Bonjour, Nicolas! (ИЛР)

 » Bonjour, Nicolas! (ИЛР)  [ Завершено ]

Авторы: мы
Жанр: повесть, исторический любовный роман

Примечание: навеяно многим

Аннотация:

Он – русский, она – француженка.
Он – любящий и любимый сын, она – сбежала из дома, когда ей было пятнадцать.
Он – ученый, она – неизвестная артистка.
Он задумался о семье, она мечтала о карьере…
Их встреча была случайной.
Они провели вместе три дня, чтобы прожить пятнадцать лет врозь.

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (JK et Светлая)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; JK et Светлая; Дата последней модерации: -


_________________

 » Пролог

Мы уже не те люди, которыми были в прошлом году, не те и те, кого мы любим.
Но это прекрасно, если мы, меняясь, продолжаем любить тех, кто тоже изменился.
Уильям Сомерсет Моэм

25 декабря 1925 года, Лондон
Шкаф, стол, камин, ширма, кресло, окно…
Прервав беспорядочное движение по комнате, она застыла, глядя, как темнеет на улице от затянувших небо туч. В комнате впору было зажигать свет, но она не торопилась это сделать. В сгущающихся сумерках было проще видеть призраков. Призраков, которых она звала, и одновременно боялась, что они придут. Она видела себя девятнадцатилетнюю. Восторженную, целеустремленную… Глупую! И видела его. Но теперешнего. Такого, каким он запомнился в момент их объяснения. Спокойного, сдержанного, все понимающего. Ведь она знала, что он никогда не устроит сцены и примет все, что услышит. Но как же она хотела, чтобы он хотя бы прикрикнул на нее. Чтобы можно было заставить себя подумать, определить, решить.
Она протянула руку к окну и стала пальцем чертить на стекле какие-то фигуры, узоры, линии. Лишь бы хоть что-то делать. Было уже совсем темно, на улице бушевал неожиданный снегопад, а она по-прежнему стояла у окна, всматриваясь в мокрую черноту. Продолжая видеть на стекле его лицо. Его черты – глаза, нос, губы – она обводила раз за разом. Не отпуская его и зная, как далеко он теперь от нее.
Резко оттолкнувшись от подоконника, в который раз ринулась по комнате. Люстра, торшер, бра, настольная лампа... Схватила ручку, придвинула к краю стола лист бумаги и вновь замерла.

Декабрь 1910 года, Петербург
Он устало потер виски, толком не понимая, зачем это делают те, у кого болит голова. Головной боли это решительно не снимает. Только заставляет чувствовать себя еще более беспомощным.
Хотелось курить, но она не выносила запаха табака. Откуда он это знал? Она говорила? Или догадался? Впрочем… что ж тут удивительного, если он всегда и все знал про нее? Иногда лучше, чем она сама. Даже теперь он был совершенно уверен в том, что сейчас услышит.
К чему тянуть? Какой в том смысл?
Все и так было в ее глазах. А ведь еще только накануне в этих глазах подрагивали, как пламя при шевелении воздуха, игривость, кокетство и что-то еще такое, что он принимал за любовь. До того странного мгновения, когда он сообщил ей о своем намерении жениться на ней в самом скором времени. Будто задул свечу.
Наконец, он поднял взгляд и посмотрел на нее, в очередной раз улыбнувшись при виде ее светленькой прелестной, почти кукольной головки, с которой она упрямо не сняла шляпки. Николай замер, напряженно вглядываясь в ее черты… Тоже немного кукольные, капризные. И думал, что никогда не любил ее больше, чем в эту самую минуту.
Клэр молча положила на столик у дивана маленький белый сверток.
В тишине квартиры ее спокойный голос прозвучал слишком громко:
- Adieu, Nicolas!
_________________

 » Глава 1

20 декабря 1925 года, Лондон
Он не смотрел на часы. Он стоял у зеркала, поправляя манжеты идеально белой рубашки, и отчего-то сейчас вглядывался в собственное отражение. Но вглядывался равнодушно, будто бы перед ним было не его лицо, но чье-то чужое. В свои без малого сорок Николай Аристархович Авершин, профессор истории университета Сорбонна, русский по происхождению, и на собственной шкуре испытавший все прелести эмиграции, конечно, подыстрепался за последний безумный десяток лет. Когда-то русые, чуть вьющиеся волосы теперь тронула легкая седина, будто их притрусило пеплом. И глаза будто бы посветлели, выцвели. Все прочее не шло с подобной метаморфозой ни в какое сравнение.
Иногда он думал о том, как прожил эти годы. И, кажется, не находил ответов. Он не вспоминал. Потому что воспоминания заставляли его заглядывать в такую бездну, после которой почти уже невозможно выбраться назад – не знаешь, надо ли. Вся та прежняя жизнь была будто накрыта лоскутом непроглядно черной материи, занавешена, скрыта от глаз. Казалось, вдохнешь один ее запах – станешь задыхаться.
Манжеты были поправлены… Николай оглянулся по сторонам в поисках галстука. Он ненавидел гостиницы. Все до единой. Вечно у него все терялось, едва он переступал их порог. Но, что самое удивительное, живать в гостиницах приходилось довольно часто. Словно кочевая жизнь… Дурацкая кочевая жизнь, под грохот поездов, под рев автомобилей, под залпы орудий.
- Вера! – позвал он жену. – Вера, может быть, ты все-таки отправишься туда одна?
Она вышла из соседней комнаты, взяла со спинки кресла галстук и протянула ему.
Сама была уже давно готова. Простое шерстяное платье темно-серого цвета и небольшая агатовая брошь, которую Николай подарил на первую годовщину их свадьбы. Единственный его подарок, который Вера хранила с особенной трепетностью. Волосы собраны в обычный пучок. В кресле приготовлены пальто и шляпка. Она не любила опаздывать.
- Я почти всегда хожу в театр одна. Не понимаю, почему ты так настойчиво избегаешь там бывать, - она смахнула невидимую пылинку с его плеча. – Уверяю, тебе понравится сегодняшний спектакль. Новый, подающий надежды автор. Известный режиссер. И популярная труппа, которую все хвалят. О них сейчас только и разговоров. И это не глупый водевиль, которые ты так не любишь. Между прочим, мне с большим трудом удалось достать билеты.
- Я не избегаю. Я просто не люблю, - коротко ответил он, взяв из ее рук галстук, перекинул его через шею, устроил под воротником и принялся вязать узел. – Как ты не любишь, к примеру, яйца-пашот.
Он посмотрел на Веру, подмигнул и улыбнулся, отдавая себе отчет в том, что улыбка вышла натянутой. Ее длинные витиеватые фразы, почти книжные, всегда заставляли его испытывать нелепое чувство вины. Они были женаты десять лет, из которых жили вместе от силы лишь половину этого времени. Его болтало где-то на юге в Добровольческой армии, когда она отчаянно цеплялась за прежнюю жизнь в Петрограде и, наверное, все еще ждала его. Потом он оказался в Константинополе, как и тысячи прочих, она же уехала в Гельсингфорс. Каждый добирался в Париж своим путем, совершенно не имея сведений о другом. У нее во Франции много лет жила сестра. Он же надеялся устроиться самостоятельно – в конце концов, наверняка еще остались люди в ученых кругах, помнившие фамилию Авершин… Когда-то давно почти известного историка-египтолога. Наверное, про обстоятельства их встречи в Париже можно было написать роман, если бы только в этом было хоть что-нибудь романтическое. Но увидев ее впервые после долгой разлуки, он так и не почувствовал того, что должно – она сделалась ему совсем чужой за эти годы. И единственное, чему он научился за месяцы их жизни во Франции – это считать Веру хорошим другом. Оставить ее теперь, после всего, в голову ему не приходило. И, пожалуй, она сделала для него больше, чем он для нее – она не давала ему сходить с ума и заглядывать в прошлое. И вместе с тем… так и не перестала быть частью этого прошлого.
- Тебе очень идет это платье, – зачем-то сказал Николай и поправил прядь ее волос, чуть выбившуюся из привычного пучка. Платье ей шло не более любого другого. В нем невозможно было определить ни ее возраста, ни того, привлекательна она или нет. А ведь когда-то бесконечно давно она казалась другой… впрочем, тогда все было другим. И уж тем более он сам.
Под руку, как и положено супружеской паре, они вошли в Ройал-корт. В холле уже толпилась публика, над которой витал тихий гул сдержанных разговоров. Вера никогда не бывала здесь раньше и с интересом осматривалась – когда еще представится возможность пожить несколько недель в Лондоне? Завершится курс лекций, которые в Университетском колледже Лондона читал профессор Авершин, и они вернутся в Париж. Потому эти несколько недель Вера упорно ходила в театры и галереи. В галереи ее иногда сопровождал муж. В театр – чудо, что в этот вечер удалось уговорить.
- Пора, - сказала она Николаю, когда заметила, что публика потянулась в зал, и прошла к их местам.
Он помог ей сесть и сам опустился в кресло, смиренно ожидая начала представления. Названия пьесы он не запомнил, фамилий актеров, несомненно, довольно известных, тоже. Если бы можно было закрыть глаза и проспать эти пару часов в полумраке, он бы с удовольствием воспользовался такой возможностью. Но выслушивать потом сдержанное осуждение Веры тоже не хотелось. Несколько минут он смотрел на сцену, скрытую алым занавесом, и думал о том, что этак занавесом он и сам отгородился от жены, от воспоминаний, от жизни. Занавесом была работа. Единственное, что все еще его интересовало.
После третьего звонка свет в зале померк. Пьеса начиналась с небольшой увертюры в странном новом стиле джаз. Уже одно это шокировало публику. И одно это все ту же публику привлекало. После поднимался занавес, открывая декорации, и начинался сам спектакль.
Некоторое время он тупо смотрел на сцену, пытаясь следить за сюжетом. Но мысли кружились вокруг чего-то пульсирующего и горячего в глубине сознания. Звенели, жужжали, вибрировали, будто наэлектризованные. Его охватило странное напряжение, которому не было имени. Он, черт подери, никак не мог понять, что с ним происходит. До той поры, покуда это самое звенящее в самой сердцевине не замерло. На пятой минуте спектакля на сцену вышла актриса, исполнявшая главную роль – молодой женщины из высшего общества, мечущейся между долгом и любовью в вечном сюжете, прочитанном по-новому. В этот момент звон прекратился. Все стало на свои места. Николай выдохнул и стал следить за актрисой, смутно ему напоминавшей то, что в нем не болело, погребенное в глубине души. Но при этом все еще живое.
Ему откуда-то знаком был ее голос, ее поворот головы, ее порывистые движения… Лицо было довольно далеко, чтобы разглядеть его хорошенько. Но вместе с тем… это не могла быть она. Откуда ей взяться здесь спустя столько лет? Цвет волос с толку не сбивал. Наоборот. Возвращал к действительности. Он помнил выкрашенную перекисью водорода изящную кошечку, которая весьма жизнерадостно выпускала коготки. Эта женщина на кошку не походила. Темный цвет волос с рыжинкой был естественным. И она была… настоящей, даже играя роль. Та, другая, настоящей быть не могла, потому что не умела, у нее вся жизнь была ролью. Но, кажется, впервые за долгие годы он позволил себе хоть немного прикоснуться к прошлому. Это причиняло боль и все же… давало надежду на исцеление.
Первый акт он досматривал почти с удовольствием. В антракте Вера принесла откуда-то программку. Он скользнул глазами по бумаге и улыбнулся. У актрисы и имя было похожее. Клара Вилсон. Ту… из его молодости… звали Клэр. Клэр дю Вириль. Вот и все сходство.
В зал на второй акт Николай возвращался уже успокоившимся. Уже не верящим в то, что такое совпадение возможно. До единственного мгновения, когда сомнений не осталось.
Актриса подняла подбородок и спокойно в звенящей тишине замершего зала произнесла:
- Прощай, Жорж.
Николай вздрогнул и сглотнул. Это была она. Его Клэр.
В этот самый момент он уже не видел ни зала, ни людей в нем. Он видел только ее. Не было его собственной жизни, бестолковой, бессмысленной… Была только освещенная сцена, где стояла худенькая женщина с осанкой королевы. И жила свою роль.
Потом он всё куда-то торопился. Зачем-то суетился и молился лишь о том, чтобы это не слишком бросалось в глаза. Наплел что-то Вере про необходимость среди ночи встретиться с сэром Гардинером для обсуждения его труда по египетской грамматике. Усадив жену в такси, он остался возле выхода из театра. Нервно курил сигарету за сигаретой, глядя, как один за другим здание покидают актеры труппы. Он ждал. Ждал и сам не знал, чего ждет и зачем.
Для него потеряло всякий смысл все прочее. Он вдыхал и выдыхал табачный дым, вглядываясь в свет фонарей, оттеняющих мелкую морось. Он даже успел подумать о том, как отвратительна зима в Лондоне.
А потом снова увидел ее. Она шла к только что подъехавшей машине в ослепительно белом и ужасающе непрактичном манто и изящной шляпке под руку с высоким мужчиной несколько старше ее, что бросалось в глаза. Верно… в конце он вместе с актерами выходил на поклон.
«Режиссер…» - запоздало сообразил Николай, глядя на них. Они были будто созданы друг для друга и казались сошедшими со страниц журнала для высшего света. Перед тем, как устроить Клэр в машине, мужчина поцеловал ей руку, она что-то ответила ему. И оба они рассмеялись. Потом она скрылась за дверцей. Он сел за руль. Николай снова затянулся сигаретой, и, когда выдохнул, авто было уже довольно далеко. Что ж, в самом деле, отчего бы не выдохнуть? Теперь, когда черная ткань, охранявшая его от прошлого, была сметена ко всем чертям.
_________________

 » Глава 2

21 декабря 1925 года, Лондон
Тупая боль раздирала висок. От этого ноющего сверления Клара проснулась и поморщилась. Потерла пульсирующие точки – средоточие ее мучений, но легче не стало. Это все потому, что она была жутко недовольна своей вчерашней игрой. А после никак не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок. Что терзало ее, она и сама не знала. Генри сказал, что получилось сносно. Публика аплодировала так же, как всегда. Но она была совершенно уверена: вчера что-то пошло иначе, чем обычно.
Спустившись к завтраку, Клара обнаружила, что муж дома. Как правило, если в театре не было утренних репетиций, Генри уезжал в клуб, и она с удовольствием посвящала это время себе: принимала парикмахера, массажистку, читала или просто недолго бездельничала. В ее сложившейся устроенной жизни, когда в личном они с мужем не мешали друг другу, ей особенно не хватало сына. Ноэль уже три года учился в Бедфорде и приезжал только на каникулы. Клара скучала. И порой, бросив все, срывалась на несколько дней к нему. Генри сердился, ворчал, как сложно заменять спектакли, просил, чтобы она хотя бы предупреждала о своих отъездах. Она обещала. Но проходило время, и все повторялось. В прошлый раз Клара видела мальчика несколько недель назад, и ей казалось, что прошла целая вечность.
- Доброе утро! – сказала она газете, за которой сидел муж, и заняла свое место на другом конце длинного стола.
- Доброе утро, дорогая, - ответил Генри, не отрываясь от чтения. Так, что было очевидно – отвечал механически и даже толком ее не слышал. – Этот так называемый Советский Союз заключил оборонительный союз с Турцией. Они нашли друг друга.
- Они нашли друг друга, - эхом отозвалась Клара, задумчиво жуя лист салата.
Советский Союз… страна, появившаяся на руинах другой страны и судеб многих людей. Впрочем, все люди ее не интересовали. Года три назад появилась возможность узнать о единственном человеке, судьба которого могла что-то значить для нее. В то время у миссис Уилсон был поклонник, член Королевского Исторического общества. Хотя Клэр могла что-то и напутать. Но задать интересующий ее вопрос она так и не решилась, опасаясь любого ответа. Она просто не знала, что стала бы делать дальше. Оставить все, как есть, оказалось проще.
- Ты не поехал сегодня в клуб? – заговорила она о другом.
- Не поехал, - кивнул Генри, и его лицо показалось из-за газеты. Он был все еще интересным мужчиной, хотя и гораздо старше ее. Идеально выбрит, одет так, будто собирается из дому. Улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами. Так, как улыбаются со сцены. – Погода ужасная, ноет колено. Перестань жевать траву. От тебя скоро одни кости останутся. Кто вместо тебя Берту сыграет?
- Я не собираюсь из-за одной роли портить фигуру. Потому что иначе мне придется прекратить карьеру, а я к этому совершенно не готова, - ответила она, продолжая жевать теперь уже тертую морковь.
- Дорогая, ты – самая красивая женщина в Лондоне, - отмахнулся Генри. – Тебе это хорошо известно. Иногда мне кажется, что слишком хорошо.
- Тебе не менее хорошо известно, чего мне это стоит. И все же твое колено… Может, следует показаться доктору Вуду?
- Так не терпится поскорее от меня избавиться?
Как и многие стареющие актеры, исполнявшие в прошлом роли героев-любовников ввиду своей замечательной наружности, Генри Уилсон весьма остро переживал закономерные изменения, и каждая следующая цифра в собственном возрасте повергала его в уныние. Тем более это было болезненно, что женат он был на женщине, годившейся ему в дочери.
- Ты говоришь глупости и прекрасно об этом знаешь, - устало сказала Клара. В виске опять засверлило. – Что, по-твоему, я стану делать, избавившись от тебя?
- Разумеется, делать тебе станет нечего, любовь моя. Актриса ты неплохая, но не более, - проворчал Генри. Снова отгородился от нее газетой и продолжил вслух, даже не изменив тона: – Греция согласилась выплатить наложенный на нее Лигой Наций штраф за военный инцидент с Болгарией.
- Я сегодня опоздаю на репетицию. У меня назначена примерка, - бросила она газете и, дожевав салат из сельдерея, вышла из столовой.
В костюмерной мастерской Клара провела гораздо больше времени, чем рассчитывала. Молодая портниха ошиблась, и теперь приходилось на ходу подгонять платье, которое было нужно к завтрашнему спектаклю. Они играли старую пьесу, идущую уже не первый сезон, но Генри почему-то вдруг решил обновить костюмы. При этом кардинально изменив их стиль. Кларе очень нравилось платье, которое он выбрал для нее. Оно шло ей, подчеркивая идеальную фигуру. Тем более сегодня она негодовала, как можно было все испортить.
- Я расскажу мистеру Уилсону, что мне приходится тратить драгоценное время из-за оплошностей ваших портних, - возмущенно говорила она в кабинете управляющего. – Если это еще раз повторится, мы откажемся от ваших услуг. В конце концов, вы не единственная мастерская в Лондоне.
Репетиция уже была в самом разгаре, когда Клара, наконец, попала в театр. В гримерной ей было слышно, как в зале громыхал Генри. Наверняка репетиция проходила неудачно. Значит, сейчас он и ей спуску не даст. В таком настроении он всегда гонял ее до седьмого пота. Что было просто неизбежно в тяжелом парчовом платье времен королевы Елизаветы. Неудобные обручи юбки, жесткий корсет, огромный парик.
Через несколько часов изнуряющей репетиции она могла мечтать только о ванной и любом уголке, где можно было бы склонить голову. Наконец, Генри смилостивился и объявил об окончании пытки. На негнущихся ногах Клара доплелась до гримерной, открыла дверь и, едва не открыв рот от удивления, привалилась к стене.
- Здравствуйте, миссис Уилсон, - донеслось до нее непривычно по-английски.
- Здравствуйте, мистер Авершин, - ровным чужим голосом ответила Клара.
Она сумела оторваться от своей внезапной опоры и прошла к стулу. Аккуратно сняла перед зеркалом парик, отправив его на подставку. Потом сбросила туфли, которые после долгого времени казались ей испанскими сапогами. Чуть распустила шнуровку лифа. И, наконец, снова посмотрела на Николая.
- Весьма неожиданный визит.
- Да, неожиданный, - проговорил он, сложив руки на груди. Вышел из своего угла, но, так и не приблизившись, занял стул чуть в стороне. – Я хотел увидеть вас вблизи и убедиться, что это вы.
- Что ж, вы увидели и убедились.
- Убедился. Мне уходить?
Клара из последних сил не позволяла себе воскрешать воспоминания, нахлынувшие, едва она увидела его в своей гримерной. К чему теперь ворошить прошлое, которое давно оставлено позади? Ей нечаянно повезло. Теперь она знает, что он выбрался из кошмара своей страны. И этого довольно. Но не сдержалась, задав вопрос, на который вряд ли имела право:
- Вы теперь в Лондоне?
- В Лондоне, - он кивнул и чуть заметно улыбнулся, хотя видимое напряжение его не оставляло. – Меня пригласили читать лекции в Университетском колледже Лондона. Я живу в Париже. Здесь до Рождества, потом вернусь назад. Я увидел вас вчера во время спектакля… Не удержался. А вы? Как вы живете?
- У меня все благополучно, - ответила Клэр, надеясь, что прозвучало не слишком уныло. – Я добилась всего, о чем мечтала. У меня профессия, которой я живу, муж, сын.
«У него, наверное, тоже семья. Где они сейчас, здесь с ним или ждут в Париже?» - тоскливо подумала она, но вслух сказала:
- Я рада, что сейчас вы здесь, а не там… и по-прежнему занимаетесь любимым делом.
- Чем же мне еще заниматься? – усмехнулся он. – Не так уж велик у меня выбор.
На несколько мгновений Николай задержал взгляд на ее лице и потом, совсем по-настоящему улыбнувшись, сказал:
- Цвет волос… Так лучше.
- Вам нравится. Мне приятно.
Клара помолчала. Когда-то давно она сама сделала все, чтобы они с Николаем стали чужими. Теперь светский разговор исчерпан, а то, о чем ей хочется с ним говорить, запретно.
- Вам, наверное, пора. Вас ждут?
- Лекции на сегодня я отчитал, – коротко бросил он. – Впрочем, ждут, вероятно, вас. В таком случае, всего доброго, Клэр.
Он резко встал со стула, чуть поклонился и снова замер, глядя на нее. Будто ожидая, что она подаст ему руку. В конце концов, у нее не было причин, чтобы не делать этого.
- И вам всего хорошего, мистер Авершин, - ответила Клара и отвернулась к зеркалу. Надо было снять грим. Потом позвать Милдред, чтобы та помогла ей снять это проклятое платье, в котором нечем было дышать.
Он снова усмехнулся. Мимолетно, почти незаметно – так и не дождавшись ее руки. А затем быстро вышел прочь. Спустился по лестнице и покинул здание театра со служебного входа.
Он так и не знал, зачем искал теперь возможности встретиться с ней. Просто отдавал себе отчет, что это неизбежно. Что должен увидеть ее и сказать ей хоть несколько слов – черт его знает, о чем и для чего. Так и не сказав главного.
Господи… Сколько лет! Сколько проклятых лет прошло с тех пор! Как они оба изменились! О чем им говорить? И если он, как в воздухе, нуждался в эту самую минуту в простом присутствии возле нее… Она сама выставила его прочь – изящно и этак… светски.
На улице была все та же морось, что и накануне. Он стоял несколько минут у здания, снова курил – он так много курил в последние дни. Потом поймал такси и отправился в гостиницу, надеясь, что Вера снова бродит в каком-нибудь музее. Расплачиваясь с таксистом, он открыл маленький кармашек бумажника и вынул оттуда невзрачный медальон-камэ из черненого серебра с женской головкой, вырезанной на слоновой кости. Повертел его в руках и вернул на место.
Отвернулся к окну.
Частые капли воды ползли по стеклу, скрадывая дорогу, улицы, людей. Появлялись новые. И так же сливали все в единое, бесформенное, влажное и не имевшее названия. Если бы они могли смыть память…
Клэр не замечала дождя, громко стучавшего по подоконнику. Она пристально смотрела на свое отражение и понимала, что платье здесь ни при чем. Визит Николя заставил ее задыхаться. И воспоминания, долго сдерживаемые ею, прорвавшись наружу, ничуть не улучшали ее состояния. Пятнадцать лет жизни, той самой, к которой она так стремилась – яркой, полной, настоящей – теперь были перечеркнуты несколькими днями из жизни прошлой. Днями столь необычными, что порой казались ей придуманными. Днями, которые она заставляла себя забыть, но, тем не менее, всегда помнила.
_________________

 » Глава 3

Декабрь 1910 года, Москва
Отряхивая шапку от снега, валившего вторые сутки, он почти вбежал в гостиницу и, оглядываясь по сторонам, увидел метрдотеля, руководившего установкой большой елки в передней. Оживление, царившее вокруг, невольно передавалось и ему. Если бы только, черт подери, так отчаянно не хотелось спать! Впрочем, он бы в любом случае не выспался. Даже коли б ночь прошла спокойно, он писал бы статью по египетской письменности в «Знание для всех». Но ночь была совершенно неспокойной! Ни сна, ни статьи.
- Милейший, – окликнул господин Авершин метрдотеля. Тот оглянулся и озадаченно посмотрел на молодого ученого-египтолога, занимавшего нумер на третьем этаже гостиницы Национальная.
- Милейший, не сочтите за труд, - продолжал меж тем ученый, - я спать не могу. В соседних комнатах шумно. Уже которую ночь. Вы уж разберитесь, будьте любезны.
- Это в каком же смысле шумно? Буйствуют? – удивился метрдотель.
- Поют! – ответил Николай. – На французском.
И невольно рассмеялся – пели действительно уже три ночи подряд. Сначала подолгу распевались, потом начинались арии. Голос был средний, но в целом приятный. Но не во втором же часу ночи!
- Вот же! – с досадой бросил метрдотель. – Но вы уж не извольте беспокоиться, Ваше благородие! Все исправим-с!
- Очень на это рассчитываю, - отозвался Николай и, посмотрев на пушистую елку, которую наконец-то установили, снова улыбнулся. Отчаянно захотелось домой – в Петербург, в родительский дом, где на кухне хлопотала старая кухарка, а немка-экономка с поджатыми губами сдержанно поприветствовала бы его, но он знал бы наверняка, что в этом доме его ждала даже она, вечно хмурая и угрюмая. Эта последняя поездка в Каир затянулась на несколько месяцев. Несколько удивительных месяцев, по завершении которых он приехал в Москву для встречи со статским советником Борисом Александровичем Тураевым, одним из первопроходцев в истории Древнего Востока. В конце недели, посетив собрание египетских древностей Музея изящных искусств, он планировал возвращение домой. Домой! Но все-таки в эту неделю следовало хоть немного поспать!

В комнату с горящими глазами вбежала счастливая Жанна.
- Клэр! Пойдем скорее, - схватив подругу за руку, она потащила ее из номера. – В вестибюле ставят елку. Ты должна это увидеть. Она невероятно огромная. Где только они берут все такое… огромное, - щебетала она, спешно спускаясь по лестнице и буквально волоча Клэр за собой.
Они обе попали в Россию совершенно случайно. Одна из актрис каскадного плана заболела, а другая – сбежала с каким-то зуавом прямо накануне отъезда. Впрочем, Клэр дю Вириль всегда была везучей. Покинув без разрешения отчий дом на Джерси, бесшабашная девчонка, с детства мечтающая стать актрисой, не пропала бесследно на дорогах Франции, а благополучно добралась до Шербура, где, как она точно знала, была труппа некоего месье Бержерака, славившегося особенной страстью открывать таланты. И здесь ей повезло снова. Месье Бержерак принял ее.
Так началась карьера юной Клэр. Ей было тогда пятнадцать. Месье Бержерак кое-чему ее научил, но, что было особенно важным, кое с кем познакомил. Уже через два года Клэр оказалась в Париже.
И теперь она, артистка Théâtre des Bouffes-Parisiens, труппа которого приехала в Россию с гастрольным турне, стояла на нижней ступеньке парадной лестницы московской гостиницы и, приоткрыв от восхищения рот, наблюдала, как человек пятнадцать работников наряжают огромную елку.
- Мадемуазель дю Вириль, - донеслось до нее откуда-то сбоку. Акцент присутствовал, но был не настолько ужасающим, чтобы морщить носик. – Мадемуазель дю Вириль, у меня к вам вопрос конфиденциального характера.
По лестнице к ней спешил метрдотель, обмахивавшийся платком.
- В чем дело, месье? – удивленно спросила Клэр, отойдя от подруги.
- Постояльцы не могут спать. Говорят – в вашем нумере поют! – растерянно, с трудом подбирая слова, проговорил метрдотель и развел руками.
- Это какие же постояльцы не могут спать? – пожав плечами, поинтересовалась мадемуазель.
- Из соседнего нумера. Большой ученый, смею заметить. Вы уж потише, они все труды свои пишут.
- А! Месье из соседнего номера, – весело воскликнула Клэр. – Так он по другой причине ночами не спит. Он всегда возвращается к себе с раскрашенной девицей. Каждый вечер с новой, - доверительно прошептала она метрдотелю. – У них царит такой шум, что я всю ночь глаз сомкнуть не могу. А у меня по утрам репетиции! – жалобно добавила она.
У метрдотеля отвисла челюсть. А когда у него достало сил вернуть ее на место, он только выдохнул по-русски:
- Ядрена кочерыжка!
А потом забормотал извинения, сбиваясь с французского и не зная, куда деть глаза – какой пассаж! Желтобилетные! И в таком-то заведении!
Следующие два дня он усердно следил за тем, в котором часу и с кем является домой господин Авершин. Покуда не был пойман с поличным под дверью молодого ученого.
- Вы что-то позабыли, любезнейший? – поинтересовался Николай, распахнув дверь и обнаружив почтенного метрдотеля склонившимся в три погибели к замочной скважине.
- Нет, нет, Ваше благородие, - пробормотал тот, схватившись за поясницу, - спину ломит, скрутило.
И тут же отшатнувшись чуть в сторону, заглянул в комнату за спиной господина Авершина.
- И все-таки вы что-то ищете, - заметил ученый.
Метрдотель разогнулся и, наконец, приняв самое скорбное выражение лица, проговорил:
- Ваше благородие, я вынужден задать вам вопрос очень личного свойства…
Спустя две минуты бледный метрдотель мчался по лестнице вниз, в переднюю, чувствуя себя как-то по-новому, как не бывало раньше – по-дурацки. А уже вечером, в нетерпении потирая руки, он наблюдал, как господин ученый, направлявшийся из Британского клуба на втором этаже в ресторацию на цокольном, столкнулся в двери с госпожой актрисой, только недавно вернувшейся из театра и спешившей на ужин туда же.
Клэр уплетала уже третий десерт, который здесь великолепно приготовляли, запивая его горячим шоколадом, и радостно поглядывала по сторонам. День выдался тяжелым. Репетиция, два спектакля. И хотя публика была в восторге, мадам Кора осталась недовольна. Около получаса, не давая труппе разойтись после вечернего выступления, она возмущенно вычитывала им обо всех неточностях, которые были допущены. Когда, наконец, они стали свободны, Жанна убежала на прогулку, сказав, что ей нужно развеяться. А Клэр решила найти успокоение души в сладостях.
- Сударыня, вы позволите пригласить вас…
Она удивленно взглянула на молодого господина, оказавшегося рядом и обращавшегося именно к ней.
- Простите, месье, я не говорю по-русски, - улыбнувшись, сказала она.
Он отчего-то растерялся. Наблюдал за ней по вечерам в ресторации вот уже несколько дней. А теперь растерялся. Сейчас, столкнувшись с этой прехорошенькой барышней на входе, он неожиданно решил, что именно в этот вечер обязательно предпримет хоть что-нибудь, чтобы, наконец, познакомиться. Она чаще всего бывала здесь с другой молодой особой, а он все удивлялся, отчего с ними не было никого старше, и отчего две девушки жили в гостинице в одиночестве. Впрочем, это решительно его не касалось.
- Я хотел пригласить вас на танец, - обратился он к ней уже на французском. – Здесь прекрасный оркестр.
- Давайте потанцуем, - легко согласилась Клэр. – Оркестр здесь, действительно, прекрасный.
В этот вечер все казалось легким. Настроение, которое было теперь совсем уже праздничным, музыка, доносившаяся со сцены, женщина в его руках. Теперь везде танцевали вальс-бостон. Она красиво вытягивала шею в изящном повороте головы так, что ему был виден ее полупрофиль. А он все думал, что бы сказать ей веселого, но придумать ничего не мог. Она казалась ненастоящей, как любимая куколка его младшей сестры, Зизи. Светлые золотистые локоны, убранные в высокую прическу, длинные темные ресницы, бледное лицо с румяными щечками, конечно, чуть подкрашенное. В его доме в жизни ни одна женщина не красилась! Впрочем, никто в его доме не ездил в Каир. От нее пахло анисом, а он так не любил анис, но вместе с тем именно сейчас был уверен, что ей это подходит. Любые другие духи были бы для нее слишком неестественны.
- Вам нравится Москва? – проговорил он, надеясь, что этот вопрос прозвучит уместно, но вместе с тем, желая говорить о чем-то совсем другом.
- Я ее почти не видела, - виновато улыбнулась Клэр, - ужасно холодно гулять. И столько снега!
Молчание с ним совсем не тяготило. Но и услышать его голос оказалось приятным, и было совершенно неважно, что именно он говорит. Хоть о Москве, хоть о лошадях. После десертов и вальса с умелым партнером прошедший день больше не казался таким безнадежно ужасным. Она повернула к нему голову и увидела близко от себя его глаза. Невероятно зеленого цвета. И к чему мужчине такие глаза!
- Меня зовут Клэр, - зачем-то сказала она.
- Николай Авершин. Магистр истории Императорского Санкт-Петербургского университета, - официально представился он. Слишком официально для этого танца и для этой женщины. Но вместе с тем он не умел делать ничего наполовину. Она ему нравилась. С первого взгляда, а теперь и с первого слова. И даже запах ее духов с ароматом аниса казался ему самым прекрасным на земле.
- О-ля-ля! – вырвалось у нее. – Впервые вижу живого магистра.
- Вам повезло. Любуйтесь, - подмигнул он ей. – А вы… Вы путешествуете? Одна?
Он едва не прикусил себе язык, думая о том, что таких вопросов задавать ей не следовало – это неприлично. А она любовалась. И даже если бы он не позволил, она бы все равно любовалась. О приличиях Клэр имела весьма размытые понятия.
- Не совсем путешествую и совсем не одна, - рассмеялась она. – У нашего театра гастроли в вашей стране.
- Театра? – он удивленно приподнял брови и едва не оступился. Актриса. Она актриса. Всего лишь актриса-француженка. Как же он сразу не догадался. Часть третьего этажа, где жил и он, занимала французская труппа. Его предупреждали, когда он только приехал, а он и позабыл совсем.
- Вот оно что… - растерянно пробормотал Николай по-русски и продолжил уже по-французски: - После Москвы вы возвращаетесь назад или едете дальше?
- У нас еще несколько спектаклей в Петербурге, месье магистр.
- Я бы с удовольствием посетил… если бы располагал временем, - медленно произнес он, а потом вдруг решился – к черту! – Впрочем, время найдется. Я, знаете ли, в конце недели еду в Петербург.
- Мы будем выступать в Аквариуме, - озорно сверкнула глазами Клэр.
- Я запомню. У меня довольно неплохая память, мадемуазель.
Он открыл, было, рот, чтобы еще что-то добавить, но в этот момент мелодия прервалась. И они оба замерли. Следовало взять ее за руку и отвести на место, как делали все вокруг, но он не чувствовал в себе сил отпустить ее. Надо же… актриса…
Наконец, взял ее ладонь, они вернулись к столику, он отодвинул стул, чтобы помочь ей сесть.
- Пожалуй, мне пора, - мягко сказал Николай. – Надеюсь, вы не откажете мне в просьбе поужинать завтра вместе?
Уж коли «дуэньи» при ней все равно не было.
- Не откажу, - улыбнулась она. Ей было немного жаль, что он уже уходит.
- В котором часу?
- Думаю, не раньше одиннадцати…
Прикинув, что в это самое время ему уже будет решительно нечем заняться, он решительно пообещал:
- Прекрасно, я буду ждать вас, мадемуазель.
Поклонился и пошел прочь из ресторации.
Клэр хлопнула ресницами и проводила его взглядом. Сегодня ей будет, что рассказать Жанне. И передумав заказывать еще один десерт, она поспешила за ключом.
В следующие десять минут метрдотель гостиницы Национальная наблюдал премилую сценку у конторки портье.
Сначала туда явился господин русский египтолог и попросил ключ от своего нумера на третьем этаже. Потом туда же подошла мадемуазель французская актриса. И попросила свой ключ, когда историк не успел еще далеко отойти и прекрасно расслышал, что за нумер она запросила.
Он резко обернулся и оглядел француженку. Потом посмотрел на ключ в своих руках. Молча вернулся к ней и показал нумерок на ключе.
- Так это вы поете ночами, тогда как я вожу к себе женщин? – сдержанно спросил он.
- Могли бы сами сказать, что вам не нравится, как я пою. Вместо того, чтобы жаловаться на меня метрдотелю, - фыркнула Клэр и, не оглядываясь, прошла к лифту.
Он сердито передернул плечами и наверх помчался по лестнице.
Их встречи возле дверей комнат метрдотель, к сожалению, так и не увидел.
Николай успел к тому моменту, когда она вставляла свой ключ в замочную скважину.
- Могли бы догадаться, что во втором часу ночи постояльцы могут пытаться уснуть! – теперь уже рассерженно рявкнул Николай.
- Так вы свои труды пишете во сне, месье магистр? Потому как метрдотель уверял меня, что по ночам вы работаете, - рассмеялась Клэр. – Уж лучше бы, право, водили женщин.
И прежде, чем скрыться в номере, добавила:
- Спокойной ночи! Обещаю, сегодня я не стану петь.
Она действительно не пела этой ночью. И последующие несколько ночей тоже.
В следующий вечер Николай Авершин вместо ресторации отправился спать пораньше, заказав ужин в свои комнаты. И до отъезда труппы в Петербург египтолог и актриса избегали друг друга.
_________________

примите в читатели люблю исторические романы

Поздравляю с открытием новой темы!

Одно время много ИЛР читала. И ощутила, что они начали раздражать. Не особо задумывалась о причине - просто продолжила только с СЛР.
А давеча в одной из тем автор подняла обсуждение - насколько важно в СЛР соблюдать антураж. И я поняла, что для меня - важно, чтобы хотя бы декорации соответствовали заявленному времени. Поведение (речь, манеры и т.д.) героев - тоже очень желательно.
Попробую вашу, девочки, историю. Надеюсь, что все будет складно.
_________________

Эгоистично: тоже надеемся на складность.
Объективно: при любом раскладе с интересом узнаем ваше мнение.
_________________

Добро пожаловать!
Лукавить не станем - читателей любим =)
_________________

Поздравляю с открытием новой темы!

Одно время много ИЛР читала. И ощутила, что они начали раздражать. Не особо задумывалась о причине - просто продолжила только с СЛР.
А давеча в одной из тем автор подняла обсуждение - насколько важно в СЛР соблюдать антураж. И я поняла, что для меня - важно, чтобы хотя бы декорации соответствовали заявленному времени. Поведение (речь, манеры и т.д.) героев - тоже очень желательно.
Попробую вашу, девочки, историю. Надеюсь, что все будет складно.
_________________

Время часто все ставит на свои места и каждое решение имеет свои последствия. Хорошо, когда ошибок нет. Вот только, как говорится, если б знать, где упадешь... Наверное, нашей героине амбиции и мечты о будущем "помогли" выйти не на той остановке жизненного пути. Когда что-то или кто-то очень важный теряется в жизни, никогда не будет полнейшего удовлетворения, для общей картины счастья не хватает определенных частей...
Девочки, поздравляю с новой темой, спасибо за главы
___________________________________

Великолепное начало истории!
Огромное спасибо за новых героев!
Жду с нетерпением новые главы.
_________________

Здравствуйте. Давно не читала исторических романов. Интересно что будет дальше, он женат, она замужем

Никто ведь никогда не знает, что та остановка. Ей было всего восемнадцать, и она испугалась. Николя никогда не мыслил полумерами. Там, где ей виделось приключение, он хотел ее всю без остатка. И где среди этого место ей самой с ее мечтами? А мечты были, иначе она не сбежала бы из дома эдак навсегда.

Совершенно верно. А потом оказывается, что счастье-то было вот оно. Все же время добавляет и опыта, и умения оценить собственные поступки.


Спасибо большое!


Есть у нас такая слабость) Пописываем)


Дальше... да собственно, сейчас

Дамы, спасибо за отклик!
_________________

 » Глава 4

22 декабря 1925 года, Лондон
«Сегодня в 12-30 я буду ждать вас на углу Poole St. и Imber St.»
Николай в очередной раз пробежал глазами записку, теперь уже всю измятую, и, пусть она не была подписана, вариантов авторства казалось не так много. Собственно, всего один. Ему принесли ее с посыльным во время диспута с сэром Аланом Хендерсоном Гардинером. И это сбило весь боевой настрой. Студенты, вероятно, были разочарованы. Сэр Гардинер – тоже.
Он сбежал безбожно рано, взял такси и отправился по указанному адресу в Ислингтон.
Теперь, стоя на этом самом чертовом углу, сжимал в руках записку и выкуривал уже вторую сигарету, думая, что еще две минуты, и он отправится домой. Странная и терзающая его мысль о том, зачем ей понадобилась встреча, билась в голове, а он все никак не мог унять ее.
Погода была отвратительной, по-прежнему сыпалась с неба мелкая морось. Он не любил зим во Франции. Английская зима была в разы хуже. Промозглая, сырая, пробиравшаяся под пальто и заставлявшая поеживаться. Авершин приподнял воротник, поправил рукава и… вдруг различил чуть выше по улице Клэр.  
Она мчалась, совсем не глядя под ноги, но только впереди себя. И не замечала ошеломленных взглядов прохожих, мимо которых торопилась к назначенному месту. Этот район, где размещалось несколько киностудий, видел многое. Но даже для него она выглядела чрезмерно экзотично. Подол длинного белого манто заляпан уличной слякотью. Из-под распахивающихся пол заметно блестящее, похожее на чешую платье с высоким разрезом на юбке. На голове сооружена замысловатая прическа, из которой торчали совершенно невероятные перья.
Она опаздывала. И боялась, ужасно боялась, что он уйдет. Не дождется. И это будет еще хуже, чем если бы он совсем не пришел.
Николай зачем-то зашагал ей навстречу, будто желая встретить на середине улицы. И остановился в нескольких шагах от нее под этой унылой моросью, разглядывая повлажневшие перья на ее голове. Он чувствовал, как по лицу расползается улыбка. Если бы в этот момент он увидел ее впервые, пропал бы снова. И снова на всю жизнь. Только жизни теперь несравнимо меньше.
- А это что за роль? – спросил он.
- Не знаю, не помню, - она пыталась унять сбившееся дыхание. – Не все ли равно?
И стала судорожно выдергивать перья из прически.
Он протянул руку, перехватил ее запястье. Потом отпустил. Сунул ладонь в карман пальто. И сказал:
- Сегодня холодно. Пойдем куда-нибудь?
- Только не далеко. Мне надо будет вернуться, - она проводила взглядом его руку, исчезнувшую в кармане.
- Тогда побежали, - Николай кивнул через дорогу, где им было примечено маленькое кафе, и подставил ей локоть. – Ты, наверное, замерзла?
- Побежали, - отозвалась она и взяла его под руку.
В кафе никого не оказалось, кроме хозяина, занятого своим делом. Не снимая манто, Клара села за столик у окна и негромко сказала:
- Спасибо, что пришел.
Он помолчал, снова рассматривая ее. Привыкая к ней теперь, спустя пятнадцать лет со времени их головокружительного романа. Когда она была свободна. Когда он умел мечтать.
- А как ты себе представляешь, чтобы я не пришел? – приподняв бровь, ответил он вопросом на вопрос. – Упустить возможность повидаться с тобой, пока я еще здесь? Я похож на непроходимого тупицу?
- Ты никогда не был тупицей, месье магистр, - усмехнулась она.
- Месье профессор, - с улыбкой поправил он ее. – Между войнами я успевал заниматься наукой.
- Ты воевал? – выдохнула она.
- Да.
Николай придвинул к себе пепельницу и снова достал сигареты. Она не любила запаха табака, но никогда раньше не возражала, когда он курил. Пятнадцать лет назад. Потом жестом подозвал к себе официанта и попросил меню. Его короткое «да» не позволило ей задать следующий вопрос. Словно она всегда знала, что он не станет об этом говорить. И отвернулась к окну.
- Кофе? – скорее утвердил он, чем спросил. – К кофе что-нибудь?
- Я не ем сладкого, - отказалась Клара.
- С каких это пор? – хохотнул Николай. – Помнится, Клэр дю Вириль была редкостной сластеной.
- Некоторые вещи меняются, - она повернулась к нему.
И вдруг заметила седину, тронувшую его волосы. Морщинки вокруг глаз и вдоль лба. И глаза. Они стали другими. Не такими, какими она помнила их все эти пятнадцать лет. Какими она видела их все эти пятнадцать лет.
- Изменения – это решительно нормально. Как бы больно ни было это признавать, - к ним снова подошел официант, и Николай, не отводя взгляда от Клэр, четко произнес: - Два черных кофе и две порции блинчиков с шоколадом, пожалуйста.
Она слабо улыбнулась.
- Ты, наверное, думаешь, зачем я тебя позвала?
- Думаю? Ты мне льстишь. Однажды я очень хорошо усвоил, что там, где дело касается одной французской актрисы, я теряю эту способность.
Он откинулся на спинку стула и затянулся сигаретой. Потом неторопливо струсил пепел в пепельницу и добавил уже серьезно:
- Я не знаю, зачем ты меня позвала. Но отчего-то мне это показалось закономерным. И да, мне хотелось бы узнать, что тебя подвигло написать эту записку.
Клара улыбнулась своей самой восхитительной улыбкой. Генри прав. Она не более, чем неплохая актриса, которая часто путает жизнь и сцену. И путает других.
- А я и сама не знаю. Утром я встала с мыслью, что хочу увидеть тебя. Вчера мне показалось, что я должна попросить у тебя прощения. Тогда, пятнадцать лет назад, ты, вероятно, все принял слишком близко к сердцу. Глупая французская актриса ввела тебя в заблуждение. Прости меня, это вышло невольно.
Если бы можно было улыбнуться еще ослепительнее, она бы это сделала, в то время как с бо́льшим удовольствием закатила бы сейчас истерику. Кому? Себе самой. Потому что злится она на себя, а бьет его.
Им принесли кофе. Она некоторое время смотрела на черную ароматную жидкость, и снова подняла глаза на Николя.
- Знаешь, Ноэль увлекается историей.
- Ноэль – это?.. – медленно, растягивая слова, спросил он, совсем не думая о том, что она говорила, но глядя на ее улыбку.
- Мой сын. А у тебя? Есть дети?
- Не сложилось. Да и, наверное, это к лучшему. Сколько твоему Ноэлю сейчас?
- Он еще совсем мальчишка, чтобы быть уверенным в своих увлечениях. Хотя и уверяет меня, что у него все серьезно, - она улыбнулась, подумав, что сын должен приехать на Рождество.
- О том, чем я хочу заниматься, я знал с семи лет. И меня тоже уверяли, что это несерьезно, - он снова помолчал. Отпил кофе из чашки. А потом добавил как-то спокойно и отстраненно одновременно: – Теперь, когда прошло столько времени… Это хорошо, что все так сложилось… Что бы ты стала делать, когда у нас началось… А так у тебя… жизнь.
- Ты же что-то делал? Или я совсем безнадежна, по-твоему? – беззаботно рассмеялась она.
- Я? – засмеялся и он в ответ. – По большей части рефлексировал. Может быть, у тебя бы хватило ума на что-то более полезное.
- Вряд ли я способна на что-то полезное. Поэтому, пожалуй, ты прав. Хорошо, что все так сложилось. И тебе не пришлось озадачиваться еще и мной.
Отвечать ей, что он был бы счастлив озадачиться ею, было немыслимо. Потому лишь снова отпил кофе. Им принесли блины, и он уверенно придвинул одну из тарелок к ней.
- Ну же, - хитро прищурившись, проговорил Николай, - от одного раза катастрофы не будет.
Неуверенно отрезав кусочек блина, Клара отправила его в рот и сердито сказала, глядя прямо на него:
- Даже от одного раза может случиться непоправимая катастрофа.
- Ну, нельзя же отказывать себе в удовольствии постоянно. Ешь. Я совсем забыл тебе сказать. Ты очень красивая. Кажется, стала еще лучше, чем была.
- К сожалению, можно, - она отодвинула от себя тарелку и поднялась. – Мне пора возвращаться.
- Ты теперь играешь в кино? – он вскочил вслед за ней и быстро бросил на стол несколько банкнот. – Это недалеко?
- Недалеко, - удивилась она.  
- Видишь ли, вторая половина дня у меня совершенно свободна, и, если это будет удобно, мне бы хотелось хоть раз в жизни побывать на киностудии.
- Это удобно. Это очень удобно! – ее голос чуть дрогнул. – Съемка может затянуться, но у меня сегодня нет спектакля.
- У меня тоже сегодня нет спектакля, а сидеть в гостинице не представляется заманчивой перспективой. Так что пусть затягивается.
С этими словами он взял ее под руку, и они отправились на Gainsborough Studios, где проходила съемка. Это была какая-то трагедия о любви. Немного дурацкая, на гротеске, где всего было чересчур. Особенно крупных планов главной героини. Клара мучилась, замирая со страдающим выражением лица, когда оператор снимал ее «терзания». Судя по содержанию ленты, премьера должна была пройти на ура.
Николай стоял чуть поодаль, наблюдая процесс съемки. И думал. Думал о том, насколько далека теперь ее вот такая жизнь, где она загружена этой работой, любимой, но вроде как бутафорской, от его жизни. И той, прошлой, и нынешней. Он снова вспоминал – позволил себе невероятную роскошь – вспоминать.
Когда они расстались, первые два дня прошли для него в том привычном распорядке, когда ничего не трогало его, и он даже не думал о ней. На третий день он за́перся в своей квартире и напился до той степени, когда уже не помнил себя. Он никогда не пил, но вот тогда сорвался. В пропасть. Стало легче. Он снова начал испытывать боль. Потом и боль перестал замечать – просто жил, зная, что где-то там внутри она тоже все еще живет. И что, вероятно, будет жить всегда. Нет, Клэр не за что было извиняться. Все был он сам. Она ничего не смогла бы изменить. После нее он заводил короткие интрижки, но ни одна из них не уменьшала боли, и ни одна из них не имела шансов стать чем-то более серьезным. Потом появилась Вера. Точнее, Вера была всегда, но в тот момент жизни она оказалась ему нужна – он даже думал, что теперь снова умеет любить. Они поженились в пятнадцатом, во время его короткого отпуска. За ту неделю он сделал две важные вещи – объяснился с Верой и написал статью о систематизации сведений по египетской грамматике в «Знание». Спустя три года эту же статью русского профессора-египтолога перепечатывали в Берлине. Смешно.
Спустя еще пару лет он перестал вспоминать. Перестал заглядывать в себя, где продолжала жить боль. И даже перестал нуждаться в Вере. Просто потому что, так и не научившись любить кого-то еще, он разучился чувствовать. Жил механически. Единственное, что еще оставалось – работа. Пожалуй, и все.
Николай улыбался, глядя на Клэр, и думал теперь о том, что, наверное, если бы можно было вернуть все назад… он бы отдал всю оставшуюся жизнь за те несколько дней в прошлом. Потому что именно то и было жизнью. Все прочее он потерял. Все прочее не имело ценности.
Наконец, Клара приняла человеческий облик: платье, прическа, почти без макияжа лицо. И только плохо отмытые пятна грязи на манто напоминали о ее безумном беге за прошлым. Она знала, что сходит с ума, но ей нравилось ее сумасшествие. Некоторое время она наблюдала за Николаем, который теперь, когда все закончилось, курил в стороне и заметно скучал. И на какое-то мгновение ей показалось, что не было этих пятнадцати лет. И она снова глупая французская девчонка, безоглядно влюбившаяся в серьезного и очень умного русского. Интересно, как бы все могло сложиться, если бы тогда она не решила все за двоих?
- О чем думаешь? – она подошла к Авершину и взяла его под руку.
- О тебе. Тебе, кажется, твоя жизнь очень нравится.
- А тебе твоя жизнь нравится? – она повела его к выходу из павильона.
Он медленно растянул губы в улыбку и ответил:
- Не знаю. Об этом я тоже не думаю. Она довольно насыщенная. К лету собираю группу для поездки в Каир. До того времени работы хватит.
- Я думаю, что мне моя жизнь нравится. У меня все есть: сын, работа, муж. Но, кажется, я это уже говорила, - рассмеялась Клара.
- Говорила, - согласно кивнул Николай. – Я рад, что ты счастлива. Я бы с удовольствием пригласил вас с мужем к нам как-нибудь… В конце концов, мы ведь старые друзья, верно?
И тут же пожалел о своих словах – они, черт подери, кто угодно, но не друзья.
- Ты не обидишься, если я не приму твоего приглашения? – она остановилась и стала что-то сосредоточенно искать в своей сумочке.
Он долго-долго смотрел, как она роется, осмысливая ее слова. Ведь именно такого ответа он ждал и хотел.
- Не обижусь. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Может быть, это именно та причина, по которой я не запер тебя в своей квартире.
- А я тебя совсем не знаю, - медленно проговорила Клара, захлопнула сумочку и, крепко сжав его пальцы, прошептала: - Подари мне сегодняшний вечер. Давай сбежим.
Он бы рад был сказать, что ей принадлежит его жизнь. Всегда принадлежала. Но знал, что не скажет этого. Потому что обоим было бы слишком больно. И есть ли смысл отравлять этот удивительный день горечью воспоминаний?
- Давай сбежим, - с улыбкой ответил он, пожав ее пальцы в ответ.
Они бродили улицами города до самого вечера. Как когда-то давно гуляли по предрождественскому Петербургу. До тех пор, покуда не начали болеть ноги. Странно, но, кажется, впервые за время его пребывания в Лондоне прекратился дождь, и дороги слегка прихватило морозом. Чувствуя ее руку сквозь ткань перчатки и пальто, он не мог отделаться от мысли, что сам теперь не знает, чего ждет и чего ищет – то ли свою молодость, то ли самого себя. Они мало говорили, а если заговаривали, то о чем-то отстраненном и веселом. Но самого главного он так ей и не сказал.
Они добрели до безвестного магазинчика с яркой витриной. И он зачем-то потащил ее туда. Внутри было светло, уютно. Продавались игрушки и рождественские сувениры. Николай сам не знал, что искал в этом проклятом магазине. А когда нашел, улыбнулся, чувствуя, что в груди потеплело. На одной из полок стоял хрустальный глобус удивительной красоты. Небольшой, он помещался на ладони. И переливался на свету всеми цветами, доступными зрению.
- Тебе нравится? – спросил он Клэр.
Она смотрела на искрящийся в его руках глобус и чувствовала, как внутри нее все закипает от злости. Этот шар словно насмехался над ней. Ей казалось, что это жизнь, от которой она бежала, которая могла быть такой разноцветной и красивой, и которая навсегда осталась в руках Николя. Она сдержала желание выхватить у него этот кусок проклятого стекла и разбить на мелкие осколки. В такие же осколки сейчас превращалась ее собственная жизнь.
- Нет, - равнодушно бросила она. – Я не люблю подобные безделушки. Не понимаю, что в них находят.
Он отставил глобус на место и внимательным изучающим взглядом заскользил по лицу Клэр.
- Поищем что-нибудь еще, - тихо сказал он. – Если не найдем здесь, я поищу в Париже, потом в Каире. И, может быть, найду. Потом я отправлю тебе это посылкой и спрошу в письме, нравится ли. Если понравится, ты ничего не ответишь, но оставишь у себя. Если нет, то отправишь назад. И я начну поиски сначала. Идет?
- Не надо. Я прошу тебя, не надо этого делать. С напоминанием о тебе не так легко жить, как может показаться.
- Я знаю, - пытаясь перевести дыхание, ответил он, схватил ее за руку и быстро пошел прочь из магазинчика.
Там, на улице, дышать стало чуточку легче. Он который уже раз за этот день полез в карман за сигаретами. Чиркнул спичкой и закурил. Тут же спохватился:
- Прости, я не предложил… Сейчас женщины выучились курить…
Клара усмехнулась и отрицательно покачала головой. Смотрела, как его сигарета разгоралась ярким огоньком, который потом начинал тускнеть, чтобы через секунду снова разгореться. И молчала. Потому что точно знала, если она заговорит, то уже через минуту разрыдается.
- А Вера курит, - с усталой улыбкой пробормотал он. – Иногда, когда нервничает. Научилась, когда мою сестру убили у нее на глазах. Да… Вера – моя жена.
- Вера – твоя жена, - повторила она за ним. – Она здесь, с тобой?
- Жена ученого, - усмехнулся Николай.
- Как это скучно, не иметь собственной жизни!
- Может быть.
Он не стал говорить ей того, что еще хуже – не иметь, за что в этой жизни зацепиться, чтобы жить. В этом смысле Вере, определенно, было легче. Ему – хоть на стену лезь. Он физически ощущал, как глыбой между ними стали эти пятнадцать лет. Его жена. Ее семья. И Ла-Манш теперь представлялся шире, чем прежде расстояние от Петербурга до Парижа.
- Наверное, тебе пора домой. Тебя ждут.
- Да, мне пора домой, - глухо ответила Клара.
Сегодняшняя прогулка оказалась глупой затеей. Впрочем, как и все ее затеи. Прошло слишком много лет, чтобы от них можно было убежать.
- Я был рад тебя видеть, Клэр. Надо же… Ведь и не думал, что когда-то придется…
Она заметила проезжающее мимо такси и взмахнула рукой. Сев в машину, Клара повернулась к Николаю:
- Я тоже была рада тебя видеть. Спасибо за этот день, - она улыбнулась на прощанье и хлопнула дверцей.
Он неторопливо докурил, потушил сигарету и медленно направился пешком просто по улице, не особенно соображая, в какой стороне находится гостиница. Его неотвязно преследовала единственная мысль – что было бы, если бы он сказал ей, что все еще любит. Скорее всего, ничего. Она точно так же села бы в такси и уехала. Только, может быть, торопилась бы еще больше. Слишком поздно. Пора домой.
_________________