» Четыре часа и сорок семь минут
Жанр: рассказ
Пейринг: очевидный
Рейтинг: старшая школа
7:50.
7:50 – на минуточку – утра, а не вечера. Еще даже некоторые птички дрыхнут. А мозг в такое время функционировать полноценно не приспособлен. Нет, ну, возможно, у кого-то и приспособлен, но не у Писарева Сергея Сергеевича. Тридцатипятилетнего студента второго курса факультета переводчиков дневной формы обучения. Которому объективно нехрен делать, кроме как подрываться в шесть утра, чтоб ни в коем случае не опоздать на зачет по основам спецификации научных исследований.
Основной функцией Писаревого организма в целом и мозга в частности от семестра к семестру было выживание. В смысле, не вылететь после каждой очередной сессии. А тут хоть бы все допуски получить.
Но жизнь – штука чертовски сложная и не особенно справедливая, потому обо всех перипетиях гражданина Писарева мы расскажем постепенно… Или он расскажет о себе сам, как пойдет.
Но пока на часах всего 7:50. До зачета еще десять минут, а Писарь сонно вглядывается через заляпанное майским дождичком стекло своей машинки, как он ласково называет гигантский белоснежный – ну сейчас несколько менее белоснежный, чем обычно – Лэнд Ровер Дискавери.
Разбудить его не могли ни дождь, отчаянно лупивший по крыше автомобиля, ни Михал Йелонек, задорно пиликающий в магнитоле так, что и мертвого поднял бы, ни собственная отчаянная мантра: «Отдирай задницу, пошли». Не помогало. Ничего не помогало. Помощь пришла откуда не ждал.
В 7:51 запел, перебивая скрипача, Дэн Маккаферти. Не поблизости, нет. Из телефона. Писарев резко проснулся и дернулся к трубке, валявшейся на соседнем сидении.
- Адриана! – рявкнул он вместо приветствия. – Что еще?
- Ничего, Сергей Сергеевич! – звонко отозвалась трубка. – А вы помните адрес той фирмы?.. Ну той…
- Восьми ещё нет, я не в состоянии угадывать. Какой той?
Повисла пауза, во время которой в трубке что-то шуршало и глухо грюкало.
- Куда надо накладные передать, - наконец раздался человеческий голос.
В этот момент Сергей Сергеевич проснулся окончательно и бесповоротно. Подпрыгнул в кресле и молвил:
- «Мясной рай»?
- А?
- Накладные. «Мясной рай». Телятина. Говядина. Свинина. Каре на палочке. Биток. Окорок без кости. Ошеек. Вырезка. Лопатка. Общий вес – 30 кг. Птица. Утки. Куры. Индейки. Общий вес 25 кг. Баранина. Голяшка. Вырезка. Ребро, мать твою! 15 кг! Вы про эти накладные, Адриана?!
- Я про те, которые вы мне вчера дали, - сообщила барышня на другом конце телефонной линии.
- Угу. Стейки Портерхаус, Рибай и Стриплоин. Еще плюс 12 кг. Колбасы перечислять не буду, наименований слишком дохрена. Адриана, это накладные, которые я вчера подписал и попросил отправить. Вы потеряли адрес «Мясного рая»?
- Нет, Сергей Сергеевич. Я не потеряла. Только я дома, а записка в офисе.
- А накладные где?!
- В папочке кофейного цвета, - прощебетала Адриана.
- Дорогуша, - гадким голосом протянул Сергей Сергеевич, а все служащие сети ресторанов «Pizzar House» знали, что слово «дорогуша» в его устах означает крайнюю степень раздраженности, - напрягите, будьте любезны, свой мозжечок, потому что, боюсь, напрягать весь мозг для вас проблематично за неимением оного, и сформулируйте четко и внятно. Папочка. Кофейного цвета. Где?
- Я… Вы… - снова повисла пауза. – Что?
- Неверно. У вас еще две попытки. После второй вы отправитесь искать новую работу. Где сейчас находится папка с накладными?
- Мы едем.
- Мы – это кто? А черт… вы же сказали, что вы дома!
- Мы… почти едем. Я и накладные.
- Черт! Вам есть куда записать?
- А куда?
- Что куда?
- Ну записать. Да?
Понимая, что еще немного, и у него точно лопнет голова, Писарев отчаянно ею мотнул и выдал:
- Смской сброшу адрес. Вы умеете пользоваться смсками, Адриана?
- Конечно! – обиженно буркнула трубка.
«Аааааллилуйя!» - вторил трубке хор из известной оратории Генделя в Писаревой голове. Определенно, утро выдалось музыкальным.
- И только попробуй что-нибудь перепутать! – не без облегчения рявкнул Сергей Сергеевич и отключился. Набрать смс много времени не потребовалось. И, досадуя на себя, что столько драгоценных минут было убито именно сейчас, на чертовой парковке перед универом, из-за одной-единственной дуры, именовавшейся не без его согласия и при полном попустительстве помощником ресторатора, он нажал кнопку «Отправить».
Потом снова поднял голову – и как раз вовремя. Из машины, припарковавшейся аккурат в двадцати метрах от него, выскочила Катерина Дмитриевна.
Распахнула над собой огромный купол яркого разноцветного зонта, с которого миру и дождю неунывающе улыбались бесчисленные коты, и быстро взбежала по ступенькам к дверям, ведущим к разнообразным знаниям. Студент второго курса факультета переводчиков дневной формы обучения был ею проигнорирован. Случайно или намеренно – последнему оставалось лишь гадать. Но долго размышлять Писарев был не приучен, да и не находил необходимым. Потому последующие его действия имели весьма мутный характер, хоть и были очень быстрыми. Он, глядя ей в спину, криво усмехнулся. Потом снял с безымянного пальца правой руки обручальное – именно обручальное, и никакое иное – кольцо. Спрятал его в бардачке. И еще через мгновение, пиликая сигнализацией, мчался по ступенькам крыльца вслед за Екатериной Дмитриевной, мать ее, Нарышкиной.
- Доброе утро, Катерина Дмитриевна! – грохотал студент, догнав преподшу уже у входа в здание.
- Опаздываете, Писарев! – поприветствовали его в ответ.
- До звонка еще две минуты, - не ведя широкой черной бровью, ответствовал тот. – Я насчет зачета.
- Что «насчет зачета»? – спросила Катерина Дмитриевна, отстраняясь от распахнувшейся двери, из которой вылетела парочка студентов. Они жарко спорили о каких-то возвышенных материях, не замечая ничего вокруг.
- У меня сейчас основы спецификации научных исследований. Тоже зачет. Всю ночь готовился… - Писарев почти по-мультяшному сверкнул серебристым глазом и продолжил: - Можно английский перенести на завтра, а? Группа поддержит мою просьбу.
- Не сомневаюсь в ваших способностях лидера, - усмехнулась преподавательница. – Но в данном случае они вам не помогут. Зачет состоится сегодня… - она глянула на запястье, где на изящном браслете блеснули не менее изящные часы, - через четыре часа и сорок семь минут.
- В некотором смысле это совершенно бесчеловечно!
- Таковы будни студента, - чуть пожала плечами Нарышкина и, всем видом показывая, что разговор окончен, скрылась за широкой дверью. Но не так просто было уйти Писаря, превосходившего ее и в длине ног, что способствовало быстрому перемещению, и в скорости реакции, потому что вторую дверь по коридору он открывал перед ней своей мощной лапищей.
- Ну Катерина Дмитриевна! – продолжал увещевать он. – А как же нормы там? В один день два зачета – ну это же наверняка противозаконно, а!
- Если вы намерены быть правозащитником, то стоит подумать о смене кафедры.
- Персидский – мое призвание! – прозвучало очень проникновенно.
В воспоследовавшем негромком ворчании Катерины Дмитриевны можно было разобрать отдельные слова, из которых, при некоторой фантазии, вполне получилось бы составить сентенцию о том, что именно персидский особенно необходим в работе ресторатора. На что студент Писарев широко улыбнулся и добавил к вышесказанному:
- В следующем году откроем ресторан в восточном стиле. Блесну знаниями.
- Ступайте, Писарев, на зачет, - нетерпеливо молвила преподша. – Иначе и его не сдадите, даже несмотря на то, что готовились. Всю ночь.
- Какая забота, Катерина Дмитриевна!
8:50
Прекрасное время для работы. Когда день еще не успел заполниться проблемами, хаосом и нерадивыми студентами, которых хотя и было меньше в количественном выражении, но их качественный состав нередко представлялся катастрофой.
Однако пока часы показывали 8:50 Екатерина Дмитриевна Нарышкина, доцент кафедры английского языка и литературы факультета переводчиков, была полна сил и энергии. В ее ежедневнике сегодня значились две пары, зачет у второкурсников и собрание на кафедре. И день, несмотря на дождь, продолжавший ошалело стучать по подоконникам и беззастенчиво забрасывающий частые капли в открытую форточку, просто не мог быть плохим.
Нарышкиной повезло и в том, что в кабинете она оказалась одна. И если бы ум преподавательницы был чуть менее рациональным, она смело могла рассмотреть в этом нечто мистическое. Но в сказки Катерина Дмитриевна не верила с ранней юности, и потому, воспользовавшись уединением, заварила себе крепкого зеленого чаю с жасмином и, расположившись в своем рабочем кресле, открыла монографию профессора Ronald W. Langacker, недавно заполученную и увлекшую сильнее иного бестселлера.
К действительности ее вернул вежливый стук в дверь и скрипучий всхлип петель, когда эту самую дверь распахнула та самая рука, за мгновение до этого нарушившая тишину, царившую на кафедре.
Катерина Дмитриевна очнулась, сделала глубокий вдох свежего воздуха, наполненного влажностью дождя и ароматами сирени, и взглянула на вошедшего.
- Аскольд, - улыбнулась она при виде своего любимого студента. – Вы почему не на занятиях?
Аскольд... не то чтобы именно высокий, но долговязый, весь вытянутый, с длинным лицом, длинной шеей, в длинном черном плаще махнул ей длинными пальцами и широко растянул свои длинные-длинные губы в ответной улыбке.
- У нас со второй, Катерина Дмитриевна! – торжественно объявил он. – Можно?
Она кивнула и убрала в сторону электронную книгу и чашку.
Арсентьев, именно такую фамилию носил гений с факультета германской филологии, потоптавшись немного на пороге, прошел поближе к столу и выложил на него из кармана пред ясны очи Катерины Дмитриевны пестрый флаер в красно-черных тонах, на котором ярче всего бросалась в глаза надпись Centro.
- Вот, - снова заговорил Аскольд, и даже голос его казался тягучим, словно добавляющим длины росту и протяженности – речи. – Мы в пятницу с ребятами играем в Ривер Сити. Первый раз. Придете?
Она ответила не сразу. Несколько минут рассматривала полиграфическую замануху, гипнотизирующую своей мрачностью и навевающую мысли о Трансильвании, потом перевела взгляд на студента.
- Спасибо. Я… я подумаю.
- Неа, не подумаете, - криво усмехнулся Аскольд. – Вы уже решили, что не придете. А я хочу, чтобы именно подумали. Ну, правда… вы же всегда… в меня верили…
- И верю, - подтвердила Катерина и кивнула на стол. – Но начало концерта несколько неудобно для меня.
- 22:00 – детское время! Да и пятница же!
- Я подумаю, обещаю.
- Слово даете?
Она улыбнулась и спросила в ответ:
- С допусками все в порядке?
- Не-а! – засмеялся Аскольд.
- Как так?
- С допусками не в порядке, а отлично – два автомата, один вероятен. Ну и остальное – ерунда.
- Прекрасно! – похвалила Катерина Дмитриевна и добавила задумчиво: – Если бы у всех моих студентов дела обстояли так же.
- Некоторые здесь вообще непонятно что делают! – вдруг рассердился Аскольд и нахмурил свои длинные брови.
- Действительно…
- Катерина Дмитриевна… Я очень хочу, чтобы вы пришли.
- Я мало разбираюсь в альтернативной музыке, Аскольд, - сказала Нарышкина прорвавшимся преподавательским тоном. И тут же улыбнулась, сглаживая впечатление.
- Вот вам и повод разобраться, - рассмеялся студент. – Ладно, вы извините, что пристаю. До третьей пары?
Преподавательница кивнула, и не успела за любимым студентом закрыться дверь, как она снова уткнулась в научный труд знаменитого заокеанского заслуженного ученого мужа в отставке. Но долго находиться в его обществе ей не довелось. Звонок из отдела кадров, одновременно радостный и не ко времени, снова вернул ее к повседневности. Прощебетав в трубку: «Да-да, уже лечу!», Екатерина Дмитриевна Нарышкина, улыбаясь предстоящему отпуску, который после официального заявления станет совершенно реальным, выскочила из кабинета кафедры, громко дважды провернула ключ в замке и вдохновенно нажала кнопку вызова лифта.
9:23
Характерный дзеньк о прибытии лифта на ее этаж раздался почти сразу. Дверь раскрылась. И она наткнулась на самодовольный темно-серый взгляд весьма знакомых глаз.
- И снова здравствуйте, Катерина Дмитриевна! – широко улыбнулся Писарев, внимательно разглядывая ее. По лестнице кубарем скатилась кучка студентов, но, по счастью, вся кучка свернула за угол, в сторону коворкинг-центра. И они снова оказались один на один.
Катерина вздернула подбородок и решительно переступила порог лифта. Резко отвернулась и нажала кнопку нужного ей этажа. Если быть точным – следующего за нужным. Так был устроен лифт, и к отделу кадров приходилось либо подниматься, либо спускаться на один этаж. В зависимости от настроения. Но, видимо, несколькими секундами, которые были необходимы для того, чтобы проехать на этот этаж, Писарев решил воспользоваться на полную катушку. Шагнул к «преподше» и извергнул из неопознанных глубин собственного сознания следующую максиму:
- Я вам говорил, что вы глазами убить можете?
- Я не конспектирую ваши измышления, - ответила она, не оборачиваясь.
- А мне ваши – приходится… Ка-те-рина Дми-триевна, - он уткнулся носом ей в макушку и потянул в себя аромат ее волос. – И пахнете еще лучше, чем смотрите.
- Вы соображаете… - продолжение фразы она оформила в отчаянные движения головой.
- Неа, - довольно протянул Писарь. – Стой, не дергайся.
- Псих! – выдохнула она и отпрыгнула… на несколько сантиметров. Бо́льшим кабина лифта не располагала. И в это самое мгновение прозвучал очередной кайфоломный писк. Двери торжественно открылись, представив следующему этажу на обозрение забившегося в угол доцента кафедры английского языка и литературы и замершего перед атакой бородатого тридцатипятилетнего студента-«персоведа».
- Тебе тут выходить? – хрипло выдохнул Писарь, глядя на пустой коридор – видимо, вызвавший лифт страждущий отчаялся ждать и свалил пешкарусом.
- Ннннет… - раздался потусторонний звук.
- Тогда поехали дальше, - он шандарахнул по кнопкам – куда-то на самый верх пятнадцатиэтажного корпуса лингвистического университета. Дверь плавно закрылась. И Писарев снова повернулся к Нарышкиной. – Последний раз спрашиваю. Зачет отмените?
- И не подумаю!
- Вы понимаете, чем вам это грозит?
- А вы? – насмешливо поинтересовалась Катерина.
- А я… - он практически облизнулся. И в мгновение оказался в одном углу с ней, низко наклонился к ее уху, сдул в сторону рыжий локон и прошептал: - А я с ума от вас схожу.
- Оно и видно!
- Но вам же это нравится.
- Не льстите себе.
- Я всего лишь наблюдаю вашу реакцию, - еще тише мурлыкнул Писарев ей на ухо, и его ладонь легко легла на ее талию, где задержалась совсем ненадолго, продолжив путешествие вверх по блузке – прикоснувшись к животу и ребрам. И замерла у основания груди, там, где под тканью начиналось кружево бюстгальтера. – Сейчас… нравится?
- Нравится…
- Вот!
- Вам!
- Да я вообще в восторге! – его ладонь скользнула еще выше, добравшись до пуговиц блузки. И указательный и средний пальцы умудрились пробраться внутрь, пощекотав кожу. – Отменяйте к чертям зачет!
- И лишить себя удовольствия влепить вам двойку?
- И доставить себе удовольствие прямо сейчас. Поехали отсюда, а? – он резко отодвинул кружево и чуть сжал пальцами сосок. Видимо, в качестве стимула для принятия скорейшего решения.
Едва уловимым движением она обернулась в его руках вокруг себя и оказалась с ним лицом к лицу. Приблизила губы к его уху и проговорила рвано и хрипло:
- Если из-за тебя меня уволят – ты вообще забудешь, что такое удовольствие.
- За роман со студентом? Я совершеннолетний, Катерина Дмитриевна, и готов взять вину на себя. Если меня… - он наклонился ниже и в самые ее губы прошептал: - … если меня отчислят, расстроитесь?
Она уперлась руками ему в грудь и оттолкнулась от него, ничего не говоря. Но сделала это совершенно зря, потому что теперь его лапища оказались у нее под юбкой, пробираясь к ягодицам.
- То есть по-хорошему не хотим?
- Прекрати сейчас же! – взвизгнула она и принялась усиленно отряхивать его руки с собственного тела.
- Что? Завелась, да? – хохотнул он.
- Меня не заводят двоечники и лентяи!
- Врете вы все, Катерина Дмитриевна.
Последнее прозвучало бы довольно обиженно, если бы не сверкающий взгляд из-под полуопущенных смоляных ресниц. Мгновение, и она уже ощущала его губы на своих в настойчивом и одновременно дразнящем поцелуе. Его язык скользнул по ее коже, коснулся вершинок губ, ложбинки между ними, ниже, заставляя рот раскрыться, в то время как его пальцы теперь уже мягко гладили шею.
Все закончилось в одну секунду.
Очередной звуковой сигнал лифта. И Писарев оказался на другом конце маленького пространства внутри кабинки. Дверь раскрылась.
Катерина выдохнула и выскочила в коридор, на ходу застегивая пиджак. Тридцатипятилетний второкурсник тяжело задышал. И нажал на кнопку первого этажа – будто бы снова включаясь в реальность.
10:52
Ладно. Убедили. Вместо денег на бочку выкатим правду.
Основным и самым главным занятием Сергея Сергеевича Писарева в университете было поддержание тонуса, боевого духа и растрепанных чувств Нарышкиной Катерины Дмитриевны. Потому что, во-первых, он не выносил, когда его игнорируют, а именно это она и вытворяла. А во-вторых, его перло.
Да, перло его регулярно. Но здесь, в этих почтенных стенах, особенно. И совсем не от фарси. Потому после него… после лифта… возвращаться к изучению фарси было сущей пыткой.
Курсовая. Заключительные аккорды. Фонетическая база персидского языка.
И дернул же черт!
Писарев скопировал очередной абзац из чьего-то весьма посредственного реферата и воткнул во вторую главу. Потом то же самое переписал своими словами. Снес к хренам собачьим все разом и вцепился пальцами в черную шевелюру. Жизнь – бред. Сдаваться завтра. Отступать некуда, а потому Ctrl + z.
Нет, ну правда, лучше бы действительно в правозащитники пошел, есть же факультет. Второй год мучиться! И ради чего? Ради корочки? Ради того, чтоб жена имела полное право говорить своим излишне чванливым родителям-интеллигентам, что у нее-де муж – все-таки получил это гребаное высшее? Или чтоб ей же не стыдно было показывать супруга своим сверх всякой меры образованным друзьям, которые горазд водяру жрать в его ресторане, не взирая на регалии владельца? Маразм.
Но маразмом было и его собственное желание выбрать самую дикую специальность из всех существующих в лингвистическом вузе, только чтобы ее проучить. Переводчик персидского языка. Феерично.
А ведь ничего не мешало восстановиться на старом добром мехфаке. Был бы инженером-механиком хоть на бумаге, раз в жизни не случилось. Поступал, как все, как положено, после школы. И честно отучился полтора года. Даже стипендию получал, не повышенную, но все же…
Но потом случился Вовка Закс, одногруппник и кореш. Самое примечательное, что было у Вовки, – это бабло. Пожалуй, ничего больше. Ну еще немного связей. И девкам он нравился. Именно Вовка подбил его открыть кофе-точку напротив универа. И именно Вовка втянул его в это дело со всеми потрохами, не дав шансов учебе. Закс оплачивал и понтовался наличием собственного бизнеса. Писарь – вкалывал и фонтанировал идеями. Еще полтора года он протянул на своем мехфаке посредством старого багажа и, пардон за правду жизни, взяток. А потом забрал документы сам. Достало – везде поспеть нельзя. К тому времени они открывали уже вторую кофейню и работы становилось в два раза больше.
Вовка продолжал понтоваться. Серега – постигал азы начинающего «ресторатора». А когда он стал ресторатором настоящим, Закс как-то сам по себе отвалился, как отваливалось очень многое, что нужным так и не стало, включая мехфак.
И к тридцати пяти годам Писарь имел сеть ресторанов «Pizzar House» и не имел высшего образования. Не самый худший итог жизни. Но весьма прискорбный в том, что касалось амбиций окружающих.
А потому…
«… Долгие гласные отличаются от кратких не столько абсолютной длительностью звучания, сколько устойчивостью этой длительности, на которую практически не влияет ударение. В этом одно из основных отличий персидского вокализма от русского, где гласные произносятся под ударением более длительно, чем в безударной позиции…»
Жизнь – бред.
Пора смириться.
Однако смирение не успело снизойти на мятежную душу Писарева, потому что телефон в очередной раз за день – кажется, уже пятый с утра – разразился воплем Дэна Маккаферти. И Сергей Сергеевич невольно задумался, так ли сильно он любит Nazareth, чтобы каждый раз подпрыгивать на месте в ужасе, что это Адриана звонит.
Звонила действительно она. Памятуя о ее перемещениях по городу с накладными, которые он, остолоп, вчера не успел заполнить, чтобы передать самолично, вызов вынужден был принять тот же час.
- Что опять? – дублируя интонации Маккаферти в композиции Telegram 1976 года, рявкнул Писарев.
- А вы где? – живенько поинтересовалась трубка.
- Грызу гранит науки, - процедил начальник и осекся – слишком замысловато. – В университете.
- Больно заняты, да?.. – полувопросительно посочувствовала Адриана.
- Да. Что у вас?
- А у меня договор.
- Какой договор? – на всякий случай встрепенулся Писарев. – Зачем договор? Кто вам подсунул целый договор?
- В банке дали, - торжественно сообщила помощница. Так ребенок хвастается конфетой, заработанной за стишок Дедушке Морозу.
- У нас же есть наш экземпляр, - в замешательстве самому себе пробормотал Писарь. И тут в его голову закралось интуитивное ощущение того, что случиться могло что угодно, даже то, чего не бывает в принципе. Опыт работы с Адрианой сказывался. – В каком банке? Где вас носило уже?
- Так Вера ж Игнатьевна строго-настрого велела выручку сдавать! Потому что у кассы… этот… ну вы знаете, да? – с надеждой в голове спросила Адриана.
- Я – знаю. А вам лучше… не вникать! Так… проехали… вы взяли выручку и понесли ее в банк. Так?
- Угу.
- Хорошо. И что вам сказали в банке? Дословно, Адриана!!! – продолжал задавать наводящие вопросы Писарев. С его точки зрения – мягко.
- Дали договор и велели подписать. Ну, чтобы вы подписали.
- Какой, черт вас подери, договор, если у нас уже есть договор! – заорал ресторатор, на что удивленно шикнула аспирантка-англичанка Нарышкиной, строившая ему до этого времени глазки посреди коворкинга, где оба и расположились, чтобы заниматься. Писарев криво усмехнулся и захлопнул ноутбук.
- Так, вы где? – прорычал он помощнице.
- На улице.
- Дорогуша! Сосредоточьтесь! На какой улице?
- Улица Соборная.
«Город какой?» - мысленно возопил Писарь, вскакивая на ноги и параллельно запаковывая ноут в сумку.
- Хорошо. Где лингвистический университет знаете? Я вас жду в течение десяти минут и ни минутой больше!
В трубке снова что-то зашуршало, зашипело, но человеческим голосом больше не молвило. Адриана отключилась, с тем, чтобы явить свой светлый образ пред ясны очи начальства спустя… ну почти десять минут. Она выпорхнула веселой птичкой из такси, быстро преодолела несколько невысоких ступенек и, изящно откинув за спину темно-каштановую, блестящую прядь волос, подлетела к Сергею Сергеевичу, докуривавшему сигарету.
- Где договор? – не давая ей передышки, потребовал Писарев.
Адриана, несколько стушевавшись от рыка, менее изящно порылась в своей сумке необъятного размера и выудила на свет божий файл с бумагами, который и протянула Писареву. Тот нетерпеливо выхватил у нее из рук документы и заскользил глазами по титульной странице. Буквы скакали перед глазами, и что-то необратимо ускользало. Договор на открытие счета и рассчетно-кассовое обслуживание. Предмет договора. Расчетный счет Клиента в банке… на основании заявления... Какое нахрен заявление? Перечень возможных поступлений и платежей… Банк обязан осуществить выдачу клиенту… Хранить все свои валютные средства только на счете… что за чушь?
Стоп!
Выдохнул. Мысленно посчитал до десяти.
Снова взглянул на ту же страницу.
«Банк Приватный №1».
Договор на открытие…
Банк Приватный №1.
Приватный №1?!
- Какой банк? – выдохнул Писарев.
- Этот! – ткнула пальцем в логотип помощница.
- Я вижу, что этот! Откуда он взялся?
- Наверное, кто-то его обосновал.
Писарев икнул и молча уставился на Адриану. Смотрел на нее долго. Устало. Безнадежно. И в серебристых глазах его отражалась такая бездна, что в ней и утонуть можно. Имя той бездне было Отчаяние.
Но с отчаянием Сергей Сергеевич боролся радикально. Достал из кармана куртки футляр. Извлек из него очки. Нацепил на нос. И снова посмотрел на девушку.
- У нас расчетный счет в ШаффхаузенБанке. Ты как в Приватный попала?
- Деньги принесла, - удивленно пояснила Адриана.
- Тебе Вера Игнатьевна сказала туда нести?
- Нет, - совсем стушевалась девушка.
- Вот! – обрадовался Писарев. – Вот! Хоть какое-то зерно разума!!! А куда сказала вам нести выручку Вера Игнатьевна?
- В ШаффхаузенБанк.
- Так за каким лешим вы поперлись в Приватный, Адриана?!
- А он красивше, - не моргнув глазом, поведала она.
- А?
- Шо?
- Куриное капшо! Вы решили сменить банк, потому что «красивше»? Вы взяли на себя смелость взять договор в левом финансовом учреждении и сбагрить им нашу выручку из эстетических соображений? Невзирая на то, что Вера Игнатьевна лично водила вас к операционисту и все объясняла? У вас мозг есть, Адриана? Есть или там вакуум? Можно я постучу – вдруг звук, как у пустой кастрюли? Мне прям даже интересна такая аномалия! Может, вас на опыты ученым отдать, а? Пусть изучают, блин! Уникальный экземпляр!
- Где? – уточнила Адриана, после того как долго хлопала глазами, открывая и закрывая рот.
Писарев тоже его открывал и закрывал, только в отличие от помощницы, издавал звуки, весьма чуждые цензурной речи. Проще говоря, выдавал на-гора́ витиеватые ругательства пополам с риторическими вопросами, обращенными в космос. И именно в то мгновение, как из недр его возмущения вырывалась особенно яростно-трагичная рулада, Писаревский рот замер, чтобы хватануть воздух на следующих словах:
- Да вы непонятно за что зарплату получаете, вы ох*еее…. – и все. Как рыба.
На том же крыльце в майский дождливый день – будто мираж или марево – лучом промелькнули пышные рыжеватые локоны. Солнцеволосое создание показалось на ступеньках.
Екатерина Дмитриевна невозмутимо прошествовала в их сторону, обходя лужи, искрившиеся под неожиданно выглянувшим солнцем.
- … ееесли бы вы, Адриана, были чуточку внимательнее, - совсем другим, бархатисто-медовым тоном промурлыкал Писарев, - то вы бы обязательно прислушались к тому, чему учим вас мы с Верой Игнатьевной. И это, разумеется, поспособствовало бы нашим с вами дальнейшим продуктивным отношениям… Вы же понимаете?
Он низко-низко склонился к помощнице и разве что не облизнулся, как кот.
Та в ответ медленно моргнула и выдала с придыханием:
- А?
- Ну, будьте умницей, Адриана. Вы же не глупая девушка. Доверила бы вам иначе Вера Игнатьевна это задание?
В этот самый миг почти откровения между шефом и его помощницей мимо них прошла доцент Нарышкина, обдав студента Писарева холодным презрением пополам с горечью духов. Сергей Сергеевич поморщился и вдохновенно продолжил:
- Или лучше оставьте бумаги мне, а? И выручку тоже. После моих занятий вместе отвезем, и я вам все покажу?
- Агааа… - выдохнула Адриана, глядя на него ошалелыми глазами.
Впрочем, причины этой ошалелости могли быть разнообразны, и если бы Катерина Дмитриевна о них задумалась… Но ей об этом задумываться было недосуг, и потому, спустя еще пару кротких мгновений, она была уже далеко, оставив без видимого внимания и своего студента, и его помощницу, и глаза последней.
Проводив взглядом преподшу, Писарь на несколько секунд завис, постепенно меняясь в лице. И к тому моменту, как она заскочила в кофейный киоск, уголки губ опустились, вернув всему его облику выражение крайней неудовлетворенности. Потом он снова вернулся к помощнице и мрачно сказал:
- Давай сюда деньги.
Совершенно заглючивший процессор Адрианы все же успел передать нужную команду рукам, и она послушно протянула Сергею Сергеевичу конверт.
- Короче, - продолжил Сергей Сергеевич цедить сквозь зубы, - сейчас едешь в офис и ближайшую неделю не попадаешься мне на глаза, чтоб я даже имя твое забыть успел, ясно? Вера Игнатьевна из отпуска выйдет, пусть сама с тобой носится.
Адриана отмерла, кивнула, медленно развернулась на сто восемьдесят градусов и потопала к остановке, набирая по дороге номер лучшей подружки Вальки, с которой можно говорить о чем угодно и, что более важно, часами. Писарев же, запихнув документы и деньги в сумку для ноутбука, ломанулся следом со ступенек в сторону кофейни, перебежал через дорогу и влетел аккурат в тот момент, когда Катерина Дмитриевна рассчитывалась с бариста за свой кофе.
- Двойной эспрессо! – радостно выпалил он, внимательно наблюдая за Нарышкиной, которая, подхватив свой бумажный стакан с рекламой всевозможных сортов ароматного напитка, намеревалась направиться к выходу. Но студент преградил ей дорогу и, широко улыбаясь, предложил:
- Давайте я вас печенькой угощу, а?
- У меня в кабинете есть тортик, - отказалась Катерина Дмитриевна.
- Ну да, это, конечно, гораздо вкуснее. Так что там с зачетом?
- У вас ранний склероз или временная амнезия?
- У меня неподдающиеся гласу разума надежды!
- Надеюсь, вы прислушаетесь к нему во время зачета.
Она попыталась обойти Писарева. Тот, будто бы нарочно, расправил плечи, став еще шире, и загородил своей богатырской грудной клеткой почти все пространство крошечной кофейни.
- Жестокая вы, Катерина Дмитриевна, женщина! Нет бы пойти навстречу страждущим, а!
- Страждущим надо побольше уделять времени учебе. Тогда я не буду казаться жестокой, - легко пожав плечами, сказала Нарышкина.
- Нравится доминировать?
- Нравится хамить?
- Неа. Вы нравитесь.
- Тогда сделайте так, чтобы мне понравился ваш ответ на зачете.
- А иначе?..
- Иначе будет незачет, пересдача. Как вариант – недопуск к сессии.
Черная бровь дернулась вверх, чуть исказив бороздками высокий лоб ее обладателя.
- Тогда вам лучше не знать, что вам за это будет!
Катерина усмехнулась и посмотрела ему прямо в глаза.
- На вашем месте, Писарев, я бы подумала о том, что будет вам, если вас не допустят к сессии.
- Мне кажется или у вас ко мне предвзятое отношение?
- К зачету не готовы вы, а не я.
- Это препод по основам спецификации научных исследований виноват. Всю ночь с его методичкой в руках провел… были ночи и получше.
- Сдали?
- Результаты в пятницу.
- Что ж, в любом случае жду вас к себе.
- Звучит почти как приглашение на свидание.
- Вряд ли оно вам понравится, - строго сказала Катерина. – И, кстати, перемена заканчивается. Займитесь, наконец, чем-то полезным.
Писарев рассмеялся, его громкий смех заполнил все оставшееся в кофейне пространство и заставил бариста, и без того следившего за их диалогом, как за полетом мячика в пинг-понге, подпрыгнуть. Но, вместо того, чтобы пропустить намекавшую на окончание разговора Нарышкину к двери, Сергей Сергеевич наклонился к ней пониже и на ухо, щекотнув кожу дыханием, прошептал:
- Совсем-совсем не ревнуешь?
- Кого? – икнула Катерина Дмитриевна.
- Меня.
Ее губы двинулись, отвечая, но вместо слов Писарев услышал рассыпавшийся быстрыми фортепианными звуками Шопеновский этюд, раздавшийся из кармана пиджака преподавательницы. Катерина торопливо достала телефон, и на экране мелькнуло длинное лицо в обрамлении длинных волос. Одновременно с этим можно было наблюдать, как вытягивается физиономия и у второкурсника. И заодно багровеет. Что-то внутри него булькнуло. Но ситуацию попытался спасти все тот же бариста, вовремя оценивший степень накала страстей:
- Ваш двойной эспрессо!
- Кать…рина Дмитриевна… - с трудом сдерживаясь, прорычал Писарев.
- Мне пора. Важный звонок, - она одарила его любезной улыбкой и по-кошачьи проструилась между ним и стульями у ближайшего столика.
- Да пошлешь ты его или нет?! – долетело до нее у самой двери.
Если бы только он мог видеть ее лицо! Довольная улыбка, сверкающие глаза… Но зато он мог услышать голос – мягкий и хриплый, проговоривший в трубку:
- Аскольд?
- Ваш двойной эспрессо! – довершил фантасмагорию бариста. Звучало как глиссандо.
12:30
Если быть честным, то Екатерина Дмитриевна Нарышкина не нуждалась в поддержании тонуса и боевого духа, и уж тем более для приведения ее чувств в состояние растрепанных требовалось куда больше, чем просьбы о переносе зачета, безалаберно сделанная самостоятельная или даже экспрессивная сцена в лифте.
Потому что ее тоже перло. От работы, написания докторской и сдержанного восхищения юным гением. И именно поэтому она всегда приезжала в университет с особенным энтузиазмом, а не потому, что такие, как Писарев, что-то кому-то доказывают, странным образом совершая замысловатые поступки, но ожидая адекватного восприятия от окружающих. В частности – дразня ее, в то время как она, например, памятуя собственное расписание, вынуждена была пить остывший кофе и есть пару ложек пресловутого тортика на скорую руку, чтобы не опоздать на занятие в любимой группе.
То самое занятие в той самой любимой группе, где особенно «звездил» тот самый любимый студент Аскольд Арсентьев, проходило в лучших традициях: вдохновенно и плодотворно, когда время пробегает незаметно, а баллы, несомненно, посыплются, как из рога изобилия, едва Катерина Дмитриевна проверит небольшую контрольную, заданную за пятнадцать минут до окончания пары. Что-то касающееся контекстуальной замены при переводах поэтических текстов.
Почти с сожалением она стала наблюдать, как перед ней стали складываться работы, что означало начало перемены, и студенты потянулись один за другим из аудитории. Последним был Аскольд. И, конечно, совсем не потому, что не успевал или в чем-то затруднялся. А традиционно – чтобы поболтать после пары. Это стало их доброй привычкой. Одной из тех, что скрашивают будни.
Юноша встал из-за парты и загрохотал своими длинными ступнями по паркету. Листок бумаги опустился на стопку сверху. А Аскольд мягко улыбнулся – как умел он один, и проговорил:
- Что мне будет за то, что вместо задания я перевел на английский «Я буду ждать тебя» Бальмонта?
- Вы не можете без сюрпризов, - улыбнулась Нарышкина. – Но… контрольную вам все же придется написать, к следующему занятию. А переведенный Бальмонт освободит от самостоятельной, запланированной через неделю.
- Допустим. Но вы хоть прочитаете? Или заранее уверены, что перевод того стоит?
- Обязательно прочитаю!
- И на концерт пойдете? – подмигнул Аскольд.
Она ненадолго задумалась и ответила:
- Пожалуй, пойду.
Глаза ее гения загорелись. Ее персонального гения, взлелеянного ею с первого курса. Ему удавалось все, за что бы он ни брался. Читая буквально все, что попадалось под руку, он обладал потрясающим кругозором, отчего казался умнее не только большинства своих сверстников, но и иных знакомых Катьке профессоров. Робко подсовывал ей свои рассказы, которые впоследствии внезапно оказались изданными отдельной книжкой, на презентацию которой так же робко вручал ей пригласительный. Побеждал на олимпиадах, в том числе по ее английскому, который выбрал вторым языком. А однажды признался, что играет в рок-группе. Ходил за ней тенью. И готов был вести беседы на любые темы – удивительно, но, кажется, гений знал обо всем на свете. Не знал только, верить ли сейчас своим ушам.
- Правда? – почти восторженно спросил Аскольд, медленно осознавая, что муза его согласилась прийти на концерт.
- Да, - кивнула Катерина Дмитриевна.
- Здо̜́рово! Я вас с парнями познакомлю! Вам понравится!
- Вы так думаете?
- Еще бы. Вы не разбираетесь в альтернативной музыке. Но драйв любите. Я вас знаю, Катерина Дмитриевна.
- Никогда не думала о себе в подобном ключе, - удивленно вскинула брови Катерина.
- А может, пора подумать?
- Полагаю, это не совсем тема для обсуждения, - мягко проговорила Нарышкина. – Но… наверное, мне и правда понравится.
- Катерина Дмитриевна, - не менее мягко, но гораздо увереннее, чем обычно, протянул Аскольд, - мне казалось, за четыре года, что мы знакомы, у нас с вами не осталось тем, которые были бы не для обсуждения.
- Ну, хорошо, - согласилась она, поднялась и стала складывать сданные студентами работы ровной стопочкой, намереваясь вернуться на кафедру. Впереди ее ждал зачет у «персоведов». Как вдруг длинные-длинные руки Арсентьева обхватили ее плечи, а она оказалась прижата к его длинному-длинному туловищу.
- Сколько еще вы будете мучить меня, Катерина Дмитриевна! – обреченно спросил гений.
- Вы соображаете, что творите! – возмутилась она, совсем как недавно в лифте. Пока еще негромко.
- Да, - жарко шепнул Арсентьев, - соображаю. Я делаю шаг. Первый. К вам.
- Вам лучше сделать его обратно, Аскольд.
- Не сделаю. Теперь нет, - четверокурсник резко развернул ее к себе, и последним, что она успела увидеть прежде, чем он ее поцеловал, это его вытянутое лицо с лихорадочно блестевшими глазами. И совсем еще детский изгиб его длинных губ. Которые уже через мгновение впились в ее губы. Катерина вцепилась в полы его плаща, пытаясь отодрать юношу от себя и в то же время выговорить «Немедленно прекратите!». Не получалось. Мальчик вырос. Внезапно. И прижимал ее к себе все теснее, дышал все жарче, а руки его заскользили вниз по ее спине. А потом – еще на одно мгновение – отстранился, чтобы воскликнуть:
- Я люблю вас, Катя!
- О Господи! – выпалила она. – Что за глупости вы придумали?
- Это не глупости! Я люблю вас!
- Люби в другом месте! – раздался грозный рык от резко распахнувшейся двери, из-за которой доносился галдеж студентов, честно заслуживших перемену.
- Вот только вас здесь не хватало, Писарев! – фыркнула Катерина. – Что ж за день-то сегодня.
Конечно, вполне можно показывать собственное бесстрашие пышущим гневом глазам под нахмуренными черными бровями тридцатипятилетнего второкурсника, когда верный рыцарь и персональный гений в лице Аскольда Арсентьева грудью становится на ее защиту – причем в буквальном смысле, выпуская из своих объятий, но закрывая длинным телом.
- Выйдите! – рявкнул Арсентьев, буравя Писарева недобрым взглядом.
- Сам выходи! – ответил ему той же монетой Сергей Сергеевич. – Пока я тебя своими руками не придушил.
- Чё?!
- Ничё! – вступила в их дуэт Нарышкина, сунула собранные контрольные Аскольду и велела: - Отнесите это на кафедру! А вы… - повернулась она к поклоннику фарси, - немедленно идите на зачет!
Сама же тем временем решительно двинулась к двери.
- Зачет, твою мать! – возвел очи к потолку Сергей Сергеевич. – Охренеть!
- Многообразный лексический запас, - проворчала Катерина Дмитриевна, проходя мимо него, - читайте на ночь словарь синонимов, а не детективы.
- Катерина Дмитриевна! Как же?.. – фонил за ее спиной отчаянный Аскольдов голосок – наверное, именно с такими интонациями он пел свои гениальные песни.
Писарь вздрогнул и свирепо воззрился на мальчишку. От смертоубийства его отделял последний шаг.
- Потом, Аскольд. Все потом, - сказала Нарышкина, обернувшись из коридора, и взглянула на персоведа. – Так и будете стоять столбом? Все-таки хотите получить «незачет»?
- Я хочу надрать уши этому молокососу, - рявкнул Писарев, долбанув дверью. – Ты соображаешь, что творишь, а?!
- Орать прекрати! Ты не дома.
- Орать?! – крик перешел в странную смесь свиста и шепота. – Еще минута, и он бы тебя на столе разложил, Катерина!
- У кого что болит… - закатила она глаза. – Не все такие, как ты.
- То есть ты и теперь его защищать будешь?!
- Да причем здесь «защищать»? Просто я знаю: ты придумал себе то, чего быть не может.
- Я придумал? Ну ох*еть!
Катерина вздохнула, помолчала и устало проговорила:
- Нет, мне просто интересно. Ладно, о нем можешь думать что угодно. А я? Кто, по-твоему, я?
- Ты – сноб! Всю жизнь меня этим дипломом попрекаешь. Куда нам с нашим рылом против юного Байрона?
Она резко остановилась. Развернулась к нему и зашипела в самое лицо:
- В отличие от тебя я очень хорошо разделяю рабочее и личное. Байрон – это работа. И ничего другого быть не может. Потому что есть личное, понимаешь?! Хотя вряд ли, - она отстранилась, растеряв весь свой пыл. – У тебя все в одной корзине. Если учиться – то назло мне. Если работать – то с любой дурой, лишь бы в рот заглядывала.
- Да я три года слышу про твое юное дарование! Аскольд то, Аскольд это, а мы с Аскольдом! Мы втроем живем, что ли?
- Ну хоть его наличие вдохновило тебя поучиться.
- Ты же этого хотела!
- Ты привык так думать.
- Все вокруг лучше меня! Потому что у них картонка есть. А у меня – нет!
- Чего ты хочешь? Забирай документы, занимайся своей Адрианой. В конце концов, ты взрослый мальчик.
- Это ты меня сейчас посылаешь?
- Серёж, я устала.
- Думаешь, я не устал?! – он резко отвернулся к стене и сунул руки в карманы. – Думаешь, я идиот? Хотя, наверное, идиот… Но неужели ты не видела… Ладно, понимаю, понравился мальчик… Может, там и правда мозги, как у Эйнштейна. Но он же тоже мужик, хоть и мелкий. Ну не таскался бы он везде за тобой, если бы не… С красивой взрослой бабой замутить – это же… А ты и рада! Еще и при мне!
- Я просто хочу уточнить. Сейчас ты говоришь, что я тебя предала, так? – спросила Катерина у его спины.
Спина вздрогнула. И одновременно с этим зазвучал протяжный звонок, возвещавший о конце перемены. Писарь обернулся.
- Нет, - мрачно ответил он. – Я слышал ваше общение там, в кабинете. Иначе точно шею ему бы свернул, как цыпленку…
- Хреновый из тебя Отелло, - в коридоре становилось тихо – студенты разбредались по аудиториям. И, смиряясь с неизбежностью, Катерина сказала: - У меня зачет. А у тебя десять минут. Можешь прийти, а можешь и правда послать все к чертям.
- Иди…
12:50
Собственно, ей идти-то было – сто шагов, до конца коридора. Где у самого выхода на пожарную лестницу располагалась лингафонная аудитория, упакованная по последнему слову современной техники и мировых стандартов – подарок областной администрации к юбилею университета.
Шла Катерина Дмитриевна и думала вовсе не о предстоящем зачете и, конечно же, не о переводе Бальмонта, который ждал ее на кафедре, и уж тем более не о концерте, о котором она и думать забыла, потому что и согласилась пойти только из-за той малолетней курицы – талантливой помощницы ресторатора, имевшей наглость даже сюда явиться!
Думала Катерина о том, что одиннадцать лет назад занесло старосту их группы в малоизвестный, а потому доступный по бюджету вчерашним студентам ресторан с креативным названием «Pizzar House», где и отметили они получение своих дипломов. Да так здо́рово отметили, что явилась Катерина домой поздним утром, а если быть точным, то к обеду, и под строгим надзором молодого хозяина этого самого ресторана. Маман, наблюдавшая возвращение блудной дочери с балкона, вместо приветствия выдала: «Что за громила?» - и совершенно серьезно поинтересовалась его паспортными данными и наличием документа об образовании. Причем маман как-то сразу была уверена, что у «этого» и аттестат-то вряд ли имеется.
Увещеваниям маман не поддавалась. К ней присоединился и папа́. Сергей же принципиально не желал ничего слушать. Справедливости ради, это продолжалось недолго.
Почти сразу после свадьбы Катерина оказалась в декрете, где благополучно писала свою диссертацию. Мелкий, к огромному удивлению обоих родителей, не доставлял больших хлопот и потому можно было не озадачивать «еще слишком молодых» бабушек-дедушек. Это было самое мирное время в их семье. Катьке было некогда обращать внимание на рассудифилис маман и согласного с ней папа́ о важности высшего образования, а ревность Писаря благополучно отдыхала, не имея ни малейших поводов к собственным извержениям.
Но ничто не длится вечно. Декрет закончился, Катерина вернулась на работу, защитила кандидатскую диссертацию, принялась строчить монографии, сын как-то незаметно пошел в школу, а основным камнем преткновения оставался чертов диплом, вернее, его отсутствие. Держать оборону перед Нарышкиными-старшими становилось все сложнее. Катерина срывалась и начинала нудеть их песню в собственном доме. В то время как муж вторил ей расспросами о том, за каким дьяволом по вечерам его жене звонит совершенно потерявший совесть некий Иван Викторович или Виктор Иванович, или «он не обязан всех их помнить по именам».
Кризис приключился, когда больше не стало необходимости «помнить всех». Эфир оказался заполнен Аскольдом. И теперь в ответ на мужнино: «Ты можешь ради меня хотя бы дома с ним не общаться?», ему прилетало: «Ты же не можешь ради меня хотя бы заочно выучиться!»
Спустя два года подобных препирательств Сергей Сергеевич Писарев сделал ход конем – решил стать переводчиком с персидского, от чего пришибло даже Нарышкиных-старших. Но ситуацию это не улучшило. Просто изменило. Катерина понимала, что это было сделано ей назло, и открыто сердилась, а Сергей, раззадориваемый постоянным присутствием рядом с женой гениального отрока, делал все, чтобы рассердить ее еще сильнее.
Нет, ругались они редко. Чаще молча разбредались по комнатам – каждый сожалеть о своем. Он о том, как было бы хорошо снова устроить Катьке декрет, и пусть пишет свою докторскую, лишь бы подальше от Аскольда и ему подобных. Она же порой всерьез задумывалась, что надо было давно «купить» ему любой диплом, лишь бы родители отстали. В конце-то концов, если ей все это до лампочки, то какое им дело! Но если бы только они не съедали ей мозг…
- Уйду в декрет, - проговорила она негромко и зашла в аудиторию. И теперь в голове вертелось единственное: «Придет или не придет». И сама не знала, что ей понравится больше.
Он – пришел. Стоило ей сесть за стол, как дверь распахнулась снова, и в кабинет ввалился ее «студент». Лохматый, запыхавшийся, все еще багровый. И с какими-то совсем дикими глазами. Такими, какие она помнила у него раз в жизни – когда родился мелкий Сережка, а Писарь толком не понимал, с какой стороны за него взяться.
- Извините, - пробормотал он. – Можно?
- Можно, - кивнула Екатерина Дмитриевна. – Проходите.
Он быстро прошел перед кафедрой и уселся за первую парту – место, занимаемое им именно на ее парах. Законное, между прочим, место – чтобы носом к носу. Но на нее не смотрел. В упор – больше не смотрел. Завозился, доставая из сумки для ноута потрепанную тетрадку, в которой велся конспект лекций по всем предметам. Оттуда же выдирались листы для контрольных работ. Сейчас Писарь зашелестел страничками, будто бы тетрадка хоть чем-то могла ему помочь.
Беда пришла откуда не ждали. Староста, обаятельный разгильдяй Хуртенко, неожиданно выдал:
- Катерина Дмитриевна, можно просьбу?
- Что у вас, Игорь, на этот раз? – вздохнула Нарышкина.
Он вскочил с места и широко улыбнулся. Писарь головы по-прежнему не поднимал. Притих – тревожно и странно.
- У нас по расписанию пара по английскому в пятницу еще. Можно зачет перенести? У нас сегодня уже Гаврилов был – жесть!
То, что преподаватель основ спецификации научных исследований и еще целого ряда смежных дисциплин Артем Витальевич Гаврилов – жесть, Катька знала не понаслышке. Этот монстр много лет назад, во времена ее второго курса, занимался тем же – пил кровь из студентов, превращая безобидные дисциплины в нечто совершенно ужасное.
Она подперла голову рукой и скорее рассуждала, чем спрашивала:
- А вы, Игорь, думаете, что учеба – это поход в ночной клуб? Развлечение?
- Было бы неплохо! – вздохнул Игорь почти серьезно, и по аудитории разлетелись негромкие смешки. Хуртенко обернулся к группе и добавил: - Но это не только моя просьба!
- Ну да, не только… - Катерина посмотрела в окно, где снова набежали тучи, и первые капли дождя опять застучали по стеклу и подоконникам. – Хорошо. Кто готов – может сдать сейчас. Остальные – готовьтесь к пятнице. Но учтите, отговорок не приму. Даже если у вас будет два зачета у Гаврилова.
Группа зашумела, перебивая унылый стук. В отличие от унылого монотонного дождя, их шум был радостным. Разве что в ладоши не хлопали.
- Это чего? Уходить даже можно? – выкрикнул кто-то с конца аудитории.
- Оставшиеся будут сдавать зачет.
- Катя Нарышкина the best! – услышала она в ответ. Персоведы между собой называли ее просто Катей. Это все знали.
- Могу передумать, - предупредила она, опровергая провозглашенный лозунг.
- Уже не получится! – возразила Рая Майкова, открывая дверь – она везде была первой. Даже в смысле того, чтобы первой удрать. Но ее тыл прикрывала теперь кучка таких же, как она, самых шустрых. Остальные складывали вещи. Оставаться на сдачу зачета, кажется, вовсе никто не собирался. Только Писарев у самого ее носа продолжал увлеченно листать тетрадку.
- А бонусы тем, кто сегодня останется, будут? Или вы за равноправие? – поинтересовалась отличница Оля, все еще сомневавшаяся, последовать ли примеру одногруппников или все-таки сдать сейчас.
- Ну уж от вас такое услышать, - усмехнулась Катерина Дмитриевна, - совсем неожиданно.
- Извините, - смутилась барышня и живенько подхватилась со стула, сгребая конспекты и косясь на Писарева. Надо отдать ей должное. Она была последней, замыкающей в дружном строе выходивших. А вышли все. Все, кроме угрюмого бородатого недоразумения за первой партой.
Дверь грюкнула, закрываясь. И Сергей резко поднял глаза, уставившись прямо на Катерину.
Она тоже смотрела на него, смотрела и молчала.
Писарь медленно разжал пальцы, выпуская из рук конспект. Шумно перевел дыхание. И ровно проговорил:
- If you leave me now, you'll take away the biggest part of me.
- Не городи чепухи! – вспыхнула Катька. – Иди. Ты же тоже хотел, чтобы я зачет перенесла. Я перенесла.
- Это из песни. В голове крутится. Самая дурацкая на свете песня, - Писарев мрачно усмехнулся и чуть мелодичнее речитатива, но едва ли попадая в ноты, напел:
If you leave me now, you'll take away the very heart of me.
Uh-uh-uh-uh, no baby please don't go,
Uh-uh-uh-uh, girl, I just want you to stay!
- Издеваешься?
- Нет. Давай уже проводи свой зачет и поехали домой. Я устал. Правда. Главбух свалила в отпуск. Адриана накладные по закупке мяса чуть не растеряла. Пустой конверт отправила в центр занятости – письмо у меня в кабинете, а эта дура запечатала и отправила… Потом выручку в левый банк отперла. Вечером корпоратив у какой-то дохрена телезвезды на Набережной, придется ехать… А еще курсовая. Почти доделал.
- А у меня собрание на кафедре в два.
- И не закосить?
- Попросить, чтобы перенесли на пятницу? – улыбнулась Катерина.
- Не проканает, да?
- Неа. Поезжай!
- Кать…
- Что?
- Я подумал… я тебе самое главное никогда не говорил… Если когда-нибудь вздумаешь меня бросить… неважно почему… я теперь без тебя разучился. На куски развалюсь.
- Ты… ты всерьез думаешь, что я могу тебя бросить?
- Я не знаю. Просто как представлю… Кать, я Адриану держу, только чтоб ты ревновала, а ты не ревнивая, оказывается.
- Твоя Адриана меня бесит! – буркнула Катька. – И ты меня бесишь, когда с ней сюсюкаешь.
Он неожиданно улыбнулся. Как-то совершенно по-детски и глупо. Чуть подался к жене для того, чтобы спросить:
- Очень бесит?
- Очень!
- Здо́рово! – не скрывая радости, констатировал Писарь.
- Отправлю на пересдачу, - рассмеялась Катерина.
- Типа первый раз! – он вскочил со стула, вышел из-за парты, обошел ее стол и оказался рядышком. Присел на корточки возле нее и совершенно проникновенно выдал: - Я тебя люблю. И у нас еще минут сорок. И дверь можно запереть – нас здесь нет. А?
- Вот правильно мама говорит: громила ты необразованный! – смеялась она. – Уйди с глаз моих!
- Я хоть раз в жизни тебя послушался с того дня, как кантовал твою тушку с выпускного? – черная бровь чуть изогнулась, а ее обладатель мягко улыбнулся.
- Ну послушайся… хоть раз в жизни, - она запустила пальцы в его лохматую шевелюру и мягко провела ногтями. – Езжай в свой ресторан, построй своих администраторов, чтобы они сами встречали твою телезвезду. А мы уедем вечером на дачу, а?
Писарев прикрыл глаза и разве что не замурчал от удовольствия, как гигантский черный котяра. Устроил ладони на ее коленях и пробормотал:
- Я там курсач не доделаю, Катька. Там интернета нет.
- Вот и хорошо!
- Что ж хорошего – быть громилой необразованным?
- Хорошо, что интернета нет. Другим займемся.
- Английский к пятнице подтягивать будем?
- Оно тебе надо?
- Кать, я все, что делаю, я для тебя делаю… даже когда через жопу.
- Вот поедем на дачу и будешь делать.
- Чего делать, преподша моя?
- Не «чего», а «кого». Девочку делать. Ты же хочешь девочку? – рассмеялась Катька.
Он судорожно вдохнул и резко поднял взгляд на нее. Что искал – черт его знает, но, видимо, нашел. Потому что, с облегчением улыбнувшись, так же быстро и стремительно уткнулся ей в шею. И совершенно по-детски забормотал:
- Катька… Хочу. Больше всего хочу. Я даже слушаться буду. И стараться. И чертов диплом получу, если надо. Правда!
- Не жизненно важно, - улыбнулась она и, чмокнув Сергея куда-то в ухо, выбралась из его рук. Поправила пиджак, одернула юбку и строго проговорила: - У меня кафедра, у тебя ресторан. Жду тебя дома… - она глянула на запястье, где на изящном браслете сверкнули не менее изящные часы – подарок любимого мужа, с дурацким, но ужасно милым сердечком, выгравированным на обратной стороне корпуса, - через четыре часа и сорок семь минут.
- В некотором смысле это совершенно бесчеловечно! – вдохновенно и абсолютно счастливо ответил Писарь.
Конец_________________
На форуме с: 20.12.2017
28 Апр 2018 8:26
Сборник ]
На форуме с: 11.10.2012
На форуме с: 15.02.2011
На форуме с: 05.11.2013
На форуме с: 29.09.2016
На форуме с: 07.07.2012
На форуме с: 23.11.2013
JK et Светлая, с новой темой! Удачи! Читаю вас с большим удовольствием!
На форуме с: 20.12.2016
На форуме с: 11.01.2016
Авторы, спасибо большое! Рассказ замечательный!
На форуме с: 16.10.2015
На форуме с: 17.07.2016
Читайте журнал 
В теме «Джоди Томас "Очарованный ангелом"»: кое-что о Сэме » Почему люди враждебны к нему? Что не так с его профессией? Надо разобраться. Он рискует жизнью, чтобы они жили... 
В блоге автора Зоя: 
В журнале «Little Scotland (Маленькая Шотландия)»: