Помнить тебя или Другая история Сони Ростовой (ИЛР, 18+)

И я приветствую! Насчет того, что Лев Николаевич писал "с натуры" - скорее всего так. Но вряд ли он сам практиковал рукоприкладство в отношении своих крестьян. Он жил в деревне в детстве, но в возрасте 12 лет переехал к опекунам в Казань и там учился сначала дома, а потом в университете. В деревню (Ясную Поляну) он попал снова уже в 19 лет. И в эти годы он был уже под сильнейшим влиянием таких произведений русской литературы, как "Антон-Горемыка" Григоровича и "Записки охотника" Тургенева. А в этих произведениях порицалось крепостное право и крепостной произвол (в том числе и битье крестьян помещиками). Так что юный Толстой изо всех сил старался наладить лучшую жизнь для своих крепостных (строил им школу, например). Вряд ли он сам распускал руки с крестьянами. А вот откуда описания "с натуры" избиений крестьян Николаем Ростовым, которые он упомянул в "Войне и мире"? Я думаю, "натурой" ему послужил его отец, граф Николай Ильич Толстой, с которого Лев Николаевич "списывал" своего персонажа. Если свою мать Толстой не помнил (она умерла, когда ему было 2 года), то отца и его привычки он мог запомнить хорошо (ему было 9 лет, когда он потерял и отца тоже). Отец писателя также, как и Николай Ростов, был увлечен хозяйством и вполне мог бить крестьян, как это делал Николай Ростов. Это было просто в духе времени и не считалось чем-то предосудительным. В той или иной степени в 20-30-х годах 19 века этим занимались почти все помещики. И это не мешало им считаться благородными и порядочными людьми в своей, в дворянской среде. Потому что там они рук не распускали. Нам кажется это странным, но в те времена было вполне обыденным. Крепостные ведь не считались полноценными людьми. К ним часто относились как к упрямой и ленивой скотине, которую надо подхлестывать, а то и хлестать со всех сил, чтобы она работала. Когда Лев Толстой писал "Войну и мир", он как-то затушевал этот момент. Наверное, по прошествии не такого уж большого времени после отмены крепостного права ему тоже это казалось вполне простительным, что его отец и его любимый герой чесали кулаки о крестьян. Зато в полной мере он почувствовал этот странный "дух времени" спустя еще 40 лет. Когда в 1903 году написал свой потрясающий и пронзительный рассказ "После бала". Там тоже представлен типичный служака середины 19 века, который, будучи самым нежным и преданным отцом семейства, со спокойной душой и совестью забивает насмерть солдата. А другого, который, по его мнению, ударил шпицрутеном недостаточно сильно, бьет по лицу изо всех сил. Такие вот парадоксы и перекосы в человеческой личности рождала крепостническая система.Это было, как говорится, повсеместным явлением, в разных европейских странах. Я уже упоминала выше, что об этом писал Бальзак. Французские дамы тоже старались не принимать на службу молодых и привлекательных гувернанток, боялись, что мужья соблазнятся ими. В гувернантки часто шли образованные девушки из бедных дворянок. Т.е. с одной стороны, барышня, не какая-то грубая крестьянка или мещанка, а человек своего круга. С другой стороны, вроде как прислуга, которая зависит от хозяина. Непорядочные мужчины вполне могли воспользоваться ситуацией, если гувернантка была молода и хороша собой. А непорядочных хозяев-мужчин в те времена хватало.
___________________________________

 » Глава 2 - окончание

В тот день Соня сидела в маленькой комнате, примыкающей к гостиной, где стояли клавикорды, и разучивала по нотам новую для неё пьесу. Звук инструмента, видимо, подсказал Долохову, где она находится, и он появился в проёме двери, чисто символически постучав по косяку. Не дожидаясь разрешения войти и не ожидая его, он подошёл к клавикордам и сел на стул сбоку, так что девушка вновь оказалась с ним лицом к лицу.

– Софи, почему вы в нашем странном разговоре два дня назад поблагодарили меня за то, что я якобы «снизошел» до беседы с низким существом – женщиной?

Помедлив немного, Соня ответила:

– Николай как-то давно рассказывал мне, что вы считаете всех женщин продажными тварями. Мол, среди мужчин вы ещё и встречали какое-то благородство и возвышенность, но среди женщин – ни одной.

– Это он вам после своего проигрыша в карты рассказал? – спросил Долохов.

– Да.

– Тогда понятно. А вы не думаете, что он просто налгал на меня с досады? – задал Долохов новый вопрос.

– Нет, не думаю. У Николая есть свои недостатки, но наговаривать на других … по крайней мере, прежде этого никто за ним не замечал. К тому же сказанное слишком хорошо сочетается с вашим… с вашим характером и мировоззрением, можно так сказать. Я словно наяву увидела, как вы произносите эти слова, – отвечала девушка.

Долохов положил руку на край клавикордов. Соня невольно отметила, какая красивая у него, чисто по-мужски, рука.

– Софи, люди в молодости часто бывают слишком категоричны. Делят мир на «чёрное-белое» без полутонов и оттенков. Признаюсь, что тогда я был именно в таком состоянии. Но с тех пор много чего переменилось. Во всяком случае, одну непродажную женщину я уже точно встретил. И, кстати, очень скоро после тогдашнего моего разговора с Николаем.

Девушке совершенно не хотелось снова перевести разговор на обсуждение её личности, поэтому она решила увести его в другую сторону.

– Непродажных женщин гораздо больше. И мне вообще непонятно, как можно приклеивать одинаковый ярлык ко всем женщинам мира, с подавляющим большинством которых вы даже не знакомы, – она высоко подняла голову, с некоторым вызовом глядя Долохову прямо в глаза. После того, как у неё получилось держать его наглый взгляд в их первом разговоре на пригорке, она поняла, что ей и в дальнейшем это будет удаваться. И действительно, в этот раз её стремление больше никогда не отступать и не тушеваться перед ним далось ей намного легче.

Долохов усмехнулся. Софи становится абсолютно неотразимой, когда начинает злиться и смотреть на него в упор своими огромными кошачье-бархатными глазами. А ведь раньше за ней такого не замечалось. Но это ему нравилось даже больше, чем девчоночье смущение девятилетней давности.

– Но согласитесь, что хотя бы многие женщины продаются, – сказал он. – Взять то же замужество. Ведь зачастую женщины выбирают в мужья не самого интересного им мужчину, а самого богатого. Да и вообще, брак в нашем обществе очень напоминает куплю-продажу, где женщина – товар, мужчина – купец. И выражение «ловля женихов» очень подходит ко всем нашим балам, вечерам и собраниям. Только этим незамужние барышни там и занимаются. Хотя все притворяются, что это не так.

Соня сердито побарабанила ноготками по крышке клавикордов.

– А вам никогда не приходило в голову, что не женщины одни в этом виноваты? Посмотрите, этот мир принадлежит мужчинам. В ваших руках власть, имущество, вы пишете законы и устанавливаете правила и обычаи. Мы уже говорили с вами, что в нашем обществе у женщины практически нет возможности устроить себе свободное независимое существование и самой зарабатывать на жизнь. Мужчины, правящие в этом мире, оставили женщинам только один вид «карьеры», если так можно выразиться – выходить замуж. Что же удивительного в том, что девушки в нашем обществе занимаются тем, что вы называете «ловлей женихов»? Им просто нечем другим заняться, ведь замужество, тем более выгодное, провозглашено главным и единственным смыслом существования женщины. Знаете, – продолжала она убеждённо, – это весьма странный образчик мужской логики. Подлый, я бы даже сказала. С одной стороны, мужчины, руководящие в мире, оставляют женщинам лишь один жизненный путь, перекрывая все остальные, а потом упрекают женщин, что они идут по этому пути.

Долохов шутливо поднял руки вверх к плечам, как бы сдаваясь.

– Toucher [1]. Признаюсь, этот аргумент мне крыть нечем. Но как вы объясните тот факт, что женщины часто выходят замуж не за любимых, а за богатых?

Соня решила не сдаваться.

– Во-первых, не все женщины делают так. Во-вторых, часто при таких браках выбирает не сама девушка, а её родственники, родители обычно. Они могут склонить девушку к тому, что она отдаст руку и сердце нелюбимому, но богатому. Я знаю некоторые случаи, да и вы наверняка о них слышали. Подобных принуждений сейчас немного меньше, чем, скажем, в прошлые века, когда девушек вообще не спрашивали, за кого их отдать замуж. Тем не менее, такое давление со стороны родителей ещё встречается. В-третьих, кроме понятия «ловля женихов» есть понятие «ловля богатых невест». В свете достаточно молодых, но бедных мужчин, которые ищут жену побогаче…

– Как ваш драгоценный кузен, полагаю? – перебил её Долохов.

Девушка ещё выше вскинула голову и холодно произнесла:

– Семейная жизнь моего кузена никого из нас не касается. Давайте закончим этот нелепый разговор.

– Отчего же его заканчивать на самом интересном месте. Вы опять виляете, Софи, – Долохов перестал улыбаться и не сводил с Софи взгляда, ставшего тяжёлым. – Ведь он был влюблён в вас, а женился на женщине, мягко говоря, не очень красивой и не первой молодости, но зато с большим состоянием.

– Я теперь не уверена, что он так уж был влюблён в меня, – пожала плечами Софи. – Это было скорее полудетское увлечение, практически неизбежное между кузенами с весьма слабым кровным родством, которые постоянно живут рядом.

– А с вашей стороны это тоже было полудетское увлечение? – Взгляд Долохова теперь просто впивался в глаза Сони, и держать его взгляд, не опуская глаза, ей становилось всё труднее и труднее. Но Соня твердо решила не отступать и не опускать своего взгляда перед ним больше уже никогда.

– Буду честной, я теперь уже и не знаю, – спокойно ответила она после некоторого раздумья. – Когда-то мне казалось, что это настоящая любовь, и она будет вечной. Но сейчас… я не уверена, что тогда не обманывала себя и не выдавала желаемое за действительное.

Долохов перевел дыхание. Он и сам не заметил, что задержал вздох, ожидая ответа Сони.

– Я очень рад, что вы начали это понимать.

Воцарилось молчание. Теперь они просто смотрели друг на друга, не пытаясь ничего сказать. И Соне почему-то уже совсем не хотелось отводить глаз от взгляда Долохова, а хотелось отметить изменения, которые произошли с ним за эти годы. Она прикинула про себя, сколько ему лет? Он был на десять лет старше ее, значит, сейчас ему тридцать пять. Лицо его почти не постарело, разве что мимические морщинки обозначились чуть сильнее. И это лицо по-прежнему поражало дерзкой мужской красотой, а взгляд волновал её… но как-то по-другому, не так, как раньше. Какой-то потусторонний страх перед ним у Сони по-прежнему оставался, но к этому страху добавилось что-то новое, чего она не могла определить для себя. И главное – в его лице она пару раз ловила какое-то проскальзывающее мучительно-тоскливое выражение, чего совершенно не было прежде. Впрочем, это случалось редко, а вот самоуверенности и дерзости в его лице и глазах было по-прежнему хоть отбавляй.

Молчание становилось тягостным. Долохов первым нарушил его:

– Тихий ангел пролетел.

– Да, он самый, – промолвила Софи, не зная, что ещё добавить.

– Я завтра уезжаю.

Девушка внезапно ощутила неожиданное, но определённо неприятное чувство. Что-то вроде укола в сердце. Как будто сожаление. Откуда оно? Всего-то несколько дней они побыли вместе, пара странных разговоров. Но у неё было ощущение, что с отъездом Долохова она теряет что-то… что-то… новое, что ли? И новое, которое вносило оживление в её прежнюю скучную и пресную жизнь. Она сама не понимала, но в лице её ничего не дрогнуло: оно по-прежнему было любезно-безразличным.

– Вот как? Ну что же, доброго вам пути.

– И скатертью дорога? – на лице Долохова вновь появилась насмешливая ухмылка.

– Просто доброго пути. И счастливо добраться до вашего имения, – не приняла вызов Соня.

– Я велел приготовить лошадей рано утром. Не знаю, увидимся ли мы перед моим отъездом, так что можем попрощаться сейчас.

– Тогда до свидания, – произнесла девушка.

– До свидания, Софи. Я очень надеюсь, что мы ещё увидимся, – со значением произнёс Долохов.

– Где? Или…вы будете приезжать сюда? – спросила она.

– Думаю, можно изредка заглядывать. Прежняя близкая дружба с вашим кузеном, конечно, не возобновилась, но теперь мы взаимно вежливы. И сегодня, когда я объявил об отъезде, он пригласил меня приезжать иногда, – ответил Долохов.

– Что ж, я буду рада повидать вас ещё, – Соня кивнула и пошла в свою комнату.

– А уж как я буду рад, – пробормотал Долохов сам себе, снова глядя вслед ей и любуясь её походкой. Ни у одной женщины он не видал такой грации.

Соня ночью долго не могла уснуть, всё пыталась бороться с чувством какой-то потери. По природной честности она призналась себе, что сожалеет об отъезде Долохова. И даже о том, что её безмятежно-спокойное, но тоскливое существование в его отсутствие снова вернется. Без сомнения, он принес что-то новое в её убогую жизнь в Лысых Горах. Ей будет недоставать их провокационных разговоров. Ведь ей много лет уже не приходилось ни с кем разговаривать просто по душам, а не по делу. С тех пор, как Наташа ушла из её жизни. И хотя пара разговоров с Долоховым не вполне относились к тем разговорам, которые можно назвать «по душам», но всё же Соне было интереснее говорить даже так, споря и пикируясь с ним, чем беседовать целыми днями сама с собой. А теперь снова придется молчать или обсуждать только хозяйственные дела, которыми она занималась вместо Марьи. Ей снова будет тоскливо в пустыне одиночества, которая окружала её в последние годы. Во всяком случае, девушка именно этим объясняла себе свою грусть при мысли об отъезде её давнего поклонника. Будет ли она скучать не только по разговорам, но и по нему самому, изменилось ли что-нибудь в её отношении к нему… ответ на этот вопрос она пока боялась в себе искать. Смутный сон овладел ею задолго после полуночи.

Но утром, когда раннее летнее солнце только-только встало, она вдруг открыла глаза и резко поднялась в своей постели. Как будто её что-то толкнуло. Во дворе перед домом слышался шум. Босая и в одной ночной сорочке, она спрыгнула с кровати, подбежала к окну и увидела перед входом готовый экипаж, к которому подходил Долохов. Завернувшись в занавеску, Соня с нахлынувшей тоской смотрела на сцену отъезда. Внезапно Долохов повернул голову в сторону её окна, цепким взглядом высмотрел её и наклонил голову в поклоне, приподняв дорожную шляпу. Соня замерла, хотела отойти от окна – и не могла. Так и стояла, пока он садился в коляску и пока коляска отъезжала от дома. Её душу томила печаль, хотелось плакать.

Соня была бы немало удивлена, если бы знала, что сейчас похожая тоска охватила душу Долохова, отъезжающего от Лысых Гор. Она не считала его способным на глубокие чувства. Но ему именно было тоскливо и совершенно не хотелось снова расставаться с ней. План поехать в Лысые Горы и снова увидеть удивительную девушку, похитившую его сердце много лет назад, пришёл ему в голову неожиданно. Хотя, прослышав про женитьбу Николая на Марье Болконской, он уже решал про себя когда-нибудь снова попробовать встретиться с Софи. Долохов надеялся, что, потеряв Николая, из-за любви к которому она когда-то ответила отказом на его предложение, Софи может более благосклонно отнестись к нему в этот раз. Слепой случай помог ему. Совершенно случайно по дороге на ярмарку он встретил Денисова, который сообщил ему, что едет погостить в Лысые Горы. Долохов мгновенно ухватился за предоставленный ему судьбой шанс и напросился поехать вместе с ним. Тогда он наплёл что-то насчет того, что хочет испросить прощения у Николая Ростова и вновь подружиться со старым другом. Простодушный Денисов, выше всего на свете ставивший мужскую дружбу, был рад услужить в этом благородном деле. Но на самом деле Долохову было плевать на Николая. Если бы они вообще никогда больше не встретились, он бы ничуть не огорчился. Он до сих пор не мог простить Николаю, что влюблённость Сони в него помешала ей в своё время согласиться на предложение Долохова. Она наверняка надеялась на брак с Николаем, и наверняка он каким-то образом поддерживал в ней эту иллюзию. А потом кинул её самым унизительным образом, женившись на богатенькой уродине.

Так что про Николая Долохов даже не думал, когда просил Денисова отвезти его в Лысые горы. У него перед глазами стоял образ Софи, такой, какой она ему запомнилась в её шестнадцать лет, когда он безумно в неё влюбился. Ни к одной женщине он не испытывал ничего подобного. Эта девушка с такой лёгкостью заворожила его, что он до сих пор удивлялся и спрашивал себя, как ей это удалось. Тем более, что она абсолютно не старалась увлечь его, наоборот, прикладывала все усилия, чтобы держать его на расстоянии. В те давние годы его поразила не только её красота, но и внутренняя сила, эдакий стальной стерженёк, который он редко встречал в женщинах. Это считывалось и в упорстве, с которым она не хотела принимать его ухаживаний, и в её упрямом неприятии его поддразниваний и провокаций, которым он иногда подвергал её в те времена. Хотел вывести её из равновесия, пробить хоть на какие-то эмоции в отношении его. Но ни разу ему не удавалось победить её молчаливое сопротивление. Она была как стойкий оловянный солдатик в теле юной и застенчивой девочки.

Он рискнул тогда сделать ей предложение, несмотря на полное отсутствие у неё интереса к нему, в надежде, что она соблазнится стать его женой, чтобы избавиться от статуса бедной родственницы. Но она отказала ему из-за своего увлечения кузеном. Много лет он пытался забыть её и негодовал сам на себя, когда она приходила в его безумные эротические сны, где он видел её раскованной, распутной, неистово отдающейся ему в порыве исступленной сумасшедшей страсти. В такие ночи он просыпался на простынях, мокрых от его семени. А ведь подобных конфузов не случалось с ним с подростковых лет, потому как, став достаточно взрослым, он всегда имел сколько угодно женщин, чтобы после любого секса с ними спать потом спокойно. И ещё он никак не мог избавиться от мысли о том, что с уходом этой девушки из его жизни он потерял что-то немыслимо драгоценное, что-то такое, что никогда уже не встретит и замены не найдёт.

Именно поэтому он неожиданно для самого себя попросил встретившегося на постоялом дворе Денисова отвезти его в Лысые Горы, когда узнал, что Денисов едет туда по приглашению Николая. Это был сильнейший порыв, который часто охватывал его во времена буйной молодости, и однажды загнал его аж до Персии. Долохов часто совершал тогда необдуманные поступки под воздействием мгновения – просто размеренная жизнь наскучивала ему, и хотелось какой-то встряски. Но с годами эта потребность становилась всё меньше и меньше, и в последнюю пару лет совсем не беспокоила его. Стареет ли он или подействовало что-то другое – он и сам не знал. Вероятно, повлияла трагедия его семьи, которая словно вынула половину души из его груди. Он помрачнел, но заставил себя не предаваться страшным воспоминаниям – эта рана ещё болела и вряд ли когда-нибудь затянется.

Новая встреча с Софи вновь болезненно-остро пробудила в нём прежние чувства к ней. Долохов признавался себе, что сейчас она нравится ему намного больше, чем девять лет назад, когда она была просто прелестной юной девочкой, краснеющей от его откровенных взглядов. Сейчас это была молодая женщина, по-прежнему неотразимо прекрасная для него, но внутренняя сила, которую он чувствовал в ней во времена их первого знакомства, теперь уже гораздо отчётливее проступала. Она с таким достоинством несла своё унизительное положение в доме Ростовых. Так же, как и раньше, она поражала его кошачьей вкрадчивой грацией движений и изяществом словно выточенной фигуры. Только теперь её фигура, которая девять лет назад была фигурой хрупкой худенькой девочки, расцвела, стала намного более женственной и очертаниями напоминала соблазнительные формы скульптур роскошных античных богинь. Прекрасное лицо её стало строже, прежде расплывчатые полудетские черты окончательно определились, и это придало её классической красоте оттенок изысканности и элегантной утончённости. Выразительные тёмно-зеленые глаза с удивительным кошачьим разрезом смотрели твёрдо и решительно. Она научилась не краснеть и не опускать глаза перед ним. Стойко держала взгляд и вступала в споры. Проявления её сильного характера теперь стали более явными, прежде ей и в голову не приходило с кем-то спорить и стоять на своём, не уступая ни пяди. Уж тем более с ним. Воистину, несчастье учит. А то, что она несчастлива в этом доме – это было понятно ещё до приезда сюда, и стало вполне очевидно, когда он несколько дней понаблюдал за тем, как она одета. Затрапезно – это ещё мягко сказано. Не лучше наверняка было и её душевное состояние, когда она выполняла, по сути, работу служанки в этом доме, да ещё вынуждена была наблюдать за семейной жизнью человека, которого любила много лет, но который построил семью с другой женщиной. И понимать при этом, что её отвергли не из недостатков внешности или характера, а только по причине её бедности.

За эти дни Долохов отчётливо понял, что совсем не забыл Софи, как не клялся это сделать когда-то. Она по-прежнему казалась ему самой волнующей женщиной на земле. А то, что она теперь спорила с ним и не боялась проявить характер – это ещё больше заводило его, чем в те времена, когда она лишь краснела и бегала от него. Он чувствовал теперь гораздо более сильное чувственное напряжение от её близости, чем в давние годы. Всегда общение с ней заканчивалось для него бурей мощного желания, порой ему даже приходилось бороться со своей плотью. Вот и в этот раз у него начинала бурлить кровь только от её вида, а уж когда она спорила с ним, Долохову нешуточно приходилось туго. Ему хотелось завоевать и покорить её, преодолеть её сопротивление, навсегда привязать к себе и сделать покорной всем своим желаниям.

«Ну что ж, Софи, посмотрим, как всё обернется на этот раз», – подумал Долохов, пока что не пытаясь вникнуть в смысл, который он вкладывал в слова «этот раз». Но он твёрдо решил, что увидит её ещё и ещё раз, благо дорога в Лысые Горы теперь для него открыта. Мысль о том, что эта встреча не последняя, можно будет увидеть её, и довольно скоро, вернула ему хорошее настроение.

Примечание:

[1] Toucher (фр.) – Укололи.
___________________________________

 » Глава 3 (август 1815 года) - начало

Прошло несколько недель. Лето подходило к концу, основной урожай с полей был собран. Теперь настало время собирать урожай с садов и огородов и делать заготовки на зиму. В доме Ростовых, где старались обходиться своей, а не покупной провизией, деятельно сушили, солили, варили варенье, укладывали на зимнее хранение всё, что могло пригодиться для еды в долгие зимние и весенние месяцы. Соня была занята присмотром за огородниками и садовыми работниками вместе с садовником Иваном Родионовичем, а в доме – за кухонными работницами и поварятами, которые занимались заготовками. Вместе с ними и с экономкой она определяла, в какой погреб или кладовую снести заготовленную провизию, как хранить и куда лучше поставить. Внимание настоящей хозяйки Марьи по-прежнему было занято ребёнком, чтением душеспасительных книг, беседами на эти темы и вышиванием. В результате и эти хлопоты легли на плечи Сони. Дел было много, поэтому днём она старалась не вспоминать о странном визите Долохова, но по ночам часто гадала – приедет ли он снова, как обещал, и когда приедет. Она признавалась себе, что ждёт его нового визита.

И он приехал в самом конце августа. Погода выдалась очень теплая и ничем не напоминала ещё о приближении осени, разве что на некоторых деревьях появились немногочисленные золотые пряди. Даже ночи были тёплыми, как в середине лета. Соня возвращалась из сада, где как раз собирали последние летние яблоки, и она вместе с экономкой решала – какие пойдут к столу, какие порезать и засушить, а из каких сварить варенье. На площадке рядом с домом она заметила уже знакомый ей экипаж – и сердце в её груди застучало чаще, испуганно и радостно одновременно. Войдя в дом, она поняла, что не ошиблась – из гостиной доносился голос Долохова и отвечавшего что-то ему Николая.

Звук голоса Долохова внёс непонятную сумятицу в душу Сони – одновременно и смятение, и радость. Но она поняла, что теперь уже не желает бегать и прятаться от Долохова, как пыталась это делать в его первый визит. Однако пройти прямо в гостиную не решилась – спустилась в свою комнатушку на первом этаже, чтоб привести себя в порядок. Предстать перед гостем замарашкой ей совершенно не хотелось. В комнате она умылась, поправила платье и причёску и пошла обратно. Когда она вошла в гостиную, мужчины замолчали. Соня вежливо приветствовала гостя, и он ответил ей таким же приветствием. На лице Николая уже не было такого напряжённого выражения, как в первый приезд Долохова, хотя и особым радушием оно не светилось.

– Софи, – обратился к ней Николай, – а Фёдор Иванович приехал с интересным предложением. Он приглашает сегодня вечером поехать всех нас в цыганский табор на что-то вроде представления.

– Да, Софья Александровна, соглашайтесь, – присоединился к разговору Долохов (видимо, при посторонних он решил называть её официально, поняла Соня). – Зрелище будет незабываемым, я обещаю. Я всегда любил цыганское пение и танцы, но давно не имел возможности насладиться ими. А тут я снова приехал в ваш городок на очередную конскую ярмарку. К сожалению, в прошлый раз мне не удалось купить то, что нужно, и вот я решил попытать счастья ещё раз. На ярмарке встретил цыган из табора, которые привели своих лошадей на продажу. И представьте – неожиданно рядом с ярмаркой я попал просто на настоящее представление. Оказывается, часть этого табора выступала в Москве, я даже видел и слышал там кое-кого до войны. Но они бежали оттуда из-за военных действий и примкнули к своим кочующим собратьям. И пока не могут вернуться – Москва ещё отстраивается после пожара, а дом, в котором они прежде жили, совершенно сгорел, и им негде поместиться. Поэтому они кочуют вместе с табором и дают представления на ярмарках и просто в небольших городах. Я уговорил их поехать вместе со мной и раскинуть шатры неподалёку от Лысых Гор. И теперь уговариваю Николая со всем вашим семейством вечером после ужина проехаться к табору и послушать их выступление. Это здесь недалеко, я покажу, как добраться.

Соня задумалась. Вообще-то считалось, что женщины не должны ездить к цыганам слушать их песни и смотреть на танцы. Это позволялось только мужчинам. Но в деревне нравы были гораздо свободнее, и строжайшие правила приличия, обязательные для высшего общества Москвы или Петербурга, здесь частенько нарушались. А мысль познакомиться с музыкой цыган была для неё очень соблазнительна.

– Я, право, не знаю, – нерешительно ответила девушка. – А кто ещё поедет? – обратилась она к Николаю.

– Собираемся мы с Мари и Наташа с Пьером, – ответил ей Николай (Пьер к тому времени уже приехал к своей жене и детям, которые продолжали гостить в Лысых Горах). – Мне кажется, Соня, что тебе не надо ехать, – прибавил он с недовольным видом. – Матушка после ужина останется одна, будет скучать, сердиться, а ты ей почитаешь и таким образом займёшь ее.

На лице Долохова промелькнуло злое выражение. Он придумал всю эту затею с цыганами чтобы хоть как-то развлечь и повеселить Соню в ее монотонной жизни, а Николай ставит палки ему в колеса. Долохов уже хотел что-то возразить, но Соня решила, что на этот раз должна постоять за себя сама. Её тоже задела убеждённость Николая, что ей, Соне, не нужно никаких развлечений и никакого отдыха. Что она должна, как приговорённая, сидеть в четырех стенах и исполнять капризы старой графини. Она вздернула подбородок и сказала:

– Графиня вполне может провести вечер с Анной Тимофеевной (так звали компаньонку старой графини Белову). Разложат пасьянс, как обычно. А мне бы очень хотелось поехать. Я много слышала о пении цыган, но вот как-то послушать само это пение мне не приходилось. Фёдор Иванович, – обратилась она к Долохову, – я очень благодарна вам за приглашение и буду рада поехать.

Долохов поощрительно улыбнулся ей:

– Уверяю вас, Софья Александровна, вы не раскаетесь.

Девушка наклонила в знак согласия голову и слегка улыбнулась:

– Уверена, что не раскаюсь.

Николай недовольно поморщился, но решил, что возражать дальше было бы глупо. У него ещё было скованное выражение лица, когда в гостиную вошли Наташа с Пьером. Оба поприветствовали Долохова без особой радости, но вежливо. Наташа не любила Долохова ещё с тех времен, когда он ухаживал за юной Соней и делал ей предложение. А у Пьера и Долохова была дуэль из-за первой жены Пьера, красавицы Элен, которая была недолгое время любовницей Долохова.

После обеда прогуливающийся по саду Долохов увидел Соню, сидящую на скамейке в центральной аллее. Она с увлечением читала какую-то книгу. Долохов подошёл к ней и без всяких церемоний и спроса сел рядом. Соня слегка покосилась на него – обычно было принято, чтобы мужчина спрашивал у дамы, позволяет ли она присоединиться и присесть рядом, но Соня уже давно поняла, что этому нахалу Долохову законы вежливого общения не писаны. Поэтому она ничего не сказала, лишь продолжала читать, хотя скорее уже просто пробегала глазами строчки, не особо вникая в их смысл. Бесцеремонное присутствие Долохова отвлекало и раздражало ее.

– Что вы так увлечённо читаете? – спросил Долохов.

Девушка молча показала обложку книги. Отвечать ему ей совсем не хотелось.

– А! – протянул Долохов. – Знаменитая «Коринна» мадам де Сталь. Все наши чувствительные и сентиментальные дамы уже много лет сходят с ума по этой книге и льют слёзы по несчастной судьбе героини. Значит, и вас она покорила?

В ответ на насмешливый тон Долохова Соня подняла глаза от книги и в свою очередь усмехнулась довольно язвительно.

– Покорила, да только не тем, о чём вы вообразили. Впрочем, у вас вообще убогие представления о том, о чём могут мечтать женщины вообще, и я в частности, – сказала она, с вызовом глядя на Долохова. – Вам кажется, что кроме любовных страданий ни одну женщину ничего не волнует. Так вот, вы ошибаетесь. По крайней мере, насчет меня. На месте героини я бы не стала страдать по вечно мятущемуся герою, а погнала бы его как можно дальше от себя поганой метлой. В этой книге меня больше всего привлекла другая идея автора. А именно то, что мадам де Сталь показала возможность свободного и независимого существования женщины в этом мире в лице своей героини. Ведь Коринна живёт в Италии одна, без семьи, и никто не указывает ей, чем она должна заниматься и как жить. И она свободно отдается своему увлечению музыкой и поэзией.

– Я смотрю, это просто ваша idee fixe [1] – размышления о несвободном положении женщин в мире, – поддразнил её Долохов. – Вы хотели бы повторить судьбу Коринны?

– Хотела бы, да не имею возможности, – с горечью ответила Соня. – Коринна имела свои средства, чтобы уехать за моря, жить далеко от семьи и ни в чём не нуждаться. А у меня ни гроша. Я не то что в Италию, в соседний город не могу поехать, не имея своих денег.

– Так живут многие женщины и не особо горюют. А вам не кажется, что ваши мнения о положении женщин в мире… скажем так, несколько странные и эксцентричные? Да и сами вы превращаетесь в весьма странную и эксцентричную особу, вечно рассуждая на эти темы, – на сей раз Долохов дразнил Соню уже сознательно, как это иногда случалось в первую их встречу девять лет назад. Только тогда она смущалась и отмалчивалась, а теперь, когда он своим поддразниванием вызывал её на спор, она уже не молчала, а быстро принимала вызов. Более того – начинала сердиться, глаза её блестели, щёки заливал румянец, подбородок приподнимался. И без того очень красивая, она становилась абсолютно неотразимой и нестерпимо желанной в эти минуты. Вот и сейчас она рассердилась.

– Вы считаете меня странной и эксцентричной? – спросила девушка. – А если бы на моём месте сейчас сидел какой-нибудь молодой человек, который высказывал похожие идеи: что хочет ни от кого не зависеть и сам зарабатывать на жизнь? Его бы никто не осудил, наоборот, назвали бы его стремления похвальными. А если у него хорошие способности, к его услугам были бы лучшие преподаватели в лучших университетах, и его называли бы умным и талантливым. Потом, после окончания курса, он нашел бы себе работу и зарабатывал на жизнь. Но я, будучи женщиной и высказывая точно такие же идеи, считаюсь странной и эксцентричной. Ни в какой университет меня не примут и ни на какую работу, считающуюся мужской, без образования меня не возьмут.

В это время подошла экономка, которая обратилась к девушке:

– Софья Александровна, надо бы в город кого послать, у нас кой-какие специи кончились, а повар говорит, что без них готовить несподручно.

Соня кивнула:

– Сейчас распоряжусь, чтоб пару дворовых послали, и денег у Николая Ильича попрошу.

Не в первый раз уже Долохов замечал, что слуги обращаются в основном к Софи за распоряжениями, а не к настоящей хозяйке Марье. Он вдруг подумал, что, видимо, на самом деле роль хозяйки в доме выполняет именно Софи. После того, как экономка пошла по другим своим делам, девушка встала и трагикомически развела руками:

– Вот видите, мне только и остаётся, что заниматься «настоящим» женским делом – следить, чтобы вовремя и вкусно к столу борщи да кулебяки подавали. Знай, барышня, своё место и не мечтай о чём-то большем.

После этой тирады девушка сердито резким движением захлопнула книгу и ушла в дом. Последние слова она произнесла повышенным тоном. К счастью, они в это время сидели на скамейке на одной из отдаленных аллей сада, поэтому её громкого голоса никто из домашних не слышал. Самому же Долохову было всегда плевать на приличия, которые диктовали женщинам их сословия правило говорить только тихо и благопристойно и ни в коем случае не спорить с мужчинами.

Глядя вслед уходящей взволнованно-сердитой Соне, Долохов думал, что желаннее женщины никогда не встречал в этом мире. Ему всё чаще приходилось серьёзно контролировать себя, чтобы не схватить её в объятия, не зацеловать до потери сознания, а потом не завалить на землю или… куда угодно, и проделать с ней такие вещи, которые она в своем девичьем неведении и представить не могла. Конечно, ничего такого он сделать в реальности не собирался, потому как понимал, что Софи поднимет крик на всю усадьбу и округу. Кроме того, учитывая её нынешний характер, она вполне могла самостоятельно прочистить ему мозги, шандарахнув его по голове чем-нибудь потяжелее, если бы он попытался распустить руки.

Когда наступил вечер, начались сборы на представление к цыганам. Собравшаяся компания погрузилась в экипажи и поехала в сторону цыганского табора. Пьер с Наташей, а также Николай с Марьей сели в четырехместные дрожки с кучером, а Соня села вместе с Долоховым в его двухместную коляску, которой он правил сам.

Коляска не была особо просторной, и поэтому, хотя сама Соня изо всех сил старалась держать дистанцию, но на поворотах и ухабах их все-таки кидало друг к другу, и их тела соприкасались. Это и раздражало, и волновало Соню, тем более, что всякий раз, когда это случалось, а она старалась отодвинуться, на лице Долохова начинала играть насмешливая ухмылка. Что касалось этого нахала, то он и не старался держать дистанцию. Наоборот, у девушки создавалось впечатление, что он намеренно заставлял лошадей двигаться резко и порывисто, то бежать, то тормозить, где не надо, чтобы дать себе возможность хотя бы боком прижаться к телу Сони. У неё на языке вертелось язвительное замечание по поводу его манеры езды, но что толку высказывать его – этого наглеца не проймёшь ничем, только подзадоришь на насмешки. Поэтому она молчала и только смотрела на то, как его сильные и красивые руки управляли экипажем, а потом решила завести разговор, чтобы развеять напряжённое молчание, воцарившееся между ними.

– Скажите, Фёдор Иванович, вы помирились с Пьером?

– Ещё при Бородино, – ответил Долохов. – А потом мне пришлось освобождать его с моим отрядом, когда наших пленных французы гнали из Москвы. Пьер был в их числе и, конечно, был очень благодарен за спасение мне и моим людям. Если бы мы не подоспели, то они все наверняка погибли. Их гнали налегке и уже перестали кормить, а тех, кто начал слабеть и отставать, попросту пристреливали. Пара дней – и всем пленным, включая Пьера, пришёл бы конец.

– Да, я слышала от Пьера историю его освобождения из плена. Он тоже не раз подчёркивал, что ваш отряд спас ему и остальным пленным жизнь, – подтвердила Соня. – Хорошо, что вы помирились.

– Мне кажется, вам бы хотелось, чтобы все люди в этом мире жили мирно и дружно, – рассмеялся Долохов.

– А что в этом плохого? – спросила девушка.

– Да ничего плохого. Только это маловероятно. Люди – существа склочные, всегда найдут из-за чего затеять свары. И живут в вечной грызне.

– Не все люди склочные, – возразила Соня. – Вот я, например, не смогла бы жить в вечной грызне.

– О, да, вы ангел, – смиренно и одновременно насмешливо подтвердил Долохов. – Особенно, когда начинаете подпускать шпильки и язвить в адрес моей скромной особы.

– Ваша особа совершенно не скромная, – так же смиренно-насмешливо отвечала Соня. – Именно поэтому я и подпускаю вам шпильки. С другими я веду себя гораздо спокойнее. А что касается вас… так вы сами нарываетесь.

Долохов улыбнулся.

– Признаю свой грех, люблю-таки поддразнить вас.

– И зачем вам это? – спросила Соня.

– У вас очень красиво начинают сверкать глаза, когда вы сердитесь. Изумительное зрелище, – то ли в шутку, то ли всерьёз ответил Долохов. – Однако мне очень приятно было видеть сегодня в разговоре с вашим кузеном, как вы учитесь стоять за себя.

– Вы имеете в виду совет Николая, данный мне, чтобы я осталась дома со старой графиней и не поехала со всеми вместе слушать цыган? – догадалась девушка.

– Именно так, – подтвердил Долохов. – Вы хорошо сделали, что не последовали этому совету, а решили поступить по-своему. А вот Николаю это не понравилось. Он и сейчас, пока мы рассаживались в экипажи, смотрел на нас неодобрительно и дулся, как мышь на крупу.

Соня тоже заметила недовольное лицо Николая, но ответить ничего не успела. Долохов кивнул куда-то вперёд и сказал:

– Вот мы и приехали!

Табор расположился на ничейной земле в лощине между двумя маленькими рощицами. Кибитки и шатры были поставлены кру́гом, в таборе пылали костры, на которых, очевидно, недавно готовили незамысловатый ужин. Но он уже закончился, и подъехавших господ встретили перезвоном гитар и величальной песней.

Спустя час веселье было в полном разгаре. Ростовы и Безуховы с Долоховым привезли себе немного лёгкого вина и закусок в корзинках. Сами господа расселись на привезенных покрывалах, вино и закуски выставили перед собой на скатертях. Получилось что-то вроде импровизированного вечернего пикника. Мужчины пили сами и угощали цыган. Дамам тоже налили по паре бокалов.

Соня, которая редко пила вино, чувствовала, что оно ударило ей в голову. Она не ощущала себя пьяной, но вино ещё больше обострило все её чувства. Долохов был прав – пение и танцы цыган представляли из себя потрясающее зрелище и ласкали слух.

Это было ни на что не похоже из того, что ей доводилось слышать прежде. Огонь костров, запах дыма, тёплая летняя ночь с ярко пылающими уже по-осеннему ясными звездами и, главное – эта завораживающая музыка. Всё это вместе взятое будило в её душе что-то первобытное и неистовое. Ей хотелось и плакать, и смеяться одновременно. И даже петь, как эти люди. А почему бы и нет? подумала она. Вино сняло с неё все запреты, и когда одна немолодая цыганка с великолепным голосом запела удивительно красивый романс, Соня неожиданно даже для себя начала тихонько подпевать ей. Ей хотелось запомнить заворожившую её мелодию и потом попробовать сыграть ее. Никто особо не обратил внимание на негромкое пение Сони, лишь Николай покосился на неё неодобрительно.

Вскоре вечер закончился. Цыгане спели ещё несколько песен и с благодарностями проводили своих гостей. Судя по довольному виду главы табора, Долохов, который главным образом рассчитывался за представление, заплатил довольно щедро. Пьер тоже выложил кругленькую сумму. Что-то от себя прибавил и Николай.

Примечания:

[1] idee fixe (фр.) – идея фикс, навязчивая идея.

(продолжение Главы 3 следует)
___________________________________

Приветствую вас! Мне показался интересным ваш фанфик, так что я буду обязательно читать его. Я целую неделю бродила по форуму в разделе СИ и Фанфики, искала что почитать. Но как-то не зацепилась ни за что. В основном пишут про любовь-морковь))) Я, конечно, не против любви, но что-то перестала она одна меня увлекать. А у вас, я смотрю, подняты темы несправедливого положения женщин в прошлые времена. Мне, как убежденной феминистке, это очень понравилось. Надеюсь, эту тему вы не оставите. Насчет книги Мэри Уолстонкрафт… она ведь действительно могла попасть в Россию, хотя бы в ее английском варианте. Лев Толстой, будучи убежденным патриархалом, наверное, в могиле поворачивается от того, как одну из его героинь вы сделали читательницей этой книги и чем-то вроде предтечи российских суфражисток и феминисток. Это не упрек, не подумайте такого, мне просто показалось это забавным)))

И я вас приветствую! Надеюсь, дальнейшее чтение моего фанфика доставит вам удовольствие.Но это совершенно не удивительно. Форум изначально задумывался как место, где женщины могут обсудить любовные романы. Это потом уже появились другие темы. Так что вполне понятно стремление участниц форума, которые пишут свои произведения, хоть как-то отражать темы любви.Здесь мы с вами сходимся Я тоже убежденная феминистка и поэтому ввела эту тему в свой фанфик. Но не ожидайте многого. Я все-таки придерживаюсь принципа реального отражения тех времен. А начало 19 века – это не то время, когда женщины в России начали активно бороться за свои права. Какие-то отдельные мысли на этот счет в отдельных женских головах (и в голове моей героини) вполне могли появиться даже в те времена. Но пока таких женщин было мало, и они не могли объединиться, чтобы бороться за права женщин.Я не знаю точно, когда было переведено эссе Уолстонкрафт о правах женщин на русский язык, но точно не в те времена. Такую "крамольную" книгу просто не пропустила бы цензура. А что касается непереведенных на русский произведений иностранных авторов, то их тогда было много. Переводы не были частыми. Образованный русский человек в то время, если желал следить за европейскими литературными новинками, должен был знать языки. Хотя бы французский. Потому что на французский переводили много книг - и английских, и немецких и книг на других европейских языках. В столицах - Петербурге и Москве, были целые книжные магазины и лавки, где продавались не только русские книги (оригинальные и переводные), но и книги на других языках. Но сочинение Уолстонкрафт вряд ли допустили к продаже. Она в те времена считалась полузапрещенной даже на родине.Я не против немного «подколоть» старичка Иногда жалею, что его нельзя хоть на денек поднять из могилы и показать современную жизнь и современных женщин. Он и в «Войне и мире», и особенно в «Анне Карениной» так отстаивал домостроевские принципы… Романтичную Наташу сделал неряхой и «самкой», и любовался ею. Анну Каренину вообще отправил под поезд в наказание за то, что она ушла из семьи. Вот бы ему посмотреть сейчас, что женщины не обязательно толстеют и опускаются в браке, а продолжают следить за собой (в подавляющем большинстве случаев). А другие женщины свободно подают на развод, и уходят из прежней семьи, чтобы создать новую, и никто при этом не заканчивает жизнь под поездом. Жаль, что Лев Николаевич этого не видит
___________________________________

 » Глава 3 - продолжение

Когда цыгане закончили свое представление и получили плату, их гости расселись по экипажам и поехали домой. Соня опять оказалась в одном экипаже с Долоховым, но теперь изо всех сил вцепилась в боковой поручень, чтобы не соприкасаться с ним. Однако на сей раз он не делал попыток организовать их сближение, и экипаж двигался ровно.

– Вам понравилось представление? – спросил он Соню, когда они немного отъехали от табора.

– Очень. Цыганская музыка уникальна и своеобразна. Я ничего подобного прежде не слышала. Теперь я понимаю, почему у мужчин так популярно пение цыган и почему они ездят к ним, чтобы послушать их песни, – ответила Соня. – Жаль, что женщинам нашего круга по какой-то причине считается неприличным ездить к цыганам.

– Причина проста, – усмехнулся Долохов. – Цыгане ведь не только поют, но и танцуют. Особенно цыганки. И их танец отличается… скажем так, некоей раскованностью. Смотреть на это позволяется только мужчинам. Для дам нашего круга такое зрелище считается шокирующим и неприличным. Вы заметили, какие движения плечами делали плясуньи?

Соня поняла, о чём он говорит. Действительно, несколько молодых цыганок весьма провокационно во время танца в быстром темпе двигали плечами, отчего их груди, лишь слегка прикрытые тонкими рубашками, содрогались так, что Соне было неудобно смотреть на это. Женщин, и Соню в том числе, такое зрелище ошарашило, мягко говоря. Но она прекрасно понимала, какое воздействие производил это трюк на мужчин.

– Возможно, танцы цыганок и не совсем подходящее зрелище для женщин, но пение-то нам можно послушать, – сказала Соня. – Можно было бы для смешанных компаний, где присутствуют дамы, устраивать только вечера с пением, а не танцами.

На лице Долохова опять появилась нахальная усмешка, которая всегда предваряла какую-то сомнительную шуточку или высказывание от него. Девушка поняла это и мысленно приготовилась.

– Боюсь, дело не только в танцах, – сказал он. – У цыган, знаете ли, на таких вечерах иногда заключаются кой-какие договорённости между гостями и некоторыми особо резвыми плясуньями или певичками. Боюсь, что дамы из общества были бы шокированы, если бы эти договорённости заключались прямо перед ними.

Соня поняла, о чём идет речь. Она знала, что мужчины её круга иногда брали цыганок на содержание. Она даже вспомнила, как в 1811 году, незадолго до попытки похищения Наташи, она видела Долохова в театре. Тогда дядя Илья Андреевич обратил внимание Сони на её бывшего ухажёра. А потом из случайно услышанного разговора, не предназначенного для её ушей, который вели между собой вполголоса дядя и кузен его жены Шиншин, она узнала, что Долохов живёт вместе с какой-то цыганкой Матрёшей. Так что у Долохова точно в подружках были цыганки. А может, и сейчас есть. Но говорить вслух при дамах о случаях скандального сожительства мужчин из высшего света с цыганками было не принято. Все делали вид, что этого нет. Какой же всё-таки Долохов наглый тип, всегда найдёт способ ввернуть в разговор что-то неприличное!

– На пару вечеров гости-мужчины могли бы и потерпеть со своими договоренностями, – сухо сказала Соня. – Впрочем, эта тема достаточно скандальна, и я не хочу обсуждать ее... Нет, немедленно замолчите!.. – воскликнула она, когда увидела, что Долохов готов сказать ещё что-то столь же сомнительное. – Если вы не прекратите такие разговоры, то я выпрыгну из экипажа!

– И пойдете домой пешком, в темноте? – рассмеялся Долохов.

– Если надо, то и пойду! – сердито сказала Соня. – Хотя нет, вы не стоите того, чтобы из-за вас ломать руки-ноги, а то и шею. Я придумаю кое-что получше.

– Что, например? – задал вопрос Долохов.


Девушка сделала вид, что думает, и, наконец, выпалила:

– Я поеду к Егоровне и попрошу её, чтобы она дала мне зелье для вас, а потом подсыплю его вам в чай или кофе.

– Это ещё что за Егоровна и что за зелье? – озадаченно спросил Долохов.

– Егоровна – это местная знахарка, известная на всю округу. Живёт в соседнем от Лысых Гор селе. Мне про неё рассказала экономка. Гроза местных деревенских мужиков из всех окрестных сёл и деревень. Они меняются в лице и трясутся, как только слышат её имя. Их жены ходят к ней, и, по слухам, она дает им какие-то травки, чтобы угомонить мужей, слишком распускающих руки. Или доставляющих какие-то иные неприятности своим жёнам, – с победоносной улыбкой рассказала Соня.

– Это что, она их травит, что ли? – поднял бровь Долохов.

– Не до смерти, так что за свою драгоценную жизнь можете не опасаться, – самым кротким и даже елейным голосом ответила Соня. – Просто её зелье лишает мужчин способности производить действия, которые приводят к появлению потомства.

После того, как Соня неожиданно даже для себя самой выпалила последнюю фразу, ей захотелось прикусить язык или стукнуть себе по губам. Похоже, она заразилась от Долохова способностью говорить сомнительные вещи. Но слово не воробей, вылетело уже, и его не поймаешь. В конце концов, почему бы и нет? Ей вдруг стало очень весело. Кажется, она поняла, почему Долохову так нравится говорить двусмысленности. Это действительно забавно. И чего раньше она молчала и говорила ему дерзкие слова только про себя? Оказывается, это такое удовольствие – подколоть ей и его тоже. Не ему же одному этим развлекаться.

Услышав слова Сони, Долохов расхохотался.

– Да уж, такая угроза заставит испугаться любого мужчину. Это похуже, чем отравление со смертельным исходом.

– «Яд – оружие женщин», – процитировала Соня. – Была такая поговорка в средневековой Европе. Я читала книгу на французском про историю отравлений и обратила внимание, как много женщин среди любителей прибегать к ядам: Локуста в Риме, Тофана в Италии, Екатерина Медичи и маркиза де Бренвилье во Франции [1]. Так что местная знахарка Егоровна не исключение. Подобных женщин много и в России, и в мире вообще. Не имея возможности защитить себя с помощью физической силы, женщины испокон веков прибегали к ядам, как к оружию.

Внезапно Долохов крепче натянул вожжи.

– Осторожно, поворот! – Коляска Долохова действительно сделала резкий поворот, и Соню буквально бросило на него. Он быстро перехватил вожжи одной рукой, а второй обнял девушку за талию, словно не давая ей упасть. На мгновение она оказалась как бы в его объятиях. Его лицо было завораживающе близко, и ей показалось, что сейчас он её поцелует. Она почувствовала, что ей впервые в жизни приятно находиться рядом с ним, почти в его объятиях… или полуобъятиях… неважно… Близость его сильного тела в этот раз не испугала ее, как в прошлом, а взволновала. Но позволить себя поцеловать… нет, к этому она не готова… Соня испугалась вспышки собственного возбуждения от ощущения тела Долохова вплотную к себе и отшатнулась от него. Он не сделал попытки вновь привлечь её к себе, к тому же они уже подъезжали к дому, и их разговор прекратился.

Ночью Соня всё думала – была ли её неприличная раскованность в разговоре как-то связана с присутствием Долохова. Да, призналась она себе честно, была. Его присутствие словно раскрывало в ней какие-то тайные шлюзы, которые до сих пор были накрепко запечатаны. И хотя она продолжала побаиваться этих новых для неё чувств, но отказываться полностью от того, что происходило в её душе из-за его присутствия, она уже не хотела.

Ей вдруг вспомнилось весёлое настроение, которое её охватило при разговоре с Долоховым. Да и сейчас у неё было легко и радостно на душе. Это ж сколько лет ей не было так весело, вдруг подумала девушка. Давным-давно, несколько лет, это точно. Последние годы она прожила в полном унынии, с тяжёлым камнем на душе. Сначала беспокойство за Наташу, которая впала в тяжкое душевное расстройство после истории с неудавшимся побегом и разрывом помолвки с Болконским. Потом война, страх за Николая, чтобы он не погиб, смерть милого Пети и князя Андрея, уход Наташи из жизни Сони после замужества с Безуховым, смерть дяди, давление старой графини, чтобы заставить Соню отказаться от Николая, и, наконец, предательство самого Николая. За всё это время Соня не могла вспомнить ни дня, когда у неё было так легко на душе, как во времена юности или как сегодня, во время представления цыган, а потом во время разговора с Долоховым.

Снова вспоминая разговор с ним, Соня тихонько рассмеялась. У этого наглого типа Долохова слишком длинный и безалаберный язык. Не мешает и ему получать ответочки на свои подколки. А что такого? Соня уже знала, что неглупа и вполне находчива, не раз дерзила ему и другим в своих мыслях. Её даже иногда удивляло, насколько хорошо у неё это получается. Ну так вот, теперь она будет говорить всё вслух. Особенно Долохову. Не мешает сбить спесь с этого господина. Спустить его на пару ступенек пониже с пьедестала самоуверенности, куда он себя так гордо поместил. С этими мыслями Соня уснула с лукавой улыбкой на губах.

На следующий день, ближе к обеду, Долохов увидел, как Соня составляет букет для обеденного стола. Помимо прочих обязанностей по дому, она занималась ещё и этим. Обычно в дворянских семьях это было делом хозяйки дома, недаром всех барышень до замужества учили составлять букеты. Но теперь Долохов окончательно убедился, что графиня Марья хозяйством не занимается, а по сути, её обязанности выполняет Соня. Именно она распоряжалась слугами и давала им указания при помощи экономки.

Перед девушкой на столе были разложены самые разные растения, не только цветы, но и какие-то травы, листья и ветки деревьев или кустов. В вазу с водой, стоящую перед ней, она с задумчивым видом вставляла то одно, то другое растение в понятных только ей комбинациях. Ещё в первый свой визит в Лысые Горы Долохов заметил, что Соня умеет создавать самые необычные композиции, непонятные другим, когда они видели их на обеденном столе. Частенько старая графиня ворчала, что у Сони странный вкус. Другие молчали, но по их виду было заметно, что и им букеты девушки кажутся причудливыми и странными. Она могла ухоженные садовые цветы поставить вместе с простецкими луговыми и даже какой-то сорной травой. Могла поставить в одну вазу розы вместе еловыми ветками и шишками на них. А иногда некоторые цветы и гибкие травы так размещала в вазе, что создавалось впечатление своеобразного цветочно-травяного водопада, будто стекающего на стол. Могла разместить цветы и растения в двух вазах и поставить их так, что создавалось впечатление, что они как будто перешёптываются между собой.

Почти всех барышень учили составлять букеты, и Соня тоже не была исключением, но другие составляли обычные классические композиции. А вот букеты, составленные Соней, всегда поражали своей фантазийностью. Для Долохова они как будто выражали личность самой Сони, которую он считал самой уникальной девушкой на всем свете из тех, кто ему встречался. И ему очень нравились придуманные ею причудливые сочетания растений, хотя он и совершенно не понимал, как всё это приходит ей в голову.

Вот и сейчас она придумывала что-то весьма отличающееся от того, чему обычно учили барышень её круга, но в чём она видела свою гармонию. Долохов некоторое время наблюдал, как она сосредоточенно работает, то убирая одни растения или цветы, то подставляя другие, отходя назад, чтобы проверить впечатление, или снова приближаясь к столу, где стояла ваза. Он подошёл к ней сзади и сказал:

– Составленные вами букеты – это самое необычное, что я когда-либо видел. Как вам всё это приходит в голову?

Девушка слегка вздрогнула, будто выходя из транса, и мимолётно обернулась к нему. Посмотрела отстранённо, а потом снова вернулась к своему занятию и сконцентрировалась на нем.

– Несколько лет назад я читала книгу одного английского путешественника, который путешествовал по Востоку и на какое-то время оказался в Японии. Правда, не внутри страны – Япония не допускает иностранцев. Единственное исключение – город-порт Нагасаки. Вот он там пожил несколько месяцев, наивно ожидая разрешения совершить путешествие вглубь страны, но так и не дождался. Короче, пришлось ему уехать не солоно хлебавши. Но он жил эти несколько месяцев в каком-то доме, где хозяин и хозяйка были прославленными мастерами составления разных цветочных композиций на японский манер. Ему очень понравились эти композиции, а так как он был отличным художником, он зарисовал их и записал, из каких цветов, растений и других материалов всё это делалось. Когда вернулся в Англию, издал книгу со своими рисунками. Я как-то купила её в Петербурге в книжной лавке, где продаются сочинения на иностранных языках, и мне тоже понравились эти рисунки. Я сначала подражала рисункам из книги, а потом начала придумывать что-то своё, – объясняла Соня, не глядя на Долохова и продолжая колдовать над своим букетом.

– Скажите, а почему вы так любите возиться с цветами и растениями? – спросил Долохов.

– Трудно ответить сразу на ваш вопрос, – сказала девушка после долгого молчания. – Скорее всего, цветы и растения помогают мне разговаривать, выражать своё мнение, настроение, что ли. Не знаю, как сказать точнее. Для меня мои растения и букеты из них всегда что-то означают, какие-то чувства. Печаль, радость, задумчивость, грусть, восторг, размышление... Иногда хочется выплеснуть из себя всё, о чём я думаю, переживаю. Какие-то свои эмоции. Нельзя же постоянно говорить сама с собой.

– Я так понял, что ваше мнение, настроение и эмоции здесь никого не интересуют? – спросил Долохов.

– Вы угадали, – сказала Соня с непроницаемым выражением лица. Потом снова отошла подальше, посмотрела издали на букет, вернулась и вытянула одну ветку без листьев повыше. Всякий раз, когда она подходила к столу и склонялась над букетом, её простое затрапезное платье весьма соблазнительно обрисовывало сзади её фигуру. Сама она этого не осознавала, но Долохов при взгляде на склоняющуюся над столом девушку чувствовал, что его снова начинает окатывать жаром сексуального желания. Опять, как девять лет назад, при взгляде на Соню перед его мысленным взором начинали вставать самые неприличные картинки. Ему снова пришлось успокаивать себя, делая глубокие мерные вдохи и выдохи. К счастью, теперь у него это получалось легче и быстрее, чем девять лет назад. Быстро справившись с собой, он продолжил разговор.

– Я помню в мой первый приезд в Лысые Горы, как вы поставили на стол букет из лиловых и белых колокольчиков, смешанных с каким-то стрельчатым сорняком. Они были удивительно искусно расставлены. Неровно, но в этом была своя гармония. Они показались мне чем-то вроде фейерверка из цветочных звезд.

– А, да, я помню этот букет, – по-прежнему отрешенно сказала Соня, продолжая что-то поправлять.

– И какие у вас тогда были эмоции? Что вы хотели выразить? – спросил Долохов.

Соня мимолётно улыбнулась и снова сосредоточилась на своем занятии.

– Да я уж точно не могу припомнить. Ну, может быть, прекрасный летний день, солнце встает, птицы поют. Ликование всей природы в зените лета. Наверное, я заразилась, восхитилась этой красотой и захотела её передать. Надо ценить маленькие радости жизни. Иначе как же жить. Нельзя всю жизнь прожить с уныло опущенной головой.

В ходе этого монолога девушка снова отошла подальше, посмотрела, вернулась, поправила. Один цветок опустила пониже в вазу, другой вытянула, какую-то ветку пригнула. Да, небольшое смещение дало необходимую гармонию. Как она это делает и видит, Долохову было непонятно. Он бы так не смог. Но видел её талант к этому странному делу. И видел своеобразную красоту, которую она создавала, но которую большинство людей, окружающих её, не понимало.

– Ну вот, готово, – с довольной улыбкой, наконец, сказала Соня. – Пойду, отнесу на стол в столовой.

Взяла вазу и понесла её в столовую. Долохов сказал ей вслед:

– Думаю, что старая графиня опять скажет что-то колкое по поводу того, что вы рядом с цветами поставили голые ветки без листьев.

Девушка обернулась, взглянула на него и спокойно сказала:

– Ну и пусть.

Ей действительно с недавних пор стало безразлично мнение всех Ростовых. Слишком долго она пыталась заслужить их безусловную любовь, но поняла, что это бесполезно, и махнула рукой.

Днём после обеда, проходя по дому, Долохов с удивлением услышал звуки гитары и поющий женский голос. Он пел и повторял одно и то же: слова цыганского романса, который они слышали во время визита к цыганам. Он заглянул в комнату, откуда доносились игра и пение – это была та же самая комната, где Софи в первый его визит разучивала пьесу на клавикордах. Теперь же она играла на гитаре и пела цыганский романс, который услышала на вечере с цыганами. Когда она закончила, он вошёл в комнату и сказал:

– Я не знал прежде, что вы играете ещё и на гитаре. Вы где-то учились?

Соня ответила:

– Да. Однажды, года четыре назад, Наташа как-то на охоте услышала отличную игру на гитаре. Она загорелась идеей научиться играть на этом инструменте, родители послушались её и наняли учителя. Я тоже начала учиться за компанию с Наташей. К сожалению, она быстро охладела к этой учебе и толком ничему не выучилась. А я вот увлеклась и неплохо освоила игру на гитаре. Гитара чем-то зацепила меня, показалась каким-то магически привлекательным инструментом. Я не разлюбила фортепиано и клавикорды, но именно гитара задела какие-то особые струны в моей душе. Учитель говорил, что я оказалась способной ученицей и всё схватывала на лету. Мне действительно всегда легко давалась музыка. Вот и это романс… Я его услышала, и он мне очень понравился. Мелодию я ухватила сразу – у меня хороший музыкальный слух, и сумела подобрать на гитаре. А вот со словами не получилось. Вы, я думаю, заметили, что я постоянно повторяю только один куплет, который запомнила. На большее моей памяти не хватило, – с улыбкой рассказывала Соня.

– А у вас неплохой голос. Почему вы не поете? – спросил Долохов.

– Сама не знаю, – пожала плечами Соня. – Я как-то привыкла к мысли, что на публике надо выступать только в том случае, если у тебя такой же отличный голос, как у Наташи. То есть такой, с которым в опере можно петь. Но я слышала много женщин, которые для гостей поют голосами, похожими на мой. Или даже хуже, чем мой. Так что уж мне точно стесняться не приходится. Но я всё никак не решусь, пою только для себя, и то изредка. Возможно, пришло время это изменить.

Разговор их прервался шумом подъехавшего экипажа и голосами Николая и Марьи, которые вышли, чтобы поприветствовать ещё одного гостя, приехавшего в Лысые Горы. Это снова был Василий Денисов, который, находясь в отпуске, частенько заезжал к своему другу и бывшему сослуживцу Николаю Ростову. Соня и Долохов тоже вышли, чтобы поприветствовать нового гостя, а потом к ним присоединились Пьер и Наташа.

Примечания:

[1] Локуста – известная отравительница I века н.э. в Древнем Риме. Госпожа Тофана или Теофания ди Адамо – знаменитая итальянская отравительница конца XVII–начала XVIII века в Италии. Екатерина Медичи – французская королева, которая часто в политических интригах прибегала к ядам. Маркиза де Бренвилье – известная французская отравительница XVII века.

(окончание Главы 3 следует)
___________________________________

 » Глава 3 - окончание

Вечером после ужина Соня в честь приезда Денисова играла на фортепиано. После того, как она сыграла несколько пьес, в гостиной начались общие разговоры. Сама Соня не приняла в них участия, а подошла к компаньонке старой графини Анне Тимофеевне Беловой, села рядом с ней, и они начали какую-то тихую беседу между собой. Никто на них не обращал внимания, и они казались увлечёнными лишь друг другом. Долохов, который тоже не участвовал в общем разговоре или отделывался короткими репликами, внимательно наблюдал за Соней. Он ещё в первый свой приезд заметил, что лишь она одна с охотой ведёт тихие беседы со старой компаньонкой, которая почти ничего не слышала. Другие члены семьи избегали вообще говорить с ней по причине её тугоухости, а старая графиня без стеснения орала ей прямо в лицо. Соня же говорила с Беловой постоянно и совершенно негромко, но обязательно повернувшись к ней всем лицом и медленно произнося слова.

Вскоре старая графиня утомилась сидеть вместе со всеми, начала зевать, объявила, что устала и хочет спать, и ушла, кликнув Белову с собой. Долохов подошёл к Соне, которая, оставшись без компании, стояла у окна и задумчиво смотрела в ночной сад.

– Скажите, Софи, как вам удаётся разговаривать с женщиной, которая почти ничего не слышит? Я заметил, что другие члены семьи стараются вообще не говорить с Беловой или кричат дикими голосами. А вы говорите тихо, но у меня ощущение, что она всё понимает и отвечает вам охотно.

Девушка улыбнулась.

– Понимаете, я давно заметила, что Анна Тимофеевна умеет различать слова по губам. Ей неприятно, когда люди кричат на неё вместо разговора. Но если с ней говорить медленно и при этом отчётливо выговаривать слова, то она понимает всё, независимо от того, насколько громкий голос.

Долохов внимательно посмотрел на неё:

– Вы удивительная женщина, Софи.

– Я самая обыкновенная женщина, – отмахнулась от комплимента Соня.

– Нет. Вы очень внимательны к людям. Другие на вашем месте игнорировали бы полуглухую старуху или старались бы кричать в разговоре с ней. Так, впрочем, делают все остальные в вашей семье. А вы заметили то, что не замечают другие, и нашли способ облегчить старой женщине общение с вами. Я заметил, что ей очень нравятся ваши негромкие разговоры. И Николенька ходит за вами, как будто вы для него самый близкий человек. Мне кажется, что только вы одна в этой семье по-настоящему заботитесь о его душевных нуждах.

Девушка пожала плечами.

– Николеньке очень не хватает матери. Когда-то Мари заменила ему мать, но теперь у неё родился собственный ребёнок, и она занята им. Разумеется, Николенька ощущает это как потерю, ну и старается найти хоть какую-то замену.

– Не надо принижать свою способность быть внимательной к другим людям, – серьёзно сказал Долохов. – Это драгоценная способность и не часто встречается у людей. Вам надо научиться принимать комплименты.

Соня несколько смущённо улыбнулась:

– Что ж, постараюсь научиться.

Вскоре вечер закончился, и все разошлись по своим комнатам, пожелав друг другу доброй ночи.

На сей раз беседа между ними прошла вполне мирно и без взаимных подколок. Соня вообще во время второго визита Долохова чувствовала, что каждая беседа с ним дается ей всё легче и легче. Она уже не пыталась прятаться от него, как это делала в первый раз, а с немалой долей удовольствия вступала в разговоры с ним. И с каждым разом чувствовала себя рядом с ним всё непринуждённее. За исключением тех моментов, когда он вдруг замолкал в разгар беседы и смотрел на Соню такими глазами, которые напоминали ей юность, когда она краснела под этими его взорами. Теперь она уже не краснела, но старалась прервать паузу и завести речь о чём угодно, лишь бы не молчать.

Через пару дней после приезда Денисова он и Долохов устроили шуточное соревнование по фехтованию. У покойного князя Болконского, отца Марьи, была неплохая коллекция оружия. Мужчины выбрали из этой коллекции шпаги и устроили поединок на площадке перед домом. Острые концы шпаг, как всегда при тренировочных поединках, были защищены пробковыми предохранителями. Зрителями поединка были Наташа, Пьер и Николай, которые шутливо подбадривали фехтовальщиков, а Николай ещё и давал оценки их фехтовальному искусству, а также вёл счет. Денисов брал горячностью, но его подводил маленький рост. Более рослый Долохов действовал хладнокровнее, и его выпады, благодаря росту, были длиннее. Сначала держалась ничья, но в конце Долохову удалось нанести несколько удачных ударов, и Денисов признал поражение. Соня тоже некоторое время наблюдала за поединком, но ушла в дом сразу после его окончания.

Когда Долохов после поединка, держа шпагу в руке, возвращался в отведённую ему комнату, из коридора он увидел, как в одной из комнат Соня подливает молоко в кошачью плошку. Пушистая домашняя киска с довольным видом тёрлась о ноги Сони. Долохов вспомнил, что эта кошка всегда с ласками и мурлыканьем буквально липла к Соне, при этом высокомерно игнорируя других обитателей дома. И девять лет назад, когда он впервые встретил Соню, он тоже заметил – кошачий род испытывает к ней какую-то мистическую привязанность. Кошки, которые независимо вели себя с другими людьми, ластились к Соне постоянно.

После того, как Соня налила молока, кошка оставила её ноги и с довольным видом начала лакать. Девушка слегка погладила её и произнесла с кошачьими интонациями, прекрасно имитируя мурлыканье:

– Мурр-мяуу!

Когда она распрямилась гибким кошачьим движением и увидела уставившегося на неё Долохова, который вошёл в комнату, то немного смутилась. Он подошёл к ней и сказал:

– Софи, а вы знаете, что вы всегда до жути напоминали мне кошку?

Девушка пожала плечами:

– Не вы один это замечаете. Многие говорили мне, что я похожа на этих милых пушистиков. Я всегда любила кошек, а они меня. Знаете, у меня есть теория, возможно, наивная. Что каждый человек имеет как-бы своего близнеца в животном мире. Кто-то похож на льва, кто-то на свинью. Есть похожие на лошадей, на наседок, на медведей, на лис. А мои близнецы – кошки. Поэтому мне нравятся они, а я – им. Наверное, кошки чувствуют, что мы одной крови. А вам нравятся кошки? – спросила она.

– Мне больше нравятся собаки, они как-то полезнее для человека, да и дружелюбнее к нему, – ответил Долохов.

– Кошки тоже очень полезны, – возразила Соня. – Без кошек мыши или крысы уничтожали бы половину урожая зерна. Что не съели, то попортили. Так что кошка совсем не бесполезное животное. А то, что она не слишком дружелюбна к людям – это вполне можно понять. Люди не всегда достойно обращаются с животными. Но собаки имеют больше способов защитить себя. Даже собака средних размеров может так цапнуть, что никому мало не покажется, а крупная вообще может загрызть своего обидчика. А вот кошки все маленькие и могут только царапаться и убегать. Они гораздо беззащитнее собак. Не было случаев, чтобы кошка убила человека, тогда как собаки вполне могут это сделать. Поэтому я не удивляюсь тому, что кошки осторожничают в отношениях с людьми и держат дистанцию. Это очень умно с их стороны. Потому что среди людей слишком много таких, кому доверять совершенно не стоит, а стоит опасаться.

Последнюю фразу она произнесла нарочито замедленно и при этом так значительно и пристально посмотрела в глаза Долохову, что он почувствовал: своими словами про недоверчивость кошек к людям она обрисовала её собственное отношение к нему. Это его задело.

– Софи, я вижу, у вас отрастают изрядные кошачьи коготки, которыми вы вполне умело царапаетесь, – сказал он.

– Вот как? – ответила она и с преувеличенным вниманием осмотрела ногти на одной своей руке. – Тогда я постараюсь получше их прятать. По крайней мере, до того, как придёт время пустить их в ход, – с лукавой полуулыбкой закончила она.

Долохов наклонился к ней и произнёс со значением:

– Какой же вы стали восхитительной маленькой язвой!

Соня слегка отклонилась и парировала с прежней улыбкой:

– А вы как были большим несносным нахалом, так и остались!

Долохов снова попытался ближе наклониться к ней и при этом издал нечто вроде собачьего рычания:

– Р-ррр.

Но Соня не растерялась, уперлась пальчиком в его грудь и ответила искусным подражанием шипению рассерженной кошки:

– Пш-ш-ш.

Долохов вновь попытался сократить дистанцию, но девушка отступила назад, а потом попыталась обойти его. Но тут он просто откровенно преградил ей дорогу, упёршись свободной от шпаги рукой в стенку перед ней и не давая пройти к двери.

– А женщины могли бы фехтовать? – спросил её Долохов.

– Что? – не поняла Соня.

– Ну, вы так активно защищаете женщин, заявляя, что им все по плечу. Что вы думаете по поводу того, чтобы женщинам соревноваться с мужчинами в фехтовании? – объяснил Долохов.

Соня подумала и ответила:

– Думаю, если женщин учить фехтованию с детства, как это делают с мужчинами, мы бы тоже научились этому искусству. Я читала про женщин викингов, которые сражались наравне с мужчинами. Да и в легендах об амазонках что-то есть. Скорее всего, воинственные женщины действительно были. Может быть, и не в таких больших количествах, как об этом писали Гомер и Геродот, но все же были. Ипполита и Пентесилея [1] вполне могли существовать. Что касается искусства владения шпагой… Мне приходилось наблюдать фехтовальные поединки, когда Николая учили этому искусству. Или случайные, вот как тот, что вы затеяли с Денисовым. Я пришла к выводу, что в фехтовании главное – умение обхитрить противника, нанести ему такой неожиданный удар, которого ему не отразить. Кажется, в фехтовании это называется «пробить защиту противника». А женщинам, знаете ли, хитрости не занимать. Так что мой ответ на ваш вопрос – да. Женщины могли бы фехтовать, если их этому учить.

Долохов улыбнулся, по-прежнему преграждая своей рукой девушке выход из комнаты.

– Вы правильно оценили главный принцип фехтования, но только если смотреть на поединки со стороны. А тот, кто участвует в поединке, знает, что значительную роль играет не только хитрость, но и физическая сила. Удар можно нанести с такой мощью, что руку противника словно парализует, или же шпагу просто выбьют из его рук. И здесь у мужчин всегда будет преимущество над женщинами. Так что не зарывайтесь, Софи, – и тут он снова ближе наклонился к девушке, почти соприкоснувшись с её лицом, – в любом поединке я всегда буду сильнее вас.

Соня отклонилась с дразнящей улыбкой на губах и сказала:

– Я остаюсь при своем мнении. Ум может победить грубую силу. Стоит мне научиться фехтовать – и вам никогда не пробить мою защиту.

После этих слов она гибко и ловко подскользнула под его руку и пошла к двери.

Тогда Долохов крикнул ей вслед:

– Софи, а кто я по вашей теории? Какой зверь?

Соня, стоя в проёме двери, оглянулась и несколько секунд внимательно и пристально вглядывалась в него. Казалось, она что-то решает для себя, видит что-то своё. В этот момент она почувствовала, что в ней внезапно включилась какая-то потусторонняя, иррациональная и чисто женская интуиция. После недолгого молчания девушка ответила:

– Вы пока что дикий лесной волк-одиночка.

– Что значит «пока что»? – удивлённо спросил Долохов.

– Это значит, что вам уже надоело в полном одиночестве бродить по буеракам и оврагам в своей лесной глуши, – медленно объясняла Соня, продолжая вглядываться в него и словно видя в нём что-то такое, что он скрывал и что было недоступно глазам других людей. – И вы все чаще выходите из своей чащобы на опушку леса, смотрите с тоской издали на тёплые огоньки в жилищах людей и очень желаете, чтобы вас кто-то приручил и одомашнил. Знаете, как когда-то люди приручили волков и превратили их в собак.

Долохов хмыкнул.

– Это как-то не слишком привлекательно звучит – из дикого волка превратиться в ручную собачонку.

Соня пожала плечами, продолжая так же пристально вглядываться в него.

– Разве собаки – это только болонки? Посмотрите на сторожевых, охотничьих и бойцовых псов, – Соня сделала ударение на слове «бойцовых». – Вы думаете, что они слабее или ничтожнее волков? Ничуть не бывало. Такие существа могут быть столь же опасны, как и дикие волки. Могут кусать, калечить, рвать на части и убивать за плохое обращение. Но если с ними обращаться с любовью и лаской, то вернее и преданнее никого не встретишь. Они будут защищать даже ценой своей жизни.

И, оставив последнее слово за собой, девушка выплыла в коридор из комнаты с независимым видом кошки, которая уходит от надоевших ей людей по своим кошачьим делам. Долохов с удивлением смотрел ей вслед. Озадачила она его. Пожалуй, действительно точно ухватила его нынешнее состояние. Он в самом деле был не против, чтобы его приручила и одомашнила такая женщина, как Софи. И уж точно за её любовь и ласку он готов быть и верным, и преданным, и защищать её от всего мира, не жалея себя. Постепенно усмешка возвращалась на лицо Долохова. Пикирование с Софи, как никогда, забавляло и будоражило его. Ощутив неудобство, он покачал головой. Чёрт, опять словесное столкновение с ней вызвало у него сексуальное возбуждение. Хорошо, что она вовремя ушла и ничего не заметила.

И он с усмешкой пошёл в оружейный зал, чтобы вернуть на место свою шпагу. Нет, ни одна женщина в мире никогда не доводила его до подобного состояния с такой лёгкостью, как это удавалось делать Софи. И при этом – не прилагая особых усилий, чтобы добиться такого результата. Другие женщины могли совершенно откровенно предлагать своё тело, и всегда именно он снисходительно решал – ответить на призыв или нет. Всегда мог себя контролировать. А вот с ней его железный самоконтроль разлетался в один миг ко всем чертям.

Впрочем, эта беседа внушила ему немалые надежды. Софи в некоторые моменты их беседы откровенно дразнила его, чего раньше за ней не замечалось. Говорила с завлекающими женскими нотками, певуче растягивая слова и понизив голос, в котором неожиданно появилась эдакая очаровательная хрипотца. Глаза смотрели лукаво, а от такой же лукавой улыбки на её щечках заиграли ослепительные ямочки, которые очаровали его ещё девять лет назад. Да ведь она практически флиртовала с ним, и самым отчаянным образом. И как лихо у неё получалось, как будто всю жизнь этим занималась. Могла бы дать урок любой опытной кокетке. Эту сторону её натуры Долохов увидел впервые. При первой их встрече девять лет назад Долохова не оставляло ощущение, что он стоит перед наглухо закрытой дверью. Но вот теперь… теперь дверь, кажется, начала приотворяться, и это его наполняло его душу надеждой.

Соня тоже удивлялась сама себе, когда шла в свою комнату после провокационного разговора с Долоховым. На этот раз, пожалуй, она его дразнила и провоцировала не меньше, чем он её. Девушка недоумевала – и откуда в ней взялась такая способность? Ведь никогда прежде ничего подобного она себе не позволяла. Ни с кем, даже с Николаем. И тут она вспомнила – её отец и мать, нет, не приёмные, а родные, точно также поддразнивали друг друга. Соне было девять лет, когда она их лишилась, но она отлично помнила их взаимные весёлые любовные пикировки. Её родные родители очень любили друг друга, и Соню любили. И матушка Сони всегда пела романсы и песни, когда играла на клавесине. У неё был почти такой же голос, как и сейчас у Сони. Гости, которые приходили к ним в дом, всегда любили слушать пение матушки и хвалили его.

В те счастливые дни Соня росла бойкой и языкастой девчонкой, да ещё с немалыми способностями к словесному жонглированию, унаследованному от родителей. И была абсолютно уверена в безусловной любви родителей к себе. Тогда она знала, что родители никогда не потребуют с неё никакой платы и жертвы за то, что они её кормят, поят, одевают и обувают. И только попав после их смерти к Ростовым, она изменилась. Научилась помалкивать, чтобы не вызвать гнева старой графини за слишком бойкий язычок. Научилась быть сверхответственной и осторожной, присматривая за Наташей и отвечая за её проступки. Научилась считать, что должна быть благодарной за любую кроху со стола Ростовых и жертвовать ради них всем. Почему-то решила, что петь ей нельзя, чтобы ни в чём не конкурировать с Наташей. Как-то графиня бросила язвительное замечание, что у Сони не настолько хороший голос, как у родной дочери. И с тех пор Соня перестала петь, разве что изредка и только для себя. Вот так с течением времени вместо прежней счастливой, весёлой, раскованной девчонки на свет появилась застенчивая и тихая Соня. Пустоцвет, который якобы не умеет глубоко чувствовать.

Но теперь девушка чувствовала, что эта внешняя искусственная оболочка начинает давать первые трещины и, возможно, скоро вообще спадет с неё, как шелуха. И тогда миру явится настоящая Соня. Может быть, ей больше не стоит прятать от мира и других людей своё истинное лицо и натуру?

Примечания:

[1] Ипполита и Пентесилея – легендарные предводительницы амазонок, о которых писали древнегреческий поэт Гомер и древнегреческий историк Геродот.
___________________________________

Скажите, я правильно поняла, что цветочные композиции, которые составляла Соня по указаниям из книги английского путешественника, а потом и сама - это японская икебана? Или что-то другое?

Да, вы правильно угадали. Признаюсь, что было в моей жизни время, когда я очень увлекалась икебаной. Да и сейчас, когда свободное время, могу что-то "сотворить". Люблю искусство икебаны до сих пор и буду любить дальше. Я где-то читала, что в Европу сведения об этом своеобразном искусстве Японии стали проникать еще в начале 19 века. Приезжали путешественники, которым удавалось пожить какое-то время на территории Японии. Почти всегда это был порт Нагасаки, потому что в целом Япония с 1641 года и до 1853 года была закрыта для иностранцев. Только в Нагасаки их пускали. Но и там были мастера икебаны, которые демонстрировали заморским гостям свое искусство и пытались объяснить, что это значит для японцев - составление таких "странных" на взгляд европейцев композиций из растений и разных предметов. Так что я внесла этот момент в свой фанфик и "подарила" умение составлять такие композиции своей героине. А почему бы и нет? Вполне могло такое быть
___________________________________

 » Глава 4 (август-ноябрь1815 года) - начало

На следующий день после весёлой пикировки Сони с Долоховым чуть не разразилась катастрофа. В этот день графиня Марья с помощью нянек вынесла колыбельку своего сына на площадку перед домом и, наклонившись к колыбельке, играла с мальчиком погремушкой. К ним подошёл Николай, и они уже вместе с женой весело смеялись и любовались своим сыном. Долохов, который в это время прогуливался по саду, внезапно увидел, как появившаяся в дверях дома Софи замерла при виде этой семейной идиллии. Она стояла за спиной Николая и его жены, и Долохова буквально потрясло исказившееся лицо девушки. В её глазах было столько боли! Заметив, что Долохов наблюдает за ней, она отвернулась от семейной сцены и пошла, опустив голову, в глубь сада. Долохов последовал за ней. Тоскливое выражение её лица, когда она смотрела на Николая, вызвало в нём глухое раздражение.

Когда он догнал Соню в глубине сада, на одной из пустынных тропок, она стояла у какой-то березки и обнимала её, словно ища утешения. Лица девушки Долохов не видел, но вся её поза вызывала ощущение глубокого уныния и отчаяния. Это ещё больше взбесило его.

Он подошёл к ней, схватил её за руку повыше локтя и повернул к себе.

– Я смотрю, вы по-прежнему убиваетесь по Николаю. Когда же вы опомнитесь, Софи? – резко спросил он. – Вас давным-давно бросили и забыли, а вы продолжаете с видом побитой собачонки умильно вздыхать по вашему кузену? У вас есть гордость?

Он и сам понимал, что не стоило говорить настолько жестокие слова, но его вынужденной выдержке в отношении к Софи приходил конец. Ведь он был готов весь мир бросить к ногам этой девушки, а она по-прежнему продолжала смотреть на Николая с тоской во взоре. Да, в первый его визит в Лысые Горы она говорила, что её чувства к кузену изменились. Но как в это поверить, если видишь собственными глазами, что она продолжает вздыхать и мучиться по нему?

При грубых словах Долохова Соня сначала опешила. Ей хотелось сказать, что вовсе не на Николая она смотрела тоскующим взором, прежних чувств к нему у неё уже не было. Тоскующим взором она смотрела на семейную сцену. Ведь она всегда мечтала иметь семью и детей, и при виде сцены, как Николай и Марья играют со своим ребёнком, почувствовала горечь от того, что у неё самой семьи и детей не будет. Но тут до неё дошло грубое слово «побитая собачонка», которым обозвал её Долохов, и она задохнулась от возмущения. Не будет она ему ничего объяснять, пусть думает, что хочет. И вообще – как он смеет разговаривать с ней в таком тоне? А она-то уже начинала думать, что он за прошедшие годы как-то изменился. Ей уже нравилось и разговаривать, и спорить с ним, и поддразнивать его в перенятой от него же манере. А сегодня ночью он ей даже приснился. Стоял перед ней, как вчера, когда они разговаривали после выигранного им фехтовального поединка с Денисовым. Как же он тогда был хорош! В одной белоснежной рубашке с распахнутым воротом и в жилете, со шпагой в руке, с растрёпанными волосами, с бесшабашной мужской удалью в глазах и с дерзкой улыбкой победителя на красивых губах. Тогда она против своей воли залюбовалась им – впервые в жизни. Даже дыхание перехватило от его мужской красоты, которую она словно заново рассмотрела. Полночи не спала, всё думала, что может быть… Дура, дура, дура! Навоображала себе то, чего совершенно нет, размечталась… Но опять все её мечты оказались иллюзией. Ничуть он не изменился. Такой же бесчувственный наглец. Соня ощутила, что её начинает переполнять самая дикая ярость. До такой ярости она никогда прежде не доходила, всегда умела смирять свои порывы, но на сей раз её обычная сдержанность дала сбой.

– А вам какое дело? – дерзко бросила она в лицо Долохову. – Завидуете Николаю, что я тоскую по нему, а не по вам?

Долохов нагло расхохотался:

– Есть чему завидовать! Тому, что вы сентиментально воздыхаете по нему издали? Ваши воздыхания смешны и немногого стоят, а точнее – не стоят вообще ничего. Вы – маленькая идиотка, которая полжизни потратила на безнадёжную любовь к человеку, который просто плюнул на вас!

После ещё более грубого слова «идиотка» Соня чуть не задохнулась от возмущения. Всё, что хотелось ей сделать сейчас – это броситься на Долохова и в кровь расцарапать это наглое, дерзкое, красивое лицо. Но она снова сдержала себя и решила нанести ответный удар.

– Вы этого не поймёте, никогда не поймёте, – тихо, но яростно ответила она. – У вас ни души, ни сердца, вообще ничего нет, чтобы понять, каково это – любить человека, даже если эта любовь безнадёжна. Вы никого не любили никогда, и вас никто не полюбит. – И она издевательски рассмеялась. – Я знаю, что у вас было, да и сейчас, наверно, есть много женщин. Николай кое-что рассказывал нам про ваши любовные похождения. Актёрки, цыганки, dames de demi-lumière [1]… Другими словами – доступные платные женщины. Которые с вами только ради денег. Или вы пребываете в иллюзии, что они вас любили или любят? В таком случае вы дурак! О, может быть, кое-кто из них и ценил ваши постельные таланты, но ведь вы понимаете: появился бы на их горизонте покровитель побогаче, предложил бы им содержание пощедрее, и они сломя голову побежали к нему, а вас бросили. Вы этим гордитесь? Тем, что покупаете тех, кто готов продаться по сходной цене любому, у кого мошна тугая? Да вы делаете это только потому, что знаете – ни одна уважающая себя женщина, имеющая хоть малую каплю человеческого достоинства и безразличная к вашим деньгам, на вас не польстится. Совсем как я не польстилась девять лет назад, – мстительно закончила она.

При этих словах Долохов окаменел. Ответный удар был нанесен Соней точно и жестоко и попал в самое больное место. Она много чего угадала из того, что и ему приходило в голову в последние годы.

– Я ошибся в вас, Софи, – сказал он как можно более спокойно. – Вы отнюдь не кошка. Вы пантера, чьи когти могут не просто царапнуть, а нанести кровоточащую рану.

– Вот и помните об этом! – огрызнулась девушка и отвернулась было от него, чтобы уйти. Но потом повернулась снова и произнесла четко и холодно:

– Никогда, слышите, никогда не смейте разговаривать со мной так, как вы привыкли с вашими платными куклами. Может, они за ваши деньги и должны терпеть любое ваше хамство, но я – нет! В отличие от них, я не продаюсь, а вы меня не купили. И я не обязана выслушивать от вас то, что выслушивают они, глупо улыбаясь и делая вид, что не замечают ваших оскорблений!

А потом снова отвернулась от него и ушла. На сей раз окончательно.

После ссоры с Долоховым Соня металась по комнате, как затравленная. Злые слёзы то и дело выступали у неё на глазах, она сердито смахивала их ладонью. Потом посмотрела на себя в зеркало и снова многократно повторила: дура, дура, дура! Сколько же жизнь может бить её, пока она не поумнеет! Десять лет потратила на одного мужчину, теперь так же тратит время на другого! Размечталась снова! По одному лила слёзы, теперь по другому рыдает! Да ни один из них слезинки её не стоит! Она остановилась, глубоко вздохнула несколько раз и сказала себе: хватит! Больше она о них думать не будет. Ни о Николае, ни о Долохове. Пусть живут сами по себе, а она будет сама по себе. И пошли все они к чёрту!

С уходом Софи Долохов остался на месте, сочтя за благо не преследовать её больше. Он проклинал себя – что это на него нашло, с какого чёрта он начал орать на неё? Но ответ он знал: ревность. Опять острая, как боль в сердце, старая ревность к этому щенку Николаю, который, судя по всему, по-прежнему занимает сердце Софи. Даже после того, как грубо растоптал её чувства и женился на другой. А как он надеялся, что Софи уже перестала любить своего кузена! Вчера, после веселой пикировки с ней, у Долохова были такие надежды, а сегодня… сегодня он всё испортил.

В тот же день он подошёл к Соне после того, как вечером после ужина она развлекала собравшееся в гостиной общество своей игрой на фортепиано. Все уже вышли из гостиной и разбрелись по своим спальням, а Соня задержалась, собирая ноты. Целый день девушка ходила с каменным застывшим лицом, а если видела Долохова хоть издалека, то тут же демонстративно отворачивалась и уходила. Лишь вечером, после импровизированного концерта, он смог выбрать момент, когда она осталась одна, и подошёл к ней.

– Софи, простите меня за все, что я наговорил вам сегодня днём, – с трудом выговорил он. – Я не имел права. Ваши чувства меня не касаются.

Соня посмотрела на него недоверчиво – уж не собрался ли он снова издеваться над ней. Но в лице Долохова она не заметила ни малейшей издевки и потому расслабилась.

– Я тоже прошу у вас прощения за сказанные мною слова, – после недолгого молчания ответила она. – И меня не касается ваша жизнь. Тем более личная. И ещё… Я упрекнула вас в том, что вы не умеете любить и что вас никто не любит. На самом деле я так не думаю. Просто я была раздражена до последнего предела вашими грубыми словами. Самое безобидное существо, если ему причинить боль, старается отбиваться и наносить ответные удары. Именно в таком состоянии я и была после ваших слов.

– Я это понимаю, поверьте, – тихо сказал Долохов. – Поэтому ничуть не сержусь на вас. Не сердитесь и вы на меня за мою бестактность. Ну что, мир?

И в знак примирения он протянул ей свою руку. Соня помедлила, но всё же вложила в его руку свою маленькую ладонь. В этот миг между ними проскочило что-то… что-то вроде электрического разряда. «Искра», как это называла Соня. Смутившись, она быстро высвободила руку и тихо сказала:

– Я пойду к себе. Доброй вам ночи.

На следующий день Долохов пригласил Соню прогуляться с ним по саду перед ужином. Она поколебалась, опасаясь новых столкновений, но всё-таки решилась пойти. В конце концов, она уже научилась стоять за себя, не опускать перед ним глаза, не краснеть и оставлять за собой последнее слово. Если он снова чем-то заденет её, она просто уйдет и не скажет ему больше в жизни ни одного слова. Поэтому девушка быстро одела в своей комнате поношенные уличные туфли, старую шляпку, многострадальные штопанные перчатки и накинула тоже весьма древнюю теплую шаль, которую «из милости» подарила ей старая графиня. В этот день впервые почуялось дуновение близкой осени. И хотя солнце ещё светило ярко из-за редких тучек, но воздух был уже прохладный.

Они медленно шли по аллее, разговаривая о делах, которые должна была выполнять Соня в преддверии осени, о том, как лучше распорядиться собранным в саду и огороде урожаем. Долохов сказал, что в его имении тоже начинаются такие заготовки, но руководит ими его пожилая экономка. Соня попросила рассказать его о своём поместье.

– Оно досталось мне пятнадцать лет назад, когда в одночасье скончался мой отец, – потирая гладковыбритую щёку, начал рассказ Долохов, задумчиво глядя перед собой. – Мне тогда было двадцать лет, и я был на военной службе, так что особого желания заниматься делами поместья у меня не было. Да и мой отец, признаюсь, не был образцовым хозяином. Он тоже служил по военной линии и посещал поместье поскольку постольку, лишь в редкие свои отпуска. А первоначально и он не был владельцем. Это имение досталось ему за шесть лет до его смерти после того, как умер бездетным и неженатым его кузен. Я его немного помню. И вот уж кто был хорошим хозяином – так это мой покойный двоюродный дядя. Он нигде не служил и постоянно жил в деревне. Его имение, хоть небольшое, было образцовым для всей округи. Чего там только не было! И своя сыроварня с хорошим молочным хозяйством из своих коров, и своя мельница на небольшой речке с запрудой: он считал выгоднее продавать муку, а не зерно. И действительно, это приносило немалые деньги. Да и помещики и крестьяне соседних имений тоже приезжали на его мельницу молоть свой хлеб. За плату, разумеется. Это был ещё один доход, который умножал благосостояние имения. Что касается непосредственно сельского хозяйства, то земли там отличные. Рожь, овес и пшеница растут прекрасно. Чудесные заливные луга. Ну и ещё дядя был страстным лошадником и разводил своих лошадей. Лучших либо продавал соседям, либо выставлял на скачки, которые проходили в имении графа Орлова. Так что моё нынешнее имение было весьма зажиточным двадцать лет назад. К сожалению, сейчас многого нет, многое пришло в упадок. Отец, как я говорил, мало занимался поместьем, да и я, когда унаследовал его после смерти отца, не имел интереса к этому делу. Меня тогда увлекало другое, – на этом месте Долохов ухмыльнулся, видимо, припомнив буйные увлечения своей юности. – В результате имение не то чтобы совсем разорилось, но почти не приносило доходов. Сейчас я мечтаю восстановить всё. Уже потихоньку заготовляю лес для восстановления полуразрушенной мельницы и прикупаю лошадей для будущего конского двора. Пока ещё не доходят руки до возобновления сыроварения, но, надеюсь, годика через два и этим займусь. А пока много и других дел. Особенно по дому. Он ещё крепкий, но ему не хватает женской руки. Я ведь живу там один, а экономка моя уже стара и многого не успевает. Матушка после смерти отца пыталась взять дела в свои руки, но, боюсь, у неё ничего не получилось. Она была прирожденной горожанкой. До замужества и долгие годы после замужества никогда вообще не жила в деревне, поэтому не понимала, как вести там дела. Кроме того, она была очень привязана ко мне и желала жить непосредственно рядом со мной. Я тоже очень её любил вместе с сестрой и не хотел заставлять уезжать в нелюбимую ими деревню. Вот так и получилось, что около двадцати лет моё имение не имело рачительных хозяев и потому пришло в некоторый упадок…

На этом месте Соня вдруг громко ахнула, остановилась и прикрыла рот рукой, с ужасом глядя на Долохова. Он тоже остановился, с неприкрытым удивлением глядя на неё.

– Что с вами, Софи? – спросил он.

– Фёдор Иванович, простите-простите-простите, – отчаянно сказала девушка, наконец, отняв ладонь ото рта. – Я сама не знаю, как это вылетело у меня из головы… но я слышала о трагической гибели вашей матушки и вашей сестры во время войны… а я даже не высказала вам соболезнований при нашей первой встрече. Позвольте мне это сделать сейчас. Поверьте, – с подкупающей искренностью добавила она, – я очень сочувствую вашему горю. Я знаю, как вы нежно относились к вашим семейным, Николай рассказывал об этом ещё в те времена, когда вы дружили. Ваше горе при известии об их гибели наверняка было безмерным, и я ещё раз и ещё раз соболезную. Не понимаю, почему я об этом не вспомнила и не сказала вам всего этого ещё раньше. Но, видите ли, слухи о гибели вашей семьи были такие глухие и противоречивые, а потом и вообще заглохли. Скорее всего, я из-за этого всё забыла. Простите меня за эту забывчивость.

Долохов помрачнел и слегка отвернулся при этой речи Сони. Она думала, что он обиделся на неё. Но он быстро снова повернулся и встал к ней лицом.

– Не надо извиняться, Софи. Я и сам предпочитаю не распространяться об этом. Прошло три года. Не только вы, многие забыли, что я когда-то не был один, как перст, в этом мире. Я принимаю ваши соболезнования от всей души и благодарен вам за то, что вы их высказали.

Он взял её руку в свою и поцеловал кожу запястья между краем перчаток и рукавом. Она позволила ему этот поцелуй, и дальше они пошли в молчании. Паузу в разговоре прервала Соня.

– Фёдор Иванович, если вам это не очень тяжело, расскажите мне, как погибла ваша семья. Были какие-то непонятные слухи, точнее, обрывки слухов, но никто толком ничего не знал и не знает до сих пор. Поверьте, мною руководит не праздное любопытство. Я вижу, что вы испытываете боль при мысли об этом. Может быть, вам станет легче, если вы поделитесь вашим горем со мной. А если этот разговор вам неприятен, то просто пошлите меня к чёрту, я совершенно не обижусь.

Долохов слегка усмехнулся – уж больно категорично в её устах прозвучало это «к чёрту». Предполагалось, что благовоспитанные барышни, к числу которых Соня относилась по своему положению, знать таких слов не должны, а тем более употреблять. Но Соня не была такой, как все – он уже это понял, и это ему нравилось.

– Извольте, Софи, – отвечал он после недолгого молчания. – Гибель матушки и сестры действительно была страшным ударом для меня, и я ни с кем никогда не говорил об этом – слишком было больно. Но, возможно, вы и правы. Пришло время поделиться с кем-то моим горем. И может, действительно, высказав свою боль, я почувствую хоть какое-то облегчение от неё.

На короткое время он помолчал, потом продолжил глухим голосом, глядя вдаль, как будто перед его мысленным взором вставали страшные картины.

Примечание:

[1] dames de demi-lumière (фр.) – дамы полусвета, так называли куртизанок.

(продолжение Главы 4 следует)
___________________________________

 » Глава 4 - продолжение

– Это случилось в дни, когда Москву покидали её жители, – начал свой рассказ Долохов. – После Бородино ещё была надежда, что Москву удержат, но вскоре поступил приказ войскам отступать, а населению выезжать. Я был при Бородино легко ранен в ногу, но ходить было больно и в седле сидеть я тоже не мог, поэтому ехал вместе с полковым лазаретом. Однако я послал нарочного в Москву к матушке и сестре с указанием брать с собой всё только самое необходимое, остальное бросить и немедленно выезжать из города. Только потом я узнал, что, оказывается, матушка сильно приболела в эти дни и не могла встать с постели. Сестра, разумеется, ухаживала за ней и наотрез отказалась от предложения нашего старого лакея Василия ехать ей одной. Наконец матушка почувствовала себя покрепче, и они немедленно выехали. Они, я думаю, были в числе последних, кто покидал Москву. Если в первые дни поток покидающих столицу на дорогах был очень большой, и ехать было безопасно, к тому же своеобразной охраной были наши отступающие войска, то в тот день, когда матушка с сестрой оказались в пути, дорога уже была пустой. На беду им встретился французский разъезд. Человек семь-восемь верховых. Как они там оказались, когда Наполеон даже ещё не вошёл в Москву – я до сих пор не знаю. Скорее всего, это были какие-то разведчики, которые должны были доложить императору, что русские войска ушли. А дальше… дальше они, видимо, кинулись грабить карету, где ехали матушка и сестра с одним-единственным старым Василием в качестве охраны. Что случилось, я точно не знаю. Или они, ограбив путников, решили ещё и убить их, или кто-то в карете (скорее всего, это мог быть лакей, у него был пистолет) попытался оказать сопротивление, и это разозлило мародёров… короче, все трое были застрелены – и матушка, и сестра, и Василий. Пока убийцы обшаривали карету, вытаскивая остатки пожитков и выворачивая карманы убитым, на дороге появился наш казачий отряд. Они увидели эту сцену и бросились в атаку. Позднее их есаул мне рассказывал, что, по крайней мере, ни один из убийц не ушел живым, несмотря на отчаянное сопротивление. Всех их зарубили или застрелили. Это хоть как-то утешило меня в моём горе. Но для моих родных было поздно. Впрочем, моя сестра жила ещё какое-то время, и она-то сумела рассказать казачьему есаулу, как звали её и нашу матушку, кто они и откуда родом. Попросила записать моё имя и известить меня, когда будет возможность. Казаки погрузили тела моей матушки и слуги Василия в карету, положили там же умирающую сестру (она по дороге скончалась) и довезли до ближайшего постоялого двора, где как раз было много раненых после Бородино наших воинов. Там, недалеко на кладбище, и похоронили моих близких в одной могиле всех троих. К счастью, поставили крест, где написали имена и фамилии. По этой надписи я и нашёл их могилы после войны.

Когда тягостный рассказ был окончен, оба надолго замолчали. Потом Долохов сердито тряхнул головой и, сжав руки в кулаки, произнёс по-прежнему глухим голосом:

– Если бы я знал… если бы я знал, как обернется дело, наплевал бы на рану, пополз бы ползком, если бы не смог идти, но вовремя вывез бы матушку и сестру из обречённой Москвы. Тогда бы они не погибли. Но я был так уверен, что они уйдут вместе с основной массой выезжающих… Надо было ехать к ним, надо… но я этого не сделал. Я их подвёл, погубил, по сути.

Соня отчаянно затрясла головой и сказала:

– Нет, не надо себя винить. Никто не мог знать, как обернутся дела. Никто не мог знать, что болезнь задержит ваших близких. Это не ваша вина, что они погибли, их гибель целиком и полностью на совести тех негодяев.

Долохов помолчал, отвернув лицо от Сони и глядя куда-то вдаль, потом повернулся к ней и сказал:

– Вы сейчас говорите то, что и я тысячу раз повторял себе. Но это никак не избавляет меня от чувства вины. Боюсь, оно теперь со мной навсегда. Но спасибо вам, что вы пытаетесь избавить меня от этого чувства. Мне действительно стало легче после того, как я вам все рассказал. И знаете ещё что… я иногда до сих пор думаю, что гибель моей семьи послана мне в наказание. За какие-то мои прошлые грехи расплатились они…

При этих словах Долохова девушка увидела на его лице то самое мучительно-тоскливое выражение, которое она впервые заметила здесь, в Лысых Горах, и которое так поразило её ещё во время его первого визита сюда. Девять лет назад ничего подобного на его лице она никогда не видела. Тогда он уверенным и победоносным шагом шёл по жизни, сшибая на своём пути все препятствия – обстоятельства, людей… Но вот теперь, после страшной гибели его семьи, появилось ощущение, что корона вечно уверенного в себе победителя как-то слетела с его головы.

– Как вы думаете, Софи, могло быть такое, что это мои грехи привели к гибели моих родных? – тихо спросил Долохов с прежним мучительно-тоскливым выражением и испытующе посмотрел на девушку. – Могло быть такое, что судьба послала мне это горе в наказание за моё прошлое?

– Если речь идет о судьбе, то я не знаю, как ответить на ваш вопрос, – так же тихо отвечала Соня. – Пути Господни, или пути судьбы, как вы её называете, неисповедимы. Мне кажется, что ответ на свой вопрос можете дать только вы. В любом случае, если вы верите в то, что судьба так наказала вас за прошлое, то только в вашей власти не совершать новых проступков в настоящем и будущем. Чтобы не быть наказанным ещё страшнее.

– Да куда уж страшнее? – возразил Долохов. – Или вы имеете в виду мою смерть и моё посмертное наказание?

– Я имею в виду именно посмертное наказание, - ответила Соня, внимательно глядя на него.

Долохов горько усмехнулся.

– С верой в жизнь после смерти у меня проблемы.

– Но вы всё-таки подумайте над моими словами, – сказала Соня.

– Обязательно подумаю, – усмехнулся Долохов. – Было бы грехом не оценить ваших стараний облегчить мою боль по родным. Пока что чувство вины меня не отпускает. Всё-таки я должен был сам лично вывезти их из Москвы, несмотря на мою рану. Хотя… было ещё одно обстоятельство, которое меня удержало от того, чтобы кинуться сломя голову в Москву, к своей семье.

– Какое? – спросила Соня.

– Когда меня привезли в лазарет рядом с полем боя под Бородино, чтоб обработать рану, я увидел там на одном окровавленном топчане моего близкого друга. Вы его должны знать – это Анатоль Курагин. Он тоже был ранен, но гораздо тяжелее, чем я. Ядро раздробило ему ногу, и её ампутировали. Он лежал без сознания от боли после ампутации, а я попросил, чтобы меня положили рядом с ним, хотя бы просто на земляной пол. Мою просьбу выполнили, уложив меня на землю рядом с его топчаном и подстелив какое-то старое одеяло. Ночью он, казалось бы, пришёл в себя, но у него началась горячка и развился буйный бред. Он попытался сорвать бинты, которыми была перевязана его культя, чтобы истечь кровью. Я вовремя проснулся, заметил это и вызывал криком лекарей, которые удержали его. Но он кричал, как одержимый, что не желает жить безногим уродом, и вырывался с такой силой, что я вместе с двумя лекарями еле-еле держал его. Наутро нас повезли дальше. Он ослабел после ночного буйства и потери крови, но я боялся, что как только он немного окрепнет, то повторит попытку. Я уже кое-как мог ковылять на одной ноге с костылем, поэтому попросил чернила и бумагу, быстро написал в Петербург письмо его отцу, князю Василию, чтобы он приехал и забрал сына. Он приехал очень скоро, всего через четыре дня, привез с собой доктора, и они увезли Анатоля. А моя рана к тому времени уже немного затянулась, так что я решил вернуться в строй. Может быть, если бы не моё стремление удержать Анатоля от самоубийства, я нашёл бы способ добраться до матушки и сестры в Москве. Но, как я уже сказал, эта история меня задержала. А потом уже было поздно, французы вошли в Москву. Я, впрочем, был долго уверен, что моя семья уехала вовремя с основной массой уезжающих. И только спустя месяц, не получив от них ни строчки, я начал подозревать, что с ними произошло что-то недоброе. А ещё через неделю со мной связался есаул казаков, и от него я узнал, что моя семья погибла. Я не мог добраться до тех негодяев, которые их погубили, они уже были мертвы, но дал себе клятву, что буду уничтожать всех французов, которые ступили на нашу землю. Без малейшей жалости и снисхождения к ним. К тому времени я организовал свой партизанский отряд и бил французов, где и когда можно.

После этого рассказа и Долохов, и Соня оба замолчали. Тягостное молчание прервала вопросом Соня:

– Фёдор Иванович, простите, что я вас спрашиваю, но я слышала разговоры, что ваш партизанский отряд пленных не брал. Это из-за той истории с вашей матушкой и сестрой?

– Не только, Софи, – отвечал Долохов. – Хотя, не буду скрывать, она сыграла решающую роль. Но было ещё кое-что. В первый же день нашего партизанства мы наткнулись на разграбленную и уничтоженную французами деревню. Они посылали своих фуражиров грабить окрестные от Москвы селения, чтобы самим вольготно и сытно перезимовать в столице. Крестьяне встречали их вилами и ко́сами, тогда французы просто начинали убивать их. Кому-то удавалось бежать и спастись, но той деревне особенно не повезло. Когда мы вступили в неё, повсюду валялись мёртвые тела тех, кому убежать не удалось. Церковь была ограблена, все золотые и серебряные оклады с икон содраны, сама церковь осквернена – было заметно, что внутрь заводили лошадей, чтобы лучше грузить награбленное. Священник, который, по видимости, пытался остановить мародёров, был убит, зверски исколот штыками, на нём живого места не было. А в нескольких домах и амбарах мы нашли мёртвые тела женщин и даже несколько девочек самого нежного возраста. Самой младшей, насколько я помню, вряд ли исполнилось больше десяти лет. Их близкие мужчины были тоже убиты, а что касается тел этих женщин… я думаю, говорить не стоит, вы и сами можете догадаться, что с ними сделали негодяи, прежде чем убить [1].

При последних словах Долохова Соня содрогнулась. Она поняла, что он имел в виду.

– После этого зрелища моя убеждённость не брать пленных только окрепла, – продолжил Долохов и глянул на Соню быстрым взглядом. – Вы осуждаете меня за это, Софи?

Девушка медленно и печально покачала головой:

– Нет, не осуждаю. Я сама никогда не была на войне, не рисковала жизнью на ней, не знаю законов войны – как я могу осуждать? Легко судить и чувствовать себя правым, когда сам в безопасности сидишь в глубоком тылу, далеко от поля боя. Но если ты не был на войне и не знаешь, как ты сам бы повел себя в военной обстановке, то осуждать не имеешь права. Во всяком случае, я так думаю.

– Спасибо, что пытаетесь понять, Софи, – тихо промолвил Долохов, который до этого с замиранием сердца ждал её ответа.

– Я всегда стараюсь сначала понять, а потом судить, – с лёгкой улыбкой отвечала Соня. – Не уверена, что у меня всегда это получается, но стремление такое есть.

– Весьма похвальное стремление, – улыбнулся Долохов в ответ. И оба снова замолчали, неотрывно глядя друг другу в глаза.

Через небольшую паузу девушка снова спросила:

– А как сейчас поживает ваш друг Курагин? Сначала до нас доходили слухи, что он умер от раны, но потом все говорили, что выжил.

– Да, он выжил, – подтвердил Долохов, – хотя долгое время находился между жизнью и смертью от горячки, которая началась после ампутации. Его даже соборовали и причастили, думали, что он скоро покинет этот свет, так он был плох. После этого, видно, и пошли слухи о его смерти. Но он выкарабкался и теперь живёт в поместье, которое ему досталось от отца. Старый князь Василий умер год назад, его очень подкосило несчастье сына и таинственная смерть дочери Элен, вы тоже должны о ней знать.

Соня кивнула. Она действительно несколько раз видела красавицу Элен, первую жену Пьера Безухова, и слышала слухи о её смерти. Официально она умерла от какой-то простуды. Но Наташа вскоре после брака с Пьером рассказала Соне по секрету, что на самом деле Элен погибла от того, что ей пришлось избавляться от ребёнка, которого она нажила от одного из своих любовников. Кровотечение, которое открылось после этой манипуляции, унесло её жизнь. Об этом её муж Пьер узнал от одной из горничных Элен и рассказал после свадьбы с Наташей своей второй жене. Но Соня не хотела обсуждать тайны смерти Элен. Во-первых, она дала слово Наташе, что никому об этом не расскажет, а главное – ей самой не хотелось тревожить прах несчастной женщины, какой бы она грешной не была при жизни, и порочить сплетнями её кончину. Пусть ей теперь только Бог будет судьёй.

Долохов тем временем продолжал:

– Перед смертью князя Василия денежные дела его семьи были совсем плохи. Раньше они как-то держались с помощью Элен, которая была женой богача Безухова. Она могла подбросить деньжат то отцу, то брату, хотя и не очень щедро. Но с её смертью этот ручеёк иссяк полностью. На старшего сына Ипполита надежды нет – он и раньше был каким-то странным, я знал его немного по знакомству с братом, но всё же отец пристраивал его на какую-то государственную службу. Но с годами разум Ипполита вообще начал отказывать. У него какая-то прогрессирующая душевная болезнь, и сейчас он почти полностью невменяем. Ни служить, ни жениться он не может. Когда князь Василий умирал, то разделил своё имущество между сыновьями. Небольшую часть выделил Ипполиту, тот сейчас живёт в одном небольшом имении под присмотром матери. Часть побольше выделил Анатолю, но и эта часть обременена долгами, запутанными обязательствами, что-то заложено, что-то уже готово к продаже за долги. Расстроенные дела семьи Курагиных в прошлом объяснялись безумными тратами Анатоля – то он проиграет в карты огромные суммы, то прокутит. Правда, сейчас он безвылазно сидит в одном из своих поместий, и ни о каких тратах речи уже не идет. Когда-то до войны его отец мечтал поправить денежные дела семьи с помощью женитьбы Анатоля на богачке, но потом оказалось, что это уже совсем невозможно. Анатоль с его инвалидностью выпал из числа выгодных женихов. Теперь никакая богатая невеста за него не пойдет. Зачем богатым невестам калека, если они за свои деньги могу купить себе вполне здорового мужа? Так что ценность Анатоля на брачном рынке богатых невест теперь упала почти до нуля. Именно поэтому сразу после ранения Анатоль рассказал отцу о том, что он уже женат, а отец не стал скрывать этого факта от всего света – всё равно выгодная женитьба искалеченному сыну не светит. Так что теперь все знают, что Анатоль – женатый человек. Сейчас это не секрет ни для кого.

– Ваш друг до сих пор не смирился с тем, что был искалечен? – спросила Софи, которая внимательно слушала Долохова.

Тот отрицательно покачал головой.

– Нет, не смирился. Его имение находится в соседней губернии, я несколько раз наведывался к нему за этот год. Знаю, что некоторые наши знакомые из Москвы или Петербурга тоже пытались навестить его, но он никого не принимал. Только мне сделал исключение по старой дружбе. Сейчас он пребывает в постоянном унынии и совсем не пытается чем-то развеяться и наполнить свою жизнь. В прошлом году я с превеликим трудом вытащил его в Москву, чтобы сделать подходящий протез для его ноги. Культя его отлично зажила, ампутация у него значительно ниже колена, так что протез давным-давно можно было поставить. Но он ходил на какой-то деревяшке с костылем и не хотел ничего менять, ему было на всё плевать. Мне, однако, удалось его уговорить съездить в Москву к отличному мастеру, который делает прекрасные протезы. Сами понимаете, после войны у него работы было много. Анатоль кое-как согласился, но всё то время, что мы прожили в Москве, ожидая, когда протез будет готов, не вылезал из дома, который я снял для него и меня. Даже мать и брата не захотел видеть. После установки протеза я хотел несколько раз его вытащить – хоть в театр, хоть к цыганам. Так он тоже категорически отказался. А ведь протез ему сделали удачный, он ходит свободно, разве что немного прихрамывает при ходьбе. Танцевать на балах, конечно, он уже не может, но вполне можно было хоть изредка появляться в обществе. Сейчас не только он в таком положении, многие во время войны потеряли то руки, то ноги. И никто им не колет глаза, наоборот, их почитают как героев войны. Но Анатолю постоянно кажется, что над ним будут смеяться и издеваться, вспоминая, каким он был прежде и каким стал. Я пытался разубедить его в этом, но он упёрся и стоит на своём, не желает покидать деревню и показываться на глаза людям.

– А что насчет жены вашего друга? – спросила Соня. – Вы сказали, что он женат, но долгое время скрывал этот факт. Кто его жена, что с ней стало?

– Я мало знаю про неё, Анатоль предпочитал о ней не говорить вообще, а я не выспрашивал, – отвечал Долохов. – Знаю только, что она полячка, дочь какого-то полуразорившегося шляхтича. Они познакомились, когда полк Анатоля стоял в Польше в 1809 году. Между ними случился страстный роман, об этом узнал её отец, пригрозил Анатолю крупными неприятностями за совращение невинной девицы и заставил Анатоля жениться. Вскоре после венчания Анатоль уехал, оставив жену в её семье. Потом высылал им деньги, чтобы она оставалась на месте и не пыталась приехать и объявить об их браке. Больше всего Анатоль боялся, что о его женитьбе прознает отец. Но после ранения и ампутации смысла скрывать уже не было, и он обо всём рассказал князю Василию. Того будто громом поразило – не о такой жене он мечтал для сына. Незадолго до смерти князь Василий посылал своих людей в Польшу узнать, что стало с женой Анатоля. Но ничего не узнал. Отец супруги Анатоля разорился окончательно, его имение было продано за долги перед началом войны, сам он умер от этой неприятности. А его дочь как сквозь землю провалилась. У них почти не было родни, и никто не мог сказать, куда она исчезла. А она исчезла в начале 1813 года, когда войска Наполеона отступали из России через Польшу. Там в это время был такой кавардак, война в разгаре, не до того, чтобы следить за какой-то женщиной. Короче, про неё ничего выяснить не удалось. Конечно, она могла погибнуть во время военных действий, и тогда Анатоль – свободный вдовец. Но могла просто сбежать от войны и теперь не даёт о себе знать. Тогда Анатоль по-прежнему женат на ней. Она в любой момент может появиться на пороге его дома и потребовать вступления в свои права жены.

Примечание:

[1] Одним из прообразов Фёдора Долохова в романе «Война и мир» был известный командир партизанского отряда войны 1812 года Александр Самойлович Фигнер. Именно из биографии Фигнера Толстой внёс в образ Долохова ту черту, что он во время войны приказывал своим людям французов в плен не брать («Война и мир», том 4, часть 3, глава 8). Фигнер тоже не брал пленных, он приказывал своим людям либо расстреливать их, либо вешать. Объяснением его жестокости к пленным все считали случай, когда в начале своей партизанской деятельности он со своим отрядом увидел разграбленную и уничтоженную французами деревню. Население деревни почти полностью было перебито (за исключением тех, кто успел сбежать), церковь осквернена, а главное – были найдены трупы изнасилованных женщин, в числе которых были даже несколько малолетних девочек. Это страшное зрелище настолько потрясло Фигнера, что он дал себе слово в плен французов больше никогда не брать и отдал соответствующий приказ своим людям. Этот момент из биографии Фигнера я внесла в свой образ Долохова.

(Продолжение Главы 4 следует)
___________________________________

Неожидано… гибель семьи Долохова Учитывая, как в романе он был привязан к матери и сестре, действительно можно понять его жестокость с пленными французами.

Да, я сочла такое объяснение вполне имеющим право существовать. Кроме того, я писала раньше, что Долохову нужно было за много чего покаяться в жизни, прежде чем Соня согласилась бы принять его предложение. Момент гибели семьи, который он воспринял как наказание за грехи прошлой его довоенной жизни, вполне мог повлиять на него таким образом, что он решил бы хоть как-то пересмотреть свою жизнь и внести исправления в свое прежнее бесшабашное поведение. Бесшабашное, а временами даже и не слишком порядочное.
___________________________________

 » Глава 4 - окончание

Выслушав рассказ Долохова об Анатоле, Соня спросила:

– Как вы думаете, ваш друг когда-нибудь смирится с тем, что стал инвалидом?

Долохов пожал плечами:

– Не знаю. Но понимаю, почему ему труднее смириться, чем другим людям, которые получили подобные же ранения и так же потеряли либо руку, либо ногу.

– Почему же? – Соня выглядела по-настоящему заинтересованной.

– Да потому, что другие люди, скорее всего, не вели настолько блестящий образ жизни, какой вёл Анатоль до своего несчастья. Они были обычными людьми. А Анатоль – князь, аристократ высшей пробы, признанный красавец, кумир всей светской молодёжи. Им восхищались и ему подражали, как никому. Ему нестерпима мысль, что все это им потеряно, и теперь он будет вызывать только жалость у тех, кто прежде смотрел на него в восхищении снизу вверх. Другие, которые и до ранения не были особо блестящими людьми, могут скорее смириться со своей потерей. А вот ему труднее, потому что он потерял больше их, – завершил Долохов.

– Кажется, вы правы, – задумчиво протянула Соня. – А вы очень хорошо знаете вашего друга и разбираетесь в его настроениях.

– Это нетрудно, – улыбнулся Долохов. – Мы знакомы много лет, и я хорошо изучил его за это время.

– Вы будете по-прежнему помогать ему, чтобы он как-то вышел из своего состояния? – девушка внимательно смотрела на Долохова.

– Постараюсь, – ответил он. – Это долг старой дружбы. Бросить его в одиночестве… боюсь, что он опять дойдет до мыслей о самоубийстве.

– Я думаю, и вам тоже легче, когда вы заботитесь о нём. – Долохов недоуменно поднял бровь, а Соня пояснила, – Вы много потеряли с потерей вашей семьи. Хорошо, что появился хотя бы ещё один человек, который вам небезразличен – ваш друг.

– Возможно, вы правы, – тихо ответил Долохов. И прибавил, – спасибо вам, Софи, что выслушали про мою несчастную семью, про войну… выслушали и не стали судить строго.

После этих слов Долохов, совершенно не спрашивая разрешения Сони, осторожно взял одну её руку, отстегнул пуговичку на перчатке, стянул её и приложил обнажившуюся ладонь Сони к своей щеке. Несколько мгновений они простояли так, чувствуя, как их охватывает ощущение прежде неизведанной ими близости друг к другу. Соня первая испугалась этого ощущения, отняла ладонь, натянула на неё перчатку и отошла немного в сторону, полуобняв какое-то дерево и прислонившись к нему. Долохов мысленно ругнул себя: чёрт, она вроде как снова испугалась его.

Но Соня не боялась. Больше не боялась его, как прежде. Просто после случившегося разговора, когда она узнала много нового о Долохове, и особенно после интимного момента с прижатой к его щеке рукой, она почувствовала, что их отношения раз и навсегда изменились. Надо было как-то приспособиться к этому изменению, что-то решить про себя и про него – что будет с ними дальше. Но в голове её был сумбур, и она не могла решиться ни на что.

– Софи, вы что, опасаетесь меня? Помните, вы намекнули в нашем разговоре о близнецах людей в животном мире, что вам стоит меня опасаться? – прозвучал голос Долохова за её спиной.

Она молча отрицательно покачала головой, но не повернулась к нему.

– Тогда в чём дело? – спросил он её, подходя ближе.

– Я не знаю. Не спрашивайте, – отвечала она глухо.

– Или дело в том, что вы до сих пор любите вашего кузена? Даже после его свадьбы с другой? – продолжал допрос Долохов.

Соня горько усмехнулась. Он думает, что она до сих пор тоскует по Николаю. И что вчера смотрела на семейную сцену Ростовых с тоской по кузену. Девушке снова захотелось объяснить, что на самом деле тоски по Николаю в ней уже не было. А единственное, по чему она тосковала, созерцая, как Марья и Николай играют с их сыном – это о том, что у неё, Сони, никогда уже не будет своей семьи и детей. А ведь она о них мечтала всегда. Но как это объяснить Долохову? А вдруг он воспримет её слова о тоске по семье как намёк на то, что она ждёт от него нового предложения руки и сердца. И тогда он действительно может повторить своё давнее предложение. А она к этому была не готова. Решиться соединить сейчас свою судьбу с Долоховым она не могла. Слишком много сомнений до сих пор вызывал в ней этот человек.

– Нет, прежних чувств к Николаю у меня нет, – немного помедлив, сказала Соня. Долохов взял её за плечи и мягко заставил повернуться к нему. Она, впрочем, не противилась и прямо посмотрела ему в лицо своими огромными колдовскими глазами. – Но я не чувствую себя готовой начать что-то новое. – «Начать что-то новое с вами, пока у меня нет уверенности в том, что ваша жизнь за те годы, что мы не виделись, изменилась хоть как-то», – прибавила она про себя, но вслух этого не сказала. – Поймите, мне нужно время. – «Я должна разобраться, что вы за человек и можно ли мне довериться вам», – опять про себя прибавила она.

Долохов начал терять терпение. Он опять по-своему понял то, что она не досказала. Он по-прежнему думал, что Софи всё же продолжает тосковать по кузену, хотя она и утверждает обратное. Неужели этот дурак Николай продолжает стоять между ним и самой для него желанной женщиной на этом свете?

– И сколько же вам нужно этого времени? – спросил он. – Ещё девять лет? Меньше? Больше? Так и вся жизнь пройдет – и моя, и ваша. Вы же не можете не понимать – сюда я приезжаю только ради вас. Но я не могу бесконечно делать это и терять время. Николай и так не слишком меня привечает, просто терпит, но мои два визита ему очень не понравились, я же вижу. Хотя он соблюдает внешнюю вежливость, но не пытается приглашать меня приезжать сюда запросто, как своего друга Денисова. Наконец, у меня много дел в имении, поэтому завтра я уезжаю. Осень я должен потратить на то, чтобы докончить ремонт в доме – заделать несколько дыр в крыше и последить за тем, как перекладывают печи. Зимовать в холодном нетопленном доме, где текут крыши – это, знаете ли, не самое лучшее. Кроме того, мне надо заняться делами конского двора, достроить конюшню. Пора уже начинать, и это дело не зависит от времени года. В прошлый раз я купил здесь, в вашем городке, отличных лошадей, и пора пускать их в дело.

Соня удивилась:

– Вы же говорили в этот ваш приезд, что в прошлый раз вам не удалось подобрать подходящих лошадей?

Долохов рассмеялся:

– Вы самая умная женщина из всех, кого я знаю, но в чём-то вы удивительно наивны, Софи. Это был просто предлог, который мне пришлось изобрести, чтобы был повод объяснить мой повторный визит в Лысые Горы. Или вы думаете, что я наведываюсь сюда ради якобы возобновлённой дружбы с Николаем? Мне не нужна его дружба, мне всегда было нужно лишь одно – возможность видеть вас. Но вот и второй мой визит заканчивается ничем. А больше приехать, по крайней мере, в этом году, я не смогу. Всю осень буду занят. И что мне теперь прикажете делать? – его светлые глаза требовательно впились взглядом в лицо девушки.

Соня перевела дыхание:

– Давайте сделаем паузу. Хотя бы на эту осень. А потом решим, когда снова увидимся. Я сказала вам, что мне нужно время, чтобы разобраться в себе. – «И в вас», – снова мысленно прибавила она. – Дайте мне это время. Хотя бы несколько месяцев. Полгода, не больше. И ещё – если мы не сможем встречаться из-за вашей занятости в имении, то могли хотя бы переписываться. Можете вы согласиться на это?

Долохов нахмурился, но потом отвечал, тяжело вздохнув:

– А у меня есть выбор? Хорошо, я согласен на ваше чёртово условие – сделаем перерыв на эту осень. Вы будете заниматься своими делами в этом доме, я – своими в моём поместье. А писать… писать я согласен, хотя и не отношусь к слишком пылким поклонникам этого способа общения. Мне гораздо больше нравилось бы видеться с вами и говорить. И я согласен подождать полгода, чтобы вы разобрались в себе, в своих чувствах к Николаю, и я, наконец, смог бы говорить с вами о нас и наших отношениях без всяких недоговорённостей и оглядок на ваши прошлые чувства к кузену.

– Спасибо вам, – признательно ответила Соня.

– Да за что? – усмехнулся Долохов.

– За то, что не пытаетесь давить на меня, – улыбнулась в ответ она.

– Насколько я успел узнать ваш нынешний характер, давить на вас – занятие абсолютно бесполезное.

После этого полушутливого признания Долохова они оба рассмеялись и пошли обратно к дому. Когда они подошли к крыльцу, Долохов засунул руку в карман, вытащил какой-то листок и протянул его Соне.

– Это для вас. Возьмите.

Соня развернула и увидела на листке написанные слова того цыганского романса, который она разучила, но из которого запомнила только один куплет.

– Откуда это у вас? – удивлённо спросила она.

– Съездил сегодня утром в табор, – объяснил Долохов. – Там попросил Степаниду – ту самую цыганку, которая пела романс – ещё раз спеть его по куплетам. Она пела, а я записывал. Помните, вы говорили, что запомнили лишь один куплет? Теперь у вас есть все слова этого романса. Считайте это ещё одним моим извинением за те жестокие слова, что я наговорил вам вчера днём.

– Это так мило с вашей стороны. Огромное спасибо, – признательно сказала Соня. Она действительно была глубоко тронута. Для неё уже никто давно ничего не делал. Потом прижала листок к груди, улыбнулась Долохову и пошла к себе.

Вечером после ужина Соня опять музицировала для семейных и гостей. Она сыграла пару пьес на фортепиано, а потом взяла гитару и исполнила цыганский романс. При этом пела уже все куплеты. Её слушала вся семья, но у Долохова было ощущение, что она поет только для него. А когда он пришёл в свою комнату, то его ожидал приятный сюрприз – на столе в вазе стоял оригинальный букет. Несколько астр и гвоздик, пожелтевшие и покрасневшие кленовые листья, засохшие веточки какой-то травы, гроздь уже красной рябины… Все это было так необычно перемешано, что создавало впечатление диковатой природной красоты в самом начале увядания. Как будто Софи принесла в его комнату кусочек начинающейся осени. Рядом с букетом лежала записка: «А это моё извинение за мои жестокие слова, сказанные вам вчера». Слова «моё извинение» были подчёркнуты.

Долохов слегка коснулся букета и задохнулся от волнения – как будто между ним и Софи протянулась первая, ещё тонкая и непрочная ниточка. Знак, соединяющий их.

На следующий день утром Долохов уехал. Софи попрощалась с ним в присутствии всех членов семьи Ростовых, то есть абсолютно официально, и получила в ответ такое же официальное прощание от него. Только в самом конце прощания, когда все уже расходились, он подошёл ближе к ней и сказал тихо:

– Благодарю вас за вчерашний букет. Они прекрасен. Жаль, что я не могу взять его с собой.

Девушка улыбнулась.

– Наконец-то нашёлся хоть кто-то, кто оценил мои букеты. Большинство считает их странными. – И тихо добавила. – Приезжайте ещё раз. Хотя бы зимой. Обещаю, что буду составлять букеты для вашей комнаты каждый день. У нашего садовника отличная оранжерея, и цветы с растениями там растут и цветут круглый год.

А после его отъезда Соня поняла, что одиночество обрушилось на неё с новой силой. Никогда прежде она так остро не чувствовала своей отчужденности от семьи Ростовых. Всегда пыталась внушить себе, что она является вполне законным членом её. Но больше обманывать себя она не хотела. Она здесь чужая и будет чужой всегда. Ростовы так и не признали её своей, как ни старалась Соня стать вровень с ними. И теперь уже ясно, что никогда не признают. А за те недолгие дни, которые она провела с Долоховым, она впервые за много лет почувствовала – какая она, настоящая душевная близость. Как это приятно, когда тебя слушают и твоим мнением интересуются. Когда кому-то интересна ты сама, а не то, что можно от тебя взять: чтение книг старой графине и уход за ней, бесконечные домашние хлопоты вместо графини Марьи, выполнение за неё обязанностей хозяйки дома. Ведь больше ни за что здесь Соню не ценили – она теперь это хорошо понимала. Если бы она не выполняла практически работу бесплатной наёмной прислуги, то она была бы здесь никому не интересна.

А вот Долохову она была интересна. И самое главное – он стал интересен ей. За маской буйного наглеца и сорвиголовы, которая пока держалась на нём, она почувствовала более глубокую и серьёзную личность. Особенно после беседы в аллее. Вот только уверенности в том, что он изменился окончательно, у Сони не было. Ведь и прежде были в его жизни моменты, когда он вёл относительно спокойную жизнь. Как, например, тогда, когда девять лет назад ухаживал за ней. А потом на него снова что-то находило, и он срывался в прежний разгул, или вообще кидался на поиски приключений и опасностей. Она знала об этой его особенности из рассказов Николая. После своего проигрыша в карты Долохову кузен часто рассказывал и ей, и всем семейным, насколько неустойчивы были настроения его бывшего друга. Как легко он мог, соскучившись спокойной ежедневной жизнью, вдруг почувствовать потребность выйти из неё с помощью разных странных и необузданных выходок. И тогда Долохов снова начинал искать острых ощущений, рискованных приключений, ставить на кон свою и чужие жизни.

Что, если и сейчас она застала Долохова просто в минуты относительного спокойствия и приняла эти минуты за что-то уже неизменное для него? Но если он остался прежним, то рано или поздно эти минуты пройдут, он снова сорвётся и опять его потянет на буйные выходки и опасные авантюры. Соне не хотелось обмануться и принять период затишья за что-то постоянное в жизни Долохова. Ей надо было время, чтобы убедиться в том, что его снова не понесёт по волнам бурного житейского моря. Поэтому она и выговорила себе хотя бы полгода, чтобы внимательнее присмотреться к нему и понять – постоянны ли изменения в нём или это только на время.

Самое тяжёлое в принятом ей решении заключалось в том, что она уже понимала – физически её тянет к Долохову. Соня всегда была честна с собой и поэтому не стала лгать себе и отрицать, что в её душе постепенно разгорается страстное притяжение к этому странному, не похожему на других и столь влекущему человеку. Но сделать ставку только на физическую страсть в отношениях с ним она не могла. Девушка прекрасно знала, что многие женщины расплачивались вечным несчастьем, испытав и утолив страсть с недостойным мужчиной. Об этом она читала в литературе, слышала многие случаи из жизни, да и собственная её кузина Наташа чуть не загубила всю свою жизнь из-за страсти к обманщику Курагину, лишь Соня спасла её от окончательной гибели. Пройти по той же дорожке, по которой прошли все эти женщины – и настоящие, и выдуманные – Соне совершенно не хотелось. Значит, ей придётся думать, приглядываться и стараться лучше узнать нынешнего Долохова – изменился ли он и может ли быть сейчас достоин её доверия.

Печальнее всего для Сони было то, что поговорить о том, что её мучило, ей было совершенно не с кем. От Ростовых она отдалилась окончательно, хотя и жила с ними рядом, бок о бок. И всё равно чувствовала себя оторванной от этой семьи и полностью одинокой. Единственным утешением в этом чувстве одиночества для неё стали письма, которые теперь приходили от Долохова, и те ответы, которые она писала к нему. Впрочем, эти письма были вполне однообразны – он описывал дела по имению, которыми был занят, она в ответ тоже описывала свои занятия в Лысых Горах. О своих чувствах друг к другу они не писали. Соня не была готова определиться в этих чувствах, а Долохов свято соблюдал обещание дать ей время – полгода. Девушка была уверена, что в этой переписке пройдет вся осень, возможно, и зима, если Долохов зимой не сможет приехать в Лысые Горы, как вдруг неожиданное событие перевернуло эти планы.

От Пьера Безухова и Наташи, которые ещё в начале осени покинули Лысые Горы и переехали в одно из имений Пьера, пришло приглашение Ростовым посетить Петербург. Там Пьер и Наташа намеревались провести пару зимних месяцев. Соня была уверена, что если приглашение будет принято, то поедут только Марья с Николаем, а её, Соню, оставят следить за хозяйством, домом и развлекать старую графиню. Зачем тратить деньги на перевоз в столицу нищей приживалки, которая давно потеряла надежду выйти замуж и иметь семью? Но случилось неожиданное: старая графиня тоже изъявила желание поехать в столицу. Ей захотелось в кои-то веки побывать в петербуржском доме Наташи и Пьера и посмотреть своими глазами, как они там устроились. Захотелось навестить старых подруг, которые жили в Петербурге, вроде матери Жюли Друбецкой или княгини Анны Михайловны Друбецкой, единственный сын которой, Борис, был женат на Жюли. Как не отговаривали её Марья, а особенно Николай, ссылаясь на некрепкое здоровье старой графини, она стояла на своём и твердила, что давно не чувствовала себя так хорошо и вполне может перенести поездку. Пришлось уступить. Но при этом возникла необходимость взять с собой компаньонку графини Белову и Соню тоже, потому что без них старая графиня не хотела ехать. Поэтому Соне объявили, что через месяц, в начале нового года, они всей семьей поедут в Петербург гостить к Пьеру и Наташе.

Соня сама не знала, как отнестись к этой новости. С одной стороны, поехать ужасно хотелось: она когда-то очень любила проводить время в Петербурге, где до войны иногда жили Ростовы. Хотелось побывать в опере или театре, попасть на музыкальные вечера, которые она прежде очень любила. О балах она, разумеется, уже и не думала; времена, когда она танцевала на балах, давным-давно для неё прошли – так ей казалось. С другой стороны, она понимала, что в её затрапезных туалетах её никуда не примут и не пригласят. Даже в театр нельзя будет выйти. Её старьё было позорным даже для деревни, недаром Долохов заметил это. А уж «щеголять» в подобных обносках по модным столичным салонам Петербурга было вообще немыслимо.

Но мнения Сони никто не спрашивал, как обычно, просто велели готовиться к поездке. Её подготовка заключалась в основном в том, что она собирала и упаковывала вещи, которые пригодятся старой графине, для себя-то ей особо нечего было собирать. Кроме того, она сообщила в одном из писем Долохову, что в январе они уедут в Петербург месяца на два, и если он хочет продолжить их переписку, то лучше присылать письма на адрес городского дома графов Безуховых.
___________________________________

 » Глава 5 (декабрь 1815 года-январь 1816 года) - начало

___________________________________