Карта ролевой игры "Вкус темноты. Эксперимент "Любовь""

Ночь накануне пятого дня.

Ночь Милли прошла ужасно. Она практически не спала, то и дело просыпаясь от странных обрывков сновидений, что мучили ее и заставляли ворочаться в кровати. Ей снился Люк. Точнее тот, кто мог быть им. Но она знала, что это именно он. Так же как и во время их приватной встречи, твердой и уверенной рукой он касался ее руки, рисуя пальцем на ладони все то же слово из пяти букв, которое впечаталось в сознание. Оно пульсировало там словно открытая рана. Милли не чувствовала ее, пока та была горяча. Но остывая, эта рана изматывала и медленно убивала, заставляя вздрагивать во сне.
Милли не помнила, сколько было их, этих обрывков, что преследовали ее. В который раз очнувшись и решив себя не мучить, Милли поднялась с постели, взялась за дневник, который так и не заполнила, и вышла из комнаты. Тихонько прокралась по коридору, включила лампу около дивана и уселась в объятия мягких подушек.
Написав всего лишь четыре предложения, скривила губы.
Что еще написать, кроме того, что нацарапала на листе карандашом? Все предыдущие вечера она с легкостью выводила мелкие закорючки, делилась своими эмоциями с мертвым листом бумаги. А сегодня ее эмоции были заперты на замок. Она не хотела выпускать их, не хотела, чтобы кто-то знал о том, что творится с ней.
Рука сама принялась выводить карандашом какие-то линии на бумаге, то и дело растирая их упрямыми пальцами. Стараясь затушевать острые углы, которые то и дело появлялись из-под черного острия грифеля. Время словно застыло в этой комнате, превратившись в бесконечность, которая сейчас была так нужна Милли. А потом, будто очнувшись, Милли с удивление посмотрела на то, что нарисовала, и горько улыбнулась.
Это было за гранью ее понимания.
Проведя пальцами по гладкой поверхности рисунка, уже взялась за край листа, немного сминая, чтобы разорвать и выбросить. Но передумала. Аккуратно разгладила, глядя на то, что сотворили ее руки. А после мелкими закорючками добавила нечеткую рваную надпись, поставив размашистый вопросительный знак. И так сильно надавила на карандаш, что грифель надломился, щелкнув неприятным звуком.
Вздохнув, Милли сложила лист вчетверо и положила на столик неподалеку. Пометка «для Миссис Оуэн» поможет посланию найти своего адресата. А себе она оставит обрывок воспоминания.

Перед ужином

Милли никак не могла заставить себя успокоиться, вышагивая по комнате. Все девушки уже давно отправились на ужин. А она не могла пересилить себя и переступить порог комнаты, добровольно заточив себя в четырех стенах. С каждым шагом она убеждала себя, что через минуту откроет чертову дверь и пойдет туда, где сможет встретиться лицом к лицу с тем, кто, сам того не ведая, посмел ворваться в ее сны. Но секунды складывались в минуты, а она все так и продолжала кружить по комнате. Она не могла. Нет, она не хотела. Она не хотела его видеть. Она не хотела больше оставаться на этом проклятом острове. Она хотела вернуться туда, где все было просто. Туда, где ее сновидения были легкими, словно первый снег. Туда, где не было его. Где он не смог бы отравлять ей жизнь.
Вчера вечером он попросил ее остаться, но она не смогла. Не хотела, чтобы он снова начал жалить ее своими ядовитыми фразами, заставляя язвить в ответ.
Не хотела быть такой – словно ядовитая змея, которую растревожили, оставшись стоять где-то в стороне, чтобы наблюдать, что она будет делать. Набросится ли на того, кто посмел нарушить ее покой? Рискнет ли выпустить свой яд?
Потому ушла, оставив Люка наедине с черной тишиной, но унося с собой его подарок.
Милли остановилась у окна, глядя на океан, что дышал соленым ветром, и коснулась мелких ракушек на запястье, перебирая их пальцами словно четки. Она до сих пор не верила, что Люк сделал для нее подарок. Не верила и не понимала, почему вдруг? Зачем?
От тяжелых мыслей, от которых уже пухла голова, Милли отвлек стук в дверь.
Видимо, миссис Оуэн послала за ней своих гонцов, раз Милли посмела не явиться на первую встречу подопытных кроликов при свете. Неужели так тяжело оставить ее в покое? Она выполнила все идиотские задания, которые придумало руководство проекта! Милли и так обманулась в своих ожиданиях относительно того, что будет ждать ее на острове. Так не заслужила ли она того, чтобы ей дали спокойно переждать время до окончания эксперимента?
Тяжело выдохнув, она направилась к двери и взялась за ручку двери, собираясь в возмущении вылить весь свой гнев на ни в чем не повинного помощника мозгоправов.
- Передайте своему руко… - Милли умолкла на полуслове, когда взгляд ее взгляд уперся в широкую грудь, что заслоняла собой весь обзор. Таких помощников у миссис Оуэн точно не было. По крайней мере, на женской половине точно. Милли подняла взгляд, чувствуя себя совсем крошечной рядом с высоким мужчиной, который стоял перед ней, выжидательно глядя ей в лицо.
Милли прищурилась и упрямо вскинула подбородок. Уже собираясь задать вопрос о том, кто он и что здесь делает, она замерла. Он кого-то смутно напоминал ей. Но кого? Взгляд скользнул по фигуре мужчины, пока не выхватил из рассеянного света коридора его руку, на которой сидели, словно живые, ее бабочки. Вскинула к горлу ледяную ладонь, вцепившись пальцами в ткань блузки, и вновь подняла глаза на его лицо, встретившись с серыми глазами.

Если бы Милли не держалась за ручку двери, она наверняка бы упала - до того сильно ее потрясло то, что именно ОН стоял перед ней.
Нашел комнату, в которой она пряталась и пришел. Пришел сюда, будто знал, что она не явится на ужин, избегая его общества.
Милли со всей силы вцепилась в металл, чтобы боль помогла прояснить сознание. Порывисто втянула воздух, вспоминая, как нужно дышать.
Рассеянный свет коридора освещал его лицо, покрытое щетиной. Серые глаза с легким прищуром.
Весь напряженный, словно струна, готовая вот-вот лопнуть от одного неосторожного касания неумелого музыканта.
- Зачем? - только и смогла выдавить из себя, чувствуя, как дрожит противной мелкой дрожью.
Она не спешила впускать его в свою комнату, не спешила впускать в свою жизнь. Слишком велика цена - потеря собственного спокойствия.
Чего можно ожидать от того, кто до того заставлял чувствовать лишь одно - злость?
Для нее он все еще был незнакомцем, мистером Никто, пусть он и прочно обосновался в ее снах. Никто, для которого и она была Никем.

Казалось, он заполнил собой все пространство вокруг, заставляя чувствовать себя крошечной песчинкой.
Она и была этой самой песчинкой, которую подхватил ветер неизвестности. Подхватил и швыряет из стороны в сторону, не давая опомниться и перевести дух - чтобы не смогла вырваться, чтобы стала его вечной заложницей, с которой он по своей прихоти будет играться столько, сколько захочет. А потом, когда надоест, отшвырнет в сторону - словно так и должно быть, забывая о том, что и у песчинки есть душа.
- Понять. Он хочет понять... Тебя ждет разочарование, так что лучше оставить все как есть, - голос прозвучал слишком резко и хрипло. - Вряд ли свет что-то изменит и прояснит.
Милли посмотрела в его глаза с вызовом, сцепив пальцы в кулаки, снова готовая наступать, дать отпор.
Видимо, это стало условным рефлексом . Всего каких-то несчастных четыре для, а она уже привыкла вот так бросаться в атаку, едва слышала его голос.

Милли, сведя брови, растерянно посмотрела на свое запястье. Браслет - свидетель ее ночных кошмаров, свидетель ее ночных посиделок с дневником в руках. Он сиял едва заметными бликами света, что отражался в молочно-бежевой грани каждой ракушки, каждого камня.
- Это всего лишь безделушка! Ничего не значащая мелочь! - она фыркнула в ответ, понимая, что лукавит. Если его подарок был всего лишь сущей побрякушкой, тогда почему она носит его на руке не снимая с того самого момента, как Люк подарил ей его? - И мне плевать, что ты там говоришь про угрозы.
И едва Люк навис над ней, Милли вся сжалась, словно отгородившись от него невидимой глухой стеной.

- Разочарована? Да, черт возьми! - Милли пыталась сдерживать себя, но не получалось. - Ты даже не пытаешься делать что-то нормально, чтобы понравиться. Зачем быть таким? Для чего так себя вести? Ты сам отталкиваешь от себя людей. Сам! Я просто не понимаю, почему? - Милли говорила и не могла остановиться, задавая вопрос за вопросом. Словно прорвало невидимую плотину, которая надежно удерживала все эмоции, что клокотали в ней, но сейчас сорвалась.

Звук удара, казалось, был оглушающим. И от этой внезапной вспышки Милли крепко зажмурилась.
Так, рефлекторно вздрагивая, закрываешь глаза при хлопке выстрела.
В эти секунды удар в стену и правда прозвучал глухим выстрелом, что обжег нервы своей стремительностью.
Негодуя от упрямства Люка, Милли распахнула ресницы и снова уставилась в его лицо – для этого пришлось немного запрокинуть голову.
Хоть она и была меньше его ростом, но не ощущала дискомфорта. Она была с ним на одном уровне – на уровне взгляда, колючего и чуть злого, которым награждала Люка в ответ на его слова.
- Не строй из себя несмышленыша. Ты все прекрасно понял. Разве я сказала, что нужно корчить из себя клоуна? Отнюдь. Но попытаться быть чуточку лучше – это ведь не смертельно! - Милли покачала головой, показывая, что не понимает его. – Ты же ведешь себя, как… я не знаю… как болван! Не хочешь нравиться людям… Так зачем тогда пытаться понравиться мне? Я – такая же, как все, кто окружают тебя. Зачем ломать себя, если ты не хочешь меняться? В чем смысл? И есть ли он вообще…
Последние слова она говорила уже не так громко, как начинала свою отповедь.
Голос стих – словно забрали все силы, вытягивая каким-то невидимым магнитом.
Милли смотрела на Люка. Он был практически таким, каким она его представляла себе, сидя в кабинете психолога.
То, что она обрисовала в своей фантазии, почти совпало с тем, что она видела перед собой сейчас, когда рассматривала его лицо.
Почти. Потому что в ухе торчала серьга, а нос, видимо, неоднократно встречался с чьим-то кулаком или кастетом.
И даже глаза оказались именно серыми – как густой туман с утра.

Едва Милли услышала эти слова, ее сердце пропустило удар, замирая вслед за Люком. Бессознательно ладонь обхватила запястье, на котором был браслет из ракушек и камней, и крепко прижала к коже – чтобы почувствовать, что он до сих пор на ней, что он настоящий, что он реальный. Как и тот, что сейчас стоял перед ней, глядя в окно. Тот, кто собирался уйти. Милли не знала, хочет ли, чтобы Люк ушел, но эти горькие его слова почему-то кольнули, отдаваясь странной ноющей болью там, где все же снова начало стучать сердце, продолжая свой ритмичный путь.
Один удар, второй, третий. Милли поняла – она перестала дышать, ожидая, что Люк сейчас просто развернется и уйдет. И останется одна в звенящей тишине пустоты, которая окружала ее. Останется с его чертовыми ракушками на своей руке. С ракушками, что сам собирал, согревая своими сухими горячими ладонями. Ладонями, которыми он касался ее пальцев во мраке темных комнат. Еще секунда – и он просто исчезнет из ее жизни, оставив на память воспоминания о слове из пяти букв, контуры которого она обводила своими пальцами, но которые не смогла принять как подарок.
А он все не уходил, просто стоял, словно раздумывая, решаясь, мучая ее ожиданием неизбежного. И сердце застучало вновь, снова продолжая свой бег – до того момента, пока Люк не сделает первый шаг, уходя. Потом оно остановится вновь, сжимаясь от боли. Милли боялась пошевельнуться, рассматривая Люка в рассеянном свете, глядя на его напряженное лицо, сейчас повернутое в сторону. По телу пробежал ледяной озноб, будто в комнату ворвался ураган.

Ему плевать на всех, кроме нее? Он сам делал все, чтобы оттолкнуть от себя, надеясь на то, что все же сможет ей понравиться? Надеялся на симпатию от той, которую доводил до злой трясучки своими словами, своими интонациями в густом голосе? И голос этот сейчас обволакивал, успокаивая - Люк еще здесь, никуда не ушел.
- Со мной… – самой себе прошептала Милли, не в силах двинуться с места, но и не могла стоять. Слишком сильным было напряжение этих минут. Слишком сильно все давило на нее, грозя превратить в ничто. Но нашла в себе силы собраться с мыслями и негромко заговорить.
- Мы и разговаривали с тобой, там, в темных комнатах. А сейчас можем и видеть друг друга. Но ничего не изменилось… Ты все тот же Люк, а я все та же Милли. – Она помедлила, а потом произнесла, не веря, что говорит это вслух: - Мы слишком разные.
Она говорила и сама не верила в свои слова. Долгим взглядом посмотрела на лицо Люка и отошла в сторону, поворачиваясь к нему спиной.
Сейчас он точно уйдет. Без лишних фраз, без колких слов, оставив за собой лишь запах соленого моря, леденящего ветра и горечи бессилия.

Милли дернулась и с силой зажмурила глаза, когда услышала его первый шаг. Вот и все. Он уходит.
Все как она и хотела, ведь правда? Она ведь хотела, чтобы ее оставили в покое?
Хотела избавиться от его навязанной ей этим проклятым райским островом компании? Хотела…
Но почему так сильно болит в груди от звука шагов за спиной? Почему так судорожно сжимаются пальцы, впиваясь ногтями в кожу на ладонях в напрасной попытке сдержать себя и не броситься за ним, удерживая?
Глупая стеклянная бабочка…
Она сама выбрала свою погибель, что тонкой стальной иглой непреклонного упрямства вонзилась в хрупкое тело, заставляя трепыхаться от боли, беззвучно шелестя прозрачными крыльями, заходиться в немом крике отчаянья…
Но дверь не открылась, выпуская Люка из комнаты.
Он шел к ней. Не уходил.
Милли в неверии раскрыла глаза, упираясь взглядом в его лицо. Серые глаза ни на миг не отпускали, заставляя утопать в их глубине. И она добровольно шла ко дну, все еще не веря, что он перед ней. Что он не ушел. Что он остался.
Он был на расстоянии нескольких шагов, которые казались бездонной пропастью, что пролегла между ними. Она сама сотворила ее, высекая своими словами грани холодных безжизненных камней где-то на самом дне. Словами, которые говорила. Словами, в которые не верила.
А он, сам того не зная, с легкостью преодолел этот путь над пропастью. Просто сделал шаг навстречу.
Второй, третий – пока не оказался на ничтожно малом расстоянии, все еще оставаясь так далеко.

Тот, кто не боялся во мраке темной комнаты скрещивать с ней шпаги в словесных схватках, сейчас страшился коснуться ее?
Он хотел прикоснуться к ней, к той, которую жалил словами? Хотел дотронуться до нее вновь?
Она все еще помнила прикосновения его горячих пальцев к своей руке, прикосновение его губ к своим пальцам. Они все еще жили в ней, отложившись в подкорке сознания, но спрятанные в темной глубине, словно заточенные в рябиновый ларец, который никогда не позволит им выйти на свет, прочно удерживая в своих тисках.
От слов Люка в душе Милли все перевернулось. Сердце рухнуло вниз, адреналин ударил по вискам – так что стало больно.
Больно быть так близко и так далеко одновременно.
Больно от осознания того, что ей нужно, чтобы был вот так – всего в паре миллиметров от нее. На расстоянии выдоха. На расстоянии вдоха.
Больно от того, что хотел коснуться, но боялся. Больно от того, что и сама хотела, чтобы он коснулся, но упрямо отвергало все, предпочитая жить в иллюзорном мире, выстроенном на мельчайших обломках крыльев стеклянной бабочки – слишком упрямой, чтобы признать, что она пропала.
- Боишься, что рассыплюсь на осколки? - хрипло произнесла, разжимая крепко сжатые до этого губы. – Я не хрустальная принцесса. Я всего лишь женщина. Из плоти и крови.
Пора признать, что эта битва с собой проиграна. Если боялся он, то страх был неведом ей. Потом она будет ругать себя, потом. Сейчас он был ей нужен.
Порывисто приподнялась на носочки и руками обвила его шею прохладными ладонями, притягивая его к себе, чтобы замереть всего в миллиметре от губ Люка, так что чувствовала их тепло, не переставая смотреть в его серые бездонные глаза.
- Я живая, - прошептала прямо в губы, задевая их своими.

Милли и не хотела, чтобы он сдерживался, отдавая всю себя, принимая то, что он дарил ей в ответ.
Поцелуи…
Жаркие и сладкие, от которых кружилась голова, от которых она сходила с ума, лишаясь воли.
Долгие и глубокие, от которых пьянела, словно от дорогого вина, превращаясь в зависимую – от него.
Нежные и чуть грубоватые, до легкой боли на губах, которых было мало, сколько бы не давал.
Ласки…
Торопливые и лихорадочные, которые она требовала, вымаливала каждым движением, жадно лаская в ответ.
Шумное дыхание…
Одно на двоих, которое она пила вместе с поцелуем, неторопливо смаковала и, распробовав, выпивала до дна, прося еще и еще, изнывая от жажды, умирая и сгорая.
Его стоны…
Которые будоражили, превращая в заложницу той страсти, что опутывала, словно паутина – тонкой и почти невидимой сетью, что прочнее всех пут на свете.
Настоящая! – шелестели крылья стеклянной бабочки, которая жила в ее душе.
О том, что она реальная, настоящая, Милли говорила каждым своим движением губ, отвечая на поцелуй Люка, который обрушился на нее словно снежная лавина – безудержно, мощно, снося своей силой все ее упрямство, накрывая с головой и выбивая почву из-под ног.
Настоящая!
Об этом кричало сердце Милли, стуча короткими быстрыми ударами в такт горячему дыханию. Она сейчас только и могла дышать им, дышать с ним, дышать для него. Дышать и слушать его дыхание.
Настоящая!
Об этом говорили ее руки, зарываясь тонкими прохладными пальцами в короткие волосы Люка, чтобы теснее прижать к себе. Чтобы полнее ощутить то, что дарил. Чтобы дать в ответ.
Настоящая!
Об этом кричало ее тело, плотно прижимаясь к горячему телу того, кто за несколько коротких дней, таких сложных для нее, таких странных, стал необходим.
Необходим до дрожи в непослушных руках, которыми она касалась его – жадно, с силой, словно хотела раствориться в нем.
Необходим до боли в груди, потому что только рядом с ним эта боль отступала, превращаясь в туманную дымку и рассеиваясь с лучами утреннего солнца, позволяя лететь и не бояться быть сломленной, зная, что убережет от падения с хрустальной высоты.
Необходим, как дыхание, что слетало с ее губ ответными стонами, негромкими, протяжными, в которых она просила не отпускать ее, чтобы не смогла убежать, чтобы не хотела убегать – от него, от себя. От них.
Милли медленно сходила с ума, пока он удерживал ее своими руками, губами, не отпуская ни на секунду.
Сходила с ума, пока сгорала от его ласк, пылая. Сходила с ума, потому что хотела быть сумасшедшей и безудержной.
Рядом с ним...

Со стоном на припухших губах вынырнув из водоворота ощущений, которые накрывали с головой, пока билась в крепких руках Люка, Милли медленно приходила в себя. И перебирала пальцами короткие волосы на голове того, кто согревал теплом своего дыхания ее кожу, дразнил покалываниями щетины и ни на миг не отпускал.
Чуть вздрагивая всем телом, спутанными и пьяными мыслями Милли силилась понять то, что происходило. С ней. С ними. Чему она позволила случиться. Что происходило с ее жизнью, в которую так стремительно ворвался незнакомец по имени Люк. Тот, на кого злилась, и в ком сейчас так отчаянно нуждалась. Но что она знала о нем, кроме имени? Ничего. Ничего из того, что могло бы помочь понять его, разгадать.
Люк и правда, не шутил, когда говорил, что не тронет ее. Не так, как те, кто были в жизни Милли до этого острова. Он был другим. Не такой, как те, кто привыкли лишь получать, мало заботясь о том, что нужно самой Милли. Чего хочет она. Не просто секс. Не просто животные инстинкты, не просто утоление сексуального голода. Что-то гораздо глубже, нежели физическая потребность.
Люк был другим. Странным. Непонятным. Но бесконечно близким. Особенно теперь, когда дал ей ощутить себя такой: раскованной, страстной, готовой принимать и отдавать себя в ответ без страха, без стеснения, зная, что это именно то, чего хочет не только он, но и она сама. Медленно, но настойчиво он подводил к грани, за которой начиналась пьянящая зависимость. Зависимость от его губ. Зависимость от его рук. Зависимость от него самого, от его присутствия рядом. Зависимость, которая была сродни необходимости дышать, зависимость, подобная наркоманской ломке, от которой выкручивало все тело, сотрясая его в болезненно-сладких спазмах ожидания очередной дозы. Ее личный наркотик, имя которого Люк. И Милли не хотела думать о том, что он мог быть таким же и для других женщин, которые, несомненно, были в его жизни. Сейчас он принадлежал ей одной. А она – принадлежала ему, говоря об этом каждым вдохом, каждым прикосновением, каждым движением навстречу.
Скольких сил ему стоили те слова, которые он произнес всего минуту назад охрипшим напряженным голосом. Слова, которые будоражили, от которых так сладко ныла каждая клеточка, каждый натянутый нерв. Как тяжело ему было остановить себя, обрекая на мучительный физический голод тогда, когда она была перед ним – обнаженная, разгоряченная, готовая принять. Всего один рывок - он мог сделать ее своей на несколько бесконечно долгих минут, часов, чтобы потом уйти, торжествуя победу, унося с собою еще один трофей в виде растоптанного женского сердца. Но выбрал иной путь.
Неужели и правда, им двигало нечто большее, чем просто жажда обладания? Неужели она тоже нужна ему так, как и он был необходим Милли?

Вопросительно вскинув брови, Милли выпрямилась и свела ноги вместе. Откуда он знал, что она умеет играть на гитаре? Она ведь обитала в этой комнате не одна. Догадывался? Или просто был уверен? Милли, пытаясь найти ответы, внимательно посмотрела в обманчиво спокойное мужественное лицо, в серые глаза, которые были полны неразбавленного желания, отчего казались почти черными. И эти глаза не менее внимательно изучали Милли, не упуская ни одной ее эмоции, обнимая взглядом ее обнаженную фигурку. Он напоминал собой грациозную пантеру – своевольную и своенравную, слишком дикую и необузданную, чтобы позволить себя приручить. Дикий неукротимый зверь, который сейчас был у ее ног, добровольно опуская перед ней свою черную голову, пряча грозные клыки и когти. Милли не смогла сдержать мимолетную улыбку, когда ей в голову пришло это сравнение. Он ведь и в темной комнате нападал на нее со своими колкостями для того, чтобы защититься и не показать себя настоящего. Такого, каким был сейчас перед ней: мужчина, который ставил ее потребности на первое место, осознанно лишая себя возможности удовлетворить потребности свои. Сколько еще противоречий таил себе этот странный человек?
Милли протянула руку, прикоснувшись тонкими пальцами к его щеке, что недавно прижималась к ее обнаженному животу. С легким нажимом провела подушечкой большого пальца по его губам, таким мягким и горячим. Они пробовали ее на вкус. Тело до сих пор жило этими ласками. Не удержавшись, Милли наклонилась, обхватывая ладонями лицо Люка, и коснулась своими губами его рта – недолгий торопливый поцелуй, в котором Милли чувствовала себя воришкой. Она крала с губ Люка свой вкус, что смешался со вкусом его губ.
А потом вдруг почувствовала смущение от того, что сидела перед ним в таком виде, в то время пока он был полностью одет. Резко отстранившись, Милли вцепилась в гриф гитары, так что струны жалобно заскрипели под напором непослушных пальцев. Крепко прижала к себе, ощущая холод ее лакированной поверхности, так что по разгоряченной коже пробежала едва заметная дрожь. Черт, она стеснялась после того, как бесстыдно подставляла свое тело под жадные руки и губы Люка. Кто он, тот что заставил ее таять, сгорая сам, но не смея брать? Боялся напугать? Отпугнуть от себя? Или наоборот приручал, привязывая к себе невидимыми нитями?
Сыграть ему? Милли редко играла для кого-то, чаще предпочитая перебирать струны в одиночестве, выбивая из них негромкие аккорды, которые вторили музыке ее души. Он просил от нее так мало. Всего лишь сыграть на гитаре. От него же Милли хотелось получить так много, сколько только можно было украсть у судьбы этой ночью. Кто знает, будет ли то продолжение, которое обещали глаза Люка, которое обещали и его слова? Сейчас не хотелось думать об этом. Хотелось лишь наслаждаться моментом, не упуская ни единой секунды.
- Сыграю, - Милли провела ладонью по струнам, успокаивая их. – Но только если пообещаешь остаться со мной. Хотя бы на сегодня. И, пожалуйста, не смотри на меня так…
Милли смутилась еще больше и опустила голову вниз, так что на глаза, скрывая их от жаркого взгляда Люка, упали непокорные кудрявые пряди, сейчас чуть влажные от испарины. Удобно устроила гитару в своих объятиях, закрыла глаза, начав неспешный перебор, чтобы чуть позже выбить из них первые аккорды. Сначала едва слышные в тишине комнаты, но который с каждой секундой становились все более звучными и стройными. И не смогла сдержать себя – Милли тихонько запела, наклонив голову на бок и снова встречаясь глазами с темными глазами Люка.
Ведь играла и пела лишь для него. Не важно, что будет завтра - уйдет он из ее жизни или останется, - сейчас он принадлежал ей одной.

Утром следующего дня Милли сидит в кресле перед миссис Оуэн. Последняя встреча, последняя беседа перед отъездом с острова. Вещи собраны, через несколько часов она навсегда покинет это странное место. Рядом, в соседнем кресле, вальяжно развалившись, сидит Люк, создавая впечатление полнейшего безразличия ко всему происходящему вокруг. Ко всему, кроме Милли, за которой он наблюдал не отрывая глаз от ее лица. От этого щеки Милли то и дело покрывались едва заметным румянцем, и она надеялась, что Люк все же не сможет рассмотреть, как розовеет ее кожа. Он открыто игнорирует миссис Оуэн, та же в ответ окидывает собеседников лишь доброжелательным взглядом, обратив все внимание на Милдрет.

- Первые ассоциации: со щитом или на щите. И если судить по моим первым впечатлениям, которые сложились еще несколько дней назад, Люк - тот, кто берет от жизни все, мало заботясь о последствиях, смело бросается грудью на амбразуру. Натура такая. Единственное, что от него не зависит, - как повернутся события. И кем будет – победителем или побежденным. Хотя и старается это контролировать.
Милли оторвалась от спинки кресла и повернулась в сторону Люка.
- Кто ты, Люк? – тихо, с едва заметной ускользающей улыбкой. – И с чем уходишь отсюда? Со щитом? На щите?
Наклонив голову набок, Милли рассматривала его лицо всего несколько секунд, а после вновь обратила все внимание на миссис Оуэн. Милли знает, что открывать свою душу перед мозгоправом Люк не станет.

- Примерно таким, как нарисовала его в своем дневнике. И знаете, довольно странно было осознать, что я оказалась не так уж и далека в своих представлениях о том, как мог выглядеть Люк. Хотя до сих пор не понимаю, откуда пришло это знание.

- Шок! Что смогла «увидеть» его. Странно понимать, что ты настолько точно можешь «читать» того, кого даже не знаешь.

- Символ выбрал меня, как это странно не прозвучит. Накануне проекта меня просто замучили бабочки, которые заполонили собой мою жизнь. Они были просто везде. Странно, правда? И раз уж так случилось, то почему бы и нет? Правда, обычные бабочки меня не устраивали, хотелось какую-то особенную, неповторимую. Такой и стала для меня стеклянная бабочка Грета Ото. Хрупкое и нежное создание, сквозь крылья которой краски мира сияют еще ярче, переливаясь радужными бликами. А смысл, который вкладывала - хрупкая сила, которая таится в этом удивительном создании. Очень созвучно со значением моего имени, ведь Милдрет означает «нежная и сильная».

- О, скорее потрясло! Наглость и хамство в мою сторону. За это хотелось если не убить, то хотя бы покалечить. И я с блеском справлялась со своими желаниями, пуская в ход то, что было под рукой. Надеюсь, Люк это оценил и ему хотя бы немного, но понравилось.

- Приятия? - Милли улыбнулась миссис Оуэн. – У нас все началось с взаимного неприятия и антипатии. По крайней мере, с моей стороны. Да и как можно симпатизировать тому, кто только и делает, что заставляет клокотать от злости и ярости. Никак. Правда, как оказалось, от антипатии до симпатии – не так уж и далеко. Странное дело, когда ты привыкаешь к тому, кто вызывает у тебя пусть даже и негативные, но эмоции. Что же касается ключевого вопроса вашего, Кэтрин, исследования, то я затрудняюсь дать однозначный ответ. Причину назвала чуть раньше. А в чем кроется любовь? – Милли задумалась, прикусив губу. – Наверное, любовь кроется в умении давать то, что сможет сделать человека хоть немного счастливым, окрыляя и вдохновляя на что-то действительно ценное. Любовь не терпит потребительского отношения, потому что это обесценивает ее, превращая в пустой звук.

- Да. Хочется разгадать эту тайну, имя которой Люк.

- Сложный вопрос. Наверное, проблемы взаимоотношения, взаимопонимания, особенно в таких непростых условиях, в каких оказались все участники эксперимента. Проблема взаимодействия на уровне восприятия. Умение понимать и принимать, думаю, все же ключевые, особенно в контексте главного вопроса, который исследовался в ходе эксперимента.

Вот и все. Все долги розданы, эксперимент завершен. Впереди лишь долгая дорога на пути к будущему.
Правда, Милли не знала, что ожидает ее дальше, хотя еще вчера так отчаянно хотела вернуться домой. Сегодня же…
Сегодня она чувствовала себя растерянной бабочкой, которая могла лишь гадать, куда занесет ее вечер перемен, и где она очутится.
Главное, чтобы не помялись хрупкие крылья…

Эпилог



Кардифф, конец 2055 года

Накануне приезда детей и внуков Милли все никак не могла успокоиться и наводила порядки, то и дело выслушивая бурчание Люка о том, что лучше бы уделила внимание своему старику, нежели верховодила малочисленной прислугой, что и так отлично справляются со своей работой. Отмахнувшись от его слов и с любовью поцеловав во все еще густую, тронутую серебром шевелюру на макушке, пока муж царственно восседал в большом кожаном кресле и пытался читать какую-то газету, Милдрет принялась за дело. Но лишь до тех пор, пока не добралась до небольшого рябинового ларца в их комнате, который Люк подарил на ее двадцатипятилетие. Как давно это было. И как тогда радовалась она тому необычному подарку, что превратился в молчаливого стража памятных моментов их жизни, где было все: и слезы счастья, и упреки, и ссоры, полные безумного жаркого примирения после. Все как у всех. Но все же немного по-другому. По-особенному. С безбашенной горячностью Милли, которая устраивала для мужа настоящие адские пытки, мстя за все. С холодной сдержанностью и выдержкой Люка, который терпел все ее проделки, смиренно принимая наказания. И в этом были все они - уравновешивая друг друга, дополняя. Две половинки одного целого.
Усевшись на пол возле кровати, Милли открыла крышку и принялась вынимать на свет дорогие сердцу вещицы. Покрытые пигментными пятнами руки с тонкими узловатыми пальцами то и дело ныряли внутрь ларца, бережно прикасаясь к тому, что хранило в себе историю семьи Моррисонов.
Фарфоровая фигурка молодоженов с их свадебного торта.
Милли до сих пор помнила, как кормила Люка приторно-сладким кремом, который он терпеть не мог, но все же согласился на ее уговоры попробовать всего немного. Как того требуют традиции. И как потом забавно морщился, пытаясь запить сладость шампанским. Излюбленной "Кровавой Мэри" без крови под рукой не оказалось, потому пришлось давиться пузырчатой гадостью.
Кружевная подвязка невесты.
Люк стащил ее с ножки Милли зубами в их первую брачную ночь. О, сколько их было этих незабываемых жарких ночей! Таких, словно в первый раз. Таких, где не было места стеснению, запретам. Ночей, наполненных жаркими касаниями, громкими стонами и хриплым дыханием, которым делились друг с другом.
Пожелтевшие от времени билеты, которыми они так и не воспользовались.
Париж они посетили лишь спустя несколько лет после того, как Люк украл ее к себе в Уэльс. Впрочем, Милли и не сопротивлялась, мало представляя свою жизнь после острова без этого странного человека, который каждым своим взглядом, каждым своим жестом и движением показывал, как сильно она нужна ему. Что это, если не любовь? Да и что лукавить? Милли хотела, что бы ее похитил тот, кто прочно поселился в сердце с тех пор, как надел на ее запястье свой подарок, что сделал сам.
Милли взглянула на браслет, который переливался легким перламутром раковин, повертела рукой, касаясь ракушек и камушков пальцами. Она до сих пор носила его. Сорок лет прошло. Сорок удивительных лет. Целая жизнь. Ракушки вновь напомнили ей о том удивительном месте, куда привез ее Люк, не желая отпускать от себя.
Да и она не хотела убегать…

***

Место из старой сказки. Спустя неделю после шторма…Конец 2015 года

Они были здесь уже неделю, которая пролетела словно один волшебный день. Рядом с Люком и вечность покажется мгновением. Милли была в этом уверена. Сейчас, тесно прижимаясь к Люку, рисовала на золотистой коже его живота диковинные рисунки, обещая, дразня. Проводила пальцем по линиям, которые украшали его тело. Чувствовала кожей каждую ямочку шрамов, каждый бугорок, которые скрывались под тату. Точная копия места, в котором она сейчас очутилась, словно в старой сказке. Место, куда Милли спрятал ее дикий зверь, эгоистично не желая отдавать никому. И она была не против, со смирением принимая их отшельничество, наслаждалась каждой минутой. Сейчас оно нужно было им обоим, прочно привязывая друг к другу.
Лежа рядом с Люком, когда тот крепко спал, Милли рассматривала его лицо в бледном свете луны и пыталась понять, почему он выбрал именно это место. Почему был так привязан к старой покосившейся хижине? Как часто бывал здесь? Приезжал, чтобы обрести покой, которого был лишен в шумной суете города? Дать отдохнуть расшатавшимся нервам и набраться сил? Как часто бродил по мокрой песчаной косе, сидел на холодном песке, глядя на белые барашки пены, которые оставляли после себя неугомонные волны? Как долго слушал прибой, шелест ветра в густых лапах елей, что росли неподалеку, далёкие гудки кораблей да крики редких птиц?
Милли за короткие семь дней успела привязаться к странной дикой хижине, проводя все дни и ночи в объятиях Люка, пока он терпеливо отвечал на миллионы вопросов, которые она осторожно задавала, пытаясь разгадать эту загадку по имени Люк. Загадку с израненной душой. Загадку с большим сердцем. Осталось всего лишь малость – вытащить это из него, показывая и самому Люку, насколько прекрасно то, что живет где-то глубоко в его сердце, и больше никогда не позволить боли взять верх. Только не рядом с ней, не рядом с Милли. Слишком дорог стал тот, кто открывал новые грани своей души, раскрывая перед ней настоящего себя. Настоящего, который жил под черствой оболочкой, что словно каменная глыба возвышалась вокруг него, чтобы не отпустить, чтобы срастись с ним, погребая под собой. Люк осознанно окружил себя этой непробиваемой стеной, прорваться сквозь которую под силу никому. Но Милли просто попробует, истирая в кровь тонкие пальцы, пока будет стараться, разбирая эту стену по камешку. Ведь она уже видела, что скрывается за внешней бравадой. Он сам показал неделю назад в кромешной тьме приватной комнаты. Наверное, это первая стадия безумия, но Милли, кладя на свою ладошку первый холодный камень этой стены, что была вокруг Люка, будто слышала то, что было написано в бездонных серых глазах: «Я верю тебе. Не причини мне боли…» О, нет, она не причинит боли. Ведь бабочка не может быть жестокой. Она слишком хрупкая и нежная. Просто нужно время, чтобы он позволил пустить в свою душу настолько глубоко, как только можно. Нужно время, чтобы позволил показать, что его любовь совершенна. Милли знала это. Видела. Была пьяна от его любви. Она просто вложит в его горячую ладонь свою маленькую руку и поведет за собой. И если он упадет, просто подхватит его. Ведь бабочка слишком сильна в своей нежности, чтобы позволить упасть. Она просто возьмет вместо холодного камня хрустальные и теплые, сотканные из любви и света лучики счастья, и построит их общую крепость, где не будет места холоду и темноте, крепость, которая сможет противостоять любой буре, которая не сотрясала бы ее своими порывистыми ударами. Пока они вместе, им не страшен никакой шторм.

***

Кардифф, конец 2055 года

Милли вынырнула из воспоминаний, проводя по морщинистому лицу дрожащей рукой.
Она сдержала свое обещание, которое безмолвно дала себе в те удивительные дни их уединенной жизни в старой хижине.
Они вместе построили свою крепость, сотканную и любви и света, наполнили яркими красками, звонкими детскими голосами, встретили тысячи рассветов, проводили тысячи закатов, даря друг другу свою любовь. Они научили друг друга любить. Он научил ее, сам того не зная.
Опустив руку в сундук в очередной раз, Милли наткнулась подушечками пальцев на пластиковую прохладную поверхность. Улыбка растянула губы. Нет нужды доставать это из ларца – она наизусть помнит все, что когда-то положила туда, чтобы в старости перебирать памятные моменты и переживать их снова. Пальцы пробежались по прохладной гладкой поверхности, чуть острой на краях – там, где некогда сделали надрез, снимая пластик с маленькой детской ручки. Бирка их первенца. Милли до сих пор в ярчайших подробностях помнила тот день, когда сказала Люку о том, что он скоро станет отцом.
И снова память достала из своего чулана очередное воспоминание. Живое и яркое, словно это было вчера.

***

Год спустя после эксперимента. Кран-Монтана. Швейцария.

Тонкая белая полоска в напряженных пальцах Милли.
На белом – две синие четкие линии.
Глупая улыбка на губах и неверие на лице.
Две плоски. И сегодня первая годовщина с того дня, когда Люк сделал предложение.
И если он сейчас узнает о том, что знала Милли, ее планы полетать канут в лету и придется в срочном порядке собираться домой.
А она не могла этого допустить. Эгоистично. Но что поделать. Она так хотела показать Люку, как она может летать. Ведь бабочки созданы именно для этого: летать для того, кому они нужны, порхать вместе с теми, кто их любит, порхать для тех, кого любят они.
- Милли? – негромкое постукивание в дверь ванной комнаты, и сонный голос Люка за ней.
Милли вздрогнула и от неожиданности выронила тест на беременность. Тот бесшумно приземлился на белый кафель. Милли воровато посмотрела на дверь и быстро подобрала бумажную полоску – будто Люк мог все видеть даже через дверь.
- Я уже выхожу, - Милли выдохнула, стараясь успокоиться, сунула руку с зажатым в ней тестом в карман халата, заправила за ухо непокорный локон и толкнула дверь ванной комнаты.
Изрядно помятый сном Люк выглядел довольно забавно: волосы на макушке точат смешными антеннами, на виске с правой стороны след от подушки, один глаз прищурен. С улыбкой на губах Милли прижалась к сонному мужу, обнимая за талию, приподнялась на носочки и чмокнула его в нос.
- У тебя пятнадцать минут на сборы, мистер Моррисон. - Милли немного помедлила, все же решая, что нечестно будет скрывать такую новость от Люка, и добавила: - А потом тебя ждет сюрприз.

***
- На счет «три»! Готов? – Милли обернула сияющее лицо к Люку, который был надежно закреплен с ней в тандеме. Люк не слишком уверенно кивнул ей в ответ, но держался стоически. Милли знала, что ему понравится ее затея привить любовь к параплану. И, судя по выражению лица мужа, он уже явно мечтал о том моменте, когда сможет поскорее очутиться дома, за тысячи километров отсюда. Эта мысль заставила Милли звонко рассмеяться, а после, зачмокав губами и обращая внимание Люка на себя, который тут же наклонил голову к ее лицу, легонько коснуться в поцелуе рта любимого.
- Раз готов, тогда… – Милли натянула стропы, раскрывая параплан, и рывком дернулась вперед. Всего пару секунд – и они парили в воздухе.
– Летииииим! – Эйфория накрыла с головой, заряжая огромной дозой адреналина, так что Милли была готова на подвиги. – Ради этого стоит жить!
И говорила она сейчас не только о том, что видела вокруг. Она говорила о своей жизни, в которой рука об руку с ней шел тот, кого любила своим маленьким сердцем стеклянной бабочки, тот, кто не помял хрупкие крылья, а заставил сиять их еще ярче.
Мягко потянув за правую клеванту, Милли развернула купол, так что они закружили в каком-то странном танце. Выровнявшись, они снова парили над склонами и равнинами, подставляя свои лица под холодные поцелуи ветра. Это было бесподобно. И Милли очень надеялась, что Люк оценит тот вид, который открывался перед ними с высоты полета. Он просто не мог не оценить! Ведь это ЕЕ Люк!
- Люк! Любимый! – Милли, наконец-то решаясь, пыталась перекричать шум ветра, поворачивая голову к мужу.
Слишком много эмоций жило внутри и нужно было поделиться ими с тем, кто, в общем-то, и виноват в том, как сейчас она чувствовала себя, окрыленная грядущими переменами, которые были не за горами. Всего-то каких-то девять месяцев!
– Я знаю, что ты меня сейчас убьешь, но обещай, что все же сделаешь это после того, как мы приземлимся, хорошо?
Едва заметный кивок, на который Милли расплылась в счастливой, но все же немного виноватой улыбке. Она знала, что чуть позже отхватит и в хвост, и в гриву. И нужно было подождать совсем немного: в шале, по приезду с прогулки на параплане Люка ожидал романтический сюрприз. Ароматная ванна, расслабляющий массаж со съедобным маслом, которое Милли приготовила своими руками, негромкая музыка, легкий ужин и вино. Но ждать не было сил! Хотелось поскорее поделиться новостью, которую держала в тайне и так слишком долго. А ужин в шале станет завершающим аккордом этого удивительного дня.
И снова разворот купола параплана, так что они вновь закружили под радостные визги Милли. А потом, выравниваясь, она собрала все силы и во все горло крикнула голосом, полным безудержного счастья:
– Ты скоро станешь папой!

***

Кардифф, конец 2055 года

Азарт, кайф, безбашенность и… любовь. Вот что тогда вело ее за собой. Она парила, порхала, словно бабочка, распустив за собой невидимые тонкие крылья. Хрупкие и едва заметные. Те, которые вырастают за спиной, когда понимаешь: вот то, чего хотел, то, с чем не расстанешься ни за что на свете. Потому что оно – часть тебя, ты сам. И не важно, кто ты и что ты.
Она просто летела. И продолжает лететь с тем, кто прочно поселился в сердце стеклянной бабочки сорок лет назад.
Сейчас он тепло улыбается ей, пока она несет к столу фирменное блюдо, которое все же вошло в золотой фонд рецептов. Не семьи Морро, как когда-то писала Милли. Мексиканский арбуз, которым Милли давным-давно сразила наповал своего будущего мужа, вошел в золотой фонд семьи Моррисонов. Все же кто-то был прав, когда говорил о том, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. И кто сказал, что у любви лишь привкус клубники и сливок? Любовь Люка и Милли была с привкусом перца и водки - настоящий взрывной коктейль.