Под лестницей было сыро и неуютно. В углах каморы висели пучки старых, непригодных для составления микстур и декоктов трав, на полу чего только не валялось – от порванного кожаного мячика до разбитой деревянной лохани. Маруська торопливо закрыла дверь и щелкнула задвижкой. Отряхнула чистенький передник. Прислушалась – плачет?
Плакала. Да не тихо, не в подушку, таясь от всего неприветливого мира, как обычно, а громко, навзрыд, с вскриками и захлебывающейся икоткой. Аж отсюда, с первого этажа слыхать. Бедная Фрида Германовна. Вот же недоля.
- Марька, самовар с кухни тааащиии! – долетел рассерженный голос тетки Авдотьи. Она взметнулась, духом домчалась до кухни, выхватила у толстой румяной Степаниды плюющийся кипятком небольшой самовар и взлетела наверх. Дверь в спальню уже была приоткрыта.
- Вот, теть Дусь, - и Маруська торжественно водрузила самовар на красивый, застеленный кружевной вязаной скатеркой столик.
- Жизнь про... прокля... а... та... я, - долетел с кровати стон Фриды Германовны. – За... чем живу? Лучше смерть... Уродица я... никто не смотр... смотрит... или отворачиваются сразу... шепчутся... – И вдруг она поднялась, заплаканная, с пуховых белейших подушек: на розовом породистом лице резко выделялось родимое пятно. Маруська на него засмотрелась – такое чудное, словно бабочка невиданная села на щеку, а улететь забыла... – Александр ушел... сказал... неприлично ему, с его положением, на такой жениться... пациенты будут го... ворить... Господи! За... что? Что я ему сделала?
Тетка вдруг бросила самовар и чайник, села рядом с хозяйкой и обняла, прижала к себе растрепанную кудрявую голову, голубя и напевая-приговаривая:
- Болезная моя, хорошая. Ну тшш, не плачь, не надо. Не смей Христа гневить, смерть звать. Не сами рождаемся, не сами и умираем – всему свой срок даден. Успокойся, роднуленька, тише...
Фрида приняла ласку, притулилась на широкой кормилицыной груди, но плач не утих – наоборот, стал еще горше и надрывнее. Маруська зашмыгала носом, сочувствуя. Вот же судьба – и брат богатый аптекарь, уважаемый в городе человек, Генрих Германович Шульц, и дом красивый, вещей всяких заморских много, и друзья какие интересные, вальяжные, слова в простоте не скажут, все о философиях и науках рассуждают... а личико такое вышло, что не идут женихи. И Александр этот... тьфу! Полгода ходил в дом, разговоры разговаривал, вился вокруг девушки ужом, улыбки дарил ласковые, и уж все решили – после Пасхи гулять свадьбу будут у Шульца. А вот и на тебе, не уж, а гадюка подколодная, языком ядовитым бедную чуть с ума не свел. Интеллигент называется, врач земский. Тьфу на него, ирода!
Злясь и сокрушаясь о барышниной беде, вышла Маруська в соседнюю комнату... и обомлела. Зеркала разбиты! Только на полу блестят сотни, тысячи осколков – маленьких, больших, уголком аль капелькой... Ни единого не осталось. А как их берегла барышня, сколько лет собирала! Как ни ехать Генриху Германовичу за границу, все просила привезти новое, искусной работы, от лучшего мастера веницейского али хранцузского. Девяносто шесть зеркал собрала, да каких! В золоте, серебре, жемчугах... и лежали они теперь жалкими кусками, и солнышко прыгало по ним. А что ему, оно ступней не порежет. А ей теперь убирать все. Ох...
- Сегодня вечер званый, Фридушка, - ворковала за спиной Авдотья. – И платье новое пошито, розового бархату, самый любимый твой цвет, и гости все люди сурьезные. Генрих Германыч сказывал, друг давний из самого Гента приедет... имечко запамятовала... не Иван...
- Ян! – подсказала Маруська и начала осторожно собирать осколки в мешочек. Не ровен час, палец порежешь, а руки еще на кухне понадобятся, Степаниде надо с жарким подсобить, да и с печивом тоже – тесто нежное, опадет, ругать будут. – А вы, барышня, плюньте на ирода этого! Вот оденете платьице, волосики уберете, улыбнетесь – любой кавалер ваш будет! Чтоб мне с месту не сойти, коли не так!
- Марька, нишкни! – повысила тетка голос. – Дерзить стала чего-то последнее время... смотри у меня!
Маруська вдруг разозлилась так, что чуть не сломала остаток посеребренной рамы в левой руке. Все бросила и выскочила к тем двоим, уперев руки в боки.
- Барышня, да ну их, зеркала те! Вот хотите, мне в глаза поглядитесь! Красавица вы как ни есть, а душа у вас мягче пуху лебяжьего! И счастье свое найдете, хоть об заклад с вами побьюсь. Ну, смелей!
- Ах, ты... – задохнулась тетка. – Да я ж тебя, малую...
- Стой, - барышня вытерла глаза рукавом, по-простому. Встала. Подошла близко-близехонько и уставилась Маруське прямо в синие, честные глаза. В зрачках отразилась она, Фрида – махонькая, с ноготок. Будто впервые себя увидела.
Детские глаза – ангельские. От них ничего не скроешь, и в них лжи не увидишь. Единственное верное зеркало. Так говорят...
Минут пять так стояли они – хозяйка и служанка-десятилетка. Молчали. Авдотья приподнялась было, открыла рот... да передумала, села обратно. Ну и ну.
- А подай-ка мне, Дунечка, то платье, - тихо сказала барышня. – И пусть Маруся за черепаховыми гребнями в лавку к Акимычу сбегает. Я их на той неделе присмотрела. Если и не выйду к гостям, то... хоть погляжу. Со стороны...
Ян ван Дорн, молодой врач из Гента, вышел на балкон и закурил недорогую сигару. Там, в гостиной, остались бессодержательные разговоры, изящные и пустенькие дамочки, навязчивый запах их парфюма. Здесь дышалось легко. Звездное небо над головой притягивало взгляд.
Слева, в тени, кто-то шевельнулся. Женщина. Высокая, пышные формы, изящный узел волос. Ян шагнул ближе. Нежный и гордый профиль, длинные ресницы опущены. Сердце забилось чаще. Какая красавица... Откуда? На ужине не была, в театр со всей компанией не ездила...
- Звездное небо надо мной и моральный закон во мне, - вдруг произнесла она. – Ох, простите. Я... глупости говорю.
Сигара едва не выпала из длинных нервных пальцев. Ян выдохнул и склонился к ней:
- Я только что думал об этих словах. Вы, должно быть, фея?
- Нет, - она повернула головку и он увидел пятно, но не обратил внимания, захваченный блеском ее удивительных глаз. И шепотом продолжила: – Я обыкновенная и несчастная девушка.
- Нет, - так же тихо и горячо отозвался Ян. – С этого дня и часа вы будете самой счастливой. Самой счастливой женщиной Гента.
Их глаза встретились. Где-то высоко, в самой полуночной сини, покатилась и зазвенела звезда. Маруська, стоявшая внизу, у открытого кухонного окна, счастливо засмеялась:
- Эй, поймаю!..
Конкурс "Женские штучки", тур 7 "Красота в зеркалах". Бронза.
Мне понравилось!