Карта ролевой игры "Забытый мир"

Дворец Амир Шаха. Сад.

Весь оставшийся день пролетел словно серое полотно. Ни обилие красок, ни гомон гостей. Я не видел всего этого, кроме гостьи, с которой познакомился ранее в саду и ее рабыней. Что бы я ни делал, куда бы ни шел, все время взгляд выхватывал хрупкую фигурку Безликой. Давно я не заинтересовывался женщинами, если это не связано с причинением им боли. А к Маргарите меня тянуло. Хотелось разгадать ее тайны, хотелось понять, что же так манит меня в ней. Хотелось знать какую сторону боли она предпочитает.
Я знал, где находятся ее покои, но идти к ней не стал. Свой шаг я сделал еще днем, теперь она должна либо решиться, либо нет. А она решится, я это знаю. Надо просто ждать, а ждать я умел, как никто другой. Именно поэтому долгие часы просто простаивал в саду. Потому что более нет другого места, где бы она могла меня найти.
Тихая ночь. Где-то далеко еще стрекочут редкие в это время суток цикады. Вдыхаю нагретый дневным зноем воздух, словно пытаюсь запечатлеть в себе остатки дарованной Санвой тепла. Пусть хоть так я вберу в себя ее дары, если другим способом она меня больше не одаривает. Я любил одиночество. Никогда не страдал без чьего-либо внимания. В такие минуты я мог думать, не омраченный своими демонами о той каре, что ниспослала мне Санва.

Пришла. Легкая улыбка складывается на губах, когда оборачиваюсь к ней и ее трепетной служанке, что так неотступно следует за хозяйкой. Подхожу ближе, утопая в синеве ее невероятных глаз, в которых все так же поскальзывается превосходство, хотя голос у нее кроток. Беру ее за руку, едва поглаживая нежную кожу.
- А я сдержу слово. Если соблазн так велик, покажу вам пороки дворца Амир Шаха. Доверитесь моей руки, прекраснейшая?

В покоях Аслана.

К нашему приходу все приготовления были сделаны должным образом. Только мы вошли, как Азим, которого я просил привести, вскинул на меня свой жаждущий взгляд. Нет, Азиз, сегодня не ты будешь игрушкой. Я лишь отвернулся, проводя гостью к тахте.
- Присаживайтесь, прекраснейшая Маргарита. Не знал, что вы любите, потому приказал принести все возможные сладости во дворце. Угощайтесь.
Устроив гостью должным образом, посмотрел на ее неотступную тень.
- Это самое подходящее место для наказания, прекраснейшая. Не желаете ли вы наказать свою рабыню за ее проступок? И если вы позволите, я с удовольствием стану вашей карающей рукой на сегодняшнюю ночь.
Получив ее разрешение, я, наконец, отпустил теплую ладонь гостьи. В крови бурлила жажда невероятной силы. И это так странно. Ранее после удачных ночей, как с Кифой, я не был столь нетерпелив так скоро.
Пока я раздевал трепещущуюся рабыню, пока приковывал ее к подвесным цепям по середине комнаты, ощущал на себе пристальные взгляды. Внимательный и спокойный моей ночной гостьи и ревностный моей сломанной игрушки, Азиза. Да, правильно ревнуй. Ты должен злиться на эту девушку.
- Есть ли предпочтения у прекраснейшей? Есть ли грань, за которую мне не стоит переступать? Или все отдадите в мои руки?
- Доверюсь вам. – все тот же кроткий голос, который никак не сочетался с тем светом, что заиграл в ее газах, когда я достал трехвостку. Она знает. Она прекрасно знает, как больно может быть от этой плети.
Прежде чем начать, мне необходимо было увидеть глаза рабыни. Я хотел видеть в ее глазах страх. Тот же страх, которым она одаривала свою хозяйку. Увы, моим ожиданиям не суждено было сбыться. Рабыня знала, что такое боль. Не раз его испытывала, и потому в ее взгляде кроме опасения ничего более прочитать нельзя было. Она уже знала многие стороны боли, но она не знала меня, не знала, что могу причинить я. Пока мне этого хватило. Что бы с ней не делали раньше, я все еще могу удивить. Позже. Я взгляну в эти глаза позже. Чтобы упиться ее болью. И начал наказание.
Я не стал ее подготавливать легкими ударами. Я работал трехвосткой со всей силой. Замах. Тело сжимается в предвкушение. Удар. По телу прокатывает волна удовольствия только он душераздирающих криков, от набухающей плоти под следами плетки. Первая кровь на белоснежной коже спины и меня начинает трясти. Красиво. О, Санва, насколько же это красиво.
Тело рабыни выгибается в цепях, пытаясь увернуться от хвостов плети, но удар всегда достигает цели, срывая с ее губ стоны боли, крики. Спины становиться недостаточно. Я обращаю свой взор на гостью, чтобы убедиться, что она не против. Сталкиваюсь с ее горячим взором и тону. Никогда ранее я не наслаждался этим совместно с кем-то. В этом было некое таинство, только для нас двоих. Это подхлестывало и возбуждало еще больше. И хвосты плети опускаются на нежные бедра.
- Господин, умоляяяяяю. – срывается в хрипе рабыня.
Останавливаюсь. Оттягиваю за волосы ее голову, чтобы видеть боль в ее глазах, чтобы насладиться ей в полной мере.
- Умоляешь? – губы складываются в усмешке. – Плохо умоляешь, хорошая моя. Совсем ничему не обучена.
И пытки продолжаются снова. Она рыдала, кричала, хрипела слова мольбы, но так и не поняла. Совсем глупая рабыня. Мне пришлось снова остановиться, чтобы за волосы повернуть ее голову к Маргарите.
- Ты не того умоляешь, глупая женщина. Я не твой господин. Умоляй лучше.
Еще три удара, пока до этой прелестной головки, наконец, доходят мои слова, и я не слышу то, что хотел услышать.
- Г-гос-пожа, умо-ля-ююю. П-про-стите.
Рука, замахнутая для следующего удара, застывает и опускается. Тяжело дышу, капельки пота скатываются по моему лицу. Мне было хорошо, невероятно хорошо. Тело слегка подрагивало пресыщенное, но все еще возбужденное.
- Хорошая девочка. Ты подарила наслаждение мне и своей госпоже. Теперь тебя ждет награда. – выдыхаю у уха рабыни. – Азиз, принеси «Сок боли».
Все это время наблюдавший за мной Азиз, кинулся к полкам, достал оттуда перчатку из ткани и горшочек с неким бальзамом. Пока я надевал перчатку на руку, пока окунал ее в бальзам и привыкал к пощипыванию, что тут же охватило руку, раб то и дело кидал на меня ревностные взгляды. Какого капризного, раба я взрастил. Даже толику моего внимания не хочет делить.
- Этот бальзам используют для пыток. – оборачиваюсь к Маргарите, чтобы объяснить. – Любое прикосновение с кожей вызывает жжение. И жестощайшую боль. Я немного разбавил его. Жжется сильно, но терпеть можно, если не наносить на особо чувствительные части тела.
Получив, разрешающий кивок от хозяйки, обратил свой взор на ослабшую рабыню.
- Ты была прекрасна, хорошая моя, и заслужила ласку. Я тебя приласкаю здесь.
Провожу рукой в перчатке от ее лебединой шеи к груди. Глаза рабыни распахиваются и она судорожно вздыхает.
- Не смей кричать! Ни звука, пока я не разрешу. Услышу малейший крик и все начну заново.
Наконец, я утопаю с том ужасе, что обуревают рабыню. Наконец, я вижу то, что она ранее даровала лишь своей хозяйке. Наконец, она стала светиться благодаря мне, для меня. Впитываю этот свет в себя, купаюсь в нем, пропуская через себя волны удовольствия.
- Хорошая моя, ты заслужила ласку. Я приласкаю тебя здесь. – склоняюсь, вбирая сосок в рот. Посасываю и отпускаю. – Нравиться? Да, знаю мало. Я тебе дам больше.
На влажный сосок опускается палец в перчатке. И тело рабыни выгибается дугой.
- Молчи! – предугадываю ее желание открыть рот. – Хорошо ведь? Еще нет? Я дам тебе еще больше. Я приласкаю тебя здесь.
Рука в перчатке опускается на нежнейшие лепестки между ее бедер. Рабыня начинает биться в оковах, что ее держат. Отнимаю руку и прикасаюсь пальцами ее кровоточащих губ.
- Тссссс. Ты же помнишь. Ни звука.
К этому времени ревность Азиза уже бурлила через край. Я видел, насколько он ненавидел ту, которая получала мое внимание. Но он был совсем не возбужден.
- Азиз, подойди. Такой вялый. – свободной рукой сжимаю его плоть. – Совсем не нравиться видеть чужую боль?
Раб, пытался утаить от меня своих капризно надутых губ, но тщетно. Я в нем знаю все. Каждую повадку, каждый взгляд. Притягиваю к себе и жестоко целую в губы. Кусаю. Забираю все, что он с такой радостью отдает. Ощущаю кровь у себя во рту.
- Вот, теперь ты тверд. Но еще мало. Рука в перчатке сменяет ту, что сжимала его до этого.
Я наслаждаюсь от той вспышки боли, что промелькнула в его глазах. Я как ненасытный вампир впитываю каждое проявление боли, до тех пор, пока боль в его взгляде не сменяется желанием. Тут же отодвигаю раба от себя.
- Иди, возьми ее. И старайся лучше, если хочешь снова сюда прийти. Подари ей наслаждение и получишь свою награду завтра.
Дальнейшее, мне было не так интересно. Я знаю, Азиз, хороший любовник, но ему придется очень постараться, чтобы зародить страсть в избитом и ненавистном ему теле, когда его член, смазанный бальзамом, будет причинять рабыне только боль.
Меня переполняли эмоции. Была ли тому виной эта рабыня или то, что за мной впервые кто-то наблюдал, столь внимательно и при этом не осуждал. Тело горит. Плавится. Горячий воздух срывается с губ. Хорошо. Не сказано хорошо. Уже не слышу звуков, что издают сношающиеся рабы. Почти не вижу ничего кроме вспышек молний за окном.
Слишком горячо. На дрожащих ногах выхожу на балкон и поднимаю лицо к небу. О, Санва! Я хотел бы искупаться в твоем свете. Но небо покрыто черными тучами, то там то тут озаряемыми вспышками молний. Я мечтал отдать этот распаленное и уставшее тело ее свету. И снова она лишала меня своей благодетели. Это было больно. Всегда больно.
На щеку падает первая капля дождя. Эти тучи лишили меня той благодати, которую я так хотел. За первой следует вторая, третья. Они расползаются по щеке. Санва, молю! Всего лишь толику света для своего никчемного раба. И вместо ответа на меня опускается ливень. И снова я не заслужил ее благодати. Больно. Как же больно. И уже не понятно, капли дождя ли сползают по моим щекам или слезы бессилия, заслужить хоть малейшую доли ее благодати.
- Санваааааа! – вырывается крик из самой груди.
Я знаю, и этот крик останется без ответа. Как всегда…

Где-то в пустыне.

Вздох и сухой испепеляющий жар врывается в рот, заполняет легкие. Этот жар испепеляет меня. Избежать бы этого, не дышать, но… Выдох, в надежде на мимолетное освобождение от жара. Тщетно. Жар окружает меня, жар заполняет меня, я сам стал этим жаром. Нестерпимым жаром после многих и многих часов на открытом воздухе посреди пустыни. Многие избегают такого уединения с пустыней. А я раз за разом прихожу сюда, в поисках, в ожидании. И за все эти годы так и не нашел того, что искал. Только сдаваться я не собираюсь. Я все еще жду, все еще надеюсь, даже когда нестерпимо жарко, даже когда легкие горят, а рот пересох, даже когда кожа начинает воспаляться, когда уже почти ничего не видишь, когда глаза режет от нестерпимой боли, я все еще смотрю на нее и молю. Великая Санва, обрати на своего раба хоть толику внимания. Молю лишь мимолетном твоем признании.
Той ночью, перед самым рассветом, одно ее ласковое касание, всего лишь один невинный поцелуй. Марго распарывала мою защиту, обнажала душу, причинила такое страдание, с которым доселе я не был знаком. И оставила утопать в той боли, что затопило душу, захлебываться собственным плачем. Никогда раньше я не шел в пустыню настолько растерзанным. Призраки прошлого не желали отпускать меня. Цеплялись и топили дальше. Санва, помоги мне, молю. Почему она, человек посторонний увидела во мне что-то и даровала свою ласку? Почему ее руки, а не той, что знает меня? Почему ты, о Великая, не можешь подарить мне свою благодать и понять. Так ли я многого прошу? Всего лишь о твоей любви, которой ты меня обделила с самого рождения.
Я был нежным ласковым ребенком, который мог бы вырасти в такого же нежного и доброго мужчину. Мог бы… Любимый сын Амир Шаха, его светоч, так звали меня. Отец любил меня. Слуги холили и лелеяли. Любое желание исполнялось тут же, но я был вовсе не капризным. Моя кормилица, укладывая спать, всегда гладила меня по голове, приговаривая: «Добрый, ласковый Аслан, Ты вырастишь достойным мужчиной». Все казалось прекрасным. Только казалось. Я рос во лжи с самого рождения, ни капли искренности.
Моя мать, которая не выпускала меня из рук при отце или гостях, ночами рыдала. Маленький мальчик не должен помнить, но я помнил. Каждое слово, что она с ненавистью произносила: «Проклятый ребенок! Почему ты родился таким?»
Любящие и услужливые слуги, которые готовы были на любой каприз с моих уст, за спиной косо смотрели и шептались. Ребенок не должен был это помнить, но я помнил каждый косой взгляд, каждый шепот за закрытыми дверями. «Обделенный». «Светлокожий». «Санва его не любит». «Проклятье семьи». «Как у таких родителей мог родиться ребенок со светлой кожей?» «Исчадье бездны, только и знает прикидываться хорошим и добрым. Правду говорят, демоны Бездны льстивы и хитры».
Я рос, окруженный ложью, впитывающий ее, но тогда еще совсем маленьким я надеялся, что все это неправда. Ведь меня любил отец. А я любил их всех: мать, отца, брата, кормилицу, и даже слуг. Я все еще был тем милым ласковым ребенком. Только вот Санва не замечала этого ребенка и не даровала свою любовь ему. И я все равно старался быть лучше, ради ее внимания с каждым днем лучше и лучше, пока однажды не понял, что все это тщетно. Я все так же был иным в семье, ребенком со слишком светлой кожей.
Там, под обвалом, придавленный булыжниками, видящий боль брата, чувствуя собственную боль, я осознал, что тот мальчик, кем я был никогда не будет достоин внимания Великой Санвы. Слишком нежный, слишком слабый. Я был слаб. Я орал и плакал все те часы, что мы лежали под развалинами, хотя обошелся лишь парой царапин. А мой темнокожий брат, которого так щедро одарила Санва, испытывал дикую боль, но ни разу не позволил себе слабости. Я был слаб духом. Я был слаб телом. И я решил стать сильнее, чтобы, наконец, достойным ее любви.
Часами тренировал тело. День за днем испытывал его на прочность. Неделями пропадал в пустыне, где Санва была ближе всего, и молил ее. Молил и молил. Моя кожа огрубела, стала темнее с возрастом, но я все еще был недостоин. Дух мой был все еще слаб. И я ломал свои слабости.
Я любил цветы. Эта нежность делала меня слабым. Собственными руками вырывал красивейшие бутоны с любимых кустов и растаптывал втирая их в пыль. Я любил животных. Слабость, которую я уничтожал несколько лет. Сначала раздавленный жук. Потом выброшенный из гнезда птенец. И все еще не был достоин. Потому что все, что я делал, не приносила радости. И я все начинал сначала. Не знаю, когда боль стала приносить наслаждение. Просто однажды, увидел боль в глазах щенка и это вдохновило меня. С тех пор, я нуждался в ней. Я причинял боль всем животным. Убивал. Потом мне стало мало, перешел на людей. И этого теперь стало мало. Я причинял боль себе. Но даже этого мало, чтобы быть достойным, чтобы стать сильным. Стерлись границы дозволенного. Я сделаю все, что сделает меня сильнее, что сделает меня достойным любви Санвы.
- Господин.
Отрываю, почти невидящий взгляд от небесных светил.
- Что? – даже такое простое слово дерет высохшее горло. Сколько я уже в пустыне? День? Два? Неделю?
- Меня прислал Амир Шах, он требует Вас к себе.

Брат.

- Хорошо.
Три долгих часа понадобилось мне, чтобы вернуться во дворец, на онемевших ногах. Еще час отмывал грязь с тела. Не достойно к брату являться в таком виде. Скривился на свое отражение в зеркале. Беспощадная пустыня не отпускает без своих следов. Кожа на щеках покраснела, а местами даже появились волдыри. Нужно было бы переждать день, прежде чем встречаться с братом, но слуга, присланный за мной, торопил.
Я злился, что иду к брату в неподобающем виде, что отразилось на моих первых словах:
- В Бездну все! Зачем такая спешка? НЕНАВИЖУ! Когда ты так делаешь.
И кто бы сказал, что я люблю Адиля. Люблю так сильно, что это единственная слабость, которую я не смог в себе искоренить.

Дворец Амир Шаха


Мой мир рухнул. Все к чему стремился, чего хотел, все летело в Бездну. Все мои старания впустую. Вся жизнь впустую. Никогда так не злился на брата. Впервые захотелось причинить боль ему. Задержись я на мгновение так близко к нему, не сдержался бы. И это злило меня еще больше. Разжимаю оцепеневшие руки и отпускаю его больную ногу. Во мне клокотало желание причинить боль, и я же противился этой мерзкой мысли. Как я могу сделать такое тому, кто столько раз спасал мою никчемную жизнь.


С трудом собираюсь с мыслями. Какого он требует ответа? Что я должен говорить сейчас? Воспротивиться? Принять? Чего он хочет, если уже решил?
- Скажи я тысячи слов, разве это изменит твое решение, брат? Тогда какой смысл в одном? Ты же уже все решил. За всех. Ты же не спросил, хочу ли я этого. Так что я должен сейчас тебе говорить, брат?
- Аслан… -начинает брат и осекается.
- Я уже не тот маленький мальчик, брат. Я же понимаю, что под этим благозвучным предлогом меня просто изгоняют из Амира навсегда. Разве не так? – пытаюсь встать, но тяжелые руки брата удерживают меня на месте. Я вижу горечь в его глазах и боль. Я ли причинил ту боль или это боль от его решения.

- Брат мой, там ты будешь в безопасности. Я хочу лишь спасти тебя. Рано или поздно дочери Санвы придут за тобой.
О, Санва, почему он не понимает. О каком он спасении говорит, когда лишает меня единственной веры.
- А ты не думал, что принять смерть от дочерей Санвы для меня будет высшим благом?
- Нет! Ты будешь жить. Я сделаю все, что угодно, лишь бы ты жил.
Я неотрывно смотрел в эти темные горящие глаза, в которых блестели слезы. В них было столько огня, столько стремления. Он верил, глубоко верил, что поступает правильно. И он любил меня. Мог ли я, видя все это, сделать что-то иное? Мог ли я не заметить любовь брата и воспротивиться. Брат, верил. Он надеялся. Что же касается моих надежд, моей веры. Что они по сравнению с его жертвами? Я, никчемный человек, обделенный вниманием Санвы. Могу ли подвергнуть сомнению решение, того единственного, кого считал образцом, кого уважал и любил. Даже ради мечты. Что бы я ни делал, я все равно остаюсь обделенным и никчемным. Что же измениться, если я уеду? Ничего. Санва не примет меня, будь я тут или на Грехе. Не об этом ли говорят все годы моих стараний?

Тяжело ли принимать такое решение? Больно ли? Больно, невыносимо больно, но очень легко. Я умел терпеть боль, умел его контролировать. Я думал, что умел жертвовать, ради брата. Так не пора ли вернуть долг и впервые пожертвовать ради него?
- Адиль. – фамильярность, которую никогда доселе не допускал в общении с братом. Обхватываю его лицо руками. – Брат мой. Я могу рыдать, унижаться, молить, чтобы ты оставил меня на Амире. Я могу спокойно согласиться с отъездом, но предпринять что-то, чтобы избежать этого. Я могу умереть. Здесь. Сейчас. И я могу принять ту кару, что ты для меня выбрал. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
- Живи. Живи там.
Прикрыл глаза, скрывая боль, вздохнул, пытаясь обрести спокойствие. Время жертвы пришло.
- Хорошо. Я принимаю. Я буду скучать, каждый день по тебе, брат. Буду скучать по твоим девочкам, по дням, проведенным на Амире. Отчаянно скучать. Я буду страдать все, то время, что проведу вдали от дома. И я умру в муках годы спустя. Но я готов к этому. Ради твоего спокойствия, я готов принять это, брат. Я уеду. – шепчу ему, пристально смотря на его глаза. Вижу, как стекают капли слез по его темной щеке, и не замечаю собственных. Не время отвлекаться на такие мелочи, когда я вижу брата в последний раз. Впитать его тепло, запомнить каждую черточку, чтобы эти воспоминания поддерживали меня в изгнании, чтобы я помнил, для чего страдаю. Крепко обнять, вдохнуть его запах, клеймом запечатывая все это в памяти.
- Молись за меня брат. Может твои мольбы она услышит. Меня она никогда не слышала. – заставляю себя отпустить брата из собственных объятий и посмотреть в его глаза. Еще чуть-чуть. Еще кое-чего не хватает, чтобы глубоко запечатать память о нем. Знаю, сегодня он мне это позволит. И он не сопротивляется, когда мои губы касаются его теплых губ, когда я вбираю и смакую их вкус в первый и последний раз. Не отпускать бы. Быть бы рядом всегда. Мука, чтобы просто отодвинуться от него, чтобы встать и отвернуться. И уже у самой двери:
- Не хочу, чтобы бы провожал меня. Пошли своих девочек перед отъездом. Прощай, брат. Я люблю тебя.
Больше ни слова, ни взгляда. Я просто отвернулся и ушел. Потому что стоит мне только снова увидеть страдания на его лице, и я просто никуда не уеду.

Я буду немногословен.
Хочу сказать спасибо организаторам и игрокам эпизода. Я спонтанно решил сыграть в эпизоде и весьма своеобразную роль. Спасибо братику, соблазнил)))
Это было весьма неожиданно для меня, во всех планах, но эпизод удался. Все истории вышли просто захватывающими. Надеюсь и моя история никого не испугала.
Вообще, идя на игру, я не планировал сыграть ни с кем. Себя я видел весьма нелюдимым, но хочу выразить благодарность Брату и Маргарите за то, что вас не оттолкнул такой весьма специфичный персонаж и за то, что вы сыграли со мной.
Отдельное спасибо за баннер и коллаж. Был удивлен)))
Всем спасибо. Всех благ.

Я думал, что испытаю боль доселе невиданную мной, что она будет разрывать мое сердце и дух. Я думал, что испытаю такие страдания, которые навеки меня изменят. Я покидал свой дом навсегда. Покидал любимого брата и уже никогда не смогу просто так зайти в его кабинет, прикоснуться к нему, услышать его усталые упреки. Меня ждали вечные страдания.
Так и было. Первые часы, пока корабль отшвартовывался, пока за горизонтом таяли в дымке очертания моего дома, а потом осталась только горечь и злость. Почему? Почему брат так решил? Так будет лучше для меня? Где мне стало лучше? Я отлучен от собственного дома и никогда уже не смогу надеяться на любовь и признание Санвы. Злость, бескрайняя злость, которую я не мог выплеснуть на корабле, она вскипала во мне подобно бурлящим потокам лавы, стремилась вырваться наружу и уничтожить все. И я не мог освободиться от этого до тех пор пока на корабле.
Я страдал, не способный усмирить тот гнев, страдал от предательства брата. Но как и ожидалось, мне остается лишь жить с этим.
К концу поездки от Амира до Греха я был совсем в отвратительном настроении, меня избегали все, начиная от моих личных слуг до членов команды. Один Ассам, воин, что был дарован мне братом, мог оставаться рядом со мной. Только он бесконечно преданный мог терпеть меня в таком состоянии. Он не испытывал страха или даже опасений. Он не испытывал сожалений или печали, когда в первый же день на Грехе я приказал ему привести ко мне рабов. Я не увидел на его лице ни тени отвращения или жалости, когда он наблюдал за страданиями рабов от моей руки, когда они один за другим покидали этот мир, усмиряя мой пыл. Прощальный подарок брата, в те дни я оценил его по достоинству. Да и были ли те дни? Я не замечал бег времени вокруг. Только горечь предательства, только злость от невозможности быть на Амире, только отчаяние от желания снова увидеть брата, услышать его голос и бесконечные крики боли вокруг. Мое падение в то время видел только он, мой преданный воин, все остальные слуги ни разу даже не заглянули в эту половину дома. И сколько бы не пало от моих рук, я не мог избавиться от чувств, терзавших меня. Пока не наступило очередное утро.
Проснувшись, я не испытал безудержного желания ударить кого-то, в голове не роились бесчисленные мысли. Впервые за долгое время я испытал свободу от своих пороков. Такое со мной бывало очень редко. Иногда рядом с братом, после долгих ночей и истерзанных рабов, и всегда на столько сильное умиротворяющее чувство свободы я испытывал подле своих племянниц. Открыв глаза, я, наконец, мог ощутить на своем лице тепло от солнечных лучей, что пробивались сквозь занавески, я мог вздохнуть своеобразный воздух острова полной грудью.
- Господин? – тут же откликнулись за балдахином на мое движение .
Я не сразу узнал голос. Он почти не говорил в те дни, только молча исполнял приказ за приказом.
- Ассам. Пригласи слуг. – очередной глубокий вздох, наполнявший меня жизнью на острове Греха. – Я хочу принять ванну.
Я не слышал, как он уходил, почти не слышал, как приходили слуги. Они еще боялись меня. Еще не знали, что сегодня «хороший день». Это ощущалось в их острожных шагах, в их почти неслышимом шепоте, в дрожащем голосе моего личного слуги, когда тот объявил, что ванна готова. И даже в мягких осторожных движениях руки служанки, моющую мою спину пенистым мылом я чувствовал страх. И как ни странно не испытал желания причинить ей боль. На сегодня я пресытился. Возможно, на Амире были правы и я вовсе не человек, а демон, который высасывал из людей души. Если так, то демон во мне наелся на ближайшие дни и тихо спал, где-то глубоко внутри, оставив это тело мне прежнему, тому самому мальчику, что так любил прекрасное, что так любил ласку, который так стремился быть любимым. Когда ее тонкие пальчики пробегали вдоль моего плеча, я не чувствовал в себе желания испугать ее или причинить боль. Именно в это время я понял, что возможно для меня действительно лучше жить здесь, где меня не ограничивали правила и устои.
Спустя две недели после прибытия на остров Греха, я наконец решился подробнее рассмотреть место моей ссылки и взяв с собой воина вышел в город. Проходя вдоль узких и шумных улочек, так непривычных тому, кто вырос в благородной тишине Амирских улиц, я явно ощущал чуждость этого мира и странную притягательность в ее неизведанности. Первое время шум торговцев, жителей и просто бранящихся людей напрягал слух. Это чем-то напоминало рынки на Амире. Но если вглядеться, то это был совсем иной мир, который мне захотелось узнать. К этой мысли я шел две недели через чужие страдания и боль, сквозь чужие жизни, положенные в угоду моих прихотей. И я радовался своим новым ощущениям. Никогда в Амире я такого не испытывал.

Жар солнца здесь бархатный, ласковый, обманчивый. Еле-ели пальцами касается. Дотронется -отпустит. Ветер морской шепчет на ухо. Страсти шепчет. Соблазняет.
А я вою. Я вою как пес, которого бросили без света своей богини.
Санва... Санва...Санва...Ты слышишь меня от сюда? Ты услышишь шепот мой с этих берегов? Донесет ли слабый жар этого солнца в уши твои, в тело твое мою молитву? Ветер ли донесет?
Я тяну руки к другому солнцу. Я умываюсь светом его. Беря в ладони  жар как брал бы воду и подношу  к лицу. Отмоет ли этот свет мои грехи?
О Санва. Мать моя, Мать моего брата, Мать народа Юга. 
Проклятие ли то, что ты так далеко от меня? Проклят ли я теперь, без Света твоего. Без жара твоего, иссушающего глаза мои, высушивающего кожу. Оставляя красные ожоги, темные пятна. 
Я плачу по тебе Санва. Я плачу.
Я в страхе. Да, Богиня моя. Теперь, я в страхе. Что сдержит демоном моих теперь, когда ты так далеко?
Что удержит их, когда так далеко брат мой. 
Меня касалась тьма ночи. И я боюсь её.
Я знаю для чего придумана ночь. Нижмирцы трусы. Они стыдятся показывать грехи свои днём, потому их скрывает тьма плотным одеялом звездного неба.
Боги... Боги стыдятся их! Боги скрывают грехи людей, чтобы не видеть до чего они мерзки. Ты же принимаешь нас со всеми нашими изгибами. Со всеми нашими трещинами. Да, Санва? Ты принимала и меня, таким каков я есть?
Примешь ли ты меня ...теперь, после касания ночи.
В ночи много соблазнов. 
В ночи крики слышны громче. А стоны особенно приятны.
О, Санва! Я продался ночи без остатка!
Демоны громче говорят о своих желаниях. И только крики могут их приглушить. 
Сегодня ночью я заглушил крики своих демонов. Надолго ли, Санва?

Кровь смоют тряпицей, смоченной в розовой воде. Здесь так обыденно относятся к крови на теле и трупам, что оставляет после себя ночь.
Рабыня омывающая мое тело молчалива. Дыхание её ровно и нет того дрожащего где-то в гортани страха, будоражащего меня обычно. Нет того ужаса в глазах, когда поднимает очи на меня. От этого становится досадно и скучно.
Скольких я убил сегодня? Но кто ведет счет грехов ночью?
Я не замечаю этого, но улыбаюсь. Или это улыбнулся демон? Рабыня ловит эту улыбку, когда касается тряпкой низа живота. Смотрит вопросительно замечая мое возбуждение. Качаю головой. Нет. Я не хочу. Ни тебя, ни кого либо еще. Я сыт. Я доволен. Я жив. 
Я не принимаю ванну. Хочу чтобы следы крови, что впитались в поры кожи остались на мне, под всем слоем шелка, что одену сверху. 
На мне  будет запах шелка, розовой воды и крови. 
Оценит ли? Почует ли? Узнает ли?
На полу валяется труп. Не разрешаю его убирать. Сам украсил тело цветами. На темных волосах белеют лилии. На персиковой груди и животе лепестки алых роз. 
Я игрался с ней три ночи. Голубые глаза. Не такие живые, яркие как у настоящей, потому я их вырезал.
Я назвал ее Маргаритой.
На мне кровь Маргариты. 
Подделка. Но демоны довольны и этим. Интересно, когда они потребуют настоящую? 
Сегодня. В садах. На мне будет кровь Маргариты. И я буду касаться ее руки. Теплой, живой.
Она поймет. Я знаю. Только она и может меня понять...

Маргарита, Вы себе не представляете как я рад. Ждал, очень ждал встречи. Надеюсь, она будет такой же приятной как и в эпизоде.
Пост получил. Пытаюсь отбиться от демонов. И пишу ответ. Будет в ближайшее время.

Отвращение.
Чаще всего в глазах я видел именно его. Его не мог подавить в себе даже мой брат. Мой любимый, старший и самый благородный на свете брат. Так старательно скрывал он, в потаенных лабиринтах души, то настоящее чувство питаемое ко мне. Так старательно приклеивал к устам своим братскую улыбку, обещавшую любовь. Но я всегда видел его. На дне его темных глаз.
Отвращение.
Ляжет на меня тонким слоем грязи. И ни одна ванна не сможет смыть его. Ни какое масло не сможет отбить запах. Только размажешь еще сильней.
Разве, что содрать. Ножиком тонким, каким пытаю рабынь. Иль солнцем. Священным касанием Санвы. Сдирая грязь, стружкой сухой по телу. Сдирая Отвращение читаемое в чужих глазах. Густым осадком ложащимся на мою душу.
Так почему же в твоих глазах, дитя, я читаю иное?
Понимание.
Рассмотреть хочется.
Взять в ладони твое лицо хрупкое, словно фарфоровая чаша, чуть сильней сожмешь - лопнет. И смотреть не останавливаясь в глаза цвета неба. Любуясь этим новым отблеском, незнакомого до сих пор чувства.
Понимание.
Я облизну свои сухие губы. Глотну комок сухой пыли, что кажется засел в горле и не отпускает.
Я не буду смотреть ни на проходящих торговцев. Ни на рабынь. Ни на затейливый товар.
Я буду смотреть на тебя, моя маленькая Маргарита.
Я буду упиваться твоим рассказом. Тягучей манерой разговора. Дивной смесью детской и в тоже время взрослой мимики.
Я буду любоваться...
Ни жалостью.
Ни сожалением.
Ни страхом
...Ни отвращением...
Пониманием...
В твоих глазах.



На что моя милая ты смотришь?
На то как облегчился раб, после первого удара хлыста по голой спине?!
На ужас его? О, это не ужас. Я покажу тебе его. Я покажу тебе ужас.
На то как молит о пощаде? На что ты смотришь там. Что видишь, что не вижу я?
Я отодвину легкую шаль в сторону. Я посмотрю на толпу зевах. Я взгляду на раба, заклейменного.
Мне его жаль.
Веришь, Маргарита? Мне его жаль.
Тело сосуд великий. Так безобразно портить сосуд. Так безобразно рисовать узоры на коже. Так ужасающе доводить. Терзать.
Любая пытка это шедевр. Здесь, же я вижу лишь подделки. Безликая, видимо, видит чуть больше.
Откинусь на подушки, не желая более смотреть как уродуют тело раба.
- Я создам для вас шедевр, Маргарита. В подарок. За ваши чудесные глаза. - По губам растекается сок кровавой ягоды, взятой из вазы.- Скажите только кто будет холстом...

- Не играй со мной. - Резко. 
Мускулы на лице напрягаются. Все тело превращается в натянутую струну.
Перед Безликой сидит Принц Амира. Я не собачонка с которой можно играть показывая косточку.
Я не буду забавно вилять хвостом и радоваться невинной игре. У моего зверя куда больше зубы и когти, которыми удобно выковыривать глаза из зрачков.
Демон желает кинуться к кровавому куску мяса. К своей награде, которую так самонадеянно решила показать Безликая.
Зачем? Моя жестокая Маргарита, ты затеяла эту игру? Зачем решила разбудить демона? Я слишком долго пытался насытить его перед встречей с тобой. А сейчас он царапает мое нутро заставляя поверить...
Поверить!
Знаешь ли ты, невинная Маргарита, как сложно верить?
Я вижу ее смущение после моего резкого ответа. Отвожу глаза. Становится не ловко, и дрожь бьет по телу будто это демон внутри желает вырваться наружу.
Дикое, неописуемое ощущение, что обидел ... ребенка.
Лишил его того чего она так сильно хотела. И пусть это была бы лишь игра. Я бы мог ей подыграть. Это не сложно. Или сложно? Я начинаю обманывать сам себя. Желая взять то, что мне предложили.
Мы медленно движемся меж торговых рядов. Приятная беседа подошла к концу на столь не утешительной ноте. Я вновь и вновь кидаю взгляд на Безликую. Желая понять для чего она решила так подло пошутить...
А может быть?
Может быть... эта мысль не дает покоя всю оставшуюся дорогу.
С каждой минутой добавляя каплю довода в сосуд желания. Раскладывая в голове все плюсы и минусы. Наконец понимая,  мой демон уже давно желал дотронуться к Маргарите. Когда я отказывал ему? Мы оба знали, что это не возможно.
Впервые смотрю на Безликую не как на равную себе. А как на... жертву.
Крепкое тело способно пережить пытку. Это  тело уже сформировавшийся женщины. Да, и буду честен сам с собой, я убивал женщин и моложе Маргариты.
Я убью её. Мысль возникает как яростный крик в голове. Желая прорваться сквозь желание.
Рука в которой, кажется, еще  сохранилось тепло прикосновений Безликой, сжимается в кулак. Не давая показать ни себе, ни моей спутнице, как дрожат пальцы.
Мой демон не сможет насытиться только частью. Эта мысль приходит  четко и  яростно в голову. Буд-то призывая к самосохранению.
Но я не думаю, что будет со мной если я убью её. Я думаю лишь о том как спасти эту девочку от демона, который воет и желает получит новую жертву. Демон всегда брал то что хотел. Возьмет ли сейчас?
Паланкин заканчивает свой путь. Снова можно наблюдать Сады Безликих во всем их величие и красоте.
Я склоняю голову в легком поклоне прощаясь с Маргаритой:
- Я благодарю вас за экскурсию и беседу, - говорю я смотря на Безликую. Желая рассмотреть еще раз хоть что-то как лишний довод в пользу моих желаний.- Ответ на вопрос, который вы задали, вы получите его завтра.




Тонкое лезвие ножа касается кожи. Рисует узор вниз по телу.
Любуюсь работой. Демону нравится запах крови. Мне вскрик жертвы.
Касаюсь слез, текущих по щекам, языком слизывая каждую кончиком. Желаю насладится её болью как своей.
Девочка, знала бы ты как у меня болит нутро. Я бы плакал да не могу. Поделишься со мной слезами?
Еще надрез и еще один вскрик. Демон урчит. Для демона её крики как музыка.
Накрываю ее рот своими, чтобы ловить её боль.
Демон не дает мне кричать, знала бы ты как мне хочется кричать. Закричим вместе?
Сколько надрезов я сделал? Сотню .. две?
Соски её сочатся кровью. Припаду к ним, словно материнское молоко вкусить желаю.
Она стонет. От боли ли? Нет- нет, девочка, не забывай это пытка. Наслаждаться нельзя.
Рука касается ее меж ног.
Ты заслужила умереть получив наслаждение? Нет! Нет! Не заслужила.
Ты мало ревела. Мало слез вкусил мой демон. Мало крика.
Обойду её любуясь своим новым шедевром. Пропущу сквозь пальцы копну темных волос. Поднесу к лицу. Вдохну запах. Тонкий ножик отрежет их по плечи. Волосы будут падать вниз в лужу крови, что уже украшает пол.
Кожа на спине вся покрыта шрамами. Тонкими, сочащимися кровью надрезами. Коснусь губами каждого. Я извиняюсь. Чувствуешь? Извиняюсь за каждый. Она скулить жалобно протяжно.
- Что ты хочешь? Я не слышу.
Она шепчет. Шепчет, что больше не может.
- Конечно, можешь! Ты даже не предъявляешь на что способно твое тело... - Я смеюсь над ней искренне как над глупым ребенком.
В ответ лишь тонкое скуление.
В руке возникает дрожь. Танцуют пальцы медленный танец. Демон желает еще. Накормить демона, малышка? До конца? До, самого конца? Заполним сосуд?
Прижимаясь грудью к ее спине пачкая ее кровью свою кожу. Обнимаю под грудью руками сжимая в ладонях и прижимая к себе еще ближе. Носом по шее. Там где нет ни одного шрама. Ни одного.. чистая кожа. Нежная кожа. Так сладко пахнущая будущей смертью...


Прекрасная Маргарита. Вы хотели моего ответа? Сегодня ночью я убил.
Убил с наслаждением и радостью. Мои руки до сих пор в крови. Кровавые пятна на бумаге доказательство того. Вы спросите меня зачем я пишу это? Я хочу, чтобы вы понимали.
На месте той девочки, с такими же темными волосами и удивительно голубыми глазами, могли быть Вы.
Я признаюсь Вам, Маргарита, что меньше всего желаю уродовать Ваше тело. И больше всего на свете хочу украсить его шрамами. Это сводит меня сума. Я разрываюсь между желанием обладать Вами. И желанием убежать, чтобы не навредить столь хрупкому существу, коим вы, бесспорно, являетесь.
Богиня! Вы представляете на какую пытку обрекли меня сегодня ночью? Пытка выбора оказалась не по силам мне.
Я не привык отказывать себе в своих желаниях, Маргарита.
Думаю вы понимаете меня как никто другой.
Потому решил согласиться сотворить шедевр с Вашим участием, если вы желаете это по сию минуту.
Но прежде чем вы придете ко мне, в любое удобное для Вас время, я хочу чтобы вы подумали еще раз. И максимально обезопасили себя и свое тело. Я не уверен, что смогу контролировать себя полностью. В чем признаюсь вам честно и открыто. Надеюсь, на понимание. Еще никогда меня не тревожила судьба того кто висит на дыбе. Потому прошу вас взять любого из слуг в целях вашей безопасности.
Всецело ваш Принц Аслан.

Моей сегодняшней жертве было пятнадцать лет. Ее звали Лилит. И она очень хотела жить.