Валерий Рыбалкин, рассказы

Рад новому читателю. Принимаю с удовольствием. Пусть и не часто, но буду выкладывать новые рассказы.

Спасибо за рассказ. Детей жалко - такое перенести, слава Богу, не убили
___________________________________

Да, дети - это святое. И что самое важное - по воровским понятиям детей трогать нельзя. Но ведь тронули, напугали беспредельщики. Рассказ написан по реальным событиям. А сейчас даже не верится, что всё это когда-то было. Спасибо за комментарий.

 » Судьба

1.
Дима стоял посреди цеха, опустив руки по швам и слегка понурив голову. На вид ему было далеко за тридцать: серые глаза, светлые, начавшие редеть волосы, рабочая куртка с эмблемой предприятия на спине. Но, несмотря на возраст, он был похож на провинившегося школьника.

– Вы почему не пришли утром на планёрку? – выговаривал ему Директор. – Руководители подразделений, пятнадцать человек, собрались, чтобы выслушать ваши объяснения по поводу ночной аварии. А вы не соизволили явиться.
– Я здесь с трёх часов ночи… станки стояли… ну, как я мог всё бросить, уйти, – пытался урезонить дотошного начальника энергетик.
– А почему вы не пришли, когда я посылал за вами человека?
– Причина та же, – коротко ответил Дима и отвернулся, пытаясь скрыть гримасу недовольства и презрения.

Однако такое вопиющее нарушение субординации, возмутительное неуважение со стороны подчинённого всегда действовало на Директора, будто красная тряпка на разъярённого быка.
– Запомни, ты, – едва сдерживая свой «благородный» гнев и яростно сверкая очками, выдохнул он прямо в лицо Дмитрию, – мы все делом заняты, но если я тебя позвал, то ты тут же должен забыть обо всём на свете и бежать, лететь ко мне сломя голову! Здесь я для тебя и царь, и бог, и отец родной! Ты меня понял?!!

Конечно, главному энергетику давно было ясно, что для Директора главное – не план, не производство, а субординация и беспрекословное подчинение. Однако уволиться с фанерного завода, хлопнуть дверью, пополнить армию безработных он не мог. Ведь здесь платили втрое, вчетверо больше, чем где бы то ни было. Но совсем недавно Хозяин во всеуслышание заявил на планёрке, что собирается искать ему замену:
– Вы не справляетесь со своими обязанностями, Диметрий, – сказал он тогда с издёвкой, намеренно коверкая его имя, – а посему я хочу принять ещё двоих на ваше место. Зарплату энергетика тоже разделю на три части. И вот тогда мы будем посмотреть: кто окажется лучшим, того и оставлю. Только я почему-то уверен, что это будете не вы, малоуважаемый.

Трудно работать, когда тебе дышат в затылок, но другого выхода у Дмитрия не было. Сын только что поступил в институт, дочь-школьница тоже требовала больших вложений, а «фанерская» зарплата Димы была единственным реальным источником дохода семьи. Мизерный заработок жены Кати – не в счёт. Она трудилась медсестрой в психонаркологическом диспансере и домой приносила копейки.

2.
Дурдом – так называли выкрашенное в жёлтый цвет большое трёхэтажное здание. Но дурдом, расположенный за его стенами, мало чем отличался от того, в котором работала Катерина. Очереди за продуктами, талоны, ободранные стены домов, засилье бандитских группировок, их кровавые разборки – всё это стало повседневностью в лихие девяностые. И муж, тюха-матюха, как она его про себя называла, только дополнял картину всеобъемлющей беспросветной обыденности.

– Ну что это за мужчина, который не может обеспечить свою семью? – не раз и не два говорила она супругу, предпринимая отчаянные попытки свести концы с концами.
Вот так и пришлось Дмитрию бросать насиженное место инженера на большом заводе и идти туда, где платили – на богатую «фанеру». Взяли его с удовольствием, и через пару месяцев он занял место главного энергетика, покинувшего свой пост далеко не по собственному желанию. Как выяснилось позже, молниеносное увольнение – это была хорошо отработанная процедура, от которой никто и никогда здесь не был застрахован…

Работа сутками давала Кате много преимуществ. Отработала день, ночь – и три дня можно заниматься детьми, хозяйством, чем угодно. Но ребятишки подросли, сын уехал учиться в другой город, и может быть поэтому стала она задумываться о грустном. Тёмными дурдомовскими ночами, когда весь беспокойный контингент больницы засыпал в своих палатах, женщину одолевали мрачные мысли о том, что жизнь не бесконечна, что впереди – лишь гнетущая серость, пустота и беспросветная слякоть. И тогда становилось до ужаса жалко себя, свою безвозвратно ушедшую молодость, а на глаза наворачивались непрошеные слёзы. Думалось о том, что пройдёт совсем немного времени, дети поднимутся и улетят, а она – дряхлая никому не нужная старуха – останется совсем одна…

В такие моменты инстинктивное презрение к безвольному, ни на что не способному мужу перерастало в ненависть. А вокруг было столько мужчин! Со временем у Кати появилась устойчивая симпатия к молодому фельдшеру из соседнего отделения. Едва заметные ухаживания, конфетно-букетный период, и вот наконец полоса гнетущего одиночества сменилась ночами яркой и нежной любви. Ближе к полуночи они запирались в дежурке, а наутро – усталая, но довольная, с искрящимися радостью глазами шла она домой отсыпаться.
Связь эта продолжалась без малого год. Затем была вторая, третья… Катя не могла и не хотела останавливаться. Измена мужу стала повседневностью, без которой жизнь для неё теряла всякий смысл.

3.
Лущильные станки гремели, будто собирались взлететь. Пар неспешно поднимался к чёрным прокопченным сводам. Рабочий день на «фанере» начинался с обхода. Директор медленно вразвалочку шёл по цехам, останавливаясь там, где что-то не ладилось. Сквозь гул и скрежет оборудования выслушивал объяснения мастеров, расспрашивал рабочих. Ночная смена сдавала вахту дневной, и производство не останавливалось ни на минуту. Затем наступало время планёрки, на которую собирались мастера и другие руководители низшего звена. Здесь Хозяин отслеживал выполнение норм, находил или назначал виновных в простоях, в неполадках, и тут же снижал им процент месячной премии.

Вечером собирались ещё раз, чтобы обсудить результаты дневной смены. И опять кого-то лишали заработка. Директор не раз говорил полушутя, что он плохо спит, если никого не наказал в течение дня. Энергетику, механику и ремонтникам резали премии, в основном, за простои оборудования. Очень часто выходило так, что к концу месяца от прогрессивки ничего не оставалось.

– Самая эффективная система управления в наших условиях – это самодурство, – учил Диму Директор, пытаясь наставить новичка на «путь истинный». – Разобраться и наказать кого попало – это старый армейский принцип, действовавший безотказно на протяжении веков. Во главе любого сообщества должен стоять самодур, логика действий которого непредсказуема. В этом случае подчинённые ежедневно и ежечасно ждут, на чью голову падёт очередной удар карающего меча. Они находятся в тонусе, в постоянной готовности к отражению любой напасти. И это чувство собственной уязвимости заставляет людей работать с полной отдачей.

Конечно, Дима понимал логику Хозяина. Другое дело, что он был принципиально против такого варварского подхода. Но возражать не смел, и только для того, чтобы поддержать разговор, довольно неуклюже попытался блеснуть эрудицией:
– Не знаю, может быть, вы и правы. Помнится, был у Петра Первого указ: «Подчинённый в присутствии начальника должен иметь вид бравый и немного придурковатый, дабы своим разумением не смущать начальство». Согласно этому указу, в России может быть лишь только один умный человек – тот, кто стоит на вершине пирамиды. Остальные – полудурки, никчемные люди. В том числе и мы с вами…

Дмитрий осёкся. По глазам собеседника он понял, что сболтнул лишнего. И в первую очередь потому, что поставил начальника на одну доску с собой. Тот сверкнул очками, посмотрел на подчинённого с высоты своего положения и произнёс тоном, исключающим любое подобие фамильярности:
– Да, Диметрий, возможно, мы здесь все такие, как ты сказал, но… займись-ка ты лучше делом. Для тебя теперь главное – чтобы не было простоев оборудования. А там – работай, как знаешь!

Именно с тех пор, с этого случая Директор невзлюбил энергетика, стал относиться к нему с пристрастием и предубеждением, а нечистоплотные мастера и начальники смен, почуяв слабину в характере Дмитрия, беззастенчиво начали валить на него свои промахи и упущения. Тот же, не смея возразить, лишь молча сносил тычки и затрещины, которые вдруг посыпались на его голову, будто из рога изобилия.

Планёрок боялись, как огня. К ним готовились: начальники смен воровали друг у друга готовую продукцию, технари ставили рекорды скорости при замене вышедших из строя деталей и агрегатов. Любые распоряжения Директора выполнялись мгновенно. Поэтому неявка энергетика на планёрку расценивалась, как вопиющее преступление с последующим обязательным наказанием. Но часто случалось так, что премию у Димы Хозяин отбирал в начале месяца и пару недель не имел возможности наложить на него денежное взыскание. В этом случае в ход шли колкие замечания и многообещающие грозные взгляды, что было просто невыносимо для мягкотелого слабохарактерного Дмитрия.

4.
В советские времена на «фанере» работали заключённые. Затем, освободившись, многие из них вернулись сюда уже добровольно, так как больше их никуда не брали. С собой они принесли воровской жаргон, карточные игры, пьянство и неизменную «прихватизацию» всего, что плохо лежит. Ворота охраняли братки из «крышевавшей» завод банды. Поэтому вновь принятые специалисты и работяги, привлечённые высокими заработками, резко контрастировали с обосновавшейся здесь шайкой-лейкой.

Директор был пришлый. Гендиректор, принимая его на работу, сказал, что среди здешнего контингента самая правильная линия поведения – это самодурство. Новый руководитель попробовал, и ему даже понравилась роль вездесущего надсмотрщика, за что его выследили и избили уволенные им работяги. Однако некто по кличке Шмидт – бывший зек и авторитетный вор – защитил нового Директора, и тот назначил его главным инженером, а скорее – верным псом. Кроме охраны начальника он обеспечивал бесперебойную работу техники с истинно немецкой педантичностью, оправдывая свою необычную полученную на зоне кличку.

Надолго запомнил Дима, как главный инженер Шмидт проводил однажды собрание ремонтников:
– Ну, что тянетесь, как немцы пленные, – начал он вполголоса. – Хоть вы и не заслужили, но Директор добавляет вам зарплату – так сказать, авансом. А ещё для того, чтобы был повод подтянуть дисциплину. Я уже говорил, что теперь все опоздания буду фиксировать лично. Порядок такой: в первый раз попался – прощается, всякое бывает, но во второй… лучше сразу пиши заявление. Нам такие работники не нужны. И ещё… пить надо в меру. Ну, на смене мы больше не потребляем, это все знают. Но и после работы… держите себя в руках. Один стакан с устатку опрокинул – и хватит. Второй не пей, потому как на следующий день у тебя будет не голова, а тыква бестолковая – с похмелюги-то. Да ещё, не дай бог, здоровье поправлять на смене вздумаешь. Ну, и вылетишь за ворота – вона, в конец очереди. Она там большая!

Шмидт обвёл орлиным взором весь свой контингент – несколько десятков ремонтников в промасленных спецовках, затем вздохнул безнадёжно и только махнул рукой:
– Ладно, идите, трудитесь. Дела не ждут!
Диму с непривычки даже передёрнуло от такого обращения с подчинёнными. Всё это казалось ему до ужаса нелепым и диким. Но деваться было некуда – семья. Приходилось терпеть и молчать. А Шмидт учил его настойчиво и доброжелательно:
– Ты, Дмитрий, не смотри, как работает электрик или оператор газовой котельной. У них у всех шестые разряды, плохо они не сделают. Твоя задача проследить, чтобы он пришёл на работу трезвым, весь день был занят делом, не напился во время обеда и ушёл домой в нормальном человеческом обличье. Это для тебя сейчас главное.

– А если он взорвётся вместе со своим газовым котлом? Или током его шандарахнет, или цех подожжёт несанкционированной электросваркой? Кто за это отвечать будет? Кого в тюрьму законопатят? Пушкина? Не-ет! Меня! – в праведном гневе распинался Дима.
Правда, говорил он это только вечером в присутствии жены, предварительно приняв на грудь тот самый разрешённый главным инженером стакан. Но на работе – в непосредственной близости от сверкающих очков директора либо в разговоре с авторитетным Шмидтом – он молчал, будто провинившийся школьник, не смея возразить, не решаясь сказать слово в свою защиту.

5.
В детстве Дима был спокойным послушным мальчиком. Учился, участвовал в самодеятельности, играл в футбол, брал призы на олимпиадах по физике и математике. Без проблем он окончил институт и устроился на одно из ведущих предприятий города, где сравнительно быстро занял должность старшего инженера. Женился, родились дети. И всё было хорошо до тех пор, пока лихие девяностые не столкнули в кювет жизнь и надежды многих его соотечественников. Проработав пару недель на «фанере», Дмитрий наконец понял, что прошлого не вернуть. Здесь была совсем другая обстановка, другие люди, другие отношения…

Вначале Дима с головой ушёл в изучение оборудования, пытаясь улучшить его работу. Но уже через неделю он вынужден был всё своё время тратить на разборки с мастерами, механиком, Директором, на споры о простоях и прочую текучку. Почуяв слабину его характера, участники производственного процесса стали беззастенчиво валить свои промахи на новичка, который не мог возразить и молча сносил все невзгоды.

Однажды Директор зашёл в мастерскую и к всеобщему ужасу застал дежурного электрика спящим. Тот сидел за столом, положив голову на руки. Вызвав на место преступления энергетика, хозяин дал волю эмоциям:
– Лишить премии! Всех! И убрать стол! Чтоб я его больше не видел! Нашли себе лежанку!
Дима стоял, потупя взор, но кто-то из присутствующих несмело заметил, что за столом надо разбирать схемы, закрывать наряды, обедать…
– Тогда распилить пополам! И чтобы не сидеть мне без дела! – сверкнул очками грозный руководитель, повернулся и вышел вон.

Делать нечего, тут же достали ножовку и без лишних разговоров привели приговор в исполнение. А потом регулярно в течение нескольких месяцев в мастерскую заглядывал Шмидт и следил, чтобы все были заняты. Неважно чем, но в руках должен быть молоток, отвёртка или гаечный ключ. Даже работа со схемами, чтение технической литературы – всё это было под запретом:
– Дома читать будешь, а здесь работать надо!

Производственные мастера брали пример с Хозяина. У неисправного станка за спиной ремонтника неизменно собиралось несколько руководителей низшего звена. Возмущались, что так долго идёт ремонт, угрожали вызвать к месту проведения работ всех и вся, включая Директора, одно имя которого наводило на людей ужас и заставляло пошевеливаться. Ведь премии могли лишить за что угодно. И только юмор, неистребимое жизнелюбие – всё это спасало работников «фанеры» от неизбежного в таких случаях уныния или безнадёжного запоя. Среди слесарей, электриков стало модным, приходя на место работы, бросать сумку с инструментом на пол и кричать благим матом, чтобы слышали все:
– Что за хрень? Почему начальства за спиной не вижу? Пока мастер голос не подаст, работать не буду! Распустились тут у меня!

6.
В тот день Директор в очередной раз наказал Диму, а ночью безответному энергетику приснился сон, будто прямо на планёрке Хозяин долго распекал его за грехи, перешёл на крик, гневно сверкая очками, а затем набросился на бедолагу и, разорвав ворот рубахи, вцепился ему в горло. Несчастный замер в оцепенении, а вампир, почуяв запах крови, с душераздирающим хохотом рвал зубами тонкое белое тело на его шее, с наслаждением слизывая стекавшую из раны густую тёмно-красную жидкость.

Отчаяние тугим комом застряло где-то в груди. Ужас сковал тело. Бедняга кричал, молил о помощи, но сидевшие за большим столом мастера, следуя примеру своего руководителя, вдруг осклабились, захохотали, обнажив острые белые клыки. У женщин они были небольшие изящные, а у мужчин – огромные волчьи. Механик, будто вурдалак, бросился к истязуемому, брызжа густой жёлтой слюной, и с видимым нетерпением ждал своей очереди, чтобы присосаться к вожделенной кровоточащей ране. Но тут Дима вдруг вышел из оцепенения, рванулся в сторону и к величайшему своему облегчению проснулся – весь в холодном поту.

Жена толкала его в бок, пытаясь разбудить, но он громко стонал, дрожал всем телом и брыкался. Потом, немного успокоившись, встал, прошел на кухню, вынул из холодильника початую бутылку водки и залпом выпил полстакана. Полегчало. Стоявший перед глазами кошмар понемногу рассеялся и наконец пропал совсем, будто мираж в пустыне. Но на следующий день, придя на работу, Дмитрий безотчётно заглядывал в рот сослуживцам. Ему почему-то очень хотелось определить величину их клыков.

Через несколько дней сон повторился, изводя несчастного энергетика новыми жуткими подробностями и адской болью в области пересохшей гортани, которая не проходила даже после пробуждения, вселяя страх и неуверенность в переполненную кошмарами больную душу новоявленного безумца. Горемыка изо всех сил боролся с этим наваждением, но каждый вечер, ложась в постель и закрывая глаза, он видел перед собой сверкающие очки Директора и его огромные белые клыки с застывшими на них каплями тёмно-бурой крови. Сердце бедолаги сжималось, и только изрядная порция спиртного возвращала его к реальной жизни, давая возможность уснуть спокойно.

Прошло полгода, и у Димы выработалась стойкая привычка ежедневно перед сном принимать дозу спиртного. Сначала это помогало, но страх перед Хозяином, методично его унижавшим, по кусочкам отбиравшим у него заработок, не давал покоя. Несчастный безвольно плыл по течению, изо всех сил пытаясь сохранить психическое равновесие.

7.
Николай, сын Директора, совсем молодой парень, работал здесь же, на «фанере» мастером. В соседнем цехе его жена Дина трудилась в такой же должности. Оба учились заочно, но можно себе представить, что это была за учёба. Ведь им нужны были дипломы, а не знания. Коля, видя страдания энергетика, советовал ему с некоторой долей превосходства:
– Ты, Дмитрий, живи по указу Петра Первого. Кстати, указ этот никто ещё не отменял.
– Нет, не могу я прикидываться дурачком, не получается, – отвечал ему несчастный страдалец.
– Эх ты, тюха-матюха, – удивлялся молодой парень. – Полстраны сейчас так живёт, и ничего!
Однако, несмотря на видимое сочувствие, Николай никогда не упускал случая приписать энергетику лишние часы простоев, выгораживая себя перед отцом. Дина тоже пользовалась мягкотелостью Димы, как и многие на полубандитской воровской «фанере».

Директорский сынок считал себя человеком самостоятельным, никому не обязанным. С отцом он зачастую был груб, огрызаясь и прямо в цехе посылая всесильного Хозяина, чем доводил присутствующих до полного ступора. Поэтому через несколько минут после начала семейной ссоры вокруг не оставалось ни единой живой души. Ведь если паны дерутся, то чубы трещат у холопов, у простых людей. И долго после таких разборок Директор ходил мрачный, раздавая оплеухи направо и налево.

Только мать Николая – заслуженный учитель республики – могла примирить сына с родителем. Как любой педагог, она была правильным человеком и не терпела людских пороков в любом виде. Женщина видела, как самые близкие ей люди – муж и сын – всё дальше уходят от тех идеалов, которые она всегда прививала своим ученикам. Видела и не могла этого терпеть. Неприятие закончилось тем, что Директор плюнул и ушёл к любовнице, оставив бывшей супруге коттедж и большую часть совместно нажитого имущества. Сын ему этого не простил.

8.
А Диме становилось всё хуже. Жена это понимала, но вмешалась слишком поздно. Врачи поставили неутешительный диагноз, и стал Дмитрий пациентом Катиной психбольницы. Сильнодействующие препараты успокоили издёрганную душу начинающего алкоголика и сделали его безразличным ко всему на свете за исключением зелёного змия. Каждый сходит с ума по-своему, и данный вариант помешательства оказался не самым худшим. После курса интенсивной терапии ночные кошмары перестали мучить шизофреническую голову Димы, с логическим мышлением у него тоже было всё в порядке. Но теперь он часами сидел без движения, уставившись в одну точку. И это состояние глубокой депрессии было неподвластно ни уколам, ни даже гипнозу.

К тому же, находясь в больнице, мужчина узнал от «доброжелателей», что жена ему изменяет. Поэтому, не до конца избавившись от одного кошмара-раздражителя, он тут же переключился на другой. С помощью лекарств удалось заглушить и эту новую боль, но после возвращения домой она вернулась. Дмитрий прокручивал всплывавшие из глубин памяти картины: их встреча с Катей, свадьба, рождение детей, бессонные ночи с маленьким орущим комочком на руках, первые шаги, первое слово, слетевшее с губ ребёнка... Неужели всё это позволительно забыть, предать? Неужели всему этому можно изменить?

Голова вскипала от навязчивых сновидений и вздорных мыслей, слёзы наворачивались на глаза. Но Катя вела себя как обычно – спокойно, ровно, без эмоций, будто перед ней был не близкий человек, а обычный пациент психбольницы. И вот однажды, пытаясь вернуть утраченные чувства, Дима подошёл к ней, обнял за равнодушные плечи, хотел сказать что-то тёплое, важное, нужное, но вдруг перед его глазами зримо, во всех деталях возникла сцена её близости с любовником. Видение было настолько осязаемо-реальным, что Дмитрий вскрикнул и отшатнулся от супруги, будто от бездны. Этот кошмар преследовал его по ночам, и только новый курс лечения транквилизаторами принёс бедолаге долгожданный покой, избавив его вообще от каких бы то ни было мыслей и чувств…

Катя перешла на ставку старшей медсестры, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Работала только днём. С очередным любовником она продолжала встречаться в стенах больницы, пока начальство не запретило эти свидания. Но женщина была без ума от своего обожателя, сгорая в пламени запретной страсти и наслаждений. Поэтому новым местом их встреч стала квартира друзей, уехавших на север за длинным рублём.

9.
Прошло полгода или около того, и Дима, более-менее придя в себя после болезни, явился пред ясные очи Директора «фанеры». Должность энергетика была занята, и ему предложили другую работу. Трудно было начинать всё сначала. Грохот работающих станков давил на психику, тяготила до боли знакомая обстановка, мастера по сложившейся традиции всеми правдами и неправдами пытались списать свои промахи на ремонтников. А незабвенный Хозяин со своими регулярными обходами по-прежнему внушал «Диметрию» мистический ужас. Подобно смертоносно-неуязвимому танку он всё так же неспешно следовал по цехам – неотвратимый, будто сама судьба.

В душе Димы снова проснулся первобытный страх. Но теперь он понимал, что боится не мастеров, не всесильного главного Самодура, а, скорее, своего видения всех этих людей. Разговаривая с кем-то из сослуживцев, мужчина невольно представлял себе звериный оскал этого человека, а перед глазами, стоило их только закрыть, вырастало из темноты хохочущее рыло Директора с окровавленной пастью и клыками саблезубого тигра. Поэтому, проработав всего две недели, несчастный снова «загремел» в психушку.

Катя, используя старые связи, оформила мужу инвалидность, и больше разговоров о поисках новой работы не было. Ведь в середине девяностых даже здоровый человек месяцами обивал пороги биржи труда, а уж больной – тем более. Подросшие дети учились в вузах областного центра, а их отец постепенно превращался в тихого алкоголика, регулярно увеличивая и без того значительные дозы успокоительного «лекарства». К супруге он охладел, впрочем, как и к иным особам женского пола. Она отвечала ему взаимностью.

Случилось так, что в самый разгар очередного романа Катя с любовником остались без пристанища – вернулись хозяева квартиры, в которой они встречались. И вот однажды вечером женщина привела своего друга домой. Дима спал, изрядно приняв на грудь. А одержимая страстью парочка, запершись в одной из комнат, занялась своими нечистоплотными утехами.

Так и повелось. Вернувшись с работы в день предстоящего свидания, жена выдавала Дмитрию необходимую дозу медицинского спирта с клофелином, иногда делала успокоительный укол. К назначенному часу муж засыпал сном праведника, а для его супруги наступала ночь запретной любви.

Но однажды под утро, пресытившись ласками и выпроводив до предела опустошённого любовника, Катя нашла в туалете остывающее тело своего благоверного. На его шее была затянута верёвочная петля, противоположный конец которой был прикреплён к водопроводному бачку. Он сидел на полу рядом с унитазом, и настолько велико было желание этого человека покинуть наш бренный мир, что сделал он своё дело, просто наклонившись всем телом в сторону. Предсмертной записки не было.

Когда ребята-электрики – бывшие подчинённые Димы – рыли ему могилу на городском кладбище, они, естественно, хорошо приняли на грудь, закусили и заспорили о том, что погубило столь умного, образованного, не старого ещё человека – водка, работа или жена? Мнения разделились, но, разливая самогон по стаканам, старший из них, татарин, философски заметил:
– Кого уж тут можно винить? Видно, судьба такой!

10. Послесловие.
Спустя несколько лет сын Хозяина разошёлся со своей молодой супругой. Детей у них не было, но отец Дины, несмотря на своё криминальное прошлое, занимал довольно высокое положение в области.
Однажды вечером коттедж Директора, который незадолго до этого расплевался с женой, посетили братки из местной группировки. Хозяина привязали к стулу, расстегнули рубаху на груди, включили утюг и начали беседу:

– Ты, падла, кого задумал обмануть? Твой ублюдок с кем развёлся? Ты знаешь, кто её отец? Ах, знаешь! Тогда так: даю тебе неделю, и чтобы он на ней по-новой женился! Ах, не желает? Тогда бери её себе, но чтобы штамп в паспорте стоял! В общем, делай что хочешь, но чтоб она отцу больше не жаловалась! У тебя неделя! Всё! Время пошло!
Так и случилось. Директор взял в жёны Дину, и жили они долго. Но вот счастливо ли? И вообще, могут ли быть счастливы такие люди?

Валерий.
благодарю за продолжение!!!
Несказанно сильно и грустно....

Спасибо за комментарий, Галина. Кто виноват? Хороший вопрос. Лихие девяностые виноваты, которые сейчас пытаются переименовать в святые. Писал с натуры. Нечто подобное было на самом деле. Святости здесь - ноль. Не одного человека эти годы угробили. Остались только те, кто сумел приспособиться. Печально.

Валерий, спасибо!
Тяжелый гротесковый рассказ. Надеюсь(сама в 90-е была несмышлена - судить не берусь), что все здесь гипербола))
Не удалось Диметрию стать премудрым карасем - и слава богу.Хотя это и привело к трагедии.
Очень жаль, что не было в рассказе ни одного положительного героя.

Рад, что прочли, digori. Гротеск? Возможно, но совсем чуть-чуть. Сны Дмитрия, каюсь, сам придумал. А так - всё это было в реальной жизни.
Нет положительных героев? А в жизни они бывают? В каждом человеке есть плохое и есть хорошее. К примеру, Дмитрий. Слабый человек, но он пожертвовал собой ради своей семьи, ради будущего своих детей. Он на пределе психических возможностей зарабатывал деньги на их обучение. Но не выдержал, сломался Это ведь почти подвиг.
А Директор? Он в условиях развала промышленности и засилья бандитских группировок сумел организовать рентабельное производство. Дал людям возможность заработать. Не каждый так сумеет. А с другой стороны - он самодур, выжимающий из людей последние соки. И это уже плохо.
Лихие девяностые сделали всех моих героев такими. И распутную жену Дмитрия тоже. Все они были бы нормальными людьми, не случись перестройки и последующих событий. И даже бандиты сидели бы себе тише воды, ниже травы. Нельзя столь резко менять условия жизни.

 » За что? О лихих девяностых

1.
Уже смеркалось, когда Саша возвращался с работы. Сегодня пришлось задержаться с разработчиками новой программы для заводской вычислительной машины. Американские персоналки в девяностых только-только начали внедряться в производство, а работали, в основном, на отечественных монстрах серии ЕС. Молодому человеку нравилось составлять, внедрять, отлаживать программы, с помощью которых ЭВМ за считанные минуты делала то, на что раньше уходили месяцы упорного труда больших коллективов.

– Эй, закурить не найдётся? – послышался окрик за спиной.
– Нет, я некурящий, – ответил Александр, полуобернувшись.
– Стой, не спеши, – вышли из темноты двое ребят уголовного вида. Один из них с наколками на обнажённых до локтя руках хозяйски оглядел Сашу и, ввернув пару матерных словечек, осведомился:
– Деньги есть?
– Я с работы иду. Вот яблочки есть, к родителям заходил, – ответил, внутренне напрягшись, но не подавая виду, молодой человек.
– А если найду? – ухмыльнулся грабитель, вынимая из кармана устрашающего вида нож.
– А ну, Бомба, проверь у него карманы!
Саша, видя такой оборот дела, молча повернулся и быстро пошёл дальше. Хотел побежать, но сдержался.
– Стой! – в две лужёные глотки заорали сзади. И первый, видя, что жертва не останавливается, в два прыжка догнал несчастного и предательски сзади вонзил нож ему в шею.

– За что? – прохрипел Саша, зажимая рану, и не оглядываясь, бросился к гостеприимно распахнутым дверям заводской общаги – метрах в двадцати, совсем рядом.
Влетев в помещение, мужчина схватил трубку телефона, стоявшего на столе у дежурной, начал набирать номер скорой, но кровь толчками рвалась наружу, стекая по пальцам слабеющей руки. С каждой потерянной каплей сил становилось всё меньше, мысли путались. Оседая, он опустился на пол. С усилием попытался заглотить открытым ртом непослушный воздух, но свет в глазах померк, рука, зажимавшая рану, ослабела, и окончательно потеряв сознание, несчастный уронил голову в лужу вытекавшей из него алой молодой крови.

2.
– Как кабана сына зарезали, – плакал отец над гробом. – Двое детей у меня... двое... было... теперь один остался.
Молодая вдова молча вытирала слёзы платком. Бабушка держала на руках годовалую внучку и тоже причитала:
– Сирота ты моя, сиротинушка. Нет у тебя больше папки, убили папку твоего, убили...
Младший брат Саши Николай стоял поодаль. Он только что в очередной раз принял успокоительные сто граммов, ему было легче. Сослуживцы покойного, в основном женщины, толпились здесь же, глаза у всех были на мокром месте.

Сашу любили – за незлобливый нрав, за манеру общения – простую и искреннюю, за компетентность и готовность прийти на помощь всем без разбора. Да и должность у него была соответствующая – системный программист. А это значит, что он, хорошо разбираясь в нюансах общей для всех пользователей операционной системы, должен был помочь каждому внедрить свою компьютерную задачу без ущерба для работы других программ. Всегда спокойный, доброжелательный, Александр находил выход из любых, казалось бы, самых безнадёжных ситуаций. «Свет в окошке» – так называли этого классного специалиста те, кто с ним работал.

И вдруг его не стало. Свеча погасла, и коллегам, слабым в профессиональном отношении, оставалось лишь поминать добрым словом погибшего, который всегда готов был прийти на помощь. В своё время многие гуляли на его свадьбе, радовались рождению дочери. Однажды зашёл разговор о сексе. Закрытая в советские времена, тема эта теперь вышла из подполья. Александр, прислушиваясь к горячему обсуждению поз Камасутры, с улыбкой разнимал спорщиков:
– Да неважно всё это! Вот женишься – узнаешь. Главное – любить и понимать друг друга, а техника, позы – не в этом суть.

И он любил – жену, людей, весь наш непростой, но такой разнообразный в своих проявлениях мир. И вдруг по этой любящей душе полоснули ножом! Легко можно представить негодование окружающих. Сначала люди не верили ужасной новости, потом говорили, что у Саши и врагов-то не было, и лишь спустя какое-то время приходило осознание всей глубины, дикой нелепости случившегося, а затем – возмущение и желание наказать нелюдей, совершивших это поистине вселенское зло…

3.
Мутный. Такое прозвище получил в тюрьме один из убийц. Попался он на грабеже по-малолетке, но так и не отсидел до конца назначенные судом два года – выручила вовремя подоспевшая амнистия. Выйдя на волю, молодой уркаган никогда не упускал случая получить кайф. Наркотики стоили дорого, но водку, самогон всегда можно было найти у друзей. Алкоголь стал сутью, смыслом его жизни. Несмотря на свои восемнадцать лет, пил он всё, что горит. Трезвым бывал лишь утром, да и то если не было чем опохмелиться.

Но приняв на грудь, Мутный чувствовал себя человеком – грубо шутил, смеялся, весь мир представлялся ему в розовых тонах. Однако часто случалось так, что выпивка заканчивалась. Вот тогда он полностью оправдывал свою лагерную кликуху. Тем, кто находился в такие минуты рядом, было противно и тягостно наблюдать мерзость мутных с застывшей флегмой глаз, видеть перекошенный рот запойного алкоголика и ощущать его звериную злобу на весь мир – по поводу и без повода.

Бомба. За широту фигуры эту кличку Мутный ещё в школе дал своему бывшему однокласснику, а нынешнему подельнику, который, напротив, был из хорошей обеспеченной семьи. Отец его работал юрисконсультом на большом заводе – известный в городе человек. Однако сын, как это часто бывает, в силу юношеского максимализма и желания утвердиться в жизни, выбрал иную стезю.

В начале девяностых власть самоустранилась, а её место заняли бандитские группировки с криминальными авторитетами во главе. Всё, что приносило доход, преступники обложили данью и жили себе без хлопот, время от времени выясняя отношения с соседними ОПГ. Многие бывшие одноклассники Бомбы стали бандитами исключительно потому, что заводы стояли, а другой работы для них не было. Вот и сын юриста оказался в тесном контакте с заполонившей округу криминальной средой.

В тот вечер водка, купленная Мутным на последние деньги, как-то уж очень быстро закончилась, и молодой рецидивист пребывал в состоянии крайнего раздражения, цепляясь ко всем подряд. Убитый Саша случайно попался ему под горячую руку, а Бомба не сумел или не захотел удержать своего приятеля от крайних мер воздействия на несговорчивого прохожего.
Взяли друзей на удивление быстро. «Мокрые» дела были на особом учёте у милицейского начальства, поэтому их старались раскручивать в первую очередь. Вот и сейчас женщина, дежурившая в общежитии, вызвала милицию, а оперативники по горячим следам задержали преступников. Допросили, составили протокол, собрали необходимые подписи и отдали дело в прокуратуру. В общем, профессионально сделали своё дело.

4.
Горбачёвская перестройка и последовавший за ней медвежий натиск Ельцина сломали в головах обывателей все стереотипы – замесили, раскрутили формировавшиеся веками представления о добре и зле, о прекрасном и чудовищном, и нельзя было понять в образовавшейся мутной жиже, где тут грешное, а где праведное. Но несмотря ни на что, все знали, что таких людей, как Саша, убивать нельзя – ни по совести, ни по гражданским законам, ни по воровским понятиям. И пытаясь защититься от уголовного беспредела, народ начал бунтовать.

Это сейчас можно легко и просто размножить любой документ, а в советские и даже в постсоветские времена вся множительная техника состояла на учёте у компетентных органов, и на копирование любой бумажки нужно было разрешение. Но тут вдруг небольшой волжский городок заполонили – наклеенные как попало, размноженные непонятно где – яркие горячие призывы собираться на митинг протеста, направленный против разгула преступности и бездействия властей. Глава городской администрации был в шоке, милиция сбилась с ног, срывая прокламации. Определили, на каком предприятии размножали листовку, однако репрессий не последовало. Может быть потому, что волна возмущения выплеснулась на улицы.

С самого утра в день похорон у дома Александра начал собираться народ. К моменту выноса тела двор пятиэтажки был переполнен. Гроб несли на руках по очереди, а вслед за ним, будто на первомайской демонстрации, двигалась огромная толпа. В центре города у памятника Ленину остановились. Выстроилась длинная очередь желающих попрощаться с покойным, и многие видели небольшую синюшную ранку на шее убитого. Ту самую, через которую жизнь покинула его тело.

А рядом на импровизированной трибуне раздавались гневные речи. Ораторы призывали людей к борьбе с распоясавшимся криминалом. Городские власти, понятно, на стихийный митинг не явились, и только милиция следила здесь за порядком.
Что было дальше? Кладбище, горькие слёзы родителей, причитания вдовы над гробом и вечная память настоящему человеку, покинувшему этот мир при столь трагических обстоятельствах! Сослуживцы несколько лет помогали осиротевшим родственникам Александра, были дружны с его вдовой.
Надо отдать должное власть имущим – суд над преступниками решили устроить показательный, чтобы другим неповадно было. Но правду говорят, что благими намерениями выстлана дорога в ад…

5.
После череды амнистий многие обитатели зон и тюрем вышли тогда на свободу. В областные центры их не пускали, деревенская жизнь бывших зеков не прельщала, поэтому их вотчиной стали малые города и посёлки, количество бесчинств и преступлений в которых резко увеличилось. Вот власти и решили организовать выездную сессию облсуда, чтобы показательно пугнуть уркаганов.

Отец Бомбы метался в поисках выхода. Надо было выручать сына, попавшего в эту ужасно неприятную историю, Но замять резонансное дело оказалось непросто. Даже лучшие друзья, услышав его мольбы о помощи, отмалчивались и стыдливо отводили глаза в сторону. Никто не хотел рисковать, ведь сам губернатор интересовался ходом следствия.
Однако будучи опытным адвокатом, человек этот понимал, что в любом безнадёжном деле всегда есть маленькая лазейка, через которую можно протащить даже такую габаритную фигуру, как его сынуля. Поэтому, досконально изучив ситуацию, Адвокат (назовём его так) приступил к активным действиям. Первым делом он посетил городского прокурора, и чуть не на коленях умоляя о снисхождении, обещал отдать ему всё, что было нажито непосильным трудом. Естественно, тот согласился помочь.

Заручившись этой важной, но не решающей поддержкой, безутешный отец пошёл дальше. Вся судейская и околосудейская братия узнала о его несчастье, и к каждому нужному человеку он подобрал ключик. Оставалось найти подходящего общественного обвинителя. Такого, чтобы обвинял, но не очень. Но даже этот весьма щекотливый вопрос был, в конце концов, решён.

6.
И вот час икс настал. Зал городского ДК был полон. Люди стояли в проходах, ожидая суда и справедливого возмездия для убийц. Привезли обвиняемых. Мутный был бледен, насколько это возможно для начинающего алкоголика. Он сильно сутулился, будто от тяжёлой ноши, а на лице уголовника виднелись едва заметные следы недавних побоев. Павел выглядел намного лучше – смотрел в зал своим обычным уверенно-нагловатым взглядом, ни минуты не сомневаясь в том, что скоро его отпустят на свободу.

Прозвучало традиционное: «Встать! Суд идёт!» Вошёл судья из областного центра, заседатели, и слушание дела началось. Зачитали документы – протокол задержания и первоначальные показания обвиняемых. Последние адвокат тут же опротестовал и предъявил суду другие, написанные позднее под его диктовку. Зачитали и их. Судья спросил у обвиняемых, почему они отказываются от того, что следователь записал с их слов в день преступления? Оба отвечали однотипно, быстро и без раздумий – чувствовалась рука опытного кукловода, но до конца спектакля было ещё далеко.

Общественный обвинитель выступил с гневной речью, в которой заклеймил преступников, сделал общий анализ ситуации в стране и призвал к борьбе с разгулом криминала в родном городе. Слова эти, знакомые многим из телевизионных и радионовостей, несколько взбодрили аудиторию, которой порядком надоели сухие фразы справок и милицейских протоколов. Под аплодисменты публики герой дня спустился с трибуны.

Ход судебного разбирательства не всегда понятен неподготовленному слушателю, далёкому от многочисленных юридических тонкостей. Монотонное многократное повторение одних и тех же фактов, отражённых в различных документах, расслабляет и нагоняет тоску. Поэтому когда дело дошло до обвинительной речи прокурора, все порядком устали. Скучным казённым голосом, стараясь не выделяться из общего фона, обвинитель зачитал по бумажке свою абракадабру, а затем так же спокойно назвал какие-то статьи закона. Всё было сделано таким образом, чтобы никто кроме юристов не понял смысл сказанного.

А между тем перечисленные сухие цифры и были кульминацией всего процесса. Прокурор просил суд переквалифицировать для Бомбы статью уголовного кодекса «разбой» на простое хулиганство. И теперь согласно изменённым показаниям обвиняемых выходило, что сын Адвоката вроде бы и не участвовал в преступлении, а так себе, стоял в сторонке. Отсюда напрямую следовало, что Мутный убивал один, а не в составе группы лиц по предварительному сговору. И ему теперь «светил» значительно меньший срок, нежели предполагалось ранее. Прокурор, сделав такой щедрый подарок преступникам, не спеша покинул трибуну.

Наступила тягостная минута молчания. Усыплённый зал безмолвствовал. Общественный обвинитель спокойно сидел на своём месте. Понимал ли этот человек суть происходящего? Ведь он пришёл сюда для того, чтобы озвучить негодование горожан и потребовать для преступников максимально возможного наказания. Он, конечно, озвучил, но в решающий момент промолчал, тем самым смягчив двум подонкам возмездие за совершённое ими ужасное злодеяние. Как, зачем, почему он это сделал? Пожалел убийц? Нет, просто продал свою бессмертную душу дьяволу за пресловутые тридцать сребреников! Душу, лишённую совести и сострадания…

Судья, похоже, был единственным участником процесса, который до последней минуты не понимал сути происходящего. Его пригласили, чтобы показательно наказать виновных, а тут – такое. Дело в том, что обвинитель обычно запрашивает максимально возможный срок, адвокат – минимальный, а судья выбирает золотую середину между двумя крайностями. Но просьба прокурора об изменении статьи и уменьшении срока наказания для подсудимых – это было вне логики правосудия.

«Как поступить? Отложить заседание? Дать отставку прокурору? Но это такой скандал! Стоит ли его затевать? И потом, кто стоит за спиной обвинителя? Какая у него «крыша»?» – все эти мысли будто в зеркале отразились на лице приезжего блюстителя закона, и внимательный зритель из первых рядов мог без труда их прочесть. Тем более – в зале стояла полная тишина. Пауза затянулась, но вот, наконец, судья принял решение. Здраво рассудив, что не стоит ввязываться в местные разборки, он как ни в чём не бывало продолжил слушание дела.

Мутный получил сравнительно небольшой срок, а Бомба – условный. Вопиющая несправедливость восторжествовала! А потому после оглашения приговора «показательного» суда многие из присутствующих, разочаровавшись в правосудии, зареклись искать правду в органах юстиции. Судейские вместе с преступниками покинули сцену ДК, а порядком уставшие зрители спокойно разошлись по домам.

Недовольных не было. Разве что потом на кухнях по затверженному с советских времён обычаю кое-кто ворчал, но так, чтобы не слышали соседи. Ведь за годы коммунистического правления людей приучили к беспрекословному подчинению власти. А общественный обвинитель ещё долго ходил с гордо поднятой головой, к месту и не к месту напоминая сослуживцам о своём «блестящем» выступлении на этом, по сути, позорном судилище.

7.
Все говорили, что Николай, младший брат убитого Александра, был его полной противоположностью. У него не было высшего образования, которое в советское время мог получить любой. Тогда чтобы учиться, требовалось лишь желание и настойчивость. Он пил, нигде не работал – фактически сидел на шее у пенсионеров-родителей. Правда, они его тоже любили. С детства молодой человек рыбачил вместе с отцом, освоил все премудрости этого дела, а когда в начале девяностых в город пришла безработица, решил своё увлечение превратить в промысел. Ловить сетями не разрешалось, но какие могли быть запреты в годы криминального беспредела и вседозволенности? Улов Коля продавал, а вырученных денег хватало на многое – в том числе на самогон и даже на водку. Но, как известно, спиртного много не бывает, и парень стал воровать рыбу из сетей других рыбаков-браконьеров, коих в те годы развелось великое множество.

Юркая резиновая лодка на вёслах быстро продвигалась вдоль прибрежного камыша. Но вот Николай заметил неприметный пенопластовый поплавок, мелькнувший в воде среди волн. Потянув за привязанную к нему верёвку, рыбак вынул из воды небольшую сеть, сплетённую опытными руками из обычной лески. Спеша и оглядываясь по сторонам, он освободил её от рыбы и кое-как, лишь бы поскорее, бросил обратно в воду. Рискованная операция заняла всего несколько минут, и снова слегка притопленный поплавок занял своё место чуть ниже поверхности спокойной речной глади. Ни рыбнадзор, никто из посторонних не мог бы догадаться о растянутом под водой запретном орудии лова.

«Ничего, подойдёт ещё рыбка. Её в Волге много, на всех хватит. Авось и не заметит хозяин убыли! А я ещё пару чужих сетей проверю, потом своей займусь, улов продам, и будет мне на бутылку, а детишкам – на молочишко!» – так или примерно так думал хитрый вор, регулярно опустошая чужие снасти.

Но на этот раз ему не повезло. На берегу Николая поджидали те, кого он только что пытался обмануть.
– Ну, вот ты, гнида, и попался, – вышел из кустов здоровенный мужик с голым торсом, на котором красовались живописные тюремные наколки. – Закон знаешь?
Коля, конечно, знал и неписаные браконьерские законы, и этих рыбаков, которые, заподозрив неладное, сумели его выследить. Не знал он только, что за такую малую цену придётся ему отдать свою единственную и неповторимую жизнь.
– За что? – только и успел прошелестеть парнишка.

Но крутые ребята, впитавшие в себя всю лютую ненависть и злобу воровского мира, не привыкли к долгим душевным беседам. Рот преступнику заткнули кляпом, закрепили камень на шее, после чего отвезли несчастного на фарватер и столкнули в тёплую волжскую воду дрожащее тело нарушителя суровых рыбацких законов.
– Вот так вот будет со всеми, – пробасил недавно освободившийся по амнистии старшой, отпуская в свободное плавание лодку Николая, в которой трепыхалась украденная им рыба. Пока ещё живая, в отличие от того, кто её там оставил.
– Зря мы это, – вздохнул молодой парень, в глубине души понимая, что говорить здесь больше не о чем – дело сделано.

8.
Когда через неделю нашли ту самую «резинку» с протухшей рыбой, на отца пропавшего без вести браконьера было больно смотреть. Последняя надежда на то, что сын ещё жив, рухнула.
– За что? – этот вопрос, обращённый, скорее, к Богу, нежели к людям, огнём горел в его влажных от слёз глазах.
Но кто на нашей грешной Земле смог бы ему ответить? Солдаты гибнут на войне, защищая Родину. Это ещё можно понять. Но в мирное время потерять двоих сыновей?! За что несчастному старику выпало такое испытание?! Милицейские чины, к которым он обращался, только разводили руками: утонул, мол, человек – и всё тут. Бедняга толковал им о рыбацких законах, о том, что сам рыбак, но от него отмахивались, будто от глупой надоедливой мухи. Да и то сказать: зачем оперативникам было вешать на себя ещё одно «мокрое» дело?

Когда все сроки вышли, когда исчезла последняя надежда найти пропавшего сына, отец впервые в жизни ушёл в длительный беспробудный запой. Весь город знал о постигшем его несчастье, и по старой доброй традиции ему наливали, наливали и наливали. А приняв на грудь, осиротевший старик снова и снова рассказывал свою печальную историю, и люди слушали, не перебивая, давая горемыке возможность в который раз облегчить свою истерзанную горящую душу.

Свято место пусто не бывает. Вот и в лихие девяностые место самоустранившейся власти заняли крутые уголовные авторитеты. Работы не было, и молодёжь активно пополняла ряды ОПГ. Вместо законов главенствовали воровские понятия. «Не верь, не бойся, не проси» – эти истины, пришедшие к нам из-за колючей проволоки, знал тогда любой и каждый. А жизнь человеческая в те годы не стоила почти ничего. Впрочем, бывали на Руси времена и похуже.

ВАЛЕРИЙ,
БЛАГОДАРЮ ЗА ПРОДОЛЖЕНИЕ!!!
АХ, ДЕРЖИТЕ МЕНЯ СЕМЕРО..... УЖАС, УЖАС...

Рад, что читаете, Галина. А ведь всё это было. Даже имена не все изменил. Сейчас, конечно, трудно поверить. А тогда, в 90-е жили со знанием всего этого. И как-то даже не очень и боялись. А ведь случалось - то там человека изобьют до полусмерти, то здесь разденут или дорогую шапку снимут. Не дай Бог опять когда-нибудь дойти до жизни такой.

 » Гордыня

1.
Михаил немного отстранился в сторону, и увесистый кулак новобранца пролетел мимо, лишь слегка задев кончик его уха. Уклонившись от убойного прямого в голову, он тут же нанёс ответный удар – хук сбоку в челюсть, а затем, не давая сопернику опомниться – левой в печень. Парень зашатался, теряя ориентацию, и едва не свалившись на пол, присел на свою аккуратно заправленную койку.
– Ну, кто ещё хочет попробовать? Армейский рукопашный бой – это вам не хухры-мухры! – констатировал победитель, окинув казарму уверенным спокойным взглядом. – А за несанкционированное нападение на командира – два наряда вне очереди! И считай, что легко отделался. Не слышу! Встать!

Выполняя команду, рядовой Сливкин с трудом поднялся на ноги и, слегка пошатываясь, всё же ответил согласно уставу:
– Есть, два наряда вне очереди!
– Скажи спасибо, что я сегодня добрый. Нападение на офицера – за это можно и под трибунал загреметь. Все слышали? А теперь… через десять минут общее построение на плацу! Старшина, проследите, чтобы не было опоздавших.

Старший лейтенант Михаил Гирдо повернулся и вышел из солдатской казармы. Конечно, он знал толк в военном деле и умел подчинять себе людей, но вот с этим молодым солдатом у него почему-то не заладилось с самого начала. Даже в строю рослый спортсмен Сливкин смотрел на невысокого коренастого офицера не то чтобы с превосходством, но так, будто делал ему одолжение, выполняя обычные строевые команды. Михаил это чувствовал и старался при случае хоть немного, но унизить непокорного новобранца, поставить его на место.

Хотя, таких рядовых в подчинении старлея было с избытком. Ведь ему – взводному командиру, сравнительно недавно окончившему военное училище, пару раз приходилось замещать ротного. Да и третью звёздочку получил он досрочно не просто так, а за безупречную службу. По крайней мере, так считалось. Хотя, если честно, то его быстрому продвижению молодого лейтенанта поспособствовал один из старших офицеров, с которым отец Михаила в своё время проходил службу. Но об этом можно было только догадываться. Ведь все считали Гирдо отличным служакой, даже полковник выделял его среди прочих офицеров.

Михаил старался. Его взвод во всём был образцом для подражания и в роте, и в батальоне, и даже в полку. Вот только этот неподдающийся новенький… Трудно сказать, почему он возненавидел именно взводного? Видимо, были на это свои причины. Салагу и «деды» воспитывали с помощью неуставных отношений, и командир отделения проводил с ним соответствующую беседу, да и сам Гирдо однажды, уложив упрямца в лужу на плацу, заставил бедолагу отжиматься до изнеможения. Солдат молчал, беспрекословно выполняя команды, и только глаза его красноречиво говорили о том, что он презирает своего мучителя и при первом удобном случае готов вцепиться ему в глотку. Кулак, просвистевший мимо уха взводного, означал только одно – нервы у Сливкина были на пределе. Но старлей в своё время прошёл хорошую школу единоборств и при случае мог наказать любого нарушителя армейской субординации.
2.
Михаил родился в семье репрессированных. Ещё в тридцатые годы прошлого века его прадеда, жившего на Украине, вместе с семьёй раскулачили и вывезли в Среднюю Азию. Там спецпоселенцы находились вплоть до смерти Сталина. И только во второй половине пятидесятых годов им разрешено было покинуть опостылевший посёлок. Люди стали разъезжаться. На Украину вернулись немногие, а дед нашего старлея поселился в небольшом городке неподалёку от Москвы. Там женился, родились дети, которые выросли свободными людьми, в отличие от своих подвергшихся гонениям предков.

Виктор – отец Михаила – служил на флоте, затем остался на сверхсрочную и после окончания специальных курсов получил звание младшего лейтенанта, чем несказанно порадовал стариков-родителей. Однако не всё у него сложилось так, как хотелось бы. Слишком продолжительными были дальние морские походы, а по их окончании неизбежно наступала расслабуха – пили военные моряки всё, что горит, бесшабашно гуляли в приморских кабаках, где и познакомился молодой офицер со своей будущей женой.

– Такая уж у морячки судьба – любить мужа, воспитывать детей и ждать единственного и ненаглядного на берегу, всматриваясь в далёкий морской простор, – мечтательно говорила красавица бравому младшему лейтенанту.
Спустя время сыграли они свадьбу. Тогда, в семидесятые годы прошлого века советские офицеры считались привилегированным сословием, и командование с барского плеча тут же вручило новобрачным ключи от весьма кстати освободившейся ведомственной квартиры. Всё складывалось наилучшим образом до тех пор, пока очередной дальний поход не разлучил молодожёнов. Поначалу юная прелестница как-то сдерживалась, честно ожидая любимого мужа, но спустя год стали замечаться за ней «левые» загулы.

Однажды Виктор вернулся домой после двухмесячного отсутствия и стал свидетелем весьма откровенной постельной сцены. В присутствии соседей, привлечённых неожиданным кипишем, он для начала спустил с лестницы пришлого «кота», а затем весьма эмоционально приказал супруге, чтобы та немедленно убиралась на все четыре стороны. Молодая женщина воспротивилась такому бесцеремонному с ней обращению, и тогда младший лейтенант, недолго думая, подал рапорт об увольнении из вооружённых сил и сдал свою квартиру коменданту гарнизона, надеясь на то, что новые жильцы вышвырнут наглую изменщицу из ведомственного жилья.

Развод бездетной паре оформили довольно быстро, прочие формальности тоже не заняли много времени, и буквально через месяц Виктор Гирдо вернулся в родной подмосковный городишко пред ясные очи своих любимых предков и прочей родни. С работой в те годы проблем не было, с невестами тоже, и зажил себе отставной военный моряк, припеваючи вместе с новой молодой женой, которая со временем родила ему двоих сыновей.

3.
Павел был младше Михаила на три года, но и внешне, и по основным чертам характера братья значительно отличались друг от друга, будто не одна мать их родила. Павлуша с малолетства помогал родителям по хозяйству, просто не мог сидеть без дела – постоянно что-то мастерил, изобретал, сверлил или пилил. Поначалу он возился с игрушками, а затем и к настоящему делу отец его приохотил. Однако со временем главным увлечением младшего Гирдо стала рыбалка. Каких только снастей не делали они с родителем, готовясь к очередному походу на речку или на лесное озеро! Но Виктор был занят на работе, поэтому Павел самым естественным образом разделил свою страсть с соседским парнишкой-старшеклассником. Вдвоём они облазили все близлежащие водоёмы и нашли-таки рыбные места – стали возвращаться домой с уловом.

Михаил, старший сын отставного моряка, напротив, был немного с ленцой, но учился хорошо, понимая, что именно от учёбы зависит его будущее. Он знал, для чего живёт на этом свете, всегда стремился к заранее намеченным, пусть и небольшим, но важным для него целям. Слушая рассказы отца о военной службе, о романтике морских походов, парень решил стать офицером и с малых лет готовил себя к этому нужному и важному делу – занимался спортом, закалял свой характер. Однако была у него одна очень неприятная черта – не мог он терпеть критики в свой адрес. Тем более – если кто-то иронизировал или смеялся над ним. Об этом знали все, и перечить будущему вояке желающих не находилось, даже среди учителей. Ведь стоило слегка затронуть его самолюбие, и юноша готов был спорить до хрипоты или даже драться.

4.
Однажды в подмосковной школе, где учились братья Гирдо, появилась новая преподавательница биологии. Приехала она откуда-то издалека и первое время на уроках была непривычно суетлива. Кроме того, биологичка смешно коверкала некоторые слова. К примеру, «дикая» произносила с ударением на втором слоге, чем несказанно веселила школьников. А ещё она носила достаточно редкое имя – Пульхерия Сергеевна. Поэтому малолетние шутники дали молодой красавице обидное, но меткое прозвище – ДикАя Пуля.

В тот день, согласно расписанию, урок биологии был после физкультуры, и разгорячённые играми на открытом воздухе, ребята никак не могли успокоиться. Учительница, как обычно, поздоровалась с классом и разрешила всем садиться. Однако, выполнив это распоряжение, две или три девчонки тут же с визгом подпрыгнули, будто ужаленные, а затем набросились на улыбающихся парней, сидевших сзади. Выяснилось, что те подложили им на сиденья острые канцелярские кнопки – обычная детская шалость.

Как только всё немного успокоилось, Пульхерия Сергеевна вызвала к доске Мишу Гирдо – главного, как она считала, зачинщика этих беспорядков. Но будто нарочно, именно в этот день парень урока не выучил. Кроме того, после физкультуры он находился в каком-то взвинчено-бесшабашном состоянии. Возможно, так подействовал на него яркий весенний денёк и спортивные игры на свежем воздухе. Поэтому вместо того, чтобы поведать классу о пестиках и тычинках, мальчишка размашисто написал на доске: «ДикАя Пуля». И поставил три восклицательных знака.

Учительница тем временем отошла вглубь класса за каким-то наглядным пособием. Но услышав подозрительный шум и смешки, привычно обернулась и… Михаил тут же стёр с доски крамольную надпись, но сделал это чуть позже, чем следовало. Пульхерия скользнула взглядом по неровным скачущим буквам, по улыбающимся лицам ребят, после чего её зеленоватые слегка раскосые глаза вдруг заметно расширились и стали вдруг непривычно серьёзными:

– Что это было? – спросила она слегка изменившимся от волнения голосом.
– Где? – изобразив на лице невинность, спросил с лёгкой издёвочкой ученик.
– Здесь! На доске! Я имею в виду надпись, которую ты только что стёр.
– А, ну, это дежурный к уроку не подготовился. А я виноват?
– Врёшь, это ты написал, я слышала, как скрипел мел. Зачем вы издеваетесь надо мной, зачем коверкаете моё имя? – едва не закричала уязвлённая в самое сердце молодая женщина. Но тут же взяла себя в руки и ровным спокойным голосом добавила:
– Садись, Гирдо. Два!
– За что, Пульхерия Сергеевна? Двойку-то за что? Я ведь ещё ничего не сказал!
– Зато написал, – с едва заметным торжеством в голосе ответила ему биологичка.

Она взяла со стола ручку, собираясь занести оценку в журнал, села на стул, но тут же невольно вскрикнула, вскочив с места. Глаза её снова удивлённо округлились, и, пытаясь наощупь добыть канцелярскую кнопку из своей серой складчатой юбки, молодая женщина опрометью бросилась к двери.
– За подкреплением пошла, – спокойно констатировал Гирдо. – Самой слабо разобраться!

Вызов родителей, разговор в кабинете директора, беседа с отцом – ничто не изменило шаткую позицию Михаила. Он твёрдо стоял на своём: на доске не писал, никого не оскорблял, кнопку учительнице не подкладывал. Ребята на «допросах с пристрастием» больше отмалчивались, отводя глаза в сторону. И только чуть позже, когда закончились, наконец, все разбирательства, две девчонки-подружки рассказали Пульхерии Сергеевне о том, что она была права – во всём виноват проказник Гирдо. А то ведь биологичка уже начала сомневаться в своей правоте и реальности случившегося.

Отец, придя в школу, был удивлён, что его сынуля не желает признавать очевидное. Более того, Михаил наотрез отказался посещать уроки биологии и извиняться перед учительницей. Даже несмотря на то, что женщина была заранее согласна на примирение. Делать нечего, Виктор, не желая усугублять набирающий обороты скандал, перевёл сына в другую школу. Ход дальнейших событий показал, что сделал он это зря. Нельзя потакать упрямству тех, за кого мы в ответе.

5.
Школьная пора. Как часто вспоминают люди это благословенное время, когда всё ещё впереди – первая любовь, первые самостоятельные взрослые решения. И главное – выбор профессии, выбор того, с кем предстоит тебе жить, воспитывать детей, а затем рука об руку идти до конца, до самой гробовой доски. И умереть – вместе и в один день. Только так, а не иначе! На меньшее мы в молодости не согласны! Но жизнь рано или поздно вносит свои коррективы: меняется наше мировоззрение, меняется мир вокруг нас. Поэтому счастлив бывает лишь тот, кто до старости остаётся верен светлым юношеским идеалам. Не каждому это дано, и зачастую к концу весьма короткого человеческого века наши замутнённые головы не в состоянии даже вспомнить, о чём мечтали мы когда-то очень давно – на заре своей туманной юности.

Люба. Так звали девушку, которую в один поистине прекрасный солнечный день Михаил вдруг стал выделять среди прочих девчонок своего класса. Почему именно её? На подобные вопросы вряд ли кто-то из живущих на этой Земле сумел бы внятно ответить. Просто та памятная буйная весна была буквально напоена любовью. Будто невидимый, но вездесущий эфир витал в воздухе, опускаясь на молодые едва распустившиеся листья деревьев, на первые разноцветные тюльпаны, на гроздья сирени в палисадниках приземистых пятиэтажек, и, конечно, на души молодых людей – учеников выпускного класса.

Старшеклассникам ещё только предстояли главные школьные экзамены, затем выпускной бал и та единственная в жизни волшебная ночь, после которой мальчишки и девчонки становятся взрослыми людьми с аттестатами о среднем образовании на руках. Поскорее бы! Ребятам казалось, что эта последняя школьная весна будет тянуться вечно.

На майские праздники в городском парке открылась наконец-то летняя танцверанда, и тёмным субботним вечером было не протолкнуться возле этого средоточия громкой музыки и яркого праздничного света. Вдоволь напрыгавшись, натанцевавшись в кругу друзей, Михаил с Любашей, полуобняв друг друга, томно переступали с ноги на ногу под неторопливо льющуюся из колонок грустную мелодию. Сначала разговаривали о чём-то малозначительном, а затем вдруг смолкли, наслаждаясь неизъяснимо-чувственным ощущением взаимной близости. И когда стихла музыка, молодые, не сговариваясь, взялись за руки и направились к выходу. В полумраке парковых аллей тут и там стояли массивные садовые скамейки, оккупированные влюблёнными парочками. Свободных мест не было, и трепетно касаясь друг друга ладонями, они нашли наконец тёмный уголок, где губы их слились в робком и неумелом пока ещё первом поцелуе…

Что было дальше? А ничего, собственно, и не было. Любаша поступила в техникум и училась в родном городе, а Михаил стал курсантом военного училища. Приехал домой лишь в канун Нового Года. Дело было в начале девяностых, интернет тогда ещё не вошёл в наш быт, а писать друг другу бумажные письма… об этом молодые люди как-то даже и не подумали. Но волшебство чудесного зимнего праздника снова зажгло их сердца, закружило влюблённых в радостном хороводе и ввергло в объятия друг друга…

Михаил вдруг понял, что не может больше жить без своей ненаглядной красавицы, но праздники промелькнули пёстрой чередой, и наступил день расставания. Надо было возвращаться в училище. Накануне отъезда он сделал ей предложение. Конечно, девушка была согласна, но полгода разлуки… этот срок казался им тогда огромным, но вполне преодолимым препятствием на пути к совместному светлому будущему. Однако, к сожалению, не всегда мы властны над текущими событиями, над нашими мыслями и чувствами. Не умеем правильно оценивать душевные порывы свои и тех, кого любим, кого боготворим.

Ровно год прошёл после школьного выпускного вечера. И вот, щеголяя курсантской формой и безупречной воинской выправкой, второкурсник Михаил прибыл в свой родной город, но… опоздал. Он оставил дома вещи и сразу бросился к ней. Полгода они звонили друг другу по междугородке и писали обычные бумажные письма. Правда, она молчала в течение последнего месяца. Конечно, это обстоятельство наводило юношу на самые дурные мысли, но он всё же надеялся на лучшее до тех пор, пока не увидел в глазах своей теперь уже бывшей возлюбленной окончательный приговор их пылкой, но короткой любви.

Да, случилось самое ужасное. В сердце Любашки для него не было больше места. Разлука сделала своё чёрное дело – к девушке пришла иная любовь. Она сказала ему об этом на тихой весенней улочке там, где когда-то Михаил впервые прошептал в её нежное розовое ушко волшебные слова любви. Как и тогда обильным ярким цветом радовали глаз яблони окрестных садов. Но вишни уже отцвели, и их поблекшие лепестки вместе с серой придорожной пылью буквально на глазах разносились неистовыми порывами налетевшего вдруг откуда-то холодного шквалистого ветра. Грозовой фронт приближался к притихшему городу, и юноша вдруг подумал, что вот так же их первое настоящее чувство кто-то походя растоптал, уничтожил, смешал с уличной грязью и нечистотами. Он стоял и смотрел в ясные глаза своей бывшей возлюбленной, но не было сил на что-то решиться.

И тут вдруг разверзлись хляби небесные. Грянул гром. Михаил круто повернулся и пошёл прочь, размазывая по щекам то ли слёзы отчаяния, то ли первые крупные капли хлынувшего откуда-то сверху, с иссиня-чёрного майского неба, тёплого проливного дождя. Этим же вечером, хорошо приняв на грудь, парень нашёл и до полусмерти избил неизвестного ему доселе соперника, а затем, вернувшись к дому Любашки, в густых вечерних сумерках с размаху бросал ей в лицо те ужасные жестокие слова, которые навеки разделяют бывшие некогда родными, близкими и любящими слабые человеческие души.

– Ничего, сынок, в жизни всякое случается, привыкай. Женщины – они такие, им палец в рот не клади, – поучал отец сына за столом, неспешно опорожняя бутылку, купленную по случаю приезда Михаила.
А тот сидел, тупо уставившись в какую-то невидимую точку на белой стене, время от времени поднимал свой гранёный стакан и в очередной раз выслушивал с детства знакомую историю о том, как его отец, младший лейтенант Виктор Гирдо некогда поступил со своей первой женой-изменщицей. Брат Павлуша находился здесь же, но ему не наливали по причине малолетства. Через год после окончания школы он вслед за Михаилом собирался поступать в военное училище.

6.
Быстро летит время. Спустя два года братья Гирдо вместе с отцом снова сидели за тем же кухонным столом. В отдалении за окном по-прежнему благоухала сирень, только старший сын Виктора стал курсантом-выпускником, а младший – второкурсником. Всем было радостно оттого, что пришла, наконец, долгожданная весна и наступили не менее ожидаемые каникулы.
– Твоя красавица учудила, – рассказывал Михаилу отец, – выгнала мужа из дома и живёт теперь с ребёнком одна. Родители для них такую свадьбу отгрохали, на новую квартиру раскошелились – а вот поди ж ты – оказалось, что не в коня корм. Не знаю, чего вам, молодым, не хватает. Вот в наше время…
– Да не буду я с ней жить! Тем более – у неё ребёнок, – сказал, как отрезал парень. – Кто предал однажды, тот будет предавать всегда! И слышать об этой изменщице я больше не желаю, увольте.

Разговор перешёл на другое, но отец заметил, что эта животрепещущая тема не оставила сына равнодушным. И на следующий день Виктор попросил Павла зайти к Любашке и сообщить ей, что приехал Михаил: любит, мол, по-прежнему, но выдерживает характер. Младший курсант, конечно, зашёл вечерком… да так там и остался на всю ночь. Уж больно ласковой и любвеобильной оказалась молодая красавица. Попался бедолага вслед за старшим братом в тот же капкан с той же приманкой. Воистину, любовь зла!

Михаил, конечно, делал вид, что ему безразличны амурные дела брата, только сердцу ведь не прикажешь. Оно болит и стонет, не давая человеку покоя ни днём, ни ночью. Но от любви есть одно проверенное временем средство. И называется это чудодейственное лекарство – новая любовь.

Жила в соседней пятиэтажке симпатичная молодая вдова по имени Татьяна. Была она всего-то на два года старше Михаила, а муж у неё погиб в одной из многочисленных бандитских разборок, оставив своей ненаглядной хорошую квартиру, средства к существованию и двух маленьких девчонок-погодков.

Миша и раньше заглядывался на белокурую стройную прелестницу, а тут вдруг решился подойти к ней, когда гуляла она с детской коляской. Слово – за слово, молодые люди разговорились. Выяснилось, что Татьяна тоже обращала внимание на симпатичного молодого курсанта, но кому она была нужна теперь с двумя-то детьми?
Однако Михаил после пережитой им душевной драмы искал вовсе не развлечений, а исключительно нежности, доброты и сочувствия. И в этом отношении молодая вдова подходила ему идеально. Её спокойный незлобивый нрав вселял в душу будущего офицера светлую радость и уверенность в завтрашнем дне. А после проведённой у неё ночи, после близкого знакомства с её милыми крошками наш герой-любовник окончательно утвердился в намерении связать с ней свою судьбу. В общем, оба брата Гирдо почти одновременно надумали вдруг жениться.
– Ну, до чего ленивая молодёжь пошла, – шутил, качая головой, отец. – Сами детей делать не хотят, всё норовят на готовенькое!

Но наведя справки и познакомившись с будущими невестками, он возражать не стал – настолько они обе ему понравились. Оставалось убедить мать бравых курсантов, что оказалось очень и очень непросто – не хотела умная женщина отдавать своих детей разведёнкам. Но и эту задачу трое удалых мужчин выполнили с честью. Правда, свадьбы по понятным причинам пришлось играть раздельно. Павел с Любашей праздновали в родном городе, а Михаил, не желая расставаться с любимой, тут же увёз свою новую семью в далёкий город, где ему ещё целый год предстояло учиться в военном училище. Там они и расписались с Татьяной, отметив торжество без особого шика по-семейному.

7.
Офицер не волен распоряжаться своей судьбой. Прикажут, и едет он в какую-нибудь Тмутаракань, где назначено ему нести службу среди густой непроходимой тайги либо в далёкой тундре, любуясь красотой экзотических для наших мест карликовых берёзок. Это уж куда пошлют! И лишь спустя годы может молодой лейтенант рассчитывать на присвоение очередного воинского звания, а также на то, что переведут его в другой гарнизон – поближе к благам цивилизации. Но для этого надо быть на хорошем счету у командования, занимать призовые места в соревнованиях, отличаться на строевых смотрах, показывать своё умение и старание. Много чего ещё надо.

И Михаил старался, едва не выпрыгивая из штанов, как, посмеиваясь, говорили о нём завистливые сослуживцы. Он первый среди выпускников-одногодков получил третью звёздочку на погоны, был на виду, старался во всём угодить начальству. Ведь от этого напрямую зависело его будущее. Однако слишком многим не нравилось такое поведение «зарвавшегося выскочки», как за глаза называли его недоброжелатели. Хорошо ещё, что не знали они о существовании «лохматой лапы», которая способствовала продвижению Гирдо по службе.

Армия – не лучшее прибежище для гордецов, но Гирдо за время своей недолгой службы никогда и никому не позволял себя унижать. В особенности подчинённым. Вот только этот неподдающийся рядовой Сливкин, дерзкие с прищуром глазки которого неотступно преследовали его на плацу, на учебных занятиях, везде.
Михаил буквально затылком чувствовал мрачный пронзительный взгляд своего недоброжелателя, выражавший ненависть, презрение, а также недвусмысленную угрозу, исходившую от упрямого молодого солдата. Но что можно было с ним поделать? Сливкин и без того не вылезал с гарнизонной гауптвахты, регулярно получая взыскания от своего «любимого» взводного.

Однако педантичный командир не привык отступать. Особенно в таком нужном и важном для армии деле, как дисциплина. Он справедливо полагал, что солдат должен любить и уважать своего командира, а не смотреть на него волком из-под нахмуренных бровей. Муштра и придирки продолжались без малого год. До тех пор, пока не произошло нечто из ряда вон выходящее.

Случилось это ярким солнечным днём в воскресенье. Большая часть офицеров, исключая дежурных, отдыхали в посёлке. Гирдо с супругой, разделавшись с домашними делами, собрали девчонок, уложили в коляску новорожденного сынулю – третьего ребёнка – и собрались, было, совершить променад по единственной мощёной досками улице таёжного прибежища военнослужащих и лесорубов. Но тут вдруг зазвонил телефон:

– Товарищ старший лейтенант, прошу вас немедленно прибыть в расположение части, – услышал Михаил голос дежурного офицера. – Четверо рядовых из вашего взвода, похоже, находятся в самоволке. Их не могут найти. Приезжайте и разберитесь на месте.
Выходной был испорчен. Гирдо смачно выругался про себя, переоделся, поцеловал расстроенную супругу и шагнул за порог. Благо, воинская часть находилась не так далеко.

8.
Конечно, вдохновителем и организатором самовольной отлучки был пресловутый Сливкин. Это он в выходной день, когда большая часть офицерского и рядового состава покинула военный городок, подговорил троих сослуживцев сбежать на глухое таёжное озеро через известный всем самовольщикам лаз в заборе. Конечно, ребятам хотелось расслабиться на природе, отдохнуть от всеобъемлющего казарменного духа, порыбачить припрятанной в прибрежных кустах сетью, искупаться. Тем более что все четверо получили взыскания по службе, наложенные лично взводным командиром Гирдо, и идти в увольнение не имели права. А вот в самоволку… тут всегда есть надежда, что не поймают, что всё пройдёт шито-крыто. Не впервой! И если бы не излишнее рвение дежурного офицера… Однако случилось то, что случилось.

Две бутылки заранее припасённого технического спирта и несколько буханок хлеба должны были раскрасить внеплановый пикник во все цвета радуги, а его участников превратить в радостное стадо бабуинов, с восторженными криками скачущих у ритуального огня по случаю обретения некогда утраченной священной свободы.

Взводный появился у догоравшего костра, когда двое ребят с громкими криками, шутками и прибаутками тащили вдоль берега самопальный бредень, а двое других, шумно бултыхаясь в девственно чистой озёрной воде, загоняли обезумевшую от нежданного бедлама рыбу в крупноячеистую капроновую сеть. Михаил пришёл сюда один с тем, чтобы, не поднимая большого шума, вернуть беглецов в казарму. Он прекрасно знал все окрестные места отдыха и предположил, что именно на это дальнее озеро отправились его подчинённые.

Услышав грозный окрик своего командира, солдаты смолкли и уже по инерции вытащили на берег сеть, в которой трепыхалась пойманная рыба. Не обращая внимания на остальных, Гирдо подошёл к вероятному зачинщику всего этого безобразия и произнёс тихо, но внушительно:
– Рядовой Сливкин?! Я так и думал. Ну, на этот раз ты, дружок, влип основательно, не отмажешься! Хотя, есть у тебя один шанс. Если полюбишь меня, как отца родного, если станешь моим преданным псом, если искренне попросишь прощения за все свои художества… Впрочем, это маловероятно. Твоё ослиное упрямство, строптивец, довело тебя до цугундера. Запомнишь ты эту самоволку, до конца своих дней не забудешь! Готовься, скоро получишь всё, что заслужил!

После столь внушительно-многообещающего монолога замутнённые алкоголем глаза нарушителя воинской дисциплины постепенно стали принимать осознанное и характерное для них презрительно-ненавидящее выражение. Высокий широкоплечий парень всё ещё держал в руках деревянную волокушу от бредня. Он неспешно отцепил её от сети и как-то уж очень быстро с малым размахом ударил этой импровизированной дубинкой по голове стоявшего перед ним взводного. Тот зашатался, стал оседать и, наконец, молча рухнул на землю.

– Вяжи его, ребята, сетью вяжи, – коротко скомандовал Сливкин остальным.
– Ты что, – попытался осадить пьяного беспредельщика один из его друзей, – белены объелся? За такие дела по головке не погладят!
Однако здоровяк и без посторонней помощи сначала скрутил взводному руки за спиной, а затем поставил его на ноги, прислонив к дереву. Михаила слегка подташнивало и покачивало из стороны в сторону, но постепенно он приходил в себя. Для надёжности, чтобы не вырвался, ребята обмотали его с ног до головы бреднем.

– Ну что, командир, теперь твоя очередь извиняться, – заговорил с оглушённым беспомощным пленником Сливкин. – Целый год ведь измывался ты надо мною, падла! Да и над другими тоже. А теперь, значится, в отцы родные просишься? Нет уж, спасибочки, не нужны мне такие родственники! Увольте, товарищ старший лейтенант!
Солдат помолчал немного, и вдруг взорвался, будто ящик с динамитом:
– Проси прощения, тварь, у ребят проси! Это они старались, чтобы тебя заметили, чтобы тебе на погоны лишняя звёздочка упала, а ты! Ну, давай, извиняйся, я жду!

Однако Михаил молчал. Сознание постепенно возвращалось к нему, и когда он, наконец, понял весь ужас своего положения, то застонал от боли, заскрежетал зубами от безысходности, от невиданного доселе унижения.
– Тюрьма по тебе плачет, бандит, – проскрежетал он пересохшим горлом, глядя в довольно улыбавшуюся пьяную рожу своего недруга.
– Ах, не хотим признавать свои ошибки? Не желаем повиниться перед личным составом? Ах, гордые мы? – кривлялся, будто клоун в цирке, окончательно слетевший с катушек Сливкин.

Кто-то из ребят попытался его урезонить, но выпитый спирт сделал своё чёрное дело – главаря было не остановить. Убедившись, что договориться с Гирдо не удастся, что даже в таком упакованном виде взводный не согласен на компромисс, а напротив, готов разорвать своего недруга на части, зарвавшийся атаман, будто мешок картошки, перебросил через плечо тело буквально рычавшего от злобы и ненависти Михаила и потащил его к озеру. Макнул в воду раз, второй, третий:
– Ну, молись, гнида! Проси прощения или утоплю!
Но командир лишь молча извивался в бесплодных попытках освободиться. И тогда доведённый до белого каления Сливкин погрузил опутанное сетью тело на самое дно… надолго!

Ребята бездумно переминались с ноги на ногу, не решаясь заступиться за старлея. И лишь когда одурманенные алкоголем головы стали немного соображать, они вдруг поняли, какую злую шутку сыграл с ними зелёный змий. Никто не знал, что же теперь делать? И тогда силач Сливкин сказал им строго и внушительно:
– Так, ребя, дело дрянь, но есть один выход. Приберите тут пока, чтобы было чисто, и ждите меня. Нас будут допрашивать. Говорите, что купались, мол, рыбачили, а командира не видели, не было его здесь. Да чтоб не раскололись там, продумайте всё, едри вашу мать, а то будет нам потом небо в крупную клеточку. Имейте в виду! Ну, давайте. Всё лишнее, все следы на поляне – убрать, что можно – в костёр, а я скоро приду.

Парень взвалил на свои могучие плечи мокрое бездыханное тело старлея и скрылся в тайге. Когда через час он вернулся, всё сказанное им было сделано в лучшем виде.
– Ну, куда дел командира? – хмуро спросил один из сослуживцев.
– Хорошо спрятал, не найдут! В омуте он лежит, на дне озера. И надеюсь, долго там догнивать ещё будет. Но только чтобы мне молчок, как договорились!

Беглецам повезло. На территорию части они пробрались незаметно и даже смогли убедить дежурного офицера, что играли в карты на чердаке казармы. А пропавшего ротного начали искать только на следующий день. Но разбухшее, полуразложившееся, изрядно подпорченное лесными обитателями тело обнаружили лишь поздней осенью, когда оно всплыло на поверхность. С ребят к тому времени все подозрения были сняты – утонул себе человек, и утонул…
Женщины плакали на похоронах в родном городе Михаила. У матери на кладбище случился сердечный приступ, а постаревший осунувшийся за время поисков пропавшего сына отец сказал за столом на поминальном обеде:

– Гордыня Мишку замучила. Это ведь, по сути, смертный грех, а он... Болтают, что утопили его там, в тайге. Только времени много прошло – не найдёшь никого, не докажешь. А и то сказать: заносчивый был парень, чересчур гордый – не договориться с ним, не переспорить. У Любашки, вон, прощения не захотел просить, а ведь любил её, я знаю. Ладно, пусть земля ему будет пухом. Утонул… да он плавать умел, как рыба. Как-то странно всё это. Вроде, не было у нас таких гордецов в роду...
И вдруг осёкся, вспомнив о том, как сам обошёлся с первой своей женой: она, конечно, шлюха была, но живой ведь человек…

Послесловие.
Жена Михаила, вернувшись в родной город, так больше и не вышла замуж. Поднимать троих детей ей помогали всем миром – родни было много.
Павел с Любашей жили долго и счастливо, с грустью вспоминая иногда Михаила и те далёкие теперь уже бандитские лихие девяностые, когда случилась эта печальная история. Может быть, действительно, время было такое, оно во всём виновато? Или всё-таки натура человеческая, которую изменить почти невозможно? Кто знает?!

Валерий,
благодарю за продолжение!!!

Сколько боли...Вся глава с комом в горле.....

Спасибо за отзыв, Галина. Что же, бывают такие люди, которые несут с собой несчастье. Но, видимо, Вы правы, лучше писать о тех, кто достоин уважения.

 » Мои самые лучшие стихи

1.
– Алло, это приёмная мэра?
– Да, – послышался в трубке приятный женский голос.
– Я хочу с ним поговорить.
– Кто вы и по какому вопросу?
Я назвал себя, озвучил свой домашний адрес. Сказал, что звоню по поводу отключения в нашем доме горячей воды.

– Нет, я не могу вас соединить, – ответила секретарша. – Запишитесь лучше на приём.
– Тогда скажите мне, пожалуйста, а сам-то он мытый?
– Кто мытый? В каком смысле?.. Ну, я не знаю, – на мгновение растерялась сбитая с толку молодая женщина.
– А вот мне известно абсолютно точно: он – мытый! – раздражаясь, перешёл я на повышенные тона. – А мы все грязные, вонючие, коростой позарастали! Второй месяц полгорода сидит без горячей воды, а ему хоть бы что! Сам-то он – чистый!

– При чём тут мэр, обращайтесь к жилищникам, – попыталась защитить шефа секретарша.
– Как это ни при чём? Были другие - была вода, а пришёл этот… – разошёлся я не на шутку. – Передайте ему, пожалуйста, что теперь у него новое прозвище – глава немытого города! Да, именно так – глава немытого города! Передадите?
– Передам, – чуть слышно ответила секретарша и положила трубку.

2.
В единственной на всю округу бане толпился народ. В пятницу для пенсионеров были скидки, и пожилые льготники вместе с прочими немытыми гражданами заполонили заведение. Распаренные мужики в буфете сдували с пивных кружек золотистую пену, жизнь била ключом. И когда наконец упругие струи чистейшей тёплой воды застучали по моему темечку, смывая и с души, и с тела коросту накопившейся там грязи, я почувствовал непередаваемое блаженство. Ещё бы, в такую жару так долго не мыться! Всё-таки ни в какое сравнение не идёт баня с мелкой лужей нагретой в тазах и вёдрах воды, чуть прикрывающей дно домашней ванны!

– Хорошо... первые полгода после бани, – балагурил в раздевалке подвыпивший мужичонка.
– Ты давай, того, одевайся, место освобождай! – напирала на него нетерпеливая очередь.
– Не-а, я ещё не вымылся. Счас пойду дальше париться, только отдохну немного, – отвечал недомытый горожанин с блаженной улыбкой на лице.
И чтобы разрядить обстановку, выдал анекдот в тему:
– Женился, значит, Чукча на француженке. Друзья его и спрашивают: как, мол, там молодая жена? А он, важный такой, отвечает: "Всем, ребята, хороша баба, да вот только грязнуля – моется каждый день!"
На лицах решительно настроенных слушателей появились проблески улыбок. И когда я – чистый, распаренный – вышел, наконец, на улицу, от души немного отлегло: всё-таки не надо было обижать секретаршу – она не виновата.

3.
Дрыгин, наш новый мэр, прибыл в город недавно. До весны осваивался, а уже в конце мая жилконтора отключила котельные на плановый ремонт. Прошёл без малого месяц, но давать горячую воду в дома не торопились. Неплатежей, мол, много: «Вот заплатят все ваши соседи, тогда и включим. А кто недоволен – идите по квартирам и заставьте неплательщиков раскошелиться. Или платите за них сами, это уж ваше дело».

Такая постановка вопроса возмутила многих. Старики-пенсионеры последнюю копейку несли в банк, чтобы, не дай Бог, не остаться в долгу перед жилищниками. А теперь что же, идти вразумлять забулдыгу, пропившего свою совесть? Так ведь это про него говорят: «Горбатого могила исправит!» И потом, как заставить вовремя платить предпринимателя, сдающего квартиру внаём? У того каждый рубль на счету. Не штрафуют – вот он и не платит.

С молчаливого согласия мэра кампания по выбиванию долгов набирала обороты. Местная пресса озвучивала требования администрации, и нетерпимость населения к неплательщикам росла. Тем временем газовики перекрыли вентиль, и котельные остались без газа. Тогда только выяснилось, что большая часть собранных с жильцов денег ушла не на оплату долгов за голубое топливо, а на погашение каких-то непонятных кредитов. Но народ молча терпел это безобразие. Не принято у нас бунтовать против власти. Старухи, привыкшие за свою долгую жизнь и не к таким катаклизмам, твердили давно заученные слова: "Лишь бы не было войны..."

4.
Пять лет назад Дрыгин, будучи председателем исполкома, уже проделывал этот фокус с отключением воды и шантажом мирного населения. Пытался я тогда звонить в разные инстанции, да всё как-то без толку. Начальники отгородились от народа секретаршами, те допускали к телу только избранных, и единственный, кто меня выслушал, был корреспондент местной газеты. Всегда приятно пообщаться с умным сочувствующим тебе человеком, знающим своё дело.

– Я просто не могу до него достучаться, – говорил мой собеседник, имея в виду Дрыгина. – Мы не понимаем друг друга. Для него главное – выбить из должников деньги. А то, что матери с грудничками и немощные старики-пенсионеры останутся без удобств, его абсолютно не волнует. Люди для такого человека – серая масса, подопытный материал, быдло. Он молодой, умный, эрудированный. Но это не человек, это машина для решения поставленных задач. И главное для него, как это сейчас принято, набить свой карман...

По ходу разговора в голове у меня созрел довольно дерзкий план решения возникшей проблемы. Но корреспондент по понятным причинам категорически отказался печатать в городской газете любые материалы, критикующие местную власть. А потому, чтобы реализовать возникшую задумку, пришлось снова обзванивать секретарш, в результате чего эта необычная идея была подхвачена и распространена с помощью «сарафанного радио». Начало было положено. Вызов был брошен.
Тем временем инициативная группа нашего дома продолжала писать во все инстанции, давя, в основном, на жалость. И каким-то непостижимым образом продавила эту безнадёжную бюрократическую ситуацию.

5.
Хмурым августовским утром, приняв на грудь небольшую баночку пива, я вышел на крыльцо подъезда в надежде развеять мучившее меня меланхолически-подавленное настроение. И это мне удалось, потому что народ толпился в ожидании приезда корреспондентов республиканской телевизионной компании – по поводу всё той же горячей воды. Инициативная группа во главе со школьной учительницей готовилась к встрече дорогих гостей. Заучивая написанную на бумажке речь, педагог то и дело повторяла:
– Ой, выгонят меня с работы! Ну, и ладно…
И тут я понял, что судьба даёт мне шанс стать звездой экрана и, что самое главное, озвучить свою идею.

Всё произошло очень быстро. Учительница, будто на уроке, отбарабанила добросовестно вызубренный текст, и настал, наконец, мой звёздный час. Скрывая волнение, я обрисовал создавшееся положение с водой, а затем, отступая от нашей давней традиции говорить только в общих чертах, смело перечислил имена и должности зачинщиков всего этого безобразия. Голос мой дрогнул, когда я озвучивал суть своего безумного предложения:

– Никто не имеет права отключать воду тем, кто расплатился с долгами. В нашем доме таких большинство. А вот у господина Дрыгина и компании по городу очень большие неплатежи. Мы живём в демократическом обществе, где все равны. Поэтому предлагаю отключить горячую воду перечисленным ответственным лицам, и пусть они сами ходят по квартирам и выбивают свои долги! Ведь это их работа, за это им деньги платят.

Телевизионщики, сняв сюжет, быстренько собрались и уехали, а мужчина из соседнего подъезда с грустью заметил:
– Не покажут твоё выступление, вырежут. Кому охота связываться? Тем более – у начальства коттеджи с персональными газовыми котлами. Ну как их отключишь?
– Ничего, если будет решение исполкома, то сделают всё в лучшем виде, и придётся им всем воду на плите греть! – парировал я, сам не веря в возможность практической реализации сказанного.
– А ты теперь берегись. У мэра руки длинные. Убить, конечно, не убьют, но изувечить могут.
– Ну да, вспомнил лихие девяностые! Сейчас не то время! – заметил я не так чтобы уж очень уверенно.
Мужик только махнул рукой и пошёл домой проверять, не потекла ли из «горячего» крана вода. Правду говорят, что надежда умирает последней.

Однако, несмотря на скепсис, следующим вечером жители нашей девятиэтажки дружно сидели перед телевизорами, ожидая показа снятого накануне сюжета. И как это ни странно, моё выступление, моё безумное предложение показали полностью! За один вечер я стал знаменитостью, звездой экрана.

На работе малознакомые люди из соседних цехов жали мне руку, благодарили за правду, высказанную во всеуслышание. В магазине продавщицы спрашивали о горячей воде, будто бы я был в курсе. И действительно, через несколько дней к всеобщему восторгу в кранах забулькало, зашипело, и слегка тёплая бурая от ржавчины жидкость потекла в наши дома. Вот если подумать – как мало нужно человеку для счастья!
А Дрыгин и компания куда-то исчезли. Говорят, что пошли на повышение. Короче, с глаз долой – из сердца вон.

6.
Но не тут-то было! Прошло пять лет, и этого «врага народа», весёлого и жизнерадостного, вновь спустили к нам теперь уже в качестве исполняющего обязанности городского головы, то бишь мэра. Радуясь полноте обретённой власти, Дрыгин снова взялся за старое. Как и пять лет назад, он негласно распорядился на всё лето отключить горячую воду в многоэтажках.
Имитируя бурную деятельность, новый хозяин города то и дело мелькал на экранах телевизоров, с умным видом рассказывая о нужном и важном, о больших делах и перспективах. А немытые жители, почёсываясь, смотрели на него и не подозревали, что именно этот энергичный эрудированный человек лишил их элементарного – возможности помыться.

Но рано или поздно всё тайное становится явным. Корень зла был найден, и на мэра посыпались жалобы во все республиканские инстанции и даже в Москву. Вспомнив события пятилетней давности, я тоже оставил сообщение на сайте телекомпании, которая некогда помогла нам восстановить справедливость. Информация была зачитана в эфире и… ничего не изменилось.

Многие решили проблему, поставив дома электронагреватели, но у меня не было времени заниматься этим. Возвращаясь с работы, обречённо думал я о том, что сейчас придётся греть на плите воду, что это, в конце концов, издевательство, самый натуральный шантаж. Ведь полгорода, фактически, взяли в заложники, принуждая людей ходить по квартирам неплательщиков.

К тому же, ещё с вышеописанных давних времён я чувствовал ответственность перед людьми. Перед теми, кто поверил мне, кто называл своим защитником. Но что можно было сделать в нынешней ситуации? И тут как-то сама собой появилась необычная идея. Дело в том, что ещё с детства мне ужасно нравилось «заплетать» самые обыкновенные слова в поэтические строфы. А однажды наша «классная дама» во всеуслышание назвала меня школьным поэтом. Шли годы, и время от времени стихи мои сами просились на бумагу. Стройными рядами заносил я их в пожелтевшую от времени заветную тетрадь, которой доверял многие сокровенные тайны.

7.
Обострённое, не дающее покоя чувство справедливости толкало меня взашей на новые подвиги и свершения. А посему, слегка поднатужившись и призвав на помощь всем известную поэтическую Музу, я выдал на-гора такие вот строки:

Всем отключили горячую воду
За неуплаты соседей. Беда!
Сам же мытый в любую погоду
Глава немытого го-ро-да!

Чистый и умный, ума – палата.
Нет в нём ни совести, ни стыда.
Взял нас в заложники за неуплаты
Глава немытого го-ро-да!

С рожей довольной, смеющейся, сытой
Смотрит гляделками без стыда.
Быдлом зовёт нас, скотиной немытой
Глава немытого го-ро-да!

Топки зажгутся, и краны откроются,
И потечёт из тех кранов вода.
Но не очистится и не отмоется
Глава немытого го-ро-да!

В областной телекомпании работало много любителей поэзии, и ведущие в эфире часто рассказывали о нынешних и ушедших поэтах, зачитывали их замечательные стихи. Весь мой расчёт строился на том, что поэзия, как это ни странно звучит, даст толчок и поможет нам обрести долгожданную горячую воду. А в голове почему-то звучала странная фраза: «Стихоплёты всех стран, соединяйтесь!»

«Маниловщина, утопия, – смеялись на работе ребята. – Ну разве стихами оттащишь казнокрада от денежной кормушки?»
«Ой, ой, похоже на Маяковского!» – говорили другие.
А жена заявила мне прямо, что рифмованными строками не перестираешь гору грязного белья. Она и правда, бедняжка, отчаялась и окончательно потеряла надежду на то, что сможет когда-нибудь нормально помыться в ванной.

8.
Прошло несколько дней. И вот, вернувшись с работы, я обнаружил в своём электронном почтовом ящике письмо от корреспондента телекомпании с одобрением моих стихов и приглашением принять участие в съёмках сюжета о горячей воде. Но так случилось, что не пришлось мне во второй раз стать звездой экрана. Нашлись другие люди, занявшие активную жизненную позицию, что не так часто встречается в наше непростое время. Они и озвучили требования горожан.

Сюжет показали, однако настроение испортила промелькнувшая информация о том, что в соседнем районе наёмный убийца застрелил правдоискателя, боровшегося с противозаконным захватом земель в заповеднике.
«Очень жаль человека, – думал я. – Нельзя одному идти на такое праведное дело. Надо было поднимать людей, но кого тут поднимешь? Столько равнодушных!»

Пассивных, конечно, много, но далеко не все являются таковыми. Республиканская телекомпания день за днём снимает сюжеты, подобные нашему. И это здорово! Выходит, есть ещё порох в пороховницах, есть кому бороться с несправедливостью. Вспомнилась сказка Корнея Чуковского "Тараканище". Да, боятся пока ещё люди усатых тараканов, засевших во всевозможных конторах, а зря. Они ведь только с виду страшные, а за душой у этих насекомых нет ничего, кроме злости и несусветной жажды наживы. Но придёт время, и будто утренний туман, растает этот рабский страх перед «всемогущим» хозяином. Ведь нас, простых честных людей намного больше, чем тех, кто присвоил себе право помыкать нами!

Воду дали через несколько дней, но не всем сразу, а поэтапно. Так случилось, что в последнюю очередь получили её те, кто, посмеиваясь надо мной, не верили, что подогретая живительная влага и поэзия навечно связаны между собою крепким морским узлом.
– Ах, у вас нет воды? Тогда пишите стихи, ребята. А пока не написали, ходите грязные, – саркастически улыбаясь, раздавал я советы направо и налево.

И даже жена моя, приняв тёплую освежающую ванну, распаренная и довольная жизнью, сказала, наконец, что стихи о горячей воде были самыми лучшими из всех, которые я когда-либо имел счастье написать. Но она почему-то забыла о стихотворных признаниях, что вместе с цветами получала очень давно, когда я, молодой и прекрасно-беспечный, был без памяти влюблён и ухаживал за ней, за своей единственной и ненаглядной. Эх, женщины! Волос долог… а память – девичья!