позарились варяжские князья на его богатства. Решили подчинить город своей власти. Век без малого смекалкой да легкой данью сдерживали волыняне натиск сильного соседа, покуда не явился в город князь Володимир, прозванный за деяния свои Крестителем. Не один он пришел, а с дружиной да епископами.

Грянули новые времена. Смутные. Дымом пожарищ овеянные. Запылали ярким пламенем капища. Легло глумливое клеймо на мудрых старцев-волхвов. Начались казни непримиримых язычников - дело прежде на Руси неведомое, греческими епископами привнесенное.

И будто в одночасье выросла в городе деревянная церковь - на месте священном, намоленном - там, где издавна высились языческие идолы Перуна, Сварога, Велеса да Макоши.

И, наконец, дабы стереть с лика земли память о славном Ладомире, повелел князь киевский называть город новым именем - Володимиром. В честь себя, стало быть.

Немало лет минуло с той поры. Стихли бунты язычников. Затаились в лесах оклеветанные волхвы. Развеялся дым пожарищ. Не узнать стало прежнего Ладомира в разросшемся Володимире.

Тогда-то и довелось получить Ростиславу во княжение город на реке Луга, а вместе с ним и земли окрестные. Но не сиделось молодому князю на месте, манили его дали дальние, заветные. Подобно своим прославленным предкам, грезил он о новых завоеваниях и воинской славе. О походах на Царьград, да на половцев.

Уж и не помнил Ростислав доводилось ли ему когда-нибудь возвращаться из похода в свое княжество со столь легким сердцем, как теперь. Вряд ли, ведь не один он в этот раз шел домой, а с суженой.

Будто впервые смотрел он на высокие насыпные валы на подступах к городу, на показавшуюся из-за холмов крепость и опоясывающий ее глубокий ров с водой, на перекидной мост, ведущий к городским воротам.

- А вот это, Олисава, мое княжество и его столица город Володимир, - въезжая в город, молвил князь. - Теперь и тебе он домом станет.

Не доводилось Олисаве прежде бывать в таких селениях - многолюдных, шумных, столь больших, что и за день не обойти. Все здесь казалось чудно и странно - и высокие городские стены, и мощеные бревенчатыми настилами улицы, и оживленная пристань у реки. А уж люди-то и того чудней.

Изумленно взирала Олисава на заморских купцов, торговавших с лотков кто пряностями восточными, кто фруктами невиданными, кто коврами многоцветными. Но более всего поразили ее ткани - тонкие, невесомые, красоты неземной.

Посмеивался Ростислав, глядя на Олисаву, точно на дитя малое. Но вдруг, проезжая мимо лавки с восточными сладостями, соскочил с коня и, сунув руку в калиту, подошел к купцу.

- Дай-ка мне, купчина, сластей медовых красну девицу побаловать, - подкинув на ладони монету, обратился к нему Ростислав.

Купец признал князя. Расплылся в довольной улыбке, исподтишка кидая любопытные взгляды на сидевшую в телеге Олисаву. Щурился, пытаясь по платью девушки понять, из каких краев привез ее Ростислав.

- Есть у меня, княже, чудо заморское, - вдруг залился соловьем купец, доставая из закромов маленький украшенный самоцветными каменьями ларец. - Ни в Царьграде, ни на Руси доселе невиданное. Лукумом зовется. Для самого персидского султана придуманное. А он-то знает толк в сладостях. Не желаешь ли сам отведать да красну девицу попотчевать?

- Для султана, говоришь? - усмехнулся Ростислав. - А чем суженая волынского князя хуже султана? Давай-ка свой лукум. Отведаем.

- Видать, скоро свадьбе быть, княже? - лукаво улыбаясь, протянул купец.

- Быть, - согласно кивнул Ростислав. - И свадьбе и пиру на весь мир быть.

Со скоростью ветра разлетелась эта весть по Володимиру. В княжеских палатах о ней прознали даже прежде, чем сам князь спешился у парадного крыльца хором.

Собрались бояре во дворе хлебом да солью встречать князя. А сами не на Ростислава смотрели, а на испуганно притаившуюся за его спиной Олисаву. Пристально рассматривали и наряд ее - подпоясанное платье цвета темной охры, и огненно-рыжие волосы, перетянутые на лбу тонким кожаным венцом, и богато украшенный самоцветными каменьями ларчик, который девушка судорожно прижимала к груди.

- Здравия тебе, княже, - вышел вперед приземистый боярин с черной окладистой бородой. Распахнул объятия навстречу Ростиславу. - А мы уж заждались. Хоть бы весточку с гонцом прислал. Подготовились бы к приезду. Яств, положенных случаю, наготовили.

- Да ни к чему оно, Кузьма Елисеевич. Ни к чему пока.

- Как же это ни к чему, княже?

- Да так. Ни к чему. Незачем народ баламутить понапрасну. Успеем еще пир на весь мир закатить. Тем более, повод поважнее будет.

- Наслышаны, князь, наслышаны, - поджав губы, протянул боярин и метнул на Олисаву колючий взгляд. Хмурый. Добра не сулящий.

Сердце девушки сдавило от вновь накатившего страха. В точности как тогда, при нападении киевлян на ее родное селение. Когда отец, прежде чем ринуться в бой, строго наказал ей бежать в лес искать защиты подле Дедушки Дуба.

Не послушалась тогда Олисава, притаилась в роще. Видела, как упал отец, пронзенный вражеским копьем, как полегли вслед за ним и остальные. Как сбили киевляне деревянных идолов и, свалив в единую кучу, поднесли к ним факелы. Видела, как вспыхнули Велес да Макошь, пожираемые устремившимся до небес пламенем. И как горела деревня тоже видела. Да поделать ничего не могла, сидела в зарослях молодого орешника, не в силах пошевелиться от ужаса.

Так и теперь под недобрым взглядом боярина ноги и руки отказывались повиноваться Олисаве. Колени подкашивались. Земля, точно болотная топь, уходила из-под ног, засасывая в свои вязкие недра. И единственным спасением виделся Олисаве князь Ростислав, который поклялся пред Дедушкой Дубом позаботиться о ней. Которого выбрал ей в спутники меч заговоренный.

И Ростислав не оставил ее. Крепко, ободряюще взял за локоть и представил боярам.

- А это, бояре мои верные, моя суженая. Невеста нареченная. Олисава Стояновна. Прошу любить и жаловать. И служить ей верой и правдой, как мне самому.

В княжеском дворе воцарилась гнетущая тишина. Бояре безмолвствовали. Кто продолжал изучающее смотреть на Олисаву, кто, напротив, брезгливо отвел взгляд. Мгновения показались девушке вечностью. И вдруг навстречу ей и князю Ростиславу, тяжело опираясь на клюку, ринулась ветхая старуха.

- Счастье-то какое! - громко заголосила она, обнимая сперва Ростислава, а вслед за ним и Олисаву. - Деточки милые! Порадовали старуху... Теперича мне и этот мир покидать не боязно. Есть кому о моем князюшке позаботиться окромя меня.

- Нянька Яромила, - целуя старуху в морщинистую щеку, пророкотал князь. - Ну вот и вернулся я. А ты боялась.

* * *

Поручил Ростислав Олисаву до поры до времени заботам няньки Яромилы, его самого с пеленок взрастившей. Знал, что она, хоть и стара уже, но его суженую в обиду не даст. А при случае и уму разуму научит, о заведенных в Володимире порядках поведает. Так и вышло.

Определили для Олисавы богато обставленные покои. С восточным ковром на полу, искусной резьбой на столбцах, росписями по стенам и сводчатому потолку, беленой печью и высокой постелью, застеленной изумительной красоты покрывалом.

Но прежде всего упал взгляд Олисавы на красный угол, и увиденное в нем заставило девушку испуганно зажмуриться. Не привычная божница там была, а неведомый образ в золотом окладе. Чужой. Непривычный.

- Что за невидаль такая, бабушка? - обернувшись на няньку Яромилу, тихо спросила Олисава.

- Какая ж то невидаль? Почитай, в каждом доме теперь такая имеется. Иконой зовется. Наказал некогда князь Володимир, что крестить нас приходил, на нее молиться. Вот и исполняем волю великокняжескую. Не буди лихо, покуда оно тихо.

- Лихо?

- А то как же, милая. Помнят еще старики, как надумал нас князь Володимир вслед за Киевом в греческую веру обратить. Гридней понагнал, епископов... будь они неладны. Капища жечь стал. Тех, кто по старинке, молитвы Макоши да Велесу возносил, на кол сажать начал. Церковь поставил. И наказал туда ходить молиться. А потом... Стыдоба стыдоб. Узрел созвучие Ладомира с Володимиром и повелел наш город своим именем величать. Володимиром, стало быть. Не на том месте, видать, вырос наш город, чтобы на века сохранить верность тому доброму имени. Бойкое место разных людей к себе манит, а они уж свои порядки в нем заводят.

- Как же без капища-то, бабушка? - обреченно покачала головой Олисава. - Без него ни лада, ни мира вовек не видать.

- А ты по капищу, милая, не тужи. Покуда Боги в сердце твоем, да в мыслях живы, ты одна не останешься. Солнце на небе по-прежнему светит, Земля-матушка силушку да хлеб насущный дарует. А ежели совсем невмоготу станет, так ты и в храм их не пужаясь иди. На месте прежнего капища как никак поставлен их храм.

- Как же так, бабушка? На месте капища-то?

- А вот так! Князь Володимир-то хоть и креститься вздумал, да народ вслед за собой на то склонял огнем да мечом, поговаривают, и сам-то в того единого Бога не дюже верил. Как же это он, Бог их, один может и за солнце, и за дождь, и за ветер, и за гром в ответе быть? Неведомо.

- Знамо дело. Не может... Так зачем же князь Володимир от наших Богов в угоду греческому отступился?

- А это тебе, милая, наш князь Ростислав получше меня расскажет. Он ведь тоже крещеный в греческую веру. А Перуна, сама видишь, поболе чтит.

* * *

А тем временем состоялся у Ростислава разговор серьезный с боярином Кузьмой Елисеевичем. Не по нраву тому пришлась весть о скорой женитьбе князя. И на то причины имелись.

- Ты, князь, не серчай, - осторожно начал боярин, осуждающе покачивая головой. - Но неразумное ты дело затеял. Ой, неразумное. Разве что курам на потеху. Где ж это видано, чтобы князь христианский да на девке варварского роду жениться вздумал. Нашел в лесу дикарку, да под венец ее вести... Ты глаза-то протри. Что она тебе? Точно зверек дикий... Отродье дьявольское, Велесу да Макоши поклоняющееся. Да коли в Киеве прознают...

- А ты меня, Кузьма Елисеевич, Киевом не стращай. Не из пугливых. Да язык свой змеиный попридержи. Чай о невесте княжеской говорить изволишь. Девка эта, как ты ее величаешь, не дикая. А из народа. И меня ближе к народу сделает. Погляди, как челядь вокруг нее вьется. Чем услужить не знает.

- Ты, князь, на челядь не ровняйся. Не княжеское это дело. А коли к народу стать ближе надумал, так и получше способы сыскать можно. Мало ли девок в славном Володимире. Крещеных в веру истинную. Да ты хоть на дочку мою старшую посмотри. Чем она тебе не люба?

- А причем здесь дочь-то твоя, Кузьма Елисеевич? - нахмурился Ростислав, поставив чарку на стол. - Что-то мне невдомек.

- Как причем? Все глаза выплакала Гордеюшка, как узнала, что ты на дикарке супротив всем христианским законам жениться надумал.

- Не о том ты толкуешь, боярин. Не о том. Славная девка дочь твоя. Да не мне ее под венец вести, - резко поднявшись из-за стола, отчеканил Ростислав и для пущей убедительности грозно свел брови на переносице. Опустил тяжелый кулак на стол. - Не мне.

- А ты, князь, горячку не пори. Остерегись. Подумай. Не с руки тебе сейчас супротив Киева идти.

Ростислав отмахнулся и решительным шагом покинул гридницу. Но разговор с боярином долго не выходил из его головы. А на утро приехал гонец из Киева с наказом великокняжеским прибыть всем князьям-наместникам на общий сход.

Не хотелось Ростиславу оставлять Олисаву так скоро, не дав обвыкнуться в чужом городе. Да делать нечего. Надо ехать. Не в его интересах выказывать столь явное небрежение великокняжеской воле.

Вновь собрался Ростислав в дорогу. Вышел на красное крыльцо. Взял под узды коня своего верного.

- Не тоскуй, милая Олисава! Ненадолго расстаемся. Скоро вернусь я из стольного града Киева. И тогда сыграем с тобой свадьбу. Будет пир на весь мир с яствами русскими да заморскими и скоморохами потешными. Не тоскуй, а покуда не будет меня, к свадьбе готовься.

Обнял Ростислав Олисаву крепко. Коснулся губами ее виска. Посмотрел в глаза. Нахмурился, увидев застывшие в них слезы.

- Не горюй. Я вернусь, оглянуться не успеешь.

А затем вскочил князь в седло и выехал прочь со двора, уводя с собою верных кметей.

* * *

Ночь была темная, безлунная, беспросветным мраком окутанная. Долго лежала Олисава без сна в мягкой постели. Ворочалась. Со слезами на глазах вспоминала, как пекли пироги в каждом доме ее родного селения, готовясь к таким же темным ночам. А потом жгли до рассвета высокие костры, отгоняя черных духов. Водили хороводы и пели песни, славя Сварога и Макошь.

Все это осталось в прошлом, а ныне ее окружали колючие, хмурые взгляды бояр, да не несущие успокоения иконы. Одна радость - прялка, накануне принесенная в ее покои и поставленная у окна.

Прялка инструмент священный, самой Макошью людям дарованный. Подарок щедрый, позволяющий соприкоснуться с таинством мироздания, спрясть судьбу, вращая колесо времени.

Но прясть в безлунную ночь, когда повсюду кружат черные духи - накликать беду в дом.

Из-за двери донеслись чьи-то шаги и голоса. Олисава настороженно притихла, подтянув колени к груди и накинув на голову одеяло. Страшно ночью в больших хоромах. Чужих, непривычных, темных.

А через мгновение дверь с грохотом распахнулась. Сквозь полотно одеяла пробился яркий свет факелов. Покои наполнились громкими голосами, среди которых отчетливее всех выделялся зычный рык боярина Кузьмы Елисеевича.

- Спит девка! Поднимай ее!

В тот же миг грубые руки сорвали с Олисавы одеяло и, вытащив ее из постели, поволокли по полу к двери. Из груди вырвался испуганный крик.

Девушка отчаянно дернулась, пытаясь освободиться, но справиться с сильным мужчиной ей было не под силу. Вокруг замелькали освещенные факелами злые гримасы. В ушах гудели громкие, яростные голоса. Тело саднило от ударов. Боль и страх слились воедино...

- Что ж вы творите, ироды! - раздался пронзительный крик появившейся невесть откуда няньки Яромилы. Но ему на смену тут же явился полный муки предсмертный стон.

- Еще одной старой язычницей меньше, - хохотнул боярин Кузьма Елисеевич и изо всей силы пнул бездыханное тело старухи. - Тащи девку на двор.

Олисаву проволокли вниз по ступеням и привязали к заранее приготовленному столбу. Подкинули соломы к ногам.

Злорадно усмехаясь, подошел с Олисаве боярин Кузьма Елисеевич, приподнял пальцами ее разодранный в кровь подбородок.

- Заждались тебя, девка, твои Боги! Почти за милость, огню тебя придаем! Он ведь по-вашему священный. Злых духов изгоняет. Вот и изгоним из тебя дьявола!

- Ненавижу, - из последних сил проскрежетала Олисава.

- Поджигай! - рявкнул боярин.

Ноги опалили языки пламени, тут же охватив солому и устремившись ввысь по столбу. Олисава взвыла от боли и в тот же миг лишилась чувств, окунувшись в блаженное забытье.

* * *

Ростислав вернулся в город, когда прах Олисавы уже был развеян по ветру, дабы и следа не осталось от немилой боярам девки на волынской земле. Учинил расправу жестокую. Вновь запылали костры в городе Володимире. А первым сгорел заживо боярин Кузьма Елисеевич.

Но не в силах был князь Ростислав оставаться более в немилом княжестве. Облачился в кольчугу, сел на коня и ускакал прочь. Один без дружины. Догорали за его спиной княжеские хоромы, ставшие могилой Олисаве.

Долго скакал Ростислав, не разбирая дороги. Утратил счет времени. Пока верный конь не принес его к пепелищу родного селения суженой. Прорастала сквозь черную золу молодая трава. Не ведала, что вскоре накроет ее Морана снежным покрывалом.

Сел князь на обрыве, устремил взгляд вдаль. В точности как когда-то Олисава. День, ночь сидел, сна не ведая. Оглашал округу ревом раненного зверя.

А на третий день явилась к нему старуха. Та, что путь к Олисаве указала. Нависла над князем хмурой тенью и заговорила. Тихо. Жалостливо.

- Не горюй, Ростислав, по Олисаве. Там, где она теперь, ей привольно да радостно. Как дорогую гостью привечает ее у себя Богиня Макошь.

- Так это Макошь проклятая вздумала посмеяться надо мной? Поманить меня счастьем, да тут же отнять его! - яростно вскричал Ростислав, схватившись за голову. - Не ошибся я при нашей прошлой встрече, старая. Ведьма ты! Погубить меня вздумала.

- Зря, Ростислав, коришь ты Макошь, - покачала головой старуха. - Наша Богиня милостива. Полюбилась ей Олисава и, коли сочтет она тебя достойным сердца девицы, неволить ее не станет. Отпустит обратно на землю.

- Сочтет достойным? - поднял глаза Ростислав.

- Именно. Согласна встретиться с тобой Макошь, дабы лично убедиться в твоей доблести, упорстве и чистом сердце.

- Так веди меня к ней скорее. Что ж ты медлишь?

- Не спеши, Ростислав! Обдумай все хорошенько. Второго шанса Богиня не даст.

- Что тут думать-то? Веди меня к Макоши, старуха!

- Эк ты порывист. Не любят Боги, когда к ним с пустыми руками являются милости просить.

- С пустыми руками? - задумчиво переспросил Ростислав. - Так что же мне ей подарить? Трофеи, в бою взятые? Золото с драгоценными каменьями? Шкуры звериные?

- Такого добра у великой Богини и без твоих даров в избытке. Но дам тебе еще один совет. Макошь прежде всего женщина. Подари ей цветок. Да не абы какой, а Богини достойный. С лепестками цвета пламени, с пыльцой в лунном свете мерцающей. Радость несущий каждому, кто на него хоть мельком взглянет. Сердце согревающий.

- Где же я достану этот цветок. Да и есть ли такой на свете?

- Есть, княже. Есть. Но растет он далеко. За горами, за лесами, за пологими холмами, за заливными лугами да реками полноводными. Почти на краю земли. Найди цветок и принеси его в дар Макоши. Тогда и разговор у тебя с ней иначе сложится.

- Как хоть зовется этот цветок?

- Так и зовется, - лукаво усмехнулась старуха. - Олисавою.

* * *

И отправился Ростислав в путь. Долго бродил он по свету. Много земель исходил, разных людей повидал, только никто из них ведать не ведал о цветке с лепестками цвета пламени.

Но однажды, когда надежда найти тот самый подарок для богини Макоши почти развеялась на перекрестьях чужеземных дорог, довелось Ростиславу заночевать в лесу у озера, священными кипарисами окруженного. В темноте не заметил Ростислав странностей, но проснувшись на рассвете, замер зачарованный красотами, доселе невиданными. Таинственными и загадочными. Туманом сокрытыми.

- Али чудится мне, али блазнится! - изумленно вскричал князь, глядя на окутанные млечной дымкой стволы растущих из воды вековых кипарисов. - Что за невидаль?

- Тише, князь. Не шуми, - вдруг раздался над ухом тихий шепот.

Ростислав вскочил на ноги, озираясь вокруг.

- Кто ты, хозяин неведомый?

- Не хозяин я здесь, а такой же гость, как ты, князь. И имя мне - Ветер.

- Ветер?

- Долго следовал я за тобой. И нагнал, наконец... Да ты и без меня путь к цветку с лепестками цвета пламени нашел.

Замер Ростислав, не смея поверить словам Ветра. И тут же беспомощно покачал головой.

- Не нашел я цветка для Макоши, братец Ветер, - с тяжелым вздохом поведал он. - Путь к нему мне по-прежнему неведом. Многих людей повстречал я во время странствий своих, да никто не смог мне указать к нему верной дороги.

- Диву даюсь я на тебя, Ростислав, - усмехнулся Ветер. - Ночь проспал ты подле того цветка, да не заметил его. - Распахни глаза, князь. Посмотри вокруг. Видишь свет за деревьями пламенеющий? Видишь! То и есть он. Цветок, Олисавой названный.

Оглянулся Ростислав вокруг и снова замер, не веря счастью своему нечаянному. Увидел, наконец, сквозь туман свет огненный, пламенный, за мощным стволом кипариса сокрытый. Вот и конец пути его долгому, к милой Олисаве ведущему.

Ринулся Ростислав вперед, не видя ничего вокруг - то спотыкаясь о коренья, то проваливаясь по пояс в водную топь, опоясывающую небольшие островки земли. Упал на колени пред цветком заветным, зачарованно глядя на его отороченные пламенеющей каймой лепестки.

- Вот она ты, Олисава... - прошептал он и протянул руку, намереваясь надломить огненный стебель.

- Постой, Ростислав. Не спеши! - вновь прошептал Ветер. - Не донести тебе цветок до Макоши. Едва сорвешь его, потухнет пламя и обратится он в пепел.

Отдернул князь руку, точно обжегшись. Поднял глаза к кронам вековых кипарисов и взвыл диким зверем. Надрывно. Отчаянно.

- Что же делать мне, братец Ветер. Как вернуть Олисаву из Нави?

- Эх, князь... Все бы тебе с наскоку, да немедленно. Вытащи меч заговоренный из ножен, окропи его в воде озерной и выкопай им цветок из земли. Да не порань корни.

Дрожащими руками потянулся Ростислав к рукояти. Крепко сжал ее во вспотевшей ладони и рывком вытянул из ножен отяжелевший Меч Олисавы.

- Спасибо тебе за помощь, братец Ветер. В долгу я теперь пред тобой.

- В долгу? - зычно засмеялся ветер, взмыв к верхушкам деревьев. - В долгу... А ведь спрошу я с тебя долг. Не сейчас. Потом. Много веков спустя спрошу. А теперь ступай к Макоши, Ростислав. Ступай. Доброго пути тебе, князь Храбрый.

* * *

Едва выкопал Ростислав цветок с лепестками цвета пламени, вспыхнула вокруг и земля, и вода янтарным цветом. Сгустился туман, окрасившись в золото. Зажмурился князь, затаив дыхание, и в тот же миг почувствовал, что воздух обратился в пламя, опалив кожу жаром.

Всколыхнулся братец Ветер, опустился к земле и вновь взмыл ввысь, сотрясая кроны вековых кипарисов. Взвыл отчаянно, тревожно и ринулся прочь от священного озера.

- Прошу тебя, великая Макошь! - силясь устоять на ногах вскричал Ростислав и поднял над головой огненный цветок. - Прими в дар сей цветок чудесный! Тебя одной он достоин и по красоте, и по силе огненной, согревающей!

В тот же мир показалось Ростиславу, что оторвались его ноги от земли. Устремилось невесомое тело ввысь, воспарив над заколдованным лесом. Замерло сердце в груди. Отнялся голос. Отяжелели веки.

- Здравствуй, Ростислав, - грянул громом голос женский. Мягкий, ласковый, но сотрясающий все вокруг своей мощью божественной. - Удивил ты меня, князь Волынский. Удивил и порадовал. Не ошибся в тебе Меч Олисавы, стало быть. Увидел то, что другим неведомо.

- Всем, что есть у меня, заклинаю, - возопил Ростислав, силясь поднять опаленные огнем веки и взглянуть в глаза Макоши. - Лишь ты можешь вернуть в мою жизнь то, что всех побед и сокровищ дороже. Олисаву!

- Олисаву? - усмехнулась Макошь. - Отчего ж не защитил ты ее, покуда была она подле тебя?

- Не защитил, - обреченно прошептал Ростислав. - По недосмотру и глупости молодецкой... Не понял, чем грозит ей мой отъезд из Володимира.

- Знаю, Ростислав, знаю... Опутали тебя ложью да медовыми речами бояре зловредные... Позабыл ты об обещании данном девице. А коль верну я тебе Олисаву, не повторишь ли ты свою ошибку вновь?

- Не повторю!

- Верю... Верю тебе. Да только... Не простую задачу ты ставишь предо мной, Ростислав. Ну да ладно... Я подумаю, как помочь тебе и Олисаве встретиться вновь.

- А...

- Обожди, князь. Имей терпение. Я дам тебе знать... Скоро.

* * *

Приоткрыл глаза Ростислав, не увидев более вокруг ни кипарисов гладкоствольных из воды растущих, ни тумана колдовского, ни цветка с лепестками цвета пламени. Будто и не было ничего из этого на самом деле, а лишь во сне привиделось. Будто и не говорил он зажмурившись от слепящего света с Богиней Макошь.

Поднялся Ростислав с травы, устремил пустой взгляд в бесконечную даль - на реку, на чернеющие поля, на позолоченный осенними красками лес на горизонте. И вдруг содрогнулся всем телом, резко оглянулся назад. Так и есть - неведомая сила перенесла его туда, где он впервые повстречал Олисаву. Уложила на том самом обрыве, где они вдвоем сидели по вечерам. Туда, где он когда-то всем сердцем почувствовал, что Олисава и есть его судьба. Почувствовал, да боялся признаться себе. Пустил все на самотек, доверился воле заговоренного меча. Принял как данность... не оценил то, что далось ему столь легко. Волей богов.

Вновь рухнул на колени Ростислав. Схватился за голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Разнесся над рекой мученический стон, вырвавшийся из его груди. Исступленный, страшный, бессильный.

Не услышал Ростислав шагов подле себя, потому словно гром прозвучал для него тихий, обволакивающий голос уже знакомой старухи.

- Здравствуй, княже.

Медленно, словно боясь спугнуть благословенное видение, обернулся князь, ухватившись за сучковатую клюку. Не тая надежды и страха, посмотрел снизу вверх в серые, точно болотный туман глаза старухи.

Долго стояла она пред ним. Молчала. Ничто в ее взгляде не выдавало, какие вести принесла она князю. Но и он не отводил глаз. Ждал.

- Не горюй, Ростислав, - наконец, заговорила она. Сжалилась. - Прониклась твоей бедой Макошь. Коли угодно тебе так, вернется Олисава на землю. Непременно вернется. И пробудет здесь долго, гораздо дольше тебя самого. Почти целую вечность предрешено бродить по свету Олисаве. Согласен ли ты на это, княже?

- Я согласен, - нетерпеливо кивнул Ростислав.

- Согласен? - тихо перепросила старуха. - Но готов ли ты смириться с ее новым обликом?

- Новым обликом?

- Богиня Макошь отпустит Олисаву обратно на землю. Но...

- "Но"? Что она еще просит взамен?

- Не просит, а дарует. Щедро дарует Олисаве часть себя. Свою вторую сущность.

- Что? - недоуменно вскричал Ростислав, судорожно стиснув кулаки.

- Олисава вернется на землю, но в обличии огненной лисицы.

Ростислав обессилено прикрыл веки и тяжело сглотнул, силясь подавить рвущийся из груди отчаянный рык.

- Проклятье! - проскрежетал он сквозь крепко стиснутые зубы.

- Нет, княже, - коснувшись плеча Ростислава, мягко проговорила старуха. - Не проклятье, а щедрый дар. Запомни это.

- В чем же его щедрость? - яростно вскричал он.

- В чем? Подумай сам, княже. Макошь дарует твоей возлюбленной телесную оболочку. Ведь прах Олисавы был сожжен на костре и по ветру развеян. Лишь душа бессмертная и осталась. Глазам смертных не доступная.

- Значит, никогда не увидеть мне уже мою Олисаву в человеческом обличии?

- Почему же никогда? Богиня Макошь милостива, но и она не всесильная. Лишь в те дни, когда ее могущество достигнет своего наивысшего пика, сможет она собрать прах Олисавы по крупицам и возродить из пепла тело девичье.

Во взгляде Ростислава промелькнула надежда, но старуха тут же безжалостно ее затушила.

- Не навсегда, а лишь на одну единственную полнолунную ночь в году. В конце месяца листопада, когда станут девки водить хороводы вокруг костров, да почести возносить нашей Богине Макоши. Тогда-то и предстанет пред тобой Олисава в своем прежнем, человеческом облике. Готов ли ты, княже, к этому? По-прежнему ли хочешь возвращения Олисавы?

- Да. Это во сто крат меньше, чем я надеялся получить, но и гораздо больше, чем ничего.

- Ты вновь думаешь лишь о себе, княже. А теперь попробуй вообразить, что ждет на земле Олисаву? Ведь ты обрекаешь ее на одинокие мытарства по свету длинной не в одно столетие... Ты когда-нибудь - быть может, совсем скоро - покинешь этот мир, отправишься в мир духов. А она останется...

- Вместе с лисьей шкурой Макошь дарует Олисаве вечную жизнь? - снова удивленно воззрился на старуху Ростислав.

Та пристально посмотрела ему в глаза, выискивая в них признаки сомнения в уже озвученном решении. Не нашла. И лишь тогда, по прошествии бесконечно долгих мгновений, когда воцарившаяся тишина стала почти осязаемой, едва заметно покачала головой.

- Нет, не вечную, но все же очень долгую. - Нет, не вечную, но все же очень долгую. Ты трижды умрешь и вновь возродишься из небытия. Сперва - в облике стройного тополя, затем - свирепого волка и наконец - человека. Коли на то будет воля Богов. Лишь тогда износит Олисава дарованную Макошью лисью шубу и явится миру беспомощным младенцем. Вы непременно встретитесь снова, но и тогда вам предстоит схлестнуться с судьбой за право быть вместе. Не упусти свой шанс, Ростислав Храбрый. Сумей узнать Олисаву даже спустя века.

Обреченно кивнул Ростислав в знак согласия и прикрыл глаза, не в силах выдержать пристальный взгляд старухи.

- Спустя века, - эхом повторил он, сам того не замечая. - Века. И лишь одна полнолунная ночь в году, дабы ожидание не стало непосильным бременем. Пусть будет так.

- Пусть. Но помни, князь, ты сам сделал свой выбор. Не отступись от него, - покачала головой старуха и, не произнося более ни слова, тяжело опираясь на сучковатую клюку, двинулась к лесу.

Долго смотрел Ростислав ей вслед. Ждал, сам не ведая чего.

Земля не содрогнулась, гром не грянул с небес, не вспыхнуло ярче прежнего осеннее солнце. Лишь легкий шепот листвы нарушал царившую вокруг тишину, выдавая притаившегося неподалеку любопытного Ветра.

* * *

Смеркалось. Ростислав сидел на опушке, с надеждой всматриваясь в лесную чащу. Не раз и не два чудились ему меж деревьев огненно-рыжие волосы Олисавы. Он тут же срывался с места, бежал ей навстречу, но никого не находил и, пометавшись по осеннему лесу, снова возвращался к пепелищу.

Ждал.

- Неужто подшутила надо мной старуха? - наконец, тихо молвил он, обреченно качая головой. И в тот же миг услышал мягкие, крадущиеся шаги позади себя.

Встрепенулся князь. Резко вскочил на ноги и замер. У кромки леса стояла невообразимо прекрасная огненная лисица, устремив на Ростислава полные грусти глаза цвета молодой листвы.

_________________

 » Неспортивная мотивация (Новогодняя Love Story)

Умница, красавица и, бесспорно, "добрейшей души человек" Светка была настолько далека от спорта, что на первом курсе университета даже лишилась стипендии исключительно из-за несданного в срок зачета по физкультуре. А там и требовалось всего-то худо-бедно сыграть в волейбол. Но и с этим у девушки возникли непреодолимые сложности.

Легко сказать "худо-бедно"... А если мяч летит со всего маха прямо тебе в лоб? Отбивать? Не на ту напали, уважаемые! Попытаться увернуться - звучит гораздо безобиднее. Именно "попытаться", потому что это тоже не так-то просто сделать, не врезавшись в кого-нибудь ненароком. Врезалась. Упала, а заодно сбила с ног трех однокурсников, ринувшихся отбивать мяч вместо нее.

Так бы и отчислили Светку из университета за неуспеваемость по самому сложному на свете предмету - физкультуре, если бы милейшая Основина Нина Михайловна не сжалилась в последний день сессии над страдалицей и не осчастливила ее заветной записью в зачетке взамен на обещание вымыть полы в спортивном зале. Светка согласилась бы драить их хоть до судного дня, точнее до окончания университета, лишь бы освободиться от каторги под названием физкультура. На том и порешили.

И с тех пор со спортом девушку связывали только швабра и старшекурсник Женя - капитан баскетбольной команды факультета, заядлый лыжник, волейболист, пловец... В общем, звезда университета во всех доступных Светкиному воображению спортивных дисциплинах. А в остальное время еще и душа компании, веселый балагур, красавец с темно-русыми, живописно растрепанными волосами, умными дымчато-серыми глазами и рельефно перекатывающимися под футболкой мускулами. Мечта, а не мужчина.

Но сам Женя о своей "связующей" роли не догадывался и, вероятно, даже если и помнил Светку, то исключительно как маленькую неуклюжую блондинку, которая при подаче не в силах докинуть мяч до сетки.

Зато Светка Женю не просто помнила, а была в него безмерно влюблена. До дрожи в коленках, до хрипа в груди и до мурашек по коже. Но, будучи девушкой скромной, да еще и мнительной, предпочитала страдать от неразделенной любви молча, желательно скрывшись от своего кумира под шапкой-невидимкой, и боялась рассказать о своих романтических чаяньях даже лучшей подруге Таньке. Ибо формула проста: знает Танька - знает весь факультет. Знает и смеется над нелепой влюбленностью Светки.

Неизвестно, как долго умница, красавица Светка продолжала бы безмолвно вздыхать по звезде недосягаемой величины Жене, если бы однажды незадолго до Нового года ее лучшую подругу не угораздило попасть в факультетскую сборную по лыжному спорту. В добровольно-принудительном порядке, разумеется. Ибо не нависни вдруг над бедняжкой угроза завалить злосчастный зачет по физкультуре, ее бы на соревнования и под дулом пистолета не загнали.

День начался замечательно. Празднично. Улицы города пестрили новогодними поздравлениями на растяжках, ярко украшенными витринами и сияющими мириадами разноцветных огоньков елками. Всю ночь шел снег. Крупные словно лебединый пух снежинки торжественно медленно вальсировали в воздухе, к утру укрыв город высокими девственно белыми сугробами.

Родной университет тоже готовился к Новому году, и даже стремительно надвигавшаяся сессия ничуть не портила праздничного настроения. По крайней мере, Светке. К счастью, проблему с зачетами по физкультуре на ближайшие три года она благополучно решила еще два семестра назад, а остальные предметы сложности для нее не представляли.

Именно поэтому, ровно в час дня, досрочно сдав очередной зачет, Светка вместо того, чтобы продолжать корпеть над учебниками, ринулась на другой конец города морально поддержать лучшую подругу на соревнованиях по лыжным гонкам и, может быть, даже издали полюбоваться на своего кумира Женю.

Тогда-то и настал Светкин звездный час. Но осознала она всю полноту нежданно-негаданно свалившегося на голову счастья далеко не сразу. Сначала происходящее рисовалось в ее воображении исключительно карой небес. Страшной и незаслуженной.

- Светланка, радость моя неземная, выручай! - едва увидев появившуюся в дверях женской раздевалки Светку, заголосила Нина Михайловна.

Пока еще не догадываясь, чем же именно заслужила столь нежные чувства этой женщины, Светка все-таки предпочла от греха подальше скрыться в коридоре. Но не тут-то было. Не прошло и секунды, как доказав всем окружающим, что истинная спортсменка может установить мировой рекорд скорости даже на пороге пенсии, Нина Михайловна настигла беглянку.

- Деточка, выручай! - схватив Светку за руку, продолжила она. - Лена заболела.

Светка не знала ни кто такая Лена, ни какое отношение к ее болезни имеет она сама, но уже догадывалась, что эта новость лично ей ничего хорошего не сулит.

- Нина Михайловна... - пытаясь высвободиться из цепкой хватки преподавательницы, пролепетала девушка.

- Тебе всего-то надо выйти на старт. Хоть сто метров пробежать, а дальше можешь сойти с дистанции. Главное стартовать!

- Нина Михайловна! - не веря собственным ушам, отпрянула Светка. - Я не могу! Я... Почему я?

- Да нет больше никого! - сокрушенно простонала преподавательница. - Сессия же.

- Так и меня, считайте, нет. Я и на лыжах-то в последний раз в седьмом классе стояла...

- Так ты на них стояла? - снова просияла Нина Михайловна. - Светланка! Ласточка моя! Голубка сизокрылая! Лебедушка! Пойдем со мной, я тебе лыжи подберу получше.

Вероятно, Светка все же сумела бы убедить преподавательницу в абсурдности затеи, не появись в тот момент в фойе спортивного комплекса Женя. И, как всегда в его присутствии, девушку покинул не только дар речи, но и инстинкт самосохранения, оставив свою подопечную на произвол судьбы.

Нина Михайловна, почуяв близость удачи, вцепилась в нее мертвой хваткой. Точнее вцепилась-то она в Светкино запястье, но терминология в тот момент волновала ее меньше всего.

- Женя, мы спасены, - торжествующе окликнула она своего ведущего спортсмена и потащила самую неспортивную студентку факультета вслед за собой через фойе. - Я нашла нам четвертую лыжницу. Вот она наша спасительница.

Женя окинул скептическим взглядом хрупкое белокурое создание, взирающее на него округлившимися от ужаса глазами, и досадливо скривил губы.

- Ну здравствуй, спасительница, - ухмыльнулся он после секундного молчания, показавшегося девушке вечностью. - Света, да?

- Да... - осипшим от волнения голосом подтвердила она, удивившись, что кумиру известно ее имя.

- Женя, подбери девочке инвентарь, - блаженно улыбаясь, распорядилась Нина Михайловна и бодрой походкой направилась к оргкомитету. - А я пока внесу ее в список участников. Договорились?

- Пошли, - неохотно кивнув Светке, скомандовал парень и вдруг с сомнением покачал головой. - Лыжница, блин.

Пути назад не было.

Светка, обреченно вздохнув, двинулась вслед за Женей. Уж она-то знала, что лыжница из нее никудышная, то есть даже хуже чем волейболистка. Сто метров пробежать? Да если ей удастся добраться до стартовой черты, не переломав себе ноги и не выколов кому-нибудь глаз лыжной палкой, это уже можно будет считать несказанной удачей. Сто метров... Сто метров - это почти как до Китая, а Китай ой как далеко.

Тем временем Женя уверенно распахнул дверь в инвентарную и, оценивающе взглянув на вверенную ему спортсменку, подозвал служащего.

- Тёмыч, подберем надежде нашей сборной что-нибудь, а? Ей сегодня олимпийский рекорд устанавливать.

Светка досадливо поморщилась, воочию убедившись, что не зря полтора года пряталась по углам, стараясь не попадаться Жене на глаза и скрывая ото всех свою глупую влюбленность. Конечно, разве мог он испытывать к неуклюжей девице хоть что-то кроме презрения? Только даже в самом кошмаром сне Светка не могла представить, что он будет выражать свое отношение к ней столь рьяно и публично. За что?

- Очень смешно, - обиженно буркнула Светка, сама не ожидая от себя подобного выпада. - Помог бы вместо того, чтобы издеваться.

- Помочь? - недоуменно переспросил Женя. - Чем? До старта час! За это время мало-мальски приличную лыжницу из тебя не сделает даже самый выдающийся тренер. Куда ты, спрашивается, сунулась?

Нарастающий гнев оттеснил все прочие чувства на задние позиции. Кажется, впервые Светка не дрожала от страха и стыда, едва успев приблизиться к Жене. Да и спрятаться, слиться со стеной больше не возникало никакого желания. Хотелось одного - врезать ему по самодовольному подбородку. Но до рукоприкладства не дошло.

- Я сунулась? - возмущенно вскричала девушка. - Я, значит? Да если бы я не согласилась, вас бы даже до старта не допустили!

- А с тобой нам, несомненно, светит победа с десятиминутным отрывом от ближайших конкурентов? Бред!

- Бред, конечно, - вызывающе скрестив руки на груди, усмехнулась Светка. - Но смею напомнить, идея не моя, а Нины Михайловны. Ей и высказывай претензии, а мне, пожалуйста, нервы перед стартом трепать не надо.

- Так ты еще и нервная ко всему вдобавок. Отлично! Пошли за ботинками. Размер?

- Тридцать семь с половиной.

- Значит, тридцать восемь.

- И вовсе не значит. Из тридцать восьмого я выпрыгиваю.

- Носки наденешь, - не тая сарказма, усмехнулся Женя и в тот же миг мученически закатил глаза. - У тебя носки-то есть, лыжница?

- Есть, - кивнула Светка. - Отличные носки. Спортивные. Чистый хлопок.

- Приехали... - обреченно простонал Женя. - Ладно, хлопок так хлопок. Твои проблемы.

Проблем Светке и без того хватало. Подумать только, над ней нависла реальная угроза встретить приближающийся Новый год в гипсе. Или в тюрьме, в ожидании судебного решения по делу о нанесении кому-нибудь тяжких телесных повреждений лыжной палкой. И кто придумал устраивать спортивные соревнования, мало того, что в преддверии Нового года, так еще и за два дня до официального начала зачетной сессии?

- Встань ровно, будем тебе лыжи подбирать, - взяв у служащего первую пару, примирительно сказал Женя, но все-таки не сдержался и ехидно добавил: - Света, познакомься, это лыжи. Они не страшные. Лыжи, а это Света. Она очень постарается не сделать вам больно. Правда ведь, Света? Ты же сжалишься над ними и не отправишь на тот свет раньше срока?

- Это будет от них зависеть. Я безвинных не караю!

- Опачки. А это уже интересно. В чем же волейбольная сетка перед тобой провинилась, что ты ее то мячом, то шваброй порвать постоянно норовишь?

- А ты, оказывается, наслышан о моих спортивных достижениях. Польщена таким пристальным вниманием к своей скромной персоне!

- А ты, похоже, ими гордишься. Ладно, давай договоримся... Придешь в десятке лучших - с меня причитается.

- В десятке? - изумленно переспросила Светка. - Нина Михайловна сказала сто метров пробежать и...

- А сойдешь с дистанции, пеняй на себя! Лучше даже не попадайся мне на глаза. Поняла меня, Света?

- Неужели я кого-то убила в прошлой жизни...

- Ты и в этой не ангел.

На такой обличительной ноте и закончился первый разговор между Светкой и объектом ее воздыхания. Потом Женя, видимо, решил, что и без того слишком много времени и слов потратил на неуклюжую девицу и продолжил подбирать ей снаряжение демонстративно молча. А убедившись, что дело сделано, лишь неопределенно кивнул и вышел из инвентарной, оставив новоявленную лыжницу наедине с Тёмой.

- Ну и ну... Боюсь спросить, чем же ты его так допекла? - усмехнулся тот, глядя вслед приятелю.

- Я? - изумленно переспросила Светка. - Ничем. Я с ним вообще ни разу не пересекалась до сегодняшнего дня. Просто я не очень дружу со спортом...

- Странно.

- Ничего странного, - неохотно пожала плечами она. - Кому-то иностранные языки не даются, кому-то - химия, а мне - физкультура. Все люди разные. И ничего странного в этом нет.

- Кто ж спорит-то? Странно другое - с чего бы Женьке из-за этого так беситься?

- Это ты у него лучше спроси. А потом мне не забудь рассказать.

- Поверь, я его не первый год знаю. У Женьки стальные канаты вместо нервов. И чтобы втянуть его в подобную перепалку, нужно иметь сверхъестественные способности.

* * *

До места старта Светка вопреки собственным пессимистичным прогнозам добралась благополучно. И лыжи, и ноги, и палки остались целы. Приободренная первыми успехами, девушка остановилась рядом с преподавательницей.

- Светланка, ласточка, - радостно заворковала та. - А тебе идут лыжи!

- Нина Михайловна, в "Феррари" я вообще неотразима. Только это еще не означает, что я машину водить умею, - остудила ее восторги Светка.

- Ну ты сравнила! Машина - это техника, а лыжи - спорт.

- Серьезно? Хорошо, вы меня успокоили. Надо будет попробовать сдать на права. Если вождение машины - это не спорт, то у меня должно все получиться.

- Светланка, не накручивай себя. В катании на лыжах нет ничего сложного. Шаг, два и скользи себе по лыжне...

- Вы и про волейбол говорили "шаг, два, присела под мяч и отбила", а на деле...

- Деточка, в волейбол у тебя не получается играть, потому что координация движений нарушена, а в катании на лыжах это не так уж и важно. Главное выносливость, а этого у тебя в избытке.

- Нина Михайловна, я знаю, это вы мне сейчас моральный дух поднять пытаетесь. Только без толку все это...

- Это, конечно, - перебил ее невесть откуда появившийся Женя. - Если поставить себе единственной целью сойти с дистанции через десять метров после старта, то иного результата и ждать не стоит.

Светка не вздрогнула от неожиданности лишь потому, что неприкрытый сарказм в голосе парня вновь заставил ее вспыхнуть от ярости.

- Блин, по твоим губам явно степлер плачет! Помолчи, а!

- Ты чего такая сердитая-то? С метлы упала? Ушиблась? Я ведь ничего особенного тебе сейчас не сказал. Исключительно прописные истины. И не надо на меня так глядеть, будто я враг народа номер один. Ты лучше подумай, как посмотришь в глаза трем своим подругам, которые выложатся сегодня по полной, и все без толку. Так как из-за тебя победа в командном зачете уйдет к другому факультету.

- Женя, Женя, прекрати немедленно! - вмешалась Нина Михайловна. - Светланка - молодец. Сам же понимаешь, как она нас выручила сегодня.

- Выручит она нас, когда до финиша дойдет. А пока от ее "выручания" одна морока и только.

- Вот тебе и с Новым годом, - обреченно буркнула Светка и, неловко оттолкнувшись палками, двинулась на поиски Таньки. Она подруга, она поддержит. Быть может, даже скажет, что всем девчонкам абсолютно наплевать на победу в этой дурацкой лыжной гонке... Сама-то она здесь исключительно ради зачета по физкультуре. А если нет?

Светка резко остановилась, едва не зажмурившись от стыда и отчаяния. До начала соревнований оставалось чуть больше сорока минут. И за это время, как верно заметил Женя, даже самый выдающийся тренер не сделает из нее хотя бы мало-мальски сносную лыжницу.

Сто метров - "как до Китая"? Тогда три километра и вовсе почти кругосветное путешествие... И итогом его будет всеобщее порицание, а главное, абсолютно заслуженное презрение парня, в которого она, Светка, была безмерно влюблена аж с первого курса.

- Так, прекрати реветь! - вырвал Светку из оцепенения голос Жени. - Просто поставь себе цель и беги к ней. Отталкивайся палками. И ногами шевелить не забывай! И все будет в ажуре!

- Да пойми ты, я на лыжах в последний раз в седьмом классе стояла!

- Ну стояла же!

- Стояла, ковыляла, ползла, но вовсе не ехала! Потому что эти дурацкие лыжи категорически отказывались ехать...

- По асфальту что ли прокатиться пыталась? Или лыжи смазать забыла?

- Не помню, но даже школьный учитель физкультуры на меня тогда рукой махнул! А через два дня, слава небесам, снег растаял и больше так и не выпал в нужном количестве аж до самой весны. Повезло, короче.

- И в следующем году тоже не выпал?

- Удачи преследовали меня. В следующем году у нас учитель сменился.

- Так, ладно! - вдруг, решительно воткнув лыжную палку в снег, заявил Женя. - Это немного не то, что мы ожидали от конной авиации, но спасение утопающих, как говорится, дело рук самих утопающих. Минут сорок у нас еще есть, так что попробуем хотя бы азам тебя научить.

- Э-э-э... - изумленно начала Светка, но парень не дал ей договорить, жестом заставив замолчать, и окликнул преподавательницу.

- Нина Михайловна! Ваша помощь нужна. Очень!

А затем, достав из кармана кошелек, протянул ей купюру.

- Там же в фойе рядом с банкоматом есть какой-то магазин спортивных товаров. Купите нашей спасительнице носки, пожалуйста, подходящие. Размер: тридцать семь - тридцать восемь. Иначе она в своем "чистом хлопке" ноги в кровь сотрет, не проехав и отмеренных Вами ста метров. А я пока попытаюсь ее хоть чуть-чуть подучить. Хорошо?

- Женечка, голубчик! Я знала, что ты меня не подведешь! - просияла Нина Михайловна и, не тратя ни секунды, ринулась к главному зданию.

- Итак, палки в руки, - скомандовал Женя изумленной Светке. - Кисть руки в петлю вот так продевается. Да, так. Чуть-чуть согни ноги в коленях! Корпус немного вперед наклони! Повторяй за моими движениями! Раз... Палками так не размахивай, ты же не ветряная мельница! Эй! Кому говорю? Во-о-от!

Импровизированная тренировка прошла на удивление успешно. Быть может, лишь потому, что именно в ходе нее Светка вдруг осознала: как прежде уже никогда не будет. Как бы ей не хотелось спрятаться обратно под "шапку-невидимку", любоваться своей звездой недосягаемой величины издали, не привлекая к себе внимания, с этого дня не получится. И лишь от нее - Светки - зависит, кем она станет в глазах Жени - ничтожеством или достойной уважения девушкой.

Роль ничтожества Светку категорически не устраивала, поэтому она изо всех сил старалась хоть чему-то научиться за оставшееся до старта время. И научилась! По крайней мере, краткому курсу выживания на лыжне и даже относительно быстрому скольжению.

Напоследок Женя присел на корточки перед Светкой и скрупулезно проверил крепления ее лыж. Затем, поднявшись, взглянул на то, как она держит палки и, судя по выражению лица, остался доволен результатом.

- Ну что, лыжница, порви их всех! - ободряюще улыбнувшись, наконец, сказал он и даже - о, чудо - протянул ей руку для пожатия. - Я в тебя верю!

- Спасибо. Удачи на лыжне!

- Моей главной удачей сегодня будет, если ты сама финишируешь в десятке первых. Сделай мне такой подарок на Новый год, ладно?

- Заметано!

- Отличный настрой. Так держать!

* * *

Длинной шеренгой лыжники выстроились на старте и, напряженно переглядываясь, замерли в ожидании сигнала. Как не старалась Светка сосредоточиться на себе, не обращая внимания на все, что творится вокруг, но взгляд то и дело косился по сторонам и, само собой, натыкался на кого-то, всем своим видом демонстрирующего не только отличную физическую подготовку, но и уверенность в будущей победе.

Наибольшие опасения вызывали у нее девушки с факультета коррекционной педагогики. Девушки? Язык не поворачивался назвать этих загримированных терминаторов представительницами слабого пола. По сравнению с ними даже Женя выглядел худосочным рахитиком. Что уж говорить о хрупкой, словно фарфоровая статуэтка, Светке? Ничего не говорить. Молчать, не глазеть по сторонам и настраивать себя на победу.

- Волнуешься? - усмехнулась стоявшая рядом Танька. - Забей!

- Мне бы твое спокойствие.

- А чего мне волноваться-то? Зачет по физкультуре у меня уже в кармане.

- То есть ты-то уверена в победе?

- А на кой черт она мне? - удивленно уставилась на Светку подруга. - Основина обещала мне зачет за одно лишь участие.

- Ну а как же спортивный азарт и все такое?

- Свет, ты как маленькая... Мы тут не честь Родины отстаиваем на Олимпийских играх.

- А как же честь факультета?

- Она со спортивными достижениями только у Основиной и ее любимчика Женьки ассоциируется. Всем остальным по барабану. Триколора никто поднимать в случае победы не станет. Да и слова гимна вряд ли кто вспомнит. Так что скользи себе вперед без напряга, дыши свежим воздухом, радуйся жизни и уступай лыжню фанатикам.

Светка с тяжелым вздохом устремила взгляд вдаль. Солнце слепило глаза, бликуя на полосах накатанного лыжней снега.

- Две минуты до старта, а ты такие разлагающие установки мне даешь.

- Ошибаешься. Не две, а одна!

Светка испуганно замерла, судорожно стиснув в руках лыжные палки. От волнения в животе скрутился болезненный клубок, дыхание участилось, сердце забилось словно отбойный молоток, но уже не в груди, а где-то в горле, в висках и даже в пятках. И в это мгновение из рупора раздался голос судьи:

- Участникам соревнований приготовиться!

Вокруг воцарилась напряженная тишина, прерываемая лишь учащенным дыханием спортсменов и поскрипыванием снега под лыжами. Светка глубоко вздохнула и попыталась принять показанную Женей стойку.

- На старт!

Воздух со свистом устремился из груди наружу, мгновенно превратившись на морозе в облачко пара.

- Внимание!

Снова вдох. Тяжелый, судорожный, нервный.

- Марш!

На выдохе Светка дернулась со старта и, не видя никого и ничего вокруг, устремилась вместе с остальными спортсменами к уходящей вдаль лыжне. А пристально наблюдавшая за девушкой Нина Михайловна изумленно присвистнула, боясь поверить собственным глазам. Самая неспортивная студентка факультета сорвалась со старта так, будто от победы на соревнованиях зависела вся ее жизнь, и уже через несколько секунд вырвалась в группу лидеров.

- Эх, забыла ей сказать, чтобы силы поберегла в начале гонки... - едва дыша от волнения, прошептала преподавательница. - Как бы не выдохлась раньше времени.

* * *

Светке казалось, что она скользит по лыжне катастрофически медленно. Паника, овладевшая ею на старте, спала, и теперь девушка отчетливо видела, что села на хвост одной из соперниц, но не может ни обогнать ее, ни даже хоть чуть-чуть сократить дистанцию. А позади будто бы и не было никого... Значит, все остальные оторвались далеко вперед, скрывшись за лесопосадками.

В памяти совсем не к месту всплыли недавние слова Жени:

"Сделай мне такой подарок на Новый год".

"А сойдешь с дистанции, пеняй на себя".

"Лучше подумай, как посмотришь в глаза своим подругам".

Стиснув зубы, Светка налегла на палки и сумела-таки сократить расстояние до ближайшей соперницы. В горле пересохло, дыхание сбилось на хрип, руки и ноги двигались почти по инерции, а глаза слезились от мороза и слепяще-яркого солнца. Но больше всего беспокоило Светку другое - странное покалывание в правом боку, которое с каждой секундой ощущалось все острее и болезненней.

Бежавшая впереди лыжница, сообразив, что ее нагоняют, заметно ускорила шаг и снова оторвалась от преследования, а вскоре и вовсе скрылась за поворотом.

В тот же миг Светке показалось, что она осталась на лыжне совсем одна. Что все остальные давно финишировали и, отчаявшись дождаться последнюю непутевую лыжницу целой и невредимой, уже снаряжают на ее поиски спасательный отряд, а Женя презрительно кривит губы, хмурится и клянет ее - Светку - на чем свет стоит. Безрадостная картина. Есть ли шанс еще что-то изменить?

Светка снова вонзила палки в рыхлый снег вдоль лыжни и, едва не скрежеща зубами от усталости, оттолкнулась. Выбиваясь из сил и превозмогая колющую боль в правом боку, ринулась вперед, в надежде пересечь финишную черту хоть за долю секунды до начала спасательной операции.

Лыжня опять вильнула в сторону, заставив Светку чуть сбавить скорость, несомненно, потеряв те драгоценные мгновения, отделявшие ее от вечного презрения Жени. И осознав это, девушка едва не завыла от безысходности, но из груди вырвался лишь слабый хрип.

И вдруг случилось чудо. За поворотом показался долгожданный финиш. Его близость открыла Светке второе дыхание. Она яростно налегла на лыжные палки и, почти рыдая то ли от радости, то ли по-прежнему от отчаяния, устремилась вперед - навстречу возбужденно размахивающей руками Нине Михайловне.

Происходившее потом почти не отложилось в Светкиной памяти. Вокруг мельтешили люди, размахивали руками, что-то кричали и даже взрывали петарды, а она - Светка - едва успела пересечь финишную черту, без сил рухнула на снег. И даже сказать ничего не могла, только плакала, никак не реагируя на требования Нины Михайловны немедленно подняться.

Нина Михайловна сдалась первая и, присев рядом со Светкой, стала заботливо вытирать бумажной салфеткой темные подтеки туши на ее щеках и говорила какие-то совершеннейшие глупости... Конечно, глупости! Которым даже ребенок не поверит. Разве может кто-то хотя бы в относительно здравом уме поверить, что совершенно неспортивная Светка пришла к финишу второй, уступив первенство лишь одному из загримированных терминаторов с факультета коррекционной педагогики? Она же последней шла. Никого за ней не было. Никого!

Но по мере того, как возвращались силы, Светка начала осознавать произошедшее. Она, действительно, каким-то чудесным, абсолютно невообразимым образом сумела обогнать большинство соперниц.

Следующая лыжница - само собой, с факультета коррекционной педагогики - финишировала лишь через пару минут после нее и, присоединившись к своей подруге, то и дело недоумевающее поглядывала на Светку.

- Слушай, а они с парнем классный обманный маневр придумали, - донеслось вдруг до Светкиного слуха.

- Ага, устроили спектакль у всех на глазах, якобы она и кататься-то не умеет. Дезориентировали всех...

- Да уж. Я еле оторвалась от нее! Села на хвост и ни в какую не отстает.

- А я ее вперед пустила. Думаю, выдохнется, тогда обгоню. Куда там? Догонишь ее! Чешет вперед как танк!

Танком, да еще с легким налетом уважения, Светку до сих пор не называли ни разу в жизни. И как не абсурдно звучал подобный эпитет, девушка вдруг восприняла его, как самую лестную похвалу из всех возможных.

Но реакция Жени немного остудила Светкины восторги.

Он приехал к финишу первым среди мужчин и, едва успев отдышаться, узнал от Нины Михайловны потрясающую новость.

- Она путь, что ли, где-то срезала? - недоуменно вскинув брови, выдал он первое, что пришло в голову.

Вероятно, эти слова не предназначались для Светкиных ушей, но все же были услышаны.

Радостно рванувшая к Жене Светка замерла, как вкопанная, не успев добежать каких-то пару метров. Но уже через мгновение, заглушив обиду, решительно шагнула вперед.

- Ага, решила проложить свою собственную лыжню, - ехидно заявила она, встав рядом и вызывающе скрестив руки на груди.

Женя медленно, будто бы даже с опаской повернулся к Светке и, пристально посмотрев ей в глаза, вдруг расплылся в широкой, совершенно обезоруживающей улыбке.

- А ты смекалистая! - по-свойски обняв девушку за плечи, похвалил он. - Молодчина!

* * *

Танька, в отличие от Жени, смекалистой свою подругу не считала. Благополучно финишировав одной из последних, слегка запыхавшаяся девушка картинно закатила глаза и ехидно поинтересовалась:

- Свет, ты из ума выжила? Или жить надоело?

- Тань, ты чего? Не рада за меня?

- Было бы чему радоваться! Ты хоть соображаешь, в какую кабалу сама себя загнала? Думаешь, теперь Основина от тебя отстанет просто так и будет как прежде ставить зачеты только за то, что ты пару раз шваброй махнешь?

- Э-э-э-э...

- Вот именно "э-э-э-э"... - передразнила ее Танька. - У меня дар речи пропал, когда ты со старта рванула, будто тебя волки за задницу кусают. Потом думаю, одумается, притормозит чуть-чуть. А нет... Говорила же тебе "пропускай фанатиков вперед", а не обгоняй их.

- Так я сама не поняла, что произошло. За мной же никого не было, вот я и решила, что катастрофически отстаю.

- Потому и не было, что люди еще головой соображать не совсем разучились!

- Это, конечно, вопрос спорный.

- Ты по себе судишь? Нет, ну это ж надо было додуматься! Чуть не убиться ради того, чтобы Основину порадовать. Порадовала? Вот и расхлебывай теперь последствия!

- Тань, да ты мне завидуешь просто, - обиженно выпалила Светка.

- Балда ты, Светка, коронованная! Забралась на картонный пьедестал и возомнила о себе невесть что... - ехидно усмехнулась Танька и, покачав головой, покатилась к главному зданию.

- Да ну тебя! - буркнула Светка и, подняв со снега уже давно снятые лыжи, медленно побрела вслед за подругой.

- Света! - окликнула ее Нина Михайловна. - Не забудь, через пятнадцать минут награждение!

- Угу, я только лыжи сдам и вернусь.

Танька на награждение не пришла. Обиделась и уехала, даже не попрощавшись. И, быть может, именно поэтому на пьедестале почета Светке вдруг стало очень неуютно и даже одиноко.

На шее - поблескивающая в лучах заходящего солнца медаль. В руке - а-ля серебряная статуэтка в виде лыжника. Вокруг - люди, большинству из которых нет никакого дела до маленькой Светки, неведомым образом занявшей в этой гонке второе место. Свои, конечно, исступленно голосят, чествуя неожиданную вице-чемпионку. Но в их поздравлениях больше удивления, нежели искренней радости за нее. А Женя и вовсе в ожидании награждения победителей среди мужчин, стоит в стороне ото всех, словно его пыльным мешком огрели по голове.

Натянуто улыбаясь, Светка спустилась с пьедестала и тут же оказалась в плотном кольце друзей и знакомых. Над ухом оглушительно громко хлопнула пробка от шампанского.

- С Новым годом! - истошно завопил кто-то. - Ура! Ура! Ура!

- Ура нашим лыжникам! Нашим победителям Свете и Жене! - громко добавила Нина Михайловна, взяв протянутый ей пластиковый стаканчик с шампанским, и обняла Светку за плечи. - Они у нас сегодня герои дня!

- Гип-гип ура! - поддержала толпа.

Светка потупилась. Кем-кем, а героиней она себя точно не чувствовала. Да и вице-чемпионкой тоже. Особенно, после слов Таньки.

- Ребята, а где же Таня? - будто подслушав ее мысли, вдруг ни с того, ни с сего спохватилась Нина Михайловна. - Неужели уехала? Как же так?

- У нее срочные дела появились, - зачем-то соврала Светка. - Из дома позвонили...

- Ой, как жалко.

Светка неопределенно пожала плечами и снова попыталась улыбнуться, но вдруг столкнулась с устремленным на нее пристальным взглядом Жени. Не насмешливым, не презрительным, а будто бы даже восхищенным. Полтора года она даже мечтать боялась о подобном, и вдруг вот оно. Радуйся! Заслужила! А не получается. Страшно.

Объявили о начале награждения победителей среди мужчин. И уже через несколько мгновений Женя занял почетное место на пьедестале. Вот уж чья победа не вызывала ни у кого удивления. Он всего лишь еще раз подтвердил свою репутацию лучшего спортсмена университета.

* * *

Светка намеревалась убежать восвояси сразу после награждения, но ее планам не суждено было осуществиться. Статус вице-чемпионки обязывал.

- А куда это ты намылилась? - насмешливо поинтересовался Женя, едва Светка, попрощавшись со всеми, направилась к выходу.

- Домой.

- Вот еще придумала. Никуда мы тебя не отпустим. Ты же у нас сегодня главная виновница торжества.

- Нет уж, - подойдя к двери, покачала головой она. - Виновник торжества ты, а я так примазалась.

- Что я слышу, ты решила воздать должное мне как тренеру?

- И это тоже, конечно. Но, прежде всего, как настоящему победителю гонки.

- А ты у нас разве не по-настоящему второй прибежала? У судей коллективный обман зрения произошел?

- Прибежать-то я прибежала, только... - Светка замялась, не зная, как объяснить свои ощущения от исхода гонки. Кинула неуверенный взгляд на оставшихся у раздевалок ребят. - Ну... вроде как и не заслужила таких восторгов.

- Да ладно? - выразительно изогнув бровь, усмехнулся Женя. - Еще как заслужила. Такой шикарный забег устроила, что я уж решил, будто не ту профессию выбрал. Надо было на лыжного тренера идти учиться. Может, прославился бы.

- Не сомневаюсь. Просто... Как бы тебе объяснить? Я ведь та еще спортсменка, то есть не спортсменка вовсе, а как раз наоборот. И прибежать второй сумела только потому, что всем остальным эти соревнования нафиг не нужны. А я ринулась вперед с перепуга и всю дорогу думала, что все уже давно на финише, а я сама так отстала, что за мной уже отряд спасателей снаряжают.

Женя изумленно уставился на Светку и вдруг разразился громким хохотом. И смеялся так долго и заразительно, что их парочка оказалась в центре всеобщего внимания. Только почему-то подойти и поинтересоваться, что же так развеселило чемпиона, никто не решился.

- Нет, ну ты действительно чудо! - наконец, отдышавшись, сумел выговорить Женя. - Такую шикарную мотивацию себе придумала! Кому скажи, не поверит. А сработало же!

- Сработало, - неопределенно пожала плечами Светка, смущенно опустив взгляд. - Только очень сомневаюсь я, что при такой неспортивной мотивации мое второе место можно считать заслуженным. А если так, то и праздновать мне нечего.

- Ну и балда же ты!

- Точно! Так и Танька сказала. Коронованная балда на картонном пьедестале.

- Дура твоя Танька, вот что я тебе скажу, - презрительно скривился Женя. - Полная дура. Забей на нее. И пошли-ка праздновать! Ты у нас сегодня действительно звезда!

- Да уж... Звезданутее не бывает.

- Это точно! - снова засмеялся Женя и, вдруг обняв Светку за плечи, притянул к себе и смачно чмокнул в щеку.

- Эй, ты не должен был со мной соглашаться, - притворно насупилась Светка.

- Хорошо! Я запомню, - будто признавая поражение, поднял руки Женя и тут же многозначительно ухмыльнулся. - Никогда не буду с тобой ни в чем соглашаться! Так даже интереснее.

А потом они дружной толпой пошли отмечать победу. Смеялись, обсуждали невероятный исход гонки, пили шампанское за Светку, за наступающий Новый год, за сессию и еще много-много за что. И Светка, кажется, была нестерпимо пьяна. То ли от осознания собственного вице-чемпионства и всеобщего внимания, то ли просто от шампанского. Невероятно вкусного и дурманящего.

- А девчонки с КорПеда меня танком назвали, представляешь, - смеясь поведала она сидевшему рядом Жене.

- О, да! Маленький такой танк весом в сорок пять килограммов, - закатив глаза, протянул он и уже в который раз за вечер обнял Светку за плечи.

- А еще сказали, что мы с тобой ту тренировку затеяли перед стартом исключительно, чтобы дезориентировать всех вокруг.

- А давай мы снова всех дезориентируем и сбежим отсюда?

И они сбежали. Долго гуляли по заснеженным улицам и любовались украшенным к Новому году городом. Говорили о чем-то и смеялись. И, кажется, вовсе не чувствовали холода.

* * *

Новости о Светкином вице-чемпионстве разнеслись по факультету со скоростью света. К следующему утру о сенсации знали абсолютно все, начиная c декана и заканчивая гардеробщицей тетей Валей. Но иначе, как новогодним чудом, исход гонки никто назвать не мог. И едва ли не единственным человеком, не разделявшим всеобщие восторги, была Танька.

Уже на первой паре она отсела от Светки за другую парту и всем своим видом демонстрировала окружающим, что знать больше ничего не желает о какой-то там вице-чемпионке. И именно благодаря такому поведению подруги витавшая в облаках Светка вдруг упала с небес на землю. Настроение вместе с температурой воздуха на улице стремительно опустилось в глубокий "минус". И даже вчерашняя вечеринка теперь воспринималась вовсе не в столь радужных тонах, как раньше.

- Ну и с чего ты, идиотка, решила, что вдруг стала интересна Жене, как девушка? - скептически глядя на свое отражение в зеркале, буркнула Светка, скрывшись ото всех в женском туалете. - Он просто, как и все остальные, поражен твоим вторым местом.

"Но он ведь так себя вел вчера вечером в кафе..." - жалобно протянул внутренний голос.

- Ну и что? Это еще ничего не значит! Он даже номер телефона не попросил у тебя!

"Зато до дома проводил..." - не унимался голос.

- И это ничего не значит! Ему просто по пути было!

"И у твоего подъезда вы на морозе стояли не меньше часа."

- Просто он вежливый и... видел, что я... - снова засомневалась Светка, но тут же решительно тряхнула головой. - Просто вежливый!

И в этот момент в дверях туалета появилась Танька. Светка отчетливо видела в отражении, как презрительно скривились губы подруги, и, тяжело вздохнув, обернулась.

- В самолюбовании практикуешься? - саркастически усмехнулась Танька. - Ну, конечно, вдруг корона на бок сползать начнет.

- Тань, ну чего ты опять начинаешь? Что я тебе-то сделала?

- Мне? А сама подумай! Основина обещает мне зачет за участие в гонке. Я участвую и финиширую, как и предполагалось, в самом хвосте. На тебя она уже давно плюнула и вот ты... не кто-нибудь, а ты - худшая в мире спортсменка - приходишь второй. Думаешь, мне при таком раскладе светит обещанный зачет?

- Это тебе Основина сказала или ты сама сочинила такое идиотское оправдание?

- Оправдание чему?

- Поведению своему, которое больше всего зависть напоминает! Вот чему!

- Корону поправь, чемпионка!

- Да иди ты к черту! - гневно выпалила Светка и ринулась к выходу из туалета. Но едва оказавшись за дверью, испуганно попятилась, заметив в противоположном конце коридора Женю. Он стоял у окна, увлеченно обсуждая что-то с приятелем, и Светку пока не видел. А она сама, после недавней беседы с собственным подсознанием, вдруг поняла, что панически боится столь скорой встречи с парнем.

Времени на раздумья не было. В любой момент Женя мог обернуться в ее сторону. И тогда... тогда... На этом мысль заканчивалась, потому что Светка даже представить не могла, как он поведет себя, заметив ее. И поэтому сделала первое, что пришло ей в голову, скрылась за ближайшей дверью - в библиотеке.

Но и там ей не удалось насладиться покоем и обдумать свои дальнейшие действия. В обычно пустующем читальном зале из-за наступившей сессии стало не протолкнуться. Стараясь не обращать внимания на многоголосый шепот за спиной, Светка все-таки отыскала свободный стол и, достав из сумки конспекты, сделала вид, что намерена готовиться к какому-то зачету. Минуты две ей это, действительно, удавалось, но потом в дверях показался Женя.

Надежда и на этот раз остаться незамеченной была настолько иллюзорной, что даже сама Светка мысленно усмехнулась. Не слепой же он, в конце концов.

Оставалось одно - предоставить ему право первого хода, сделав вид, что, погрузившись в конспекты, не видишь ничего, и никого вокруг. И не слышишь заодно. Так она и поступила.

Женя не заставил себя долго ждать. Окинул взглядом читальный зал и решительно двинулся по проходу к Светке.

- Ну что, чемпионка, - насмешливо протянул он, присаживаясь рядом. - Грезишь о новых спортивных победах?

- И ты туда же? - сардонически закатив глаза, простонала девушка. - Я уже не знаю, куда спрятаться от всех этих разговоров вокруг. По универу исключительно короткими перебежками передвигаюсь.

- А я думал, ты только меня избегаешь, - многозначительно изогнув бровь, заметил Женя.

Светка подивилась его проницательности и смущенно отвела взгляд.

- Все на меня пялятся, как на чудо-юдо заморское. За спиной шушукаются.

- Вот она цена славы! Наслаждайся. Кстати, о наслаждении... Как насчет сходить куда-нибудь попить кофе?

- Я... - неуверенно начала Светка.

- И не вздумай отказываться, - не дал ей договорить Женя.

- Почему?

- Потому, что я все равно не отстану. И тогда через час-другой помимо твоей победы весь факультет будет обсуждать, как я взвалил тебя на плечо и утащил в неизвестном направлении. Как тебе такой расклад?

- Забавно, - нервно хмыкнула Светка.

Женя неторопливо откинулся на спинку стула и, беззаботно улыбаясь, кивнул на раскрытую перед Светкой тетрадь.

- И как тебе удается конспекты вверх тормашками читать? Неужели так удобнее?

Светка издала протяжный стон и спрятала пылающее от стыда лицо в ладонях.

- Мог бы и промолчать! - наконец, усмехнулась она, посмотрев на Женю сквозь растопыренные пальцы.

- Ну вот еще! Это не наш метод. Хотя ты, кажется, предпочитаешь считать меня слепо-глухо-немым идиотом, который больше года не в состоянии заметить одну забавную светловолосую особу, которая...

- О-о-ой, пожалуйста, только не это! - мученически взмолилась Светка и, низко склонив голову к столу, обхватила ее руками в защитном жесте.

- Вот уж не угадала! - не внял ее мольбе Женя и продолжил: - Которая совершенно неподражаемо краснеет, но едва я сделаю шаг в ее сторону, побледнев, скрывается в неизвестном направлении.

- Кошмар какой! - не зная то ли плакать ей, то ли смеяться над собственной глупостью, простонала Светка.

- Точно! Кошмарная особа. И совершенно неуловимая. Даже сегодня чуть не сбежала!

- Вовсе нет!

- Конечно, нет! Кто бы ей позволил! - мягко усмехнулся Женя. - Эй, ну хватит прятаться-то! Пошли кофе пить.

- Не пойду.

- Это еще почему?

- Стыдно мне! - наконец, резко подняв голову со стола, честно и откровенно призналась Светка. - Вот почему!

- Пойдем-пойдем! - ободряюще обняв девушку за плечи, настойчиво повторил Женя. - Я тебе еще кое-что расскажу.

- Чувствую, мне твои рассказы лучше под общей анестезией слушать.

- Вместо анестезии могу предложить только кофе с коньяком. Или наоборот.

- Коньяк с кофе?

- Предпочитаешь без кофе?

- Чего уж мелочиться? Давай сразу чистый спирт!

- Извини, таких изысканных напитков в ближайших кафе не водится. Так что придется тебе довольствоваться коньяком. Но обещаю внести твои алкогольные предпочтения в список.

- Какой еще список?

- Список продуктов к новогоднему столу. Ах, да! Забыл тебе сказать, Новый год вы с Танькой встречаете у меня на даче. Соберется классная компания. Будет весело. Танька, кстати, уже в курсе и ничего против не имеет.

- Как в курсе?

- Я на нее в коридоре наткнулся несколько минут назад, когда за тобой сюда шел.

- И что она?

- Что она? Сначала захохотала так, что стекла в окнах задрожали. А потом попросила тебе передать, что теперь, когда она знает о твоей истинной мотивации, зачет по физкультуре ее мало волнует.

* * *

Ночь была ясная, морозная и абсолютно сказочная. Словно срисованная с новогодней поздравительной открытки.

Разыгравшаяся накануне метель стихла, оставив в память о себе шикарный подарок - искрящуюся в серебристом свете луны снежную шаль. Укрыла ею все вокруг - и поля, и леса, и крошечные деревушки. И при взгляде на это раскинувшееся под звездным куполом неба сияющее великолепие даже у самого закоренелого скептика нет-нет, да закрадывалась мысль о чудесах, которые непременно произойдут в эту ночь.

Светка скептиком не была, а потому даже не сомневалась, что все вокруг пронизано настоящим волшебством. И чарующий хвойно-мандариновый аромат, и рассыпающиеся мириадами искрящихся брызг бенгальские огни, и язычки пламени в камине, приплясывающие в такт доносящемуся из телевизора гимну, и звон бокалов, заглушаемый восторженными криками над праздничным столом.

Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что так стремительно ворвалось в Светкину жизнь вслед за вице-чемпионством. Любовь! И, кажется, взаимная...

Женя стоял рядом со Светкой, уверенно и даже почти по-хозяйски обнимая ее за плечи.

- С Новым годом, Светик! - нежно прошептал он, дразнящее ласково целуя девушку в уголок рта.

- С Новым годом! - повторила ему в унисон Светка.

И от нахлынувшего счастья стало чуточку страшно. А вдруг все уже завтра развеется как дым? Растает как снежинка на горячей ладони? Страшно! Но... как Новый год встретишь, так его и проведешь, правда же?
_________________

Ооо, вот стоило отлучиться на праздники, а тут такие приятные обновления
Спасибо за "Меч" и "Мотивацию", Ольчик! У "Меча" потрясная обложка, мастеру респект!

Ну... тут уж как получилось... и все равно ведь 1-е место даже из 2-х рассказов еще заслужить нужно!

Я тебе шлю волшебный пендель, чтобы легче "причесывалось" и чтобы муз парил ))))

Та-а-ак... я чего-то не знаю походу ))) а когда ждать сей первоначальный замысел, м? )))))
___________________________________

Да, потихонечку пополняю темку рассказами. Теперь порываюсь "Кодекс чести" для разнообразия добавить. Ноо что-то меня все-таки пока останавливает. Боюсь, как бы под политику не подвязали ненароком. Напару с "Мечом Олисавы"

И эта обложка чуть не пропала безвозвратно вместо с закрытием одного форума. Я ее совершенно случайно там обнаружила в последний день существования ресурса .

А вообще были все шансы посостязаться сама с собой. Это бы уже была клиника .

Ой, как же я люблю твои пендели чудотворные )))


Вероятно))) По первоначальному замыслу, хотела я приукрасить байку... Приврать чуточку) И судя по комментам к "Стражам" в ходе того конкурса, зря от этого замысла отступила. теперь же холю и лелею надежду расширить в скором времени финал. Правда пока еще ни строчки не написала.
_________________

 » Замерла у колодца Прасковьюшка (Байки о хуторе...)

Тук-тук! С Новым годом! У нас тут така-а-ая метель вслед за репетицией парада началась. Полетели над крышами вертолеты, самолеты, а вслед за ними хлопья снега, будто перья из разодранной в клочья подушки.
Ну а я в честь такого майского катаклизма решилась выгрузить былину из истории государства советского. Миниатюру, занявшую 2е место в 8-м туре "Женских штучек" .

ЗАМЕРЛА У КОЛОДЦА ПРАСКОВЬЮШКА...

Замерла у колодца Прасковьюшка, стиснув пальцами косу русую. Потекли по щекам слезы девичьи. В голове зашумело от ужаса. Неподдельного. Ярого. Лютого. Как же батюшка может так зверствовать, над хромым батраком измываяся? Аль мы нелюди, аль мы варвары, али нет в нас души человеческой?

Не стерпело сердце Прасковьюшки учиненной расправы над слабым. Подбежала девица к батюшке. Пала ниц пред суровым родителем. Закричала истошно и жалобно, призывая к чести и милости.

Отпихнул сапогом дочерь батюшка и занес снова кнут над Ивашкою - в наказание за провинности... Тот ответил лишь взглядом яростным, не издав ни стона, ни возгласа...

* * *

Но с тех пор нет покоя Иванушке. Полюбилась ему Прасковьюшка. Пусть и дочерь она кулацкая, но коль бросилась в ноги к батюшке, не боясь его гнева праведного, значит, сердце ее чище чистого. Значит, бьется оно правильно... По-народному, новому, красному бьется сердце в груди Прасковьюшки...

* * *

То ли год прошел, то ли два иль три... А Ивашка все сох по Прасковьюшке. И мечты его о взаимности оттеснили всё прочее в сторону.

Но не так все просто, как кажется... Полюбила другого Прасковьюшка - казака из того же хутора. Вида бравого, нрава гордого, только рода дрянного - кулацкого. Не советского рода, стало быть...

Счастьем светятся очи девичьи. Сваты в хате сидят. Празднуют. Дату свадьбы уже наметили... А Ивашка черный от ревности, под плетнем притаился... скалится. Изжигает себя злобою, весь дрожит он от лютой ненависти...

* * *

Появились вскоре в окрестностях люди пришлые, люди странные. Сотрясая воздух наганами, разбрелись тотчас по дворам они. Величали себя "полномочными". Зазывали в колхоз настойчиво, несогласных клеймили яростно, в "кулаки" зачисляли семьями, без оглядки на обстоятельства. И средь них активистом значился всем известный батрак Иванушка...

Но Прасковьюшке и неведомо, что сгущаются тучи над хутором. Ее голос над Доном тянется. Голос звонкий. Искренний. Радостный...

Платье шьет себе девица красная. Платье белое, шелка атласного. В нем в назначенный час Прасковьюшке перед милым предстать не терпится...

Лишь в последнюю ночь предсвадебную неспокойно на сердце девичьем. Пышет жаром перина мягкая, слишком громко храпит батюшка, мышь в запечье пищит жалостно - всё мешает заснуть Прасковьюшке. Холодеет в груди от предчувствия, губы шепчут молитву тревожную...

Поднялась с постели Прасковьюшка и крадучись из хаты выскользнула... Побежала - босая, бесстыжая - огородами к хате любимого... и увидела, как люди пришлые под начальством Ивашки лютого учиняют расправу жестокую над "кулачьим" семейством милого. Избивают до смерти бабушку, платье рвут на груди сестрицы... Больше нет казака бравого, он убитый лежит у теплицы...

* * *

Замерла у колодца Прасковьюшка, стиснув пальцами ткань атласную... Потекли по щекам слезы горькие. В голове зашумело от ужаса. Неподдельного. Ярого. Лютого. Али нелюди вы, али варвары, али нет в вас души человеческой?

Не стерпело сердце Прасковьюшки учиненной расправы "слабого", и на утро нашли девицу в платье белом - свадебном, стало быть - в том колодце, простоволосую...

* * *

Сколько зим миновало, не вспомнится. И Ивашка уж птица важная - председатель колхоза советского. Человек уважаемый, стало быть. Грудь его орденами увешана, кабинет украшают грамоты. Из-под белой фуражки виднеется чуб седой, по-советски стриженный...

Но все свадьбы на том хуторе близ речушки, в Дон Тихий впадающей, подъезжают к "Колодцу Прасковьюшки", ленты белые вяжут обрядные и цветы оставляют алые... Помнят люди о девице, стало быть...

_________________

Про неспортивную мотивацию здорово написано, прям студенческие годы вспоминаются, только больше походила я на спортсмена Женю.
А вот былина про Прасковью хоть и коротенька, но печальная.... Благими намерениями вымощена дорога в ад, по другому и не скажешь.
Спасибо!!!!

Настя, привет. Безумно рада, что понравилось.
Обе эти работы, как я, наверное уже говорила, конкурсные. И обе, хоть и разные и по настрою, и по тематике, были написаны под настроение на едином вздохе.

"Неспортивная мотивация", кстати, победила в этом году в Рождественских чтениях, сделав меня "двукратной чемпионкой". Я хоть и говорила, что намерена завязать с конкурсированием, пока не закончу работу над одним из своих романов, но не сдержалась. И написала аж два рассказа на спортивно-рождественскую тематику. Правда, второй все же отправила во внеконкурсную программу. Решила, что я в нем уж слишком узнаваема.

А я в основу "Неспортивной мотивации" положила собственное случайное попадание на лыжню. Само собой, дополнив этот казус, рядом романтических деталей. Но, например, диалог с Основиной (ее так и зовут в реале) я привела почти дословно. С поправкой на несовершенство человеческой памяти, конечно.
Даже (ой, как стыдно ) про то, как однажды лишилась стипендии, рассказала как на духу читателям. К сожалению, я действительно не умею играть ни в волейбол, ни даже в пионер-бол. Вот не получается и все. И если в школе мне как-то удавалось сглаживать это акробатикой и прыжками через козла, лазаньем по канату и даже баскетболом, то в универе я вдруг приобрела репутацию абсолютно неспортивной девушки, ибо единственное, чем мы занимались на физкультуре, это играли в тот злосчастный волейбол. + ездили на разного рода соревнования. Правда до той самой лыжной гонки Основиной и в голову не могло придти меня куда-то отправить.)))
Что касается "Прасковьюшки"... Хоть и написана она почти случайно - меньше чем за вечер, и отправлена на конкурс дрожащей рукой, но нечто подобное все-таки давно рвалось на бумагу. Правда в более крупном формате. Есть у меня в загашнике аж три не готовых пока к выкладке рассказа (почти повести) из цикла "Байки о хуторе близ Песковатки" - "Колоски судьбы", "Блажь" и "Когда над пашней кружат вороны"... Дело в том, что я диплом на тему "Коллективизации и рассказачивания на Дону" писала. Столько всего перелопатила тогда. Много историй в голове осело, а на бумагу их тяжеловато переносить. Морально тяжело.
_________________

 » Кодекс чести (Историческая повесть)

Аннотация: 1855 год. Крымская война. В то время как русские войска героически обороняют осажденный Севастополь, Петербург живет своей жизнью. Юная дебютантка Настя с волнением и трепетом ждет первого бала, молодой гвардеец Евгений настойчиво добивается любви прекрасной графини Истоминой, а сама она из последних сил борется с искушением... Но все меняет один беспечный вечер, после которого героям еще не раз предстоит серьезно задуматься о долге, о любви, о чести и бесчестии...

КОДЕКС ЧЕСТИ

1

Люблю тебя сейчас, не тайно - напоказ.
Не "после" и не "до" в лучах твоих сгораю.
Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас,
А в прошлом - не хочу, а в будущем - не знаю.

(В. Высоцкий "Люблю тебя сейчас")

- Ах, нянюшка... - прильнув к груди сухенькой старушки, горестно всхлипнула Настя и разрыдалась. - Я так мечтала... так... а он... он...
- Ну будет... будет уже... - поглаживая барышню по голове тихо приговаривала няня. - Деточка моя ненаглядная... Ласточка... Ну будет...
- Нянюшка... - давясь слезами, продолжала делиться своей бедой Настя. - А он... подошел к нам с маменькой... на балу... улыбнулся мне, будто ребенку... А потом... весь вечер с графиней Истоминой протанцевал... И вальс... и полонез, и менуэт... А я у стенки стояла...
- Ах ты божечки святы... Ну будет... И получше Евгения Александровича женихи сыщутся... Перестань лить слезки... Не то маменька заругается, когда с утра тебя с опухшими глазками увидит...

* * *

Маменька - известная своим суровым нравом княгиня Елена Константиновна Оболенская-Северская, урожденная Шепетилова - действительно не пожелала мириться с "бесстыдным поведением" младшей дочери.
Утром за завтраком, окинув Настю оценивающим взглядом, княгиня расправила и без того высокородно приосаненные плечи и, чеканя слова, заговорила:
- Как это понимать, сударыня? Вижу, Вы твердо вознамерились опозорить свой род и выставить себя и нас с отцом на посмешище перед всем Петербургом?
Настя испуганно отшатнулась к двери, инстинктивно прижав руки к груди.
- Маменька, - пролепетала она, потупив взгляд. - Я...
- Сударыня! Ваше поведение вчера на балу было уму непостижимо. Вы не дворовая девка, а княжна! Прошу запомнить это раз и навсегда, прежде чем лить слезы по кавалерам и, позабыв о родовой чести, прилюдно выказывать столь низменные инстинкты.
- Я не выказывала...
Слезы стыда заструились по девичьим щекам.
- Это что еще такое? - негодующе вскрикнула княгиня. - Прочь с глаз моих, бесстыдница! Марфа, приведи Анастасию Павловну в надлежащий вид! И вещи ее собери! Она сегодня же покидает Петербург!
- Маменька, я прошу Вас...
- Немедля!
Едва начали сгущаться ранние зимние сумерки, от помпезного особняка на Фонтанке - петербургской резиденции Оболенских-Северских - отъехал груженый сундуками санный экипаж, увозя юную княжну Анастасию Павловну в сопровождении француженки-гувернантки, старухи няни и востроглазой горничной Марфы в родовое поместье под Псковом.
Вскоре и княгиня Елена Константиновна спешно засобиралась на воды поправлять внезапно пошатнувшееся здоровье... Что было тому виной - вредный ли климат Петербурга или недвусмысленные намеки приехавшей с дневным визитом приятельницы - история умалчивает. Свет милостиво оставил сей факт без внимания. Так же как и нездоровую бледность прелестной дебютантки - княжны Анастасии Павловны Оболенской-Северской - на злосчастном балу.
Гораздо больше умы высокородных сплетников занимал той зимой скандальный роман графини Истоминой и молодого гвардейца Евгения Потоцкого...
- Вопиющая безнравственность! - пылая праведным негодованием, шептались в салонах сливки столичного общества. - Муж в Бадене, а эта молодящаяся кокетка крутит шашни... Стыд-то какой.
- Ее вчера не приняли у Репниных...
- Многие уже отказали ей от дома...
- Говорят, третьего дня графиня Вера Алексеевна серьезно поговорила с сыном... Наказала ему жениться... Грозилась лишить наследства...

* * *

Но людская молва, хоть и возникла не на пустом месте, все же сильно опережала события. В то время, как пылкая влюбленность Потоцкого, действительно, не могла остаться незамеченной, сама "молодящаяся кокетка" Истомина все еще пыталась побороть искушение, призывая на помощь Богородицу и собственные моральные устои. А грех манил, тревожил сердце и плоть, и с каждым днем графине становилось все трудней совладать с чувствами и не ринуться без оглядки в объятия порока.
Дрожь пронзала тело, едва рядом появлялся молодой гвардеец. Сердце упорно рвалось ему навстречу. Трепетало и билось часто-часто, гулким эхом отдаваясь в висках. Воздух удушающей лавиной наполнял грудь и вдруг, будто наткнувшись на какую-то несокрушимую преграду, шумно устремлялся обратно - на волю. Неровное, лихорадочное дыхание выдавало графиню с головой, вызывая пересуды и осуждение света. Но разум и долг неослабевающими оковами вязали ее по рукам и ногам, долго не позволяя отдаться во власть чувственности.
Бал у генерал-губернатора положил конец терзаниям. Вечером, наряжаясь к выходу в свет, Истомина упорно подбирала слова, которые должны были показать молодому гвардейцу, что она более не желает испытывать на себе его знаки внимания.
- Евгений Александрович... - старательно отводя взгляд от собственного отражения в зеркале, беззвучно шептала она. - Я прошу Вас прекратить... Нет!... Я прошу Вас оставить напрасные... Я прошу Вас... не порочить мою честь и доброе имя избыточным вниманием. Вы дворянин, и должны понимать, что Ваши сиюминутные порывы камня на камне не оставляют от репутации женщины. Как честный, благородный человек, Вы более не должны... Ах, как все это жалко и лицемерно... Не так все должно быть, не так!
Много слов проговорила про себя Истомина в тот вечер, но едва в дверях бальной залы появился Потоцкий, едва его взгляд, минуя толпу, обратился на нее, а на губах заиграла чувственная улыбка, графиню вновь бросило в жар... Показалось, что воздух сгустился, став тяжелым и плотным, словно кисель. Дыхание сбилось. Время будто замедлило бег. А внизу живота стремительно скрутился болезненный, стягивающий мышцы клубок, распутать который было под силу лишь одному человеку на земле... мужчине, желанному и жизненно необходимому. Евгению.
Истомина закусила нижнюю губу. До крови. Но боль не отрезвила, а лишь придала страсти пикантный привкус и еще более затуманила сознание...
Потоцкий приближался... С изящной грацией молодого хищника ловко лавировал в толпе, не отрывая пылающего взгляда от Истоминой... И вновь она сгорала на медленном огне. Мысленно умоляла молодого гвардейца остановиться... Забыть о ней... Отпустить!
На мгновение показалось, что он услышал ее немую мольбу и отступил. Сдался в десятке метров от цели... Но то была лишь иллюзия.
Потоцкий окинул взглядом зал, подозвал оказавшегося поблизости лакея и, взяв с серебряного подноса два изящных, искрящихся в свете тысячи свечей хрустальных бокала с шампанским, вознамерился продолжить свое победное шествие.
- Женя... - прорвался сквозь ватную пелену властный женский голос. Истомина тревожно вздрогнула, воззрившись на величественно шествующую вдоль бело-облачного ряда дебютанток худощавую женщину в сапфирово-синем платье, удачно оттеняющем благородную седину ее волос. Это была графиня Потоцкая - мать Евгения.
- Вот ты где, mon cher! Пойдем-ка со мной, - не терпящим возражений тоном заявила она, подойдя к сыну. - Ты должен сию же минуту засвидетельствовать свое почтение Оболенским-Северским.
Кинув на Истомину многообещающий взгляд, молодой гвардеец все же покорно последовал за матерью.
Позабыв на мгновение о прежнем намерении пресечь зарождающиеся отношения с Потоцким, Истомина досадливо поморщилась.
К его матери она уже долгие годы питала стойкую неприязнь. А в последнее время даже элементарное соблюдение светского этикета в присутствие этой высокомерной особы давалось ей с большим трудом. Как иначе? Коли та не раз позволяла себе прилюдно отпускать недвусмысленные намеки о "молодящихся кокетках, развращающих невинных юношей"... Но не это главное. Все чаще и чаще в свете обсуждался возможный брачный союз молодых отпрысков двух благородных фамилий - Потоцких и Оболенских-Северских. И пусть сама Истомина, будучи замужем, не могла рассчитывать на предложение руки и сердца со стороны Евгения, но эти разговоры задевали ее за живое, заставляя стискивать зубы от боли и ревности.
И вот она уже пристально, не тая настороженного прищура, следит за передвижениями молодого гвардейца по периметру бального зала. И от ее внимания не может укрыться ни то, как он сардонически усмехается и даже закатывает глаза в ответ на какую-то реплику матери, ни как после этого ставит обратно на поднос лакея оба бокала с нетронутым шампанским, и снова украдкой посматривает на нее, Истомину. И в его глазах отчетливо читается досада и обещание, обрекающие возлюбленную на мучительное томление и грех...
С едва сдерживаемым раздражением Истомина перевела взгляд на молоденькую дебютантку, в мужья которой прочили Евгения - княжну Оболенскую-Северскую. Угловатую девочку с покатыми плечами и невзрачным личиком в обрамлении тугих темно-русых буклей.

Что привлекательного может найти мужчина в этой блеклой, безликой шарнирной кукле, напрочь лишенной даже намека на женственность и красоту? Очарование юности, надежно скрытое за нарочитой чопорностью манер и отточено безразличной улыбкой?
Разве может такая особа прельстить чувственного, пышущего жизненной силой Евгения? Даже мысль об этом показалась Истоминой смехотворной.
И вдруг по мере приближения молодого гвардейца облик княжны стал стремительно преображаться. Аристократичную бледность оттенил румянец смущения. От улыбки повеяло весенней свежестью, движения преисполнились легкого кокетства. И даже полудетская угловатость вдруг обернулась хрупкостью и прелестной беззащитностью - особенно заметной на фоне сурового, едва ли не отталкивающего величия княгини Елены Константиновны.
Истомина не видела глаз девушки, но могла бы поклясться, что они лучатся надеждой и радостью, выдавая пылкую влюбленность... Как иначе?
А потом Евгений галантно склонился к руке юной дебютантки, коснувшись губами тонких, затянутых в белоснежные перчатки пальцев. Улыбнулся. Мягко. Снисходительно. И, видимо, войдя в раж, отвесил какой-то изящный комплимент, от которого румянец на щеках княжны сгустился.
С затаенной горечью наблюдала Истомина за этой сценой, силясь подавить зарождавшуюся в душе ненависть к этой трогательно-наивной девочке, смущенно потупившей взгляд от одного лишь, несомненно, ничего не значащего жеста... Завидовала ее молодости, свежести и невинности. Но главное тому трепетному чувству, которого самой Истоминой не довелось испытать ни в девичестве, ни в замужестве... И жалкое подобие которого она теперь, на склоне лет, волей-неволей пыталась побороть в душе... Зачем?...
...Вечер пролетел словно в тумане. Истомина танцевала, смеялась, дрожала и обворожительно улыбалась, глядя в глаза Потоцкому во время танца... первого... второго... третьего... И, наконец, бесповоротно сдалась на милость судьбы. Уехала не дожидаясь окончания бала вместе с молодым гвардейцем... Переступила черту...
Лишь на мгновение поддалась сомнению, но тут же зачарованно замерла, опаленная страстью в его глазах. И не стала противиться, когда он пересек вслед за ней порог гостиной. Медленно, на негнущихся ногах подошла к дивану и села. Вздохнула. Глубоко. Неровно... Отвела взгляд, устыдившись повисшего молчания. И снова вздрогнула, когда Евгений присел подле нее.
- Ах, Евгений Александрович, - устало поведя плечом, наконец, протянула Истомина и откинулась на спинку дивана. - Вы столь необузданны в своих желаниях... Оно и понятно. Молодость. Лишь в двадцать лет можно...
- Мария Николаевна, - порывисто перебил ее Потоцкий, придвигаясь ближе. - Маша! Машенька! Уверяю Вас в чистоте моих помыслов! Я люблю Вас... Страстно, нежно! Самозабвенно. Я жизнь готов отдать ради Вас! Но и думать не смею...
- Вы погубите меня... Я знаю, погубите! Смилуйтесь...
- Маша! - сжимая руку возлюбленной, взмолился Евгений. - Маша! Мария Николаевна! Поверьте! Я буду для Вас другом, братом... кем Вы только пожелаете! Но не гоните меня...
В гостиной вновь воцарилось тягостное молчание, прерываемое лишь приглушенным потрескиванием поленьев в камине. Истомина приподнялась с диванных подушек и, неестественно распрямив спину, напряженно замерла. Лицо ее было неподвижно и бесстрастно, но пышная грудь все же трепетно вздымалась над декольте, а затянутые в кружевные перчатки пальцы неловко сминали воздушную ткань платья, выдавая охватившее графиню волнение.
Зачем? Зачем он говорит о любви? Зачем толкает на грех? Понимает ли, как трудно сопротивляться искушению под его обжигающим взглядом.
А стоит ли противиться велению сердца? Коли...
- Я не гоню... - наконец, обреченно выдохнула Истомина, прикрыв глаза. - Не в силах...
И она не кривила душой, не лукавила. Великолепная, блистательная, искушенная в нравах и этикете высшего света графиня, действительно, не находила в себе сил прекратить встречи с молодым гвардейцем. Да и как можно отказаться от крупицы настоящего, трепетного, чистого в нескончаемой череде неискренних улыбок и чопорных бесед, утомительных балов и скучных карточных игр, театральных премьер и званых вечеров...
Ах, почему он не встретился ей раньше? В юности. Когда она, наивная и безыскусная, смотрела на мир восторженными глазами из-под густых опахал ресниц. Когда с трепетом и волнением ждала своего первого выхода в свет и кружилась в танцевальной комнате перед длинным рядом зеркал... Когда ее юную - семнадцатилетнюю - еще не выдали замуж за графа Истомина. Знатного и богатого царедворца на треть века старше нее самой... Как давно это было... Полжизни назад...
Графиня распахнула глаза, обратив взгляд на золотистые огоньки оплывших свечей в изящном канделябре. Глубоко, тягостно вздохнула, превозмогая страх и привычку во всем и всегда соблюдать приличия, решительно стянула с руки длинную кружевную перчатку.
- Милый, милый мальчик... Женя... мне не нужен брат... мне нужен... возлюбленный...
Потоцкий порывисто припал к обнаженному запястью графини и, дрожа словно в лихорадке, начал покрывать его страстными поцелуями. Губы - жаркие, властные, нежные - коснулись пульсирующей венки под алебастровой кожей, даруя долгожданную истому и одновременно разжигая в груди пожар желания.
- Маша... Машенька! - застонал Потоцкий, подняв потемневшие от страсти глаза на графиню, ища в ее взгляде дозволения пойти дальше.
Она дозволила... Она молила... Она требовала... Брала и тут же возвращала сторицей... Изголодавшей волчицей вонзала в него зубы и острые коготки, и уже через мгновение трепетно никла к нему, даря себя всю без остатка... Сплетаясь с ним воедино и телом, и душой...

* * *

Покинув глубокой ночью особняк Истоминых, Евгений остановился посреди заснеженной мостовой и, порывисто воздев руки к небу, подставил лицо крупным снежинкам, торжественно медленно вальсирующим в воздухе. На губах его играла счастливая улыбка. Порочная и сладострастная.
Эта любовная победа была далеко не первой в жизни молодого гвардейца, снискавшего среди приятелей славу ловеласа и сердцееда. Но дурманящие, жаркие объятия графини Истоминой затуманили голову так, что все прочие связи теперь казались лишь едва ощутимыми, краткими всплесками чувственности. Мимолетными и незначительными.
Подернулись дымкой забвения некогда тревожившие сердце и плоть пронзительно синие очи театральной примы Анни Фурье, томные обволакивающие нотки в голосе прекрасной цветочницы Сони и даже страстный, будоражащий кровь танец цыганки Изольды...
Той ночью для Евгения существовала лишь одна женщина - Маша... Мария Николаевна Истомина. Ее мягкое, податливое тело, округлые плечи, пышная грудь с отзывчивыми на ласки сосками...
Перед глазами все еще стоял ее образ. Разметавшиеся по подушке темные кудри с медным отливом, пылающие страстью глаза, маняще приоткрытые губы... Алые словно маки.
И при воспоминании об этой прекрасной женщине вновь возникала знакомая тяжесть в паху. Плоть наливалась кровью. Дыхание учащалось, а из груди рвался торжествующий крик. Безудержный и громогласный...

* * *

Истомина, легко ступая босыми ногами по половицам, молча и почти бездумно приблизилась к окну. Слегка отодвинув штору, воззрилась на заснеженную мостовую.
Крупные пушистые снежинки медленно опускались на землю, пританцовывая в неверном призрачном свете газового фонаря под окном. Красовались, вальсировали и, наконец, ускользали в тень, уступая место своим столь же изящным и беспечным подругам.
От стекла веяло отрезвляющей прохладой. Сквозь невидимые глазу щели в жарко натопленную комнату струился стылый воздух. Истомина опустила взгляд на снежные откосики, прильнувшие к окну со стороны улицы. Так же и она сама, закутанная в кружевное неглиже никла к Евгению той ночью. Доверчиво ища поддержки и спасения, ласки и тепла... Тепла, которого ей так не хватало все эти годы в отношениях с мужем...
Муж...
Истомина вдруг беспокойно вздрогнула и стремительно отпрянула от окна. Замерла, скрестив руки на груди и судорожно стиснув пальцами плечи. Будто не позволяя затаенному в сердце чувству - искреннему и страстному - вырваться на волю и испариться столь же молниеносно, как и зародилось. Словно оберегая его от всего вокруг и от самой себя в том числе. От собственных страхов и людской молвы... порицания общества и гнева Господнего...
Бог... Бог не простит... Покарает...
Издав обреченный стон, столь непохожий на те, что вырывались из ее груди в объятиях возлюбленного, Истомина обессилено опустилась на вычурный пуфик перед изящным трюмо. Изо всех сил сжала ладонями виски, будто желая раздавить голову вместе с роем бессвязных мыслей в ней. Заскулила - жалобно, надломлено, как загнанный в ловушку зверь - и затравленно посмотрела на свое подрагивающее в мерцающем свете свечей отражение.
Немилосердное стекло не скупилось на детали, открывая взгляду образ падшей женщины. Припухшие от страстных поцелуев губы, темные тени под развратными глазами, а на груди - едва прикрытые кружевным неглиже пунцовые следы страсти молодого любовника.
- Грех... грех... мой грех... - Отчаянно метнулась к иконе Истомина и пала ниц в покаянной молитве, сотрясая лбом стылые половицы... - Пресвятая Богородица... Матерь Божья... Не смогла... не сумела... поддалась искушению...
Рыдала, взывала к милости, воздевая руки к закрепленному под потолком образу. Обезумев от осознания собственного греха, рвала волосы, осеняла себя крестным знамением и вновь билась лбом о пол... Молила и каялась... Но устремленный на нее взор Богородицы был непривычно суров и непреклонен.

* * *

Хмурый зимний рассвет застиг Истомину - притихшую и опустошенную - на коленях перед иконой. Обратив полубезумный взгляд на благословенный лик, беззвучно шептала она слова молитвы, без надежды снискать прощение за грех прелюбодеяния. Страшный грех пред Богом, пред нелюбимым, но безмерно уважаемым супругом, пред самой собой... Страшный грех, но сладостный...
А к вечеру следующего дня графиня слегла в горячке. Горничная суеверно крестилась, глядя на ее мертвенно бледное, покрытое испариной лицо с ввалившимися глазами. Приглашенный врач бессильно разводил руками, щеголяя мудреными словами, и, наконец, постановил:
- Все в руках Божьих. Нам остается лишь ждать... - Перекрестился и уехал.
По дому поползли тревожные слухи о душевном помешательстве графини. Обрывки слов, которые она выкрикивала в бреду, лишь подкрепляли подозрения дворни. Горничная Глафира взяла на себя смелость отписать о внезапной болезни Марии Николаевны ее почтенному супругу, уже как полгода пребывавшему на водах в Бадене.
Никто и не надеялся, что графиня доживет до его возвращения, но неделю спустя она все же пошла на поправку. Осунувшаяся, безучастная ко всему происходящему вокруг, вновь поднялась она с постели и, пошатываясь, устремилась к иконе. Устремила на Богородицу полный надежды взгляд и, вздрогнув, отвернулась... не стерпела осуждения...
Невзрачная, похожая на мышку-полевку горничная Глафира, дневавшая и ночевавшая все это время в покоях барыни, понимающе покачала головой и, будто устыдившись увиденного, поспешно скрылась за дверью.
Марию Николаевну Глафира боготворила. Пусть та и не была всегда милостива к ней - порой могла обругать за неуклюжесть и вспылить сгоряча, или даже пригрозить розгами. Но гнев графини всегда был недолговечен, зато улыбка мягкая, ласковая, глаза добрые и руки нежные.
Да не это главное. Помнила Глафира, как, оставшись без родителей - маленькая, голодная, боявшаяся собственной тени - бродила по улицам, просила милостыню у прохожих... Молодая, красивая барыня стала для нее благословением небес, настоящим Рождественским чудом...
Мария Николаевна подошла к Глафире у церкви. Спустилась по ступеням, пряча лицо от разыгравшейся метели в меховом воротнике красивого пальто, и вдруг замерла, заметив дрожавшую от холода девочку у подножья лестницы. Посмотрела - пристально, горестно. Подошла. Коснулась кончиками пальцев куцего серого платка, покрывавшего голову маленькой Глафиры. Вздохнула - тягостно, надрывно.
- Холодно тебе, да? - Тихо, шепотом. - Пойдем со мной, крошка... Пойдем. Я не обижу.
И сдержала свое слово. Бог видит, сдержала. Приютила сироту. Не позволила мужу выгнать девочку обратно на улицу. Плакала, умоляла, взывала к человечности и, наконец, добилась своего. Суровый граф махнул рукой на прихоть молодой красавицы жены. Разрешил оставить сиротку в доме.
Помнила Глафира, как порой усадит ее Мария Николаевна подле себя. То косы начнет заплетать, то сказки рассказывать, то грамоте учить. Но бывало и иначе... Случалось, надолго забудет молодая барыня о сиротке. Ходит улыбчивая, счастливая, то и дело осторожно поглаживая свой слегка округлившийся живот, а на Глафиру и не смотрит вовсе. Не избегает и не гонит прочь, просто не видит и все. Будто нет ее.
Не раз и не два маленькой Глафире доводилось становиться невидимкой в барском доме, но в конце концов, через пару-тройку месяцев, все возвращалось на круги своя... Проходило время и вновь отчего-то печальная, но все такая же ласковая и добрая графиня Мария Николаевна усаживала к себе на колени счастливую Глафиру. Учила грамоте, рассказывала сказки и заплетала ей косы...
Много позже узнала повзрослевшая Глафира о злом роке, преследовавшем Марию Николаевну. Жалела ее, молила Господа о чуде, но тот оставался нем к молитвам сироты... И потому все чаще стала задаваться Глафира вопросом, а есть ли он, Бог, на свете. Но тут же одергивала себя... Есть! Коли ниспослал ей самой когда-то Рождественское чудо в лице Марии Николаевны. Есть!
И больше всех людей на свете, даже больше самого Бога любила и почитала невзрачная горничная - мышка-полевка Глафира - свою барыню. Потому никогда бы не позволила себе обмолвиться кому-то о причинах ее внезапной болезни. А ведь знала она все... Знала.
Но шила в мешке не утаишь. Слухами земля полнится. И они лишь крепли от категоричных отказов графини Марии Николаевны принять ежедневно являвшегося в ее дом молодого и статного гвардейца Евгения Александровича Потоцкого.

* * *

Едва оправившись после болезни Истомина вознамерилась покинуть Петербург. Только избежать встречи с Евгением ей все же не удалось. Он по-прежнему не желал верить, что она осознанно гонит его прочь и даже по прошествии месяца наведывался к ней все также регулярно. День отъезда Истоминой из Петербурга не стал исключением.
Евгений еще из-за кованой ограды заметил царившее на подъездной аллее оживление. Вокруг запряженной в четверку лошадей санной кареты суетливо сновали слуги. Крепили к ней дорожные сундуки.
Приготовления, судя по всему, уже подходили к концу, и появись Евгений несколькими минутами позже, быть может, и не застал бы никого. Но ему посчастливилось пересечь ворота как раз в тот момент, когда меж величественных колонн, обрамляющих парадный вход особняка, показалась закутанная в соболью шубу графиня.
Даже издали она совсем не походила на ту блистательную, чувственную и страстную красавицу, коей запомнил ее Евгений при последней встрече. Вместо нее, метя подолом старомодной шубы заснеженные ступени, к карете величаво спускалась суровая барыня, совершенно лишенная кокетства и светского лоска.
- Мария Николаевна! - окликнул ее Евгений и ринулся вперед, поскальзываясь на укатанном санными полозьями снегу. - Постойте!
Истомина замерла, метнув тревожный взгляд на бегущего к ней юношу, но уже через долю секунды обрела прежнее величие и продолжила путь к карете.
- Постойте! - ухватив женщину за рукав шубы, повторил он и в тот же миг вздрогнул под устремленным на него взглядом. Пустым. Отрешенным. Стылым.
Графиня молчала. Евгений смотрел на возлюбленную и едва узнавал. Заострившиеся черты лица, бледные нетронутые румянцем щеки, темные, болезненные тени под глазами. И что-то еще. Пугающее. Чужое. Незнакомое.
- Вы уезжаете? - Голос малодушно дрогнул.
Истомина едва заметно кивнула. Скривила губы в досадливой полуулыбке. Вероятно, снова хотела промолчать, но вдруг, когда Евгений уже почти утратил надежду услышать ее голос, будто сжалившись над молодым поклонником, заговорила. Ровно. Бесстрастно.

- Да. Петербургские зимы не идут мне на пользу.
- Вы... Маша, Вас пугает осуждение людей? - срывающимся на сип шепотом затараторил он, продолжая судорожно удерживать графиню за рукав. - Но разве их мнение так важно, коли речь идет о любви? О нас с Вами!
- Что мне люди? - нарочито равнодушно покачала головой она. - Ничто не делает их столь добропорядочными и праведными в собственных глазах, как чужое грехопадение. Так пусть потешатся.
- Значит, это я провинился перед Вами? И потому Вы более не желаете меня видеть подле себя?
- Вы? - Во взгляде Истоминой промелькнуло изумление, а вслед за ним горечь. - Причем здесь Вы? Виновата лишь я одна! Ведь грех это, Женя. Грех! Преступление пред Богом, пред мужем...
- Маша! - возмущенно вскричал Евгений. - Маша, подумайте! Что Вам муж? Этот омерзительный старик!
Истомина поменялась в лице и на долю секунды стала даже бледнее прежнего. Но через мгновение щеки ее опалил багряный румянец. Неровный. Лихорадочный. Словно наложенный неумелой рукой подслеповатого художника.
- Как Вы смеете так отзываться о достойном человеке! Вы... мальчишка! - гневно прошипела она. - Он...
- И что же он? - запальчиво перебил ее Евгений. - Обрюзгший старик с "Георгием" на шее и редкими волосенками вокруг лоснящейся лысины! Вам должно быть противно, что...
- Да, мне противно! Противно слушать Вас! Ваши насмешки в адрес всеми уважаемого, порядочного и добрейшего человека омерзительны! Избавьте меня от необходимости их выслушивать! И от своего общества тоже.
Истомина решительно шагнула к карете и, требовательным жестом призвав горничную занять место подле себя, забралась вовнутрь. Потоцкий едва заметил, как мимо него вслед за барыней проскользнула худенькая, облаченная во что-то серое девушка. Дверца кареты захлопнулась, открыв взгляду молодого гвардейца лазарево-золотой герб рода Истоминых с выгравированным понизу девизом: "Не оставлю пути чести и долга". Золотыми буквами по лазаревой ленте. Колкой насмешкой по обнаженной душе...
- Па-а-а-ашла! - ворвался в затуманенное сознание зычный возглас кучера.
Засвистел кнут, рассекая сухой морозный воздух. Встревожено заржали лошади, через мгновение заглушив топотом копыт скрип снега под полозьями кареты. А Евгений, недоуменно сощурившись, продолжал стоять на подъездной аллее и не верил... отказывался верить, что это конец. Что Маша... Мария Николаевна... ушла из его жизни навсегда.
- Не оставлю пути чести и долга... - беззвучно, одними губами прошептал Евгений. - Не оставлю пути чести и долга...

2

А год безымянный, безвременный век.
Война - не война, но тоскливо и вьюга.
И там за стеклом - молодой человек
И все еще девочка (в скобках - подруга).

(Зимовье зверей "Не вальс")

В ту зиму Настя впервые за неполные семнадцать лет своей жизни стала тяготиться деревней. Все здесь навевало тоску - и тишина, и пышущая жаром изразцовая печь, и занесенный снегом яблоневый сад, и некогда милая сердцу оранжерея. Лишь единожды познав столичный блеск, лоск и мишуру, юная княжна уже не могла и не желала находиться вдали от них. Ее манили балы, приемы, театральные премьеры и... Евгений.
Пребывая в вынужденном заточении, угрюмой тенью бродила она по дому, преследуемая суровыми и осуждающими взглядами предков, взирающих со старинных полотен. Украдкой посматривала на собственное отражение в зеркалах. Выискивала признаки женственности в своей почти по-детски худенькой фигурке. Надеялась, что когда-нибудь - уже совсем скоро - она сможет составить конкуренцию прекрасной графине Истоминой в глазах Евгения. Но плечи ее оставались все так же покаты, над искусно расшитым декольте по-прежнему не вздымалась пышная грудь, а дымчато-серые глаза и вовсе утратили недавнюю выразительность и восторженный блеск.
Унылыми зимними вечерами Настя подолгу сидела у камина, устремив отрешенный взгляд на охваченные пламенем поленья. Ждала вестей из Петербурга, вслушивалась в свирепое завывание вьюги за окном и упорно воскрешала в памяти, как закутанная в пышное облако небесно-голубой тафты пышнотелая красавица Мария Николаевна Истомина кружилась в объятиях статного гвардейца Евгения под звуки венского вальса...

* * *

В конце зимы, на второй неделе Великого поста, в фамильное имение Оболенских-Северских неожиданно нагрянул молодой князь Дмитрий Павлович - Митенька. Камня на камне не оставил он от царившего там сонного оцепенения. Суетливо заметались по дому слуги, желая угодить хозяину во всём и сразу. С лихорадочно пылающими щеками и горящим взглядом кинулась юная княжна в объятья брата. И весь вечер, сидя подле него, жадно внимала последним светским сплетням, тревожившим умы сливок петербургского общества.
Сам Митя особого интереса к ним никогда не проявлял. Гораздо больше его волновали новости, связанные с военными действиями на Кавказе, Балканах и в Крыму. Но на этот раз он все же пошел на поводу у младшей сестры, изо всех сил стараясь припомнить что-нибудь примечательное.
- Был я с месяц назад на премьере в Александринском театре. Пьеса называлась "Не так живи, как хочется" по Островскому. Тебе бы, наверное, понравилась. По мне - так чепуха... - морща лоб, рассказывал он. - Говорят, Читау решила покинуть сцену... А, нет, вышла в роли Даши. Да ненадолго, думаю. Огарёв воспротивится.
- Огарёв?
- Ну да, они ведь обвенчались...
- С кем? С Михаилом Ильичом? - недоверчиво воззрилась на брата Настя.
- С ним самым. А что тут такого? - снисходительно усмехнувшись, подтвердил Митя.
- Но это же мезальянс! Кто он, а кто она? Родовитый дворянин женится на безродной актёрке... Это невозможно. Митя, право... ты, наверное, шутишь?
- Ах, Настя. Ты говоришь в точности, как наша маменька. Род, честь, мезальянс... скучно...
- Но...
- Да никаких "но". Какая разница, если они любят друг друга?
- Митя! Ты говоришь крамольные вещи... Разве дали бы родители Михаила Ильича благословение на такой брак, коли были бы живы...
- Мы об этом уже никогда не узнаем, сестренка, сама понимаешь. А Читау... красивая женщина. Умная, страстная, чувственная... Ты же сама восхищалась ее игрой на сцене, ее умением вживаться в роль, а теперь брюзжишь, словно столетняя старуха.
- Митя, - снова ужаснулась Настя. - Разве это повод чтобы жениться?
- То есть любовь ты не считаешь весомым аргументом? - скривил губы молодой князь. - Ищешь поводы? Эх... люблю я тебя, сестренка... Но как представлю, что довелось бы жениться на такой, как ты, хоть в петлю лезь...
Настя вздрогнула и, дабы подавить подступающие слезы, прикусила нижнюю губу. По-мальчишески жестокие слова попали точно цель, напомнив о Евгении и его романе с графиней Истоминой. Неужели он тоже воспринимает ее - Настю - настолько скучной, что предпочтет женитьбе Преисподнюю?
Митя не сразу заметил реакцию сестры и, посчитав тему мезальянса исчерпанной, вновь задумался, припоминая светские сплетни, которые могли бы увлечь Настю. Но в голову лезли исключительно недавно полученные вести из Крыма, в частности о неудачной попытке генерала Хрулева атаковать Евпаторию.
- Знаешь, сестренка, говорят, император болен. Вроде бы ничего серьезного. Обычная простуда. Но все это очень некстати, - угрюмо глядя на охваченные огнем поленья в камине, продолжил Митя. - Я просил командировать меня в Севастополь... Я же боевой офицер, а наш полк прочно осел в Петербурге. При дворе. Только и делаем, что штаны в театральных ложах, да за карточными столами протираем. Пока другие защищают Отечество в бою, наши разряженные кавалергарды лишь позорят честь офицерского мундира. Понимаешь?
Молодой князь перевел полный надежды взгляд на сестру и недоуменно сощурился, заметив произошедшую в ней перемену.
- Настя?
Девушка, продолжая ожесточенно кусать губы, казалось, и вовсе не слышала его последних слов. Ни об императоре, ни о чести офицерского мундира. Ее волновало лишь одно - отношение Евгения. Но разве могла она позволить себе задать столь бесстыдный вопрос брату? И действительно ли хотела слышать чистосердечный ответ? Хотела!
- Ты думаешь, Евгений тоже считает меня скучной и недостойной своей любви? - отрывисто, но все же непривычно твердо спросила она. - Именно поэтому он пошел наперекор воле матери и предпочел мне графиню Марию Николаевну?
- Насть, - неожиданно строго оборвал сестру Митя и недовольно сдвинул брови на переносице. - Потоцкий в Севастополе. Графиня Истомина и вовсе невесть где. Она покинула Петербург незадолго до его отъезда в полк. А ты... гонишься за вчерашним днем. И напрасно себя изводишь.
Настя ничего не ответила брату, но с той секунды Митя нашел в ее лице внимательного и благодарного слушателя баек - и правдивых, и не очень - о героической обороне Севастополя. Ее более не интересовали ни театральные премьеры, ни скандальные мезальянсы. Вести с полей сражений - вот все, что она желала знать.
Ночью Настя долго не могла сомкнуть глаз, вновь и вновь воскрешая в памяти рассказы брата о доблести и мужестве воинов, о тяжелых потерях русской армии, о героизме адмирала Нахимова и вице-адмирала Корнилова, о хирурге Пирогове. Но более всего ее душу растревожили истории о сестрах милосердия - девушках и женщинах дворянского сословия, ринувшихся по зову сердца выхаживать раненных и больных...
Едва дождавшись рассвета, юная княжна велела запрячь карету и отправилась за советом к отцу Иоанну. Для себя она уже все решила, но как воплотить в жизнь задуманное пока не понимала. Кого просить о помощи и содействии?
Приходской священник выслушал сбивчивую тираду Насти, не тая удивления, но перебивать не стал. Позволил выговориться. Да и после того, как она, обратив на него полный надежды взгляд, притихла, долго молчал. Хмурился. Обдумывал услышанное.
- Дитя мое, - наконец заговорил он. - Ваши благородные порывы, несомненно, похвальны и не могут не вызвать уважения. Но... Вы еще так молоды и, мне кажется, видите сие благое деяние исключительно в отрадно-розовом цвете. Считаете войну романтическим приключением... Но хотя бы задумайтесь, на какие лишения Вы сами себя хотите обречь. Ведь это не увеселительная прогулка, не забава!
- Я это понимаю, - потупившись, возразила Настя. - Понимаю!
- А понимаете ли Вы, что война - это прежде всего горечь утраты, это смерть, это ранения, подчас смертельные... Это болезни, в конце концов? Знаете ли Вы, что не меньше дюжины сестер милосердия, отправившихся осенью минувшего года в Севастополь, умерли от тифа? И Вы хотите разделить их участь?
- На все воля Божья. Не Вы ли это мне говорили? Если Господу будет угодно призвать меня к себе...
- Дитя, Вы понимаете мои слова слишком буквально. Да, воля Божья, но вправе ли мы с Вами возлагать на него ответственность за наши собственные деяния и безрассудства?
- Это не безрассудство! Это мой долг как дворянки перед Богом, перед моим Отечеством, перед людьми! - твердо возразила Настя и порывисто продолжила: - Все вокруг твердят о дворянской чести, о долге, о благородстве... А что это, коли не помощь ближнему? Вышивание крестиком и гладью? Музицирование? Посещение балов и театров? Что? Я не собираюсь делать ничего из ряда вон выходящего! Поймите это. Я лишь следую пути, выбранному моими предками! Пути служения Отечеству и царю! Это мой дворянский долг, к которому призывает не только Великая княгиня Елена Павловна, но и мое сердце.
- Долг? Прежде всего Ваш долг это почитание отца и матери. Супруга, которого они Вам выберут. И воспитание детей. Вот первостепенный долг женщины. И дворянки! К слову, одобряют ли Ваши родители это решение?
- Мои родители, отец Иоанн, как Вам известно, истинно благородные люди! - дерзко вздернув подбородок, отчеканила Настя. - Всю свою жизнь они верой и правдой служат России. И именно им мы с братом должны быть благодарны за...
- Настенька, - ласково улыбнувшись юной княжне, прервал ее страстную тираду священник. - Я восхищаюсь Вашим мужеством и желанием помочь страждущим, я вижу решение Ваше твердо, и отговорить Вас мне не под силу... Да и не в праве я. Поэтому объясните цель Вашего визита ко мне? Благословить Вас на святое дело? Я благословляю...
- Так помогите мне! Я решилась. Да! Но как мне претворить это решение в жизнь? С чего начать?
Отец Иоанн задумчиво потер переносицу.
- Дитя мое, если Вам так будет угодно, я могу написать сопроводительное письмо, которое Вы предоставите в Крестовоздвиженской общине сестер милосердия, - не слишком уверенно предложил он после продолжительного молчания и, встретив благодарный взгляд юной княжны, мягко улыбнулся. - Да, так и поступим. Так и следует поступить.

* * *

- Ну, сестренка, ты даешь... - удивленно присвистнул Митя, услышав о намерении Насти, и тут же саркастически скривил губы. - Дворянская честь, достоинство, родительское благословение... А сама-то как запела, едва узнала, что Потоцкий в Севастополе. Сразу же позабыла о девичьей гордости и собралась бежать вслед за ним, как собачонка. Думаешь, он вдруг воспылает к тебе неземной страстью? Брось, сестренка...
Настя побледнела, оскорбленная словами брата. Отвела взгляд и тихо, но твердо заговорила.
- Митенька, мне горестно и стыдно, коли ты видишь за моим желанием помогать раненым лишь безнравственность? Поверь, мне и подумать страшно, что я могла бы опозорить наш род грехопадением и попыткой навязать свое общество мужчине...
- Не просто мужчине, а твоему несостоявшемуся жениху, - едко ухмыльнулся Митя. - О котором ты еще вчера...
- Вот именно, несостоявшемуся, - отчеканила Настя. - Насильно мил не будешь. И я молю Господа, чтобы мне не довелось повстречать Евгения в Севастополе... Молю, чтобы вражеские снаряды обходили его стороной, чтобы он остался жив и невредим. Но коли случится так, что потребуется перевязать ему раны, я исполню долг и не посрамлю честь благородной фамилии Оболенских-Северских.
- Ах как высокопарно...
- Понимай, как знаешь. Но от своего решения я не отступлю! Помоги мне, Митенька! Христом Богом тебя прошу, помоги! Не могу я так больше жить... салфетки вышивать, зная, что во мне нуждаются... что я могу спасти чью-то жизнь... и внести свой вклад в нашу победу.
_________________

 » Кодекс чести - 2 (Историческая повесть)

3

Над Сапун-горой цветут тополя,
Над Сапун-горой летят журавли,
Но плывут из края в край по полям
Эти маки, маки - совесть земли.
(Ю. Антонов "Маки")

Брат и сестра Оболенские-Северские прибыли в Севастополь лишь в апреле. С разницей в одну неделю. Митю задержала в Петербурге внезапная смерть императора, а Настя не день и не два изучала азы медицинской науки в Крестовоздвиженской общине.
Папенька - князь Павел Петрович Оболенский-Северский - преград дочери не чинил и отнесся к ее желанию с уважением. Тем более, что столь благородный порыв юной княжны снискал благоволение молодого монарха и добавил ее отцу весу при дворе.
Маменька - Елена Константиновна - по-прежнему поправляла здоровье на водах. И ее решено было не тревожить, дабы случайные волнения не оказали пагубного влияния на ее самочувствие. Чему сама Настя в тайне ото всех была несказанно рада.
Но странное ощущение обманутости возникло у Насти сразу по прибытии в Севастополь. Жизнь там текла на первый взгляд размеренно, даже празднично и совсем не напоминала те картинки лишений и человеческих страданий, которые рисовало ее воображение благодаря рассказам Мити и предостережениям отца Иоанна.
Ярко светило солнце, игриво поблескивая над пронзительно-синим морем. Легкий теплый ветерок надувал паруса скопившихся в бухте шхун и колыхал волны. Вдали, над горизонтом ползли длинные белые облака, не нарушая царившей вокруг беззаботности и умиротворения. Так же как и окутанная дымкой Сапун-гора, желтоватой тенью высившаяся над городом.
С бульвара доносились звуки какого-то старинного вальса в исполнении полкового оркестра. Пахло солью и цветущими акациями. И лишь изредка воздух чуть сотрясали доносившиеся откуда-то гулкие пушечные залпы, подозрительно напоминающие отдаленные раскаты грома.
Но на них будто бы никто не обращал внимания. По бульвару вальяжно прогуливались офицеры и юнкера, дамы с изящными ажурными зонтиками. Они улыбались, переговаривались, и всем своим видом демонстрировали полное довольство жизнью, собой и окружающим миром.
Разве это война? Недоверчиво щурясь, безмолвно вопрошала Настя, озираясь по сторонам. Героические сражения? Доблесть русской армии и флота? Лишения? Боль? Потери?
Тот же вопрос четко отпечатался на лицах семерых ее теперь уже подруг, самоотверженно покинувших родные дома и преодолевших долгий тяжелый путь, дабы придти на помощь солдатам, матросам и офицерам, мужественно обороняющим Севастополь в ожесточенных боях. И вот он осажденный город... Красивый, праздничный, гордый. И словно насмехающийся над благородными порывами только что прибывших сестер милосердия.
Облаченные в скромные коричневые платья, белоснежные передники и чепцы женщины замерли перед величественным Домом Морского Собрания, где им предстояло выполнять возложенную на их хрупкие плечи богоугодную и гуманную миссию. Трудно - почти невозможно - было вообразить, что за этими массивными, богато украшенными бронзой дверьми из красного дерева расположился главный перевязочный пункт. Казалось, распахнись они, и послышится смех, музыка, веселые и шумные разговоры. Праздник...
Но очутившись внутри, в большой беломраморной зале с уходящими на два этажа ввысь розовыми пилястрами, Настя обмерла и, в миг устыдившись своих недавних сомнений в героизме воинов осажденного Севастополя, потупила взгляд на половицы прекрасного паркета. Когда-то - кажется, совсем недавно - по ним порхали танцующие пары. Дамы дарили кавалерам чарующие улыбки, кокетливо обмахивались веерами. Офицеры галантно целовали их затянутые в перчатки пальчики... Шуршали шелка... Играла музыка...
Да, все здесь еще хранило следы былого праздника, но оттого лишь острее ощущался контраст с происходящим сейчас. Множество кроватей с ранеными под тускло-серыми одеялами. Стоны - мучительные и рвущие душу на части. Тяжелый, смрадный запах - людских испражнений, пота, гниющего мяса и крови.
Значит, вот чем пахнет война? Совсем не акациями и морем.
- Ну, чего же вы оробели, голубки? - поторопила застывших на пороге женщин старшая сестра милосердия. Взгляд ее, несмотря на лучившуюся доброту, смотрел строго и, кажется, даже немного осуждающе. Будто бы говорил: "Ну что? Никак обратно в столицу навострились? Поиграли в благородство и хватит?" - Пойдемте. Николай Иванович в операционной. У нас с утра одиннадцать ампутаций было. И еще предстоит несколько.
- Ампутаций? Так много... - в ужасе протянула одна из только что прибывших женщин.
- А Вы как думали? Война...
- Но неужели никак нельзя обойтись без них... В Петербурге говорят...
- В Петербурге любят посудачить, - строго оборвала ее старшая сестра милосердия. - А здесь мы делом заняты. Николай Иванович людей с того света вытаскивает!...
Не дожидаясь реакции на свои слова, женщина двинулась вдоль рядов коек, время от времени останавливаясь то, чтобы поправить кому-то одеяло, то, прикладывая руку ко лбу страдальца, проверяла не усилился ли жар, то заговаривала с кем-нибудь из раненых, справляясь о самочувствии. И, наконец, достигла плотно закрытой двери.
- А здесь у нас операционная. До войны в этой комнате в бильярд офицеры играли, - сообщила она, обернувшись к следовавшим за ней женщинам. - А ныне... Ну да вы и сами увидите. А впрочем, можете остаться здесь... - И, раскрыв дверь, заглянула в образовавшийся проем.
Через ее плечо взгляду Насти открылась не менее, а, быть может, даже более страшная картина, нежели в большом зале. Угрюмые, изнуренные лица докторов вокруг операционного стола. Лежащий на нем раненый. Его открытые, остекленевшие под влиянием хлороформа глаза. Бледные губы с запекшейся кровью, будто шепчущие что-то. Кривой нож в окровавленной руке врача, нацеленный на приговоренную к ампутации ногу солдата. Еще один раненый, ждущий своей очереди на носилках в углу и полными ужаса и муки глазами взирающий на товарища.
Поддавшись малодушию, Настя зажмурилась, когда острый нож коснулся ноги пациента и в ту же секунду, судорожно, борясь с подступающей дурнотой, стиснула зубы. Раздался душераздирающий крик - то ли вдруг пришедшего в чувство солдата на операционном столе, то ли его корчащегося в муках товарища. Яростные проклятия. Стон. Хотелось заткнуть уши и бежать из этого ужасного места. Далеко-далеко... Домой. В усадьбу. Где пышет жаром изразцовая печь. Где, быть может, уже пышно цветет яблоневый сад и играют в городки крестьянские дети...
Настя приоткрыла глаза, сжав в кулаке ткань передника. Сглотнула и, решительно отсекая пути отступления, протиснулась вслед за старшей сестрой милосердия в операционную...

Верховодил здесь приземистый лысоватый мужчина с темными бакенбардами и окровавленными по локоть руками. При взгляде на него сложно было поверить, что это и есть тот знаменитый хирург-новатор - профессор Николай Иванович Пирогов. Но то был именно он. Сосредоточенный. Решительный. Неутомимый...
- Они что же там, в Петербурге, совсем из ума выжили, - гневно свел он брови на переносице по окончании операции, повернувшись к двери, и двинулся прямиком к Насте, вытирая на ходу руки о полотенце. - Детей сюда присылать вздумали?
В два шага он пересек бывшую бильярдную, остановившись напротив юной княжны, и бесцеремонно приподнял испачканными в крови пальцами ее подбородок. Пристально, сурово посмотрел ей в глаза.
- Я не ребенок! - судорожно сглотнув, отчеканила Настя и для пущей убедительности вздорно тряхнула головой. - Не ребенок. И я справлюсь! Будьте уверены!
- Будьте уверены? - удивленно сощурился Пирогов. - Ну что ж... Посмотрим-посмотрим, чего стоят Ваши заверения, барышня. А молодость она и, правда, не порок...
Настя изо всех сил старалась доказать окружающим и прежде всего прославленному хирургу, что доверие, оказанное ей Великой княгиней Еленой Павловной, было не напрасным. И что для нее это не прихоть, не блажь, а самая что ни на есть важная цель в жизни - служить своему Отечеству, помогать людям, выхаживать раненных бойцов, проливающих кровь в сражениях с неприятелем.
И пусть порой ей хотелось выть от отчаяния при мысли, что эта война никогда не закончится, поддаться слабости и сбежать Настя более не помышляла. Только операционную она все же старалась обходить стороной, в основном ухаживая за ранеными до и после их попадания в эту страшную комнату. Зато делала это самоотверженно и не жалея сил, вскоре снискав себе уважение и раненых, и коллег - как докторов с фельдшерами, так и других сестер милосердия.

* * *

В мае под пронзительно-голубым небесным сводом алым пламенем вспыхнула израненная Севастопольская земля. Будто не могла и не желала более впитывать в себя людскую кровь и в одночасье выплеснула ее наружу... Зацвели маки. Гордо и укоризненно кивали на ветру их пурпурные головки. Лоснились на солнце блестящие лепестки, отсвечивая золотом по краям.
Все чаще сотрясали воздух пушечные залпы. Нескончаемым потоком стекались к Дому Собрания носилки с ранеными и даже убитыми. Однажды вечером, незадолго до заката солнца принесли в перевязочный пункт обезглавленное тело.
Не тая ужаса, кинулась старшая сестра милосердия наперерез солдатам.
- Ну куда же? Куда же вы его несете?
- Не бушуй, сестричка! Не бушуй... Голову за следом несут. Говорят, доктор тут кудесник... С того света людей возвращает. Авось подлатает он нашего Акима... Вылечит.
- Как подлатает? - изумленно вскрикнула женщина. - Голову пришьет и обратно в строй вернет? Голубчики... он ведь хирург, а не Господь Бог...
А днем десятого мая в перевязочный пункт явился важный офицер. Деловито окинув взглядом бывшую бальную залу, он сообщил Пирогову о предстоящей крупномасштабной военной операции и наказал подготовиться к большому поступлению раненых.
Настя шла в тот вечер на дежурство с тяжелым сердцем. Горестно смотрела на браво шагающие к батареям отряды и пока еще пустые носилки, которые тащили за ними вслед. С содроганием осознавала, что кого-то из этих офицеров, юнкеров и солдат доставят ночью в перевязочный пункт, и вновь наполнится большая бальная зала стонами и кровью, а из бывшей бильярдной будут доноситься душераздирающие крики на миг очнувшихся от хлороформного дурмана раненых. А кто-то так и останется лежать на бастионе.
Настя упорно гнала прочь мысли, что среди убитых и тяжело раненых может оказаться Митя или Евгений. Но на душе было не спокойно. Сердце замирало от страха за них.
Смеркалось. Ветер тихонько шелестел молодой листвой на деревьях. В траве запели ночные цикады. Пронзительно и тревожно. Настя подошла к парадному входу Дома Собрания и на мгновение замешкалась, с опаской всматриваясь в тускло освещенные, почти темные недра перевязочного пункта в прямоугольнике настежь распахнутых дверей. И, наконец, подавив тяжелый вздох, поднялась по высоким ступеням.
В беломраморной зале с уходящими ввысь розовыми пилястрами все было готово к новому поступлению раненых. Тюфяки уже без кроватей расстелены рядами на полу. У входа - столики с бумагой. У стены - разложенные на подставке примочки, бинты, компрессы, груды корпии, свечи. В углу - большой кипящий самовар и два стола с кружками и чайниками, чуть поодаль - водка, вино, кислое питье, рюмки.
Вокруг полумрак и какая-то страшная, неестественная тишина. Собравшиеся в зале доктора, фельдшеры, сестры милосердия, если и переговариваются, то лишь каким-то суеверным шепотом, но преимущественно молчат. Ждут. Кто-то бродит между рядами тюфяков - парами, либо в одиночестве. Кто-то время от времени скрывается в операционной...
В дверной проем и высокие окна по обеим сторонам залы заглядывала теплая южная ночь. Замер на синеющем небосклоне тонкий серп полумесяца. И вдруг будто молния блеснула, вздрогнула земля, задребезжали стекла в рамах от сокрушительного треска.
Настя зажмурилась, инстинктивно втянув голову в плечи. Судорожно стиснула пальцами белый передник.
- Господи... Матерь Божья... спаси и помилуй нас грешных, - упав на колени, надрывно запричитала одна из сестер милосердия, в точности озвучивая Настины мысли, и начала лихорадочно креститься.
Сполохи все чаще пронзали ночную синеву. Вскоре видневшееся сквозь дверной проем небо стало почти по-петербургски светлым от непрерывных вспышек. Пушечные залпы слились в единый громоподобный гул, из которого уже невозможно было вычленить отдельные удары... И хоть пальба шла на бастионах, казалось, будто снаряды разрывались в самом городе, сотрясая его до основания.
Так продолжалось не меньше часа, прежде чем в открытые двери втащили носилки. Первые. Вторые. Третьи... А вслед за ними еще и еще. Нескончаемым потоком. Зал неуклонно наполнялся ранеными. Казалось, что ими уже застлан весь пол, так что и ступить-то более некуда.
Их мученические стоны и душераздирающие крики заглушили пальбу с бастионов. Даже дребезжание стекол уже более не ощущалось так отчетливо, как в молчаливом ожидании.
- Доктор, Ваше превосходительство! Не мучьте! Пощадите! - доносилось со всех сторон.
"Бильярдная" тоже была полна страдальцев, но в ту ночь оказалось не до операций. С трудом успевали хотя бы сделать перевязки и распределить раненых - кого в Гущин дом, кого на Николаевскую батарею - чтобы освободить место для новых поступлений.
- Сюда рабочих! - Попыталась перекричать шум Настя, с трудом пробираясь между носилок к двери. - Вон тех надо снести в Гущин дом! А этих на Николаевскую!
- Сестра! - цепко ухватившись за подол Настиного платья, простонал лежавший на тюфяке солдат. - Дай водки! Помилуй! Водки!
Настя метнулась к штофу на столике, краем глаза заметив, что в зал внесли еще одного раненого. Кинула полный отчаяния взгляд на его окровавленный офицерский мундир и вдруг замерла. Медленно, не желая верить увиденному, вновь повернула голову к носилкам.
- Евгений, - в ужасе прижав руки к груди, выдохнула она. На нетвердых, подкашивающихся ногах ринулась наперерез носильщикам и рухнула на колени, коснувшись подрагивающими пальцами лица Потоцкого. - Евгений Александрович.
Взгляд его, полный муки и боли, на мгновение прояснился и обратился на девушку.
- Анастасия Павловна, - едва слышно прошептал. - Вы? - Попытался ободряюще улыбнуться, но губы его лишь скривились в мучительной гримасе. - Вот и свиделись мы с Вами...
Едва успев произнести эти слова, Евгений потерял сознание. Настя судорожно стиснула его окровавленные пальцы, не замечая, что плачет.
- Евгений Александрович, прошу Вас, не умирайте... Прошу Вас... - шептала она, стоя на коленях перед носилками. Подняла глаза, лихорадочно ища Пирогова. И через долю секунды заметила его, пробирающегося к ней между рядами.
- Николай Иванович! - не своим голосом позвала она, силясь перекричать стоявший вокруг шум. - Николай Иванович! Скорее сюда! Пожалуйста...
К счастью, он только что закончил осматривать очередного раненого и, увидев, что принесли офицера, сразу же поспешил к нему.
- Подсветите-ка мне, Настенька! - склонившись к Евгению, попросил он. - Тяжелое ранение в грудь. Большая кровопотеря. Помогите мне приподнять его. Быть может, пуля прошла навылет...
Настя, держа в одной руке свечу, другую просунула под спину Евгению, притягивая его к себе. Пирогов, сосредоточенно морща лоб, ощупал раненого и, наконец, покачав головой, пробормотал:
- Нет, засела внутри...
По взгляду хирурга, Настя поняла, что состояние Евгения, действительно, тяжелое. Да и сама это видела... И, затаив дыхание, ждала вердикта...
"Только не в Гущин дом", молчаливо заклинала она. Знала, что если Пирогов сейчас назовет это страшное место, значит, надежды нет совсем... и помочь Евгению уже не сможет никто на этом свете.
"Только не в Гущин дом", отчаянно молили ее полные слез глаза, устремленные на Пирогова.
"Только не в Гущин дом!"
- Будем оперировать, - ободряюще кивнув Насте, наконец, произнес хирург после продолжительного молчания. - Надо извлечь пулю. - И окликнув носильщиков, приказал отнести раненого в комнату, предназначенную для офицеров. - Будем оперировать, Настенька.
- Будем, - облегченно вздохнула девушка и порывисто припала губами к руке Пирогова. - Спасибо Вам.
- Ну, бросьте.. бросьте... Вот еще чего удумали. Я же не архиерей, чтобы мне руки целовать... Да и благодарить покамест не за что.
Светало. Пальба на бастионах стихала. Поток раненых потихоньку начал иссякать. Доктора и фельдшеры удалились в операционную, сестры заканчивали с перевязками.
Из-за Сапун-горы поднималось солнце. Пламенели в первых утренних лучах маки на склонах севастопольских холмов. Весело чирикали птицы. А в маленьком садике при Доме Собрания под пышным цветом белой акации лежало не меньше двух дюжин тяжело раненных и умирающих солдат и матросов, которым пока не хватило места в "бальной зале"...
...В ту страшную майскую ночь из строя выбыло около трех тысяч человек. Больше половины из них поступило в центральный перевязочный пункт.

* * *

Несмотря на успешно проведенную операцию, состояние Потоцкого оставалось крайне тяжелым. Началась лихорадка. Весь следующий день и ночь Настя неотлучно сидела у его постели. Неустанно меняла компрессы на пышущем жаром лбу. Молилась. Часто замирала, напряженно вслушиваясь в слабое дыхание Евгения... В такие моменты ей отчетливо представлялось, что еще мгновение из его груди вырвется предсмертный хрип. Панически боясь такого исхода, она судорожно сжимала его руку и начинала говорить... Рассказывала обо всем на свете, о любой мелочи, приходившей в голову... Лишь бы не молчать. Лишь бы он слышал ее голос рядом...

Многое припомнила Настя, сидя у его постели. И о Пасхе, которую ей довелось праздновать в тот год в Рождественско-Богородицком женском монастыре неподалеку от Белгорода, и о чудотворном образе Корсунской Божьей матери в монастырской часовне, перед которым она молилась, прося придать ей стойкости и сил в уходе за ранеными. И о радушном приеме в доме Харьковского генерал-губернатора Кокошкина. И о переправе через Днепр. А еще о том, как страшно выли волки в степи, как увязали колеса тарантасов на размытой дороге...
Насте казалось, что перестань она разговаривать с метавшимся в бреду Евгением и совсем порвется та тонкая нить, удерживающая его на этом свете... Ведь и мать его графиня Вера Алексеевна, и возлюбленная Мария Николаевна далеко... И не знают, не ведают, как тяжело его состояние теперь... А она - Настя - рядом... И кто, если не она, покажет ему, что он не остался один на один со смертью...
К утру второго дня состояние Евгения уже не казалось столь безнадежным. Мертвенная бледность его лица утратила пепельный оттенок. Жар начал спадать. Но Евгений по-прежнему пребывал в беспамятстве.
А Настя продолжала рассказывать. Обо всем, что приходило в голову. Подчас о совершеннейшей ерунде... О котенке, которого она подкармливала молоком... о герани, что зацвела у нее на окне несколько дней назад. Но чаще о том, как все раненые любят доктора Николая Ивановича, как он неутомим и добр. С каким воодушевлением он отдается работе.
- Знаете, Евгений Александрович! Доктор Пирогов - великий человек. У него золотые руки... Это истинное счастье, что на земле есть такие люди, как он! Правда-правда! Он и Вас спас... После такой виртуозной операции Вы просто не можете не поправиться!
- Да, это будет чудовищным свинством с моей стороны, - вдруг, не открывая глаз, слабо усмехнулся Евгений и облизнул запекшиеся губы.
- Евгений Александрович... Я сейчас... сейчас...
Настя порывисто метнулась к графину с водой и, наполнив стакан, поднесла его ко рту Евгения.
- Вы очнулись! Как Вы?
- Как будто меня переехала карета... - морщась от боли, пробормотал он. - Трижды... или нет. Наверное, четырежды...
- Вы шутите, значит, Вам уже лучше.
- Какие уж тут шутки, Анастасия Павловна. Чистую правду говорю. Будто карета переехала.
Не поднимая головы с казенной подушки, Потоцкий смотрел на Настю. Любовался ею и недоумевал, как он мог раньше не замечать, насколько она прелестна. Как трогательно она краснеет, когда он касается ее руки. Как мило подрагивает кончик ее носа, когда она говорит. Какой у нее тихий и нежный голос, а глаза словно туманная дымка, сквозь которую пробиваются первые солнечные лучи.
- Анастасия Павловна, Вы ангел! - едва слышно прошептал он. - Истинно ангел, сошедший с небес.
- Евгений Александрович, - смущенно потупилась девушка. - Ну что Вы? Какой же я ангел? Вовсе нет. Обыкновенный человек...
- Ангел...

* * *

Примерно через неделю после той страшной ночи в Дом Собрания явился Митя. Какой разительный контраст с царившей в бывшей танцевальной зале обстановкой составлял этот статный офицер в новой шинели и белоснежных перчатках. Сам он, будто не замечая ничего вокруг, браво прошествовал вдоль ряда коек к показавшейся в дверях операционной сестре милосердия.
- Добрый день, сестра. Где я могу найти княжну Анастасию Павловну Оболенскую-Северскую? - чинно кивнув в знак приветствия, поинтересовался он.
- Настасью Павловну? - окинув молодого человека недоуменным взглядом, зачем-то переспросила женщина. - Я позову. А Вы, наверное, лучше на улице ее подождите. Вы ведь не раненый?
- Нет, слава Богу. Здоров. Передайте ей, что пришел Митя. Брат ее. Она обрадуется.
- Ах, брат... - на губах сестры милосердия заиграла теплая улыбка. - Передам. Передам. Волновалась она за Вас, Дмитрий Павлович. Очень волновалась. Я-то знаю.
Несколькими минутами позже с радостно горящим взглядом Настя выпорхнула на порог Дома Собрания. На мгновение замерла, порывисто прижав руки к груди, и сбежала по ступеням в объятия брата.
- Митенька... Митенька... - лихорадочно приговаривала она, гладя его по груди, по плечам, лицу. - Живой. Митенька. - Стиснула обеими руками его затянутые в белую перчатку пальцы и, блаженно улыбаясь, поднесла их к мокрой от слез щеке. Зажмурилась. - Митенька.
- Ну, что за мокрое дело ты тут развела, - погладив сестру по голове, усмехнулся Митя. - Сама же говоришь, живой. А слезы льешь, как по покойнику. Прекрати реветь, Настёна. Не гневи Бога, а то еще беду накличешь на мою голову.
- Митенька, я плачу от счастья. Ты ведь жив... Я так боялась за тебя. К нам нынче ночью столько раненых принесли. И прошлой тоже. И неделю назад. Страшно так... А ты живой. И все такой же. Слава Богу!
Настя порывисто перекрестилась и, попыталась вытереть слезы.
- Да-да! Конечно, ты прав. Нельзя плакать. Я больше не буду. Ну расскажи мне. Расскажи, как ты. Все как есть расскажи.
И Митя рассказал. О том, как здоровается за руку с генералами, о том, какое уважение он снискал себе в полку за храбрость и отвагу. Что не сегодня-завтра будет, несомненно, представлен к награде. И снисходительно посмеивался, замечая, что Настя едва заметно вздрагивает, когда издали доносятся приглушенные залпы пушечных орудий... А потом будто смущенно потупился, и поддев мыском сапога маленький камушек, откашлялся и попросил:
- Насть, могла бы ты мне одолжить немного денег? До завтра. Я утром верну. Непременно.
Восхищенная подвигами брата, Настя не сразу заметила произошедшую в нем перемену. Как он будто бы утратил на мгновение весь свой бравый облик и жалобно посмотрел на сестру.
- Ну, конечно, Митенька. Конечно, - порывисто доставая из кармана передника пестро расшитый кошелек, защебетала она. И тут же отдала брату все его содержимое. Три рубля. - Вот. Возьми. Если мало, у меня на квартире есть еще. Двенадцать рублей.
Митя снова изменился в лице, скривив губы в ехидной полуулыбке.
- Сестренка, это же гроши, - насмешливо протянул он, позвякивая монетами на ладони.
- Но у меня больше нет, - растерянно пожала плечами Настя. - Это все. Ты же знаешь, мы жалования не получаем.
- Да причем здесь жалование? Все знают, что у сестер милосердия огромные деньги на хранении лежат. А ты, когда брат к тебе за помощью обращается, три рубля суешь.
- Митенька, я не понимаю...
- Все ты понимаешь. Кому, как не вам, раненные отдают на хранение "инвалидные" деньги? Кого, как не вас, просят умирающие переслать их родным? Есть у тебя деньги, сестренка. Есть! А мне всего-то двадцать шесть рублей нужно! Всего!
- Митенька, я не узнаю тебя! Как ты можешь предлагать мне такие вещи? - испуганно глядя на брата, прошептала Настя. - Пойми, это ведь чужие деньги! Чужие! И я не в праве ими распоряжаться!
- Сестренка, я же не прошу тебя отдать мне их насовсем. Я верну их нынче же. Вечером. Отыграюсь и верну. И никто не узнает.
- Митя! Нет! Нет! Я не могу!
- Можешь, сестренка. Только не хочешь!
- Я не могу, Митенька. И да, не хочу! А коли ты не отыграешься? Снова придешь и будешь уговаривать меня пойти на преступление? Украсть!
- Украсть? Нет, взять в долг. Я отпишу папеньке. Он непременно пришлет. Непременно!
- Митя, я не узнаю тебя. Разве это те самые подвиги, о которых ты так мечтал? О которых рассказывал мне тогда в имении? Карточные долги, кутеж? Митя!
- А знаешь ли ты, каково там, сестренка? Там на бастионах! Каково это, когда снаряды свистят и вспахивают землю в трех метрах от тебя? Когда только что ты говорил с человеком, а через три минуты он лежит убитый осколком в грудь? - вскричал Митя, сверля Настю яростным взглядом. - То-то же, сестренка! А ты говоришь подвиги!
- Митя, мне страшно слушать тебя! Ты дворянин... Ты офицер! Ты один из лучших выпускников Пажеского корпуса и...
- А пуля, Настенька, стирает различия между лучшими и не лучшими, между офицерами и простыми солдатами!
- Пуля не может стереть грань между честью и бесчестием, Митя! Не может! Мы всегда должны оставаться честными людьми. Прежде всего, людьми!
- Настасья Павловна, - окликнула юную княжну старшая сестра милосердия, выглянув из-за массивной двери Дома собрания. - Вас тот раненый офицер зовет. Поспешите!
Кинув на брата полный осуждения взгляд, Настя стремительно поднялась по ступеням. Обернулась, взявшись за массивную ручку двери. Хотела что-то сказать, но не смогла. Не нашла нужных слов. Вздохнула.
Живым Митю она видела в последний раз. В ту же ночь его убило осколком французского снаряда на бастионе.
Но смерть его стала напрасной потерей. Как и десятки тысяч других в этой кровопролитной войне. Двадцать восьмого августа того же года, после одиннадцатимесячной героической обороны Севастополя, осажденный город был сдан неприятелю.
Русские войска бесславно покидали насквозь пропитанную кровью землю...

4

Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он -- с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.

(М.Лермонтов "Смерть поэта")

Покинув Петербург, Истомина отправилась на богомолье по святым местам. Много православных храмов и монастырей посетила она за те несколько месяцев. Людей сторонилась. В разговоры не вступала. Не одну ночь провела в молитвах перед чудотворными образами. Но к концу весны все чаще стала ловить себя на мысли о возвращении домой. Не в Петербург, а в Смоленскую губернию - в родовую усадьбу. И, наконец, решилась - приказала кучеру держать курс на Рославль.
Мерно покачиваясь в карете, Истомина молча взирала на пролегающие за окном родные просторы. На выглядывающие из-за деревьев купола храмов и остроконечные шпили колоколен. На живописные озера и отражающуюся в них небесную синеву с пышными хлопьями облаков. На важно вышагивающих по полям грачей. На изящные белоствольные березки, мелькающие в молодых ельниках. И впервые за долгие месяцы странствий вдруг почувствовала в душе умиротворение и покой. Поняла, что вот она и есть та самая столь необходимая ей чудотворная святыня - родная земля.
В поместье Истомину никто не ждал. И потому переполох, вызванный ее внезапным приездом, приобрел поистине грандиозные масштабы. Но сама она суетливую беготню дворни и управляющего, казалось, не замечала. И даже будто бы умилялась, глядя на следы запустения вокруг - и на облупившуюся краску на фасаде, и на немытые окна в гостиной, и даже на толстый слой пыли, покрывавший балюстраду парадной лестницы.
А тем временем, скрывшись с глаз графини, управляющий отписал спешное письмо в Петербург недавно прибывшему из заграницы барину. Сообщил, что пропавшая Мария Николаевна нашлась и пребывает в добром здравии.
Граф Истомин не заставил себя долго ждать. Приехал в поместье через неделю.
За прошедший год он еще больше постарел и, странное дело, будто усох... Некогда крупный и даже импозантный мужчина вдруг предстал перед женой исхудавшим старцем, скелетом обтянутым изжелта-серой словно пергаментной кожей. Но осанка его была все также величава и грозна. А шаги по-военному чеканны.
Выйдя из кареты, он взглянул на жену лишь мельком и в ту же секунду яростно окликнул конюха:
- Ерёмка!
Здоровенный детина - косая сажень в плечах - незамедлительно ринулся к барину, почтительно склонив голову.
- К позорному столбу ее!
- Кого? - недоуменно воззрившись на хозяина, переспросил конюх.
- Кого, - ядовито передразнил граф, скривив губы в злобной гримасе. - Барыню - вот кого! И поторопись!
Истомина вздрогнула, немигающим взглядом уставившись на мужа. Тело на мгновение парализовало от ужаса. Показалось, будто в грудь ударил раскаленный поток свинца и, проникая сквозь поры под кожу, хлынул в кровь. Устремился в голову и, заглушая собой все прочие звуки, гулко застучал в висках. Еще секунду назад усадебный двор полнился голосами, топотом копыт, шуршанием гравия под сапогами графа... И вдруг - ничего! Только эти гулкие тяжелые удары... Жар. Бездна.
Холодная испарина отрезвляющей змейкой скользнула вдоль позвоночника. Истомина словно впервые в жизни попробовала вздохнуть... Получилось... Пошевелить онемевшими пальцами... Получилось... Ободренная успехом рука непроизвольно потянулась к выбившейся пряди волос. Заправила за ухо... Вздох... первый... второй...
- Иван Григорьевич, - не своим голосом окликнула Истомина мужа, с трудом превозмогая оторопь. - Я... - И замолчала.
- Ну и что же Вы? - нарочито медленно обернувшись и окинув жену брезгливым взглядом, переспросил Истомин. - Неверная жена? Падшая женщина? - будто выплюнул. - А падших женщин привязывают к позорному столбу и секут плетьми. Вы этого добивались, бесчестя меня перед людьми? Так получайте заслуженное! К столбу ее! Живо!
Конюх Ерёмка нерешительно подошел к барыне и, не глядя ей в глаза, взял за локоть.
- Простите, барыня... Я не люто... клянусь. Я бы сам ни в жизнь...
- Я знаю, знаю... - одними губами прошептала Истомина, покорно следуя за своим невольным палачом.
Дворня безмолвствовала. Даже безмерно любившая барыню горничная Глафира не в силах была произнести ни слова, в ужасе замерев у балюстрады...
- Без меня порку не начинать! - грозно рявкнул граф с последней ступени лестницы. - Я лично прослежу за исполнением наказания! А пока раздеть ее до исподнего...

* * *

Истомина с остекленевшими от ужаса глазами стояла привязанная к позорному столбу в одной нижней сорочке. Ждала исполнения приговора мужа.
Вокруг столпилась дворня. Но никто кроме Глафиры по-прежнему не решался подать голос. А та, упав на колени у ног любимой барыни, надрывно рыдала, молила Бога ниспослать милость. Склонив голову до земли, целовала босые пятки Истоминой. Но та, казалось, была безучастна ко всему происходящему вокруг...
Наконец, появился граф. Дворня расступилась, пропуская его вперед. Твердо чеканя шаг, он подошел к столбу. Не глядя, отпихнул сапогом подвывающую Глафиру. И, проверив прочность узлов на запястьях жены, резко разорвал на ее спине сорочку.
Повернулся к Ерёмке и уже открыл рот, чтобы приказать начинать порку, как заметил в его руках розгу.
- Э-э-э, нет! - сурово протянул он, качая головой. - Так, братец, не пойдет. Возьми-ка плеть. Чай не дитя малое пороть будешь.
- Но, барин...
- Я сказал - плеть! - грозно сверкнув глазами, проскрежетал граф и, отступив на пару шагов от столба, выжидательно скрестил руки на груди. - Приступай!
Ерёмка, потупив взгляд, сменил орудие наказания и неохотно окунул его в воду. Замахнулся. Неловко. Жалеючи. Адский свист прорезал воцарившуюся вокруг тишину, и плеть легко коснулась алебастрово-белой кожи графини, оставив на ней бледно-розовый след.
Истомина резко втянула воздух, изо всех сил стиснув зубы. Зажмурилась.
- Еще! - раздался грозный голос графа.
И снова плеть взметнулась над головой Ерёмки, через мгновение опустившись на спину Истоминой.
- Сильнее!
Следующий удар заставил Истомину содрогнуться от боли и еще теснее прижаться к столбу, судорожно обвив пальцами нетесаную древесину.
- А ну-ка дай мне! - вскричал граф, выдергивая орудие из рук Ерёмки. - Я сам!
Замахнулся. Яростно. Безжалостно. Изо всех сил.
Плеть рассекла кожу до крови. Боль - адская, мертвящая - опалила Истомину. Из груди ее вырвался душераздирающий вопль и разнесся по округе. Встревожено взметнулись ввысь притаившиеся на ветвях деревьев птицы. Заржали лошади в стойлах.
Граф смочил плеть в ведре и вдруг, будто вспомнив об упущении, опустил в воду палец. Лизнул, попробовав на вкус.
- Соли сюда! - взревел он. - Живее! А не то всех поголовно высеку!
Дворня кинулась врассыпную, выполнять поручение барина. А тем временем он продолжил порку.
Свист участился, плеть рассекала кожу на спине Истоминой все глубже, оставляя за собой кровоточащие борозды. Крики графини слились в единый непрерывный вой... Но опозоренному супругу было мало. Он жаждал мщения, вкладывая в удары всю ярость и силу, сохранившуюся в его тщедушном стариковском теле.
Казалось, прошла вечность. Управляющий сбился со счета. Вопли Истоминой сменились хрипами. Она уже давно перестала извиваться под плетью, и ее почти бездыханное тело держалось в вертикальном положении лишь благодаря веревкам, крепко привязывавшим запястья к столбу. Глафира выла, умоляя барина сжалиться и прекратить наказание. Но он, будто не замечая ничего вокруг, продолжал исступленно хлестать жену.
Наконец, и его силы иссякли. В очередной раз замахнувшись плетью, граф вдруг покачнулся и схватился за грудь. Задышал часто, будто превозмогая боль, и выронил орудие из рук. Ни на кого не глядя, на нетвердых ногах поплелся прочь от конюшни.
Вокруг воцарилась тишина, прерываемая лишь слабыми, едва слышными стонами висевшей на столбу Истоминой. Дворня, не тая ужаса, смотрела вслед барину. Но тот не прошел и десятка метров, вновь пошатнулся и стал медленно оседать на землю. Ринувшийся к нему Ерёмка подоспел, когда из груди хозяина вырвался последний предсмертный хрип.
Позже уездный лекарь постановил, что граф Истомин умер мгновенно. От разрыва сердца.
Приехавший к похоронам единственный наследник покойного - сын от первого брака Григорий - потребовал незамедлительно выставить вон из усадьбы ненавистную ему мачеху, ссылаясь на озвученную в завещании волю отца. Никто не осмелился ослушаться молодого барина, и еще не успевшая оправиться от недавней порки Истомина оказалась на улице без гроша в кармане. Глафира ушла за ней.
С тех пор их след затерялся. Но люди сказывали, что примерно через год после окончания Крымской войны видели в Петербурге, у церкви, блаженную старуху, подозрительно похожую на графиню Истомину. Будто бы сразу после венчания Евгения Александровича Потоцкого и Анастасии Павловны Оболенской-Северской, она подошла к молодым и что-то им сказала. Настолько тихо, что никто и не услышал. Но красавица невеста неуловимо поменялась в лице, выдавая охвативший ее испуг, а жених после этой встречи стал странно задумчив и даже печален...
_________________