Чужая

Здравствуйте, Надя!
Очень интересное начало произведения, и чувствуется максимальное погружение в историю той поры. Честно говоря, я тоже плохо знакома с историей Царства Польского, разве что, обрывочно с биографиями некоторых монархов, но не в ту пору, когда Польша принадлежала России.
Вообще, интересное совпадение - разговаривали сегодня с девочкой, которая жила во Львове, она утверждает, что Львов, например, всегда до Революции был австро-венгерским. Но мне иное представилось - невероятный масштаб Российской Империи. Это сложно представить, а ведь это функционировало и работало!
Интересно, конечно, как отложилось в сознании и культуре Польши российское влияние. В вашем произведении поляки предстают не очень симпатичными, чересчур заносчивыми.
Мне, как и девочкам, понравился ваш стиль, очень высокохудожественно!
Напомнило мне такие произведения, как "Прокаженная" и "Саломея". Их, помимо того, что действие происходит в Польше примерно в то же время, с вашей "Чужой"сближает даже название (да, название, как мне мне показалось, в том же духе , с ноткой надрывной печали).
Такое с наскоку не прочитаешь, хочется читать вдумчиво. Скачаю себе в электронную книжку, увы, глаза устают от внимательного чтения с экрана ноутбука.
_________________

Cappuchina, мне очень приятно было читать ваш отзыв. Спасибо. Тот факт, что вы плохо осведомлены об истории Королевства Польского, не значит, что мы не можем и дальше общаться. Мне, например, ваша работа над темой "Герцогини из Эно" понравилась. Люблю такие вещи. Знаете, что я заметила? Что у людей, которые пишут стоящие вещи мало подписчиков. То же самое наблюдала у девочки, пишущей о Ричарде Глостере. Руки пока не дошли ей написать, только первую главу прочитала и вступление, но надо бы. Так, о чем это я? А, о том что люди предпочитают не напрягать мозг, читая серьезные вещи, а ищут легкие способы отвлечься от реальности! Да простят меня они. Вот, сказала!
Свою тему пишу потому, что выросла на рассказах моей бабули, которая меня с ложки кормила и сказки рассказывала о панах, Радзивилах (там, где я живу, есть два их замка -- Мирской и Несвижский, -- поблизости, 16 км от дома). И земля, где мой дом, до революции, принадлежала Радзивилам и мелкой шляхте. Все родное, все близкое. В общем, это территория Западной Беларуси. У нас нет, к примеру, в быту определения "католик" . Люди, принадлежащие к католической церкви, а их половина населения в местности, всегда называют себя "поляками". Хотя это те же белорусы, только обросшие польским мясом. И они отличаются от православных . Более заносчивые, горделивые, ( что, поделаешь, поляки и есть такие в целом), менее приветливые, хозяйственные. А православные более простые.
По поводу, девочки из Львова, скажу, что она права. Львов, как и Закарпатье в целом, большая часть территории современной Молдовы (Валахия), были под Австро-Венгрией. Может, оттого и нет по сей день на несчастной Украине взаимопонимания между ее восточными и западными частями. Люди там по менталитету абсолютно противоположны, как полюса.
Ну, кажись, высказалась!
___________________________________

Добрый день, Надежда!
Принимайте в читатели! Увидела ИЛР, и зашла в Вашу тему и начало заинтересовало! Очень понравилось изображение Баси.
Надежда, планируете большой роман?

Ирина, здравствуйте. Всегда приятно знать, что люди читают твое детище. Четкого, последовательно плана у меня пока нет, я человек спонтанный, но все же, основные задумки давно уже вырисовались. Не знаю, сколько получится по объему, наверно много, но рассчитываю на две части романа: до восстания, и, собственно, само восстание, и его влияние на судьбы героев. К тому же, хочется каким-то образом в мою писанину внести атмосферу того времени и места, прорисовать получше образы героев, не только главных, но и второстепенных. А это все исторические мелочи и детали, придающие повествованию достоверность. Потому, видимо, получится объемная вещь.
___________________________________

Надежда, а хеппи энд планируете?

igera, а как бы вам хотелось? Я еще раздумываю. В целом, я за правду жизни в литературе. Любовь предпочитает равных. Но как-то привязалась к героям, неохота им кровь пускать, хотя понимаю, что без нее в моей теме никак не обойтись.
___________________________________

Конечно, хотелось бы ХЭ Хотя по правде жизни хорошего конца в то время ...
Но, очень хочется ХЭ Я не люблю книги с плохим концом
"Прокаженная" - отличная книга, но перечитывать ее не буду.
Ну как то так

А "Унесенные ветром" перечитываете? Уверена, что читали и перечитывали. Там ведь тоже финал, грустный. Есть, конечно, надежда, но... Постараюсь угодить всем, и любителям драмы и любителям ХЭ
___________________________________

"Унесенные ветром", конечно, читала! Но не перечитывала! Может, после фильма какие то моменты уточняла как в книге написано.
Но в своей библиотеке имею и "Прокаженную", и "Знахарь", и, конечно, "Унесенные ветром"

Надя, вы очень интересный собеседник .

Разумеется! Вообще, хотя я плотно сосредоточилась на истории Англии второй половины 14го века, я интересуюсь всем интересным в истории любого периода. Мне интересна история человеческая, в лицах, плоти и крови, а не сухих датах. Появится интересная статья, книга - все, загораюсь, интересуюсь.))
Кстати, когда-то у в юности у меня был замысел написать о польской девушке и русском князе))).
Очень интересно, что история Польши у вас, получается, буквально в крови. Неудивительно, что вам захотелось написать об этом, и что вы ТАК об этом пишете, словно сами переживаете историю Баси. У вас безумно красивый, насыщенный, художественный язык.


Я заметила такое, но нахожу этому не одну причину:
1. Некоторые произведения читаются тяжелее. Это может быть и особенность авторского стиля. В большинстве мы - начинающие писатели, только пробующие перо. Объективно говоря, это может быть и проблема самого автора. Я признаю, что мое произведение может быть не всем интересно и не всем покажется достойным для того, чтобы потратить на него время. А ведь нам без критики никуда!!! Отзывы читателей - это хлеб и вода, иначе руки опускаются))). Мне хотелось бы, чтобы каждый зашедший написал бы хоть одну строчку, пусть ругательную, чем прошел мимо))).
2. Серьезные произведения - не совсем форумный формат. Возможно, что большинство приходит сюда именно за "десертом", а глаз, пробегая по строчкам, машинально пугается чего-то типа "Войны и мира" и бежит дальше. Вдобавок, нужно ждать выкладки... Хорошо, что все-таки находятся и собеседники, и читатели-родственные души для всех! Произведение Виктории про Ричарда Третьего мне очень нравится, она писала его около семи лет, поэтому с ним точно стоит ознакомиться.
3. Еще, возможно такое, что часто постоянные гости на форуме - сами начинающие писатели, которые ревниво относятся к своим собственным детищам и им не всегда хочется читать чужое. Я иной раз и сама рада была бы прочитать какие-то произведения, из симпатии к автору, но или формат не мой (например, я редко читаю фэнтези), или времени нет, и как-то все не совпадает.
Вы очень интересно написали о белорусских поляках! Я даже не подозревала, что Белоруссия такая разная! Обязательно скажу своей подруге по поводу Львова, а то мы даже поспорили с ней))). Она, кстати, с Западной Украины родом. И да, ощущается, что, в отличие от Востока, там никогда особо не стремились слиться в одно государство с Россией. Даже во времена СССР.
_________________

 » Глава №10

Станислав Яновский удобно развалился на длинной кушетке, стоявшей вплотную у деревянной балюстрады веранды, закинув на перекладину скрещенные ноги, обутые в сапоги для верховой езды. К обнаженной до пояса груди он прижимал гитару, лениво трогая пальцами струны на грифе, пытаясь извлечь из инструмента звуки веселой народной песенки. Но получалось у него не очень хорошо. «Hej, tam gdzieś znad czarnej wody, wsiada na koń kozak młody… (Эй, там где-то над черными водами, сядет на коня казак молодой… - пол.) Мг-м –м…»
-Замолчи. От твоего воя, друже, жить не хочется.
В Яновского полетел хромовый сапог. Посвистев над ухом, он грохнулся возле кушетки, на которой лежал пьяный шляхтич, сбивая порожние бутылки из-под вина. Раздался звон разбитого стекла. Сташек, пьяно хохотнув, заорал во всю глотку опять слова песни севшим голосом, резко ударив пальцами по струнам:
- Hej, hej, hej sokoły! Omijajcie góry, lasy, doły. Dzwoń, dzwoń, dzwoń dzwoneczku, mój stepowy skowroneczku… (Эй, эй, эй, соколы! Облетайте горы, леса, долины. Звон, звон, звон, звоночек, мой степной жаворонок… - пол.)
В дверях, выходивших из дома на веранду, появилась голова пожилого слуги. Он окинул взглядом беспорядок, царивший вокруг, тяжко вздохнул, догадываясь, что паны опять что-то разбили, и бесшумно прикрыл за собой обе створки, исчезая в глубине покоев. Изменить он ничего не мог, потому ушел подальше с глаз хозяина, крестясь и прося Бога, чтобы его пан скорее протрезвел, а другой – убрался вон.
Они бражничали ночь и большую часть утра с тех пор, когда Станислав приехал верхом проведать друга в фольварке Трилесье. Пан Кшиштофф третьи сутки отлеживался у себя «берлоге», не принимая и не пуская никого на порог. Желающих проведать и посочувствовать, и, естественно, позлословить, на этом самом пороге побывало немало. Соседи, их жены, кузены, дальняя родня по материнской и отцовской линии, и родня родни. Доброжелателей сжигало любопытство, желание узнать из первых рук о стычке жандармов и беглых мужиков в лесу, принадлежавшем пану Вериге. В парадные двери стучали без конца, и вскоре у дворецкого мозоль сел на языке от того, что он повторял одну и ту же фразу: «Милостиво просим нас простить, но пан не принимает».
Взглянув в зеркало после того, как уездный доктор «заштопал» рану на щеке, Матиевский понял, что в ближайшие недели никого видеть не желает.
- Вы молитесь и возблагодарите Бога, что сие художество не оказалось ниже пояса, - сказал серьезно доктор, человек с неиссякаемым чувством юмора, от которого Матиевского пробрал до костей озноб. – Красавцем вам не быть. Увы и ах! Зато потомства не лишились. И на том скажите спасибо.
Наложив повязку, врач оставил порошки и баночки с притираниями против нагноения. Несколько раз пояснил экономке, как их использовать, чтобы повреждение пана как можно скорее зажило. После уехал, пообещав в ближайшее время наведаться и проверить, как у пациента идут дела. Работы у эскулапа прибавилось помимо Матиевского. Дома в Соколах лежал становой пристав Бурмин, которому мужика сломали ногу, да и поколотили изрядно. А в уездной лечебнице на койках стонали раненые жандармы, за которыми нужно было ухаживать. Раны были, большей частью, колотые и резаные. Справно хамы косами и вилами орудовали, рубили и кололи, словно фарш домашний на свиные колбасы заготавливали.
Кшиштофф, сидевший в плетеном кресле напротив Яновского, допивая последний стеклянный келих (кубок, бокал на тонкой ножке – бел. и укр.) домашнего вина, которое отлично умела ставить из смородины и паречки (красная смородина- бел. ) его экономка пани Фелиция, или попросту - Феля. Он, чувствовал: пора остановиться, пока они со Сташеком не разнесли дом в пух и прах. Прошлогодние запасы экономки подверглись разграблению со стороны двух нетрезвых панов, вздумавших спуститься в погреб на поиски «средства от меланхолии», которое Феля разливала в пустые бутылки от дорогих вин.
- Когда едешь? – поинтересовался Кшиштофф у Яновского.
Тот, продолжая наигрывать на гитаре, неопределенно пожал плечами.
- Может завтра. Нет, послезавтра. О, дьявол! После Троицы. Да, точно, после Троицы.
Меж ними не существовало секретов. Так повелось в малолетства, когда вместе шалили, делали пакости слугам, дрались, как петухи с дворовой ребятней, и опять мирились. Кшисек для Сташека был намного ближе и роднее, чем собственный брат Михал, с которым они так не сумели найти общего языка за всю жизнь. Яновский и его товарищ детства часто шли об руку по жизни: оба учились в старейшем на территории западно-славянских земель университете в Кракове (правда, пану Кшисеку так и не довелось получить диплом бакалавра философии по причине смерти отца). На пару с однокурсниками пьянствовали и дебоширили в городских шинках (питейное заведение, кабак – пол., бел., укр.) по причине острой нехватки грошей на дорогие ресторации; тискали пышных паненок, прислуживающих за столом; ходили в кварталы Кракова, где находились, опять же, недорогие бордели, в которых за целковый можно было дать волю пьяной юношеской фантазии. Учились паничи мало и плохо, лекции посещали лишь затем, чтобы не вылететь с треском за двери университета. Зато гуляли много. По возвращению Станислава из Европы, куда его отправил отец, подражая английской манере завершать образование, в его нечастые, но памятные соседям наезды в Мостовляны, друзья опять близко сошлись, куролеся по местечковым корчмам, ухаживая за благородными паненками и не обделяя вниманием простых селянок.
Они всегда и всем делились: не только добром, но и мыслями. Матиевский был в курсе событий, происходивших вдалеке от сонного уезда. Знал о существовании заговора, тщательно разрабатываемого в Варшавском центральном комитете. Он не пытался вникать в подробности, которые случайно всплывали в разговорах со Станиславом, особенно на пьяную голову. Хранил спокойный нейтралитет, волнуясь больше о своей мануфактуре и хозяйстве, чем о мифических возможностях отделения Польши от Российской империи и восстановлении ее границ в рамках 1772 года с помощь вооруженного восстания. Случись восстание, и он мог стать банкротом. Любая война или бунт несли разрушения и смерть, подрывали экономику, одним махом круша то, что человек строил годами. Для себя Матиевский не желал подобной участи, как не желал ее и Яновский по собственным причинам. Их край и прежде сотрясало не одно восстание. Но к Костюшко и главарям Ноябрьского восстания тридцатых годов власти отнеслись терпимо, даже чересчур мягко, желая проявить лояльность по отношению к полякам. Кое –кого сослали, лишили земель и дворянского звания, упразднили сейм и польское войско, ввели единую денежную систему , действовавшую на территории всей Империи, а также единую систему мер и весов, превратив Польшу и ее воеводства, в большую российскую губернию. Да, русский сапог здорово дал под дых шляхтянскому гонору и национальному сознанию, но крови пролилось немного. Ныне же самодержавие вряд ли еще раз подставит лицо для новой пощечины. По нему били и так с завидным постоянством.
Глядя на небрежно развалившегося товарища, Кшиштофф думал, что всегда немного завидовал Станиславу Яновскому, его легкости и непринужденности бытия. Хорошо родиться младшим в семье и пользоваться неограниченной свободой. Это Михалу указывали с пеленок куда стать, как сесть, что говорить, настраивая на нужный лад, готовя в преемники майората. Сташек, которому участь наследника не грозила, по большей части времени был предоставлен сам себе. «Никто мне не указ», - любил повторять друг. Так было до недавнего времени.
- Отчего после праздников? Не сейчас? - поинтересовался Кшиштофф, заранее зная ответы Сташека.
- Соболевские не уехали. Слышал, будто собираются отбыть после Троицы в Варшаву. Скорее бы, а то мне панна Янина, как заноза в заднице.
Кшиштофф потупил взгляд, делая вид, что рассматривает ногти на пальцах. Голова нестерпимо болела от выпитого, от раны на левой щеке, пульсирующей болью. Даже рот открыть нормально не получалось, чтобы не передернуло от чувства, словно под кожей опять рвется мясо.
- Когда предложение делать собираешься, ежели они после праздников уедут?
- На святые нигдэ,- воскликнул от досады Станислав. Он нервничал и злился, когда напоминали об обязанности просить руку и сердце панны Соболевской. Отпил глоток вина из горлышка полуопустевшей бутылки, и уставился затуманенным взором в потолок веранды.
"Ну и человек",- подумал о нем Кшиштофф, поражаясь упорству и ничем не омраченному эгоизму Станислава. Семья на краю пропасти, а тому хоть бы что.
- Пан Богуслав сам виноват, - продолжал Яновский. - Сам пусть и решает вопрос. Кшисек, скажи мне, почему я? Почему я обязан платить за то, чего не делал?
- Как не банально звучит, но это твой долг. Перед семьей, перед родом. Перед обществом, наконец.
Долг! Слово какое! Станислав едва сдержался, чтоб не запустить гитарой в голову Матиевского за тот сапог, что пролетел недавно над его головой, но вспомнил, что у Кшисека и без того адски болит голова. Он злился, поэтому пил эти дни в компании Матиевского, глуша отчаянье alcool (алкоголь – фр.). Впервые в жизни слово «надо» довлело над ним, как Дамоклов меч, заставляя размышлять над дальнейшим ходом будущности, вытесняя из души такие слова, как «хочу» и «могу», определявшие до недавнего его существование целых двадцать шесть лет.
- Они разве интересовались, чего хочу я? Никогда. Их мало заботила моя незначительная персона. Зато ныне вспомнили, что я им нечто должен.
- У тебя было много свободы, друже. Вот и ерепенишься, - сказал Матиевский. – За все надо платить. Ты это знаешь.
Он ничего не хотел знать и понимать. В душе кипела яростная потребность противиться всему, что навязывали силой вопреки собственным стремлениям и желаниям. Так уже было, когда пан Богуслав послал его учится в университет, вместо того, чтобы подержать мечту сына стать военным. «Кому служить собираешься, Сташек? Царю-батюшке? Или Отечеству? Какому?! Российской империи? Или Королевству Польскому? Так его более нет ни на одной карте света. Более девяноста лет не существует после раздела державы. Только в умах да в сердцах поляков оно еще и живет. Армии боле у нас нема. Хоругви запрещено собирать. Позор, чтоб сын московитский мундир носил, не допущу. Через мой труп».
И Станислав уступил тогда отцу, пошел у него на поводу. Но не сейчас. Больше он не допустит, чтоб кто-то делал за него выбор в жизни.
Вспомнились светло–голубые глазки панны Янины, сияющие обожанием, когда она смотрела в его сторону, ее розовые щеки и курносый простоватый нос, глупые кудряшки на волосах. Сколько он встречал подобных девиц?! И ни одна не запала в сердце, не вызвала надолго интереса. Банты, рюши, томный взгляд из-под полуопущенных ресниц, пустое чириканье, нагоняющее сон. Ни ума, ни воображения, ни, тем более, страсти в тех паненках не было и в помине. Мелькали лица, точно в кружащейся балаганной карусели, сливаясь в одно, не оставляя о себе ни памяти, ни переживаний в душе. И лицо Янины тоже вольется в хоровод масок, едва она перешагнет порог их «палаццо», сядет с отцом в роскошное ландо, и уедет в Варшаву. Не такую жену он для себя хотел. Совсем не такую. Жаждал, чтоб при виде ее душа горела каждый день, чтоб сон не шел по ночам, и чтобы слушать было приятно голос, а от объятий искры чтобы разлетались в разные стороны. Живую мечтал найти, настоящую, с душой и сердцем горячим, а не ляльку (кукла – пол., бел), одетую в муслин и бархат. Чтобы умная была, (он женского ума не боялся, в отличие от большинства его знакомых, предпочитавших рядом с собой красивых, утонченных пани, но не умевших высказать ни одной разумной мысли вслух), и не боялась того показать, когда нужда возникнет. Женский ум, он иного рода, нежели мужской: более хитрый, изворотливый, тонкий. И особый его признак и достоинство - умение женщиной скрыть его наличие от тех, кому о нем знать не обязательно. Станислав искал себе ровню, не по деньгам и знатности, а по уму и душе. И до недавнего времени он был убежден, что когда-нибудь сыщется она, та, что не оставит безразличным и пустым его сердце. Но требования отца, матери и остальных родственников, с каждым днем все сильнее давили на разум, сжимая душу железными тисками, сужая до размеров горошины его необъятный, свободный мир.
- Wina, wina, wina dajcie, a jak umrę pochowajcie…, (Вина, вина, вина дайте, а как умрет, похороните – пол.) - запел он тише, прислушавшись к просьбе Матиевского.
Перед глазами возникло другое лицо, иные глаза. Не панны Янины, и не тех женщин, промелькнувших на его пути, словно тени. Опять застучала в висках горячая кровь, будоража сердце, защипало в глазах от жгучей влаги из-за несправедливости судьбы, которая ныне гнула его голову в поклоне перед собой. Станислав подхватился с кушетки и, замахнувшись гитарой, с гневом обрушил ее корпус на перемычку балюстрады. Только щепки разлетелись в стороны да жалобно зазвенели оборванные струны разбитого инструмента.
- Дошч, - закричал на него Кшиштофф, вскочив на ноги. - Хватит уже. Круша все вокруг, ты ничего не изменишь. Все равно, что головой о стенку биться. И пить, тоже хватит.
Он коснулся плеча Станислава, который рухнул возле него на колени, не имея сил стоять на ногах то ли вина, то ли от раздиравших его в душе противоречий, и медленно раскачивался, закрыв лицо ладонями. Светлые, обычно аккуратно причёсанные волосы, торчали в разные стороны, щеки посерели от щетины, которую панич не брил уж дня два. Да и цвет лица, свежий, с легким румянцем, свойственный блондинам, превратился за время возлияний в землистый.
- Знаю, от чего тебя так крутит, - сказал Кшиштофф, сжимая плечо друга в знак сочувствия. - Не ты один попал под ее чары.
Станислав убрал руки с лица, проведя пальцами по волосам, приглаживая непокорные вихры, и поднял на Матиевского утомленные, налитые кровью глаза, вглядываясь в серьезное и спокойное лицо друга. Из Кшисека, кажется, и хмель в раз выветрился, до того твердо он стоял на ногах. «Ах, вот оно что! - осенило Яновского. – Вижу, панна Беланович и тебе дурману в голову напустила. Значит, неспроста, не из рыцарского благородства к слабому полу, эти дни ты стоял на ее защите, отражая нападки злопыхателей!»
- Как панну делить будем, друже мой? – сорвалось с языка.
Матиевский неловко растянул губы в попытке улыбнуться, но получилась жалкая гримаса. Он схватился ладонью за белую повязку на голове, сдерживая стон боли. Немного переждав, он опять сел в кресло и в изнеможении откинулся на спинку.
- Кого делить, и с кем?! - сказал он трезвым голосом, едва шевеля губами. – Коль память мне не изменяет, мы, вроде, договаривались: кого панна предпочтет - тому и карты в руки. Сташек, ее выбор пал на тебя, если судить по картине, которую я нечаянно застал в библиотеке. Мне неприятно об этом говорить: но, что далее? Ответь мне.
- Что ты хочешь услышать? – воскликнул Станислав, поднявшись с пола с поразительной для его состояния скоростью. Он ухватился руками за лацканы пиджака Матиевского, резко притянув того к себе. Мужчины уставились друг на друга, точно бойцовые петухи перед схваткой, обменявшись пронзительными взглядами.
- Я хочу услышать, пан Станислав, что намерения твои чисты, - холодно произнес Матиевский, открыто глядя в лицо Яновского. Пусть не возникнет и тени сомнения, что он говорит очень серьезно. – Скажи, что не поступишь с ней, как с безродной. Не вскружишь голову пустыми и сладкими обещаниями, на которые ты большой мастер, и которые не в силах выполнить. Убеди меня, что она не станет maîtresse (любовница). Можешь ли ты мне это обещать?
- Обещаю, - яростно выкрикнул Станислав.
- Не так. Дай слово чести, слово дворянина.
Яновский задумался. Клятвами не бросаются на хмельную голову. Стоит ли рисковать честью и достоинством ради увлечения, пусть и щекочущего нервы сильней, чем все предыдущие? Клятва связывает, несет в себе определенные обязательства. Что, если не получится ее сдержать и он нарушит данное слово? Искушение велико, девушка пленительна и красива. Пусть они едва знакомы, он мало знает о ней, но его тянет к ней с ведомой ранее силой.
Станислав опустил глаза, чтобы Матиевский не мог прочитать в них чувства, с которыми ему приходилось бороться в душе. Смешно, насколько ловко этот шельма, расставил ловушку на хмельную голову. Либо умирать от любви и женится, либо Кшисек сам попытает счастья. Ловко, друже!
Станислав видел еще один выход. Пообещать другу все, что он хочет, а потом уступить своим желанием. Но это было бы слишком бесчестно. В его мыслях, прорываясь сквозь туман опьянения, звучал чистый голосок: «Разве ж настоящей, сильной любви нет?» И громкий смех в ночи, и снова голос, шепчущий с укором: « Я не верю вам… Моя мать любила моего отца до последнего вздоха. Разве может человек добровольно отречься от родины, от веры, в которой росла, от семьи, и без любви пойти за мужчиной на чужбину? »
Станислав отпустил лацканы пиджака Матиевского и встряхнул головой, прогоняя хмель. Он знал ответ на вопрос, который, в первую очередь, задавал сам себе. Он хотел ее. Она была нужна ему. Вся без остатка: ее темные глаза, то улыбающиеся, то мило надутые губки; мягкий глянец черных волос, вспышки гнева и легкая дрожь во всем теле, когда он касался ее руками. Он хотел ее душу, ум, любовь. Ибо чувствовал: тот мужчина, которого она полюбит, узнает в жизни настоящее человеческое счастье. Яновский слышал, что женщины говорили о Басе: какова мать - такова и дочь. Что же, он хотел, что бы она была похожа на свою мать. Ранее он мог лишь мечтать найти такую, как она. Ныне она была рядом, на хуторе. В его мыслях, в его снах, в сердце и душе; в дуновении ветра и пении соловья; на пыльной дороге, одетая, как крестьянка, и в пышных залах «палаццо» в прелестном розовом платье с маргаритками в волосах. Она то насмехалась над ним, то шутила, то грозно выговаривала, но ему и этого казалось довольно, чтобы быть счастливым, чувствовать, как за спиной выросли невидимые крылья, возносящие душу в небесные выси. Она нужна ему разной, переменчивой, как вода Быстрицы, и холодной, как лед. И она будет его. Чего бы ему это не стоило…
- Слово чести. Панна Беланович будет моей женой.
Веки карих глаз Матиевского дрогнули. Ушли сомнения, не дававшие покоя, как и крошечная надежда на то, что Станислав прислушается к голосу разума, и не произнесет слов, после которых обратного пути не нет. Тот, кто произносит клятву вслух, в первую очередь дает ее самому себе.
Он склонил голову в знак уважения принятого другом решения, а после сказал:
- То, что обещал, должен будешь выполнить. Не знаю, и не хочу знать, что тебе придется предпринять в сложившихся обстоятельствах, но помни: если нарушишь обещание – вечный тебе позор и мое презрение. Ты не только лишишься друга, но и врага наживешь.
На том и порешили…
Бася и вообразить не могла, что судьба ее вершится в эти мгновения с легкой руки двух подвыпивших шляхтичей, не только без ее ведома и согласия, но и без одобрения ее родни. Она спокойно сидела в знакомой гостиной особняка Яновских, чинно сложив руки на коленях, и слушала, что говорит графиня Гелена. Рядом с ней на диване, выпрямив спину и опустив глаза, расположилась Янечка Соболевская. Она не участвовала в споре меж подругой и хозяйкой дома, не успевая за ходом их мыслей. Янина родилась тугодумкой. Беседы, требовавшие отстаивать свое мнение, не являлись ее стихией. Пока ее кудрявая головка переваривала услышанное, взвешивала и готовила ответ, собеседник, зачастую, переводил речи в совершенно иное русло. Потому, чтобы не попасть впросак и не сказать что-либо невпопад, она предпочитала слушать и отмалчиваться.
В особняке опять были гости. Поутру с визитом появилась вдова Бельская с сыном Александром. Женщину не смущал факт, что в последнее ее пребывание в доме графа, пани Гелена разозлилась на нее. Вдова мечтала просватать Юлию за своего сына Олека. А уж если она втемяшила себе в голову какую либо идею, то задуманное доводила до конца. К великой досаде Бельской, панны Юлии нигде не было видно, а когда она вежливо поинтересовалась, куда та могла исчезнуть, графиня коротко пояснила, что дочь не здорова, потому к гостям не выйдет. Ах, какое невезение! Она-то рассчитывала познакомить панну с сыном, надеясь, что молодежь приглянется друг другу. Вопреки мечтам матери, Олек - высоченный, тонкий и длинноногий, как аист, детюк - уже во всю улыбался «безродной» племяннице пана Бжезинского и ее подруге, которую прочили в невесты Станиславу. Вдова бесцеремонно выслала сына в парк дальше от беды, заметив в окно, по дорожкам прогуливается пан Михал с женой. Сама же сидела в гостиной за чашкой чаю, недоумевая, почему пани графиня до сих пор,держит при себе молодых девиц, которым не место в обществе взрослых дам.
Спор, который завела Бася с пани Геленой, затрагивал абсолютно не женские темы. Начался он с того, что пани Гелена вежливо поинтересовалась, что любит панна читать. В разговоре об этом ее интересе однажды вскользь упомянул Матиевский, и графиня припомнив подробности, задала пару вопросов девушке, чтоб поддержать беседу, которая затухала. Подруги переглядывались меж собой в надежде ускользнуть и остаться наедине со своими секретами. Но пани Гелена не торопилась их отпускать, поскольку не питала радости остаться наедине в неприятной ей Бельской.
- Ее сиятельство интересуют мои скромные увлечения? – вопросом на вопрос ответила Бася, зная, что нарушает правила беседы меж дамой и юной девицей. По негласным законам этикета, в знак уважения перед возрастом и опытом старших, юные особы должны либо поддакивать, прислушиваясь к мнению собеседницы, либо скромно и кратко отвечать по существу на вопросы. И ни в коем случае, не выражать собственное мнение, давая понять, что они на равных.
Графиня тепло улыбнулась. Она специально вынуждала маленькую Беланович на диалог, в надежде раскусить этот новый и интересный для нее экземпляр современных девиц. От улыбки худое лицо женщины морщилось, напоминая иногда мордочку мопсика. Наблюдавшая за графиней Бася крепко сжимала губы, чтоб не рассмеяться.
- Почему бы нет, панна Барбара? Наша Юлия увлекается французскими любовными романами. Вы читаете их?
- Нет, ваше сиятельство. Не имею возможности. У пана дяди скромные запасы книг. А те экземпляры, что я привезла из Вильно, уже зачитаны до дыр, - пояснила Бася, умолчав об одном обстоятельстве: у дядьки в доме совсем не было библиотеки. Только гроссбухи с колонками цифр, в которых он вел бухгалтерию Яновских, да древний справочник по охоте. Ну и, конечно, Библия. Пани Эльжбета, подавно, книг в доме не держала, считая, что они только лишнюю пыль разводят.
- Что же вас столь заинтересовало в тех сочинениях, раз вы возвращаетесь к прочитанному?
- Слог и смысл. Это стихи, пани графиня.
- О! Кто же автор!?
Бася замялась, не зная, стоит ли признаться. Но погодя решилась сказать.
- Поручик Лермонтов, madame. И еще я недавно читала «Пан Тадеуша» Мицкевича.
Три женщины в гостиной переглянулись. Две от удивления, а одна - от досады, жалея в душе, что однажды подарила подруге одну из упомянутых книг.
- Вы считаете разумным, панна Барбара, читать в юном возрасте поэзию русского рифмоплета? Странно, что вкус ваш настолько controversée (противоречив - фр.).
- Не понимаю, что в нем противоречивого?
- То, моя дорогая, что один из названных вами авторов, хоть и писал недурно, но по рождению русский, а другой – патриот нашего отечества. Вы должны понимать, как непатриотично увлекаться стихами тех, кто разорвал нашу бедную родину на части. Они захватчики, милочка, а вы их стихи читаете.
- Так ведь и мы в семнадцатом веке на Москву не за блинами ходили, - вырвалось у Баси.
Вдова Бельская выпучила глаза от удивления, а Янечка, до которой только начало доходить, к чему может привести пикировка между пани Геленой и Басей, незаметно протянула руку и сильно ущипнула подругу за плечо, взывая к молчанию.
- Туше, моя милая, - воскликнула графиня, изящным жестом поставив пустую чашку на низкий столик, лакированная крышка которого была инкрустирована цветами. Ее все больше и больше увлекал ход беседы. Она давно не встречала равных себе по смелости женщин, способных смело высказать вслух мысли. Ха! Кто бы мог подумать: в этой милой головке, напоминавшей обликом итальянских мадонн: чернооких, с золотистым отливом кожи, нежной складкой пухлых губ, роятся бунтарские настроения.
- Вы, панна, в истории разбираетесь? - язвительно поддела Басю вдова, устремив на девушку холодные, блеклые от старости глаза. - С чего вдруг заступничеством решили заняться? Или кровь предков заговорила? Вы по пачпорту, простите за интерес, как записаны? Не русская ли?
Бася молчала. Разве возможно признать, что старуха права?! Она будто наяву услышала голос дядьки, когда они приехали с Брянской губернии: «Молчи, ясонька. Ни одной душе не признавайся, что ты русская. А коли бумаги спросят, скажи что потерялись».
Документы пан Матэуш хранил в бюро под замком, и девочка молчала об их содержимом, а спустя время начала забывать те важные слова, которые были вписаны в паспорт: национальность – русская, сословная принадлежность – мещанка. «Молчи, дитя, и все добре буде. Ни дай бог, кто узнает про твои документы, ты для них век чужой останешься».
- Тако ж и люди, и где зродилися и ускормлены суть по бозе, к тому месту великую ласку имають, - процитировала она слова Скорины, прочитанные недавно в старинной Библии, и глубоко запавшие в душу.
- Что сие означает? - не поняв смысл, переспросила пани Бельская, так как произнесла Бася цитату на старославянском, который шляхта и за язык то не считала.
- То, что я не могу питать неприязнь к месту, где я появилась на свет. К людям, одним из которых, был покойный mon père (мой отец – фр.).
Вдова поняла, что маленькая выскочка обвела ее вокруг пальца, увильнув от прямого ответа на ее провокационный вопрос. И это обстоятельство лишь усилило ее подозрения, что дочь уездного эскулапа не может быть полькой. - Кем же вы, панна Барбара, себя считаете? – лукаво улыбнувшись, спросила пани Гелена. – Полькой или русской?
- Не знаю, - призналась честно Бася. – Кем-то наполовину.
- Что, что? - графиня громко засмеялась, и усилено принялась обмахиваться веером, чтоб охладись вспыхнувшие от возбуждения щеки. - Кем-то на половину быть не возможно. Как не возможно одновременно сидеть на двух стульях, дитя мое. Вы поймете эту истину, когда подрастете и поумнеете. Человек рано или поздно должен выбрать одну из сторон, чтобы понять, кто он есть и определиться с местом в жизни. Надо же, наполовину! Ха-ха! Такого я еще не слышала от девиц вашего возраста.
Бася не лгала, признавшись, что не понимает, кто она на самом деле. Прежде она не раздумывала над такими серьезными вещами. Когда-то считала, что русская, живя с отцом и матерью на Брянщине. А как же иначе?! Она ведь ходила в православную церковь и праздновала вместе с родителями православные праздники. Позже она отдалилась от прошлого, оставив его в детстве. Ныне на груди висел католический крестик, разговаривала она на польском языке, используя, порой, словечки из говора Марыськи, болтавшей на диалекте, который принято было считать искаженной формой русского языка, и который холопы меж собой называли белорусским. Ее учили в монастыре, что все русское – зло. Годами прививали ненависть и презрение к ним. «Если Российская империя - монстр, -думала Бася, - отчего ж у меня сердце замирает всякий раз, когда слышу красивую, певучую речь русских на улочках Вильно? Отчего слезы наворачиваются на глаза при виде православных икон, глядящих на меня темными глазами с растрескавшихся ликов Богородицы и Спасителя. В них бесконечная доброта. Почему люди, которых я встречала в детстве, относились к ней лучше и терпимее, чем здешние?»

В гостиной повисло тягостное молчание. Нервно теребила кружевной платочек Янина. Сидела, опустив глаза Бася и даже умолкла пани Яновская, задумчиво щелкая веером. И только Бельская терпеливо ждала, что еще скажет возмутительного панна Беланович, о чем можно после раззвонить на все Соколы.
- Ну-с, паненки! Думаю, вам стоит посетить оранжерею, - прервала затянувшуюся паузу пани Гелена. – В это пору года распускаются мои любимые розы. Панна Янина, не могли бы вы показать гостье те дивные кусты, которые в прошлом году я привезла из Зальцбурга? Помните, я вам их демонстрировала?
Янина поняла намек и встала с дивана, таща с собой за руку Басю. Графиня тоже поднялась вслед за ними, и сказала, обратившись к вдове:
- Простите мою неучтивость, пани Бельская, но я проведу девочек до дверей и сразу же вернусь к вам.
Вдова натянуто улыбнулась, радуясь в душе, что Яновская оставит ее одну на какое-то время, дав возможность вдоволь отведать пирожных, которые аппетитной горкой лежали перед ней на серебряном блюде.
Уже стоя на выходе из гостиной, графиня сделала выразительный взгляд, давая понять Янине, чтоб та шла вперед, а Басю она удержала возле себя.
- Панна Беланович, - строго сказала она. – Вы смелая, и я уважаю это качество в людях. Но порой ваша смелость граничит с безрассудством, принося больше неприятностей, чем похвал. Позволю себе дать один совет. Никому больше и никогда не высказывайте вслух мысли, которые идут вразрез с общественным мнением. Сокольские жители, впрочем, как и большинство поляков, неправильно могут их истолковать. Далеко не каждый столь терпим и понятлив, как я. Вас могут принять за ренегатку или за одну из тех особ, которые ныне посещают разные политические кружки, вслух говорят об идее уравнивании женщин в правах с мужчинами. Учитесь вовремя молчать, дитя. И помните, что в первую очередь вы - девушка, женщина, первостепенное и главное призвание которой стать хорошей супругой и матерью. Кажется, этому учат в католических пансионах? Меньше думайте о вещах, затрагивающих политику. Оставьте сие неблагодарное занятие мужчинам.
Бася вспыхнула под тяжелым взглядом графини Яновской.
- Я поняла вас, ваше сиятельство.
- Хотелось бы верить. Вы и так слишком много наговорили в гостиной того, чего не следовало. Впредь будьте аккуратны в речах, ибо одно нечаянно оброненной слово или фраза могут оставить клеймо на всю жизнь. А теперь ступайте. Идите же, вас подруга ждет.
Девушки поспешно удалились с глаз стоящей в дверях гостиной графини. Бася, едва ли не бегом бросилась к выходу из особняка, оставив позади Янечку.
-Мы разве не пойдем в оранжерею? - окликнула ее подруга, но Бася лишь отмахнулась.
- Не хочу на розы смотреть. Тоже мне диво. Кого можно просить, чтобы дядечке передали: я на хутор хочу вернуться?
Они шли через анфиладу комнат первого этажа тем же путем, которым чуть более недели назад проходила Бася с сердечным трепетом в груди от предвкушения чего-то значимого, спешила предстать перед графским семейством, следуя за Бжезинскими. Ее по-прежнему окружала красота: сияние натертого до блеска паркета, дорогая мебель минувших эпох, звон многочисленных часов, камины с редким по изяществу кафелем. Но ничего не могло больше радовать глаз, не могло заставить ее озираться по сторонам с восторженной улыбкой. Дом замер в ожидании чего-то недоброго. Частый стук женских каблуков по паркету громом небесным разносился в тиши его огромных пустых комнат.
Янина окончательно затерялась в залах, где-то по пути перехватив лакея, чтобы поручить тому сыскать пана Матэуша, и Бася в одиночестве выбежала через парадную на широкое крыльцо с колонами. Слуга следом за паненкой вынес кружевной зонтик от солнца и подал его, низко кланяясь.
- Прикажете заложить коляску, панна? – нарочно, точно в насмешку, поинтересовался он, ибо знал, что своего экипажа у девушки не было.
Бася смерила его высокомерным взглядом.
- Дурень, дядьку позови. Скажи: ехать домой желаю.
Слуга, отбив еще один церемонный поклон, отправился выполнять просьбу.
На крыльцо вышла, запыхавшаяся от быстрого шага, Янечка.
- Куда же так рано собралась? Мы и поговорить толком не успели, - упрекнула она Басю. – Останься.
- В другой раз. Или ты ко мне приезжай. Здесь рядом, - сказала Бася, раскрыв зонтик. – Идем, прогуляемся по плацу, пока я дядьку жду.
Они спустились по ступеням вниз, на каменный брук. Бася окинула подругу внимательным взглядом. Янина выскочила вслед за ней без капора и зонтика, забыв накинуть эшарп на оголенные плечи. «Как пить дать, покроется веснушками, что перепелиное яйцо, и безобразно покраснеет на солнце»,- подвела она итог. Потому великодушно предложила подруге свой зонт и сняла с плеч легкую газовую шаль, оставшись в платье с короткими рукавами и скромным вырезом.
- Mon dieu! Что ты делаешь?- запротестовала Янина. – Ты сгоришь, и превратишься в мавританку.
- Мне все равно, - заявила Бася, рассматривая изящные руки, успевшие покрыться золотистым загаром. – В провинции не то, что в городе. Не уследишь, при моей-то жизни, за соблюдением благородной бледности.
Покинув стены пансиона, Бася едва ли могла за собой заметить, что строгие правила поведения, годами внушаемые воспитанницам монашками, день ото дня, час за часом, теряют власть над ней. То человеку в глаза открыто посмотрит, то начнет спорить и пререкаться со старшими, то помолиться перед распятием на ночь забудет. Вот и сейчас отмахнулась от наставлений бернардинок, внушавших девицам, что кожа особ благородного происхождения должна быть светлой, без крестьянского загара. Идя на маленькие уступки в том или ином правиле, она подспудно возвращалась в свой естественный вид. Будь на то ее воля, она бы по улице ходила без корсета, который ненавидела всей душой. Но, увы! Платья из гардероба, который сшил для нее портной Борух, рассчитаны были на тонкую девичью талию, затянутую меж пластинами из китового уса, и не сошлись бы в пояснице, даже перестань она дышать. Портить же красивые наряды, растачивая их по выточкам, не хотелось.
- Я скоро уеду, - сказала Янина, присаживаясь на край каменного фонтана, расположенного посреди плаца.
У Баси сердце всколыхнулось от столь неожиданной новости.
- Почему? Как же заречины? Ты говорила…
- Мало ли что я говорила, - насупив светлые брови, ответила Янечка, разглядывая голубей, бродивших по каменной кладке двора. - Предложения руки, а тем паче, сердца, мне никто так и не сделал. Басенька, милая, он в упор меня не замечает, словно я прозрачная, как воздух. Глядит своими синими глазами сквозь меня вдаль. Если бы мы не встречались за столом и случайно в покоях не сталкивались, я бы его вовсе не видела. Станислава и ныне в фольварке нет. Вчера на закате как уехал, так и сгинул с концами, ничего не объясняя. Пани Гелена говорит, что его у пана Матиевского искать надобно. А по мне: все равно, где он и что с ним. Я не потерплю к себе равнодушного и холодного отношения. Это унизительно. К чему было ехать к Яновским? Зачем надежды, которые пан Богуслав давал, обещая, что вскоре случится помолвка? Обман, и только. Отец сказал, что на Троицу мы возвращаемся в Варшаву. Слишком мы загостились, роняя гордость перед теми, кто этого не заслуживает, - Янечка резким жестом отмахнулась от нахальных птиц, подобравшихся близко к ее платью, и зло всхлипнув, добавила. - На свете полно других молодых и красивых мужчин, которым я пришлась бы по сердцу. А этот!? Отец поставит его на место очень скоро.
Она говорила сердитым голосом, но Бася видела, что слезы, наполнившие глазах девушки, готовы сорваться и побежать по щекам. Подругу сжигала обида. Унизительно и больно сознавать, что человек, который ее нравился, к которому она испытывала душевную тягу, восхищалась его внешней привлекательностью и обаянием, совершенно в ней не нуждался
. «Мне жаль тебя, Grillon, - хотелось закричать Басе. - Жаль потому, что я понимаю твои чувства, ведь мы столько лет были вместе. Я тебя люблю, мой единственный дружок. Сложись обстоятельства иначе, и я бы тебя обняла, мы вместе поплакали, как в детстве, утирая друг дружке слезы. А после я бы тебя рассмешила, защекотала до хохота, чтобы снова вернуть на твое милое розовое личико улыбку. Но я не могу. Это было бы слишком подло по отношению к тебе. И потому мне сейчас горько и стыдно от сознания собственной радости, при мысли о твоем поражении».
Бася сидела рядом с Яниной, напустив на лицо участливое выражение, а в душе сражаясь с угрызениями совести. Ей терзал страх от того, что не умела скрыть счастливый блеск в глазах. Солнце для нее то гасло, подернутое мраком, царившим в душе, то опять сияло сильнее прежнего, переливалось цветами радуги на оконных стеклах особняка, разбегалось брызгами света по журчащей в фонтане воде. Даже серые голуби, топтавшиеся у ее ног, как ей чудилось, закурлыкали громче и веселее прежнего.
Желая переменить тему разговора, Бася поинтересовалась у Янечки:
- Не скажешь, почему графской дочки не видно? Я уже два раза была в поместье, но так ни разу ее и не встречала. Только на Страстную субботу, когда вы стояли вместе под липами.
- В доме Яновских говорят, что она очень болезнена, - ответила Янина. – А по мне, так она просто притворяется. Все время спит и спит, а если по дому ходит, или в парк на прогулку, так ненадолго. «Ой, я так устала, голова кружится. Вернусь к себе и прилягу на минутку», - тонким голоском, подражая панне Юлии, проговорила Янечка, приложив ладонь ко лбу. - Я в жизни не встречала человека, который бы столько спал. Сутками. Это все от лени и распущенности, скажу я тебе.
- Может, она действительно больна?
- Мне безразлично, - заявила сердито Янина, пустившись во все тяжкие, выдавая секреты графского семейства. – Пусть хоть все тут заснут вечным сном. Мне все едино. Надоели они мне. Старый граф жену пилил и пилит по всяким пустякам. Сынок их старший, Михал, слоняется по дому целыми днями без дела, подслушивает и подглядывает за горничными, строя им глазки. А жена его, дура набитая, считает, что он в нее влюблен без памяти, и трещит об этом каждый раз, стоит только с ней заговорить. Уши уж болят от ее откровений. Один пан Станислав нормальный…
Она умолкла, шумно переводя дыхание, и нервно покачивая ногой под платьем.
- Может и хорошо, что не сладилось с помолвкой. Я бы с ума сошла, живя с ними в одном доме.

К крыльцу подъехала коляска с парой лошадок. Правил экипажем сам пан Матэуш Бжезинский.
- Гой! – крикнул он, махнув рукой Басе. - Едзьмо да дому!
Бася встала с края фонтана, намереваясь отправиться на хутор, но со стороны подъездной аллеи послышался хруст гравия и лошадиное ржание. Обе девушки, как по команде, обернулись, чтобы узнать, кто пожаловал в фольварок.
Черный конь, гарцуя, прошелся по плацу, и замер у фонтана. Станислав Яновский сполз из седла, небрежно швырнув поводья выбежавшему из дома слуге, и замедлил нетвердый шаг возле паненок, разглядывающих его с нескрываемым любопытством. «Вот так номер, - едва не захохотал он. - Застал дома сразу обеих. Парки (богини судьбы в греческой мифологии) с хорошенькими личиками». На него глядели две пары девичьих глаз, рты у них были одинаково приоткрыты от недоверия и возмущения. «И все же, они разные», - подумалось ему. Они отличались, как день и ночь. Одна светлая, кудрявая, типичная славянка с курносым носиком и широкими скулами под раскосым прищуром глаз. Другая: темноволосая, смуглолицая, с большими глазами, сочными, вишневыми губами и правильным овалом лица. Внешне схожая с итальянскими девушками. Две панны, две судьбы. Одна, которую ему навязывали, а другая, которую выбрал сам по зову сердца. Они переглянулись меж собой, и одновременно покраснели. Вид у панича оказался, мягко говоря, небрежный и слегка помятый. Рубашка не первой свежести нараспашку, открывая неискушенному взору воспитанниц монастыря сильные, красивые мышцы груди и плоский, подтянутый живот. Волны пепельно-русых волос растрёпаны, в их прядях запутались сухие веточки. Под глазами залегли тени, а щеки и подбородок заросли густой щетиной, придавая молодому мужчине вид разбойника. Он стоял, надменно пощелкивая кнутовищем по голенищу сапога, словно, намеренно желая еще больше вогнать девиц в краску.
- Он же в дым пьяный, - трагическим шепотом возмутилась Янина.
- Паненки!
Станислав склонился в вежливом поклоне, поднеся руку к голове, очевидно, собираясь снять шляпу. Но вовремя спохватился, что ее там нет, поэтому манерно взмахнул руками, расшаркиваясь, как придворный перед королевнами. Бася захихикала.
К ней первой Станислав сделал шаг, склонился над рукой для поцелуя, и лишь затем проделал то же самое с Янечкой Соболевской, не обращая внимания на ее обиженно выпяченные губы.
- Едзмо, Бася! Едзьмо, - опять закричал пан Матэуш, которому не понравился вид младшего Яновского.
Бася оглянулась на дядьку, и выхватила из рук Янечки зонтик. Неизвестно откуда налетевший порыв ветра подхватил белое кружево, и понес его играючи. Зонтик покатился по каменной брусчатке двора, забавно подпрыгивая на ходу, дальше и дальше.
- Вот, беда, - воскликнула раздосадованная Бася. Придерживая рукой юбки, она бросилась догонять непослушный аксессуар. Следом за ней устремился Станислав. Он почти настиг «беглеца», но ветер, желая подурачиться вместе с молодыми людьми, опять подхватил зонтик и понес его, кружа, по камням, кидая то в одну сторону, то в другую, под их дружный смех. Они бегали под окнами особняка, весело смеясь и дурачась, как дети, совершенно забыв о времени, о людях, что смотрели на них. Крестьяне, сгребавшие в парке траву, застыли с граблями в руках, гладя, как молодой панич догонят что-то белое, летающее по плацу. Заулыбались понимающе, потому что давно его таким не видели. Мелькало светлое платье Баси, стучали звонко каблучки на туфлях, и лился задорный девичий смех.
Зонтик ветром загнало в на ветку крайней от двора липы, и они начали прыгать, чтобы сбить его руками. Станиславу лишь со второй попытки удалось-таки дотянуться в прыжке до непослушной вещицы и, ухватившись за кончик костяной ручки, он снял зонт с дерева.
- Merci, - сказала Бася, отнимая его у Станислава, чтобы сложить. На миг пальцы соприкоснулись, взгляды встретились, счастливо вспыхнув искорками нежности от неожиданной близости, и Бася улыбнулась молодому человеку теплой, открытой улыбкой. «Не смейся надо мной», - умоляли его глаза. «Мне не смешно. Мне радостно, потому что мне кажется, что я тебя люблю», - безмолвно, одними очами, шептала она. Позже Станислав часто будет вспоминать этот момент, раз за разом прокручивая в памяти каждой движение, каждую деталь ее облика, прочно осевшего в его сердце. И ту улыбку, что озарила ее лицо под сенью липы, ибо это была ее первая искренняя улыбка, которую она подарила ему, как робкое признание в любви. Он будет вспоминать, как играли на ее волосах солнечные зайчики. Как скользили по щекам, груди и рукам пятнышки золотистого света и серой тени, отбрасываемой листвой дерева. Запомнит даже кружевной зонтик в мельчайших деталях, и то, как они бегали за ним, стараясь поймать. Навеки останется в память звонкий смех Баси, звучавший музыкой для его сердца в тот день. Порой улыбка женщины, дарованная от души, способна нести свет во мрак самых печальных и скорбных мужских сердец. Именно она дает осознание, что перед тобой та, единственная и неповторимая, связанная с тобой навек незримой нитью судьбы.
Бася оглянулась, и Станислав произнес чуть слышно, одними губами, понимая абсурдность своей просьбы:
- Не уходи.
Она грустно покачала головой, и убежала от него на залитый весенним солнцем двор, к ожидавшей ее коляске, к подруге, в душе которой уже проросли первые ростки подозрений, к пану Матэушу, хмуро сидевшему на козлах.
В окне второго этажа стояли два человека, наблюдая за сценой во дворе.
- Я попросил бы вас остаться еще на какое-то время, пан Соболевский.
- Что это даст?
- Они обвенчаются. Я даю вам слово, даже если для этого мне придется вести сына к алтарю под дулом пистолета.
Кривая улыбка прорезала суровое лицо Соболевского. Он знал, что так и будет, как обещал старый граф. Иначе и быть не могло. Но если, все же, дела пойдут не так, как он того желал, в накладе они с дочерью не останутся.
- Тогда потрудитесь, ваше сиятельство, обуздать резвость вашего сына. Я не хочу, чтобы моя дочь впредь становилась свидетельницей его амурных игрищ. И эта панна, - он пренебрежительным жестом указал на место во дворе, где стояла Бася. – Найдите способ избавится от нее. Она не тот друг, которого я бы хотел видеть рядом с дочерью.
___________________________________

Спасибо, Надежда за новую главу))) Интрига завязывается...

igera , спасибо, что читаете
___________________________________

Ох, спасибо Наденька за продолжение!

Дагмара, всегда пожалуйста. . Лишь бы людям нравилось. А то мой муж уже у виска пальцем крути т. Говорит: "Жана, ты сошла с ума! Кто такая Бася?"
___________________________________