Сборник рассказов о Великой войне

 » Подарок из тыла

Вдохновила меня очередная тема Женских штучек на рассказ. Прямо в голову вложила сюжет. Но захотелось мне его не сжимать рамками, а пустить его в слова и строки, так как он шел... Потому вот он, очередной рассказ в сборник.

Подарок из тыла

В горести любой знай, что я с тобой,
К твоему склоняюсь изголовью.
Отправляясь в бой, знай, что я с тобой,
Чтоб хранить тебя своей любовью.

Автор неизвестен. Взято из романа "Родом из Зауралья"

«Здравствуйте, товарищ боец! Пишут вам Антонина Васильевна Муромцева и Милочка Муромцева. Мы с большой радостью шлем вам горячий привет из города Владимира. А вместе с ним наши скромные подарки. Надеемся, что посылка наша все же успеет в канун праздника – Дня Красной Армии и Флота. Бей, товарищ, врага без устали! Бей, чтобы поскорее фашисты ушли с нашей родной земли!»

Посылка была маленькая, а подарки действительно скромные – мешочек махорки, который Женька сразу же отдал в свою роту, кисет, передаренный сержанту Даниленко, холщовый мешок с сушенными дольками яблок – настоящим лакомством, которые рота съела за один вечер, наслаждаясь полузабытым вкусом ароматных плодов. А еще были странные рукавицы – трехпалые (Женька такие впервые видел), шерстяные носки и длинный шарф в полоску. Странные были эти полоски: одна темно-серая из грубой и колючей шерсти, другая – из белой и мягкой, так напоминающей мамин платок. Мама называла его почему-то «симбирским», очень любила его, ведь он так отменно сочетался с ее зимним пальто с каракулевым воротником.

Женька часто гладил эти мягкие полоски и вспоминал родной город на берегу Оки, игры на высоком яре, небольшую школу, закончив которую он поступил в военное училище, а после и сюда, на фронт. И имя Милочка тоже показалось ему таким родным. «Милочка», шептал он, а в голове возникали две «баранки» с белыми бантами и носочки сестры Людочки.

«Здравствуйте, уважаемые Антонина Васильевна и Милочка. Пишет вам младший лейтенант Показухин Е.А. с большой благодарностью за ваши подарки. Ночи февральские очень студеные, совсем по-нашему, по-русски, но я не мерзну, и все - благодаря вашим искусным рукам, вашей заботе…»

Писал при скудном свете самодельной лампы из гильзы Женька ответное письмо во Владимир. А сам представлял, что пишет не незнакомым ему женщине и ее дочери Милочке, а своей матери и сестре, о которых ничего не знал с осени 1941 года, когда их эшелон попал под налет немецкой авиации на одной из станций. И незаметно для себя вдруг скользнул из сухости вежливых строчек в совершенно иной тон.
«…я стою над десятками людей, многие из которых и старше, и опытнее меня. Иногда даже ловлю себя на том, что к приказу так и хочется прибавить «Пожалуйста» помимо воли. Странное дело – командовать тем, кто годится тебе в отцы по возрасту…»
«Страшно подняться в атаку, под пули. Но еще страшнее мне не подняться, испугаться бить врага в полную силу, как должен. Потому что там, за моей спиной – вы. И от меня зависит, продвинется ли враг еще ближе к вам или нет…»

Ответное письмо догнало Женьку на удивление быстро. Он его совсем не ждал. И признаться, чуть расстроился, когда прочитал имя адресата: «Милочка Муромцева». Не мама, не отец…
«Здравствуйте, товарищ младший лейтненант Показухин Е. А. Мы были очень рады получить ваше письмо с фронта. И очень рады, что наши подарки согревают вас…»
И Женьке вдруг стало не так одиноко, как было раньше. И не так страшно, что он остался один среди этих снежных просторов зимы, среди множества незнакомых и в то же время знакомых ему людей, которых он даже иногда побаивался, их прожитых лет, их беззлобных шуток, их грубых слов и споров. «Я в вас верю, как верю в нашу победу над врагом», писала ему далекая девочка Милочка своим аккуратным округлым почерком.
И он начинал верить в себя сам: уже не краснел, когда шутили над его манерой повязывать шарф глубоко под шинель, пряча свое слабое горло («Ишь ты, прям как франт в кине!»), не отводил взгляд в сторону, отдавая приказы. И уже не боялся так, как прежде, когда приходилось переваливаться через заснеженный край окопа и пытаться бежать к позициям врага, проваливаясь по колено в снег, наметенный за ночь заботливой рукой зимы.

Зима плавно сменилась весной, с ее сыростью в окопах и грязью разбитых дорог. Холода отступили прочь, уступая место солнечному теплу. Но Женька по-прежнему заботливо сворачивал перед тем, как улечься на отдых, полосатый шарф в аккуратный квадрат. Он всегда клал его под голову, засыпая, и мягкость уже грязно-белой шерсти, которая так заботливо касалась его щеки, заставляла забыть о том, где он спит и когда ляжет снова отдыхать.

«…дорогая Милочка, у меня недавно случилось маленькое горе. Моя рота встала на санобработку, и я поспешил привести свои вещи в порядок, пользуясь тем, что можно достать горячей воды и мыла. Увы, после стирки и просушки я обнаружил, что шарф уже не так широк и длинен, как ранее. Ума не приложу, как поправить это. Что скажет на это Антонина Васильевна? Надеюсь на ее совет…»
Правда, умолчал, не желая тревожить, что шарф был испачкан кровью, когда Женька был ранен в один из первых апрельских дней в шею, подняв роту в атаку. «Конец», подумал Женька, когда обожгло с левой стороны, сразу же над краем шарфа. Но продолжал бежать, крича в голос, подгоняя зазевавшихся новичков, показывая пример тем, кто заробел идти по пули, летящие навстречу через поле, хлипкое и скользкое от жидкой грязи. Пуля тогда скользнула по касательной, как выяснилось позднее, чиркнула по коже, оставляя маленькую рану. Но шарф был испорчен – кровь пропитала его почти насквозь в тех местах, что были прямо под раной.
- Жалко, - сказал без иронии в голосе сержант Даниленко, глядя на то, с каким огорчением смотрит на окровавленный шарф командир, пока тому аккуратно бинтует шею фельдшер. – Хорошая вещица была. Дельная! Надо бы девочкам в санбат отдать, товарищ младший лейтенант, может, что придумают.

«…Женя, не переживайте, что так случилось с шарфом. Мама говорит, что дело уже ничем не выправить, все дело в шерсти. Но мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем, Женя! Я поеду летом за город на работу и попробую найти шерсти, как в прошлый раз. И у вас снова будет шарф к следующей зиме, Женя, обещаю вам. А вы обещайте мне, что непременно наденете его следующей зимой! Обещайте, что сбережете себя!...»
Летом узкий и короткий шарф совсем прохудился на одной из некогда белых полосок из тонкой шерсти, а сами эти полоски стали не такими мягкими, как обычно. Женя уже не клал шарф под щеку, укладываясь спать. Но и расстаться с ним не мог - хранил его в вещмешке, перевозя с собой с места на место.

Письма из Владимира шли часто. Невидимая нить, соединившая зимой, незнакомых и таких далеких друг от друга людей, не прерывалась ни на месяц, и Женька с таким нетерпением их ждал, что удивлялся порой сам себе. Привычный округлый почерк наполнял его каким-то странным теплом, вселял в него уверенность, что с ним ничего не случится, даже в самом аду непрерывного огня и разрывов.
Особенно горячее стало в груди, когда в начале сентября вместе с письмом пришла чуть гнутая по краям карточка. Худенькая невысокая девушка, сидящая на стуле под широкими лапами комнатной пальмы. Остренький, чуть вздернутый носик. Идеальный овал лица под светлой лентой на темных волосах, свободно падающих на плечи. Платье с маленьким воротничком-стойкой и тонкими светлыми манжетами на рукавах. И большие громоздкие ботинки, явно не по размеру, которые девушка безуспешно пыталась укрыть от фотографа, скрестив ноги в лодыжках и пряча их куда-то под стул.
Милочка Муромцева. Не школьница и пионерка, как Женька отчего-то решил по первым письмам, а юная девушка, которая в 1942 году сдала экзамены на аттестат.

«…Простите меня, Женя, что решилась вам выслать карточку. Просто подумала, что вам бы хотелось взглянуть на адресата ваших писем. Снято этим летом, сразу же после выпуска. Я в этом году получила школьный аттестат, Женя, я не писала вам, кажется, об этом. Теперь работаю на швейной фабрике. Шьем много – и обмундирование, и белые халаты, и даже простыни для госпиталей. «Все для фронта» – девиз тыла, и мы с гордостью выполняем его!»
И только в конце письма шли размытые чернильные строчки. Так больно ударившие Женьку чужой болью, скрытой за отстраненными словами: «Пришла похоронка на папу. Погиб 7 июля 1942 под деревней Авдеевка близ города Жиздры. А я даже не знала, что есть такой город, Женя. Теперь нашла его на карте, эту точку… Я прошу вас, Женя – берегите себя. Берегите себя, Женя!»

Женька долго не знал, что писать в ответ. Тяжело порой находить слова в таком случае. Да и какие слова смогут унять боль потери, заменить человека, которого уже не вернуть? Вместо этого впервые написал о том, что до сих пор не получил ни единой весточки от своих. Ни от матери, которая выехала в эвакуацию с маленькой дочкой, ни от отца, который летом прошлого года был в командировке в Харькове. Все пропали осенью 1941 года, словно в воду канули. И думать о том, что могло случиться с ними, было страшно. Хотя Женька все слал и слал запросы на установление любых сведений о его родных, да только все безуспешно.
«Женя, милый Женя», пришел ответ из Владимира, заставивший его тогда впервые за долгие месяцы почувствовать какой-то странный комок в горле. «Вы не одни на белом свете сейчас, пока нет никаких вестей о ваших родных. И я, и мама очень полюбили вас по вашим письмам. И пусть мы незнакомы лично – вы для нас самый родной и самый дорогой человек. Вы для меня самый-самый, Женечка!»

Под Новый 1943 год в полк, где служил Женя, пришла посылка. С подарками из Владимира – полотенцем и бритвенным набором, мешочком засушенных ягод шиповника и обещанным шарфом. На этот раз короче предыдущего, но полосы белой мягкой шерсти были шире, чем у прежнего, приводя его в какой-то странный восторг от подарка.
«Зачем вы так потратились, дорогие мои?» спрашивал он их в ответном письме, смущаясь от того, что ничем не может их одарить в ответ. И испытывая невероятное желание в новогоднюю ночь попасть во Владимир, в маленький домик на окраине города с зеленой калиткой, как описала его Милочка. В комнату с занавесками в красные маки, к елке, наряженной бумажными самодельными игрушками и обманками из оберток от давно уже съеденных конфет. Увидеть Милочку не такую наивно-строгую, как на черно-белой фотокарточке, наконец-то увидеть ее улыбку, которую он так часто представлял себе в своих фантазиях. Но только закрывал глаза, прижимаясь щекой к мягкой шерсти шарфа, и проваливался в сон без сновидений, как это обычно бывает при усталости.

«Что случилось, Женя? Отчего вы молчите? Не молчите, напишите хотя бы пару строк, пусть даже нет ни одной свободной минуты для этого. Пара строк, чтобы не разрывалось сердце мамы… и мое…» «Женя, напишите хотя бы пару строк. Или если что-то с вами случилось, что-то даже страшное, все равно напишите! Вы же знаете, мы всегда поможем… примем… любого». И в последних письмах горькие вопросы: «Женя, отчего ты молчишь?! Женя…!»

Из Владимира приходили и приходили письма-треугольники, полные тревоги, со строками, размытыми кое-где из-за слез. С каждым новым письмом эта тревога разрасталась, превращаясь в панику, а строчки путались, наезжали друг на друга. Они летели через заснеженные просторы, а после через черные длинные полосы дорог на фоне едва наполняющихся первой зеленью лугов, через желтое золото полей и снова через белое полотно зимы…
Они летели через длинные недели и месяцы, через расстояния, которые только множились с каждым продвижением армии на запад. Упрямые, они не хотели сдаваться и по-прежнему пытались найти адресата, который так и не получал их. Иногда они пропадали при пересылке, иногда возвращались обратно во Владимир, в руки изрядно похудевшей и как-то погасшей от горя девушке, роняющей слезы на ровные строчки швов, которые выводила швейная машинка. Но Мила все равно садилась за стол, возвращаясь домой после смены на фабрике, и писала в никуда.

«Нет, не может быть, что так случилось! Не может быть, что тебя поглотила война, это прожорливое чудовище, взявшее жертву из каждой семьи нашей страны! Я не могу тебя отдать ему, этому чудовищу… только не тебя!», - писала девушка, поправляя на запястье белую толстую нить, которую намотала себе из тонкой пряжи. Часть нитей, что были вплетены в незамысловатый узор при вязании полосатого шарфа.
Целый платок ушел на этот моток. Платок, который она выменяла на свои туфли. Из тонкой кожи, на низком, но таком красивом каблучке. Эти туфли купил ей отец, когда ездил в Москву осенью 1940 года. Как подарок к выпускному через два года. Ее первые «взрослые» туфли, о которых она мечтала. И которые без раздумий выменяла на рынке на белое пушистое чудо, ведь ей так хотелось связать Жене шарф! А оставшуюся шерсть купила на те скромные накопления, что удалось собрать за несколько месяцев, старательно складывая каждый рубль, полученный за тяжелый монотонный труд швеи.

- Мила! – тронула как-то старшая смены девушку за плечо, пытаясь перекричать шум швейных машинок. – Беги скорее домой, я доделаю за тебя! Говорят, к тебе от матери прибежали! Срочно нужно идти!
Мама, кольнуло в сердце тут же, и Милочка сорвалась с места тут же, белая от испуга. Мама была последней из тех дорогих сердцу людей, что остались с ней. И потерять маму… Потому и бежала изо всех сил до самого дома, стараясь не поскользнуться на льду раскатанной грузовиками улицы.
Но Антонина Васильевна была не в постели, как думала увидеть мать Милочка, а суетилась возле стола, накрытого парадной бархатной скатертью, ставя тарелки и раскладывая вилки. Резко обернулась на стук входной двери, и Мила поразилась, каким счастьем светилось лицо матери. А потом заметила краем глаза светлое пятно на вешалке с верхней одеждой. Так и села прямо там, у входа, когда перестали вдруг держать ноги.

Полосатый шарф висел на крючке поверх офицерской шинели с четырьмя маленькими звездочками на полосках погон. Она протянула руку и стащила шарф с этого крючка, а потом уткнулась в него лицом, вдыхая запах табака и кожи. И завыла в этот шарф, чувствуя, как распрямляется тугая пружина в груди.

- Здравствуйте, Милочка Муромцева.
Глаза были иные. Она почему-то представляла себе его кареглазым, а вовсе не русоволосым с серыми глазами. Он смотрел на нее так внимательно, этот мужчина, старше ее только на четыре года, кажется внешне – на всю жизнь, что она даже заробела сперва, растерялась.
- Здравствуйте, товарищ лейтенант… Женя… Женечка…
А потом вдруг рванулась к нему и крепко обхватила за шею, прижимаясь всем телом, не замечая, как цепляются за ее пальто неровные края его ордена, как тихонько звякнули медали. Он был таким знакомым для нее, таким родным. И он был здесь, рядом с ней. Ее Женечка…

Всю ночь они провели напротив друг друга, разделенные столом под бархатной скатертью. Мать Милочки ушла в соседнюю комнату сразу же после ужина из картошки, сваренной в мундире, тушенки из пайка Женьки, соленьев, которые удалось сделать этим летом Антонине Васильевне. Настоящий пир, как сказал Женька, уже успевший забыть, каково это – ужинать за столом под абажуром с длинной бахромой.
Казалось, так много надо сказать друг другу. Но молчали, глядя в глаза, касаясь ладоней. А за окном шел снег – пушистыми белыми хлопьями… медленно кружась, падал на землю. Милочка старалась не смотреть на выбритое место среди русых волос, где все еще был заметен страшный длинный шрам, служившим напоминанием, как она едва не потеряла его.
Изредка Женька выходил на крыльцо курить, словно извиняясь, прошептав в первый раз Милочке: «Пристрастился-таки! Дурная привычка, а без нее как-то не так…». Милочка не могла сидеть в пустой комнате одна, удивляясь и как-то пугаясь того, насколько ей теперь одиноко, когда Женя не рядом. И они долго стояли на крыльце, прижавшись телами под шинелью, наблюдая за полетом снежинок. А она так хотела тогда, чтобы он ее поцеловал, и так боялась признаться в этом даже себе самой…

Женька поцелует ее только на станции следующим утром. Когда спрыгнет вдруг из вагона уже тронувшегося поезда на перрон, когда прижмет к себе резко, обжигая своими сухими потрескавшимися губами. Она тогда с трудом расцепит пальцы, отпуская его шинель из рук. Как можно было его отпустить, едва отыскав…?
Снова полетят из Владимира треугольники писем. И опять ей суждено будет гнать от себя тревожные мысли под шум швейных машинок и ждать заветного ответа, с надеждой в глазах глядя на мать от входной двери. И улыбаться, читая строки полные нежности и тепла, которые напишет Женька, мысленно входя в эту самую комнату с большим абажуром над столом, возвращаясь к той, что стала для него истинным подарком судьбы, с которой его навсегда соединила белая нить мягкой шерсти полосатого шарфа…

/
_________________

Случайно увидела ссылку на рассказ "Подарок из тыла"... И не смогла оторваться, выпав из реальности минут на двадцать. Да и сейчас, прочитав последние строчки, всё еще нахожусь в какой-то прострации, под впечатлением...

Сильная вещь, взволновавшая до глубине души. Никогда не могу остаться равнодушной к теме войны, а когда она сочетается с большим талантом и мастерством... Марина, спасибо за эмоции, за этот потрясающий душу рассказ, за ком в горле, за полное погружение в совсем другой мир и время.

Я надеюсь, работа будет хотя бы во внеконкурсных в Штучках?


___________________________________

Марина, как всегда, мурашки по коже от этого сборника... Такой чистый и светлый рассказ... И прямо чувствуется под рукой мягкая белая и колючая серая полоса. Спасибо большое!!!

Марина, правильно что не отправила этот рассказ в "штучки" жаль было бы сокращать такое чудо! Пронзительный щемяще-нежный до кома в горле рассказ! Читала и всё время хотелось ронять светлые слёзы. Роман в письмах это очень красиво, особенно если пишущий как ты может вкладывать в бесхитростные строки душу. Письма от кого-то, кто ждёт тебя для того, кто ходит рядом со смертью это всё, и для того, кто ждёт ответа тоже! И это я очень ясно почувствовала сейчас. И то как постепенно сближаются становятся родными эти лично не знакомые друг другу люди тоже чувствовала всей кожей. И тревогу Милочки и их долгожданную встречу и прощание - всё это так живо и близко, как на ладони. И вериться, что у этих ребят всё ещё впереди.
Спасибо тебе большое, Марина, что в очередной раз заставила звенеть струны моей души! Представляю, какой роман получиться у тебя о ВОВ. Может напишешь?


_________________

Спасибо, Юля , что заглянула, и за отзыв И конечно, за твою внимательность. Писала в параллель с главой к роману, вот и вкралась в рассказ героиня совсем из другой истории


Я так поняла - там основное правило, что работа выкладывается 1. Анонимно и 2. Впервые только в туре.
А у меня по этим двум пунктам несовпадение уже.


Спасибо, Лена. Мне тоже он показался таким нежным и светлым, несмотря на временной отрезок, что не могла не поделиться тем, что в голову пришло. Очень рада, что понравилось.


Я недолго колебалась, если быть честной. Во-первых, торчат мои уши, прямо-таки нескрываемые ничем. Тема-то уже можно сказать моя. Третий раз приходит в этом временном отрезке сюжеты для рассказов.
Во-вторых, уже была КМ. Как-то второй раз ехать на этой же теме "некомильфо".
А в-третьих, я уже как-то интуитивно чувствовала, что не влезу в полторы страницы, хоть убейся. Потому и решила писать со спокойной душой сразу сюда, в Сборник.



Меня очень заинтересовала тема романа в письмах вообще. Развитие чувства на таком расстоянии, практически "на ощупь". Только по душевному родству, выходит. И осознание, что человек - не просто адресат твоего письма, когда внезапно в диалог вмешивается молчание, да еще такое затяжное и страшное.
И интересно было само развитие - от ощущения, что ты не одинок, от поддержки дружеской до "прикипания" именно к этому человеку.


Еще не уверена. Пока вся в размышлениях... И уже как-то страшновато, зная не понаслышке, сколько людей будут опасаться его читать. Хотя скорее вот так - сколько НЕ будут его читать...
_________________

Марина, спасибо! Такой трогательный рассказ, просто до глубины души! Комок в горле, как всегда, в этой теме!
В очередной раз переживаешь это страшное время, которое назвали "война"... и в тоже время что-то светлое, щемящее душу, присутствует: эта любовь между совершенно чужими людьми, которые стали такими близкими и родными... так все просто и понятно и совсем не нужны слова, когда люди так чувствуют друг друга... как замечательно, что есть кто-то, кто переживает, ждет, надеется, любит - именно это и давало силы нашим мужчинам, желание жить и бороться, веру в ПОБЕДУ... так хочется верить, что Женя вернется домой, где его будет ждать Милочка... и так хочется, чтобы его сестренка и мама остались в живых, и чтобы с мамой Милочки ничего не случилось... так хочется, чтобы было меньше потерь и горя...
_________________

Ира, спасибо, что не забываете сюда дорожку, что по-прежнему в читателях.


Именно. Ведь благодаря не только опыту, полученному с каждым страшным днем тех лет, наш герой стал таким, каким должен был, каким сумел выжить в многочисленных боях, через которые прошел. Осознание того, что его ждут, что его понимают и поддерживают, пусть даже так далеко, вселило в него уверенность в самом себе и будущем, которое должно быть, придало ему сил выживать.
Кто знает, как повернулось бы, не будь той посылки? Или не ответь тогда на фронт Милочка...
_________________

Ума не приложу, Марина, как это я умудрилась пропустить этот рассказ. Прочитала только сегодня. И как-то вот...много слов хочется сказать, но не знаю нужно ли. Ведь каждый прочитавший его, все почувствует и поймет сам. Что же еще говорить? Может быть, что хорошо, когда есть люди, которые тебя ждут и любят - это предает сил всегда, а уж в страшные минуты особенно. Что общее горе сближает? Что во время войны взрослеешь, мужаешь быстрее? Что настоящая храбрость заключается не в том, чтобы не бояться, а в том, чтобы перебороть свой страх? Что каждый вносил свой вклад в нашу победу не только на фронте, но и в тылу? Все это уже сказано Вами. Тонко, трепетно и метко. Спасибо за это, за еще одну историю прямо в сердце. А еще спасибо за открытый финал, который дает надежду на то, что Милочка дождется своего Женю, что все у них будет хорошо.

Наверное, потому что тут редко обновления. Это же не постоянная тема, а только периодика, если можно так сказать. Принес Муз сюжет - появился рассказ, поленился - увы-увы...


Спасибо, что последовали принципу "лучше поздно, чем никогда". Мне очень приятно, что эта тема все же читаема, несмотря на тематику.

А финал открытый просился едва ли не с первых строк. Уж очень мне приглянулся этот лейтенантик Показухин Е.А. Я его прямо видела в окопах заснеженных с этим шарфом под шинелью, старательно спрятанным от чужих глаз, ведь не по уставу. Такой худенький, такой растерянный мальчик (ведь по сути - еще мальчик) среди войны... И какое с ним произошло возмужание за несколько абзацев... Прямо маленькая гордость у меня за этого героя, по другому и не скажу. И очень надеюсь, что смерть, пройдя совсем рядом, задев по касательной, все же не будет его караулить в этот год и несколько месяцев, что остались до конца войны, а придет за ним только спустя не один десяток лет.
_________________

Мариночка,давненько что-то не заходила сюда к тебе,вот решила исправиться! Прочитала "Подарок из тыла"и вновь накатила знакомая волна сентиментальной грусти и непреодолимого желания расплакаться в голос! У меня всегда так бывает после каждой истории,рассказанной тобой независимо от того,в каком настроении начинаю ее читать.Итог каждый раз один-ком в горле и беспросветная печаль из-за разбитых судеб твоих героев. Так и теперь,растрогалась до неприличия! Ну а как может не тронуть такая искренняя и удивительная история любви...?Оказывается, это "прожорливое чудовище"-война способно не только отнять надежду на любовь и счастье,но и так нежданно подарить ее!Наверно только в таких суровых,страшных условиях,когда каждый день может стать последним,возможно проникнуться чувством к человеку лишь через письма.Зато какой вихрь эмоций пролетает в этих скупых чернильных строках от простой, дежурной благодарности до панического ужаса навеки потерять ставшего родным,человека: «Женя, отчего ты молчишь?! Женя…!»Столько душевной боли и тоски в этих словах,взывающих в пустоту...Стынет в жилах кровь от неизвестности и осознания,что ничего нельзя изменить.Мариночка,спасибо за такой чудесный финал! Как здорово,что наши герои все-таки встретились!Честно,читала с замиранием сердца-только бы не трагический конец! Но все обошлось!Женя и Мила обязательно будут счастливы-ведь теперь они есть друг у друга!Браво!

Всегда рада видеть


Интересно, правда? У меня еще есть небольшая зарисовка на тему "Дар войны". Как-то за все тем ужасом и смертями, которые она несла с собой, отходят на второй план и то свтелое, что с помощью войны появлялось на свет. Ведь не распорядись так судьба, многого бы не было... Удивительное дело...
Я еще в Красной Москве об этом думала. Не случись войны, так и не было бы встречи героев того рассказа.


Если все так думают, то значит, так и будет!
_________________

Мне очень приятно!

Это тоже рассказ?Очень бы хотелось почитать!

Совершенно с тобой согласна! Многое война отняла,но и немало людских судеб соединила !А сколько фильмов,книг,посвященных именно этой теме-любви на войне. И любовь эта другая-закаленная в постоянном страхе о том,что в любую минуту можно потерять близкого человека, в долгих разлуках,в частых лишениях.В качестве примера хочется привести любимую книгу Б.Васильева "В списках не значился"и фильм снятый по ее мотивам-"Я- русский солдат".Ведь в мирной жизни он никогда бы не обратил внимание на хромую,невзрачную еврейскую девушку,но война ,поставив этих двух молодых людей в страшные условия,заставила взглянуть друг на друга совершенно по-иному,подарив им прекрасное чувство любви....

Когда-нибудь выложу. Она уже написана, эта зарисовка. Просто пока все не решаюсь от себя оторвать. Она мне по-особому дорога.


Хороший фильм. Правда, есть расхождения с книгой, но все равно. Все-таки советское кино кардинально отличается. И пусть там тоже есть ляпы и по обмундированию, и по расположению орденов, и прочему, но они полны именно духом, именно атмосферностью. В современном почему-то этого нет. В каком бы временном промежутке ни снимали бы...
_________________

Мариночка, прости за долгое молчание. Как-то закрутило меня...
Рассказ прочла почти сразу, а вот вчера смотрела "Вторжение" (Говорухина) и твой рассказ вспомнила. Там героиня Немоляевой говорит: "Если бы он знал, верил, чувствовал, что живет где-то человек, который жить без него не может, дышать... который предан ему душой и телом... Он бы никогда не погиб, не имел бы права погибнуть..." (дословно не помню).
В тему сегодняшнего обсуждения... Мариночка, сегодня в одном фильме видела, как рассматривали фотографию времен войны (то ли солдата, то ли офицера, не заметила), и было упомянуто, что на фото видно какие ранения были у него. Мне интересно каким образом можно было это увидеть? Какие-то нашивки на форме были?
Я в последнее время "подсела" на военные фильмы. Один с мужем смотрела... ну ты понимаешь, что было... Началось с собак, мол овчарки не такие в войну были, это уже выведенные в современное время... Потом: "Какой идиот в разведку новые сапоги одевает!" Что форма новая, говорит, я уже молчу, пускай будет и новая, но сапоги... А там так красиво крупным планом взяли ноги разведчика, что на сапогах новехонькие ниточки видать, да и не запылились они ничуть... На этом его терпение лопнуло - ушел, дабы не мешать мне досмотреть до конца.

Вита, здравствуй! Рада тебя видеть!


Именно. Повторюсь, но снова напишу, что я предполагаю вряд ли бы Женя так цеплялся за жизнь после ранения, когда, как мы можем догадываться, ходил по краю. Ранение в голову по тем временам - серьезная вещь. И хорошо, что не контузило, не парализовало.
Он выжил, потому что ему хотелось уже жить. Потому что знал, что не одинок, как ему казалось сначала. Его спасла Милочка дважды: зимой 1942, когда он в упадническом каком-то настрое был, а при таком настрое редко, кто выживал, ты права абсолютно. И после спасла, в 1943 году, когда восстанавливался в госпитале.


Были нашивки на форму, ты права. Желтые, по-моемому, это легкое ранение (без повреждения кости и прочее). Красные или бордовые - тяжелые.
Могу ошибаться с цветом...


Это с нами так смотрят... со мной или папой. А если мы вдвоем, то все! "Кина не будет"!
_________________