Пенелопа Уильямсон "Сердце Запада"

Большое спасибо за выкладку перевода!!!! Не было времени до сих пор прочитать выложенные главы, но теперь вместе с остальными пристально слежу за развитием событий!!!

Needle, добро пожаловать в темку . Присоединяйтесь к обсуждениям

девочки, спасибо за замечательную книгу!!!

нравится то, что она вызывает неоднозначные эмоции, заставляет задуматься, тормошит тебя...вон сколько обсуждений - всю главу на комменты растаскивают, не добавить, не отнять!

героев тоже подобрали замечательных, только хочется Зака увидеть слегка побритым, что ли... (там, где он выглядит моложе )


_________________

Боже ж ты мой - новая Пенелопа Уильямсон! Принимайте в свои ряды ...

Спасибо и низкий поклон талантливым девочкам , за то что радуете нас!
___________________________________

Seniorita Primavera, рады-рады, располагайтесь поудобнее. Все только начинается


Слушай, вот никогда не скажешь, что это один и тот же человек. Как отличаются образы. Но мужчинка очень даже симпатЯшный
_________________

+100
Я сама другим Зака не представляю. И молодого его не хочу, и выбритого тоже. Он шикарен такой, какой есть - колючий
_________________

Вот-вот! Уже седьмая глава на подходе, а я все еще не перестаю удивляться долгожданной встрече с творчеством Пенелопы У., испытывая, чес слово, щенячий восторг!

и я присоединюсь к вам, Seniorita Primavera, с благодарностью девочкам
это вам!


_________________

CODEBURGER, NATA-NATA - ДЕВОЧКИ, ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС С НОВЫМИ КОЛЕЧКАМИ!!!!


_________________

Ташулик, какая ты у нас элегантно-утонченная. Прям именинница!

 » Глава 7

Глава 7

Перевод: Rusena
Редактирование: LuSt, codeburger
Иллюстрации: Nata Nata


Мышцы спины протестующе заныли, когда Клементина наклонилась за последней мокрой рубашкой на дне лохани. Мгновение она оставалась в сгорбленном положении, уверенная, что никогда не сможет распрямиться. Все тело ломило от боли. А в лачуге ещё кипятились в медном котле простыни, которые предстояло прополоскать, отжать и повесить сушиться.
Клементина с хрустом разогнула спину, выдохнула в поля старой шляпы Гаса, закрывающей лицо от палящего солнца, и неуверенными шагами направилась к веревке, натянутой между двух больших тополей. Покрытые толстым слоем налипшей грязи ботинки были такими же тяжелыми и неудобными как деревянные башмаки. Подол промокшей юбки волочился по земле. На красно-коричневой ткани, в тех местах, где Клементина в сердцах оторвала элегантные рюши и шлейф, виднелись торчащие нитки и дыры.
В доме ее отца на Луисбургской площади грязная одежда и белье по понедельникам передавались ирландской прачке и через неделю доставлялись к кухонной двери в аккуратных бумажных свертках, пахнущих мылом и крахмалом. Пока Клементине не вздумалось тайно сбежать с ковбоем и отправиться в это забытое Богом дикое захолустье, она никогда не испытывала признательности к тем, кто выполнял неприятную, кропотливую и грязную работу, связанную с поддержанием чистоты.
Сначала требовалось развести огонь в печи, чтобы вскипятить бесчисленное количество чайников с водой. Потом поднять тяжелый чайник с плиты и вылить кипяток в лохань. Снова и снова. Погрузить руки по локоть в испускающую пар мыльную воду и тереть, тереть, стараясь не ныть, когда костяшки пальцев задевают стиральную доску. Затем бросить мыльную одежду в лохань для полоскания, тоже заполненную кипятком, и мешать, мешать ручкой метлы, пока в глазах не закрутится, а потом помешать еще немного. А в конце со всей силой, оставшейся в руках, отжать воду, скручивая каждую мокрую насквозь вещицу по отдельности. И все это одной несчастной парой рук…
Клементина посмотрела на свои ладони, удивляясь тому, что не видно выстреливающих из запястий язычков пламени – так они горели. Кожу разъел кипяток и едкий натр мыла, оставив трещины и ссадины.
Веревка висела высоко, чтобы олени не доставали рогами, и Клементине пришлось взобраться на стопку пустых ящиков из-под сухарей. Но когда она перекинула первую рубашку через веревку, вещицу сразу же подхватил ветер, хлестнув миссис Маккуин по лицу влажной тканью. Горе-прачка на ощупь отыскала деревянные прищепки, предусмотрительно прицепленные к переднему карману юбки, и с трудом закрепила рубашку.
Порыв ветра врезался в нее. Клементина покачнулась, схватившись за веревку. Ящики выскользнули из-под ног, и она приземлилась на зад, разбрызгав грязь и клацнув зубами.
С минуту Клементина, тяжело дыша, просто сидела в грязи.

Мокрая одежда хлопала и пела над головой. Клементина поднялась на ноги и провела рукавом по испачканному лицу, размазав грязь по губам. Большой кусок гумбо свалился с полей шляпы на лиф платья. Клементина взглянула на себя и рассмеялась. Она замарана с головы до пят. Да во всем Массачусетсе меньше грязи, чем на ней сейчас.
Все вокруг думали, что миссис Маккуин – накрахмаленная леди, которой не хватит песка в сердце, чтобы выжить здесь. Что ж, она докажет, что местные ошибаются. Клементина управилась с рубашками Гаса и своим нижним бельем. Теперь настал черед постельного. Но едва она водрузила пустую лохань на бедро, как с гор снова налетел проклятый ветер Монтаны.
Сильный порыв заполоскал мокрую одежду, крутя ее по-всякому и срывая деревянные прищепки. Вихрь завывал и ревел, разнося и разбрасывая выстиранное белье по грязному двору.

– Я не могу это вынести! Не могу! Не могу!
Ветер прекратился также внезапно, как начался. Горы издевательским эхом повторили ее жалобу: «Не могу вынести это… не могу…». Над головой пролетела сойка, тоже смеясь над Клементиной. Миссис Маккуин стояла в болотистом дворе и ждала нового шквала, ждала, ждала… Но ветер все не дул. Он издевался над ней.
Она оставила белье лежать там, куда швырнул ветер, и пошла прочь. Перелезла через зигзагообразную изгородь, отгораживающую окружающие ранчо пастбища, и направилась вдоль реки. Через некоторое время берег стал круче, и тропинка свернула к лесочку из лиственниц и желтых сосен. Пахнущий хвоей ветер завывал в верхушках деревьев. Сойка не отставала от Клементины, перепархивая с ветки на ветку. «Трусиха, – чирикала она. – Слабачка, слабачка».
Клементина вышла на небольшую поляну в форме полумесяца и глубоко вдохнула.

Воздух пах сладко. Полевые цветы украшали поляну подобно каемке ученической вышивки. Крошечный розовый львиный зев, белые индийские гвоздики и каллистемоны, и веселые желтые цветочки, по форме напоминающие подсолнухи. Солнце плыло по безоблачному небу, мерцающим светом покрывая взъерошенную ветром траву. Вдоль излучины реки росли ивы, отбрасывая трепещущую тень на воду, сверкавшую и переливавшуюся как рассыпанные монеты.

О, до чего же ей хотелось запечатлеть все это на фотографии!
И она это сделает, сделает прямо сейчас. Немедленно сфотографирует эту поляну.
К тому времени, как Клементина добралась до дома, она почти бежала. Темная палатка, фотоаппарат и устройство с мокроколлодионной фотопластинкой лежали в небольших саквояжах. Под их тяжестью Клементина шагала, накренившись вбок. Ручки впивались в распаренные ладони, но она этого почти не замечала. Она прошла по двору мимо разбросанного в грязи выстиранного белья, не видя этого безобразия. Многострадальная юбка зацепилась за щепку, когда Клементина забралась на зигзагообразный забор, и высвободилась с громким треском, так же оставшимся без внимания.
Тяжело дыша, Клементина вернулась на живописную поляну. Волосы спадали на лицо влажными, липкими прядями. Напевая себе под нос, она установила фотоаппарат и темную палатку и покрыла стеклянную пластину тонким слоем альбумина, а затем коллодием.

Глаза защипало, когда спиртовой дух поднялся к лицу, но это было знакомое ощущение, и машинально она сморгнула его прочь. Нырнув в темную палатку, Клементина нанесла на пленку серебряный сенсибилизирующий раствор, забрызгав воспаленные руки черными пятнами.
Теперь, когда влажная пластина стала светочувствительной, следовало поторопиться вставить ее до высыхания. Она отнесла деревянный ящичек с пластиной назад к фотоаппарату, набросила на голову черную ткань и отрегулировала фокусное расстояние и диафрагму на реке и ивах. Установила линзы и отодвинула в сторону матовое стекло, чтобы вставить в фотоаппарат влажную пластину. В этот момент из-за деревьев вышел лось.
Он двигался неуклюже, пошатываясь на длинных широко расставленных ногах. Массивные гладкие рога покачивались, будто были слишком тяжелыми даже для этой толстой коричневой шеи. Опустив голову к реке, зверь громко фыркнул, отчего задрожала висячая верхняя губа. Изо рта высунулся длинный язык, и лось начал хлебать воду.
Клементина осторожно вдвинула на место деревянный ящичек с пластиной, стараясь работать бесшумно. Сердце громко стучало от волнения.
Лось поднял голову, возможно, чтобы насладиться водой или послушать шепот ветра. Клементина затаила дыхание, сняла крышку с пластины и открыла объектив.

* * *

Зак Рафферти медленно шел по тропинке к дому. Он остановился на холме, с которого виднелась впадина долины, служившей укрытием для лачуги, сарая и пастбища «Ревущего Р». Созревала тимофеевка, и ветер доносил ее сладкий запах. В следующем месяце они выйдут на сенокос, он и Гас, а потом засушат тимофеевку на зиму, чтобы кормить верховых лошадей. Это была часть цикла сезонных работ, сливавшая дни в единый поток и приносившая Заку чувство принадлежности.
Долгое время его домом был только чепрак под седлом. Долгое время он ничего не имел, кроме себя самого. Но сейчас им владела земля, и это пугало до чертиков. Слишком боязно отдаваться тому, что можно потерять.

* * *

Во дворе его никто не ждал, кроме старого палевого пса. Зак увидел постиранное белье, разбросанное в грязи под провисшей веревкой, и улыбнулся. Много работы ушло на то, чтобы выстирать эти рубашки Гаса и мягкие белые женские вещички. Много работы, которую придется переделывать.
Заводя серого коня в сарай, он все еще улыбался. Зак ослабил подпругу, взялся за выступы лук и снял седло со спины мерина. Потом сноровисто почистил коня скребницей, убрав присохшую грязь с суставов и живота.
– Ты никчемная старая кляча, Моисей, – сказал он, насыпая овса в ясли. – Целую неделю бездельничал в сарае Змеиного Глаза, а туда же, только в кормушку и смотришь. – Конь фыркнул, погрузив морду в корм, Рафферти хлопнул друга по крупу, повесил седельную сумку на плечо и вышел из сарая.
На коновязи Зак сбил с сапог навоз и грязь. Язычок защелки не был задвинут, но Зак все равно колебался перед дверью в собственный дом, не зная, нужно ли стучать.
– Черт бы тебя побрал, Гас, – буркнул он, толкая дверь.
В лачуге витал кислый запах отработанного пара и мыла, и ощущалась пустота даже до того, как он выкрикнул имя брата. Лохань грязной воды стояла в луже в центре комнаты. Медный котел, заполненный простынями, выпарился на плите. Огонь погас. Рафферти поднял крышку ларя для дров – пусто.
Из седельной сумки Зак достал свадебный подарок Гасу, все еще не решив, стоит ли вручать. Рафферти не хотел, чтобы брат решил, будто он изменил мнение по поводу этой женщины – это не так, и вряд ли такое возможно.
На полу лежал лоскутный коврик, которого Зак прежде не видел. Букет полевых цветов – горных колокольчиков и кошачьих лапок[1] – стоял в банке из-под кофе в центре стола, совсем как в ресторанах Сан-Франциско или Чикаго. А еще жена Гаса повесила на окна занавески из отбеленных мешков из-под муки с вышитыми по краю маленькими желтыми птичками. «Зяблики, – догадался Зак, – точно, зяблики и есть». Изысканная, женская, безупречная работа примерной выпускницы пансионата благородных девиц. Рафферти повернулся и посмотрел на закрытую дверь спальни.
Теперь это было ее святилище, эта комната, и Зак преднамеренно вторгся туда. Жена Гаса и здесь оставила свой след. Он взглянул на незнакомые вещицы, но не стал прикасаться к ним. Серебряная расческа, брусок хорошего мыла с запахом диких роз, библия в зеленой кожаной обложке с золотой застежкой. Пара фотографий в серебряных рамках: мужчина с черной бородой и дикими, широко распахнутыми глазами изувера и женщина со светлыми волосами, хрупкой фигурой и унылым ртом.

Ночная рубашка Клементины висела на крючке на стене. Зак приподнял ее, мозолистые пальцы утонули в тонком батисте. Он потерся о ткань лицом. Вещичка тоже пахла розами и женским ароматом.
Зак подошел к окну и взглянул на разбросанное по грязи чистое белье. Довольно долго он, не двигаясь, смотрел на это безобразие. Сжатые в кулаки руки давили на треснутый подоконник.
И следующее, что Рафферти помнил, – как он вышел за дверь и, беззвучно ступая по хвое, направился по женским следам. Зак вышел на поляну и сначала увидел большого и мощного лося. Рафферти в удивлении замер. Хотя лосям и нравилось хрумкать сочными речными растениями, в это время года одиночки, как правило, не попадались столь низко в долине. А затем Зак увидел ее.
Передняя часть Клементины пряталась под черной накидкой. Невестка стояла, наклонившись к… черт его побери, если это не фотоаппарат. Лось уловил запах Рафферти и неуклюже двинулся прочь, шлепая по воде. Жена Гаса вылезла из-под накидки, и Заку показалось, что она посмеивается. Сноровисто извлекла из корпуса фотоаппарата прямоугольный деревянный ящичек, вставленный в металлическую раму. Рафферти шагнул и наступил на сухую ветку.
Клементина повернулась, с силой прижав к груди ладонь с растопыренными пальцами, и уставилась на него вытаращенными глазами. Взгляд поначалу казался растерянным, но затем Зак заметил в нем признаки узнавания, а следом и злость.
– Как вы смеете подкрадываться ко мне, словно индейский дикарь?
Зак ничего не сказал, а просто направился прямо к ней. Клементина наблюдала, как он идет, и с каждым шагом ее глаза округлялись, а ноздри раздувались. Рафферти остановился лишь на расстоянии вытянутой руки от невестки. Лицо Клементины порозовело от загара, за исключением двух напряженных белых черточек возле рта.
Клементина попыталась обойти Зака, но он преградил ей путь. Она втянула воздух, и Рафферти улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой.
– Почему ты сразу убегаешь, Бостон? Я сегодня настроен быть учтивым.
Она мельком посмотрела на деверя и тут же отвела взгляд.
– Любезно прошу вас, сэр, убрать свою отвратительную персону с моего пути. – Она сделала шаг, чтобы обойти препятствие, и в этот раз Рафферти позволил ей миновать себя. – У меня нет ни времени, ни желания обмениваться с вами шутками и осыпать друг друга оскорблениями.
– Да, я сразу заметил, – буркнул Зак. Он следовал за ней по пятам так близко, что их тени сливались в одну. – «Отвратительная персона» – довольно миленькое ругательство. Когда здешние люди оскорбляют кого-то, то предпочитают «хренососа» и «никчемного сукиного сына». Что, черт возьми, ты делаешь?
– Конечно же, проявляю негатив.
Она остановилась перед странной палаткой на треножном штативе под сенью лиственниц. Сделанная из каучука как брезент, палатка размером и формой напоминала стожок сена. За свисающим пологом виднелся миниатюрный шкафчик с ящиками и полочками, заполненными бутылочками, воронками и стаканчиками. Клементина поставила деревянный ящичек в металлической оправе внутрь палатки рядом с большим лотком, наполненным водой и начала пристегивать полог, продолжая говорить через плечо.
– Это очень деликатный процесс, и была бы признательна, если б вы оставили меня в покое, пока я не закончу.
Три рукава свисали с передней створки. Клементина бросила мужнину шляпу на землю, просунула руки в два хитроумных рукава, а голову – в средний. Через мгновение ее голова снова высунулась.
– Ни при каких обстоятельствах не открывайте эту палатку, – протараторила Клементина и снова скрылась.
Зак прислонился к стволу лиственницы и уставился на зад невестки. Ее платье было почти сплошь покрыто красновато-коричневыми пятнами грязи и выглядело так, словно она надела его специально, чтобы покататься в луже на манер свиньи. Из палатки просачивались пары с сильным ароматом, похожим на запах внутри повозки с лекарствами. Высокомерная маленькая сучка. Как она отчеканила «конечно же, проявляю негатив»! С нахальным бостонским акцентом, будто Зак настолько невежествен, что недостоин дышать одним воздухом с ее высочеством.
Клементина долгое время находилась наполовину в палатке. Зак слышал плеск и невнятное бормотание «черт возьми». Значит, под накрахмаленными одеждами и туго зашнурованным кружевным корсетом, скрывается вспыльчивый характер? Наконец она высунулась наружу, вся раскрасневшаяся и вспотевшая, водрузила шляпу на голову и вышла из-под деревьев на солнце. Она подняла в небо стеклянную пластину и оживилась.
Даже стоя в грязном, разорванном платье и одной из старых шляп Гаса, Клементина все равно выглядела настоящей леди. Её облик навевал мысли о шуршащем шелке и мягкой музыке. Зимний образ: светло-пепельные волосы, бледная кожа и кости хрупкие, словно весенний лед.
Рафферти заглянул через ее плечо, пытаясь разглядеть, что случилось с – как она назвала эту штуковину? – негативом, из-за которого жена Гаса вся вспотела и стала розовой и возбужденной.
Клементина повернулась, сжимая пластину перед собой. Зак заметил, что её руки покрыты красными волдырями и черными пятнами.
– Неужели проявка не слишком удалась, а? – поинтересовался он.
Невестка вздернула нос, каким-то образом умудрившись смерить Зака взглядом сверху вниз, будучи на добрый фут ниже него.
– Все нормально, спасибо.
– Так почему ты не даешь мне взглянуть?
Рафферти потянулся к пластине, и, немного поколебавшись, Клементина передала ему свою работу.
– Осторожней. Она еще влажная, и я пока не покрыла поверхность лаком. Пожалуйста, постарайтесь не поцарапать. И помните, что это негатив, – поучала фотографистка, – а значит, светлые и темные цвета, конечно же, противоположны.
– Конечно же, – передразнил он.
На негативе был изображен призрачный лось, стоящий на черной поляне в аду. Несмотря на перепутанные цвета, Рафферти показалось, что он словно наяву видит, как подергиваются мощные мышцы животного, раздумывающего убежать, как шевелит траву и листья ветер, как течет река. Было в этой картине что-то такое, от чего его грудь сжалась. Это его лось, его поляна. Его округ, черт бы побрал эту женщину. Зак почувствовал себя оскорбленным, как если бы она захватила что-то слишком личное и значимое, чтобы с кем-то делиться.
– Я никогда прежде не фотографировала животных, – говорила Клементина, и страсть, которую он видел на ее лице, теперь отражалась и в голосе. – Трудно заставить модель не двигаться достаточно долгое время, чтобы сделать снимок. Но свет сегодня такой яркий и чистый, поэтому потребовалось всего-то десять секунд… – Она осеклась. – Это лось.
Зак пренебрежительно фыркнул.
– Верю на слово.
Клементина начала убирать бутылочки, опустошая емкости с неприятно пахнущей жидкостью.
Наблюдая за ней, Рафферти собрал в складки полог палатки.
– Обычно лоси не пасутся в долине до конца лета, – сказал он. – А значит, этот великан ищет, с кем бы спариться, не иначе. Самец, горячий и крепкий для сладких самочек. – Зак опустил к ней голову, и Клементина замерла. Рот Рафферти находился так близко к её лицу, что его дыхание шевелило ей волосы. Зак ощутил ее запах, острую смесь фотографических химикатов и грязи, дикой розы и женщины. – Самцы в период брачных игр могут быть очень опасны. Как правило, они бьются чуть не до смерти, если зараз западают на один и тот же хорошенький хвостик.
Клементина отстранилась, вытирая руки о юбку. Ее лицо зарделось. Но глаза были такими же спокойными и глубокими, как горное озеро. Невестка так долго смотрела на него, что Зак почувствовал, как заливается краской.
– Вы носите на шляпе цветок, – наконец сказала она.
Направляясь домой, Рафферти проходил через поле цветущих камассий[2], колышущихся на ветру. Он без задней мысли сорвал один из сладко пахнущих цветков и заткнул стебелек за украшенную серебристыми бляшками ленту своей ковбойской шляпы и успел об этом забыть, поэтому теперь чувствовал себя глупо.
– Имеешь что-то против цветов? – спросил он.
– Нет… – Ее губы задрожали, а затем растянулись в неуверенной улыбке, осветившей нежное лицо. – Просто это такой разительный контраст, вам так не кажется? Этот маленький цветок за лентой потрепанной черной шляпы над хмурым лицом с подбитым глазом и опухшим ртом. – Клементина закусила губу, а потом снова улыбнулась. – Вы позволите мне сфотографировать вас?
Рафферти пристально посмотрел на нее, задержав взгляд на губах. «Личико-то у нее как у леди, – решил он, – а вот губы как у шлюхи: пухлые, возбуждающие и созданные для греха». Он сорвал камассию со шляпы, смял цветок в руке и отбросил прочь. Ветер подхватил тонкие лепестки, закружив их голубым облачком.
– Почему я вам так не нравлюсь? – спросила Клементина.
Его взгляд снова задержался на манящих губах, и Зак против воли ответил:
– Я хочу, чтобы ты уехала.
– Почему?
– Потому что ты разрушишь… много чего, – произнес он и тут же пожалел о своих словах.
– Что ж, вам же хуже, мистер Рафферти, поскольку ваше желание не сбудется.
Она стояла перед ним, стройная и изящная как ива. Мужчина и женщина не отрывали друг от друга глаз, словно их взгляды сцепились. Прошла минута. Ничего не было сказано, но все и так было ясно.
Отвернувшись, Рафферти ощутил странную дрожь в ногах. Он в беспокойстве мерил шагами поляну, засунув большие пальцы рук за оружейный ремень и сбивая верхушки травы острыми носками сапог. Время от времени Зак бросал взгляды на Клементину, пока та аккуратно складывала фотокамеру и странную маленькую палатку.
Когда Клементина собралась, Рафферти подошел к ней. Он наклонился, чтобы поднять чемодан как раз в тот момент, когда и она потянулась за ношей. Ее рука сомкнулась вокруг ручки, а его пальцы – вокруг ее руки.

Рафферти посмотрел на склоненную голову невестки, на напряженный изгиб спины.
– Я всегда ношу свое оборудование сама, – натянуто сказала она.
Он отпустил и выпрямился.
– Как пожелаешь.
Клементина медленно зашагала прочь, пошатываясь под тяжестью саквояжей и приподнимая подол юбки каблуками.
Зак зашагал быстрее, сминая траву, чтобы догнать невестку. Рафферти изучал ее, пока они молча шли рядом. Он увидел – даже учитывая, что Клементина была с ног до головы укутана в слои накрахмаленного хлопка – что она не особо походила на настоящую женщину. По-мальчишечьи тощие бедра, узкая талия, маленькие грудки. Она закатала плотные рукава платья до локтей. Крошечные царапины усеивали нежную кожу рук. Кроме того, она сильно обгорела на солнце.
Ему и не придется усердствовать, чтобы отослать дамочку прочь отсюда. Монтана уже делала это за него. Этот округ слишком дикий, слишком суровый. Он уничтожит ее. Раздавит в кулаке и выбросит прочь, как Зак сделал с цветком.
Клементина не возражала, когда спутник забрал у нее чемоданы и поднял над забором. Зак залез на изгородь первым и, не задумываясь, протянул ей руку, чтобы помочь забраться следом.

И Клементина, тоже не задумавшись, приняла его ладонь. Потом Зак долго задавался вопросом: а не почудилось ли ему на короткий миг, что, пока они смотрели друг другу в глаза, их окутал невидимый клубок молний?
Клементина уже стояла по другую сторону забора, но Зак по-прежнему не отпускал её руку. Ее кости были маленькими и хрупкими как птичьи, кожа – теплой, однако ладонь – грубой, слишком грубой. Он повернул ее к себе и увидел белые рубцы, пересекающие плоть подобно бечевке.
– Кто-то наказывал тебя ремнем, – пробормотал Рафферти, поражаясь прозвучавшей в голосе хрипотце.
Клементина высвободилась от его хватки. Ее пальцы сжались.
– Нет, тростью.
– За что? – Рафферти видел, как бьется ее сердце, как трепещет жилка на горле выше камеи. – Что такого ты сделала, что кто-то избил тебя тростью?
– Не кто-то, а мой отец, – судорожно выдохнула она. – Он застал меня, когда я рассматривала открытки с изображениями известных преступников Дикого Запада. За это полагалось всего три удара, но я не сказала, что жалею о своем поступке, и он продолжил меня бить. И в самом конце, думаю, отец устыдился. Он плакал, а я нет.
Клементина напрягла спину и подняла подбородок, словно готовясь выслушать насмешки Рафферти. Зак знал, что ему следует съязвить, поскольку лаской от неё не избавишься. Но он не смог. Не в тот момент, когда она с гордым и ранимым видом стояла здесь перед ним. Хотя Зак и не собирался позволять ей полностью сорваться с его крючка. Рафферти лениво ухмыльнулся.
– Меня самого пару раз наказывали за то, что глазел на непристойные картинки, хотя до преступников Дикого Запада я не докатился.
Он мысленно улыбнулся, заметив зажегшийся в глазах Клементины проблеск интереса. Боже, до чего невинный птенчик!
– И что это были за картинки?
– Да просто рисунки с голыми бабами Дикого Запада. – Зак наблюдал, как Клементина медленно залилась краской. Его улыбка сделалась злобной. – Любопытство сгубило кошку, – произнес он, растягивая каждое слово.
– О! Вы…
– Что я?
Клементина не стала отвечать, а быстро зашагала прочь, оставив свои чемоданы. Он догнал ее в два шага.
– Так что я?
– Совершенно очевидно, что вы и так знаете, кто вы, мистер Рафферти. В конце концов, зачем мужчине хвастаться, если можно показать товар лицом?
Зак громко захохотал, и к его радостному удивлению, невестка тоже рассмеялась. Ему нравился ее смех; он хорошо сочетался с ее пухлыми губами.
Однако дойдя до двора, Клементина резко оборвала веселье. Она посмотрела на разбросанное белье и ещё больше покраснела.
Ветер, издевающийся над Клементиной, сорвал шляпу Гаса с ее головы и покатил в сторону загона. Рафферти поймал и принес обратно. Он протянул невестке шляпу как поклонник – букет фиалок.

Но Клементина не взяла. Она неподвижно стояла, глядя прямо на него, но Зак не был уверен, что она действительно его видела. Рафферти осторожно опустил шляпу ей на голову.
– Кто сеет ветер, пожнет бурю, – произнес он, подбирая выбившиеся пряди развевающихся на ветру волос и заправляя их ей за ухо. Его натруженные пальцы теребили ее волосы так же, как чуть раньше – ночную рубашку.
Клементина отпрянула.
– Вы… вы удивляете меня, мистер Рафферти. Хотя в меньшей степени вашими манерами, нежели вашим мужеством – вы имеете смелость стоять здесь под небесным оком и цитировать Библию.
– Черт, да. Я могу по памяти повторить целые главы и стихи и не пропустить ни единого «твое» или «ты». И меня ни разу не поразило молнией. Страшно подумать, верно, Бостон?
Клементина начала собирать испорченное белье, бросая его в жестяную лохань.
– Я все заново постираю завтра, – сказала она и подняла глаза на Рафферти, словно хотела запустить лоханью, бельем и всем остальным в его голову.
– Ветер будет дуть и завтра, и послезавтра. День за днем на протяжении всего лета. Хотя потом наступит зима, и станет так холодно, что ты сможешь заморозить белье досуха. Но, скорей всего, к тому времени тебя уже здесь не будет.
– Ваш брат учит меня ездить верхом. Наступит зима, и я буду кататься на вашем большом пегом мерине.
Минуту назад Зак смеялся вместе с невесткой, и она ему почти нравилась. А сейчас его внутренности скрутило от гнева и ужасного желания, и Зак не знал, откуда взялись такие чувства и что они означают. Он не хотел, чтобы она училась ездить верхом, а хотел, чтобы она уехала.
– В игре может выиграть только один, – прохрипел Рафферти. – И это будешь не ты.
– А вот и буду.
– Не будешь, потому что не принадлежишь этому месту. Мне и раньше встречались дамочки вроде тебя. У тебя поджимается зад и морщатся губы при одном лишь невинном ругательстве, и ты такая накрахмаленная, что скрипишь на ходу. Ты не просто бесполезна, а еще и путаешься под ногами. Если бы ты была теленком, то даже на мясо не сгодилась бы.
Клементина сжала губы и так быстро бросилась бежать прочь, что юбка захлопала по ногам. Рафферти погнался за ней.
Клементина резко остановилась у двери в лачугу и оглянулась на него с немым испуганным вопросом. Она держала в руках маленький венок, сплетенный из сладкой травы и белого шалфея и украшенный перьями птиц и высушенными полевыми цветами. Его раньше здесь не было, а значит, в их отсутствие кто-то заходил. Посетитель, который не хотел застать хозяев дома.
– Это ловушка для снов, – пояснил Рафферти. – Повесь ее над кроватью, и через отверстие в центре будут приходить хорошие сны, чтобы сделать твои ночи приятными. Какое-то время скво Джо Гордого Медведя плела их и пыталась продавать, но никто не покупал. Наверно, так она благодарит тебя за молоко.
– О! Но откуда вы знаете про молоко?
– Ха, эта история уже облетела весь округ Танец Дождя, и не многим по нраву твоя бостонская аристократическая благотворительность.
Щеки Клементины слегка порозовели.
– Вы ошибаетесь насчет меня. Вы все ошибаетесь, и я вам это докажу.
– Как? Захаживая к индейским скво, поскольку считаешь, что мы не сочтем этот поступок достойным леди?
– Но вовсе не поэтому я… – Румянец на ее лице сделался багровым, и она резко втянула в себя воздух. – Вы безжалостны.
– Такова Монтана.
Спокойный проницательный взгляд Клементины, такой же, как там, на поляне, казалось, затронул неизведанные струнки души Зака. Но затем она медленно повернулась и вошла в дом с ловушкой для снов в руке, но тут же снова остановилась, увидев подарок Зака брату – пару подсвечников, вырезанных из лосиных рогов, отполированных до блеска слоновой кости.
– О, Боже, – с забавным присвистом выдохнула она.
Затем подошла к столу, подняла один подсвечник и осторожно провела по нему пальцами, будто слепая, узнающая предметы лишь на ощупь.
Рафферти шагнул через порог и подпер дверь подошвой сапога. Он наблюдал за невесткой из-под скрывающих глаза полей шляпы.
– Выходит, сегодня твой день подарков, – сказал он. Такая женщина как Клементина наверняка привыкла к роскошным большим серебряным канделябрам, украшенным дужками и завитушками.
Клементина повернулась. Настороженные глаза потемнели от удивления.
– Они от вас?
Зак пожал плечами.
– Не каждый день брат женится.
– Они прекрасны, – сказала она. И улыбнулась. Ласковой улыбкой, мягкой и сладострастной, как ветер в жаркую ночь. Улыбкой, скрутившей его внутренности и остановившей сердце.
Зак уставился на Клементину, ошеломленный, не в состоянии думать. Не в состоянии даже дышать. Это началось с того, как сжалась его грудь, когда он впервые увидел ее чопорную и испуганную в повозке Змеиного Глаза, и закончилось здесь, в лачуге, ее улыбкой и пульсирующим приливом желания внизу его живота.
Вожделея, Зак наблюдал, как она расставляет подсвечники на столе. Жена Гаса расположила их по одному с обеих сторон от кофейной банки с розовыми и голубыми полевыми цветами. Подсвечники хорошо сочетались с обстановкой. Лишь сама Клементина выглядела здесь неуместно.
Зак хотел бы овладеть ею быстро, грубо и страстно, не на постели с вышитыми подушками и перьевым матрасом, а на земле, устланной иглами лиственниц, под голубым небом, и чтобы горячий ветер обдувал их обнаженную, потную кожу и заглушал стоны, хлопки и тяжелое дыхание. Хотел заставить ее выкинуть из головы все чопорные манеры, заставить кричать и содрогаться под его твердой мощно вонзающейся плотью. Хотел подчинить ее, заставить сгорать от желания. «Боже, помоги мне», – подумал Зак, развернулся и, спотыкаясь, вышел обратно во двор.
Он возжелал жену брата своего.
________________________
[1] Коша́чья ла́пка двудо́мная (лат. Antennária dióica) – вид травянистых растений рода Кошачья лапка (Antennaria).
Народные названия: горлянка, камчук, золотушник, бессмертник.

[2] Камассия растет на горных лугах преимущественно в таежной зоне запада Канады и США. от Британской Колумбии и Монтаны до Юты и Калифорнии.

Вот это, наверное, моя любимая глава в первой части книжки. Так трогательно, мимими. Картинки шик, текст блеск, девочки, мы с вами - красота!
_________________

+1 (Правда мне еще главка с "медведем" понравилась , но там хорошо посмеяться, а тут ммм... нежности такие )


Лю, лю, лю, всех вас, девочки! Результат шикарный!
_________________

Теперь он наверное будет еще больше ее третировать и хотеть чтоб она уехала!!!!

и за это бить своего ребенка?

милый такой подарок!!!

вот и мне тоже! Ведь в то время развестись было нельзя, значит он должон погибнуть!!!!

Rusena, LuSt, codeburger ,Nata Nata спасибо за великолепный перевод и оформление!!!!
___________________________________

Девы, глава получилась у вас отменная))) Картинки просто супер. Всё так и рисовалось в воображении, когда читала. А тут такое оформление - прямо в точку. А левый глаз Зака!!!


Эх, какие только сценарии я не придумывала для Гаса, а он всё не оправдывал мои ожидания;)))))

Rusena, LuSt, codeburger, Nata Nata, спасибо огромное!!! Прекрасный перевод и подборка картинок! Я не читаю, я живу в переводе, всё благодаря вам!



Бедная Клементина, столько труда и всё на смарку.

Мне кажется, что теперь это будет их маленький секрет...))) да и Зак, будет её любимой моделью.

О Боже!!!! Лёд тронулся!
_________________