Глава 24
Words come easy to me. (Легко подбираю слова.)
Отражаю нужные эмоции, выстраиваю сложные схемы, обращаю различные фрагменты в единое целое. Будто нанизываю жемчуг на шёлковую нить. Плавно и непринуждённо, едва совладаю с мелкой дрожью предвкушения. Шаг за шагом, точно по натянутому канату. Не оборачиваясь, не глядя по сторонам, не страшась разверзшегося под ногами вулкана.
Без напрасных сомнений, без ложных опасений.
Только вперёд.
По пылающим углям, по осколкам разбитых зеркал. Мимо земных искушений, мимо коварных капканов. Вдоль нетронутой тропы.
К вожделенной цели.
Не в ад и не в рай.
Туда, где сбываются мечты.
Possession. (Обладание.)
Змеиный шёпот обдаёт холодом. Подчиняет, покоряет, порабощает. Отнимает жалкие остатки воли, проникает под кожу, будоража, пробирает до ледяного озноба. Отмечает принадлежность, выжигает клеймо на ритмично бьющемся сердце.
Obsession. (Одержимость.)
Утробный стон опаляет жаром. Возбуждает и воспламеняет, доводит до исступления, уверенно овладевает обезумевшим пульсом. Вонзается глубже и глубже, вынуждает покрываться испариной, вырывает истошные вопли из напрягшегося горла, заставляет извиваться в тщетной попытке обрести свободу.
Crash. (Крах.)
Крушение. Столкновение. Взрыв.
Без надежды спастись, без права на новую жизнь.
Билет в один конец. В пьянящую неизбежность, в манящую потребность, в испепеляющую зависимость. Билет на удачу.
Story of my life. (История моей жизни.)
Не лучшая и не худшая. Местами странная и даже дикая, местами заурядная и подходящая под стандартный шаблон. Наполненная сладостью и горечью, расчерченная чёрно-белыми контрастами, подсвеченная непоколебимой верой в чудеса. Неповторимая, необъяснимая, подчас невыносимая, невозможная. И всё же – обычная. Настоящая.
История жизни в трёх словах.
Possession. Obsession. Crash. (Обладание. Одержимость. Крах.)
Уже не играю, уже не щекочу нервы.
Давно позабыла об осторожности, давно преступила допустимый рубеж.
Хочу бежать. Освободиться, разрушить колдовские чары, любой ценой вырваться из оков собственного тела, только бы не...
Нет, не продолжай. Не смей, даже не думай.
Поздно. К сожалению – слишком поздно.
Признай очевидное.
...только бы не чувствовать.
Не погружаться туда опять. Не растворяться в зыбком омуте горящего взгляда, не сгорать дотла в плену обжигающих прикосновений. Не совершать последнее грехопадение.
My personal brand of heroine... hmm, of hero. (Мой личный сорт героина... хм, героя.)
Мой хозяин. Моя смерть. Моё наказание.
Не потребует тело, не потребует душу.
Возьмёт всё и сразу. Иссушая и опустошая, выпьет до капли, не ведая жалости. Наполнит собою, подтолкнёт к зияющей пропасти и заставит упасть.
Заставит очень долго падать вверх с широко закрытыми глазами, насильно разомкнёт плотно сомкнутые губы, сорвёт печати, оставленные раскалённым воском, и проникнет в оголённую суть.
Проникнет быстро и резко, вынуждая задыхаться, принуждая умолять. Насладится сдавленными хрипами поруганной гордости, поглумится всласть и бросит погибать.
Господи – за что же?
Боже – куда приводят мечты?
To the lowest. (На самое дно.)
Не спорю, мы замерли на весьма интригующем моменте. На острие ножа, на краю обрыва, на грани безумия.
Замерли? Вот и отлично.
Пауза не помешает. Иногда необходимо оказаться в тишине, которую ничто не нарушает. Иногда полезно оказаться в темноте, которую ничем нельзя рассеять.
Закройте глаза, сделайте глубокий вдох и расслабьтесь. Замолчите. Даже в мыслях. Не двигайтесь, не шевелитесь. Постарайтесь отключиться от реальности, вообще – отовсюду.
Просто почувствуйте.
Слышите?
Хотя нет, слышать совсем не обязательно.
Обязательно ощущать.
Освободите сознание от шелухи. Останьтесь наедине с собой. Отринув предосторожности, обнажите душу. Не бойтесь, не сомневайтесь, идите на свет, прямо на ослепительный свет фосфоресцирующей вдалеке звезды
Что это?
Понятия не имею.
Не упрямство, не упорство. Не вдохновение, не талант. Не смелость, не безрассудство.
Не сила воли, не второе дыхание.
Нечто другое, абсолютно иное, гораздо более яркое и впечатляющее. Могущественное и непостижимое.
Постоянная величина. Сокрушительная стихия, не поддающая контролю.
Не изменить и не переплавить, не перекроить и не разобрать на атомы. Порой негнущийся стержень, легко отражающий нападение. Порой гибкая соломинка, покорно склоняющаяся по воле ветра. Не описать скупыми словами, не выразить лихорадочными жестами, не изобразить масляными красками на девственно чистом холсте.
Проклятие или дар?
Настойчиво скребётся о запертую дверь, медленно ведёт острыми когтями по металлу, исторгает из равнодушного железа протяжный мерзкий звук. Выжидает и совершает молниеносный бросок. Толкает на подвиги, обрекает на мучения.
Источник самых запоминающихся кадров сценария, ведь...
Любовь. Ненависть. Похоть. Презрение. Радость. Грусть. Надежда. Отчаяние. Наслаждение. Боль.
...всё это бледные тени настоящей эмоции. Тусклые отблески желания. Бесцветные искры подлинной жажды. Жалкое подобие нестерпимого жжения внутри.
В этом мире существует только одна непреложная истина.
Passion. (Страсть.)
Ибо лишь страсть необратима.
Лишь страсть нельзя отнять.
Никогда. Ни у кого. Ни при каких обстоятельствах.
Our whole life is Passion. (Вся наша жизнь -страсть.)
Вечный поиск. Попытка избавиться от старых зависимостей, заменить их новыми. Гонка за разрядкой. За оргазмом. Деньги, власть, классная тачка, короткая затяжка, обжигающий глоток, алкоголь или крепче – не важно.
Главное – обладать. Заполучить и разрушить. Самого себя или кого-то другого, а может всех вместе. Тут уж вопрос удачи, природного везения.
Вот, что чувствуют наркоманы.
Вот, что находится по ту строну.
Будто выстрел, будто глоток сладчайшего яда, будто удар сверкающим клинком прямо в сердце.
Грубо и резко – в нирвану.
До безумия, до одури, до дрожи, до полнейшего изнеможения.
Снова и снова.
Пожалуйста, ещё.
Умоляю, глубже.
Не останавливайся.
Быстрее и сильнее – по венам, в кровь.
Именно так. Больно и горячо, сводя с ума зубцы кардиограммы. Увлекая в иную реальность, в ту самую, где грешник и святой одинаково равны.
Полу стон, полу всхлип.
Ничем незамутнённый экстаз.
Нервный взмах ресниц.
Судорожный выдох.
О, да.
...
Говорят, страсть искажает восприятие, мешает объективной оценке. Однако я с этим не согласна.
Страсть – то единственное, что позволяет видеть правду. Не только призрачное отражение, но и лик настоящего.
Страсть помогает познать, как далеко человек способен зайти. Чем пожертвует, от чего откажется и чего действительно жаждет.
Готовы рассмотреть на примере?
По щелчку пальцев вернёмся в прошлое, пролистаем страницы назад, перемотаем плёнку. Окунёмся в пучину воспоминаний, где хватает сцен 18+.
И не говорите потом, что вас не предупредили. Не жалуйтесь почём зря.
Порой даже наблюдателя поражает взрывная волна.
Раз.
Дайте мне свою руку. Точно не передумали?
Два.
Держитесь крепче. Ожидаются крутые виражи.
Три.
Последний шанс отказаться.
Нет?
Ну, валяйте.
***
- С Днём Рождения, - сквозь напускную мягкость тона отчётливо проступают опасные ноты.
Вроде обычная фраза, а поджигает фитиль.
Неужели я не заслуживаю классического поздравления? Цветов и подарков? Причём не от фальшивого или бывшего жениха, а от единственного на свете.
Неужели не достойна нормального отношения? Почему нужно устраивать настоящее шоу? Угрожать пистолетом, заковывать руки, затыкать рот, тащить к машине, натянув на голову мешок.
Любопытная альтернатива унылым конфетам и драгоценностям. Оригинально, свежо и романтично. Только надо меру знать.
Фон Вейганд совсем страх потерял, забыл, кого должен бояться.
Вот улучу удобный момент, сделаю виртуальную, хм, виртуозную подсечку. В этом деле главное – повалить, а дальше уже ногами запинаю, никаких проблем, сориентируюсь по ситуации.
Мстя будет страшна.
Плевать, что противник почти в два раза выше и на порядок сильнее. Плевать, что в букмекерской конторе на мою победу не поставят и гроша.
У меня есть непоколебимая уверенность в собственных силах, неслыханная наглость и воображаемый чёрный пояс по каратэ. С таким багажом нельзя проиграть.
Трепещи, негодяй. Скоро начнёшь молить о пощаде и...
От радужных мечтаний отвлекает суровая реальность.
- Надеюсь, хорошо развлеклась, - грубо тянет за волосы, вынуждая запрокинуть голову назад.
Да, в целом было неплохо. Сейчас продолжаю в том же духе. Дураку ведь никогда не скучно, особенно в компании с собственными мыслями.
- За всё приходится платить, - прожигает взглядом, намеренно растягивает слова: - И ты заплатишь за каждую секунду своих развлечений.
Чёрт.
Инстинктивно тянет нервно сглотнуть, но кляп значительно усложняет привычный процесс. Становится неожиданно тяжело дышать через нос.
- Неудобно? – с наигранным удивлением спрашивает фон Вейганд, его брови насмешливо изгибаются. – Наверное, забыла об ультиматуме. Хотела молчать – молчи.
Проклятый ублюдок. Использует против меня моё же оружие.
Любимый ублюдок. Покоряюсь и капитулирую, ни секунды не сомневаюсь.
Ублюдок, от которого готова принять абсолютно всё. Любую пытку, любое издевательство. Но мне нужно хоть что-то хорошее, хоть один луч райского солнца в мрачной темноте ада. Хоть немного тепла, сладости, нежности. Хочу колыбельную, хочу поцелуй на ночь. Хочу хоть чуть-чуть ванили в жутком океане льда.
- Имел честь наблюдать за твоим танцем, - как причудливо сочетаются бархат и звериный рык в чарующем тембре голоса. – Полуголая на шесте. В чулках, без бюстгальтера, зато трусы одеть не забыла. Молодец.
Ну, с чулками и трусами понятно. Платье задралось неприлично высоко. Но как ему удалось разглядеть отсутствие лифчика. Теперь заметил? Охрана доложила? Откуда он лицезрел развратное действо? Из кабинки VIP-зала? Может, просто по камере?
Кому-то определённо достанется за несанкционированный эксгибиционизм.
Господи, ну, не виновата же я, что ненавижу силиконовые чашечки.
Сразу навевают больничные ассоциации. Ни дать, ни взять – имплантаты. Выглядят гадко, словно украдены из рук пластического хирурга прямо посреди операции.
Обычный бюстгальтер под платье с открытой спиной не напялишь.
Вообще, сколько у меня той груди. Её же не видно совсем. Если только в ясную погоду, под прицелом микроскопа.
Жаль, не удаётся воспроизвести ни единой членораздельной реплики в своё оправдание. Зря усердствую.
- Тише, - фон Вейганд пресекает вдохновенное мычание. – Горло заболит.
Трогательно.
Такая впечатляющая забота, аж трепещу от умиления.
Но не проще ли вынуть кляп?!
Челюсть свело, рот онемел – не самые приятные ощущения. Слюни текут. В буквальном смысле. Струятся из уголков губ, по подбородку, по шее. Красота неописуемая, загляденье.
Стараюсь вытолкнуть резиновый шар с помощью языка. Тщетно. Кожаные ремни плотно обвивают затылок, держат крепко, не позволяют освободиться самостоятельно.
Ох, фон Вейганд не только маньяк-затейник. Он ещё и садист-фетишист. Ему серьёзно нравится? Картина ведь не особо эстетичная. Тогда зачем?
Причина без надобности.
Хищник в ярости. Жаждет покарать, утолить ненасытную потребность. Палач и жертва. Рабыня и повелитель. Не мы выбираем роли. Роли выбирают нас.
- Полагаешь, я злюсь, – усмехается, наклоняется ниже, шепчет в самое ухо, опаляя жарким дыханием: - Ошибаешься.
Прости, слабо верится.
- Я спокоен, - уточняет мягко. – Поэтому пощады не будет.
Супер. Можно сразу облить зад ледокаином? Или воспользоваться анальной смазкой с эффектом лёгкой анестезии?
Блин, раньше желания, загаданные на день рождения, не исполнялись.
Стоп, минуточку.
Никто не заказывал похищение и жёсткий трах. Просили фон Вейганда с красивым бантом на бритоголовой башке.
Эй, кто в ответе за неустойку? Компенсируйте моральный ущерб.
- Я делаю это не ради демонстрации власти, - зубы крепко сжимают мочку уха, заставляя дёрнуться и взвыть. – Достаточно слова – тебя скрутят и доставят по нужному адресу. Куда угодно, как угодно, в том виде, в котором прикажу.
Отстраняется, ловит мой затравленный взгляд. Больше не ухмыляется, наоборот, мрачнеет.
- Но не суть, - ослабляет узел галстука.
Садится на корточки. Мальчишеская поза резко контрастирует с жестокими словами.
- Я делаю это не ради наказания, - медлит, продолжает отрывисто: – Конечно, наказание планируется. Долгое, изощрённое, мучительное.
Не замечаю ничего вокруг. В темноте горят лишь его глаза. Поглощают целиком и полностью, пожирают без остатка и выпивают до дна.
- Но не важно, - подаётся вперёд, приближается почти вплотную
Забываю дышать, забываю о кляпе. На краткий миг, кажется, сейчас последует поцелуй. Губы прижмутся к губам, сольются воедино, и пусть весь мир подождёт.
Пусть весь мир катится к чертям собачьим. Пофиг.
- Я делаю это, потому что могу, - чмокает в лоб и презрительно хмыкает: - А ты нет.
Damn. (Проклятье.)
Чувствую себя обманутой идиоткой. То есть нахожусь в обычном состоянии. Никаких дивидендов. Очередной облом.
- Добрая, всепрощающая, самоотверженная, - нарочито растягивает гласные, намеренно кривляется, выдерживает паузу и говорит уже серьёзно: - Даже обладая властью, реальным шансом покарать, откажешься и отпустишь грехи.
Достаёт платок из кармана белоснежной рубашки, бережно, по-хозяйски вытирает слюну с моего лица. Точно полирует деревянный стол в кабинете или чистит ботинки.
- С кляпом ты мне нравишься гораздо сильнее. Не приходится выслушивать бред, - трётся бородой о мою щёку. – Знаешь, существует кляп-кольцо, надёжно фиксирующий рот в открытом положении.
Содрогаюсь, будто от удара.
- Для орального секса, - поясняет вкрадчиво.
Спасибо, капитан.
- Скоро опробуем данный вариант. Нужно чаще практиковаться, преодолевать рвотный рефлекс, - заявляет спокойно, сладко обещает: – Будешь обслуживать профессионально.
Шутит?
- Впрочем, могу трахнуть тебя в глотку и так. Без специального кляпа.
Судя по тону, не шутит.
- Но это скучно, - сетующий вздох. – Ты должна сама проявить инициативу. Брать глубоко, сосать с энтузиазмом.
Охренеть.
Ладно, это не самое худший из вероятных раскладов. В конце концов, нельзя быть такой эгоисткой. Надо периодически доставлять любимому бойфренду радость. Особенно если нет другого выхода.
Неужели с членом не разберусь? Всё-таки не бухгалтерский отчёт, не задача по высшей математике. Авось без диплома справлюсь.
- Хотя ты не слишком сообразительна, - констатирует с наигранной печалью. - Не учишься ни минету, ни жизни.
Наговор и клевета.
- Меня не огорчает, что ты плюёшь на приказы, - вновь промокает слюну платком, как бы невзначай сжимает мои щёки до боли, заставляет глухо простонать. – Меня удручает, что ты действительно ничему не учишься.
Господи, хватит.
Пожалуйста.
Способна лишь дрожать, мычать и выть. Не имею права даже униженно взмолиться о пощаде.
- Ни-че-му, - выделяет по слогам, а потом совершает контрольный выстрел: – Я знаю про финансовую помощь для Анны.
Как? Откуда? Не верю. Просто нереально вычислить. Какая сволочь сдала?
Ворох вопросов и сомнений разрешается единственной фразой:
- Она сама рассказала в подробностях.
На одни и те же грабли. Опять. Прямо под дых.
Гениально, Подольская.
Получи заслуженную награду за кретинизм. За неоспоримое мастерство в спонтанном поиске приключений на пятую точку.
Какого лешего расщедрилась и бросилась помогать? Тем более, чужими деньгами.
А вдруг Анну пытали? Или прессовали как Леонида? Мой бывший не из робкого десятка, но и то практически раскололся. Что говорить о хрупкой девушке?
- Ей не угрожали, только поинтересовались, - резко прекращает экзекуцию, разжимает пальцы. – Вежливо спросили о подробностях, намекнув на возможное вознаграждение.
Еб*ть-еб*ть.
Продала при первой же возможности.
П*здец.
- Люди не меняются, - поднимается и отходит в сторону. – Вор навсегда останется вором, а предатель – предателем.
Прописная истина.
Стоит вытатуировать на видном месте и перечитывать. Вдруг снова потянет на альтруизм? Однако никакие умные фразы не защитят от хронического идиотизма.
- Если имел неосторожность довериться кому-то, не удивляйся, когда получишь нож в спину, - произносит тихо, выжидает, после насмешливо спрашивает: – Раскрой секрет – как уникумы вроде тебя умудряются пройти естественный отбор и пережить эволюцию?
Наверное, покровительство высших сил.
Причём неприспособленных зверушек оберегают не потому, что они такие хорошие, добрые и классные, а потому что за ними прикольно наблюдать. Лезут на рожон по поводу и без, ратуют за честность, отстаивают справедливость, отчаянно трепыхаются в когтистых лапах злого рока.
Короче, мы регулярно тупим. Имеем моральные принципы, пока все остальные имеют нас. Спорим, это чертовски забавное зрелище?
- Вечно лезешь не в своё дело, проводишь сомнительные расследования, - фон Вейганд неторопливо меряет комнату шагами. – Думаешь, опять сжалюсь, забуду промахи, отпущу грехи?
Думаю, чем бы огреть тебя по голове. Не из мстительного желания отыграться за яркий спектакль с похищением, а в целях допустимой самозащиты.
Лихорадочно осматриваю пространство, пытаясь разработать план.
План побега/спасения/государственного переворота. Тут важно начать, а дальше сценарий приложится.
Итак – где я?
Точно не офис. Похоже на элитную квартиру или частный дом. Только мебели маловато, будто помещение совсем не обжито хозяевами. Может, сразу после ремонта? А, может, недавно закончилась стройка?
Несколько ненавязчивых картин в бронзовых рамах выглядят весьма сиротливо. Больше никаких предметов декора. Ни статуэток, ни шкатулок, ни даже настенных часов. Нет ни единой мелочи, подчёркивающей индивидуальность жилища.
Ох, вот оно! Точнее, она. Великолепная ваза, высокая, пузатая, без цветов внутри, явно тяжёлая. Отличное оружие.
Только как завладеть вожделенным предметом, если расстояние приличное и на пути полоса препятствий? Точнее – единственное, но весьма грозное препятствие. Господин фон Вейганд.
Вскочить на ноги и побежать – не прокатит. Шеф-монтажник быстро пресечёт кипучую деятельность. Но хотя бы просто подняться не помешает. Хватит валяться на полу как мешок с г... хм, с мукой.
Осторожно приподнимаюсь, оглядываюсь. Замечаю уютный бежевый диван поблизости и два кресла по бокам от меня. Рядом миниатюрный деревянный стол. Изогнутые резные ножки, отделка под золото. Или действительно золото?
А больше ничего любопытного здесь не нахожу. Лишь стеклянная дверь на балкон прямо по курсу, почти закрытая тёмными шторами, лишь небольшой фрагмент ночного неба обнажён. Если внимательно присмотреться, то удастся различить и поручни.
Догадка озаряет сознание, но мигом гаснет во мраке безотчётного страха.
- Дьявол не отпускает грехи, - хрипло произносит фон Вейганд. – Я не отпускаю грехи.
Невольно вздрагиваю.
Мой первобытный ужас. Моё заветное желание.
Подступает всё ближе, возвращается, оценивает пристально и с особым пристрастием. Ловит каждый взгляд, каждый жест. Впитывает сбившееся дыхание, наслаждается произведённым эффектом.
- Маленькая сучка, - словно пощёчина.
Смотрю на вазу, после – вновь по сторонам. Ничего подходящего, не за что уцепиться. Запястье скованны, что совсем не облегчает задачу.
Инстинктивно сжимаюсь в комочек.
Паниковать нельзя. Нужно успокоиться.
Закрываю глаза.
- Наивная сучка, - грубо и резко.
Я не боюсь. Ты не причинишь мне вред. Припугнёшь и пожуришь, потом освободишь, обнимешь, поцелуешь и устроишь романтику в привычном стиле, немного извращённом, но дико возбуждающем.
- Я могу делать с тобой абсолютно всё, - бросает холодно.
Ты любишь. Значит, не сделаешь ничего по-настоящему плохого.
- Кто мне помешает? – риторический вопрос.
Понятно, что никто.
- Леонид? – не скрывает издёвку. – Наглый малый. На первый раз был прощён, теперь зашёл слишком далеко.
Господи.
Надеюсь, ты его не убил.
- Он жив, но скоро об этом пожалеет, - горячие пальцы касаются подбородка. – Посмотри на меня.
Подчиняюсь.
Стараюсь смело взглянуть в лицо опасности. В твоё лицо.
- Зря он отправился на поиски Ксении, зря решил поздравить тебя с Днём Рождения, зря распустил руки и посягнул на чужую собственность.
Боже мой.
Твой огонь испепеляет, не оставляет ни единого шанса спастись, выбраться из липких пут жуткой зависимости.
Хочу твои губы, твои прикосновения. На мне.
Хочу. Здесь и сейчас. Глубоко и неизбежно. На грани и за гранью. До боли, до крика, до хрипоты и сорванного голоса. Только так.
Хочу тебя. Во мне.
Не слышу собственный пульс, теряюсь в урагане смешанных чувств. Отказываюсь мыслить трезво. Вообще, отказываюсь мыслить.
- Да, ты моя, - будто выплёвывает, презрительно, даже с отвращением, а после повторяет сухо: – Моя.
В его устах это слово не шаблон и не банальность. Звучит иначе. Превращается в сталь. Разрезает взмокшую кожу, вспарывает податливую плоть, проникает вглубь, вонзается в сердце и выжигает клеймо. По живому, на крови и в кровь.
- Убью любого, кто тронет, - подводит черту и отстраняется, отступает, изучает меня со стороны. – Дориан ответит за выступление на шесте.
Не надо, он же совсем не виноват. Я должна нести ответственность.
- Знаю, о чём думаешь. Сама виновата, остальных наказывать не следует, – из его горла вырывается зловещий смешок. – Почему ты всегда защищаешь и оправдываешь других? Подобная глупость, ой, прости, жертвенность удивляет.
Впиваюсь взором в идеальный профиль. Точно высечен из камня, выкован из металла. Не человек, а скала. Но внутри полыхает адское пламя.
Пламя, которое я зажгла.
А теперь...
Разве способен простой смертный контролировать стихию? Безумие нельзя излечить, одержимость невозможно побороть.
- Но ещё больше впечатляет твоя неугомонность, - физически ощущаю вибрации ярости в голосе. – Постоянно пытаешь раскрыть секреты. Плевать, чьи они, что повлекут за собой и какой результат получится в итоге. Плевать на правила и предосторожности. Главное – дойти до истины.
Пробую подняться с пола, повинуюсь странному рефлексу.
Неужели рискну подойти к фон Вейганду? Неужели посмею нарушить его личное пространство?
Разумнее тихонько сидеть и не рыпаться, пережидая бурю. Разумнее, но не для меня.
- Не понимаешь что к чему, - смеётся так, что становится жутко, страх крадётся вдоль позвоночника ледяной змеёй. – Объясню в деталях.
Одним шагом сокращает расстояние между нами. Резко толкает меня ногой, не сдерживая силу. Подошвой сапога прямо по плечу, вынуждая распластаться навзничь.
- Ты же просила откровенности, - заявляет неожиданно тихо.
Склоняется надо мной, неспешно собирает разметавшиеся волосы, отбрасывает на бок и наступает на спутанные локоны сверху.
Достаточно единственного шага, чтобы втоптать в грязь. Нивелировать чувства, раздавить и разрушить. Достаточно миллиметра, чтобы убить. Сжечь дотла и развеять по ветру.
Зачем? Ради чего?
Чёрная кожа касается виска. Сапог замирает у моего лица. Мягкое скользящее движение. Практически неуловимое, совершенно безболезненное, но хлёсткое и унизительное.
Хуже оплеухи, хуже пинка. Моральное давление.
Судорожно дёргаюсь, надеясь освободиться из ловушки. Из капкана раскалённых чувств, из огненной геенны, на которую сама себя обрекла.
Умоляю, хватит. Не нужно так. Ведь я...
Я же люблю тебя.
- Любишь родителей? Семью? – практически шёпотом, но очень отчётливо. - Маму? Папу? Бабушку? Может, некоторых родственников?
Прошу, остановись.
- Моргни, если «да», - произносит вкрадчиво.
Подчиняюсь.
- Я могу разработать план по уничтожению каждого, - ровно, без эмоций. - Существуют разные комбинации, на любой вкус. Перевести за черту бедности, посадить в тюрьму, организовать несчастный случай.
Пожалуйста, прекрати.
- Это в общих чертах, - невозможно разгадать непроницаемую маску. – Предлагаю внести немного конкретики.
Не надо конкретики.
- Папу и маму вдруг увольняют. Они пытаются найти новую работу, им везде отказывают, свободных вакансий нет. Деньги постепенно заканчиваются, скоро не хватает на лекарства для бабушки. У неё проблемы с сердцем и диабет. Верно?
Сердце пропускает удар, неприятное жжение под ложечкой стремительно нарастает.
- Ты знаешь, что делать, если ответ «да».
Послушно закрываю глаза.
- Опасные заболевания приводят к печальным последствиям, - выразительная пауза и леденящее до дрожи продолжение: - При должной стимуляции.
Замолчи.
- Симптомы обостряются, необходимо делать операцию. Приходится продать машину, взять кредит под квартиру, - не насмехается, не издевается, абсолютно серьёзен. – Врачам не всегда можно доверять. Неосторожное движение скальпелем, препарат, вызывающий аллергию, перепутанные капельницы. Никто не поймёт, в чём заключается настоящая причина трагедии.
Заткнись.
- Кого-то собьёт пьяный водитель грузовика, кто-то лишится рассудка и будет отправлен в специализированное учреждение. Похоже на цепочку фатальных случайностей. Что принято говорить в подобных ситуациях? Такова судьба, - непринуждённый тон забивает гвозди в мою плоть, вынуждает вздрагивать и покрываться испариной. – Правильно. Я и есть судьба. Твоя судьба. И я не шучу. Заберу каждого, кто тебе близок и дорог. Если захочу, если посчитаю целесообразным. Провинишься ты, а пострадают они.
Невыносимо слушать.
- Я разрешу выбрать кого и что ожидает, - большим пальцем обводит растянутые кляпом губы, нежно и бережно, словно ласкает. – Возьму колоду карт, разделю на две части, на одних напишу имена, на другstrongих приговор. А ты будешь тянуть жребий. Хочешь?
Мучительно жажду зажмуриться, спрятаться от кошмара, исчезнуть, раствориться, убежать. Но опасаюсь даже шевелиться. Не позволяю дрогнуть ресницам.
- Не важно, хочешь или нет, - легонько хлопает по щеке. – Всё равно подчинишься, ибо альтернативы не предвидится.
Конечно, подчинюсь. Не совершу ни единой попытки воспротивиться. Ведь он способен на всё. Не спрашивает, не предупреждает, сразу берёт желаемое.
Берёт так, что не решишься поспорить, не осмелишься возразить. Сдашься и преклонишь колени перед высшей волей. Иного выхода не найти.
- Допустим, поток информации о тебе перекрыт. Родители теряются в догадках. Нет ни звонков, ни смс, - проводит ладонью по напрягшемуся горлу. – Что творит с их милой дочуркой американский супруг? Неизвестно. Тишина. Хорошо, они никогда не узнают, что творю лично я.
Монстр. Чудовище. Моя любовь.
Остановись, не надо.
Прошу, пожалуйста.
- И это только разминка, - фон Вейганд выпрямляется и отступает.
Больше не держит волосы сапогом. Даёт передышку, однако ненадолго. Снимает пиджак, отбрасывает куда-то в сторону, потом закатывает рукава белоснежной рубашки по локоть. Опускается на пол рядом, коленом раздвигает мои бёдра.
- Самое изысканное удовольствие – ломать психику человека, - рывком задирает платье до талии, с треском рвёт кружевное бельё. – Когда-нибудь задумывалась над этим? Как ставят эксперименты над подопытными зверушками?
Жесточайшая агония пожирает мозг.
Умоляю, достаточно.
Прекрати.
- Боль – отличное средство, но банальное, - пальцы грубо проникают в меня, исследуют податливую влажность. – Существуют куда более интересные методы, чем примитивное насилие.
Почему нельзя оглохнуть, отключить чувства по желанию. Закрыться за глухой стеной как это сейчас делает фон Вейганд. Стать непроницаемой и неприступной. Не ощущать.
Замечаю мрачные тени в горящих глазах, улавливаю ненасытную жажду в механических прикосновениях.
Если бы я умела прочесть, умела понять, разбить лёд тотального самоконтроля. Если бы он позволил мне проникнуть глубже, допустил до сокровенного, добровольно впустил в святая святых.
Если бы...
Господи, не выдержу. Сорвусь.
Хватит. Жми на «стоп».
- Помнишь, я обещал держать тебя на цепи и превратить в животное, - намеренно жёстко и резко, причиняя мучение пополам с наслаждением. – Я сделаю это.
Кажется, хуже некуда.
Мечтаю избавиться от власти этих жестоких прикосновений, но лишь подаюсь им на встречу. Схожу с ума, погружаюсь в парализующее безумие. Горю и выгибаю спину.
В горле ком. Немеет лицо, немеют скованные наручниками запястья.
- Будешь моей собакой. Моей течной сучкой. Абсолютно голая, в кожаном ошейнике, на цепи, на четвереньках, - покусывает шею. – Будешь лаять, выполнять команды, приносить в зубах плеть.
Это уже не дрожь и не озноб. Не возбуждение и не ужас.
Истерика. Искрящийся комок оголённых нервов у меня внутри.
Сознание погружается в гипнотический транс, болезненный и безжалостный, колюще-режущий, саднящий, рвущий душу на куски.
Неужели не понимаешь? Не желаешь понимать. Почему?
Я нужна тебе только для траха? Ты ловишь кайф, чередуя удовольствие и муку? Зачем терзаешь пальцами, вынуждая извиваться от страсти? Зачем ласкаешь, пробуждая зов плоти?
Избей, изнасилуй. Так станет проще, гораздо проще нам обоим.
Нет, не надо. Шучу.
Остановись. Просто замри, пока не поздно.
Пока ты не разрушил то, что трепещет под рёбрами. Пока не обратил в пепел тончайшую нить. Пока не оставил камня на камне от мечты, не уничтожил таинство магии между нами.
Алекс, умоляю, прекрати.
- Никакого физического воздействия. Несколько дней на хлебе и воде, без удобств, в темноте, за решёткой, в одной из камер подземелья творят чудеса, - дразнит ухо горячим языком, выводит замысловатые узоры. – Ты станешь покорной, не осмелишься бунтовать. Обрадуешься любому живому общению. Исполнишь самые унизительные распоряжения. Вылижешь мой член. Вылижешь пол под ногами. Вылижешь всё, что я прикажу.
Спазм скручивает желудок.
- Начнёшь есть из миски, преданно целовать мои руки, - выдыхает хрипло. – Руки твоего хозяина.
Жутко, муторно и горячо.
- Начнёшь счастливо повизгивать, когда в качестве особого поощрения проведу рукой по спине или шлёпну по заднице, - ухмыляющимися губами касается виска. – Попросишь, чтобы я вывел тебя на прогулку, на свежий воздух. И я выведу. На поводке. Даже разрешу увидеть рассвет или закат.
Ещё несколько спазмов.
- Трахну свою сучку посреди сада, прямо на траве, без лишних церемоний, - пальцы ни на миг не прекращают изощрённую казнь. - Поверь, тебе станет наплевать и на закаты, и на рассветы. Вселенная сузится до моего члена.
Взгляд теряет фокус.
- Я не трахал тебя по-настоящему, но я трахну, - безразличие в голосе едва ли сочетается с жутким содержанием фраз. – В*ебу из тебя иллюзии о сказочных принцах и детективных расследованиях. В*ебу твою душу.
Конвульсивно дёргаюсь, отчаянно стараюсь выкарабкаться на поверхность, сохранить остатки разума, изрядно подточенного лихорадкой.
- А потом я верну тебя в нормальные условия, в тепло и уют. Позволю снова носить одежду, нормально питаться, ходить, а не ползать на коленях, - его пальцы покидают пылающую плоть, движутся по внутренней поверхности бедра, чертят замысловатые узоры. – Но ты не захочешь, откажешь от этого и взмолишься о наказании. Ты уже не будешь собой.
Тошнота подкатывает к горлу.
- Ты будешь тем, чем я скажу, - неожиданно отстраняется, разрывает контакт. – Не человеком, не животным. Вещью.
Не удаётся справиться с рвотными позывами. Судорожно вздрагиваю. Снова и снова.
Теперь всё действительно прекратится. Застынет раз и навсегда. Кляп душит, убивает, не оставляет надежды.
Умереть, захлёбываясь рвотой, не очень-то романтично, однако никому не дозволено выбирать. Фатальный исход предрекает Фортуна, а не фон Вейганд.
Проваливаюсь в пугающую пустоту, и вдруг – в мгновение ока – свободна.
Не в том смысле.
Свободна от ремешков, которые стягивали затылок, от гадкого резинового шара во рту, от наручников.
От жизни не свободна, от изматывающей зависимости тоже.
Забираю слова обратно. Фон Вейганд круче любой Фортуны, вот уже который раз не даёт мне сдохнуть с пафосом. Чёртов гад.
Спазмы в животе продолжаются, но рвать нечем. Алкоголь впитался намертво, продукты питания давно и упорно игнорирую – депрессия отняла последнюю прелесть бытия.
Кстати, а не от нервов ли это?
Ну, комбинация «тошнота + возбуждение».
Я же почти обтриводномилась, что в не слишком корректной интерпретации Нейтана Янга означает «кончать, блевать и срать одновременно».
Вообще, я не кончила. К счастью, не блеванула. И, спасибо, не обосралась.
Соглашусь, можно было бы опустить некоторые детали типа льющихся по физиономии слюней и позывов на рвоту. Но резиновый кляп, вызывающий не самые приятные реакции организма, и богатое воображение, ярко отобразившее картины собачьих будней, из песни не выбросить.
Вообще, пробовали запихнуть в рот кляп? А подержать его там пару-тройку часов? Не советую, если честно. Дело дрянь.
Машинально растираю запястья, после проверяю неприятно ноющую челюсть. Бедняжка явно не благодарит за поставленный эксперимент, только бы вывиха не было.
- Бл*ть, - получается практически беззвучно.
Ни язык, ни губы не желают слушаться. В горле противно скребёт.
Интересно, кто научил фон Вейганда слову «в*ебу»? Такое вроде не печатают на страницах классических словарей. Где раздобыл запрещённую литературу?
«А про течную сучку на поводке не интересно?» - прорезается скептический голос внутри.
Кто о чём, а матерщинник о ругательствах.
- Запомни это место, - ледяной тон пробирает до дрожи. – У моих ног.
Замечаю высокие сапоги перед собой, перевожу взгляд выше.
Какое счастье дышать полной грудью. Особенно под прицелом горящих чёрных глаз.
- Ты никто, - бросает хрипло и отрывисто. – Грязь.
Лучше бы ударил, врезал изо всех сил, избил, не ведая жалости, переломал все кости, прикончил без суда и следствия.
Лучше бы...
Ладно, пока рот на воле, грех им не воспользоваться.
- Отлично – грязь, - медленно поправляю платье и поднимаюсь с колен. – Грязь, в которой ты увяз.
Проклятые шпильки, едва балансирую, отчаянно стараюсь сохранить равновесие.
- Хочешь уничтожить мою семью? Хочешь уничтожить меня саму? Сломать, превратить в безропотную марионетку и трахать? – речь даётся с огромным трудом, не только из-за пытки кляпом, но и потому что раны внутри не успели зарубцеваться. – Это действительно то, чего желаешь?
Не дожидаюсь ответа.
- Скажи, так действительно легче? – голос срывается, откашливаюсь и продолжаю более твёрдо: - Смешивать с дерьмом, причинять боль, но ни в коем случае не признаваться в собственных чувствах? Скажи, действительно ничего не ощущаешь сейчас? Совсем ничего?
Молчание подстёгивает на новые подвиги, заставляет открывать давно заготовленные козыри.
- Значит, тебе было наплевать, когда ты резал наши ладони осколком? Когда целовал мой шрам? Ну, сразу после отравления в Бангкоке. Когда назвал меня по имени? Когда хлестал кнутом в подвале? Когда повёз в Финляндию любоваться Северным сиянием? – всхлип срывается с дрожащих губ. - Помнишь, я рыдала и признавалась, а ты постоянно повторял «чушь», «бред», убаюкивал на руках, будто неразумное дитя. А как твой дед меня похитил, помнишь? А беременность? Колесо обозрения в Лондоне? Хоть что-то вызывает эмоции?
Прежде нерушимая вера стремительно тает, рассыпается по крупицам, морской прибой сокрушает песочные замки.
До этого конкретного момента всё выглядело важным и значимым, составляло цельную картину. Каждая мелочь гармонично вписывалась в общий сюжет, каждый фрагмент служил идеальным ключом к разгадке. Однако теперь ураган сомнений сотрясает изнутри.
Не отваживаюсь анализировать, цепляюсь за соломинку, повинуюсь инстинктивному порыву.
- Я устала догадываться, устала играть и притворяться. Больше не могу, просто не вынесу очередную порцию секретов, - посылаю рвущиеся наружу рыдания к чёрту. – Что с тобой? Что ты чувствуешь? Скажи мне.
Фон Вейганд ничего не говорит.
Он не отводит взгляд, не двигается. Замирает, точно статуя, каменное изваяние, бездушное и бессердечное. Невозможно распознать зашифрованные сигналы, нереально проникнуть в затаённую суть. Но я пытаюсь.
Всегда пытаюсь. С попеременными успехами, с закономерными взлётами и падениями.
Никогда не сдаюсь. Падаю и поднимаюсь. Сегодня не получилось – потом отыграюсь. Завтра не вышло – постараюсь вновь. Когда-нибудь сработает. Нельзя капитулировать, отступление – не выход.
- Злишься из-за танца или наряда? – спрашиваю наугад. - Ревнуешь к Леониду или к толпе, которая исходила слюной у шеста?
Дебильное предположение, вот только надо начать, размочить счёт, выстроить гипотезу.
- Нет. Ты в себе уверен. Знаешь, после тебя там делать нечего, - горько усмехаюсь. – После тебя все остальные, вообще, никак не воспринимаются. Сплошные ничтожества, объедки.
Результата ноль. Ноль по фазе.
Беру паузу, просчитываю выигрышную стратегию, расставляю ставки по клеткам. Красное и чёрное, ни в коем случае не упустить из виду зеро. Возможны любые варианты.
Может, ему и правда насрать?
Вряд ли, иначе бы не скрывал эмоции за тысячей свинцовых печатей. Давно бы разложил прямо на ковре и трахнул. Жёстко и глубоко, сильно и резко, морально и ментально, не забывая про физический аспект.
Супер, полный вперёд.
- Расстроен, что не умерла от грусти? Не истерила, не наматывала сопли на кулак? Наоборот, нарядилась в развратное платье и отправилась плясать? – пробую задеть больнее, затронуть нужную струну. – Ну, так не волнуйся. Я чуть не умерла утром.
Подступаю ближе к фон Вейганду.
Глаза в глаза. Единый ритм пульса.
Неизбежность и непреклонность. Чья возьмёт?
- Просто нырнула под воду и решила не всплывать, - заявляю нарочито беззаботно.
Шаг, снова шаг. Приближаюсь вплотную. Не касаюсь, только смотрю.
- Я мечтала умереть, - нервно облизываю потрескавшиеся губы. – Но ты помешал. Не отпустил и удержал.
Друг против друга. Не союзники и не противники. Дуэлянты. Скрещиваем взоры точно шпаги, проверяем терпение на прочность, испытываем изменчивую удачу и готовимся к бою. Наш поединок не до первой крови. Насмерть.
- Зачем мне Ад, если Сатана остался на земле? – бросаю чуть слышно.
Гнетущая тишина ложится на плечи невыносимым грузом. Уже не хочется бежать, дело чести дойти до конца. К победе или к поражению – не принципиально.
Самосохранение отключается, запускается обратный отсчёт.
- Бросил важные дела, примчался на мой зов, - произношу с напускным спокойствием. – И что такого страшного? Почему не признаешься, что погряз в этом? В грязи.
Замечаю, как напрягаются желваки, как пролегает мрачная складка на переносице, как вздувается и пульсирует вена на правом виске.
Сквозь непроницаемую броню фон Вейганда пробиваются признаки жизни. Признаки гнева и ярости. Мои любимые.
Те, чого жадала. (То, чего желала)
- Сердишься, ведь со мной приходится считаться, ведь я не пустое место? Тоскуешь по былой свободе? – рискую и не задумываюсь о последствиях. – Давай, отрицай, унижай, придумывай новые ругательства.
Спину прямо, подбородок выше. Сохраню осанку, если достоинство сохранить не вышло.
- Ударь, - заявляю с вызовом. – Давай, бей сильнее, чтобы не поднялась.
Руки фон Вейганда сжимаются в кулаки. Резко и жутко. От этого короткого движения по моему телу проходит разряд электрического тока.
- Это поможет смыть грязь? – не сдаюсь, не перестаю нарываться. - Или втоптать в грязь наши чувства?
Пламя пожирает ледяной панцирь защиты. Под внешним спокойствием таится бешенство. Зверь рвётся на волю, срывает маску человека, издаёт приглушённый, едва различимый звук. Не то выдох, не то рычание.
- Ломай меня. Делай сукой, - будто наотмашь. - Только я давно твоя сука. Твоя шлюха. Твоя игрушка. Твоя любимая кукла.
Полные губы кривятся в недоброй ухмылке.
- Меня нет, - выделяю каждое слово. – Я то, что ты захочешь. То, чем ты прикажешь мне быть.
Хищный оскал обнажает ровные белые зубы. Сумерки сгущаются в чёрных глазах.
- Трахни. Вы*би душу, - отрывисто и отчётливо. – Только ты и так регулярно вы*бываешь мою душу.
Странно. В кромешной темноте тяжёлого взгляда вспыхивает нечто непривычное. Тень появляется и тут же исчезает. Не успеваю ухватиться.
И всё же...
Невозможно, нереально, ни единого шанса на подобный расклад.
Хотя однажды...
Неужели снова?
- Боишься, - невольно срываюсь на шёпот, не смею произнести громче, поражённо повторяю: - Ты боишься.
- Да, - отвечает ровно.
Звук этого голоса оглушает. Это проклятое слово оглушает и вынуждает вздрогнуть всем телом.
- Боишься течную сучку? – интересуюсь иронично, не удерживаюсь от выпада, теряю остатки благоразумия. – Боишься, что подохнешь без неё? Жутко от чувств? Или страшно, что лорд Мортон отнимет право её насиловать и...
Не успеваю завершить фразу.
В мгновение ока сильные пальцы сжимаются на моей шее. Больно и крепко, не позволяя вырваться из цепкой хватки. Будто смертный приговор.
Задыхаюсь. Рефлекторно дёргаюсь, надеясь освободиться, но тщетно. Ловушка захлопнулась, не получится спастись.
Фон Вейганд толкает меня вперёд, не отпускает ни на миг, одним резким движением впечатывает в стеклянную дверь.
Холодно и горячо одновременно. Сознание мутнеет не только от ужаса. Далеко не от ужаса.
Дико, странно, даже противоестественно.
Damn. (Проклятье.)
Какого чёрта?
Плоть пронзает стрела ядовитой похоти. Прошивает насквозь, от судорожно сжавшегося низа живота до горла, пленённого горячей ладонью.
Царапаюсь, извиваюсь, сражаюсь за глоток воздуха. Впиваюсь ногтями в руку, которая душит. В руку, которую люблю.
Хочу на волю... и не хочу.
Не желаю, чтобы он меня отпускал. С ним куда угодно – хоть в испепеляющий огонь, хоть в студёную воду, хоть по битому стеклу. Хоть по самому краю, хоть в зияющую пропасть, хоть до седьмого круга и глубже, до фатального конца, до расщепления на молекулы.
С ним дозволено всё и везде.
...
Говорят, когда умираешь, реальность теряет цвет, превращается в серое невыразительное пятно.
Но я не согласна. Наоборот, только в эту секунду, в последний момент контуры обретают резкость, проступают ярче и чётче, впиваются в память так, что не вытравить.
Говорят, когда умираешь, вся жизнь проносится пред мысленным взором, кадр за кадром, словно автоматически перематывается назад.
Но я видела лишь горящие чёрные глаза. Ужас. Злобу. Отчаяние. Безумие. Тысячу оттенков в темноте, в бездне взгляда, в мятежной душе.
Я видела страсть.
Чистую и неподдельную, ничем не искажённую, опаляющую дьявольским пламенем, низвергающую в преисподнюю.
Страсть настолько реальную, что можно потрогать, ощутить физически, воспалённой кожей.
Я видела фон Вейганда.
Наверное, он и был моей жизнью. Всегда. Никаких «до» и «после», единственный кадр.
...
- Боюсь, - пальцы разжимаются, но не отпускают шею, держат под контролем, едва касаются. – Боюсь того, что способен сотворить.
Жадно вдыхаю кислород. Жадно пью его дыхание.
- Из-за тебя, - бросает хрипло. – С тобой.
Не могу насытиться.
Дышу и дышу.
Вот настоящее счастье.
Дышать рядом с ним.
Дышать им.
Слёзы струятся по щекам. Меня колотит в лихорадке. Трепещу, покрываюсь мурашками, крепче сжимаю руку фон Вейганда.
Замираю на грани второй раз за вечер. Интересно, будет ли третий?
- Х-хотел б-бы, сот-творил уже д-давно, - не в силах совладать с дрожью в голосе, начинаю надрывно кашлять.
- А я и творю, - смеётся невесело, утвердительно кивает. – Неужели не замечаешь?
Да ладно.
Подумаешь, придушил чуток. Нет поводов для переживаний. Вот если бы убил, тогда, конечно, стоило бы расстроиться. Горько поплакать, устроить мне пышные похороны, накупить роскошных венков.
- Я забрал у тебя всё, - произносит прямо в распахнутые губы, усмехается и медленно перечисляет: – Семью. Друзей. Привычную жизнь. Биографию. Имя.
Ну, фамилия «Подольская» не самая крутая фамилия в мире, так что никаких обид.
- Ich will deine Seele, (Я хочу твою душу,) – напоминает.
Кабинет в киевском офисе. Удар – кровь и осколки стекла. Толчок – агония обращается в оргазм. Теряю невинность вновь, лишаюсь радужных иллюзий, избавляюсь от напрасных надежд. Погружаюсь в жестокую реальность. Без цензуры, без предупреждающих знаков.
- Я получил твою душу, - мягко и осторожно прикусывает нижнюю губу, пробуждая голод и немую мольбу о большем. – Я получил тебя всю.
Промозглая сырость подвала. Цепи и крест, допрос под ударами кнута. Дикие вопли и сорванный голос. Ощущение, будто схожу с ума, лишаюсь рассудка, ухожу на дно. Гибну и возрождаюсь вновь под чутким контролем. Точно заведённая, движусь по кругу.
- Кто ты? – спрашивает вкрадчиво.
Кап. Кап. Кап.
Рваный ритм сердца, озноб и голодная дрожь. Воск плачет на коже, клеймит изнутри, оставляет метку принадлежности навечно. Кандалы, плети, ошейники уже не нужны.
Ломают иные вещи.
Ломают и ставят на колени, вынуждают застыть в самой неприличной позе. Вынуждают подчиняться и преклоняться, ползти по раскалённым углям, повиноваться безотчётно, капитулировать целиком и полностью, безоговорочно.
- Du bist meine, (Ты моя,) - дыхание обжигает, горячие ладони смыкаются на горле, не сжимают, но сдавливают, слегка, просто демонстрируют сдерживаемую силу. – Моя.
Твоя.
Не спорю.
Только так. Каждой клеточкой грешного тела, каждым ударом обезумевшего пульса. И в горе, и в радости. И в боли, и в наслаждении. И в жизни, и в смерти.
- Твоя, - шепчу едва различимо, льну к фон Вейганду, покрываю его лицо невесомыми поцелуями, твержу словно молитву: - Твоя, твоя, твоя.
Когда же он поймёт? Когда он доверится окончательно?
- Глупая, - отстраняется, отворачивается, но не отпускает.
- Почему? – невольно всхлипываю. – Потому что люблю тебя?
- Ты не знаешь меня, - пальцы соскальзывают ниже, грубо стискивают плечи. – Как ты можешь любить?
Лидер. Зверь. Вожак стаи. Привык подавлять, покорять и властвовать. Не потерпит возражений, заставит горько пожалеть о неповиновении.
Для начала сойдёт?
- Ну, так в том и суть, - говорю вслух. – Не отталкивай, не закрывайся, объясни нормально. Всякий раз пытаюсь достучаться, но упираюсь в глухую стену. А между тем твои друзья осведомлены гораздо...
- У меня нет друзей, – обрывает резко.
Любопытно, Диане известно?
Эх, сейчас не лучший момент для распыления на другие темы, разумнее придерживаться основной линии.
- Ладно, - медлю, стараюсь подобрать правильные и умные фразы, но не удаётся, в итоге нарушаю тишину, лишь бы не молчать: - Чтобы любить человека, не обязательно понимать его до конца. Не обязательно копаться в прошлых ошибках и грехах, изучать грязное бельё под микроскопом.
Вот блин.
Этим и занимаемся, причём регулярно.
Он расставил по квартирам камеры и собрал подробное досье, провёл допрос в подвале, дабы восполнить пробелы в ранее полученном материале, контролирует каждый мой шаг и выстраивает схемы полнейшего порабощения. А я банально желаю отыграться, любой ценой уравнять шансы.
Доверие требует обратной связи, иначе система не работает.
Даже если доверия нет, необходимость в нём не отпадает. Напротив усиливается, растёт точно снежный ком, щедро питает семена раздора, упавшие на благодатную почву.
Доверие – спасательный круг в океане сомнений. Когда назревает буря, ураган готов снести всё к чёрту и кругом творится тотальная ж*па, если не сказать хуй...же, хм, хуже, ты имеешь право воспользоваться последней соломинкой. Доверием. И заткнуть глотки врагам, без шума и пыли порушить коварные планы. Быстро и бескомпромиссно.
Но как быть, если нечем затыкать глотки и рушить коварные планы? Если отдаёшь сердце, открываешь помыслы, не таишься и не лукавишь, а в ответ – молчание? Удушающая тишина, которая не окрыляет и не дарует надежду.
Ещё пару часов назад я утверждала бы, что нужно бороться, отстаивать свою точку зрения до упора, идти на таран и непременно добиваться цели. Добиваться доверия, ибо это и есть основа любых нормальных отношений.
Но теперь, глядя в пугающую черноту омута, в зияющую пропасть, разверзшуюся у моих ног, застыв в плену льда и пламени, я стремительно постигала очевидные факты.
Нельзя добиться доверия. Оно либо есть, либо нет. Третьего не дано. Порой приходится заткнуться и довольствоваться молчанием. Прекратить бесполезную войну, где не суждено стать победителем.
Впрочем, это не подразумевает смирение и капитуляцию. Скорее компромисс, обтекаемое решение вооружённого конфликта с наименьшими потерями для обеих сторон.
Пусть не сегодня и не завтра, но когда-нибудь в обозримом будущем доберусь до правды.
- Люблю тебя, - выдыхаю судорожно, прохладными ладонями касаюсь его лица, нежно и осторожно, опасаясь спугнуть магию момента. – Не романтичного шефа-монтажника фон Вейганда, который вскружил голову переводчице-идиотке. Не беспринципного барона Валленберга, который заключает сделки на миллионы и хлещет кнутом непокорных.
Пальцы крепче сжимают мои дрожащие плечи.
- Тебя, понимаешь? - больше не пытаюсь смахнуть слёзы с ресниц. - Именно тебя. Без всего или со всем. Не важно.
Не дожидаюсь ответа.
- Хочу узнать, хочу понять, очень хочу, - осекаюсь на очередном всхлипе, кусаю губы, чтобы немного успокоиться, и продолжаю: - Пусть в одной клетке со зверем, где угодно, как угодно. Пусть будет больно, жестоко, невыносимо. Мне плевать. Я готова на всё. В любое время, в любом месте хочу настоящего тебя.
- Никогда, - почти рычание, пауза и скупое уточнение: - Никогда такого не допущу.
- Почему? – подмывает закричать, а получается совсем тихо.
Фон Вейганд не торопится внести ясность. В его глазах горит куда больше, нежели срывается с уст. Видимо, намеревался дать один ответ, но вовремя спохватившись, озвучивает иной.
- Я не лучший вариант для тебя, - голос пронизан сарказмом, ничего общего с прежними эмоциями. – Такого жениха нельзя представлять родителям.
Украл мой юмор и нагло пользует против меня же.
Ну, не хамство?
- Не волнуйся, - отмахиваюсь. – Про деда-нациста мы поведаем после свадьбы, а с тем, что ты лысый они смирятся, оценив банковский счёт.
Истерически хихикаю.
- Будь ты хоть плюгавым колченогим старикашкой... пофиг!.. лишь бы купюры на безлимитной кредитке не перевились, - смеюсь, но быстро умолкаю.
Еле удерживаюсь от рыданий.
- Мне не нужен лучший, - прижимаюсь всем телом к источнику злоключений, обнимаю до боли. - Нужен ты.
Когда фон Вейганд рядом, важен только он.
Всё остальное сразу отступает на второй план, теряет смысл и значимость. Достаточно его молчаливого присутствия поблизости. Детали не принципиальны.
Вероятно, не следует растворяться в токсичной зависимости. Безоговорочно подчиняться воле абсолютно чужого человека и позволять низменным страстям взять верх над разумом. Идти на поводу у безумия и одержимости, утопая в безрассудной жажде обладать тем, что не дозволено даже самому Богу.
Но разве мы всегда поступаем так, как следует? И разве можно вознестись, не познав жуткой прелести падения?
- Я совершал разные поступки, - пальцы отпускают плечи, перемещаются на обнажённую спину, медленно ласкают, не скрывая собственнических замашек, гладят, будто любимое домашнее животное. – Большинство из них приведут тебя в ужас, а я ни в одном не раскаиваюсь.
Страшные вещи легко облекаются в простые слова. Слова не обдерут губы, не оставят заметных следов на коже. Они вольются в плоть и в кровь, изранят душу. Чуть позже увечья зарубцуются, станут практически незаметны, однако память о боли сохранится навсегда.
- Например? – не хочу, но должна спросить.
- Точно желаешь услышать пример? – интересуется насмешливо.
Не вижу его глаз, однако уверена, в их темноте царит бесовская пляска.
- Ты с кем-то... ну, в общем, ты кого-то, - затрудняюсь с формулировкой, поэтому выдаю напрямик: - Ты превращал в собаку?
- Хуже, - бросает коротко и сухо.
- Что может быть хуже? – вырывается автоматически, звучит неожиданно жёстко и резко.
Фон Вейганд отстраняет меня, пристально изучает, будто рассчитывает следующий ход, и, наконец, иронично произносит:
- Я собираюсь игнорировать этот вопрос.
Отлично.
Надеется, начну настаивать на чётком ответе, умолять о правде, изворачиваться и юлить, применяя различные стратегии и тактики. Забуду про стыд и совесть, в зависимости от расклада прибегну либо к грязному шантажу, либо к честному наступлению.
Правильно надеется.
- Намекни, - пробный выстрел.
- Зачем? – не сводит с меня насмешливого взгляда.
- Я называю, а ты дай знак, - не реагирую, симулирую избирательную глухоту, набираю побольше кислорода в лёгкие и оглашаю внушительный список: - Педофилия, зоофилия, некрофилия. Хм, фистинг. Можешь сказать, что фистинг – не особо серьёзное извращение, но у меня на сей счёт иное мнение. Копрофилия, уринотерапия, ну, точнее «золотой дождь»...
- Педофилия, - роняет нарочито спокойно и, поразмыслив, прибавляет: – Я же трахаю ребёнка. Точнее тебя.
- А в целом?
- Я не трахаю детей, если ты об этом, - пожимает плечами, хмурится, пытаясь вспомнить нечто важное. – Пожалуй, моей первой сексуальной партнёрше было около пятнадцати лет. Потянет на преступление? Прошу учесть смягчающее обстоятельство: на тот момент мне едва исполнилось двенадцать. Неизвестно, кого стоит отправить за решётку.
- Ты шутишь? – брови удивлённо ползут вверх, а челюсть почти падает на пол. – Нет, не верю... двенадцать?!
В двенадцать мои одноклассники резались в кэпсы и обменивались наклейками от жвачек, собирая уникальную серию авто. Конечно, девочки уже наводили боевую раскраску а-ля «бывалая соблазнительница» и примеряли первые лифчики.
Но...
Двенадцать лет, бл*ть?!
Кто ему позволил? Куда родители смотрели? А что там за пятнадцатилетняя шм*ра его совращала?
Впрочем, судя по фото из семейного альбома, ещё неясно, кто кого совращал. И, вообще, сложно понять. Может, это вполне нормальный возраст для первого опыта. Не все ведь дожидаются пенсии как я.
- Относительно последующих пунктов, ты сейчас всё самое страшное и неприемлемое перечислила? – усмехается с видом Люцифера. - Страдания тела ничтожны по сравнению со страданиями души. Мне казалось, данный пункт ты прекрасно уяснила. Или нет?
Крупные ладони ложатся на мою тяжело вздымающуюся грудь, легонько сжимают, опускаются ниже, исследуют линию талии, соскальзывают к бёдрам, стискивают зад, вынуждая вскрикнуть.
- Ломая тело, ломаешь душу, верно? - склоняется надо мной, покрывает шею нежными поцелуями. – Однако куда более забавно – ломать душу, не ломая тело. Медленно рушить установки сознания, шаг за шагом вытеснять старые идеи новыми, замещать привычные нормы чем-нибудь по-настоящему оригинальным.
Нервно сглатываю, чувствуя, как спазм сводит горло.
- Меня не прельщает мысль насаживать тебя на кулак. Хоть спереди, хоть сзади, - вдыхает аромат моих волос. – Я не испытываю потребности помочиться на тебя или вымазать дерьмом. Я не заставлю тебя совокупляться с животными, не прикажу доставить в нашу спальню труп.
Ну, спасибо. Вот оно – облегчение. Прямо камень с души свалился.
- Это не эстетично и не слишком интересно, не вызывает должного эмоционального отклика, - резко отстраняется, дабы поймать мой взгляд. – Но это не означает, что я никогда прежде не совершал подобного.
Мило.
- Подобного? – открываю рот и не могу закрыть, без проблем играю роль рыбы, выброшенной на берег. – Чего именно подобного? Всего подобного или отдельных пунктов?
- Не важно, - ухмыляется и небрежно роняет: - Если бы я пожелал, я бы принудил тебя к вышеперечисленному.
- Но ты не желаешь? – уточняю с нескрываемой надеждой.
- Желаю другого, - пламя в его глазах замерзает. – Гораздо большего.
- Та фантазия, на которую мы поспорили...
- Не совсем, - неожиданно хлёстко.
- А какая? – невольно отшатываюсь.
Впрочем, отступление не представляется возможным. Стеклянная дверь мешает.
- Хочу проникнуть в твой разум.
Ни единой насмешливой искры в черноте взора, ни тени веселья в кривой ухмылке, исказившей лицо.
- Давно проник, - облизываю пересохшие губы.
- Иначе, - бросает вкрадчиво.
Отпускает меня, позволяя малодушно вжаться в гладкую поверхность позади.
- Впервые не могу определить границу, - произносит неспешно, словно мысленно решая сложнейшую задачу. – Не уверен, как далеко способен зайти.
- Зато я уверена, дальше дозволенного не ступишь, - безбожно лгу.
В этот конкретный миг фон Вейганд пугает намного сильнее, чем раньше. В его руках нет ни ножа, ни плети. Никакого оружия. А я свободна и от кляпа, и от наручников. Никаких ограничений.
Но всё равно впервые испытаю такой всепоглощающий ужас.
Киевский офис, закрытое пространство частного самолёта, ледяные подземелья, чьи стены пропитали чужие мучения – всего лишь разминка. Вступительный акт, лёгкий разогрев накануне основного спектакля.
Страх накатывает волнами, обдаёт то жаром, то холодом. Дурманит, отбирая остатки воли, окутывает липкой паутиной.
Жуткое первобытное ощущение. То самое, которое до краёв наполняет сущность жертвы, когда на пути встречается кровожадный хищник.
Бежать. Бежать. Бежать.
Немой вопль отражается в каждом ударе пульса. Трепещет под взмокшей кожей, бьётся в гулко стрекочущем сердце.
Только никуда отсюда не деться. И дело не в дверях, не в замках, даже не в охране.
Без фон Вейганда жизни нет.
Просто, лаконично, понятно.
Если бежать, то к нему. На огонь, на верную смерть, на маячащий вдали эшафот. Сцена и декорации не принципиальны. Главное – он.
- Хочу, чтобы ты отдалась мне так, как никто и никогда в этом мире никому не отдавался.
Ровно, спокойно, практически безразлично, не повышая голоса, не совершая резких движений.
Маска не сорвана, однако теряет былую плотность, сквозь размытые контуры проступает истинный облик. Жестокий, эгоистичный, властный и...
Bloody hell. (Кровавый ад)
Даже высшее филологическое образование не позволяет подобрать нужное слово.
Нечто неуловимо меняется, и я не в силах это постичь. Не в силах проанализировать, ухватить и до конца размотать тончайшую нить.
Бедная маленькая девочка заперта тет-а-тет с монстром. С безжалостным чудовищем, с живым воплощением тьмы.
Что ей остаётся, кроме как...
- Бери, - говорю тихо, но отчётливо.
- Нельзя, - отвечает глухо. - Это сотрёт тебя.
Пальцы фон Вейганда вновь пленяют мои плечи, притягивают ближе, не встречая ни малейшего сопротивления, чертят неведомые рисунки на покрытой испариной спине.
- Я сотру тебя, - шепчет на ухо. – Этого не хочу.
- Вот и граница, - предательская дрожь сотрясает тело. - Ты её чувствуешь.
- Сейчас чувствую, - шумно выдыхает.
- Я в тебе не сомневаюсь, - закрываю глаза, чтобы не разрыдаться. – Уж поверь, просто так не сдамся, терпеть всякую хрень и молча обтекать тоже не стану.
- Иногда мне кажется, ты послана спасти меня, а иногда... - смеётся, искренне, беззаботно и всё же с долей грусти.
- Что? – осведомляюсь возмущённо. – Давай, признавайся!
- Я убивал. Этими руками, - крепче сжимает в объятьях. - Я пытал и уничтожал, отнимал жизни. Я ни о чём не жалею, не испытываю чувства вины. Помнишь? Я собой целиком и полностью доволен.
Ох, такое вряд ли забудешь.
- Говоришь так, будто это что-то плохое, - замечаю иронично.
- Твой юмор поражает, - хмыкает.
- Надеюсь, в самое сердце? – нервно улыбаюсь.
Если бы не юмор, на крышку моего гроба давно бы сыпались комья земли. А я покоилась бы с миром. Уютно, сухо, комфортно.
И нафига мне юмор?! В отставку злостного гада!
Требую отдохновения.
Хотя бы чуть-чуть мира и добра.
- Я не остановлюсь, - разрывает контакт. – Продолжу делать всё то же самое, добиваться новых целей.
- Ну, хорошо, - киваю.
- Хорошо? – его тон пропитан сарказмом.
- Чего ты ожидал? – всплеснув руками, опираюсь о стеклянную дверь. – «Встань на путь исправления, позволь свету наполнить душу, исцелись и возродись» или «имей совесть, откажись от жестокой борьбы за власть, забудь о мирских удовольствиях, отринь пагубные привычки»? А может – «раз ты такой плохой, никогда не прощу, проваливай нах»?
Фон Вейганд не перебивает, слушает внимательно.
- Не дождешься, - демонстрирую ему выразительную дулю. - Я не отстану.
Переминаюсь с ноги на ногу, проклиная чёртовы туфли. Мало того, что ходить нереально, ещё и натирают. Опираюсь о ручку двери, дабы сохранить равновесие.
- Кто-то должен быть сверху. Закон природы, - нервно веду плечами, стараясь прогнать озноб. – Одни управляют, другие подчиняются. Никаких существенных изменений на протяжении долгих столетий. Поэтому не грузись, расслабься, продолжай в том же духе. Убивай, пытай, уничтожай. Впрочем, ты и так не грузишься. Какие проблемы?
- Тебе опасно быть рядом, - его ладонь накрывает мою, сильно сжимает. - Но я не смогу тебя отпустить.
- Не отпускай, - прижимаюсь губами к его губам.
- Никогда не отпущу, - не отстраняется, но и не целует в ответ. – Даже если будешь молить на коленях.
- Боишься быть счастливым, отпустить контроль и наслаждаться моментом, - озвучиваю смелую догадку.
- Боюсь иного, - пытается повернуть ручку, чтобы открыть дверь, но механизм не поддаётся. – Возможно, мне придётся причинить тебе боль.
- Ай! - вскрикиваю и отдёргиваю ладонь, ибо в стремлении отворить балкон со мной особо не церемонятся, зажимают, будто в тисках. - Уже больно.
- Другую боль, - безрезультатно мучает ручку, вероятно, замок заедает. – Не сейчас, позже. Такую боль, которая будет сильнее, чем ты сумеешь вынести.
- Объясни, - жажду конкретики. - Пожалуйста, скажи нормально.
Обидно до жути, строптивая дверь привлекает фон Вейганда больше, нежели податливая я.
- Алекс, приём, – тщетно пробую привлечь внимание. – Эй, мы обсуждаем кое-что важное.
Мужчины неисправимы.
Далась ему эта дурацкая дверь?
Упёртый прямо как мой папа. Ну, или как я сама.
Может, врезать ему? Наступить на ногу? Вот шпильками неплохо бы воспользоваться. Или вазой, которую давно приметила. Вариантов масса.
А что если...
И, не удосужившись оценить масштаб вероятных последствий, выпаливаю памятный вопрос как на духу:
- Кто ты?
Показалось или нет? Неужели фон Вейганд действительно вздрогнул?
Очевидно, не показалось. Замирает, смотрит с удивлением, гадает, не ослышался ли.
Отлично, закрепим результат.
- Кто ты? – повторяю громче и твёрже, не отвожу взор.
Полные губы шевелятся, но до меня не доносится ни звука. В глазах вспыхивает ярость, рот кривится в оскале, обнажая ровные белые зубы, желваки буквально ходуном ходят, а вена на виске готова взорваться.
Чёрт, слегка сыкотно, когда он вот такой... бешеный, что ли?
- Прости, перегнула, - сжимаюсь в комочек, неловко оправдываюсь: – Пошутила... почему нельзя спросить. Ты же не патентовал этот вопрос, не заявлял на него авторские права...
Бл*ть.
Всё происходит слишком быстро. Даже нет возможности испугаться.
Фон Вейганд окидывает комнату безумным взглядом, оценивает обстановку, делает пару шагов в сторону, поворачивается спиной.
Будто в замедленной съёмке.
Наклоняется и поднимается, оборачивается, устремляется обратно, возвращается ко мне. Замечаю вазу в его руке, содрогаюсь от ужаса.
- Прочь, - звериный рык.
Замираю, не способна шевельнуться. Он грубо отталкивает меня, сбивает с ног. Падаю на пол. Но не кричу. Парализованная страхом, враз теряю голос.
Удар. Оглушительный звон. Осколки стекла каскадом сыплются вниз.
Проходит несколько бесконечно долгих мгновений, прежде чем понимаю – это фон Вейганд открыл дверь.
____________________________________________________
Ну, как вам все это???
Продолжение главы будет завтра, примерно в это же время, тоже в блоге. Я постараюсь закончить с правкой! Если вам неудобен такой шрифт или фон, то пишите мне и я постараюсь выбрать так, чтобы всем было удобно читать.
Очень жду ваши впечатления! Именно они помогут мне быстрее выверить "сомнительные" моменты второй части главы (более 40 стр готово, осталось именно проверить кое-что).
Дорогие мои, еще раз напомню такой момент - комментарии лучше оставлять в теме, так мне удобнее на них отвечать! Или можете писать коммент тут, но потом копировать его же в тему. Я обязательно отвечу на все прошлые комменты, знаю, их скопилось много, но я уже начала отвечать, и это для меня радость. Огромная радость читать ваши впечатления и отвечать на них!
Жду ваши мнения! Любые - плохие, хорошие... все, какие есть!
Мне понравилось!