Карта ролевой игры "Забытый мир"

Все ответы находятся в тебе. Ты знаешь больше, чем написано в книгах. Но чтобы вспомнить это — нужно читать книги, смотреть в себя, слушать себя и доверять себе.

Тишина и окутывающая нега. Волосы заколоть наверх; голову чуть откинув назад уложить на возвышенность из подушек; руки – на теплые бортики; вдохнуть аромат миндального масла, что впитывается в кожу. Девочка-служанка из числа кротких и безмолвных массажирует запястье, круговыми движениями продвигаясь к локтю. Тело обнимает подслащенное медом молоко, почти до краев заполнившее небольшой мраморный бассейн в форме створки раковины. Я для нее жемчужина.
Дверь, отворившись, захлопывается за спиной вошедшего, что нарушает идиллию. Не нужно открывать глаза, чтобы понять, побеспокоила Азула. Эмоции полукровки выдают ее с головой. Привычные мне забота, желание защитить от всего, что так или иначе может нанести вред ее маленькой госпоже. Природа столь сильной верности не поддается моей логике, потому что нянька, несмотря на свою преданность, никогда не осознает всей важности семьи, не станет ее частью. Удел Азулы – служение.
Остановившись в нескольких метрах от ванны, женщина молча ждет, когда я, все же встретившись с ней взглядом, соизволю обратить внимание на цветастые шелка в руках. Мои платья, кому как ни Азуле, одевающей свою госпожу и заплетающей ей волосы, волноваться о наряде к званому ужину, из-за которого придется покинуть дом. Не люблю этого. За воротами Гнезда нет чувства защищенности, хотя все, что мне известно о травле, лишь запечатленная в семейных дневниках история. Однако отказать Эззелину не могу, равно как и упустить возможность узнать исход нашего пари.
– Красный оттеняет вашу светлую кожу, – женщина показывает мне наряд.
Ярко-алая, игривым пламенем струящаяся ткань скроена в наряд с глубоким декольте, не скрытым полупрозрачными вставками. Оно нравилось мне: и теплым оттенком, и орнаментом вышивки, и особенно тем, как сочеталось с золотым колье. Его тонкие витые цепочки сплетались в широкую косу, ложащуюся на грудь.
– Слишком вульгарно, вряд ли я должна отвлекать внимание, – протягивая руку к чаше со спелой черешней, зачерпываю горсть. Отправив в рот одну ягоду, сладостью растаявшую на языке, продолжаю, – я думаю, брат известил бы, если бы моя миссия заключалась в этом.
– Следовало спросить, но у вас на уме вечно невесть что, – неосторожная фраза слетает с языка Азулы, которая, заметив недобрый прищур госпожи, умолкает, поджав губы, и после непродолжительной паузы стремится исправиться, – прошу прощения, иногда я забываюсь.
Это «невесть что», конечно же, отсылка к библиотеке и желанию найти учителя, дабы улучшить мою стрельбу из лука. Она считает, что снисходительное к моим капризам отцовское воспитание породило слишком много вольностей. Однако прислужница в корне неправа. Я думаю о семье в целом, Азула же мыслит узко, в соответствии со своей целью уберечь меня от опасностей. А их ей видится немало, о чем она и спешит напомнить мне, забываясь вовсе не иногда. Об этом следует поговорить с отцом.
– Тогда кремовое? – красное убрано с глаз долой, в ее руках следующее.
– Нет, слишком невзрачное, – взмах руки в качестве протеста. – Принеси синее и украшения мамы.
Тяжелая яркая ткань от декольте в форме каре до широкого подола расшита узором серебряных паутинок, что придает ей едва уловимое сияние. Лиф посажен на жесткий корсет, затянутый Азулой так, что глубокий вдох дается с трудом. В расширяющемся от локтя рукаве легко скрыть небольшой кинжал. К этому платью идеально подходят диадема и колье со звездчатыми сапфирами, обрамленными мелкими бриллиантами. Волосы распущены, мягкими волнами спускаются на плечи. Отражение в зеркале улыбается, словно не желая замечать темной накидки с капюшоном и маски. Эти атрибуты превратят меня в безликую тень.
Накидку на плечи – и выйти из комнаты, спуститься по мраморной лестнице, бросив взгляд на золоченую дверь в конце коридора, ведущую в кабинет Леонардо. Мне хотелось бы услышать наставления отца, попрощавшись с ним, но прохожу мимо, памятуя, что старейшина все еще не в духе. Внизу встречает нянька, успевшая сходить за своей верхней одеждой, пока я в спальне занималась самолюбованием.
– Госпожа, я не могу отпустить вас одну, – голос звучит тихо, но твердо.
– Думаешь, что мне может что-то угрожать? – за внешней невозмутимостью недовольство. Как же я устала от этого контроля, чувствуя себя жаворонком в импровизированной клетке. Моей птице так же не хватает свободы.
– Моя обязанность не думать, а исполнять, – отвечает женщина, настаивая на своем.
– Верно, поэтому ты исполнишь мой приказ остаться в палаццо, – ее упрямство начинает злить, но даже отпусти я дар, полукровка сможет противиться ему, пусть и непродолжительное время.
– Я только провожу вас до ворот, – сохраняя дистанцию, следует за мной на улицу.
День утопал в ярком и теплом золоте, а к вечеру в права вступает прохлада. Мой путь пролегает по тенистой аллее из старых толстых дубов, едва слышно перешептывающихся в тихую безветренную погоду. Деревья окружает зеленый ковер, усыпанный маленькими фиолетовыми цветочками. Их аромат привлекает пестрых бабочек, которых мне так нравилось ловить в детстве.
Слишком много времени я провела у зеркала, слегка запаздываю. Надеюсь, Эззелин еще не разочаровался в моей пунктуальности и не пожалел о своем приглашении. Густые насаждения расступаются, будто бы выпуская из лабиринта дорожек к выходу. В условленном месте темная фигура в ожидании меряет шагами длину главных ворот, но я не ускоряю шаг, напротив, останавливаюсь.
– Азула, ты еще здесь?
По обыкновению мелодичный голос срывается на шипение, не скрывающее моего недовольства служанкой. Она прекрасно понимает это и принимает верное решение, поклонившись, спешно исчезнуть. Очень надеюсь, что ей в голову не придет светлая мысль отправить за мной подчиняющихся Леонардо воинов теней.
– Добрый вечер, брат, – улыбка на короткий миг расцветает на губах.
– Добрый, Маргарита, – взгляд задерживается на диадеме, той же, что и в день боев на арене.
– Я и сплю с ней, – доверительно, смеясь над собственной привязанностью к этому украшению. – Благодарю за приглашение, это честь для меня, – быстрым движением завязываю ленты маски и надеваю капюшон. – Насколько я понимаю, кроме пари есть и другие причины для ужина, более весомые. От меня что-то требуется?

Орвик, поздравляю вас с днем рождения! Пусть сбывается все, о чем мечтается.

Раскаленный шар солнца склоняется к горизонту, забирая дневной жар. Остров накрывают густые сумерки цвета индиго, вспыхивая на темнеющем небосводе первой и робкой, словно пламя свечи, звездой, чтобы пару часов спустя пролиться мириадами мерцающих ночных светил. Вечер смягчает сочные краски, играет манящую мелодию фламенко, отчего народа на улицах становится только больше. Незнакомцы – фоновая толпа, как танцы ароматов в мастерской парфюмера. Я слышу их, ощущаю волны эмоций, калейдоскоп от радужной светлой энергии до преобладающей горькой полыни негатива. Чувствую мысли Эззелина, что крыльями безлунной ночи контрастируют с внешним спокойствием, свойственным скованному льдом морю. Где-то глубоко в темном уголке души змейкой вьется беспокойство, укрытое необъяснимой мне обреченностью, искусно спрятанное за маской. Мне хотелось бы спросить, но вместо этого, боясь сойти за любознательную и разозлить брата, я молча разглядываю подол платья и обдумываю предложение касательно вечера. Оно, прибавляя толику защищенности и свободы, придаст уверенности, поэтому отвечаю согласием.
Уличный шум стихает. В свежести ветра улавливаю нотки сладости абрикоса. Спокойствие улетучивается, вверяя во власть интригующего предвкушения, как только ступаю на дорожку и оглядываюсь. Позади кованые ворота, темно-зеленая полоска парка, совсем не похожего на наши лабиринты, под сенью которых гнездятся мрачные тени. Впереди возвышается палаццо, растекаясь в обе стороны галереями с большими окнами. В просторном холле встречает хозяин особняка – сир Орвик. Среди эмоций мужчины едва ощутимый намек на волнение, что он умело скрывает за медовой фальшью приятной приветственной улыбки. Появление в доме представителей клана Выживших даже в качестве гостей – повод вспомнить составлено ли завещание. Недаром же о наших странностях слагают легенды и ставят спектакли в местных театрах.
Проведший некоторое время в доме Понирос брат чувствует себя более чем комфортно. Об этом говорят небрежным жестом переданные сэру Орвику трость с камнем, плащ и интонация, которой прежде не доводилось слышать в голосе Эззелина. Брат помогает мне снять накидку, после чего по глупой детской привычке спешу спрятаться за спиной старшего. Но мне не ускользнуть. Шаг в сторону – и он представляет меня хозяину палаццо.

Организатор игр протягивает руку – дань официозу, которой зачастую пренебрегаю, но будучи гостьей в доме достаточно важного для клана человека, я должна быть милой. Ладони встречаются, большая теплая и маленькая со светлой кожей, мимолетное прикосновение губ чуть выше костяшек, комплимент – манеры, видимо, его стихия. Первое впечатление – довольно приятен, но Выжившим не стоит напоминать, что оно может быть обманчивым. Доверие – роскошь, порою слишком большая, чтобы выносить ее за пределы семьи.
- Вы очень любезны, сэр Орвик, - к сожалению, маска скрывает улыбку и немного искажает звучание голоса.

Стоявшая чуть позади девушка, услышав свое имя, поднимает голову и улыбается. Сморит на моего брата, на миг встречается взглядом со мной взглядом, и, вспоминая об этикете, приседает. Ей непривычно общество Безликих, наигранная величественность, с который мы несем себя, как до краев наполненный Грааль, будто боясь расплескать. Клан окутан флером тайн, скрыт плащами и масками, но Домиинара не выглядит напуганной, скорее взволнованной из-за возложенной на нее роли.
Она красива той простой и естественной красотой, которая не терпит ничего лишнего. Красный шелк, оттеняя поцелованную солнцем кожу, обнимает точеную фигуру, что, не в пример одежде на боях, подчеркивает ее женственность. Нет, она не походила на изнеженную дочь одного из знатных домов, но и беспощадной, хладнокровной воительницы, коими представляла дочерей Санвы, почерпнув эти знания из книг, не увидела. Пожалуй, брат прав, она может стать весьма интересной собеседницей. Соглашусь и с сэром Орвиком, возможно, этот вечер окажется более чем приятным, хотя произнесенная в продолжение фраза «…следует дождаться остальных гостей» заставляет едва заметно напрячься.
Остальные гости? Закономерно следующие вопросы: «Кто?» и «Сколько?». Готова ли я, считавшая, что мы единственные приглашенные, к такому повороту событий? Кажется, нет. С трудом преодолев желание попросить назад свою накидку, чтобы закутаться в обманчиво спасительную темную ткань, смотрю на повернувшегося к двери Эззелина.

Он по-прежнему спокоен и внешне, и на уровне эмоций, слова звучат буднично. Видимо, мои беспокойства напрасны.

- Орвик, тебе мало двоих гостей? – вопрос брата скорее из разряда тех, что не требуют ответа, ибо любой нормальный человек про себя подумает «много», но не озвучит эту мысль.
- Тогда пройдемте, - сэр Орвик жестом приглашает подняться по лестнице.
Раб с плащами испаряется, словно по волшебству. Люблю таких, выдрессированных, тихих и покорных. Не удивлюсь, если все, и рабы, и слуги ходят по струнке, боясь навлечь на себя гнев своего знатного хозяина.
Убегающие вверх мраморные ступени ведут на второй этаж в просторную, светлую столовую. Множество свечей, плачущих восковыми слезами, что придает ей уюта теплых тонов. Стены украшены богатой позолотой, чуть поблескивающей и отражающей пламя, картинами в тяжелых рамах и несколькими изящными скульптурами. Слух услаждают негромкие переливы музыки, доносящейся из-за ширмы. В центре комнаты уставленный яствами стол, накрытый с запасом, причем большим, будто предполагались иные масштабы пиршества.
- Я слышала, что благосклонность дочери Санвы стоит победы в поединке с ней, - понимая, что хозяйка вечера вряд ли привыкла развлекать гостей, завожу беседу.
- Да, это так, - голос Домиинары звучит чистым восточным колокольчиком.
Бесспорно, дежурные фразы о погоде, природе острова Греха и восхищения интерьерами были бы уместнее, но все мои вопросы назойливыми бабочками вились вокруг обычаев жаркого Амира и его обитателей, в частности жизни дочерей Санвы. Возможно, она не дает распространенного ответа, смущаясь или не желая обсуждать таинства с далекой от их веры девушкой. Тогда я решаю поговорить о том, что кажется нейтральным и более подходящим для беседы за столом.
- Знала, что сэр Орвик дальновидный политик и талантливый организатор, - о чем свидетельствуют деловые отношения с кланом и уровень проведения игр на арене. – Но не предполагала, что он мастер боя.

Ирбс, добро пожаловать и с первым постом) Очень интересный образ.
Дариан, спасибо за баннер Без ложной скромности, я красавица.
Ведя, ты уже дождался третьего))
Ярочка, Эймер, с новыми должностями вас!
Колдер, не слушай Ведю, когда надоест у Дии в гостях приплывай на остров Греха.
Безе, *отсыпает золотых монет* Правильно говоришь, продолжай завлекать в том же духе.
Шахира, поздравляю с первым постом и спасибо за подарок.

Дариан, какой красивый и нежный комплект. Мне безумно нравится.

Жить так, как вы хотите - это не эгоизм. Эгоизм - это когда другие должны думать и жить так, как вы хотите.
© Оскар Уайльд

Доверие. Как оно многогранно, тихим шепотом оправдывая риск танца на краю пропасти. Слова сира Орвика звучат чистосердечно, но людям свойственна изменчивость. Положим, подует ветер в другую сторону, меняя приоритеты и обращая в пыль прежние обещания. Отец не раз говорил об этом, ставя в противовес нерушимость семейных уз. Поэтому брату я доверяю безоговорочно, хотя перебороть внутреннее нежелание расставаться с привычной пластиной не так уж легко. Его маска уступает место иллюзии, после чего сама развязываю шелковые ленты, пытаясь представить, какой же благодаря воображению Эззелина, подправившего ярко выраженные черты Выжившей, предстану перед теми, кому не следует видеть моего лица. Иногда даже доверие не является гарантом стопроцентной честности.
Безликие крайне редко позволяют себе подобное, одним движением руки развенчивая десятки мифов. Согласно моему любимому домыслу, наверняка, придуманному, чтобы пугать непослушных детишек, клан состоит из энного числа бессмертных духов, которые изредка способны принимать материальную форму и творить страшные бесчинства. Опровержений никогда не поступало, вплоть до боев на арене, прибавивших Леонардо хлопот.
В глазах хозяина дома и дочери Санвы скользит интерес. Он обоюден, ведь их эмоции не из тех, что, принадлежа слугам и рабам, успели мне наскучить своей однообразностью. Прочитать Домиинару сложнее. Воительница смущена и волнуется, наверняка мечтая, чтобы после ужина гости поскорее отправились восвояси. А Орвика я бы, пожалуй, сравнила с подаренной братом книгой сказок, каждая из которых заканчивалась четко выраженной моралью. Он не скрывает свои чувства, позволяя гадать их причины.
- У вас красивый дом, сэр Орвик, - произношу я, чтобы напомнить о том, что на ужине присутствуют гости.

Кажется, девушке эта перспектива не очень нравится, как, впрочем, и мне. Видимо организатор гладиаторских боев решил, что я отношусь к тому типу барышень, круг интересов которых сужен до погоды, природы, нарядов и рукоделия. Ах да, еще и южных сказок. Зимний сад бесспорно окажется красивой и ухоженной зеленой зоной, однако мы и сами живем в огромном парке со множеством аллей, искусственных водоемов и удивительным образом соседствующих насаждений. Перевожу глаза на брата и, встретившись с ним взглядом, едва заметно качаю головой, давая понять, что хочу остаться, пусть даже и прослыву чересчур любознательной. Всего мгновение, чтобы Эззелин без лишних слов подтвердил, что мое присутствие не помешает ему вести беседу. Я улыбаюсь, вновь возвращаясь к разговору с Орвиком, спеша ответить:
- Иногда внешность бывает обманчива, - сухая колючка расцветает, а мягкая кошачья лапка скрывает острые когти.
Мир состоит из множества обманов, мутных капель лжи, которые образуют море, бескрайнее и, возможно, бездонное. Доверие в нем – лодка потерявшего все ориентиры путника, заблудившегося в густом тумане, что обнимает пеленой со всех сторон. Лишь неясные тени, пробуждающие фантазию сидящих напротив, когда брат, отвечая на вопросы о свадьбе, касается моей руки своей и обнимает пальцы. Слов не нужно, хватает полунамека, хотя мне не до конца понятен смысл жеста, положившего начало игре. Остается лишь улыбаться, что и делаю, слушая сначала поздравительную речь хозяина дома, а после – дочери Санвы.
Но все же немного неловко, потому что не знаю, как положено вести себя, будучи замужем. Я давно затянута в корсет манер, которые старательно привили еще в детстве, однако живого примера нет. Мать слишком рано ушла к предкам, Азула слишком много внимания уделяет моей безопасности, зачастую забывая, что она не телохранитель, а нянька, в услугах которой выросшая девочка больше не нуждается.
Организатор игр поздравляет искренне, доверие попросту не позволяет ему ни на секунду усомниться в том, что старательно дорисовано воображением. Воительница тоже говорит от души. Их эмоции достаточно яркие, быть может, даже чересчур, будто мыслями оба далеки от темы диалога. Возможно, они даже не здесь, не в этом доме, или не на острове.
- Благодарю вас, - делаю глоток вина и, глядя на Домиинару, продолжаю. - Надеюсь, празднества произвели впечатление?
- Да, - в ее звонком южном колокольчике неподдельный восторг. – Зрелищности гладиаторским боям не занимать, как и жестокости.
- Согласна, порой до мурашек по коже, - и неприятных сюрпризов на арене, о чем умолчу. - А торжество в саду?
Дочь Санвы не спешит с ответом, затянувшуюся паузу заполняет калейдоскоп эмоций. Не только ее, но хозяина дома. Его руки, удерживающие нож и вилку, замирают над тарелкой, что лишь подчеркивает степень заинтересованности. Кажется, в своем желании разрешить наш с братом спор я разбередила осиное гнездо и воззвала ко лжи. Но мне не нужны ее слова, сдержанные, негромкие, когда глаза спрятаны за густым веером черных ресниц. Кульминация, фраза слетает с губ, и спад. Пальцы Домиинары обнимают хрустальную ножку бокала, в котором плещется красное вино. Нож и вилка касаются фарфорового блюда. Услышал ли сир Орвик то, что хотел узнать? Неважно.
- Мы совсем позабыли о причине встречи, - я разочарована? Только если собой.
- Верно, думаю, самое время поговорить о делах, - произносит Эззелин.
Брат аккуратно складывает вчетверо салфетку из белоснежной ткани, встает со своего места и подает мне руку. Благодарю кивком головы и с его помощью поднимаюсь. Тяжелый бархат, тесный корсет и еще тысяча правил, которыми порой хочется пренебречь, не забывая лишь о главном – плаще и маске. Поддев отполированную металлическую пластину, забираю ее со стола. Столь важная вещь всегда должна быть при себе, чтобы в любой момент занять свое место и охранять одну из тайн семьи.
- Разговоры о политике навевают скуку. Надеюсь, вам понравится экскурсия, - в словах хозяина дома уверенность, видимо интерьеры палаццо и зимний сад предметы гордости матушки, а, следовательно, и сына.
- Я предпочту остаться, - вышло слишком безапелляционно, будто довожу до сведенья, поэтому смягчаю и, памятуя о недавнем безмолвном диалоге, обращаюсь к брату. – Если, конечно же, у тебя, Эззелин, нет от меня секретов.
- Маргарита мне не помешает, - емко, четко, как в шахматной игре, где необходимо принять положение фигур на доске.
Выходим из зала. Смолкает музыка. За нашими спинами закрываются двери. Переплетаю пальцы Эззелина со своими, замедляю шаг, что заставляет его остановиться и повернуться лицом ко мне.
- Ты победил, брат, - никогда не любила признавать поражение, тем более вслух.
- Я знаю, - самая искренняя улыбка за весь вечер и, пожалуй, самая дорогая.
- Я хочу ее, - нотки каприза в голосе, который слышит только он. – Хочу, чтобы она обучила меня.

Мир – шахматная доска, где нет очередности ходов, общепринятой иерархии и четкого разделения на белое и черное воинства. Все искусно вырезанные из кости фигурки равны, будь то мудрый правитель или хитрый маг, желающий возвыситься рыцарь или скрытый плащом и маской представитель клана. Преследуя свои цели, они ищут союзников, которым, впрочем, не спешат доверять, заключают сделки, расторгая менее выгодные договоренности. Шахматная партия стерпит все: проливающееся дурманом вино лести, горькую отраву ненависти, сладость смертоносного яда и алые реки крови. Они гроссмейстеры, желающие много больше, чем уже имеют. В чем я, такое же капризное дитя, обвинить их не имею права. Кто не мечтает – не живет.
Тесно переплетенная с личными интересами политика – вот истинная причина ужина, изысканных яств, среди которых фрукты в шоколаде, живой музыки и, конечно же, общества дочери Санвы. Сир Орвик хорошо подготовился, надеясь, что, заинтересовав Выживших, впоследствии получит поддержку, так необходимую его дерзкому плану. Причина и следствие – самая простая и одновременно сложная из всех существующих связей. Причина – желание научиться мастерству у дочери Санвы. Или же каприз? Неважно. Следствие – разговор с Эззелином, который здраво оценив риски и ограниченность возможностей, все равно не может отказать маленькой сестренке, от которой сегодня требуется малое – озвучить свое мнение.
- Я думаю, что вы, сир Орвик, давно взвесили все за и против и в полной мере осознаете свое место между молотом Царя Островов и наковальней острова Греха, - отодвинув в сторону блюдо со сладостями, негромко начала я, глядя на организатора игр. – И вы, конечно же, понимаете, что не так страшен молот, не всегда отличающий ложь от правды, как неоправдание доверия наковальни, обмануть которую весьма сложно.
Царь, совет и маги обезглавят предателя, предав его быстрой смерти, клан Выживших растянет удовольствие, чтобы все жаждущие расправы смогли поучаствовать. Орвик знал о рисках, представляя, как много ставит на карту, играя своей жизнью, что вызывало уважение. Он спокоен, собран, крепко удерживает в руке бокал и внимательно слушает.
- Ваши опасения мне понятны. Могу заверить, что не единожды обдумал все прежде, чем озвучить свое предложение, - мне нравилась твердость его голоса.
Кивнув в знак согласия, я продолжила:
- Я нисколько не пытаюсь вас запугать, мои суждения основаны на том немногом, что девушке моих лет может быть известно о политике, - взгляд по-детски распахнутых голубых глаз из-под ресниц, и я обращаюсь к брату. – Подпишусь под каждым твоим словом, Эззелин. Но прежде чем дать окончательный ответ, это нужно обсудить со старейшинами.
Мне безумно хотелось предложить себя в качестве лица, которое проследует на Царь Островов вместе с грузом. Однако отец вряд ли разрешил бы мне одной покинуть дом. Смолчав, я решила, обсудить это с братом после того, как попрощаемся с радушным хозяином дома и дочерью Санвы. Но по дороге домой, поблагодарив Эззелина за иллюзию и сам вечер в особняке организатора игр, пришла к выводу, что брат говорил о себе, ведь никто из способных читать души не знал сира Орвика лучше него.
Когда за спинами закрылись тяжелые ворота сада, тихим скрипом известив о том, что мы дома, солнце окончательно скрылось за горизонтом, уступив место звездам. В детстве няня говорила, что после смерти все Выжившие возносятся на небо, превращаясь в сияющие в ночном небе бриллианты. Веря ее словам, я выходила на балкон своей спальни и долго рассматривала ночные светила в надежде, что одним из них стала мама. Со временем пришло понимание того, что это не более чем вымысел, что нисколько не умаляло величия сияющего купола цвета индиго.
- Смотри, как красиво, - восторженным шепотом привлекая его внимание к большим и ярким звездам. – Кажется, что рукой достанешь.
- Увы, они слишком высоко и далеко, - приподняв голову вверх. – А упавшая звезда всего лишь невзрачный булыжник.
- Ты поедешь на ЦО? – резко сменив тему, я спросила о том, что занимало мысли последний час.
- Если такова будет воля семьи, - один из самых логичных ответов для тех, кто по праву рождения причислен к клану Выживших. – А что? Тебе так хочется покинуть Гнездо?
Мы остановились у фонтана, в кольце которого водяной дракон дышал потоком воды. Поговаривали, будто много лет назад сила одного из предков заключила в камень ленточного змея морей. С тех пор его место в саду среди иных статуй. Осторожно снимаю маску и опускаю ее на мраморный край, сажусь рядом, касаясь рукой водной глади, на которой плавают белые цветы.
- Не раз мне доводилось слышать, что мир за пределами Гнезда и даже острова другой, - пальцы нащупали стебель лилии и ногти перебили его. – Ты никогда не думал, каково это: жить вне долга защищать клан и заботиться о семье? Можно ли такую жизнь назвать свободной и беззаботной? И счастливы ли те, чье будущее не зависит от решения старейшин?

Бывают минуты, за которые можно отдать месяцы и годы.
© Антон Павлович Чехов

Полдень. Густую, словно бездонную синеву небесного купола разбавляли редкие высокие облака, так похожие на острова, что отражаясь в водах, разбросаны над бескрайним морем забытого всеми богами мира. Лучезарное светило щедро дарило свое тепло сочной траве, молодым салатовым листочкам и нежно-розовым цветам, усыпавшим деревьям. Поляна будто утопала в бело-розовой пене лепестков, которые легкий ветерок срывал с ветвей и, кружа в своем замысловатом танце, опускал вниз. Они терялись в высокой траве, плавали на поверхности искусственного водоема, падали на расстеленное в тени покрывало, путались в длинных темных волосах маленькой Маргариты.
Девочка увлеченно играла с поднятыми с морского дна ракушками, поблескивающими тонкой позолотой каури и изогнутыми рапанами. С рождения привыкшая к серебряной погремушке, единственная дочь магистра теней получила их в подарок от отца ровно год назад, на свое шестилетие. В нескольких метрах от покрывала на мраморной скамейке сидела вслух читавшая книгу Азула. Ее длинная коса, огненным колосом спускаясь на зеленый шелк платья, касалась желтоватой бумаги. Голос вплетался в пение живущих в парке птиц, отчего сказка казалась еще более удивительной, чарующей. Повествование велось от лица путешественника, потерявшегося среди амирских дюн и барханов, и встретившего пустынного исполина – халука.
Мелодичный ручей сбился с журчащего музыкой темпа. Нянька подняла голову, вглядываясь в просвет между густой зеленью – змейку мощеной дорожки. Предчувствие не обмануло полукровку, на тропу, ведущую к водоему, вышел мужчина в золотой маске, хозяин поместья и отец Маргариты, ожидавшей его возвращения с самого утра. Не проходило и часа, чтобы девочка, отвлекаясь от своих игр, не спрашивала о нем.
– Маленькая госпожа, – Азула привлекла внимание малышки. – Ваш отец приехал.
Едва увидев Леонардо, Маргарита вскочила на ноги, всколыхнув волан оранжевой юбки, прикрывающей колени. Длина не в пол, чтобы ей было удобно бегать, в том числе и от няни. Ярким солнцем по высокой траве дочь бросилась к родителю и угодила в крепкие объятия. Для них разлука в месяц – долгий срок, превращающий прожорливых гусениц в пестрых бабочек, для которых пауки плетут свое невесомое кружево сетей. За это время девочка с пытливым умом узнала много нового, чем, конечно же, хотела бы поделиться, расспросить о черных башнях, рассказать о зачарованном лесе, который долго рассматривала на красочной карте Царя Островов.
Под восторженное «папочка» держатель золотой маски подхватил на руки малышку, крепко обхватившую его за шею. Он тоже скучал, как можно скучать, находясь вдали от дома, семьи и единственного чада. Но дела не позволяли вернуться раньше, а брать дочь с собой было слишком опасно.
– Милая моя, – коснуться губами щеки, поправить цветастый венок, который она зовет своей короной. – У меня для тебя сюрприз.
– Мы пойдем в гости к Лукреции? – утонуть в нежности ее тоненького голоска и в море голубых глаз, что в предвкушении заблестели еще ярче.
Лукреция – дочь Виторрио. Требующее личного общения сотрудничество старейшин и приятное времяпрепровождение за шахматной партией послужило поводом для знакомства их девочек. В силу небольшой разницы в возрасте они быстро нашли общий язык, разделив свои забавы и проказы. Но проснувшийся талант Маргариты, управлять которым поначалу выходило плохо, стал причиной, ограничившей ее контакты со сверстниками. Она не привыкла перечить решениям отца, завершившего, что это временная мера.
– Нет, – он опустил ее на дорожку и, оглянувшись на заросли, добавил иным, властным и холодным тоном: – Подойдите.
На дорожку вышел воин, высокий, широкоплечий, из числа тех, что выдрессированы верно служить своему повелителю. За ним в коконе безысходного страха, который разбавлен едва ощутимой зачарованностью, осторожно, опасаясь каждого шороха, следовали двое. Мальчик и девочка, еще дети, которым не дать больше восьми. Они держались за руки, такой простой, распространенный жест нежности. Хватило бы и беглого взгляда, скользящего по загорелой коже, темным как ночь волосам и чуть раскосым карим глазам, чтобы понять их родственные связи – кровные брат и сестра, южане. Маргарита молча и внимательно рассматривала их, не по своей воле попавших на остов Греха, читала эмоции так, как учил держатель золотой маски, стараясь не упустить ничего.
Не трудно угадать судьбу, всей своей многогранностью сплетающуюся для них в пределах Гнезда в два исхода: мгновенная смерть против жизни в служении Безликим. Мальчишку вышколят, сам Леонардо позаботится о том, чтобы он стал достойным воином тени, а девочке уготована участь прислуги. Но это потом, а пока...
– Знакомься, Рэй и Рия, – отец выпустил руку дочери, чтобы та шагнула к своим новым игрушкам.
Они должны были поклониться. По крайней мере, так считала маленькая Выжившая. Но оба стояли прямо, хоть и опустив глаза. Выдержать необычно яркий, будто жидкая бирюза, пристальный взгляд не так уж легко. Страх липкой патокой заглушал все эмоции южанки, сделавшей шаг назад, за спину брата, чтобы скрыться от детального изучения. Осознавали ли они, что биение их сердец вверено ребенку, мало чем отличающемуся от них? Понимали ли, что значит едва уловимая улыбка, что сочной радостью играла в ее эмоциях? Они тихо ждали слов Безликой, которая в затянувшейся тишине, чуть склонив на бок голову, изучала их. Чужая кровь в садах как лань в капкане.
Дочь магистра и не мечтала о таком подарке. Живые, настоящие, пусть и другие, но горячи теплом сердец и калейдоскопом эмоций. Не отлитые из золота драконы, не кукольный домик с марионетками, не рапаны в блестящей сусальной глазури. Их можно читать, как ту книгу, что держала в руках Азула, поднявшаяся со своего места, чтобы поприветствовать Леонардо.
– Спасибо, отец, – слова лишь часть той благодарности, что доступна ощущениям. – Я Маргарита, – обращаясь к близнецам и жестом отпуская суровую тень. – Мы будем играть в прятки.
– Отпустите нас домой, – голос мальчика чуть дрожал. – Я не хочу играть с тобой.
– Я не спрашиваю, это приказ, – коль скоро капризы оборачиваются жестокостью...
...Но далеко не всегда имя нам бессердечность. Выжившим не чужды проявление нежности, искренности, что светом льется в ауру из глубины сердца, заботы, что окружает теплом семейной любви. Детство никогда полностью не выветривается из Безликих, не успевает. Его с ранних лет душит ответственность, тяжелыми цепями обвивая шею. Это учит ценить каждый миг невесомой свободы, когда хочется вложить руку в ладонь того, кто по праву родства ассоциируется с доверием, и ни о чем не беспокоиться.
Кухня не входила в мои маршруты и интересы лет с пяти, когда, играя в прятки с Лукрецией, я решила спрятаться за большим медным чаном и перепачкалась в золу. Но этого мне показалось мало, захотелось забраться по шаткой стремянке и заглянуть внутрь пузатого сосуда. Перегнувшись через край я, упала в воду, думаю, навсегда запомнив, как беззвучный вскрик застревает в горле, а легкие заполняет жидкость. Азула не посмела ругать свою подопечную, отчитал по обыкновению слишком снисходительный Леонардо. Тот вечер я проплакала в подушку. Вовсе не от обиды. Потому что расстроила отца.
Прежде мне не доводилось бывать в Вереске. Темная громада поместья с колоннами и ротондами окружена ночной безмятежностью. Искусственного света мало, но звезды сияют ярко. Я смеюсь, вслед за братом проходя на кухню, освещенную лишь отблеском огня в печи. В тишине только ритм сердца и дыхание сплетаются в гулкий танец, на раз-два-три отсчитывая каждый шаг. Эззелин тоже не скрывает улыбки, открытой, словно освобождающей его от бремени. Наверное, он находит забавным прокрадываться вором на собственную кухню, будто опасаясь, что поймают. Несколько мгновений смотрю на торт. Коржи щедро политы толстым слоем густого шоколада, спелые вишни выложены в причудливый орнамент – все как говорил брат. Очередная иллюзия?
– Он настоящий? – закономерный вопрос, который стал навязчивым после знакомства с Эззелином.
– Попробуй, – в ответ с усмешкой предлагает он.
Оглядываюсь в поисках ножа. Глупо, конечно, полагать, что кто-то из прислуги оставит его на столе. Без слов понимая меня, брат достает из шкафчика посеребренный столовый прибор, но разрезать не спешит. Взгляд на него, на нож и снова на него.
– Позволишь?
Соглашаясь, брат кивает головой и протягивает мне нож. Холодный металл ложится в ладонь, разрезает воздух и вонзается корж. Разделываю не очень уж аккуратно, но быстро, стараясь, чтобы кусочки были равной величины. После оба усаживаемся за стол, не заботясь о фарфоровых тарелках с росписью и серебряных ложечках. Ни скатерти, ни мягких стульев со спинками из красного дерева. Эти мелочи играли роль лишь для чопорных представителей аристократии острова, утратив свою значимость для тех, вокруг кого вновь вилось детство. Как же давно я не ела торт руками, не пыталась утащить политую сиропом вишенку и не смеялась, так откровенно радуясь мелочи, отпуская свои ощущения. И это минутное счастье не было бы полным без Эззелина, без его эмоций, которые так нравилось читать.
– Если бы не корсет, то поверила бы, что мне снова семь, – заметив на указательном пальце след от шоколада, слизала его. – Каким ты был в детстве?
– Ну..., – улучив удобный момент, он украл у меня ягодку. – Смышленым, любознательным, прилежным... Только болел часто... Твое самое яркое воспоминание?
– Смерть мамы, – глаза потухли, слова прозвучали тихо, что-то сжалось в груди, говорить об этом не хотелось. – Что же мы ничего попить не достали? Я, кажется, видела что-то подходящее на одной из полок.
Вспорхнула со своего места птичкой, отчего всколыхнулась тяжелая синяя ткань. В глубь комнаты, к стене с множеством полок, заставленных разными склянками и глиняной посудой, в которой лучше сохранялись вкусовые свойства вина. Я не притронулась к нему за ужином у сэра Орвика, но дома могу позволить себе половину бокала. Только высоковато, пальцы лишь скользнули по гладкой поверхности. Чтобы не просить о помощи, встала на носочки.
– Осторожнее, Маргарита, – едва успел произнести брат, как качнувшийся кувшин завалился на бок, перевернулся и, едва не задев меня, с грохотом упал рядом. – Ты не ушиблась? – Эззелин вмиг оказался рядом.
– Извини, – смущаясь, шепотом произношу я, осознавая, сколько наделала шума. – Все в порядке, только...
Красная жидкость, быстро впитывалась в платье, оставляя после себя довольно заметное темно-алое пятно, а со стороны лестницы доносился топот ног.

Скоти, я не планирую умирать. А поиграть можно, хоть в догонялки, хоть в салочки, если ты не боишься, что у тебя что-нибудь отвалится.

Май, как приятно знать, что ты любишь меня)
Элиана, интересной игры. Клан очень надеется на свою воспитаницу.
Торрен, добро пожаловать, интересных сюжетов.

Ведя, "красненькие" баннеры очень атмосферны, хорошая идея собрать их вместе.
Дариан, какие замечательные баннеры, все такие красивые, особенно я) Спасибо. И... ах, как нежно я люблю сотканные тобой кружавчики.
Ирбс, всегда считала, что клянчить капризным тоном - это привилегия избалованной девочки, но ты меня перещеголял.

1. Ваш герой пришел в ресторан, ему предлагают на выбор три блюда. Что он закажет?
Клубнику в шоколадной глазури или пирог с малиной и миндалем
2. Ваш герой получил три приглашения на один вечер. Какое из них он примет:
Театр. Что-то в этом есть
3. Вашему герою дали деньги и отправили на базар. На что он потратит выданную сумму:
Конечно же, подарок, все для семьи.
4. Что вам нравится/удивляет/восхищает в вашем ролевом герое?
Сочетание сложносочетаемого
5. В какой из игровых локаций ваш герой чувствует себя наиболее комфортно и почему?
Остров Греха, хотя бы потому что больше нигде не была.
6. С кем из героев ЗМ, с которыми вы еще не пересекались в ролевой игре, вы бы хотели сыграть?
Скоти, Леди Сандра, Гектор, Дариан и Ханя, Эймер и Ярочка, царь. И Алан, не дает покоя его способность к воскрешению.
7. Наиболее яркие сыгранные вами сцены в этой игре.
Бои на арене, сады.

Леди Сандра, я полагаю, шлем и бронежилет не спасут. А вот бомбоубежище возможно.
Орвик, если понадобится укрытие, обращайтесь. И позаботьтесь о завещании, на всякий случай)

Чтобы получить от жизни то, что чего хочешь, необходимо в первую очередь определить, а чего же ты хочешь.
© Бен Стайн

Едва слышно открываются тяжелые двери. Полумрак и тишина приглашают в кабинет отца, растекаясь в стороны, когда выхожу в отсвет играющего в камине пламени. Смотреть на огонь можно часами, равно как и на бегущий, будто живой, хрусталь чистой воды. Остановиться, чуть склонив голову в приветственном жесте, и произнести:
- Отец, вы хотели меня видеть?
- Да, Маргарита, подойди, - Леонардо не встает, рука поднимается с подлокотника, предлагая свободное кресло.
Несколько шагов, касаюсь теплой ладони. Он чуть сжимает мои пальцы и молча смотрит в глаза. Отвечаю тем же, читая усталость, ту самую, что приходит с годами и тушит яркий костер жизни. Остаются лишь едва тлеющие угольки, пепел. Текут секунды, по каплям в минуты. Отец всегда любил тишину, потому что она насыщеннее, честнее и красноречивее слов. На дне, где-то над пеплом вспыхивают искры. Он позвал меня не для того, чтобы слушать безмятежность вечера и смотреть на пляшущие языки.
- Ты не станешь воином или политиком, - держатель золотой маски говорит так, будто оракулы открыли ему тайну далекого будущего, словно все уже давно решено. - Тебе не нужно упражняться в искусстве владения оружием или учиться скрывать свое сердце. Когда вырастешь, сокровище мое, ты выйдешь замуж и подаришь клану талантливых детей.
- Отец, знаю, что вы желаете мне счастья..., - в буре эмоций отчаянно не хватает воздуха. Не составляет особого труда понять, к чему заведена эта речь умудренного старейшины. Как просто распределены роли, но я не хочу остаться в памяти семьи всего лишь витком жизни, частью сильного дара. Вы, магистр, вырастили слишком своенравную и капризную дочь, которая хочет быть волей клана, а не слепо подчинятся ей. Глубокий вдох, чтобы собраться с мыслями: - Но позвольте напомнить, что я уже не ребенок и докажу это, если такова будет ваша воля.
Он не отвечает. Не говорит ничего. Поднимается и выходит на балкон в серебристый лунный свет. Упираясь в мраморные перила обеими руками, смотрит на сияющую огнями громаду города. О чем-то думает, неспешностью своих эмоций заполняя все пространство вокруг себя. Встаю следом за ним, расценивая молчание как конец беседы. Что ж, день был долгим, время для сна.
- Я мог бы поселить нужные мысли в твоей голове, объяснив тем, что действую на благо семьи, чтобы быть уверенным в том, что твои сумасбродные идеи не причинят вред тебе же. Но я дам возможность, - он все еще любуется владениями, отданными под шумные торговые кварталы, и едва заметно улыбается. – Если сможешь выполнить мое условие.

Мы сами создаем для себя тернии и даже не задумываемся, чего это нам будет стоить.
А потом только и остается терпеть и уверять себя, что мучаемся не напрасно.
© Колин Маккалоу

За огоньком тающей свечи по коридорам поместья, уходя все дальше от кухни. Мимо мозаичной стены с изображением Мирового древа. Такое ли оно на самом деле? Исполин, что прочнее стали, возвышаясь над остальным лесом, зелеными листьями создает тень под сенью и приманивает сладостью аромата своих цветов? Не узнать, что находится в глубине зачарованного леса, хранящего свои тайны. Мы хотим верить, что сад Безликих является его отражением, тусклой копией оригинала, а сами Выжившие - потомками мифических древних. С той лишь разницей, что о них, детях Маа, из века в век слагали легенды, а клан подвергали гонениям. Эти запечатленные на стене картины леденят кровь. И вновь за братом к обтянутому чернильным бархатом небосводу и разорванной нити звездного жемчуга. Тихая ясная ночь обнимает остров, прохладой скатываясь с купола палаццо и расползаясь по паутине сада. Будто рекой мимо фонтана с драконом, огибая аллею стройных кипарисов, дотягиваясь холодными пальцами до ротонды, примостившейся у самого обрыва. Приподняв пышную юбку из тяжелой ткани, поднимаюсь по мраморным ступеням. Прохладный обточенный камень кажется еще темнее, когда гаснет свеча, что приглушает яркость красок.
Брат приглашает присесть, я соглашаюсь. Ночь располагает к беседам. Не просто набору слов, необходимому для обмена информацией. Чему-то более откровенному и глубокому, что порой можно уловить на уровне эмоций, но так и не найти объяснения. Он говорит, я слушаю и представляю: и радугу отшлифованных водой камней, и способные переплыть бескрайние моря и достичь Царя Островов и Амира корабли, и ярко, до мелочей описанную каюту капитана, в которой он наверняка бывал сам. Красиво, будто в манящей сказке, такой же, как и мои амирские грезы, но пронизано тоской. В погоне за одним приходится положить на жертвенный алтарь другое.

- Отец, отлучаясь из Гнезда по делам семьи, говорил: если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам. Поездки могли занимать месяц и более. Хотя возможно это всего лишь специфика его обязанностей, но в любом случае маска не клетка, - чувствую настроение Эззелина, и становится грустно. Долг перекрывает мечты, что понимает разум, но не желает признавать сердце. А его сердце, как мне кажется, хочет яркости красок и эмоций под слоем золота, а вовсе не бремени рутины и долгих заседаний старейшин. – К тому же твой дар полезнее вне дома, - улыбаюсь своей внезапной идее, что расцветает радостью: - А я со своей способностью могла бы сопровождать одного из правителей острова, - он улыбается в ответ, быть может, считая мои слова смешной детской наивностью, но я продолжаю: - Показать? Только... тебе будет не очень приятно.
- А тебе? – уточняет брат.
- Мне нет, - ведь не стану же я испытывать на нем полную силу.
Эззелин соглашается, и беру его за руку, удерживая ее тыльной стороной вниз. Светлая кожа к светлой. Медленно провожу подушечками пальцев по ладони, продвигаясь к костяшкам и дальше пересчитывая фаланги. Так же неспешно возвращаюсь назад, чуть сгибаю, чтобы касаться ногтями. Смотреть в глаза не обязательно, не прочитаю в них того, что не выдадут эмоции. Важно, сосредоточившись, ощущать, представлять, как маленькие иголочки вонзаются в ладонь, и растекается заведомо щадящая боль. Чуть глубже, через сухожилия к кости, как входящий все глубже острый металл. Остается убрать руку, разрывая прямой контакт, оставляя сотканный даром дискомфорт, пульсацией передающийся от нерва к нерву. Боль затихает так же неожиданно, как и пришла, будто и не было. Вновь взять брата за руку, перевернуть ее, чтобы показать отсутствие следов, и наконец-то посмотреть на Эззелина.
- Я внушаю боль, с помощью которой могу заставить жертву потерять сознание и, думаю, даже убить ее. Понять бы только как. Дневник одного из предков по отцовской линии, обладавшего схожим даром, находится в библиотеке. Отец из пустых опасений запретил своей страже впускать меня. Но если дневник Деметрио заберешь ты или скроешь меня иллюзией, то я смогу показать настоящее представление с летальным исходом, - смотрю в глаза брату, надеясь, что он не откажет мне...

Если вы поймали птицу, то не держите ее в клетке, не делайте так, чтобы она захотела улететь от вас, но не могла.
А сделайте так, чтобы она могла улететь, но не захотела.
© Ошо

Тьма и тишина. Сплетаются в единую нить, обнимают ощущением невесомости. Стирают все грани пространства и времени. Секунда рядом с бесконечностью. Материя бытия вся в черных дырах, небрежно вырванных незримой рукой правящего вокруг хаоса. В них пульсацией мерцает тусклый свет порядка, сотворившего себе оковы из собственных правил. Он гибнет как тонкий лед в лучах солнца, как останавливающееся сердце. Мое сердце. Нет ни страха, ни боли, ни слез. Зыбучие пески утягивают на дно. Сдаться, захлебнуться, умереть… и воскреснуть, словно что-то не желая отпускать, не дает окунуться в вакуумный покой, не позволяет погаснуть медленному миганию света.
Я знаю цену боли. Той, что ломает волю, оголяя нервы, заставляя лезть на стены, рвать ногтями собственную кожу до мяса и умолять о смерти. Однако это ничто в сравнении с той силой, что удерживает в межмирье, где воедино скручиваются змеи прошлого настоящего и будущего, превращаясь в вечность, не имеющую ни конца, ни края. Где-то в грудной клетке сгорают остатки кислорода, затихает мелодия сердечного ритма, вынуждая смириться с очевидным. Скользить по краю, что танцевать на отточенном острие. Когда-нибудь не хватит всей осторожности мира, порежешься, сорвешься в бездну.
Волна эмоций как дуновение ветра жизни. Но они не мои, разум просто не способен на столь сложные ощущения, едва улавливая чужие. Сконцентрироваться на них – не поддаться утягивающему вниз песку, что забивается в легкие.
Огонь. В каждой клеточке тела вспыхивает неистовое пламя. От запредельной температуры плавятся песчинки, растекаются жидким стеклом, кристаллизуются. Прозрачные шипы разрывают артерии. Алыми реками льется кровь. Едва могу дышать. Но могу. Еще пару капель силы, – и на выдохе хочется закричать, не терпеть, а выплеснуть, выжимая из себя звуки боли. Они разбивают тишину, отгоняют мрак от разгорающегося заново мерцания света. Ярче, быстрее, возвращая сердце в привычную тональность, взрывая ощущениями на грани. Межмирью придется подождать, трепыхающаяся бабочка вырвалась из паутины. Она чувствует, боится, живет.
Я хватаюсь за реальность: шорохи, голоса, столкновение эмоций. Зову отца, собирая для этого все возможности эмпатии. Он совсем близко, сжимает мои ладони в своих, целует в лоб.
- Я здесь, сокровище мое, - то, что понятно без слов: любовь, забота и страх потерять. – Все будет хорошо, обещаю тебе. Ты забудешь об этом дне.
- Леонардо, ты уверен, что эту мощь стоит запирать внутри нее? – тише, дальше, наверное, произнесший фразу на расстоянии нескольких метров от меня.
- Виторрио, она всего лишь девятилетняя девочка…, - напоминает отец, касаясь моей влажной и прохладной щеки.
- … которая силой внушения убила свою рабыню…, - он оперирует фактами.
- …и едва не убила себя, - не уступает, считая, что прав. – Мы сотрем это из ее памяти.

Человек устроен так, что когда что-то зажигает его Душу, всё становится возможным.
© Ж. Лафонтен

Я болею. Но никто не говорит, почему и чем. Азула лишь смотрит в пол, не смея поднять глаза, и уверяет, что скоро буду здорова, смогу встать с постели и выйти в сад. Остальные слуги молчат, стараясь сократить до минимума время пребывания в моей спальне. Наверное, их пугает то, что я кашляю кровью. Иногда, все реже и реже, но все же...
- Папочка, а где Рия? – я полулежу на подушках и рассматриваю красочные картинки в книге легенд Амира.
- Она больше не придет, - отвечает отец и, отвлекаясь от какого-то письма, встречается со мной взглядом. – Я выслал ее из поместья.
- Маленькая госпожа, вам нужно отдохнуть, - заботливая нянька поправляет пуховое одеяло. – Попробуйте уснуть.
- Но…
- Не упрямься, сокровище мое, - негромкий, но настойчивый голос родителя приятной мелодией ласкает слух. – Я тебе почитаю.
Письмо отправляется к вороху остальных его бумаг, что занимают весь стол. Он забирает у меня из рук сказания о чудесах юга, находит мое любимое – о дочерях Санвы, читает тихо и выразительно, а я, закрыв глаза, представляю, как воздушный корабль уносит меня к далеким землям Амира.

Случайностей не существует — все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвестие.
© Вольтер

Я не понимала, что делала, не контролировала ни себя, ни свой дар. Она обидела меня. Купленная на невольничьем рынке, жалкая девчонка с надломленной волей. Она меня разозлила, забыла свое место. И я должна была напомнить, кто здесь госпожа.
Рия упала в траву, не удержавшись на ногах от резко пронзившей все тело боли. Рабыня смотрела на меня снизу вверх большими от страха глазами, в которых стояли слезы. Она не проронила ни звука, сжав губы в тонкую линию, когда боль проткнула своими когтями сердце. Крепко сжала кулачки, до побелевших костяшек. И все в тишине, которую разрывало мое неровное дыхание. Я пыталась унять ярость, но сила, высвободившись из сдерживающих ее цепей воли, не спешила подчиняться. Она управляла мной.
- Извинись, - потребовала я.
- Не буду, - она с трудом выдавила из себя одну фразу.
- Нет, будешь! – эмоции взвились вверх, энергия ударила в стороны.
Я сделала несколько шагов к Рие и остановилась, наблюдая за агонией рабыни. Она барахталась в иллюзии отсутствия воздуха, задыхалась, окутывая туманом своего отчаянья. Хрипы рвались из горла, царапая его до крови. Не отпуская разум, слушая сбившийся ритм сердца, я заставила ее поверить в то, что оно почти остановилось. Рваные сокращения замедляли ток крови, в которой становилось все меньше кислорода. Не выдерживающие напряжения нервы плавились, как сталь в печи, горели болью, посылая импульсы в ее голову.
Жизнь утекала по каплям. Секунда к секунде, все меньше сопротивления, пока сердце не остановилось. Ее? Или мое?...

Амиршах, мое почтение С нетерпением жду встречи с вами.