Карта ролевой игры "Забытый мир"

Как давно не ходил в гости...
Ведя, кот генеральской, территориально имеет значение к кому идем? Цыган с медведями почтой высылать или на поводке вести? Вход по пригласительным?

Эймер, чай с блинчиками только для прекрасных дам? Нет, если что, вы сигнализируйте. Мы люди с понятием, в стране кризис, икры красной на всех не хватает, икра черная - контрабандная и на стол сразу так не ставится. Чай опять же, дефицитный...

Буду краток:

В каком деле чаще всего приходится слышать слово "быстрей"?
П.с.

Суламифь, заказ принят. Буду оформлять ветпаспорт и запасаться солониной. Жреть мишка много. С другой стороны... На Грех, помнится, мы собирались комплектно с магом. Надеюсь, он не будет возражать против третьего в каюте. На солонине, опять же, сэкономим...

Суламифь, вы предлагаете заняться контрабандой мне? Опорочить честное и славное имя офицера дома Аэрас? Из-за медведя?!
Это решительно невозможно.
Да. Трепещу.

Эймер, как вам не стыдно? Оставьте варенье дамам, тем более есть множество иных, завлекательных рецептов с участием шишек. Вслушайтесь, ваша "стекляшка" очетливо выпевает такие вкусности как: "Хвоиночка", "Пихтовуха", "Хвойная ароматная"..
?: А он мятежный ищет.. Вдохновения. Всегда и во всем, порой доходя до крайностей.

Леди Сан, а вот про тет-а-тет, вряд ли) с Вас шишки, с меня рецепты и некоторые иные, необходимые для вкуса ингредиенты, а без сэра нашего Эймера не возможен процесс правильной дистилляции. Так что соображать придется минимум в трое - в четверо)))

Леди Сан, "Пихтовуха" не дамский напиток. Предлагаю начать переговоры с " Хвоиночки". Легкий, освежающий купаж, приятное послевкусие с терпкими дымными нотками, а при правильной дистилляции еще и восхитительная бодрость на утро, последующее за вдумчивой дегустацией. Сплошная польза здоровью и настроению.
Предлагаю, в качестве смягчающего обстоятельства для ваших совести и чести, условиться считать меня этим и последующими дегустационными вечерами не порченным, а просто обаятельным. Клянусь, никакой корысти пытать с вас не буду: ни спрашивать, где запрятаны семейные драгоценности, ни умолять пронести на ближайший Совет под юбкой пару-тройку вязанок динамита)

Интерьеры не меняются.
Действующие лица те же.

Встал ночью.
Тело отболевшее, исхудавшее, иссохшее поднималось неохотно, неуступчиво, ломко. Шатко. Телу предписано было лежать, страдать в последней муке, застывать скрюченной агонией, дохнуть и тухнуть. Оно же, бесчувственное, безжалостное, бестрепетное, срывало негнущимися руками занавеси, путалось локтями в простынях, переваливалось колодой через подушки и края. Спотыкалось ногами о мебель, наступало пятками на тапки, туфельки, веера и шпильки в густом ковровом ворсе. Почти ронялось, почти грохотало, тяжелое, неуклюжее.
Тело бродило в замкнутом, тесном как кубрик, душном пространстве. Металось.
А под веками плескалась пустая безгласная тьма. От век до внутренней, покрытой сетью старых и новых трещин, стенки черепа. Выхлестывалась на щеки, застывала коркой. Или то сами глаза, вымерзшие, вытекли, склеили ресницы густым дегтем?
Тело раздирало их когтями, чертило по щетинистым скулам кровавые руны, разрывало с хрустом струпья, раздвигало пальцами створки. Зрачки вращались в глазницах, царапались острыми сколами, шершавыми веками. Ловили, ловили, ловили дном своим тьму, стылый холод, белые нити...
..Инь...
Нашли луну. Глоданную, кусанную с голодухи, обсосанную с хулиганства, криво прибитую в распялке окна.
Встал ночью.
Зрачки замерли на ней, бело-желтой, линялой. Бесхозно выискали рядом звезды, разгребли их под завалами облаков.
Час Быка. Третья смена.
Тело подошло к окну, отпихнув коленями кресло, вжалось лбом в стекло, уперлось широко руками в узкий подоконник, оскалилось. Такими же бело-желтыми, линялыми, прокуренными зубами ощерилось. Впереди, за тонкой пленкой стекла с выпуклой рюмкой расплава, щербатился целыми крышами ненавистный город, а за ним, осеннем, не обогретом заревами погребальных костров, поднималось приливом безбрежное, бескрайнее, манкое душе, море.
...Душа...
Тело вспомнило о ней, обтрепанной, как вспоминают старую, гнойную рану. Скривилось. Застонало утробно, защелкало крепкими зубами, будто пыталось раскусить, разжевать память, растереть все, кроме ненависти. Как просто было бы жить одной ненавистью!
...Жить...
Тело вспомнило, что у него есть душа, осознало, что оно живо, и что к этой убогой, неполноценной жизни с самого краешку - дунешь и слетит, - сиротливо лепилось имя. Одно из многих, но самое привычное. Родное. Самое никчемное из всего родного, что осталось. Самое последнее.
Тело захрипело, застучало кулаком в подоконник. Раз. Другой. Третий. Тело выблевало бы и имя, и память, но они сорной цепкой травой вросли в плоть, побегами бело-желтого лунного цветка распахнули венчики в зрачках, дали им блеска, дали им смысл.
Я погладил холодную распялку шершавой ладонью. Вернулся. Опять.
Хоть плачь.
В жарко протопленной комнате было темно. Как в чумном бараке или притоне приторно пахло краппом. От этого сладковатого травяного духа тяжело давило на затылок, клонило забыться дурным беспробудным сном. Последним.
Крапп пользовали лекари, когда резали живого человека ржавыми от крови пилами, чтобы он не дергался и не мешал. Сухую толченую травку, густо смешанную с пчелиным молочком, клали под язык измученным агонией больным, облегчая уход, или, как для меня, жгли в бронзовых плошках курительниц, ставя их в изголовье. От краппа нелегко проснуться. Почти невозможно.
Но умирали с ним, блаженно улыбаясь.
Зажав нос и рот ладонью, осторожно высыпал содержимое обеих курительниц в камин. Тщательно перемешал кочергой горячие угли. Крапп вспыхнул ярко, синевато, и белым облаком выпорхнул в дымоход.
Утром, прикрыв лицо влажным платком в комнатку вернется Таис, распахнет окно проветривать. Сначала распахнет и только потом сунется под тяжелые бархатные складки балдахина, проверить бьется ли еще на загорелой шее живчик. На какой исход она будет надеяться, а?
Встал ночью. Опять встал там, где гарантированно должен был сдохнуть.
Любят, все же, меня неведомые боги. Очень любят. Противоестественным, извращенным образом.
Таис вернется в час тигра, на исходе четвертой смены. Я, тщательно умытый водой из единственного кувшина, с мокрыми, тщательным образом зачесанными от лба волосами, но все такой же голый, встречу ее сидя под окном в кресле, на сквознячке. Буду подрезать ее ножничками свои отросшие за неделю ногти, потому что, вопреки последней столичной моде, не терплю по-женски выхоленных мужских рук. Буду читать найденные в секретере адресованные мадам Раав письма - самые свежие - не с целью посчитать любовников и стоимость их обещаний, а найти в междустрочье последние, известные всем новости. Те, что меня заинтересуют, буду складывать на подоконник, к пузатой стопочке сладкого кларета, мелкими глотками которого смывал с языка привкус краппа и болезни. Те, что покажутся просто забавными, стану ронять себе на колени - на перспективу. Остальные же уроню на пол и тоже не по злобе - на полу заботливо будет расстелена одна из шелковых кистеватых шалей - эти письма я после аккуратно запечатаю обратно и положу на место. Вот только не успею..
Женщина придет, когда над городом забрезжит рассвет. Вкусная, ароматная, она наполнит шорохом и шелестом комнатку, еще даже не переступив порога. И все во мне потянется к этой алчной юркой акуле столичного полусвета, как все в теленке тянется к дойной корове - привязочкой, пуповиной. Тело, недавне подыхавшее, отчаянно захочет утвердиться по эту сторону бездны. Опять. На всякий случай.
Я прикрою смущение рюмочкой кларета - сладкой росой омочу горло, - тщательно соберу в горсть состриженные ногти - бросить в огонь, как поступал всегда с бытности мажьего служки, - взгляну на красавицу по-отечески ласково, с долей умильной суровости, спрошу:
- Милая, ты уже нашла в этой истории крайнего?

Мадам Таис, вы страстная женщина! То подушка, то бритва.. Так и знайте, коварная, что на упразднение флота Его Августейшего Величества в моем скромном лице согласен только при условии классического удушения шелковым чулком непременно с левой вашей ножки. Никак иначе. Иначе буду сопротивляться и вести себя некрасиво.
Весь ваш.

Помилосердствуйте! Я к вам вообще пришел одетый! Обобрали до нитки, трижды чуть не убили собственноручно, а теперь сдаете башибузукам!