ОСТРОВ ГРЕХА

Сделаю ли я Элию настоящей? Хочется задумчиво хмыкнуть.
Не уверен.
Какая кукла может считаться настоящей? Та,что сидит на полке, радуя конфетным видом, или та, которая может двигаться, как человек? А ты, Маргарита? Ты тоже кукла?
Я не сделаю ее живой, словно твоя уменьшенная копия.
Но я смогу надеть на нее маску человека и превратить в подобие.
- Не совсем, - рот мой извергает слова.
Мысли, занимавшие меня давно, опасно просачиваются сквозь молчание. Не могу молчать, когда говорю о работе, совсем. Моя ошибка или проклятие. Моя радость в жизни - одна из немногих избранных счастливой случайностью. Поддеваю ногтем пластину, скрывающую механизм, снова вскрывая самое нутро. Там, щелкая на грани слышимости, снова работают шестеренки. Гипнотизируют звуком и мерными движениями. В механизме все просто.
Хотел бы я сохранить эту легкость.
- У нее же нет живого сердца, - поясняю, - поэтому настоящей она не станет никогда. Внутри всегда будут эти механизмы, но она начнет двигаться более плавно, походя на человека.
Конечно, я знаю, как осуществить замысел. Он волнует меня грандиозностью задуманного, но дальнейшее, сказанное Маргаритой, снова толкает к мыслям не раз и не два уже переосмысленным.
- А если бы было живое сердце? Скажем, тело без одной конечности? - жадно сверкая глазами, говорит она.
Даже не встрепенись во мне то самое хваленое чувство, в моменты опасности вопящее о превратностях судьбы, я понял, что она задумала великое ЭТО. Конечно, сказать, что именно, я не мог, но чувствовал, нечто грандиозное.
- Нуу… думаю, это реально... только… не обойтись без мага, а я - обыкновенный механик.
Который жаждет исполнить подобный заказ. Даже если придется задержаться. Я был готов к этому. К шансу, что выпадает раз в жизни.
- Обыкновенный ли? - глаза с болотными огнями сияют.
Сияние это манит, притягивает. Оно опасно, мне не нужно протягивать руку к пламени, чтобы знать, что можно обжечься.
- Быть может, немного умнее, чем остальные, - улыбаюсь я.
Потому что улыбка спасает. От многого? Остроты ума в том числе. Ведь трудно заподозрить в чем-то человека, у которого ямочки на щеках, правда?
- Ты врешь, Эймер, - она улыбается тоже, - только мне, или себе тоже?
У нее тоже ямочки на щеках, а у меня покалывает кончики пальцев. Если я не прост - насколько сложна ты?
Слишком много вопросов. Слишком много опасности. Слишком много возможностей... только вот для кого? Для нее или для меня?
- Если и вру, то там об этом не знаю, госпожа, - соглашаюсь я. И вспоминая, добавляю, - Маргарита.
У нее в глазах роятся огоньки и этот танец завораживает. В волосах - не известно откуда взявшееся перышко. Не успев хорошенько подумать, аккуратно снимаю его, зажав между пальцев и сдуваю на пол. Оно медленно кружит, опускаясь вниз. Она внимательно смотрит на меня этими своими глазами, не двинувшись ни на миллиметр.
Если она попросит о помощи, я знаю, что не смогу отказать.

»» 01.11.15 14:11 Обсуждение мероприятий игровой площадки Забытый Мир
_________________

Если бы больше людей ценили свой дом превыше золота, мир был бы намного лучше.
Зелень плещется, пульсирует и растекается волной, зрачок черный как самая темная ночь пульсирует в такт ударам моего сердца. Тук, тук, горячие губы оставляют влажный след на носу, снова играет, дразнит, зная, как это нервирует. Лежу спокойно, не шевелясь, словно в тумане не отрываюсь от сочного взгляда, тук, тук, губы касаются губ, сладкие словно мед, аккуратно захватив зубами, нижнюю припухшую от поцелуев губу, смакую, притягивая ее к себе. В секунду она серьезнеет, что так для нее удивительно, и, поджав под себя ноги, садится на траву, вздохнув, озадаченно сдвигает светлые бровки. Смешная, моя смешная и серьезная лесная девочка, нежность плещется в воздухе, спиралью перехлестывая благодарность, впервые за все годы жизни мои чувства так сильны и натуральны, складывается ощущение, что тут все материально.
- Тебе нельзя туда, они опять будут желать твоей смерти. Не ходи в город. – ее голос сотнями колокольчиков звенит тревожно, запах полыни силен, все вокруг отдает горечью,- я не смогу спасти тебя еще раз.
На сочный вересковый куст, зажатый между двух больших камней, садится бабочка, желтые крылья в черной окантовке трепещут на ветру.
- Я обязан вернуться домой. – сев в зеркальную ей позу, глубоко вздохну. – Мать не переживет моей кончины, я должен.
- Ты должен остаться тут, потому что для всех ты уже мертв. – тихо прошепчет она боясь спугнуть бабочку, допивающую утреннюю росу.
…Погост… ветви грубо впиваются в спину, но боли нет, нет света , есть только одно, ее желание…
…Я умер? Нет, я жив, но лишь потому что ее сила держит меня…
-Какой он? Мир твоих иллюзий…- разбудив, прошепчет маска, едва слышно, почти незаметно подбираясь ко мне со спины, она знает, что мне нет нужды оборачиваться, чтобы перенять то настроение, которое итак сладким медом льется через край. Ее пальцы сомкнутся на плече, сминая белый шелк рубашки, а небесного цвета взгляд будет ловить облака, стараясь разгадать мои тайны, в который раз. – Каков он сегодня?
- Он слишком мрачен, чтобы открыться для тебя, не испугав – нервные пальцы гладят поверхность стола, на которой лежит короткая записка, терпение в моей жизни отнюдь не бесконечный ресурс. Она это знает, много раз страдала от моего характера, уже совсем не боится
-Много ты знаешь, о страхе, Эззе, что страшного ты видел в своей жизни? – устроившись на каменной скамье, она снимает маску, с нежностью прижимаясь ко мне, зная, что иначе ласки придется ждать долго. Ладонь почти сразу кочует со стола на золотые локоны, пальцы, путаясь в прическе, легко гладят пряди.
- Мне много раз было страшно, Лу, очень много, настолько что теперь, я могу сказать тебе, что страх никогда не бывает одинаков. Мне было страшно, когда я первый раз взошел на корабль, так страшно как бывает тебе, когда ты видишь в розе улитку, по телу пробегает дрожь, в самом начале, но разум успокаивает тебя тем, что это временно. Мне было страшно, когда мы тайком с Сандро пробрались в архив, используя иллюзии отцов. Этот страх граничил с любопытством, которое поглотило его сразу же, как мы пересекли порог хранилища. Самый большой страх испытанный мной, это…
- Смерть ? – тихо перебивает девушка обводя пальчиком пуговицу рубашки, - все боятся смерти, особенно те к кому она близка. Я знаю.
-Нет, Лу, смерть не так страшна, как ты думаешь, мы все рано или поздно умрем. Самый большой страх для меня это потеря доверия, нет ничего ужаснее, чем предательство от человека которому ты всецело веришь.
-Такого не бывает! – отрицательно качнет головой девчонка, и золотые кудри разметаются по плечам.
-Когда не выходишь за стены дома,- ухмыльнувшись, поцелую ее в макушку утонув в аромате жасмина. Моя нежная сестрица, так наивна и чиста, что рушить ее убеждения просто кощунство, - в большом мире золото и похоть значат куда больше чем семья и честь.
-Поэтому папа говорит, что доверять нужно только семье. – выдернув из власти моих пальцев записку безликая читает в слух, - Орвик дома Понирос, сочетался браком с некой Домиинарой, чудное имя. Это он предал тебя?
- Скорее не оправдал надежд, пойдя за собственной похотью. – разглядываю кольцо, подарок Марго, стараюсь не выдавать эмоций пряча, бурлящее внутри бешенство за иллюзией безразличия.
-Ты убьешь его за это? - она смотрит пристально в глаза, видимо спрятать все до конца, в глубинах своего сознания я так и не смог. – Быть может у них любовь?!
-Любовь, - шипит проснувшийся внутри меня змей, и уже совсем нет сил скрывать за показным спокойствием, - любовь, это сказки для таких малышей как ты. Я, твой отец, клан, мы были готовы дать ему все, золото, власть, статус, он мог жить как бог, возвысить себя и собственную семью, выполнив лишь одно простое условие. Он же пошел на поводу у мнимого благородства, которым прикрывает собственную похоть, разрушив абсолютно все. Уверен, девица убедила его в том, что ждет ребенка и непременно он его отец.
- Вы накажете его за это? - встав на брусчатку, она смешно упирает руки в бока, занимая позицию «влюбленных» - Накажите за любовь!? Это неправильно.
- Нет, его никто не станет наказывать, моя маленькая любимая девочка, - рука вытянута вперед, словно спрашивая разрешения коснуться ее разгневанную и приглашая, вернутся назад на скамью, - мы просто напомним, что огорчать клан Выживших, иногда бывает накладно и душе и карману.
Корабль отплывает сегодня вечером, но знать об этом не нужно не Лукреции, не Марго, не Матери…. Осталось только одно дело, встретиться с механиком, или будет достаточно записки и денег.

»» 07.11.15 19:36 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

Я пригласить хочу на танец вас и только вас. Временной промежуток определит подающий руку. Я подчиняюсь.

Я бежала быстро. Быстро. И еще быстрее. Дыхание бежало рядом со мной. Мы неслись быстрее ветра, обгоняя облака, перепрыгивая через звезды, задрав подол слишком длинной, слишком белой юбки и обнажая острые коленки. Казалось еще немного и я воспарю туда, к влекущей меня туманности среди звезд, осталось совсем чуть-чуть - закашляться, выплевывая саднящие легкие, выпачкав белое алым в цвет темнеющего в стремительно опускающихся сумерках цветка на запястье, раскинуть руки и упасть на траву, стекленея опаловыми глазами. За спиной послышался лай собак и легкие обожгло рваным вдохом, украденным воздухом, выхваченным из реальности отвлекшимся сознанием. Проклятье... Я споткнулась, не удержав ритм дыхания и запутавшись в юбке, выпущенной ослабевшими пальцами. В боку кололо. Лай был еще далеко, но я знала, что уже не смогу убежать. Второй проигрыш за неделю. И словно смирившись с этим, как подкошенная рухнула на траву, дыша со свистом и сияя звездам, загорающимся в небе.
Они примчались через минуту. Горячие, отфыркивающиеся, не обладающие возможностью остановиться. Подталкивали меня холодными носами и то кладущие на меня длинные морды, то заливающиеся беспричинным лаем. Я смеялась. Больно, словно в грудь мне набили осколков стекла, смеялась и пыталась увернуться от них, от их мыслей обо мне, от их кипучей энергии и всепоглощающего азарта. Мальчишки подоспели минут через пять и повалились на траву рядом со мной. Мы шумно дышали целым отрядом и сотрясались в безудержном смехе. Я не знаю другого такого счастья, как лежать под темнеющим небом, сжав пальцами руку заводилы-мальчишки из соседнего дома - белым призраком в белом саване с волосами, перемешанными с черной травой. Собаки понемногу успокоились и улеглись рядом - мы опять подняли на уши все селение, зато сегодня на кону был луковый пирог, испеченный Эльзой, а что такое эльзин пирог знают даже на Стене. Испекла она его по поводу местного праздника, оттого небо освещено отблеском десятков костров, разожженных вокруг деревни. В воздухе висел горько-сладкий, густой запах горящей листвы и мне казалось, что так будет всегда, что некуда больше бежать и незачем больше спешить. Тобиас перевернулся на живот и задел руку, обвитую атласной лентой. Я дернулась и резко села, прижав к себе запястье, и лелея будто сломанное.
- Пора возвращаться, - потянули меня за подол нетерпеливые детские руки, которым не объяснишь, не покажешь. - Скорее, скорей, мы не успеем на раздачу сидра!
Псы завертелись в ногах, предчувствуя новую забаву, но я на сегодня выдохлась совершенно точно и мне уже не нужно было ни пирога, ни сидра, только добрести бы до ближайшего стога сена и забыться в нем до зари. На заре нужно идти к озеру. И проплыть под венками с зажженными в них свечами, если вынырнешь - будешь невестой. Нет - будешь женой. О'Шьена. Старые, глупые сказки. Я пойду умываться росой, собирающейся в больших, сердцевидных листьях прибрежного силолиста. Старухи шепотом гулкими летними вечерами после сенокоса говорят, что если умыться той водой, то тебе перестанут сниться сны. Они уйдут с водой и русалочьими слезами на самое дно, превратятся в грустные песни и прорастут там длинными лентами морской травы, из которой плетут свои шали дочери моря. В каждой шали жили чужие сны и как только не боялись женщины набрасывать их на плечи?
Музыку я услышала издалека. Так не играли в селении, такие песни не пели, все чужое, все-то разное с ним у нас, кроме цвета глаз, настороженное, непростое. Я стояла за его спиной, слушая голос, рассказывающий о моей далекой родине - почти позабытой, почти казавшейся сном. Так ли давно это было, Буревестница? Было ли? Лица людей, полукругом рассевшихся рядом, вытянулись и опечалились. Что за дверцы открывает в сердцах человек, в чьих волосах отражается свет костров?
В моем детстве люди танцевали. Я помню музыку, которая захватывала целые города, краски радости, взметнувшиеся над жизнью. Белый саван, словно белый холст. Он рисует на нем красками моего детства, выводит музыкой вензеля воспоминаний. Я закрываю глаза, потому что помню. Осторожно переступаю босыми ногами - неуверенно, вспоминая, без поддержки сильной руки, всегда направлявшей меня. Переступаю за спиной менестреля, отделив от него музыку, забирая себе, забывая, что здесь кто-то есть. Запрокинув голову к ночному небу, спрятавшему от света костров острые звезды. Смолкло все - не слышно гомона детей, дерущихся за кусок лукового пирога, исчезли звуки, стерлись с лица мира, разгладили морщины веков. Я кружусь быстрее и быстрее, совершенно забыв усталость. Ты только играй, менестрель, и не оборачивайся.
_________________

Мы должны освободить себя от надежды, что море когда-нибудь успокоится. Мы должны научиться плыть при сильном ветре.
© Аристотель

Нужное найдено. Оно, искрясь на дне голубых как безоблачное южное небо глаз механика и проливаясь солнечной улыбкой, пересекает орбиту интересов семьи. И незачем играть роль девочки с заводной куклой, незачем фальшивой нежностью в голосе звать Элией кусок фарфора, десяток шестеренок и пружин. Нужно лишь быть собой, Маргаритой, дочерью магистра теней, которой воспитанием заботливого отца привиты определенного рода притязания.
Это буря, сражение, в котором с морскими волнами настороженности схлестнулись ветра грез. И каждая стихия на свой лад обтачивает скалы разума. Воображение рисует эфемерные картины будущего, где все речи Эймера обращаются практическим благом для семьи. А следом накатывает девятый вал опасливости, принося с собой возможности негативных последствий. И так до бесконечности. Штормит, несет, срывая маску притворства.
Кажется, что комната наполняется исходящим от него светом, который, растекаясь все дальше от гостя из Амира, касается стен, впитывается в них и проникает в сад через открытые окна. Необычное и непривычное ощущение бескрайней воодушевленности, окрыленности мыслью воплотить желаемое в действительное. Верно, для него, увлеченного наукой, это значит безмерно много, как для астронома открытие новой звезды на холодном шелке ночного неба.
- Ты врешь, Эймер, - улыбка так и липнет к губам, просится ответом на его светлую легкость, - только мне, или себе тоже?

Звучит с искренностью столь редкой, что уже одно это прибавляет ему моей симпатии. А может быть и глаза, в которые заглядываю, приподняв голову. Мгновения тишины завораживают волшебством встречи двух взглядов: безоблачной лазури неба и шелковой морской глади, оплота мечты и темницы предосторожностей.
Эймер протягивает руку, будто бы желая дотронуться до волос у самой ленты, удерживающей накрученные пряди в прическе. Но прикосновения не чувствую. Ощущаю лишь привычную невесомость и вижу как итог действия зажатое между пальцев белое перышко. Сила притяжения кружит его в вальсе, маня вниз, а меня наоборот тянет вверх, встать с кресла и, привставая на носочки и опираясь на столешницу, потянуться ближе к механику.
- Мне очень хочется сказать «да»…, - шепот признания заполняет собой помещение, а не высказанное «…но не могу…» оставляю запечатанным.
По недосказанности он понимает, что существует некий сдерживающий фактор, называть который вслух не хочу. Однако вместе с тем, наверное, не хуже умеющих читать души улавливает, как раскачиваются призрачные чаши весов выбора, и решается переубедить, ступив на тонкий и хрупкий лед. Вслед за мечтой.
- Так скажите, - найдя точкой опоры письменный стол и чуть склонившись ко мне, просит Эймер, будто бы заведомо игнорируя вероятное «нет», - своим желаниям нужно уступать, госпожа.
- Уступать, - тихо повторяю за ним и отталкиваюсь ладонями от ореховой поверхности, делая при этом шаг назад, чтобы вновь увеличить расстояние между нами и дать себе время. – Ты любишь кофе? – спрашиваю громче, со звоном беззаботности в голосе, игнорируя едва проступившее непонимание собеседника.
Если мимолетное отпечаталось в памяти верно, то слева от меня сразу за толстым справочником на листе с нарисованным от руки обручем стоит серебряный колокольчик. Привычным жестом хозяйки беру его в руку, приподнимаю в воздух и звоню, призывая прислугу, приставленную выполнять все прихоти нашего гостя.
- Кофе, - приказываю одним словом, не утруждая себя тем, чтобы посмотреть на рабыню.
- Слушаюсь, госпожа, - мигом отзывается она и тоненьким писклявым голоском добавляет. – Не желаете к нему апельсинового пирога с миндалем и корицей?
Поправив складки пышной юбки, вновь сажусь. Эмоции удается взять под контроль, ветра и волны утихают, оставляя волю ясности разума. Механик следует моему примеру, устраиваясь в кресле напротив. Сдержанность повисает в воздухе в ожидании шустрой Самисян со свежей выпечкой и горячим кофе в белом фарфоре, расписанном позолотой. Как только она, бесшумной рысью удаляется с пустым подносом, оставив нас одних, я беру в руки чашку, обнимая ее, впитывая приятное тепло. Ответ должен быть озвучен.
- Думаю, тебе понравится, - вдыхая аромат, смотрю, как осторожно дует и пробует. - Я не хочу походящую на человека куклу, - предельно честно произношу и делаю глоток кофе, от чего по небу растекается вкус жженого сахара и пряностей. – Меня интересует живое, нечто со своим разумом и живым сердцем, душа, которой немного не хватает тела. Только, чтобы сказать «да», я должна знать все, благо времени на тонкости много.
_________________

- Мне очень хочется сказать «да»…
Я получил ответ, не задав вопроса.
Сердце стучит, как полоумное. Грозит выпрыгнуть из груди, раздробив ребра. На какие-то секунды я забываю, что она - хозяйка этих мест, и обращаюсь к девушке. Странно-красивой девушке, и не больше. Будь осторожен, Эймер. Ты теряешь бдительность. Так и голову потерять не долго. Но прежде...
- Так скажите, - отхожу к столу, - своим желаниям нужно уступать, госпожа.
Должно помнить, что она не просто Маргарита.
Не просто та, кто смотрит изумительными, чарующими глазами.
- Уступать, - в ее голосе горечь.
Не уступать, да? Делать, что должно? И это давит? Впрочем, кто я, чтобы знать.
На ум приходит Амир. Яра. Брачный договор. Но разве это не мое желание? Пусть не сразу, но ведь мое? Мое...
- Ты любишь кофе? - спрашивает Маргарита, перебивая мои сумбурные мысли и не дожидаясь ответа, действует.
У меня же зудят пальцы, и я знаю этот зуд. Играть, я должен играть. Вылить все чувства во вне, пока они не стали разрывать меня напополам. Напополам... Яра... В этот же миг словно что-то бьет по затылку, даже кажется словно сейчас брызнут слезы - так же, как было недели две назад. Я тогда еще подумал, что воя заползу под стол. И больно, и ошеломляюще одновременно, будто мир делится на две реальности. В одной я сижу рядом с одной из клана Безликих, а в другой... В другой я потерян в пространстве. Словно меня отрезали от чего-то важного, как ребенка, наверное, отрывают от пуповины. Тут ты был миром, а теперь...
Вдалеке - совсем рядом - Маргарита отдает приказания Самисян. Я слышу голоса, но не понимаю, о чем их разговор. Глупость какая. Какая глупость. Что это? Что со мной? Секунды вязкие, как патока. Кажется, если захотеть, то можно дотронуться рукой до каждой из них. Превратить касанием в желе. Пахнет зеленью, листьями, молодыми, клейкими... что за глупость?! И в затылке пульсирует. Эй, Балабол, что с тобой?
- Думаю, тебе понравится, - голос вторгается в мои мысли снова. Беру себя в руки, улыбаюсь в ответ, принимаю чашку с кофе, вдыхаю. Аромат входит в меня, успокаивая. Словно гладит изнутри, мягкий и бархатный. Я здесь. Я здесь.
- Я не хочу походящую на человека куклу. Меня интересует живое, - говорит, улыбаясь, Маргарита. - Нечто со своим разумом и живым сердцем, душа, которой немного не хватает тела. Только, чтобы сказать «да», я должна знать все, благо времени на тонкости много.
Будто я перегрелся, и был выставлен на мороз. Хватаюсь за спасительную мысль, как за соломинку.
- Механики, которые потеряли конечности, придумали одну технику. Именно поэтому я говорил о маге. Можно сделать конечность, которая была бы, словно родная. Я только не смогу привязать ее к человеку, а маг - может.
Кофе в чашке пахнет бархатом и пряностями. Раньше я не знал, что бархат имеет запах, а теперь - он у меня в чашке. Машинально тянусь к выпечке, и надо отдать должное, она просто тает на языке, будто хлеб включил в себя большой оранжевый плод, напоминающий солнце.
- Если хотите, об этом есть одна редкая книга и я могу съездить за ней в город. Только так я смогу показать чертежи и попытаться объяснить...
- У брата огромная библиотека, ты можешь все взять там.
- Там нет нужного мне, - качаю головой я, тот, кто, конечно же, все там уже облазил.
Маргарита хмурится. Затея ей не понравилась, но без меня получить ценную литературу не сможет никто. Не зря братья Михрад славятся самым лучшим домом, по хранению всего. Законного, разумеется. Законного на Грехе.
- Мы пошлем раба, - заключает она.
- Не выйдет, Маргарита, - пожимаю я плечами, стащив еще один кусок пирога, - мои сокровища хранятся надежно. Но для вашего спокойствия, я возьму столько рабов, сколько потребуется. Если позволите, дорога и прочее, займут часа два - если не копаться. Я могу взять лошадь. И да... у меня в подвале трое ваших гостей, которых я встретил в саду.
_________________

Я пригласить хочу на танец вас и только вас.

Это было до того, как я спешно покинула Грех, а она оказалась во Дворце Правителя.

Конечно, ты помнишь эту музыку, ведь это музыка твоего детства. Она из Амира, девочка, поцелованная Солнцем.
А ты знаешь Амир, правда?
Знаешь, конечно, знаешь…
Мы одной земли, одной крови…Может, даже, одного дождя?
В Амире дождь редко, он почти драгоценность, и когда капли начинают касаться жаркой земли, хочется ловить их губами и пить. Любишь ли ты дождь так же, как и я?
Знаешь, чего мне не хватает в этом мире? Дождя. Мне не хватает мокрых струек по стеклу. Я очень люблю следить за тем, как вода, стекая вниз, рисует дорожки, пересекаясь с другими, соединяясь, и следует дальше общим руслом. Это очень похоже на жизненные пути. И про каждую дорожку можно придумать отдельную историю. Я люблю звук дождя и мокрую траву под босыми ногами, люблю влажные листья и запах свежести, который бывает лишь после только что прошедшего дождя. А еще запах прибитой к земле влажной пыли. Я люблю раскрытые зонты и лужи, и то, как отражаются в этих лужах небо и дома, словно показывают вход в другой – параллельный мир, таинственный и неведомый. Я думаю, что это и есть вход в сказку. Как считаешь?
И нет, я не менестрель. Я всего лишь Дочь Санвы. Просто я увидела амирскую дудочку в руках уличного мальчишки и попросила поиграть. Столько лет не брала инструмент, а тут вдруг захотелось, так сильно, что… в общем, я купила у него эту дудочку, заплатив втрое дороже ее настоящей цены.
Да-да, совсем никакой расчетливости. Но ты, как никто другой, знаешь, что порой именно дудочка бывает жизненно необходима. К тому же, предполагаю, мальчишка сегодня ляжет спать сытым.
Зато я сыграла давно забытую мелодию, а ты услышала ее и пришла на зов. Нам даже не надо говорить, правда? Музыка сама открывает двери в мир души и касается сердца. Тебе понравился мой напев?
Это случилось очень давно, когда я была совсем юной и еще не знала ни горечи потерь, ни яда предательств, когда не кричала от боли и не молила Санву сжалиться, тогда я любила уходить в пески. Одна. И вот в один из таких дней в моей жизни появилась музыка.
Вернее, не так. В моей жизни появилась дудочка. Дудочка была в запечатанной бутылке. Бутылка была спрятана в песках. А я просто сидела и перебирала песок руками, пересыпая его из ладони в ладонь, смотрела как золотистые пылинки блестят на солнце и думала о том, что играю в песочные часы, отмеряя кому-то срок. И, наверное, в это самое время кто-то, сидя на другом конце пустыни, точно так же отмеряет срок мне. Вот тогда, зачерпывая рукой очередную горсть, я и наткнулась на бутылку, в которой была дудочка.
Настоящий клад. Мой клад.
Ты же понимаешь, что после этого я просто обязана была научиться играть на ней?
Невозможно было подвести того, кто оставил такой дар для меня.
Если один чудак находит время для того, чтобы сделать подобный клад, то другой, конечно, идет у него на поводу и подхватывает идею. Или ничего не получается. Нет смысла зарывать в песок дудочки.
Я вот еще о чем подумала. Тот человек, он посадил в пустыне только одну дудочку или целый сад? Подарить пустыне музыку, это ли не прекрасное сумасшествие?
Сотворить с помощью дыхания и пальцев мелодию – это ли не счастье?
Я смотрю в твои глаза и понимаю, что ты понимаешь. Все понимаешь.
Сыграть еще?
Только чур я снова буду стоять к тебе спиной. Я хочу узнать, каково это – стоять спиной и чувствовать своего слушателя. Еще не видя его глаза.

Это было еще в эру
До нашей встречи с тобой.

И не случайно этот танец вальс...

Спина к спине. Я помню, как под ласковым пледом ночи с тихим шорохом перекатываются барханы великих песков. Сколько тайн, сколько великих сражений помнят сухие слезы чьих-то матерей. В каждой песчинке отболевшая смерть. Спина к спине? Мы сидим на самом высоком гребне и болтаем ногами, а кругом разливается черная южная ночь и мне совсем не страшно рядом с тобой, потому что однажды я слышала, как звучит дудочка, которую ты носишь притороченной к штанине. Конечно ты помнишь ту нашу первую встречу, разве можно ее забыть? У нашей родины - твоей по крови, моей по прихоти - не так много воды в жилах. Всю ее выпили солнца, щедро отогревающие своим теплом и без того горячие души амирян. Ты из Амира, девочка, поцелованная слезой песков. Ты знаешь, какие песни живут в обезвоженных венах нашего острова. Столько лет прошло с тех пор, как мы касались кончиками пальцев одной воды? Слишком холодной для южной, слишком прозрачной для песчаника.
Помнишь, я засыпала тебя вопросами. Помнишь? Конечно же помнишь. Потому что за тем поворотом нашлись все ответы. Мы ходим с тобой по миру и каждый несет в сердце свой ответ. Я - что обязательно нужно раскрывать цветные зонты, чтобы небо улыбалось. Ты - что бывает так, что где-то не спит и думает о тебе твой человек. Это все мы узнали, когда спина повернулась к спине. Это все, о чем молчала дудочка, которую ты дала мне подержать. В моих слабых пальцах, чуть дрожащих от старых обид, твоя дудочка казалась продолжением сцепленных рук. Здравствуй? Нет. Спина к спине.
Нет, ты не менестрель. Ты черпаешь пальцем из глиняной чашки персиковое варенье и смеешься, когда оно пачкает тебе подбородок. Знаешь, как звучит тихий смех темной южной ночью? Амирской музыкой, которую нельзя забыть тому, кто однажды слышал ее. Дочери Санвы знают - для того, чтобы музыка ожила, нужно отдать ее сердцу, которое сможет услышать. Откуда узнал об этом менестрель, заставляющий меня кружиться, пока его музыка волнами разноцветных красок ложится на мое белое одеяние? Слышишь ли ты?
Слышишь. Знаю, что слышишь. Где бы ты ни была, дождь, который прошел у меня вчера, завтра расскажет тебе, что я плачу во сне. Ты нальешь крепкий травяной настой в крохотную чашку, выйдешь на порог и посмотришь вдаль. Там, за краем неба, я знаю, что ты не спишь. Потому что помнишь, как мы любим одну на двоих землю, как тоскуем, оказавшись вдали и как долго стоим на причале, возвращаясь. Повернувшись спиной к морю, закрыв глаза, пропитываясь каждой клеткой воздухом, который нас вырастил. Здравствуй, дочь Санвы. Ты слышала, что он играет нашу музыку?
Ты в черном. Походном. Удобном. Усталая после долгой дороги. Тенью скользишь за спину менестреля, где белым всполохом кружатся песни нашего мира. Спина к спине. Вчера шел дождь и его стук по окнам напомнил мне, как выпала из моих пальцев твоя дудочка. Ты наклонилась и подняла ее, ободряюще пожав мою руку. Это ничего. Когда один роняет что-то важное, второй может это поднять. Так устроен мир, сказала ты. Мне нравилось сидеть с тобой в пустыне. Ничего не видно. Ничего не слышно. И все же она светится, лучится изнутри. Просто чтобы заметить это, нужно носить в сердце ее музыку. Знаешь, чем так хороши пески нашей родины? Где-то под ними скрываются родники - величайшее из сокровищ.
Сколько раз мы ходили одними дорогами в разное время? Столько еще пройдем. Ты спиной поворачиваешься к моей спине и сжимаешь мои ладони. Расскажи менестрелю каково это – стоять спиной и чувствовать своего слушателя. Еще не видя его глаза.
_________________

Быстрые лошади, немного приготовлений - остров всех грехов, сияющих, словно драгоценные камни, ждет. Дышит, зовет прошлой жизнью, обещая снова заполнить жизнь рамками, которые начал забывать. Он будет шептать: ты механик, механик, - и гладить по волосам вольным воздухом с причалов. Он подарит мне улыбки женщин, смех детей, печальные глаза рабов и мужицкую ругань. Он вернет мне меня самого, о котором я, почему-то забыл. Забыл обо всем, кроме собственного имени. А имя - это только слово, которое не отражает нас, а только называет.
Забрал все, выгреб под чистую. И книги, которых немного было, и скрипку - боги, когда только купил, и письмо, оставленное мне всего два часа назад. Вот уже почти отправлять с рабом хотели, говорят. Хорошо врут, складно. Я так тоже умею. Интересно, сколько ему на самом деле? Хочу открыть и прочесть тут же, потому выйдя из лавки присаживаюсь на бортик фонтана.

Эймер, мальчик мой, Яра отправилась за тобой. Мы не смогли удержать ее от сего опасного мероприятия, ты же знаешь, какова она, когда что-то решит...

Мне очень жаль сообщать такое в письме, но на их корабль напали пираты, и девочка упала за борт. Мы все еще проводим необходимые церемонии, тела так и не нашли...

Я не виню тебя, нужно было сразу отпустить ее с тобой. И я не устаю благодарить Санву, что моя дорогая и любимая Малика не дожила до сего дня, ибо сердце ее разорвалось бы от горя...

В руках моих - плотный лист промасленного пергамента. С подписью отца и строками от них троих, будто количество писавших должно сделать все проще.
Вранье.
Почему-то наоборот, только резче ощущается вина. Будто все это сделал я собственноручно. Вот что это были за сигналы. Дурак. А кто скажет, что вины моей полностью нет?
Почему-то мы понимаем что или кого потеряли только после потери как таковой? Словно кто-то злой щелкнул переключателем, и мир во мгновение переменился. Стал ярче, плотнее, больнее. Как в момент когда от глаз убирают мутную пленку, которую ты видел всегда - в одно мгновение ты представляешь мир привычно, а в другое оказывается, что все это лишь фантазия. Краски ярче, контуры четче, а в лицо бьет ветер с совершенно иными запахами.
И, о Боги, ты среди этого один.
Совсем один, на самой середине.
На пронизывающем ветру, наедине с тем, что на тебя обрушилось. Тремор в руках, потому что это много. Слишком много для одного маленького человечка. Бесконечно много для меня.
В этот момент, прочитав, я потерял не только Яру, но и дом, который хотел иметь с ней.
Хотел, почему-то теперь в этом не стыдно признаться глупому бездомному мальчишке без рода и племени.
Пергамент выскальзывает из пальцев и тяжело падает на каменную кладку.
Мир вокруг так тесен, что хочется вдохнуть его полной грудью через ноздри, и так ужасен, что хочется задержать дыхание навсегда. И эта двойственность раздирает пополам.
Почему это - мне?
Почему это - во мне?
Я не хочу.
Не могу.
Это не мое.
Заберите назад, отдайте мне мои шоры, и позвольте забыть. Но только подумав я уже знаю ответ - невозможно. Что бы не произошло со мной, вернуть пору блаженного неведения не выйдет.
Я другой.
Иной.
Странный.
Это теперь во мне, внутри. Пытается приладиться к душе, как пиявка. Или всегда было внутри - вот это ближе. Сидело, выжидая своего часа.
Великий О`Шьен, почему ты не рабрал меня в пучины свои? Не ты ли покровитель всех моряков, а заодно и глупых зазнавшихся механиков?
Больно, так больно.
Раздирает изнутри, словно откусывая кусок за куском. Наживую. Тяжело обхватываю голову ладонями.
Мне нет смысла ехать назад, нет смысла возвращаться.
Нет смысла во всех этих деньгах.
Будто что-то сломалось.
Я теперь - механизм.
Мужчины не плачут.
А что насчет потерянных механиков?
Я скучаю Яра и так тоскую по тому, что могло бы быть...
Не важно.
Теперь уже не важно.
Письмо отправляется в футляр скрипки. Я перечту его еще раз, позже. Наедине с собой. А собой мне сейчас быть не хочется. Мне хочется быть кем-то другим. Тем, кто наверное был ее достоин. Хочется, чтобы все было по-иному.
На пятачке возле одной из лавок играют музыканты. Кто-то случит по стекляшкам, у другого гитара, у третьего трещетки. Что-то веселое и заводное. Поет девушка. Поднимаю скрипку, кивая им вопросительно, получая кивок в ответ.
Нежное.
Что-то нежное.
Не тягучий сладкий напев Амира.
Водопад, как сама Яра.
Мне нужен водопад.
Смычок касается струн, и все вокргу исчезают. Только мелодия течет и льется, вспоминая ее за меня.


_________________

Вихрем закружит белый танец,
Ох, и услужит белый танец,
Если…



Я не могу. Я его не вижу, девочка, поцелованная Солнцем. Я не вижу того менестреля, о котором ты говоришь. Ведь это в твоей, а не в моей голове часто возникают различные видения. Может, ты увидела будущее? Может, когда-нибудь на этом месте буду стоять не я, а он? Тогда тебе самой придется научить его чувствовать.
Не расстраивайся, я подарю тебе свою дудочку. Ведь я всегда тебе что-то дарю при встрече, правда? Сегодня это будет дудочка.
А представляешь, если он умеет играть на скрипке? Тогда ты поведешь его далеко-далеко, к самым недостижимым звездам, ведя за собой серебристыми переливами, заставляя в ответ плакать его струны, высекать смычком волшебство так точно, как из глыбы мрамора опытная рука скульптора высекает хрупкую деву. Заставь его рождать волны, водопады, шторм!
Если, конечно, когда-нибудь ты встретишь этого менестреля…



Мне уже пора, и совсем не хочется расставаться. Нам всегда мало времени. И ты не отпускаешь мою руку. Ты знаешь, что я сказала не все. Ведь самое главное я всегда приберегаю напоследок…
Стоишь… Смотришь… Ждешь… И даже не берешь дудочку…

Ну, хорошо.

Я встретила мужчину, я его полюбила, и ты первый человек, которому я об этом рассказываю. Он… удивительный… смеешься? Знаю, знаю, но ведь те, кого мы любим, всегда удивительные, даже если другие считают их совсем обыкновенными. А для нас они самые лучшие и самые дорогие. Все равно не веришь, что он особенный? Ладно… А если я скажу, что он понимает язык ХАССП? Смеешься? Смеешься... Зато теперь веришь… потому что таких мало… да, таких мало…
И, понимаешь, я боюсь. Мы всегда боимся за тех, кого любим. Любить – это значит защищать, это значит – закрыть собой, не теряя время на раздумья. Ты любишь, значит, ты рядом. Всегда. Везде. И я боюсь, что однажды меня не окажется рядом, ведь я уеду, а он останется, и некому будет закрыть.
Мой любимый имеет дело с Безликими. Никогда не верь Безликим, девочка, поцелованная Солнцем, они слишком коварны. Ради своей семьи этот клан сделает все, но только ради семьи. И если вдруг Орвик (да-да, его зовут Орвик) оступится… я не хочу об этом думать.
Помоги мне его защитить. Помоги мне. Ведь ты не простая девочка – ты девочка, воспитанная магом. И ты умеешь делать куклы. Сделай для моего любимого куклу-оберег, которая сохранит его дом, отведет беду, не даст случиться плохому. Я повешу эту куклу над входом, я сберегу для него место, куда можно всегда возвратиться.
Улыбаешься… и ничего не отвечаешь… только дудочку забрала, а взамен сняла с груди маленький мешочек, что висел на шнурке, и протянула мне. Что там?
Спасибо! Спасибо тебе, девочка, поцелованная Солнцем.

Это был амирский песок, тот самый, из пустыни.
И я спешила на виллу, чтобы успеть до заката солнца, чтобы Санва увидела, как, набрав горсть золотистой пыли, я медленно обходила дом, ссыпая песчинки на землю, очерчивая круг.
Я прошу у тебя помощи, пресветлая богиня, возьми под защиту дом, возьми под защиту тех, кто в нем живет. Пусть вошедший под его кров с добрыми намерениями, почувствует тепло и щедрость этого места, а ступивший с злым умыслом - будет наказан.
Я прошу твоей милости.
Я прошу твоей защиты.

Песка едва хватило. Но хватило. Я вынула из-за голенища сапога складной нож, еще не подаренный Правителю, и рассекла руку. Кровь Дочери Санвы упала на землю в том месте, где круг из песка сомкнулся.

Да будет так!

Через три дня мне пришлось спешно покинуть остров Греха и пожалеть о том, что я не начертила защитный круг вокруг собственного дома на Царе Островов. Но разве можно было предугадать случившееся? Про таких, как я, говорят: сапожник без сапог.
Уже позже, живя в Столице мира, я не раз вспоминала ту встречу и задавала себе вопросы.

Сделала ли она куклу? Или нет?
Сумела ли отнести в дом? Или нет?
Встретила ли своего менестреля? Или…


»» 09.11.15 10:30 ЦАРЬ ОСТРОВОВ. Столица мира

... подружит белый танец нас...

Встретила ли своего менестреля? Или…

Или. Если ты не увидела его, то как же я смогу его узнать, девочка, поцелованная моей родиной? Я не могу заглядывать в лицо каждому встреченному мной менестрелю и спрашивать, не знает ли он, не его ли напророчила мне дочь Санвы, с которой я встречаюсь где-то на границе сна и яви и места наших встреч не всегда бывают в нашем мире. Она из другого мира, моя пророчица. У нее другая жизнь и другие заботы, но когда мы встречаемся на пересечении звездного пути и преломляем этими встречами законы земного тяготения, мы становимся неразлучны, неделимы. Вихрем закружат редкие встречи, оставляя в душе каждой из нас долгую память, слова, что перебираешь бессонными ночами. Однажды я научу голубей разговаривать. Да-да, слышишь? Я обязательно научу голубей разговаривать и тогда они станут сновать из твоего мира в мой и приносить на своих разноцветных крыльях новости, которые ты можешь сказать только мне. А я тебе. И никто не будет знать, о чем говорили девочки, поцелованные Солнцем одной на двоих родины, склонив темноволосые головы к голубиной шее.
Слушаю. Я так внимательно тебя слушаю и все запоминаю. Каждое твое слово. Про любовь. Про страх. Я хмурюсь, потому что не понимаю. Я знаю, как нужно бояться, но совсем не понимаю, почему должна бояться за того, кого люблю. Это твой урок. Я храню их в плетеной коробочке и временами достаю на свет, перебираю. Некоторые откладываю, потому что усвоила, а другим нужно еще время. И тогда я аккуратно складываю все обратно и расставляю на места свечи, которые пахнут другой землей. Эти свечи ты привезла из своих скитаний и оставила мне. И я помогу тебе...
Улыбаюсь грустно. Я девочка, воспитанная магом. Но это не значит, что я умею творить чудеса. Чудеса случаются сами, когда очень сильно во что-то веришь. Ты веришь, что мы сидим на самой высокой гряде в пустыне, укрытой пологом самой темной ночи. Но наша родина никогда не уходит в тьму. А значит, мы просто верим в то, что пустыня умеет светиться тем, кто смотрит открытыми душами. Я тоже могу тебя чему-то научить, правда? Верь в то, что ты видишь, даже если этого на самом деле нет. А я сделаю для него куклу из расплавленного амирского песка. Через нее будут проходить лучи Санвы и у самой кромки рассвета она озарится акварельным малиновым светом - самым необыкновенным оттенком света в мире. Когда в следующий раз вы приедете сюда, не забудь заглянуть на полочку, которую загораживает уличный фонарь, висящий у самой двери. Она будет ждать вас там. А пока не выбрасывай мешочек, в котором хранился песок нашей родины. Пусть он всегда будет с тобой.
Молчишь? Ждешь, что я тебе отвечу? Ты знаешь... знаешь, что у меня тоже есть тайна и я еще никому ее не рассказывала. Нет, прости... Я пока самой себе ее не рассказала. Давай договоримся, когда в следующий раз ты придешь в эту пустыню ко мне, я тебе обязательно расскажу. Ведь это же так важно - знать, что нужно придти снова, что ты еще не все успел рассказать. Давай оставим на потом. Вдруг я все-таки встречу напророченного тобой менестреля и он окажется чем-то нужным и важным, а не просто прохожим в моей пестрой жизни. Согласна? Согласна. Сжимаешь мои пальцы, словно не хочешь отпускать. И я улыбаюсь. Тихо и грустно. Ты пахнешь нашими солнцами. как бы мне хотелось пахнуть также...
Наши пальцы расцепляются и вихрем закружит белый танец нас, разнося по разным сторонам жизни. Тебя туда, где ты будешь задаваться вопросами, меня туда, где я буду учить голубей разговаривать.

***
Если занавес поднят, я буду смеяться и петь

Их было полным полно на площади. Целый птичий рынок. Я оглядываюсь, пытаясь удержать равновесие, вынырнув из какого-то странного марева, чуть отшатываюсь назад, плюхнувшись на попу - ох, и больно же это! Я сегодня нарядилась в самый лучший свой наряд - мне недавно привезли отрез тяжелой белой ткани для кукол, которые заказывал Мурта. Но маленькие платья стояли колом, а рубашки были похожи на погребальные одежды, поэтому я сшила одно, но большое платье. Подол не прикрывал щиколотки - я использовала слишком много не для себя, а пышность юбки не совсем отвечала нормам приличий, но какие могут быть нормы и приличия на острове Греха? Здесь у меня больше всего работы, здесь кукольный театр выступает каждый вечер и собирает все больше и больше народу перед своими подмостками. Я болею ночами. Не сплю. У меня болит то, чего у меня нет. Все эти взгляды, все эти руки, так и норовящие до меня дотронуться. Зачем, зачем вам трогать кукольницу? Ее пальцы разрезаны нитями, ее руки натружены инструментами для работы по дереву, ее лицо выпачкано в краску и она забыла умыться перед тем, как выходить выступать. А когда отгорел фейерверк и перестала вертеться шутиха, вы расходитесь по своим домам, терпко пахнете сладостями и жареными орехами, то что было театром, становится чьим-то жильем. Рыночная площадь на Грехе никогда не успокаивается и за хлипкими стенами временных жилищ кипит и бурлит жизнь.
Голуби подбирались ко мне все ближе и ближе. Заинтересованно заглянули в сумку, переброшенную через плечо - я только что отнесла своих кукол и их потеря выбила меня из привычных рамок - полюбопытствовали, что у меня скрыто под алым бантом на запястье, забрались на колени.
- Ну и что мне с вами делать? - осведомилась я у двух самых нахальных птиц, совершенно не проявлявших никакого страха передо мной.
Мне никто не ответил. Я пока не научила голубей разговаривать. Пять дней после приезда на остров Греха я работала день и ночь. Пять дней я швыряла кукол в очаг и разбивала в кровь ладони. Я была слишком занята, чтобы есть и пить и теперь ноги не хотели меня держать. В отместку. Наверное, они не хотят со мной разговаривать, потому что я не принесла ничего им поесть. Эта мысль так расстроила меня, что впервые за долгое время захотелось плакать. И плакать не просто уронив лицо в ладони и слегка сотрясаясь плечами, а забившись подальше в темный угол и так безутешно, что Безбрежные воды станут горькими от соли. Крепкие руки подняли и поставили меня на ноги, придержав, когда я снова качнулась, участливый голос спросил, все ли со мной в порядке. Все, все, - кивнула я головой, отправляя подальше надоедливую заботу. Сизые птицы суетились у моих ног, легко поклевывали голые пальцы, привлекая к себе внимание, но я стояла, склонив голову набок, прикрыв глаза, и слушала...

... мне не быть для тебя ни волшебной звездой, ни богиней...

... слушала, как бушуют во мне волны шторма, захлестывая эмоциями, не соразмерными доносящейся до меня мелодии. Плачет скрипка. Кровоточит сердце. Мое сердце. Я болела ночами после толпы, не могла заснуть и вглядывалась в танцующие во тьме пылинки горящими глазами. Птицы окружили меня плотным кольцом, уселись на плечо и я сделала шаг вперед. Если собрать воедино всех моих глиняных кукол и разбить под моими ногами, то именно так будут ощущаться мои шаги - тонкой кожей по острым граням изуродованных лиц.
- Кыш! - прогоняю я птиц, чуть топнув ногой. - Уходите, вам тут не место. Вы сейчас не нужны.
Птичье море у ног заволновалось, загудело.
- Уходите! - шиплю я сквозь стиснутые зубы. - Вы мешаете мне слушать!
Я знала этих уличных музыкантов, что сейчас стояли, окаменев, перед скрипачом, который заставлял свою скрипку плакать настоящими слезами. Эта девушка любила веселые, задорные песни, но сейчас ее плечи опустились и в глазах притаилась грусть. Мне хотелось подойти еще ближе. И еще ближе. Из толпы оставленных позади птиц взлетел в воздух, громко хлопая крыльями, темный голубь и опустился на мое плечо. Я повернула голову, встретив искру в бусинке светлого глаза, подставила руку, в которую переступила птица. Под ногами больше не осталось осколков, вымощенная булыжником рыночная площадь холодила горящие ступни. В Амире ступни и ладони украшали рисунком из трав. Я давно не рисовала письмена на своем теле и почему-то вспомнила об этом именно сейчас. Вспомнила Амир.
Посадить птицу на плечо менестреля не такая уж и проблема. Не коснуться его пальцами было важнее. Я вспомнила. Вспомнила, что у меня есть благословение дочери Санвы, которое она передала мне, когда забирала мешочек с песком. Я отдаю его с птицей тому, кто заставил заплакать музыку и остановил бег времени среди самого равнодушного места в мире - рыночной площади острова рабов. И в ушах смолк гул шторма и все звуки в мире вдруг остановились.
Здравствуй, менестрель. Я услышала твою музыку и принесла тебе кусочек южного неба под сизым крылом. Послушай, вдруг он что-то расскажет тебе?

И следить, чтоб завистник в твой грим не подсыпал известки...

»» 12.11.15 22:11 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

- Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми. Ты один мне понравился между людьми. До тебя я была холодна и бледна. Я — с глубокого, тихого, тёмного дна.

Боль ударила резко и точно. Как будто с размаху пнули ногой в живот. Замер на секунды день, стали жесткими солнечные лучи, шум и гомон базара словно провалились под толщу воды. Руки - камень, ноги - камень, и лишь взгляд скользит неверяще, изучающе, царапая лицо: излом бровей, черные жгучие глаза, острые скулы и такой знакомый щетинистый подбородок. Пропади он пропадом... Пальцы заныли от желания дотронуться. У чужака лицо моего мужа. А я силюсь вдохнуть, с трудом проталкивая воздух в легкие, смаргивая пелену кровавой мути. Да бейся же ты, глупое...
Дивное ощущение - смотреть в до ужаса похожее лицо и натыкаться на чужой равнодушный взгляд. Привет, милый. Как живешь? Глаза себе хочется выцарапать, чтобы не смотрели, не узнавали. Знаешь, я так скучала. Знаешь, мне так тебя не хватало. Зачем ты ушел? Зачем оставил меня?
Я знала, что приходить на базар рискованно. Опасно почти так же, как и на Царе Островов, где в толпе там и сям мелькают спины охотников, ищущих порченных. Но тут, на Грехе, русалка не самая экзотическая зверушка, да и обстановка, опять же... Будто сам воздух сочится магией, и я от него совершенно пьяная. Хмельным весельем кружится голова. Эй, налейте мне еще глоточек.

Собственно, если у тебя тьма-тьмущая свободного времени, то просто необходимо иметь какое-то занятие, интерес, чтобы не так тоскливы казались дни и ночи вечности напролет. Топить моряков - оно, конечно, забавно, но успевает надоесть еще в первую сотню лет. А дальше хуже. Дальше, если не теплится в тебе огонек, жадный до жизни, то можно смело отправляться в Бездну. Все лучше, чем бесцельно прожигать бесценный дар.
Морские слезы отливают на солнце нежнейшим перламутром и мне нравится плести из них бусы, а потом относить на базар. В пестрой толпе я пропитываюсь эмоциями под завязку, чтобы потом опять уйти в море, до тех пор, пока снова не заскучаю по человеческим страстям. Таким обжигающим. Таким противоречивым. Таким... живым.
Юбку до пят и широкую просторную блузу я позаимствовала у зажиточной поселянки, просто сдернув с веревки сушащееся белье. Ей почти все равно, а мне приятно. Откуда же у меня взялась пастушья сумка-торба, уже и не вспомню. Ей не первый десяток лет.
День уже перевалил за половину и мой товар весь разошелся как горячие пирожки морозным утром, когда я и увидала его. А увидев, захотела утопить. Вот так просто и без всяких сожалений. Потому что сидеть у себя в Фанисе, нанизывать бусы и думать о том, что там, наверху, топчет землю точная копия моего почившего супруга - все равно, что собственноручно загонять иголки под ногти.

Это нечестно, слишком просто и банально. Но мне наплевать. Я выпускаю на свободу Зов. Тоненькие щупальца, словно слепые, тычутся наощупь, ищут, ползут. Сила сдавлена в узкий тонкий луч - нет намерения перетопить половину рынка - сконцентрирована, пульсирует в кулаке как огромное сердце, и от нее ломит руку. Сжимаю ладонь крепче. Наконец удавка обвивается на шее смертного, а ловушка захлопывается. Пойдем, - дергаю я за магический поводок, разворачиваясь и уходя, ведя за собой как на привязи незнакомца.
- Нет, помедли. Сейчас загорится для нас молодая луна. Вот — ты видишь? Зажглась! Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой? Здесь. И здесь. Так. И здесь... Ах, как сладко с тобой! - тихонько напеваю я, сидя на высоком уступе, наблюдая как тяжело ворочаются внизу мокрые бока моря. Как вздымается и снова мягко опадает на волне тело утонувшего.
_________________

Мужчины не плачут, кто-то сказал мне эти слова, а я - поверил. Все мы верим, когда говорят искренне, глядя в глаза и проникая в душу. Особенно, когда совсем дети. Ну и, вырастая, конечно, тоже - ребенок внутри все так же правит нами, что ни говори. И путь внешне я мужчина, и слез нет, в душе моей живет тот, кто умеет отдавать и слушать. Именно он трогает струны скрипки смычком, заставляя ее извергать эти раненные, плаксивые звуки, которые режут сердце. Показывает то, что у меня внутри, толпе.
Ненавижу его за это и люблю, потому что иначе просто раздыдался бы здесь, как идиот. Потому, что боль внутри тянется наружу, словно цветок к солнцу, и без музыки ее не удержать. Не вылить в форму без слез и стенаний, покачиваясь, чтобы не разрывало пополам, словно полоумный.
За меня плачет скрипка. Тяжко, надрывно, захлебываясь и стеная. Пугая случайных прохожих и детей на площади. Живое горе, обретшее форму, оно такое. Не считается с теми, кто его слышит и видит, побуждая бежать, чтобы не заразиться, словно болезнью.
А ведь я мог быть счастлив. Мог. Даже был, незатейливо и просто. В месте, где ждала меня маленькая гордая амирянка с большими глазами и тысячью косичек. Зачем ты поехала за мной, Карима? Зачем... А ты, О'Шьен, мог бы приберечь свою жестокость для меня. Забирать ее было не обязательно.
Судьба. Жестокое слово.
Скрипка плачет. Знает, что у меня в душе и жалеет меня на свой лад. А я - один. Теперь один.  Приемного отца - свой дом и семья, а больше меня теперь никто не ждет. Больше никто. Поэтому вознеси мой плачь к небу, скрипка. Пусть его усышит Н'Габах, и, быть может, прольет слезы мои дождем, если уж глаза пусты. Как Амир, чье небо летом знает только солнце.
Все это говорит за меня музыка, скрипка. Я знал, что в ней живет целый мир, но раньше извлекал только звуки радости. Теперь же боль и гнев стихают, постепенно сменяясь тихой печалью. Музыка это дар? Наверняка так. Как и обещают струны - она дает освобождение. Забирает изнутри то, что хотелось бы скрыть. Обещает, что все пройдет.
Все пройдет?
Все пройдет.
Только я буду помнить.
Обрываю мелодию на нежной тонкой ноте, захоронив в сердце. Вряд ли буду играть ее вновь. Некоторые вещи - как лебединая песня, только на один раз. Толпа вокруг рукоплещет. Раньше я бы обрадовался, но теперь измучан и пуст внутри.
Вокруг крылья внезапно появившихся птиц, как морские волны. Голуби, крысы больших и малых городов. Сизые, тонкие, легкие, с золотисто-красными глазами. Птицы - всегда обещание. И когда их ворох - белопенный, с сизыми отливами - рассеивается, мой взгляд останавливается на ней. В белом. Почему только на ней, а не на ком либо еще в сплошном потоке людей?
В татуировке на груди колет, будто удар в сердце. Больно. Это знак, или отзвук амирской мечты? Не знаю. Уже ничего не знаю. А хочу ли знать?
Хочу.
Хочу - понимаю нежданно.
Потому что все в жизни не случайно. И девушка с глазами ребенка - с той бездной, что снилась мне в далеких кошмарах детства - на которой остановился мой взгляд, тоже. Бездна... воспоминание неожиданное и зыбкое, как туман. Не уверен даже, что не выдумка. Может просто моя фантазия или бред. А скорее - испуг ребенка, которому рассказывали страшные сказки. Все не может быть так, как мне снилось. Потому что это - лишь сны. А не реальность. Реальность она... другая.
Говорят, что все в жизни предопределено и все мы покорны судьбе вне зависимости от своих поступков. Глупость, правда? В жизни все подчинено логике и только ей. Тогда почему шаги мои сейчас направлены в сторону фигуры в белом? 
Она смотрит на меня горящими глазами в упор. Выжигает в душе только ей видные линии.
Я никогда не видел таких. Никогда.
Таких, от которых в голове будто стучат молоточки.
Тук-тук-тук - на каждый удар сердца. Забавная какофония. Словно со мной и не со мной одновременно.
Под ногами хрупает. Смотрю вниз и с удивлением поднимаю небольшой, можно даже сказать крохотный мешочек, туго набитый каким-то сыпучим содержимым. Но узнать, что внутри я могу и позднее. Сейчас более важно не упустить незнакомку, потому что женщины ветрены - чуть отвернешься, и ее не будет, так всегда.
Подхожу близко, протягивая руку, и тут же одергиваю, когда между нами с треском пробегает статическое электричество, кусая кончики пальцев. Она же отскакивает, не отрывая взгляда. Только один человек... или не очень... был в моем окружении, с которым мы реагировали друг на друга так же. Но время его поглотило. Время и расстояние. До сих пор гадаю, был ли я ему другом и был ли он - другом мне. Но он определенно не был девочкой с растрепанными косами, что стоит сейчас передо мной.
- Я Эймер. А кто ты?
_________________

- Что прикажете делать с куклой, госпожа? – спрашивает служанка, подавшая мне плащ и маску.
- Отправь в палаццо, - отдаю распоряжение, поправляя металлическую пластину.
Мимолетный взгляд на игрушку: аккуратное бледное личико в обрамлении темных локонов, алеющая линия губ и немигающие голубые глаза. Пожалуй, она все же красива. Настолько, насколько допустимо для вещи. Но ей никогда не стать на одну ступеньку с живыми, настоящими, даже если с помощью магии в фарфоровую келью насильно заключат душу, тем самым создав нечто одержимое, что не может служить забавой, лишь быть неуправляемой мерзостью, которой мой дар не причинит боли. Кукла не сможет служить никаким целям, а значит, не имеет практической ценности.
«Механики, которые потеряли конечности, придумали одну технику. Именно поэтому я говорил о маге. Можно сделать конечность, которая была бы, словно родная. Я только не смогу привязать ее к человеку, а маг – может», - об этом хочется поведать отцу, несмотря на необходимость присутствия столь гадкого составляющего уравнения как маг. Слишком опасно, непредсказуемо, едва ли позволительно в условиях, мягко говоря, обоюдной неприязни. В соответствии с воспитанием мир на белое и черное я делю, взяв за константы семью и магов. И злом представляю их, одним своим существованием угрожающих клану Выживших.
В своих мыслях медленно иду через зелень парка, манящую в свой лабиринт, предлагая сотни путей и не меньше живописных пейзажей, так и просящихся пролиться красками на полотно умелого художника. На широкой аллее, ведущей от центральных ворот вглубь Гнезда, встречаю воина из числа тех, что лично отобраны магистром теней, чтобы, патрулируя по всему периметру высоких каменных стен, охранять покой клана в целом и мою беспечность в частности. Они везде, что настолько привычно, что прошла бы мимо, если бы нечто необъяснимое не заставило задержаться на загорелом лице, изучая его черты. Память удивительная шкатулка, хранящая в себе запечатленные картины, калейдоскоп ароматов и эхо звуков, сшивая их нитками собственных ощущений. В ящичке прошлого есть эти карие глаза рядом с именами Рэй и Рия.
В открытом шатре посреди поляны граничащей с блюдцем водоема я нахожу отца. Он по обыкновению занимает удобное глубокое кресло и переставляет на доске резные шахматные фигурки из кости дракона. Для Леонардо мир давно превратился в затянувшуюся партию, в которой он привычно жертвует пешками. Одарив коротким взглядом, отец жестом предлагает присесть напротив и возвращается к игре.
- Я была у нашего гостя из Амира, - начинаю, зная, что, несмотря на отсутствие зрительного контакта, магистр внимательно слушает меня. – Механик кажется мне не совсем обычным, словно бы есть в нем что-то…, - осекаюсь, не могу подобрать нужных слов, лаконично и точно описывающих хаос соображений.
- Продолжай, сокровище мое, - просит родитель, переставляя черного ферзя, тем самым объявляя шах белым, - поэтому ты решила еще раз увидеться с ним и, согласно заверениям Азулы, сломала заводную куклу, дабы иметь причину?
Киваю головой, потому как отпираться смысла нет. Разве что на дне остается осадок горечи от того, что нянька в своем желании оберегать вверенное ей дитя переступает рамки разумного, спеша обо всем сию же минуту доложить магистру теней. Но даже это сейчас не в силах увести от сути беседы. Глядя на доску, передвигаю коня, сменив им напавшую на белого правителя фигуру, и продолжаю говорить.
- Отец, он говорил о возможности создания механических частей тела взамен недостающих, - две лазури встречаются, читая друг друга. – Только это невозможно без участия мага.
Возникает пауза в несколько минут. Тишину заполняют стрекот кузнечиков и пение птиц, которые вьют гнезда в зарослях парка, радуя своими чарующими голосами музыкальный слух старейшины. Он обдумывает мои слова, вновь изучая расстановку драконьих фигур. Перемещать ни одну из оставшихся не спешит, как обычно разыгрывая в своей голове несколько вариантов развития событий.
- Я подумала, что это…
- Верно подумала, - он соглашается с теплом и нежностью. – Узнай все до мельчайших деталей и вероятных рисков, а после я познакомлю тебя кое с кем, для кого предложение механика может быть более чем интересным.
- Но ведь маг, - осторожно напоминаю я, делая акцент на недопустимости присутствия мерзости, питающейся силой из бездны.
- Все меняется и все течет, сокровище мое, - подвинув ладью, занимая ей пустую клетку, родитель снова объявляет шах, что привлекло внимание в игре, - не трудись, властитель умер. Что касается нашего разговора, то пусть это станет твоим важным поручением, раз уж вышивание золотых роз столь ненавистно.
В груди вспыхивает огонек счастья. Как мало порой нужно, достаточно одной искры для четкого осознания, что можешь принести пользу своей семье. Не тратя время на канву и сотни крестиков из ниток, не ища в себе несуществующий талант к изобразительному искусству, а занимаясь настоящим, нужным.
Вечер уходит на размышления, оценку известного и вопросы, которые непременно должны быть озвучены, чтобы избежать неприятных сюрпризов. А ночь приносит странный словно вырвавшийся из оков подсознания сон.
Я вижу в лучах солнца среди сладко пахнущих полевых цветов двух девочек. Легко узнаю себя и ту, которая должна прислуживать маленькой принцессе с короной в виде венка. Темноволосая амирянка не желает выступать в роли служанки, нарвав ромашек и клевера, она объявляет, что тоже сплетет диадему, создав для себя атрибут власти, чтобы мы стали равными. Да только этому не бывать, не позволю, потому что я дочь магистра теней, ее хозяйка, а Рия подарок с невольничьего рынка, рабыня.
- Извинись, - прокатывается возмущенный детский голос, требуя признать, что я выше ее…
Разрывая связь с миром сновидений, резко открываю глаза, видя перед собой смазанные сумерками очертания своей спальни. За окном дребезжит рассветное марево, робко расцвечивая небо алым. Утро еще только задается, но все равно встаю с постели, накинув шелковый халат и подхожу к зеркалу, глядя на свое отражение. С каждой минутой солнце подбирается все ближе к горизонту, делая краски ярче, а линии отчетливее.
Шкатулка воспоминаний хранит этот сон, воскрешая события прошлого. Ее голос, нежелание извиняться, моя жажда заставить, причинив рабыне боль. А дальше провал, темнота, пустота или даже вакуум. Я помню только привкус крови, слабость и взволнованного отца у моей постели.
- Папочка, а где Рия?
- Она больше не придет.
Пожалуй, все более чем прозрачно. Я то, что течет в моих венах, что делает частью клана Выживших. Себя нужно принимать вместе со своими внутренними демонами. Однако ядом расползается страх, отравляя разум мыслью, что, утратив контроль, могу причинить вред семье, ведь сила самодостаточна, у нее нет родства.
Сложно сказать, сколько проходит времени прежде, чем дверь с тихим скрипом приоткрывается. Нянька вместе с подносом фруктов тихо заходит в комнату, заставая меня на том же месте, смотрящей в глаза своему отражению. Серебряное блюдо Азула оставляет на столе, а сама спешит ко мне, не замечая настроения, попросту не чувствуя урагана эмоций вокруг.
- Доброе утро, госпожа, - губы полукровки изгибаются в улыбке. – Магистр рано отправился в доки, он просил передать, чтобы вы завтракали без него и…
-… и шла к механику, - заканчиваю ее фразу. – Помню, готовь платье.
- Госпожа, скушайте хотя бы персик, - заботливо воркует она.
- Платье, живо! – вырывается резко, на выдохе.
Служанка вздрагивает, эмоции прокатываются немой волной непонимания. Азула не решается спорить, выполняет требования, затягивая корсет, поправляя кружево в вырезе каре и рукава-фонарики. Остается надеть накидку, завязать шелковые ленты маски и выйти из дома. В утренней прохладе легче дышать и приводить мысли в порядок, настраиваясь на встречу с Эймером. Ему предстоит много говорить, а мне – много слушать, вникать и разбираться, не пропуская ни одной мелочи.
Одна дорожка вновь сменяет другу, уже по привычному маршруту ведет мимо ленточного змееподобного дракона в фонтане и по деревянному мостику через искусственный водоем с прозрачной водой, в которой плавают юркие золотые рыбки. В обычные дни я непременно перегнулась бы через перила, чтобы полюбоваться ими, однако сегодня прохожу мимо. Слишком много мыслей в голове и совсем мало времени, чтобы предстать перед механиком невозмутимой хозяйкой острова.
- Маргарита, - слышу за спиной знакомый голос.
Обернувшись, в солнечных лучах вижу высокую фигуру в черном плаще и маске. Пусть лицо и скрыто за металлической пластиной, однако не узнать невозможно. За время проведенное в путешествии в амирскую сказку для сердца стало привычным настраиваться на его частоту, искать в шумной толпе, пытаться прочитать эмоции.
Нет нужды спрашивать брата о том, куда держит путь. Убегая вперед проворная змейка с чешуйками мощеных камней бежит к отведенному для механика дому. Наверняка будущего магистра ведут дела, обсуждение проекта, ради которого был приглашен южный умелец. Судя по чертежам на рабочем столе Эймера речь шла о судах, находящихся в личной гавани, тех самых, которые отправился осматривать Леонардо. Похоже, круг замкнулся.
- Доброе утро, Эззелин, - улыбку, вспыхнувшую при виде перстня с васильковым сапфиром, гасят данное отцу обещание и воскрешенные события, связанные с перевертышем и пробуждением в тайном саду. – Извини, что не поблагодарила тебя как должно за заботу и спасение от гнева отца.
- Не стоит, сестра, - отвечает, не спеша шагая рядом со мной, несмотря на неумелую попытку скрыть бушующую стихию, чувствуя мое настроение. – Тебя все еще печалит этот инцидент?
- Я… нет…, -, останавливаюсь, поднимая голову, чтобы изумруды встретились с лазуритами. – Эззелин, ты когда-нибудь боялся себя, своих способностей, того, что с их помощью можешь?
_________________

Самое яркое и единственное воспоминание из детства, которое у меня есть и которое я храню так глубоко в душе, что и сама не всегда могу дотянуться – как я стою на четвереньках на мелководье. Мерно несет свои воды река, то глубокими омутами обрываясь у самого берега, то словно выталкивая из себя что-то, резким вдохом поднимаясь к краю неба. Бьются у самой поверхности зеркальной глади серебристые тела в мелкую крапинку – я стою не дыша, чтобы не спугнуть, не нарушить хрупкий баланс таинства жизни. Косы черные плавают в воде, не тонут, пушатся кончиками, на тонкие нити распадаются в потоке земных слез. Меня окружают порхающими бабочками подводного мира мириады рыб, покатыми лбами рассекают чернильные разводы моих волос, а я завороженно слежу за каждым их движением, упираясь руками в скользкие камни.
- Суламифь! – зовет меня грубоватый женский голос. – Иди домой сейчас же, хватит полоскаться в ледяной воде!
Сутолока рыбьих спин волнуется не из-за строгости в тембре ее голоса. Они спешат по своим делам, взмахивая крыльями плавников, с неожиданной силой толкая вперед гладкие свои тела. Я замерзаю, и губы мои синеют, но не двигаюсь с места. Не могу потревожить изначальный ход вещей, не могу вмешаться в то, что было придумано задолго до моего рождения. В начинающемся онемении, в судороге пальцев обосновывается, свивается застывшей кровью открывающаяся мне тайна. Я в замедлившемся биении сердца, в прерывистой нити затухающего пульса сохраню ее. Это единственная вещь, связывающая меня с пониманием того, что и у меня когда-то было прошлое. И в этом прошлом резкими движениями растирали мое озябшее тело женские руки, голосом с хрипотцой, который не затянет песню, не выдержат связки, с тревогой распекая неразумное дитя. Я храню эти всполохи так глубоко, что не дотягиваюсь сама, чтобы никто, ни одна живая душа не посмела забрать у меня последнее – чувство, как вместе с забегавшими по телу острыми иглами, возвращается радость жизни. Последняя радость. Но скорее всего, это просто сон, приходящий на смену тем другим, когда они пресыщаются мной.
Я стою не дыша. И в ушах гулкими ударами крови отражается эхо раздавшегося в разом повисшей от пойманного взгляда тишине треска. Сделанный назад шаг не разорвал прочность паутинных нитей, сотканных из давно отзвучавшей музыки, камнем придавившей мое сердце. Я слышу сердце каждого голубя, превратившего эту площадь в волнующееся сизое море, каждой трепетной птицы, готовой укрыть меня вихрем взметнувшихся тугих тел. И стоит только закрыть глаза, я знаю, что увижу. Сотни серебристых тел в мелкую крапинку, выбросившихся на каменистый берег с редкими островками прошлогодней травы.
Жизнь, которую я помню, научила меня пятиться и бежать без оглядки. Это не я застываю на месте, с покорностью дожидаясь, когда он ко мне подойдет. Не я отказываюсь закрыть глаза, спрятавшись в спасительной темноте, что качает меня в сатиновом своем гамаке – я знаю, что сулит мне темнота, просочившаяся в мои вены, доверяю ей, слепым котенком утыкаюсь в ее грудь, отравленным давясь молоком. Темнота окружает меня, как призрачная стража высокую темную башню – не удержит туманными своими руками, а все равно не пробиться. Дыбом. Дыбом встают волосы на затылке, а я не перестаю следить за ним, не замечая, как внезапно подкрадывается онемение из моего детства. Из того детства, что храню глубоко внутри себя, укрываю от полосующей меня темноты, берегу и лелею последнюю нить, связующую меня с миром живых, из того детства, что накатывает спасительным забытьем, когда кажется, что больше не смогу, не выдержу, не вынесу, не вылью с кровью, хлещущей горлом.
Я играю чужую роль в этом мире. Притворяюсь и никогда не снимаю маску. И никто ни разу еще не догадался, что под странной излучиной иномирной улыбки кукловода застыло фарфоровое лицо с трещинами на щеках. Лицо куклы, возомнившей себя живой. С треском статического электричества на куски разлетается моя маска, гипсовой пылью осыпавшись к его ногам. Не протягивай руки к чужой игрушке. На моих ладонях раны запеклись едва заметными шрамами – через них настоящий кукловод дергал за ниточки, привязанные к моему телу, заставляя меня плясать на углях. Стынет в пуговицах моих глаз мелководье, выходящее из берегов, рвется привязанная к паутинным нитям кукла, обожженная изнутри. Рвется и бьется, перепуганная стуком собственного сердца. Потому что куклам не положено его иметь, не позволено измерять коленями мелководье, жить и тянуться пальцами, чтобы проскочивший вновь электрический разряд в глазах поселил вопрос. Я живая?
- Я живая… - вслед за нервными окончаниями выдыхаю потрясенно, и птицы взметнулись в небо, задев крылом мое лицо.

»» 13.11.15 19:15 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________

за рынком утёс.
Ты подобно безбрежным водам дочь О’Шьена. Я назвал бы тебя Царицей морской, если бы были наравне с людьми у нас их титулы . Столь прекрасна была в тот момент, завораживала, волновала и пугала смертного мужа, что вела за собой. Я чувствовал его страх на глубине сознания, видел как твоя воля, сила, заставляли его покориться тебе, твоей власти. Люди увидели бы варварство, жестокость в его смерти, но я вижу другое. Ты одарила его смертью от твоей руки. Ты позволила человеку стать ближе к Гайе, ступить на тропу перерождения.Он родился с водой и в воде умер.

Я слышал поверхностно её ярость и боль, что клубились в ней. Там на рынке, среди множества людей и других существ чувства словно кричали они по сравнению с другими. Я пошёл за тобой из-за интереса. Ведь не каждый день на суше встречаешь русалку. Позволяю себе дотянуться к ней, как можем только мы, дети О'Шьена, показать, что я тут. Вздрагивает, словно испуганный анемон на рифе. Так и хочется спросить " Как давно ты среди людей, что не чувствуешь сородича? И почему на сердце ты носишь такой груз? Почему не ввернулась к семье за утешением? Там, на одичалых острова, гребнем волосы тебе бы расчёсывали, оплакивая с тобой твою боль, пока в сердце не останется ничего кроме беззаботной бессмертной жизни русалки и зова безбрежных вод. "

- Здравствуй, рыбка золотая, с миром я
- Знаю, не зови меня так.
- Хорошо не буду, скажешь, тогда как? – подсаживаюсь рядом на уступ.
- Амфитрида. А ты?
- Колдер. Позволь тело человека, как и его жизнь заберут воды?

Лишь кивнула.
И вода, словно любовница обняла мёртвое тело, прижала к себе в последний путь и унесла его на дно.
- Что ты хочешь? Зачем ты тут?
- Просто так. Там на рынке, почувствовал, что тебе нужен друг. Ты не веришь? – раскрываю ладонь. – Вот моя рука, если хочешь, смотри. Мне скрывать от тебя нет нужды что-то скрывать. Увидишь и почувствуешь сама, если осмелишься...

»» 10.06.16 20:31 Обсуждение текущего сюжета игры Забытый мир
_________________