Карта ролевой игры "Забытый мир"

Корабль дома Аэрос

Похоже, что-то я пропустил, или не понял иносказаний – розы это кто? Если тот, кого я убил вчера, то причем тут отец? Не очень понимаю, о чем говорят эти двое, но начинаю понимать. Почему отец подвел меня к королеве. Вероятно, это их не первая беседа …о садоводстве.
А дальше разговор принимает странный оборот.
Это уже явно мне. И она говорит о себе. Четко это понимаю. Королева снова стала королевой. Застегнутой на все пуговицы. Она лелеет тот лед, что внутри, и не желает дать ему растаять. Хочется подойти обнять, поцеловать губы, говорящие эти нелепые слова, а еще больше – убить того, кто заковал ее в этот панцирь, но кругом столько народу. Убираю руки за спину в замке и стискиваю так сильно, что белеют костяшки. Одно неверно слово или взгляд – и я могу ее выдать. Сплетни – страшная вещь.
А она упорствует с своих словах:
И это – снова про нее. За что она сама себя так не любит. Зачем унижает? С трудом выдерживаю эту пытку, а тут еще фрейлины, которые разве что не виснут на богатом холостяке. От их щебетания вянут уши и начинает болеть голова.
Идем на корабль. Наконец-то никто не будет говорить глупости, на которые не знаешь что отвечать, но первая же фраза Констанцы переворачивает все с ног на голову и едва не происходит взрыв.
Она называет меня по имени, и отец все понимает. Как же быстро. Неужели это так явно? Или только для него явно?

 – Да, – киваю, опуская голову, ощущение,. что сейчас ее отрубит меч палача, настолько явно молчание и недовольство отца.
Тишина. А потом его голос – глухой, надтреснутый, обвиняющий:
 

Что? Он вот так уйдет? А Янка? Да как он смеет? Не поняв, не разобравшись, рубить с плеча, ставить под удар… он же не знает… да, я виноват, и должен понести наказание, но не она, и не моя сестра!
В бездну гордость, бросаюсь за ним

Мне вторит королева, прося его остановиться, и он замирает, обернувшись.
Как же он постарел за эти несколько минут!
– Да, отец, я виноват, и Вы вправе наказать, вправе выгнать, я приму, но не сейчас. Вы сказали, мы здесь не за этим! – говорю гневно, неподобающе, но не могу сдержаться и смириться. Не хочу и оправдываться. – Отец! – снова взываю к нему – у Вас есть дочь. Вспомните о ней. Сейчас только это важно! – сбавляю тон и стараюсь говорить не громко, чтобы не привлекать внимания.

Корабль дома Аэрос
 
Когда я выкрикнул свои слова, отец как-то подобрался и повернулся ко мне, но потом заговорила королева. Она защищала меня, оправдывая убийцу, не побоялась показать следы когтей того, кто напал на нас в оранжерее. И она была права, он искал смерти, потому что такая жизнь, которую ему уготовали люди, хуже смерти.
Я смотрел и слушал, внимал ее словам и все равно понимал и признавал собственную вину, и видел, как тяжело ей говорить, а отцу – слушать. Он задыхался, а потом –неожиданно, подошел ко мне, взял за руку и извинился.
Отец! такого еще не было!
А Констанц все говорила, и ее слова – гневные и жестокие, были правдой. Меня только на секунду вздернуло, что и она знает про сестру, неясно, зачем отец рассказал ей.
А еще я видел. Как она преобразилась. Я видел гордую и властную королеву. И она покорила меня. Сначала она, а потом отец – его великодушие.

Он попросил прощения у  Констанц, но сделал это так, что я ни в коем случае не перестал любить и уважать его. А наоборот, зауважал еще больше. Признать вину и попросить прощение – сложно, но не унизительно.
А потом он заговорил снова, и мне стало понятно многое, но заданные вопросы требовали ответа:
А я не знал, могу ли его дать.
– Мне сказали,ч то пару недель назад она была в столице, в добром здравии. Простите, но не уверен, что могу назвать имя человека, сказавшего мне это. Тем более она не знает, где Янка сейчас. Она только знает – кто она. Видела и не оттолкнула. Помогла. Может, я сам спрошу ее, где именно это было две недели тому? Только вот – скажет ли? Она , мне показалось, не очень была уверена во мне и в том, что может довериться.

Корабль дома Аэрас

Все неприятности, которые ваш злейший враг может высказать вам в лицо — ничто
по сравнению с тем, что ваши лучшие друзья говорят о вас за спиной.
Альфред де Мюссе


Я едва успел подхватить отца, когда он чуть не встал на колени перед королевой. Да, это был не просто жест, он был совершенно искренен. И я понимал – почему. Если просить прощения – то от чистого сердца. Но на корабле мы не одни, и к вечеру весь город будет знать, что лорд Запада пал ниц перед вдовствующей королевой, и неизвестно, как истолкуют этот поступок.
Дальнейший разговор я слушал и не слушал, вмешался только тогда, когда отец не смог описать Янку. Ну да, он же столько лет ее не видел.
– Темноволосая, худенькая, не очень высокая. Во что одета – не знаю. я видел ее в разной одежде, – оба смотрят на меня недоуменно – во снах видел, я же говорил Вам, отец, что она мне снится. Снится уже давно. И так, словно наяву. Сначала ребенком, потом девочкой, девушкой, кошкой. Кошка черная. Если сны ей снятся так же часто, как мне, то она безусловно ищет встречи. И я думаю, что прав, потому что та, кто сказала мне, что видела ее, она же именно мне сказала. Думаю, это не просто так. Вероятно, Янка знает меня в лицо. Из тех же снов, или не меня, а наш герб, отца, что-то, что связано с домом. – Я смотрел на королеву, ожидая ответа или дальнейших вопросов, и сначала был согласен, что надо искать через доверенных людей и придумать легенду.
– Да, надо придумать что-то, что помогло бы нам ее найти, но не привлекло к ней особого внимания тех. кому не стоит вообще знать о ее существовании, ну или во всяком случае, об особенностях, – сказал я и перевел взгляд на отца. Он кивнул, ожидая, что скажет Констанц, но то, что она произнесла, просто не укладывалось у меня в сознании

Я смотрел во все глаза, не веря, что она говорит это, а королева упорно избегает моего взгляда. Хотелось взять ее за плечи и хорошенько встряхнуть, потому что
эти слова жалили, как укусы пчел. Они выворачивали меня наизнанку. Да, я Шальной, бабник, не пропускал ни одной юбки, но всегда, всегда делала это с согласия девушки, и имя ее всегда знал, и вот так искать по столице – позорить девицу – никогда не стал бы. Это – позор для девушки, а я знаю, что такое честь. Особенно, если девушка знатного рода. да пусть и простолюдинка. У нее тоже есть честь и совесть, и мне не все равно, какой будет ее дальнейшая судьба, я не хотел бы, чтобы девушка, с которой я провел ночь, потом всю жизнь расплачивалась за это, чтобы ее называли подстилкой лорда и всячески пренебрегали. То, что происходит ночью, в той ночи и остается, и если девушка не пожелала сказать настоящего имени или не хочет встречаться со мной более, я не стану ее разыскивать, тем более таким способом.
 
– Да, я не подарок, – не выдержав, произнес это вслух. – Но так искать девушку – покрыть ее позором. Слухи все преувеличивают, и девушка станет изгоем по нашей вине. Я никогда, слышите, никогда не вел себя так с женщинами. Никогда не искал их подобным способом – распространяя слухи сплетни. И тем более так нельзя поступить с моей сестрой. Мы найдем ее, она будет жить в доме, а вдруг кто-то из тех, кто будет распространять слухи, увидит ее потом или просто услышит имя и сопоставит? Каково ей будет? Нет, искать надо как-то иначе, не поднимая шума, во всяком случае. Такого шума. Простите, леди, я возможно и Шальной и даже шалый в том, что касается женщин, но никогда ни одной из них не обидел, никого не тронул против воли, и не стану. Готов сейчас выехать в город и проехать по улицам. Искать и смотреть. Надеясь – на чудо, на случай, не знаю. Только не распространять слухи. Это – позорно. Понимаю, леди Констанца, что Вы не подумали в таком ключе, думаю, Вы просто не знаете, насколько коварны слухи и сплетни. Вы для этого слишком чисты…

Всем доброго!

Господин ведущий, а нельзя как-то разделить эти два мероприятия?
Турнир сегодня, совет завтра

Корабль дома Аэрас - пристань

Хлестала собственною ручкой?
Чтоб это было нахлобучкой,
Хозяйским гневом – никогда.


Говорю и чувствую, как задеваю Констанц.
Оа хочет казаться спокойной, но это не получается, вероятно, задел за живое, видимо, не все внутри нее покрылось льдом. Она совсем близко от меня. Хочется прекратить это словоблудие и просто поцеловать – отбросить все разговоры, бездна ее раздери и просто поцеловать. Успокоить, показать, что я – не такой, как ей наговорили. Не такой? – смеется внутренний голос, тут же услужливо подсовывая картинки недавнего прошлого, когда я был в ярости и ничего не соображал… Краска стыда покрывает лицо – впервые за многие годы я стыжусь своего поступка и замолкаю на полуслове. И тут королева начинает говорить

Она злится – на меня, на ситуацию, между нами словно молнии проскакивают, а я почти не разбираю слов – только смотрю на ее губы и вспоминаю их вкус, и уже ни о чем не могу думать, стараюсь сосредоточиться на проблеме, до боли сжимаю кулаки. Только бы не сорваться!
Конти продолжает испытывать мое терпение. А я – любоваться ею. Какая же она красивая, когда настоящая! Когда не скрывает своих эмоций,, не прячется в свой ледяной панцырь. А вот так стоит напротив и что-то говорит. Эмоционально, горячо, страстно!
 

Она упрекает, говорит колкости, а – любуюсь. Да, девочка, так, выплесни эмоции, ударь меня, накричи, что угодно, только – живи! Будь настоящей и запомни это состояние, не прячь его! Ты – живая. Помни об этом. Смотрю на нее и молча прошу. Только взглядом. Потому что кругом челядь.
В ответ на мое слово – десять ее. Пламя между нами разгорается все сильнее и окрашивает ее щеки

 
Мои слова попадают в цель. Хоть я ни в коем случае не хотел ее обидеть, просто говорил, даже не надеясь убедить. А она – ожила. И отвечает страстно и горячо, а глаза – готовы убить меня!
Ну же, девочка, только не надо обратно в лед! Хорошая моя, пожалуйся!
Можешь избить меня до полусмерти, только живи!
 
Она совсем близко – глаза в глаза. Сердце стучит как бешеное. Продолжаю молча смотреть, давая ей выговориться.
Фыркает как кошка, сжав кулаки. Боится иначе расцарапать мне лицо?
 

Однако! Чем это я ее так вздернул! Или это – ревность? Не дури, Ян, не мни о себе слишком много. Высоко взлетишь, больнее будет падать!
 
Слова хлесткие, как пощечины. Она зла и обижена, но Маа, я не хотел обидеть
Схватить, прижать к себе и не отпускать, пока не успокоится, но – невозможно!
Отец смотрит понимающе укоризненно. И молчит. Как я ему благодарен за это.
А королева хватает меня под руку и буквально тащит вниз, к сходням. Ее прикосновение обжигает и выбивает из головы все мысли и слова.
А Констанц разыгрывает перед отцом театр одного актера. Да только это совсем ни к чему, он и так много понял, и еще о большем догадался. Но обо всем умолчит.
 

Мы безусловно справимся сами, потому что отцу надо готовиться к совету и вообще, наверное, не стоило его втягивать. Хотя, скажи я ему имя леди Понирос, может быть он смог бы? Нет, не стоит впутывать сюда леди. Она и так сказала слишком много и еще большим рисковала.
Спускаемся по трапу, придерживаю Констан, чтобы ей было комфортно, но она вдруг убирает руку и начинает извиняться, не глядя мне в глаза.
 

Что на нее нашло? Зачем это? Не надо прятаться в панцирь, о Мааа, эти женщины! Я отказываюсь их понимать!
 

Запинается, кусает губы.
Ну же, скажи, скажи, что я не и что ты.
А лучше ничего не говори, потому что все слова сейчас будут не те и не о том. Я видел тебя настоящую и теперь знаю, что скрывается за ледяным панцырем, который ты на себя водрузила. Знаю и хочу снять его с тебя. Получится ли? Но пойми, милая, я могу бороться за тебя, но только не с тобой. Ты сама должна захотеть от него избавиться. Или остаться в нем и избавиться от меня.
 

Тихим шепотом и почти бегом прочь.
Не прощаю, – так и хочется крикнуть вслед. – не прощаю того, что ты с собой сделала и продолжаешь делать. Не смей себя убивать!
Но я просто молча смотрю ей вслед, дожидаясь, пока с трапа спустится отец.
 
– Простите, отец, – начинаю извиняться за представление, свидетелем которого он только что стал.
– Не извиняйся, мальчик, просто будь осторожен и… береги ее.
Помогаю отцу устроиться в экипаже, вскакиваю на Командора и молча скачу рядом.
В голове – полный сумбур и абсолютное непонимание – что делать дальше – слишком много надо успеть, и слишком мало времени осталось.

поединок предусматривался между мной и сэром Брейденом, нет?

Курить вредно * голосом таракана из Пиннокио*
впрочем, как пить и жить тоже, от этого умирают

Нет, просто смотрю и любуюсь

*внимает Веде* о, йя, йя, ферштейн

Улицы города – ристалище
 
Сидят в одном подземелье Рыцарь, Принцесса и Дракон.
– Тебя, Рыцарь, за что сюда посадили?
– За оскорбление Величества. А тебя, Принцесса?
– За своеволие и рукоприкладство. А тебя, Дракон, за что?
– Что значит «за что»? Это, вообще-то, мое подземелье!
 
Командор рвется в галоп, а я, как могу, сдерживаю его, чтобы держаться рядом с экипажем, который ползет почему-то как улитка. Словно отец медлит намеренно, словно хочет успеть еще о чем-то подумать перед Советом.
Совет! У меня сердце не на месте от какого-то предчувствия. Кажется, что после него изменится если не все, то многое. Мне не страшно, но почему-то немного неуютно.
Наконец, карета останавливается, отец выходит, опираясь на руку форейтера, кивает мне и поднимается по ступеням дворца. Спешиваюсь и словно чего-то жду – слова, взгляда. Никогда раньше не было такого ощущения, что вот он уходит куда-то, а я остаюсь тут.
Оборачивается, зовет.
Короткий разговор – и снова о младший, о ней и о Себастьяне.
А потом вдруг обнимает так, что все в душе переворачивается.
Он обнимал меня так всего один раз – когда отправлял на обучение к рыцарю Перигрину Домье. Мне было одиннадцать, и отец решил, что все – вырос, надо обучаться всякой рыцарской премудрости. Я был горд, хвастался перед мальчишками, с которыми играл. Оруженосец, это была привилегия, я становился взрослым. Только не знал тогда, что рыцарскую науку вколачивают с потом и кровью, через боль и страдание, через унижение и раны, и не все выживают, а те кто выживают – закаляются. Отец знал все это и потому так крепки были его объятья, он словно давал мне свою силу, смелость, опыт и знания. Напутствуя и охраняя, благословляя и успокаивая. Он будто предвидел все испытания, которые мне предстоят, и память об этом его объятии, о нем, о том, что я не должен посрамить чести нашего имени, она помогла мне выжить, закалиться и стать рыцарем.
 
Отец уходит, смотрю ему вслед, а как только дверь закрывается, вскакиваю на Командора и скачу прочь. Как жаль, что здесь нет наших полей, сейчас бы скакать до изнеможения, куда глаза глядят, а потом броситься в траву и лежать, глядя в небо, или искупаться в озере, или… Но при последнем или в моей голове всплывает совершенно определенный образ девушки со сладкими губами и ледяным панцирем, в который она себя заковала. Невольно думаю о том, что не попросил у леди Констанц платка, но с другой стороны, повяжи я ее платок на шлем или копье, пойдут те самые слухи сплетни. Которых я стремился избежать в отношении собственной сестры, и которых не хотел совсем в адрес королевы.
Что-то ты Ян совсем голову потерял, – посмеялся кто-то умный внутри, а я тронул поводья коня, медленно поворачивая в сторону дома.
Надо было собираться на турнир.
 
На поле для турнира были раскинуты шатры, в которых рыцари могли готовиться к бою, сменить поврежденные доспехи, отдохнуть между поединками.
Взяв с собой двоих оруженосцев, я переоделся в шатре, чтобы быть готовым к поединку. Сначала должны были сражаться меж собой группы рыцарей, потом – одиночные поединки.
И вот – турнир начался.
 
Блестящее оружие и доспехи рыцарей ослепительно сверкали на солнце; бойцы толпились по обоим концам ристалища и с жаром обсуждали расположение своих сил.
Герольды призвали к молчанию на время чтения правил турнира. Правила эти были введены для того, чтобы, по возможности, уменьшить опасность состязания, во время которого рыцари должны были сражаться отточенными мечами и заостренными копьями.
Каждый рыцарь, нарушивший правила турнира или как-нибудь иначе погрешивший против законов рыцарства, подвергался лишению доспехов; вслед за тем ему на руку надевали щит, перевернутый нижним концом вверх, и сажали верхом на ограду на общее посмеяние.
Возвестив громким голосом правила, герольды стали на свои места. Рыцари двинулись длинными вереницами с обоих концов арены и выстроились друг против друга двойными рядами. Предводитель каждой партии занимал место в центре переднего ряда.
Красивое и вместе устрашающее зрелище представляли эти рыцари верхом на рьяных конях, в богатых доспехах, готовые устремиться в ужасный бой.
– Пусть едут!
Трубы зазвучали. Копья разом склонились на упоры, шпоры вонзились в бока коней, передние ряды обеих партий полным галопом понеслись друг на друга и сшиблись посреди арены с такой силой, что гул был слышен за целую милю.
Битва продолжалась с переменным успехом. Лязг оружия, возгласы сражающихся и звуки труб сливались в ужасающий шум, заглушая стоны раненых, беспомощно распростертых на арене. Великолепные доспехи рыцарей, давая трещины при каждом ударе меча или секиры, покрывались пылью и кровью. Пышные перья, сорванные с шлемов, падали, как снежные хлопья. Вид рыцарского войска утратил всякую привлекательность и мог внушать только ужас или сострадание.
В минуты затишья слышались громкие восклицания герольдов:
– Сражайтесь, храбрые рыцари! Человек умирает, а слава живет! Сражайтесь! Смерть лучше поражения! Сражайтесь, храбрые рыцари, ибо прекрасные очи взирают на ваши подвиги.
 
Когда сражение закончилось, оруженосцы подобрали раненых и очистили арену для одиночных поединков.
 
Сразившись с двумя рыцарями, в одном поединке я вышел победителем, другой закончил ничьей по обоюдному согласию и снимал уже в шатре доспехи, чтобы осмотреть раны и ссадины и привести себя в приличный вид, прежде чем отправиться домой.

Ведь, я там немного накосячил на турнире, но думаю, не страшно)

не стоит, леди, чего уж сразу - опасаться

Выпейте леди бокал коньяка,
Вижу – задача у вас нелегка,
Стоит ли Вам уходить в монастырь?
Служки гундосо читают псалтирь,
Ладана запах повсюду витает,
Гимны поют, на органе играют…
Скучно и грустно и виски там нет.
Что ж там делать – мне дайте ответ.

Ристалище, конец турнира

Все мужчины и дураки, и рыцари, когда дело касается женщин.

С помощью оруженосцев стаскиваю тяжелые латы, снимаю рубаху, ветер приятно охлаждает разгоряченную кожу. Подходит лекарь, цокая языком, осматривает ушибы, ссадины и раны.
– Динго, мыться, – кричу мальчику, который тут же приносит ведро с водой и окатывает меня. Потом второе. Льняным платом утираюсь, мокрые кудри прилипли ко лбу, встряхиваю головой. Лекарь подходит с банкой, от которой приятно пахнет. Он смазывает раны, обещает, что будет сильно болеть плечо, но разве это так важно?
Натягиваю свежую рубаху и тут слышу, что … ничего не слышу.
Словно все замерли в шатре, а потом – сдавленное «Ой» и легкие шаги.
Этот голос и эти шаги узнаю из тысячи.
Молниеносно просовываю голову в ворот и, развернувшись, бросаюсь следом
– Кон… Ваше Величество, постойте! – беру руку леди, подношу к губам и снизу вверх смотрю в глаза. Ловлю взгляд – какой-то живой и новый, слегка испуганный, удивленный и… такого выражения в глазах королевы я еще не видел.