Слёзы (сборник рассказов и миниатюр)

 » Встреча в Рождественскую ночь.

Холодный ветер пробирал до костей, забираясь под куртку, он обдавал своим ледяным дыханием кожу, вызывая озноб. Люди торопливо шагали по улицам, спеша укрыться от непогоды в тепле и уюте своих жилищ. Они поглубже натягивали шапки на головы, кутались в зимние одежды и, пригнувшись, широкими шагами преодолевали сопротивление ветра, мокрого снега и скользкой жижи под ногами. Они напоминали стаю озлобленных собак, рыскающих по округе в поисках одной единственной косточки. На угрюмых лицах с красными от холода носами, явственно читалось - не подходи, укушу. И потому они, по мере возможности, лавируя между друг другом, всеми силами старались не столкнуться, дабы не быть съеденными.
Среди всей этой суеты, он был единственным, кто никуда не спешил. Ветер трепал его мокрые от снега волосы, бросал в лицо белоснежный вихрь снежинок, и испытывал недоумение оттого, что не может заставить этого представителя людского стада, вести себя как полагается. Он же, не обращал внимания на непогоду. Его не волновали покалывание в замерзших пальцах, ледяные капли, стекающие за меховой воротник, он давно научился отключаться от внешнего мира и от неудобств, которые тот пытается привнести в человеческое существование. Его ничто не трогало. Он проживал отведенный срок, словно сторонний наблюдатель. Откуда-то изнутри, из своего маленького мирка, смотрел за действиями своей внешней оболочки, давая оценки ее поступкам. Плохо ли, хорошо ли, но не пытался ничего изменить. Иногда смеялся над собой, иногда плакал, но продолжал жить по принципу - будь что будет.
Мужчина возвращался с работы. Очередной трудовой день подошел к концу. Медленно бредя по улице, он опытным взглядом оценщика, смотрел за всем тем, что происходит вокруг. Мимо него пролетали автомобили. Обдавая светом фар грязные стены Кремля, они с визгом останавливались возле Центрального универсама и, заглушив рев мотора, дожидались своих владельцев, которые отправлялись бродить по павильонам в поисках рождественских подарков. То здесь, то там слышался раздраженный вой сирен, выказывающих свое неудовольствие пешеходу, бросающемуся под колеса в надежде успеть на отъезжающее маршрутное такси. Народ, толпящийся на остановке, увидев заветный номер на лобовом стекле газели, принимается яростно работать локтями, пытаясь пробраться внутрь.
Более часа ему потребовалось на то, чтобы добраться до дома в бесконечных пробках. Скинув промокшую дубленку, он уютно устроился в мягком кресле и, зажав в руках чашку горячего кофе, уставился в телевизор. На экране развертывались события голливудской мелодрамы, где два человека встретились и полюбили в рождественскую ночь. Он бездумно смотрел на экран, следя за перипетиями влюбленных, но, не вникая в их суть. Замерзшие конечности потихоньку отогревались и, вместе с теплом и легким покалыванием, по телу разливалась дремота.


* * *
Он вышел из подъезда. Погода, более или менее, успокоилась, ветер стих. Сквозь неоновый свет фонарей окружающий мир представал каким-то серым и мрачным: голые деревья сливаются со слякотью дорог и вовсе исчезают на фоне типовых девятиэтажек, бездомные псы от ушей до хвоста покрытые грязью, задрав свои острые морды, воют на серое небо, и этот вой, отражаясь от фасадов домов, гулким эхом поднимается в высоту и, проникая в щели рам, заставляет замереть домохозяйку, колдующую у плиты и даже люди на этом бесцветном фоне, кажутся на одно лицо.
Брезгливо повел плечом и, засунув руки в карманы, зашагал вперед. Обогнув дом, вышел на проезжую часть, и побрел вдоль улицы по тротуару. Кто-то спросил у него - который час, он механически ответил, взглянув на часы, при этом, не удостоив собеседника даже взглядом. Он шел куда-то, без определенного маршрута и цели, сворачивал на перекрестках, переходил дороги, словно заведенная кукла, которая переставляет ноги до тех пор, пока вертится ключик.
Резкий свист тормозов, вывел его из задумчивости. Недоуменно озираясь по сторонам, он замер на месте. Словно черная туча над ним пронеслась стая ворон. Беспорядочное хлопанье крыльями вперемешку с хриплым карканьем, пробудило чувство животного страха.
- Что-то случилось, - подумал он и еще более энергично завертел головой. Метрах в пятидесяти позади себя, он увидел небольшую кучку людей, склонившуюся над чем-то. - Авария, - решил он и зашагал дальше. За его спиной раздавались крики:
- Вызовите скорую!
- Кажется, она умирает!
- Ну что вы стоите как истуканы?! - визжала какая-то старушка, а он, не оборачиваясь, продолжал идти своей дорогой. У него даже мысли не возникло о том, чтобы повернуть назад, предложить помощь или еще что-то. Это было не его дело.
- "Теряя мир - я утонула, исторгнув душу - поплыла, еще мгновенье - воспарила, и вот уж, словно не жила!" - губы прошептали эти строки, всплывшие откуда в голове. Он не знал поэта, не помнил где слышал их, но почему то на ум пришли именно они, как наиболее подходящие к увиденному.
Произошедшее вернуло его к реальности. Он уже не пребывал внутри себя, разум уже не бегал по бесконечным лабиринтам внутреннего мира, а обратился во внешний. Он, наконец, заметил, что впереди, словно из небытия, постепенно выплывают очертания Старого кладбища, и они манят его, какой-то загадкой. А он никогда не противился своим желаниям и слепо следовал тому, что звучит в его груди. Вот он уже у забора, железные прутья которого, убегают в даль и исчезают во мгле. Рука касается холодного метала, который обжигает льдом, но не вызывает боли, и это приятно. Странное чувство умиротворения и вечного покоя вливается в него от влажной поверхности тонкой преграды. Тонкой, но существенной, а за ней, легкое колыхание высохших стеблей камыша, поющего песнь о вечном, длинные, растворяющиеся в бесконечности ряды крестов и тайна, покрытая хрупкой завесой белесоватого тумана, преодолеть которую не суждено никому или....
Он медленно брел вдоль забора. Рука, скользящая по решетке ограды, глухо ударялась о прутья. Раз, два, три ... считал он в такт прикосновениям. Грязь с громким чавканьем хлюпала под ногами. Из кафе на другой стороне улицы доносилась какая-то веселая мелодия и резала слух.
- Как же все это странно и смешно, - подумал он. - Жизнь и смерть изо дня в день соседствуют, спорят друг с другом за лакомый кусочек человеческой плоти. А мы даже не замечаем этого. Без каких-либо проблем, человек приходит в кафе, веселиться и поет дифирамбы жизни, а в ста метрах от него за этим разгулом страстей наблюдают тысячи глаз усопших, на вечную память поколениям застывшие в холодном мраморе могил.
Пять, шесть, семь... и рука провалилась в пустоту. Он протиснулся в щель, за что-то зацепившись ногой, чуть было не упал, но, вовремя спохватившись, удержался. Поплутав среди могил, выбрался на аллею, которая стремилась к самому центру кладбища. Он медленно брел по ней. Иногда его взгляд задерживался на каком-либо надгробии, и глаза быстро пробегали по строчкам: кто, когда родился и умер. Он смотрел на даты, высчитывал, сколько лет было отведено этому человеку. Мало или много, он не жалел его. Где-то в глубине даже завидовал, что для того все уже закончилось. Что в его мире уже не существует суеты и потерь, боли и радостей, тому, что в его душе покой и согласие.
Он вспомнил аварию, и подумал о человеке, которого вот так, в одно мгновение не стало. Был, и лопнул как мыльный пузырь, не оставив за собой даже капли. Посадить дерево, построить дом, вырастить детей - идеал существования. И что? Дом - разрушится со временем, сольется с землей, уступив место другому, новому, но столь же недолговечному. Дети,... Дети забудут, вовлеченные в водоворот современной жизни, закружатся в вихре проблем, и в лучшем случае, раз в год придут на могилу, постоять минутку, а затем вновь заспешат по дороге бытия навстречу пустоте.
- Странные мы все-таки существа, - размышлял он, - зовемся цивилизованными, а на деле - стадо баранов, один свернул, остальные за ним, словно головы на плечах нет. Мы точно герои кукольного театра, дернут за ниточку - поднимем одну руку, еще раз - другую, и так всю жизнь - повтор одних и тех же движений, синхронно, в такт. Иногда, очнувшись, начинаем возмущаться: "Нам навязывают мнения, поступки", а затем, насмотревшись рекламы, бежим в магазин покупать "Сорти". И вновь повтор.
Так занятый размышлениями, он шагал вперед. Аллея привела его к маленькой церквушке, которая своим куполом стремилась к небу, и откуда-то свысока, наблюдала за своими владениями. Тускло освещенная, она предстала перед ним каким-то мирским пятном, не вписывающимся в это царство потустороннего. Показалось, что она как грозный судья отчитывает его за все прегрешения, и он почувствовал себя неуютно, а потому поспешил пройти мимо. Он почти убегал из-под ее взора, а потом, встал как вкопанный и расхохотался.
- Бог, дьявол, вера - все это блажь, выдумки человечества, испугавшегося покоя. Человечества - которому необходимо на кого-то перекладывать ответственность за свои ошибки, которое боится бесследно исчезнуть, как все в этом мире, и в то же время, в ходе всей своей истории под знаменами бога и дьявола уничтожающего себя.
Серая мгла вновь окружила его со всех сторон. Он свернул с аллеи куда-то в сторону, и оказался в бесконечных зарослях сухой травы, припорошенной белым снежным налетом и железных оград, которые уступ за уступом спускались по косогору.
- Лестницы не хватает, - усмехнулся он, заскользив по тропе. У некоторых могил чьими-то заботливыми руками были сколочены маленькие лавочки и столы, уже покосившиеся от времени. Они еще помнили человеческое тепло и слезы, пролитые в их присутствии безутешными родственниками, и скучали по ним. Он присел и закурил. Выпуская кольца сигаретного дыма, смотрел, как они медленно расплываются и, теряя свои четкие контуры, исчезают вовсе. Где-то вдалеке, неясными очертаниями ему подмигивали огоньки домов, в которых кипела, продолжающаяся изо дня в день работа. Они почему-то показались ему далекими и чужими, словно не являлись частью его жизни. Он подумал о людях, которые смотрят из своих окон и, испытывая ужас и отвращение перед смертью, возносят молитвы к богу, которые сливаются в единый вопль: "Спаси и сохрани!".
Он думал о том, сколько таких уголков забвения разбросано по всему земному шару. Они, несущие отпечаток разных религиозных представлений, разделяют мир человека на два полюса: жизни и смерти. Жизни, здесь и сейчас, в это время, в этом мире, с этими людьми, которых мы знаем или не знаем, помним или уже забыли, но которые окружают нас со всех сторон. И смерти, о коей никто, ничего не знает, коме того, что небольшой холм земли или каменная плита, скроют навеки наши бренные останки. И что пройдет время, могила сравняется с землей, и никто уже не вспомнит, что ты когда-то жил на белом свете.
Хруст ветки, и яростный собачий лай нарушили его уединение. Каждой клеточкой тела он чувствовал присутствие другого человека, и расстроился. Ему не нужны были живые. Они не понимали его, не ценили, и он хотел забыть об их существовании, вычеркнуть из своего мира.
- Что ты здесь делаешь, сынок? - раздалось за спиной. Он не дрогнул, не обратил внимания и не ответил.
- Сынок, я к тебе обращаюсь!? - чья-то рука легла ему на плечо.
- Живу, - коротко бросил он, убирая руку.
- Что делаешь? - с усмешкой переспросили его. Он повернул голову, и увидел рядом с собой мужчину, у ног которого крутилась дворняжка. Она уже не лаяла, а, преданно виляя хвостом, выпрашивала подачку. Его взгляд медленно заскользил по фигуре мужчины: задержался на резиновых сапогах, пощупал обляпанные грязью штаны и остановился на лице, наполовину скрытом широким капюшоном. А тот продолжал, - Да, хорошенькое местечко ты выбрал. Ничего не скажешь. Кстати, есть закурить? - Он протянул ему пачку. - Ничего, если две возьму?
- Бери, сколько хочешь. - Мужчина взял две, закурил и присел рядом с ним на лавочку.
- Что, жизнь достала? - спросил непрошеный гость, выпуская струйку дыма, - Одиночества захотелось? - Его голос был сипл и, напрочь, прокурен. Он него несло смесью дешевого одеколона, гари и еще чем-то непонятным, но вызывающим отвращение.
- Возможно, - ответил он и зябко повел плечом. Его как-то странно, вдруг, окутало холодом, леденящим душу и пробирающим до костей.
- Давно видно сидишь, раз замерз. Ничего, скоро согреешься, - уверенно заявил мужчина. Он посмотрел на своего собеседника, собаку, тлеющий на надгробии окурок, и ему уже в который раз стало смешно. Он смеялся, смеялся над собой, над этим местом, над человеком с собакой и над всем миром.
- Ты прав, - сказал мужчина, - жизнь бессмысленна и жестока, бог - глуп, а лучшая шутка дьявола в том, что он убедил мир в своем отсутствии.
- Бог умер.
- Великолепно! Я тоже люблю Ницше, но позволь не согласиться. "Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков" - знакомые слова? Не находишь? - они посмотрели друг на друга, один настороженно, другой с усмешкой, которая еле угадывалась на губах. - Покуда они звучат, Бог еще живет в сердцах ярых его приверженцев, и будет жить до тех пор, пока у них остается надежда на Второе пришествие. Как там у Богослова: "И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем, от лица которого бежало небо и земля, и не нашлось им места". Хорошенькая перспектива, не находишь?
- Угу....- промычал он.
- Странные все-таки существа - люди, - продолжал размышлять мужчина. - Сперва, придумают себе что-то, затем, сами же это отрицают. Вот бог?! Веками верили, восхваляли, а потом в один миг заявили - умер и баста. Словно и не было, только праздники остались. Смотри, какие продуманные. Он умер, а рождество празднуют. Все как один галопом по магазинам скачут в поисках подарочков. - Мужчина как-то странно хмыкнул, и он не понял, что означал этот звук, возможно смешок, а может быть и что-то иное. Пристально посмотрел на собеседника. Ему хотелось заглянуть в это скрытое капюшоном лицо, но темнота и широкие складки ткани надежно прятали его. Почему-то казалось, что он должен увидеть в его чертах что-то знакомое.
- Я вот наблюдаю за людьми, за их суетливостью и мелочностью, и не понимаю, за что их можно любить. - продолжал тот, - Они ничего не хотят делать сами, все им подай да принеси. Сделают какую-либо пакость, и в кусты. Все стрелки друг на друга переводят. Это не я мол, придумал, а он мне посоветовал. И так все время, с Адама что ли пример берут. Называется, свали на другого, и будет тебе счастье. Сколько лет уж живут вместе, одной большой кучей, а договориться не могут. Все делят что-то, да переживают, что другому больше достанется. Завидуют, всем и каждому, по любому поводу. Вот, купит женщина безделушку вроде колечка, а другие за ее спиной шушукаются. Да, зависть и злоба человечество далеко заведут. - он замолчал на несколько минут, словно раздумывал над сказанным. - Делают вид, что в бога верят, в церковь ходят грехи замаливать. А сами церковь божественную во что превратили, в рассадник пороков. Так в ней уж не бог на престоле сидит, а дьявол собственной персоной. А они и не замечают, все ноги лобызать ему ходят.
Легкий ветерок откуда-то принес запах костра. Мужчина, шумно втянул ноздрями воздух, и улыбнулся, вернее, он так решил. Дворняга, также повернув нос по ветру, навострила уши и замерла, а затем один раз тявкнув, исчезла где-то среди могил.
- Вот ты сидишь здесь совсем один, и тебе не страшно? - спросил мужчина, резко сменив тему.
- Нет, - ответил он, - бояться надо живых, а не мертвых.
- А я и говорю про живых, мало ли кто может забрести на кладбище ночью. Ты же пришел и, возможно, не единственный, но цели то у всех разные.
- Если ты пытаешься меня запугать, то не стоит. Волков бояться, в лес не ходит. Захотел - пришел, захочу - уйду, а тебя это не касается.
- Что-то ты больно дерганный какой-то сегодня, все в штыки принимаешь.
Он расстроился еще больше, чем когда появился его неожиданный собеседник. Ему совершенно не хотелось слушать эти разговоры. Было противно, что кто-то высказывает его мысли в слух, да еще с таким убеждением, которого ему всегда недоставало. Его преследовала навязчивая идея, что этот странный человек капается у него в голове, и медленно, капля за каплей, выуживает на свет все сокровенное, что в ней есть.
- Да не расстраивайся ты так, - заявил мужчина, и это разозлило его еще больше. Он вскочил.
- Что ты пристал ко мне как банный лист? Заняться больше нечем, что ли?
- Ну почему же, есть. Просто решил составить тебе компанию.
- Я твоей компании не просил, так что будь добр, иди куда шел!
- Да не кипятись ты, ухожу. Только ведь обратно позовешь. - Он демонстративно отвернулся, всем своим видом показывая, что этому не бывать. Мужчина встал, свистнул свою псину, которая мгновенно выскочила непонятно откуда, и они вместе растворились в темноте ночи.
Он остался один. Но это место больше не доставляло удовольствия. Атмосфера была испорчена человеком с собакой. Выкурив еще одну сигарету, он решил, что пора уходить.
Нашел уже знакомую щель в заборе, и выбрался. Откуда-то сзади ему послышалось: "До скорой встречи!", и он, вздрогнув, обернулся, но никого не увидел. Луна на несколько секунд выглянула из-за туч, осветив рассеянным светом панораму кладбища. Где-то далеко завыла собака, и он почувствовал, как волосы зашевелились на затылке. С другой стороны его встретил испуганный вскрик женщины. Она как-то странно посмотрела на него, осуждающе покачала головой.
- Приняла за сумасшедшего или вандала, - подумал он и поспешил пройти мимо. Он торопился домой. От аварии на перекрестке уже не осталось и следа. Народ разошелся, потерпевших увезли нерасторопные машины скорой помощи, и лишь только несколько цветных осколков от разбитой фары, намекали на трагедию.
Он засыпал на ходу, глаза закрывались сами собой. Ему казалось, что пустынные улицы чуть слышно напевают колыбельную - ту, что в детстве ему пела мать. Он, улыбаясь, вслушивался в мелодию, и потому, не слышал женский крик "Стой", - не видел вылетевшую из-за угла иномарку и не почувствовал удар. Уже много позже, лежа на операционном столе, сквозь яркий свет ламп, увидел врача в белом халате и услышал его тихий голос, подписавший ему смертный приговор, словами: "Это бесполезно".
Дежурная медсестра, отвечающая на телефонный звонок, оставила без внимания прошедшего мимо нее человека, под ногами которого путалась облезлая дворняга. Она лишь поежилась от дуновения холодного ветра, и поплотнее закуталась в шерстяной платок. Мужчина же, выйдя из больницы, остановился возле входа и прислушался. Над ночным городом витал колокольный звон. Колокола отбивали Благовест, оповещая весь мир о светлом празднике Рождества Христова. И словно радуясь вместе с ними, серое небо разразилось обильным снегопадом. Белые, пушистые хлопья снежинок, медленно кружа в воздухе, опускались на землю. Оседая на голых ветвях деревьев, они окутывали их белоснежным покрывалом. Подгоняемые игривым ветерком, снежинки на мгновенья заглядывали в окна домов, где голубые экраны телевизоров транслировали рождественскую службу.
- Теряя мир - я утонула, исторгнув душу - поплыла......- он растворился в ночи.


* * *
Два работника кладбища, небрежно опустили в могилу грубо сколоченный деревянный гроб.
- Давай скорей закапывать, - сказал один из них, потирая замерзшие руки, - и угораздило же его подохнуть в такой холод.
- Это точно, - проворчал второй, принимаясь за работу. - Ему то теперь наплевать, а ты тут мерзни.
Они небрежно закидали могилу землей и, покончив с этим, собрали свои инструменты и зашагали прочь, так и забыв воткнуть в землю деревянный крест. Он остался одиноко лежать рядом со свежей могилой. Ледяной ветер, налетая порывами, потихоньку заметал его снегом, словно желая уничтожить последние следы пребывания этого человека в мире.
_________________

Бус...ты так здорово пишешь..но ТААААК грУУУУУУУУУУУСТНОООООООООО!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!....жалко дядьку, не могу...а миниатюра такая жизненная ...настоящая...спасибо тебе!
_________________

Маняка, это было просто здорово! Грустный рассказ, но такой правильный - каждый найдем в нем мораль для себя.

А вот он, никого не жалел.

Я очень на это надеюсь!

Лина, Машуля! Спасибо, что прочитали!
_________________

 » Ангел.

Бред!!!!
Сама не понимаю, зачем выкладываю....



Ни душевные терзания, ни муки совести не могли заверить его в собственной правоте. Внутри словно что-то надломилось, и мнимая убедительность всех доводов, безапелляционных заявлений рассыпалась на мелкие части, грудой никому не нужного мусора валяясь под ногами. Преследовало ощущение, что каждый, кто хоть мало-мальски обращает внимание на то, что происходить вокруг, может подойти и растоптать оставшиеся искры оправдания, кои он еще мог найти в сумбуре мыслей и слов, сплошным хаосом крутящихся у него в голове. Сказать себе: "Я запутался, пройдет время и все встанет на свои места", - он не мог, так как неотвратимость произошедшего обрела материальную форму и сжимала его неразрушимыми тисками объятий, от которых холодок пробегает по спине и замирает где-то на затылке, шевеля волосы и вызывая панический ужас перед неизведанным.

Хотелось кричать, плакать, завыть волком - но это уже ничего не могло изменить. Поэтому, оставалось только одно, неподвижно сидеть и, уставившись в одну точку, то ли жалеть себя, то ли заниматься бессмысленным самоедством, которое не приближает к решению насущных проблем, а лишь облекает их в еще более запутанную форму - нечто вроде лабиринта без входа и выхода, где волчком кружишься на одном месте, прокладывая зигзагообразные тропинки, сталкивающиеся между собой для того, чтобы затем разбежаться лучиками в разные стороны и встретиться где-то в другом месте, столь же непонятном, незнакомом и далеком от несуществующего решения. Осознание, что червь сомнения запущен в душу им самим, что он своими собственными руками подкармливал его, при этом, выбирая самые лучшие кусочки на протяжении долгих, неимоверно долгих лет, доставляло почти физическую боль, словно ты медленно и неотвратимо загоняешь под ногти раскаленные иглы субъективных колебаний.

И теперь, эта тварь, разжиревшая до необъятных размеров, заполняет тебя целиком и полностью, каждый уголок, каждый сантиметр твоего существа, пропитывая ядом своих испражнений. В иные моменты, он видел, словно наяву, ее ленивые переваливания с бока на бок, разевания огромной пасти, готовой поживиться новыми переживаниями, дающими возможность вольготного существования паразита. Изумляло во всем этом только одно. За все годы их соседства, совместного прожигания бесконечности лет, он только сейчас почувствовал тяжесть от его присутствия, реально ощутил неудобство и дискомфорт сопровождавшие его столь долго.

Возникло желание обратиться к тому единственному, естество которого он так и не узрел, а потому не верил в его посулы и отрицал их на протяжении всей жизни, но почему-то возлагал безумные надежды. Слова крутились на языке, готовые вырваться воплем отчаяния из сумрака мыслей, но что-то не давало. Возможно внутренний эгоизм, нежелание признать ошибку.

В последние дни волны подобного сумасшествия накатывали на него все чаще и неожиданней. Они заставали его в самых неподходящих местах, погружая во тьму на несколько мгновения, бросая в омут огненных терзаний, для того, чтобы через миг исчезнуть под дневным светом так, как грозовая туча, исторгнувшая все свое содержимое до последней капли, растворяется в голубизне летнего неба.

Его разум превратился в арену борьбы ферзя и пешки. То на одной, то на другой стороне разыгрывались ожесточенные баталии, окрашивающие полярность шахматной доски единым цветом кроваво-красных слез, и хоть в отдельных сражениях побеждали белые, общий перевес оставался на стороне черных, давным-давно потеснивших противника, но не тактикой и навыками, а ложными обещаниями играть по правилам. Где-то в глубине сердца он понимал, что исход войны зависит от него, но не предпринимал никаких усилий, дабы приблизить этот миг, так как еще не решил на чьей стороне его симпатии. Осознание того, что они воюют ни ради победы, ни ради самих себя, либо своих предводителей, а ради чего-то гораздо более важного и ценного, имеющего первостепенное значение для всех, и для него в том числе, пришло довольно давно, но, тем не менее, сам объект, вызвавший столь бурные разногласия и яростное желание обладать, оставался покрыт облаком тайны. Сей факт терзал разум, доставляя удовольствие невидимым противникам, выступая в роли подпитки их сил, лакомства для червя и болезненных сомнений для него самого.

Все это не оставляло его ни днем ни ночью, наличествуя в нем, лелеемое им же. И уже казалось, что не существует ни начала пути, ни конца, он словно затерялся где-то среди песчаных барханов, припорошенный маленькими желтыми крупинками, стремящимися еще более надежно скрыть след ноги, поглотить его своим вековым движением.

Дл для того чтобы быть честным, нужно помнить, что не только терзания преследовали его. Они чередовались с минутами поразительного спокойствия, трезвости ума и ясности мысли. Это были мгновения блаженства, когда тело отдыхает, душа поет и, кажется, что ты подобен Ему - могуществом и неуязвимостью. И пусть это всего лишь самообман, он приятен, и помогает набраться сил для новой борьбы с самим собой и с миром.

Громкая трель телефона настойчиво требовала внимания, врываясь в сознание застывшего посреди комнаты. Он стоял ровно по центру, зажмурив глаза, на коленях, и ему не нужно было смотреть, он и так знал о том, что происходит вокруг. Где-то над головой со скрежетом встречались мечи, высекая искры. Лица касались полы одежд, и душа была готова вырваться из груди. Он не двигался, не шевелился. Замерев точно на линии, старался избежать войны, в которую оказался втянут. Он чувствовал их присутствие всем своим существом, слышал глубинное рычание одного и тихий шепот другого, знал, что оба истекают кровью, и она капля за каплей срывается из ран. Знал, что их силы на исходе, и ожидал падения с минуты на минуту. Вот чье-то зловонное дыхание обожгло лицо и он, приоткрыв глаза, заглянул в ангельский лик, окруженный миллионами ядовитых змей, тонкие тельца которых извивались на скользких плитах. Вопль сорвался с губ, обволакивая все вокруг. Он словно живое существо повис в воздухе, и, казалось, что до него можно дотронуться рукой. Тело покрылось холодным потом, и это проявление животного ужаса вернуло его к жизни.

Темнота расступалась неспешно, но неотвратимо. Дневной свет медленно пробирался сквозь ее густоту, прокладывая себе путь ровной чередой световых полос. Секундная стрелка отсчитывала мгновения и на счете десять, мир вернулся в земное измерение.
Звонок... Он вскочил, и потянулся к телефону, который, казалось, вот-вот сорвется со столика, недовольный тем, что его столь долго игнорировали. Но все же опоздал, его встретил протяжный длинный гудок. Безразличный ко всему он монотонно сообщал о свободной линии.

- Черт. Не могли еще немного подождать, - вздохнул он, стряхивая со лба испарину, и опускаясь в кресло, окутавшее его разгоряченное тело прохладой кожаных одежд.
Со стены напротив, за ним пристально наблюдали шесть пар немигающих глаз. Закованные в рамку фотографии, они уже многие годы сохраняли выражение счастья, любопытства и почти детского восторга. Приложив минимум усилий в них можно было прочитать желание непременно вернуться. Он вернулся, но ничего не приобрел. Иногда, когда он вглядывался в их лица, ему казалось, что на них написано осуждение. Это доставляло определенное неудобство, словно он вновь стал студентом, прогуливающим лекции и неожиданно для себя встретившим на улице декана. И сейчас, они вновь укоряли его. Этот упрек он мог видеть сквозь закрытые веки, чувствовал всем телом. Казалось, что они подгоняют его, что-то кричат, желая разрушить преграду времени и вернуть ему то - что он потерял и как ни старался, так и не смог найти.

Пространство квартиры, как-то вдруг уменьшилось. Сократившись до минимальных размеров, оно давило на плечи, и ему захотелось вырваться из этих тисков, вздохнуть полной грудью осенний воздух, насыщенный влагой и чем-то неуловимым - тем, что он наверняка любил. Накинув куртку, устремился на свободу, но свернул не туда. Расширение пространства - не свобода, а то же самое ограничение, также как и смена пейзажа - это тяготение к внешним переменам, тогда как проблема скрывается глубоко внутри.
Улица встретила его мерцающими светом, гудением авто и густым запахом обмана, столь упоительного, что закружилась голова.

- Добрый вечер, Василий Андреевич, разрешите? - он посторонился, и маленькая женщина с третьего этажа, имени которой он не помнил, а может и не знал вовсе, проскользнула в подъезд, задев его плечом, шурша пакетами и что-то бормоча себе под нос.
- Добрый. - ответил, но так не думал. Ведя внутреннюю борьбу, он не замечал красоты окружающего мира, так как переносил субъективные, сосредоточившиеся глубоко внутри, проблемы вовне и окрашивал их чернотой бытование всего вокруг. Странным может показаться тот факт, что он всегда и везде умел найти что-то отрицательное. Тот минус, который портил всю картину, вызывая какое-то смутное неудовольствие.

Он шагал туда, куда падал взгляд, не обращая внимания на лужи от вчерашнего дождя, капельки воды, собирающиеся на отполированной обуви, мутные брызги от проносящихся мимо машин. Ноги сами привели его к метро, и подземка, размеренно стука колесами, покатила по знакомому пути.
Час пик, натиск толпы. Тепло и нежность. До боли знакомый аромат пирожков. Вот красная шевелюра мелькнула в разноцветной куче и исчезла за дверью. Хорошо...
Гудок. Рябит. Локомотив мчится сквозь толщу земли, унося с собой множество живущих, но дремлющих или спящих в своем существовании, всегда и везде. Для него они лишь море ярких пятен, и возможно постепенно все сольется в одно - бездонное.
Стоп. Вода или жарко. Что-то мягкое трет кожу - вельвет? Мама?
Свист тормозов. За стеклом мелькнул кафель - моя станция. Безвольно вынесен наружу - глоток. Небо........ Заходящий красный диск среди облаков все еще радует людей, и они словно дети прыгают - бессмысленно и странно. Что-то за спиной? Взмах.
Земля сверху как игрушка, разноцветные части головоломки Кто первый соберет конструктор - получит приз. Дома, улочки, дороги и множество мелких точек людских судеб, которые иногда сталкиваются, иногда расходятся, но неотвратимо исчезают навсегда.

Продавец: "Что тебе, малыш?"
- Саратовское.
- Нет, мама, стаканчик. Смотри, ангел! - устремив взгляд в небо, он самозабвенно машет руками, что-то показывая матери.
- Нет, маленький, это чепуха. Ангелы бывают только в сказках, - она потрепала его по голове, и сказала - Возьми мороженое.

А он расправил крылья, вздохнул, и исчез там, где нет ничего.
_________________

Маняка, молодец, что выложила!

Ух! Вот только тут я выдохнула! Вот это вещь! С такой убойной энергетикой! Даже сказать ничего не могу...

Лина! Серьезно?
После твоего комментария даже не знаю, что сказать...
Ждала или тишины.
Спасибо!!!!!
Для меня твой отзыв очень важен!
_________________

Маняк, очень зацепило..даже не знаю, как объяснить. ..Просто мурашки по коже ...

Вот, знаешь, за что я тебя люблю? за то, что каждый раз читая твои миниатюры, выношу для себя что-то новое.
Спасибо тебе!
_________________

Я с такими вещами не шучу))
А если серьезно, Маняка, ты один из лучших создателей пронзительных миниатюр на моей памяти

Машуля!!!! Целую! Спасибо!

Кто бы говорил!!!! Как вспомню "Отпускаю...." мурашками покрываюсь!!!!!
Но приятно
_________________

 » Сон во сне.

Сливаясь с девственной природой, маленькая деревушка примостилась на косогоре. Крыши ее незатейливых, деревянных построек издалека можно было принять за естественные неровности ландшафта. Это было очень тихое местечко, жизнь которого протекала в спокойном, издавна сложившемся русле так, что ни природные катаклизмы, ни человеческое вмешательство не нарушало того спокойствия, которое окутывало ее словно покрывалом. Жители ее изо дня в день вставали с рассветом и до сумерек занимались своими делами насущными. Так же поступал и Илья Ильич, проведший всю сознательную жизнь в этой деревне, но на смотря на это, оставшийся для всего остального деревенского люда загадкой.

Этот теплый осенний день не был исключением. Илья Ильич проснулся на заре, трудился все время, не покладая рук, и лишь когда солнечный диск коснулся верхушек деревьев, оставил свою рутинную работу, решив погреться в его заходящих лучах. Он удобно устроился на крылечке, и приготовился наблюдать, как вечерняя мгла поглотит последний красно-золотой отблеск. Откуда-то из-под крыльца вынырнул черный, словно ночь, кот, потерся с минуту о руку старика, а затем запрыгнул к нему на колени, где, свернувшись калачиком, принялся что-то тихо урчать. Илья Ильич нежно потрепал его за ухо мозолистыми пальцами, подумав: " Эх, Васька, Васька. Единственный ты мой друг и собеседник. Только ты меня и понимаешь" - на что кот, посмотрев на старика своими огромными зелеными глазами, заурчал еще громче, словно пытался ответить. Илья Ильич криво усмехнулся и продолжил свои размышления уже в слух: " Хорошо тебе живется. Ты сам себе хозяин, гуляешь где хочешь, делаешь что душеньке угодно, и никто тебя не осудит, за то что ты, прожив жизнь, жены не завел, детей не нарожал, внуков не воспитал. Эх, Васька, если б ты только знал, как все соседские кумушки мне по вечерам на завалинке косточки перемалывают, что я не такой, а эдакий...старик полоумный, жизни не понимающий. А что сами то они о жизни знают? Как корову доить, да пироги печь? А, да ладно, Бог им судья". Илья Ильич как-то неопределенно махнул рукой и, прикрыв глаза, подставил лицо еще теплому осеннему ветерку, который игриво трепал его седые волосы. Так, какое то время, старик и кот нежились на солнышке, покуда сон не сморил их.

И снится Илье Ильичу будто он, в образе кота Васьки, притаился под крыльцом и пристально наблюдает за маленьким воробушком, который, проворно прыгая с кочки на кочку, собирает хлебные крошки, часом ранее рассыпанные здесь его хозяином. Васька уже плотно пообедал молоком, и потому следил за воробьем ни ради своего насыщения, а так для удовольствия. Во-первых, его интересовали забавные передвижения этого представителя птичьей породы, а во-вторых - поражала его неимоверная глупость. "Разве можно быть настолько бестолковым, - рассуждал Васька, - чтобы так близко подбираться к месту моего обитания. Неужели он не знает, что представляет собой желанную добычу для любого мало-мальски уважающего себя кота. Я бы на его месте, посиживал где-нибудь на дереве, поедая всяких разных букашек, да перелетая с ветки на ветку, любовался бы округой с высоты, распевал песни, да ..." Здесь размышления Васьки были прерваны, появившемся на крыльце хозяином. Воробей, испугавшись, упорхнул куда-то, лишив Ваську удовольствия созерцания. Васька слышал, что хозяин устраивается на крыльце. Подумав минуту другую, он, приготовившись занять свою излюбленную позицию, вынырнул из-под крыльца. Приблизившись к Илье Ильичу ленивым, но полным достоинства шагом, он испросил разрешения, ласкаясь о руку, а затем, свернувшись на коленях калачиком, зажмурился от удовольствия. Хозяин потрепал его за ухо, и Васька подумал: "Как же я люблю такие минуты, когда тебя ласкает добрая рука, и пригревают нежные лучи". Васька посмотрел на хозяина, и заурчал, выказывая тем самым свое полное удовольствие.

Илья Ильич как всегда принялся рассуждать о чем-то, но Васька так привык к этому, что не особенно вслушивался в слова. Когда же краем уха все-таки уловил, что разговор идет о нем, и что это он, Васька, хорошо живет, то ему захотелось воскликнуть: "Ну, в пору хоть обидится. Это я то живу хорошо!? Я, которого угораздило родиться полностью черным без единого белого пятнышка? Я, которого ото всюду прогоняют, называя всякой нечестью? Я, в которого постоянно летят камни и, того и гляди, норовя угодить по хребту? Я живу хорошо!? Ну, уж нет, увольте. Я не согласен". Так Васька возмущался про себя, не слушая далее речь всего хозяина. Затем, придя к выводу, что такому большому человеку как Илья Ильич, никогда не понять его маленьких кошачьих проблем, успокоился. Решил не трепать себе нервы почем зря, а спокойно подремать, получая максимум удовольствия.

И снится Ваське, будто он в образе воробья, устроившись на крыше, наблюдает за старым человеком и большим черным котом, принимающим на крыльце дома солнечную ванну. Убедившись, что эти двое не представляют для него ни какой угрозы, воробей спорхнул на землю. Передвигаясь по двору в поисках того, чем можно поживиться, воробей все ближе подбирался к крыльцу, которое всегда манило разнообразными крошками, составляющими основу его пищевого рациона. Он уже давно облюбовал этот дом, так как вся его ближайшая родня, предпочитала соседний курятник, его совершенно не устраивающий. "Там постоянно свалка и сутолока, - размышлял воробей, с каждым прыжком все приближаясь к ступеням, - за каждое зернышко приходится соревноваться с курами и целой сворой других пернатых, слетающихся со всех углов словно грифы на падаль. Нет, здесь лучше. Еды хватает, а довольного и сытого кота, всегда можно перехитрить". Так занятый собой воробей оказался на крыльце. Он не заметил, как Васька пристально наблюдает за ним своим зеленым глазом, не заметил он и того, как кот приготовился к прыжку, он только успел почувствовать крепкую хватку когтистых лап, в которых оказался.

Илья Ильич вздрогнул и открыл глаза. Он успел заметить, как последний золотой луч окончательно растворился в сумерках, как упорхнул с на ветку воробей, почувствовать как потягивается у него на коленях кот Васька, прежде чем теплый осенний ветерок, принес леденящее дыхание смерти, поджидающей за углом. . .
_________________

Маняш, грустно и печально.
И правильно Толстой писал, про то, что счастливы
все одинаково, а несчастье у каждого свое.
Маняшечка, философствуешь?

Юлечка! Есть маленько. Накатывает что-то...

Золотые слова!

так вышло.
_________________

Маняка, спасибо, что продолжаешь радовать нас столь глубокими философскими миниатюрами. а что грустно, но так совсем чуть-чуть же!

Лина! Я тя лю!
Спасибо, что не забываешь, про мои "бредовенькие" размышления.
Все думаю, где бы оптимизма набраться, и выдать что-нибудь веселое
_________________