Мой ангел злой, моя любовь... (ИЛР)

Мариночка, прости за задержавшийся отзыв - пишу уже на чемоданах! Бегаю от них к твоей главе и обратно!
Следующую неделю читать, может, и смогу, а написать - не знаю - как получится. С появлением твоих романов в моей жизни частые поездки стали омрачаться отсутствием связи с тобой и твоими новыми главами... "Такова жизнь...", как говорят твои герои.

.

Сон Ани - уже по опыту знаю, не к добру... Все сны в твоих романах имеют какой-то смысл. Успокаивает няня, приснился-то он не "в тот день"... А война уже ощущается во всём - батальные сцены даже не обязательны, чтобы это осознать и прочувствовать.

Закручивается интрига с князем, пока все карты не раскрыты, но тревожное напряжение обеспечено в полной мере, ожидаем от него всего, что угодно будет твоей непредсказуемой фантазии.

Эта глава - как отдельный роман в письмах! Ловишь себя на мысли, сколько же в наш бешеный век потеряли красивого и романтичного взаимоотношения полов, если можно так выразиться... СМС..., мать их за ногу! Прошу простить за вольность, но так завидуешь в этом плане ТЕМ женщинам! Там свои сложности, понятное дело, существовали, но всё же...

Надеюсь, Марья Афанасьевна поверит Ане, её любящее сердце должно распознать искренность и увидеть фальшь, если она есть.

Что же там дальше?... Тревожно очень.
_________________

Не все были такими дворяне в то время, увы! Многие не хотели давать крестьянам оружие для защиты от французов, оставляли их, запрещая уезжать. Да попросту боялись своих людей в это смутное время и уезжали от них от греха подальш.
Например, та же графиня, что как выяснится далее, была категорически против того, что делает Шепелев. За что и поплатится несколько позднее.


Это мы еще увидим


Развею ваши опасения, хотя еще и далеко до момента, когда нам скажут, где и при каких обстоятельствах оно состоялось. Знакомство было все же.


Защищу Катиш - ну, расстроилась она сильно. Он ведь полагала, что кавалергард все-таки как-то к ней был ближе, а тут такой поворот... Поневоле расстроишься...


Пожалуйста
Рада, что вы мои спутники по этой эпохе...


С этим нельзя не согласиться. Все, что было до, пожется ныне сущи детстким лепетом...


Недоверие между людьми чревато последствиями. Узнать друг друг настолько, чтобы помимо сердца слепо верил и рассудок, они все же еще не успели. Да и прошлое кокетки сыграет свою роль... И, как ни больно это признавать, порой мы сами роем себе яму своими словами и поступками...


Нет, я решила обойтись без штампов каждого романа этой эпохи...


Снова в путь зовут? ТОгда удачной поездки!


Это мистика. Точно мистика. Потому что . Куда ж я без своих любимых...?


Ждите самого слабого момента в жизни Анны. Князь пока занят, к тому же любит бить тогда, когда чувствует слабину . Как и любой хищник...


Не могу не согласиться. Мне кажется, еще и потому нши мужчины стали в большинстве косноязычнее своих предков тех эпох.
_________________

Марина, спасибо за отличное продолжение!

Сон Ани страшный. Наверное, в какой-то степени он вещий... Надеюсь, что с Андреем всё в порядке будет.

Очень понравились слова, которые Андрей в письмах Ане писал! Такие романтичные!
Плохо только, что Аня не могла написать ему нечто подобное. Только если между строк, немножко.

А Катиш... очередная обозлённая девушка, мда.

Вот тебе и уехали... Интересно, что с ними приключится...
Что-то мне кажется, что и с отцом Ани случится что-нибудь...

Здравствуйте, Марина. Принимайте в читательницы. Очень люблю все ваши произведения. У вас такой язык, стиль написания...полностью погружаешься в описываемую эпоху. Вообще обожаю историю и когда удается найти что-то стоящее на эту тему - это как долгожданный подарок на день рождения. Читаю и полностью выпадаю из реальности. А Вы пишите еще и про русскую историю, что вдвойне приятно. А то почти все пишут про Англию да про Америку - ковбои, ранчо, бее(((. Да и постельные сцены почти везде описывают с оттенком порнографии, переходящую в откровенную пошлость. У вас же все так нежно, интимно. Даже легкие касания, взгляды Вы так передаете...как будто сама их ощущаешь. И у Вас действительно видно, как герои начинают влюбляться, как присматриваются друг к другу. Нет этого банального - увидел, влюбился до смерти, поиздевался и весь роман доказывает как он ее любит(((
Интересно наблюдать, как герои открываются с новых сторон, обнажают свои реальные сущности. Анна действительно пока еще избалованный ребенок, но уже начинает взрослеть, осмысливать свои поступки. Андрей же вроде тихий, спокойный, а какие страсти в нем кипят. Этакий огонь под маской вежливой холодности.
Безумно интригует князь. Право, несколько пугает ваша фраза "...любит бить тогда, когда чувствует слабину . Как и любой хищник..." Что ж за зверь такой попался на пути Анны. Неужто и правда влюблен в нее?
Петруша, признаться, несколько разочаровал. Казался таким мм... уверенным что-ли, а вон как нервы сдали. Да и с Полин. Раз так легко отступился от нее, видимо действительно поиграл бы и бросил.
А графине кажется начала нравиться Аннет? Интересно, почему же они не доедут до Москвы?
Желаю Музу вдохновения для следующей проды и Вам хорошего настроения
_________________

=)) Мистика, не мистика...
А билеты Санкт-Петербург - Гродно на 6 июня у меня уже 2 недели как лежат.......
_________________

Марина, я прочитала Растягивала удовольствие как могла... Но глава-то закончилась. Я все хотела спросить, будут ли предсказания и гадания в этой книге? Сон Анны избавил меня от вопроса Я так за них переживаю , за Аню с Андреем особенно. Но в этой главе я и Полин пожалела, и Петра, и Михаила Львовича... Ситуация с Полин заставляет меня немножко злиться на Анну... Я понимаю, что она из благих побуждений... Но мы то знаем, куда дорога ими выстлана


Вот эти слова мое сердце чуть не угробили.... Бьется, как сумасшедшее... Это, наверное, симптом помешанного на твоих романах (помешанного в хорошем смысле)


Спасибо, Марин!
А, да... еще хотела написать как меня сцена встречи Кутузова поразила... Я человек чувствительный, но не до истерики... Но после прочтения "Искры жизни" Ремарка тема войны (не обязательно Второй мировой) вызывает у меня слезы... Думаю, что еще буду плакать Но это здорово!! Потому что мало какие книги вызывают у меня слезы

А это - подружка Музу. Я его почему-то ангелочком представляю
_________________

Марина!!! Спасибо. Я просто влюблена ваши все Ваши произведения. Пишите и дарите нам радость . Спасибо Вам еще раз. Вдохновения!!!

Марина, спасибо за продолжение! Не прочла сразу, дома куча проблем и забот.
Письма Андрея к Анне, чудо как хороши. Михаил Львович- почему то тревожно за него стало, не хочу его гибели. И Анне тогда очень туго придется. Ощущение войны чувствуется очень, все ждут, настороженность. Сон Анны, князь с Петром все таки ей причинять боль. И что же с ними в дороге случиться?

Увидим уже в следующей главе. У нас будет прыжок через малое время некий. Бородино у нас в следующей главе, девы...


Ну, куда от них деваться? Когда ресурсы ограничены , всегда бывает война.
Катиш не озлобленна, она просто разочарована во многом. И очень обиделась на Анну за то, что сама не увидела вовремя, не распознала, а все еще надеялась до последнего.





Здравствуйте, Лисавета.
Конечно, примем вас в наш теплый кружок .

Большое спасибо вам за те слова, что вы написали в адрес моего творчества .
Никогда не устану повторять, насколько я рада, что мои романы читаемы и нравятся. И буду рада вдвойне, если хоть и капельку, но почерпнете для себя что-то новое из тех вех истории или заинтересуетесь эпохами. Потому что история (наша общая и все равно единая под каким бы соусом ее не подавали) вполне достойна (и даже более!) изложения в художественных произведениях. Но только максимально достоверно, а не в угоду публичных интересов и требований сюжетов.
И я, как и вы, Лисавета считаю, что пора бы уже и ИР с местом действия на нашем поле занять достойное место среди собратьев из-за рубежа. Потому и родились мои романы...

Спасибо за интерес к моему творчеству . Надеюсь, что вы получите только приятные минуты и чтения, и обсуждения в теме этого романа.


Пока нет. Он и видел-то ее от силы три-четыре раза. Зацепился пока глазами. Сердце, хоть и чуточку (хотя не уверена в "чуточке") зацепиться позднее, когда




Вот как у нас все сплелось на Гродненских землях. Теперь уже точно не переменить родину нашему герою... Ждите, мои дорогие, бравого улана...


Ну, нас не только же этот сон был. Еще один на Крещение. И даже гадание было... как некие спойлеры к роману. Куда же я без них-то теперь? Как некая "фишка" уже...


Меня, если честно, она всегда пробирала. Представьте себе, по некоторым описаниям этого события, они встретили коляску Кутузова в 5 верстах от города и везли его все это расстояние аж до дома главы. Его встречали как единственную надежду на спасение края, как Избавителя.
Интересно, каково ему было оставлять Гжать после этого?

Алена, за подарки - спасибо


Спасибо и вам за теплые слова и ваши пожелания! Надеюсь, вам понравится и этот роман.


У судьбы уже раскинуты карты на каждого героя. Едва ли кто-то сможет помешать и спутать этот расклад .


Узнаем, но через главу только...
_________________

Марина хочу выразить свои чувства ,которые Ваши книги вызвали ,а слов не хватает. Это что то настолько невероятное ,тонкое ,неуловимое ,как перо жар-птицы ,как песня маленького соловья вечером под окном. Две законченные книги я буквально проглотила. И вот теперь новый роман ,абсолютно не похожий ,но какой же замечательный. Я опять живу вместе с героями ,чувствую с ними . Я даже не могу сказать ,что кто-то из героев мне не нравится. Да ,все они делают немало ошибок ,порой ведут себя как капризные дети ,иногда их даже убить хочется. Но они настоящие ,живые ,это не куклы ,которых можно дергать за верёвочки. Анечка -иногда добрая ,ласковая ,иногда капризная ,а порой и настоящая льдинка,которая прячет свои чувства за холодностью. Но за всем этим ,за прелестным надменным личиком кроется нежная душа ,которая так ждет любви ,и лёд её сердца может растаять. И растаял от чувств Андрея. Сам Андрей мне безусловно нравится ,хотя и он не идеален ,да ещё столько загадок в его жизни. Мариночка пожалуйста ,пожалуйста пусть он останется жив . Я понимаю ,что героям предстоит немало горя и испытаний ,но буду надеяться на лучшее.
Очень нравится отец Анны ,благороднейший человек ,жаль мало было таких людей среди дворян ( Мария Афанасьевна весьма колоритная дама ,очень непростая ,а уж как любит племянника. В те времена ,да среди знати ,не каждая мать так своих детей любила как она Андрея. Да ведь и мать его не любит ( эх. Пётр , не знаю даже что сказать. Очень противоречивый образ. Но ненавидеть его не получается ,ведь видно что сестру очень любит и отца . А запутался он ,ошибок наделал ,но может же сможет их исправить. Но порой настучать ему очень хочется ,ведь уже не мальчик ,пора вы и думать научиться головой . И Машу мне жалко ,пусть и ведет она себя порой как стерва ,так любит же. Как и Катиш. В чем их вина ? Что влюбились в кого не следовало ? Так сердцу ж не прикажешь.
Марина спасибо Вам за новое произведение ,за погружение в совсем другую эпоху ,за эту дивную речь , которая льется из- под Вашего (так и хочется написать пера ) .
Буду с нетерпением ждать новые главы .вернее очень-очень терпеливо. Ведь Музом командовать нельзя. Он сам решает ,что и как )))
это Вам


и чтобы Муза задобрить )))
___________________________________

Не поверите, но это частая болезнь. Даже я ею болею... Для меня отзыв написать - сущая мука, романы легче получаются....


Я рада, что и в этом романе настоящие люди вырисовываются, а не обманки картонные, которыми так любили украшать сады в прежние времена. С реальными чувствами и побуждениями, которым веришь, за которых переживаешь...


На лучшее надо надеяться всегда... И не ругайте меня строго, когда прочтете главу...


Спасибо и вам, Наташа, за то, что со мной погружаетесь И за ваши дары.

Встречайте, Девы... глава 15 у нас в следующем моем сообщении...


Поправляю... Совсем замоталась... бывает...

Мариночка, а не 15? 14 вроде была 1 июня?

 » Глава 15

Глава 15

Садилось солнце за край поля, окрашивая небо кроваво-алыми оттенками, словно предрекая, что сражение завтрашнее станет последним для многих, кто на первый взгляд совершенно невозмутимо занимался своими делами. Насыпались последние горсти земли на батареи, развозили и устанавливали по местам орудия, солдаты острили штыки.
Андрей вышел от позиций своего полка на это поле, чтобы взглянуть на него еще до того, как придется выехать сюда в ходе сражения. Подле него ступал аккуратно по разбитой, изъезженной колесами земле, штаб-ротмистр Римский-Корсаков, знаменитый в полку и даже за его пределами своим ростом и физической силой, его давний друг и сослуживец. Они долго стояли молча и смотрели на это поле, совсем недавно еще заботливо обрабатываемое крестьянами из ближайших деревень имения Давыдовых, которому предстояло стать ареной для генерального сражения двух армий. В том, что оно будет таковым, уже не сомневался даже последний солдат в русской армии. Все ждали его. Все – от генерала до простого рядового, устав отступать, огрызаясь силами арьергарда на частые атаки французов, если те подходили чересчур близко.

Недавнее назначение главнокомандующим армии светлейшего князя Кутузова внесло в войска некую искру, разбудившую в душах огонь, медленно гаснущий с каждым днем отступления к Москве. Особенно пали духом, когда пришлось оставить Смоленск, этот «ключ к земле русской», как звали город меж собой. Андрей помнил, как открывали лавки купцы для офицеров, предлагая по самым низким ценам отменные вина, а то и вовсе даром, как суетились на улочках те, кто оставлял свои дома и нажитое добро, уходя в никуда. «Уж лучше вам, чем французам достанется», говорили тогда купцы, и было нечто в их голосах, что заставляло сердце больно сжиматься, опускать глаза, чтобы не видеть их растерянных лиц. Уже было известно, что город отдадут, что удержать его главнокомандующий (тогда еще генерал Барклай) не желает, а решительно придерживался намерения отступать далее, пока к Дорогобужу.

И еще Андрей помнил ту надпись на одном из домов города, писанную, верно, женской рукой, настолько ровным был почерк. «Прости нас, град!» Эта фраза еще долго крутилась в голове, когда уходили от Смоленска в полном безмолвии, только топот копыт по пыльной дороге да бряцание амуниции и сбруи. Прости нас, град, пылающий за спиной пожарищем, от которого ночь вдруг превратилась в день, глохнущий от раскатов канонад орудий!

От Дриссы, где Андрей снова встал во главе своего эскадрона, до Витебска, а после из Витебских земель до Смоленщины. Утомительные переходы длиною в световой день. Короткие перестрелки и только. Никаких серьезных боев. В основном, отступали, поднимая с дороги пыль копытами лошадей, шагом пеших солдат и колесами повозок и орудий настолько, что видно было в этих пыльных тучах только спину впереди едущего всадника. На несколько верст вперед и назад не было возможности разглядеть ничего, кроме этих пыльных туч, вздымающихся до самого неба. Дышать этой пылью было тяжело, даже не спасал эшарп, закрывающий нижнюю часть лица, что повязали многие офицеры, пытаясь укрыться от этой напасти, разъедающей легкие и вызывающей неудержимый кашель. Оттого к ночи, когда становились биваками, лица и часть шеи, незакрытая высоким воротом, были едва ли не черны от пыли и пота, а мундир серым. С наслаждением скидывал тогда Андрей запыленный мундир, подставляя ночной прохладе утомленное дневным зноем тело. Прошка лил на его руки порой драгоценную в эти дни воду, чтобы он хоть как-то смыл с себя следы перехода.

Некоторые офицеры настолько уставали за день, что наскоро перекусив, валились у костров или в наспех поставленных палатках наземь тут же, едва проверив своих людей, даже не приводя себя в порядок, зная, что следующим днем снова в спутниках будут пыль и летний зной. Остальные собирались у огня костра или в одной из офицерских палаток, разговаривали, куря трубки, играя в карты, распивая остатки вина, что по случайности находилось среди чьих-нибудь запасов. Но предположений уже не высказывали после дня, как оставили Смоленск, опасаясь сказать вслух то, что уже и так было ясно многим, отчего так тревожно сжимались сердца. Все ближе и ближе к первопрестольной… все ближе и ближе к Гжатским землям, добавлял мысленно Андрей.

Он еще от Витебска, когда уходили, написал всем своим родным, чтобы ехали за Москву, так было бы ему спокойнее за них. Просил мать проявить милость и взять с собой в дорогу Надин с дочерью, открыто уже говоря, что родную кровь не должно оставлять в беде, какие бы чувства не разделяли их. Он осознавал, что ныне, когда он так далеко, только мать сможет заставить невестку уехать в деревню. Ответ ему писала, по обыкновению, сестра Софи, что маменька и она вняли наставлениям Андрея и уехали в имение в окрестностях Коломны, что Алевтина Афанасьевна все же позволила Надин и ее дочери ехать с ними в карете, но жить та будет у родителей, в соседнем имении «для всеобщего лада и покоя». Пусть даже так, лишь бы увезли маленькую Ташу подальше от наступления французов, пусть лучше будет поболе верст меж ними и армиями, что с нетерпением ждут боя.

А вот тетушка предостережениям Андрея не вняла и еще в начале августа была в Святогорском. Сперва, как она писала, отправляла все ценности из имения в столичный дом, потом нежданно прихватил ее приступ камчуги, уложившей ее в постель на несколько дней. «Dieu merci (Благодарение Богу (фр.)), подле меня Маша, этот ангел, что помогает мне нынче, снимает мои тревоги и сомнения своим щебетанием, унимает печаль от нашей разлуки с тобой, mon cher, своим присутствием», писала Марья Афанасьевна.

Отчего-то тем, кто был на землях позади армии русской, казалось, что война не ступит к ним, не коснется своей дланью. Потому и были так спокойны на бумаге слова, не чувствовалось страха или сомнений в том, что француз продвинется так далеко. Зато Андрей видел, как бросали они после дома и нажитое добро, как торопились уйти вместе с армией, оставляя позади прежнюю жизнь. Видел их слезы, когда они смотрели с тоской назад. Нет, такой судьбы для своей тетушки он бы не желал, а уж тем паче, остаться в тылу французской армии, как случилось то со многими жителями Смоленщины, попавшими в западню, настолько скоро французы шли по пятам русской армии.

Андрей же видел выжженные поля и уничтоженные деревни, что лежали на одну-две версты вдоль трактов, ведущих к Москве от западных земель. Да, это было оправданной тактикой лишить неприятеля фуража, но в то же время он понимал, как нелегко придется тем, кто еще недавно не знал подобной горести – быть оставленным своими же солдатами на милость противника. Эта мысль преследовала не только его, ее обсуждали почти каждый вечер офицеры перед тем, как разойтись по своим местам ночлега. А после Смоленска, когда уже шли по исконно русским землям, совсем пали духом перед этим натиском неприятеля. После того, как видели лица мирных жителей, оставлявших свой город, после того, как наблюдали зарево пожарища за своими спинами…

Когда встали за менее чем с десяток верст от Дорогобужа, Андрей снова написал к Марье Афанасьевне, уже открыто умоляя ту срочно уехать прочь с Гжати, если та все еще оставалась в Святогорском. И просил узнать, что думают по поводу отъезда Шепелевы. Его душу наполняло неимоверной тревогой, что последнее полученное им письмо от Анны было отправлено из Милорадово по-прежнему. Он знал по письмам тетушки, что Михаил Львович вооружил своих крестьян, что намерен, если потребуется дать отпор неприятелю, «ежели тот будет землю его топтать своим сапогом французским», и опасался оттого, что Анна может остаться в тылу у француза.

«Безумие, принимая во внимание, что у того полон дом девиц!», горячилась в письме к Андрею Марья Афанасьевна. «Еще живы в Гжати те дни, когда холопы поднимались на своих хозяев (Последние крестьянские выступления в Гжати были в конце XVIII – в начале XIX веков), неужто запамятовал он? Не ровен час, обернут сие лезвие супротив него самого, как супротив барина. Давать оружие холопам категорически невозможно! Такова моя убежденность!» Сама графиня вооружать своих холопов против французов не желала. Считала, что в случае нужды те сумеют укрыться от супостата в лесах. Раз голова есть на плечах, то, верно, придумают, как им поступить, если французы ступят в окрестности Святогорского. И хотя Андрей пытался убедить ее в ином, Марья Афанасьевна вообще была уверена в том, что ее земли должна пройти стороной французская армия, ведь они были совсем не близко к трактам, по которым двигался неприятель, рвавшийся к Москве.

За тревогами о судьбах тетушки и невесты, что были неизвестны ему еще со Смоленска, Андрей почти не спал с ночи, проведенной близ Дорогобужа. Хотя сам Господь явно благоволил к уставшим кавалергардам в тот момент – встали на ночлег не в поле или на лугу, как часто бывало, чтобы позднее проснуться в одеждах, пропахших дымом костров. Повезло занять избы небольшой деревеньки, расположились с комфортом, если судить в сравнении с прошлыми ночевками. Такой ночлег редко выпадал, в последний раз останавливались в имении одного помещика под Витебском, откуда и послал Анне тогда Андрей свой маленький подарок ко дню ее рождения.

Тот помещик приехал сам в бивак, на который по воле судьбы расположились полки на принадлежащем ему лугу, пригласил офицеров к себе в усадьбу на ужин и ночлег, обещая отменно накормить. Он жил один – жена умерла от сухотной (Чахотка) за два года до того, дочери вышли замуж и покинули имение отца. Оттого и не желал уходить, да и бежать, по словам помещика, ему было некуда совершенно – кроме этой земли и деревеньки ближайшей у него за душой ничего не было.

- Уходите, знать, - тихо проговорил этот невысокий пожилой мужчина в сюртуке с потертостями на локтях. Он сидел во главе стола и смотрел в окно, не желая показывать своего разочарования и грусти своим гостям. В столовой было накурено – раз не было дам, чувствовали себя свободно и по разрешению хозяина раскурили трубки, пряча от того свои виноватые глаза.
- Вот увидите, сударь, - запальчиво сказал тогда молоденький корнет их полка, сверкая красными от усталости глазами. – Вот увидите! Погоним вскорости неприятеля прочь с наших земель! Вскорости сызнова встретимся с вами за этим столом и будем пить за здравие императора всея России Александра Павловича!

Офицеры постарше промолчали, не зная, что сказать на то. Еще седмицу назад они бы тут же вскочили бы со стульев, горячо заверяя хозяина, что армия Наполеона будет разбита к концу лета. Ныне же, после отступления от Витебска, когда за плечами уже маячил Смоленск, они не знали, что сказать ему. Тронул кто-то струны семиструнки, которую принесли по просьбе одного из офицеров, тихо запел в тишине летней ночи, дурманящей головы ароматами цветов, что доносился через распахнутые в сад окна столовой.

- Я вас любить не должен, я не смею. Но воли нет, и слабость в том моя, - первые же пропетые строки подхватили Андрея и, закружив голову, вернули помимо его желания в Милорадово. Он не хотел вспоминать, не время было вовсе для того. Но неизменно возвращался мыслями на каждом ночлеге в прошлое, воскрешая в памяти все от самого начала до момента их расставания. Поворот головы в серой шляпке, дерзкая надменная улыбка, ее взгляд во время экосеза на Рождественском балу, ее дрожащие пальчики на своих плечах, обжигающие его кожу через тонкое полотно рубахи, когда он целовал ее в лесу. И та ночь и тот грозовой день, дурманящие его голову до сих пор. Казалось, его пальцы помнят мягкость ее кожи и шелковистость ее русых локонов, разметавшихся на его плече.

Это чувство, что росло с каждой подобной ночью воспоминаний в груди Андрея, было сильнее и глубже того, что было у него некогда к Надин. И это пугало, да, он признавал это! Пугало, ибо он помнил, как жестоко был обманут тогда, когда думал, что он уже получил все, о чем смел только мечтать. Анна легкомысленна, ветрена, разве нет? Кто ведает, насколько глубокими окажутся ее чувства. И не путает ли она сама себя, свой разум, ведь сама шептала ему, что не знает, что такое любовь, что не умеет любить, боится этого чувства.

А потом Андрей заметил в глубине сада кустовые розы, от которых и шел этот дивный аромат, наполняющий ночь, спрыгнул с окна, на котором сидел, прямо в сад. Он думал весь дневной переход о том, что у Анны в конце июля день рождения, а пред тем и тезоименитство справят. И о том, какой бы подарок сделал бы невесте, если бы не случилось войны. И ныне, когда перед глазами возникло ее восторженное лицо в момент, когда Анна наблюдала за иллюминацией, что развернулась в саду его тетушки, отблеск свечей в ее локонах, украшенными такими же маленькими бутонами нежно-розового цвета, он не мог не коснуться этих крохотных роз, не сорвать одну из них с тонких веточек. А потом вдруг решил послать несколько бутонов этих цветов с письмом в Милорадово. Как дар к ее празднику и как знак того, что он помнит. И, надо уже признать, вряд ли забудет так легко и скоро…

- Уже сбираются верно, Andre. Пора к полку возвращаться, - тронул за плечо Андрея штаб-ротмистр, возвращая из воспоминаний на грешную землю. Медленно пошли бок о бок, возвращаясь к расположению полка. Мимо мирно беседующих солдат, сидящих кружком на земле, мимо тех, кто внимательно осматривал нательное белье, словно желал на следующий день ступить исключительно в чистом, как предстают перед Создателем. В чистом белье и с чистой душой. Ведь грехи уже были отпущены всем заранее еще днем - в полдень совершили на поле молебствование с мольбой о даровании победы завтра войску русскому, пронесли по войскам икону Смоленской Божьей Матери, что ехала от самого «ключа земли русской» вместе с артиллеристами. В едином порыве склоняли головы перед ней и генералы, и офицеры, и низшие чины, и солдаты, и ополченцы, что прибыли на подмогу русской армии из ближних губерний. Правда, их силы Кутузов не желал применять в битве с французами, попросил их отойти, стоять в резерве.

Как и полк Андрея. Снова в резерв! Ему казалось, что так и война пройдет, а кавалергарды так и простоят резервным полком. Жаль, не довелось ему попасть в корпус генерала Витгенштейна (Запасной эскадрон находился в распоряжении генерала П.Х. Витгенштейна, который успешно отразил атаки армии Наполеона в землях Лифляндии и близ Полоцка (в том числе выиграл сражение 16 августа), предотвратив наступление на Петербург, за что получил в дальнейшем почетное звание «спасителя Петербурга»), которому довелось уже побывать в боях на землях близ Двины. Хотя кто ведает, чем обернется это сражение, что состоится завтра?

После молебна войска объехал сам главнокомандующий, подбадривая войска, находя слова даже для простых солдат, с которыми подчас беседовал даже дольше, чем с их командирами. Позднее офицеров собирали в свою очередь командиры корпусов, чтобы передать последние распоряжения Кутузова. В основном, речь шла об обыденностях боя: все виды войск должны действовать слаженно, помогая друг другу, чтобы не было пустот в строю из-за того, что несколько здоровых уносят раненого, чтобы избегали напрасной стрельбы, и уж тем паче, излишней бравады. И чтобы резервы терпеливо ждали исключительно его приказа вступить на поле боя.

- Доведется ли вступить в бой завтра? – спросил Павел Андрея, когда возвращались к своим позициям. Замерли на миг, заслышав глухой рокот, прокатившийся над закатным полем. Это французы приветствовали своего императора, объезжающего войска.
- Доведется, Павел Александрович, даже не думай! – ответил Андрей, щуря глаза, когда один из последних солнечных лучей попал на его лицо. Он снова оглянулся на поле, размышляя, не найти ли молодого Шепелева, но после качнул головой, передумав. Хотелось думать, что сам скажет то, что так хотелось сказать его сестре.

Снова сжалось сердце в тревоге при воспоминании об Анне. Когда проходили Гжать, Андрей упросил барона, ведшего полк, дать ему пару часов заехать в имения родственницы и невесты, совсем рядом ведь проезжали. Гнал коня, как бешеный, даже ехавшие с ним в отряде с трудом поспевали за ним. Но повернул не к Святогорскому, решив заехать в то по пути к Смоленской дороге, а в Милорадово, что находилось ближе к нему в тот момент. Знакомая до боли тенистая аллея из лип, ведущая к дому, усыпанный гравием подъезд и все тот же швейцар, что испуганно выскочил из дома навстречу его небольшому отряду.

- Господин ротмистр, - так и расплылся в улыбке, когда признал черты Андрея в грязном лице под запыленной каской. А потом поманил лакея из глубины дома, чтобы сказали о приезде хозяину. Андрей спрыгнул с седла, бросил поводья подбежавшему мальчику из дворовых, быстро взбежал по ступенькам крыльца, всего на миг задержавшись, чтобы бросить взгляд на то самое окно, которое вспоминал часто. Уже в передней его встретил взволнованный Шепелев, одетый по-домашнему в шлафрок поверх рубахи.

- Андрей Павлович! Эка неожиданность! – воскликнул Михаил Львович, а потом помрачнел лицом. – Вы, вестимо, проездом в Милорадово? До Москвы, вестимо, да галопом? Vive l'ettat militaire qui promet a nos souhaits les retraites en temps de guerre, les parades en temps de paix! (Да здравствуют военные, которые обещают нам отступление во время войны и парады в мирное время! (фр.))
Андрей прикусил губу только при этом горьком упреке. Офицеры понимали всю неказистость положения, сами стенали в глубине души, что вынуждены отступать, когда сердце так и зовет к бою, к возмещению за то, что французы шагают по земле русской.

- Куда Наполеона пустить надумали, не слышно в армии? – спросил Михаил Львович, подавая знак принести прохладительные в переднюю, раз уж кавалергарды не желают идти в дом, сетуя на нехватку времени. – До Тулы удержите? Далее ехать моим некуда уже.
- Анна Михайловна уехала? – переспросил тут же Андрей, чувствуя одновременно и облегчение, что она в безопасности ныне, и разочарование, что лишен возможности увидеть ее.
- Отбыли. С вашей тетушкой Марьей Афанасьевной и отбыли, - кивнул Михаил Львович. Иван Фомич сам лично принес в переднюю поднос с бокалами и кувшином холодной воды, как просили прибывшие, подал каждому, вынес во двор тем, кто не желал спешиться. Андрей жадно пил эту удивительно вкусную родниковую воду, не обращая внимания на то, что залил и ворот, и верх мундира, что намокла рубаха под тем. – На Тульщину отправил я мой цветник. Пусть там переждут лихое время. Сам же здесь буду. Вы часом, Андрей Павлович, Петра Михайловича моего не встречали? А то последнее письмо аж две седмицы назад получил от него, да и сердце ноет что-то. Непокойно ему, сердцу моему. А может, что и поле сожгли давеча… Целое поле зерновых. Подчистую…. в золу…. в пепел…

Андрей только промолчал в ответ, передал бокал тут же шагнувшему к нему Ивану Фомичу, отводя взгляд от лица Михаила Львовича. Снова ширилось в груди чувство вины, словно это лично он, Андрей, был виноват в том, что сожжено целое поле зерновых, лишая Шепелева хорошего урожая, что вскоре приедут в эти земли французы, и неизвестно, какая судьба ждет самого помещика этого имения с этим приходом.

- Она будет жалеть, что не увидела вас, - прошептал вдруг в ухо Андрея Михаил Львович, когда на крыльце обнимал на прощание будущего зятя, благословив перед отъездом. И от этого тихого шепота сердце Андрея вдруг прыгнуло в груди высоко, а потом забилось учащенно. Он не мог не взглянуть снова на окна спальни Анны, а потом проговорил тихо в ответ:
- То только к благу ныне. Пусть будет столь далече от этого места, сколь возможно.

В ночь перед сражением Андрею не спалось. Он долго ворочался сбоку на бок, пытаясь уснуть, но вскоре оставил эти попытки, стал просто лежать, запрокинув руки за голову, прислушиваясь к редким звукам, что долетали до его уха.
- Не спишь? – спросил из темноты голос Римского-Корсакова, который, видимо, тоже безуспешно пытался провалиться в сон.
- Не сплю, - подтвердил Андрей, доставая из-под рубахи кольцо, что висело на шее на толстом шнурке. Он часто гладил пальцем эти камни, и от этого простого движения в душу приходило какое-то странное спокойствие.
- Как жаль, - вдруг произнес голос Павла. – Как жаль, что многое не сделано до сих пор. Вот лежу и думаю, сказал бы кто – Павел Александрович, год до войны, ну пусть полгода… многое бы переменил, ко многому по-иному бы…
- Что это ты, Павел Александрович, разговор какой дурной заговорил, - заметил Андрей, в то же время ощущая в душе то же сожаление, что снедало ныне штаб-ротмистра. И отчего он тогда не стал ухаживать за Анной ранее, еще той зимой? Отчего не сделал ничего, чтобы переменить судьбу еще тогда, на Рождество? Отчего даже не станцевал с Анной ни единого танца, потакая своей гордыне и обманчивому взгляду на нее? Ни единого танца…

Андрей закрыл глаза и представил залу в доме Шепелевых с множеством зеркал, в которых отражались мундиры и фраки, легкие и воздушные платья, многочисленные огоньки свеч в люстрах. Пусть будет бал. И пусть будет лето, что будет кружить головы своим неповторимым ароматом цветов сада, доносящимся до гостей через распахнутые окна. И пусть будет новый танец – вальс, такой интимный, такой волнующий кровь… Глаза в глаза. Рука в руке. Его вторая рука крепко сжимает ее тонкий стан через тонкую ткань бального платья, ощущая жар ее тела. И они кружатся по паркету легко, словно парят над ним, над этой залой и над гостями. А он тонет в этих удивительных глазах серо-голубого оттенка, тонет, словно в омуте, с головой…. И отчего они так ни разу и не станцевали? Как же жаль…

То утро началось для обеих армий с канонады из пушек, гаубиц и единорогов (старинное русское гладкоствольное артиллерийское орудие ). Выстрелы были так часты, что не было даже короткого промежутка тишины в этих раскатах, подобным громовым. Поле вскоре заволокло дымом, затрудняя обзор происходящего, заставляя нервничать от подобной неизвестности. Этот дым поднимался к небу, заполняя все пространство, заслоняя собой солнце, которое снова показалось Андрею нынче кроваво-красным, словно отражая ту кровь, льющуюся под ним, словно алея от ужаса при виде той жестокости и ярости, что творилась под ним.

Томительное ожидание сводило с ума. Проходил час за часом, а полк все ждал приказа выдвинуться из резерва. Снова стали уже думать, что так и простоят, пока на поле отчаянно дерутся пехота и артиллерия, отбивая частые атаки французов. Наконец, когда солнце уже перешло по небосводу, показывая, что минул полдень, был дан сигнал выезжать на позицию рысью. «Ура!», прокатилось по цепочке по полку, «Ура!» громыхнул где-то возле Андрея голос Павла, и тут же, едва коснувшись мимолетно распятий у себя на груди, наспех сотворив святой крест, поскакали рысью к центральной батарее (Известна сейчас как батарея Раевского), замерли на перекрестии дорог, почти прямо за позицией Раевского.

Оттуда было хорошо видно поле сражения перед ней. То наступала, то возвращалась на свои позиции французская конница, укрываясь от шквального огня которым покрывала батарея пространство перед собой. Шли навстречу друг другу пехотные части, чтобы схлестнуться, а после распасться, опрокинуться наземь или отступить, оставив на земле убитых, назад, чтобы сомкнув ряды, снова идти вперед.
Странно, но видя это безумство огня и смерти, что творилось перед его глазами, Андрей совершенно ничего не испытывал, словно душа испуганно замерла внутри, затаилась на время, пряча все человеческое – эмоции и чувства. Только сигнала ждал, удерживая на месте твердой рукой переступающего с ноги на ногу коня, и чувствовал, как бежит тонкая струйка пота по виску из-под каски.

Снова бросилась в атаку кавалерия неприятеля после того, как французская пехота легла на поле, сраженная залпами картечи, уже подбираясь почти вплотную к батарее. Тут же раздался сигнал от командира полка Левенвольде приказ атаковать неприятельскую конницу, и кавалергарды двинулись на поле боя. Пришел их черед бить француза впервые за столько месяцев, и в каждой груди под кавалергардской кирасой билось сердце в предвкушении тех мгновений.

Смешались всего на миг, сбившись с рыси, когда первая потеря вдруг случилась в самом начале атаки, едва только выезжали навстречу перестроившейся при виде кавалергардов конницы французов. Грянул в сторону эскадронов залп картечи, и упал с лошади командир, барон Левенвольде, славный Карл Карлович, прошедший с полком всю австрийскую кампанию. Мертв или ранен, пронеслось в голове Андрея в долю секунды, а потом времени для размышлений не осталось – кавалерия уже полностью выстроилась для атаки на нежданно появившихся русских всадников в черных кирасах. Переглянулись всего на миг с Римским-Корсаковым, встретились взглядами и тут же разъехались, выбрав каждый для себя ту точку, с которой будет рубить неприятеля.

Все дальнейшее для Андрея представлялось лишь какими-то отдельными картинками, мелькающими перед глазами, короткими, но такими яркими эпизодами. Он рубил остервенело направо и налево, уворачиваясь от ударов, что сыпались, казалось со всех сторон. Кто-то падал с криком или даже не успев издать и звука, а на его место уже спешил другой и снова противоборство лезвий палашей и сабель.

А вокруг этой свалки летала картечь, порой поражая противника Андрея до того, как тот успел ударить. В один из таких залпов левую руку обожгло огнем, оттого замешкался на миг, пропустил удар по спине, благодарение Богу, лишь скользнувшему по кирасе, но все же отдавшемуся в спине, а после и в левом плече. Этого француза, уже занесшего лезвие для очередного удара, зарубил юный корнет, обещавший витебскому помещику скорое избавление от длани Наполеона, спасая Андрея. Но тут же сам он был сбит страшным ударом со стороны, упал под копыта безумных от этой смертельной давки лошадей.
Андрей в свою очередь выбил из седла того, кто ударил корнета, борясь с таким не ко времени и месту ныне желанием взглянуть, жив ли юноша. Да только как тут глянешь, когда так и наседают со всех сторон? И велики ли шансы выжить даже раненому под копытами коней, топчущихся на месте?

«Уланы! Уланы! Поляки!», крикнул кто-то слева от Андрея. Действительно, на помощь коннице, что уже сминали кавалергарды, теснили от центральной батареи, выезжали польские уланы, в числе прочих войск сражавшиеся в армии Наполеона. Уланы разворачивались, пытаясь обойти русских всадников с фланга, но тут на них обрушилась конная гвардия, опрокидывая их обратно к позициям, срывая их маневр.

Казалось, прошел день, пока кавалергарды рубили и стреляли, тесня французов прочь от батареи, которой командовал генерал Раевский, хотя на деле, конечно, это было не так. Наконец конница неприятеля повернула назад, к своим позициям по сигналу отхода, спасаясь как было можно от острых клинков палашей кавалергардов, что бросились преследовать их в «рассыпной» («рассыпная атака» - использовалась для преследования не выдержавшего натиска врага ). Через дым, грохот канонады и свист картечи долетел до уха Андрея звук полковой трубы, выводивший «Аппеля» (Сигнал к отходу на свои позиции).
- Аппель! Аппель! – крикнул он, придерживая коня, отдавая своим людям приказы занять места в шеренге, чтобы возвращаться к штандарту, где должен был собираться полк по этому сигналу.

Но не все услышали звук трубы. Около сотни всадников в черных кирасах и светлых мундирах по-прежнему преследовали неприятеля, словно желая и на позициях бить француза. При том они разделились – большая часть преследовала французскую кавалерию, а несколько вдруг врезались в позиции поляков. Замелькали синие мундиры, спасаясь от острых палашей. В самом крепком кавалергарде даже со своего места Андрей узнал Павла, который остервенело рубил направо и налево, отбивая редкие нападения на него.
- Аппель же, Павел Александрович! – с горечью прошептал Андрей, понимая, что теперь уж вряд ли дадут поляки уехать Римскому-Корсакову. Эх, коли б он мог пересечь расстояние, разделявшее ныне, чтобы встать плечо к плечу, помочь тому ныне! Но это было невозможно – его люди уже направлялись по сигналу к месту сбора.

Он помедлил всего миг, оглянувшись на могучего штаб-ротмистра, но порой даже один-единственный миг играет в нашей жизни решающую роль, определяет дальнейший вектор нашего жизненного пути. Андрей сперва услыхал какой-то тихий свист, а потом мир перевернулся вокруг него, закружилось перед глазами разноцветье, сменившееся чернотой, когда он стал заваливаться на бок вместе с конем. Только боль в левой руке, ударившая его при падении аккурат на эту сторону так остро, что он даже взвыл, не дала лишиться духа. Казалось, он оглох – вмиг опустилась удивительная тишина на поле, хотя Андрей видел сквозь дымку перед глазами и всадников, и дымок из жерл орудий, что следовал выстрелу. Не лежать, надо встать, отдал он приказ себе, стал выпутываться из стремян даже в своем неясном сознании, понимая, отчего обездвижен конь, принявший на себя многочисленные осколки гранаты, разорвавшейся подле них.

Поднялся на ноги с трудом, борясь со слабостью и дурнотой, что навалились вдруг. Голова отчего-то стала такая тяжелая, словно весила целый пуд. Упав, Андрей потерял каску, и теперь чувствовал, как неприятно холодит ветерок по волосам. Он коснулся мельком прядей, чувствуя пальцами, что они влажные. Задело голову, знать, если это не пот.

Андрей бы долго приходил в ясное сознание, если бы не та картина, что он увидел, повернувшись растерянно в сторону позиций поляков. Все еще отчаянно рубил улан штаб-ротмистр без устали, оставшись совсем один – остальных уложили. Но вот кто-то из поляков, наконец сообразив, как можно остановить этого разбушевавшегося русского великана, вскинул карабин. Андрей не слышал выстрела и собственного крика, когда Павел вдруг дрогнул всем телом и упал с коня в тот же миг.
«…Как жаль, что многое не сделано до сих пор…», вспомнил Андрей слова, произнесенные прошлой ночью. «Как жаль…»

Тут же в сознание снова проникли звуки боя: грохот канонады, ржание лошадей, людские крики, звук полковой трубы, все еще подававшей кавалергардам сигнал отходить. Кто-то ткнул Андрея в бок, и он повернулся тут же, готовый дать отпор. Но это был всего лишь солдат, который собирал раненых товарищей на поле и относил подальше от шквального огня.
- Контужены, ваше благородие? Ранены? – прокричал тот прямо чуть ли не в ухо Андрею. – Уходьте отседова, коли можете. Вона как палят!
Андрей быстро забрал седельную сумку с убитого коня, с трудом управляясь второй раненой рукой, и хотел уже последовать совету солдата, уже склонившегося над лежащими рядом воинами, как горячая волна ударила в спину с такой силой, что он перелетел через конский труп, на этот раз все же проваливаясь в темноту.

Он открыл глаза и снова поразился той тишине, что стояла над полем. Контужен, решил Андрей, пытаясь тряхнуть головой, чтобы сфокусировать взгляд и вернуть слух. Но вот где-то раздался одиночный выстрел орудия, за ним последовал еще один, и Андрей понял, что слуха он не лишен, что в полном сознании. Значит, ныне и верно летний сумрак спускался, в вихри дыма и смрада порохового, что все еще стелились над полем. То и дело в воздухе проносился чей-то стон или крик на русском и французском, реже – на польском и других языках, умоляя помочь им.
Голова нещадно болела. Казалось, что в ней сидят несколько кузнецов и бьют своими молотами изнутри со всей силой, на которую только были способны.

Эк, его выбило из сознания, подумал Андрей, аккуратно шевеля ногами и руками, пытаясь определить, насколько целы его члены. Уже окончен бой, судя по всему, а он так и пролежал здесь, укрывшись за бок убитого коня, который и после смерти спасал его жизнь. Лицо было липким на ощупь, от крови, как понял Андрей, горела огнем левая рука. В остальном, он вроде бы был цел, хотя и выглядел неважно, судя по всему, раз его не подобрали, отступая.

Андрей собирался с силами, чтобы, невзирая на боль, разрывающую голову и руку, подняться из своего укрытия и вернуться в расположение армии. Вспоминал эпизоды сегодняшнего сражения полка, какого же кровопролитного, по его мнению, как и битва под Прейсиш-Эйлау. Он снова видел, как упал корнет под копыта русской и французской конницы, как сбили выстрелом из карабина Павла, сжимал землю в кулаке, думая о том, скольких сослуживцев не досчитается после этого боя.

А потом услышал вдруг французскую речь. Совсем рядом, в нескольких шагах от места, где он лежал. Сначала решил, что это опять раненые переговариваются, но разговор становился все громче и громче, что свидетельствовало о том, что французы перемещались по полю.

- Eh bien? – спросил один в полголоса. Ему спустя время ответил другой, не скрывая своего превосходства:
- Une montre de gousset!
- Veinard! – в ответе ясно прозвучала зависть к новому обладателю часов, найденных у одного из убитых в сражении.
- Et toi?
- Tout croix pectoral. Mais argent pur.
( - Ну что?
- Часы!
- Счастливчик!
- А у тебя?
- Только распятие нательное. Зато чистое серебро (фр.))

Мародеры, замер на месте Андрей, размышляя, как ему стоит поступить ныне. Если он сейчас поднимется со своего места, то ничего не помешает французам, ходившим по полю между убитыми, выстрелить ему в спину. Если же останется здесь и притворится убитым, есть вероятность, что они заберут ценности и уйдут прочь. Можно было еще и напасть на них, когда они склонятся к нему, но Андрей сомневался, что в своем нынешнем состоянии, когда так плохо работает левая рука, он будет способен дать достойный отпор. Да и оружия под рукой не было никакого – палаша он так не приметил подле, как ни вглядывался, а седельная сума с пистолетами лежала по другую сторону убитого коня. Мародеры попросту заколют его штыками или забьют прикладами, если он атакует их голыми руками.

Оленин с сожалением взглянул на кольцо на среднем пальце правой руки – широкий фамильный перстень с искусно вырезанной буквой «О» в черном камне. Отдать его в руки французов непозволительно. Он быстро снял с пальца перстень и спрятал его под бок убитого коня. Бог даст, мародеры не заметят.
А потом стал рвать застежки ворота мундира, стараясь не делать при том резких движений, чтобы не быть замеченным приближающимися французами. Резко дернул шнурок, на котором висело кольцо с аметистами и нефритами, срывая его с шеи. При этом движении его голова качнулась, кузнецы в ней заработали молотами чаще, едва не заставив его вскрикнуть от боли, пронзившей виски и затылок. Замер, пережидая, пока утихнет боль, уткнувшись лицом в землю, тяжело дыша. Оттого и не слышал, как к нему приблизились эти два француза, склонились над ним.

- Qu'est ici? ( Что здесь? (фр.)) – раздался голос чуть ли не над ухом Андрея, и он затаил дыхание, притворяясь умершим, при этом незаметно зажимая в ладони кольцо. Тускло блеснули аметисты, прячась в его руке, и он закрыл глаза, вспоминая глаза Анны, когда она лежала под ним в том сарае, когда широко распахнула их, удивленная тем, что творилось в ее теле, тем вихрем эмоций, что захлестнул тогда ее душу. Он до сих пор помнил запах ее кожи, ее волосы под своими пальцами, когда он прятал от взгляда Анны свою довольную улыбку в местечке между ее шеей и плечом, прямо у тонкой косточки.

- Le officier de cuirassiers (Офицер кирасиров (фр.) ), - ответил другой голос. Чьи-то руки пробежались по спине Андрея, проверяя убит ли он, а после перевернули его, чтобы прощупать обшлаг мундира и грудь. Нашли и сорвали тонкий шнурок с золотым распятием. После Андрея пнули больно в бок носком сапога, снова переворачивая, явно разочаровавшись в добыче. Все, нынче осталось только еще переждать, подумал Андрей, сжимая крепче кольцо, чувствуя, как впиваются в кожу камни. Он кусал губы, уткнувшись лицом в землю, сожалея о потере распятия, которое никогда не снимал с шеи с тех пор, как оно было надето на него еще в младенчестве.

- Attends! (Подожди! (фр.)) – вдруг раздалось после очередного орудийного выстрела. Кольцо в ладони Андрея шевельнулось, и он приоткрыл глаза, чтобы сквозь прищур взглянуть, отчего оно дернулось. Из его сжатого кулака торчал черный шнурок, привлекший внимание мародера, который пытался проверить, что же такое спрятано в ладони русского офицера, схватился за шнурок и дергал с силой. А после, бросив короткое «Merde!» (Черт возьми! (фр.)) и вовсе принялся разжимать пальцы, которые изо всех пытался сжать Андрей, не отдавая кольцо. Тогда мародер стал бить стопой по его руке, пытаясь разбить носком сапога хватку, и эти удары отдавались в голове Андрея безумной болью. Он не сумел сдержаться и застонал тихонько, сквозь зубы, когда сапог француза со всего маху опустился на его кулак, разбивая пальцы в кровь, заставляя разжать ладонь. Мародер ловко выхватил шнурок и победно вскрикнул, когда блеснули аметисты, когда увидел кольцо с камнями, а потом взглянул на Андрея, все же расслышав его стон.

- Il semble qu'il est vive! – резко выпрямился мародер, а после испуганно воскликнул, когда лежавший еще недавно у его ног без единого движения русский офицер вдруг бросился на него, вцепился в его горло с невиданной силой для раненого. - Luis! (Похоже, он жив! Луи! (фр.) )

Андрей планировал повалить француза наземь, а после перекатить того на себя, чтобы второй не мог ударить прикладом или штыком его незащищенную спину и шею. И ему бы это удалось непременно, будь он невредим или просто ранен в руку. Но тут от приложенных при этой атаке усилий кровь прилила к голове, и та немедленно взорвалась невыносимым стуком кузнечных молотов, лишая на миг Андрея сознания.

Француз сумел вырваться из его хватки, оттолкнул от себя, и Андрей упал на колени, пытаясь вернуться в сознание из той дымки, что ныне была в его голове, мешая ясно думать и реагировать.
- Tues lui, Luis! Tues! (Бей его, Луи! Убей! (фр.)) – хрипел француз своему товарищу, хватаясь за горло, что нещадно болело нынче. Тот не стал себя долго упрашивать – занес над головой ничего не соображающего ныне Андрея приклад карабина, готовый проломить ему череп.

- Ma Anni… mon ange... - прошептал тот, вдруг увидев перед собой в дымке кружащуюся в мазурке Анну. Такую, какой увидел на Рождественском балу в Милорадово. Развевался подол легкого платья, беззвучно скользили туфельки по паркету. Будто крылья ангела, летели за ее спиной концы газовой шали. Ее лицо было таким счастливым, а глаза так и светились радостью. Губы раздвинуты в широкую улыбку. Казалось, еще миг, и она засмеется в голос, чуть запрокинув назад свою хорошенькую русоволосую головку, немножко обнажая зубы.

- Моя милая, - улыбнулся Андрей легко. А потом вспышка в голове ослепила его, прогоняя прочь образ Анны, парившей в танце, скрывая его в черноте, что окружила его своей пеленой. И не будет больше боли, не будет мучений. Не будет ничего в этой черноте… ничего…
…Как жаль, что многое не сделано до сих пор…как же жаль…






/

Спасибо, Марина за главу. Очень нелегко читать об отступлении и о сражении. Но такова история.
Андрей похоже тяжело ранен. Травма головы - это очень серьезно, как бы не потерял память в итоге.
Жду продолжения. Интересно, что в это время случилось с Анной, похоже что и с ней не все хорошо.

Марина, не знаю, что и написать. Надеюсь на чудо, что Андрей жив останется. Что вы не переступите через законы жанра.

А то получается, что кольцо погубило его, лучше бы его не было у него.

Читать про войну тяжело, как же люди проходили через все это.