Лики любви. Сборник рассказов (18+)

 » Лики любви. Сборник рассказов (18+)  [ Сборник ]

Сборник рассказов

Внимание: размещение произведений на других ресурсах без авторского согласия строго запрещено!
Тексты, представленные здесь, являются объектами интеллектуальной собственности и охраняются законом.
Копирование и какое-либо распространение этих произведений без согласия автора запрещено!
Игнорирование данного предупреждения есть нарушение авторских прав и преследуется законом Российской Федерации.

АННОТАЦИЯ:
Я люблю писать рассказы. Иногда рождается в голове сюжет, и хочется дать ему жизнь, поделиться им с вами, дорогие читатели. Вот из таких историй - очень разных, написанных в разное время - сложился этот сборник. А общее одно - любовь во всех её проявлениях. Та, что приносит страдания, иногда убивает,но и та, что спасает, даёт силы встать и двигаться дальше. Не все истории, вошедшие в него, относятся строго к категории 18+, однако, безусловно, это чтиво для взрослых девочек
Если вы категорически против откровенных сцен, читайте "Зеркало", "Белая Ворона", "Театральная сказка", "Старуха" - в них эротики нет вообще

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Нефер Митанни)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Нефер Митанни; Дата последней модерации: 06.03.2020

 » Портрет

Эротический рассказ. 18+

Иллюстрация автора.

При создании обложки использован портрет Амалии фон Шинтлинг кисти Йозефа Карла Штиллера.

Князь, сидя за столом, на котором был накрыт завтрак, откинулся на спинку стула, повертел в руках белоснежную салфетку и произнёс своим обычным, чуть надтреснутым голосом:
- Княгиня, сегодня вы позируете живописцу.
Княгиня, сидевшая на другом конце стола, подняла на него недоумённый взгляд огромных чёрных глаз. Они влажно блестели, взгляд будто пронзал того, на кого был устремлён.
- Да, - заметив её удивление, кивнул князь, - я пригласил его, чтобы он написал ваш портрет. Вы – моя супруга, а, следовательно, член нашего рода. В фамильной галерее должен быть ваш портрет.
- Как вам будет угодно, - тихо отвечала княгиня, опуская глаза.

Она была совсем юной, лет шестнадцати. Месяц назад её, девушку из благородного, но обедневшего рода, выдали замуж за князя Андрея Бутурлина. Между ними существовала не только разница в положении, но и в возрасте – тридцать лет. Конечно, князь не был дряхлым стариком, но его здоровье порядком пошатнулось в нескольких военных компаниях.

- Катя, - вызвав её перед свадьбой к себе в кабинет, осторожно сказал отец. – Я понимаю, что… тебе придётся в чём-то сдерживать себя… - он опустил глаза, - конечно, возраст князя не помеха семейному счастью. Но дело в том, что… князь не может … иметь наследников. И он … вообще не сможет… дать тебе женского счастья… Он бывший военный и…
Отец замолчал, не зная, как рассказать дочери обо всём, что её ожидало в этом браке.
- Ах, папенька, я совсем не хочу этого от него! – воскликнула Екатерина, снимая с отца тяжкий груз. – Ведь я не люблю его. Я выхожу за него только ради вашего блага. Мой брак спасёт ваше положение, мои младшие братья не будут влачить жалкое существование. И это для меня уже есть счастье!
- Всё так, дочь моя, но… Я хочу попросить тебя… не опозорить честное имя твоей семьи. О! Выслушай не возражай! Бросить тень на имя можно одним лишь неосторожным жестом, недостойным…знакомством. Ты молода, очень красива и… тебя ждёт множество соблазнов… Поэтому ты должна всегда отдавать отчёт своим поступкам.
Старик замолчал, потирая руки. Молчала и девушка. Она не поняла слов отца. Какой жест? Какое знакомство? Соблазны? Однако Екатерина была послушной дочерью, присев, отвечала с милой улыбкой:
- Да, папенька, я всё поняла. Будьте покойны, я обещаю выполнить вашу просьбу.

Екатерина сидела в кресле, читала книгу. Не постучав, в комнату вошёл князь. Он всегда входил без церемоний, словно полновластный хозяин. Впрочем, он и был им в этом огромном дворце. Екатерина всюду чувствовала себя мухой в банке. Ей везде мерещились колючие мутно-серые глаза князя. Они как-будто смотрели сквозь стены, наблюдая за ней. Только ночью она могла точно знать, что не удостоится его посещения. Лишь ночь она была уверена, что его сухая, прямая, как жердь, фигура не вырастит перед ней неожиданно, и не заскрипит неприятный надтреснутый голос.
- Дорогая, вот, наденьте для портрета эту парюру* , - сказал князь и протянул ей бархатный футляр, в котором лежали великолепные серьги антик с диадемой и ожерельем в этом же стиле.
- Благодарю вас, князь, но… - девушка смутилась, опуская взор.
Гарнитур был роскошен, и она, непривыкшая к такой роскоши, просто не смела прикоснуться к нему.
- Вам не нравится? – брови князя удивлённо напряглись, в уголках губ залегли недовольные складки.
- О, нет-нет, это великолепно! – Екатерина подняла на него влажные глаза. – Но … это прилично взрослой даме, а я…
Она вновь замолчала, осознав, что её слова задели его. Однако князь, не подав вида, сказал с нажимом:
- Вы и есть взрослая, замужняя дама. Не прекословьте! В конце концов, я не заставляю вас носить это… только для портрета.
Он поставил футляр на столик и быстро вышел.

Около полудня Екатерина встретилась с художником.
- Екатерина Павловна, это месье Морель, - представил его князь. – Жан Морель. Он замечательный портретист.
- Вы мне льстите, князь, - смущённо улыбнулся художник.
- Нисколько, - покачал тот головой. – Я привык открыто говорить своё мнение. Видел ваши портреты, мне они понравились… Иначе я бы ни за что не доверил вам своё сокровище, - усмехнулся он. – Я удаляюсь, дабы не мешать.

Едва хозяин дома вышел. Художник, любезно улыбаясь, попросил:
- Мадам, прошу вас сесть вот сюда, - и он поставил маленькое кресло так, чтобы солнечный свет выгодно освещал лицо княгини.
Екатерина послушалась. На ней было воздушное белое платье с высокой талией, умеренным декольте и маленькими рукавами-фонариками, прикрывавшими только самый верх плеч. Полупрозрачная ткань облаком окутывала тонкий стан, не скрывая очертаний фигуры. Блестящие тёмные волосы были уложены в замысловатую причёску, крутыми локонами спадая на плечи. Нежный оттенок кожи подчёркивали роскошные украшения. Личико с тонкими правильными чертами было, пожалуй, бледным. Но эта бледность придавала юной княгине сходство с ангелом. Довершала облик смущённая улыбка перламутрово-розовых маленьких губ.

Взгляд художника заскользил по ней, останавливаясь на отдельных деталях. Казалось, он оценивает её. Ещё никогда глаза мужчины не смотрели на неё с восхищением и так внимательно, словно проникая в глубину существа. Екатерине стало немного не по себе, она опустила лицо.
- Мадам, прошу, не отводите взгляд, - сразу отреагировал Морель. – Я ведь должен изобразить ваше лицо, - он вновь улыбнулся. - Глаза – это зеркало души, так, кажется, у вас говорят. Без них портрета не будет.
Княгиня послушалась, но её лицо порозовело от смущения, с которым она никак не могла справиться. Постепенно она привыкла к его взглядам и незаметно для себя стала тоже изучать художника. В его высокой, тонкой, но широкоплечей фигуре сквозила какая-то затаённая сила. Иногда он отходил от мольберта, слегка откидывал голову на крепкой шее, всматривался в свою работу внимательными сине-серыми глазами. Немного вьющиеся длинные чёрные волосы, чёткий, с небольшой горбинкой, орлиный нос, тонкие подвижные губы. Было в его лице что-то дьявольски завораживающее. И руки… её поразили его руки. Крупные ладони с длинными жилистыми, нервными пальцами. Эти пальцы всё время находились в движении – то скользили кистью по холсту, то размешивали краску на палитре, то просто разминали, комкали испачканную маслом тряпку, а потом задумчиво взлетали к подбородку.

И вдруг ей захотелось дотронуться до его руки. Просто коснуться длинных пальцев, ощутить их тепло на своей коже. Княгиня устыдилась этого странного желания, краска стыда затопила нежные щёки, плавно перешла на грациозную шею. Глубоко вздохнув, красавица пролепетала извиняющимся голосом:
- Monsieur, je dois vous quitter ... pour aujourd'hui **...
- Oui, madame, bien sur *** ... – несколько растерянно разрешил он.

Она стремглав бросилась вон из комнаты. По лестнице взлетела в свои покои, задыхаясь, подошла к зеркалу и уставилась на своё отражение. Испуганно прижала ладони к щекам. Лицо пылало, по телу пробегала какая-то непонятная дрожь, словно её всю лихорадило.

В этот вечер, сославшись на головную боль, она не вышла к ужину. Долго не могла уснуть, а когда провалилась в беспокойный сон, ей снились его руки. Юной княгине приснилось, будто художник подходил к ней, осторожно брал за руку и, чуть пожав её ладонь, скользил нервными пальцами к запястью, потом поднимался до изгиба локтя и охватывал её плечо под самым рукавом. При этом он улыбался, растворяя её в своём внимательном взгляде, а его влажные губы приближались к её лицу.

Княгиня проснулась в холодном поту. Оглядела комнату почти безумным взором. Сон был таким реальным, что на мгновение ей показалось, будто Морель действительно проник в её спальню. Но нет, это был только сон… И вдруг к своему стыду она пожалела о том, что это так. Она опять захотела в реальности ощутить его руки на себе. И теперь уже представила, как его крепкие ладони охватывают её талию.
- Боже, что со мной? – прошептала она. – Я… я схожу с ума? Зачем он так смотрел на меня? И…и … как я хочу, чтобы он всегда смотрел на меня! И почему я хочу этого?!
Закрыв ладонями пылающее лицо, она разрыдалась.

Утром служанка передала ей записку от мужа. Он сообщал, что уезжает на несколько недель по важным делам и просил, продолжать работу над портретом. С раздражением Екатерина разорвала записку на мелкие клочки и бросила в камин. Ей очень не хотелось встречаться с Морелем. И в то же время она считала часы до встречи с ним. И когда, наконец, он пришёл, она торопливым шагом, едва сдерживая отчаянно колотившееся сердце, вошла в комнату.
- Княгиня, позвольте мне выразить своё восхищение, - улыбнулся он, одаривая её тёплыми лучами своих глаз. – Вы вошли, и словно солнце озарило эту комнату.
- Месье, давайте продолжим, - немного покраснев, нарочито равнодушным и строгим тоном сказала она.
И опять его взгляд скользил по ней, стараясь не упустить ни одной детали. А она продолжала изучать его. Иногда их глаза встречались. Морель как-то странно усмехался, юная княгиня алела щеками, на мгновение опускала лицо. Это походило на безмолвную игру.

Вечером, оставшись одна, скинув одежду, она лежала на кровати и вспоминала прошедший день. И о чём бы она не подумала, все её мысли возвращались к художнику.
- Интересно, - неожиданно подумала княгиня, - что это значит – быть любимой… быть замужней? Что можно чувствовать если рядом с тобой лежит чужой мужчина, человек, которого ты никогда не знала?..
Она стала осторожно поглаживать ладошками своё тело. Маленькие налитые груди от прикосновения тонких пальцев напряглись, заострились вершинками. Екатерина прислушалась к новым неизведанным ощущениям, вдруг охватившим её. Сжав сильнее правый упругий холмик, она неожиданно застонала. Ноги согнулись, сводя вместе точёные колени. Рука поплыла по нежному невесомому животу и скользнула ниже, на бархатисто-кудрявый островок. Слегка взлохматив короткие, мелкие завитки, опустилась ещё ниже, к таинственному пространству между ногами. Талия чуть изогнулась, новый стон слетел с заалевших губ.

Красавица и представить не могла, что так приятны прикосновения к её сокровищу. Раздвинув ноги, она стала нежно ласкать пальцами свою тайну, воображая, что это руки Мореля поглаживают её в сокровенном месте. Неожиданно между лепестками нащупала крошечное зёрнышко. Одной рукой удерживая лепестки, второй дотронулась до этой крупинки. И вдруг горячая стрела пронзила её, заставляя трепетать и выгибаться. Княгиня вскрикнула и упала, словно сражённая этой неведомой силой, между бёдер стекала тягучая влага. Она попробовала влагу на вкус. Это было что-то сладковатое. Екатерина уснула с улыбкой на устах.

На следующий день Морель был печальным. Он не отпускал своих обычных комплиментов, которыми забрасывал её каждый день, заставляя кружиться её голову, и даже показался ей чем-то озабоченным. И сегодня у него явно не ладилась работа над портретом. Он всё время что-то исправлял, хмурился, недовольно покачивал головой.
Екатерина решительно поднялась с кресла.
- Месье Морель, я полагаю, на сегодня хватит, - она посмотрела на него вопрошающим взглядом чёрных пронизывающих глаз.
- Мадам, я не отпущу вас, - вдруг ответил он, обволакивая её каким-то странным, пожирающим выражением своих глаз.
Неожиданно он шагнул к ней и смело взял за руку. Потом, не давая опомниться, поднёс её руку к своим губам и стал покрывать поцелуями изящную кисть с тонким запястьем, потом выше, к локтю, и дальше, дальше… Как в том сне. Юная княгиня не успела опомниться и осознать происходящее, как уже его горячие губы страстно опустились ей на шею. Она издала какой-то невнятный звук, и, не отталкивая его, напряглась.
- Княгиня, - зашептал он, - с самой первой минуты, едва я увидел вас, я думаю только о вас… Вы – ангел… самая прекрасная из женщин… И я чувствую, вы страстно желаете того же, что и я… Так к чему сдерживать наши чувства? Давайте сделаем друг друга счастливыми…
- Прошу вас, - всхлипнула Екатерина, пытаясь вырваться из его крепких объятий, - у меня есть муж…И… сюда могут войти…
- О, Катрин! – как безумный выдохнул он, - разве ваш супруг сделал вас счастливой? Ведь он старик… А вы – нимфа, богиня… А я, поверьте, смогу дать вам часы небесного блаженства…Это будет нашей маленькой сладкой тайной… Я умоляю вас стать моей!..

Окончательно ломая её слабое сопротивление, он завладел её губами. От его страстного поцелуя она едва не потеряла сознание, безвольно повиснув на его руках. Поцелуй обволакивал, туманил разум, покачивая, уносил на волнах невиданного до сей минуты блаженства. И княгиня сдалась. Слабый стон выпорхнул из её вздымающейся груди. А когда она ощутила, как его рука прямо через тонкую ткань платья сжала одну из упругих, точно налитых соком, грудей, Екатерина прошептала:
- Я…согласна…
И вдруг немного опомнившись, испуганно глядя ему в глаза, попросила:
- Но … не сейчас… вечером… приходите ко мне в покои вечером… Дверь будет незаперта…

Он ещё раз, уже очень нежно поцеловал её рубиновые губы, кончиком языка скользнул за край декольте и разжал крепкие объятья. Княгиня выпорхнула из комнаты. Оставшись один, искуситель с довольной ухмылкой поправил волосы и вновь подошёл к мольберту.

Поздним вечером Морель, закутанный в чёрный плащ, крадучись прошёл в половину дворца, где располагались покои княгини. Оглядевшись, осторожно нажал ручку двери. Дверь тихо подалась, впуская его внутрь. Он вошёл, плотно затворив её.
В комнате стоял полумрак лишь из алькова струился тусклый свет горевших на канделябре свечей. Художник быстро скользнул туда, на ходу сбрасывая плащ. Юная хозяйка покоев сидела у туалетного столика. На ней был белый полупрозрачный пеньюар. Роскошные волосы, сбегая по плечам, спускались ниже талии. Морель бросился к её ногам, обнял колени, прижался лицом к бёдрам. Маленькая рука осторожно легла ему на голову.
- Катрин… - прошептал он, пылко целуя точёные ноги.
- Сударь… я… вся в вашей власти…- отвечала она дрогнувшим голосом, сверкая влажными глазами. – Вы губите меня… Но я сама страстно желаю этого…

Бабочки, не зная истинной силы огня, бросаются на прекрасный цветок пламени в неутолимой жажде познать его красоту. Так и юная княгиня всем своим существом пожелала ощутить то неизведанное, что происходит в момент соединения мужчины и женщины. Она боролась со своим желанием, но всё-таки, сломленная пылким напором красавца-художника, уступила.

Морель подхватил её на руки, приник губами к её устам. Его язык раздвинул трепещущие губы и проник в её рот, соединился с её языком, оплетая его, подчиняя себе. Теряя остатки своих сомнений, княгиня застонала и ответила на его поцелуй. Он целовал так, словно хотел насытиться её свежими, нетронутыми губами. У Екатерины кружилась голова, она вдруг поняла, что готова отдать всё за эти его поцелуи.

Пеньюар полетел прочь. Её обнажённое прекрасное тело лежало на руках Мореля. Он опустил её на широкую кровать, сам, тоже обнажённый, навис над ней. Встретившись с его восхищённым взглядом, княгиня, смущаясь, выдохнула его имя:
- Жан…
- Моя богиня… - улыбнулся он и положил руку на одну из её грудей, осторожно сжал, скользнул своими восхитительными нервными пальцами по вершинке, вокруг напрягшегося соска.

Екатерина застонала громче и выгнулась навстречу ласковым рукам. О, как ей захотелось, чтобы они дотронулись до неё везде, чтобы властно сжимали, скользили, поглаживали. И он понял это её желание. Сжал второй холмик груди. Потом губами вобрал соски, аккуратно пощекотал их кончиком языка, втянул вершинки до медальончиков. Застонал сам от их нежного трепета.

Его ладони задвигались по её стану, словно ваяли эти несравненные формы, все их плавные, точёные изгибы. Сильные пальцы впились в упругие половинки попки, притянули её к нему, заставляя ощутить его напряжённый, рвущийся низ.

И вдруг он вновь уложил её, раздвинув ноги, ласково провёл ладонью между бёдрами. Там было влажно, пламя всё сильнее охватывало маленькую тайну юной княгини. Ладонь опустилась на пушистый холмик, скользнула ниже, к самому сокровенному.
- Жан…- прошептала она, испуганно глядя расширившимися глазами.
Попыталась сжать ноги. Но он, улыбаясь и ничего не говоря, не позволил этого. И сразу его лицо опустилось между её бёдрами. Губы стали осыпать горячими, обжигающими поцелуями то её сокровенное местечко. Неожиданно он раздвинул языком набухающие створки раковины и проник внутрь их.

О, эти его ласки не шли ни в какое сравнение с тем, что она сама делала с собой, одинокими ночами лёжа в пустой постели. Закрыв глаза, Екатерина полностью уплывала на волнах невиданного наслаждения. Она зарылась пальцами в его волосы, будто пыталась сильнее прижать его лицо к своему сокровищу. И сама стала посасывать свой палец на другой руке. Губы Мореля стали играть крошечной жемчужиной, сокрытой в раковине. И тут княгиня закричала, выгибаясь, забилась в сладком экстазе, из раковины выплеснулся горячий сок.
Придя в себя через некоторое время, растерянно спросила:
- Жан, что со мной?
- Вы испытали наслаждение, Катрин, - улыбнулся он и, вновь склонившись к её сокровищу, до капли собрал сок губами.
- Ммм, это амброзия! – с восхищением протянул он и поцеловал её горящие губы.
Екатерина обняла его шею, прижалась к нему, прошептала, заливая сиянием своих глаз:
- Милый Жан, пожалуйста, любите меня…
- Катрин, моя богиня! – губы художника опять запорхали по её разгорячённому лицу.

Неожиданно он опрокинул её на спину, чуть согнув в коленях, высоко поднял и раздвинул точёные ноги. Осторожно продвинул между створками раковины свою напрягшуюся до изнеможения плоть. Глядя в её затуманенные зовущие глаза, упёрся в хрупкую преграду и пронзил её одним настойчивым движением. Княгиня вскрикнула, вцепилась пальцами в шёлк простыни, превозмогая боль, до крови прикусила нижнюю губу. И там, между её бёдрами тоже всё обагрилось кровью.

Она вдруг ощутила его часть внутри себя. Это были странные, непередаваемые ощущения. Словно какой-то толстый стержень пронзал её самое сокровенное место. И чем дольше и быстрее он двигался в ней, тем больше она желала впускать его внутрь своей горящей, истекающей пламенем раковины. Боль сменилась небывалым удовольствием. Она громко стонала от наслаждения и стала двигаться навстречу ему, стараясь сжаться внутри, удержать его в себе.

Внезапно она почувствовала удар пламени, он обжёг её лоно, заставил закричать, выгибаясь, теснее соединиться с ним. Художник издал рычащий возглас и упал рядом с ней. Мгновения они лежали и смотрели друг на друга полубезумными глазами. Вдруг он нежно поцеловал в алые губы.
- Моя богиня, - прошептал с чарующей улыбкой.
Она томно застонала, прижимаясь к нему.

Морель ушёл от неё на рассвете.
- Катрин, я умру, если вы не позволите ещё встретиться с вами, - пылко сказал он, пожирая её глазами.
- Я…я тоже хочу этого, - опуская глаза, призналась она. – Но … я… замужем…
- Какое нам дело до вашего мужа?! Разве он сможет дать вам то, что даю я? – настаивал он, сжимая её своими сильными руками.
От его объятий она взлетала к небесам, окончательно теряя остатки воли.
- Хорошо… Мы увидимся… - сдалась она. – А теперь – ступайте, скоро проснуться слуги…
- У меня есть просьба, - вдруг сказал он. – Подарите мне какую-нибудь вашу безделушку… Чтобы в часы разлуки я мог любоваться ей и представлять ваш нежный образ…
Княгиня без слов отдала ему перстенёк, подаренный ей когда-то отцом.

На следующий день она едва дождалась, чтобы позировать ему для портрета. Как только служанка ушла, оставив их одних, Морель бросился к ней, обнял и осыпал поцелуями. Его пыл буквально сводил её с ума.
- Ах, милый Жан, что вы делаете со мной? – засмеялась она со слезами в прекрасных глазах.
- Катрин, моя богиня! – то и дело восклицал он.
Его губы вновь встретились с её полуоткрытым ртом.

Наконец, поправив платье и растрепавшуюся причёску, она села в кресло, а он встал у мольберта. Но через несколько минут всё с тем же горящим взором тихо сказал:
- Катрин, я не могу так… Я не могу взирать на вас и не сметь коснуться хотя бы вашей дивной ручки… Я желаю вновь обладать вами…
- Хорошо… - она покраснела и с милой улыбкой подняла на него свой влажный взор. – После полудня… в саду, в моей розовой беседке…
С этого дня они стали встречаться регулярно.

- Что я делаю? – думала княгиня, когда на рассвете художник покидал её спальню и она оставалась одна. – Наверное, об этом говорил папенька…Но я…я не могу без него… Будь, что будет! В конце концов, я не желаю существовать как одно из украшений дворца князя… Я для него вещь, которая тешит его тщеславие… Он показывает меня в обществе и только… А милый Жан меня любит… Всей душой! И я… я просто без ума от него… Мне так нужна его нежность… Никто… никто больше не даст мне такой нежности… О, как он смотрит на меня!.. Князь никогда так не смотрел… А его руки… Едва он коснётся меня и тем более обнимет, я забываю обо всём на свете… Он только что ушёл, простыня ещё хранит его тепло, а я уже скучаю… мечтаю снова оказаться в его объятьях… Мой милый Жан…

Однажды, когда она позировала ему, сидя в кресле, Морель печально сказал:
- Портрет почти закончен… Остались мелкие штрихи…
- Вы… покинете меня? – дрогнувшим голосом спросила княгиня.
- Если бы могло быть иначе… - с горечью отвечал он.
Она молчала, не имея сил сказать что-либо. В глазах стояли слёзы. И вдруг Морель бросился к ней, упал на колени, обнял её ноги, прижался к ним лицом.
- Катрин, я… нам придётся расстаться. Но я умоляю, подарить мне ещё несколько ночей счастья…
- После завтра возвращается князь… - почти равнодушно отвечала она, - при нём я… не смогу… Это слишком опасно…
- Да, я понимаю, - он пристально посмотрел ей в глаза. – Это опасно для вас…
- Глупый! – печально усмехнулась княгиня. – Какой же вы глупый!- слёзы блеснули в прекрасных глазах. - Это опасно для вас… Князь – военный… Если дело дойдёт до дуэли, ваша жизнь не будет стоить и гроша…
- Но ведь у нас есть ещё время! – воскликнул Морель и стал целовать ей руки. – Катрин, моя богиня… Вы – моя муза! Этот портрет… Он… он прославит моё имя в веках… Ваша красота, такая нежная и возвышенная, сводит меня с ума… Катрин, умоляю вас!..
- Вы убиваете меня, – прошептали бледные губы.
- Но разве вы… не хотите того же? – удивился он.
- Да, хочу, но… Чем больше я вижу вас, тем труднее мне будет расстаться, - призналась княгиня и разрыдалась.

Он прижал её к своей груди, поцелуями осушил слёзы.
- Катрин, я не могу ждать… я хочу вас немедленно! – он обжёг её своим взором.
- Ах, милый Жан, сюда могут войти слуги… - пролепетала Екатерина, сама умирая от желания.
Не отвечая, лишь улыбаясь дерзко и насмешливо, он закрепил двери ножкой стула. Потом схватил княгиню, и резко развернув к себе спиной, высоко подняв согнутую в колене ногу, прижал её к стене. Задрал сзади невесомое облако юбки, в нетерпении застонал и стянул с княгини полупрозрачное трико. Екатерина упиралась голенью и ладонями в стену, словно пыталась ползти по ней. Округлости попки подёргивались.
- Ооо, Жан, - только и смогла простонать Екатерина.
Смелая рука Мореля скользнула в уютное местечко. Ощутив тягучую влагу, он довольно улыбнулся и, вцепившись в ягодицы, задвинул ей резко на всю свою длину.
Княгиня охнула, словно не ожидала этого, в радостном трепете приятно охватила узкими ножнами страстного гостя. Художник буквально избивал красавицу своими чреслами, безжалостно терзая маленький цветок. Она стонала от сладкой боли. А когда его вулкан излился в неё горячей лавой, княгиня едва не размазалась по стене. И вдруг забилась, повисая на его руках.

Но Морель не дал ей опомниться. Всё так же резко развернул её к себе лицом и уронил на колени. Она подняла на него недоумённый взгляд.
- Катрин, докажите мне, что вы действительно ко мне неравнодушны, - с лукавой улыбкой произнёс он.
И не дожидаясь её ответа, провёл по припухшим губам своим багровым, в капельках лавы, стержнем. Губы раскрылись, пропуская его в маленький рот. Голова красавицы стала старательно насаживаться на вновь изнывающее орудие художника. Очаровательный нос тонул в густых кудрявых зарослях. Влажные чёрные глаза то и дело восхищённо смотрели на любовника. Маленькие мягкие ладони сжимали и ласково поглаживали тяжёлые шары. В последнем порыве сильнее притягивая лицо княгини к себе, Морель застонал и, дёрнувшись, выстрелил в нежный рот.

Она проглотила пьянящее вино, хотела облизать губы, но он не позволил. Поднял её и впился в рот страстным поцелуем.
- Я приду ночью, моя богиня, - хрипло прошептал Морель, посасывая губами крошечную мочку её уха.
- Я буду ждать… - простонала она.

Поздним вечером Екатерина ждала художника. В полупрозрачном пеньюаре она возлежала на высокой огромной кровати в своей спальне. Вот осторожно открылась дверь, и знакомый силуэт приблизился к ней. В таинственном тусклом свете юная княгиня была ещё прекраснее.
- Катрин… - прошептал Морель, - сегодня я хочу любоваться вами… Насладиться вами сполна… Это наша последняя ночь и я хочу, чтобы вы запомнили меня навсегда, моя богиня…

Его глаза искупали её в голубоватом блеске. Княгиня вздохнула со сладострастной улыбкой и призывно взглянула на любовника. Морель не заставил себя ждать.
Под ним она стонала, комкая руками простыню, мотая головой в ореоле роскошных кос. В эту минуту она позабыла обо всём. Значение имело только то, что горячая пульсирующая плоть проникала в неё, заставляя умирать от блаженства. Он пронзал её до самой потаённой глубины, но княгине, казалось, что этого мало, ей хотелось всё глубже и глубже. И она, извиваясь, крича, двигалась ему навстречу. В эту ночь ей казалось, что она навсегда стала его частью. Утомлённая страстными ласками, убаюканная его руками, она уснула.

В предрассветный час покидая прекрасную княгиню, Морель нежно скользнул по спящим рубиновым губам и срезал крутой локон её волос.


- Месье, - тусклые глаза князя внимательно посмотрели на художника. – Вы блестяще выполнили вашу работу… Портрет бесподобен, впрочем, - он усмехнулся, - согласитесь он не лучше оригинала.
Морель в знак согласия склонил голову.
- А как же … вторая часть нашего контракта? – холодно спросил князь, не отводя взгляд от портрета.
Морель молча протянул ему миниатюрную шкатулку. Открыв её, князь увидел скромное крошечное золотое колечко с капелькой изумруда.
- Ну, что ж… прекрасно, - равнодушно произнёс князь, хотя в его лице что-то напряглось. – Вы получите сполна за вашу работу.
- Благодарю вас… - Морель вновь склонил голову. – Но… я отказываюсь от денег... Я полагаю, то, что вы мне поручили… оплатила княгиня.


Вечером за ужином Екатерина была грустна.
- Дорогая, вас что-то тревожит? – почти участливо спросил князь.
- Нет… нет, нет… всё хорошо… Мне не хочется есть, - как-то рассеянно отвечала она.
Он вдруг встал, подошёл к ней и положил на стол маленькую шкатулку.
- Полагаю, вас тревожит потеря этого? – произнёс своим обычным надтреснутым голосом.
Не отвечая, она открыла шкатулку. Её руки дрогнули, лицо залила пунцовая краска. Перед ней было то самое колечко, которое несколько дней назад она подарила Морелю.
- Откуда это у вас? – пролепетала княгиня, едва не теряя сознание, не смея посмотреть мужу в глаза.
- О, дорогая, я знал, что эта безделушка вам дорога, - усмехнулся он. – Ваш красавец-француз… просто это был мой подарок вам… Не правда ли, прекрасная игрушка? Я, как заботливый муж, умею угадывать ваши желания…
- Я вас ненавижу… - прошептала Екатерина, бледнея.
- Ну, что же… жёны довольно часто ненавидят мужей… Я – не исключение, - равнодушно заметил князь и вновь опустился за стол. – Надеюсь, вы подарите мне наследника, - он вдруг улыбнулся холодной улыбкой.

Прошло несколько месяцев. У князя Андрея Бутурлина родился сын. Молодая мать умерла во время родов.

* - Парюра – набор ювелирных украшений.

** - Месье, я … должна на сегодня покинуть вас… (фр.)
*** - Да, мадам, конечно… (фр.)

КОНЕЦ

5+

Ann Hitler, большое спасибо за аплодисменты Рада, что Вам понравилось.

 » Зеркало

Рассказ

Автор иллюстрации - Зоя.

Я купил его случайно, на толкучке. Просто назрел ремонт. Так бывает: ты живешь, не замечая, что твоему жилищу необходимо обновление. Но однажды утром, едва отогнав сон, вдруг понимаешь: нужен ремонт. И вот, взяв отпуск, начинаешь метаться по магазинам и рынкам в поисках необходимых вещей, именуемых в рекламе отделочными материалами. Ты выискиваешь их, упорно пытаясь совместить качество с доступной ценой. И вдруг среди всего этого пестрящего изобилия и суеты твой взгляд падает на что-то, и ты понимаешь, что это твоя вещь, что без нее послеремонтная квартира просто не станет тем уютным красивым уголком, к которому ты стремишься, и который уже живет в твоих мечтах.
В моем случае этим чем-то стало оно – зеркало. Я купил его сразу, не торгуясь, уже с первого мгновения не в силах отвести от него взгляда.
- Бери, бери, - увидев мой интерес, сразу засуетился и охотно стал предлагать продавец, большой бородатый мужик в толстом коричневом тулупе и черных валенках.
- Не прогадаешь! Вещь старинная. Еще прабабки моей. От сердца, можно сказать, отрываю,— для убедительности он прижал руку к груди.
- Что ж так?— спросил я.
Мужик несколько растерянно моргнул глазами и быстро объяснил:
- По нынешним временам деньги нужнее. Если б не нужда, ни за что бы не отдал...
- А сколько просишь? – вновь поинтересовался я.
-- Да даром почти… пятьсот.

Я отсчитал необходимую сумму и бережно взял желаемое приобретение. Мужик, не считая, сунул деньги в карман и быстро скрылся в толпе.

Зеркало действительно притягивало своим каким-то теплым, как будто золотистым блеском. Потом, в «маршрутке» я осторожно прижимал его к себе, защищая не только блестящую поверхность, но и толстую резную раму из темного дерева, местами покрытую мелкими трещинками и царапинками – следами долгой и, видимо, бурной жизни зеркала. Но вот что интересно и сразу бросилось мне в глаза: сама зеркальная гладь, прохладная на ощупь, никак не походила на старинную, словно новое зеркало оправили в старую раму.
Наконец, я пришел домой и водрузил покупку в передней, напротив двери в спальню. Комната красиво отражалась в нем, свет от бра, преломляясь, тоже проникал в зазер-калный мир и возвращался оттуда тысячами лучей. Я долго не мог отойти от желанной покупки: зеркало не отпускало меня. Но, так или иначе, мне все же пришлось заняться де-лами.
Утром, проснувшись, я сразу подошел к зеркалу. Мое отражение мне не понравилось: мешки под глазами и бледноватый цвет лица говорили, скорее, о бессонной и бурной ночи, нежели о десяти часах полноценного сна. Но я не придал этому значения, отнеся все на счет вчерашних впечатлений от покупки.

- Ух, ты! – в восхищении замерла Ирка, моя сестра, забежавшая днем проведать отпускника-ремонтника, как она меня окрестила.
- Что, на старину потянуло? – Ирка принялась изучать зеркало, осторожно трогая отметины на раме.
Я очень дорожил ее мнением, зная, что, во-первых, она всегда честна в своих оценках, а во-вторых, в свои восемнадцать редко ошибается, и теперь терпеливо ждал – что она скажет.
- А знаешь,- Ирка, наконец, повернулась ко мне лицом и при этом смешно дернула курносым носом, - оно, по-моему, не такое уж старое. Ты чистил чем-нибудь?
- Нет, - покачал я головой,- протер влажной тряпкой и все.
- Ну, вот, - Ирка опять повернулась к зеркалу, - посмотри, как блестит, будто новое. А вот рама, наверное, старая. Халтура. Искусная халтура под старину, - заключила она и плюхнулась на диван.

Потом мы пили чай на кухне и болтали. Ирка рассказывала свои студенческие новости. Неожиданно ее лицо погрустнело.
- Ну, что стряслось? – спросил я, заранее зная, что сейчас сестричка попросит помощи старшего брата.

- Да, в общем, ничего… - Она пожала плечами и, помолчав, добавила: - скоро Новый Год.… У нас кое-что намечается. Но ты же знаешь родителей… меня, конечно же, не отпустят… - Вздохнув, она опять замолчала и опустила голову.
-- Да. И, естественно, я как старший брат, должен опять просить за тебя! – с притворным недовольством проворчал я.
-- Почему «опять»? – Ирка вытаращила на меня свои большие, по-кошачьи зеленые глаза.
-- Почему это «опять»?! – возмущенно повторила она. – В прошлом году я, между прочим, встречала Новый Год дома. Да мне просто стыдно перед всеми…
Она обиженно отвернулась и всхлипнула, как мне показалось, притворно.
-- Ну, ладно, ладно! – я, сдаваясь, поднял руки. – Я поговорю с мамой, открою ей, что ее дочь – не ребенок.
-- С мамой?! – Ирка вновь оказалась недовольной.— С мамой я и сама могу.
Она вдруг вскочила с табуретки и принялась подлизываться, ероша мне волосы.
-- Ивасик, милый, ты возьми на себя папу! Вы как мужчина с мужчиной лучше друг друга поймете. Ну, чего тебе стоит?… А я в воскресенье помогу тебе купить обои.
Еще немного для порядка поартачившись, я, как всегда, поддался ее уговорам.
-- Ну, мне пора, - заторопилась сестричка, добившись своего. - У меня же еще «лента», а потом – в библиотеку.
В прихожей, натягивая вязаную шапочку перед новым зеркалом, она вдруг заметила:
-- Странное оно какое-то… Не пойму что, но что-то в нем не так…
-- Ага, глаза, наверное, уменьшает, рот кривит, - усмехнулся я.
-- Опять ты со своими шуточками! А я серьезно говорю. Странное оно какое-то, будто и не зеркало, а окно… только чем-то блестящим закрыто…
-- Ты еще напомни глупые истории про старинные зеркала и всякие там «потусторонности», в которые ты веришь, - снова пошутил я.
-- А что, и напомню, – лицо Ирки и вправду было серьезным.- Между прочим, - заметила она, - нельзя покупать зеркало с рук.
-- Конечно, конечно, это я уже слышал, - и улыбнувшись, помог Ирке надеть пальто.— Только, милая сестрица, если следовать твоим правилам, весь антикварный бизнес рассы-плется, как карточный домик.
-- А ты разве не знаешь, Иванушка-дурачок, - в Иркиных глазах вновь заплясали лукавые искорки, - что любой бизнес и существует благодаря вот таким доверчивым олухам, как ты? Ну, все, убегаю!
Она чмокнула меня в щеку и, на прощанье показав мне язык, скрылась за дверью.
--Жду в воскресенье! Ты обещала! – высунувшись в двери, прокричал я ей в след.
-- Ладно! – долетел до меня ее хихикающий голос.

Проводив Ирку, я вернулся к делам – продолжил выкладывать кафельную плитку в ванной. В течение дня я то и дело вспоминал слова Ирки о зеркале, те ее мистические на-меки, над которыми я сначала посмеялся. Постепенно я стал ловить себя на том, что, по-жалуй, сестра была права, когда сравнила зеркало с окном, закрытым чем-то блестящим.
Время от времени я оставлял работу и подходил к зеркалу. Внимательно и напряженно я всматривался в золотистую гладь, как будто надеялся что-то разглядеть в ней, как будто мой взгляд мог проникнуть за пределы зеркальной поверхности и увидеть зазеркальное пространство.
Интересно, что делал я это против своего желания. Мне этого не хотелось, но снова и снова я возвращался к зеркалу. Оно манило меня и никак не хотело отпускать, словно у него была какая-то неизвестная мне цель. Усилием воли я отрывался от него, но едва принявшись за работу, вновь начинал ощущать его притяжение. А потом неожиданно появилось чувство, что за мной наблюдают.

В конце концов, я решил проверить обоснованность своих ощущений. Я принес из гостиной кресло, поместил его в передней, прямо напротив зеркала и, удобно устроившись в нем, стал пристально смотреть в зеркало. Конечно, это был взгляд на самого себя. Я блуждал по собственному лицу, останавливаясь то на одной, то на другой его черте так, как если бы я рассматривал другого человека. Ничто не показалось мне странным, не-обычным. Мое привычное лицо, то, которое не вызывало у меня особых восторгов, но вполне меня устраивало.

Не знаю, сколько прошло времени, мое внимание постепенно слабело, я уводил взгляд в сторону. Сумерки окутали комнату, сделав расплывчатыми очертания предметов. И лишь зеркало четко выделялось на стене. Внезапно я понял, что из него исходит какой-то необъяснимый синеватый свет, не яркий, но в то же время достаточно сильный. Он выходил из зеркала сплошным единым потоком и рассеивался на тысячи тонких лучей, напоминающих серебряные нити.

Не успел я попытаться как-то объяснить происхождение этого света, как вдруг заметил новые изменения в зеркале: гладкая ледяная поверхность сморщилась и неожиданно заплясала бликами, как вода, в которую бросили камень или тронули ее рукой. Моя комната и я сам уже не отражались в нем. Зеркало потемнело, однако синеватый свет продол-жал литься из него. А через мгновение зеркало опять стало светлеть. Тень, еще секунды назад заволакивавшая его, словно бы растворялась, и оно постепенно становилось абсо-лютно прозрачным. Да, да! Зеркальная металлическая поверхность вообще исчезла.

Показались какие-то расплывчатые очертания. Я точно понимал, что это не отражение моей комнаты. Эти очертания становились все отчетливее, как при проявлении фото-графии, когда на фотобумаге сначала проступают неясные пятна, а потом они приобретают конкретные формы и становятся чем-то знакомым и понятным.
Уже не было зеркала: на стене передо мною по-прежнему висела старинная рама и в ней, как в окне, была видна незнакомая мне комната. Сначала она была словно бы подер-нута туманом, но постепенно туман рассеялся, и я смог лучше рассмотреть внезапно открывшееся мне пространство.

Большую темную комнату освещал лишь слабый свет трех свечей, укрепленных на подсвечнике, стоявшем на маленьком круглом столике. Свечное пламя медленно колыха-лось, отбрасывая усталые блики. Слева от столика я разглядел глубокое кресло с высокой спинкой. В нем увидел женскую фигуру. Одетая в длинные светлые одежды, она сидела, откинув голову и положив тонкие кисти рук на подлокотники. Как ни старался, я не смог различить ее лица. Но у меня почему-то возникла твердая уверенность, что женщина спит. Вероятно, причиной тому была вся та отрешенность ее позы, в которой она предстала перед моим взором

Неожиданно фигура шевельнулась, и я, наконец, увидел ее лицо, обрамленное длинными вьющимися золотистыми волосами. Меня поразил его фарфорово-бледный цвет, и если бы женщина продолжала сидеть, не двигаясь, ее можно было бы принять за искусное изваяние талантливого скульптора. Словно некий Пигмалион, создав свою Галатею, облачил ее в призрачное платье, скрывшее от посторонних изящный стан.

Вдруг незнакомка поднялась с кресла и направилась в мою сторону. Нет, конечно, она не видела меня. Во всяком случае, ничто не говорило о том, что она тоже может меня видеть. Выражение ее лица взволновало меня. Какая-то неизбывная тоска, почти обреченность сквозила в его прекрасных чертах. Огромные темные глаза, словно две чаши, были до краев переполнены печалью, которая, казалось, вот-вот слезами выплеснется наружу и затопит собой все и вся. Эти глаза как будто молили о помощи. Но тщетно: их мольбу ви-дел лишь я, случайный наблюдатель из другого измерения.

Внезапно изображение, точнее – видение в раме, стало дрожать, легкая рябь пробежала по его поверхности. Я почувствовал – не увидел, а именно почувствовал, что оно ус-кользает от меня, удаляясь все дальше и дальше, а меня самого затягивает в какую-то неясную темноту. Некоторое время я пытался сопротивляться этому состоянию, напряженно вглядываясь в раму. Однако понял, что мои усилия напрасны и сдался, поплыл по течению своих ощущений, неожиданно отметив, что они мне приятны.

Что было потом – не помню. Очнулся я от слепящего солнечного света, ударившего мне в лицо, и с удивлением обнаружил, что сижу в кресле, стоящем перед зеркалом. За окном играло позднее зимнее утро, совсем непохожее на серый вчерашний день, почти по-весеннему светлое, с бодрящим морозным воздухом, который проникал в квартиру через открытую форточку.

Я лениво потянулся, разминая уставшие от неудобной позы шею и спину. Вспомнилось вчерашнее видение. Я опять уставился в зеркало, пытаясь понять: было, не было. Од-нако зеркало оставалось самым обыкновенным, как и сотни, тысячи его собратьев по всему миру. Все же это меня не успокоило, я подошел к стене, снял зеркало и принялся рас-сматривать его заднюю поверхность. Я и сам не знал, что ищу. Второе дно, потайное углубление, скрытое искусно подогнанной крышкой? Впрочем, это было не столь важно, главное – я хотел обнаружить хоть какую-нибудь странность. Но мое обследование ста-ринной вещи оказалось напрасным: я держал в руках обычное старинное зеркало в нор-мальной резной раме. Я вернул его на стену и стал убеждать себя в том, что все виденное мною вчера – не более чем сон, результат дневной усталости.

Прошло несколько дней. Неотвратимо приближался Новый год и – увы – окончание отпуска. Я, наконец, закончил ремонт. Но столь долгожданное обновление квартиры вопреки ожиданиям почему-то не радовало. Какая-то тревога поселилась внутри меня, неясная, непонятно откуда взявшаяся печаль то и дело накатывала темной волной и затопляла собой всего меня. Я ждал чего-то, но чего – не знал и сам. Это ожидание становилось все томительнее и усугубляло мое состояние.

Все это время по нескольку раз в день я смотрел на свое отражение в зеркале, и каж-дый раз ловил себя на том, что ищу встречи с другим лицом. Каждую ночь я видел во сне прекрасную незнакомку, она словно бы просила меня о чем-то, искала моей помощи. Но едва сон покидал меня, влекущий образ таял, как предрассветный туман. Я уверял себя, что причиной внезапного влечения стала связанная с зеркалом тайна незнакомки, если я разгадаю ее, то избавлюсь от своей тоски. Но как это сделать? Я вновь усаживался в крес-ло и вглядывался в зеркало. Но мои старания изо дня в день оказывались напрасными – оно не хотело пойти мне навстречу. И вот, когда мало-помалу состояние, очень напоми-нающее отчаяние, овладело мною, видение повторилось. Точнее, зеркало вновь показало мне незнакомку, но видение на этот раз было несколько иным.

Как и в первый раз, передо мною открылась та самая комната. Но теперь незнакомка стояла ко мне спиной, что-то держа в руках. Затем она положила эту вещицу на столик и опустилась на колени перед образами, время от времени вскидывая в мольбе руки. Я знал, что она что-то говорит, но из зазеркалья не доносилось ни звука. Мне очень хотелось по-нять ее, помочь хоть словом, но – увы – я для нее не существовал. Случайно я снова взглянул на тот предмет, который красавица держала в руках, а потом бережно опустила на столик. Это была фотография, сделанная в манере начала ХХ века. К сожалению, я не смог разглядеть подробностей, но понял, что это портрет военного. Можно было различить погоны, два ряда блестящих – явно металлических – пуговиц, фуражку с лаковым козырьком. Кроме того, вся поза, в которой находился изображенный, его подтянутость и даже некоторая напряженность указывали на его принадлежность к воинскому сословию. Как я ни старался, так и не смог четко разглядеть лица на портрете: слишком малого размера было фото и очень далеко оно находилось от края зеркальной рамы. Единственное, что удалось заметить точно – усы, небольшие и аккуратные.

На этот раз, наученный прошлой неудачей, я старался запомнить как можно больше элементов, открывшегося мне мира. Для чего мне это надо, я бы и сам, пожалуй, не смог объяснить, однако старался удержать в зрительной памяти мельчайшие детали увиденного. Мысль о фотоаппарате тогда почему-то не пришла в голову, хотя вполне мог бы вос-пользоваться своей нехитрой «мыльницей». Возможно, это было и к лучшему: неизвестно, как отреагировало бы зеркало на фотовспышку.
Вот мой взор остановился на пепельнице, стоявшей на том самом столике, куда незнакомка положила портрет. Я с удивлением обнаружил, что уже где-то видел точно такую же. При этом мог поклясться, что в прошлый раз пепельницы не было. Едва я начал вспоминать, где мог ее видеть, как видение вновь задрожало, подернувшись легкой рябью, и стало бледнеть, пока не исчезло совсем. Увы, и вторая встреча с незнакомкой не приоткрыла мне ее тайны. Зеркало упорно не желало расставаться со своим секретом.

Накануне праздника я заглянул к бабушке. Этот день выдался на редкость суматошным. Впрочем, чего еще можно было ожидать от первого рабочего дня после отпуска? Мало того, что с утра я сразу оказался «на ковре» у шефа, так еще в течение дня то и дело кто-то из сослуживцев бросал:
- Слушай, Рузаев, выглядишь ты…
И повисала пауза, во время которой сказавший это покачивал головой и, очевидно, подбирал подходящее слово, чтобы не обидеть меня излишней прямотой. Но так и не най-дя такового, коллега участливо спрашивал:
- Ты что, болел весь отпуск?
Поначалу я бодрился, отвечая «нет», бормотал что-то насчет ремонта. Но потом, видя, что мне не верят, стал соглашаться:
- Да, болел. Эпидемия гриппа не обошла и меня, бедного, испортила весь отпуск.
Меня похлопывали по плечу, сочувствовали. И только Светочка, секретарша шефа, страдательно закатив пушистые глазки, протяжно изрекла:
- Завидую, как я вам завидую, Иван Палыч!…
- Чему же? – не понял я.
- Да как же, -- Светочка удивленно захлопала накрахмаленными ресницами и опять впала в мечтательный тон, - лежишь себе на диване… Мягкий плед, интересная книжка, видео.
Я не нашелся, чем ей возразить.

Наконец, выдержав все это, я очутился у бабушки, в ее уютной квартирке в серой «сталинке», мрачно возвышавшейся в самом неугомонном центре нашего города. Сколько я себя помнил, бабушкина квартира всегда была для меня островком, крошечным осколком какого-то другого мира, случайно, как по волшебству заброшенным в наш странный, куда-то вечно спешащий мир. В этом иномире я отдыхал от суеты и пестроты своего мира, моя душа как будто вновь возвращалась в детство. Пусть на миг, на мгновение, но я вновь ощущал себя ребенком, и вот это мгновение я не променял бы ни на какие сокровища все-ленной.

Вот и сейчас, едва переступив порог бабушкиного дома, я с удовольствием почувствовал, как его покой буквально обволакивает меня, убаюкивая своей колыбельной тишиной.
Несмотря на преклонный возраст, моя бабуля оставалась человеком энергичным, жизнерадостным, и этим сильно напоминала свою внучку, мою сестру Ирку. Иногда мне даже казалось, что это и есть Ирка. Только через годы, немного поседевшая и помудревшая, но все так же неугомонно рвущаяся куда-то, любопытная до авантюризма и вечно что-то придумывающая.

Я не успел и словом обмолвиться, как бабушка отправилась на кухню, чтобы накормить «голодного ребенка», то есть меня, своими фирменными оладьями. Через минуту до меня долетели ворчание миксера и шипение кипящего на сковороде масла. Эти много-обещающие звуки сопровождались какими-то отдельными заунывными подвываниями: бабушка напевала свой любимый романс.

Пока она хлопотала на кухне, я прохаживался по большой гостиной, время от времени останавливаясь у книжных полок и трогая потертые корешки книг. Мое внимание привлек толстый, массивный альбом в выцветшем темновишневом кожаном переплете с золотым когда-то, а сейчас каким-то горчичным обрезом. Я выдернул его из ряда книг и стал торопливо перелистывать. Это был семейный альбом, точнее было бы сказать – родовой. С тисненых кремовых страниц на меня взирали мои незнакомые предки. Такие разные лица, но что-то неуловимое объединяло их. Странно, что никогда раньше я не видел этого альбома, хотя сотни раз обследовал бабушкины полки. Может, раньше альбом хранился в другом месте? Внезапно меня словно бы пронзило током: на одной из страниц был помещен тот самый снимок, который я видел в зеркале. Да, сомнений не было: это было именно фото из зазеркалья. Только теперь я мог точно рассмотреть лицо военного. Правильный крупный нос, аккуратные, небольшие усы над плотно сжатыми губами, мягкий, но в то же время строгий взгляд темных печальных глаз. Форма очень шла к фигуре изображенного, даже на плоскости снимка подчеркивая его высокий рост.

- Вчера у меня была Ирочка, -- вывел меня из оцепенения голос бабушки, которая вошла в комнату, неся большое блюдо с дымящимися аппетитными оладьями.— Она говорит, ты совершенно погряз в ремонте и стал плохо выглядеть. Полагаю, она права… Ремонт тебе вредит.
- Да, да, - невнятно пробормотал я, не слушая, точнее, не вникая в ее слова.
- Да ты не слушаешь меня! Ладно, ладно… Тебе действительно ни к чему моя старушечья болтовня… Садись и кушай, - почти приказала бабушка.
- Извини, бабуля. - Я с трудом оторвался от альбома.- Ты что-то говорила о ремонте?
- Пустяки, - бабушка махнула рукой и присела на край дивана. Увидев в моих руках альбом, она оживилась.
- Где ты откопал его?
- Да я и не откапывал, - пожал я плечами и откусил сочный кусок оладушки, - на полке стоял.… А почему я его раньше не видел?
- Не видел? – бабушка грустно улыбнулась. – Не знаю,… наверное, не хотел увидеть. Знаешь, так бывает: пока не наступит определенный момент, мы не видим некоторых вещей.… Ну, просто мы не готовы увидеть их, - объяснила она серьезно, как будто речь шла о ком-то одушевленном, а не о простом старом альбоме.
- Да я и сама его нечасто смотрю, навевает грустные воспоминания, - после паузы добавила она.
- Бабуля, а кто вот этот военный? – решился я спросить, едва сдерживая себя, чтобы не обрушить на бабушку всю ту кучу вопросов, которая возникла у меня после просмотра альбома.
Мой вопрос неожиданно удивил бабушку.
- Вот те раз! – всплеснула она руками. – Это же прадед твой, мой отец.
Теперь настала моя очередь удивляться.
- То есть, как? – я от неожиданности забыл про оладьи и уставился на бабушку глупым взглядом. Признаюсь, у меня мелькнула мысль, что бабуля меня разыгрывает.
Но лицо бабушки было слишком серьезным для розыгрыша.
- Ах, ну да, отец, как я вижу, тебе не рассказывал, - пробормотала она, вновь погрустнела и, помолчав, печально заметила:- Никого сейчас прошлое не интересует… Да и пра-вильно, наверное: прошлое лучше оставить нам, старикам…

Бабушка чуть дрожащей рукой поправила выбившуюся из прически седую прядь и нервно принялась протирать платочком очки.
- Мы никогда не делали тайны из этого… Впрочем, и рассказывать тоже не любили, - объяснила бабушка.- Да ты кушай, кушай, - видя мое замешательство, настойчиво предложила она.
- Спасибо, … но ты расскажи, разве Николай Ефимович нам не… тебе не… - я не успел договорить, бабушка перебила меня.
- Да, Николай Ефимович мне не отец, отчим и, следовательно, тебе – не кровный прадед.

Сказав это, она замолчала, как будто пожалела о сказанном. Горестная складка легла на губы, бабушка задумчиво смотрела перед собой, что-то вспоминая, потом продолжила:
- Давно это было.… Так давно, что мне порой, кажется, что вся эта история случилась не с моими родителями. Словно я видела ее в кино. А знаешь? – бабушка опять оживилась, - это и вправду могло быть в кино! Впрочем, жизнь иногда преподносит такое!…
Она снова замолчала. Я терпеливо ждал, не смея даже пошевелиться, чтобы не нарушить ход ее воспоминаний. Но она продолжала сидеть молча, зябко кутаясь в пуховый платок. Ажурное белое кружево удивительно шло к ее седине. Бабушка, несмотря на свои восемьдесят, была красива. Иногда, глядя на нее, я представлял, насколько же эффектной она была в молодости, если даже сейчас ее черты сохранили былое изящество, а глаза лучились живым светом.
- Ну, и что же произошло?— я решился нарушить молчание, видя, что бабушка не собирается продолжать рассказ.
- Что произошло? – бабушка задумчиво, изучающе посмотрела мне в глаза. – Ты действительно хочешь знать? Впрочем, что я говорю! Ты должен узнать.
С этими словами она встала с дивана, подошла к окну, отдернув занавеску, посмотрела на улицу, уже окутанную сумерками, и принялась рассказывать, медленно, словно подбирая слова.


Павел вновь смотрел на фото жены. Уже в который раз в редкие часы фронтового затишья он всматривался в любимые черты. Боже! Как недавно, но и как давно это было! Предвоенный Питер, уютная кондитерская на Невском, венчание… Они сбежали с собственной свадьбы.
- Ты сумасшедший, - повторяла Анна, - что скажут гости? – беспокоилась она, то и дело оглядываясь по сторонам, как будто боялась, что их заметят.
- Ничего… Теперь они и не обнаружат нашего отсутствия, - прошептал он с улыбкой, наклонившись к самому уху невесты-жены.
Они ехали на первом попавшемся извозчике. Анна в белом платье сидела рядом, он ощущал хрупкость ее плеча, золотистые локоны ласково щекотали его щеку, прозрачная фата струилась по ветру. Ее взгляд… Он всегда хранил в себе взгляд этих огромных глаз с черным бархатом нереально длинных ресниц. Если заглянуть в них, то забываешь обо всем, словно тонешь в их призывной глубине. За эти глаза он прозвал ее ведьмой. Даже сейчас, с фотографии они околдовывали его, уводя в прошлое.
Ему всегда казалось, что все их счастье – если не результат колдовских чар, то, по крайней мере, сон. Сон прекрасный, чудесный и хрупкий, как хрусталь, зыбкий и недол-говечный, как песчаный замок на морском пляже. Нахлынет волна, и все исчезнет, растворится, распадется на мириады песчинок-воспоминаний, словно и не было никогда.
Предчувствия не обманули его: через три месяца началась война. Ожидаемая и совсем не внезапная, она все же случилась вдруг, сразу, как цунами пройдясь по привычной жизни, закружив всех в своем водовороте.
- Дочку назовешь Настей, Настёнкой, - просил он в тот их последний день перед расставанием.
- Ты уверен, что будет именно девочка? – Анна удивленно смотрела на него, улыбаясь как-то растерянно и грустно.
- Да, у нас обязательно будет дочь, - твердо отвечал Павел, сам не зная, откуда у него взялась эта уверенность. - И она будет похожа на тебя,- добавил он, обнимая жену, - я хочу, чтобы так было.

Бабушка все стояла у окна, глядя в чернильные сумерки. Мысленно она была не здесь, в этой просторной комнате со старой немодной мебелью и большим лиловым абажуром, парашютом спускающимся с высокого потолка. Все бабушкины мысли витали в прошлом, даже не в ее собственном, а в прошлом, о котором она знала тоже по рассказам старших. Но эти рассказы были так ярки и живы, что казались ей чем-то лично пережитым, словно это случилось с ней самой.
- Ты знаешь это от матери? – я прервал ход ее воспоминаний и тем самым вновь вернул бабушку в реальность.
- Да, от мамы… -- бабушка вновь присела на диван, взяла альбом и принялась рассматривать фото, трогая его нервными пальцами.
- Знаешь, - задумчиво призналась она, - я никогда не видела отца, но у меня такое чув-ство, что я знала его…
И видя мое недоумение, она объяснила:
- Мама так много о нем рассказывала.… Не проходило и дня без разговора об отце. Меня в детстве так и звали – Настёна. Я злилась ужасно, - бабушка улыбнулась, - мне это имя казалось грубым, едва ли не вульгарным…

Тонкие пальцы порхают по клавишам. Странно, пальцы почти не касаются их черно-белой лаковой поверхности, а музыка льется. Звуки «Лунной сонаты» возникают как бы ниоткуда и заполняют собой все пространство комнаты, сквозь открытую дверь выскальзывают в просторную переднюю и летят дальше, по всему дому, наполняя его чем-то пре-красно-неземным. Пальцы-мотыльки порхают без устали, словно боясь остановиться. Не существует ничего, кроме этой удивительной музыки. Все превратилось в звук, весь дом звучит, как единый слаженный оркестр, управляемый искусным дирижером. Плывет, плывет музыка, то громче, то тише, то взовьется ввысь ранним жаворонком, то упадет низко-низко предрассветным туманом, который ползет-стелется по старому саду. Плавное усыпляющее лунное adagio сменяется легким, воздушным, как луч лунного света allegretto, а то, в свою очередь, уступает место тревожному presto agitato. Пальцы-мотыльки превращаются в упругие пружины, они безжалостно ударяют по клавишам, словно желают выбить из них все звуки без остатка. И вот пальцы уже не порхают – скачут подобно ретивым скакунам, вырвавшимся на волю и опьяневшим от неожиданной свободы.
Внезапно все обрывается. Звенит лопнувшей струной незаконченный аккорд, пальцы сжимают желтоватую бумагу. Бессердечный листок со скупыми строчками беззвучно падает на пол. Рука, державшая его, безвольно опускается рядом. Темнота…

Анна очнулась в кресле, в своей комнате. Слабый свет свечей, стоявших на столике, отбрасывал робкие блики на стены. Несколько минут она сидела не в силах пошевелиться, не видя ничего вокруг. В глазах стояли слезы. Наконец, Анна встала, чтобы проверить – не сон ли – направилась к висящему напротив зеркалу. Посмотрела на свое отражение, как будто хотела увидеть там кого-то другого. Лицо и вправду было словно чужим, тонкие черты заострились, под глазами легли нездоровые тени, особенно заметные на общем бледно-снежном лице.

- Ну, вот… А потом было извещение: пропал без вести, - сказала бабушка, продолжая задумчиво смотреть на портрет отца.
- Мама тогда была как помешанная… Сама-то она не помнила те дни, но ей рассказали… позднее.
Бабушка бережно положила альбом на журнальный столик, устало откинулась на спинку дивана и продолжила:
- Представляешь, сидела безвылазно в своей комнате, никого не впуская, не желая никого видеть… Родители, они еще были живы, опасались за ее рассудок, ожидали… - бабушка замялась, подбирая слово, потом нашлась: - ну, в общем, думали, что и не родит. Ничего, родила…

Грустная улыбка вновь скользнула по бабушкиным губам, оживляя их и делая лицо моложе. Я представлял себе всю услышанную историю и мысленно признался, что бабушка была права, сравнивая ее с киносюжетом.
- Ну, и что же было дальше?— спросил я, видя, что бабушка опять погрузилась в только ей одной ведомое прошлое.
- Дальше? – как будто не понимая, эхом переспросила она.— Дальше… мама вышла замуж за Николая Ефимовича…
- Подожди, -- я непонимающе посмотрел на бабушку.— Как же… такое чувство и…,- я беспомощно развел руками, не находя слов.
- Измена, хочешь сказать?-нашлась бабушка и сразу возразила, качая головой: - Нет, дружочек, измены не было… Не было, - твердо повторила она. — Был вынужденный шаг. Ну, представь себе: в стране голод, разруха, потом революция, октябрь этот, а она одна с ребенком-младенцем на руках, без средств… Родители – мои дед и бабка – умерли вскоре после моего рождения… Слава Богу, не дожили до революции!

Анна молилась, молилась истово, с отчаянием обреченного человека, простирая перед собой руки, шептала молитву за молитвой. Темные спокойные лики старинных образов, освещаемые свечами, безучастно взирали на нее, не давая надежды, которойне было уже давно. Наверное, она умерла в тот же скорбный день, когда пришло извещение.

- «Пропал без вести», совсем не значит «погиб», - убеждал ее Николай.
Он, как и раньше, до войны часто заглядывал к ним по вечерам на чашку чаю. Напряженно держа на перевязи раненую руку, он прохаживался по столовой и рассуждал.
- Поверьте, Львов сейчас наш… Последнее письмо от Павла было ведь из-под Львова?- Николай вопросительно смотрел на Анну, и, не дожидаясь ее ответа, продолжал: - Надо набраться терпения и ждать.… Да-да, ждать! Скоро вы получите письмо от самого Павла.

Но, похоже, он и сам не верил своим словам, хотя произносил их очень убедительно, даже излишне убедительно. И осознавая эту театральность, Николай смущался, чтобы скрыть неловкость, кашлял и начинал помешивать остывший чай.
Анна сидела, не слушая его. Она смотрела перед собой остановившимся взглядом, нервно теребила салфетку, словно этот маленький кусочек батиста с миниатюрной вышивкой в тон был в чем-то виноват. Его комкали и мяли безжалостно, потом расправляли и снова сжимали в кулаке.


- Да-да, вы правы, Николай Ефимович, - прерывала мать томительное молчание, сглаживая Аннину бестактность, - вот и я говорю, что это… что все может оказаться ошибкой… Нелепой, глупой ошибкой.
Она подливала гостю горячего чаю, пододвигала вазочку с сухариками, гостеприимно предлагала:
- Кушайте, кушайте, друг мой.
- Да-да, благодарю вас, - смущенно выдавливал Николай, но не пил, а вновь лишь помешивал чай, сухарик, впрочем, брал и клал на край блюдечка.

Николай любил бывать у Старовойтовых. Их неизменные «чайные вечера», беседы ни о чем и обо все сразу, радушная, добрая Марья Васильевна, говорун Илья Петрович…Он чувствовал себя у них, как дома, все было по-довоенному. Если бы не лицо Анны, он и вправду мог бы потерять чувство времени, забыть о недавно виденной крови и смерти, о грызущей боли в руке.

Тонкое, осунувшееся, как на картине Эль Греко «Матерь Долороса», ее лицо оставалось безучастным к его словам, словно он произносил их для кого-то другого. И лишь в глазах запертой птицей билась, рвалась наружу тоска. Он помнил, какими были раньше эти глаза – огненно-жаркие, искрящиеся смехом. От прежних Анниных глаз не осталось и следа. Огонь погас, улетели искры. Однако глаза, как и раньше, выдавали Анну, выплескивая наружу все, что творилось в ее существе.

- Нет, -- вдруг заговорила она. - Нет… я чувствую, я точно знаю, что Павла нет…
Она произнесла это с отчаянием и твердостью, все так же глядя вникуда. Нить оборвалась еще в тот день, и Анна поняла, что все кончилось. Она физически ощутила, как где-то внутри ее что-то исчезло, растаяло. Словно лопнуло что-то, что было важным и неотделимым элементом ее самой и, вместе с тем, чем-то неопределенным, неуловимым. На смену этой неуловимой важности пришла уверенность в гибели Павла.

Сомнений не было, Павел погиб. Анна гнала от себя эту уверенность, то и дело в мольбе взирая на иконы, но уверенность не проходила, а напротив - нарастала с новой силой, отчаяние серой тенью заволакивало ее сознание. Безжалостной змеей сжимало сердце. Уже в который раз Анна пыталась убедить себя в правоте слов Николая. Но траги-ческая уверенность не отступала, а становилась все сильнее и сильнее, овладевая всей ее душой и разумом.

Бабушка, чиркнув спичкой, зажгла одну из трех свечей, установленных на старом бронзовом подсвечнике, потом от свечи раскурила длинную тонкую сигарету. Молча, как завороженная, смотрела на танцующее пламя. Сейчас бабушка казалась почти молодой, только темные морщинистые руки с нервными, чуть дрожащими пальцами, увенчанными кровавым маникюром, предательски выдавали ее возраст.
- Люблю живое пламя, - почему-то извиняющимся тоном объяснила бабушка.— А сей-час огонь в интерьере – модно…
Она чему-то усмехнулась, с жадностью втянула сигаретный дым и красиво стряхнула пепел в стоявшую на столе пепельницу. Я, теперь уже без удивления, узнал в ней пепельницу из зеркала.
- Извини, дружочек, - печаль вновь скользнула по лицу бабушки, - старая фронтовая привычка… Ничего не поделаешь… Помогает снять стресс. Впрочем, я курю мало и очень редко.

Она и вправду курила мало, а лишь с каким-то аристократичным изяществом удерживала сигарету двумя пальцами и элегантно стряхивала нагорающий пепел.
- Между прочим, эта вещица, - указывая на пепельницу, заметила бабушка, - эта вещица да вот этот альбом – единственное, что осталось от родителей.
Она опять затянулась дымом и добавила:
- Мама говорила, что отец сам сделал ее из скорлупы кокоса…
Тысячи вопросов смешались в моей голове, но я опасался еще больше растревожить старушку и поэтому сидел молча, надеясь лишь на то, что бабушка, продолжив рассказ, так или иначе сама ответит на все мои вопросы. Однако она, по-видимому, поняла мое состояние и предложила:
- Ну, что молчишь? Спрашивай…
- А как же Николай Ефимович? Он любил прабабушку? – не заставил я себя уговаривать.
- О, да! Еще как.… Но он знал, что она никогда не ответит на его чувство. У них с отцом существовала договоренность: если ЧТО, Николай Ефимович позаботится о маме и обо мне.
Бабушка погасила сигарету и, как-то бессмысленно глядя на окурок, тлеющий в пепельнице, рассеянно призналась:
- В сущности, он и был моим отцом… Но недолго… В двадцать пятом его арестовали… Он хотел уехать за границу, но мама наотрез отказалась. Потом всю жизнь корила себя за это… Считала, что уехав, он смог бы избежать ареста и остаться живым…
Бабушкина рука вновь потянулась к пачке сигарет, но я мягко удержал ее, Она печально улыбнулась и согласно кивнула головой. Потом тихо продолжила:
- Мама всю жизнь считала себя виноватой перед Николаем Ефимовичем…Что не смогла ответить на его любовь, что не пустила за границу…В общем, не дала ему быть счастливым. Но, знаешь, - бабушка внимательно посмотрела мне в глаза, как будто хотела увидеть в них подтверждение своим словам, - теперь… только теперь я понимаю, что она была не права! Для Николая Ефимовича высшим счастьем было уже просто видеть маму.… Находиться рядом с ней… Люди, ведь, разделяются на тех, кого любят, и тех, кто любит, отдает себя другим. Вот, Николай Ефимович дарил себя маме, вообще он жил для других, не для себя…
Бабушкины глаза повлажнели. Чтобы скрыть от меня слезы, она порывисто встала и ушла на кухню, поставила на плиту чайник. Она не признавала электрические чайники, считая, что в них вода теряет аромат.
- А маму нельзя было не любить, - из кухни продолжила бабушка, - классическая красота, как на картинах старых мастеров.… Подожди…
Она вдруг ушла в свою комнату и вернулась через минуту, протягивая мне портрет в небольшой овальной деревянной рамке.
- Вот, суди сам… Я не держу его в альбоме. Это единственная мамина сохранившаяся фотография.

С портрета на меня смотрела моя загадочная красавица: ее глаза я узнал бы из тысячи. Но на фото она была несколько старше. Спокойное, без того внутреннего надрыва, ко-торый я видел в зеркале, лицо, красивое какой-то таинственной красотой. Однако в глубине глаз пряталось уже знакомое мне отчаяние.
- Знаешь, в ней есть что-то эльгрековское, - заметил я.
- Ну, может быть, - бабушка пожала плечами, - я не знаток живописи… Просто, маме часто предлагали позировать, но она никогда не соглашалась. Она искренне верила, что портрет и особенно — фото, забирает душу. Поэтому и нет ее фотографий...
- А было у вас в доме зеркало? – решился я задать главный, из мучивших меня вопросов.
- Зеркало? – не поняла бабушка и удивленно посмотрела на меня поверх очков.
- Да, зеркало… круглое, в старой деревянной раме?.. - пояснил я, но уже понял, что удача отвернулась от меня: слишком хорошо для одного вечера.
- Нет…- бабушка неуверенно покачала головой и поправила съехавшие на нос очки. — Что-то не припоминаю.…Хотя, наверное, зеркало в доме было, - предположила она.
- Нет, нет, - нетерпеливо поморщился я и объяснил:- Я не о зеркале вообще говорю, а о старинной семейной реликвии.
- Этого не было, - теперь уже уверенно отозвалась бабушка, - нет, не было… иначе я бы помнила, или, во всяком случае, знала бы от мамы. А почему тебя это так интересует? – детское любопытство вспыхнуло в глазах бабушки.
- Да так…- пробормотал я, совсем не желая посвящать ее в свои мистические приключения. — Просто я подумал, что у… у такого человека, как прабабушка, должно было быть такое зеркало…
- Намекаешь на ее чудаковатость?— бабушка иронично усмехнулась.— Мама и вправду была особой несколько, - она прищелкнула пальцами, подбирая подходящее слово, - не-сколько экзальтированной… верила в разные… ну, - бабушка неопределенно покрутила рукой, - такие вещи.… Но зеркала не было. Впрочем, это я так помню, - уже менее уверенно заключила она.

Уходя от бабушки, уже стоя у порога, я долго смотрел в ее лицо. Мне показалось, что в нем появилось нечто новое, чего я раньше не видел, или не замечал. Какой-то незна-комый мне блеск, странная, совсем неприсущая бабушке печаль и некая отрешенность поселились вдруг в ее изумрудном взоре. Из него ушла былая живость, пропала жившая в нем прежде лукавая смешинка. Легкая тень время от времени хмурила бабушкины брови и мягким касанием трогала ее высокий, открытый лоб.
Как обычно, поправляя мне, словно ребенку, шарф, бабушка попросила:
- Приходи почаще.… Ну, хотя бы звони.… Даже ночью, у меня бессонница…
- Хорошо, бабуля, - я ткнулся губами в мягкую щеку, пахнущую бабушкиным любимым лавандовым мылом, и очутился за дверями бабушкиного мира.
Почему-то странно заскребло в груди, пропорхнула нелепая, тоскливая мысль. Я даже и сам не успел понять, о чем подумал. Стало как-то тревожно и хмуро, прежнее непонятное ожидание опять вернулось ко мне, сделавшись еще томительнее. Надвинув по-глубже капюшон дубленки и толкнув упрямую массивную дверь подъезда, я с удовольствием ощутил мятную морозность позднего вечера.

Маленький мальчик сидел в ванне, наполненной теплой водой. Мягкие заботливые руки то и дело касались его, придерживали. Вокруг ребенка плавало штук пять утят, не игрушечных, самых настоящих. Они смешно загребали лапками-веслами, натыкались друг на друга, пытались нырять. Мальчик тянулся к ним, растопырив розовые пальчики, хло-пал ладошками по воде, создавая волны. На них покачивались утята, мальчик весело смеялся, щуря глаза-сливы. Его смех рассыпался заливистым колокольчиком. Детские пальцы крепко хватали утенка, подносили к розовому ротику. Малыш, вытянув губки, осторожно дул на утячью голову, желтые перышки топорщились, утенок на мгновение замирал, пе-реставал дергать лапками, то ли удовлетворенно, то ли обреченно закрывал глаза и через минуту, едва ощутив, что пальцы разжались, во всю прыть улепетывал на другой конец ванны. А на его месте оказывался один из его собратьев.

Внезапно откуда-то долетел резкий, назойливый, как писк комара, звонок телефона. Картинка смялась, качнулась и уплыла куда-то. Я понял, что проснулся. Сев на кровати, осознал, что от странного сна меня избавил действительно телефонный звонок. «Без четверти семь… суббота…», - пронеслось в голове. Утята желтоватым размытым батиком продолжали маячить перед глазами, но сна уже как не бывало. Не обнаружив у кровати шлепанцев, босиком поплелся в переднюю и нехотя снял трубку.

- Иван, ты? – всхлипнул в вдалеке Иркин голос.
Я сразу насторожился: во-первых, сестра не имела грубой привычки звонить в столь ранний час да еще в субботу, во-вторых, Иваном называла меня, будучи в ужасном настрое-нии, наконец, в ее голосе я явственно уловил слезы.
- Что случилось? – окончательно проснувшись, с тревогой спросил я.
- Бабушка, - сквозь слезы пробормотала Ирка и опять замолчала.
- Да говори же, что случилась! – прокричал я в трубку.
- Бабушка умерла, - всхлипывая, выдавила, наконец, сестра.


Прошел год со дня бабушкиной смерти. Мы с Иркой стояли и молча смотрели на бабушкин портрет, красиво выступавший из блестящей глади серого гранита. Бабушка была на нем такой, какой мы привыкли видеть ее при жизни: охваченные сединой косы в аккуратной прическе, открытый лоб, лучистый, со смешинкой взгляд изумрудных глаз, печально-элегантная улыбка.

В мыслях пролетало все, случившееся за год, а произошло много чего. Бабушкин уход стал для меня неким рубежом: теперь, вспоминая что-то, я неизменно отмечал – было это до или после смерти бабушки. В тот день, услышав горестную весть, я вдруг поймал себя на том, что известие не оказалось для меня неожиданностью. Подспудно, сам себе не отдавая отчета, я как будто ждал бабушкиной смерти. Ощущение непонятного, необъяснимого, но и неизбежного конца преследовало меня с тех самых пор, когда я впервые увидел в зеркале свою прабабушку. Ощущение усилилось и окрепло, едва я закрыл за собой дверь бабушкиной квартиры

Придя домой, долго не мог уснуть, потом провалился в тяжелый сон. И когда Ирка сообщила о трагедии, меня осенило – вот оно! Должно было случиться именно это! Ирка говорила что-то еще, время от времени срываясь в плач. Я слушал и не слышал: перед глазами стояла бабушка. Вчерашняя, как всегда, безупречно одетая, с немного грустной улыбкой и печалью в глазах, когда провожала меня. Странно, но теперь мне стало даже легче. Как при посещении стоматолога – сначала тревожное ожидание, даже страх, потом болезненные манипуляции где-то внутри тебя и, наконец, все, можете идти.

За горестными хлопотами я совсем позабыл о зеркале. И вот, когда похоронная кутерьма пронеслась, оставив липкое ощущение пустоты, зеркало вновь поманило меня.
Едва вернувшись с кладбища, я посмотрел в него. Но что это? В моей передней висело ДРУГОЕ ЗЕРКАЛО! «Чертовщина какая-то! Неужели меня ограбили?» - мелькнуло нелепое предположение. «Ага, ограбили и подменили одно зеркало другим!», - тут же возразил я сам себе. Присмотревшись повнимательнее, я, однако, пришел к заключению, что зеркало было то же самое, купленное на толкучке у странного продавца в тулупе. И все-таки что-то неуловимо-новое появилось в нем. Я долго осматривал его, пока, наконец, обнаружил: исчез тот особенный золотистый блеск, несвойственный другим зеркалам. Потеряв свою изюминку, зеркало сразу как-то потускнело, потухло и … состарилось. Теперь на стене висело самое обыкновенное старинное зеркало в резной, местами потре-скавшейся, деревянной раме.

Шли дни. Сначала я по привычке часто подходил к зеркалу, как будто надеялся, что вновь увижу прежний блеск или что-то еще. Но ничего не происходило. После бабушкиной смерти видения не повторялись. Постепенно иссякла и сила зеркального притяжения: оно больше не влекло меня к себе. Однажды утром я вдруг понял – больше ничего не произойдет, окно в прошлое закрылось.

Наверное, зеркало было послано мне свыше, чтобы заставить узнать историю жизни моих предков. И – как знать – быть может, сама моя красавица-прабабка, зная о своем скором соединении с дочерью, являлась ко мне из зазеркалья, чтобы подтолкнуть меня, поторопить?… Ведь опоздай я всего лишь на день со своим визитом к бабушке, не наткнись случайно на фамильный альбом, наш разговор уже никогда бы не состоялся.

Ирка пушистой рукавичкой осторожно принялась смахивать снег, лежавший на могильной ограде ровным и толстым, словно слой крема, пластом. Бабушка с портрета улыбалась нам одобрительно. Мне показалось, что она, соглашаясь с моими мыслями, чуть прикрыла глаза и слегка качнула головой. Я улыбнулся ей в ответ. Потом запрокинул голову и с неожиданной и непонятной радостью посмотрел в не по-зимнему высокое лазурное небо.

КОНЕЦ

Написано, очень красиво. Хороший слог. Но вот с сюжетом пока никак не разобралась. Показалось, что начало немного затянутое.

Описания все го этого необходимы, но мне кажется, что начало должно быть более динамичным, чтобы было за что зацепиться, а последующие главы могут немного быть разбавлены подробностями и размышлениями.

Не плохо было бы разместить аннотация о чем будет история. Надеюсь не обидела.

Читать буду, посмотрим, что будет дальше. Спасибо.
_________________

Интересно пишешь, мне нравится, буду читать.

Спасибо, что прочли и прокомментировали. Для меня всегда важен отклик читателей, поэтому - никаких обид Это самостоятельное законченное произведение. Рассказ. Просто случай из жизни.

Спасибо! Это один из моих рассказов.

 » Запасной сценарий

Эротический рассказ. 18+

Иллюстрация автора

«Желаешь встретить Чудо!?! Сотвори себя,
чтобы Оно устремилось навстречу».
Evgeny Borodul



Марго проснулась от нежного прикосновения. Его губы медленно скользили по её плечам, опускаясь всё ниже, ласкали спину, плавный изгиб талии. Она с наслаждением купалась в этих лёгких, едва ощутимых, как пух, поцелуях.
- М-м-м-м, - невнятно пробормотала и потянулась с улыбкой разомлевшей кошки.
- Привет, уже утро, - отбрасывая крутой локон с её шеи, прошептал он и обжёг дыханием маленькое ухо.
- Но ведь сегодня выходной, - капризно заметила она, надувая пухлые губы, - я хочу поспать ещё.
- У меня есть предложение получше, - с усмешкой ответил он и сжал пальцами упругую половинку её попки.
Окончательно отогнав сон, Марго улыбнулась и перевернулась на спину.
- И что же это? – игриво спросила она.
- Я соскучился, чувствуешь? – он прижался к ней. – Н-м-м-а-а-х, - простонал, утыкаясь лицом в нежную ложбинку на груди Марго.
- Хм, пожалуй, ты и правда соскучился, - засмеялась она, запрокидывая голову. – Ты такой … м-м… стойкий.
- Сделай с этим что-то, - хрипло прошептал он, обвивая руки вокруг её талии, дразня губами вздёрнувшуюся вершинку груди.
- В самом деле? – в её округлившихся глазах заплясали хитрые чёртики. – Ты хочешь, чтобы я что-то сделала с этой, хм, проблемой?
Она запустила пальцы в его непослушные тёмные волосы, взлохматила их, нежно коснулась колючей щеки.
- Угу, скорее, иначе я сам, - пригрозил он и хрипло засмеялся.
Присев на постели, Марго откинула одеяло и, дразня, дотронулась указательным пальцем до низа его живота. Пальчик стал вырисовывать невидимые загогулины, мужчина глубоко вздохнул.
- Не томи… - прошептал он, сощуривая карие глаза.
- Ну, нет! Раз уж просил, терпи! – усмехнулась Марго и продолжила сладкую пытку.
Палец медленно поплыл к напряжённому основанию, пощекотал восхитительные шарики.
- Аххааанн… - протяжный стон вырвался у него.
- Терпи… - загадочным низким голосом прошептала Марго, - я сейчас испытаю тебя на выносливость.
- Это жестоко, - с блаженной улыбкой выдохнул он.
- Да, я такая…- улыбнувшись, она тряхнула головой, и длинные волосы крутыми волнами скрыли её хрупкую фигуру.
Марго оседлала его бедро, заставила сильнее развести ноги. С блаженством ощущая на себе её бархатистую мягкость, он послушно отдался восхитительным пыткам. Палец заскользил по растущему стержню.
- Ооо, какой ты быстрый, - с усмешкой заметила Марго. – Потерпи, потерпи, милый, - вытягивая губы трубочкой, попросила с нежностью.

Потом склонилась лицом над нетерпеливой налившейся плотью. Горячее дыхание заставило его застонать. А прикосновение пушистых кос волной сладкой дрожи прошлось с ног до головы. Плоть поднялась, потянулась навстречу ласковым губам. Запечатлев поцелуй на кончике набухшего стержня, Марго стала ласкать его языком. Она старательно скользила по всей уже изнывающей поверхности, не пропуская ни одного миллиметра. Медленно… очень… плавно… Так, словно пыталась разгладить вздувшиеся вены… Сама наслаждалась, лаская любимого. Слизнула белую капельку росы, выступившую на кончике, закрыла глаза и глубоко вздохнула, ощущая как всё тело охватывает пожар. Его вкус вызывал в ней вихрь неописуемых ощущений. Желание накатывало, как цунами, неотвратимо увлекало её в пучину страсти.
Она взяла стержень в рот и стала осторожно посасывать.
- Мммнн, Марго… ты – волшебница, - хрипло промычал он.
Опустив взгляд вниз, зачарованно наблюдал за тем, как её нежные губы наслаждались им. Она насаживалась ртом, то медленно пропуская его сокровище внутрь тёплого влажного пространства, то вновь выпуская. Эти обволакивающие ласки сводили его с ума, увлекая к небесам. Руки плавно поглаживали его бёдра.
Потом на мгновение она освободила свой рот. С чарующей улыбкой искусительницы, охватив стержень тонкими пальцами, скользнула его концом по вершинке своей груди, сжала его крупные шарики, перекатывая, чуть помяла их в маленьких ладошках. Сразу почувствовала, что они стали ещё тяжелее. Марго вновь приняла его в свои губы. Он вздрогнул.
- Марго, я кончаю! – хрипло выкрикнул он и, выгнувшись, со стоном разрядился неистовым пламенем прямо в заботливый рот любимой.

Он с безумным от наслаждения взглядом судорожно вгонял пульсирующую, извергающуюся плоть прямо в горло Марго. Из её глаз бежали слёзы, лицо пылало, но она продолжала удерживать его, сжимая губами, выдаивала живую влагу до последней капли. Он издавал бессвязные звуки, а его губы исказила сладострастная улыбка. Когда поток иссяк, Марго дочиста вылизала разрядившуюся плоть, удивляясь, что даже после столь бурного выплеска страсти, она не опала полностью. И это привело в восторг, заставило замереть в сладком предвкушении.
- Ну, как, я помогла? – облизывая губы, всё с той же искушающей улыбкой спросила Марго.
- Ведьма! Моя восхитительная ведьма! – он притянул её к себе и, зарычав, жадно впился в яркий припухший рот, хранящий его вкус.

Его рука накрыла правый упругий холмик. Она задрожала, выгибаясь в его объятьях, прижалась к нему, ответила на поцелуй. Внизу всё плавилось, изнывая от томительного ожидания. Его пальцы скользнули вдоль влажной щёлочки, проникли внутрь. Потом он провёл ими по своим губам и вновь поцеловал Марго. Она застонала, откинула голову, посмотрела в его глаза распахнутым взглядом тёмных глаз. Они, огромные, блестящие как смородина, всегда завораживали его, притягивали к себе, манили в сладкий омут любви. И он медленно вошёл в её горячее озеро. Нырнул глубоко, исторгнув из её груди очередной сладкий протяжный стон, сам тоже издал странный звук.

Он, всё ускоряясь, раскачивался в завораживающей первобытной пляске, словно желал утонуть в нежном озере, вытеснить его из берегов. Ноги Марго сжимали его спину, она двигалась вместе с ним, подстраиваясь под его ритм, обволакивая его собой, всё глубже затягивая в горячий омут трепещущего лона. Они вместе достигли берега. Насытившиеся, утомлённые лежали в объятиях друг друга.
- Как я счастлив, – прошептал он, касаясь губами её разгорячённой щеки.
- Я тоже… - отозвалась она и поцеловала его ладонь.
- Это чудо, что так случилось… - он внимательно посмотрел ей в глаза и вдруг признался: - Мне иногда кажется, что я сплю… Или мы – персонажи компьютерной игры…
- Нет, это явь, - покачала она головой, помолчав, добавила с печальной улыбкой: - Просто мы очень хотели, чтобы чудо произошло… Вот и всё.
Она опять помолчала и сказала вдруг серьёзно, чуть наморщив нос:
- Это наш второй сценарий.
- Как это? – он удивлённо взглянул на неё, карие глаза сверкнули растопленным гречишным мёдом.
- Нуу, я где-то читала, что существует множество сценариев развития нашей жизни…До нашей с тобой встречи мы жили по одному из них… А случайно встретившись, перешли на запасной вариант… Ну, или вроде того…
Марго улыбнулась светло, открыто, уткнулась лицом ему в шею.
- Скажешь тоже, фантазёрка моя! - усмехнулся он. – Но на всякий случай я сломаю к чёрту комп, чтобы ты не могла опять изменить сценарий…

***

Громкая музыка ворвалась в распахнутое настежь окно. Маргарита резко открыла глаза и села на диване. Было душно, но её почему-то била дрожь, грудь напряглась под тонкой тканью, кожа покрылась мурашками. Включённый телевизор беззвучно вещал о каких-то важных событиях. Рука потянулась к дистанционному и быстро нажала кнопку, экран погас. Стояла ночь. Глубокая. Одинокая и безжизненная, как пустыня. Глаза всматривались в полумрак комнаты, словно надеялись найти что-то новое. Уфф! Надо же – уснуть под телевизор. Немедленно взять себя в руки и лечь в постель! А утром… Что делать утром? Как всегда… Надо что-то делать… Хоть что-то. Иначе - пустота…
Доктор посоветовал вести дневник. Глупо… Для чего современному человеку дневник? Тем более - ей, запертой в своём коконе. Два года назад ей бы и мысль такая не пришла в голову. Учёба отнимала всё время. Редкие выходные пролетали незаметно, оставляя сладкое послевкусие. А потом случилось… Ох, опять эта проклятая память! Вот бы забыть! И почему память осталась с ней? Чтобы мучить по ночам кошмарами, чтобы рисовать перед мысленным взором лицо того, кого уже нет, и заставлять до боли всматриваться в насмешливые синие глаза.
Нет, попытавшись однажды, дневник она вести не стала. Но… просто стала писать. Рассказы. И сказки. Наивные, с захватывающими приключениями. Но хотелось чего-то ещё, чего-то… Более острого? Смелого? Да! Такого, что уже никогда с ней не случится. И она написала это. Написала да так и оставила лежать в виртуальной папке.
Марго медленно поплелась на кухню, приняла таблетку, чтобы унять головную боль. Провалилась в беспокойный сон.

***

Toyota Land Cruiser стальной стрелой летала по загородному шоссе. Девушка дремала, откинувшись на переднем сиденье. Иногда из-под опущенных длинных ресниц она бросала взгляд на мужчину, сидевшего за рулём. Скорость – его стихия. Он сейчас весь – одно целое со своей машиной. И в жизни он такой же – стремительный, бескомпромиссный человек, твёрдо стоящий на ногах. Любитель тайги. Сила сквозит во всей спортивной большой фигуре, и даже в мягком взгляде тёмно-синих глаз.
- Любуешься? – ироничная усмешка преобразила тонкие сосредоточенные губы.
- Хм, - она растерянно захлопала глазами, расплылась в улыбке, - вот ещё! Изучаю…
Его тёмные густые брови удивлёно приподнялись.
- Меня? – спросил он. - Разве мы незнакомы? – и вновь усмешка.
- Я так хочу! – почему-то упрямо сказала она и тряхнула длинными волосами, стянутыми в пышный хвост.
- И как? – в низком голосе прозвучало сомнение.
- Нравится, - улыбнулась она.
- Ну, вот, - он засмеялся, - значит, всё-таки любуешься! – и сразу добавил: - Поспи. Уже скоро будем на месте.
Она послушно закрыла глаза и погрузилась в сон.
Неистовый бешеный визг тормозов вернул её в реальность. Успела заметить, как в замедленной съёмке - навстречу движется грузовик. Toyota ныряет резко вправо и… летит в овраг. Темнота.
Больно… Как же больно ноги. Открыв глаза, пытается понять, где она, и откуда появилась эта чудовищная боль. Начинает осознавать, что ноги чем-то сдавлены, и нет сил сдвинуться. А рядом… Он по-прежнему сидит в кресле водителя, но голова упёрта в руль и залита кровью.
Рука осторожно тянется к нему и трогает за плечо.
- Дима, - пытается кричать, но из сухих губ вырывается только слабый хрипловатый шёпот.
Осознание произошедшего накрывает её, как цунами, она теряет сознание.

***

Маргарита просыпается. Утро. Всю ночь она опять, уже в который раз, пыталась выбраться из машины. Ещё ни разу ей это не удалось. Всегда сон заканчивается темнотой и … пробуждением. Словно из той реальности она возвращается в эту. Где ей лучше? Там был он… его глаза, улыбка… сильные руки… А здесь она одна… совсем… навсегда…
Умывшись, садится за стол и включает монитор. Пальцы быстро заполняют буквами строчку поисковика, и тут же выскакивает результат. Она сосредоточенно начинает открывать ссылки. Боже… Какая ерунда! И это всё она делает сама! Горькая усмешка трогает губы. Рука нервно отбрасывает со лба кудрявую прядь волос. На глаза наворачиваются слёзы.
Стоп. Кажется, вот это то, что ей надо. Она вдумчиво читает правила сайта. Так… есть личный кабинет, можно комментировать… ящик…читатели могут писать автору… Быстро регистрируется, боясь передумать, и размещает свою откровенную вещь, спрятанную в «секретной» папке. Выключает монитор и долго смотрит в тёмный экран.
Глупо! Как глупо! Ведь это не в её духе – она всегда была чистой девочкой. Но… она должна перестать думать о нём, а это, возможно, способ. Дневник, о котором говорил доктор, упорно кружил её на одном месте, возвращал в тот день, когда она потеряла жениха. Его нет. Но он держит её, не отпуская, словно тянет к себе невидимыми нитями. И этот кокон… Она хочет освободиться, однако… Как муха за стеклом, не может найти выход. Возможно, сейчас что-то изменится. Хоть на мгновение, хоть на одну минуту она почувствует себя прежней. Забыть. Ей бы только забыть! И научиться жить заново. Жить с тем, что у неё осталось… Принять свой кокон.

***

Летняя ночь была душной. Не спалось. Он сидел в кресле и «гулял» по сайту с эротическими рассказами. С некоторых пор это его забавляло, отвлекало от всего, что случилось. Чего здесь только не было! Какая извращённая фантазия бывает у людей! Все эти истории вызывали стойкое чувство отвращения. И он оставлял язвительные комментарии, стараясь поддеть авторов, мнящих себя писателями. Впрочем, он прекрасно понимал, что спрос рождает предложение. Поэтому стоит ли всё валить на авторов? Однако именно комментариями он и развлекался. Иногда сам сердился на себя за свой сардонический настрой. Зачем обижать людей? Но тут же позволял себе новые подковырки. Заходил как «гость», без регистрации.
Так, так… Это что ещё? Хм, нечто новенькое. Пробежал глазами. «Надо же, луч света в тёмном царстве порно-сайта!», - усмехнулся про себя и стал читать заинтриговавший рассказ . И кто же это написал? Царица Савская? С ума сойти! Эта особа слишком высокого о себе мнения. Обычно здесь встречались невнятные ники из английских букв и цифр или написанные латиницей фамилии. А тут так прямо, «в лоб». Царица. Да ещё Савская. Чёрт! А пишет очень даже недурственно. Хотя… глупо местами, даже по-детски как-то… Но героиня трогает. Он усмехнулся. А герой – мечта наивных барышень. Сочетание противоречивых, взаимоисключающих элементов. Если бы мужики такими были, то… Вряд ли бы женщины были счастливы. Приторно. Как медовый торт с мармеладом, зефиром и шоколадом одновременно.

Он откинулся на спинку кресла и провёл ладонью по лицу. Конечно, в реальной жизни такой герой никому не нужен. Благородство – лишний груз. Сейчас в почёте цинизм, расчётливость и … Он не заметил, как мысли опять перекинулись на его недавнее прошлое. Сначала рухнул бизнес, оказалось не без помощи друга и по совместительству его «правой руки». А потом ушла жена. Всё к той же «правой руке».
- Прости, Рязанцев, но я не могу… Все эти годы я терпела, пыталась принять твои устремления. Но сейчас…когда ты… Одним словом, я не из тех женщин, которые могут жить в шалаше. Тебе нужна сильная, а я не такая. Я не могу…- она на мгновение замолчала, потом сказала спокойно, словно речь шла о погоде: - И самое главное – я люблю другого человека, полагаю, это для тебя давно не тайна.
Она достала зеркальце и подкрасила губы.
Он стоял и молча смотрел, как она по-будничному складывает вещи, словно собирается в поездку.
- Я от всей души желаю тебе удачи, - она мягко улыбнулась и взглянула в его глаза. – Мне ничего не нужно… Прощай.
Положила на столик ключи от квартиры и вышла, прикрыв дверь.
Он не чувствовал, что потерял любовь. Её давно не было. И вообще, любил ли он когда-то красивую женщину, которая была его женой? Теперь он всё больше понимал, что нет, не любил. Между ними никогда не было родства душ. Впрочем, существует ли оно вообще на свете? Она просто ценила его умение удовлетворять её материальные потребности, а он… Он вообще не придавал значения отношениям. Его не интересовало ничего, кроме бизнеса. Постепенно охладел даже к сексу с ней. Она, впрочем, не жаловалась. И сейчас его задевало лишь то, что он остался ни с чем, что его использовали, а потом выбросили за ненадобностью, как отслужившую обувь. В один момент привычная жизнь рухнула, пропала цель. Успех в бизнесе он считал своей целью. Пытался забыться в алкоголе, но потом опротивело и это.

Так, так… Он опять вернулся к прочитанному тексту. И кто же такое мог накатать? Он зарегистрировался на сайте под громким ником и написал комментарий к странному рассказу.

Ранним утром она, волнуясь, зашла на сайт. «Глупая! – одёрнула себя. – Нечего и думать, что эта ерунда кого-нибудь тронет… Тут сотни вещей раскрепощённых, изощрённых. Твоя розовая вода никому не нужна. Ты – маленькое инфантильное ничтожество. Писала сказки, пиши и дальше!» Комментарий под её рассказом стал неожиданностью. Она зажмурила глаза, боясь прочесть. И тут же уставилась в монитор.
- Воланд: «Забавно, трогательно написано. Но совсем нереально, таких мужчин не бывает ».
Ну, вот! Так и знала! Впрочем, оценка у рассказа была больше десяти. Пальцы запрыгали по клавиатуре, набирая ответ.
- Царица Савская: «Откуда Вам это знать? А разве бывает секс с мутантами?».
К её удивлению сразу появился ответ.
- Воланд: «Мутанты допустимы. Они вполне МОГУТ существовать. А такие типы, как ваш герой – нет ».
Она поморщилась. Надо же! Захотелось тут же ответить грубостью. Но… это было не в её правилах. Она никогда не любила нападать и обижать, даже если очень хотелось. Но сейчас эмоции захлестнули. Чтобы не пойти у них на поводу, она быстро выключила ноут.
Реальность… Что такое реальность? Иногда наши мечты и сновидения более реальны, чем настоящая жизнь. В них ты счастлив. Свободен. А в действительности связан по рукам и ногам своим коконом. Живешь, будто спишь и видишь дурной сон. Она опять выходит на сайт и пишет:
- Царица Савская: «В мечтах бывает всё. Иногда мечта желаннее реальной действительности».
Читает ответ:
- Воланд: «Уход в мир грёз? Не есть ли это позиция страуса?».
Она отвечает:
- Царица Савская: «Мечтать очень полезно Так мы обретаем себя. Мечта окрыляет, придаёт силы, помогает жить».
И тот час же ей опять возразил невидимый комментатор:
- Воланд: «Мечта – это ложь. Она мешает адекватно воспринимать жизнь, уводит в мир опасных и глупых фантазий».
Бессмысленный спор! Маргарита поморщилась. Странный и… чёрствый человек. Как можно жить без мечты? Пусть наивной, глупой, нереальной, но прекрасной! Хм, впрочем, разве сейчас она сама мечтает о чём-то? Нет… именно так она и живёт. Всё угасло в тот самый день. Два года назад. Нелепая случайность, и мечты рухнули… Она просто забилась в норку и прячется от себя самой.
«Думайте о прошлом, только если воспоминания приятны вам». Она в последнее время старалась следовать этому правилу любимой ею Джейн Остин. Но трудно, ох, как трудно не вспоминать.
Марго вновь начинает писать ответ.
- Царица Савская: «Мечта движет человеком. Если убить стремление к ней, человек превращается в равнодушное и циничное существо, неспособное чувствовать и сострадать».
Упрямый невидимка тут же парирует:
- «Воланд: Вы – поклонница творчества Пауло Коэльо? Он красиво рассуждает, но вряд ли это применимо к реальной действительности».
Марго с досадой морщится, пальцы вновь быстро бегут по клавиатуре:
- Царица Савская: «Да, это один из моих любимых авторов. Я считаю, что он прав в одном - мечты действительно необходимы человеку».
- Воланд: «В таком случае, как же быть с этим его утверждением – ,,Людям весьма свойственно придумывать то, чего не существует, и не извлекать полезнейшие уроки из находящегося у нас перед глазами”? Надо не впадать в мир грёз, а жить в реальности. Жить и извлекать уроки».

Марго с возмущением отталкивает клавиатуру. Устало закрывает глаза. Реальность… Да что он, этот извращенец, знает о реальности?! Сидит целый день на таком сайте и смакует развратные тексты. Но внутренний голос тут же горько замечает с усмешкой: «А сама-то?! Ведь тоже здесь сидишь… Но не смакуешь… Так как же ты можешь знать, что движет этим … Воландом?».
В этот день она больше на сайт не возвращалась. Читала, слушала музыку, сидя у открытого окна, вдыхала запах мокрого асфальта и наслаждалась шелестом летнего дождя. Звонок телефона вывел из задумчивости.
- Привет, - послышался весёлый голос брата. – Ты как сегодня?
- Нормально… Как всегда…
- Я сейчас заскочу. Привезу продукты и всякую всячину. Откроешь?
- Да, конечно…
Через несколько минут он разгружал на кухне пакеты с продуктами.
- Давай отвезу тебя на дачу, - предложил, выжидательно глядя в её лицо. – Чего в квартире сидеть? Дождь закончился. Поживёшь за городом недельку. Ну, как?
- Нет, - она устало покачала головой. – Не хочется…
Неисправимая урбанистка, любит город с его смогом и пылью, с шумом неугомонных улиц. Хотя какие ей сейчас улицы? Но в окна доносятся звуки. А от лесной тишины она совсем сойдёт с ума. И потом, ехать по загородной дороге – с тех самых пор для неё испытание не из лёгких.
- Не хочется… - повторила, упрямо тряхнув головой.
- Ну, смотри… Звони, если передумаешь, - брат улыбнулся и чмокнул её в щёку. - Пожалуйста, по ночам спи, а не сиди за компом, - попросил он строго, но глаза улыбались.
- Выглажу плохо? – криво усмехнулась она.
- Не глупи! Ты у меня красавица! – погрозил он пальцем и опять чмокнул уже в кончик носа.
- Иди, иди, подлиза!- улыбнулась Марго. – Привет всем от меня!
- Угу, ну, я побежал… Звони!
Он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и остановился в дверях.
- Чёрт! Чуть не забыл! Я купил твои любимые конфеты, - он достал из сумки коробку конфет с ликёрной начинкой.
- Спасибо, - Марго заставила себя изобразить радость. – Ты самый лучший брат на свете!

Он ушёл, и она опять подошла к окну. Слёзы запершили в горле, не сдерживаясь, она разрешила им хлынуть из переполненных глаз. И сразу разозлилась сама на себя, решительно вытерла мокрое лицо. Опять села за компьютер, всю ночь доверяла виртуальному листу бумаги свои мысли, и к утру был готов новый рассказ. На этот раз у неё родилась приключенческая история с пиратами, драками на шпагах и, как водится, чувственной любовной линией. Выложив текст на сайте, удовлетворённая, она опустилась на кровать и спокойно заснула.

Этот рассказ вывел её в пятёрку лидеров среди авторов сайта. Правда, она была всего лишь на пятом месте. Но и это стало неожиданностью. Прямо скажем – приятной. Комментариев оказалось много. От восторженных, написанных, как она решила, нежными дамочками, до грубых, оставленных невозбудившимися гражданами, привыкшими к историям «с душком». Марго каждого поблагодарила с вежливым смайликом. Большинство читателей дружно требовало продолжения. Да и, признаться, она сама очень хотела довести начатую историю до конца. Поэтому сразу принялась за новую главу.

В течении двух недель она выложила десять глав. Восторженные письма в личку явились приятным сюрпризом. Марго с неизбежной вежливостью отвечала на все комментарии, даже на самые нелицеприятные. Хотя иногда ей хотелось нагрубить. Особенно этому несносному Воланду. Он продолжал упрекать её в нереальности героев.

Однажды, не выдержав всех его «уколов», она парировала.
- Царица Савская: «Если вас так раздражают мои герои, то почему вы читаете мои рассказы?»Последовал незамедлительный ответ.
- Воланд: «Мне нравятся ваши сюжеты. Героини тоже весьма трогательные. Чего не скажешь о героях »
- Царица Савская: «Мне, конечно, льстит ваше внимание. Однако я не понимаю вас. Вы упорно твердите почти одно и то же о несовершенстве моего главного героя Мне предельно ясна ваша точка зрения, но и я не раз объясняла вам мою позицию. Чего ещё? Зачем повторяться?»

Марго почти не скрывала своего раздражения. Через минуту ей пришёл ответ:
- Воланд: «Мне нравится с вами переписываться, поэтому я и пишу комментарии. Вы так доброжелательно реагируете на критику, что хочется ещё покритиковать… Наверное, я что-то не то сейчас сказал?.. Но это правда »

Марго оттолкнула клавиатуру. Надо же! Опять издевается! Он смеётся над ней! Именно над ней! К другим текстам его замечания были конструктивными и вполне сдержанными. И только с ней он вёл какую-то игру.

На следующий день она с удивлением обнаружила в личном кабинете письмо от Воланда.

«Уважаемая Царица Савская!
Я решил написать Вам, так как думаю, сам того не желая, Вас обидел. На самом деле Ваши рассказы очаровательны, написаны легко. Лично меня подкупает, что откровенные сцены лишены привычной здесь грязи. Честно говоря, я удивлён. На этом сайте выкладываются предельно физиологичные вещи, вульгарщина в самом неприкрытом виде. И я впервые столкнулся с таким милым изяществом ; Оказывается и об ЭТОМ можно писать красиво. Но мне весьма любопытно, почему Вы упорно не желаете добавить чуточку жизненности, сделать героев - не героинь - немного более реальными. Я ни в коем случае не хочу Вас обидеть, просто мне интересно понять Вас.
С поклоном,
Воланд».

Поздней ночью он вновь сидел за монитором. Потягивая крепкий кофе, читал очередной шедевр пошлый до тошноты. Слева в верху экрана замигало новое сообщение. Он открыл. Это был ответ от неё.
«Уважаемый Воланд!
Не скрою, Ваше письмо меня удивило. Нет, Вы не обидели меня Поэтому можете не испытывать чувство вины. Я вполне понимаю всю нереальность моих героев. Считайте это инфантильными мечтами большой девочки, не утратившей веры в прекрасного принца. На этом сайте все фантазируют по-своему. Вот и я тоже фантазирую Полагаю, этот «грех» вполне простителен.
Царица Савская»

С этого момента они стали всё чаще сталкиваться на сайте. Если Марго оставляла комментарии к какому-то рассказу, загадочный Воланд неизменно отвечал на её реплики. Чаще всего их мнения совпадали или дополняли друг друга. Но самое забавное было в том, что он вдруг стал защищать её от грубых комментаторов. Иногда его ироничные выпады в адрес хамов её смешили.
Вдруг он стал писать ей в ящик. Поначалу они обсуждали новые рассказы, появлявшиеся на сайте. А потом неожиданно для самих себя уже просто болтали на самые разные темы, далёкие от эротики. И теперь утро Марго начиналось с его письма.

«Здравствуйте, Ваше Величество!
Надеюсь, и сегодня Вы найдёте время уделить внимание Вашему виртуальному другу. С нетерпением жду возможности обсудить погоду и прочие новости, случившиеся со вчерашнего дня Не тяните с ответом!
Поднимаю чашку кофе за Ваше здоровье!
Преданный Воланд»
Лицо Маргариты расцветало улыбкой, глаза преображались сиянием, тем завораживающим блеском, который, казалось, уже покинул её навсегда. Ей нравилось, что Воланд не пытается выпросить фото, узнать возраст, вообще в их общении не было и намёка на виртуальный флирт. Хотя он был галантен, насколько таким можно быть в итернет-общении. Просто беседа двух людей, интересных друг другу, как личности.
И это общение стало для неё путеводной нитью, взявшись за которую она стала выходить из цепких лап памяти. Нет, она ничего не забыла. Но теперь уже спокойно думала о прошлом, не вскакивала среди ночи от того кошмарного сна, не пыталась в который раз выбраться из искореженной машины. И главное, ей перестали сниться прикосновения Дмитрия. Прошлое отпустило её. Хотя у неё по-прежнему оставался кокон.

Переписка с загадочной Царицей его развлекала. Поначалу это было скуки ради. «Забавная, - размышлял он. - Интересно, сколько ей лет? Хм, да сколько угодно! От восемнадцати и до…». Он усмехнулся. Хотя по её наивности можно было судить, что она очень молода, во всяком случае, она точно не обладала большим жизненным опытом. Постепенно игра затянула его. Он стал ждать её ответов. И каждый раз, отправляя новое письмо, боялся даже подумать, что она не напишет ему в ответ. Эта переписка стала для него порывом свежего ветра, ворвавшегося в опустошённую душу. Сидя в неуютной квартире, он уже не чувствовал себя одиноким – где-то, на другом конце бескрайней Интернет-вселенной сидела такая же одинокая душа. И незримые нити связывали их в виртуальном пространстве. Что она была одинока он не сомневался. Иначе зачем среди жаркого лета дни напролёт торчать на этом сайте и, тем более, отвечать ему?

***

Листья старого тополя шелестели на ветру. На скамейке сидела девушка. В изящной фигуре, схваченной воздушной фиолетовой тканью, было что-то эфирное, утончённо поэтичное, мечтательное и недосягаемое. Грациозный поворот длинной гибкой шеи, высокая небольшая грудь, маленькие узкие кисти тонких рук. И печальный взгляд огромных тёмных глаз, влажно блестевший, устремлённый куда-то вдаль. Волны странного притяжения исходили от неё. Она вызывала желание обнять её, прижать к себе, вдохнуть горьковатый аромат волос, пахнущих осенними цветами, коснуться губами нежных губ. Воланд хотел дотронуться до её руки, но… проснулся.
- Чёрт! – он выругался вслух. – Ну, вот, братец, ты и дошёл …- пробормотал, проводя рукой по лицу, сгоняя остатки чудного сна.
Он усмехнулся и задымил сигаретой. Даже эротический сон и то не может увидеть такой, как надо. Ничего откровенного. Впрочем… Её лицо и особенно взгляд всколыхнули в нём давно забытую потребность в женщине. Он хотел Незнакомку на каком-то иррациональном уровне. Словно в ней сосредоточились все его неудовлетворённые желания. Словно лишь она могла вернуть ему утраченный смысл существования. И впервые в своей жизни он вдруг пожалел, что не обладает талантом художника. Образ приснившейся Незнакомки так живо стоял перед его мысленным взором, что был почти осязаем и казался реальнее всего, что окружало его в действительности.
Налив рюмку коньяка, Воланд залпом осушил её. Вскоре опять уснул. И вновь к нему пришла загадочная Незнакомка. На этот раз её окутывало фиолетовое пространство, словно сиреневые снежинки кружились вокруг неё. Обнажённая, с рассыпавшимися по плечам волосами, она стояла, прижав ладони к приподнятой груди, чуть прогнувшись назад и запрокинув голову. Он явственно видел возбуждающий изгиб тонкого стана, плавный окат бёдер, длинные стройные ноги с миниатюрными ступнями. Глаза девушки были отрешёнными, а лицо печальным. Сиреневый туман сгущался, образ девушки всё больше тонул в нём и, наконец, вообще исчез в фиолетовой мгле.

***

Осень… Её любимое время года. Марго молча смотрит в экран ноутбука. Ничего… Уже две недели от него нет ничего… Ну, что же?.. Разве могло быть иначе? Неужели она, правда, надеялась, что переписка будет продолжаться?.. Дурочка! Какая же она дурочка! Верит в сказки… Злая усмешка трогает губы, на глаза наворачиваются слёзы. Всё, пора опуститься с небес на землю.

Он вышел на крыльцо и полной грудью вдохнул влажный осенний воздух с запахом шафранов. Надо же угораздило! Попасть в больницу с аппендицитом. Среди ночи, корчась от боли, сам вызвал неотложку. И вот он гуляет по больничному парку. День пасмурный, но тёплый. Бабье лето. Приятно просто так шагать, ощущая ногами мягкость опавшей шелестящей листвы на дорожках. Пустынная аллея. Тишина создаёт обманчивое впечатление загородности, хотя больница расположена в центре города.
Он опустился на скамью. На другом конце сидела девушка, склонившись над ридером. Он равнодушно скользнул по ней взглядом. Её бледное лицо с тонкими чертами показалось отдалённо знакомым. Тёмно-каштановые волосы, собранные в пышный хвост, спускались до талии. Выбившаяся кудрявая прядка то и дело падала на лицо, и девушка отбрасывала её грациозным движением красивой кисти с тонкими пальцами. О, Господи! Внезапная догадка осенила его – перед ним сидела прекрасная незнакомка из его странного сна. Это было невозможным, но это было так. Почувствовав его взгляд, девушка оторвалась от книги, посмотрела на него. Он сразу узнал эти пронзительно-обжигающие тёмные глаза с каким-то влажным смородиновым блеском.
«Чертовщина какая-то!», - он в волнении провёл ладонью по лицу, пытаясь отогнать наваждение. Девушка внимательно посмотрела на него и участливо спросила:
- Вам плохо?
В её голосе явственно послышалась тревога.
- Что? – он, словно не осознавая её слов, утонул в её глазах. – А, нет, нет, - выдавил глуповатую улыбку, – всё… в порядке… Простите, я, вероятно, помешал вам…
- Нет, ну, что вы? – милая открытая улыбка преобразила печальное лицо.
- Просто я так бесцеремонно нарушил ваше уединение… - он не мог отвести от неё взгляд.
Бледность и глаза на пол-лица придавали ей сходство с неземным созданием. Было в ней что-то воздушное. Не женщина, видение.
Она смутилась, опустила голову, щёки порозовели.
- Простите, - вновь пробормотал он.
- Всё нормально, - она опять улыбнулась и подняла глаза.
- После операции …я всё никак не могу прийти в себя… - словно оправдываясь, сказал он и поймал себя на мысли, что не хочет уходить.
- Да… я знаю, как это … бывает, - с заминкой ответила она, и её лицо вернуло своё печальное выражение.
Вдруг, словно вспомнив что-то, она сказала:
- Извините, мне пора…
Чуть повернувшись, надела на плечо сумочку. За её спиной стояли костыли. Ловко подхватив их привычным движением рук, она тяжело встала.
Вскочив, он поспешно предложил:
- Вам помочь?
- Нет, спасибо… - она нервно улыбнулась. – Я сама… Всего хорошего.
И пошла по аллее, медленно переваливаясь. Плечи, приподнятые костылями, напоминали сломанные крылья. Хотя сама фигура Незнакомки была безупречной. Его сердце болезненно сжалось. Он долго смотрел ей в след.
Когда девушка скрылась за поворотом, он увидел, что она забыла ридер. Взгляд упал на заголовок страницы – Пауло Коэльо «Дневник мага». Взял книгу и быстро пошёл вслед за девушкой. Но её уже не было. Он вернулся в корпус, надеясь завтра ещё раз встретить её и вернуть книгу.

Возвратился в палату, закинув руки за голову, бросился на кровать. Перед глазами стояла незнакомка из парка. Он пытался не думать о ней, но упорно воскрешал её образ. И всё больше крепла уверенность, что именно её он видел во сне. Необъяснимо, непостижимо… Но это случилось с ним.
На следующий день едва закончился обход, он поспешил в парк. Она сидела на скамейке.
- Вы вчера забыли книгу, - он с улыбкой протянул ей ридер.
- Спасибо, - она улыбнулась в ответ.
- Простите, я не помешаю? – спросил он, заглядывая в смородиновые глаза.
- Да, да, пожалуйста, садитесь… - она почему-то смутилась, зябко повела плечами и плотнее запахнула фиолетовый палантин.

Этот декадентский цвет очень шёл ей. Было в её облике что-то притягивающее. Тонкая, гибкая фигура, отточенная грация рук, прямая, но ненапряжённая осанка. Магнетизм исходил от неё. Как в его сне возникло безотчётное желание обнять хрупкие плечи и утопить лицо в её волосах. Он окидывал девушку восхищенным взглядом, ругал себя за это, но ничего не мог с собой поделать. Её щёки порозовели.
- Наверное, мне пора… - пробормотала она, теряясь под его взглядом.
- Нет… - он сам изумился той поспешности, с которой ответил, уступив своему желанию, смело взял её за руку и, чуть пожимая, предложил: - Давайте посидим немного? Неужели вам хочется возвращаться в унылую палату?
- В палату не хочется, - улыбнулась она. – Хорошо, давайте посидим…
- Простите, я не представился…Андрей.
Улыбка вновь тронула её губы, и она тоже назвала своё имя. Открыто посмотрела на него. Приятное лицо с лёгкой небритостью, твёрдая линия подбородка, живые карие глаза. Он внушал ей доверие. Со вчерашней их первой встречи у неё возникло странное, почти мистическое чувство, что они знакомы. И сейчас это чувство только усилилось.
- А я вчера не удержался, прочёл «Дневник мага», - его тихий мягкий голос прогнал её мысли. – Это ничего, что я воспользовался вашей читалкой?
- Ничего, - она с улыбкой качнула головой. – И как вам?
- Собственно, я уже раньше читал… Но теперь моё восприятие изменилось.
- Вот как… - она словно бы удивилась его словам.
- Да, - он кивнул. – Раньше мне его книги казались не более чем поверхностным преподнесением старых философских истин под цветной, слегка сентиментальной обёрткой.
Она внимательно смотрела на него, как-будто его слова имели большое значение. Она умела слушать. И это ещё больше потянуло его к ней.
- Вчера я вдруг подумал, что, наверное, действительно, надо вступить в правый бой за свою мечту. Стоит попытаться… - неожиданно для самого себя признался он.
И сразу замолчал, подумав, что напрасно сказал это. Подобная открытость никогда не была его чертой. Свои мысли он привык держать при себе. И сейчас рассердился сам на себя за нахлынувшую вдруг откровенность. «Идиот, - мысленно обругал себя, - совсем разучился разговаривать с женщинами. Развёл философию».
- Не надо думать о себе плохо, - будто угадав его мысли, с улыбкой заметила она.
- Откуда вы знаете, что я думаю? – он не скрывал удивления. – По лицу читаете?
Она засмеялась легким, переливчатым смехом и ответила, прищурив глаза:
- Нет, я не читаю ваши мысли. Это Коэльо говорит, что не надо думать о себе плохо. Помните: «Единственный способ спасти наши мечты – это проявить великодушие по отношению к себе»?
- Ах, вы об этом, - улыбнулся он.
- Скажите, а у вас есть мечта? – вдруг спросила она и посмотрела на него изучающим долгим взглядом.
- Да, пожалуй, есть, - ответил он. – Теперь есть…
- Вам повезло, - она усмехнулась и неожиданно призналась с тоскливой обречённостью. – А я с некоторых пор боюсь мечтать… боюсь обмануться…

Они стали встречаться в парке каждый день. Только больничные процедуры прерывали их встречи. Сидя на своей скамье, они говорили обо всём на свете, постепенно открываясь друг другу. Андрея тянуло к ней с непостижимой силой, он нуждался в ней. Это было странное и новое для него чувство – потребность в другом человеке. Никогда раньше ничего подобного он не испытывал. Он ощутил, что и она тянется к нему. Завидев его, она улыбалась счастливой солнечной улыбкой, преображавшей задумчивое лицо, глаза вспыхивали, словно внутренний свет загорался в них. И Андрей, как мотылёк, летел на это пламя, но не обжигался, а, напротив, в его душе рождалась надежда, и он чувствовал, что приходит второе дыхание.

Однажды она сообщила спокойным тоном, но в её глазах мелькнула грусть:
- Завтра меня выписывают…
- Можно я позвоню вам? – спросил он, боясь её отказа.
- Да, но… - она на мгновение замялась, принимая решение, и вдруг предложила со смущённой улыбкой: - лучше я дам вам свой мейл.
Достав из сумочки маленький блокнотик, написала адрес и протянула ему. Едва взглянув на листок, Андрей с удивлением уставился на неё. «Вот оно! – пронеслось в голове. – Вот откуда это необъяснимое мистическое чувство, что мы знакомы!» И теперь он вдруг понял, что странный сон, самый первый, тот, в котором он увидел её лицо, тоже был неслучаен. Он видел именно её – ту загадочную незнакомку, которая переписывалась с ним. На маленьком клочке бумаги был написан адрес его Царицы Савской, той странной авторши эротических текстов, с которой он переписывался.
- Марго, я должен сказать вам… - начал он и замолчал, не зная, как объяснить это совпадение. – Мы с вами, оказывается, давно знакомы…
- Знакомы? – она с удивлением смотрела ему в лицо, пытаясь понять его неожиданное признание. – Я … не совсем…
- Да, - он перебил её и взял за руку. – Я – Воланд…- сказал тихо, не отводя взгляд, сжимая её пальцы.
- Воланд? – её голос дрогнул, тонкая кисть потянулась к выбившейся прядке волос. – То есть вы хотите сказать, что мы… переписывались именно с вами?
Дрожь её пальцев, которые он сжимал, выдавала её волнение.
- Марго, я не знал! Если бы сейчас не увидел ваш адрес, я сам никогда не узнал бы, что мы знакомы! – заговорил он, словно пытался оправдаться за что-то. - Но с самой первой встречи… помните? Тогда я присел рядом с вами, меня не покидало ощущение, что я вас знаю… И я видел вас во сне… Однажды… ещё до больницы. Встретив вас впервые, я поразился, что вы – незнакомка из моего сна.
Он объяснял сбивчиво, хмурился, глядя в её испуганные глаза, и мысленно ругал себя за это признание: «Чушь! Она сейчас подумает, что я сумасшедший!»
- Андрей, вам не за что извиняться! – она прервала его сбивчивые объяснения и отняла свою руку. – Меня тоже преследовало это же ощущение… что я знала вас раньше… Но… это всё так… невероятно, что…- нервно усмехнулась, опустила голову, добавила с твёрдой обречённостью: - лучше об этом больше не думать. Случилось и… пусть… В жизни есть много странных вещей, которые не имеют значения…

- Марго, но для меня это имеет значение! Я не хочу забывать! – воскликнул он. – Я хочу позвонить вам, хочу встретиться…Это необходимо мне! И мне кажется…вам тоже это необходимо…
- Нет, - она покачала головой, - только не думайте, что вы чем-то обидели меня, - в её глазах мелькнуло сожаление, - просто я… не нужно… так будет лучше… Мне пора…
Она встала, он тоже поднялся, намереваясь проводить её, но она остановила его:
- Прошу вас… давайте расстанемся здесь!
- Марго! Я напишу вам и буду ждать ответа! Слышите? Напишите мне!
Она покачала головой и, приподнимаясь на костылях, пошла по аллее.
- Марго! Я буду ждать! – крикнул он в след.


Едва переступив порог пустой квартиры, он бросился к ноутбуку и зашёл в почту. Письмо, которое обдумывал весь прошлый вечер, ушло мгновенно. Текст был совсем другим, не тем, что заготовил заранее. Он пытался в больнице узнать её домашний адрес.
- Такой информации мы не даём, - отрезала старшая медсестра и, поджав губы, окинула его подозрительным взглядом, - это строго конфиденциальные сведения.
И теперь вся его надежда была лишь на то, что Марго ответит ему сама. Прочитает его письмо и не отправит его в корзину. В сущности, он вновь положился на судьбу.

***

Вернувшись из больницы домой, она оказалась в привычной пустоте. Но если раньше с этим можно было как-то существовать, то теперь это состояние стало невыносимым. Ноги уже почти не болели, только уставали к вечеру. Несколько шрамов под коленями напоминали о случившемся. Врач сказал, что костыли ей уже можно оставить. Но… привыкнув к ним за эти два года, она не могла решиться отбросить их.
В один из вечеров, когда за окнами плакал монотонный осенний дождь, она заглянула в ящик. Письмо от него было предельно лаконичным:
«Позвони мне, пожалуйста!!!»
И номер телефона. Она сразу решительно отправила письмо в корзину. Подошла к окну. Слёзы, сбегая по щекам, подражали каплям дождя на стекле. Марго вернулась к компьютеру, достала письмо из корзины. Быстро набрала номер.
Гудки показались бесконечными.
- Да, я вас слушаю, - послышался его тихий голос.
Такой далёкий и такой близкий… самый близкий. Она молчала, давясь слезами.
- Марго, это ты? – догадался он. - Я знаю, что это ты… Я хочу встретиться, Марго! Нам надо поговорить! Скажи адрес! Марго, умоляю, скажи адрес, я приеду…
Она отключила звонок и отшвырнула телефон. Села на диван, обхватив колени руками, заревела в голос, как обиженный ребёнок. Вдруг смартфон завибрировал и взорвался космической мелодией Burial. Марго замолчала, взяла его дрожащей рукой, нажала громкую связь.
- Марго! – его голос зазвучал в комнате. – Хорошо… если не хочешь меня видеть, то просто выслушай! Ты должна знать! Я люблю тебя! Слышишь? Я тебя люблю! – выпалил он, словно отрубая короткие фразы. – Может, ты считаешь меня ненормальным, может, я такой и есть, но… Я не могу без тебя! Это как обрести себя… как вернуться домой… Марго, я хочу тебя видеть...
Она опять отключилась. Он звонил долго, но она игнорировала. И всё-таки не выключала телефон совсем. Просто сидела, охватив колени, и застывшим взглядом смотрела на горевший экран. Когда звонки прекратились, быстро взяла телефон и, набрав свой адрес, послала ему смс. Потом продолжала сидеть, уставившись в пустоту, и не заметила, как уснула.

Сквозь сон долетела тонкая трель. Открыв глаза, Маргарита вытянула уставшие ноги, потёрла рукою лоб. Звонок! Опят звонок, но телефон молчит. Звонили в дверь. В такой час… Взгляд упал на часы. Почти полночь. Наверное, брат. Она забыла отзвониться ему вечером, и вот примчался проверять, всё ли у неё в порядке. Встав на костыли, Марго подошла к дверям. Трель настойчиво повторилась.
- Сейчас, - тихо сказала Марго, как будто её могли услышать.
Немного повозившись с замком, открыла. За порогом стоял Андрей.
Карие глаза впились в её лицо. Он взялся рукой за дверь и шагнул через порог. Непонятный полувздох-полувскрик вырвался из её губ. Вздрогнув, Маргарита выпустила костыли, и они упали, загремев о кафельный пол. Он подхватил её на руки, прижал к своей груди.

Потом покрыл поцелуями мокрое от слёз лицо. Отыскал её рот, мягко погладил кончиком языка нижнюю губу. Она открыла рот, их губы встретились, его язык стал проскальзывать в неё всё чаще. Марго ощутила, как проснулось желание, она запустила пальцы в его жёсткие волосы и сильнее прижалась к нему. Едва он всосал в себя её язык, она застонала, обняла за шею. Его губы становились всё более влажными и жаркими. И Марго с такой же жадностью отвечала на его поцелуи, старалась сильнее проникать в его рот, сильнее сплетаться языками. Они едва ли не съедали друг друга, заводясь всё больше, оба задыхались от нараставшего желания. Андрей захрипел и понёс её в комнату.

Сейчас каждый его поцелуй был для неё как настоящий подарок. Мужчина, державший её на руках, отдавал ей самого себя, свою силу, страсть, голод, свою любовь – всё то, что она уже не надеялась получить в этой жизни. Теряя голову от его запаха, желая его с всё нарастающим неистовством, она оживала, словно земля после дождя, обретала новую жизнь.

Марго почувствовала, как напряглись его крепкие мышцы. Когда он застонал, скользя руками по её спине, её лоно отозвалось жгучим импульсом. Опустив девушку на кровать, Андрей потянул за пояс чёрного шёлкового халата, распахнул его и стал поглаживать стройные округлые бёдра. Его ладони всё ближе проникали к её изнывающей тайне. Сквозь узкую полоску трусиков он ощутил влагу. Осторожно развёл её ноги в стороны и провёл языком по ткани, скрывающей нежные створки раковины.
- А-А-Андрей…- простонала она, выгибаясь, дёрнув бёдрами, подалась к нему.
Сиреневое прозрачное кружево, за которым пряталось сокровище, показалось ему чем-то невероятно прекрасным. Он никогда раньше не восторгался этими дизайнерскими штучками. Но сейчас осознание того, что за этим кружевом скрыт вход в рай, заставило его зарычать от нетерпения. Чуть сдвинув полосочку, он стал пальцами ласкать маленькие створки Марго, при этом осыпая поцелуями её груди и трепещущий низ живота.

Схватив зубами верх трусиков, он стянул их с неё. Тайна оказалась миниатюрной, по-девичьи пухленькой и гладкой, набухшей, призывно раскрывшейся, сверкавшей влагой, приглашавшей в святая святых. Уткнувшись носом между её ног, он вдохнул её запах. И вдруг вобрал в себя нежную трепещущую плоть, стал посасывать, наслаждаясь её ароматом.
- Нннн-ааааа, - застонала Марго и, вцепившись руками в его волосы, протянула:
- Андрей, я … давно не…
- Ш-ш-ш, молчи, девочка, - хриплым голосом отвечал он, - я знаю…
Он медленно начал поглаживать языком створки раковины, постепенно проскальзывая в горячую дырочку, проникая в неё всё глубже, воздействуя на все чувствительные точки. Марго оказалась в плену животного чувства, полностью подчинившего её разум. Непроизвольно она стала двигать бёдрами, стараясь глубже пропустить в себя его смелый язык.
-Мммаргооо,- прошептал он, - как я мечтал сделать это…Едва увидел тебя во сне, как сразу захотел попробовать твою маленькую розу…Нежная, моя девочка…
Когда он осторожно коснулся её набухшего зёрнышка кончиком языка, она выгнулась ещё сильнее. Марго закричала, мощный разряд заставил её рассыпаться на миллионы осколков. Заведённая до предела пружина распрямилась, принуждая выгибаться в сладком экстазе. Не прекращая своего действа, Андрей вылизывал, посасывал и стонал в голодном жадном порыве. Его стоны отдавались у неё внутри, заставляя её пульсировать и сжиматься. Всё новые и новые волны сотрясали Марго. Глубокое, неистовое, всепоглощающее наслаждение овладело каждой её клеткой.
Андрей не останавливался. Трепещущим кончиком языка он ласкал вход в раковину, снова и снова доводя девушку до исступления. Вдруг его палец оказался в ней, совершая беспрерывный круговой танец. И когда он ещё раз ритмично стал посасывать чувствительное семечко, Марго, издав хриплый крик, забилась в конвульсиях.

Придя в себя, она поняла, что лежит в объятиях обнажённого Андрея. Он прижимает её к себе спиной, нежно гладит её волосы и шепчет на ухо:
- Всё хорошо… хорошо… не плачь…
- Я не плачу, - улыбнулась Марго и поняла, что из её глаз действительно катятся слёзы.
- Это самое прекрасное зрелище, - улыбнулся Андрей, - видеть, как от твоих ласк улетает любимая.
Он губами стал собирать солёные капельки, с её щёк.

Её взгляд скользнул по лицу Андрея. Его глаза потемнели, из карих стали почти чёрными, расширились. Заглянув в их непроницаемую глубину, Марго вдруг поняла, что он уже теряет контроль над собой. Она почувствовала между своих ягодиц его горячую напряжённую плоть. И ей захотелось ощутить его в себе. Андрей без слов понял это желание. Чуть развернул её, уложил поудобнее и вошёл одним лёгким толчком, сразу заполнив её до упора.
Она охнула от неожиданности. Он был огромный и твёрдый, как гранит. Их соединение произошло с невероятной силой. Эмоции захлестнули Марго. Никогда у неё не случалось такой полноты чувств, никогда она не желала так страстно мужчину и не понимала, что он принадлежит ей весь без остатка. Нежные ласки Дмитрия поблекли в сравнении с тем, что дал ей Андрей. Он, мощно содрогаясь, задвигал бёдрами, его пальцы сжали ягодицы Марго, дрожащий стон извергся из его вздымающейся широкой груди. Толчок за толчком входил он в пульсирующее лоно, никогда она не встречала такой самоотдачи. Он всецело овладевал ею, его господство над её телом ещё больше заводило тугую пружину страсти. Никогда она не испытывала такого жгучего, необузданного вожделения.

Пальцы Марго вцепились в широкие плечи, она наслаждалась, ощущая его внутри себя, каждой своей частичкой чувствуя, как он заполняет её до краёв. Двигаясь в быстром ритме, он старался не давить на неё своим весом. Но каждый его новый толчок был всё более мощным. Марго закричала, а он издал дикий, почти животный рык. Андрей вращал бёдрами, наполняя плавящееся лоно Марго неземным наслаждением. Теперь он тоже думал о ней, не просто сам получал удовольствие, а дарил ей себя.
Он отыскал её губы и поцелуем заглушил слабый стон. Его язык ворвался в её рот. И теперь Марго полностью расплавилась от его огня. В диком неистовом желании она впивалась ногтями в его бёдра и вся подавалась навстречу его яростным толчкам.
Буря постепенно поднималась в ней, каждая новая волна все выше и выше отрывала её от земли, тело напряглось, как перед прыжком. Андрей приподнял её бёдра навстречу своим толчкам, чтобы усилить воздействие на чувствительную точку Марго.
- А-А-А-Андрей! – нахлынувшая разрядка заставила её со всхлипом выкрикнуть его имя.
Тоже кончая, он забился в конвульсиях, прижимая её к постели, стал выплескивать горячую жидкость, стиснул Марго в своих объятиях.

Некоторое время они лежали молча, приходя в себя, наслаждаясь теплом, которое сладкой волной окутывало их утомлённые, пресыщенные любовью тела.
- Спасибо… - прошептала она, пряча лицо на его влажной от пота груди.
- Я люблю тебя, - его губы коснулись её лба. – Моя восхитительная царица! И так будет всегда.
- Я согласна, Воланд, - засыпая, ответила Марго.
Его пальцы сплелись с её тонкими пальчиками.

КОНЕЦ

 » Белая ворона

Рассказ

Иллюстрации автора.

Ворона родилась белой. Абсолютно. Совершенно. Сначала она об этом не подозревала. Сидя в уютном, теплом гнезде со своими братьями и сестрами – обычными воронятами – и нетерпеливо раскрывая голодный клюв в ожидании вкусного кусочка, принесенного Матерью, она ощущала себя обыкновенной вороной. Однако однажды она заметила, что ее перья отличаются от перьев собратьев.
«Я особенная! Я не такая, как все!»– мелькнула горделивая мысль.
Но вскоре Ворона поняла, что гордиться ей нечем. Скорее, наоборот: белые перья доставляли много неудобств, и – самое главное – ее стали сторониться сородичи. Сначала она случайно услышала, как соседка, Старая Важная Ворона говорила своим птенцам:
-- Дети, не играйте с ней. Она на нас непохожа. А ведь всякий, не такой, как мы, может оказаться врагом. Помните об этом.
-- Да, да, мы помним! – дружно закивали клювами ее птенцы.
Потом Белая Ворона поняла, что, родные тоже стараются держаться от нее подальше. Нет, они не то чтобы совсем не общались с ней. Просто делали это как-то неохотно и равнодушно, лишь отдавая дань приличиям. Они никогда не интересовались ее жизнью и не пускали ее в свою. Словно их разделяла некая невидимая, но очень прочная и непреодолимая преграда.
-- Я же им не враг! Почему они избегают меня? – спросила она однажды у Матери.
-- Конечно, они знают, что ты им не враг, -- согласилась та и, помедлив, с грустной улыбкой объяснила: -- Но они хотят быть, как все…
-- Как все? – не поняла Белая Ворона.
-- Да...
-- А разве это возможно? -- она удивленно посмотрела на Мать, думая, что та шутит. Но Мать была вполне серьезна.
Белая Ворона никак не могла понять, как можно всем быть одинаковыми. Ведь даже внешне все разные! Вот Старый Главный Ворон. Ходит важно, медленно, чуть раскачиваясь, перья его отливают сединой. И смотрит он на всех строго, будто оценивает. Лучше не попадаться ему на глаза.
А ее сестра – Шалунья – маленькая, гладкая, вечно снует повсюду и попадает в разные смешные и не очень истории. И брат Черныш! Да он же, пожалуй, самый черный в их стае. Но от него никто не отворачивается. Впрочем, попробуй обидеть такого забияку!
Чтобы подумать над этим Белая Ворона улетала из родной тополиной рощи к самому берегу реки, что протекала по городу. И сидя там, на большом, влажном камне, она смотрела вдаль, туда, где стальная гладь реки плавно перетекала в синее небо, и предавалась мечтам. В них она видела себя не белой, а самой обычной черной вороной. В этом мире грез у нее было много друзей, и все любили ее. Белая Ворона так погружалась в свои мечты, что забывала обо всем на свете. И лишь голос Матери или налетевший вдруг холодный дождь возвращали ее в печальную реальность.
Однажды Белая Ворона по обыкновению сидела на своем камне и, чуть прикрыв глаза, мечтала. Внезапно до нее донесся какой-то шум, точнее – гвалт. «Что-то случилось», -- поняла она и поспешила в рощу. Еще издали она заметила, что сородичи почти все поднялись в воздух и кружат над верхушками деревьев. Многие тревожно кричат, перебивая друг друга. Когда Белая влетела в рощу, страсти уже немного поутихли, и некоторые вороны вернулись в гнезда.
-- Что произошло? -- спросила она у одной из своих сестер.
-- Охотники, -- ответила та, испуганно озираясь по сторонам, -- охотники устроили стрельбу.
Она хотела сказать что-то еще, но ее опередил Старый Главный Ворон.
-- Вороны, родичи мои! -- воззвал он, сидя на верхушке самого высокого тополя. -- Несчастье постигло нашу стаю. Человек вновь открыл охоту. Несколько ворон погибли… Нам нужно что-то предпринять.
Ожидая реакции собратьев на свои слова, вожак внимательно оглядел стаю, словно вчитываясь в выражения десятков устремленных на него глаз.
-- Я давно, давно предрекала великие бедствия! – воскликнула Самая Мудрая Ворона.
Она была старше даже Старого Главного Ворона и, конечно, много повидала на своем веку, знала тайну трав и камней, заговоры, умела предвидеть будущее. Ее очень уважали в стае, и вожак прислушивался к ее мнению.
-- Мы слушаем тебя, Мудрая, -- отозвался он.
-- Да, я предвидела! – скрипучим голосом повторила старуха. – Помните, еще весной я говорила, что рождение Белой влечет великие беды? Тогда вы не согласились изгнать ее, и вот… -- она развела крыльями.
-- Стая не могла изгнать птенца! Таков закон, -- возразил Хромой Ворон, который знал все законы и обычаи не только ворон, но и других птиц и даже людей.
-- Да, Хромой Ворон прав! – согласился Старый Главный Ворон.-- Белая была птенцом…
-- Но теперь она уже не птенец! – парировала Мудрая.
-- В чем виновата моя дочь? – вмешалась в их спор Мать, до этой минуты молча наблюдавшая за ним.
-- Она еще спрашивает! – послышались со всех сторон возмущенные возгласы ворон.
-- Она не такая, как мы! Не такая!…
-- Вот именно! – поддержала их Самая Мудрая.-- Так было всегда: если не изгнать Белую, грядут беды. Мы все можем погибнуть.
Белая Ворона сидела на толстом суку крайнего тополя. Она осознавала, что ей придется покинуть стаю. Но при этом никак не могла понять, почему причину наступивших бедствий видят в ней. Сама же она не ощущала за собой никакой вины. И в самом деле, совесть ее была чиста, так как Белая всегда соблюдала традиции стаи, старалась быть доброй ко всем. Единственное, в чем ее можно было бы упрекнуть – излишняя мечтательность, но и это ее качество не доставляло хлопот другим.
Спор длился долго. Наконец, Старый Главный Ворон сказал с некоторой торжественностью, к которой прибегал всегда, когда от его решения зависела чья-то судьба:
-- Пусть скажет Мать Белой.
-- Я прошу вас о снисхождении, -- сразу отозвалась та.-- Белая никому не делает зла. Неужели вы прогоняете ее только за то, что ее перья белы?! Мать воскликнула это с надрывом, в ее хриплом карке послышались слезы, хотя птицы не умеют плакать.
-- Таков Закон! – вновь вмешался Хромой Ворон. – Белым не место среди нас!
-- Изгнать! Изгнать ее! -- вновь закричали возмущенные сородичи, многие для большей убедительности захлопали крыльями.
По решению Общего Совета Белая Ворона должна была покинуть стаю утром. Она не стала дожидаться того момента, когда вороны проснутся и, сбившись в черную тучу, полетят в поисках пропитания к дальним свалкам. Белая вылетела из гнезда пораньше, едва стали бледнеть звезды на чернильном густом небосклоне, и в воздухе запахло утренней сыростью.
-- Будь осторожна, -- предостерегала ее Мать, прощаясь. – Теперь ты только на себя можешь положиться. Не будь доверчивой.
-- Не беспокойся за меня, -- отвечала Белая, подумав про себя: -- Все равно на свете добра больше, чем зла. И я верю, что мне повезет.
В глубине души она уже предвкушала встречу с чем-то интересным и загадочным, ожидавшим ее там, за пределами родной рощи. Да, улетать было страшновато, но предстоящая встреча с неизведанным и новым манила ее.
-- Я так хочу быть с тобой! – в голосе Матери вновь послышались слезы. -- Но не могу оставить твоих братьев и сестер…
-- Уже пора, -- поторопила ее изгнанница, которой не хотелось затягивать мучительное прощание.
С этими словами, обняв Мать, она полетела прочь из рощи. Белая чувствовала, что Мать, сидя на их любимой ветке, смотрит ей в след, но ни разу не оглянулась. Она знала: если оглянется, то никогда не сможет расстаться с Матерью.
Роща еще не проснулась. Тополиные листья тихо шелестели, когда легкий предрассветный ветер скользил по ним. И, пожалуй, только этот их шелест да мелодичная трель сверчков нарушали тишину, которая казалась осязаемой. Солнце не успело еще распустить золотые нити своих лучей, а звезды уже потухли, и поэтому было довольно темно. Однако Белая без труда нашла дорогу к окраине рощи. Этот путь был ей знаком с того самого момента, когда она впервые вылетела на поиски еды.
В тот памятный день Мать, собрав вместе всех своих восьмерых воронят, строго наставляла их:
-- Летим только друг за другом. И не теряйте меня из вида. Делайте, как я.
Тогда воронята впервые увидели и узнали город. Он был совсем непохож на их тихую, уютную рощу. В городе их поразил шум. Он лился ниоткуда и одновременно отовсюду. Казалось, нигде нельзя укрыться от этого звеняще-свистяще-гудяще-шипящего звука.
Роща чудом сохранилась в самом сердце города. Тополя изо всех сил боролись с ним за свое жизненное пространство. Они тянулись вверх, к солнцу, в занавешенное смогом грязное небо, а на их листьях лежала рыжевато-бурая городская пыль. И лишь после хорошего дождя, вот, как вчера, деревья могли вздохнуть полной грудью и увидеть в промытом небе свет ярких звезд.
Едва вылетев из рощи, Белая сразу очутилась на городской улице. Несмотря на ранний час, здесь было оживленно и шумно: город не спал даже ночью. По дороге, обгоняя друг друга, мчались автомобили, нетерпеливые, чем-то вечно недовольные пассажиры толпились на остановках в ожидании автобусов. Иногда к общему шуму добавлялся вой пожарных и медицинских сирен. Этот звук Белая особенно не любила: он был слишком резким и тревожным, казалось, предвещал беду. В окнах серых домов горел свет и, выплескиваясь на улицу, сливался с ярким светом фонарей и неоновых реклам.
Воробьи и голуби еще не проснулись, и Белая, по сути, оказалась единственной птицей в этом странном неспокойном мире по имени Город. Сделав круг над крошечным, зажатым высотками, двориком, она опустилась на ветку большого, много повидавшего на своем долгом веку, тополя. Вообще, тополя были не единственными, но главными деревьями в Городе. Принимая на себя удушающий удар смога, из года в год в начале лета они запорашивали улицы своим пухом. И тем вызывали недовольство одних прохожих и восторг других. Конечно, недовольных было больше.
Осмотревшись и не увидев ничего, достойного внимания, Белая могла, наконец, собраться с мыслями и решить, что же ей следует делать дальше. Увы, ожидаемой встречи с интересным и загадочным не произошло. Вокруг было скучно и однообразно, даже уныло. И это окружающее уныние передалось Белой Вороне.
Ее положение было действительно незавидным: мало того, что она оказалась совершенно одна, главное – ей некуда было идти. Во всем свете не нашлось бы сейчас уголка, где бы ей были рады, и где она могла бы найти хоть временный приют.
-- Останусь в этом дворе, -- решила она. -- Еду, наверное, можно найти вон у того мусорного бака… Побуду несколько дней, а там придумаю, что делать дальше.
Белая соскользнула с ветки и подлетела к баку с мусором. Он стоял напротив грязной облезлой двери подъезда. Дверь была распахнута настежь, из черного подъездного провала тянуло затхлой сыростью. Ворона с любопытством осторожно заглянула туда, но перешагнуть через порог и войти в темноту не решилась: уж очень мрачно там было. В мусоре она действительно обнаружила консервную банку с остатками сайры в масле и черствый кусок белой булки. Этого вполне хватило на завтрак. Ночь ворона провела на той же ветке.
Так прошло несколько дней. Каждое утро Белая делала круг над своим двором -- да, она уже считала его своим – потом подлетала к мусорному баку и выуживала оттуда что-нибудь вкусное. Она пришла к выводу, что здешняя еда была гораздо вкуснее еды со свалки, на которой питалась их стая. «Вот бы рассказать им»,-- мелькала напрасная мысль.
Но Белая знала, пути назад нет. Уйдя из стаи, она окончательно порвала с прошлым. И теперь в прежнюю жизнь возвращалась лишь в своих воспоминаниях. Да еще во сне видела Мать, родную рощу и любимый камень на берегу реки, на котором ей так спокойно мечталось. Иногда она просыпалась, как ей казалось от шума знакомых с детства деревьев, но сразу понимала, что это шелестит листьями старый тополь, давший ей приют. И Ворона спешила вновь закрыть глаза, чтобы опять погрузиться в светлый, безоблачный мир своих грез, в котором не было слез и обид, а цвет перьев не имел значения. В этом придуманном ею мире, любую птицу ценили и уважали за ее дела и поступки. Иногда замечтавшись, Белая Ворона с удивлением обнаруживала, что находится в грязном дворе, и долго не могла понять, как она здесь очутилась.
-- Ах, как бы мне хотелось уснуть и не просыпаться, -- думала она в такие минуты, с отчаянием понимая, что это, увы, невозможно.
Однажды, сама того не заметив, Белая произнесла свое желание вслух.
-- Вот еще! Какие глупости! – услышала она чей-то ворчливый голос. – Неужели тебе так надоел этот мир, что ты не хочешь больше его видеть?
Оглядевшись по сторонам, Белая различила на соседней ветке спрятавшегося в густой листве серого голубя. Он сидел, уцепившись в дерево одной лапой, а вместо второй у него виднелся уродливый багроватый обрубок.
-- Не-нет… -- неуверенно ответила Ворона. – Просто я… никому не нужна. Если бы меня вдруг не стало, никто и не заметил бы…
-- Н-да… Это плохо! – согласился Голубь. – Но что ты сама-то сделала для того, чтобы быть нужной?
-- Я? – Белая Ворона, не понимая, с изумлением смотрела на неожиданного собеседника.
-- Ну, да. Ты лично.
-- Не знаю, -- Белая неуверенно переминалась с лапы на лапу, тщетно пытаясь понять, что имеет в виду Голубь.
-- Меня выгнали из стаи за то, что я белая, -- объяснила она.
-- Знакомая история, -- Голубь с пониманием кивнул головой. – Стоило мне лишиться лапы, -- заметил он, -- как я стал лишним среди своих. Но я ушел сам.
-- Вот видишь! Мир жесток! – заключила Ворона.
-- Да, мир жесток.-- Согласился Голубь. – Но и прекрасен! А жестоким делаем его мы. Ну, подумай сама: неужели ты согласилась бы не видеть солнце, не ощущать этот ветер и капли дождя? И потом, каждый новый день дает нам что-то новое. Мы постоянно познаем этот мир, и поэтому он не может нам наскучить,-- философски заключил Голубь.
-- Наверное, ты прав, -- неуверенно сказала Белая Ворона и с сомнением добавила: -- Однако так печально быть одинокой и ненужной никому.
-- Согласен, печально. Но для того, чтобы не быть одиноким, надо открыть свое сердце.
-- Открыть сердце? – опять не поняла Ворона.
-- Да. Открыть свое сердце для других. Не думать о том, какой ты несчастный, а вспомнить, что, возможно, есть кто-то несчастнее тебя, и ты можешь ему помочь. Помогая ему, ты поможешь себе.
-- Но как же я узнаю, где этот несчастный?
-- Учись видеть и слышать! Почаще оглядывайся вокруг. О! Да я заговорился с тобой. Мне пора. Желаю удачи. Не унывай. -- Голубь тяжело взмахнул крыльями и улетел.
-- Видеть и слышать… -- повторила Ворона.
Она не понимала, что имел в виду голубь, но его слова почему-то придали ей уверенности. Ей стало спокойнее уже от осознания того, что она не одна изгнанница. Вот и этот голубь тоже живет один, но по его виду не скажешь, что он несчастен.
-- Но все-таки, что он имел в виду? Учись видеть и слышать… -- думала Белая Ворона. Ее мысли внезапно были прерваны какими-то странными всхлипывающими звуками. «Кто-то плачет? – предположила она. -- Определенно кто-то плачет». Белая прислушалась. Тихий плач доносился из кустов акации, которые буйно разрослись у самой ограды, отделявшей двор от проезжей части.
Белая Ворона направилась туда. Среди густых веток она обнаружила маленького волнистого попугая. Он сидел, нахохлив свои голубовато-изумрудные перья, и безутешно плакал.
-- Что случилось? – спросила его Белая. – Почему ты плачешь?
-- Я... я потерялся... – всхлипывая, объяснил Попугай.
Он был почти совсем птенец, перья еще кое-где перемежались с пухом.
-- Потерялся? Как же тебя угораздило? – вновь спросила Ворона.
-- Не зна-а-ю, -- он заревел сильнее.
-- Ну, не плачь! Слезами горю не поможешь. Не тот ли ты попугай, которого утром выносит на балкон девочка с розовыми бантами?
Белая Ворона вдруг вспомнила, что видела его раньше. Напротив ветки, на которой она ночевала несколько раз, находился светлый балкон девятиэтажки. Он был украшен яркими петуньями, и каждое утро девочка лет десяти выносила на солнышко красивую плетеную клетку, в которой сидел вот этот попугай. Налив любимцу воду и насыпав корм, девочка уходила. А попугайчик с удовольствием принимал солнечные ванны, перебирал перед зеркалом свои яркие перышки.
-- Да, это моя хозяйка, -- попугайчик перестал плакать и хохлиться.
-- Я знаю, где ты живешь, -- уверенно заявила Ворона. – Летим со мной.
Через минуту беглец был у своего балкона, где его ожидала тоже заплаканная хозяйка. Их встреча оказалась столь трогательной, что Белая не стала им мешать, а предпочла незаметно скрыться.
Вечером, удобно устроившись в ветвях любимого тополя, она вдруг поняла, что имел в виду Голубь. Ворона с удовольствием вспомнила все, случившееся сегодня, и отметила про себя, что день оказался совсем неплохим.
С этих пор и повелось: Белая каждый день находила, кому бы помочь. То она делилась коркой со старым Воробьем, которому было трудно самому раздобыть еду, то находила дорогу домой выпорхнувшему из гнезда слётышу. Так дни проходили за днями. За летом пришла осень, потом ее золотые краски сменились зимней белизной, а затем наступила весна и, наконец, опять пришло лето.
Ворона стала взрослой. Она поняла это однажды, когда, глядя на резвившихся воробьят, снисходительно улыбнулась их беспомощности. За все это время она не то чтобы не вспоминала родную рощу, мать и сородичей. Нет, просто она научилась думать о них спокойно, без того щемящего чувства в сердце, которое раньше всегда охватывало ее при мысли о доме. Теперь ее детство представлялось ей чем-то далеким, едва ли не вымышленным. Иногда ей даже казалось, что она всегда жила одна, и то ее прошлое – прошлое какой-то другой вороны, а она сама лишь со стороны наблюдала за ним.
Однажды Белая Ворона присела отдохнуть на скамью во дворе.
-- Привет, старая знакомая! – неожиданно кто-то окликнул ее.
Оглянувшись, она увидела Голубя. Он сидел на краю песочницы, недавно наполненной свежим желтым песком. Голубь почти не изменился, только перья на его крыльях как-то топорщились.
-- Здравствуй! – обрадовалась ему Ворона и тоже пересела на песочницу.
-- Наслышан, наслышан о тебе, -- заметил Голубь. – Значит, ты поняла тогда мои слова?
-- Я долго думала, -- призналась Ворона, -- но я не уверена, что поняла их до конца. В мире так много нуждающихся в помощи, а я ничего не могу поделать!
И она печально вздохнула.
-- Да... – согласился Голубь. – Но всем не поможешь! Тебя просто не хватит на всех страждущих, -- заключил он.
-- Но как же быть? – спросила Белая.
Она внимательно смотрела на Голубя, искренне надеясь, что он опять даст ей дельный совет. Но Голубь не знал ответа и, немного подумав, признался:
-- Не знаю... Этого никто не знает. – Он опять помолчал и сказал уже уверенно: -- Надо только следовать зову своего сердца. Поступать, как оно велит. И тогда мир станет добрее, а ты – счастливее. На счастье может рассчитывать лишь тот, кто творит добро, кто сам сделал кого-то счастливым. Уж это я точно знаю: давно живу на свете.
Голубь взмахнул крыльями и, не простившись, улетел.
Белая Ворона задумалась над его новым советом.
-- Неужели я, такая маленькая и слабая, могу сделать счастливым кого-то? Изменить мир к лучшему? -- думала она и не находила ответа на эти вопросы.
Вороне хотелось улететь из шумного и душного города, но она не знала, куда ей податься, где найти такое место, в котором она не будет одинока и станет по-настоящему счастлива.
-- Да и есть ли вообще такое место? -- с отчаянием спрашивала она себя. И тут же решала, что нет. Нет такого места на земле!
Однажды она сидела на ветке своего любимого тополя, размышляла и вдруг почувствовала чей-то взгляд. Оглядевшись по сторонам, она увидела на балконе дома напротив человека. Он сидел на складном стуле, держа в руках большой блокнот, и что-то черкал в нем, бросая время от времени пристальные взгляды на Ворону.
Сначала Белая хотела вспорхнуть с ветки, но, поразмыслив, что человек находится от нее на безопасном расстоянии, осталась сидеть. «Да это художник! – догадалась она. – Он меня рисует».
С этого дня, как только она прилетала на свою ветку, Художник выходил на балкон и принимался рисовать. Между ним и Вороной установилось молчаливое согласие. Она понимала, чего он от нее хочет, и сидела тихо, нешевелясь. Он осознавал, что она не может долго сидеть без движения, и писал быстро, стараясь ничего не упустить.
-- Ну, Голубушка, вот я и закончил, -- сказал однажды Художник и, довольно улыбнувшись, ласково посмотрел на Ворону.
Его улыбка – открытая и немного грустная – понравилась ей. Но больше всего Ворону поразили его глаза. Они были темно-карие и глубоко-пронзительные, казалось, их взгляд обволакивает, и они видят тебя насквозь, читают все твои мысли. Но в то же время этот взгляд не пугал и не смущал, так как был очень мягким и веселым.
-- А не примешь ли ты от меня угощение? – предложил Художник и протянул ей раскрытую ладонь, на которой лежали несколько подсолнечных семечек.
Ворона слетела с дерева, присела на балконные перила и осторожно, однако абсолютно без опаски взяла угощение с ладони Человека.
-- Ах, ты, умница-голубушка! – воскликнул Художник и ласково погладил ее по голове. – Да ты у меня не только умница, но и красавица, -- заметил он.
Теперь Ворона могла получше рассмотреть его. Человек был средних лет, высокий и широкоплечий. Темные, почти черные волосы непослушной волной спадали на высокий лоб. Художник то и дело вскидывал вверх сильные руки с длинными крепкими пальцами и проводил ими по волосам. Его подбородок был несколько тяжеловат и придавал лицу некоторую жесткость. Однако едва улыбка пробегала по его губам, как все лицо преображалось, озарялось внутренним светом.
-- Я – красавица? -- подумала Ворона. – Неужели он и правда так считает? -- Она с сомнением заглянула ему в глаза.
-- Да, да! Ты – красавица! – словно угадав ее мысль, подтвердил Человек. – Полагаю, твои сородичи считают иначе,-- заметил он. – О, где уж им понять настоящую красоту?!
Художник опять печально улыбнулся и погладил Ворону.
-- Они не способны понять... Для этого надо открыть сердце, -- с грустью добавил он и о чем-то задумался.
-- Сердце... Опять сердце! О чем это он? -- не поняла Ворона.
-- А знаешь что? – в его глазах заплясали веселые искры. – Оставайся-ка у меня! Скоро осень, чего мерзнуть на голой ветке? Я один, и ты одна. Вместе будет веселее, -- предложил Человек.
Белая с удивлением поймала себя на том, что верит ему, и что, по сути, где-то в глубине души она ждала его приглашения. Ворона даже не испугалась возможности попасть в клетку, как тот попугайчик, которому она помогла.
-- Согласна? Вижу, что – да, -- опять понял ее Художник.
Белая Ворона осталась жить у Человека. Он стал для нее не хозяином, а другом. Вскоре Белую уже не удивляло, что он угадывает ее мысли. Впрочем, она тоже понимала его без слов.
Художник жил уединенно. Целыми днями он, стоя у мольберта, работал в своей квартире, превращенной в мастерскую. Иногда говорил, что отправляется на пленэр, и уходил куда-то на несколько часов. Что такое пленэр Ворона не знала, но вскоре решила, что это хорошая штука. С пленэра Художник возвращался усталый, но довольный.
-- Ну вот, -- говорил он, -- сегодня я не напрасно прожил день, моя Милая.
Когда Человек вставал к мольберту, Ворона усаживалась где-нибудь в стороне и тихо наблюдала за его работой. В эти минуты его лицо менялось. Взгляд темных глаз, до того немного ироничный и колючий, становился теплым и мечтательным. Губы сосредоточенно сжимались, по лбу пролегала задумчивая складка. Некоторое время Художник, скрестив руки, молча смотрел на холст, установленный на мольберте, думал. Потом, встряхивал головой, словно приводя в порядок свои мысли, брался за кисть и начинал писать.
-- Ты вдохновляешь меня! – однажды признался он. – Знаешь, Дорогая, мне порой кажется, что это ты подсказываешь мне нужное решение картины.
Художник усмехнулся.
-- Наверное, со стороны я выгляжу немного странно? – пробормотал он и тут же уверенно заключил: -- Впрочем, кому какое дело? Нам хорошо вдвоем. Ведь так? – он вопросительно посмотрел на Ворону.
-- Кар! – по-своему ответила она.
-- Честное слово! Ты мыслишь по-человечьи! – воскликнул Художник.
Он взял птицу на руки и поднес к своему лицу.
-- А, может, ты была человеком? – предположил он серьезно, заглядывая в ее глаза. – Или я был вороном? – он усмехнулся.
-- Ах, если бы ты был вороном! – подумала Ворона. – И что тогда? – тут же спросила она себя и сразу решила: -- Мы бы улетели далеко-далеко... В прекрасный лес, что лежит у подножия высокой синей горы с заснеженными вершинами. Там течет быстрая река с прозрачной водой, и воздух чист, как утренний луч солнца.
-- Ты мечтаешь о лесе? – прервал ее мысли Художник. – Да я вижу эти грезы в твоем грустном взгляде.
Он усадил Ворону на спинку кресла и подошел к окну. Оно не было скрыто занавесками. Сгущались сумерки, город украсился разноцветными огнями. Вглядываясь в них, Человек заговорил задумчиво и печально.
-- Неужели есть на земле такой лес? – он вздохнул. – Да, наверное, есть... Конечно, есть! Я верю в это. И, как знать? Возможно, ты попадешь туда очень скоро.
Веселая улыбка тронула его губы, и он полушутя-полусерьезно попросил:
-- Только, пожалуйста, не забудь взять меня с собой.

Однажды Художник ушел. День уступил место вечеру, постепенно подкралась ночь. Белая Ворона в беспокойстве расхаживала по подоконнику, пытаясь разглядеть знакомую фигуру среди немногочисленных прохожих. «Где? Ну, где же он?» – с тревогой спрашивала она себя. И могла лишь строить предположения, тут же отметая их одно за другим. Если на лестничной площадке слышались шаги, она с надеждой прислушивалась к ним, замирала, словно боясь спугнуть.
Вот за окном стал пробиваться рассвет, звезды сменились огнями машин. Город ожил. Вдруг в дверях послышался скрежет ключа. Белая стремглав бросилась в переднюю. Но... Там стоял не он! Незнакомый бородатый человек вошел в квартиру. Ворона в испуге метнулась к окну.
-- Ну-ну, не пугайся меня, дурочка! – проговорил незнакомец. – Сейчас я накормлю тебя, дам водички.
Он прошел на кухню и через некоторое время поставил перед Вороной два блюдца – с водой и творогом. Сам опустился в кресло. Ворона есть не стала, продолжала с тревогой смотреть на пришедшего.
-- Да, вот так, значит, какая штука, -- вздохнул он и потер ладонями о колени. – Беда с твоим хозяином.
«Беда? С хозяином? Это он о Художнике?» -- пронеслось в голове птицы.
-- Сердце... Понимаешь? – незнакомец опустил голову. – Умирает он...
Острая боль пронзила грудь Белой. Ворона каркнула и бросилась к балкону. Не заметив закрытой двери, сильно ударилась о стекло и упала.
-- Что ты?! – незнакомец кинулся к ней и поднял.
Ворона вырывалась и с отчаянием хлопала крыльями.
-- Кар! Кар! – кричала она и, почти обезумев, рвалась к балкону.
-- Улететь хочешь? – догадался незнакомец. – Ну, если так, лети... На свободе-то, наверняка, лучше, -- разрешил он и, распахнув балконную дверь, выпустил птицу.
Ворона и сама не помнила, как оказалась у серого пятиэтажного здания городской больницы. Каким-то безошибочным чутьем она нашла нужное ей окно и опустилась на карниз. За мутноватым стеклом, среди непонятных многочисленных трубок и приборов лежал Художник, вокруг суетились странные люди в нелепых голубых одеждах. Его лица она не видела, но его неподвижная фигура говорила о худшем.
«Сердце. Он сказал что-то о сердце? Ах, если бы я могла... Если бы я могла очутиться там! – ее мысли путались. – Слышишь? Не умирай!! – кричала она про себя и била крыльями о стекло. -- Не оставляй меня одну! Опять одну! Если кому-то из нас двоих надо умереть, пусть умру я! Возьми мои силы и живи! Живи!»
-- Не печалься, -- вдруг услышала она чей-то голос.
Оглянувшись, Белая Ворона увидела Голубя. Он сидел на соседнем дереве, нахохлившись и пряча единственную лапу под перьями.
-- Ему нельзя помочь, -- заметил он.-- Но ты не грусти, все будет хорошо. Уж я-то знаю! Ты сегодня поняла свое сердце и последовала за ним. А это – главное!
И, опять не простившись, Голубь улетел.
Незаметно наступил вечер. Белая, наконец, тяжело взмахнула крыльями и опустилась на дерево.
-- Ну-у, как ты долго, -- сказал кто-то рядом.
Голос показался ей знакомым, хотя в нем слышались новые нотки.
-- Я совсем заждался, Дорогая!
Она увидела рядом с собой какого-то странного Ворона. Сначала не поняла, в чем его странность, но потом... «Да он же белый, как и я!» -- догадалась Ворона.
-- Ну, же, не плачь, -- ласково попросил он и с пронзительной нежностью посмотрел на нее любимыми темно-карими глазами.-- Ты мечтала о лесе, помнишь? – продолжал он, обняв ее своим крылом. – Так летим со мной, я знаю дорогу. Не бойся!


Две красивые белые птицы взмыли в вечернее небо и, сделав круг над больничным парком, полетели к горной вершине, что синела у линии горизонта.

КОНЕЦ

Ой, как мне про Ворону понравилось. Моя плакаль.
_________________

Не надо плакать! Они же вместе - полный хэппи энд А тело значения не имеет, главное - душа.
___________________________________

 » Первоцвет

Эротический рассказ. 18+

Автор иллюстрации - Зоя.

Пожилой седовласый человек с пронзительным взглядом синих глаз смотрел в окно поезда на проносящийся мимо пейзаж. Конец августа уже позолотил отдельные пряди в кудрях берёз, но летнее тепло не отступало. Немного поодаль от него стояла молодая пара – рыжеволосая девушка и долговязый молодой человек.
- Саш, посмотри, какая красота! И тихо, наверное…- заметила девушка.
- Да, вы правы, - вдруг отозвался на её слова старик. – Даже в войну здесь было тихо.
- А вы воевали в этих местах? – спросил парень.
- Да… Но памятны они мне не только этим, - улыбнулся фронтовик. – Здесь мой хороший друг встретил свою любовь…
- Ой, расскажите, пожалуйста, – попросила девушка, а её Саша с укоризной посмотрел на неё.
- Рассказать? – печально улыбнулся мужчина.
- Ну, если это… удобно, - ответила девушка.
- Хорошо… я расскажу.

***

Майор, заложив руки за спину, прохаживался по землянке. Хмурое уставшее лицо было сосредоточенным. Лейтенант Дунаев стоял молча, все мысли должны были вертеться вокруг задания, но почему-то думалось о всякой ерунде. В дверь постучали.
- Да, да, - отозвался майор.
Вошла девушка.
- Товарищ майор, рядовая Анненкова по вашему приказанию прибыла, - чётко отрапортовала она.
Дунаев успел заметить маленькую фигурку с длиннющей тёмной косой, болтавшейся ниже пояса.
- Хорошо, Мария, хорошо, - ответил майор. – Вот, познакомься, это лейтенант Дунаев… Александр Максимович… Его ты должна будешь проводить до Зыковки…
- Здравия же… - начала девушка по-военному.
Но Дунаев её остановил:
- Очень приятно, Мария, - он протянул ей руку.
Её крошечная ладошка, утонула в его большой пятерне. Бесформенная фуфайка, мешком висевшая на ней, большие сапоги, как и брюки не по росту, были девушке явно велики. Вообще всем своим обликом она вызывала печальную улыбку. Огромные тёмные глаза в опушке густых изогнутых ресниц внимательно уставились на лейтенанта.
- Значит вы местная? – зачем-то уточнил он, хотя уже получил всю информацию от майора.
- Да…вернее, я жила здесь у бабушки, когда война началась. А сама я из Ленинграда, - улыбнулась она.
У неё был приятный тихий голос.
- Вот как, - он тоже улыбнулся, - и я из Ленинграда.
- Ну, значит, земляки, - подытожил майор. – Вот, что Мария, проведёшь по самым глухим тропам.
- А потом мне оставаться с товарищем лейтенантом? – серьёзно спросила девушка.
- Нет, потом ты должна вернуться в отряд, - отвечал майор. – Выходите завтра, в пять ноль-ноль. А пока можешь быть свободна.
Когда она вышла, майор, вздохнул и, присев на стул, сказал:
- Ты, Александр, не смотри на её возраст. Сейчас время такое, что и дети воюют… Она прекрасно знает эти места. И в разведке не первый день. Так что не сомневайся…
- Она давно в отряде? – спросил лейтенант.
- Два года… Приехала к бабушке на каникулы и…война… её нельзя было в деревне оставлять…
- В каком смысле? – не понял Дунаев.
- Хм, - усмехнулся майор, - в каком смысле? А ты глаза её видел? С такими глазами и личиком … опасно девушке среди фрицев… Впрочем, каждую неделю по заданию и в город, и в деревни ходит…
Майор опять прошёлся, потом, оперевшись о стол кулаками, сказал:
- И воюет она наравне с мужиками, а ведь шестнадцать только месяц назад исполнилось… У меня дочка такая же…
При упоминании о дочке в глазах майора промелькнула печаль. Александр знал, что семья командира пропала без вести.
- Ну, всё… ступай, лейтенант, - майор протянул ему руку, - и… побереги девчонку, - попросил он, хлопнув Дунаева по плечу.

Ещё до рассвета Дунаев вышел на воздух. Закурил. Стоял самый конец лета, и уже золото мелькало в прядях берёз. Однако летнее тепло ещё не сменилось осенней сыростью. Задание Дунаева было, что называется «в один конец». После этой операции он либо внедрялся к немцам, либо…оставалось погибнуть. О нём, как о секретном агенте знал самый узкий круг людей.
- Товарищ лейтенант, - он услышал позади себя тихий голос девушки.
- А, Мария… Ээ, так… Легенду помните? – как-то неуверенно спросил он загасил сигарету.
- Конечно, - её глаза блеснули, выдавая лёгкую обиду на его вопрос, - мы брат с сестрой, идём из города, менять вещи на продукты…
- Да, правильно, - кивнул он, - и вот ещё что… На людях я буду звать вас Машей, а вы меня Сашей.
Он вдруг усмехнулся. «Надо же! Маша и Саша! Нарочно не придумаешь!»
- А..- она смущённо отвела глаза, – а так мне звать вас Александр Максимович?
- Эээ, - он пригладил волосы, её вопрос оказался для него неожиданным. – Ну, зачем же так официально? Всегда зовите просто…Сашей.

На её личике заиграла весёлая совсем детская улыбка. Сегодня, в простом синем платье, с голубой ленточкой в косе и шёлковой белой косынке, повязанной на голове, она была обычной совсем юной девушкой. Впрочем, её глаза, внимательные и настороженные, словно опасающиеся чего-то, смотрели не по-детски. В её взгляде не было беспечности. И ещё. Подростки отличаются нескладностью, угловатостью форм. Мария же была прелестна. В ней сквозило то особое очарование, которое бывает у маленького хрупкого подснежника, ранней весной пробившегося сквозь снег. Тонкая, как статуэтка, фигурка, вчера спрятанная под уродливой фуфайкой, сегодня, в этом незатейливом платьице, обрела свои истинные женственные очертания. Только теперь Александр полностью осознал, что имел в виду майор, сказав, почему девушка оказалась в отряде.
- Да… в деревне ей явная погибель, - решил Дунаев.
- А почему вы в сапогах? – вдруг заметил он.
- Я взяла туфли, - она показала на узелок, который держала в руках, - потом переобуюсь… А пока… мы идём к болоту.

Они двинулись. Мария шла впереди. Дунаеву было неловко, что он тащится вслед за девчонкой, но ничего не попишешь – она проводник. Шли молча. Мария легко, почти не касаясь земли, продвигалась вперёд. Александр, не привыкший к лесу, едва поспевал за ней. Его поразило, что шаги девушки были бесшумны, а сам он то и дело хрустел ломавшимися под ногами ветками.
Неожиданно впереди выросло болото.
- Пришли, - заметила Мария.- Сейчас надо слеги вырубить, и можно идти.
- Рубить не будем, - улыбнулся Дунаев, глядя ей в лицо. – Топора нет и шумно. Мы ножичком чикнем.
Он срезал две жердины такой длины, как показала девушка.
- Идите строго по моим следам, - предупредила она. – Здесь тропка узкая. Чуть в строну, и ухнете. А я вас, пожалуй, не вытащу.

Она вдруг окинула его насмешливым взглядом. Лейтенант был очень высоким, широкоплечим молодым человеком лет двадцати шести. Простое лицо с узким прямым носом, чёрные коротко остриженные, торчащие ёршиком, жесткие волосы, тёмно-синие глаза с прищуром.
- Что?- его немного смутил её взгляд. – Прикидываете, сможете ли меня вытащить? – усмехнулся он.
- Нет, - Мария вдруг опустила глаза, её щёки порозовели.

Не говоря больше ни слова, она смело шагнула в болото. Лейтенант послушно поспешил за ней. И опять девчонка будто плыла по зелёной, с небольшими лужицами поверхности. Маленькие ножки в больших неудобных сапогах почти совсем не проваливались в жижу. А Дунаев проседал едва ли не до конца голенищ. Заметив, что он стал отставать, Мария пошла медленнее. И вдруг лейтенант поймал себя на том, что любуется ею. Да, грубые кирзаки, простое ситцевое платьишко… Но девушке не нужны были лишние «прекрасы», её очарование буквально выпирало, сквозило из её облика, выплёскиваясь на всякого, кто смотрел на неё.

Лейтенант остановился, вытирая взмокший лоб.
- Устали? – Мария опять посмотрела на него как-то испытующе, словно оценивала.
Он встретился глазами с её взглядом и переступил на месте. Сначала сам не понял, что произошло. Нога попала в сторону от тропы, и Дунаев, взмахнув руками, стал оседать в болото. Мария кинулась к нему, но он окриком остановил её.
- Стойте, рядовая Анненкова! Стойте, где стоите!
Он уже был по пояс в трясине.
- Да не стану я вас слушать! – вдруг закричала она и решительно приблизилась, чуть склонившись, протянула ему слегу.
Схватившись за конец, лейтенант попытался подтянуться, но лишь подтягивал к себе девушку. Маленькая и тоненькая она не могла вытащить его.
- Мария, вам… придётся оставить меня здесь и…
- Не говорите глупостей! – тёмные глаза раздражённо сверкнули, тонкие красивые брови нахмурились. – Не шевелитесь!
Она стояла перед ним, закусив губу. И вдруг сказала:
- Сейчас я протяну вам слегу, держитесь и ползите очень тихо.
Мария вдруг упала на живот и придвинула ему конец слеги. Мучительно и долго она тащила его. Когда, наконец, он освободился от тисков трясины, Мария, как и он сам, была перепачкана зеленовато-серой жижей.
- Ну, вот… из-за меня вы вся мокрая и в грязи, - виновато улыбнулся он.
- Ничего, - её губы растянулись в ответной улыбке, - здесь озерцо неподалёку. Отмою грязь.
Она немного отряхнула подол и вдруг расхохоталась.
- Чему вы смеётесь? – растерянно смотрел на неё лейтенант.
- У вас зелёные усы! – заливаясь, объяснила девушка.
- Усы? – он, казалось, совсем не понимал её. - У меня же их нет..
- Да от грязи же!
Она приподнялась на цыпочки, подняла руку до его лица. Тонкий пальчик скользнул у него под носом.
- Вот, видите? Видите, как нарисовано?

Александр прыснул. Её смех заразил его. Она так просто и открыто заливалась колокольчиком, стоя перед ним, глядя на него снизу вверх, что невозможно было не рассмеяться в ответ. Он тоже захохотал. Они смеялись, как будто вокруг не было этого болота, не было войны, и никуда не надо было спешить.
- Пора идти, - наконец, посерьёзнел Дунаев.

Болото кончилось, прошли пролесок. Впереди светлел берег озера. Тишина. Только птицы… И нет им дела до людей, до того, что творится в мире. Лейтенант стоял с закрытыми глазами, втягивая густой сосновый воздух. Открыл глаза, встревоженно огляделся. Девушки нигде не было.
- Мария, - тихо позвал он.
Ни звука в ответ.
- Мария, - чуть громче повторил Дунаев и стал осматриваться.

Почти у самого берега в кустах заметил лёгкое движение. Рука потянулась к пистолету. Бесшумно подошёл, держа оружие наготове, таясь, посмотрел сквозь ветки. От увиденного на мгновение зажмурился. Там стояла Мария. Он видел её со спины. Сахарно-белое, нежное, воздушное тело девушки, до колен погруженное в воду, наслаждалось солнцем, воздухом, ласками озера. Тонкие руки, словно два крыла, порхали, оглаживая гибкую, тонюсенькую талию, ослепительные плавные изгибы бёдер и попки. Вдруг девушка повернулась, и Дунаева огнём полоснуло изнутри, застучало в висках, заныло, запульсировало внизу. Захотелось броситься к ней, прижать к себе, уткнуться лицом в молочную чистоту упругой вздрагивающей груди, прикоснуться к ямочке на животике и познать сокровенную тайну. А ещё захотелось укрыть её от всего мира, заслонить от крови, от смерти, которая гуляла вокруг. Женщина и война… Они не могут, не должны быть вместе! Эта красота, беззащитная, трогательная, нежная, как первоцвет, создана для любви и жизни!

Дунаев, не выпуская пистолета, тыльной стороной кисти смахнул со лба набежавший пот. Кашлянул и позвал опять:
- Мария!
- Ой, сюда нельзя… Я купаюсь, - отозвался испуганный голос девушки.
- Да, да, конечно… Не беспокойтесь, я вас не вижу. Просто постою здесь… на всякий случай, - сказал лейтенант.
И он действительно отвернулся, стал смотреть в сторону леса. Но она почти сразу вышла.

Теперь на ней было светлое в цветочек платье и обычные, без каблука туфли с ремешком. Он заметил, что они наполовину меньшего размера, чем сапоги. Поймав его взгляд на обувь, она смутилась и объяснила:
- У меня тридцать первый… Сапог таких нет… А я привыкла, - улыбнулась весело, - ноге просторно.
Немного помолчав, опять сказала:
- А вы тоже идите… искупайтесь… Только, жаль, одежды у вас нет…
- Да, сейчас… Одежда – пустяки. В мокрой побуду, - улыбнулся он и скрылся в кустах.
- Подождите! – рука Марии просунулась сквозь ветки. – Давайте мне пистолет. Я тоже покараулю вас.

Дунаев протянул ей оружие, осторожно вложил рукоятку в ладошку. Тонкие пальчики ловко охватили её. На мгновение он задержал их в своей руке.

Потом они опять шли по лесу. Фигурка Марии грациозно маячила впереди. Дунаев старался шагать бесшумно, как она, но у него ничего не получалось, и он мысленно уже не раз себя обругал.

Стало смеркаться. Начался сильный дождь. Они укрылись в полуразрушенном сарае. Недалеко была деревня. Но соваться туда было очень опасно. Поэтому Дунаев решил переждать дождь здесь и на рассвете двинуться дальше.
Мария отжала намокший подол, распуская косу, смешно тряхнула мокрой головой.
- Надо же, - усмехнулся лейтенант, - мы с вами второй раз за день попадаем в мокрую историю.
- Ага, у нас мокрый день, - засмеялась она.

И вдруг резко замолчала, словно смутилась чего-то. Лейтенант тоже молчал, как-будто какой-то ступор нашёл, даже жарко стало. А Мария дрожала от холода. Заметив это, он снял пиджак и набросил ей на плечи. Она удивлённо вскинула на него глаза, будто спрашивая - «Зачем?».
- Вам холодно… пиджак почти сухой… сейчас согреетесь, - почему-то охрипшим голосом сказал он.
- Спасибо… А вы как же? – она опустила глаза.

Было темно, и только всполохи молнии время от времени освещали пространство сарая через щели в стенах. Но Дунаев почему-то почувствовал, что она краснеет. Он не мог понять, откуда взялось это чувство. Но Александр словно бы видел, как яркая пунцовость заливает нежные щёки. И вдруг девушка всхлипнула.
- Мария, вы плачете? – удивлённо и растерянно спросил он, теряясь в догадках.
- Нет… То есть … да…
- Не надо! Скоро всё кончится, и вы … вернётесь в отряд…- стал уговаривать он, понимая, что говорит что-то совсем не то и не так.
- В отряд… - упавшим голосом повторила она.

И вдруг он увидел, как лихорадочно блестят её глаза. Не печаль, не тоска читались в них. Решимость! Как перед последним шагом в пропасть. И она неожиданно заговорила как-то сбивчиво, словно сама с собой, словно торопилась, опасаясь, что не сможет сказать:
- Я хочу вас попросить…это ужасно…Я понимаю, что вы обо мне подумаете… Ну, и пусть! Я не хочу, чтобы первым был кто-то из этих тварей… А вы… вы ведь сможете?
- Мария, вы о чём? – лейтенант уставился на неё изумлённым взглядом.
- Не понимаете?! – вдруг воскликнула она. – Да что вы можете понять?!
Она усмехнулась. Зло, почти яростно. И заговорила опять.
- Вы знаете, как я оказалась в отряде? Майор вам, конечно, ничего не сказал… Когда фрицы вошли в деревню… У нас остановился один офицер… Я ходила в грязной одежде, замотанная в платок… волосы выстригла клочками… Но, видимо, ему было всё равно… Он … он схватил меня и … хотел… Я вырывалась, но… Бабуля подоспела и… Она зарубила его топором…
- Маша! Не надо! – Дунаев шагнул к ней и встряхнул за плечи.
- Надо! Я так хочу! – горящие глаза впились в его лицо. – Он … не успел сделать это… Мы ушли в отряд… Бабуля вскоре умерла… А я…каждый раз, как оказываюсь среди них, я чувствую на себе его руки… Он… он… Словно я тварь последняя! Понимаете?! И я… знаю, что могу рано или поздно оказаться в их руках. Я не хочу… чтобы … впервые у меня произошло так… Не хочу! И я прошу вас… Ну, чего вам стоит?!
- Маша! Да что вы такое говорите?! – Дунаев просто ошалел от её слов.
- Хн, - она презрительно посмотрела на него, - считаете меня гадкой женщиной? Пусть так, - она обречённо махнула рукой. – Я понимаю, что не нравлюсь вам… Но … вы же мужчина! Для вас это ничего, ровным счётом ничего не будет значить! Ведь мы не увидимся больше…и нам не будет стыдно смотреть друг другу в глаза… Вы забудете меня…
- Маша! Дурочка ты этакая! – Дунаев подошёл и прижал её к себе, стал гладить по голове, как ребёнка. – Да ведь ты потом пожалеешь! Вот встретишь парня, полюбишь и сразу пожалеешь! Ты же маленькая совсем, не любила ещё! Когда полюбишь, будешь вспоминать эту минуту, как самую страшную, - он усмехнулся, - а меня будешь поминать лихом. И я буду икать всю оставшуюся жизнь, - пошутил, чтобы успокоить её.

Она вдруг подняла заплаканное личико и посмотрела ему в глаза.
- Я не полюблю… - упавшим голосом произнесла тихо-тихо.
- Маша? – держа в ладонях её лицо, Дунаев смотрел в огромные глаза.
И только сейчас до него дошёл истинный смысл происходящего.
- Маша… - повторил он, не отрываясь от её глаз.
Она молчала и не отводила взгляд. Только худенькие плечи чуть заметно дрожали.
- Машенька… - прошептал Александр и осторожно коснулся губами её маленького рта. – Я люблю тебя… - выдохнул он и стал осыпать поцелуями мокрое от слёз лицо девушки.
Привстав на носочки, она потянулась к нему, сильнее задрожав от этой первой нежности. Алые горячие губы чуть приоткрылись, впервые в жизни пропуская кого-то внутрь рта. Голова кружилась, ноги подкашивались. Но его руки крепко удерживали её, не давая упасть. И вдруг он вообще поднял её на руки, прилагая усилие, оторвался от трепещущих губ.
- Машенька, я люблю тебя! Ты должна знать это… - сказал, глядя в лучистые глаза. – Что бы не случилось… Я вернусь! Слышишь? И помни, мы муж и жена! С этой минуты… А когда я вернусь, мы сразу поженимся.
Она молчала, только смотрела на него распахнутым взглядом, доверчиво, притягивающее, заставляя забыть обо всём на свете. Он опустил её на сено, сваленное в углу. Тонкие пальцы забегали по пуговицам застёжки платья.
- Можно я сам? – прошептал он.

Она молча позволила. Он раздел её и скинул свою рубашку. На мгновение она опустила голову и вдруг сразу обвила его шею гибкими, как тростник, руками, робко прижалась к нему горячим дрожащим телом. Его губы упали на её плечо. Одно, потом второе, скользнули ниже к вскипающим упругим холмикам с заострившимися вершинками. Руки поглаживали спину, сходясь на талии. Он захмелел от запаха её волос и нежной, почти прозрачной кожи.
Уткнул лицо в ложбинку на груди, с волнением ощутил, как там, под молочной чистотой бьётся, трепещет, словно крошечная птичка, её сердце. Всё быстрее, быстрее, как-будто хочет выскочить, вырваться из плена и тоже упасть ему в руки. И вот уже он целует эту пульсирующую точку, под которой бьётся её жизнь. Осторожно, как самое дорогое сокровище, целует вершинки нежных холмиков. Нежно втягивает их губами, медленно скользит языком по набухающим орешкам сосков, наслаждаясь юной нетронутой сладостью. Девушка выгибается в его руках, протяжно стонет. Её пальцы ерошат его волосы, беспорядочно скользя по ним.
Вдруг он укладывает её и начинает ласкать губами живот с той аккуратной нежной ямочкой, которая так поразила его у озера. Он щекочет его языком, носом, вжимается лицом в восхитительную пуховую белизну. Точёные руки то взлетают вверх и в каком-то нетерпении комкают сено, то опускаются ему на голову. Девушка стонет всё громче. Её глаза то широко раскрыты и смотрят на него полубезумным взором, то закрыты совсем. Щёчки пылают румянцем стыда и страсти. На ярких губах, чуть припухших от его поцелуев, блуждает манящая бесстыдно-прекрасная улыбка.
- Сашенька… милый… - шепчет Мария, растворяясь в его ласках.

Дунаев наслаждается прекрасным телом девушки, хочет до конца вкусить его нежность и чистоту, впитать её в себя, чтобы навсегда унести с собой это счастье. Она подчиняется ему, не желая сопротивляться. Нет ничего, только их чувства, только их любовь… Каждая точечка нетронутой белизны не осталась без внимания его губ. От крошечных пальчиков на точёных ножках, до мягких мочек маленьких ушей.

И вдруг его лицо опускается ей между бёдер. Огромные глаза испуганно трепещут ресницами, с изумлением смотрят на него. Он отвечает улыбкой и нежно проводит кончиками пальцев по коротеньким тёмным завиткам. Девушка протяжно стонет, выгибается и разводит бёдра. Её ответная, чуть смущённая улыбка, будто говорит: «Милый, я вся твоя, до самого донышка, до самого потаённого моего уголочка. Всё, всё во мне принадлежит тебе!». И он берёт губами её нетронутое сокровище. Целует этот чистый нераскрытый бутон, слегка раздвигает языком уже влажные лепестки, скользит между ними, охватывает губами набухшую бусинку, осторожно играет с ней, наслаждаясь истекающим нектаром. Цветок горит, от пылающего внутри пламени, изнывает от нежных терзаний.
Вдруг удар молнии освещает сарай, всё сотрясается от небесных взрывов. Мария кричит, её грудь тяжело вздымается, талия выгибается красивой дугой, конвульсия проходит по восхитительным формам. Цветок выплёскивает мёд. Собрав губами её нектар, Александр вновь целует маленький рот. И она опять пропускает его внутрь. Теперь уже не боится, а с наслаждением впитывает с губ любимого свой мёд.
- Я люблю тебя… - хриплым голосом шепчет Александр.
- Сашенька… - выдыхает она и окутывает его сиянием своих глаз.

Дунаев чувствует, что уже не в силах противостоять этим чарам, он не может дольше ждать, хочет полностью овладеет сокровищем. И он тихо входит между лепестками. Упирается в хрупкую преграду, качается вперёд и срывает печать. Кровь окрашивает горящий цветок.

Мария закричала, из глаз покатились слёзы, но губы загорелись улыбкой счастья. На мгновение замерев, Александр стал двигаться дальше. Удерживая руками упругие половинки попки, он заскользил всё быстрее и настойчивее, до упора вминаясь в горячее узкое лоно. Оно охватывало, сжимало его так, что, казалось, всё тело пронзают молнии.
Мария стонала, её голова металась из стороны в сторону, в шёлковых прядях кос запутывались соломинки.
Маленькие пальцы, словно ища опоры, впились в раскрасневшиеся вершинки груди. А её глаза, нереально огромные, блестящие, смотрели на Александра, проникая в любимого своим взглядом. И он, сам не слыша собственных криков, двигался навстречу этому завораживающему свету, ввинчивался в багровый первоцвет.
И вдруг, будто пронзённый ударившей молнией, в последнем порыве рванул безвольные ножки на себя, ещё сильнее срастаясь с любимой. Забился, ударяя горячей лавой в узкое пространство. Мария закричала и, выгибаясь, прижалась к его бёдрам. Когда всё было кончено, он нежно поцеловал рубиновые губы, провёл её ладошкой по своей щеке. А потом взял носовой платок и вытер ей между ногами.
- Девочка моя, - прошептал тихо, склоняясь к её уху, прижал к себе. – Поспи, поспи, родная… Скоро рассвет…
- Я не устала, - улыбнувшись, она чуть приподнялась на локте и посмотрела на него, словно запоминая его черты.
И вдруг смутилась чего-то, закрыла лицо ладошками.
- Ты чего, Машка моя? – улыбнулся он.
- Я… скажи, ты… не думаешь обо мне плохо? – неожиданно спросила она.
- Конечно не думаю! – Александр смотрел ей прямо в глаза. – Ты самая чистая, самая нежная, самая красивая на свете! Ты моя жена. Я люблю тебя, Машенька!
Её губы опустились ему на глаза.
- Мой товарищ лейтенант, - прошептала Мария, - и я люблю вас… Ваши синие глаза… всё-всё, что у вас есть… каждую клеточку…
Она легла, прижавшись к его плечу, позволила крепче обнять себя и уже сонно прошептала:
- Я буду тебя ждать…только ты недолго… Ладно?
- Ладно, маленькая… Я быстро… - отвечал Дунаев охрипшим голосом.
Он тоже провалился в сон. Проснулся от её поцелуев. Мария нежно целовала его живот.
- Машка, - выдохнул он с улыбкой, - что ты со мной делаешь?
- Я просто хочу… ну, вот как ты со мной… - смутилась она. – Можно? – взмахнув ресницами, уставилась на него своими глазищами.
- Можно, можно, Машенька, тебе вообще всё можно, - расплываясь в блаженной улыбке, раскинулся он.
Когда её ладошка легла на его уже напрягшуюся плоть, он застонал. Изящные пальчики осторожно, едва касаясь, охватили стержень, словно это была величайшая драгоценность.
- Маш, - прохрипел Дунаев с глупой улыбкой, - сожми его посильнее, не бойся… и подвигай рукой.
Она послушалась его, от усердия высунула кончик языка, облизала губы. Воспаряя от её нежных прикосновений, Александр улыбнулся. Личико Маши было такое забавное, что захотелось прижать её к себе и зарыться лицом в пушистые косы. Но сейчас все его чувства сосредоточились только там, внизу, под её неумелыми, но такими ласковыми руками.
И вдруг тёплые пухленькие губы опустились на стержень, запорхали вверх-вниз по всей его длине, язычок заскользил по вздувшимся венам, ласково погладил кисеты. А потом она всосала головку.
- Машенька, возьми его поглубже, - почти простонал Александр.
И опять она исполнила его желание. Стала насаживаться ртом на уже нетерпящую плоть.

Ощутив, что очень скоро настанет предел, Александр схватил Марию, страстно поцеловал в яркие припухшие губы, ворвался языком в рот. Она извивалась в его объятьях.
Наклонив Марию вперёд, обнимая тонкую талию, Дунаев мягко вошёл в неё сзади. Сразу задвигался очень быстро. И уже вскоре излился очередным горячим потоком. Исступлённая Мария лежала в его объятьях.

До рассвета оставалось совсем немного. Но они ещё успели заснуть. Дунаев по давней привычке разведчика проснулся вовремя. Несколько минут любовался личиком спящей Маши. Такое спокойное, по-детски нежное и беспечное. И так не хотелось её будить. Однако он нежно коснулся губами розовой щеки.
- Машенька, - прошептал на ушко, - девочка, нам пора.
- Уже? – ясный взгляд упал на его лицо, излил тепло в его глаза.
- Нам надо спешить, - улыбнулся он и добавил: - Жаль, что тебе негде помыться…
- Я не хочу, - покраснела она.
Они быстро оделись, Мария заплела косу.
- Держи, - Александр протянул ей яблоко.
- Давай разделим, - она, улыбаясь, смотрела на него.
- Я не хочу, - тоже улыбнулся он, - не люблю яблоки…
До места, где они должны были расстаться, дошли за несколько минут. Дунаев прижал к себе Марию.
- Машка моя…- прошептал, целуя волосы, - обещай, что дождёшься меня! Слышишь?
- Конечно! – тёмные глаза выпустили прятавшиеся где-то слёзы. – Только ты поскорее! Ага?
- Непременно! – он улыбнулся, погладил её щеку. – Не плачь, маленькая! И вот ещё что…Не ходи, как сумасшедшая, по болоту, - пошутил он с серьёзным лицом. – Береги себя… И запомни мой адрес в Ленинграде.
Он назвал ей свой довоенный адрес. Заставил повторить.
Потом стал торопливо осыпать поцелуями личико, осушил её слёзы и приник к полураскрытым губам. Она повисла у него на шее. Он почти силой оторвался от сладких губ.
- Иди, иди первая, - чуть оттолкнул её.
- Нет, лучше ты, - умоляя глазами, ответила она.
- Это приказ, Мария. Ступай!
Когда маленькая фигурка Марии скрылась в лесу, Дунаев пошёл в Зыковку.

***

Старик замолчал, задумчиво смотрел в окно. Молодые люди терпеливо ждали окончания истории. Наконец, девушка не выдержала:
- Простите, - робко сказала она, - а чем всё закончилось? Дождалась вашего друга Мария?
- Чем закончилось? – словно не понял вопроса старик. – Ах, да… да-да… сейчас.
Он достал очки и надел их. Потом сказал задумчивым тоном, будто сам себе:
- Маша погибла через два года… Её схватили однажды и… казнили вместе с тремя партизанами.
- А … ваш друг?.. – всхлипнула девушка.
- А что? – старик улыбнулся и пожал плечами. - Всю войну был в разведке, и потом тоже… Маша успела подарить ему сына… И каждый год в это время они приезжают в эти места на могилу жены и матери.

На перроне было шумно. Высокий юноша с рыжеволосой подругой оглядывались по сторонам.
- Смотри, наш попутчик… Ничего себе! – удивилась девушка.
Мимо них прошёл тот самый высокий седовласый старик. Но теперь он был в военной форме.Зелёная фуражка оттеняла седину. Три больших звезды генерала-полковника сияли на погонах, а на груди скромно поблёскивала звезда Героя Советского Союза. Рядом с ним шёл высокий майор в форме пограничника. Тёмные глаза в опушке густых ресниц лучисто смотрели вокруг.

КОНЕЦ

Блин...Нефер... блин. Военная тема. Бьете просто по больному. Энто ж мое любимое. Моя плакаль.
_________________

Ятаган, да, печально. Я сама, когда писала это рассказ, что-то расчувствовалась.