ЦАРЬ ОСТРОВОВ. Столица мира

- Доложи хозяину, что сэр Брейден Феррант просит принять его.
Лакей выгибает бровь и оценивающе разглядывает нас. Ну да, «сэр» заявился пешком, да еще в компании какой-то девицы, пугливо прячущейся у него за спиной.
- Да поскорее, Бездна тебя побери! – рычу я, демонстративно положив руку на рукоять меча.
- Не извольте гневаться, господин… - Тон лакея меняется на подобострастный. - Да только хозяин слишком хвор и принять вас не может…
Я не ожидал такого поворота.
- Кто? Сэр Ян на смертном одре? Что с ним могло приключиться?
- О, простите, господин. Мы говорим о разных людях. Хозяин этого дома - лорд Леций, это он серьезно болен. А сын его милости, сэр Ян в добром здравии и…
- Так что ж ты тут стоишь? Иди и доложи сэру Яну о моем визите! Да поскорее!
Лакей торопливо скрылся за дверями, оставив нас во дворе.

Я повернулся к Янни – на ней не было лица. Девушка, конечно, поняла, что в доме кто-то серьезно болен, и разволновалась.
- Не переживай. Что бы там дальше ни было – главное - ты попыталась. Достань кольцо. Покажешь сэру Яну и расскажешь свою историю. Но сначала я поговорю с ним, попрошу отнестись к тебе со вниманием.

За дверями слышится шум. Вот они распахиваются и на пороге снова тот же лакей, но уже без степенного лоска, слегка запыхавшийся.
- Сэр Ян не может вас принять. Он изволит отдыхать в личных покоях. Тревожить не велено.
Сказал и боязливо попятился. Потому что, наверное, увидел мое лицо, оценил - что я сейчас с ним сделаю.

«Не велено!» Ну что ж, посмотрим.
Я схватил Янни за руку и решительно попер на лакея. Тот в ужасе прижался к дверям, видимо, решив грудью стоять за покой своего господина.
Ничего, как-нибудь переживет Ян Шальной небольшое беспокойство. Терять мне особо нечего. Если только леди Сандре доложат о неподобающем поведении ее приближенного.
Слуге хватило легкого тычка под дых, он как-то быстро сдулся и грузно осел у стены. Вот и ладненько.

Я двинулся дальше по просторному холлу, впереди оказалась лестница наверх, ну где ж еще размещаться господам - как не на верхних этажах. Яннисента испуганно ойкала сзади, но мне уже попала шлея под хвост. Какие-то служанки взвизгнули, увидев мое самоуправство, побежали за подмогой. Да, а вход-то в доме Эйвиос слабовато охраняют.

Мы добрались до второго этажа, когда дорогу нам преградил мужчина средних лет.
- Кто вы такие и по какому праву осмелились вломиться в чужой дом?
- Простите, я не располагаю временем для беседы. Я вряд ли вошел бы в чужой дом без особой надобности, но ваши слуги плохо справляются со своими обязанностями. Мне срочно нужен молодой хозяин, сэр Ян. Сэр Брейден Феррант ищет его внимания.

Дворецкий оценивающе посмотрел на нас и, видимо, приняв решение, смирился.
- Извольте подождать в этих покоях. Я доложу милорду.
Мы зашли в комнату, предназначенную для аудиенций - богато обставленную, с роскошными гобеленами.
- Не расслабляйся, – шепнул я Янни. – Неизвестно, в каком настроении будет милорд когда появится.

Решительные четкие шаги по коридору. Властный голос. Я слежу за девушкой- она белее снега. Дверь распахивается - на пороге возникает он.Застывает, уперевшись руками в косяки. Старый знакомец. Не знаю - помнит ли он меня также хорошо. Смотрит в упор, раздраженный, злой.
Почтительно кланяюсь. Не роняя себя. В конце концов на поединках мы пожимали друг другу руки.
Легкое недоумение в глазах. Узнавание.Улыбка.
- Так сэр Брейден еще жив?
- Живее, чем вы думаете!

»» 11.01.16 19:10 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

Дворец Правителя. У постели Правителя.

По венам течет огонь. Он прожигает кости, он рвет все нутро. Что мне дали? Что это?! Яд?! Зачем убивать того, кто и так почти умер.
Огонь. Огонь. Огонь. Меня поглощает огонь. Тот самый, что полыхает по Столице, но я этого пока не знаю. Я сгораю сам.
Время течет так вязко, как засахарившийся мед. Едва-едва. Меня пожирает огонь в моей крови. Выворачивает. Ломает. Я чувствую все, что довелось испытать тем, кто попадал в руки мастера заплечных дел Каццио. Все пытки, что придумала человеческое воображение. И еще сотня новых.
Это была беспросветная ночь боли внутри меня. Ночь боли в теле и огня в крови. Я мечтал о снегах Финнура как о избавлении от огня. А еще там Эва. Она не отпускала даже в этой тьме боли.
Но и эта ночь кончилась.
Я открыл глаза.
Темно. Тихо. Трещит пламя светильника. В кресле сидит человек. Спит. На моей груди - белые пряди. Я знаю, кому они принадлежат. Эва. Твои волосы стали совсем белые. Касаюсь снежных прядей.
- Что произошло? - мой голос похож на карканье ворона. Спрашиваю обо всем сразу. О ее белых волосах. О том, что со мной случилось? Что вообще произошло? Где я?
И только задав вопрос, вспоминаю свой полет с вершины Башни совета. И еще понимаю, что по крайней мере правая рука мне послушна.
Что это, если не чудо? Пусть я заплатил за него бесконечной ночью боли.

»» 22.12.15 07:38 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

Дом семьи Эйвиос

Пока Брейден препирался со слугой, я стояла ни жива, ни мертва – очень было страшно, что у нас ничего не получится, а потом он еще сказала, что кто-то тяжело болен, и внутри всколыхнулись все переживания и недобрые предчувствия.
Лорд Леций, – сказал слуга, напомнив давно забытое, похороненное где-то в тайниках памяти имя – Леций, так звали моего отца.
Сердце рвется к нему, но я не могу двинуться с места – страшно сделать что-то не так, да и зверь внутри волнуется, боюсь за него.
А тут еще новая неприятность – слуга ни в какую не хочет нас пускать. Я готова ждать, сколько надо, но не Брейден – властно отодвинув слугу, ведет меня по коридорам вглубь дома. Идет так, словно всегда тут ходил, ну или по таким же коридорам. В нем чувствуется какая-то властность, благородство, стать – слуги вдруг становятся почтительными и смиренными, словно признают в нем господина, и я успокаиваюсь. Понимаю – он точно своего добьется, и нас примут. Что бы ни случилось потом, нас примут и выслушают.
Брейден успокаивает меня, тем более и слуга идет доложить о нас милорду, но мне вдруг становится невероятно страшно. Чувствую, что сейчас увижу того, кто мне снился, но нужна ли я ему, как он меня примет? Узнает ли или решит, что я самозванка? Мой спутник смотрит ободряюще, хотя и в его взгляде проскальзывает некоторая неуверенность. Как я понимаю, мы подняли хозяина с постели, и кто знает, в каком он расположении духа.
Я чуть прикрываю глаза и про себя внутри прошу маму мне помочь. Рукой дотрагиваюсь до перстня через платье, и молю только об одном – чтобы не выгнал, выслушал, и если отец в самом деле болен, дал мне с ним повидаться. А потом я уйду, вряд ли я – такая – буду тут ко двору.
И хоть я жду Яна, но появляется он неожиданно. Для меня неожиданно – задумалась, прося маму по помощи, и не слышала шагов. И вот он уже стоит в дверях – такой же, как мне снился – высокий огромный, кудрявый, в белой рубахе на выпуск, ворот расстегнут, видно одевался впопыхах, а может так и спал одетый – брюки мятые, да и рубаха тоже.
– Так сэр Брейден еще жив? – обращается вошедший к моему спутнику, не видя еще меня за его спиной.
– Живее, чем вы думаете! – улыбается Брейден, протягивая руку, которую Ян тут же пожимает.
– Что за церемонии? Скажи еще, милорд, – начинает он говорить и тут видит меня и становится белее мела, – Я..нка? – он подходит ко мне, неверяще смотрит, берет за руки, выводит к свету. – Янка, – теперь в голосе узнавание. – Нашлась. Отец… Идем, идем скорее к нему. – Он тащит меня к выходу мимо Брейдена, на ходу крикнув тому, – погоди, я сейчас вернусь.
Мы идет длинными переходами в другое крыло, поднимаемся по лестнице и подходим к двери, у которой сидит слуга.
– Милорд спит, – тут же вскакивает тот.
– Боюсь, придется разбудить. – Ян открывает дверь и на пару секунд застывает на пороге.
В комнате полумрак, впереди на кровати под высоким балдахином кто-то лежит. Вижу бледное лицо в подушках, глаза закрыты. Дыхание хриплое и едва различимо.
Ян все еще держит меня за руку и, подав знак не шуметь, на цыпочках подходит к кровати.
Отец! Я узнаю его. Он такой же, как в моих снах, только очень постаревший и худой, лицо искажено гримасой боли. Хочется кинуться к нему, встать на колени рядом с кроватью, прижаться к большой руке, которая лежит поверх одеяла… Просто побыть рядом, мы так давно не виделись. Горло перехватывает спазм, я вцепляюсь в руку Яна и смотрю, смотрю на отца, не в силах сделать ни шага.
– Папа, – тихо зовет брат, – папа, очнись. Я привел ее. Нашел. Вернее, она сама нашлась.
В комнате тишина, кажется, ничего не происходит, но через пару секунд веки старого лорда дрожат, и он открывает глаза.
– Кто здесь? – голос очень тихий, и слова едва различимы.
Я, папочка, – хочется крикнуть мне, но не могу произнести ни звука.
– Мы, отец, – Ян подходит ближе и опускается на колени около кровати. Я делаю то же самое.
– Ян? – отец смотрит на нас, но, видимо плохо различает, потому что переспрашивает, – кто ты? – глядя в упор на меня, потом в его глазах мелькает узнавание и он тихо шепчет имя моей матери,– Меллисента. Ты пришла за мной…
– Нет, – наконец могу почти крикнуть, – нет, отец, это я, Янка, твоя дочь. – беру в руки его ладонь, она кажется совсем холодной и неживой, и целую ее. – Папа, – тихо плачу, уткнувшись лицом в край одеяла, и чувствую, как рука отца поднимается, и он гладит меня по голове. Легко-легко, почти невесомо.
– Дочка, ты пришла, – он говорит очень тихо, видно, что слова даются с трудом. – Теперь можно спокойно… – он замолкает, потом просит, – Ян, оставь нас наедине. Ненадолго.
_________________

Дом семьи Эйвиос. Покои старого лорда

Sie trägt den Abend in der Brust
Und weiß das sie verleben muss
Sie legt den Kopf in seinen Schoss
Und bittet einen letzten Kuss
Rammstein – Nebel


Сны были такими живыми, что просыпаться не хотелось. но кто-то настойчиво звал его назад из небытия. «Папа» – как давно он не слышал этого слова. Сыновья давно уж говорили «Отец» – они были взрослыми мужчинами, оба, да и нежность в обращении была в этом доме не в чести.
И вот чей-то голос произносит «папа», старый лорд медленно открывает глаза – у его кровати два силуэта. Он плохо видит в сумраке комнаты и сначала не может понять. Кто перед ним. Потом узнает старшего сына и… любимую женщину. Что это? Она пришла за ним? Пора? Но почему тут Ян или это тоже не он? – разум мутится, умирающий называет имя жены и слышит в ответ другой голос.
– Нет, нет, отец, это я, Янка, твоя дочь. – легкие маленькие пальцы касаются его большой ладони, потом к ней прикасаются губы. – Папа, – шепчет она, и Лорд узнает ее – не глазами, ведь он видел дочь последний раз совсем ребенком, – сердцем. Тогда собрав все силы, лорд Леций поднимает руку и гладит девушку по голове.
Ему так много надо сказать ей, и главное, попросить прощение. И сделать это хочется один на один, потому Леций просит сына удалиться.
– Прости меня, – шепчет он дочери, едва за Яном закрывается дверь. – Я причинил много горя твоей матери и тебе. Я виноват – молодость, гордость, любовь, – много можно найти оправданий, но сейчас, на краю могу сказать – не ее любил, себя с ней. Ты еще мала, не знаю, поймешь ли. Любовь это когда отдаешь, не требуя, а я только брал. Она ушла, а я думала – как же я без нее. Мне плохо, а каково ей? Ты такая же, как она. Знаю. Иначе бы она не ушла. – Девушка поднимает голову и непонимающе смотрит на не Леция, а он еле заметно кивает головой, – ты особенная, избранная, как твоя мать. Только не делай, как она. Прошу тебя. Не уходи. Ян, он знает, я сказал. Он примет тебя и защитит. Дома. Там, у нас дома, ты будешь в безопасности. Прошу тебя. Я, – он снова замолчал, потому что говорить становилось все труднее. – я буду спокоен. Там. Куда ухожу. – Девушка молча плакала, не скрываясь, а старый лорд так же молча смотрел на нее. Узнавая. Запоминая. Прося прощения. Потом глазами показал на стакан с водой на тумбочке, говорить совсем не было сил.
Девушка аккуратно напоила его. поддержав голову, поправила подушку и взяла лорда за руку.
– Хорошо, …папа, – на этом слове она запнулась. – Я сделаю, как ты скажешь.
– Прости меня, дочка, – снова тихо попросил Леций. – прости и прощай. Я ждал тебя, хотел вымолить прощение через тебя у нее, у твоей матери, но не стану. Ты прости меня, если можешь, а с ней, … с ней мы встретимся. Уже скоро.
– Папа, – девушка заплакала в голос, – папочка. Я прощаю, конечно, прощаю. – она наклонилась и поцеловала его в щеку. – ты снился мне, и я …скучала.
– Ничего, родная, Ян, он будет хорошим главой семьи. Не оставит тебя, только …не уходи. – Лорд положил ладонь на плечи дочери, слегка приобнимая ее. – Не уходи… теперь… – он замолчал и закрыл глаза…
_________________

Дом семьи Эйвиос
 
 
Смерть – это драма, в которой есть начало, середина и финал
 
Так и не смог толком заснуть – все время выныривая из какого-то полузабытья, в котором смешались события последних дней. И все время виделась Констанца, и казалось, что с ней – что-то не так. Из разговоров в саду замка Правителя понял, что ее подозревают, но в серьезность этого не верилось, и все равно не думать не мог, хоть и отгонял от себя тяжелые мысли.
Но стоило закрыть глаза, и снова виделась девушка в порванном платье с распущенными волосами. Темная холодная комната, пищат крысы, по стене течет вода…
Резко вскакиваю на кровати от осторожного стука в дверь – нервы совсем никуда.
– Кто там, что надо? – громко кричу, давая разрешение войти.
– Сэр Брейден Феррант к Вашей милости, – голос слуги тих и вкрадчив, словно боится получить по шее за дурные вести.
– Вот уж нежданный гость, сейчас выйду, – встав, одергиваю рубаху, приглаживаю рукой волосы, сую босые ноги в комнатные туфли и иду к гостю.
Церемонное приветствие смешит – не с ним ли мы столько раз бились на турнирах, что и счету нет, так что теперь как лорду – на «вы», даже если обеднел, рыцарем все равно остался, значит, на равных.
Хочу высказать ему все это, когда замечаю за спиной Ферранта девушку.
Ту, что снилась ночами, ту, из-за которой не спал, из-за которой начал все эти расспросы и узнал... узнал то, что предпочел бы никогда не ведать…
Ни страха, ни ненависти – только радость, что нашлась, успела вовремя, отец так хотел ее видеть…
Пообещав вернуться, иду с ней к отцу.
Тихо в комнате, дышит тяжело со свистом, рука скользит по кровати, словно собирает что-то. Страшно… Потом затихает и едва приоткрывает глаза, затуманенные поволокой нездешности.
Узнает? Не узнает? Меня – да, но ее?
Имя матери отзывается острой болью, так же как и выкрик Янки.
В горле ком, но слез нет, и хорошо, что отец отсылает. Пусть побудут вдвоем. Он так ждал этого…
 
Возвращаюсь к Ферранту и первый вопрос – о сестре.
– Ты где нашел-то ее, как вы вместе оказались? – сажусь в кресло и прошу слугу принести нам выпить.
– Случайно, чуть конем не задавил. По улице шла, задумалась, – отвечает, пожимая плечами – сам, мол не знаю, как так вышло. – Успокоили, накормил, она про герб сказала, что видела во сне вроде и вот, – протягивает рисунок.
Удивленно смотрю на свой портрет.
– Она?
– А то кто? И что, правда, сестра? Кольцо у нее, показывала, с оленем, – он испытующе смотрит на меня, пока решаю, какую правду можно высказать.
– Сестра, да, потеряшка. Матушка с отцом поссорилась, да из дому в сердцах сбежала. Девчонку с собой забрала, ей лет пять всего и было. Отец тоже с характером, искать не сразу стал, потому и не нашел. Мать умерла, сказывали, а она – потерялась, – беру принесенную слугой бутылку и наливаю бренди себе и Ферранту, жестом отсылая слугу прочь. – Снилась мне она – вот такая, как пришла, потому и узнал через столько лет. Великая Маа смилостивилась над отцом – он так хотел Янку повидать. Хорошо, что так, спасибо тебе, – поднимаю бокал в приветственном жесте. Сам-то как? В столице какими судьбами? – спрашиваю приятеля, поскольку понимаю, что на Совет го вряд ли позвали, но мало ли какие дела привели человека в столицу. – На турнире давеча не видел тебя.
– Не успел, – отвечает Брейден, отпивая бренди, – хорошее. – кивает на напиток, и я киваю в ответ – в погребах дома Эйвиос только достойные напитки. – Теперь не до турнира, поди, что за взрывы, не знаешь?
– В башне Совета, – отвечаю тихо, – отец…
– Он там был? – догадка осеняет лицо Брейдена, и дальше объяснять не надо – человек военный, он прекрасно понял всю тяжесть ситуации.
– Да, хорошо, Сэб нашел и вытащил чудом просто. Многих не спасли. – наливаю еще бренди щедрой рукой, и меня немного отпускает, становится легче, спадает внутреннее напряжение этого сумасшедшего дня.
– Леди Севера, я в ее свите, – начинает говорить Феррант волнуясь, и я сразу перебиваю его, чтобы сообщить, что жива и в порядке, и молодой лорд тоже только ранен.
– Я был в саду, где лазарет устроили, только вернулся недавно. Многие пострадали, там нужна была помощь. Сколько смог, был там, потом вернулся к отцу, – умалчиваю о королеве и обо всех разговорах, из-за которых покинул сад так поспешно.
Брейден рассказывает о том, что сейчас делает, я – немного о жизни дома, вспоминаем какие-то случаи из прошлого – обоим хочется хоть ненадолго уйти из реальности происходящего, когда тишину дома прорезает крик. Страшный, нечеловеческий.
– Неееет! – кричит кто-то так, что в жилах стынет кровь. Подрываемся оба и несемся по коридорам, и я понимаю, что это – в комнате отца…

»» 31.12.15 20:02 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

Из дворца в...

Бежать. Бежать надо. Бежать со всех ног, не оглядываясь. Но коридоры эти бесконечные, то тут, то там заваленные. На норы крысиные похожие. Но штукаутрка плотным слоем да по пыли, вереницей следов легко читаемая. И женщина на руках, с каждым ярдом втрое тяжелее против прежнего.
Как же она меня раздражала! И платье ее, занавеской грязной свисающее, в коленях путающееся. И фижмы, вдвое объем увеличивающие, взять как следует мешающие. И голова безвольная все с плеча скатывающаяся и как у гусыни дохлой мотающаяся. Потная, грязная, бессознательная. Захребетница. Юбки порванные, корсет съехал, в кровище... Брр, смотреть противно, до тошноты, до блева. Кинуть бы куда, да тащу зачем-то, будто мерзости в мире мало. А ведь еще и на сносях!. Сама дурища редкая и понесет такого же. Не просто кинуть надо - раздавить. Сапогом по пузырю живота пройтись, шею окончательно довернуть, чтоб со спины на себя посмотрела.
Вот сейчас еще шаг-другой сделаю, и точно брошу. И лучше не просто так, а на завал какой или в проем лестничный. Что б хребет сломала. Чтоб хоть ступени обтерла, какую-никакую пользу принеся. Разок-то в жизни можно, не облезет. Но, как на грех, нет в сарае царском этом достаточной глубины пролетов, и завалов прочностью подходящих не видно. Двери запертые, ниши пустые, шпалеры плесневелые да окна слепые. И женщина на руках. Зачем тащу? На руках зачем? Если такая блажь взяла с грязью всяческой возиться, так за косу и волоком, а лучше кубарем пинками.
В глазах темнеет как злоба душит, до седьмого колена вперед ношу свою ненавижу. Муку одну страшней другой про себя ей придумываю. Пальцы б на фижмах не свело бы - хоть голову, но разбил бы ей, благо стен и откосов вокруге в достатке.
Нет. Иду. Тащу. Почти здоровую.
И шагов своих не слышу.
И шелеста черных крыльев не слышу.
А знаю - рядом воронье. Слетелось на развалины дворца как на кладбище. Как на поле битвой вспаханное.
По ненависти своей знаю. Потому и тащу.
Что такое чехайский ворон? Да ничего, птичка раскормленная, крыса пернатая, сама по себе ни в чем не умная. Но окольцованная. Золото, эллениум, серебро. Дураки и чужаки считают, что колечки эти показатели благосостояния места службы мажьей птицы, да только кому надо, те знают - в колечках этих вся сила ворона и заключена. Сама по себе тварь пернатая только чуять может, да и то с сомнительной достоверностью, но вот колечки зачарованные иное дело. От близости этих кусочков металла дар порченный в жилах закипает, на такое безрассудство толкает, что в обычное время и подумать нельзя. Маги они ведь ушлые. Зачем им кому-то что-то доказывать, подозрения в пристрастии разводить, если порченный сам против себя свидетельствует? Если достаточно близости заговоренной безделушки и тот, в чьей крови недавно блуждала сила, буквально сходит с ума? Да не просто становится тихо помешанным - хотя и так бывает, если дар в душе слабенький или вовсе не просыпался, - в буйство впадает. Себя и окружающих калечит, рушит все, что можно разрушить - от стен до морали. Как не спасти магам честных граждан от такой напасти? Как не выжечь скверну, чтобы не расползалась по земле, по водам грунтовым? Вот и летают вороны над Столицей, кольца на себе носят. Вот и не живут почти в Столице порченные, а если бывают проездом, так те, где дара капля на ведро крови, да и про ту каплю забыть успели напрочь.
Как положил женщину на плиту плоскую - помню еще. Как каблук над лицом ее заносил тоже помню. Хорошо про кинжалы свои не думал в тот момент - точно бы в ход пустил, не удержавшись. Как дальше пошел - белое пятно пустое.
Главное из-под стаи выбрался.
Иначе, в себя бы не пришел.
Вопрос в другом: а где это я?
_________________

... в заботливые руки Мадам Таи.

Ты скажи, хороший мой. Скажи не таись. Губы свои тонкие, жесткие, пальцем если дотронусь - обожгусь, разожми. Тайну нутряную, темную нашептать не сложно. Здесь все можно.
Ты скажи мне, хороший мой. Какую хочешь? 

Хочешь любовь покажу?
Нежную, острожную, боязливую. Такая бывает только лишь однажды. Принесу тебе её в дар на ладонях своих. Поднесу к ногам как к богу забытому. Примешь? Растопчешь? Все приму. Тебя приму любого. Калеченного душой, телом. Разлукой давней истомленного, замученного. Хочешь, дай той любви имя, звонкое. Колоколом на устах твоих играть будет. Отзовусь на него, как на родное.
Глаза свои поднять на лицо твое резко не решусь. Пальцы дрожащими станут, стоит только к коже твоей горячей прикоснуться.
Хочешь, слезу пущу по щеке белой? Я умею. Я могу. Глаза мои будто созданы воду лить, от любви горячей, неразделенной.
От любви к тебе переполняющей жгучей, искренней. Ты возьмешь меня мягкую, молящую, в руках твоих утопающую. И все до дна, до линии в тебе, кривой, принимающей.

Хочешь непокорной стану? Сердцем всем возненавижу. Каждой частицей тела своего грешного. На нем же клейма ставить негде. Ты посмотри. Посмотри на меня, жалкий мой. Я в глаза твои с вызовом глядеть буду. Улыбка наглая, для девки продажной, лицо украсит. Ты сотри её. На колени поставь. Сломай если получится. У меня шея тонкая, схватишь руками - лопнет. Орать буду. Хочешь? Я орать для тебя буду. До песка в глотке шершавого, колючего.Сломишь меня, раздавишь. Властью своей одаришь. До рычащего моего- нет, но воля твоя - закон. До места пальцем указанного. Я забьюсь в угол в какой покажешь. На осколках своих, под сапогом твоим, распятая. Не собрать меня боле, ой не собрать.

Хочешь, кровью себя запятнаю, порченной? Хочешь, пощады простить буду? Хочешь, госпожой стану? Рабыней. Женой друга, дочерью малолетней брата. Маску одену любую. Все для тебя, хороший мой. Ты только губы разомкни. Ты только скажи. Какую хочешь?

Привычная схема здесь точно не работала. Остались только профессиональные порывы и неискоренимые привычки. Понять меня можно - в деле не первый год.
Да и к телу мужскому, на подушках розовых возлежащему, просто так без дела, я не привыкшая. Нет, конечно, всякое бывало. Но...но об этом как-нибудь потом. А пока про тело.
Тело в кровати моей смотрелось инородным. Во-первых, из признаков жизни лишь дыхание.
Уж где это тело побывало и знать не хочу. Лишь догадки моего возбужденного интеллекта будоражили мозг, (давно подумываю утопить его, окаянного, в каком заливе, чтоб не мешал жить и работать, авось, все же на домик в Грехе накопить смогу).
При ощупывании тела, под вдохи сердобольной Лапочки, на предмет поломок. К приятному удивлению, обнаружили вполне себе целую голову. Сей факт радовал необыкновенно. Дураков в своей постели не терплю, и имею на это законное по выслуге лет право.
Лекарь во мне, к несчастью болезненного, скажу прямо - никакой. Но то что тело жить будет. Стало понятно при первом обтирании тряпицей, дабы смыть кровь и понять, что штопать. Тело живо реагировало пониже живота. И явно хотело дружить.
Лапочка была польщена и, даже, вспыхнула краской. А этого не бывало с времен одного товарища имя которого нельзя произносить, Лапочка сразу начнет лить слезы и испортит мой шелковый ковер. Взволнованную девочку пришлось выгнать от тела подальше. Не то чтобы я против насилия, но не бесплатно, и не у меня в заведении.

Во-вторых, человек не помещался в длину на моей скромной лежанке. А лежанка у меня, честно признаюсь не таясь, поместить может троих. А если сильно изогнуться и четверых. Потому ноги у тела свисали с края кровати являя мне дивный вид пяток.
И глядя на все это безобразие, я несчастная женщина, курила самокрутный табак, обжигая пальцы каждый раз засматриваясь на... конечно же пятки. Думала о том какое все же у меня большое сердце. Доброе сердце. И посмей теперь сказать кто-либо, что это не так. И при всем моем огромном сердце я имею маленький, очень маленький инстинкт самосохранения. Я, конечно, же знала как тело зовется, спасибо еще раз моему сердобольному сердцу. И знала, что тело то не просто так покорежено. И искренне молилась всем богам сразу, чтобы тело подняло не только то, что обычно поднимают на моей кровати. Но еще и ногу. И вторую. И побежало, далеко. Подальше от меня, слабой, глупой, сердобольной женщины. Пустившей под видом сильно выпившего клиента это тело сюда.

Очень уж я не люблю, когда волосы на затылке шевелятся. Очень уж не люблю вздрагивать, когда над заведением моим летает Чехайское Воронье. И страшно не люблю, когда в заведение захаживают их собратья по черному. А то что за этим телом могут прийти в любой момент, мне подсказывал ненавистный интеллект и огромное желание жить. И душило. Где-то на уровне шее душила удавка перспектив.
Уж не знаю что помогло. Шлюхины молитвы. Иль волшебный настой, что даем девицам после отказа от плода, тот за сутки девку на ноги поднимает. Но тело ожило, и не только в паховой области. Застонало. Задышало глубоко. Да ресницы на лице его трепетно дернулись.

- Не открывай, - скажу телу. Знаю точно ели тело глаза свои откроет. Пропаду. Уж не знаю, что тело делает. Но я его сейчас убить хочу и это чувство прекрасное мне душу греет, и жизнь, возможно, спасает. - Я тебе пока в уме, разуме чистом, прямо скажу. У тебя совесть есть? Хоть капля? Хоть на донышке души твоей окаянной? Это ж надо удумать, на пороге моем сдохнуть решил. Ты меня повесить хочешь? Хочешь. - Усядусь рядом, в ухо шипеть буду. Посмотрю на рожу бесстыжую. Вздохну обреченно.

Боги-боги, если есть Вы Шлюхины Боги, услышите зов дочери своей пропащей. Покарайте мужчину этого. Не для себя прошу. Для людей честных, невинных.

_________________

.. отданный на верную погибель...

Гораздо позже, в минуту заслуженного досуга, быть может убеленный благородной сединой, я все же напишу трактат на основе личного опыта, повествующий о сравнительной предпочтительности вопроса "где" над вопросом "кто". А пока я тихо радовался, что не стоит передо мной задача самоопределения, да и место при первом беглом осмотре сквозь узкую щель в опухших веках оказалось несомненно знакомым, похожим на все знакомые места подобного толка. А в том что сразу не признал, виноваты были сильнейшая головная боль и новый не испробованный прежде ракурс, с которого отражение в зеркале выглядело непривычным и мягко говоря, не приличным.
Неудобство в паховой области задавало неприличию тон, правда оно же помогало освоиться, не загружая лишней конспирацией взбаламученные мозги.
Так вот еже ли заострять внимание над сакраментальным "где", то лежало тело с едва пробудившимся сознанием в кровати, широкой и короткой - или это меня пложили поперек? - обложенный множеством подушечек и старательно лишенным даже признаков целомудренного покрывала. И не то что бы эта конкретная кровать была знакома моей спине до комочка в тюфяке, но она отражалась в большом, богато декорированном зеркале, притулившимся в складках балдахина на четыре опорные кровати столба. И вот таких-то зеркал я видел в своей жизни хоть и не мало, но все больше на Грехе, чем в нашей благословенной богами Столице, где удовольствие созерцания себя в ответсвенные моменты бытия еще считались делом зазорным и пикантным, а по сему доступным было только самым отчаянным из знати и наиболее респектабельным из шлюх.
Последних в нашем городе насчитывалось три вертких хорошо оплачиваемых единицы. И только в кровати одной я леживал впервые.
Да, с особенностями этого тюфяка моя спина была прежде не ознакомлена. Не говоря уж о том, что только Мадам Таис обладала столь ужасающим сочетанием расчетливости и чувства юмора, чтобы устилать свое ложе багряными амирскими шелками, к которым плохо пристает грязь и не выживают дурные насекомые и на которых же любое мокрое пятно кажется свежей жертвенной кровью, и при этом же обрамлять его тошнотворно розовыми подушками, расшитыми золотистыми бабочками и белыми голубками.
От видения себя, утопающего в луже крови и кружевах, мне совсем поплошало. Едва успел повернуться на бок, как между мной, Таис, ее расшитыми бисером домашними туфлями и шелковым пестрым ковром не осталось никаких секретов.
Зато полегчало.
Настолько, что показалось, будто даже звук в ушах прорезался.
_________________

Пташка моя малая. Печурка.
Иди ко мне невеличка, забирайся под черное крыло. Не бойся, не испачкаю твой наряд прозрачный прожженой копотью. Не обижу тебя, помогу только.
Вижу как ты маешься, как надеешься и слезы пустые и ненужные льешь.
Но быть тебе всегда неприкаянной, ненужной. В мытарствах замученной и на голом пустом клочке оставленной.
Сколько хочешь гляди в ту сторону, не ответа ни будет ни раскаяния. Только глаза свои зеленые зря выревешь да так неуслышанной и останешься.
Иди ко мне бедная. Дай укутаю плечи тонки пером вороньим. Ты ж тростиночка, как только ветром не удуло, чем за землю только держишься?
Ну-ну полно те, хватит милая. Под моим крылом успокойся ты, скоро ждет тебя тишь да облачко.
Больше нет оков, больше нет цепей - ты свободная.
И прижалась ты, моя пташечка, как к родному мне, так и должно быть.
Ты не бойся уж, ты отмучилась.
Пальцы вороньи, шейка тонкая.
Очи чистые да зеленые, что же смотришь ты так доверчиво?
Хватит девочка, попрощаемся.
Тихим голосом, громким вороном,
Покружу над тобой, тут остануся.


Над столицею белокаменной новый день, солнце алое все выше поднимается из тумана которым весь город окутан. Нависает высоко освещая каждый уголок до тех пор наполненный тенью.
Я вспоминаю, другой рассвет и как ждал его появления, рассвет который видишь с палубы корабля когда на тонкой полосе между морем бескрайним и светлеющим, только начинающем отогреваться после ночи, небе, появляется солнце. Яркий шар полный огня скидывает с себя остатки ночи и поднимается медленно, пока еще сонно, скользя по тусклому небосклону делая его теплым и ярким. Мелкая рябь на воде становится золотой и алой, когда солнце рисует на море дорогу своими лучами, зовет пройти по ней в новый день. Заставляет тьму раствориться, сгинуть, и она не может сопротивляться солнечной силе, ничего не может воспретить солнцу подняться, прогнав недавно царствующую тьму. Ночь не может длиться вечно, а к солнцу легко прикоснуться если ближе подлететь.

Теперь лишь воспоминания мне достались на память, я перебираю их словно бусины яркие и теплые между пальцами. Почувствовать пытаюсь, как это, когда душа ликует и словно птица взлететь стремиться все выше, дышать когда хочется полной грудью, плыть на корабле куда угодно, только лишь бы знать - каждая ночь, самая непроглядная и темная, проходит. Но это не трогает, не касается. Все залито внутри едкой копотью и теперь там внутри сидит невольница, прислужница чужая, жалкая, не давая забыть, что она только там и находится, шепчет мне, потешается, что у души моей глаза зеленые.
Тихий скрип двери отвлекает и заставляет отвернуться от окна и своих мыслей.
Слышу шипение внутри, царапанье, просыпается проклятая гостья в своей клетке, поднимается. В комнату вошли двое - страж из казематов и королева Констанца.
Пахнет гнилью и падалью. Карканье в голове да нашептывание гадкое.
Спуталась, связалась.
Она с ними.
Казнить ее надо, наказать.
Хочет вырваться из клетки и впивается когтями своими в грудь, царапает, на волю просится, и злиться, когда я остаюсь спокойно стоять на месте, сцепив пальцы позади спины, рассматривая королеву.
Вот смотришь в глаза ее, а я все как есть вижу, так пусть она своей кровью умоется.
Позабыла как это магов боятся да волю их слушать, что удумала.
Не получиться. Удуши ее без суда и обвинения.
Пусть все знают королева - виновница.
И свои и чужие пусть знают, что на силу магов не покушаются.
Что выпьют кровь порченную, горькую и не подавятся.
Что вырежут каждого ножом острым и очистятся.
Ко мне призывает, как всегда, понимает, что своими руками не добраться, хочет мои чтобы в крови были, ей на потеху, на удовольствие. Злиться, все больше, знает что не выбраться, что нет такой силы, которая могла бы вынуть ее из меня, а без друг друга мы оба гиблые. Душонка черная, воронья, приколота к телу моему затупленными иглами, ржавыми булавками. Держится за прутья клетки своей, немощная, по власти мага, по его на то позволению и милостыне.
Она с ними, она за одно. Кто взрыв устроил, кто помогал, да подсказывал?
Против магов заговор плетут и она среди них сообщница.
Убей её!

Уголки губ вверх приподнимаются сами собой, когда подхожу на почтительное расстояние к королеве, стараясь не обращать внимание на то как клокочет внутри душонка, как рвет все нутро на клочья и руки тянет к шейке белой да нежной - кровь хочет пролить королевскую.
Порченной кровью пахнет, ели заметно, почти неуловимо, как отпечаток, мимолетное прикосновение и этот запах тонет сильнее в запахе страха и отчаяния. Заставляет невольно глубже вздыхать, раздувая ноздри, чтобы вновь его почувствовать.
Неужели ты так безумна, что связалась с порчеными? Хочешь молодая и юная в костер погребальный лечь в платье белом раньше времени?
Душонка выворачивается наизнанку, щерится, скалится, но сделать не может ничего, не она мне повелительница - не она моя приказчица. Все по воле Магистра исполняю, по его на то указанию.
- Ваше величество. - Легкий кивок вместо поклона. - В силу отсутствия каких либо доказательств вашей вины, было приказано выпустить вас из камеры. Вы будите находиться с этого момента в покоях, для вашей же безопасности, но у меня будет к вам несколько вопросов.

»» 26.12.15 23:34 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

... у мадам Таи не заплатив еще никто не скончался...

К ногам моим, конечно, возлагали многие дары. Как любая скромная лядь я люблю милые вещицы.

Скажем, - жемчуг. И не какой-то там... жемчуг, а такой, чтобы посмотреть на него и где-то меж грудей заклокотало все, разрослось бы. И грудь моя спелая в корсаже тесном, от радости обладания красоты такой, не поместилась бы. И чувство бы дивное это, восторг от созерцания и обладания, спустился бы дальше от груди к животу, останавливаясь там и превращаясь в нечто прекрасное. Возможно, даже в возбуждение, столь редко в моем теле бывавшее.
Или, скажем, вот этот вот ковер. Между прочим с Амира. Между прочим, посол подарил. Между прочим, мы на этом ковре. Не буду врать, что краснею, но розовею в местах порочных, точно. В общем, дорог он мне как память. Понимаете? Дорог.

Смотреть на откровение передо мной открывшееся желания нет никакого. Не то чтобы я брезглива, но зачем портить томный вечер? Да и не сказать, что в жизни моей мужики никогда не гадили. Делали они это частенько и всегда виртуозно. С особым смаком. Не буду врать, что слез не лила. Мокрое дело мне не чуждо. Да и пыточное дело, не раз изучить мечтала.
Но вот так откровенно. Вот так... душу, можно сказать, изливая. Зря мы ему столько после-родового настоя давали.

Делаю шаг назад из тапочек. Любимых. С трудом давлю в себе злобный клекот. От желания взять левый, чистый тапок, и треснуть им тело по макушке, удерживает только две мысли.
Во-первых, у меня рука тяжелая, я же его добью. А если не добью, он же ж дурачком станет. Заикаться начнет.
Писюк, ладно, буду честной женщиной, чего мужика полумертвого гневить. Писюнище работать не будет. А это профессиональный моветон - доводить мужика до импотенции. Да и кто за все это безобразие потом заплатит? Импотенты с заиканием шлюхам платят, но редко и через долгие мытарства.
Во-вторых, если убью, что делать с мертвым телом? Я дама хоть и на молоке взращенная, но хрупка костями. Тяжести таскать не привыкла. Да и до ближайшего моста здесь пилить и пилить. Пока дотащу геморрой заработаю от натуги. Геморрой в моей профессии дело паскуднейшее. Лечится с трудом. Потому избегается любым способом. Так что будем думать, что от греха спасает выше упомянутое добросердечие. И что именно оно заставляет взять тряпку из таза, ту самую которой давеча обтирали самые живые места у тела, и промокнуть ей рот, глаза да лоб болезненному. Для облегчения его состояния.

И пока я входила в роль сестры милосердия, в груди начало расти волнение. А вдруг совсем пришибло? Вот напрочь? 

Помнится у меня клиент был, тот как-то убегая от жены, что по его душу пришла. Из окна спрыгнул. И дурак, до того не удачно приземлился головой об брусчатку каменную, что до сих пор, вот вам знак Н`габаха, до сих пор мнит себя Правителем. Ходит в черном, не ест, не пьет. Меня не еб... забыл про чертоги мои гостеприимные. Пропал мужик. Совсем пропал.

Смотрю уже с испугом на тело. Рассматриваю, пытаюсь понять не сдурел ли...И что страшнее, вдруг память отшибло и тот про долги забыл.
Последняя мысль до того испугала, что пришлось наклониться к телу, являя перед глазами болезненного самую узнаваемую мою часть:
— Хороший мой, Сто пятьдесят золотых. Слышишь? — тело трясти не решаюсь. Если его вывернет мне на сиси и от смерти его не спасет даже перспектива геморроя. — Сто восемьдесят золотых.— Чуть громче.

Подумав и прикинув чистку ковра и покупку новых тапочек (халатика, сорочки шелковой, колечка с аметистом - на ярмарке недавно видела, веера из павлиньих перьев и шарфика):

— Двести золотых.— Говорю наклонившись грудью к лицу. Ну, а что...это примета хорошая о деньгах говорить прижимая мужское лицо к груди. К прибыли.

_________________

... исключительно молитвами дев порочных и их попустительством...

До чего некоторые из баб бестолковый народец, не в обиду им сказано будет, но у меня салажата-юнги и то сообразительней были. Нет бы тазик подставить, видит же, коль раскутала, что на четверть синий от кровоподтеков, на треть опухший и весь в пупырышку от озноба. А все туда же - лезет под самый нос со своими приторными духами, от которых пользы пшик, лишь в паху неуместная тяжесть и новый приступ желудочных судорог накатывает.
И надо ведь было такому случиться, что мостик единый не перешел, до пристанища своего более менее на этой земле постоянного не добрался. Таис она хоть женщина в целом и симпатичная, но ниразу не маркитантка, о том как болезных-раненых выхаживать имеет самое смутное, порой весьма противоречивое представление. С нее станется меня, горемыку беспамятного, в оба лагеря зачисленного, и отваром для рожениц опоить, и тем зельем гремучим, которым ее соседка пользует всех от своих декоративных болонок до жеребцов на конюшне. Так что, если к утру не рожу и не заржу, то жить однозначно буду. Возможно, даже и долго.
Бюст приближался. Руки мягкие, выбеленные, к шее моей потянулись, с целями подозрительно не ласковыми. Неужто ковер был дорог как память или за тапочки свои обиделась?
Я зажмурился и как смог отвернулся, испариной до пяток покрывшись. За два восхода луны столько раз под смертью бегал, что на еще один ее лик смотреть не хотелось вовсе. Да и не моглось. Перед глазами все плыло и качалось, простыни мокли от загривка к заднице - хорошо хоть не обратно! - в груди что-то булькало и скреблось, намереваясь разодрать легкие кашлем. Желудок, как оговоренно, перевертывался и грозил поискать в своих недрах завтрак третьего дня. О том что бы встать не было и речи, и духу на сие деяние даже запрос устный не посылал, опасаясь что ответит тот на запрос нелестно и может где-то и матерно. Единственно сил на что хватило, так это руки на груди сложить, ровно под покойницкую нитку и пятки ровно с краю свесить: режь, но с места не сдвинусь!
Так паршиво мне давненько не было. Даже в клетке льдистой ведьмы еще чего-то хотелось, о чем-то мечталось, за что-то боролось. В окружении же набивных сердец и пухлявых голубков можно было только одно - сдохнуть, и пусть эта дама деятельная возится с трупом как может. Хоть в канал спускает, хоть чучело при двери с подносом ставит.
В балдахинном зеркале отражалась ее темноволосая макушка, ко мне в припадке человеколюбия склоненная.
- Отстань, - попросил я ее, намедни проникшись к брюнеткам подозрительностью, - Не слышу.
И слышать не хочу! Даже если прямой дорогой побежит кликушествовать до Вороньей Управы, глупости набравшись. Во-первых и глухой я могу выдать ее по самое сокровенное, коли спрашивать будут хорошенько о том, насколько подробно мне известно кресло в ее будуаре и какие дела, сидючи в этом кресле, с ней обсуждал. А во-вторых, много баек про Воронков по свету бродит, но одной, той что платят они щедро своим осведомителям, никто не слыхал. Так что за будущность свою, пытками каленым железом не подверженную, я и лежачий оставался совершенно покоен. Если не рожу, не заржу, и в грудях не задохнусь, то...
_________________

... Кто я такая баба слабая, чтобы спорить с большим и сильным...

- Ты чего удумал-то...- Похлопывая по щекам.
- Ты чего...?- Смотря как лапки поджимает. Ягненочком жертвенным складывается. Губы синеют. Сам белый-белый. Даже почти ставшее родным место скукожилось. Совсем плох!

Стало действительно страшно. Меня жизнь к такому не готовила. Я больше по улыбочкам и вздохам театральным. Я больше слушать комплименты фальшивые. Поднимать интерес у молодых щеголей да статус у пожилых господ. Счастье неземное, женское во взгляде изображать, когда берут не умеючи. Любовь искусственную в дар подносить. А тут...Что делать с тобой, горемычный?

Все ведь заштопали. Опоили, гада сякого, настойкой свежей. В койку уложили. Чего тебе еще? Клизму только если. Ромашковую. Хочешь? Даже трахнуть нельзя, как-то не привыкла я совсем с дохлым. Хотя, был один, но тому под девяносто было. И он то со всей искренностью заявлял, что любовь моя его фактически на свете держит, не пускает сдохнуть на радость детям и молодой жене.
Может попробовать? Смотрю на тело для интима неготовое. Как-то грустно становится...никакой романтики.
Еще два хлопка по щекам. Коснулась губами к испаренной покрытому лбу. К груди его ухом приложусь. Слушаю. Дышит.
Не то что бы облегчение сей факт принес в душу мою многострадальную, но все же выдохнула. Первый раз не знала, что с мужиком в собственной койке делать. Рефлексы, конечно, свое требовали, но сошлемся на профессионализм.

- Ты гад и сволочь.- Говорю почти синенькому и дую в лицо, чтоб остудить хоть немного. - Ты ж мне почти понравился. Я ж почти с душой к тебе прониклась. А ты...сдохнуть решил. Да еще и на моей койке! - Истеричность берет вверх. Гремлю браслетами у лица будущее-покойного, убирая прилипшую прядь с лба. Смотрю в лицо. Вот сколько смотрю, столько думаю. И какого порченного я с ним связалась? Одно слово. Идейный. Всегда меня такие за мою пустую душу брали.
А может оно так и к лучшему? Думаю, вынимая из полочки прикроватной фляжку с выпивкой припасенной. Прижимаю к губам горькую, глотаю вкуса не разбирая. В Столице сейчас суетно. Вороны кружатся, все ворота на выезд закрыли. А так... с трех шагов от обычного клиента не отличишь. Только, лицо больно недовольное. Ой, может, не получилось у человека - не молод. Бывает. А если сдохнет? Так ... скажу затрахала. До смерти. Не поверят, конечно, зато посмеюсь.
Губы обжигает еще пара-тройка глотков выпивки. И становится где-то даже спокойно. Посмотрю на гостя моего вечернего. Накину на его вялое место одеяло тоненькое, с голубком вышитым, чтобы не замерзло в случае случайного сквозняка. Да и мало ли за что я ночью рукой ухватиться могу по привычке. Отвернусь к телу задом, чтобы все мои чувства к нему понимал ежели очухается. И веки закрою.

Сон, предатель, сразу не идет. Волнение бабское, паскудное никуда не денешь. И душа моя пустая, одинокая замерла в тишине твердокаменной. Не пробить стенку в ней, не получиться. В ней каждая кладка слеза затвердевшая. В ней каждый камень воспоминание гадкое. Я эту кладку год за годом выстраивала извилисто. Гордилась тишиной сердечной как наградой какой. Оказалось, саму себя наказала.
Душа женская она дурная. Ей бы в полет. Ей бы любить, пусть неразделенно. Слезы лить одинокие, мечтать о том чего нельзя, но нужно. Ей молча нельзя. Сопреет. Задушит изнутри молчанием своим. Жизни лишать будет. Год от года пустого.
Пускай хоть что-то. Хоть каплю на донышке, но чувствует. Хоть каплю на донышке, но мечтает. Пусть и не по-настоящему, а по чуду какому неизвестному.
Сомкну очи плотней, зажмурюсь до боли. Свернусь в комок тугой. Авось, завтра проснусь возле живого. Авось и почувствую что забыла, что каменной кладкой из слез и боли от себя отгородила.

»» 26.12.15 18:46 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

We danced in the snow of a crystal December...

IAMX – Avalanches.

Царь Островов. Столица. Дворец. Покои Дария Скорбящего.

Теперь, когда знаю, что все хорошо, наваливается усталость.
Утренний свет царапает окно, и я гашу оставшиеся люмнисы, почти теряя ориентацию в комнате.
Спасает, что я помню расположение мебели, а Дарий - очень аккуратен.
Тихо.
Возвращаюсь к постели и снова забираюсь, устраиваясь рядом.
Сколько проходит? Час? Два?
Тишину разрезает хриплый голос, которы я не смогла бы спутать ни с чьим другим. Даже если бы и захотела.
Что произошло?
Случилось чудо.
Прижимаю к себе. Глажу по волосам. Шепчу на ухо.
- Живой, живой.
Выжил. Не важно остальное.
Все другое - после.
Знаешь, как боялась за тебя?
Все молитвы старым богам у постели твоей вспомнила.
А помог - маг.
Не важно почему, важно помог.
Лащусь щекой о широкую горячую ладонь. Ощущаю, как пальцы локон волос дергают.
Как много я готова была отдать за это.
Как много отдала.
Как много отдала б еще...
На ощупь по груди. Вверх, по шее.
Щеки - колко.
Губы - тепло.
Я не вижу. Только ощущаю.
Лишь контуры перед глазами и будто в зрачки насыпан битый лед.
Моргаю, но не помогает.
И не поможет, я знаю.
- Тебя маг спас, - еще шепчу, - вон в кресле спит. Он знает, Дарий, все знает. Сразу знал. Как бы плохо не было, помни об этом. Не давай ему вести игр с тобой.
Пока он в комнате говорить больше - не безопасно. Но пусть даже и не высказано - истина известна. Не верь магу.
А Ведьме можно?
Не знаю.
Не мне решать.
- Любимый мой, хороший. Теперь все хорошо. Поспи еще.
Целую в шею, губами собирая вкус пота.
Вру, конечно.
Когда маг знает о том, что рядом полукровка, ничего хорошего нет.
Но ты поверь своей Ведьме, Правитель.
Остальное подождет.

»» 03.01.16 00:48 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

Где-то еще тогда.
Стоны ночью кажутся громче.
Я шевелю плечом, сгибаю и разгибаю пальцы руки, закрываю глаза понимая, что маковый сок был бы кстати. Боль ползучая тихой поступью подобралась и завела свою унылую песнь. На ухо пела. Кружила. Зазывала упасть где-то меж рядами то ли, живых то ли мертвых. И заснуть сном крепким. Дрожью и потом пропитанным.
Лица тех кто сгинул, тех кого нашли освещает теперь ночь и редкие факелы. Пытаются опознать тела.
Живых из под завалов больше не выносили.
А когда загорелись костры, шум поисковых работ и вовсе утих. Больше не ищут. Ибо знают. Там теперь только трупы. И загораются костры. Все больше и больше яркими, размазанными точками, то здесь, то там как символ того, что больше никого не ищут.
Как символ потерянной надежды.
Я припадаю спиной к каменной колонне одной из арок в некогда прекрасном саду. И думаю сколько раз сегодня я терял надежду.
И будет ли это считаться предательством? И, наверное, я скажу ей потом, когда дева с янтарными глаза придет в себя уже будучи дома, что я похоронил ее десятки раз пока мы ее искали. И десятки раз ругал себя за это.
Надо бы выдохнуть. Хотя бы, выдохом облегчения. Получается легко. Но вот вдох дается сложнее. И только, когда вместо него выходит спертый кашель я понимаю, что сегодня опять не сдох. Всполохами костров в памяти возникают моменты моей клятой жизни. Когда должен был бы умереть, но вместо этого жив. Жив. Жив. Да я везунчик...
-Да я везунчик. Везунчик. - Говорю уже вслух, мешая кашель со смехом. Получается нечленораздельная каша. Сползаю медленно на землю усаживаясь прямо здесь под аркой. Закрываю глаза и слушаю стоны. Сил встать, определенно нет. Да, маковый сок был бы сейчас кстати.

»» 27.12.15 01:23 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

Вечер. Сады.
Я брела по саду не разбирая куда иду. Так много кругом раненых, становится все больше умирающих... Скорбные рыдания и плачь слышатся повсеместно в каждом углу сада, среди нескончаемых рядов тел ходят люди, высматривают своих родных и близких. Кто бы ни был виновен в произошедшем, это был чудовищный расчет. В день Совета в замке было много гостей и приглашенных ожидающих заключения решения совета: прибывшие гости, знатные горожане. Мы все стали жертвами того разрушения и той трагедии что была учинена, и это странно объединило всех кто сейчас тут находился. В этот день во дворце, в это время на склоне дня в царском саду, оплакивая любимых.
Иной раз, да и срывались неосторожно с чьих-то губ слова молитвы к забытым Богам, но в такие минуты, кажется никто не обращал на это внимание. В такие минуты, хоть что готов отдать, чтобы не пережить страшную утрату и не потерять родного человека, чтобы получить спасение.
Я слышу как среди людей уже стали шептаться - порченные. Корень зла, виновность которого не нужно доказывать или оспаривать, так просто есть. Много веков каждое поколение людей из уст в уста передает эту правду. Неужели все это расплата за гонения и реки пролитой порченной крови? Может это только начало, а все худшее только впереди? Было ли это позволительно, в ответ на многовековую травлю собрать все силы и нанести удар в самое сердце острова?
Как часто гильдия убивает порченных? Я своими глазами видела метки у каждого из войнов на плечах - одна метка один мертвый, и ожерелья из таких меток многократно обвивали шею и плечи... Мне стало страшно, я никогда раньше не могла подумать, что кто-то из порченных в силах дать отпор. Захотелось как можно скорее взять Логана и убраться из столицы как можно быстрее и дальше! В столице было опасно, но было ли безопасно на Севере? Я не знала, но желание уберечь сына было моей главной потребностью.
Я шла стараясь не глядеть по сторонам, но через пару шагов послышались стоны и хрип. Кто-то из раненых? В тени арки я не сразу разглядела фигуру человека сидевшего на земле. Не все ли равно что с ним, на сегодня хватит ран и крови. Нет я не смогла пройти мимо.
- Что вы делаете тут? - Строгим голосом. - Неужели вам не велели лежать? Где ваша рана, я помогу. - Я села на землю рядом с раненым, и оказалась лицом к лицу с тем, о чьей смерти боялась и мечтать.
_________________