Глава 26 (часть 2)
Щелчок замка вынуждает вздрогнуть и повернуться. Столб света из ярко освещённого коридора невольно ослепляет. Однако вскоре комната опять погружается во тьму.
Щурюсь, внимательно рассматриваю неторопливо приближающуюся фигуру.
А он приоделся, набросил халат.
Ну, нет.
Я так не играю.
Впрочем, выразить протест не успеваю. Мерзавец приступает к экзекуции практически сразу. Хватает безвольную жертву, разворачивает спиной, грубо давит на плечи, заставляя плашмя распластаться на подоконнике.
Больной ублюдок.
Что он задумал?
Приволок за собой целый сервировочный стол. На колёсиках. Из ротанга. Пощады точно не светит. Мельком изучаю пугающие агрегаты.
Бутылка шампанского угрожающе поблёскивает в полумраке. Бокалы зловеще сверкают. Расплавленный шоколад подозрительно темнеет в серебристой чаше. Клубника истекает кроваво-красным соком.
Чокнутый безумец.
По нему дурдом плачет.
Представляю грядущую расправу, начинаю мелко дрожать. Слабо вырываюсь, пытаюсь освободиться из плена.
- Не дёргайся, - повелевает фон Вейганд. – Я обработаю ожог.
- Скукотища, - заключаю печально. – Не парься, заживёт.
Ох.
Немного печёт.
Терплю, даже не морщусь и не кривлюсь. Ради скользящей ласки этих пальцев не страшно принять огненную ванну. Блаженно улыбаюсь, с трудом сдерживаю грешный стон.
- Заводишься от боли? – замечает ядовито.
Его ладонь медленно опускается ниже, а колено раздвигает бёдра. Резко, рывком, пробуждая голодный озноб.
- От т-тебя, - зубы клацают, словно в оковах зимней стужи, голос срывается, безнадёжно простужен.
Выгибаюсь навстречу порочным движениям.
Вселенная содрогается, заснеженная улица расплывается перед глазами, сливается воедино с грязью, с копотью, пожирающей безупречное стекло.
Гребаный скрипач. Пианист хренов.
Перебирает струны, исследует клавиши. Властен исторгнуть любой звук. Любой оттенок, любую эмоцию.
Виртуоз.
- Очень трогательно, - заявляет саркастически.
Отступает, надевает на меня халат, бережно укутывает. Принимает все необходимые меры, дабы избежать соблазна.
Логически оправданный шаг. Сперва подарки, потом трах. Иначе забудем, для чего здесь собрались.
- Где долг? – интересуюсь деловито.
Фон Вейганд молча протягивает квадратный бархатный футляр.
- А на колени встать? – охотно подсказываю. – А произнести душещипательную речь?
Ухмыляется, как бы намекая – обломись.
- Я девушка гордая, - решаю показать характер. – Уговаривай, умоляй. Не на ту напал. Это рядовых покорных баб ты мог иметь пачками, а тут необычная, уникальная, вымирающий экземпляр. Сражайся, добивайся, унижайся на потеху публике. Спой или спляши, отчебучь уже чего-нибудь.
Он берётся за бутылку с таким видом, что я инстинктивно вжимаю голову в плечи, готовлюсь уклониться и дать дёру.
Но ничего криминального не происходит.
С гулким хлопком вылетает деревянная пробка, шампанское ударяется о хрустальную поверхность, искристая жидкость наполняет бокалы до краёв.
- Открывай, - приказывает ледяным тоном, не оставляет места для манёвра.
Возразить не смею, подчиняюсь.
Руки не слушаются, а хитрый механизм, будто нарочно сопротивляется. Справившись с задачей, поражённо взираю на содержимое футляра.
Сердце больше не ёкает, не стрекочет в сладостном предвкушении.
- Разочарована? – фон Вейганд безошибочно улавливает настроение.
Почему же, вовсе нет. Мило и красиво, выполнено со вкусом, довольно оригинально.
Просто не кольцо.
- Не кольцо, - повторяю вслух. – Хотя не важно, тоже нормально. У меня есть кольцо от Дорика. Обойдусь.
Глупо расстраиваться по пустякам.
И с чего себя накрутила? Опасалась помыслить, лишь тайно желала. Но зачем ему дарить подобное? Он ведь женат, крепко связан узами официального брака.
Нет резона загоняться, плыви по течению, не напрягайся.
- Это гораздо лучше кольца, - говорит уверенно.
Поспорю.
Выглядит неплохо, только на обручалку не тянет.
Миниатюрный меч. Рукоять венчают сияющие камни, вокруг лезвия обвиваются две змеи. Строго по спирали.
Золото и бриллианты. Отлично, прямо по заказу. Однако мимо кассы. Такой вещицей не похвастаешь, не ткнёшь праздной толпе под нос, демонстрируя, какой роскошный кусок пирога урвала.
Кулон невероятный. Мельчайшие детали чётко вырезаны, буквально дышат, пульсируют жизнью. Тончайшая работа, непревзойдённое мастерство. Труд умелого ювелира. Для ограниченного круга избранных.
И цепочка изумительная, воздушное плетение. И сама идея будоражит воображение. И всё здесь прекрасно.
Просто не то.
- Хорошо, - понуро киваю. – Хотя ожидания не оправдались. Лгать не стану. Хотелось другого.
- Это кадуцей, - поясняет терпеливо. – Древний символ.
Жалкая попытка оправдаться.
Не катит.
- Я в курсе, - обиженно фыркаю. – Видела в книжках и на фасаде здания в Барселоне, в районе площади Каталонии. Вообще, его часто используют. Жезл Гермеса, урей Уаджит. Не удивляйся. Иногда у меня случаются проблески, читаю что-нибудь умное.
Спасибо военруку.
Не все лекции прошли даром, некоторые оказались полезны. Оккультизм – интересная тема. Цепляет, побуждает копнуть глубже, проникнуться мистическими ритуалами.
Caduceus.
Ключ, отворяющий предел меж светом и тьмой. Извечный дуализм мироздания. Добро и зло. Огонь и вода. Тело и душа. Гибель и возрождение. Таинство познания.
Единство противодействующих стихий.
Блин, прикольная штука.
Может, зря причитаю? Впала в уныние, почти пустила слезу, приготовилась скандалить. Пора прекращать, нечего разводить сырость.
- Ладно, пофиг на подарки, - нервно посмеиваюсь. – Будь рядом. Всегда. Больше ничего не надо.
Фон Вейганд подходит вплотную, подаёт бокал и отнимает футляр, безотчётно тянусь вперёд, желаю вернуть бархатный коробок.
- Я и так рядом, - склоняется ниже. – Всегда.
Звон стекла кажется тревожным, дурным предзнаменованием.
- Пей, - повелевает коротко.
Безропотно повинуюсь.
Алкоголь приносит покой. На время. Глоток за глотком. В бесконечность, охлаждая жаркие чувства.
Пью. А потом пьёт он. Из моих разомкнутых уст.
- Теперь точно рядом, - шепчет фон Вейганд.
И надевает на меня кулон.
Цепь затягивается вокруг шеи. Словно петля. Но лишь на миг. Скрежет застёжки отбивается внутри, сотрясает плоть.
Уже не забавляюсь, не веселюсь.
Что-то изменилось, полыхнуло и погасло, ввергая сознание во мрак, поглощая тепло и вынуждая содрогаться от дикого холода.
Суеверный страх захлёстывает с головой.
- Разве разрешено? – кончиками пальцев касаюсь золота. – Надевать непросвещённым? Каким смыслом наполняют этот знак в... в твоём ордене?
Слепая догадка.
Вдруг подфартит.
На самом деле понятия не имею, существует ли связь между секретным обществом и ценным даром. Выбрано ли данное украшение с прицелом на будущее или без всяких подводных камней. Заключена ли жуткая тайна между двумя сплетёнными змеиными телами.
Однако инстинкты обострены, сигнализируют об опасности.
Фон Вейганд не торопится с ответом, по-хозяйски поглаживает послушную зверушку по щеке, заправляет выбившийся локон за ухо.
- Кадуцей охраняет собственность, - заявляет хрипло. – Никто и никогда не посмеет тронуть моё.
- Там нет именной гравировки, - выдаю тихо, на всякий случай ощупываю кулон. – Ничего не написано.
- Всё поймут без дополнительных предупреждений, - его губы складываются в чарующей улыбке, а взор остаётся ледяным. – Ты давно осведомлена.
Типа ошейника или клейма.
Только без палева.
- Значит, даже круче кольца, - бросаю глухо. – Deine Schlampe (Твоя шлюха). Такое не забывается, вколочено намертво.
Вместе с каждым ударом гигантского члена.
При мысли об этом внутри становится и жарко, и больно.
- О чём беспокоишься? – горячие пальцы накрывают дрожащую ладонь, сжимают в кулак столь крепко, что золотое украшение царапает кожу. – Страшно быть вещью?
Всхлипываю, но не кричу.
А он хохочет.
Потом резко отпускает, хватает за талию и усаживает на подоконник. Мигом развязывает пояс, распахивает полы халата в разные стороны. Наклоняется, покрывает голые колени хаотичными, невесомыми поцелуями.
И начинает меня щекотать.
Нагло и цинично, бесцеремонно.
- Псих, - судорожно вырываюсь. – Извращенец.
- Трусиха, - парирует насмешливо, не прерывает истязания, доводит до изнеможения, наслаждается реакцией.
- П-прошу, - запинаюсь, захлёбываюсь истеричным воплем. – Н-не н-нужно.
- Неужели? – хмыкает.
Милостиво отстраняется, завершает издевательство. Отступает и любуется трепещущим телом.
Понемногу успокаиваюсь, замираю неподвижно.
- Затравленный взгляд, искусанные губы, широко раздвинутые ноги, - нарочито растягивает слова фон Вейганд. – Аппетитно.
Оборачивается назад, тянется к блюду с клубникой, выбирает одну ягоду и окунает в расплавленный шоколад.
Опять приближается, подступает, точно хищник, сокращает расстояние между нами до нескольких миллиметров.
- Утоли мой голод, - произносит с расстановкой.
Кормит меня.
Подносит изысканное угощение ко рту, не могу устоять. Покорно принимаю пищу из его рук. Не удерживаюсь, облизываю длинные пальцы.
Боже, я сошла с ума и получаю от этого неописуемый кайф.
Нужно очнуться, вынырнуть на поверхность, вернуться в реальный мир. Нужно продолжить серьёзную беседу, выяснить важные моменты. Нужно собраться и сопротивляться, дать решительный отпор.
Нужно.
Наверное.
Но не сейчас.
- Как насчёт пикника? – вкрадчивый вопрос вырывает из сладкого забытья.
Требуется время, дабы переварить.
Конкретно притормаживаю.
- Что? – не соображаю, полностью обесточена. – Какой пикник?
Фон Вейганд рывком подтягивает стол практически вплотную. Вскрывает упаковку с бенгальскими огнями.
- Зажигать будешь? – интересуется мягко.
Руки вибрируют, отрицательно качаю головой.
- Тогда сам справлюсь, - охотно соглашается.
В следующую секунду приходится зажмуриться, отпрянуть в сторону. Сверкающие искры полыхают перед лицом.
Опасности нет, всего лишь рефлекс.
Вжимаюсь в стекло, запахиваю халат плотнее. По-прежнему прищурившись, протягиваю руку вперёд, уверенно сжимаю тонкую палочку.
Невольно улыбаюсь.
Лучший день рождения.
За всю жизнь.
Не без накладок, однако проблемы и трудности не пугают. Наоборот, подстёгивают, вдохновляя на подвиги. Прорвёмся, нам ли быть в печали.
Раньше я думала, что главное – начать, сделать первый шаг, а остальное приложится, тропа возникнет под ногами, словно по волшебству. Направление выявим в процессе, определим по ходу пьесы.
Viam supervadet vadens. (Дорогу осилит идущий.)
Но истинная цель не в этом. Не в борьбе, не в достижениях. Не в суматошной гонке за исполнением желаний.
Истинная цель в счастье.
В том счастье, для которого не нужно никаких причин. В том счастье, которое существует вне зависимости от внешних факторов. Просто бьётся глубоко внутри, отражает пульс.
Кругом полно шелухи.
И ничтожно мало настоящего.
Осторожно, не упусти свой шанс. Порой достаточно единственного движения, мимолётного взгляда. Замри, обрети покой и проясни разум.
Что шепчет жажда?..
Обожаю сидеть на подоконнике в тёмной комнате пустующего отеля, когда снаружи снег валит стеной, заметает тротуар, скрывает опознавательные знаки под девственно-белым покрывалом.
Обожаю есть свежую клубнику в шоколаде. Едва уловимая кислота и сказочная сладость. Обожаю пить ледяное шампанское. Пузырьки приятно щекочут нёбо, дразнят, наполняя искристым весельем.
Обожаю ощущать любимого мужчину рядом, растворяться в его аромате. В сигарах и алкоголе, в терпком запахе зверя.
Не хочется никуда уходить, не хочется шевелиться. Боюсь спугнуть, развеять чары, вновь рухнуть на грешную землю.
Фон Вейганд устраивается возле меня, в непосредственной близости, усаживается легко и непринуждённо, точно мальчишка.
Задорно пылают бенгальские огни, за окном завывает вьюга, а здесь горячо. Так горячо, что кожа плавится, будто воск.
Мы кормим друг друга сочными ягодами, и на губах тает багрянец. Пальцы липнут, но это не мешает жарким ласкам.
Интимный момент.
Не для прессы.
Скоро забрезжит рассвет, история оборвётся, последует продолжительная пауза. Потом будут фальшивые улыбки, игра на публику, торжественный свадебный марш. Однако сейчас повествование в самом разгаре.
- Как ты умудряешься поддерживать такую потрясающую форму? – вопрос вырывается машинально.
А ведь действительно.
Стальные канаты мышц едва ли сочетаются с сидячим образом жизни бизнесмена. Это в кино и на страницах дамских романов все миллионеры выглядят как фитнес инструкторы. Сплошь красавцы да качки. Суровая реальность сильно отличается.
Открой список Forbes.
Плачь и смотри.
Не спасает ни теннис, ни гольф. Ни даже персональные тренеры и опытные пластические хирурги. Зато ребята при бабле. И возраст 70+ лишь подогревает интерес. Прекрасные кандидаты.
- Занимаюсь йогой, - отвечает коротко.
Явно стебётся.
Издевается над моим воображением.
- Типа тех кришнаитов, что оборачиваются в простынь и каждое лето пляшут у меня под окнами? – уточняю с нарастающим ужасом. – Медитация, просветление, прочистка чакр? Абсолютно бесплатный выход в астрал? Умоляю, опровергни.
- Ну, всё не настолько серьёзно, - усмехается. – Ровно час, каждый день по специальной программе.
Выдыхаю с явным облегчением.
- Не пойми превратно, ничего не имею против, - поспешно оправдываюсь. - Но однажды эти сектанты чуть не затащили нас с Машей на семинар под многообещающим названием «Женское лоно». Тут у любого нервы сдадут.
Медлю, не отваживаюсь допрашивать дальше.
Однако слова не задерживаются, новые фразы вылетают на автомате, быстрее, чем успеваю прикусить язык.
- А ты не поёшь? – выдаю с затаённой надеждой. – Вот эти все «Харе Кришна, Харе Кришна»? Под аккомпанемент бубнов?
Фон Вейганд залпом опустошает бокал.
- Не пою, - признаётся с долей сожаления. – С голосом не повезло.
Лукавит гад.
- Не заливай, - отмахиваюсь. – У тебя обалденный голос. Как вспоминаю “I think I’m in love”, тогда, по телефону, так до сих пор покрываюсь мурашками.
Слушать и кончать.
В пошлом смысле, разумеется.
Хм, пожалуй, он единственный человек на свете, который способен вы*бать голосом. Без какой-либо дополнительной стимуляции.
Или я такая впечатлительная?
Нет, просто он ох*ительный.
- Давай поболтаем об умном, - перевожу беседу в иное русло, отчаянно пытаюсь не удариться в разврат. – Например, о литературе. Что сейчас читаешь?
- Тебе не понравится, - насмешливо хмыкает.
- Намекаешь, будто не доросла? – интересуюсь подозрительно. – Оскорбляешь? Хранишь тайну государственной важности?
- Никакой секретности, - заверяет мягко. – Автор – Ли Куан Ю. Книга называется «Из третьего мира – в первый. История Сингапура».
- Масштабненько, - одобрительно киваю. – Ну, это по работе. Для общего развития. А для души? Какие любимые произведения?
- Угадай, - заговорщически подмигивает.
Опять наполняет бокалы шампанским, подносит крупную ягоду к моим устам, почти касается. Лишь стоит приоткрыть рот, отступает. Дразнит, съедает сам.
- Нечестно! – взвиваюсь, хлопаю его по плечу.
- Угадывай, - произносит с нажимом. – Даже дам подсказку. Их три. Видишь, шансы назвать хоть один правильный ответ довольно высоки.
Возможно.
Но моя вера в себя пошатнулась после Ли Куан Ю.
Противник полиглот, знает столько всего, что мне и не снилось. Победа призрачна, однако не станем сдаваться.
- Булгаков, - совершаю пробный ход. – «Мастер и Маргарита».
- Нет, - обламывает без лишних церемоний.
- Хвала небесам, - восклицаю радостно.
- Негативно относишься к творчеству Булгакова? – посмеивается.
- Наоборот, - мигом опровергаю кощунственное заявление. – Прусь не по-детски. Почти как от Оскара Уайльда или от Остапа Бендера. Тут загвоздка в ином. Слишком ревностно отношусь, не готова ни с кем делить.
Неисправимая собственница, желаю всем владеть единолично.
- Обидно, если люди ограничиваются поверхностным восприятием, называют эту историю любимой лишь по инерции, отдают дань моде, не пытаясь разобраться в хитросплетении смысловых пластов.
Неблагодарные, не ценят истину.
- А ведь суть книги не в забавных сценах, не в едкой сатире на советские времена. Там пугающая глубина. Бездна, в которую жутко заглядывать. Перечитываешь и открываешь новое. Слой за слоем. Или не открываешь. Замираешь, ощущаешь разгадку поблизости, но добраться до неё не выходит.
Правда всякий раз ускользает, скрывается за очередным поворотом.
- Он редактировал роман на смертном одре. До последнего дня, несмотря на чудовищные мучения. Он шептал «чтобы знали, чтобы знали». И что? Разве люди знают? Пихают его цитаты везде. По поводу и без.
Лепестки роз посреди дерьма.
Это могу делать только я.
Избранная, с манией величия.
- Каюсь. Сама такая. Не достойна произносить. Но по привычке рискну. Внимание всегда цеплялось за фразу о Фаготе. О рыцаре, который сочинил неудачный каламбур в беседе про свет и тьму. О том, кому пришлось прошутить несколько больше и дольше, нежели он планировал.
Знакомо, да?
Однажды доиграюсь до пожизненного, ибо регулярно нарываюсь на летально-фатальные приключения.
С моим авантюризмом в ад без очереди пропустят.
Исключительно по блату, прямо в VIP-ложу.
Располагайтесь, не стесняйтесь.
- Настал черёд следующего выстрела, - бросаю задумчиво, гипнотизирую пристальным взором и жму на курок: – «Mein Kampf».
- С чего бы вдруг? – притворно удивляется.
- Ты немец, и дед у тебя нацист, - оглашаю неопровержимые доказательства. – Полный боекомплект.
- Верно, - кивает удручённо. – Дед всегда хранил портрет Гитлера в кабинете. Ярый фанат, выучил наизусть все труды великого вождя. Очень обрадуется, если процитируешь что-нибудь при встрече.
Сомнительный совет.
- Берёшь на понт? – угрожающе сдвигаю брови.
- Помогаю добиться расположения, - голос сочится елеем, а в глазах сверкают шальные искры. – У старика скверный характер, но даже незначительное упоминание Адольфа растопит лёд.
Точно измывается, подводит под монастырь.
- Вернёмся к тебе, - мстительно щурюсь. – Попала в цель? Горячо? Холодно?
- Мимо, - брезгливо фыркает. – Стал бы я зачитываться бреднями шизофреника. Этот недоумок оказался послушной пешкой. Принёс выгоду, потом отправился на помойку истории. Предпочитаю Макиавелли, вот где стоит прилежно внимать, учиться основам.
- Чёрт, - разочарованно выдыхаю. – Я была близка. «Государь», легко догадаться, аккурат на поверхности.
- «Государь», и не только, - делает крупный глоток. – Но это не любимые книги. Пробуй дальше.
Чуток воодушевляюсь.
- Маркес, - предполагаю смело, выстраиваю цепь оригинальных ассоциаций. – Тоже на «м», к тому же испанец.
- Поразительная логика, - ухмыляется. – Вынужден внести поправку. Не испанец, а колумбиец.
- Однако писал по-испански, - спешно оспариваю.
Ржёт.
Нагло и неприкрыто, с невероятно хамским видом поедает клубнику. Хищно скалится, обнажает клыки.
Что это? Мне опять пригрезилось. Или на его зубах действительно кровь?
- Кортасар, - бормочу сдавленно. – Экспериментировал, творил на разных языках.
- Нет, - сухо отвергает.
- Набоков, «Лолита», - продолжаю мозговой штурм. – Педофилия. Наша тема, как ни крути.
- Не суди по форме, присмотрись к содержанию, - произносит насмешливо, менторским тоном прибавляет: - В данном произведении речь идёт о Советском Союзе и царской России.
Ум за разум, шарики за ролики.
- Прости?! – неконтролируемо изменяюсь в лице. – Там вроде про великовозрастного мужика и малолетнюю девчонку. Никакой сраной политики.
Столь активная мимика меня погубит.
Уже намечаются ранние морщины. Пролегают вдоль переносицы, уродуют высокий лоб мыслителя, паутиной покрывают некогда юную кожу.
Ещё немного и место в маршрутке уступать начнут. Хотя нет, это я размечталась.
- Ну, великовозрастный мужик символизирует советскую власть, именно от него ведётся повествование, - мило дробит устойчивый шаблон. - Так и коммунисты создавали новую историю. На свой манер, через святотатство. Чёрный монстр насилует ребёнка, совершает грязное надругательство. Поэтому образ Лолиты размыт. Неясный, нечёткий, без мыслей. Царская Россия канула в небытие.
Стоп, снято.
Возьмём рекламную паузу.
Нет, не берём, нельзя.
Срыв покровов в режиме он-лайн.
Неужели я реально надеюсь на победу? Не сейчас. Вообще, в целом. Когда-нибудь. В обозримом будущем.
Да, иначе это буду не я. Никогда не перестану сражаться. Ни на секунду. Хоть задыхаясь, хоть захлёбываясь. Из последних сил. Из любви к искусству. На автопилоте, стиснув зубы. Подыхая, не сдамся.
Озвучиваю всё подряд, уже ничем не обосновываю версии, не подкрепляю варианты пояснениями.
Прохожусь по отечественной и зарубежной классике, вспоминаю школьную программу, не забываю про университет. Постоянно бью мимо цели, далее по курсу не возникает ничего обнадёживающего. Можно развлекаться до бесконечности. Толку ноль.
Азарт постепенно иссякает, запал сходит на нет.
Форменное безобразие.
Пора звонить 911.
Смеркалось, шёл трёхтысячный год от рождества Христова, однако мы не приблизились к разгадке ни на шаг.
Тысяча чертей.
Разрази меня гром.
Эй, люди добрые, пробудите от кошмара, избавьте от книжного транса, помогите сбросить гипнотические чары.
- Сказки Оскара Уайльда, - ровно заявляет мой романтичный шеф-монтажник.
- Сказки? – изумлённо переспрашиваю. – Для детей?
- Для детей и для взрослых, - бросает невозмутимо.
- Я же называла его, - шепчу сокрушённо. – В самом начале.
- Называла, - милостиво соглашается, а после отнимает выигрыш: - Но не в качестве правильного ответа.
Вожделенный приз буквально ускользает из рук, просачивается сквозь пальцы, точно песок.
А ведь догадаться нетрудно.
Значимые вещи обычно родом из детства. Потом становишься слишком циничным для искреннего восторга. Особенно если ты фон Вейганд.
- Кайфолом, - бормочу обиженно, вкрадчиво любопытствую: – И какая у тебя любимая сказка?
- Такая же, как и у моего отца, - уголки губ нервно дёргаются, улыбка получается кривой, обнажает лик хищного зверя. – ‘The Nightingale and the Rose’ («Соловей и роза»).
Знаю практически наизусть.
Бедный студент ухаживает за очаровательной девушкой. Соловей решает ему помочь, платит своей жизнью за удивительную красную розу. Но подарок втаптывают в грязь.
Сюжет прост и гениален.
Лишь настоящий мастер способен выковать истину. Вырвать из груди. Ради торжества света над тьмой. Вот только убогое общество безжалостно уродует красоту. Жертвы во имя любви никому не нужны. Отважные подвиги никто не ценит.
Печальный факт.
Мир жаждет наживы, а не любви.
- Трагическая история, - заключаю чуть слышно.
Фон Вейганд отставляет бокал и смотрит прямо на меня. Не двигается, не касается озябшей кожи. Однако ощущение такое, будто сдавливает горло.
В его глазах сплошная чернота.
Задыхаюсь от пристального взора.
- If you want a red rose, you must build it out of music by moonlight, and stain it with your own heart's-blood, (Если хочешь получить красную розу, ты должна создать её из музыки при сиянии луны, и ты должна обагрить её кровью из собственного сердца,) – произносит медленно, словно нараспев. - You must sing to me with your breast against a thorn. All night long you must sing to me, and the thorn must pierce your heart, and your life-blood must flow into my veins, and become mine. (Ты должна петь, прижавшись грудью к моему шипу. Всю ночь ты должна петь, и мой шип должен пронзить твоё сердце, и твоя живая кровь должна влиться в мои жилы и стать моею.)
Вздрагиваю всем телом.
Судорожно открываю и закрываю рот, не способна впустить в лёгкие кислород. Трепещу и затихаю.
А потом подаюсь вперёд, падаю в объятья палача, прижимаюсь плотнее, льну к шипу, что каждый миг терзает сердце.
- Глупая, безумная птица, - заявляет хлёстко. – Не замечает жесточайшей боли. Поёт о любви, над которой не властна сама смерть.
Иначе не умею.
Иначе не дышу.
- All night long she sang with her breast against the thorn, and the cold crystal Moon leaned down and listened, (Всю ночь она пела, а в грудь её вонзался шип, и холодная хрустальная Луна склонялась ниже и внимала,) – говорит дальше, намеренно растягивает слова. - All night long she sang, and the thorn went deeper and deeper into her breast, and her life-blood ebbed away from her. (Всю ночь она пела, а шип погружался в грудь глубже и глубже, и кровь по каплям покидала её.)
Пей.
Досуха.
Выкуривай.
Без остатка.
Пожирай.
Заживо.
Делай всё, что захочешь.
Вне морали, вне закона.
Черта пройдена, границы стёрты.
- Я шип, - бросает резко, грубо сдавливает плечи. – А ты моё сердце.
Невероятное признание. Жуткое, пугающее. И в то же время романтичное. Честное и чистое. Никакой игры.
- Я буду пытать тебя вечно, - вгрызается в губы.
О большем и не мечтаю.
Укради дыхание. Забери биение пульса. Поглоти, погрузи во мрак. Вырви из реальности, отними волю. Заклейми, точно животное.
Покажисамуюсуть.
I’ll enjoy making you bleed.(Я буду наслаждаться, заставляя тебя истекать кровью.)
Яркие вспышки воспоминаний озаряют помутившееся сознание, разрывают темноту на части.
- Господи, - цепенею от ужаса.
Каменная поверхность алтаря. Железные оковы. Затхлая вонь подземелья.
- Не совсем, - раздаётся пугающий смех.
Сверкающее лезвие раскалывает отражение в зеркале. Закричать не удаётся. Вырваться тоже. Получается лишь дрожать.
Не трать страдания попусту.
Клинок ласкает взмокшую кожу, скользит от груди к животу, неумолимо продвигается дальше, окунается в пылающую плоть.
And I’ll enjoy making you enjoy it. (И я буду наслаждаться, заставляя тебя этим наслаждаться.)
Отстраняюсь, отступаю назад.
Не разрываю объятья, просто желаю поймать взгляд.
- Знаешь, мне приснился странный сон, - бросаю чуть слышно. – В самолёте, когда летели на Украину с Дориком. Наверное, ужастики сказались.
- И? – хмурится, не слишком рад, что поцелуй прервался.
- Понимаешь, это дико и ненормально, - осекаюсь, замолкаю, лихорадочно пробую подобрать приличные слова. – Очень ненормально.
- Что? – спрашивает с нажимом. – Что именно?
Медлю и, очертя голову, ныряю в ледяную воду.
- Ты трахал меня ножом, - выпаливаю как на духу, поспешно прибавляю: - Во сне.
Непроницаемое выражение лица.
Похвально.
Будто робот или статуя, явно не человек. Ни тени эмоций. Ни возмущения, ни удивления. Никакого намёка на шок. Словно подобные заявления в порядке вещей.
Почему молчит?
Сожалеет, с горечью сознаёт – перегнул, девчонка сбрендила, теперь придётся определять в психушку.
- Толкин, «Властелин колец», и Оруэлл, «1984», - хриплый голос режет тишину.
Что за дурацкая манера?!
Перескакивает с темы на тему без предварительных предупреждений.
- Не улавливаю параллель, - сообщаю прямо. – Разве Толкин и Оруэлл связаны с данным кошмаром? Тут скорее вина проклятых сенобитов, а герои фэнтези и антиутопии не при делах.
- Мои любимые книги, - отвечает коротко, отрывисто уточняет для тупых: - Номер два и номер три.
Офигеть.
Промазала по полной.
Обидно до слёз.
Хотя закономерно. На экзаменах тяну паршивые билеты, в лотерею не везёт, постоянно натыкаюсь на какой-нибудь развод.
Если с «Властелином» могли возникнуть сомнения, то «1984» сам на ум идёт.
Мрачное, жёсткое, с чудовищным финалом. Читаешь, и волосы дыбом встают. Орки во многом уступают людям, теряются и меркнут, сущие добряки.
Всё-таки не существует на свете зверя страшнее, чем человек.
Давно следует признать, мы хладнокровные, беспринципные твари, жаждущие рушить и уничтожать.
- Думаешь, я чокнутая? – нервно улыбаюсь.
- Ты чудесная, - проводит пальцами по щеке, нежно и осторожно, будто опасается, что исчезну. – Кстати, есть ещё книга. Главная. Но о ней потом, иначе случится переизбыток информации.
- А сон? – настаиваю на оценке ментального здоровья. – Неужели совсем не пугает? Не поражает?
- Всего лишь сон, - равнодушно отмахивается. – Тайные страхи, подсознательные желания.
- Чего? – протягиваю возмущённо. – Типа жажду, чтоб меня оттрахали ножом?
- Нож – просто образ, - усмехается, чмокает в губы, заговорщически шепчет: - В любом случае, не бойся. Никогда не стану так тебя трахать.
- Ну, благодарю, - бросаю нарочито сердито. – Выслушал, успокоил. Скрыл четвёртую книгу, Уайльда не засчитал. Короче, испортил праздник.
- Тише, - ловкие пальцы уверенно проникают под халат.
- Стой, не надо, - стон срывается с уст помимо воли.
Фон Вейганд безразличен к мольбам.
- Знаешь в чём величайшая хитрость Дьявола? – сжимает грудь, вынуждает вскрикнуть, стискивает до боли.
- Н-нет, - запинаюсь. – Н-не знаю.
- Он убедил всех, будто его не существует, - впивается в бёдра, заставляет раздвинуть ноги, усаживает к себе на колени.
Отказываюсь мыслить трезво.
- Сладкие грёзы, ночные кошмары – всё это не важно, - жарко шепчет на ухо, прижимается плотнее. – Ты под защитой Дьявола. Помни, он всегда рядом.
Дрожь охватывает тело.
Голод ненасытен, требует новую жертву, до краёв заполняет похотью, вспарывает плоть изнутри, по живому.
Замираю над пропастью, томлюсь в предвкушении.
Bloody Hell. (Кровавый ад.)
Наше небо в огне.
______________________________________________________
Затаилась в ожидании впечатлений! Ну, как вам?)))
По традиции - комменты лучше писать сразу в тему или копировать из блога в тему, это облегчает процесс моих ответов)) Если продолжение понравилось, то жмем на "мне нравится"! И не забываем отметиться, ну, или остаемся анонимами))
Мне понравилось!