Карта ролевой игры "Забытый мир"

Снежинки падают сверху медленно, кружась и переливаясь. Вокруг бело. Холодно. Мертво. Только холмами, грудами лежат павшие. Такие ли как он сам - Генрих не знает. Быть может кто-то тоже прячется в забытьи, не желая возвращаться или трясется от холода, так же закрыв глаза. Стараясь не вспоминать. Не думать.
Страшно было раньше, теперь просто выгорело. Осталось кровавыми кляксами на земле, пропитывать снег и прилипать к подошвам грязных сапог. Осело снежным пеплом на трупах друзей и соратников. Пристало к телам мертвых врагов.
Их было много. Слишком много для него одного, слишком много чтобы спасти даже себя. Но слишком мало, чтобы он умер.
В горле ком. Его не проглотить, не разжевать, не выплюнуть. Душит изнутри, вырывает пока еще немые стоны, разъедает плоть словно кислота. Выходит на бедре чем-то вязким и горячим. Генрих наверное боится смотреть.
Все болит - и почти оглохшие уши, и кончики обмороженных пальцев, и вообще все тело. А он не решается открыть глаза. Не решается посмотреть что там, за веками. В носу вонь гари и крови - он теперь на всю жизнь запомнит как пахнет смерть, чтобы потом просыпаться от кошмаров с воплем загнанного зверя. Загнанного зверя...
Проклятые. Нечистые. Ужасные. Те, кто не должен был рождаться. Они. Порченные. Страшные до нитки пульса, до пересохшего горла и тряски в руках. Теперь. Теперь страшные. Тогда еще нет. Тогда еще - просто люди, отвоевывающие свое. Как и они сами. Теперь...
Дыхание вырывается плаксивыми всхлипами. Теснится в груди. Белыми клубами выползает из легких, выкрадывая из пространства свободу. Заставляет порхать снежинки. Он не надеется выжить, вообще уже не знает на что надеяться, да и надо ли заниматься такой глупостью.
А вдалеке воют волки. Звонко, переливчато, горько, словно рыдая по умершим. Генрих готов поверить, что это так. Что действительно, плачут. И готов бежать без оглядки, только бы не слышать этой песни. Только вот силенок маловато сейчас. А когда достаточно было? И было ли?
Холодно. Пробирает до костей. До стучащих зубов, до дрожащих коленей. До заиндевевших губ и не сгибающихся пальцев. Только искра внутри греет. Хватит ли тепла, чтобы выжить?

Шаги - тяжелые, неспешные, зовут открыть глаза. Кто ты? Друг? Или враг? Когда смешалось все, как угадать... Нельзя знать. Только верить. Но хочу я или нет - возвращается страх. Наполняет собой, словно пустой сосуд, проводит по коже липкими пальцами, приподнимая волоски.
Вдох. Морозный воздух заполняет грудь, рвет легкие на части в который раз. Царапает горло. Хочется оставить все так. Не выдыхать. Не открывать век. Не показывать, что жив. Слишком страшно и слишком хочется выжить.
Пальцы сами сжимаются на рукояти бесполезного меча. Поздно. Он уже сломан и я знаю об этом. Быть может не хочу помнить, но услужливый ум толкает эту мысль прямо в руки, заставляя пальцы плясать не только от холода. Враг? Или друг?
Ресницы слиплись от крови и даже посмотреть не получается сразу. Только зыбкий силуэт чуть поодаль, странно укутанный в сталь и снег, металл и белый, неузнано бредет вперед, пока на губах моих стынут строчки так и не произнесенной молитвы.
Нельзя. Больше нельзя молиться старым богам, которые оказались идолами. Все, во что верил я, обратилось в прах и осталось на этом поле. И я останусь? Скажи мне, тот, кто бредет ко мне, тяжело опираясь на окровавленный меч, я останусь на этом поле?
Не стану лордом, как отец мой и отец моего отца. Не заведу жены и детей. И менестрели не сочинят про подвиги мои никаких песен. Не хочу судьбы такой. Не хочу. Не могу. И не стану молиться тем богам, что могли допустить такое. Только страху, что студит кровь в жилах моих и милосердию, которое так хочу найти.
Открываю глаза, помогая себе пальцами, снова нашариваю рукоять сломанного меча... Кто ты? Друг или враг?

Гляжу на снег. Он розовый от впитавшейся крови. Моей крови. Делаю движение и задыхаюсь от боли, пока из меня выплескивается новая порция рубиново-красной жизни. Сколько еще осталось? Мне...
Они говорили, что все должно было быть не так. Они говорили, что битва будет кровопролитной, но мы победим. То, что сейчас - это победа? Если да, то она не нужна мне такая. Она вызывает тошноту.
Продолжаю вглядываться в силуэт впереди. Рослый, грубый. Почему нет опознавательных знаков? Чья кровь на его мече? Я не знаю.
Страшно до тошноты.
Может быть это сама Смерть собирает данью павших? Оделась в плоть и бродит по полю боя. И только когда она подходит ближе, мне удается увидеть лицо.
Я видел ее во снах. Потерянную. Ушедшую. И себя рядом - глупого и беспомощного. Это был мой кошмар. Тогда мне было семнадцать. Теперь двадцать два. И она стоит передо мной так же, как грезилось в Царстве Сновидений, и смотрит. Внимательно.  Неторопливо. И пусть силуэт ее скрыт завесой снега, а лицо постарело за эти годы - это она. Марьям.
Она некрасива. Квадратное лицо, которое бесцветные ресницы и брови делают еще больше, а светло-голубые глаза кажутся прозрачными. Она прекрасна для меня, девочка из моего детства, единственная дочь одного из мелких рыцарей моего отца, бесстрашная и гордая.
Сказал бы, что сплю, если бы холод и боль не доказывали обратного. Может быть, я уже умер и сознание играет со мной, показывая ту, что желал я увидеть? Как можно здесь обнаружить ее, ту, что не посмел искать? Тут, на поле боя, пропахшем кровью и смертью. И тогда я не зову, но просто шепчу ее имя.
- Марьям, - говорю я. - Марьям...

Клинок с хрустом пронзает снег, вонзаясь в безмолвно стонущую землю. Рыжая, будто покрыта ржой, рукоять, запачканная гарда. Смотрю на ее руки. Не могу оторваться. Пальцы с обломанными ногтями, обкусанной по краям кожей. Со следами крови в лунках, словно бы краской и полосками копоти. Это случится и со мной, Марьям? Это случится и со мной...
Помню ее с самого детства. Как мы играли друг с другом, получали за детские шалости и, после четырнадцати лет резко застеснялись друг друга отчего-то. Нет. Я застеснялся. Она, старше на три года, уже все понимала и все больше времени проводила со своим отцом, дичившись меня - друга безоблачного детства. А в пятнадцать я узнал...
Я не хотел этой войны. В глубине души не хотел.
В тот момент когда все только начиналось, когда гонения не были так... очевидны. Тогда я мог смотреть, только смотреть с глупой смесью страха и восхищения за ней. Наблюдать. Но как бы не происходило, что бы я не увидел, я не мог считать ее чудовищем. Никогда. Не мог и не хотел. На кирасе у нее бегущий волк и я знаю почему. Это не волк. Волчица.
Ветер меняется и снег застилает глаза. Белая пелена как погребальный саван. Она залепляет мне глаза, рот нос. Превращает в безмолвную статую. Заметает красные следы на снегу. Лишь лезвие ее меча оставляет багровую лунку, словно кто-то раздавил ягоды вишни.
- Марьям, - говорю я как заклинание. - Марьям.
Мне хотелось бы дотронуться, но руки снова налились свинцом и даже обломок меча снова упал в снег. Мне хотелось бы сказать ей, но изо рта только хрип с отзвуком ее имени. Мне хотелось бы не быть тут, не участвовать в этой бойне - мне стыдно, ужасно стыдно сейчас, что я убивал таких как она, что получил эту рану, обличающую меня полностью. Мне стыдно быть чудовищем перед ней. Но вместо этого я говорю:
- Ты пришла убить меня, мой дорогой друг?

Воздух наполнен гарью, хотя откуда ей здесь взяться? Что за нелепость - запах дыма там, где нет огня. Морозно. Мои пальцы дрожат и я не знаю, что будет дальше. Она молчит, наклоняясь ближе. И пахнет как когда-то давно - цветками фиалок, только уже с железным привкусом крови. Ее волосы слиплись от красного, шлем привязан к поясу, рядом с латными рукавицами. Белые, такие белые, почти бесцветные пряди. Ее волчица тоже белая, я помню. Только желтые глаза на остроносой морде - глаза зверя - сейчас смотрят бледными озерами. Человеческие. У нее такие человеческие глаза сейчас.

Мне в руки вручается знамя. То самое, которое, в которое мы верили. То, что дал нам всем дом Элефтари, начав кровопролитную войну. Голова чудовища на красном фоне. Но я всегда помнил, как была прекрасна леди Элефтари, хозяйка Великого Дома, пусть и видел ее давно. Страх слепит нас и делает из нас глупцов. А еще, страх предает наши идеалы, потому я сейчас запихиваю знамя между латами, стараясь заткнуть рану и остановить кровотечение.
Я боюсь умирать.

Пальцы немеют окончательно. В голове пусто. Как мы пришли к этому? Как получилось? Неужели в таком большом мире не хватит места для нас всех? Я видел Древних, мой отец сидел с ними за одним столом. В них не было угрозы, только некая отстраненность и нечто детское. Я видел тех, кого теперь называют нечистыми кровью, и это были просто люди. Я знал перевертышей, и даже любил кого-то из них. Как получилось, что мы пошли друг против друга? Как вышло? Почему мы оказались на разных сторонах, Марьям? Я хочу спросить это и еще многое, но могу сказать лишь одно.
- Мне жаль.
Мне действительно жаль. Павших и выживших. Тех, кто был на этом поле и тех, кто не умер сегодня, ибо я знаю, что всем нам следует ожидать. Выигравших не будет. Не будет.
- Что ты хочешь сделать, Марьям?

Крики воронья пугают воздух, завешенный снегом, словно белым маревом. Мы друг напротив друга как когда-то. И она знает мой самый большой секрет. Хочет ли его помнить? Или может быть не понимает, что сражался я на другой стороне и такие как она - возможно названные братья и сестры ее - пали под нашим натиском, обагрив кровью и освятив жизнями своими это поле.
Я никогда не хотел, чтобы случилось так. Не хотел этих смертей и этой боли. Я как никто знаю, что виновных нет. Что все слова магов - ложь. Но что мог сказать я против толпы? Против отца? Против Лорда Севера, которому поклялся на мече и крови защищать все это? Против людей, что ждут жертвы за своих мертвых и им не важно, кто будет отдавать долг.
Я один. Я мелок и мелочен, я хотел и хочу спасти себя - вот, что я могу сказать. Мне страшно и я жажду выжить. Но я не хочу. Не хочу говорить этого, хоть слова и просятся наружу. Она не может и никогда не сможет дать мне так необходимого прощения. Я и сам себе дать его не в силах.

Доносятся до меня ее слова. И я, кажется, знаю, что ответить. Мы не друзья больше... кажется, но и не враги. Не могу думать о ней, как о враге. Слишком многое знаем мы друг о друге, слишком многим друг другу обязаны. И тот давний мальчик, обнаруживший в себе нечто незнакомое, странное, страшное - он тоже тут, во мне, пусть и скрыт за умелой паутиной лжи и притворства. И он все еще хочет погладить белого волка в самый темный ночной час.
- Я скажу, почему... - то, что я знаю. Я хочу рассказать то, что знаю ей. - Маги говорили, что вы, люди с кровью древних, наслали мор. Что все болезни - это ваших рук дело.
Намеренно не говорю о себе. С ужасом жду, что она вспомнит и скажет. Бросит страшное обвинение в лицо и я не смогу ей возразить. Не смогу сказать "нет", потому что знаю, что Марьям права. Снег метет прямо в глаза, нога пульсирует болью, а я с ужасом жду ее слов.

Кровь просачивается сквозь снег, проступает багровыми пятнами. Есть то, что нельзя спрятать. То, что не выйдет сделать невидимым, как не старайся. Ни я, ни мой отец, никто из замка - из тех, кто все еще знал. Мы не сможем удержать тайны. Потому что тайное всегда становится явным. И Марьям - мой секрет в ней - он как кубик из подножья пирамиды. Вынь - и все развалится.

Она помнит и знает. С горечью плюет ядом, как я мог бы сам, окажись по другой стороне баррикад. И глаза, ее голубые как весеннее небо глаза, в тот момент блестят сталью.
Я не мог поступить по-другому, понимаешь? Я слаб и глуп. Я не смог даже спасти тех, кто надеялся на меня, не смог спасти жителей замка - тех, кто присягал мне на верность через кровь отца моего. Женщины, дети, старики. Маги увели их всех. С помощью наших же людей! И в тот момент я больше всего боялся того, что окажусь среди полукровок. Среди них, Марьям! Не впереди, как положено их Лорду.
Но я предпочел промолчать. Вот в чем настоящая низость.

Закрываю глаза ладонями и давлю до пляшущих под веками пятен. Обвинения бросаю себе сам, они стучат в висках набатом. Ты - только голос моего разума, дорогой друг, но как же он ужасен. Не хочу, не хочу слышать, но даже если я закрою уши от твоих слов - он все равно достигнет меня. И будет рвать изнутри острыми зубами вины. Моими собственными. Спасения нет и не будет.
- Ты обвиняешь, пусть и не желаешь этого, Марьям. И оправданий нет. Особенно таким, как я.

Рана в бедре пульсирует, жжет. Но что она по сравнению с болью внутри? В самом естестве? Я виноват перед такими как я, явно или нет.

Не могу понять, играет она, или же просто говорит туманно. В голове все мешается.
- А я? Кто я, Марьям? - мы не говорим об этом, но так только хуже. - Кто же тогда я? Тот, от чьего прикосновения цветут цветы? Или все же человек? Во мне есть она. Кровь тех, кого сейчас ведут на плаху. Такая же, как в тебе. Кто я после всего этого?
Рука моя, обагренная кровавыми подтеками, делает круг к полю. Я хочу, чтобы она уже сказала. Не могу держать все это в себе. Не хочу. Не должен. Такой же, как все они. Такой же, как она. Пусть слабый, квелый. Пусть не способный.
Я - мальчик, от прикосновения которого цвели цветы, пусть ты и не согласна говорить об этом, облекая слова в нечто туманное. Я не тот, за кого сражался и ты знаешь это. Знаешь. И я знаю. Вот что грызет меня, точит мои кости.
Молчит. Она молчит, смотря даже с каким-то сожалением. У меня стучит внутри, пульсируя в венах, отдаваясь в висках. Скажи что-то. Обвини меня. Скажи о том, что недостоин. Что сам виноват. Что я - сын своего отца и предал мать и тех, кто стоит за ней, называя себя моими предками. Главное не молчи.
- Ты ответишь мне, мой дорогой друг, моя славная Марьям?

Ты говоришь - я же, будто слышу собственного отца. Того, кто вел всех нас сюда, на бойню, как овец на заклание. Его речи тоже были наполнены радением за ближних, любовью к ним и пониманием. К тем ближним, кто был с чистой кровью и благородными помыслами. К тем, от кого с ужасом прятал происхождение собственного сына. И будь у меня братья... я уверен, что возглавил бы шеренгу, ведомую магами от замка, который привык называть домом.
Ложь. Все вокруг ложь, и даже то, что не пренадлежит деяниям моим. Лишь только снег и завывания ветра правдивы. И запах смерти, забивающий ноздри, проникающий внутрь меня самого так, что даже подташнивает.
Дерево позади скрипит, словно слышит мои мысли и смеется над ними. Глупые мысли глупого ребенка. Почему, спросил я, Древние не идут спасать потомков своих? Маг не смог мне ответить, но кажется, я знаю. Мы все слишком дети для них, не знавших войн и злобы. Глупые и злые дети. И ты, мой друг, и я, и все вокруг.
- А ты, Марьям, ведомая рыцарскими принципами, не будучи зверем сейчас, убивающая людей вокруг только из-за приказа. Чем ты лучше меня? Ты ли не трус? Ты ли не нарушаешь и не попираешь собственные законы чести? Слова выплевываются легко. Слишком легко, для обдуманных обвинений. Хочу сказать все это не ей - понимаю после. Хочу сказать тем, кто лежит на этом поле под снегом и не услышит меня больше. "Посмотрите, что мы наделали, - хочу сказать я им. - Посмотрите, что натворили." А вместо этого упрекаю того, кто лишь сражался на другой стороне.
Глупая, страшная война. Бессмысленные смерти. И мы... мы все - пешки.
- Я устал, Марьям. Хватит. Если ты пришла убить меня - убей.

Горячее красное заливает пальцы. Глотаю воздух кусками, давлюсь им, словно ватой, до дрожи. А время будто застывает. Что я наделал? Это наделал... я?
Пальцы сжимают рукоять того обломка, что был мечом, а теперь длинным и острым краем погрузился в чужую плоть, пробив металл. И все еще там. Сжимаемый моей рукой. А я - хватаю воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. И не могу вдохнуть.
Сердцевина из эллиниума, серебряная кромка. Все, чтобы порченый не мог выжить. Хриплю что-то, отталкиваюсь ногами, отползая назад. К дереву. Подальше от Марьям. Подальше от того, что сделал. Не хотел, я не хотел. Моя рука действовала сама, как научили, как долго вдалбливали и тренировали учителя. Я не хотел. Но теперь с ужасом должен был наблюдать дело рук своих, прижимая горячие липкие пальцы в снег, в бурое крошево ее вытекающей жизни и моего бессилия.
Отворачиваюсь и меня рвет желчью. Желтой вонючей жижей, поднятой вверх по горлу спазмами в желудке. Я - чудовище. Настоящее чудовище - это я.
- О... Великая Маа, - на выдохе.
Шепотом, потому что есть молитвы, которые не произносят вслух. Только когда от твоих собственных деяний некому спасти, кроме Бога. А еще ты надеешься, что он не услышит, потому что то, что ты сделал - слишком страшно даже для Богов.
Даже кажется, я перестаю чувствовать боль. Происходящее просто оглушает. Это - страшнее бойни, которая была пару часов назад. Страшнее, чем если бы меня поймали "чистокровные". Друга. Я ударил ножом друга.
Потом приходит звук. В висках стучит барабаном - отдается мой собственный ток крови. Кровь говорит. Говорит. А я слушаю ее, чтобы не слышать голос разума, который вопит "трус", "негодяй" и "убийца". Все для меня и про меня. Про то, что я сделал.
Я

Клубы горячего дыхания белесым дымком рвутся в небо, а в глазах Марьям мелькает зверь. Тот волк, которым я восхищался издалека, не смея приблизиться. И тот, который сейчас разорвет меня на части.
Не хочу умирать. Не хочу. И рука моя нашаривает все тот же обломок меча, скользкий от крови, попутно разрезав ладонь и смешав мое красное с ее бурым. Страшно. Так страшно. "Отступи, Марьям, уйди" - хочу сказать я, но молчу, не способный издать ни звука. Только ждать ее, свою неотвратимость. И когда ступни ее касаются бело-бурого, оставляя отпечатки, направляясь ближе, я сжимаюсь от страха. Не только за себя, но и за то, что хочу сделать. За то, что уже знаю, что сделаю. И к горлу снова подкатывает тошнота.
Не могу. Не хочу. Не буду.
Не ее. Не так. Не тут.
Обломок меча летит в снег, утопая в бурой, окрашенной в крови, массе. Кровь из раны на бедре мокро затекает под доспехи, липко и гадко касаясь кожи. Свежая рана на ладони мерзко саднит, а я - жду смерти. И впервые спокоен, потому что выбор этот - верный. Ни одна жизнь не стоит другой. И я... я больше не буду идти на поводу у других людей. И не стану добычей магов или озверевшей людской толпы.
Не буду зависеть ни от кого.
Падаю на колени.
Склоняю голову.
Жду.
Как сказал кто-то мудрый во сне моем, мы все возродимся, пусть не здесь и не сейчас.
И я не стану боятся смерти.
На милость твою уповаю.
Будешь ли ты благосклонна?

Было приятно. Давно не ощущал такого драйва и душевного подъема.
Спасибо всем, кто читал и болел за нас, это всегда приятно.
Марьям, спасибо. Это была отличная игра. Честь - играть с тобой.