В тебе моя жизнь... (исторический ЛР)

Судя по всему, Ваш муз решил немного расслабиться ……..и оставить нас без очередной порции радости виде новой главы, А вас без вдохновения……

Ай-яй-яй-яй….. Что же он творит. Мы же уже сгораем от нетерпения……….

Может его как-нибудь уластить? А?

Это для него
_________________

и я присоединяюсь к возваниям к вашему Музу..пора...уже пора))))надеюсь новая глава порадует так же как и все предыдущие!!!уже комплект бумажных платочков приготовила))
_________________

 » Глава 59

Ledi A, Primavera
Простите, девы, и меня, и моего Муза . Совсем мы с ним немного заленились . Но сегодня утром взялись за дело и наконец-то довели главу до конца. Итак, долгожданное продолжение...


Понадобятся они точно. ГГ-ня еще свое не до конца отстрадала...

Глава 59

Яркий солнечный свет ударил Марине по глазам, и она поспешила повернуть голову в противоположную сторону от него, прикладывая при этом ладонь к глазам.
- О, слава Пречистой, вы пришли в себя! – к ней тут же наклонилась Таня, встревожено глядя на барыню. – Ну что ж вы так, барыня! Не успели от одной болезни оправиться, как другая свалила с ног. И зачем тогда выезжали-то?
- Я была больна? – проговорила Марина, а потом знаком показала, что испытывает жажду. Таня тут же подскочила со стула у постели барыни и налила той воды из графина на комоде. После вернулась к кровати, подала бокал хозяйке.
- Да уж пятый день пошел, как вы в постели, - принялась рассказывать Таня. – Сначала жар был. Три дня. Сильный, еле сбили его. Вы не помните?
- Нет, - удивленно покачала головой Марина. – Не помню.
Она попыталась вызвать в памяти хотя бы некоторые моменты из этих дней, о которых речь ведет Таня, но смогла только вспомнить ужасную головную боль, ломившую виски и затылок, вызывавшую резь в глазах. И тело… Она вспомнила, как болело все тело, будто ее кто-то избил накануне.

- А ведь в сознании были тогда. Первый день-то. И с доктором беседовали, и с барином. Доктор ругался шибко, что вы на прогулку в тот день отправились. Правда, еще до жара разговоры вели. А потом как вас горячка-то прихватила! Три дня бредили, все куда-то порывались идти, ругались. Доктор говорит, что нынче в Петербурге почти каждый болеет, напасть какая-то свалилась на нас. Сказал, увезти Елену Анатольевну из столицы обратно в деревню. От греха подальше!
- Моя дочь в Завидово? – переспросила Марина, и Таня кивнула, подтверждая.
- На второй день вашей болезни и увезли. Как по дому эта зараза начала идти, так Анатоль Михайлович и приказал барышню увезти в деревню. Хотел еще Катерину Михайловну отправить, но та сказала, что за вами ходить будет. Вот он и оставил. Ходить! Как же! Вона сидит только у себя в половине да в салоне музицирует. И не видит барин, на кого он вас тут оставил!
- Барин не дома? Где он?
- В Царском, барыня. Каждый день туда ездит. Рано утром уезжает, а вечером, когда стемнеет, сюда торопится про вас справиться. Очень переживает барин, отощал весь, - добавила Таня тихо. – Все приходит сюда, вас за руку берет и гладит ее так нежно, так медленно. Любит он вас, барыня.
- Заговариваешься! – холодно бросила Марина горничной, и та сразу же замолчала, отвела глаза в сторону.

Когда за окном стемнело, и в доме зажгли свечи, Марина все же поднялась с кровати и сейчас сидела, откинувшись на подушки, в кресле за «бобиком»•, задумчиво что-то чертила на бумаге. Она хотела написать Жюли, от которой уже успела получить второе письмо, но так и не ответила из-за своей продолжительной болезни, но ее мысли никак не желали складываться в слова на бумаге. Она то и дело вспоминала, как над ней тогда склонилась Катиш, как оттаскивала за рукав фон Шеля, что хотел помочь упавшей с лестницы Марине. Неужели ее золовка способна была на такое – оставить Марину там, без помощи, на долгое время, что ее безуспешно искали в хозяйской половине? Ведь только благодаря тому, что наверх поднялся любопытный истопник, Марина не истекла кровью и не умерла. Что было бы, не найди он барыню? Открылась бы тогда Катиш брату?

Ее уединение было нарушено приходом в спальню Анатоля, что сразу же по возвращении поднялся к ней. Еще несколько лет назад он и помыслить не мог, что будет так быстро приезжать в Петербург из Царского Села, но это удивительное открытие – железная дорога – поистине была благом для него теперь, когда он всей душой стремился со службы сюда, в этот дом, в эту комнату.

- Мой ангел, как отрадно видеть тебя в здравии! – Анатоль быстро прошел к жене и горячо поцеловал ее в губы. – Милая, как ты напугала меня! Я с ума сходил от ужаса – только-только ты избежала одной смерти, как очередная напасть постучалась в наш дом.
- Все было так ужасно? – спросила Марина. Он опустился на колени рядом с ее креслом, стал гладить ее руку, лежащую на подлокотнике кресла.
- Ужасно? Пожалуй, да. У нас умерло трое дворовых от этой странной болезни. А по всему Петербургу гораздо больше смертей. Двор удалился от греха подальше в Царское Село, а я не мог оставить тебя тут одну, - Анатоль потер пальцами воспаленные глаза, и Марина ясно разглядела, как он устал. – Я отправил Элен в Завидово, прочь от этой болезни. Не дай Бог нам потерять и ее. Хотел, чтобы поехала Катиш, но она заупрямилась, отказалась.
- Кстати, - решилась Марина. – Насчет Катиш…

Но Анатоль вдруг поднял вверх ладонь, призывая жену замолчать. Потом покачал головой.
- Ты снова возвращаешься к этому разговору? Про то, что Катиш была там, на лестнице?
- Ты знаешь уже об том? – удивилась Марина. Анатоль кивнул ей в ответ, взяв ее ладонь в свою, переплетая свои пальцы с ее, длинными и тонкими.
- Ты поведала мне об том еще в первый день своей болезни. Милая, это все пустое. Разве ты не помнишь, что ответил тебе доктор? Ты увидела, как Катиш склонилась над тобой, когда ты упала после прогулки, и твой разум сыграл с тобой злую шутку. Эти два события смешались в твоей голове, вот тебе и привиделось.
- Мне не привиделось! – Марина вырвала из его пальцев свою ладонь. – Я ясно видела ее. Я вспомнила! Там был еще фон Шель. Он хотел кликнуть помощь, но Катиш не дала ему этого сделать.
- Бред! Это бред! – Анатоль подскочил на ноги, отошел от нее к окну, заложив руки за спину. – Я разговаривал с Катиш. Твои домыслы довели ее до истерики. Я повторяю тебе еще раз: господин Арендт считает, что это злая шутка твоего разума, ничего более. Такое бывает. Я знаю, ты хочешь найти причину, по которой случилась эта страшная потеря, но ты совсем не о том думаешь!
- О чем ты, Анатоль?! – вскрикнула Марина с таким надрывом, что у нее тут же заболело в горле. – Я тебе говорю, что это было! Было! Это не шутка моего разума! Я в здравом уме, и также здраво говорю тебе – это правда!

Анатоль раздраженно запустил ладонь в волосы, а потом повернулся к ней, зло сверкнул глазами:
- Оставь, говорю тебе, эти мысли! Я проверял – фон Шель уехал из города еще до Рождества, сразу же после того, как получил отказ в руке Катиш. Его нет на квартире и нет в полку – в отпуске по каким-то семейным обстоятельствам до Светлой седмицы•. Как он мог быть в нашем доме, коли и в городе-то его не было? – он вдруг снова подошел к Марине, склонился над ней, упершись ладонями в подлокотники ее кресла. – Милая, я знаю, что ты до сих пор не можешь забыть о том, что мы с тобой потеряли. И знаю, как тяжело принять это. Но прошу тебя – выкинь эти мысли из головы. Господин Арендт весьма озабочен твоим душевным состоянием. Он считает, что ты едва справляешься со своей болью, и постоянно лелея ее, ты рискуешь завести себя в страшнейшую меланхолию.
- Ты не веришь мне, - с горечью в голосе проговорила Марина, и Анатоль в раздражении хлопнул ладонями по подлокотникам.
- А ты не слышишь меня! Говорю же, что Катиш тут совершенно ни при чем. Хватит! Доктор все предельно ясно объяснил – образы в твоем сознании наложились друг на друга, а ваша взаимная неприязнь с Катиш усилила твое восприятие.

На мгновение, видя глаза жены, в которых плескались боль и отчаянье, Анатоль было усомнился в собственной правоте. Что, если она говорит действительное, а не вымышленное? Что, если доктор неправ, и это вовсе не образы? Он прекрасно знал упрямство Катиш, что доставляло ей столько трудностей во время обучения в московском пансионе, знал, что она вполне способна пойти на многое лишь бы добиться своего. Это, видимо, их наследственная черта, он вполне признает этот факт.

Но возможно ли это, что Катиш даже косвенно виновна в том, что случилось с его женой и ребенком? Совместно с фон Шелем довела дело до такого трагического исхода? Возможно ли, что она обманывает брата и продолжает свое знакомство с кавалергардом, что ей категорически запрещено Анатолем? Принимает его тайно в доме, под покровом Святок? Неужели она не понимает, к чему приведет подобное бесстыдное безрассудство? Нет, Анатоль отказывался в это верить. Он вспомнил, как Катиш безудержно рыдала у него на плече, повторяя сквозь слезы:
- Как это возможно? Как возможно обвинить меня в этом? Ведь я не чужой человек, а это дитя было родным для меня, как и для нее, я же была бы тетушкой этому ребенку. C’est cruellement! Cruellement!•

Разве можно так притворяться? И потом – если его обманывала сестра, его плоть и кровь, то кому тогда можно доверять в этом мире? Ведь даже его жена пытается найти утешение в чужих руках и чужих словах, а не просит об этом его, Анатоля – тут же, едва оправившись от болезни, едет к Загорскому! Анатоль быстро подавил в себе вспыхнувшую при этой мысли ярость и с удивлением понял, что ему это удалось.
- Я прошу тебя, не думай об этом более, - мягко попросил он Марину и прикоснулся губами ее лба. – И перестань вспоминать обо всем, что случилось. Давай начнем с чистого листа, dès le début•.

Марина смело встретила его тяжелый взгляд, которым он всегда показывал ей в разговоре, что дальнейшее обсуждение не имеет смысла, и вопрос, что был говорен, уже решен. Она не желала смириться с таким исходом. Неужели он не понимает, что дело не только в том, что фон Шель был тогда в их доме? Дело ведь в том, что Катиш сама идет к пропасти, в которую может увлечь и остальную семью, ведь скандал в обществе неминуемо затронет всех близких к ней людей. Марина не опасалась за себя, но она знала, как важно мнение света и, что особенно, мнение императора для Анатоля. Да и что повлечет за собой этот скандал?

О Господи! Марина резко выпрямилась в кресле, едва не ударив головой по-прежнему стоявшего над ней Анатоля. Дуэль! «… опасайся белого человека…», вот были слова цыганки, сказанные тогда Анатолю в саду Киреевки. Разве фон Шель не блондин? Марина вспомнила льняные, почти белые волосы над воротом белоснежного мундира кавалергарда, когда он танцевал с Катиш на балу давеча, перед Филиповым постом. Белый человек!

- Qu'y a-t-il?• – встревожился Анатоль, видя неподдельное беспокойство жены и страх, что отразился в ее глазах в эту минуту. – Что? Что такое? Тебе дурно?
Марина прикрыла глаза, зная, как легко отражаются эмоции на ее лице, и попыталась выровнять сбившееся от волнения дыхание. У нее есть два пути ныне. Первый – открыть Анатолю правду, поведать о том, что с самой осени Катиш состоит в переписке с фон Шелем, и что, судя по тому, как скрылся фон Шель из вида Анатоля, дело меж ними могло зайти слишком далеко. Но зная вспыльчивый нрав Анатоля и то, как относился к реноме своей семьи, нетрудно было догадаться, чем закончится дело – ссора с фон Шелем, возможно, дуэль… и далее… далее…
Но ведь можно и утаить все, что она узнала, скрыть от супруга правду. Признать, что, возможно, была неправа, обвинив Катиш. В этом случае она может попытаться самой прекратить эту связь. Только вот как? Марина пока не знала, но твердо решила попытаться уладить все самой, не привлекая в это дело супруга.

- Быть может, ты прав, - с трудом заставила себя проговорить эти слова Марина, раздвигая губы в неровную улыбку. – Быть может, ты и прав, и все это лишь игра моего воображения. Бред и ничто иное.

Ложь так легко сорвалась с ее губ, но в тот же миг вместо лица Анатоля, Марина вдруг увидела склоненное над ней в темноте лицо Катиш, услышала ее резкий шепот фон Шелю: «Что ты медлишь? На ее крики сейчас сбежится весь дом!» С самых ранних отроческих лет девочкам в Смольном вкладывали непреложные истины, что злость и мстительность, затаенная в глубине души обида идут вразрез с христианскими догмами, и Марина свято соблюдала их, стараясь быть примерной христианкой. Но ныне она не смогла побороть в себе эти чувства, и с ее языка легко сорвалось обвинение в адрес Катиш:
- Твоя сестра ведет переписку с фон Шелем. С самого Покрова. Разве это не доказательство моей правоты? Разве это не доказательство того, что я не заблуждаюсь?

Глаза Анатоля при ее словах сверкнули такой яростью, что Марина невольно вжалась в спинку кресла, опасаясь, что он может сейчас причинить ей боль. Но он только снова хлопнул ладонями по подлокотникам ее кресла.
- Ложь! Чудовищная ложь! – закричал он во весь голос. – Твоя неприязнь к Катиш переходит все мыслимые границы, моя супруга. Недостойно обвинять девицу в таком проступке.
- Недостойно его совершать! – выкрикнула Марина ему в лицо и, оттолкнув его со своего пути, прошлась к образам. Встала перед ними и проговорила, крестясь. – Тут, перед лицом Создателя нашего и Его Божественной Матери я клянусь тебе, что в день, когда болезнь настигла меня, я застала во дворе мальчика с письмом. Письмом Катиш к фон Шелю. Он пишет к ней, и она ему отвечает!
- И где оно? Это письмо, что ты видела, - Анатоль сел в кресло, что она освободила, положив ногу на ногу. Весь его вид выражал сейчас злость и неверие к словам жены. – Где оно?
- Я не взяла его, посчитала, что это низко и подло с моей стороны будет забрать это письмо, - призналась Марина. Анатоль тут же громко расхохотался, обескуражив своим издевательским смехом жену.
- Низко и подло! Низко и подло! Мадам, вы не перестаете меня удивлять! – он поднялся с кресла, подошел к Марине и взял ее за руку, с силой сжал пальцы. – А разве не низко выдвигать такие обвинения, причем, ничем неподтвержденные, против юной и невинной девицы? А, моя дорогая? Но я пойду вам навстречу, я обязательно проверю ваши слова. Мальчик, говорите?
- Мальчик, в рваном тулупе и черном картузе с ломанным козырьком, веснушчатое лицо. Его видела Таня и наш дворник, Ульян. Спроси их, если не веришь мне, - убеждала его Марина.
- Разумеется, - кивнул Анатоль. – Твоя горничная, что ради тебя и солгать готова, и дворовый, что вскоре Богу душу отдаст от этой заразы, что косит ныне многих в Петербурге. Хороши свидетели!
- Ульян умирает? – потрясенно спросила его жена и перекрестилась на образа. – Помоги ему Господи! - потом она повернулась к Анатолю и сама сжала его ладонь, уже раскаиваясь в своем порыве злости на Катиш. – Я прошу тебя, Анатоль, когда все откроется, будь милосерден к ним обоим. Я знаю, что ты довольно импульсивен, не натвори ошибок, которые дорого обойдутся тебе в дальнейшем!
- О, моя дорогая, - язвительным тоном проговорил Анатоль. – Я ничего не буду вам обещать. Ведь если вы говорите правду, то Катиш презрела мою волю, забыла о чести и достоинстве семьи. А этот немец или кто он там? Вы думаете, я так просто спущу ему презрение моих слов, а это, мой ангел, прямое оскорбление мне. Ложитесь отдыхать! Нечего на ногах быть после той болезни, что перенесли! Мне нужна здоровая жена, - с этими словами он поднес ее пальцы к губам, а после вывернулся из ее рук, когда она хотела задержать его, чтобы продолжить их беседу, отошел к двери, но после снова повернулся к жене. – Но если ваши слова, мадам, окажутся calomnie•, вы ни слова более не скажете против моей сестры. Я буду с тех пор глух к любым вашим доводам, d'une façon claire•? Ваша неприязнь к моей сестре уже переходит все границы! И это ныне, когда Катиш каждый Божий день ездила в церковь, когда ваша жизнь была в опасности, и неистово молилась за ваше здравие и исцеление! Довольно, мадам! Довольно, говорю вам!

Он распахнул дверь и с кем-то столкнулся на пороге Марининой половины. До нее донесся тихий девичий говор и негромкий ответ Анатоля: «Скажи барышне, после зайду! Через час. Только со службы прибыл». Потом он снова повернулся к Марине. Она видела, что черты его лица смягчились, линия губ дрогнула, словно он хотел улыбнуться ей, но не мог.
- Ma ange, il est temps de dormir•. Ложись и отдыхай. Ты такая бледная нынче. Скажу, чтобы Таня тебе заварила мелиссы с мятой. Bonne nuit, ma ange! – с этими словами дверь за Анатолем закрылась, оставляя Марину одну в комнате. Наедине со своими мыслями и горькими, тревожными предчувствиями беды. Она осталась совсем одна…

Последующие несколько дней Марина провела в тревоге от того, как закончится это неприятное дело. Она тем же вечером пожалела о своей импульсивности. Зачем она рассказала Анатолю о переписке? Неизвестно теперь, какова будет его реакция на поведение его сестры.
Марина пересекалась с Катиш в молельной и за совместными трапезами, к которым стала спускаться на третий день после того, как пришла в себя после болезни. Та держалась довольно уверенно в себе, высоко поднимала голову, когда встречала на себе взгляд невестки. Заметно было, что их отношения стали намного прохладнее, чем были ранее, до падения Марины. Марина не могла простить Катиш ее нелепой увлеченности, последствия которой уже начинали выявляться, а Катиш, судя по всему, затаила на Марину обиду за те обвинения, что невестка высказала против нее.

Даже челядь словно почувствовала ту атмосферу, что установилась в особняке - полная тревожного молчания, какого-то отчаянья и выжидания, она действовала на людей подавляюще. Будто что-то дурное повисло над их головами. Конечно, многое можно было отнести на счет траура, что был установлен в доме после смерти долгожданного наследника в конце прошлого года, но и не только в этом была причина столь странной напряженной атмосферы. Дом более не наполнялся визитерами, редко звенел дверной звонок в передней, Катиш оставила свое музицирование в салоне, а если и играла, то печальные и медленные мелодии Шопена или Моцарта. Хозяйка дома редко покидала свою половину, даже не выходила в сад более, отгородившись от всех в своей апатии ко всему происходящему.

Лишь однажды Марина была выведена из своего странного равнодушного состояния. За пару дней до Масленичной недели, едва она села за стол, сервированный для завтрака, к ней обратился Анатоль с вопросом:
- Надеюсь, ты не будешь против, дорогая? Я получил вчера записку от молодого графа Строганова. Он спрашивает моего соизволения на то, чтобы Катиш присоединилась к их семье на гуляния на Крестовском•. Я согласился.
- Но ведь наша семья в трауре, - изумилась Марина. – Да, для Катиш строгий траур – только три месяца, но они ведь не миновали еще. Как она может выезжать на гуляния?
- Он оканчивается через две седмицы, и я позволил себе сократить ей его, - ответил холодно Анатоль. Он полностью сосредоточился на том, чтобы намазать масло на булку, и не поднимал глаз на потрясенную его словами Марину. – Я хочу, чтобы она сблизилась со Строгановыми. Разве это не вполне удачный момент для того? После Великий пост, и более такой возможности не представиться. Да и потом Катиш сама желает поехать на гуляния, она и так засиделась в четырех стенах. Вот тебе и первый сезон! Все, кончено об этом! Я так решил, и решения своего не переменю, - он немного помолчал, а потом все же продолжил, сделав знак прислуживающим им за трапезой лакеям удалиться вон из столовой. – И кстати, я проверил твои обвинения Катиш. Мальчик, о котором ты говорила, незнаком совершенно никому из дворни. Никому! За эти десять дней, что миновали с нашего разговора, он ни разу не появился на нашем дворе. Так что, я думаю, мы закончим с этим вопросом отныне?
- Но тебе может подтвердить Таня, Ульян! – не желала сдаваться Марина, сжав с силой салфетку в руке, что лежала подле ее тарелки. – Спроси их! Я клянусь тебе…
- Довольно! – вспылил Анатоль, поднимая на нее глаза. – Ульян умер и ничего не скажет более, а Таня! Таня настолько преданна тебе, что даже про твою прогулку в парк твердила мне, что ты была там одна. Хорош свидетель твоих слов! Я даже кучера опросил, и тот сказал мне, что видел мальчика, но вот был ли он в доме или нет, сказать не может. А также не может ответить, мальчик был уже с письмом, когда ты его остановила, или ты сама передала записку этому посланцу.
- Что? – вскрикнула Марина. – Я передала…? Да разве…

Тут стукнула дверь малой столовой, что закрыли за Катиш, спустившейся к завтраку, и супруги перевели взгляд на нее. Девушка приветливо улыбнулась им и прошла к своему стулу, сопровождаемая тяжелым взглядом Марины. Анатоль же принялся за свой завтрак.
- Доброе утро, - проговорила Катиш, наливая себе в чашку чай. Марина отметила, что у девушки слегка дрожат руки. – О чем ведете столь громкий разговор? Надеюсь, это не из-за моей просьбы выехать на Масленичной неделе? О, Марина Александровна, прошу вас, позвольте мне сделать это!
- О нет, Катерина Михайловна, ныне речь ведем не о том, - улыбнулась ей Марина. – Мы обсуждаем сейчас с Анатолем Михайловичем ваш эпистолярный роман с неким майором кавалергардского полка Его Императорского Величества.

Сказала и с явным удовольствием отметила, как дрогнула невольно рука Катиш, что сейчас подносила чашку к губам. Но та быстро справилась с собой и, глотнув горячего чая, ослепительно улыбнулась в ответ, делая знак уже открывшему рот Анатолю, что готова говорить сама, без его помощи.
- О чем вы речь ведете, Марина Александровна? Роман с кавалергардом? У меня? Это оскорбительно!
- Меня удивляет только одно – как вы догадались о том, что вашего посланца будут караулить во дворе нашего дома? Это мальчик вам сказал, что его застали у ворот? – допытывалась Марина, но Катиш даже бровью не повела в ответ, а ловко отбила этот удар:
- Мальчик? Я не понимаю, о чем вы. Какой мальчик?
- Мальчик, что носит ваши послания.
- Все свои послания я передаю нашим лакеям, которые для того и приставлены к дому, - проговорила Катиш. – Мне нет нужды скрывать свои знакомства. А вот вам, кажется, есть резоны делать это. Давеча я слыхала на прогулке в Летнем о вашей последней поездке в парк. Премилая вышла прогулка, не правда ли? Да, я признаюсь, слыхала конец вашего разговора об этом посланце, каюсь. Но ведь разве князь Загорский покинул Петербург не две седмицы назад? Вот вам и ответ, мой дорогой брат, почему вы ни разу не встретили этого мальчика при нашем дворе. Разве вы не пишите к князю, ma chere bru?
Марина вспыхнула от этого обвинения. Как ловко Катиш перевернула острие этой ситуации в ее сторону! Довольно неожиданно для юной и невинной девушки, только прошлой осенью покинувшей стены пансиона.

Но прежде чем Марина сумела собраться с мыслями, чтобы поставить нахалку на место, раздался громкий удар ладони по столешнице, да такой сильный, что посуда на столе буквально подпрыгнула. Женщины вздрогнули от этого звука и перевели взгляд на торец стола, где белый от ярости Анатоль срывал с себя льняную салфетку.
- Не сметь! – прошипел он, поднимаясь из-за стола. – Не сметь оскорблять мою супругу! Выказывая ей такое неуважение, в нашем доме, за нашим столом! Давно порота не была? Так я напомню, что это такое! И не взгляну на то, что уже девица! Не сметь и слова сказать в ее сторону. Оскорбляя ее, ты наносишь обиду мне, а я этого не стерплю!

Катиш буквально сжалась при этих словах от испуга при виде разгневанного брата, но и Марина не успела порадоваться этой защите со стороны Анатоля от обвинений Катиш. Тот вперил свой взгляд теперь в ее сторону и выкрикнул ей, глядя на нее с высоты своего роста:
- А вы, мадам! Если еще раз вы позволите себе сказать хоть одно подобное обвинение в сторону Катиш, я… я клянусь вам, вы пожалеете об том! Я устал от вашей вражды, от вашей неприязни. Я хочу отдыхать в этом доме, а не выслушивать обвинения и подозрения. Эти истерики и слезы... Сыт по горло уже! Я хочу обыкновенного семейного счастья, а получаю только это! Все, хватит!

Он бросил салфетку, что держал в руке на стол, сбив при этом свой бокал с винной настойкой, что пил по рекомендации доктора каждое утро. Алая жидкость хлынула на белоснежную скатерть и разлилась по ней небольшим ярким пятном. Анатоль не обратил на это никакого внимания, процедил сквозь зубы:
- Боюсь, что у меня пропал аппетит, и вам придется продолжать завтрак без меня. Je vous demande pardon moi, mesdames!•

С этими словами он покинул столовую, с шумом распахнув двери, слегка перепугав при этом лакеев, что ждали распоряжений хозяев в следующей комнате. Когда те все же опомнились от столь внезапного появления хозяина, то затворили за ним створки и оставили Марину и Катиш наедине.
- Je ne sais que dire•, - проговорила Марина, глядя золовке, сидящей за противоположной стороной стола прямо в глаза. – Как вы посмели такое сказать?
- Pas vu pas pris•,– возразила Катиш, смело встретив взгляд невестки. – А вы? Вы же знаете, насколько серьезны обвинения, что вы выдвинули против меня.
- Но они имеют под собой вполне реальную почву, - возразила Марина. – Я видела это письмо, и я узнала ваш почерк, Катиш. Можете оправдываться перед кем угодно, только не передо мной. И тогда! Я видела и вас, и майора, слышала ваши голоса. Не смейте мне сейчас говорить, что это было всего лишь мое воображение. В эту сказку может поверить ваш брат, но не я!

Катиш отвела глаза в сторону, холодное равнодушное выражение лица вмиг куда-то испарилось.
- Мне весьма жаль, что так случилось, поверьте, - тихо сказала она. – Я никогда не думала… Эта потеря… Мне очень-очень жаль, Марина Александровна, - она отпила чая, а после продолжила, снова вернувшись в хладнокровное состояние спустя некоторое время. - Но в вашем несчастном падении я не вижу нашей вины с майором. Так распорядился Господь, такова была его воля.
- Господь! – воскликнула Марина. – Хорошо, я ничего более не скажу вам про это. Душенька, вы принимали в доме человека, видеться с которым вам запретил брат. Тайно, под покровом темноты, на лестнице для слуг. Вы ведете с ним переписку. Чего вы добиваетесь?
- А разве я не ясно дала понять, чего добиваюсь? – едко переспросила Катиш. – Я хочу стать супругой любимого человека и вся недолга.
- И думать забудьте! Неужто вы до сих пор не осознали, что вашим надеждам и чаяниям никогда не суждено сбыться! Анатоль никогда не позволит вам!
- Нет! – прошипела Катиш, прищурив глаза. – Я верно знаю, что делаю. И вот увидите, вскоре Анатолю придется смириться с моим выбором!

Марина в ужасе прикрыла глаза рукой. Она ясно видела эту слепую убежденность в собственной правоте, что была присуща ее супругу, а теперь вот прослеживалась и в поведении Катиш. Как можно быть такой безрассудной? Как можно быть такой слепой?
- Я считаю все же, что вам следует забыть о вашем чувстве и вспомнить о вашем долге, - холодно проговорила Марина, поднимаясь из-за стола. - Долге перед семьей и родом. Разве этому вас не научили в пансионе? Что честь семьи превыше всего? Превыше ваших собственных чувств и желаний. От сердца говорю вам – оставьте вы это дело! Примите ухаживания Строганова, это самая лучшая партия для вас. Разве вы не видите, к каким последствиям привела ваша увлеченность? И пусть вы не считаете себя виноватой в смерти моего ребенка, но косвенно…. Косвенно! А счастье нельзя построить на чужом горе! На крови! Опомнитесь!
- Забыть об этом? – взвилась Катиш, вскакивая из-за стола. – Выйти замуж, не любя? Как это сделали вы? И что же? После вот так бегать тайком на свидания в парк и отводить каждый раз глаза в сторону, едва встретившись взглядами?! Да-да, не смотрите так на меня. Я легко смогла разузнать про вас, Марина Александровна. Маленькая дурочка ваша сестра хоть и не поняла толком, что именно рассказывает мне, но выложила как на духу все тайны вашей семьи. Я всегда знала, всегда чувствовала, что вы вовсе не пара моему брату, что не достойны чести стать его супругой. Наша милая Дашенька, соседка наша, более подходила ему. Но тут вмешались вы! Отчего? Из-за долга перед семьей? Но разве это не тяжкий грех лгать изо дня в день своему супругу? Желать видеть на его месте другого человека? Разве прелюбодейство – не тяжкий грех?

Марина вздрогнула, когда Катиш произнесла эти слова. Нет, это невозможно! Никто не может знать, что тогда произошло в имении Юсуповых! Те счастливые для Марины два дня…

Катиш заметила, как побледнела Марина, ухватившись за спинку стула, и продолжила, желая вывести невестку из себя, наказать за то, что та едва не испортила Катиш весь тщательно спланированный план. Сделать той очень больно, вот что стало основным желанием для девушки сейчас.
- Прелюбодейство! Немудрено, что вас так карает Господь. Он отнял у вас самое сокровенное, что только может быть у женщины вашего ребенка. А сейчас отнимает у вас отца!
Марина подняла на золовку потрясенный взгляд.
- Que dites-vous?• Что с моим отцом?
- Анатоль не хотел говорить вам, боялся за ваше здоровье, - проговорила Катиш уже мягче, видя, как наполняются глаза невестки слезами, какая сильная боль плещется в них ныне. – Несколько дней назад ваша маменька и сестра отбыли в имение в Минской губернии, откуда пришло письмо о болезни вашего отца. Он сейчас серьезно болен и прикован к постели. Это все, что я знаю.

Марина вдруг тихо застонала, хватаясь рукой за ворот платья. Ее сердце вдруг сжалось с такой болью, что у нее перехватило дыхание. О Господи, папа! Папа, билось у нее в мозгу непрерывно. Как же так? Как же так?

Спустя мгновение Марина сумела выправиться, отпустила стул, даже не взглянув на свою золовку, прошла к дверям и вышла вон из столовой. Неестественно прямая спина, подозрительно сухие глаза. Катиш на мгновение даже стало жаль невестку – столько горя за последние месяцы на ту свалилось, словно проклял кто. Бедная, бедная…

Но затем она вспомнила, что ныне совершенно свободна в действиях для того, что задумала. И пусть Николя утверждает, что между ними существуют преграды, что ни в жизнь не преодолеть, что им никогда не суждено быть вместе, соединить руки перед аналоем. Мужчина! Разве так должен вести себя герой романа? Он должен искать любые пути, чтобы преодолеть все препятствия к их браку, n'est-ce pas? А эта его нерешительность уже действовала Катиш на нервы! Будь она на его месте, она бы умыкнула возлюбленную из дома и тайно обвенчалась с ней, а не опасалась бы преследования от ее брата! Брат. Брат должен будет смириться с произошедшим, он ведь хочет, чтобы его сестра была счастлива и сохранила свое реноме.

Катиш взяла яблоко из вазы с фруктами, что стояла на столе, и с наслаждением вонзила зубы в ярко-красный плод. О Боже, какие страстные поцелуи! Как у нее всегда ноют сладко губы после их свиданий с Николя почти каждый день, что она ходит в церковь на службу! Конечно, ей приходится так изворачиваться, чтобы никто и ничего не заподозрил ранее намеченного времени, но как она может отказаться от этих прикосновений губ и рук? O, c'est incomparable!•

Как хорошо, что Анатоль разрешил ей выезжать на Масленичной неделе со Строгановыми! И как ей повезло, что невестка совсем слаба духом, чтобы возражать против этого! Катиш довольно улыбнулась, надкусывая очередной бок яблока. Она усыпит бдительность брата, позволяя тому думать, что принимает ухаживания молодого графа Строганова, а сама тем временем, легко провернет задуманное. Если только Николя смирится с тем, что у них нет другого выбора, и если они хотят быть вместе, то все средства хороши, нахмурилась она. Мужчины! Вечно носятся со своей честью и долгом. Сколько трудностей удалось бы избежать, забудь они об этом хотя бы на миг!

• переносной столик
• Неделя после Пасхи
• Это жестоко! Жестоко! (фр.)
• с самого начала (фр.)
• В чем дело? (фр.)
• клевета, наговор (фр.)
• ясно, понятно (фр.)
• Мой ангел, время ложиться спать. (фр.)
• Имеется в виду Крестовский остров, где в то время происходили традиционно народные гуляния в Петербурге.
• Прошу простить меня, дамы! (фр.)
• Я не знаю, что сказать (фр.)
• Не пойман – не вор (фр.)
• Что вы говорите? (фр.)
• О, это ни с чем не может сравниться!
_________________

Почему-то у меня чувство появилось после прочитанного, что что-то случится... Эх, каждая глава такая эмоциональная!!!!
_________________

прекрасная глава, как всегда полна переживаний, эмоций....когда же наступит весна в ее жизни??

вообщем требуется продолжение))))
_________________

Ledi A, Туся
Рада, что по-прежнему не разочаровываю вас .


Близимся к развязке с каждой главой. Наверное, поэтому...


Ну, пока у них на дворе февраль лютый. А за этим месяцем, как мы знаем, март идет и весну с собой несет...


Будет . Это определенно.
_________________

Marian, спасибо за продолжения! Большое удовольствие читать ваш роман, несмотря на грусть и опять надвигающиеся тучи. Вместе со всеми жду....

Всегда пожалуйста . Рада, что вам нравится.


Уже к концу дня выложу. Муз застыдился в прошлый раз и работает теперь прямо ударными темпами, приближая нас к концу романа.
_________________

Marian Новых читателей принимаете?!!
Скажи пожалуйста, а роман как можно скачать весь одним файлом, чтоб читануть его потом спокойно (и с эмоциями конечно ) через электронную книгу?
___________________________________

Принимаем .


Напишите мне в личку (личное сообщение). Что-нибудь придумаем...
_________________

Какой трудяжка ! Ну, тогда это ему персонально

А вам, СПАСИБО , за очередную порцию бальзама, на истерзанную ожиданием , душу вашей читательницы и почитательницы (я о вашем творчестве) !

Конец дня не за горами, жду………
_________________

 » Глава 60

Глава 60

Анатоль легко спрыгнул из кареты, не дожидаясь, пока лакей выдвинет ступеньки каретной лесенки. Ему не терпелось поскорее пройти в дом, что сейчас стоял совершенно темный в этих сгущающихся февральских сумерках. Он взглянул на окна половины жены, но и там почти не было света. Только тусклый отблеск в окне спальни. Это заставило его сердце быстрее забиться – здорова ли она? Вдруг болезнь вернулась? Но ведь ему непременно сообщили бы этом, n'est-ce pas? Значит, она здорова.
Анатоль вошел в переднюю и коротко кивнул дворецкому, бросившемуся к нему навстречу с докладом о том, что произошло в доме, пока барин уезжал в имение, пока он скидывал шинель и головной убор на руки подоспевшего лакея.

Да, именно там, в Завидово, Анатоль провел несколько дней, отбыв в деревню сразу же после того злополучного завтрака, сославшись на службе на легкое недомогание. В деревне, наслаждаясь тишиной зимних дней и присутствием его маленькой дочери, что несказанно обрадовалась неожиданному приезду своего папа, Анатоль постарался отринуть все, что так беспокоило его последние несколько месяцев. Разве это не счастье, когда тебе никуда не надо мчаться по делам или улаживать конфликты в приемной, а просто сидеть у горящего камина с чашкой горячего шоколада в руке, когда за окном падает на землю снег, а у ног возится маленькая дочь?

Эти несколько дней позволили ему усмирить свою злость на домашних, что никак не могли прийти к согласию, свое разочарование в семейном очаге, который он так стремился создать, но так и не смог. Иногда Анатоль наблюдал за Леночкой, что так и ходила за ним по пятам, и представлял себе, каким был бы тот ребенок, что они потеряли с Мариной, если бы вырос из младенца. С кем был бы схож лицом? Чьи черты перенял бы? Анатоль не смог тогда уловить явного внешнего сходства с кем-либо из родителей в том белом ангельском личике, что было у того мальчика. Он вспоминал, как держал это хрупкое тельце, из которого уходила постепенно жизнь, пока спешно призванный ночью иерей проводил в домашней молельне церемонию крещения, вспомнил, как едва удержался от слез, когда большие глаза младенчика подернулись пеленой, и он испустил последний легкий вдох. Благодарствие всем святым, что Марина была больна и не видела этого крещения, этого последнего часа жизни их сына! Она бы точно не перенесла бы этого!

Марина… Его маленькая хрупкая жена. Потеря, что свалилась на них, совсем сломила ее душевное здоровье. Доктор Арендт весьма обеспокоился им после того, как Марина обвинила свою золовку в том, что та виновата в падении. А эта затянувшаяся меланхолия после потери ребенка? Эти слезы по ночам, это смурное настроение каждый день, эта тоска, что захватила ее существо?

Еще и болезнь Александра Васильевича ко всему прочему… Сильный приступ подагры, что нежданно свалил beau-père• с ног, лишил совсем его способности двигать руками и ногами. Даже пищу он принимал с ложки, из рук прислуги, не в силах управляться со своим телом. Анатоль запретил Анне Степановне попрощаться с Мариной, не то, что поведать той о болезни отца, опасаясь очередного срыва. Belle-mère• пришлось смириться с решением Анатоля и уехать из Петербурга без последнего визита к старшей дочери. Но тот взял с нее обещание, что та сразу же даст знать о любом изменении в состоянии здоровья отца Марины. А ждать их придется довольно долго – путь предстоял Анне Степановне весьма не близкий. И что принесет в дом Ворониных это письмо – радость или очередное горе?

Анатоль отбросил в сторону эти мрачные мысли, следуя в половину супруги. Ему сейчас как никогда требовалось быть спокойным и собранным. Ради нее. Ради ее спокойствия.
У самых дверей спальни на половине жены на него вдруг неожиданно налетела Таня, горничная жены, поднесла его руку к губам.
- Слава Господу, вы вернулись, Анатоль Михайлович! – проговорила она громким шепотом. – Спаситель вы наш! Помогите ей, помогите моей барыне! Уже три дня ничего не ест, только воду пьет. Исхудала вся. Только и делает, что сидит в кресле и в окно смотрит, или молится перед образами.
- Что? – встревожился Анатоль, хватая горничную за плечи. – Что такое? Почему мне не написали? Как давно?
- Так, как вы уехали в деревню, - принялась рассказывать Таня по-прежнему шепотом, словно там, за приоткрытыми дверьми в спальню был тяжелобольной человек. - Сразу после завтрака к себе поднялась, в кресло села и так просидела до самого вечера. Не плачет, ничего не говорит. Только сидит и все. А как колокола за окнами зазвенят к службе, так на колени перед образами бухается и молится, поклоны кладет. Ой, барин, ведь в могилу себя сведет! Исхудала-то как, вся бледная! Поначалу писала что-то да после сжигала, ничего не отправляла. А потом снова писала и снова – в огонь письмо! А нынче вон как!

Но Анатоль уже не стал долее слушать ее, толкнул двери в спальню. Все так и есть, как говорила Таня. Марина в капоте и ночной сорочке сидела в кресле, что было развернуто к окну, и смотрела куда-то в небо. Лицо абсолютно спокойно, без единой эмоции, будто ничего не тревожило ее, ничто не беспокоило. Руки лежали на подлокотниках совершенно расслабленно. О Господи, как похудела Марина, отметил невольно про себя Анатоль. Где та дивная полная жизни красавица, что когда-то привлекла его взгляд в опере? Где та девушка, в которую он влюбился с первого взгляда? Ныне перед ним была лишь ее бледная тень.

Анатоль почувствовал, что в комнате прохладно и присел, чтобы разжечь огонь в камине. Кроме этого, эта невольная передышка дала ему шанс собраться с мыслями, придумать, как начать разговор и как ему следует действовать с этой странной незнакомкой, в которую превратилась его жена в последние дни.
- Таня, к господину Арендту пошлите, - тихо проговорил он горничной, что тут же энергично закивала в ответ. – Пусть приедет, как только сможет.

Он взял кочергу, чтобы поворошить угли и снова разжечь огонь, но тут его взгляд зацепил обрывки писем, что не догорели до конца в камине. Ему были отчетливо видны окончания некоторых слов и предложений. Но только одно бросилось ему в глаза, отпечаталось в голове: «… лый, не могу более без тебя…». Но теперь эта фраза, судя по всему обращенная совсем к другому человеку, не к нему, не вызвала в Анатоле той слепящей ярости, что ранее, а только какую-то легкую тоску и острое сожаление. Даже свою боль Марина предпочла ныне разделить с Сергеем, не с ним, словно не видела в нем того, кто способен был помочь ей, снизить остроту ее боли.

Он подошел к жене, погладил ее по волосам, прижал ее голову к своему телу.
- Милая, что ты делаешь с собой? Зачем мучаешь так себя?
Марина подняла голову, посмотрела на него снизу вверх. Ее глаза горели каким-то странным лихорадочным блеском, а от их выражения Анатолю стало не по себе.
- О, Анатоль, - тихо прошептала Марина, и его сердце ухнуло в груди куда-то вниз от той боли, что прозвучала в нем. Он упал на колени рядом с ее креслом и прижал безвольную руку к своим губам, словно пытаясь своим прикосновением вдохнуть в нее радость жизни, которая ушла от жены вместе с потерянным ребенком. Она же только смотрела на его с высоты своего взгляда, не делая ни малейших попыток ни отнять руку, ни отстраниться от него, как делала это некогда.
- Тяжела расплата за грехи мои, - услышал Анатоль ее тихий шепот и вздрогнул. – Не могу снести ее. Грех мой тяжел перед лицом Господа, и тот карает меня за него.
- О чем ты говоришь? Какой грех? Какая расплата? Тебя ведь соборовали, разве не помнишь? – попытался убедить ее он. – Значит, грехи твои сняты с твоей души. Нет греха на тебе.
- Ты не понимаешь, я исповедовалась в своем грехе, да только не раскаялась в нем! – вдруг вспылила Марина, оттолкнула его от себя. Встала с кресла и принялась ходить по комнате кругами, сжимая виски пальцами, словно ее голову терзала боль. Рукава ее капота и подол при этом развивались за ее спиной будто парус. Анатоль с недоумением смотрел, как безропотная и безразличная до этого момента Марина наполняется гневом, а едва контролируемая ею истерика рвется наружу.
- Я никогда не раскаюсь в нем! Никогда! Потому как не считаю свои поступки грешными, противными Богу! Никогда не признаю их таковыми! Вот и карает меня Господь за это. Агнешка, мое дитя, мой отец… Это все мне в наказание!

Анатоль поднялся с пола одним легким движением и перехватил жену за плечи, останавливая ее бег по комнате. Она взглянула на него, и он поразился тому, что плескалось в глубине ее зеленых глаз. О Господи, как он мог ее оставить одну в эти дни! Он должен был увезти ее с собой в деревню, к дочери. Прав был Загорский тогда, в ресторации, когда убеждал Анатоля увезти Марину на отдых заграницу, говоря, что только один шаг отделяет ту от глубокого нервного срыва. Но он не поверил этому тогда, и теперь плоды его беспечности настигли его спустя несколько недель после того разговора.
- Милая, милая, - тихо проговорил Анатоль, пытаясь погладить ее по волосам, словно успокаивая нервную лошадь, что никак не хотела стоять в стойле спокойно, не брыкаясь. – Тише, тише… Успокойся, милая, успокойся!
- Ты не понимаешь! – вдруг выкрикнула Марина ему в лицо, причиняя ему острую боль своими словами. – Я виновата! Я не хотела этого ребенка вначале. Я не хотела его, слышишь? Я думала о том, как было бы хорошо, если бы его не было вовсе! Я так думала, понимаешь? И Господь отнял его у меня! Он отнял его у меня…

Анатоль крепко прижал к себе жену, несмотря на ее сопротивление, скрывая ее слезы, что вдруг прорвались, у себя на груди. Ее жестокие слова больно ранили его сердце, но он знал, что это не совсем правда. Быть может, так и было в начале. Но прошло время, и Марина с таким же нетерпением, как и он сам, ждала появления их дитя на свет Божий. Он прекрасно помнил, с каким удовольствием она готовила приданое для этого малыша, как клала его руку себе на живот, чтобы Анатоль ощутил слабые толчки, и смеялась счастливо, когда он улыбался удивленно и радостно. Он вспомнил, как Марина горько оплакивала их сына, когда ей сообщили, что дитя не выжило.

- Послушай меня, - проговорил он, гладя ее по волосам. – Нет твоей вины в том, что случилось, нет вины, поверь мне.
- Откуда тебе знать? – хотела вскинуться Марина, но муж не дал ей даже пошевелиться, крепко прижимая к своему телу. – Откуда тебе знать это? Я не хотела его, вот и сбылось мое желание!
Эта ее слепая убежденность в собственной вине за потерю ребенка, ее настрой нынешний заставили Анатоля сказать ей то, в чем он никогда не признался бы по собственной воле. Он понимал, что она сможет возненавидеть его за эти слова, но как по-иному изменить ее мнение о собственной вине в том, что случилось, он не знал.
- Я знаю это достоверно, - глухо ответил он. – Я тоже не хотел когда-то ребенка. Желал, чтобы его не было. Я представлял себе разные пути, как это могло произойти: твое падение, болезнь или что-то другое, - Марина вскинула голову при этих словах, но в этот раз Анатоль не стал ее задерживать, смело встретил ее взгляд. – Да, это правда. Я не хотел Элен. Я мечтал о том, чтобы ты скинула, не доносила до срока. Но этого не произошло, как видишь. И, слава Богу, что он не допустил этого. Потому как ныне не представляю своей жизни без нее, потому как полюбил ее, как собственное дитя. Так что не вини себя, мой ангел, в том, что случилось. Быть может, это за мой грех расплата была.

Марина вырвалась из его объятий, и Анатоль отпустил ее, понимая, что сейчас лучше не удерживать ее подле себя. Она сначала отошла к окну и долго смотрела на пустынную темную улицу, обхватив себя за плечи. Анатоль едва услышал ее, когда наконец заговорила, настолько тих был ее голос:
- Ты думаешь, что нет моей вины в горе, постигшем нас?
- Нет, мой ангел. Никто не виноват в том, что произошло. Такова воля Господня, - ответил ей Анатоль.
- А мой отец? А Агнешка? – настаивала Марина.
- Про потерю твоей няни думай лучше, что Господь оставил тебе Элен, ведь это ее жизнь была спасена Агнешкой. А что касается твоего отца, - Анатоль взглянул на лик Господа, что укоризненно смотрел на него с образов, освещенных тусклой лампадкой. Разве ложь во спасение – не благо? – Это был всего лишь небольшой приступ подагры, моя милая. Как обычно. Просто переохладился, вестимо, на охоте, ты ведь знаешь, Александр Васильевич так любит ее. Подержит ноги в тепле, диета лечебная, тем паче, скоро Пост, и поправит он свое здравие. Вот увидишь, мой ангел, все образуется.

Он медленно приблизился к ней, положил ей руку на плечо. Хотел прижать к себе, но Марина опередила его – вдруг развернулась и прильнула к его груди, словно ища утешение в его руках, в его объятиях. Анатоль сначала опешил от неожиданности, а потом прижал ее к своему телу, так крепко, что немного заболели руки, пряча свое лицо в ее волосах.
- Я осталась одна, - прошептала Марина в его плечо. – Совершенно одна. Ранее рядом всегда была Агнешка, которой я могла открыть все. Теперь же ее нет, она ушла… и я одна… Мне так одиноко… так одиноко.
- Ты не одна, - тихо ответил ей муж. – Я всегда буду рядом.
Но Марина, казалось, не слышала его. Она продолжала глухо шептать в его плечо, словно даже не сознавая, где находится и с кем.
- Она сказала, что все мои потери – это наказание. Расплата за мой грех.
- Господь милостив, мой ангел. Он не может карать так жестоко. Не думай об этом.
- Просто мой грех тяжек, - Она подняла голову и взглянула в его глаза. Анатоль понял, что она не видит его перед собой сейчас. Ей просто надо было выговориться, и она говорила о том, что ее гнетет, даже не сознавая в порыве исповеди, кто ее собеседник. - Я нарушила несколько заповедей и до сих пор не раскаялась в том. Я совершила …

Заслышав про заповедь, Анатоль вдруг почувствовал, словно его кто-то ударил прямо в солнечное плетение. Удар был настолько силен, что заставил его дыхание сбиться, а сердце тревожно сжаться в ожидании того, что сейчас она произнесет.

Сейчас она скажет это. Она скажет, и у него не будет обратной дороги. Анатоль смотрел на эту хрупкую шею, где неистово билась тонкая голубая венка, выдавая ее волнение. Он поднял руки и положил их на ее шею. Сейчас она произнесет эти страшные для него слова, и он сожмет свои ладони, перекрывая ей дыхание, уничтожая жизнь в этом прекрасном теле. Ярость совсем затмила его разум, бешеным ритмом стучала в висках, он не понимал уже, где находится, и громкий стук в дверь, ворвавшись в его сознание, едва не перепугал его до смерти.
- Ваше сиятельство, прибыли-с доктор, - раздался из-за двери голос горничной Марины, возвращая находившихся в комнате на грешную землю, прерывая исповедь Марины. Супруги отпрянули слегка друг от друга, ошеломленные этим невольным вторжением, а также тем, что едва оба не натворили.

- Проси! – громко крикнул Анатоль и прижал к себе жену, касаясь ее лба губами. О Господи! Сердце его колотилось, будто он пробежал не одну версту. Он был в ужасе от того, какие чувства вдруг захлестнули его всего мгновение назад, от того, что могло случиться, произнеси Марина те слова, что собиралась сказать.

Пока Марину осматривал доктор Арендт, Анатоль стоял у окна спальни и пытался собраться с мыслями, привести в порядок собственные чувства. Его руки мелко дрожали, и он подумал о том, что, видимо, и ему потребуются успокоительные капли, что сейчас капал в бокал воды доктор. Неужели она имела в виду седьмую библейскую заповедь•? Неужели именно эту? Но заповедей было несколько по ее словам. Какие именно, она имела в виду? Что хотела сказать?

- Вам нужен полный покой, ваше сиятельство, - проговорил за его спиной голос доктора, что вторгся так бесцеремонно в мысли Анатоля. – Свежий воздух, лечебная диета. Скоро Великий пост, так что я думаю, ни к чему говорить, что следует включать в пищу, а что нет. Вам нужны положительные эмоции, графиня, только положительные эмоции. И желательно сменить обстановку. Уезжайте из города, вот вам мой совет. Хорошо бы, конечно, на воды, но так быстро документы не выправить. Так что хотя бы езжайте пока в какое-нибудь тихое и уединенное место, подальше от городской суеты.
- Тихое и уединенное место, - повторила Марина, и у Анатоля вдруг сжалось сердце – до того печален и безжизнен он был. Он шагнул к кровати и склонился к жене, взял ее руку в свою ладонь.
- Благодарю вас, Николай Федорович, - проговорил он доктору, и тот склонил голову в поклоне, принимая его благодарность, а после попрощался с супругами и вышел из спальни, оставляя их одних. Анатоль протянул руку и ласково коснулся волос Марины, разметавшихся по подушке. Она не любила чепцов и не носила их, как делали это многие дамы их круга, и он обожал видеть это роскошное золото на белоснежных подушках.

- Я хочу попросить тебя, - вдруг сказала Марина, переводя затуманенный успокоительным взгляд с огня в камине на своего мужа. Глаза в глаза. - Я хочу попросить…
Пальцы Анатоля невольно сжались, сомкнувшись на одной из прядей. Зачем ты мучаешь меня, хотелось спросить ему, но он ничего не проговорил, лишь расправил пальцы и провел ими по щеке жены.
- Отпусти меня, - тихо прошептала она, и его сердце замерло на месте, а потом едва запустилось, медленнее, чем обычно разгоняя кровь по его жилам. Он вспомнил тот день, когда она просила о том же самом, правда, не здесь, не в спальне, а в соседнем кабинете.

Отпусти меня, просила тогда Марина, хочу уйти к нему, хочу быть с ним. А Анатоль удержал ее подле себя, подло удержал. Шантажом и угрозами. Он надеялся, что они сумеют построить свой собственный семейный рай. Но время шло, а рая так и не получилось. Они потеряли их дитя, его долгожданного наследника, что мог бы продолжить род Ворониных. А еще, судя по всему, Загорский преступил через десятую заповедь и все же возжелал его жену. А она уступила ему, забыв про свои клятвы, ведь те обещания, что она когда-то давала Сержу в простой сельской церквушке были для нее важнее, значимее. Так стоит ли удерживать ее рядом с собой отныне? Пусть это разобьет ему сердце, но зато принесет ей счастье, и она больше не будет плакать ночами. Никогда.

Анатоль прикоснулся губами к виску жены, готовый уже сказать ей, что он готов дать ей развод, чтобы она, пока не слишком поздно, соединила свою судьбу с тем, кого сама себе желает в мужья. Но тут Марина продолжила свою фразу, что начала несколько мгновений назад:
- Отпусти меня на время Великого поста в Крестовоздвиженский монастырь, что в Нижнем. Покоя хочу, а только там смогу найти его душе моей. Отпусти, прошу тебя.

И тут Анатоль вдруг схватил ее, крепко прижал к себе, перебирая руками пряди ее волос, пряча в этом золоте свои невольные слезы облегчения, что разлилось сейчас по его телу, едва он услышал ее просьбу. Она не хотела уйти от него, не хотела! Она останется с ним!

Он взял ее лицо в ладони и стал покрывать быстрыми поцелуями, смешивая свои слезы с ее, что Марина не смогла удержать, видя, как он радуется ее временному исцелению. Она тоже обняла его и прижалась к нему, так и заснула в его руках, когда действие успокоительного сморило ее. Анатоль же всю ночь пролежал подле нее без сна, будто охраняя ее покой. Он перебирал пряди ее волос и думал, напряженно думал о том, что узнал и решил за сегодняшний вечер.

Она решила остаться подле него. До конца их дней. И пусть когда-то она уступила Сергею (а он только убедился в этом, услышав про место, в котором она хочет искать искупление своих грехов•), снова пришла к нему в объятия. Анатоль сумеет забыть и простить ей этот проступок. И ему, Загорскому, тоже сумеет простить. Ведь теперь отныне у каждого из них своя дорога, свой собственный путь. Он должен забыть об этом и забудет! Ведь он сам когда-то сказал Марине: «Давай начнем с чистого листа, dès le début•», и именно так он и намерен поступить в дальнейшем.

Через несколько дней Анатоль проводил супругу в ее путешествие в Нижегородскую губернию, доехал вместе с ее каретой до самой заставы, только там попрощался с ней.
- Мой ангел, надеюсь, ты найдешь покой, что так жадно алчет твоя душа, - проговорил он, целуя ее в лоб сквозь вуаль шляпки. Анатоль в который раз поразился тому, как плохо выглядит Марина после своей болезни, какие следы она оставила во внешности его жены. Бледная, с выступающими скулами из-за потери веса во время горячки, с темными кругами под глазами. Она выглядела так, словно болела не несколько недель, а несколько лет. Но даже сейчас ее внешность привлекала взгляды, вон как засмотрелся офицер гвардии, куда-то спешащий по делам из Петербурга, отметил про себя Анатоль.

Его бедный ангел в траурном обличье. Анатоль снова прижал к себе жену в последнем объятии, а потом подал ей руку и помог подняться в карету.
- Я приеду за тобой после Светлой седмицы, - пообещал он ей, и она кивнула ему в ответ. Потом лакей захлопнул дверцу кареты, отгородив ее от него, и Анатоль отступил в сторону, позволяя им тронуться с места в нелегкий путь по уже начавшему свое таяние рыхлому грязному снегу. Сам же он недолго смотрел вслед отъехавшей карете, а взлетел в седло и направил лошадь обратно в город, уже занятый совсем другими мыслями: о службе, о своем продвижении, о намечавшихся в этом году торжествах по случаю приезда невесты наследника престола. Он уже начинал жалеть, что так опрометчиво давеча дал Марине обещание попроситься в отпуск и уехать этой осенью на воды заграницу. Кто ж уезжает в такое время? Ведь путешествие заграницу растянется на месяцы, а намечается свадьба Его Императорского Высочества. Надобно повременить с отъездом, надобно!

Марина тоже не думала о предстоящем путешествии, куда ей посоветовал отправиться доктор для поправки здоровья. Для начала она хотела провести дни Великого поста в монастыре, где решила провести епитимийного искупление собственных грехов, что самостоятельно наложила на себя. Ее высокое положение и неплохой взнос на нужды общины позволял ей надеяться на то, что ее примут в эти стены на это время, позволят замолить свои грехи.

Она настолько погрузилась в свои мысли о предстоящем ей искуплении, что сумела полностью абстрагироваться от своей попутчицы – Катиш, что дулась и ныла, жалуясь на неудобства, все время их путешествия до Завидова, куда они завернули по пути в Нижний Новгород.
Марина весьма опасалась оставлять ее в Петербурге одну, без надзора. Анатоль же его полностью осуществить не сможет – слишком занят по делам службы, слишком часто отсутствует, а проживать девице без надлежащего присмотра было никак нельзя. А Анна Степановна, которой Марина могла доверить Катиш, уехала в Ольховку.
Потому Марина настояла на том, чтобы отправить Катиш вместе с ней в Нижний Новгород к достопочтенным тетушкам, что вполне могут последить за своей племянницей, подальше от соблазнов большого города. Да при этом и вопрос о нарушении траура сходил на нет, ведь Петербург Марина и Катиш покидали аккурат на Мясопустную седмицу•.

Сестра Анатоля была очень недовольна этим обстоятельством, столь нежданно нарушившим ее планы на Масленичные гуляния. Ни ее мольбы, ни ее многочасовые истерики не смогли в этот раз сломить волю брата, что всегда был слаб к ее слезам, и той пришлось ныне трястись в карете по этому бездорожью, затаив обиду на невестку, в которой Катиш видела причину всех своих несчастий.
- Я всегда знала, что вы ненавидите меня, - шипела она Марине в лицо. – Вы всегда причиняете мне только беды и, как я погляжу, делаете это только себе на забаву.
- Ne dites-vous des sottises,• - изредка отвечала на ее обвинения Марина и отворачивала лицо к окну, либо погружалась в книгу, что взяла с собой в дорогу. Тогда Катиш тоже отворачивалась к окну, чтобы наблюдать за стеклом унылый пейзаж, предварительно заявив невестке:
- Я вас ненавижу!
- Ваше право, - пожимала в ответ Марина плечами, и это ее хладнокровие буквально доводило Катиш до дрожи. Ведь могла же она раньше пробить это равнодушие жены брата. Почему же ныне та так спокойна?

А Марина действительно ощущала удивительное спокойствие. Вернее, даже не спокойствие, а какую-то странную опустошенность в душе. Словно внутри ее все было выжжено огнем, дотла, разрушив все, превратив в пепел и прах. И только там, в тиши монастыря она видела свое спасение от этой странной опустошенности, этого странного безразличия ко всему. Именно это и гнало Марину прочь из Завидова, где она пробыла несколько дней вместе со своей дочерью.

Ее маленькая Леночка. Только ее нежные ручки приносили Марине успокоение, но ей следовало научиться находить его и вне объятий дочери, научиться снова жить, дышать, чувствовать, осязать. Потому на четвертый день их пребывания в Завидово было приказано заложить карету, и путешествие в Нижний Новгород для обеих путешественниц продолжилось.

Перед тем, как покинуть имение, Марина приказала кучеру заехать на кладбище. Сначала она зашла в хозяйскую часть, где были расположены барские могилы и надгробия. Ей хотелось впервые встретить и попрощаться со своим маленьким мальчиком, которого ей так и не было суждено узнать. Маленькое мраморное надгробие, о которое опираются ангелочки, словно охраняют вечный сон младенца, что погребен под ним. «Воронин Михаил Анатольевич», прочитала Марина на памятнике и медленно опустилась на колени в снег, прислонившись щекой к ледяному мрамору.

- Прости меня, мой маленький, - прошептали ее губы. – Я все же любила тебя. Я любила тебя, мой сыночек.

Затем, когда ее юбка насквозь промокла от снега, Марина поднялась с колен и, в последний раз прикоснувшись губами камня, пошла на другой конец кладбища, что словно был из совсем другого мира – деревянные кресты, без каких-либо украшений и цветов. Там она сразу же нашла взглядом большой камень, к которому и направилась, аккуратно огибая многочисленные могилы. Анатоль не обманул ее – он отдал последнюю дань Марининой нянюшке, заказав для нее могильный камень и погребальный венок, остатки которого виднелись сквозь снег.

«Любимой нянюшке Агнии от скорбящей питомицы Марины», было выбито на камне, и Марина не смогла сдержать слез. Безмерная благодарность к супругу вдруг переполнила ее грудь.

- Здравствуй, моя родная. На родительскую• не успела к тебе, так ныне пришла, - прошептала она, опускаясь на колени в снег. – Вот видишь, какой тебе дар Анатоль Михайлович сделал, а ты так к нему.., - она вдруг замолчала, заслышав где-то вдалеке карканье ворон, что слетели с крыши дома отца Иоанна подле церкви, а потом зашептала горячо, обхватив себя за плечи руками. – Родная моя, как не хватает мне тебя! За что Господь отнял тебя у меня? В какую провинность? Не могу, не хочу думать о том, что тебя нет более. В Петербурге думаю, что ты в деревне, а в Завидово – что ты в столице, в городском доме. Тяжко мне, Гнешечка, ой как тяжко! Столько слез пролила, столько горя! Вот грехи свои еду замаливать… перед родителями, что тогда ослушалась их, перед супругом своим грешна. Где ты, Гнеша, слышишь ли ты меня? Я так хочу, чтобы ты была рядом!

Марина не знала, сколько просидела на могиле няньки, задумавшись. Ее вернуло на грешную землю из мыслей громкое хлопанье крыльев и очередное карканье, не поладивших между собой ворон подле церкви. Она вдруг осознала, как замерзли промокшие ноги, как заледенели руки без перчаток. С трудом поднялась с земли и, уже уходя, попросила:
- Береги там моего сыночка. Сердце болит за него. Прощай, Гнешечка. Помяну тебя вскоре в молитвах своих. Спи спокойно, моя милая. Не тревожься за меня, не тревожься.

Прибыв в Нижний Новгород, Марина сначала направилась в дом к тетушкам Анатоля на Варварскую улицу, чтобы передать им родственницу, как говорят «de main en main•». Казалось, в этом небольшом доме с палисадником ничего не изменилось: все так же суетились старушки, те же мопсы прыгали вкруг прибывших, все так же грустно смотрела из своего уголка в гостиной компаньонка престарелых девиц. Тетушки очень расстроились, едва узнали, что Марина заехала всего на пару часов и вскоре покинет их дом. Они уговорили ее сесть за стол и отведать с ними чаю с блинами («Ведь Сырная же!»), а быть может, и даже рюмочку сливовой наливки, что отменно изготовляла их ключница.

- Ах, душенька, какое несчастье! – качала головой одна, наблюдая пристально за Катиш в лорнет. – Мы так с сестрицей огорчились, когда получили от вас вести. Но, слава Пречистой, твое здравие ныне отменное. А детки-то… они еще будут детки-то!
- Да-да, - кивала вторая, гладя по голове мопса, что сидел у нее на коленях и потихоньку, украдкой ел блин с ее тарелки. – Вот кузина наша, взять к примеру, мать Анатолички и Катеньки. Ведь скольких потеряла-то. А вон какие детки выросли!
Но потом она вспомнила, что та отдала Богу душу, давая жизнь Катиш, и замолчала, обеспокоенно взглянув на Марину. Та поспешила улыбнуться в ответ и заверить ее, что она сама тоже думает, что Господь не оставит ее в ее бедах, что она едет в монастырь как раз просить искупления за свои вольные и невольные грехи, что Господь будет непременно милостив к ней и дарует ей еще детей.
- Непременно, милочка, непременно, - кивала старушка с лорнетом, а вторая только улыбнулась извинительно.

На прощание, когда тетушки вышли проводить Марину в переднюю и обнимали ее по очереди, расцеловывая и то и дело крестя, одна из них, доверительно склонившись к ней, прошептала:
- В Катеньке, вестимо, дурная кровь играет, раз сюда привезла?
Марина вздрогнула, услышав это, но не успела ничего сказать, как вторая старушка так же тихо прошептала ей, спуская с рук мопса:
- Кузина была такая же. Что в голову взбредет, то и творит. Безрассудная совсем была. Вот и увез ее папенька к нам в именьецо-то. Туточки и встретила отца Анатолички и Катеньки. Вы за ней присматривайте там, в Петербурхе-то. Ей-ей, взыграет кровь кузины, бед не оберемся!
- Ой, не бледней! Не бледней! – вдруг шикнула первая старушка, наблюдая через свой лорнет, как встревожилась Марина. – Мы ей тут спуску не дадим, как Бог свят! Езжай с Богом!

Спустя некоторое время Марина забыла об этом прощальном разговоре с тетушками. Снимая с себя в монастырской келье мирское платье, чтобы облачиться в скромное облачение, повязывая себе на голову простой плат, она отрешилась от всего, что случилось с ней за этими толстыми белеными стенами. Постаралась забыть обо всем, что было, есть и еще только предстоит ей пережить в будущем, полностью сосредоточившись на духовной стороне жизни отныне.
Она молилась вместе со всеми послушницами и инокинями по нескольку часов в день, а остальное время посвящала работе, на которую сама напросилась у настоятельницы. Та вначале была немного обескуражена просьбой мирянки, но вскоре придумала труд и ей – вышивать плащаницу. Вроде и дело, и по рукам для этой знатной мирянки. После работы вновь следовали молитвы, и далее монастырь погружался в сон, чтобы с утра снова приступить к молитвам и работе.

К Марине в помощь в мастерской была приставлена старица Феодосия, хотя сама Марина подозревала, что та была ей скорее не в помощь по рукоделию, а исключительно для ее многочисленных вопросов и сомнений, что накопилось у Марины за это время. Ведь издавна старицы прикреплялись к более юным инокиням, чтобы выслушать их исповедь и дать дельный совет.

- Как горьки слезы при смерти дитяти! Как тяжко матери, когда лишается она грудного младенца! Возрасти его, Господи, в чертоге Твоем!.. Блаженно детство, оно наследует рай, - говорила Марине Феодосия. – Так говаривал преподобный Ефрем, и то сущая правда есть. Дитя твое прямо в рай Господь забрал, разве же не благо для души его?
- Но отчего в моей жизни столько трудностей? Отчего столько слез и горя? – спрашивала ее Марина, когда они накладывали очередные стежки на полотно. – Отчего нет счастья в жизни моей?
- Смирения в тебе нет, - качала головой Феодосия. – Господь не зря вершит дела свои, и негоже нам раздумывать над замыслом Его. Ты не думай о том, что было, как о наказании для тебя. А думай, как о том, что неспроста они дарованы тебе свыше. Все трудности и горести идут во испытание нам. Токмо для того. Воля Его на то, только Его воля!

И Марина спустя несколько недель, лежа однажды ночью в отведенной ей холодной келье без сна, вдруг осознала, что старица права. Не было в ее душе смирения, не было принятия безропотного того, что свершилось уже в ее судьбе. Она отчаянно цеплялась за остатки прошлого, не желая отпускать его от себя. Даже когда у нее случился срыв, то письма, что она писала одно за другим, направлены были только ему одному, Сергею. Человеку из ее прошлого, что она так не хотела отпускать. Не желала смириться с тем, что он отныне не принадлежит ей, как супруге, не будет более рядом. Хотеть опустить хотела, но разве делала это?

Как найти ей в душе смирение, когда она не желает даже слышать о том, что скоро, совсем скоро наступит Пасха, а за ней и Светлая седмица грядет? Как ей забыть об этом? Как забыть его, того, кому навсегда будет принадлежать ее сердце, даже когда она сама не желает этого?
Марина задавала эти вопросы Феодосии, но та только качала головой в ответ.
- Не разумеешь ты пока, не разумеешь, - что несказанно злило Марину, и ей приходилось приносить в своих вечерних молитвах покаяние и за этот грех.

Дни в монастыре, столь похожие друг на друга, как братья-близнецы, следовали один за другим, и вскоре Марина потеряла им счет. Она только отмечала седмицы Великого поста по тому, что читалось на утренних службах: вот прочитали «Стояние Марии Египетской», значит, миновала пятая седмица Великого поста, вот свершили Постную Триодь, значит, наступила Лазарева суббота, а следом будет Вербное Воскресенье, когда в собор потянутся прихожане с веточками вербы в руках.

Марина в тот день нашла у себя на веточке, что получила перед службой у инокинь, помимо пушистых комочков, приятных на ощупь, небольшую припухлость, приглядевшись к которой, обнаружила зачаток листка – едва заметный из оболочки, что его окружала, крохотный зеленый росток. И это вдруг показалось ей каким-то предзнаменованием, как бы ни грешно было об этом думать, будто знаком, что в ее жизни снова будет то счастье, от которого у нее когда-то кружилась голова.
А выйдя из церкви и вдохнув в себя этот ни с чем несравнимый весенний воздух, Марина осознала, что пришло время жить далее, не оглядываясь на то горе, что случилось в ее жизни. Вон ведь веточку сломали, а на ней жизнь вовсю заявляет о себе. И Марина не стала класть к образам у себя в келье веточку, а поставила ее в стакан воды, чтобы та не завяла, наблюдала всю Страстную седмицу с какой-то тайной радостью, как постепенно из почки пробивается нежно-зеленый малюсенький листочек.

В ту же ночь Марине вдруг привиделась Агнешка. Почему-то она сидела у какой-то немного покосившейся избы в полотняной рубахе и вышитой юбке, а изба эта стояла посреди зеленого луга, по которому и пришла Марина. Нянюшка выглядела намного моложе, чем Марина запомнила ее, ее глубокие морщинки слегка разгладились, но в ее глазах по-прежнему плясали смешинки.

- Марыся моя, - улыбнулась няня, и Марина вдруг расплакалась от удивительного спокойствия, что ощутила внутри. А Агнешка вдруг отвернулась от нее и повернулась, держа на руках маленького голенького младенчика. – Сына твой, Марыся. Ты просила, я и гляджу за им. Не думай больш аб нем, твоя Агнеша паклапоцицца• аб им.
Марина вдруг склонилась над младенчиком, желая посмотреть на него, хотя бы так, во сне. Темные волосенки, большие карие глаза, пухленькие щечки. Она едва сдержалась, чтобы не забрать у нянечки дитя, но знала откуда-то, что та не позволит ей этого сделать.

Внезапно ее щеки дотронулась морщинистая рука, ласково погладила по нежной коже.
- Я так скучаю по тебе, - прошептала Марина, пытаясь поймать своей рукой эти ласковые пальцы, но нянька не дала ей ухватить себя за ладонь. Только снова улыбнулась ей.
– Ты павинна верыць. Верыць и не плакаць больш. Дрэнна• мне, кали ты плачашь. Вельми дрэнна.
- Я не буду больше плакать, - пообещала Марина нянечке. Почему-то она знала, что это правда, и пробудилась от этого странного сна еще до рассвета, с ощущением того, что то спокойствие, что она ныне чувствовала в своей душе, будет ее спутником и далее. Только однажды оно изменило ей, когда она во время Пасхальной утрени вдруг почувствовала на себе пристальный взгляд и повернула голову, чтобы увидеть, кто осмелился так дерзко смотреть на послушниц, в рядах которых Марина стояла.

Это был Сергей. Он стоял далеко не в первых рядах прихожан, что присутствовали на службе, но она смогла разглядеть его среди остальных голов, и у нее бешено забилось сердце, и вспотели ладони. Забыть! Разве можно забыть и отринуть прошлое, когда только им и живешь? Она отвела свой взгляд от его горящих стальным огнем глаз и чуть замешкалась в своем волнении перекреститься вслед за остальными. А после всю службу заставляла себя не поворачивать более головы в его сторону, хотя кожей ощущала на себе его взгляд.

Нет, беззвучно шептала Марина, не буду смотреть. Отрекаюсь от своего прошлого во имя будущего, Господи. Я отрекаюсь от любви, что живет в моем сердце, отрекаюсь от всего… отрекаюсь, как заведенная, повторяла она, впервые за всю свою жизнь задумавшись на пасхальной утрене, крестясь вслед остальным прихожанам.

А потом, когда утреня закончилась, и прихожане, получив в очередной раз поздравление со Светлым праздником, постепенно начали расходиться, а послушницы и инокини потянулись из собора на монастырский двор на утреннюю трапезу, Марина вдруг сорвалась с места и, еле пробираясь сквозь толпу, направилась к выходу. Она не видела более Сергея среди окружающих ее людей, как ни пыталась отыскать его взглядом. И после, подле собора она тоже не нашла его, хотя заглянула почти в каждое мужское лицо, что было над воротом офицерского мундира. Она металась по двору словно безумная, внимательно разглядывая, всматриваясь, а потом опомнилась спустя некоторое время, остановилась.

Был ли Сергей в соборе на Пасхальной службе? Или это просто привиделось ей, а ее сознание вдруг вызвало желанный образ? Марина не знала. В ее голове вдруг всплыла другая пасхальная служба несколько лет назад, когда она еще была восторженной юной девушкой, что когда-то была так влюблена в блестящего молодого офицера. Вспомнилось ее желание-вопрос, что она тогда загадала на пасхальную свечу. «Обойду – Загорский любит. Не обойду…»
- Христос Воскресе, Марина Александровна, - и этот поцелуй-христосование. Его горячие губы, коснувшиеся ее щеки, запах его кожи. Как это вытравить из своей памяти? Как вытравить из своей души?

Всю Светлую Седмицу Марина работала, как прокаженная, словно пыталась работой увести себя прочь от тех мыслей, что настигали ее бессонными ночами, и даже молитвы не приносили ей долгожданного покоя. Зачем он приходил сюда? Зачем снова разбередил ее душу, ее едва затянувшиеся раны?
В воскресенье Красной горки Марина проснулась к заутрене, но поняла, что не может никуда идти и делать ныне не сможет ничего, сказалась больной ныне, отказавшись выходить. Она просто спустилась на пол и легла, прижавшись щекой к холодному полу кельи. Ни о чем не думать, не вспоминать… Ни о чем не думать, не вспоминать… Как заклинание повторяла она себе снова и снова. Ни о чем не думать, не вспоминать…

Прозвонили к утрене, потом к обедне, но только к вечерне Марина поднялась с пола, отряхнула платье и направилась в храм, чтобы вместе с инокинями и послушницами отстоять ее. Вот и все, думалось ей, когда она повторяла за остальными слова службы и крестилась, вот и кончено. У нее тряслись руки, и пламя ее свечи то и дело дрожало, но упорно не гасло, продолжая гореть ярким огнем. Марина смотрела в этот огонек и вспомнила то, что было меж ними с Сергеем, вспоминала, чтобы забыть, оставить позади. А еще она представляла себе совсем другую свечу, не из желтого воска, что держала в руке, а из белого, украшенную лентами. Венчальную свечу, что сегодня горела в руках Сергея.

И она оставила свою свечку в конце службы в храме у иконы Сергия Радонежского, моля его о здравии и счастии раба Божьего Сергея, ибо мечтала о том, чтобы он сумел начать свою новую жизнь, как она ныне начинала свою. Ныне, в это воскресенье. В день его венчания с другой женщиной.

После вечерни Марина ушла к себе и сменила платье на мирское, оставляя в этой келье вместе с облачением свои страхи и тревоги, свои душевные метания. Впервые она поняла и приняла слова Феодосии о смирении. Раз ты не можешь переменить волю Господа, раз не можешь понять замысла Господня, то смирись с ним.
Не надо забывать о том, что было. Надо просто смириться и жить дальше.

У самых монастырских ворот Марина простилась с настоятельницей и старицей Феодосией, что вышли ее проводить, прикоснулась губами к их рукам, принимая их благословение.
- Все только в Его воле, - сказала ей Феодосия на прощанье, перекрестив, и Марина смиренно улыбнулась ей.
- Вестимо, в ней одной.

За воротами ее уже ждала карета, запряженная шестеркой, чтобы побыстрее домчать барыню обратно, а у экипажа прохаживался высокий статный офицер, золотой аксельбант которого то и дело поблескивал в неверном свете каретного фонаря. Заметив Марину, он остановился и повернулся к ней, вглядываясь в ее лицо в сгущающихся сумерках, что-то пытаясь отыскать в нем, видимо. Она приблизилась к нему и посмотрела ему прямо в глаза, а потом взяла его руку и прикоснулась к ней губами в почтенном поцелуе.
- Мой супруг, Анатоль Михайлович.
Но Анатоль прервал ее жест в тот же миг, вывернул ладонь и прижал ее к щеке жене, ласково гладя пальцами нежную кожу.
- Мой ангел… моя жена…. Моя… Моя!

• тесть (фр.)
• теща (фр.)
• Не прелюбы сотвори (не прелюбодействуй)
• Крестовоздвиженский монастырь в Нижнем Новгороде Монастырь считался местом прохождения епитимийного искупления для женщин, совершивших преступления против нравственности.
• с самого начала (фр.)
• Сырная седмица или Масленица следовала за Мясопустной.
• Не говорите глупостей (фр.)
• имеется в виду родительская суббота, когда совершается память всех усопших
• из рук в руки (фр.)
• позаботиться (бел.)
• Плохо (бел.)
_________________

Ох! Даже не знаю, что и сказать….. СПАСИБО Вам, и как всегда ВЕЛИКОЛЕПНО !
Тронула, эта глава, до глубины души…… Боль Марины, ее метания, ее покаяния и наконец –то долгожданный, как ей кажется, покой… очень здорово передано, очень…….

Значит, Сергей все-таки венчался…. А, я то надеялась, что дело так далеко не зайдет, хоть и помнила слова Зорчихи, что сбудется, то о чем думает Марина….. Значит попрощаться приходил……
Но, я надеюсь не надолго, ведь после прощания всегда наступает встреча…..
И наши герои наконец-то соединят свои жизни воедино ?

Я надеюсь, нас всех ждет счастливое окончание романа?
_________________

Я очень-очень рада, что вам понравилась глава, т.к. почему-то она мне показалась не совсем удачной. Переживала за нее...

Видите, как Муз старался эти дни...



Зорчиха у нас почти никогда не ошибается. Почти . На то она провидица сельская, чтобы в будущее глядеть, и нам подсказки давать .

Ой, а сцена в церкви на службе... и после нее... Я как представила себе это наяву, как Марина там бегает перед храмом... прям не могу ... или как ждет заката на полу в келье...
Меня такие главы прямо как лимон выжимают до конца...

На Пасхальной службе Марина приняла неизбежность этого чувства к князю Загорскому, и на ней же спустя несколько лет попыталась отречься от любви.


Конечно, встретят они друг друга. Петербург не так уж широк, чтобы не пересечься... Только это будет не совсем такая встреча, что вы ждете...


Ну, у любого романа должен быть финал... Позвольте, пока немного поинтриговать... Совсем чуть-чуть ведь вас интриговать осталось...
_________________

с этим ростком вербы прямо появилась надежда))даже дальнейшие переживания Марины не привели в уныние, а читались легко, т.к. в душе появилась уже не надежда, а стойкая уверенность в счатсливом будущем ГГ)))

надеемся, Муз не уйдет в оспуск после продотворной недели)
_________________