Карта ролевой игры "Забытый мир"

А ночь такая томная. И совершенно не важны кровавые потеки, прихотливо украсившие тело, и живописно растянувшиеся на досках трупы - наглядная декорация боли, страданий и бренности , и то, что не было и нет у меня в привычках кататься по палубе, хохоча в распахнутое небо (все в жизни бывает в первый раз). Не важны, но от того не менее интригующи. Словно заранее тщательно продуманный антураж. А вот руки, неожиданно жадные, нежданно теплом согревающие до костей, это, дорогие мои плавники, совершенно иной коленкор. Как и губы ласковые, обиду с лихвой зацеловывающие. И ни одна уважающая себя русалка никогда и ни за что не откажется от того, что так щедро предложено, полными горстями протянуто. Очень уж падок морской народ на человеческие эмоции.

Хвостом взмахиваю не сильно, лишь выдернуть зажатый в пальцах плавник. Любопытство подогревать не требуется, оно итак через край перехлестывает. Того гляди с головой накроет. Наклоняюсь, покрепче упираясь ладонями в залитую кровью палубу - скользкая очень - только чтобы нависнуть над моряком, не касаясь, почти неощутимо, но рядом, близко. Щекой холодной колючей щеки касаюсь, кошкой, ласку выпрашивающей, трусь.
- Пойдем со мной, - тихим шепотом, по коже стелющимся, прошу. - Пойдем...
Губы мои, за дыханием вслед, дорожку по краю щеки прокладывают, слова припечатывая.
- Пойдем со мной, моряк. Что тебе тут делать? Зачем тебе эта шнека?

Я люблю море. За красоту и мощь, за непредсказуемость, за даруемую силу, за вкус дикой магии во рту, бурлящим ключом буйствующую в венах. Я люблю море, помимо многих и многих других причин, а потому призываю его на помощь. Обвив руками мужскую шею, зарывшись пальцами в густые пряди, прильнув к нему, как к родному, я позволяю силе вздыбить волну, соленым языком слизнуть нас со шнеки.
Заклинаю вас, уважаемые, верьте, в эту ночь он тоже погиб. Упал за борт, утонул. Не ищите, не плачьте о нем.

Где-то в море стужи
Холод ищет души
Тех кто ждет покоя
Власти над собою
И боясь движенья
Жаждет заточенья
В ледяные сети
И врастает в сердце лед...



Вода очень ненасытная стихия. Захлестнувшая шнеку волна, закипев белой пеной, смывает все лежащие на палубе трупы, смывает с мокрых досок маслянистые разводы кровавых луж и оружие: все, до чего может дотянуться и что попадает в эпицентр призванной мною силы.

Я не кричу, не вырываюсь из этих почти смертельных объятий, накрепко перекрывших мне кислород. Вжимаюсь что есть силы, крепко целуя в ответ терзающий мои губы рот, жадно ловя даруемый по глоткам воздух, и фраза "я дышу тобой" явно приобретает для меня новый смысл, играя оттенками так, что дух захватывает. Ведь у нас с тобой на двоих одно лишь дыхание. Об этом я подумаю потом, на досуге, как будет время, сейчас же меня хватает лишь на то, чтобы балансировать на краю, выживая, удерживая, зажимая в кулаке взбесившуюся стихию. Кто сказал, что страсть лишена воли? И мне не холодно. Ни капельки. Не обжигает бушующий вокруг соленый ледяной ад, воронкой утягивающий нас туда, куда я ему велю, потому что почти до мяса жжет человеческое тепло - тело, обернувшееся вокруг моего. Жжет так, что хочется завыть, запрокинув голову, выплевывая свой стон луне, не поручившись наверняка - так больно или так сладко, плотнее запечатывая магией окружающий нас воздушно-водяной кокон, берегущий смертного. Не вою, захлебываюсь криком, выгнувшись тугим луком, подставляя грудь жалящим губам. Влажные пряди волос плетями хлещут по лицу, и мы падаем, падаем в Бездну...

Легкие словно сминает огненное колесо. Боги, ну хоть глоточек, еще глоточек, - пью я чужое дыхание. Мысль, что потеряю сознание в его руках, едва волна выкатит нас на скалистый берег, хриплым смехом клокочет груди. Проклятие О'шьену, я не хочу тонуть в беспамятстве сломанной безвольной куклой. Я не хочу!..
Свирепый морской зверь начинает утихать, скованный моей волей, почти мягко выносит нас на каменный пол пещеры, словно в сложенных чашей ладонях. И покатившийся кубарем клубок из сплетенных рук, ног и тел останавливается, освещенный мягким рассеянным светом равнодушных кристаллов, примостившихся в углах стен. Я надавливаю плечом, вынуждая моряка опрокинуться на спину, чтобы самой растянуться сверху, плотно, изгиб к изгибу, согреваясь, оттаивая, млея. Мне почти смешно от того, что магия, сохранившая жизнь ему, пощадила и меня, вынудив поменять облик на человеческий. Против воли сорвавшийся с губ смешок отдает хрипотцой - голос я все-таки сорвала - и вопрос мягко льнет к губам, когда я тихо спрашиваю:
- Попался?
Добро пожаловать в Фанис, моряк. Ты будешь моим гостем?

*зловеще улыбаясь, строчит наш ответ Чемберлену* )))
Маргарита, королева моя французская, не стоит бояться ))) Русалка сама тот еще фрукт.
Дзютте, как всякому порядочному шуту, вам пришло время подсчитать убытки и принять очень загадочный вид )) Согласитесь, загадочный шут - это чертовски интригует )
Кас... Ну ты понял )) En guarde! Allez!

Сдавайся, делай, как я говорю
Сдавайся, дай мне сделать это так, как я хочу
Я дам тебе любовь, я просто поиграю с тобой
Я дам тебе любовь, я научу тебя ...

Улыбку, которая раздвигает углы моих губ, никак нельзя назвать мирной. Она не играет оттенками и нюансами, не успокаивает, не заставляет сомневаться в посыле, который несет. Тихий смешок прокатывается под сводами, словно я зеркалю того, кто сейчас распластался подо мной на камне пещеры, словно отражаю то, что вижу. Но как бы ни хотелось мне пролить бальзам на чужое тщеславие и посмотреть, что в итоге получится, игры тут ни при чем. Я не играю, я так живу, дышу. И разве моя вина, что та звериная часть во мне, большую часть времени спящая сладким сном, щетинит в ответ холку и скалит зубы? Разве виновата в том, что адреналином в вены плещет вызов?

Ах, мой милый Августин, Августин, Августин...
Ах, мой милый Августин... все еще только начинается.

Прямой откровенный вызов, срикошетив, расцветает на моем лице. Абсолютно искренний и до оскомины нахальный. Ты правда думаешь, что я тебя боюсь? Правда считаешь, что меня заботят те ярлыки, что ты на меня прицепишь?
Подушечки пальцев легонько скользят по ключице. Тепло его тела уже вовсю подсушивает соленые капли и я губами снимаю с кожи пульс, слегка прихватывая ее зубами. Такой уютный... Ногти, царапнув плотную ткань пояса, скользят вверх, расчерчивая торс алыми полосками. Забавляться мне надоедает довольно быстро и я делаю то, чего мне хотелось еще там, на палубе. Окунаюсь в темноту, растворяюсь в ощущениях, с головой ухожу в запах и вкус, губами, руками, всем телом изучая попавшего ко мне в плен мужчину.

Однажды положив руку в огонь,
Ты уже не сможешь быть прежним.

А тем, кто сам добровольно падает в ад
Добрые ангелы не причинят
Никакого вреда
Никогда.

И только ветер свистит свой печальный мотив… Мысли мои были не здесь. Я брела босиком по песчаной полосе и ступни мои горели огнем. Волосы развевались языками пламени, которое выжигало меня изнутри. Такого же черного, как мокрые соленые пряди. Я жена смертного мужа. Никто не мог поручиться за то, что Отец спокойно воспримет потерю одной из своих дочерей. Нет, я не уходила навсегда, но покидала воды, давшие мне жизнь, соткавшие меня из пенных гребешков. Я вдова смертного мужа. Отец не мог быть настолько жестоким, он просто не прощал предательства и цену за него назначал справедливую, хоть и суровую. Только не рассказывал дочери заблудшей своей, как ее вынести. Кто взывал к суровой справедливости? Я... Отпустил Владыка на сушу русалочку, выменяв у суши жизнь смертного мужа за такой подарок. И не встретиться нам теперь, рук не развести, не греться у огня, живущего в сердце. Один огонь потух, залитый соленой безбрежной водой. Второй выгорел дотла. Только и остается, что бродить вдоль кромки родного моря, не зная, где искать пристанище, на чью грудь ронять драгоценные русалочьи слезы.

Я сама была не здесь. Отпустила. Отдала. Рассыпалась сеть, опутывающая моряка, украденного мной с палубы шнеки, голову дурманить перестала. Рисковала как – жизнью заплатить могла, да только и ему не нужна оказалась жизнь моя. Все кривятся губы в умении человеческом, все свистит и свистит свой мотив ветер – а я песню эту знаю лучше, чем те, которые петь следует. Сбрасывает моряк последние нити, выторговывает жизнь свою, из ослабевших рук вынимает. Пусть идет себе, глупый… пусть… Он не знает, как холодны бывают тропы человеческие, теплом солнечным напитавшиеся, не понимает, не слышит… не слышит тебя, не слышит… Только не бывает так, чтобы песня морского народа не прокралась в сердце, не свернулась там телом гибким, кольцами своими трепещущее обнимая. Не отпускают О’Шьеновы дочери добычу свою, если не заплатит она им откуп за короткую жизнь.

Он целует меня… он кусает меня… Ладонями лицо обнимаю, в глаза заглядывая, баюкаю тихонько, как не данное мне дитя, из стороны в сторону раскачиваюсь, усыпляя бдительность, все громче пою свою песенку. Послушай русалку, моряк, послушай. Целый мир на мгновенье перестанет вращаться. Она успокоит твое сердце, в душу твою прокрадется, тронет струны, которые от себя прячешь и обнажить боишься больше самого лютого страха своего. Волна ударяет в невидимую преграду и рассыпается на мириады хрустальных брызг, водоворотами закручивается водная гладь, омутами манит, серебрится ручей, позванивает колокольчиками – все в мире на песню мою откликается, все ко мне стремится. Кровь не водица, да пригодится напиться. Соль в твоей крови, моряк, слышит песню мою и стремится ко мне. Слышишь? Слышишь… Иди ко мне… Бежит по груди сноровистая капля, юркнуть в ямку пупка стремится, а я пальцем поймаю да размажу по губам твоим, одурманивая собой. Никуда не денешься, моряк, посмотри на меня. Мы играем во что захотим.

Давно я рук не чувствовала человеческих, давно желания мужского не ощущала, давно не видела пламени в глазах, угрожающего сжечь меня. Слышишь? Слышишь… Посмотри на меня. Не болтай лишнего. Вкусный, сладкий. На губах твоих медом стынет жемчужный яд. Не бойся… я не причиню тебе вреда. Сцелую с губ малую каплю, языком проведу, чтобы лишнего не оставить. Я вдыхаю ему в рот морскую музыку и прижимаюсь теснее. Задержись на мгновенье, я хочу здесь остаться. Я была женою смертного мужа. Люби меня крепче? Никакого вреда… Никогда… И смотреть - не насмотреться. И дышать - не надышаться...

Как-то я пропустила тот момент, когда все пошло не так и не туда. Камнем с горы покатилось, все на пути сминая. Каким чудом? Как помогло? Почему не туда?! Вдруг веками отработанный сценарий начал барахлить. Был моряк, каких тысячи, а теперь под руками моими мужчина. Личность. Индивид. Пропади он пропадом. Со своими причудами и - Отец родной! - мнением. Как дальше жить-то? Не хотела я знакомиться, узнавать ближе, лазейки никакой не хотела оставлять. К чему русалке, которая наутро позабудет о своей игрушке, такая головная боль? Что мне с тобой делать, сердешный? Ты же холодный, насквозь ледяной, и мороз твой кожу жжет хуже пламени. До кости обжигает. Я же тепла искала...
А еще страннее, что Зов, песней манящей столетиями выпестованный, прокатившись по телу, сыплется вниз как песок. И взгляд, ядом проедающий, хоть и меняется, но не так, как ожидалось. Боги всемогущие, заколдованный он, не иначе! Только кто же мог с Зовом справиться? Чьи уста заклятие наложили? И откуда сила такая взялась?

Бурлит во мне магия: иномирная, неземная. Ключом горным кипит, выход ищет. Словно во сне и не со мной. И снится мне человек, сожженный до пепла, серой трухой сверху присыпанный. Пьет, ест, живет, дышит, только что-то умерло внутри. Нежность? Чувство? Доверие? Кто же ранил тебя так? И с каких пор мне не все равно?! Мне не жалко, не хочется плакать и заламывать руки, злость ураганом кружит голову, потому что трескается собственный лед, бьет горячий источник прямиком в сердце и что-то отзывается внутри. Не хочу, не надо... Только поздно. Нежданно, негаданно, незванно. На дыбы встает инстинкт самосохранения. Будто чуткая рука задела потаенную струну. Иди ко мне.

Лицо в ладони забираю бережно. Лучики-морщинки в углах глаз разглаживаю чутко. Посмотри же на меня... Улыбнись мне, пусть улыбка глаза согреет. Не как солнце лучами по поверхности моря скользит, а до самого дна. Улыбнись же, хороший, поцелуй ласково. Побудь со мной еще немного. Нам будет хорошо вместе... Вьюном диким вокруг моряка оплетаюсь, прижимаясь теснее, носом во впадинку за ухом утыкаюсь. Боишься? Не бойся. Я тебя согрею. Пряди перебираю черные, кольцами на палец накручиваю, зарываясь в гриву моряцкую. С губ зовущих дыхание собираю. Словно облик человеческий часть человечности мне с собой передал. Не знаю, не проверяла.
- Как тебя зовут, моряк?

Ведя, журнал "Юный натуралист" предупреждает: открытки эротического содержания вредят кошачьему здоровью )))
И что за дискриминация? Значит в одной из реальностей моряк может тащить русалку за хвост, а где альтернатива? Я буду жаловаться на короля! (с) )))

Ведяяя *тычет пальцем в зеркало* Усы, лапы и хвост - вот твои документы!

Кот Матроскин Дарий занят он на печи лежит )))))

*шепотом на ухо* скажите, как пройти в библиотеку? ))

Хочешь, я расскажу тебе сказку? - тихим ветерком гладит кожу шепот. - О, я знаю тысячи сказок - смешных и грустных, глупых и мудрых, страшных и не очень. Вкрадчивой поступью крадется в мир рассвет, слышишь? и все живое отзывается ему. Даже под водой можно различить дрожь просыпающейся земли, подставляющей сонное тело ласкающим лучам, ватным одеялом расползающийся по траве густой туман, словно поворачивается в глубокой пещере дремлющий великан. Дрожит на листьях роса, как, навернувшиеся на глаза, готовые пролиться слезы.
Давай я расскажу тебе сказку? Жила-была русалка, самая обычная, худенькая и большеглазая, каких много в безбрежных водах плавает, и однажды ее потянуло к людям. Крепко и люто. Любопытство, ночами взращенное, перстами тонкими взлелеянное, забурлило как весенний поток, позвало очертя голову ринуться на сушу, все сметая на своем пути. Плясала она на камнях, солнце встречая, пела свою песню, наново рожденному миру подаренную, плела шали и ковры из перламутровых водорослей, что растут глубоко в море, и продавала на рынке. Нееет, не корысти ради, к чему ей деньги? а дабы окунуться в водоворот пестрой, шумной, разноязыкой толпы, впитать запахи травы и пряностей, подсыхающего дерева и красок, тяжелых, золотом затканных материй и свежих фруктов. Кормила птиц зерном, на вырученные монеты купленным, и возвращалась обратно в морскую колыбель, босыми ногами дорожную пыль разрисовывая. Жила-была русалка...
А знал ли ты моряк, что у дочерей О'Шьена кровь такая же красная? Что боль они тоже чувствуют? И кожа под лезвием также расходится в стороны, как волны от волнореза... как у людей? А если надавить острием там, где надо... Да, мы древние, иномирные, неземные создания, под завязку дикой магией наполненные, что не мешает нам время от времени быстро и глупо умирать. Что не мешает нам иногда быть хрупкими, слабыми и уязвимыми. ...Острый нож, режущий нас обоих, я забросила подальше. Если бы меня интересовала чья-то смерть, у моих ног (или хвоста) уже лежало бы мертвое тело. Одним незнакомцем больше, одним меньше, какая разница? Если бы меня интересовала твоя смерть, я бы оставила тебя на палубе шнеки, воткнув твое же оружие поглубже тебе под ребра, мне даже магия бы не понадобилась... Честь я забросила подальше, и он, мягко зазвенев по полу моей пещеры, укатился куда-то в темноту, туда, где своды и стены не подсвечены слабым сиянием морских кристаллов. Где только непроглядный мрак и тихий гул моря.
А знал ли ты моряк, что у русалок тоже есть чувства? Вот такой вот неизвестный природе - и человечеству - парадокс.
Я не знаю в чем дело и сказать не берусь. Зов ли сыграл злую шутку, впервые за века выйдя боком, перепутав все до основания, подменив истинные чувства ложными, либо затуманив разум так, что моряк сам уже не знал, где суша, а где море, где черное, а где белое, где женщина, а где мужчина. Я не знаю. Только нет в нем желания истинного, испепеляющего. Нет напора сильного, слова крепкого, дела мужского. Мягок он и податлив в моих руках, словно глина - лепи, что хочешь. Только я вот не гончар.
- Нет, - упираюсь руками ему в грудь. - Если хочешь любви, то возьми ее сам.

...В четырёх углах как овальные в отражениях наковален мы
В четырёх зрачках корчит рожицы воспалённая настороженность
И у бедер пальцы шевелятся ты успеешь первым прицелиться
Пока я укрепляю стены километрами нервов с венами...

Боги, как кружится голова. Перед глазами смазанный хоровод образов, звуков, событий. Зеркала. Зеркала вокруг нас. Какое тепло могут дать друг другу два живых обломка? Изрядно покалеченных, но все еще дышащих, упрямо цепляющихся за тонкую ниточку существования. Стук сердца в ушах эхом. Горько, так горько. Пепел на губах и морская соль. Лишь моряк меня согреет...
Набухает, ширится, расползается по телу слепящий жар, наливаясь силой в каждой мышце. Вопреки всему. Наперекор. Я буду любить тебя, пускай и недолго. Я тебя люблю. В отражении отражение - бесконечный коридор, и я падаю в него как в омут с головой. Лечу безвозвратно. Есть ли спасение для проклятых в черной бездне? Раствориться в сильных руках, беря, возвращая. Не скупо - отчаянно, с размахом отмерять жалкие крохи оставшегося. Я отдам тебе все до последней капли. Зови меня, как раньше звал, целуй, как раньше целовал...
Дробятся о камни тихие всхлипы и горячечный шепот, вяжут пальцы кольца черных волос. Сколько нам осталось? Два выдоха до грани.
Боги, как больно. Словно режут на куски сердце. Как выброшенная на берег рыба, жадно ловлю воздух ртом. Что ты рвешься, глупое? Жизни в тебе на два вдоха. И потому не страшно вышвырнуть вон все неправильное и изломанное, все испорченное и в труху рассыпавшееся. Только здесь и сейчас. Только ты и я. Зеркала вокруг. Ногти царапают пол. Исступление обрывает путы.

По кусочкам собирается расколовшийся мир. По-моему я первая прихожу в себя. Призвать магию несложно, несложно скользнуть в воду, укачивая в руках человеческое тело, как и несложно оставить зачарованного моряка спать на берегу, недалеко от какой-то деревушки. Тяжелая у него выдалась ночка. Спи, Кастул, а когда проснешься - все забудешь. Не было ничего, все морок, дурман и сон. Нет на свете русалок, байки все и вранье хвастливых авантюристов. Да, я - черная вдова, но твою жизнь я не возьму.

Не сказать тебе на прощание был ты фобией или манией...
Не смахнуть с лица полнолуние не испачкав ладонь безумием.

- Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми. Ты один мне понравился между людьми. До тебя я была холодна и бледна. Я — с глубокого, тихого, тёмного дна.

Боль ударила резко и точно. Как будто с размаху пнули ногой в живот. Замер на секунды день, стали жесткими солнечные лучи, шум и гомон базара словно провалились под толщу воды. Руки - камень, ноги - камень, и лишь взгляд скользит неверяще, изучающе, царапая лицо: излом бровей, черные жгучие глаза, острые скулы и такой знакомый щетинистый подбородок. Пропади он пропадом... Пальцы заныли от желания дотронуться. У чужака лицо моего мужа. А я силюсь вдохнуть, с трудом проталкивая воздух в легкие, смаргивая пелену кровавой мути. Да бейся же ты, глупое...
Дивное ощущение - смотреть в до ужаса похожее лицо и натыкаться на чужой равнодушный взгляд. Привет, милый. Как живешь? Глаза себе хочется выцарапать, чтобы не смотрели, не узнавали. Знаешь, я так скучала. Знаешь, мне так тебя не хватало. Зачем ты ушел? Зачем оставил меня?
Я знала, что приходить на базар рискованно. Опасно почти так же, как и на Царе Островов, где в толпе там и сям мелькают спины охотников, ищущих порченных. Но тут, на Грехе, русалка не самая экзотическая зверушка, да и обстановка, опять же... Будто сам воздух сочится магией, и я от него совершенно пьяная. Хмельным весельем кружится голова. Эй, налейте мне еще глоточек.

Собственно, если у тебя тьма-тьмущая свободного времени, то просто необходимо иметь какое-то занятие, интерес, чтобы не так тоскливы казались дни и ночи вечности напролет. Топить моряков - оно, конечно, забавно, но успевает надоесть еще в первую сотню лет. А дальше хуже. Дальше, если не теплится в тебе огонек, жадный до жизни, то можно смело отправляться в Бездну. Все лучше, чем бесцельно прожигать бесценный дар.
Морские слезы отливают на солнце нежнейшим перламутром и мне нравится плести из них бусы, а потом относить на базар. В пестрой толпе я пропитываюсь эмоциями под завязку, чтобы потом опять уйти в море, до тех пор, пока снова не заскучаю по человеческим страстям. Таким обжигающим. Таким противоречивым. Таким... живым.
Юбку до пят и широкую просторную блузу я позаимствовала у зажиточной поселянки, просто сдернув с веревки сушащееся белье. Ей почти все равно, а мне приятно. Откуда же у меня взялась пастушья сумка-торба, уже и не вспомню. Ей не первый десяток лет.
День уже перевалил за половину и мой товар весь разошелся как горячие пирожки морозным утром, когда я и увидала его. А увидев, захотела утопить. Вот так просто и без всяких сожалений. Потому что сидеть у себя в Фанисе, нанизывать бусы и думать о том, что там, наверху, топчет землю точная копия моего почившего супруга - все равно, что собственноручно загонять иголки под ногти.

Это нечестно, слишком просто и банально. Но мне наплевать. Я выпускаю на свободу Зов. Тоненькие щупальца, словно слепые, тычутся наощупь, ищут, ползут. Сила сдавлена в узкий тонкий луч - нет намерения перетопить половину рынка - сконцентрирована, пульсирует в кулаке как огромное сердце, и от нее ломит руку. Сжимаю ладонь крепче. Наконец удавка обвивается на шее смертного, а ловушка захлопывается. Пойдем, - дергаю я за магический поводок, разворачиваясь и уходя, ведя за собой как на привязи незнакомца.
- Нет, помедли. Сейчас загорится для нас молодая луна. Вот — ты видишь? Зажглась! Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой? Здесь. И здесь. Так. И здесь... Ах, как сладко с тобой! - тихонько напеваю я, сидя на высоком уступе, наблюдая как тяжело ворочаются внизу мокрые бока моря. Как вздымается и снова мягко опадает на волне тело утонувшего.

Неееет, нет, нет, нет... Давайте-ка без этого. Я сюда не горевать пришла.
Начнем с начала.
Со мной иногда такое бывает - полная зацикленность на себе и на своих эмоциях. Звериный эгоизм ли, иномирность даже в русальей среде, или что иное - сказать не берусь. Потому и вздрогнула от неожиданности, ощутив неясное мысленное прикосновение сородича. А вздрогнув, удивилась. Ну да, тритона мне еще не приходилось видеть, даже за мой, не такой уж короткий, век. Очень мало их у нас. Нечасто у русалок рождаются мальчики. Среди нашего народа есть расхожая шутка на тему пристрастий отца О'Шьена и почему оно так, но повторять ее мне не хочется. Тем более чудно, учитывая общеизвестный факт, что не любят тритоны бывать на поверхности, предпочитая ей Фанис.
Я не ищу жалости. Не ищу и сочувствия. И уж вовсе не хочу ни с кем делить свое горе. Оно мое, мое, целиком и полностью, до последней капли. Рьяность, с которой я его пестую, давно перестала удивлять. Как и ее природа. Так есть, так будет. А кто сам без греха... ну, все знают. Не знала, не думала, что встречу здесь кого-то из своих, а потому не сдерживалась, наотмашь била эмоциями. Глупо. Недальновидно.

Бровь все-таки насмешливо ползет вверх. Почти против воли. О это дивное ощущение хлопнувшей по щеке перчатки. Чуть-чуть, еле касаясь, но все равно забавно. И я смеюсь в голос, не собираясь сдерживаться, вторя морю. Руку, разумеется, беру, раз уж предлагают.
- Значит, друг, говоришь? - верчу я ладонь тритона, изучая вдоль и поперек все, что она может мне рассказать. Вредничаю, куда деваться. Тоже по-детски, нахально, бесцеремонно, но очень хочется. - Что ты здесь делаешь, Колдер?
Вопрос, конечно, не совсем обязательный, но расплетать клубок эмоций и событий можно слишком долго, гораздо проще спросить.
Все-таки Грех - это совершенно особое место, и я здесь совершенно шальная. Тяжело бьется в венах чужая жизнь, пульсирует, отзывается, манит. Кружит голову каруселью. Еще бы, такой коктейль. Здесь нет места для тоски, нет для печали. Только острое, практически ничем не прикрытое любопытство.
- Пойдем, прогуляемся? - предлагаю я, поднимаясь с уступа и отряхивая юбку. - Если осмелишься...

Суламифь, это тебе ))
За жизнь на кончиках пальцев.

Дорогой кот, спасибо за подарок! Он прекрасен. Я люблю тебя, пушистик.

Колдер, я пыталась тебе ответить, но
Ответить здесь или предпочитаешь приватно?