Карта ролевой игры "Забытый мир"

А еще шатер для посещений открыт? Или я забреду как раз к вечерней зарядке Домички и Орвика?)) как раз проголодалси

Хапает у входа сладости, усаживается на подушку, берет Ведю на коленки и приговаривает:
- Ах какой нехороший тритон, негодяй и подлец. Коварное земноводноооое, - высушивает кота, достает из широкииих шаровар гребень и принимается вычесывать распушенную шерсть. - Вопрос к Доми: почему Орвик? - со страданием в голосе и слезами на очах.
Возвращается к расчесыванию. Чешет пузо Веди.

Все дружно отвлеклись от чревоугодия и сходили проголосовать. А потом можно вернуться к сладостям и написанию отзывов на работы))

Не люблю секреты)

О.о есть и такие? шо дольше меня? *в шоке* Убедил, уступаю, свою порцию ранее получил, могу обождать))

Не, я конечно, могу внаглую без очереди влезть, но Ханя не простит)) Она приучает меня к цивилизации)))

какое сокровище!! иди ко мне жить!

Бежит-бежит по коридорам, спотыкается, падает, едет на пузе прямо в гостиную, заезжает под юбки Безликой, останавливается. Успел. Копошится, достает подарки.



Выглядывает из-под юбок, чтобы утащить графин с настойкой и задать вопрос.
Марго, радость моя, что бы ты попросила у джинна? *приготовился записувать*
К Эзичке, тот же вопрос)


Коля желае устранить конкурентов?)

Меня этот вопрос уже ооооочень давно интересует, а все не признается.

не мог пройти мимо*

а морально? это ты не пострадал, пока не попытался призвать Ханю)

Когда она это увидит, и придет ко мне с жаждой убийств, я сдерживать не буду и отправлю к тебе, Коля, готовь себе погребальные водоросли, или чего вы используете вместо белых тапочков)))

Ведечка, моя мужская солидарность погибла в предыдущие десять раз, когда Ханя хотела прибить Колю))

Аманчик, так малина это ж символ. Охромной любви Безички ко мне, и моей к нему) Грех такое не залипать))
По поводу разлива. Дилемма. С одной стороны скока бабла нам такое предприятие принесет, с другой стороны жадно таким бацтвом делиться)))
Ханя любит дичь!))

Не видеть преград, не оставлять предрассудков,
Не слышать в тени разума голоса рассудка,
Жить, обретая свободу глотками, жадными, до дна,
до самого глубокого дна,
словно очнувшись после тысячи лет безмолвных скитаний,
от самого глубокого сна...
Мир расцветет яркими красками, алыми, словно
горящая лавой раскаленной кровь.
И каждое движение, каждый вздох,
отозвется жизнью вновь и вновь.
Жить, обретая свободу глотками, жадными, до дна,
до самого глубокого дна,
словно очнувшись после тысячи лет безмолвных скитаний,
от самого глубокого сна...(с) Ханн

Путь в деревню начался с препирательств, что естественно, иначе ведь Ханн не умеет. Закатив глаза на разумные с ее точки зрения доводы, закинул слабо трепыхающуюся тушку на плечо и пошел следом за разношерстной компанией. Не ценят они своего счастья - моего присутствия в их жизни. Могли бы уже в Столице обозревать достопримечательности.
- Кровь к голове приливает, что угрожает головокружением и возвращением в этот мир завтрака, - прохрипела Ханн, царапая короткими ногтями под левой коленкой. Вдохнув, перебросил вперед, неся уже на руках.
- Помни мою доброту.

Густой лес сменился долиной, заросшей высокой и тонкой осокой вперемешку с яркими всполохами диких маков. Тропинка змейкой вьется, прячась в траве и цокоте кузнечиков. Обиженный тритон идет предо мною, пропустив во главу колонны Майю и Дию, очевидно считая долгом джентльмена - попытаться защитить девушек в случае моего на них поползновения. Самому Колдеру удовольствия такое соседство не доставляло. Жаль. Вознамерился дразнить его дальше, но милосердно дав время на последний вздох.
Дия хоть и обладает весьма своенравным характером, особой ценности в качестве плотного ужина не представляет. Совсем иное дело - Майя. В ней сияло припорошенное темными осколками искусственной магии огромное и светлое чувство. Тщательно скрываемое и от того более манящее чувство первой любви. Прикидывая детали возможной сделки, уповаю на ее крайнюю неосведомленность в некоторых достаточно посредственных и формальных вопросах моей выгоды.

Однообразность репертуара Колдера "скотина, джинн, я тебя когда-нибудь покалечу" разбавляю животрепещущими вопросами о жизни русалок глубоководных. Таких как, например, почему они едят кильку и слышали ли они о томатах.
Ханн спит, прижавшись всем телом, инстинктивно ища убежища у того, кто способен защитить, пока так слаба. Улыбаюсь, понимаю, что, будь она в сознании - уползла бы в угол страдать в одиночестве. Но все равно бросить ее не смог бы. Сила, которая вырвалась из-под контроля придавила, каменным надгробием нависла над призрачно-хрупкими костьми. Выдох как остаточная реакция, успел увернуться, избежать участи быть раздавленным раскаянием. Слышать каждый голос, самый желанный из которых - ее. Умолять о прощении и милости покоя.
Умолять о смерти бессмертному было бы забавно.

Только к вечеру добираемся до деревушки среди двух холмов. Таверна покрыта слоем прошлогодних листьев и пятнами сажи. Тритон материализует на ладони нитку жемчуга, которую под шумок утаскиваю. Останется Ханн на память.
Она хочет ужинать со всеми. Не хочет торчать в темной комнате без мишени для плохого настроения. Тритоны нонче крайне популярны.
- Ты же понимаешь, что стоять можешь только благодаря тому, что отдаю тебе свою энергию?
- Значит, не отдавай.
- Одна проблемка, - тяну гласные, создавая на бледных плечах теплую шаль.
- Совесть замучила? - ехидно, со смешком.
- И кто в этом виноват?
За ужином хозяин так мил, что собственноручно обслуживает нашу компанию, не задавая ни единого вопроса. Дочь Санвы даже в ослабленном состоянии навевает окружающим трепетный ужас. А что творит их упрямство! Одной Санве ведомы причины их поступков.

Разомлевший от тепла и еды тритон сияет чистой силой и вредничает из принципа "я так просто на сдамся в ваши похотливые лапы, особенно твои, мерзкий джинн". Стирая усмешку льняной салфеткой, осматриваю зал на наличие десерта. Но окружающие быстро истлевают, бледнеют на фоне Колдера, и цедить их не так увлекательно. Мужчина в углу не радует в качестве сладкого, скуп на эмоции и желания, такому предложить практически нечего. Короткий взгляд на Майю, дергающую тритона за нос. Она пока не знает, что позже послушно уйдет за ним в ночь.

- Скучно здесь, Ханн. Даже труппа нашего странствующего театра репертуар имеет скудный. Вернуться в Столицу что ли? Откушать тортика царского? Или метнуться на Грех подразнить Безликих? Или приобщиться к природе в Зачарованном лесу?
Ханаан мирно лежит на кровати, укутанная в яркие покрывала. Мирно, потому что заниматься благотворительностью мне надоело, а ее собственных сил осталось только на хрупкое поддержание жизни.
- Кто бы знал, что буду жалеть о твоей готовности срубить парочку голов с плеч недостойных, - усаживаюсь рядом, касаясь бледной щеки. - Кажется у меня есть идея, как начать новую жизнь, ту которую ты захочешь. Без слезы и тяжести решений. Тебе по-прежнему остается лишь попросить.
- Хочу новое лицо. Без.
Даже в мыслях ее голос звучит нехарактерно надломленно, устало. Пусть это будет прощальным подарком. В благодарность и как обещание незримо быть рядом.
Осторожно, кончиками пальцев касаюсь, рассыпая прозрачную пыль. Смахнуть прежние черты первым снегом. Смутный образ в ее сознании теперь мягко ложится определившимися линиями. Темный янтарь глаз плавится и выцветает в синеву Бескрайних вод в полдень. Скулы теряют остроту, сглаживая контур лица, возвращая частицу позабытой непосредственности.
Руки скользят вдоль тела, согревая, стирая белые полосы старых шрамов и лилово-красные от сегодняшнего выступления в лесу. Знаю, что будь у нее силы, Ханн обязательно бы зашипела о своей неприкосновенности. И привычно получила бы ответное: не мешай мастеру творить. Нежно любимые ею доспехи остаются браслетом на тонком запястье, а одно из покрывал шелком обнимает стройную фигурку.
На светлой коже ни одной татуировки. Шею ласкает невинный перламутр жемчуга.
- И снова блондинка!
- Умолкни.
- Привычки - страшная сила, да? А теперь поспи хорошенько, завтра утром станет легче. Или нет. Не знаю, еще никто не выживал после освобождения джинна, - поднимаюсь с постели с вполне определенным намерением прогуляться в поисках вкусного. У двери подбираю сброшенные сабли. - И не надо проклинать меня, это давно не в моде. Да и что-то новое вряд ли придумаешь.
- Спасибо.

- Друг мой, Коля, я тут на досуге подумал и пришел к выводу, что наше знакомство не задалось. Поэтому решил сделать небольшой подарок. И в благодарность за мои старания, ты уж наконец открой дверь и прекрати гадать.
Тритон все же перестает подозрительно щуриться на неприметное строение и осторожно толкает дверь. Старое дерево трещит, дополняя почти неслышный скрип ржавеющих петель. На пороге показывается женская фигура, закутанная в плотную накидку темного серого цвета. Она наклоняет голову как дань уважения.
- Входи, - подталкиваю в спину. Колдер недовольно шипит, но заходит. - Это, заблудший на суше житель моря, бледное подобие столичных пансионов благородных девиц. Пансион благородных девиц в свою очередь - заведение для...
- Я знаю, что это такое, - перебивает тритон, не сводя глаз с идущей впереди фигуры. Пожав плечами, прощаю строптивость и лишаю голос интонаций занудного лектора. Вместо этого протягиваю руку и касаюсь старых, облупленных стен. Штукатурка под пальцами трескается и осыпается, открывая мелкую мозаику, насыщенно блестевшую в пляшущем огне догорающих свечей в настенных канделябрах.
- Никогда не видел смысла в них. Какая польза и радость? Разве что возможность в короткие сроки организовать вечеринку для избранных. Постойте. Все-таки некоторая польза есть. О, можешь не говорить, я и так все пойму. Или говори, пожалуй да. Хочу, чтобы все знали о степени твоей мне благодарности.
Останавливаемся перед еще одной дверью, но уже яркой, собранной той же стеклянной мозаикой, отбрасывающей блики на серую ткань. Благородно не замечаю, как сердце тритона пропускает удар, а затем он дергает плечом, на которое опираюсь предплечьем.
- Заткнись.
- Пф. Нет.
Широкие створки раскрываются, впуская в полутемный прохладный коридор свет, тепло, звонкий смех и сладкое предвкушение. Серая накидка неопрятным пятном ложится у ног, точеная фигурка в карминовой дымке кисеи гостеприимно приглашает внутрь зала.
Темные потресканные стены скрыты драпировками воздушного батиста и плотного шелка, перехваченные крученными шнурами. Высокие потолки мерцают светлячками, роняя мягкий свет. Прозрачная вода бассейна с тихим всплеском ласкает обнаженную кожу. Пол усеян расшитыми подушками и толстыми пушистыми коврами. Юные воспитанницы рассыпаны диковинными жемчужинами на синеватых красках зала. Юноши бесшумно скользят с зеркальными подносами фруктов и сладостей. В воздухе легко растворяется туман подожженных специй, вплетаясь в настроение, выгибая тонкие спины.
С улыбкой наблюдаю за своим творением глазами тритона. От него веет тем неверием в реальность, когда что-то хорошее падает в руки с неба. Милый сладкий мальчик обнимает за талию девушку, притягивает, изгибая как ветвь молодой вишни. Черные волосы рассыпаются, блестящие шпильки летят под ноги вместе с прозрачным одеянием.
- Развлекайся. Поблагодаришь позже.

Сплетенные в рисунке страсти тела и музыка хриплого дыхания вместо забытых литавр.
Пепел гвоздики и кардамона, оседающий на прикрытые веки.
Вспышки удовольствия, слепящие белым шары энергии, впитывающиеся под кожу.
Шоколад волос в кулаке. Нетерпеливые бедра, удерживаемые раскрытой ладонью.
Немой шепот и серебристо-золотые нити добровольно отданной жизни из полураскрытых губ.

Рассвета не видно. Он там, за глухой стеной розово-золотые лучи окрашивают непримечательную крышу, пробираются в трещины камней в кладке. Воздух в зале теперь тяжелый, насыщенный изможденными стонами, короткими вздохами и удовлетворенными улыбками. Колдер лежит на воде центре бассейна, довольно щурясь, распространяя вокруг себя счастье и радость. Удерживаться нет желания, жадно пью так щедро дарованную эмоцию, что щекочущим ручейком силы бежит по венам.
- Прекрати меня есть, - лениво бурчит тритон, рисуя пальцем круги на воде.
- Не жадничай, неблагодарный.
- Может, ты еще и завтрак приготовишь?
- Вот так и делай добро, тут же желают еще, - горько вздыхаю и переношу нас обратно в таверну, не отказывая в удовольствии перебрать Колдера по частицам.
Жена хозяина едва не лишается чувств, протирая столы. Ведь одеть тритона я случайно забываю.

- Итак, куда же дальше? Грех? Отверженных? Амир? Стена?
- Должен вернуть Дию отцу, - упрямо поджаты губы и решительный блеск в глазах.
- Должен? - удивленно приподнимаю брови, откидываясь на высокую деревянную спинку стула.
- Да. Ты не мог бы... - Колдер на мгновение умолкает, но вскидывает взгляд, смотрит с вызовом. - Перенести нас?
- И что мне за это будет? - склонив голову, с интересом рассматриваю душевные метания.
- Разрешу откусить. Немного. Совсем чуть. Почти как лизнуть, не укусить, но я же вкусный. Так что?
- Договорились. Только захвачу Ханн и ее зубочистки.

Друх мой, Коля, хоть бы пикнул там, шо пост настрочил, а то я ж на радостях вообще на покой ушел, думаю, нескоро мне еще ваять, карту можно не открывать) хде секас, который писал?
Аманчик, мы уже прибыли на Грех и готовы действовать, ожидаем-с вас))

Забыть о сердца оковах песчанных,
перевитых желтыми лентами барханов.
Прервать череду пресекающих ритмов,
Разбивающих сердце, кровью омытых.

Оставить позади темные тени,
Тени боли, тени сомнений.
Развеять по ветру, разбить о волны.
И воздух вдохнуть. Свежий и вольный. (c) стандартно Ханн

- Мороженое, Коля, это куски взбитого с фруктами и охлажденного молока.
- Если ты пытался отбить у меня охоту его попробовать, то не вышло, - Колдер с независимым видом толкает тонкую деревянную дверь и входит в лавку.
- Хам, - закатив глаза, поворачиваюсь к даме в нашей компании.
Жаркое солнце не щадит тонкую, еще не загоревшую кожу Ханн, рассыпаясь розовым цветом по щекам, цепляясь за опущенные веки.
- Юбку покороче? - со смешком, касаясь плотной ткани, необходимой для Царя Островов, бесполезный здесь.
- И полегче, - она улыбается, непривычно легко. На секунду забываю кто она и просто любуюсь бликами солнечных лучей в синеве глаз. Пока она не шикает на тритона, угрожая немедленной расправой.
Тяжелая фланель платья сменяется на полупрозрачную кисею, летящую за легчайшим ветерком. Тонкие серебряные пластины металлическим кружевом обхватывает талию, поднимаясь к плечам, завивая в объятия подаренный жемчуг.
- Как насчет персикового мороженого? О нет, не делай такое лицо. Как-будто тебя сейчас стошнит.
- Не пробовала.
- Санва поработительница моя, как так? Ужас-ужас, это надо исправлять. И немедленно.
- Если только получится запульнуть его в Колю.
- Хамка, - во второй раз закатываю глаза и, оставив при себе замечание "идеальная пара", пропускаю Ханн в прохладное нутро лавки.
Колдер завороженно наблюдает за работой необычной даже человека машины для мороженого, растолкав толпу детей. Покачав головой, усаживаю Ханн за один из небольших столиков, незаметно для остальных выпроводив сидевших за ним куда-то в район второй ступени.
- Зачем обижаешь мелких?
Колдер только отмахивается и возвращается к вращению лопастей в широкой деревянной миске. Короткое прикосновение к металлу и долгая жизнь мороженицы мелькает перед глазами.
- Старый образец. Таких, как впрочем и любых других, больше не делают. Тот механик умер несколько лет назад. Погиб в море.
- Зачем ты мне это рассказываешь? - тритон недоверчиво смотрит, пытаясь в мыслях все же угадать ответ.
- Просто. Могу показать каждый шарик, смешанный этой машиной, и долгую дружбу хозяина с механиком, как бонус.
- И что попросишь? - насмешливо, выбирая между имбирем с гвоздикой и клубникой.
- Первый раз - бесплатно.
- Аттракцион невиданной щедрости, - язвит, полагая, что в безопасности.
- Не ценишь ты меня, - сокрушенно вздыхаю и заказываю державшемуся поблизости хозяину мороженое всех видов и холодный чай со специями.

- Ханн! Я думал, что ты с этим завязала.
- Завязала. Но любоваться-то можно.
- Любоваться, господин, это одно из предназначений наших, - замечает торговец оружием, раздувая вокруг кольца душистого дыма. - Госпожа знает толк в красоте.
Колдер фыркает и, покопавшись в искусно украшенных ножнах на прилавке, теряет интерес к происходящему.
- Никто не виноват, Коля, что ты не соответствуешь стандартам красоты Ханн, - ловко уворачиваюсь от умелого удара кинжалом.
Рынок похож на штормовой океан. Волны людской толпы бьются о края прилавков, подбрасывают, переворачивают товары как хрупкие парусники. Пеной пузырится быстрый говор торговцев, зазывающий, уговаривающий примерить, вкусить и забрать себе шаль, фрукты и многочисленные безделушки.
Тритон хотел больше узнать о мире людей? Здесь самое рыбное место. Усмехнувшись каламбуру, следую за неугомонными, неприметно вытягивая нити раскаленных счастьем эмоций.

- Только, Коля, я тебя прошу, не щипай их за бока, потому что тебя поджарят на месте, - строго смотрю на тритона, пытаясь вбить прописную истину, - А я пока не готов терять такой вкусный завтрак, обед и ужин. Ханн, а ты прекрати дергать юбки и вертеться из стороны в сторону. Мне надоело торчать в розовых кустах, пока вы тут поймаете нужное настроение.
- Не ворчи, злая Ханн, тебе идет маска.
- Предупреждаю в послед...
Возвожу глаза к небу: за что мне такое наказание? Выпихиваю обоих на дорожку, важно выхожу следом.
- Вы в садах Безликих, с масками Безликих, так ведите себя как Безликие, иначе вам придется многое отдать, чтобы спастись, когда вас раскроют.

Потому что Колю самого кормить надо)

Доброго дня, уважаемые. Выплыл я в печали на свет белый. В кое-то веки не должен пост, а хочется. Дамы и господа, кто готов пожертвовать несколькими днями и строчками во имя доброго джинна и звезд, что он может показать?)

Как будто надо почти умереть, чтобы тебя полюбили.
Как будто надо зависнуть на самом краю,чтобы тебя спасли. (с)

- А у меня ничего и нет. Перепонки, жабры и хвост и то всё скрыто.
- А надежнее всего мозг спрятан, да?
Лениво наблюдая за тритоном, творящим вокруг себя беспредел, и Ханн, недовольно поджимающую губы, но все же веселящуюся, размышляю над важным вопросом. С какой радости я все еще с ними вожусь? И ладно бы тритон, его хоть откусить можно. Но Ханн? Почему оторваться нет сил? Почему она не умерла и продолжает мучить, скрываясь за искренним "отпускаю"? Почему спасаю от зыбучих песков в одном из закоулков сада? Почему бережно стираю ожоги и капли крови с нежной кожи после очередной выходки Колдера?

Тритон нелеп в своем детском энтузиазме. Где-то находит зеленый плащ и компанию в лице отощавшего механика. Высокий лоб исчертила задумчивость и сдвинутые брови, выражающие абсолютную безвредность. Предмет его глубокой задумчивости заставляет улыбнуться под маской. Ошейник для Древних. Как давно я не видел такого сокровища. Весьма полезная вещица, особенно для того, кто больше любого лакомства любит непорочно чистую силу Древних.
Вытаскиваю из мыслей механика образ того Эззелина, с которым меня сравнили, но решаю приберечь эффектное появление на потом, скрывая изменившейся тело под зеленым плащом и маской.
До конца удержать образ отстраненного Безликого не удается, но кому удастся при взгляде на подпрыгивающего на кустах роз, спасибо, что не на хвосте, тритона. Из вежливости и соображений безопасности механик смеется чуть тише нас с Ханн.

Колдер ласкает водный цветок, ворчит ему трепетно, на грани слышимости. Ханн сидит на каменном бортике пруда и плетет венок из синих роз. Цветы ворохом на моих коленях, острые колючки усеивают мелкую гальку под ногами. Придавая зеленым стеблям немного гибкости, по одной передаю розы ей. Механик, Эймером назвался, неохотно выдает информацию о чертежах. Чувствует во мне Безликого, но заглянуть под маску и убедиться не видит возможности, оттого и приходится раскрываться.
- Не работает из-за крови. И чья должна быть?
Эймер пожимает плечами, мол, знал бы, все бы работало и меня бы здесь не было. Снова скрываю усмешку, моя кровь не только позволит ошейнику работать, уравновешивая светлое темным, но и станет проводником, лазейкой через которую можно черпать Древнего. Во имя справедливости(столько усилий по разработке) и собственной выгоды(какой джинн в здравом уме откажется от кусочка естественной, первородной силы?) предлагаю:
- Что, если использовать мою?

Дорога к ошейнику теряется среди дорожек сада, восхищенных вздохов Колдера, обреченных - Ханн и воодушевленной болтовни Эймера. Прислушиваюсь, механику любопытно. Даже больше, чем мне. Азарт первооткрывателя пенится, лопается в крови, щекоча кончики пальцев. Хочется его. Вытянуть через соломинку, на секунду ощутить вкус его нетерпения. Но больше хочется подождать. Подождать до того момента, когда все получится, когда ошейник сработает и он весь загорится удовольствием и радостью победы.
Гастрономические изыскания прерывает потяжелевший воздух, дрожит неуловимой человеческим глазом рябью. Аромат наоборот легкий, почти жасмин и цитрус, но тягучий, быстро впитывающийся. Неверие толкает вперед, глубже, сквозь завитые плющом железные фигуры. За всадником на восьминогом коне чаша каменная, наполовину в землю зарыта. На краях острые пики, сточенные ветром и временем. В середине земля серыми комьями напополам с лавой. Обжигающие потоки в трещинах замыкаются, вливаясь в себя же, соединяя начало и конец. Черные колоколы цветов тяжело касаются лепестками закаменевшей земли. Капля густого, вязкого сока падает раскаленный лавой грунт, шипит, тонкой струйкой испаряется.
Слишком поздно понимаю, куда мы попали. Разворачиваюсь, чтобы предупредить, но все вокруг чернеет, осыпается, покрывается пылью и паутиной. Механик и тритон исчезают, затянутые в собственные кошмары. За спиной только Ханн. Выгоревшая, истлевшая, смотрит пораженно, неверяще, мертвенно бледные губы дрожат в искривленной улыбке. Настоящая ли она? Хочу помнить, но не могу.
Страх медленно сковывает прочными широкими лентами. Обвожу взглядом пространство вокруг, узнаю место, не верю, что все еще там. Я же выбрался, сбежал, оставил позади дышащую ужасами Бездну. Я не должен быть здесь.
Кто она? Кто эта бледная тень? Почему протягивает ко мне руки? Почему умираю, стоит ей осесть на сухую землю? Не помню. Не знаю.
Внутри все бьется одним: не позволить. Не позволить ей умереть. Не позволить ее забрать.
Бросаюсь вперед, накрываю собой от темноты и яркого света. Уберечь. Спасти.
Открываю глаза. На моих руках лишь пепел.
Горло разрывает крик. Неслышный, волной разбивший воздух. Изнутри раздирает острыми когтями сила. Ее много. Давит, изрезает, снова собирает мозаику воспоминаний. От заштопанного сердца остаются лоскуты, безвольно висящие на ребрах. Боль нахлестывает, ломая сопротивление, ломая разум. В какой-то момент все исчезает. Нет ничего, кроме тихого: почему еще дышу?
Губы ловят прикосновение. Инстинктивно, неосознанно. Легчайшее касание встряхивает, будит вместе с паническим:
- Очнись, ненормальный!

Безликий и джинн путешествуют.
В неопределенном будущем.
Сквозь время и пространство.
В поездке ни один джинн безликий не пострадал.

Смеётся, потому что понимает: нужно смеяться над всем, что причиняет боль, чтобы сохранить равновесие, чтобы мир не свёл тебя с ума. ©

Ему нравится бежать. Бежать через лес, мимо вековых деревьев, сквозь густую листву. Перепрыгивать коряги - не уместившиеся в земле корни. Слушать шепот ветра и сбитое дыхание. Отстук крови в висках и хлесткий звук молодых веток, которые задевает.
Мне нравится ловить. Ловить почти неслышный топот босых ног, хриплые вдохи и свистящие выдохи. Торопиться следом, впитывая тонкий запах страха и лукавства. Легко рассыпаясь в пыль, кружиться сквозь воздух, трепетно касаясь хрупких листьев.
Позволить ему пробежать больше обычного. Спина напрягается, когда слышит мой смех. Цепляется за покрытый мхом корень, почти уверен, что специально. Падает, вздымая вокруг себя сухие листья и соцветия, истонченную паутинку.
Подняться не пытается, ждет.
Положить руки по бокам. Смять грубую ткань рубахи, чтобы добраться до кожи. Пересчитать пальцами острые ребра. Втираясь, прижаться, прихватить зубами в основании шеи.
- Тише, - глухим шепотом на ухо, перехватить одной рукой поперек груди. Удержать, вплавить в себя.
Он вырывается намеренно. Зная, что удержат. Скребет по земле, впиваясь ладонями, царапаясь.
Огладить нежно жилистые плечи. Уже вниз по ребрам, вспарывая нитки одежды. С отрешенной улыбкой пустить в себя поток его мыслей, эмоций. С восторгом захлебываться диким возбуждением, колющим нетерпением. Усмехаться показной холодности, обещать забрать всего целиком, если позволит. Когда позволит.
Приподнимает бедра медленно, вжимаясь. Поворачивает голову, на тонких губах насмешливая улыбка. Черные волосы спутаны, падают на бледную щеку. В глазах яркий свет, смешанный с тьмой.
Не отказать. Ни себе, ни ему. Он узкий, каждый раз тесный. Жарче поцелуя Санвы. Жарче ее ярости. Выбить стон, заставить просить. Слушать сухие, рваные вдохи. Плавить разум в жидкий металл. Разбирать по косточкам паническое, мысленное:
- Еще. Ближе. Забирай.
Изгибается, хватает рукой за шею, впиваясь короткими ногтями над позвонками. Обжигает дыханием щеку, хватает зубами губы. Слизывает горячую кровь, жмурится невыносимо.
Опустить рот на горло, языком прижать лихорадочное биение пульса. Рычать гулко, чувствуя как дергается кадык, как трахея вибрирует хриплыми вскриками. Сжать его в кулаке, на грани с болью, не позволяя двигаться резко. Дразнить неспешными касаниями, ухмыляться на изобретательные ругательства. До тех пор, пока его чувства не истончаются, повисая бледной нитью между.
- Мелочно, господин безл...
- Дай.
Пряча довольную улыбку в темных волосах на затылке, позволить ему сорваться. И тут же смаковать силу его удовольствия. Слизывать капли соли с плеча как специю к удовлетворению. Сыто вытянуться на теплой земле и хмыкнуть лениво:
- А ведь это даже не Зачарованный лес.