Тернии Роз (СЛР, 18+)

Привет, Терновнику!
Смотрю народ со своей мебелью прибывает, я тоже со своим креслецем, можно? А вот от халявного вискаря не откажусь, за такую веселую свадебку, можно и пару бокальчиков
Лена, легкого перышка! Отдельно за оформление, шикарное.
_________________

Принимайте в читатели

 » Глава 2. Первобрачный кошмар, или Пигмалион

Мальчишкой можно любоваться.
Мальчишку можно не любить.
Но нельзя над ним смеяться —
Мальчишка может отомстить.
Народное творчество школьных анкет

Стас

— Что ты ей дала? — Оттаскиваю подружку невесты от тела любимой.
— Воду! Отпусти меня, Розовский! — Заборовская изволит брыкаться.
Больно ты мне нужна!
Роза дышит, уже хорошо, только водкой разит. Злой взгляд на Ксению. Мелкая стерва! Зря взял её свидетельницей, думал, Роза обрадуется, и вдруг такая подлость со стороны обеих, одна напилась, чтобы в очередной раз продинамить меня, другая помогла осуществить коварный план.
Дзержавский принимает из моих рук бесчувственную жену и уносит в спальню, сам-то я, инвалид, поднять её уже не в состоянии.
— Дорогие гости, свадьба окончена, всем спасибо за внимание! — обращаюсь к толпе, узревшей и задокументировавшей наш брачный позор.
Гости бормочут прощания, даже извинения, толпа суетливо рассасывается. Заборовскую как ветром сдувает. Отец уводит Ингу и Маму Таню, набросив первой на плечи пиджак, чтобы скрыть пятно на платье. Виталина, шествуя мимо, отоваривает взглядом «фи, как ты мог променять меня на такое убожество». Сын на её руках веселится, что-то лопочет, ему понравилось, как тети падали друг на друга. Алла, обмотав вокруг талии трофейную скатерть, покидает террасу под руку с новым кандидатом в любовники, одногруппником Колючки, любителем зеленых курток и, как оказалось, зрелых красоток. Прислуга берется за уборку, подскочивший ко мне администратор-тамада уверяет, что они управятся быстро.
Застаю Розу над унитазом, Вова придерживает ей волосы, пока она исторгает то, что не досталось декольте Инги. Её глаза закрыты, процесс детоксикации идет бессознательно.
— Похоже, сильно отравилась. — Меняюсь местами с Дзержавским.
Тело жены расслаблено, словно тряпичную куклу в руках держу. Она напрягается в очередном рвотном позыве, но исторгает лишь желчь, желудок пуст, а алкоголь продолжает тиранить слизистую оболочку.
— Может, скорую вызвать? — спрашиваю Вову.
— Не стоит, — с интонацией знатока. — Надо её напоить, чтобы все вышло, заодно потерю жидкости восполнить.
Блуждая где-то за гранью сознания, Роза пьет большими глотками. Умыть бы девицу, но эта их несмываемая косметика только перепачкает лицо при попытке. Вытираю ей рот бумажной салфеткой, хоть что-то.
Ждем-с новых позывов, я на полу у унитаза, держа на коленях благоухающую желудочными соками жену, Дзержавский у рукомойника, поодаль от амбре. Почти час организм динамщицы избавляется от алкогольного яда.
«Носильщик» укладывает мертвецки пьяную невесту на кровать и покидает спальню новобрачных, не рискнув пожелать счастливой первой ночи. Моя долго сдерживаемая ярость прорывается наружу. Рву на жене платье, как она рвала то первое, присланное мной, символ моей любви и преданности. Лоскуты летят в разные стороны, смешиваясь с розовыми лепестками, устилающими ложе, мачеха перестаралась с романтикой.
Одна пощечина, другая, но динамщица столь глубоко нырнула в алкогольное море, что и пушкой не разбудишь. Лежит передо мной в одних стрингах и бутафорской подвязке, соски вялые, зато щеки горят от моих ударов.
Сношать невменяемую — удовольствия мало, но плотский голод, помноженный на ярость, пробуждает монстра, жаждущего не только удовлетворения, но и наказания. Предельными фрикциями вколачиваю себя в её анус. Добиваюсь не то стона, не то всхрапывания, не разобрать в пароксизме страсти, но даже столь невнятная реакция подстегивает мой финал. Кусаю жену за холку до привкуса крови, отчего внезапно трезвею до человеческого облика.
Контрастный душ бодрит тело, но не избавляет сознание от стыда и брезгливости к себе. До чего я докатился! До насилия над женщиной в отключке! Мерзко! Кто я после этого?
«Не парься, Колючка тебе статус придумает, в этом она мастер», — утешает внутренний демон.
Потакая стыду, ликвидирую следы насилия на теле жены, обрабатываю антисептиком укус, заклеиваю пластырем. На тумбочку кладу пластинку антипохмельных пилюль, наливаю воду в стакан.
«Зря стараешься, — хмыкает рогатокопытный, — Колючка не оценит такой заботы после анала без её высочайшего дозволения».
— Она подписалась на секс по первому требованию. Я в своем праве! — огрызаюсь вслух, до ручки дошел, сам с собой разговариваю, хотя чист, наркотой забыл, когда баловался.
«Все равно скандала не миновать». — Чернокрылый, пристроив зад в латексных штанах возле Розы, поигрывает плеткой. Стойкий глюк, вижу его так же четко, как и реальную супругу.
Надо бы прибраться, чтобы окончательно скрыть следы преступления. В коморке Петровны беру самый большой мусорный пакет, в такой и труп поместиться. На карачках сгребаю то, что осталось от подвенечного платья. Лоскуты, как назло, выпрыгивают из рук, будто желают заложить меня бывшей Золушке.
Демон лишь зубоскалит над моими усилиями: «Забей! Лучше супругу в мусорный пакет сунь и выбрось на помойку, дольше проживешь».
Замираю с ворохом останков нашей лоскутной любви. Взгляд на Розу. Лежит, сверкая пятой точкой, волосы испачканы блевотиной. Что я в ней нашел? Зачем настаивал на браке с зековской подстилкой? Неужели отец прав, страсть уйдет, а что останется — в данный момент брезгливость, даже гадливость, только не разобрать, к себе или к ней.
«Наконец-то разумные мысли. — Демон поощрительно кивает. — Я тебе всегда говорил, не пара она нам, не ровня».
— Она моя сестра!
«Инцест, конечно, придает пикантности прелюбодеянию, усугубляет грешок, так сказать. Но жениться-то зачем?»
— Перемкнуло! — Остервенело впихиваю лепестки облетевшей любви в мусорный пакет. — Но дело сделано!
«Отпустил бы ты её на все четыре стороны», — мудрый совет парнокопытного.
— Ага, чтобы побежала к своему зеку! Нет уж! Сперва натешусь ею до тошноты, чтобы выворачивало, как её после нашей свадьбы! Потом отпущу. Может быть.
«Отлично! — Удар хлыста оставляет на спине Колючки огненный росчерк, который, увы, быстро гаснет. — Спасибо, что позволил надрать ей задницу, с первой встречи мечтал поубавить ей гонор жестким аналом». — Козлорогое альтер эго удаляется в подсознание, давая мне довершить сокрытие улик.
Лежу рядом с женой. Под потолком кружит унылый Купидон, взирающий на меня осуждающе. Сгинь, подлая тварь! Больше ты в меня не пальнешь!
Все, спать! Девять вечера — детское время, но я смертельно устал от своей одержимости банальной шлюхой, сопящей под боком.

***
Роза

Моя темница — серые стены, четыре шага вдоль, четыре поперек, лечь можно. На полу жесткая циновка — постель приговоренной. Горшок с крышкой для оправления естественных нужд смердит в углу. Узкое окно под потолком — единственный источник света, позволяющий вести счет времени, но выглянуть не получится, сколько ни прыгай.
Я испачкана кровью возлюбленного, убитого на моих глазах. Смыть её нет никакой возможности, воду приносят раз в сутки, плошки хватает лишь на утоление жажды. Мою наготу скрывает грязный шелк разорванного ханьфу. Нутро болит от побоев, дёсны кровоточат, желудок сводит от голода. Ту единственную пищу, что подали мне за три дня заключения, я принимать отказалась.
Разум терзает страх перед мучительной смертью, воистину, неизвестность хуже приговора. Мой конец близок, но каким он будет, не ведаю. Жестокий господин Хуэй Кьянгда Ганн изобретателен в способах умерщвления наложниц, для каждой придумывает свой вид казни.
Мою предшественницу, печальную Цызе, подвергли убийственной пытке «Тысячи ножей». Господин собственноручно отрезал от неё по кусочку плоти на виду у остальных наложниц. От восхода до заката длились страдания Цызе, опоенной опием, чтобы сердце не остановилось раньше срока. Её стоны посещают мои беспокойные сны в последние ночи, как и картины отвратительного действа. Содрогаясь от страха оказаться на месте жертвы, мы всем гаремом наблюдали, как нагое тело лишают пальцев, сосков, носа, половых губ и прочего. Такой урок преподнес нам господин в назидание. Цызе провинилась лишь тем, что пыталась покончить с собой после первой ночи, проведенной с принцем. Тех, кто отворачивался, отводил глаза, исторгал содержимое желудков или лишался чувств, били палками по пяткам. К последнему вздоху некогда прекрасная Цызе напоминала кусок освежеванного мяса, привлекательный лишь для слепней и императорских собак, которым достались её останки.
Слабой Цызе повезло, ей не пришлось нанизывать на нить жизни череду черных дней, проведенных в гареме принца. Ночь позора, часы мучительной казни, и она свободна для перерождения. Я же провела в половом рабстве Кьянгда Гана, младшего сына императора прославленной династии Хуэй, что на языке предков означает «премудрые», два бесконечно долгих года.
Бедную сироту, попавшуюся на глаза принцу, проезжавшему через нашу деревню, выкупили у хозяев и привезли во дворец, только чести в том нет. Именно таких, как я, девиц без роду и племени, берет в наложницы порочный Кьянгда Ган. С высокородными госпожами он опасается творить то, что делает с нами. В истории империи Мейгвей были случаи, когда правящие династии сменялись из-за неудовольствия благородных жен венценосными супругами.
Меня вымыли в воде с лепестками клизматиса, облачили в красный ханьфу, расшитый золотом, будто на дворе великий праздник. Вечно спутанные волосы расчесали, на пряди нанесли эссенции и масла, смазали воском, скрутили в жгуты, уложили петлями на затылке и украсили цветами. На темя водрузили золотую диадему с подвесками, свисающими на лоб и виски. Подготовленную, словно к свадебной церемонии, меня, трепещущую от страха и робости, отвели в личные покои Могучего жезла. Говорят, отец так нарек сына, когда ему показали младенца с непомерно большим пенисом.
Я тогда еще не познала мужчину. Моего возлюбленного Лейбао Киши, с которым меня обручили еще в детстве, родственники за долги продали в рабство после страшного пожара, унесшего жизни как его, так и моих родителей. Меня приютили соседи, чей дом не пострадал от пожара, чтобы работала на них от зари до зари. Женихи не заглядывались на вечно испачканную в золе девицу, а заплатить свахе денег не было.
Переступая порог господской спальни, я переступала через себя, через свои чувства к нареченному. Со временем свыклась бы ублажать нелюбимого, терпеть его ласки, внешне принц настоящий красавец, гордый, надменный, невозмутимый, но в душе истинное чудовище, к причудам которого невозможно привыкнуть.
Поначалу Ган выказал мнимую сердечность, угостил фруктами и сладостями, попросил спеть и станцевать. Когда я плавно плыла по полу, словно лепестки вишни по водной глади, вскидывала и опускала руки, размахивая длинными рукавами, изгибалась гибкой ивой, кружилась юлой, он набросился на меня. Порвав дорогое одеяние, хоть я и не сопротивлялась, господин искусно опутал мое нагое тело веревками, сек плеткой спину и ягодицы, но так, чтобы не осталось шрамов, берег кожу.
Закончив с побоями, он грубо вошел в мои закатные врата, будто я мальчик для утех. Наследник престола бессовестно попрал многовековую традицию своего народа, предписывающую мужчинам вводить нефритовый жезл женам только во врата восходящего солнца. Но мужское естество порочного Гана не поднимается к солнцу, его прельщает исключительно закат, но не мужской.
Тот первый раз врезался в память не только дикой болью, но и жгучим стыдом. Терзая мою несчастную пигу, ян оскорблял инь, мужское начало рвало женскую душу на части, топя в нечистотах порока, попирая достоинство пусть простой, но порядочной девушки. После смерти родителей мне не привыкать к оскорблениям, каждый горазд приласкать злым словом сироту. Но, несмотря на закалку, я не вынесла позора пытки нетрадиционным соитием, часть меня умерла той ночью.
Пройдя через побои и унижение неподобающим сношением, я на коленях выползла из господской опочивальни, прикрывая наготу порванным, как моя оскверненная пига, ханьфу. Удовлетворившийся господин потребовал убираться прочь. В покоях наложниц я сесть не могла, как и лечь на спину. Утром меня били палками по пяткам за то, что посмела смеяться, пока господин меня пользовал.
Я не лила слез ни тогда, ни позже, сколько жестокий Ган ни изощрялся в насилии надо мной. Каждый раз он придумывал новую пытку. То засовывал в мои закатные врата четки из янтарных бусин размером со спелую сливу, сперва проталкивал их в меня своим могучим жезлом, потом медленно вытягивал по одной, множа мучения. То входил в мою многострадальную пигу сложенным веером, который извлекал раскрытым. То осквернял её кулаком или стопой.
Гаремная жизнь стала для меня истинным испытанием воли, закалила тело, но душа угасала от ежемесячного надругательства. Каждой наложнице предписан свой день лунного календаря, что дает время оправиться от жестоких ласк принца. Моя некогда нежная пига очерствела, огрубела, перестав должным образом реагировать на вторжение Могучего жезла. Я этого не показывала, стенала, стонала, изображая боль и униженность.
Если девушка перестает реагировать на насилие должным образом, господину она надоедает, от неё избавляются, найдя повод для казни. Приговор Ган исполняет сам, считает это данью уважения женщине, дарившей его плоти удовольствие. Большинство наложниц выдерживают в гареме год, прежде чем перестают устраивать господина, потому казни у нас явление частое — своеобразное развлечение для старожилов. Со временем муки сестер по несчастью перестают трогать бывалых любовниц, мы более не способны сопереживать, зато страх перед неизбежной и мучительной смертью отравляет жизнь почище ежемесячного насилия.
Я продержалась дольше других из-за своей эмоциональной инверсности, которая до сих пор возбуждает господский жезл. Но пришел и мой черед покинуть юдоль страдания и унижения женского начала.
Началом конца моей бесславной истории стала нечаянная встреча. Давно усопшая душа встрепенулась колибри, когда я увидала возлюбленного Киши во время прогулки по императорскому саду. Он окучивал кусты ненавистного цветка клизматиса, ванну из лепестков которого нас неизменно заставляют принимать перед визитом в господскую опочивальню. Мой бывший суженый окреп, возмужал, потемнел от загара, проведя годы в рабстве. Не веря глазам своим, я окликнула его, но вовремя спохватилась, спрятавшись за зонтиком от солнца. Мое внимание может погубить Киши. Я собственность принца, которой не подобает даже разговаривать с другими мужчинами, если они не гаремные евнухи. Киши узнал меня по голосу, он никогда не жаловался на память.
Я стала часто наведываться в сад ради одного из помощников императорского садовника. Наш обмен короткими взглядами заставлял мое сердце трепетать, как в ранней юности, когда мечтала о любви, семье и детях. Моя душа будто возродилась из пепла гаремного рабства. Я жила, дышала полной грудью, снова мечтала! Окрыленная любовью, нашла способ улизнуть ночью на свидание с любимым. Ложе из травы показалось мне мягчайшей на свете постелью. Мое тело пылало от удовольствия в руках ненаглядного Киши, глаза впервые за долгий срок оросились слезами счастья.
Но век наслаждения недолог, господину донесли о моей измене. Не хочу возводить напраслину на сестер по гарему, но почти уверена, что это дело злого языка новой наложницы. Танггоа завидует мне во всем, и ликом я белее, и станом тоньше, и статью грудастей, и стопой мельче, и пига у меня сердечком, что её особенно бесит.
Жестокосердный Кьянгда Ган застал нас с Киши во время соития под кустом клизматиса, запах цветов которого любит улавливать на коже наложниц, их аромат будит в нем зверя. Когда евнухи стащили возлюбленного с меня, господин одним ударом меча обезглавил его. Не прерывая движения, отсек еще бодрый жезл соперника.
— Ты его желала, Жи? — закричал он в ярости, нанизывая на кончик меча отсеченный член. — Так жри!
Плечистые евнухи вталкивали мне в глотку плоть Киши, еще минуту назад возносившую меня в поднебесье, но нутро противилось рвотными спазмами. В своем усердии мне выбили передние зубы, но приказ так и не исполнили. Раздосадованный Ган тащил меня за косы по дорожкам парка к темнице, но я не чувствовала боли, моя душа ушла вслед за Киши.
Наутро мне подали то, что не скормили ночью, приготовленное господским поваром, но никакие побои не заставили меня пасть столь низко, чтобы вкусить человеческую плоть.
Тогда я еще храбрилась, но время тягостного ожидания казни точит камень воли, подобно бегущей воде. Меня не терзают ни сожаления о содеянном, ни вина. Я не оплакиваю возлюбленного, к которому скоро присоединюсь на Великом пути перерождений. Я позорно дрожу от страха неизвестности перед мучительным умерщвлением. Никакие аргументы, что пережитое в гареме есть большая боль, чем та, которую предстоит испытать в завершение бытия, не способны побороть первобытный ужас, владеющий сознанием. Никто ранее не смел унижать господина изменой. Расправа надо мной затмит жестокостью своих предшественниц. Подступающее безумие нашептывает мысли о добровольном уходе из жизни, но низкородной девице не хватает благородного мужества удавиться собственным ханьфу.
Из тревожного забытья, полного зубастых драконов, парящих над пандами, лениво пожирающими бамбук, выводит звук отпираемой двери. Сквозь оконную щель брезжит рассвет. Воду так рано не приносят, мучают жаждой до полудня, значит, время казни пришло.
На пороге сам Хуэй Кьянгда Ган, одетый в черный шэньи, цвет его династии, мудрости и тайны. Красный узор по кайме. Талию опоясывает широкий шан с такой же вышивкой, удерживаемый красным ню, узким шелковым поясом. В руках веер, расширявший мои закатные врата. Одеяние говорит, что моя казнь — праздник для принца, но недостаточно значимый, к поясу не прикреплен цветной шнур шоу с нефритовой подвеской пэйюй. Веер вместо меча — тоже знак, господин желает наслаждаться зрелищем, а не пачкать ручки, высшая степень презрения к казнимой.
— Ты опозорила меня, Жи! И за это тебя ждет расплата! — Он обмахивается веером, отгоняя вонь нечистот моего ночного горшка. — А ведь я привязался к тебе. Твоя трепетная пига неизменно радовала меня. Даже подумывал возвысить тебя до пятой жены. Но ты предпочла мне раба! — Удостоив меня презрительным взглядом, он удаляется прочь.
«Что он задумал, какую кару мне уготовил? Отдаст императорскому палачу, который более гуманен, или меня засношают рабы во все мои врата, или заживо растерзают озверевшие панды, или отправят на съедение дракону в подземный лабиринт под дворцом. Не зря же видела во сне панд и драконов», — такие мысли терзают душу, пока два евнуха несут меня под локти к месту казни, трусливые ноги отказываются идти. Снедаемая страхом, я не в силах брыкаться, молить о снисхождении прямую спину шествующего впереди Кьянгда Гана. Стыдно даже рот раскрывать, выбитые зубы хуже татуировки.
В гаремном дворике все готово для казни. Коленопреклоненные наложницы взирают на меня глазами, полными страха и любопытства, как покинет сей мир изменщица Жи. Наверняка всю ночь шептались об этом.
С меня срывают лохмотья и нагой усаживают в бамбуковое кресло с круглой дырой в сиденье, руки, ноги, торс и голову надежно фиксируют кожаными ремнями. Рот затыкают кляпом, не потому, что господин не желает услаждать слух криками моей агонии, он опасается проклятия умирающей, которое имеет особую мистическую силу. Редко кто из казнимых отваживается так подпортить себе карму, проклятие вместо прощения негативно сказывается на перерождении, но риск есть.
Евнух торжественно под бой барабанов вносит кадку с побегом бамбука, ставит под креслом, искусственно заостренный росток вводят в мои закатные врата, безжалостно оцарапав вход. От охватившего меня ужаса самопроизвольно избавляется от последних нечистот. Побег обильно поливают по знаку раздосадованного моим опорожнением господина, зловонная вода плещет на пятки. Бамбук после ливня способен вырасти на два локтя за день, то есть пронзить мое тело от зада до затылка.
Разум полнится отрицанием, надеждой, что растение усохнет, что высшие силы лишат жизни его, а не меня, но укол сильнейшей боли избавляет глупую Жи от иллюзий. Тело и душа корчатся в муках, пока спасительная тьма не поглощает свет сознания.
В чувство меня приводит императорский лекарь, неизменно присутствующий на казнях. Прикрывая лицо от смрада, он поит меня опиумным отваром, чтобы продлить умирание. Зелье притупляет боль, но все еще бодрый разум в полной мере осознает неминуемость конца. Рот мне больше не затыкают, распухший язык не способен к членораздельной речи. Беспомощно ощущаю, как бамбук медленно и неуклонно пронзает мое нутро. Теперь его питает не только вода, но и моя кровь. Умирая, я отдаю убийце жизненную силу еще юного, крепкого тела.
Мой земной путь был недолог и мучителен, и вот достойный финал. Но я не смирилась! Нет! Нареченная Чертополохом не способна прощать!
«Будь ты проклят, Кьянгда Ган! — Не словом, так мыслью достучусь до карающих небес. Пусть духи совершенных предков, достигшие конца Великого пути перерождений, услышат и исполнят мой мысленный вопль. — Да родится младший принц династии Хуэй в следующей жизни фекальным червем!»
Красные небеса отвечают мне громом. Статуя дракона подмигивает нефритовым глазом. Запах ненавистного клизматиса терзает удушьем. Место господина занимает толстый панда, жующий побеги молодого бамбука. Его наложницы-лисы, стоя на четвереньках с задранными подолами ханьфу, виляют голыми пигами с воткнутыми в закатные врата пипидастрами вместо хвостов. Дружным хором они поют детскую песенку о том, как быстро растет бамбук.
Я брежу, продолжая ощущать пронзающего меня убийцу, пока роковой укол в сердце не приносит выстраданное освобождение.

***

Сумеречный свет раннего утра прогоняет кошмар. Головная боль вступает в свои права, кровь в висках так и бумкает китайскими барабанами. Тьфу ты на чертов кошмар! Во рту Сахара с привкусом кошачьего туалета. Бе-е-е! Мерзость какая! От меня сейчас, небось, перегаром разит, как от Лидии после пьянки.
Зато супруг безмятежно дрыхнет на другой половине кровати, голый торс лижут языки зарождающего восхода, чресла и ноги под простыней, стойкого оловянного солдатика не наблюдается, лишь бугорок с мягкими склонами выделяет причинное место.
Я раздета донага, не считая нелепой подвязки на бедре, но между ног не саднит, как бывает после встречи с крупной женилкой Высочества. Наверное, он подготовил мою тушку для утреннего секс-драйва и, чтобы не отмазалась головной болью, положил на тумбочку таблетки, даже водички налил, заботливый мой.
Осторожно поднимаюсь, придерживая гудящую голову. Дрожащими пальцами извлекаю две пилюли для надежности эффекта. Запиваю, полностью опорожняя стакан. Мало мне жидкости, катастрофически мало, наливаю из графина еще. После третьего стакана жажда отпускает, но в голове по-прежнему туман и гулкое барабанное эхо. Ещё и задний проход свербит, будто там геморрой, на предплечьях синяки проступили, на затылке шишка прощупывается, холка ноет, почему-то заклеена пластырем, волосы в белесой бяке. Это что, блевотина?
Ой-ё! Меня ж вчера прилюдно на Ингу стошнило. Позорище! Ксю предостерегала о тяжести похмелья, но ни слова о пытке стыдом за поведение в нетрезвом виде. Поневоле задумаешься, что лучше, публичный позор или секс с нежеланным мужчиной. Чего я вообще заартачилась? «Ни поцелуя без любви» — уже давно не про меня. И вдруг возомнила себя непреклонной недотрогой, хотя сама же подписалась на беспрекословный секс. Точно говорят, бес попутал.
В ожидании облегчения боли, блуждаю взглядом по комнате. В шаге от кровати дружка на дружке прикорнули брендовые босоножки, но ни свадебного платья, ни нижнего белья не видать. Неужели никогда не прибирающий за собой Стас удосужился отправить их в корзину для грязного белья?
Проживая с ним под одной крышей, постоянно собирала его вещи, разбросанные по всей квартире. Поиск носков напоминал квест, но умудрялся оставлять их в самых неожиданных местах. И сейчас для своего костюма и рубашки, отдыхающих хаотичной кучкой у изножья кровати, не сделал исключения. Не знаю, как вам, а мне такая избирательность в уборке очень даже подозрительна.
Когда голову немного отпускает, отправляюсь в ванную. Возле «Малого белого друга», как муж называет унитаз, пятна блевотины. Здравствуй, стыд, хоть я с тобой и не прощалась. Больше ни за что и никогда не стану надираться до потери контроля и сознания! Вообще спиртного в рот не возьму! Тем более что тяги нет, одно отвращение, как к себе, так и к зелью зеленого змия.
Беспощадно стираю макияж, обезобразивший меня до сходства с пандой. Дважды чищу зубы новенькой щеткой, приготовленной предусмотрительным супругом. Время исследовать загривок. К зеркальной полке прикреплено второе зеркало с семикратным увеличением для удобства выдавливания прыщей. Посредством двойного отражения изучаю свой укушенный загривок, багровый отпечаток зубов из едва свернувшейся крови ни с чем не спутать.
«Троглодит чертов!» — возмущается Гордячка.
«Не надо было его динамить в первую брачную ночь!» — Самка готова защищать самца даже вопреки инстинкту самосохранения.
Но это еще цветочки, ягодки ожидают меня под крышкой корзины для грязного белья. Брачного пурпура не наблюдается, зато есть испачканное в крови и чем-то коричневом полотенце. Принюхиваюсь — кал, мой, вонью не шибает, свое дерьмо, как известно, не пахнет, а если и пахнет, то не раздражает, как амбре чужих экскрементов. Значит, кровь тоже моя. И она, скорее всего, из задницы. Неужели меня вчера не только тошнило в мужской компании, но и опорожнило? Вдруг геморроидальная шишка рванула под напором каловой пробкой!
«Хватит решать пиговый ребус! Прими душ, вонючка, промой извилины контрастной водицей. Ответ и отыщется», — сентенция от Гордячки.
Волосы мою дважды. Тру тело мочалкой. Пальцами в мыле осторожно исследую сфинктер, щиплет от мыла, но геморрой не прощупывается. Неужели я подверглась ректальному террору со стороны неудовлетворенного мужа? Что он в меня пихал, член или бамбуковая трость, с которой ранее хромал. Не зря же мне приснился бамбук, прорастающий через пятую точку.
«Не гадай, Золушка, исследуй мусор, он подскажет». — Гордячка неутомима в своих советах. И она права, в мусорном бачке припрятан компромат на ректального террориста, завязанный узлом использованный презерватив со следами кала.
Опускаюсь оскверненной задницей на закрытую крышку унитаза. Не думала, что Стас способен пасть столь низко. Дело даже не в анале, а в том, что мужчина овладел невменяемой женщиной. Я для мужа хуже шлюхи, шлюху бы он так не унизил.
«Чего ты носишься со своей пигой как с цацей? — вспучивается Самка. — Ну, разозлился мальчиГ. Сама виновата. Не надо было надираться до отключки!»
«Предлагаешь простить извращенца? Сделать вид, что ничего не случилось?» — вопрошает горько Гордячка.
«Это было бы мудро».
«Это лишь даст ему повод для вседозволенности, мудрая ты наша!»
Пока они спорят, хочется выть белугой от унижения и безнадёги, мне даже обвинить некого, сама загнала себя в пятую точку семейного рабства. Нет! Этого я Стасу не спущу! Не уподоблюсь безропотным жертвам бытового насилия! Любитель бестрепетных пиг, этот Пигмалион хренов, заплатит мне за ректальный террор!
В спальне моя босая нога натыкается на нечто мелкое и округлое, красная пуговица, вырванная с мясом. Вот, значит, как! Я порвала первое подвенечное платье, Стас — второе. Незавидная судьба у моих брачных нарядов, как и у брака. Бросаю пуговицу, где стою, вопреки инстинкту уборщицы отправить мусор в корзину, злобе не до профессиональных устоев.
Высочество еще дрыхнет, на губах блаженная улыбка Адама, сношающего Еву в зад в райских кущах.
«Ах ты, задофил позорный!» — рык оскорбленной Гордячки.
Хватаю первую подвернувшуюся подушку, их на сексодроме богатого извращенца аж шесть штук. По морде гада. Лыбится он! Тварь такая!
— Получи, дерьмократ! — Повторный хрясь подушкой.
Фекальный червь шевелится, вяло отбиваясь со сна. Наваливаюсь грудью на подушку, душу мерзкого гада, поливая словесными нечистотами. Резкий бросок, оказываюсь под разъяренным Стасом.
— Какого хрена? — орет он, брызжа слюной.
— Не надо было меня в задницу драть, калокрад! — Брыкаюсь под ним.
— Имею право драть тебя, куда пожелаю, шлюха!
Левой рукой он срывает пояс с моего халата, продолжая удерживать мои запястья правой, бесцеремонно переворачивает меня на живот, заламывает руки за спину, вяжет крепко. Задрав махровый подол, входит в меня резко и до упора. Продолжаю брыкаться, понося насильника матом.
— Будешь дергаться — получишь в шоколадный глаз! — рычит он. — И хлебало завали, помойная глотка!
Уткнувшись носом в матрац, давлю истерику насилуемой, спасибо, традиционно. Уд долбит вагину знатно, без ограничений на нежность и ласки. Его разрядка заражает и меня сокрушительным оргазмом, топя в слезах и ненависти к себе. Муж прав, я — шлюха, способная получать удовольствие даже под насильником.
Он поднимается с меня, вытирает обвисший член полотенцем, слетевшим с моей головы во время половой баталии.
— Развяжи! — Дергаюсь в путах, умеет гаденыш узлы вязать.
— Зачем? — с ленцой. — Чтобы ты меня снова подушками отметелила и придушила? Может, вообще держать тебя связанной, целее буду.
Что теперь? Умолять его? Дудки! Отворачиваю голову, не желая смотреть на удовлетворенного ублюдка.
— Идем в душ. — Он все же освобождает мои руки.
— Сам иди! — Тру запястья.
Он хватает меня за волосы, наматывает мокрые пряди на кулак, дергает вверх. Прыснув от боли, встаю на колени. Мое искаженное мукой лицо в паре сантиметров от его разъяренной хари.
— Я сказал — ты сделала! Не пойдешь сама — потащу за патлы, как выражаются в зековской среде. Может, ты, сука, только блатную феню хаваешь? Может, она тебя возбуждает? Так накормлю ею досыта, будь спокойна и счастлива!
Вот как ты заговорил! В лярвы меня записал! На себя посмотри, убожество! Тебе с Максом не сравниться никогда ни лексиконом, ни сексом, мерзкий насильник!
— Я не подписывалась на абсолютное подчинение! — выплескиваю яростно, несмотря на боль как физическую, так и душевную.
— Это санкции после нашей веселой свадебки, — едко. — Идем! — Дергает снова, отворачиваясь от меня.
— Хорошо. Только отпусти, — скулю.
Тиран милостиво выпутывает карающую длань из моих несчастных волос, с болью, сто процентов, намеренной. Придерживая полотенце между ног, понуро следую за ним в ванную, как приговоренная к месту казни.
Если сейчас начну корчить из себя пай-девочку, не поверит. В чем-то он глуп, но в зверином чутье ему не откажешь, эмоции улавливает четко. Стас — хищник, раньше считала его котом, безобидным для меня, человека, розовым персом, поцарапает разве что, и все, теперь же передо мной тигр, способный загрызть до смерти. Ревность способна безобидного милашку превратить в опасную тварь.
Стоя в душевой кабине рядом с мужем, не решаюсь поднять на него глаза. Отвлеченно наблюдаю за нитями воды, стекающими по его торсу до курчавой паховой поросли. Удова стрелка показывает едва ли полшестого, и то благодаря бубенцовой подставке. Раньше в моем обществе он торчал на полпервого, и одного раза сбить его не хватало.
«Довыделывалась! — вскипает Самка, обеспокоенная охлаждением самца. — Он нас больше не хочет! — стенает. — По бабам побежит! — Рвет на себе волосы. — Прицепрошку трахать будет, а нас выставит вон! — давит на ревность, которой нет. — Быстро проси у него прощения! Делай, что хочешь, но верни сексуальную власть над Стасиком!»
«Перетопчется!» — не соглашается Гордячка.
«Заткнись!» — Самка стреляет ей в голову.
Жизнь такова, что порой, чтобы добиться желаемого, надо преступить через гордость и предубеждения, унизиться ради цели, предать себя и других во имя результата, пожертвовать совестью или любовью. Перешагнув черту своим согласием выйти замуж за тирана, я уже ступила на этот путь. Наверняка можно свернуть, послать супруга к черту, сбежать прямо сейчас, но тогда жертва будет напрасной. Надо идти до конца ради Макса.
— Стас, прости. — Поднимаю на мужа глаза, как аргумент чистосердечности раскаяния. — Мне так стыдно. — Щеки обдает жаром, совсем не наигранным, стыд в имитации не нуждается.
— Ничего, пошумят и забудут, скандалы долго не живут. Вернемся с Карибов, плебс будет чесать языки на другие темы, поверь моему опыту.
Надо же! Муженек держит слово, данное на первом свидании, удивительно с его-то памятью!
— Надеюсь на это, — робкий шепот кающейся грешницы. — Ты меня прощаешь? — Окунаюсь в морозную мглу взора демона, поселившегося в теле моего мужа.
— Соси прощение, — пренебрежительно. — Поглядим, насколько твоя глотка глубока в своем раскаянии.
«Правильно, Ваше Высочество, очко строптивой девки уже треснуло вашими стараниями, устрица стерлась вашей милостью, черед хлебалу познать вашу благодать!» — выдает Гордячка, реанимированная требованием Стаса.
«Умолкни, падаль! Не мешай нам вернуть нашего Персика! — Шлюха-самка отправляет повторную порцию свинца в лоб оппонентки. — Как гласит народная мудрость. — Сдувает с кольта дымок. — Ласковый телок двух мамок сосет, а ласковая жена способна насосать что угодно».
Покорно опускаюсь на колени, сосу вялого головастика, но он не торопится реагировать на мои потуги. Самка включает сосательный рефлекс по полной, результат есть, но Стас пихает свой член нещадно, еще и давит пятерней на затылок. Шишка под его пальцами отзывается болью. Я уже захлебываюсь, содрогаясь от рвотных позывов, а он все давит и давит, будто задался целью сотворить из меня Глубокую глотку.
«Задолбал ты уже!» — Зомби-гордячка сжимает зубы.
— Сука! Ты его откусила! — вопит самец, отпихивая меня от себя.
Лишь бы в челюсть не зарядил, как бедной Жи, случайных кошмаров у меня не бывает.

_________________

Интересно

Примите в читатели пожалуйста.
_________________

Очень полюбилась первая часть. Принимайте в читатели!
___________________________________

принимайте в читатели))

Всем привет! Леночка спасибо за новую главу!
Хоть ты и предупреждала, я все-равно в шоке!
Сон Розы меня просто поразил!
Настолько реалистичный и в нем отразилось, по сути, все, что произошло и произойдет с Розой.
Понятны мне мотивы обоих, как понятно и то, что ни о какой любви, к сожалению, тут речи нет!
Вот и принц разлюбил свою Розу, не простил он ей измены и теперь только месть с его стороны.
Стас будет теперь и дальше унижать и ненавидеть Розу, а она будет ненавидеть его.
И зачем ему нужна такая жизнь с ней?
Он показал сейчас, что она значит для него. И это, наверняка, не предел его фантазий.
Похоже, у него все, что было к ней прошло, как с белых яблонь дым.
Даже, не хочет ее уже! Когда такое было?
Ну, не станет влюбленный мужчина такое вытворять со своей любимой?
Он даже со шлюхами лучше поступал!
Мерзкая, однако, брачная ночь получилась.
А Роза что, думала, что будет иначе? Что он ей эту клоунскую свадьбу простит?
Нельзя чужими чувствами манипулировать.
Она почему-то решила, что ей все с рук сойдет.
И вообще, зачем было приносить себя в жертву?
Да ни один мужик не стоит того, чему себя добровольно подвергла Роза!
Думаю, что чем быстрее закончится для обоих этот фарс под названием "брак", тем лучше для обоих.
Но Стасу же надо сначала наиздеваться вдоволь на Розой!
Какой же он гад, Стасик этот! Разочаровал совсем!
___________________________________

Примите в читатели.

Как говорится у Розы сон в руку, а у Стасика совсем башню сорвало, вот его любовь и вылилась в неуважение и насилие! Спасать нужно рыцарю свою Розочку, да побыстрее!
Лена, спасибо за продолжение)
_________________

Примите в читатели

Лена я все прочитала.....
Ужос!
Что с ними стало....
Стасик....чудовище
Если он так все время будет с ней обращаться,то я не удивлюсь,что она его в итоге глохнет
Спасибо большое за продолжение
_________________

Лена с началом новой темы! Я конечно продолжения не хотела, но читать буду.

В читателях!

Лена, привет! Ну ты даешь, дорогая! Мой мозг взорван и дымит на полную катушку! О-фи-геть!
Я , конечно, стараюсь быть объективной ко всем-героям драмы, понимаю, что Розка перегнула и даже с лихвой! Но! То, что Стас в такого зверя превратится... стало для меня шоком! Мда...довела благоверная до ручки.
Короче, дальше мой мозг отказывается функционировать)))
Очень надеюсь, что ты разрешишь эту ситуацию и мы, читатели, хоть вздохнем нормально!
P.S. Порно сон с китайскими традициями - это было что-то))) читала и брови сами по себе полезли вверх всё выше и выше)))
___________________________________