Карта ролевой игры "Забытый мир"

Все на свете содержит в себе свою противоположность;
ничто не может существовать без своей противоположности,
как свет без тени, как правда без лжи, как иллюзия без реальности.
все эти понятия не только связаны друг с другом, но и неотделимы друг от друга...

У него красивый почерк: чернильные завитки курсива немного наклонены влево и чуть устремлены вверх. Подъем говорит о силе характера. Эти строки, что льются ручьем сокровенных описаний с ветхого листа на следующий и далее, запечатленная жизнь почитаемого предка. Во мне не только поет его кровь, во мне тысячами палачей шепчет его дар, способность внушения боли, усиленная талантами ветви матери. Жаль, что ее свет и тепло недоступны мне, в большей степени дочери Леонардо и внучатой племяннице Деметрио, управляющей темной стороной внушения. Быть может, это моя ошибка, потому что я стремлюсь развивать то, что, подчиняя волю объекта, на который направлена сила, дает мне власть над ним. А власть я вижу через призму силы, вокруг которой больше жестокости, нежели тепла.
Тепло, забота, нежность – они разливаются в груди и плещутся в глазах лазурным морем любви к своей семье. И в первую очередь к отцу, никак не желающему признавать, что его небесноокая дочь больше не маленькая девочка, которую нужно оберегать от самой себя. Дневник Деметрио дает понять, что он, не сдерживаемый опасениями родителей, в мои годы знал куда больше о своих способностях, изучая и оттачивая их с завидным упорством. Эти знания нужны мне как глоток воды из святого источника мудрости.
- Доброе утро, мое сокровище, - голос Леонардо рвет тишину, отвлекает от жадного танца между страниц и строк.
- Доброе, отец, - я отрываюсь от книги и поднимаюсь для приветственного поклона родителю.
Так заведено издавна, уважение одна из основных колонн, на которых держится понятие семьи. Любовь внутри клана намного шире и многограннее той, что рисуют в своем сознании обычные люди, не склонные к близкому родству, не понимающие глубины наших связей. Это ни хорошо и ни плохо, это на уровне эмпатии абсолютно иные ощущения.
Родитель касается губами моего лба и убирает назад выбившийся локон. От его глаз не укрывается то, что пряди не завивались со вчерашнего вечера и рассыпаются в легкий беспорядок. Стараюсь не смотреть на него, хоть это и глупо, потому что, умело обойдя все стены, он ощущает мою усталость. Не спать всю ночь непривычно. Но это не повод, пропускать традиционный семейный завтрак. К тому же нам есть о чем поговорить, что, конечно же, уже известно обоим.
Отец занимает свое место во главе стола, я возвращаюсь к своему, что по правую руку от него. Стол уже сервирован, не хватает только горячих блюд. Суетливые слуги стайкой птиц влетают с фарфоровыми тарелками и так же быстро исчезают за дверями. Они выдрессированы согласно заведенному в доме порядку.
- Я вижу, дневник у тебя, - произносит отец. – Догадываюсь, кто тебе помог, но не буду спрашивать детали.
Он безупречен. Умеет владеть собой, держать под контролем все эмоции, скрывая их в самом центре лабиринтов непреступной крепости сознания. Но мне удается уловить тонкий шлейф гордости и удивления, которому, увы не нахожу объяснения. Возможно ли, что лежащая на обеденном столе книга идет в разрез с его изначальным планом, согласно которому я не должна была ее получить? Действовать по правилам или обойти их, чтобы достигнуть цели? Конечно же, второе, пусть мне и приходится пообещать взамен исполнение желания, при этом чувствуя себя джином.
- Уверена, подробности ни к чему, - отвечаю в тон его фразе.
- Важнее другое, ты получила ответ на свой вопрос? – встречаю внимательный взгляд старейшины.
- Да, я узнала то, что хотела, - беру с серебряного подноса лукум. – Сладости сегодня необычайно вкусные, тают во рту.
- Привезены из Амира вместе с приглашением от правителя, - будничным тоном сообщает Леонардо. – Ты много читала о юге. Это может пригодиться.
Мой черед удивляться щедрости того, кто всячески стремится ограничить мое передвижение за пределами Гнезда. Мир за стенами таит в себе немало опасностей для тех, на кого велась охота. Травля давно в прошлом, но отголоски страха, что когда-то проросли в наших сердцах, до сих пор напоминают о себе. Всколыхнув воланы юбки, я вскакиваю на ноги, буквально подлетаю к отцу и обнимаю его за шею. Как в детстве. В ответ старческая рука поглаживает по голове, перебирая не стянутые лентой завитки.
- Я не подведу вас, отец, - пламенно шепчу слова благодарности и целую в щеку.
- Я знаю, Маргарита, - и тишина, мишуру слов заменяют эмоции.
Я счастлива. Он знает, что я счастлива. Он счастлив.

Если ты будешь улыбаться, буду улыбаться и я.
И совсем не важно, увидишь ли ты мою улыбку или увижу я твою.
Ведь важно не то, что мы видим. Куда важнее то, что мы чувствуем.
© Л.Н.Толстой

Мир потерял все ориентиры, окружил лазурной сферой, разбавленной редкой белизной облаков. Внизу едва колыхалась вода, вверху прохладой воздуха дышал небосвод. Солнце поднималось из воды, расцвечивая пейзаж мазками алых красок, и опускалось в темнеющую пучину, последними косыми лучами скользя по небу и палубе.
Корабль увозил меня все дальше от Гнезда, что, рождая в груди трепет предвкушения, все же имело привкус грусти. Я скучала, безумно скучала по отцу и дому, стараясь приободрить себя тем, что не одна. Азула, видимо из беспокойства, стала в разы навязчивее, утомляя своим обществом больше, чем само морское путешествие. Я достаточно быстро и легко привыкла к отсутствию земли под ногами.
Ночами небо усыпали звезды, переливаясь крупными брильянтами. Вода становилась темнее, в ней загорались блуждающие огоньки. А порой в особо тихую погоду я слышала пение, милозвучное, с надрывом в плавном женском голосе. Суеверная нянька утверждала, что это колдовство водных демонов, а брат заверял, что русалки.
Время в пути тянулось медленно, давая возможность наслаждаться обществом брата: шахматными партиями, в которых он порой слишком явственно поддавался менее опытному противнику, и беседами о политике и Амире. Мне казалось, что Эззелин не разделял моего восторга. Быть может, из-за возложенного на него груза ответственности, или из-за того, что чары юга не манили брата так, как его мечтательную младшую сестру. А возможно он просто скучал по дому и своей супруге. Я думала, что жена будет сопровождать брата, надевшего золотую маску одного из правителей, однако спрашивать о ней не стала.
В один из ясных дней над морем показались барханы, земля, сияющий в лучах двух светил остров словно выплыл из утреннего тумана. Застава – место, где начиналось волшебство. Одеть черную накидку, скрывающую лицо пластину и набросить капюшон – привычное, после чего уже на палубе я встретилась с Эззелином, отмечая про себя как восхитительно сияло золото его маски, гармонируя с желтым песком.
Встретивший нас мир был другим, я знала это, чувствовала. Пестрый, расшитый золочеными нитями на тонком шелке, пряный от сплетения ароматов специй и кофе, напоминающий сказку, в которую хотелось окунуться. И я радовалась тому, что оказалась посреди нее не одна.
- Спасибо, - прошептала я брату.
- За что? - прозвучало в ответ.
- За то, что со мной в этой сказке.
К нам навстречу спешил полноватый мужчина, видимо, уполномоченный встречать гостей шаха.

Ибо умы бывают трех родов: один все постигает сам;
другой может понять то, что постиг первый;
третий — сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может.
Первый ум — выдающийся, второй — значительный, третий — негодный.
Макиавелли.

Эмоции. Они не просто вьются вокруг меня едва уловимым шлейфом. Они заполняют все пространство шатра. Я не могу их сдерживать, да и не хочу. Дитя во мне слишком счастливо. Золотой мир пересыпающихся песков манит своей близостью. Где-то там, где жара двух солнц растекается пустыней, в окружении хребтов блестят куполообразные золоченые крыши Амира. И мне не терпится, хочется скорее увидеть все своими глазами, но приходится сохранять спокойствие в общении со встретившим нас мужчиной, визирем амиршаха.
Время в ожидании тянется долго, безумно долго. Умение ожидать не входило в перечень моих личных качеств. Мне, как и любому избалованному ребенку, хочется всего и тот час же.
Вокруг кипит жизнь, словно в шумном диком муравейнике. Из разных концов света прибывают люди, купцы с товарами, путешественники, приглашенные горожанами на праздники. Суетно. По привычке хочется оградить себя, возвести стены, как те, что обнимают Гнездо. Чаши весов качаются, одни эмоции перекрывают другие, накатывая, будто волнами. Брат куда спокойнее, поездки для него не в новинку, привычны, хотя тяжесть золотой маски обязывает.
Наконец-то монорельсовый поезд может отправляться в путь. Занимаем свои места. Вновь окружает роскошь. Приятно и привычно, но все же ее немыслимо много в открытом доступе для простых смертных. Неужели никто не испытывает соблазна забрать что-то ценное на память? Остров Греха другой, совершенно другой, расслоение классов не затерто сусальной позолотой, оно бросается в глаза. А здесь другие нравы и обычаи, будто Амир - это иная реальность. Более честная, правдивая. Менее жестокая. Врут ли мои сказки, и же это умелая ширма?
Дорога занимает несколько часов и заканчивается на площади, откуда нас провожают во дворец. Он величествен, наполнен каким-то теплом и светом. Нас проводят в комнаты, богатая обстановка которых не может не радовать тех, кто привык к определенным изыскам. Азула спешит быть везде, дает распоряжения касательно моих привычек и кулинарных пристрастий, помогает рабам разбирать вещи, словом действует на нервы.
Я чувствую усталость, суматоха раздражает. Хочется отдохнуть, сон лучшее лекарство, какое можно себе позволить. Нянька помогает переодеться, расстилает постель. Но быстро уснуть не выходит. Не могу расслабиться, потому что все вокруг чужое. Снова хочется домой, обнять перед сном отца и направиться в свою спальню.
Просыпаюсь, когда утреннее солнце первыми лучами заглядывает в комнату. Настроение не из лучших, но обуздав его, чуть натянуто улыбаюсь своему отражению в зеркале. Хочется поговорить с братом. Неважно о чем, просто чтобы разбавить накатывающее одиночество. Не представляю, как можно, выполняя поручения клана, месяцами находиться вдали от родных. Как мантру повторяю, что я сильная, справлюсь, смогу.
Думаю, сегодня нас представят шаху. Волнуюсь. От встречи с правителем зависит многое. Дело, конечно же, не только в торговле, внешняя политика – часть того, что входит в обязанности магистра теней, а, следовательно, я, как его дочь, должна собрать как можно больше полезной информации. Сидеть в своей комнате бессмысленно. Смотрю на маску и плащ. Дилемма. Неуютно без этого важного защитного кокона. Однако, чтобы выказать уважение, в приделах дворца я буду не темной фигурой, а обыкновенной девушкой с чуть более яркой внешностью. Так намного проще общаться с гостьей. А накидку и бесформенную пластину я просто захвачу с собой для спокойствия.
Азула не одобряет это, моя безопасность для нее превыше всего. Но я не слушаю, приказываю остаться в моих покоях и отправляюсь гулять по дворцу. Уж лучше в одиночестве, чем читая недовольство в эмоциях няньки-полукровки. К тому же я могу за себя постоять.

Люди так боятся сделать шаг навстречу новой жизни, что готовы закрыть глаза на все, что их не устраивает.
Но это еще страшнее: проснуться однажды и осознать, что рядом все не то…
© Бернард Шоу

Нежно-голубое платье с легкими шелковыми вставками. В тон ему ленты, удерживающие непослушные завитые локоны в прическе. И диадема со звездчатыми сапфирами. За мной тенью шагает молчаливая рабыня, которой поручено нести маску и плащ. Предосторожности из-за травли, посеявшей недоверие в наших сердцах. Они занимают так много места в моей жизни, что порой впору забыть живешь ли, вдыхаешь ли вместе с воздухом свободу, не оглядываешься ли назад.
Жизнь юга, которая так нравится запечатленной на старых листах, кажется мне неспешной, будто ленивой в легкой разморенной полудреме в лучах жаркого солнца. Его лик смотрит на меня со стен просторных залов, миновав, которые я выхожу в сад, напоминающий причудливый оазис. Он проигрывает многообразию растений окружающего Гнездо парка, но по-своему необычен, зачаровывает своей красотой. Замечаю двух пестрых павлинов, важно расхаживающих по небольшой лужайке, и почему-то вспоминаю о встрече с Эззелином, той самой, когда впервые увидела брата. Я думаю о будущем магистре слишком много, выделяя, потому что мне приятно проводить с ним время. Это неправильно, когда в большой семье есть горстка тех, кто ближе.
Солнце сияет все выше и жарче. Хочется скрыться в тень, моя светлая кожа не любит прямых лучей. Поворачиваю назад, но, не сделав и пары шагов, останавливаюсь, вслушиваясь в голоса. Детский смех, задорный, яркий, счастливый, будто колокольчик. Две девочки резвятся на покрывале, обнимая мужчину, заливая все вокруг нежностью. Они его любят, открыто и так знакомо, что напоминает мне те эмоции, что проливались на меня вместе с заботой Леонардо.
- Кто эти девочки? – спрашиваю у рабыни.
- Дочери шаха, - коротко отвечает та.
Кажется, моя прогулка оборачивается встречей с тем, кто любезно прислал приглашение на празднование. Пожалуй, так даже лучше, нежели официальная встреча в тронном зале. Непринужденность раскрывает многие сердца. И думаю, амиршах не исключение. Еще несколько моих шагов – и мужчина поднимает голову. Наши глаза встречаются. Его темные, против моих лазурных. Становится неловко, ведь я выдаю себя раньше, чем придумываю речь.
- Простите, я не хотела мешать, просто заблудилась в саду и…, - произношу я. – Позвольте представиться, Маргарита Сенза Вольто, ваша гостья с острова Греха.
Что ж, не самое лучшее начало. Но спасает одна из его дочерей. Она живо поднимается на ноги, подхватывает с покрывала черепаху и, показывая мне, с восторгом говорит:
- Смотри, что нам подарил дядя Аслан.

Утро
Как изменчива реальность. Порой не нужны века, виражам эмоций хватает секунд. Не амиршах, его брат, быть может, вторая фигура во дворце, а значит знакомство из разряда полезных. Не могу удержаться от соблазна читать мужчину. Это настолько тесно переплетено с сущностью, что необходимо, равно как и воздух, при каждом вздохе наполняющий легкие жизнью.
Его первая эмоция – безразличие, словно перед ним кусок стекла, абсолютно прозрачный, что больно режет по самомнению. Едва заметный интерес расцветает после того, как произношу имя, в миг обретя вес легенды острова Греха. Но этого недостаточно, по крайней мере, мне. Но приходится отпустить.
Мгновение вновь меняет все, приковывая все мое внимание к рабыне. Уронить золотую маску своей госпожи – непростительный проступок. Провинность требует кары. И она знает это, глядя на меня полными ужаса глазами, прекрасно помня, какую агонию пришлось испытать в наказание за разбитый флакончик с розовым маслом. Эфир розы – аромат, всегда окружавший мать, растекавшийся вокруг нее и тянувшийся шлейфом. Я не жалела рабыню, хлестала плетями дара в полную силу, что свинцом въелось в ее память.
Страх девушки зашкаливает, пробуждая желание сейчас же причинить ей боль, но нежелательных свидетелей слишком много. Дочери шаха слишком нежные, растущие в лучах любви и забыты создания. Их тонкая душевная организация не вынесет эту дикость. Да и Аслан вряд ли будет в восторге от зрелища.

Настолько близко и неожиданно, что на полувдохе замираю. Голос приятен, как укутанная в бархат сталь, но ласкающие слух звуки ничто в сравнении со смыслом, вложенным в слова. Мужчина понимает меня, словно чувствует эмоции, понимает природу боли и страха не хуже меня.

- Тишина песков, могущество выпивающих душу джинов, покрытые пылью сердца воинов мрака, бороздящие пустыню халуки и таланты дочерей Санвы – все это для меня подобно волшебству. И свет, вы правы, слишком много тепла, света и золота, - вспоминаю обилие роскоши, окружающей простой люд. – Как будто тьмы и вовсе не существует. Но, раз нет белого без черного, то нет и добродетели без порока, - приходится приподнять голову, чтобы смотреть в глаза, пытаясь найти в этом черном зеркале душу. – Приму за честь ваше предложение, ибо реалии, сколько горечи бы в них ни было, приятнее сладости сказок. А пока сделайте милость, поведайте заблудившейся в саду гостье, как добраться до покоев гостей.

День
Все же стоит признать, что Азула достаточно полезна. Она, прознав про традиции Холли, стараясь угодить своей госпоже, приносит несколько мешочков с цветными красками. Мелкий помол приятно ложится в ладонь, оставляя после себя яркость. Диковинный ритуал, к которому все вокруг относятся с трепетом, будто есть в нем какая-то магия. Я вижу чарующую прелесть лишь в эмоциях, том неподдельном счастье, что сияя в глазах всех без исключения амирян, затапливает город.
Наконец-то настает время предстать перед амиршахом. Он совсем не похож на брата, будто в них нет ни одной капли роднящей крови. И дело вовсе не в темной коже, на нем лежит печать тяжелой ноши. Его сердце заполнено переживаниями и… болью. Я чувствую, как он терпит ее пульсацию, как отчаянно пытается сосредоточиться на реальности и все равно падает в объятия своих неприятных ощущений. Помню, что отец просил об осторожности, ведь раскрывать свой дар немыслимое безрассудство, но, когда меня представляют правителю, все же позволяю своей способности проникнуть ему в голову. Боль сбегает по нервам вниз и остается где-то там. Я просто разрываю связь с источником, и мозг больше не получает сигнала. Возможно это влияние праздника, света и всеобщего счастья, что слишком контрастирует с болью шаха. Не знаю, задерживая на мне взгляд, понимает ли он, откуда льется покой. Неважно. Жалею лишь, что отходя от трона, забираю его с собой.

Вечер
После купален, расслабляющих тело и уносящих все мысли, я чувствую себя отдохнувшей. Я сижу у зеркала, смотрю на свое отражение и прокручиваю в голове слова Аслана. Взгляд в серебристую гладь, на рабыню, заплетающую волосы в мелкие косички. Она очень аккуратна, все еще опасается расплаты за проступок, ждет ее, натягивая себе нервы. Чувствую это и жду, когда сумерки накроют Амир.
Едва приглушаются краски дня, выхожу в сад. Она идет следом, моя немая тень, кроткая. Ее сердечко танцует в груди, хотя утренний ужас уже погас. Иду той же дорогой. Почему-то не покидает уверенность, что найду брата амиршаха именно там, где мы встретились утром.
Мужчина спокоен, смотрит на меня, переводит глаза на девушку за моей спиной. И я чувствую, как его эмоции взвинчиваются предвкушением, глаза вспыхивают огнем. Их тьма, что бездна под Амиром, в них нет света. Однако его мрак нисколько меня не пугает, напротив, это восхищает, возможно, даже роднит нас. Надеюсь, что права, проявляя слишком много доверия. Я хочу этого, просто хочу, не слушая ничего кроме собственного каприза.
- Я не смогла устоять перед соблазном, - признаю тихим голосом вместо приветствия. – Если ваше предложение еще в силе…

Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство не не томило мысль, всё в минуту рассеется; на душе станет легко, усталость тела победит тревогу ума.
М. Ю. Лермонтов

Я художник боли. Я рисую ее в своем воображении и с помощью своей способности переношу на холст разума жертвы. Это творчество, как и любое другое, живет на вдохновении, питается эмоциями. Фантазии не ведают границ. А реальность знает о них не понаслышке. Он исполнитель, палач по призванию. Щедро угощает плетью мою рабыню, до крови на светлой нежной коже. Превращает в явь то, что мне никогда не вырвать из мира своих вымыслов.
Комната переполнена эмоциями, их острыми контрастами, что там редко собираются в единый коктейль. Боль – самая родная и привычная, едва выносимая для кроткой тени, умоляющей о пощаде. Это тот самый ураган страха, что сметает на своем пути все, подводя к черте, за которой ее воля будет сломлена. Ревность, что клокочущим вулканом обжигает безмолвного раба, но тонет в его невозможности перечить господину, разбивается о дно безысходности и вспыхивает ненавистью к прикованной в центре комнаты. И наслаждение происходящим, неподдельное, яркое, манящее. Его хочется коснуться самой, впитать это восхитительное чувство. Оно кипит под кожей, согревая кровь, вместе с ней несется к сердцу.
Жарко, даже душно, невольно облизываю губы, тянусь к бокалу с вином, но глаз со зрелища не свожу. Это слишком необычно и непривычно, живые пытки мне доводилось видеть крайне редко, не говоря уже об изощренности, коей является «Сок боли». Зрелище не из приятных, даже для той, чье воображение умело пишет картины расправ и с хладнокровием хищной змеи мучает жертву ядом своего дара. Не могу сказать, нравится ли мне это. Но все же не оторваться, не опустить глаз, не подняться с тахты и не уйти, притворив за собой дверь. Притягивает отсутствие фальши, как в эмоциях, так и в действиях.
Я знаю границу боли, чувствую ее как блуждающий по нервам импульс, понимаю на уровне эмоций, внушаю. Для меня это в первую очередь сила и власть. Но сейчас я вижу, в ней калейдоскоп ощущений, среди которых привлекательнее всего удовольствие Аслана. Возможно, самое время поверить в существование демонов, потому что один из них сейчас передо мной, целует своего слугу и приказывает взять рабыню.
Жестоко. Осознаю это. Но встаю с тахты и вслед за чудовищем направляюсь в сторону балкона. Дальнейшие телодвижения слуг интересуют мало, меня влечет монстр внутри Аслана, то темное, что гнездится в его душе и находит прелестным мир чужой агонии. Им управляет та же тьма, что крепко связана с моим даром, кормясь его проявлениями. Сила, что разрушает все, чего касается и бьет по мне, выходя из-под контроля и превращая меня в монстра, упивающегося всесилием. Что по сути то же самое.
Подхожу к мужчине, опустошенному своими внутренними демонами. Смотрю в его темные глаза, в которых тают последние капли наслаждения, сменяясь чем-то иным, похожим на опустошенность. Поднимаю руку, осторожно касаюсь пальцами щеки, размазываю яркую кровь по коже, опасаясь, что остановит, перехватив запястье и причинив боль мне.
О нет, повелитель, принцесса не умеет терпеть.
С рассекающегося зигзагами молний неба падают капли дождя. Все чаще и чаще, пока поток не превращается в стену, скрывающую весь мир. Осмелев, обнимаю ладонями лицо мужчины, читая легкое недоумение. Удивительно, как терпелив он и спокоен, не спешит укрыться, несмотря на то, как быстро под утренним ливнем намокает одежда. Привстаю на носочки, сокращая расстояние, как-то уж слишком медленно, будто нерешительно тянусь к нему и, понимая, что ему не прочитать мои мысли, выдыхаю в губы:
- Ты прекрасен, монстр, прекрасен…
Я хочу поблагодарить его за подаренные мне эмоции, за ночь, приоткрывшую больше о боли и оставившую мне множество вопросов. С готовностью подарить ему свое восхищение, преодолеваю последние разделяющие нас миллиметры. Поцелуй с привкусом крови, не моей и не его, что придает остроты. В первый миг робкий и нежный, но в секунду превращающийся в огненный цветок, вспыхивающий напором.
- Я могла бы убить их обоих, не чувствуя ничего, словно рабы пустые куклы, а ты наполнил боль эмоциями, показав мне новые грани, раскрасил ее. И в этом есть извращенная прелесть, за что я благодарна безмерно, - шепчу, разорвав поцелуй.
Делаю шаг назад, нехотя, но разворачиваюсь и ухожу с балкона. Мне нужно вернуться в свои покои.

Непонимание — страшнее тысяч кинжалов. Убийца с ножом перережет человеку глотку, а дурак — погубит целый город.
© Глен Кук

Золотистая паутина Амира манит бабочку изяществом, шепчет о честности и доблести, что ложится завитками букв на страницы сказаний юга. Все вокруг тянет к свету, но после ночи в покоях Аслана мысли об иной стороне медали не покидают разум. Поэтому, вместе с братом находясь в кабинете амиршаха, ищу двойное дно, стараясь понять, в чем же выгода. А она, несомненно, есть.
Политический заложник – так говорит отец о тех, кто залогом мира отправляется на чужбину. Предложение заманчиво, к тому же мне приятно общество принца Аслана, однако же, не дает покоя мысль о том, что придется отправить взамен брата или сестру, оторвав от семьи и дома. Жестоко, даже пади выбор на того, кто, так же как и я, влюблен в пески Амира, которым предстоит стать золоченой клеткой.
Я знаю, что Эззелин примет верное решение, доверяю, даже если он скажет, что заложницей должна остаться я. Не возношу молитвы к предкам, но в глубине души надеюсь, что брат никогда не поступит так со мной. Моему сердцу не выдержать разлуки с отцом, кровными родственниками, островом. Не хочу, чтобы моей связью с Гнездом стали редкие письма, вскрытые еще до того, как их принесут мне. Не хочу смотреть на пересыпающиеся в часах песчинки и гадать, увижу ли послание, написанное рукой Эззелина.
Крепко обнимаю брата, не желая отпускать его даже сейчас. С трудом сдерживаю желание схватиться за край плаща и, подняв на него умоляющие глаза, тихо попросить взять меня с собой, даже если его путь лежит в самые опасные районы города. Отпускаю, проговаривая про себя, что я сильная, справлюсь.
Чтобы отвлечься вновь смотрю на арену, где высший класс боя показывают воины мрака. Кто бы мог подумать, что песок таит в себе столько мощи. Не восхищаться поединком и завораживающим танцем лезвий невозможно. Из книг я знаю о том, что у них нет крови, а сердца бьются где-то вне тел, скрытые ото всех. А сами воители во всем подчиняются тому, кто является хозяином. Наверное, это безумно приятно чувствовать на ладони тяжесть бьющегося сердца бессмертного воина и отдавать ему приказы. Мечты, наивные розовые грезы.
Стоит только решить, что мне пора возвращаться в свою комнату, как дорогу преграждает достаточно молодой мужчина. По одежде иномирец, как и я, только, думаю, прибывший на празднества с Царя Островов. Интересно, к какому дому он принадлежит в таком случае? Останавливаюсь, глядя на незнакомца с легким презрением, таким привычным по праву рождения в клане Безликих.

Голос самоуверенный, но приятный. Пожалуй, он не представляет для меня опасности, однако покидать шумный зал я не стану. А амиршах не так прост, как хочет казаться, стремится созвать всех под предлогом праздника, чтобы не вызвать подозрений. Но в какие игры он ведет? Сулит ли трону Царя Островов золото и брачный союз?
- Отчего же не уделить, - жестом приглашаю пройтись по залу, на что Генрих соглашается. – Думаю, что мне представляться не обязательно, плащ и маска указывают на принадлежность клану Сенза Вольто. Можете звать меня Маргаритой, - шаг за шагом приближаемся к арене и воинам, замершим, словно безжизненные изваяния. – Как я понимаю, вы тоже согласно традициям приглашены амиршахом на празднования. Каковы ваши впечатления от визита?

Делегат дома Аэрас говорит много, но все не о том. Ни слова о политике, ни намека на истинную цель визита. Специально, чтобы усыпить бдительность, или же он, действительно, в Амире впервые и лишь ради развлечений? Что ж, не будь у амирянок столь строгое нравы, то девицы непременно нашли бы привлекательными его правильные черты лица, и притягательной ту простую легкость, с которой он несет себя. Но воспитание не позволяет девушкам открыто выказывать внимание, подозреваю, даже говорить с иноземцами, что, конечно же, наводит на юношу печаль.
Достаточно дипломатично Генрих придерживается нейтральных тем, что, пожалуй, даже скучновато для девушки, не имеющей ни малейшего представления о том, как могут выглядеть халуки. Глупо представлять, будто они похожи на обычных дождевых червей, но нарисовать четкую картину я не могу, да и не хочу, не так давно узнав о том, что из них делают сладости.
- Прежде мне не доводилось бывать в Амире, - я могла бы улыбнуться, чтобы сойти за саму невинность в образе молоденькой девушки, но маска и плащ все равно скрывают лицо и фигуру. Разве что глаза, ярко-голубые, сияющие да руки с нежными тонкими пальцами способны что-то рассказать обо мне. А вот он на виду, каждым своим движением выдавая себя, свои эмоции, чувства. Где-то я могу прочитать досаду, где-то неуверенность в чем-то, ведь общаться с маской сложно. И все же он держится молодцом, что нравится мне.
Поскольку понятно, что, впервые посещая Амир, песчаного червя и охоту на него я видеть не могла.
- Мужчины любят охоту, а она всегда зрелищна, - ответ напрашивается сам, скрываясь с языка продолжением фразы: - думаю, увидеть это весьма интересно. Верно? Ктому же я хотела выехать в пустыню, есть что-то завораживающее в тех звуках, что рождает ветер, меняя очертание барханов…
Договорить не успеваю, в поле зрения попадает быстро приближающийся слуга. Он кланяется мне, извиняясь за беспокойство, и говорит, что у него послание от амиршаха. Интригует, поэтому слушаю с интересом. Киваю головой в знак того, что принимаю приглашение, ибо беседа наедине дорогого стоит, хотя цель ее мне не ясна, и отпускаю слугу.
- Я думаю, мы с вами, Генрих, обязательно встретимся в пустыне, - говорю уверенно, ведь других планов на завтрашний день у меня нет. – А сейчас прошу простить меня, амиршаха нельзя заставлять ждать.

Все будет не так, как мы решим. Все будет тогда, когда мы решимся.
© Омар Хайям

Сердце – слабый огонек. Ему не гореть долго. Сама не знаю, зачем соглашаюсь. Опрометчивый поступок – показывать свои способности, когда доверие тоньше нити. Чуть сильнее потянешь – лопнет. И не исправить. Лишь прорицание откроет, чем обернется завтрашний день. Я же могу лишь сказать, что моя ночь будет долгой, отмеряя пульсацией в висках каждую секунду.
- Что с ним? – спрашиваю у жены старца, не отходящей от постели своего супруга.
- Болезнь съедает его легкие, - в глазах отвечающей женщины блестят слезы.
Теперь уже мои – мысль, как констатация факта. Вслушиваюсь в тишину, прерывающуюся прерывистым дыханием старика, стараюсь сосредоточиться на нем и его страданиях. Это сложнее, намного сложнее, чем забрать неприятные ощущения амиршаха. Смерть его учителя мне не отсрочить. Я не могу совершить такое чудо, увы, не волшебница. Всего лишь отголосок той крови древних, что эхом пройдя сквозь века, еще держит в руках алую нить растворяющегося полотна дара.
- Я сделаю все, что в моих силах, - говорю амиршаху, кивая головой в знак согласия.
Старику становится легче, его боль отступает, как вода, отхлынувшая от берегов перед цунами. Она тонким ручейком утекает ко мне и растворяется в том покое, который даю взамен. Удерживать его безумно сложно. Всего миг утраченного контроля и цветок его мучений вновь даст о себе знать. Минуты тянутся долго, будто и вовсе хотят застыть на месте.
Вокруг сплетаются эмоции прощающихся. Любовь, нежность, печаль, безысходность осознания того, что придется отпустить. Утрата. Примириться с ней, по доброй воле отпустив, невероятно сложно. Всегда хочется верить в лучшее, цепляться за хрупкий вымысел и кормить себя уговорами. Я такая же. В ночных кошмарах вижу ритуал в зале тысячи масок, который отнимет у меня отца.
Сцепив пальцы в замок, сжимаю до того, что белеют костяшки. Даже дышать становится тяжело, будто воздух сгущается вокруг меня. В висках начинает стучать, напоминая о том, что силы на исходе. Терплю, пока за правнуком старика закроется дверь. Остаемся втроем: я, Дана-Феруз-ага и амиршах. Поворачиваю голову, глядя ему в глаза:
- Я больше не могу держать его боль, - слова с трудом срываются с пересохших губ. – Но..., - запинаюсь, не знаю, в праве ли я предлагать такой исход: - Я могу убить.

Хочу поздравить ведущего, всех создателей и игроков с первой годовщиной!
Мои благодарности всему творческому коллективу, создающему этот удивительный, атмосферный мир.
И пару слов об эпизоде. Очень ярко, красочно, невероятно интересно. Всегда нравился арабский восток амирский юг.
С удовольствием читала все посты и следила за сюжетами.
Шах, правитель получился шикарным, показан сложной и многогранной личностью. И спасибо за исполнение моей мечты)
И Абдул тоже, на мой взгляд, это стопроцентное попадание в роль.
Аслан, ты великолепен. Благодарю за сюжет и эмоции, очень хотелось бы еще встретиться в постах, если ты не против.
Варрава и Алоиза, очень понравилась ваша игра, легкая, живая, будто читаю о давно знакомых людях.
Эймер и Ярочка, это просто нечто, настоящая амирская сказка. Не оторваться.
Хассан и Тамина, сюжет очень интересный, такой нежный, даже воздушный.
Счастливчик, жаль, что мы сыграли всего пару постов, надеюсь, мы еще увидимся в каком-нибудь из эпизодов.
Соль П. Первый, вы стали для меня открытием. Реквизированный корабль просто нечто, вираж чудный. Очень хотелось бы, чтобы вы остались в нашем мире. И благодарю за приятные слова. Я была бы рада вашему букету)
Братик, спасибо, что отправился в Амир вместе со мной несмотря на всю свою загруженность.
Спасибо за звание "Восторженная голубика" и шикарнейший коллаж!

Из глубины веков шептало время:
«Ты будь собой и грим не надевай.
Всё человечество давно играет роли,
а ты попробуй сам себя сыграть».

Цена за чудо уплачена – и я, маленькая девочка, могу гордиться собой. Ведь оно стоит той благодарности, что искренностью звучит в голосе шаха. Чуть больше доверия – хрупкий мостик, который перекинут через пропасть. Ради этого нужно собрать всю силу и скрыть мотивы за вуалью бескорыстия, свойственного юности. Пожалуй, один из плюсов нежного возраста. Вот только недовольная Азула зовет все необоснованным геройством, сетуя, что ее госпоже нездоровится после длительного использования своих способностей.
День кажется бесконечным, когда проводишь его в постели наедине с собой. Я могу попросить няньку позвать брата, но не хочу, чтобы он тревожился. Знаю, что все будет в порядке, ведь я всего лишь потеряла сознание, даже кровью кашлять не стала. Хочется верить, что я становлюсь сильнее, однако нельзя забывать, что в силе слабость.
Охоту на червя приходится пропустить, что сводит к нулю возможность встречи с Генрихом. А жаль, в его открытой улыбке что-то есть, быть может, то, что помогло бы мне разговорить его и разузнать о планах делегации. Но простая истина гласит – за раз нельзя получить все. Амир и так день за днем дарит все больше, позволяя сбываться мечтам.
Воины мрака – для меня одна из самых чарующих тайн юга. В знак своей благодарности шах проводит меня в обитель живого песка. Она пугает. Но вовсе не мрачностью декораций, а безысходностью, впитавшимся в грубую каменную кладку отчаяньем. Атмосфера давит едва слышным многоголосьем шепотов, что складываются в еле различимые слова молитвы. Они умоляют об отпущении грехов, просят о покое, хотят для себя смерти.
Я осторожно держу в руках сосуд с сердцем, что бьется вне тела. Воистину волшебство. Смотрю на возникшего из песка темнокожего воина – моего нового слугу волей шаха, который, видимо, не любит оставаться в долгу. Принимаю подарок, даю ему имя Эльмио, благодарю за оказанную честь правителя Амира.
Весь путь, что прохожу до вечерней уличной прохлады, я прижимаю к себе кувшин, в котором стучит сердце воина. Он словно тень, почти беззвучно следует за мной, не мешая беседе с шахом. Хочется знать как можно больше, чтобы распорядиться по назначению моим новым бессмертным стражем, что не знает страха. Будь у клана хоть сотня таких для создания регулярной армии, то их мощь с легкостью перевесила бы на чаше весов силу флота дома Аэрас. Однако они лишь не ведающая промаха защита, которую не отправить в бой завоевателями.
Не терпится похвастать, что и делаю, стоит переступить порог своих покоев. Азула смотрит на Эльмио с недоверием, будто ожидая, что он, перестав подчиняться, набросится на меня или, сверкнув сталью клинка, распорет ей горло. Но воина это не тревожит, его не заботит ничего, рассеянный взгляд изучает стену.
- Ты можешь сесть туда, - указываю на тахту.
- Как прикажете, госпожа Маргарита, - он отвечает, но голос пустой.
- Моя госпожа..., - начинает Азула.
- Сейчас будет самое интересное, - прерываю брюзжание няньки и обращаюсь к воину: - Скажи, что ты сделаешь, если эта женщина достанет нож и нападет на меня?
- Буду защищать вас, - ровным и спокойным тоном звучат слова.
- И убьешь ее? – уточняю под оханье полукровки, прикрывающей рот рукой.
На этот раз он медлит, однако вопрос не остается без ответа.
- Если придется, госпожа.
То, что понятно без слов, но хочется услышать, позволив себе роскошь ласки звучания. Улыбаюсь, отвернувшись от слуг, шепотом перекатываю на языке имя стража – Эльмио, радуясь тому, что в моей большой семье то, что принадлежит лишь мне одной.
Назавтра я уезжаю из Амира, так и не увидев охоты на халука и не услышав тишину пустыни. Открывший множество секретов золотистый мир под несколькими солнцами оставляет это на следующий раз, чтобы остаться для меня манящей сказкой, в которую хочется вернуться.

Сир Орвик, есть предложение, вместо раба-девственника заведите раба-евнуха. *поглядывает на Безика*

Причины внутри нас, снаружи только оправдания.
© Ошо

- Папочка! – скрипку тишины разрывает мой голос.
Мимо распустившихся каменных цветов по мраморной лестнице, крепко обнимаю отца, встречающего на крыльце палаццо. Не выразить в словах тоску, что, преследуя среди далеких чарующих песков, тает подобно покрывалу тумана при наступлении рассвета. Ладони обнимают, чуть приподнимают подбородок, чтобы моя лазурь утонула в лазури его глаз. Пальцы перебирают шелк завитков, аккуратно уложенных назад, губы касаются лба. Нежность и любовь сквозят во всем, охватывают коконом эмоций родителя, согревают тем теплом, что льется из глубины души. Я чувствую, отец ждал меня, нетерпеливо считая дни, встречая со своего балкона корабли, что небесными китами рассекая бирюзу, приплывали к причалам; провожая взглядом почтовых птиц, которые могли доставить ему весточку, написанную рукой дочери.
Не выпуская моих пальцев, будто боясь, что растворюсь миражом, Леонардо ведет меня в дом. Свет струится через большие окна в просторную комнату, лучи переливаются в гранях стекляшек люстры, играют бликами на стенах в теплых тонах и, стекая, тянутся в центр комнаты, к дивану, который занимает отец. С улыбкой, касающейся глаз, он слушает симфонию зачарованности Амиром. Хочет знать все до мельчайших деталей, во всей сочности пестрых красок, хочет радоваться вместе со мной, окунаясь в это по-детски беспечное чувство. Рассматривает диковинные предметы, привезенные на память о поездке, подарки, официальные и те, что выбраны специально для него.
Особого внимания удостаивается расписанный вязью глиняный кувшин, в котором мерно стучит сердце моего стража. Стоит взять его – и воин возникает из пустоты, дорожкой пыли и шорохом песка принимает материальную форму, склонив в почтительном жесте голову. Молчаливый, хмурый, словно сосуд до краев наполненный муками совести, раскаяньем, молчаливо несущий свою боль, будто боясь расплескать. В его глазах ни тьмы, ни света, пустота, отсутствие всего, что порой кажется мне жутким. Не живой, однако, и не мертвый, стремительный, искусно владеющий оружием, готовый защищать свою госпожу до скончания веков.
- Эльмио восхитителен, правда, отец? – мне нужно одобрение, как солнечный свет распускающимся в саду нежным бутонам чайных роз.
- Он один стоит сотни воинов, - соглашается старейшина, но следом оборачивается к иной стороне медали. - Ты неосмотрительна, дитя мое. Нельзя так опрометчиво показывать чужемирцам свои способности, нельзя использовать силы так щедро, как растрачиваешь их ты. Дар в первую очередь бьет по тебе самой, наносит существенный вред здоровью. Я очень расстроен тем, что ты, мое сокровище, обещая беречь себя, не сдержала слово, и тем, что Эззелин не уследил за тобой.
- Но... Вы хотели доверия амиршаха…, - все, что удается возразить, припоминая условия моего путешествия, однако спорить я не могу, не имею права, потому что скрытые печатями семейные тайны не для огласки, что является одним из незыблемых правил клана. – Это только моя вина, отец. Прошу, простите мое упорство, затмившее осторожность.
Почти разменявший свой век мудрый старейшина считает этот поступок более чем легкомысленным. Боюсь представить реакцию Леонардо, узнай он о том, какова истинная цена сотворенного для шаха чуда. Слова прольются дождем искренних уверений, однако отец не станет принимать их за разумные аргументы, сочтет все речами ребенка, мольбам которого он, совершив ошибку, уступил. А после игра без слов, лишь мысли переживания – мелодия для инструмента эмоций, их удел угнетать медленным ядом.
Леонардо, не умея сердиться долго, прощая своему единственному чаду все, привлекает меня к себе. Вновь обнимает, баюкает, тихо приговаривая, какой же невыносимо бесконечной может быть разлука. И снова слушает, как нити предложений сплетаются в полотно повествования. Охотно делюсь восторгом прикосновения к южной сказке: ее дышащей жаром пустыне, золоченным куполообразным крышам дворца и шелесту листьев сада изумрудных террас, впечатляющим калейдоскопом цветов празднованиям, чарам проливающегося на песок дождя. Не забываю о полутонах и шепоте интриг, делегации царя и заканчиваю предложением о мире, согласно которому производится обмен «вольными» пленниками.
- Брат принял верное решение? – чуть склонив голову на бок, смотрю в глаза Леонардо, ожидая ответа, который важно услышать.
- Сокровище мое, не дели мир на белое и черное. Лишь время знает, чем все обернется. В любом случае мне нужно обсудить с Эззелином некоторые политические вопросы, - он медленно, насколько позволяет старость, поднимается со своего места. – Уже поздно, тебе пора отдыхать.
- Если пожелаете, отец, я завтра же утром доставлю ему ваше приглашение, - встаю вслед за ним.
- Твоя воля.
Наконец-то моя оранжевая комната: шелковый шатер постели, робкое пламя в камине, зеркало в янтаре, кукольный домик и шкатулка с украшениями. Впервые за долгое время безмятежность, которой пропитано все вокруг. Можно отпустить себя, позволить беззаботность и легкость, признать, как скучала по собственной спальне, и окунуться в патоку сновидений, чтобы проснуться с рассветом.
Утро, погасив сияние звезд, прокрадывается лучами солнца в комнату сквозь тонкую тюль, вторгается в сон. Новый день изгоняет сумерки, расцвечивает, обещая ясную погоду. С момента, как выбираюсь из теплого плена одеяла, от души потягиваясь, и до момента, когда верчу в руках легкий расписной фарфор с горячим чаем, слушая трель птицы в клетке. После завтрака в сопровождении слуги отправляюсь знакомой дорогой, что причудливой нитью ведет в поместье Эззелина. Непривычно убеждать себя, что делаю лишь то, что должна, стоять на крыльце в полной нерешительности и слушать музыку своего неровного сердцебиения, словно совершаю преступление. Разве не поэтому я вызвалась сама известить брата? Послать раба с письмом куда легче, проще.
Тяжелая дверь поддается, впуская в палаццо, и, завидев отличительные атрибуты клана, верный слуга дома стелется перед гостьей. Мило, но назойливо, отчего свожу все к поручению известить о моем визите. Он проводит меня в один из залов, светлый, просторный, уже знакомый после ночной экскурсии, и незаметно исчезает. Осмотрев пышную комнату, оставляю в ней маску и плащ, а себе позволяю вольность выйти в коридор, зачаровавший мозаичными пейзажами и взмывающим к потолку Мировым Древом. Но вместо узоров из цветных каменьев встречаю расплывающееся в приветливой улыбке лицо уже известной мне кухарки.
- Доброе утро, госпожа, - женщина, несмотря на полный нетронутых яств поднос, старается поклониться. – Не знала, что вы здесь. Прикажете подать вам завтрак?
- Благодарю, я неголодна, - уголки губ приподнимаются, забавляет. – Это для Эззелина?
- Да, - она кивает головой и тепло, словно о любимом баловне, с нотками доверительности в голосе добавляет: - господин не жаворонок и порой просит завтрак в постель.
- Я возьму, - проворно перехватываю поднос из рук служанки, от удивления распахнувшей глаза, но ничего вымолвить и перечить не осмелившейся.
О чем я думаю? Безрассудство считать скачущие под ногами ступени, пока поднимаюсь по широкой лестнице. Куда разлетаются все манеры и сдержанность? Их уносит усталость носить «корону» нерушимого спокойствия с толикой высокомерия, собственная детская выходка – форменное сумасбродство, от того так сладка она и маняща.
- Госпожа Элинор просила передать, что спустится...
- Никчемный неумеха, готовься к самой грязной и тяжелой работе, - невозмутимо, холодно, в соответствии с ролью хозяев острова. – Оповестить необходимо было хозяина дома.
Толкнув нужную дверь, приоткрывшуюся с тихим скрипом петель, вхожу, осторожно удерживая перед собой большое посеребренное блюдо, тяжесть которого так непривычна рукам. В обрушившейся с силой девятого вала нерешительности, осматриваюсь, быстрым взглядом, не выхватывая детали, скольжу по декорациям просторной комнаты, до краев, но не сверх необходимого наполненной изысканностью. Встречаюсь с глазами цвета зелени после дождя, удивленными, если не заглядывать глубже, читая лишь то, что на поверхности эмоций. Он видимо бодрствует не так уж долго и, откинувшись на подушки за спиной, меньше всего на свете ожидает подобного рода сюрприз.
- Маргарита? – словно я могу быть видением или частью сна.
- Доброе утро, брат, - вкрадчивый тон позволяю себе с той же легкостью, как и неосмотрительность танца на краю самой бездны. Я всего лишь избалованная девочка, которой когда-нибудь не все сойдет с рук, недальновидная девочка, которая пришла вовсе не из-за того, что отцу вздумалось поговорить о политике Амира, а потому что хватает наглости беспокоить его и делиться своими опасениями. - Я принесла тебе завтрак.
Робко делаю несколько шагов по направлению к кровати, потому что держать поднос не так легко, как думалось, а мысль от него избавиться кажется самой разумной, стуча молоточком в голове.

Брай, Аман, очень интересный сюжет. Ведьма просто восхитительна. Ведечка, образ чудо.
Аслан, с нетерпением ждала ваш пост, безумно интересно было узнать, как вам понравится на ОГ.
P.S. Проверьте, пожалуйста, почту.

Палаццо, спальня Маргариты, некоторое время спустя
Только в спокойных водах вещи отражаются неискаженными.
Только спокойное сознание пригодно для восприятия мира.
© Ганс Марголиус

Укрывшая остров ночь расправляет тяжелые чернильные крылья, темно-фиолетовые края которых, сливаясь с помутневшей водой, скрываются за линией горизонта. Вместе с крупными каплями дождя, разыгрывающими стремительную звонкую мелодию серебра о крышу дома, мрак наползает на палаццо из белого камня, стекая вниз по стенам и через большие окна расползаясь по полу. В прохладную свежесть вплетается дурманящий запах распустившихся роз, врываясь в комнату и смешиваясь с терпким ароматом сандала. Ветер колышет тонкую занавеску из шелка, дышит на плачущую воском свечу, стремясь затушить ее робкий теплый свет, льющийся на страницы старого дневника. Вести записи – традиция, которой я, увы, пренебрегаю, потому что пряжа мыслей спутана, нужную ниточку не найти.
Глаза устало скользят по неровным скачущим, будто на каждый удар сердца, строчкам, написанным нетвердой рукой. Безумие уже в его крови, шепчет на разные лады своему узнику, крадет рассудок самым ловким и искусным вором. Впереди еще несколько ветхих пожелтевших от времени листов, но финал очевиден, силы магистра Деметрио на исходе. Экскурсия в его сокровенные мысли и чувства пугает обреченностью, сплетаясь внутри меня в клубок противоречивых эмоций. Я страшусь участи предка, среди иных возможных неизбежной, однако, понимаю, что по своей воле лечу мотыльком на манящие всполохи пламени, жар которого обуглит тонкие пестрые крылья бабочки. Отрицание и безумные попытки что-то изменить не имеют смысла, реальность нужно уметь принимать достойно.
Отрываюсь от бумаги, стянутой мягкой обложкой из коричневой кожи, перевожу глаза на тающую свечу и протягиваю руку к танцующему огоньку. Желание позволить языкам лизнуть ладонь возникает внезапно, ведь они живые, настоящие, способные причинить боль в ответ. Не поддаюсь нелепому сиюминутно нахлынувшему соблазну, под звуки накатывающих раскатов грома резко вскакиваю, попятившись назад, подальше от стола, прижав к груди руки со сцепленными в замок пальцами. В страхе сердце заходится, подобно попавшейся в западню птице, которая отчаянно вырывается на свободу из клетки ребер. Пожалуй, впервые я так сильно боюсь себя, собственного сумасшествия.
Тише, сердце, тише, не мешай… - упрашиваю, слушая, как медленно, будто нехотя выравнивается частое рваное дыхание и бешено скачущий пульс приходит в норму.
Бархат неба разрывает стремительный яркий зигзаг молнии, освещая золотисто-оранжевую спальню на короткий миг. И снова темнота берет в сферу маленький островок вокруг свечи, навстречу которому я в нерешительности шагаю как завороженная к краю пропасти, чтобы заглянуть в глаза бездне. Это желание сильнее меня, не могу противиться, даже понимая, как недоволен может быть родитель.
Сколько раз в детстве отец ругал меня за игры с опасным, строго настрого запрещая то, что, по его мнению, могло причинить мне вред. Не от того ли, что он, прочитав дневник предка, знал с каким маниакальным упорством Деметрио сводил себя с ума собственной болью, чтобы в полной мере управлять даром? Не от того ли, что сам Леонардо боялся, как бы его бесценное сокровище, чувствуя ту же жажду, не стало наносить себе увечья, по иерархии дойдя до черты несовместимых с жизнью? И уж не потому ли я, кровь от той же крови, еще ребенком оказавшись на грани жизни и смерти, беспомощно барахтаясь в воде, задыхаясь от нехватки кислорода в легких, заполнявшихся водой, так легко могу внушить эти ощущения другим?
Достаю из шкатулки небольшой нож для писем: тонкое поблескивающее металлом лезвие, украшенное узором причудливой вязи. Удерживая в правой руке, сжимая в чуть заметно подрагивающей ладони, подношу к левой. Смотрю на сеть линий на коже, выбирая для пореза самую отчетливую и ровную. Снова катастрофически не хватает воздуха, просыпаются волнения, волной обрушиваются страхи. Мгновения растягиваются, время замирает. Нужно решиться, собраться с духом, занести нож и вонзить его в ладонь. Однако стоит острию с нажимом коснуться кожи, чуть надрезать ее, выпустив несколько кровавых алых капель, как с губ непроизвольно слетает вскрик боли. Глупая, слишком слабовольная и боязливая, как лань, чтобы вспороть себе ладонь. На глаза наворачиваются слезы.
За спиной из ниоткуда оживает бархан. Песчаный воин, верно исполняющий мой приказ – всегда быть рядом, хотя бы вне телесной оболочки, беречь и меня, и подаренный амиршахом кувшин с его сердцем. Ничего не угрожает глиняному сосуду, который мирно стоит за моей спиной на прикроватной тумбе, наводя ужас на Азулу, считающую, что единственному живому органу мертвеца не место рядом с постелью госпожи. Появление стража с первого дня вызывает у няньки недоверие, сначала перерастающее в неприязнь, а вскоре и вовсе расцветающее забавляющими эмоциями скрытой ревности, ведь в отличие от нее, он всегда со мной.
Эльмио должен защищать от боли, но оружие, причинившее ее и выскользнувшее из моей руки на деревянную столешницу, отобрать не имеет права. А ведь он, искусный воин, может подобрать нож и продолжить начатое, однако никогда моей воле не заставить его проделать это. Но к счастью, а быть может, наоборот, к несчастью, память на золоченом блюдце подает мне нужное имя, которое нараспев шепчут губы.
Зажав в саднящем кулаке платок, впитывающий кровь, я беру перо и лист с гербом клана Безликих, пусть привыкает к вошедшим в его жизнь маскам. Аккуратно вывожу завитки букв, складывающихся в текст: Мира Вашему новому дому, принц Аслан. Ничто не в силах скрасить дни, проведенные в разлуке с родными и близкими, но искренне хотелось бы, чтобы Вы нашли сносным пребывание на острове Греха и чувствовали себя достаточно свободно, ведь отныне стали частью нашей большой семьи и, с Вашего на то позволения, одним из братьев. (Говоря начистоту – пленником, о чем известно нам обоим). Надеюсь, Вы найдете время для встречи и беседы с новоявленной сестрой в моем лице. С уважением, Маргарита. Ставлю точку, складываю бумагу втрое и скрепляю ее печатью, пресекающей любое любопытство. Открыв дверь, отчего сквозной порыв ветра тушит свечу на столе, я зову Азулу и вручаю ей письмо, которое утром окажется в руках амирянина.